Розанов Василий Васильевич
Каким трудом трудятся в гимназиях

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В.В. Розанов

Каким трудом трудятся в гимназиях

   Нужно все упростить -- вот секрет. Механическими удвоениями и утроениями, все новой и новой работой, все "реформами" и "реформами", которые были "шагом на месте", министерство народного просвещения само испортило русские училища, -- уже тем, что не давало им никогда покоя. Помилуйте: "программы", "направления", "уставы" меняются каждые десять лет; иногда в одно десятилетие -- два, три раза. Это то же, что "полотеры в квартире". В танцевальном зале -- да! пусть! Но введите полотеров в классную комнату, в детскую комнату, -- с задачками, с глобусом, с географическими картами, с пухленькими личиками детей; это ужас!
   А "полотеры" все "натирали полы" в министерстве просвещения. Можно сказать -- классическое место полотеров и сборный их пункт. Полы блестят, "уставы новенькие". Да ученики-то разбежались, вот беда. В единичном училище, как и в совокупности их (министерство), учение, образование и воспитание фатально приостанавливаются, если в нее или в него (министерство) вводится перемена как постоянный элемент, -- в чем бы она ни заключалась, "к лучшему" или "к худшему". Полотер, даже самый лучший, -- враждебен ученику. Пусть будет лучше сор, "не убрано". В засоренной и с беспорядком комнате ученик может превосходно заниматься, серьезнейшим образом работать. "Священная тишина" -- это так идет к школе, это ее канон. Разумеется, -- тишина не мертвая, не "приказанная", не "сверху" данная, как "повеление". А проистекающая из того, что все ушли в работу, в дело, в занятия, и, в сущности, "сора" не замечают, почему он и не вредит их душе, не "развращает" их -- как по существу своему должен бы действовать сор и действует во всяком месте, кроме именно школы.
   Училищный мир -- тихий мир, бесшумный мир, счастливый мир. Это -- такой его "канон", его же "не прейдеши". Сейчас я сделаю, с крайним неудовольствием, одну оговорку "в сторону". Но она неизбежна. По моему убеждению, училищный мир действительно есть счастливый мир, и когда дети не находят радости и счастья в училище, в которое бегают по утру, - они бегают "Бог знает куда", а не в училище, -- место просвещения и воспитания. Просто тогда школы нет, а есть кирпичное здание с вывескою на нем: "Школа". Но спросят: "Позвольте, вы говорите о знаменитом облегчении, вещи противной и сантиментальной, достаточно всем надоевшей и достаточно всеми осмеянной. Как же вы говорите, что училище должно быть счастливым для детей, когда в нем столько труда и дети должны трудиться, как и взрослые. Дети те же взрослые, с таким же долгом на себе, но лишь малосильные. Школа должна быть трудна, -- увы, трудна! Ну а дети этого еще не понимают, а потому она должна быть строга и взыскательна". Тут идут экзамены, переэкзаменовки, баллы. "Извините-с, страх Божий есть начало премудрости, и в школе ему -- полное место. Человек -- уже павшее существо, он давно выведен и даже изгнан из рая. Нигде, а в том числе и в школе, счастью безмятежному и безоблачному -- нет места".
   Слишком общеизвестное суждение. Оно принадлежит самым серьезным людям, -- самым заботливым о школе, -- и я не только расположен его слушать, но, можно сказать, -- это единственные люди, которых теперь, в текущую эпоху, хочется слушать. Где же моя аксиома: "Школа должна быть счастлива для детей". Однако не будь я патетически убежден в этой аксиоме, я за всю жизнь не написал бы ни одной строки о школе. "Не хочу писать о несчастном месте". И если школа врожденно и по закону есть несчастное место для детей, -- страдальческое и трудное для них, -- пусть не будет лучше "педагогики" и пусть чиновники одни и без препятствия делают "сие дело".
   О пункте этом, о возражении этом я размышлял многие годы. И мне кажется, совершенно ясно его понял.
   Не все люди "клянут" свой труд. Но ученики действительно "клянут свое ученье". Правда, в теперешнее время, к теперешним годам -- оно значительно везде улучшено, и министерству тут принадлежит много чести, как много чести принадлежит и частным школам, которые усердно здесь работают, -- в улучшении методов преподавания и прочее. Но "клятва" и "проклятие", хотя уменьшились, вдвое, втрое, вчетверо, -- но существуют. Все облегчено для усвоения, учителя на уроках много и старательно объясняют, отношение к ученикам везде почти гуманное и мягкое, школьная жизнь и обстановка сделана интересною и полною оживления. Плюс есть, -- и огромный. Но именно -- "плюс" в обстановке. По существу и в зерне своем, от старого "проклятия" все же много осталось. Свои годы я помню как "проклятые годы учения", без единого благодатного луча. На детях своих я вижу, что они "со счастьем учатся" -- прорезями, кусочками, моментами, предметами, кусочками курса или курсов. Но -- именно "прорези", как кусочки синевы на облачном небе. Все же вообще "небо" облачно, свинцово, трудно, "вовсе не для детей". В чем же дело?
   Есть "благословенный труд": это -- "мой труд", когда я "сам тружусь", -- "для себя", а не "для него". А, -- большая разница: труд в семье и на фабрике, труд хозяйки или хозяина дома и "для капиталиста". Увы: "школьный труд" есть весь для "капиталиста", коим является министерство просвещения, задающее "от сих до сих" на всю Россию. "От сих до сих" везде умерло, изгнано и сохранено в одном министерстве с его знаменитыми "программами", от которых "отступить нельзя". Велики же они настолько, что "едва вместить в восемь лет". Что же происходит, и именно в школе, и единственно в школе? Позвольте, пусть дети и будут серьезны, как взрослые. Но ведь хозяин дома, целый день занятый около своего хозяйства, -- не заболевает ни головной болью, ни неврастенией, ни туберкулезом мозга, хотя ему и "поесть некогда", до того "работы и заботы много". Почему? Где секрет? Поистине, с гордостью могу сказать, что разрешил секрет и ответил на трудный вопрос "серьезных педагогов", хотя "секрет", можно сказать, лежит под ногами и всякий понимает, да почему-то никто не выговорит этого ответа. Вот он:
   -- Позвольте, господа серьезные педагоги: ни один взрослый человек, ни же вы сами, не вынес бы повторительно проделать над собою гимназический курс, т.е. изо дня в день выучивать и выучивать, по пяти разным предметам на каждый день, кусочками, ежедневно ничем между собою не связанными (алгебра и Закон Божий, напр.), приблизительно около тридцати или сорока книжек, тощих, как коровы голодного сна фараона. Не выучите, -- ни один, -- ни за что!!! Восемь лет, -- господин тайный советник, -- работы, вам абсолютно чуждой, "не вашей". А ведь нельзя же, чтобы была "моею" -- и работа по алгебре, и работа по Закону Божию, и работа по русской словесности! Которая-то "одна" -- моя; ну -- две моих: но семь? десять? одиннадцать? Хороший офицер совмещает стрельбу и карты, хороший тайный совмещает службу и амуры, но может ли какой угодно тайный советник служить и работать, и с "усердием работать" (гимназисты): 1) в морском министерстве, 2) в министерстве земледелия, 3) в министерстве Двора, 4) в Святейшем Синоде и еще 5) в гидрографическом отделе, 6) в интендантстве и 7) в театральном ведомстве, читая и оценивая для представления новые пьесы.
   Никто. Даже железный Аракчеев не вынес бы. "Устал! Не могу! Нет сил!"
   А гимназист -- может, а гимназист -- должен. До-л-же-н!!! И -- исполняет. Но только раз в жизни, но 8 лет, вот в эти гибкие и гениальные годы (творческие силы отрочества и юности) он исполняет эту чудовищную "службу во всех министерствах", чтобы потом во всю жизнь испуганно оглядываться: "Что это было тогда со мной". Трудно поверить, но мне, напр., до 50-х годов жизни снились, хоть по разу в год, -- наши гимназические экзамены, и о том, как (к счастью) я "не учил уроков", а ухитрялся с помощью подсказок "отделываться от них". Только этим я объясняю, что сохранил свежесть ума, впечатлительность и проч., свежесть сердца и совести, и вот тридцать лет с любовью и без утомления работаю, ибо в гимназии, "слава Богу, не учился" (отделывался). Счастливый случай. Но в него почти никто не попадает. "Пройдя гимназию", человек на всю жизнь становится "ни к черту негоден", потому что в "гениальные-то отроческие годы" из него извлекли весь "сахар", как из свекловицы под прессом, -- оставив ему "для своего употребления" безвкусные, бессочные, грубые волокна, с которыми он еще может быть "кой-каким адвокатишком", с общими фразами, с шаблонными суждениями, без интереса прочесть какую-нибудь книжку, кроме Вержбицкой и Каутского, поиграть слегка в карты и слегка поухаживать. И -- сон. Тяжелый, без сновидений, сон русского интеллигента, коему из мозга произвели когда-то "педагогические вытяжки".
   Так вот, господа, в чем секрет или в чем "открытие Розанова": что все мы имеем огромный труд и им не утомляемся, если это "свой труд", и тогда он непременно связан в частях и един по составу, по тону, по музыке, в нем скрытой (война -- без земледелия и или земледелие без войны), тогда как ученический труд есть типичный арестантский труд, но арестантский в мозге, а не в мускульной работе, -- и совершенно действительно непереносим или приводит к кретинизации, к психическому отуплению, безмозглости, безвпечатлительности, деревянности, -- типичные черты русского и европейского образованного общества, где "славный Пушкин не зародится", да даже и "даровитого ученого, вроде Буслаева", не появится, а все будут "наши писатели и ученые", хорошо известные, и тоже "наши врачи", столь ошибающиеся и слепые, и тоже "наши адвокаты", где еще Плевако не покажется. Всеобщая бездарность. Всеобщее понижение психического уровня; зрелище, одинаковое в целой Европе, где все "школы и полотеры", "полотеры и школы", с равным старанием "натирающие воском" головы своих гимназистов...
   Ну, что же тут "преобразовывать". Довольно мудрено...
   
   Впервые опубликовано: Новое Время. 1915. 8 марта. No 14005.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru