Был в Гос. Думе 19 июля... Она не удержалась на той линии спокойствия, беспристрастия и желания "помочь и только помочь" нашей армии, не вдаваясь в критику и в тон партийности, к чему ее призывала вся печать, в том числе и левая, в ее лучших представителях... К счастью, первая речь г. Маркова 2-го положила тот фундамент обсуждений, которого не могли опрокинуть речи последующих ораторов. Он говорил, что хотя наша техническая неподготовленность -- плача достойна и в ней, конечно, виновно военное министерство, бывший военный министр Сухомлинов, -- но также виновна и сама Гос. Дума, и все общество, в своей былой их уверенности, что войны не будет, что военные кредиты чрезмерно давят на платежные силы народа, и, наконец, вообще в своем излишнем пацифизме. Указал, что та же Гос. Дума, которая теперь, может быть, хотела бы призвать к ответу "за неподготовленность", сама отказом в кредитах создала или имела полную тенденцию издавать эту неподготовленность. Все это слишком ярко, чтобы не кинуться в ум. Речь П.Н. Милюкова была очень содержательна и была хорошо сказана, и, конечно, прав тот гнев, который проникал ее: но речи недоставало той народной и правильной теплоты, которая, согрев слова оратора, -придала бы им гораздо большую силу. Критика, происходящая из раздражения и неуважения к лицам или учреждениям, всегда будет носить характер мелочности, придирчивости; у слушающего или читающего эту критику всегда будет мелькать мысль: "Но есть ли вообще кто-нибудь, кто был бы не виноват, -- небрежением, ленью, распущенностью, невниманием к делу?" В нашей истории, например, есть только один Петр, который в этом никогда не грешил, -- но потому он и называется "великим". Но уже сподвижники Петра, люди вовсе не маленькие, были в этом виноваты все, отчего все решительно, и даже его любимый "Данилыч" (Меньшиков) отведывали его "дубинки". Я говорю -- эта критика мало действительна. Но было бы совсем иное впечатление, если бы -- не виня людей в "преступлениях" и "пороках" -- встал любящий Отечество человек и просто сказал: "Опять довели до беды! Опять не досмотрели...", предоставив уже слушателю добавлять к своему плачу и горести порицательные эпитеты.
Но все-таки важнейшие руководители Думы и ее превосходный Председатель вели все суждения в то русло "должного", которое выразилось в прекрасной формуле "перехода к очередным делам".
Кидалось в глаза сравнение между "гражданскими суждениями" о войне и тем видом и отрывочными разговорами, какие слышались -- военных в Думе, среди многочисленных ее сегодняшних гостей. Совсем другое дело... "Что вы там ни говорите, -- говорите так и говорите совершенно иначе, -- а мы за Отечество умрем"... "мы Отечество наше отстоим...". Да, конечно, -- теперь вся сила Руси, -- и, между прочим, вся духовная ее сила, -- в армии, на фронте войны. Воин теперь первый человек в России, и вот что он думает и как думает, -- это и есть сердцевина всего. И кажется, думает-то он превосходно. Война -- вполне героическая, и вот целый год прошел, можно бы устать, можно бы заныть, пожаловаться этим главным труженикам войны: ничего подобного!! ни крошки!! ни тени!! "Победим", "хотим умереть", "умираем". И никакого другого оттенка в лицах, в речах. Ныне "св. Русь" -- с Георгием, на костылях, со следами страшных контузий... Не могу не отметить 26-летнего, с двумя Георгиями, офицера, -- Ермолова, внука Ермолова Кавказского: кончил курс Московского университета, по юридическому факультету. Голова его, от контузии "чемоданом", в непрерывном качании "около его шеи", вправо-влево, и так он пьет, курит и закуривает головою-маятником, -- которая совершенно и ни на минуту не останавливается в очень быстрых качаниях, как бы не минутного, а почти секундного маятника. "Как так жить?" Засыпать он может, только приняв опия. Прямо в Думу он пришел из госпиталя, -- без билета, -- по любезной доброте коменданта Думы, Остен Сакена, который пропустил "столь раненого". "Зачем же вы пришли?" -- спросил я его болезненно. "Особенно мне хотелось увидеть и услышать Пуришкевича. Это чрезвычайно основательный оратор, с бездною эрудиции". Неудивительно ли это услышать от столь молоденького слушателя, когда даже и из дебелых слушателей многие принимают г. Пуришкевича кто за "маньяка", кто за "кривляку", кто за "истеричного". .. От этого превосходного офицера, между прочим, я слышал, что здесь, в России, понятия не имеют о подъеме духа в самой армии. И что там -- от офицера до солдата нет никакого сомнения о победе. Я спросил: "А снаряды?" "Об этом судить можно только на месте. На наш, например, корпус было 5 миллионов артиллерийских снарядов. Это -- достаточно". Передаю слова его буквально, не прилагая своей критики.
-- Так победим?
Из головы-маятника вылетело отрывистое:
-- П-п-обедим.
Впервые опубликовано: Вешние Воды. Пг., 1915. Т. 11-12. Кн. II-III. С. 136-137.