Розанов Василий Васильевич
Левитан и Гершензон

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В. В. Розанов.
Левитан и Гершензон

   Русские Пропилеи. Том 1. Материалы по истории русской мысли и литературы. Собрал и приготовил к печати М. Гершензон. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1915. С портретами В. С. Печерина и Н. М. Сатина.
   Левитан. Очерк А. А. Ростиславова. СПб.: Издание Н. И. Бутковской, 1911.
   
   "Русские Пропилеи" М.О. Гершензона как-то коронуют писательскую, издательскую, редактирующую деятельность московского историка и критика русской литературы. Вне всякого сомнения, вне всякого сравнения, он идет первым теперь в многочисленном сонме изъясняющих и рассказывающих прошлые судьбы нашей художественной, поэтической и умственной жизни. Он не только впереди всех, но и далеко впереди... Страницы книг его, изящные и спокойные, точно продушены запахом тех липовых садов и парков, где когда-то спорили герои и героини Тургенева. Но этого мало: Гершензон -- великий мастер именно книги, ее компоновки, ее состава и, наконец, ее мелочей, где торопливо хочется отметить характер печати и бумагу (необыкновенно важно!). Он понял и догадался, что нельзя же печатать письма Natalie Герцен, Огарёва, комментарии к Киреевскому и Чаадаеву, -- на глянцевитой торговой бумаге новых книг и брошюрок, и печатать их газетными тонкими шрифтами наших дней. Это же нестерпимо!! И вот, после монументальных изданий И.В. Киреевского и Чаадаева, он пишет "Жизнь Печерина", московского профессора начала 40-х годов, бежавшего за границу, перешедшего в католичество и бывшего последние годы жизни "братом милосердия" в Дублине, затем -- "Образы прошлого" и, наконец, всё увенчивает "Русскими Пропилеями", два тома коих вышли, и, очевидно, это прекраснейшее издание с безграничными по самому заглавию рамками он может продолжать сколько угодно; и, право, ему нужно "испортить жизнь", чтобы прекратить эти "Пропилеи" и перейти к другим темам и задачам: ибо лучше, изящнее этого замысла и плана решительно нельзя ничего придумать. О нем, как о Саллюстии, хочется сказать с Кюнером: "Sallustius est elegantissimus scriptor, ejus libros lego libenter" [Саллюстий - изящнейший писатель, книги которого читал с удовольствием -- лат.]. Книги Гершензона по русской литературе нельзя забыть, и никогда не будет времени, когда бы к ним перестали обращаться. До того тут все умно, обдумано, полно, закончено.
   Левитан истории русской литературы. Берешь одну книгу -- и залюбовываешься... Берешь другую книгу -- и залюбовываешься. Как у Левитана смотришь один пейзаж и восхищаешься, смотришь другой пейзаж и восхищаешься. А все скромно, смиренно, т. е. у Левитана; и все -- не крикливо, не выдается -- у Гершензона. Оба, и Левитан, и Гершензон, умели схватить как-то самый воздух России, этот неяркий воздух, не солнечный, этот "обыкновенный ландшафт" и "обыкновенную жизнь" (у Гершензона), которые так присасываются к душе и помнятся гораздо дольше разных необыкновенностей и разных величавостей. Замечателен ум обоих: как Левитан нигде не берет "особенно красивого русского пейзажа" (а ведь такие есть), так точно Гершензон как-то обходит или касается лишь изредка "стремнин" русской литературы, Пушкина, Гоголя, Лермонтова... Его любимое место -- тени, тенистые аллеи русской литературы, именно -- "Пропилеи", что-то "предварительное", вводящее в храм, а не самый храм. Мы чувствуем, что Левитан не мог бы написать: "Парк в Павловске", "Озеро с лебедями в Царском Селе". Отчего бы? Ведь так красиво. И это -- есть, это -- в натуре. Нет, он непременно возьмет бедное село, деревеньку; и лесок-то -- всегда не богатый, не очень видный. Так точно Гершензон не начнет собирать переписку Гоголя, не возьмется издавать "Письма Пушкина". Отчего бы? -- Оба поймали самую "психею" русской сути, которая конечно заключается в "ровностях", в "обыкновенностях", а отнюдь не в горних кручах, не в вершинах. Но эти "обыкновенности" уже собственной работой они как-то возвели в "перл создания", и Россия залюбовалась. Залюбовалась, и, конечно, вековечно останется им благодарна.
   Замечательно, что на пейзажах Левитана мы наблюдаем собственно "la nature morte", потому что этот пейзаж всегда -- без человека. Вот "Весенняя проталинка", ну -- и завязло бы там колесо. Обыкновенное русское колесо обыкновенного русского мужика и в обыкновенной русской грязи. Почему нет? Самая обыкновенная русская история. "Прелестная проталинка", -- и ругательски ругается среди ее мужик, что "тут-то и утоп". -- "Ах... в три погибели ее согни". -- Да. Ho c'est mauvais genre [дурной вкус -- франц.]. Как же это передать, как не несколько обезобразив "Проталинку"? Картина будет "уже не та". Уже не "Левитан", а "Репин". Между тем Левитан, конечно, есть Левитан и репинских, "невоздержанностей" он избежал. Поэтому
   
   Эти бедные явленья
   Эта тусклая природа[1]
   
   обходятся у него везде без человека, или если "человек" где и попадется, то миниатюрной фигуркой, меньше вершка, так что лица и костюма, а особенно лица -- нельзя рассмотреть. Человек может быть, например, рябой, курносый, -- и испортит ландшафт. Посему "люди" сокращены или удалены вовсе у Левитана. Без них удобнее, легче, -- и "тогда воздух так прозрачен".
   Я думаю -- стремнин и крупных людей приблизительно по той же причине не берет Гершензон. "На крупном все видно": а, например, Natalie Герцен, естественно, только прелестна и всегда прелестна. Поди-ка Пушкин: разберись во всей этой истории с Дантесом, с бароном Геккерном, с раздраженно-кровавыми письмами Пушкина... Грязь. -- Грязь, мука и раздражение.
   "Кто прав?" -- "Как он дошел до судьбы такой?" Да если в этом "разбираться", то выйдет "испачканный надписями забор", а не "Пропилеи" в афинском стиле.
   Вдруг "сивухой запахло". В литературе-то? Литература должна быть благоуханна, и Саллюстий не только "erat scriptor elegantistimus", -- но тот древний Саллюстий и вообще все и всякие Саллюстии, сколько бы еще их со временем ни родилось, все "erunt (будут) elegantissimi", и вообще литература и литературная жизнь "scribenda bene et pie et juste" [Сочинительство прекрасно и благочестиво, и справедливо -- лат.]. Она "долженствует быть чистой, спокойной и везде должна хорошо пахнуть".
   Оба, и Левитан и Гершензон, содержат в себе безотчетную реакцию против 60-х годов с тогдашним безумным "реализмом", состоявшим в "вали сюда все". Зачем же "все"?.. Нужно "выбирать". И оба написали -- один "избранный пейзаж", а другой -- "избранную литературу". Вот секрет обаяния Гершензона (его книги решительно обаятельны). Он не все пишет. Он не обо всем упоминает. Как и у Левитана.
   
   Эти тусклые селенья
   
   -- везде поставлены под хороший вечерний свет, спокойный вечерний свет. Они взяты "в лучший час дня", когда печки уже истопились, дыма не идет из труб, трубочист -- не нужен, и, с другой стороны, -- никто еще не пьян, так, как это случается в дурной час ночи. "Дурные часы" исключены у Левитана и Гершензона; и нельзя не сказать, что "Пропилеи" Гершензона, будучи точны и верны с подлинной действительностью, тем не менее через устранение "дурных снов русской действительности" (Глеб Успенский, Некрасов, Лесков) как-то очень уже "обафинены" и ближе к Акрополю и Марафону, чем собственно к Москве или к Орловской губернии.
   Но все это чуть-чуть заметно. Именно "Пропилеи", а не "храм". Храм? И значит, русская "суть"? -- Ах, она мучительна. Ах, она страшна. До "Святой Руси" народ дотащился сквозь чернь таких окаянных "труб", с таким "скрежетом зубовным", и стенаниями и вздохами... Они оба, пейзажист и историк, взяли "Власа" вот собирающим копеечки[2] на блюдо для построения "Церкви Божьей". Благочестивый вид и благообразное занятие. Но была история "до этого", и вот на эту "историю" оба накинули покров. Отчего как-то и заключаешь, что Русь не "кровная" им, не "больная сердцу". Ибо "родное"-то сердце всю утробушку раскопает, и все "на свет Божий вытащит", да и мало еще -- расплачется и даже в слезах самого историка или ландшафтиста "кондрашка хватит".
   Это мастерская "стилизация" русского ландшафта и то же -- истории русской литературы; и еще глубже и основнее -- стилизация в себе самом -- русского человека, русского писателя, русского историка литературы, русского живописца. Мастерство сказалось в том, что все точно и верно, но все несколько мертво, не оживлено. Нет боли, крика, отчаяния и просветления; не понятно, откуда вышли "русские святые", потому что спрятан, а в сущности не разгадан и "русский грешник". Греческие Пропилеи?.. Но у нас были только "проселочные дороги", неудобные и мучительные. Гершензон "что-то такое сделал в воздухе", -- написав чарующие строки, страницы и книги, так что множеству русских читателей кажется, что все еще "стоит Греция", с ее великолепными "Пропилеями" и "Парфеноном", и в них как-то заворачивают и даже с ними сливаются и в них переходят наши "проселочные дороги" и довольно обыкновенные "домишки". Стих Тютчева не показался верным или достаточно красивым Гершензону; и он его немного "подправил", выкинув "Христа" в конце и "эллинизировав" в начале.

Комментарии

   [1] Неточность цитирования начальных строк стихотворения Ф.И. Тютчева "Эти бедные селенья" (1855) вызвала критическую реплику в газете "Речь", на что Розанов отвечал письмом в редакцию газеты (РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Д. 330), объяснял ошибку своей рассеянностью.
   [2] Имеется в виду персонаж стихотворения Н.А. Некрасова "Влас" (1855).
   
   Печатается по изданию: В. Розанов. Левитан и Гершензон // Русский библиофил. 1916. No 1, янв. С. 78--81.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru