Lib.ru/Классика: Сабатини Рафаэль. Гобеленовая комната

Рафаэль Сабатини.
Гобеленовая комната

-- Ну что ж, хорошо, -- молвил наш хозяин, -- если дамы уж так настаивают, так и быть, я расскажу вам. Но, предупреждаю, рассказ будет не из приятных.

Все собравшиеся в библиотеке ближе придвинули стулья к большому камину. За высокими окнами завывал ветер, густыми хлопьями падал снег. И от этого у огня было особенно уютно. Отсвет пламени падал прямо на загорелое, бритое лицо сэра Джемса и его серебряные волосы. С видимой неохотой наш любезный хозяин согласился вытащить из шкафа, в угоду гостям, фамильный скелет.

-- Случилось это, -- начал он, -- на Рождество 1745 года. Моя бабушка, леди Евангелина Маргат, жила в то время здесь одна: муж ее умер, а двое сыновей были в отъезде.

За три дня до Рождества в замок явился человек с просьбой о разрешении представиться ей. Это был беглый якобит, которого разыскивали уже три месяца слуги короля Георга. Он знавал леди Евангелину в иные, более счастливые дни; говорят даже, будто одно время они были помолвлены. В трудную минуту жизни он обратился к ее помощи.

Принять и укрыть у себя бунтовщика была в то время вещь опасная, но, когда в женщине проснется чувство, она не думает об осторожности. Бабушка приютила его, а домашним сказала, что это ее кузен. Но за беглецом гнались по горячим следам, и на другой же вечер, когда леди Евангелика со своим якобитом сидели за ужином, в замок явился королевский лейтенант с отрядом солдат, и якобит был арестован и увезен в Престонскую тюрьму.

Предположил ли беглец, что леди Евангелина выдала его, или же иные мотивы руководили им, это так и осталось неизвестным, но только накануне Рождества -- на следующий вечер после его ареста, -- он, воспользовавшись тем, что его сторожа напились и охмелели, убежал из тюрьмы, среди ночи примчался сюда, влез в окно спальни леди Евангелины и зверски умертвил ее.

На второй день праздника его схватили в Ланкастере и повесили -- что он вполне заслужил. Вот и все.

Слушатели перешептывались: они ожидали большего.

Я рискнул выступить выразителем общих чувств.

-- Но ведь вы не все рассказали нам, сэр Джемс; у этой истории есть продолжение. С тех пор в замке ходят привидения -- вы об этом нам расскажите.

-- Об этом? Извольте: предание гласит, что каждый год, в дек годовщины преступления, якобита видят влезающим в окно гобеленовой комнаты -- как звалась спальня леди Евангелины. И в этой комнате вновь призрак убийцы убивает призрак жертвы.

Презрительный смех Эджворта прозвучал диссонансом в общем жутком настроении. Рассказ хозяина не произвел на него никакого впечатления. Положим, трудно ожидать, чтобы ирландец, в пять лет сделавший военную карьеру, превратившись из поручика в полковника, боялся привидений.

-- Но вы-то, Джемс, -- воскликнул он, -- вы-то, надеюсь, не верите всем этим бабьим сказкам?

Лицо баронета выразило сомнение.

-- Не знаю, -- протянул он, -- не скажу, чтоб верил; не могу сказать, чтоб и не верил. У меня нет доказательств, то есть, я хочу сказать, что могу верить только свидетельству собственных чувств.

-- Но ведь другие видели и слышали, -- возразил Филипп, племянник и наследник сэра Джемса.

Полковник Эджворт снова засмеялся, тихо, но с нескрываемой насмешкой. Хозяин слегка сдвинул брови. Было ясно, что ему неприятен презрительный скептицизм полковника, который я втайне разделял. Сэр Джемс очень гордился своим родом и дорожил всеми фамильными преданиями: он требовал уважения даже и к привидению, раз оно фамильное.

-- Три раза, в разные годы, -- ответил он, -- меня под Рождество будили перепуганные слуги, докладывавшие, что они слышали шум в гобеленовой комнате.

-- По всей вероятности, крысы праздновали Рождество, -- поспешил придумать объяснение Эджворт. Но никто не вторил его смеху, а миссис Гемптон, вдовая сестра сэра Джемса, которая жила с ним и вела хозяйство, кротко возразила:

-- Ну, уж это нет, полковник Эджворт. Гобеленовая комната вовсе не запущена, как вы, по-видимому, предполагаете, и крыс в ней нет. Вся обстановка в ней та же, что была в восемнадцатом столетии, в момент совершения убийства, но содержится она в таком порядке, что и сейчас в ней можно жить.

Дверь отворилась, и вошел дворецкий с двумя лакеями, несшими свечи и лампы. Наши дамы украдкой вздохнули с облегчением -- это было очень кстати: свет рассеял смутные страхи, навеянные темнотой и страшным рассказом.

Слуги задернули занавесями окна и бесшумно удалились.

-- Мне представляется несколько странным, сэр Джемс, -- отважился я заметить, -- что вы сами ни разу не попробовали проверить этот рассказ о привидениях.

Загорелое лицо сэра Джемса расплылось в улыбку.

-- Видите ли... -- мне это вряд ли было бы полезно. Говорят, что членам нашей семьи появление этого призрака предвещает несчастье -- близость внезапной смерти. Ну, а я особенной осторожности не соблюдаю: много езжу верхом, охочусь... словом... -- Он любовно погладил себя по шее, как бы прося снисхождения. Двое-трое тихонько засмеялись.

-- Вот это нехорошо, -- заметил я.

-- Что нехорошо?

-- Да вот эти дурные предзнаменования. Это сводит ваше фамильное привидение на уровень всех прочих. Ведь и везде предок, явившийся потомку, предвещает близость смерти. Мне очень грустно, сэр Джемс, но вы подорвали мою веру в якобита.

Сэр Джемс так огорчился, что я тотчас же раскаялся в своей искренности. Эджворт снова засмеялся, и лицо нашего хозяина выразило досаду, а одна из дам, молодая жена Филиппа, бросив нам укоризненный взгляд, возразила:

-- Но, мистер Деннисон, сэр Джемс забыл сказать вам, что его отец видел якобита накануне своей кончины.

-- Это может быть объяснено научной теорией Пюисегюра, -- возразил я, чувствуя, что от меня ждут разъяснений. -- Отец сэра Джемса знал, что смерть его уже близка; он знал и то, что в его роду принято видеть привидения якобита накануне своей смерти -- вот он и увидал его.

-- В воображении, конечно, -- докончил Эджворт, поворачивая ко мне свое бронзовое лицо.

-- Само собой. У меня вдруг явилась мысль. Кстати, нам представляется превосходный случай расследовать это дело, -- сегодня как раз годовщина. Если вы разрешите мне провести ночь в гобеленовой комнате...

-- О, нет, нет! Ради Бога, мистер Деннисон! -- взволнованно вскричала сестра баронета.

-- Но почему же нет, миссис Гемптон? Я не боюсь привидений.

-- Я предпочел бы, -- серьезно молвил сэр Джемс, -- чтобы мои гости не подвергали себя таким... таким... -- Он запнулся, не найдя подходящего слова, и Эджворт поспешил докончить за него:

-- Нелепостям. Скажите лучше прямо, что вы боитесь, как бы не лопнул этот ваш романтический мыльный пузырь.

Взор нашего хозяина вспыхнул гневом. Но тотчас же он с улыбкой повернулся ко мне:

-- Я согласен, Деннисон, при условии, что вы будете не одни. Возьмите себе товарища -- да вот хоть Эджворта; кстати, он уверяет, что не боится ни Бога, ни черта, и фыркает при одном упоминании о привидениях...

-- Отлично. По рукам! -- воскликнул Эджворт. -- Мы будем охотиться за этим привидением вместе, Деннисон, -- советую ему остерегаться.

Дамы запротестовали, и Филипп вместе с ними. Но сэр Джемс, уязвленный недоверием Эджворта к фамильным преданиям, поддержал нас обоих, и решено было, что мы проведем эту ночь в гобеленовой комнате.

В тот вечер мы поздно встали из-за стола. Подъехали кой-кто из соседей помещиков и, когда дамы ушли из столовой, мужчины устроили форменную попойку, в которой больше, всех отличался Эджворт, такой же мастер пить, как он был мастер драться и ездить верхом.

Я рискнул напомнить ему о предстоявшем нам, но он, смеясь, ответил мне, что он дрался при Дуро за сохранение для Англии того самого вина, которое теперь мы пьем, и уж, конечно, не пристало ему отказывать себе в награде.

Мы вышли из-за стола и присоединились к дамам уже незадолго до того, как ложиться спать. В половине одиннадцатого наш хозяин сам проводил нас в гобеленовую комнату, наскоро приготовленную для нас.

Яркий огонь был разведен. Перед самым камином стоял круглый стол красного дерева и два покойных больших кресла. На столе стоял серебряный канделябр с четырьмя зажженными свечами и лежала колода карт, на случай, если мы пожелаем скоротать время за игрой. На другом столе, в нише возле камина, предупредительный дворецкий поставил поднос с бутылками и стаканами.

Должен сознаться, однако, что, несмотря на все эти утешительные приготовления, мне стало жутко, когда я вошел в эту длинную, низкую комнату. Даже яркий огонь в камине и свет четырех свечей не разгоняли теней, отбрасываемых огромной, под балдахином, кроватью из резного ореха. Комната была обшита частью дубовыми панелями, частью гобеленами, и это придавало ей еще больше мрачности. Высокое окно -- через которое восемьдесят лет тому назад влез убийца, -- было закрыто выцветшими занавесями, и с первого же момента, как я вошел в комнату, я не мог отделаться от ощущения, что за этими занавесями кто- то прячется.

Близ изголовья кровати сэр Джемс показал нам дверь, так искусно скрытую в стене, что мы могли бы и не заметить ее. Он отворил ее, и обнаружилась небольшая комнатка, представлявшая удивительно приятный контраст с мрачной спальней.

Светлые ситцевые занавески фестонами спускались с окон; обои на стенах, белые с мелкими алыми розочками, казались совсем новыми, диванчик и два "дедовских" кресла, вместе со столом, составляли всю обстановку комнаты и также были обиты ситцем. Над камином висело овальное зеркало в золоченой раме; в камине весело горел огонь и отражался в зеркале. На столе приветливо светила лампа. Воздух в комнате был свежий, с легким запахом лаванды.

-- Здесь повеселее будет, -- сказал сэр Джемс, -- и сестра моя, на всякий случай, велела приготовить для вас и эту комнатку, -- может быть, вы предпочтете сидеть здесь, а не там.

-- А эта комната не имеет никакого отношения к убийству? -- спросил я.

-- Почти никакого. Здесь спала горничная моей бедной бабушки. Она была разбужена криками своей хозяйки и хотела бежать ей на помощь, но не в состоянии была отворить двери.

-- Но ведь на двери нет задвижки, -- возразил Эджворт.

-- Может быть, тогда была. А, может быть, дверь не отворялась потому, что поперек нее лежало тело ее госпожи.

Хотя с тех пор, как я узнал, что и эта комнатка имеет отношение к убийству, она нравилась мне гораздо меньше, все же здесь было несравненно приятнее, чем в огромной мрачной спальне; и, когда мы с Эджвортом вернулись туда, я втайне вздыхал по веселому уюту маленькой соседней комнатки.

Но Эджворт, по-видимому, не разделял моих чувств. Он откинулся на спинку кресла, положил руки на поручни, вытянул свои длинные ноги, подтянул брюки и зевнул.

-- Глупо это мы с вами затеяли, -- заметил он. -- Мне уже сейчас спать хочется. Не знаю, сколько я высижу. Дьявольски крепкий у Джемса портвейн, -- прибавил он, как бы объясняя свою сонливость. Будем надеяться, что призрак якобита не заставит вас слишком долго ждать себя, -- молвил он и засмеялся.

Я невольно вздрогнул, когда эхо откуда-то с потолка откликнулось на этот смех. Эджворт взял карты со стола, стасовал их и предложил партию в экарте, по маленькой. Я согласился, и мы начали играть.

Однако, я не в состоянии был сосредоточиться на игре. В атмосфере комнаты, без сомнения, было что-то волнующее. Я то и дело оглядывался, с трудом подавляя дрожь; в темных углах как будто что-то двигалось, гобеленовые занавеси на окнах точно шевелились, и я не мог отделаться от мысли, что за ними кто-то прячется. И это страшно нервировало меня. Я готов был поклясться, что складки занавесей лежат не так, как прежде.

-- Какая досада, что они не дали нам больше света! -- нервно вырвалось у меня. -- Сидеть в темноте немножко жутко, когда подумаешь, что было в этой комнате.

-- На кой же черт думать об этом? -- Он фыркнул. -- Я думал: вы разумный человек и скептик, такой же, как и я. А теперь, я вижу, и вы верите этил бабьим сказкам.

Я молча сдавал карты и с каждой сдачей играл все хуже, не смея сознаться и самому себе, что Эджворт говорит правду. Чем дальше, тем я больше нервничал, играл прескверно и Эджворт, отлично игравший в экарте, без труда обыграл меня. Окончив партию, я отказался продолжать, и он, снова, позевывая, откинулся на спинку кресла.

-- Ну что это за привидение -- такое неаккуратное! -- жаловался он. -- Сколько же еще времени оно заставит себя ждать?

Ответ, во всяком случае, не заставил себя ждать. Не успел он выговорит эти слова, как в окно трижды постучали.

Мы переглянулись. Эджворт слегка изменился в лице; о себе я уж не говорю: я весь похолодел.

-- Что это? -- шепотом спросил я, и сам звук моего голоса нагнал на меня еще больший страх.

Он встал -- рослый, сильный, с молодецкой солдатской выправкой -- уже опять спокойный.

-- Кто-нибудь шутки шутит -- хочет напугать нас. А вот я его самого напугаю.

Он подошел к камину, на котором положил револьвер, взял его и взвел курок. Как раз в этот момент троекратный стук повторился, еще более громкий и настойчивый.

Смущенный Эджворт опустил револьвер и растерянно взглянул на меня. Ветер за окном выл и плакал и гудел в трубе.

Неожиданно Эджворт бросился к окну и раздвинул гобеленовые занавеси. Я последовал за ним, хотя сердце мое стучало, казалось мне, уже не в груди, а в горле.

Эджворт распахнул окно; позади него были ставни.

Только он положил руку на засов, чтобы отодвинуть его, стук повторился снова, в третий раз, быстрый, нетерпеливый.

Я схватил его за руку, чтобы удержать; он оттолкнул меня и отодвинул засов. Ставни распахнулись и защелкнулись по бокам окна.

За окном ничего не было, кроме мрака, в котором призрачно вились снежинки. О том, что кто-нибудь, желая подшутить над нами, постучался к нам, не могло быть и речи -- это было ясно даже Эджворту. На расстоянии пятидесяти аршин от дома не было даже дерева, с ветви которого можно было дотянуться до окна, а окно было в третьем этаже.

В момент, когда распахнулись ставни, на меня повеяло чьим-то ледяным дыханием, более холодным, казалось мне, чем дыхание ветра. Пламя свеч отклонилось в сторону, воск потек, образовав ложбинки по бокам; занавески у кровати надулись, и я не мог отделаться от ощущения, что, распахнув ставни, мы впустили в комнату что-то невидимое, но страшное.

Эджворт закрыл окно и повернулся ко мне; лицо его было бледнее обыкновенного.

-- Странно! -- пробормотал он, -- очень странно!

Он ждал ответа, но я молчал, и он опять спросил:

-- Как вы объясните это?

-- Никак, -- сказал я и отошел к столу, пугливо озираясь и не смея взглянуть в сторону кровати. -- Я могу объяснить это только одним -- что это якобит.

Неожиданно что-то холодное дотронулось до моего лица. Я испуганно вскрикнул.

-- Что такое еще? -- откликнулся Эджворт.

-- Что-то коснулось моей щеки.

Не успел я выговорить это, как свои повторилось то же ощущение. Словно кто-то холодным, как лед, пальцем провел мне по лицу, от виска до подбородка.

Эджворт взглянул на меня и покатился со смеху.

-- У вас снежника в волосах -- она растаяла, -- объяснил он и сразу успокоился. Но меня это не успокоило. Я не мог удовольствоваться таким простым объяснением; меня била лихорадка. Совершенно обессиленный, я опустился в кресло. Окно вдруг с шумом распахнулось, и ворвавшийся ветер погасил свечи.

Я вскрикнул; Эджворт выругался. Он ощупью запер окно, подбросил дров в огонь и, одну за другой, зажег свечи. Руки его слегка дрожали, и лицо было несомненно бледно. Но, тем не менее...

-- Ну полно, полно, Деннисон. Какого черта вы боитесь? Нечего сказать, выискался храбрец -- дожидаться привидений!

-- Не говорите так! -- взмолился я.

-- А почему? Что, собственно, случилось? Я забыл запереть окно на задвижку, ветер распахнул его и задул свечи.

Объяснение опять-таки было самое простое, и опять-таки я не удовлетворился им. Каждым нервом я чувствовал, что в этой комнате есть что-то, чего прежде не было -- что-то злое и опасное. Ведь стук в окно уж нечем было объяснить.

Я напомнил об этом Эджворту; он рассердился.

-- Наверное, и это можно объяснить. Мы только не знаем, как. Только и всего.

Он положил револьвер на камин и нагнулся раздуть огонь.

-- А знаете, что я вам скажу, мой друг? Здесь дьявольски холодно, в этой комнате.

-- Не перейти ли нам в соседнюю? -- предложил я. -- Дверь можно оставить открытой. Там... там уютнее..

Он смотрел на меня.

-- Ступайте, если хотите. Я взялся провести ночь здесь и сдержу слово, хотя бы все умершие якобиты пришли сюда поздравить меня с праздником.

Его насмешки только увеличивали мои страхи: он точно бросал вызов тем злым силам, которые реяли над нами. Я не мог больше этого выдержать. Если б стук в окно снова повторился, это, может быть, успокоило бы меня. Но стук не повторялся, и я остался при убеждении, что то, что требовало, чтоб его впустили, добилось своего.

Я встал, чувствуя, что колени мои подгибаются, сказал: "Ну, так я пойду" -- и направился к боковой двери. Как я ни старался, проходя, не смотреть на кровать, все же мельком я увидел балдахин, и мне чудилось, что складки его шевелятся. Я вздрогнул и опрометью бросился к двери; вдогонку мне несся насмешливый хохот Эджворта.

Изумительно приятно было очутиться в светлой, тихой комнате, не населенной призраками! Я опустился в кресло у огня и на минуту успокоился. Но вскоре мысли мои перенеслись в другую комнату. Мне чудилось, что кто-то или что-то следит за мной из-за двери.

-- Эджворт! -- крикнул я с дрожью в голосе. -- Эджворт! Здесь гораздо уютнее. Идите сюда. И принесите с собой карты.

Вместо ответа он зевнул.

-- Не хочется играть. Сон одолевает. Мне и здесь отлично. Но вы лучше закройте дверь. Здесь адский сквозняк.

Вы назовете меня трусом и скажете, что такому человеку не следует браться за подобные затеи. Может быть, вы и правы. Как бы то ни было, я с удовольствием затворил дверь и вернулся к своему креслу у огня.

Вскоре пульс мой стал биться ровнее, и я устыдился своего малодушия. В это время раздались шаги Эджворта. Дверь отворилась; он стоял на пороге с графином в руках.

-- Выпейте-ка рюмочку -- вам это будет очень и очень полезно, дружище. У вас взвинчены нервы и разыгралось воображение.

-- А стуки в окно? Это тоже воображение?

-- Стуки! Стуки! Черт бы их побрал! Пейте-ка лучше.

И он налил мне коньяку; но руки его дрожали, и часть пролилась на пол.

Я охотно выпил живительную влагу.

-- Еще? -- спросил он, снова поднимая графин. Я покачал толовой и попросил его остаться здесь. Но он отказался наотрез.

-- Дело в том, Деннисон, что и мне тоже жутко. Я вам откровенно сознаюсь. Мне страшно -- в первый раз в жизни. И потому именно, вы понимаете, мне невозможно не вернуться в ту комнату. Поймите, Деннисон, постыдно не бояться, а бежать от того, чего боишься. Джек Эджворт не из тех, кто бежит от опасности.

Он повернулся на каблуках, прошел в гобеленовую комнату и с шумом захлопнул за собой дверь.

Я слышал, как скрипело под ним кресло, когда он усаживался у камина. Он провел грань между нами с беспощадной отчетливостью: нам обоим было страшно, но трусом оказался один я. И его признание, что и он также боится, не придало мне мужества. Наоборот, теперь я уже знал наверное, что никакие силы не заставят меня вернуться в гобеленовую комнату до наступления утра.

Жар камина в выпитый коньяк возымели свое действие: я согрелся и задремал, прислонясь головой к высокой спинке кресла. Сколько я проспал, не знаю -- может быть, несколько часов, так как огонь в камине догорел, и комната остыла. Проснулся я нежданно и вскочил, сам не зная, что меня спугнуло. Сердце мое колотилось, как безумное, я напрягал слух в трепетном ожидании -- я сам не знал, чего.

И то, чего я ждал, случилось -- сквозь стену гобеленовой комнаты я услыхал испуганный, задыхающийся голос Эджворта, зовущий меня:

-- Деннисон! Деннисон!

Я кинулся на зов -- и оцепенел на месте.

За дверью послышался стук падения тяжелого тела. Я слышал протяжный стон, хрип -- потом -- и это было самое ужасное -- негромкий, злорадный смех.

Как околдованный, я стоял, не двигаясь, впившись безумным взглядом в запертую дверь, словно в чаянии, что вот сейчас передо мной появится то, ужасное... Но в соседней комнате все было тихо. Постепенно я сбросил с себя оцепенение, приподнял щеколду и толкнул дверь. Она не поддавалась. Что-то загораживало ее с той стороны.

Мне вспомнился рассказ сэра Джемса: "Горничная кинулась ей на помощь, но не в состоянии была отворить дверь... Может быть, ей мешало тело ее госпожи, лежавшее поперек двери".

Рука моя сама собой опустилась. Я отошел от двери, проклиная свое и Эджворта безумие. И надо же нам было выдумать такую нелепую затею!

Я взглянул и чуть не вскрикнул от испуга. Что-то выползало из-под двери -- что-то черное, узкое, как лезвие столового ножа. Я смотрел, не понимая, приковавшись к нему взглядом. Темная струйка, извиваясь, поползла дальше, образовала лужицу в углублении пола... И вдруг я понял -- это была жидкость, не черная, а красная, темно-красная. Это была кровь.

"Вот так, -- мелькнуло у меня в уме, -- вот точно так же, может быть, восемьдесят лет назад, кровь убитой женщины бежала струйкой из-под двери, которую не могла отворить горничная, как не могу теперь отворить я".

Призрак убийцы снова свершил свое страшное дело над призраком жертвы. Но была ли жертва на этот раз тоже призраком ?

Мой страх за Эджворта победил, наконец, мою трусость. Взяв лампу, я вошел в коридор и с другой стороны вернулся в гобеленовую комнату. Перед дверью я остановился в нерешительности. И постучал:

-- Эджворт! Эджворт!

Ответа не было -- ни звука. Боясь, как бы мужество снова не покинуло меня, я схватился за ручку, и дверь распахнулась.

С порога, высоко держа в руке лампу, я видел ясно беспорядок в комнате. Стол у камина был опрокинут; свечи погасли. Карты и свечи валялись на полу, а перед дверью в стене, упираясь в нее ногами, лежал Эджворт. Руки его были раскинуты, голова скатилась набок.

Одного взгляда на его мертвенно-бледное лицо было достаточно для меня, чтобы убедиться, что он мертв. Он лежал в луже крови, но лужа эта была недвижна: очевидно, кровь перестала течь из раны.

Все это я заметил с одного взгляда. Но войти не решился и с криком кинулся бежать по коридору, к комнатам, где спали слуги.

Через пять минут я вернулся в сопровождения дворецкого и одного из лакеев, выбежавших на мой зов.

Оба моих спутника в первый момент отшатнулись от ужасной картины, представшей их взорам. Затем дворецкий нагнулся над трупом Эджворта, между тем как я светил ему. При свете лампы я видел, как дрогнули его могучие плечи; он обернулся ко мне, -- и оскалил зубы: сперва я думал, что это он от страха, но затем убедился, что он смеется.

Сперва с недоумением, затем начиная понимать, я смотрел на то, что он показывал мне -- это была разбитая бутылка из-под бургундского. Кровь, которую я видел на полу, была -- соком винограда.

Надо ли объяснять, как это было? Эджворт, чтобы поддержать свое слабеющее мужество, осушил до дна графин коньяку и, вероятно, уже совсем охмелев, взялся за бургундское. В это время он споткнулся и опрокинул стол -- этот шум и разбудил меня. В темноте, испугавшись, он кликнул меня; вероятно, хотел даже отворить дверь; но тут хмель одолел его: он свалился на пол и заснул, как убитый. И, падая, разбил бутылку. Еще чудо было, что он не поранил себя осколками.

На другой день он пытался восстановить свою репутацию рассказом о таинственном ночном госте. Но мы так осрамились и все так издевались над нами, что это было уже невозможно. В видах самозащиты, я рассказал о стуках, и это даже произвело впечатление. Но, когда осмотрели ставни, убедились, что от одного шалнера оторвалась длинная железная полоса, и буря стучала ею в окно.

И все-таки, когда я перебираю в памяти все произошедшее, я не могу удовольствоваться этим объяснением. Так жутко было в этой злополучной комнате; так отчетливо чувствовалось присутствие нездешних сил...

Кто знает, кроме естественного и простого объяснения, может быть, есть и другое...

Текст издания: Р. Сабатини. Гобеленовая комната. Пер. З. Журавской // Волны. 1913. No 22, декабрь, с подзаг. "Рождественский рассказ".

Т. е. портвейн. Речь идет о сражении в мае 1809 г., в ходе кот. англо-португальская армия победила французские силы, отвоевав город Порту (Здесь и далее прим. сост. ).

Так в оригинале. В русском пер. ошибочно "восемнадцать".

Оставить комментарий Сабатини Рафаэль (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1913 Обновлено: 09/05/2020. 27k. Статистика. Рассказ: Проза, Переводы Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Рождественский рассказ. The Tapestried Room. Перевод Зинаиды Журавской (1913).

Сабатини Рафаэль Гобеленовая комната

Рафаэль Сабатини. Гобеленовая комната

Сабатини Рафаэль
Гобеленовая комната

Рафаэль Сабатини.
Гобеленовая комната