Lib.ru/Классика: Салиас Евгений Андреевич. Саида

Е. А. Салиасъ

VI. Саида.

Собраніе сочиненій. Т. 16. Андалузскіе легенды.

М., 1896

І.

Великъ Аллахъ и Магометъ, пророкъ его! Нѣтъ Бога выше Бога правовѣрныхъ! Нѣтъ пророка выше Магомета! Прекрасна земля, сотворенная Аллахомъ, обильна дарами... Сладка жизнь человѣческая, но тотъ, кто вѣренъ заповѣдямъ Корана, заживетъ послѣ смерти другою, дивного жизнью: вѣкъ будетъ отдыхать и наслаждаться въ раю съ прелестными гуріями.

Всемогущъ и страшенъ калифъ Абекъ-Серрахъ! Нѣтъ повелителя на землѣ равнаго ему! Пышенъ и великолѣпенъ Альказаръ, въ которомъ обитаеть калифъ, роскошны сады, величественны террасы, стройны минареты и башин! Довольный міромъ и всѣми дарами Аллаха, безпечно счастливъ калифъ. Лишь двѣ заботы есть у него: первая забота -- постоянная борьба съ Кастильскими королями, при перемѣнчивомъ счастьи. Вторая забота не меньшая: будущность его единственной дочери.

Красавица дочь, Саида, цвѣтъ женъ Мавританіи. Ни въ Гренадѣ, ни въ Кордовѣ не найдется красавицы, равной ей прелестью. Жизнь, казалось бы, должна улыбаться единственной дочери всемогущаго калифа, но Саида -- странная юница. Всѣ ее любятъ, всѣ поклоняются, отецъ боготворитъ, но всѣ жалѣютъ ее, будто ждутъ, что приключится съ ней что-нибудь худое. Между сотенъ глазъ, черныхъ, узкихъ, арабскихъ, странно смотрятъ большіе синіе глаза Саиди. Совсѣмъ не похожа она на мавританку.

И среди своей пышной, сладострастной и счастливой жизни калифъ озабоченъ судьбой дочери еще болѣе, нежели борьбой съ Кастильскими королями.

Великъ Господь Вседержитель, пославшій Сына на землю, пострадать за грѣхи человѣческіе, научить любви, смиренію и всепрощенію.

Милосердна Святая Марія, Заступница за людей предъ престоломъ Всевышняго и предъ Богомъ Сыномъ.

Земля юдоль грѣха, горя и страданій, гдѣ человѣкъ обреченъ въ потѣ лица своего снискивать хлѣбъ насущный.

Только исполняющій заповѣди Господни спасется и наслѣдуетъ жизнь вѣчную, гдѣ нѣтъ воздыханія и печали.

Всемогущъ и страшенъ врагамъ король Кастильскій Гонзало. Нѣтъ христіанскаго владыки могущественнѣе его.

Тяжелъ и мраченъ замокъ короля, угрюмо смотрятъ бастіоны, бойницы и подъемные мосты.

Вѣрный рабъ святого отца папы и церкви Римской, живетъ строгою жизнью король Гонзало съ Ave Maria на устахъ, съ милосердіемъ въ сердцѣ для всѣхъ, кромѣ враговъ христіанства.

Двѣ заботы у Кастильскаго короля. Первая забота: борьба съ врагами Христа, сосѣдями маврами и изгнаніе ихъ. Вторая забота: исчезновеніе, если не гибель, его любимца и племянника, рыцаря Алонзо, отважнѣйшаго витязя обѣихъ Кастилій и Аррагона.

II.

Жизнь дочери калифа, прекрасной Санды, проходила безмятежно. Все было у нея: былъ отецъ, обожавшій ее, были подруги для игръ и бесѣдъ, была нянька, старая, шестидесятилѣтняя Аикса, исполнявшая всѣ прихоти своей питомицы. Саида была не только всеобщею любимицей, но первою личностью во всемъ калифатѣ. Главные наперсники Абенъ-Серраха значили менѣе, нежели Саида. Но юная мавританка пользовалась своею властью только для добра, для милосердія, для помощи бѣднымъ и угнетеннымъ.

Единственнымъ удовольствіемъ Саиды были прогулки по обширному саду, окружающему Альказаръ. Въ тѣни миртовъ и лавровъ проводила она большую часть дня, тихо бесѣдуя со старою Аиксой о прежнемъ всесвѣтномъ владычествѣ мавровъ или о витязяхъ Мавританіи, или о коварствѣ и злобѣ христіанъ, ихъ враговъ.

Но Саида, любившая бесѣды съ подругами и розсказни своей Аиксы, еще болѣе любила оставаться въ одиночествѣ, размышлять и разговаривать сама съ собою. Это рѣдко удавалось ей.

Аикса, и даже самъ калифъ, замѣтили, что Саида, оставаясь одна, сталовилась всегда грустна отъ своихъ помысловъ. О чемъ она думала, она сказать не могла, но ее томило нѣчто. Безпричинная грусть являлась какъ бы хворостью. Не мудрено, что просто злые люди сглазили ее когда-нибудь. Или при рожденіи зависть людская вооружила противъ нея какую-нибудь злую силу.

Несмотря на всѣ старанія подругъ и няньки не оставлять Саиду въ одиночествѣ, ей удавалось всякій день провести хотя бы нѣсколько минутъ одной, въ тѣни садовъ. Иногда она умышленно скрывалась, убѣгала и, притаившись въ благоухающей кругомъ чащѣ, не откликалась на поиски.

Однажды, въ тихій вечеръ, среди душной мглы, Саида умышленно скрылась отъ всѣхъ и зашла въ самую чащу сада. Она слышала, что ее звали, но не откликалась. Ей особенно сильно хотѣлось остаться нѣсколько мгновеній одной.

Едва пробравшись не по дорожкѣ, а просто черезъ чащу,она вышла на открытую полянку. И тутъ ей пришло на умъ,что нянька Аикса никогда не водила ее гулять въ ту нижнюю часть сада, которая разстилалась теперь предъ ней по покатому холму.

Это соображеніе удивило Саиду. Почему за столько лѣтъ ни Аикса, ни подруги никогда не ходили съ нею гулять по самому низу холма.

"Можетъ быть, тамъ что-нибудь страшное", подумала Саида и уже готова была крикнуть и присоединиться къ подругамъ. Но вдругъ непреодолимое любопытство потянуло ее. Ей захотѣлось спуститься съ холма и побывать тамъ, гдѣ никогда, ни разу не была она.

Внизу, за чащей обширнаго сада, виднѣлось тяжелое уродливое зданіе съ маленькими окнами. Надъ зданіемъ не высилось ни одного минарета, не было ни одной граціозной арки, ни единой колонны. Все зданіе походило на огромный, продолговатый темный ящикъ.

Саида спустилась робко по холму и рѣшила приблизиться къ самой стѣнѣ этого уродливаго зданія. Здѣсь, сквозь вѣтви, увидѣла она предъ собой два окна, такія же, какъ въ Альказарѣ, но въ нихъ были желѣзныя рѣшщетки.

Саида глянула въ обѣ стороны и увидала, что вдоль всего зданія виднѣлись два ряда такихъ же оконъ съ желѣзными загражденіями. Нижнія окна были почти у самой земли. Если тамъ было жилье, то очевидно, это были подвалы. Саида стояла разочарованная. Она думала, что увидитъ тутъ что-нибудь болѣе любопытное.

Она хотѣла уже вернуться, но вдругъ вздрогнула и затрепетала всѣмъ тѣломъ. Изъ ближайшаго къ ней окна послышался протяжный стонъ, слабый, болѣзненный, за сердце хватающій.

Добрая и мягкосердая Саида не могла выносить человѣческихъ стововъ. Не часто они долетали до нея -- дочери калифа, обитающей въ высокомъ Альказарѣ. Но однако она хорошо знала, что есть на свѣтѣ несчастіе, и могла, конечно, и разумомъ, и сердцемъ отличить плачъ отъ смѣха, стонъ отъ пѣсни.

Не успѣла Саида прійти въ себя, какъ изъ другихъ оконъ послышались ей другіе стоны. Она обомлѣла и, какъ околдованная, боясь двинуться съ мѣста, стояла какъ истуканъ.

Стоны замолки, но черезъ нѣсколько мгновеній снова въ ближайшемъ отъ нея окнѣ раздался болѣе тихій голосъ, еще сильнѣе схватившій ее за душу. Этотъ голосъ сталъ произносить чуждыя ея слуху слова, но она почувствовала, что это слова молитвы.

Кто же это можетъ быть? Что это можетъ быть? Какія это существа такъ страшно стонутъ и такъ странно молятся?

Саида думала, что только въ бѣднѣйшихъ частяхъ города обитаютъ несчастные, а вдругъ здѣсь, около самаго Альказара, мучаются люди.

Придя въ себя, дочь калифа поспѣшно удалилась отъ страшной стѣны уродливаго зданія. Скоро нашла она своихъ подругъ, рѣзвящихся вокругъ большого мраморнаго бассейна, невдалекѣ отъ террасы дворца.

Въ ту же ночь Саида мольбами, ласками и слезами выманила у старой Аиксы объясненіе тайны. Аикса созналась питомицѣ, что потому никогда не водила ее въ нижнюю часть сада, что повелитель калифъ строго воспретилъ кому-либо ходить туда.

Подъ холмомъ, въ этомъ угрюмомъ зданіи, въ казематахъ и подвалахъ, заключены плѣнныя собаки Кастильцы и другіе христіане, люди звѣроподобные и лицомъ и нравомъ.

Когда ихъ забираютъ въ плѣнъ послѣ какой-либо битвы, то сажаютъ тамъ и они умираютъ, обреченные на смерть голодомъ.

Аикса присовѣтовала питомицѣ никогда болѣе не ходить близко къ стѣнѣ каземата, такъ какъ христіане порожденіе злого духа. Если кто-либо изъ нихъ увидитъ ее, поглядитъ на нее, то можетъ сглазить и сдѣлать на всю жизнь несчастною.

III.

Нѣсколько дней, даже и ночей продумала Саида о нежданномъ открытіи. Наконецъ, однажды въ ясный полдень она точно также отдалилась незамѣтно отъ своихъ подругъ и пошла къ роковой стѣнѣ съ рѣшетчатыми окнами. Здѣсь долго боролась она сама съ собой, но наконецъ рѣшилась, подошла къ самой стѣнѣ и заглянула чрезъ рѣшетку одного изъ оконъ.

При яркомъ солнечномъ днѣ, несмотря на тьму въ самомъ зданіи, Саида разглядѣла на земляномъ полу подвала фигуру молодого человѣка въ странномъ нарядѣ, не похожемъ на одежду правовѣрныхъ.

Саида ожидала увидѣть нѣчто страшное и быть перепуганною, а вмѣсто этого она увидѣла несказанно красивое блѣдное лицо, черные, какъ смоль, кудри, черные, красивые, но какъ бы потухающіе глаза.

Саида наклонилась къ самой рѣшеткѣ. Лежащій узникъ увидалъ ее и кроткимъ, слабымъ взоромъ посмотрѣлъ на нее. Онъ тихо, черезъ силу, произнесъ какія-то слова, но Саида не поняла ихъ. Она стояла, какъ потерянная. Она понимала лишь одно, что видъ этого страдальца узника не внушаетъ ей ни малѣйшаго страха, а чрезмѣрную жалость. Даже болѣе того... Онъ ей милъ!

Узникъ произнесъ два слова, тихо простоналъ и закрылъ глаза.

-- Что съ тобой? Что тебѣ нужно? произнесла Санда.

-- Хлѣба... отвѣтилъ узникъ на ея языкѣ. -- Хлѣба... Я умираю...

Саида, не помыя себя, бросилась бѣжать въ Альказаръ, и уже достигнувъ главной мраморной лѣстннцы, спускавшейся изъ ея горницъ въ садъ, она сообразила, что ей предстоитъ самое мудреное дѣло, какое когда-либо было въ ея жизни.

Ей -- дочери калифа -- достать кусокъ хлѣба въ великолѣпномъ Альказарѣ повелителя правовѣрныхъ, было невозможно. У кого и зачѣмъ спроситъ она хлѣба въ неурочный часъ? И какіе толки, какое недоумѣніе можетъ возбудить подобнаго рода желаніе съ ея стороны.

Разумѣется, обдумавъ все, Саида, обратилась за помощью къ той же Аиксѣ.

Старуха перепугалась страшно и объяснила, что питомица сама не знаетъ, что говоритъ и что хочетъ сдѣлать. Плѣнные христіане должны безъ исключенія умирать голодомъ. Великій грѣхъ предъ Аллахомъ спасти хотя одного изъ нихъ. Если калифъ узнаетъ о такомъ дѣяніи, то, несмотря на всю любовь свою къ дочери, онъ не помилуеть и ея. Что касается самой Аиксы, то, конечно, калифъ велитъ казнить ее.

Но всѣ увѣренія и клятвы старухи не привели ни къ чему. Саида умоляла объ одномъ: достать скорѣй хлѣба и снести узнику.

Чрезъ нѣсколько времени обѣ мавританки уже пробрались тайкомъ въ чащу сада, двигаясь къ каземату.

Приблизясь къ знакомому уже рѣшетчатому окну, Саида окликнула узника. Онъ повернулъ къ ней блѣдное лицо, открылъ глаза, но не двинулся съ земляного пола. Саида просунула руку въ окно и бросила кусокъ хлѣба на землю.

Съ этого дня ежедневно въ сумерки, иногда вечеромъ, Саида отлравлялась тайкомъ въ нижнюю часть сада и несла всегда въ своемъ раззолоченномъ фартукѣ всякаго рода пищу и кувшинчикъ воды. Все къ тому же окну ходила она.

Узникъ подходилъ къ рѣшеткѣ, просовывалъ руки. Онъ былъ уже не тотъ теперь. Онъ ожилъ. Лицо его не было уже такъ блѣдно и было еще красивѣе. Взоръ былъ иной -- не потухающій, а яркій.

Наконецъ, однажды старшій изъ придворныхъ калифа доложилъ повелителю, что взятые въ послѣдней битвѣ Кастильцы, рыцари и простые воины, всѣ уже покончили свое существованіе и что казематъ вновь очищенъ, въ надеждѣ, что новая битва принесетъ новыхъ христіанскихъ собакъ. Но при этомъ придворный объявилъ, что одинъ рыцарь, самый главный изо всѣхъ взятыхъ, родственникъ Кастильскаго короля, живъ и даже здоровъ.

Абенъ-Серрахъ изумился, какое колдовство могло спасти отъ голодной смерти гяура-рыцаря.

Придворный заявилъ, что колдовства никакого нѣтъ, а есть тайна. Тайна роковая и страшная, которую онъ не смѣеть повѣдать. На строгое приказаніе калифа, онъ палъ ницъ предъ нимъ, отдавая свою голову правосудному повелителю, если окажется, что онъ лжетъ. Затѣмъ онъ повѣдалъ калифу невѣроятное событіе.

Плѣннаго рыцаря, обреченнаго на смерть, кормитъ ежедневно собственными руками сама дочь калифа, Саида. Каждыя сумерки, иногда вечеромъ, иногда очень поздно, близъ полуночи, она выходитъ изъ Альказара тайкомъ, въ темномъ одѣяніи, и проноситъ въ фартукѣ пищу для узника. Затѣмъ они бесѣдуютъ подолгу чрезъ окно и разстаются до слѣдующаго дня.

Калифъ вспыхнулъ гнѣвомъ. Тотчасъ же приказалъ онъ взять докладчика и за клевету посадить въ тотъ же казематъ, обрекая его на ту же голодную смерть.

Повелитель правовѣрныхъ не могъ повѣрить, чтобъ его любимица Саида могла взять на себя такой страшный грѣхъ предъ Аллахомъ, такое преступленіе противъ законовъ.

Однако Абенъ-Серрахъ провелъ тревожную ночь, и почти не ложился спать. На слѣдующій день онъ не допустилъ къ себѣ никого, не занимался дѣлами, а бродилъ по внутреннему дворику Альказара, гдѣ били серебристые фонтаны изъ мраморныхъ львиныхъ головъ.

IV.

Въ сумерки калифъ, никѣмъ не замѣченный, вышелъ изъ Альказара, прошелъ весь садъ и спрятался въ чащѣ кустовъ, неподалеку отъ каземата. Наступила ночь, и среди полумглы онъ увидѣлъ идущую по дорожкѣ женскую фигуру въ темномъ одѣяніи.

Сердце дрогнуло у калифа. Это была его дочь, его Саида, его единственное сокровище въ мірѣ. И онъ обреченъ видѣть ее преступающею заповѣди Аллаха, законы калифата.

Абенъ-Серрахъ поднялся, вышелъ изъ чащи и сталъ на дорожкѣ, по которой робкою походкой двигалась Саида.

Черезъ мгновеніе отецъ и дочь встрѣтились. Калифъ поднялъ руку и, казалось, этимъ молчаливымъ движеніемъ поразилъ дѣвушку въ самое сердце.

Саида остановилась, опустила голову и стояла какъ обреченная на смерть. Она понимала, что предъ ней теперь стоитъ не отецъ, а стоитъ калифъ.

-- Куда ты идешь? произнесъ, наконецъ, Абенъ-Серрахъ.

И лишь черезъ мгновеніе слабый голосъ, въ которомъ онъ едва узналъ голосъ дочери, отвѣчалъ:

-- Гуляю...

-- А что у тебя въ фартукѣ?..

И снова лишь черезъ мгновеніе, едва слышный замирающій голосъ Саиды отвѣтилъ:

-- Цвѣты.

-- Покажи мнѣ ихъ, вымолвилъ калифъ и дернулъ за фартукъ.

Края его выпали изъ омертвѣлыхъ рукъ Саиды, и изъ фартука, при блескѣ луны, посыпались на дорожку чудныя и пышныя розы всѣхъ цвѣтовъ.

Калифъ вскрикнулъ, бросился, обнялъ дочь, и ни слова не говоря, повелъ ее въ Альказаръ. Здѣсь, приведя къ себѣ, онъ всячески ласкалъ ее и, наконецъ, сталъ умолять простить его за подозрѣніе.

Саида оставалась смертельно блѣдна, трепещущая, едва живая.

-- Что же съ тобой? спрашивалъ калифъ.-- Неужели я такъ испугалъ тебя? Виновенъ во всемъ клеветникъ, обвинившій тебя въ преступленіи самомъ ужасномъ. Онъ сказалъ мнѣ, что ты тайно, всякій день, носишь хлѣбъ плѣннику-христіанину. А у тебя бывали цвѣты.

-- Нѣтъ, родитель! воскликнула въ ужасѣ Саида, ломая руки, и страцшая, какъ сама смерть.-- Нѣтъ, въ фартукѣ моемъ былъ хлѣбъ, а не цвѣты. Я всякій день носила туда пищу, чтобы спасти отъ смерти рыцаря. И въ этотъ разъ я тоже несла хлѣбъ...

-- Но какъ же оказались вмѣсто хлѣба цвѣты? изумился калифъ.

-- Этого я не знаю. Понять этого нельзя! А тотъ, кто пойметъ, долженъ умереть. Ахъ, какъ желаю я это понять.

-- Стало быть, это чудо?!

-- Да... И чудо не Аллаха, а чудо Бога христіанскаго. А мнѣ надо умереть...

-- Не кощунствуй, дочь милая. Только Аллахъ правовѣрныхъ мусульманъ можетъ твордть чудеса на землѣ.

-- Стало быть Аллахъ заступился за меня и плѣнника-христіанина, хотѣлъ спасти насъ отъ гнѣва калифа.

-- Нѣтъ, дочь... Аллахъ не можетъ простить твой грѣхъ, твою помощь гяуру, собакѣ, христіанину.

-- Вѣрю я въ это, отецъ, и спрашиваю: Кто же обратилъ въ единый мигъ пищу и хлѣбъ въ цвѣты?..

-- Не знаю... Не понимаю...

-- Я начинаю понимать и чувствую, что должна умереть.

И Саида лишилась чувствъ, долго лежала безгласная, безжизненная...

Три дня никто изъ правовѣрныхъ не видалъ повелителя; калифъ сидѣлъ одинъ, удрученный, задумчивый, терзался въ борьбѣ съ самимъ собою. Духъ сомнѣнія овладѣлъ имъ и мучилъ его...

Наконецъ, на третьи сутки, уже въ ночь, изъ Альказара вышелъ простой мавръ, судя по его скромной одеждѣ. Онъ прошелъ садъ, обошелъ казематъ и, отворивъ своимъ ключемъ тяжелый затворъ главныхъ воротъ, скрылся подъ темными сводами тюрьмы.

Но чрезъ нѣсколько мгновеній два человѣка снова вышли изъ этихъ воротъ: мавръ и узникъ-рыцарь.

-- Иди вотъ въ этотъ домикъ, сказалъ мавръ -- тамъ найдешь ты нашу одежду... За ночь выходи изъ города... Ступай на родину. Да сохранитъ тебя въ пути твой Богъ. И да проститъ мнѣ Аллахъ и Магометъ мой страшный грѣхъ предъ заповѣдью Корана.

-- Благодарю тебя, добрый человѣкъ! воскликнулъ кастильскій рыцарь.-- Но если узнается твое доброе дѣло, ты погибнешь. Калифъ тебя казнитъ.

-- Нѣтъ. Калифъ самъ себя теперь казнитъ. То, что теперь въ душѣ его, хуже смерти! Узнай! Самъ Абенъ-Серрахъ съ тобою говоритъ...

Въ столицѣ Кастильскихъ королей было шумно. Былъ канунъ празднества дня Св. Духа, готовились всякія процессіи и крестные ходы, послѣ которыхъ долженъ былъ произойти рыцарскій турниръ.

Но особое оживленіе въ столицѣ было по поводу неожиданнаго радостнаго происшествія. Любимый племянникъ короля, рыцарь Алонзо, пропадавшій безсдѣдно, возвратился въ отечество живъ и невредимъ изъ мавританскаго плѣна. Родственники давно считали его погибшимъ, или убитымъ, или замученнымъ Маврами, давно оплакивали и молились о душѣ. его. Но болѣе всѣхъ оплакивала рыцаря его невѣста, прекрасная Изабелла.

Алонзо рыцарь, явившись на родину, не объяснилъ никому ни словомъ, какимъ образомъ спасся онъ изъ рукъ враговъ. Только одному королю, дядѣ Гонзало, повѣдалъ онъ все, что съ нимъ приключилось, какъ погибли другіе плѣнные и какъ уцѣлѣлъ онъ, и наконецъ благодаря заступничеству дочери калифа былъ имъ самимъ выпущенъ на свободу.

На предложеніе короля Гонзало назначить день празднества его брака, рыцарь признался въ тяжкомъ грѣхѣ. Онъ полюбилъ всѣмъ сердцемъ и всѣмъ разумомъ мусульманку. Ту, которой былъ обязанъ жизнью. Сердце его осталось тамъ,въ калифатѣ... Поэтому Алонзо считалъ еще болѣе грѣховнымъ дѣломъ наложить на себя узы таинства брака.

Съ первыхъ же дней своего появленія на родинѣ рыцарь сталъ вести себя загадочно для всѣхъ. Онъ не согласился участвовать въ турнирѣ, сталъ удаляться вообще отъ родныхъ и друзей и былъ занятъ однимъ дѣломъ.

Онъ разыскивалъ въ столицѣ и въ окрестностяхъ всѣхъ мавровъ, которые, когда-либо взятые въ плѣнъ, были рабами у разныхъ рыцарей. Найдя таковыхъ, рыцарь покупалъ ихъ себѣ въ рабы, но затѣмъ они исчезали безслѣдно. И никто не зналъ, что онъ давалъ имъ возможность возвратиться на ихъ родину.

Въ Кастильской столицѣ были тоже въ заключеніи плѣнники мавры. Ихъ не обрекали на смерть, но содержали жестоко, такъ что около половины изъ нихъ умирало. Рыцарь сталъ часто навѣщать казематъ, въ которомъ они были заключены, и облегчалъ ихъ участь.

Наконецъ, однажды Алонзо явился къ королю и попросилъ разрѣшенія поступить монахомъ въ монастырь, а пока удалиться въ какую-нибудь глушь, чтобы приготовить себя совершенно къ монашескому сану. Онъ считалъ себя какъ бы заживо умершимъ.

Всѣ удивились намѣренію храбраго рыцаря удалиться отъ свѣта. Только онъ одинъ зналъ, что если душа какъ бы отлетѣла отъ него, то она витаетъ тамъ, въ столицѣ калифата. Она только и жива тѣмъ прекраснымъ образомъ, что въ эти дни находится въ Альказарѣ.

Съ разрѣшенія дяди короля, Алонзо покинулъ столицу, и всѣ думали, что онъ отправился въ пустыню или въ монасттырь. Въ дѣйствительности рыцарь отправился тою же дорогой, которою явился въ столицу. Переодѣтый простымъ поселяниномъ, онъ пѣшкомъ достигъ границы мавританскихъ предѣловъ. Здѣсь онъ остался нѣсколько времени, старательно изучая арабскій языкъ.

Между тѣмъ во всей столицѣ калифата, такъ же какъ въ самомъ Альказарѣ, было мертвенно тихо. Всѣ ходили печальные и угрюмые.

Давно уже народъ ни разу не видалъ въ лицо своего повелителя. Калифъ совершенно не показывался изъ своега дворца никому.

Причиной всеобщаго унынія была болѣзнь любимой дочери калифа.

Съ того самаго дня, что Саида повстрѣчалась съ отцомъ въ саду, а пища, которую несла она милому плѣннику-христіанину, мгновеннымъ чудомъ обратилась въ цвѣты, молодая мавританка измѣнилась совершенно. Печально смущенное настроеніе ея перешло въ недомоганіе и, наконецъ, она заболѣла и лежала день и ночь.

Встревоженный калифъ созвалъ всѣхъ врачей, какіе были въ калифатѣ, но никто помочь не могъ. Болѣзнь Саиды не поддавалась ничышъ усиліямъ и никакимъ средствамъ. Эту болѣзнь врачи даже и назвать не могли. Дочь калифа сгорала какъ отъ огня и таяла.

Прошло нѣсколько времени и уже не оставалось никакого сомнѣнія, что Саида должна покинуть земной міръ. Теперь только Абенъ-Серрахъ понялъ, до какой степени любилъ свою дочь. Потеря ея представлялась ему горшею, нежели потеря всемогущества, власти и всѣхъ богатствъ Мавританіи. Горе калифа дошло до такого предѣла, которому трудно было бы дать имя.

Абенъ-Серрахъ съ отчаянія, очевидно, потерялъ разсудокъ. Такъ отнеслися бы къ нему его подданные, еслибъ знали что съ нимъ произошло.

Калифъ, бесѣдуя со слабою умирающею дочерью, не только повѣрилъ чуду, совершившемуся на ихъ глазахъ, но, повелитель правовѣрныхъ мусульманъ началъ вѣрить, что чудо это было чудомъ не Аллаха, а чудомъ христіанскаго Бога. И въ горькомъ отчаяніи калифъ сказалъ дочери:

-- Я молился страстно за тебя Аллаху! А ты все-таки умираешь... Если такъ, то проси христіанскаго Бога спасти тебя и оставить на землѣ, чтобы жить мнѣ на радость.

-- Я готова... Да, я буду Его просить, отвѣтила Саида. И въ первый разъ съ давнихъ поръ улыбнулась она.

Одновременно калифъ объявилъ во всѣ предѣлы, что если выищется на свѣтѣ врачъ какой бы ни было народности и религіи, который спасетъ Саиду, то онъ отдастъ ему тотчасъ же половину своего царства.

Народъ взволновался. Казалось, всѣ врачи перебывали въ Альказарѣ, но при этомъ воззваніи нашлось еще много врачей. Явился одинъ врачъ съ африканскаго берега, явился одинъ Еврей, затѣмъ одинъ христіанинъ изъ Кастиліи. Но изъ нихъ тоже никто не помогъ.

Саида была уже едва жива, лежала безъ движенія, безъ словъ, и только ея красивые синіе глаза казались живьтми -- еще въ нихъ только задержалась душа, отлетающая отъ тѣла.

VI.

Однажды среди пламеннаго іюньскаго дня, когда все живое отъ человѣка до насѣкомаго пряталось отъ жгучихъ лучей солнца и задыхалось отъ раскаленнаго воздуха, вдругъ съ горизонта показалась темная полоса, и стала надвитаться и чернѣть. Это была грозовая туча.

Черезъ часъ все небо заволокло страшною непроницаемою тучей, которая повисла надъ всею окрестностью. Вдали гудѣли раскаты грома и сверкала молнія. А надъ самою столицей калифата и надъ Альказаромъ стояла почти полночная тьма. Никогда еще такой страшной тьмы не наступало среди дня. При этомъ полное затишье воцарилось повсюду. Каждый листокъ на деревѣ, казалось, оробѣлъ и притаился.

И среди этой тьмы и затишья вошелъ въ городъ и двинулся по одной изъ крайнихъ улицъ чудный человѣкъ въ снѣжно-бѣлой одеждѣ страннаго покроя. Простое бѣлое покрывало окутывало тѣло и было перекинуто черезъ плечо. Сзади одежда эта слегка волочилась по землѣ. Свѣтлое лицо его, обнаженная голова съ русыми, длинными кудрями, разсыпанными но плечамъ, небольшая раздвоенная борода, и ясныя очи, отражающія какое-то сіяніе -- все таинственно дивно было въ немъ.

Народъ, видѣвшій его, невольно сторонился, молча и боязливо жался къ стѣнамъ домовъ и трепетно взиралъ на него. Онъ невидимыми шагами двигался по улицѣ прямо къ Альказару, будто не шелъ, а тихо несся...

И вдругъ сплошную черную тучу прорѣзалъ яркій лучъ солнца и скользнулъ внизъ, но освѣтилъ только этого одного человѣка. Онъ одинъ ослѣпытельно сіяющій среди окрестной тьмы -- былъ чудомъ. Ужасъ проникъ въ сердца и многіе не могли вынести его вида и падали ницъ.

Онъ поднялся, но не шагами, а тихо скользя по большой мраморной лѣстницѣ Альказара, миновалъ всѣ горницы и безшумно явился около ложа, гдѣ была недвижно распростерта умирающая дочь калифа. Онъ приблизился къ ней, коснулся рукой ея головы и вымолвилъ:

-- Встань и ходи!.. Вѣра твоя спасла тебя...

Саида затрепетала, улыбнулась, осѣнила себя христіанскимъ знаменіемъ и поднялась съ ложа смерти, здоровая, цвѣтущая какъ когда-то... Прежняя Саида, красавица и счастливица.

Обезумѣвшій отъ восторженнаго счастья Абенъ-Серрахъ приблизился къ невѣдомому чудному человѣку и воскликнулъ:

-- Кто ты, о дивный мужъ?!

-- Я врачъ изъ Іудеи...

-- Тебѣ, по обѣту моему, отдаю половину моего царства.

-- Царство мое не отъ міра сего. Я посланъ Богомъ во славу Его исцѣлить твою дочь.

И тою же невидимою тихою походкой вышелъ изъ Альказара и изъ города этотъ чудный человѣкъ. И такъ же сопутствовалъ ему, идя надъ нимъ и освѣщая его сквозь черную тучу,-- одинъ ярко сіяющій солнечный лучъ.

Саида осталась жить на свѣтѣ, но калифъ все-таки потерялъ свою любимую дочь. Юная Мавританка послѣ бесѣды съ отцомъ, которая осталась для всѣхъ тайною, покинула Альказаръ и калифатъ и исчезла безслѣдно.

Вскорѣ послѣ этого въ столицѣ калифата появился юный Мавръ, немного странно произносившій арабскія слова, якобы отъ прирожденнаго косноязычія. Онъ всячески старался проникнуть въ Альказаръ, хотя бы простымъ служителемъ, но разспрашивая обитателей, онъ узналъ одну вѣсть. А когда узналъ ее, то упалъ безъ чувствъ на томъ мѣстѣ, гдѣ стоялъ.

Это былъ Алонзо рыцарь, который изъ-за страстной любви къ Мавританкѣ обучился арабскому языку и надѣлъ одежду, которую прежде презиралъ.

Онъ пришелъ сюда съ тѣмъ, чтобы во всемъ признаться самому калифу и, будучи самъ царственнаго происхожденія, просить руку и сердце его дочери.

За это онъ хотѣлъ принести такую страшную жертву, о которой до той поры никто никогда не слыхалъ. Онъ рѣшался перейти въ магометанство.

Извѣстіе, что красавица Мавританка уже не обитаетъ въ Альказарѣ, что она умерла и, какъ бы воскреснувъ вновь, исчезла съ лица земли, поразило рыцаря чутъ не на смерть.

Прошло много лѣтъ. Въ Старой Кастиліи, въ дебряхъ Гвадарамскихъ горъ, появились двѣ обители: мужская и женская. Онѣ были раздѣлены между собой быстрымъ и грознымъ горнымъ потокомъ.

Игуменья женской обители была прекрасная юная магометанка, перешедшая въ вѣру Христову. Ея имя было -- Марія. Игуненъ мужской обители былъ прежде отважнымъ рыцаремъ. Имя его теперь было -- Іосифъ.

Но сердца и всѣ помыслы Алонза и Саиды, умершихъ для міра, влекло къ горному потоку и за него.