Салов Илья Александрович
Аспид

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

АСПИДЪ.

(РАЗСКАЗЪ).

   
   Однимъ изъ самыхъ крупныхъ жертвователей на святое дѣло это, какъ и всегда, явился всѣми уважаемый потомственный почетный гражданинъ Архипъ Ѳомичъ Глотовъ, лично вручившій его превосходительству г. начальнику губерніи, для передачи въ кассу "Союза", тысячу рублей. Дай Богъ побольше такихъ людей, имена которыхъ всѣми произносятся съ благоговѣйнымъ умиленіемъ.

(Хроника мѣстной газеты).

   Рѣка Свирида, по справедливости, славится въ нашей мѣстности какъ живописными берегами своими, такъ и привольнѣйшими мѣстами для охоты. Начиная отъ села Малиновки и до села Протасово, нагорный берегъ рѣки этой, изрытый громадными оврагами съ вывороченными деревьями и камнями, покрытый отъемными дубовыми перелѣсками, спускающимися иногда къ самому берегу рѣки, заросшему камышами и тальникомъ, представляетъ весьма удобную мѣстность для вывода волковъ и лисицъ; а заливные луга съ разбросаннымъ кое-гдѣ кустарникомъ, съ множествомъ маленькихъ озеръ, покрытыхъ камышами, съ болотцами, кочками и осокой -- служатъ любимымъ мѣстопребываніемъ всевозможной пернатой дичи. Здѣсь бываютъ, пролетомъ, вальдшнепы, бекасы и дупеля; здѣсь выводятся утки всѣхъ породъ, куропатки, перепела, коростеля и т. п. Кто не знаетъ, напримѣръ, Львовскихъ озеръ, на которыхъ можно круглое лѣто изо дня въ день стрѣлять утокъ и видѣть вмѣстѣ съ тѣмъ, что утки нетолько не убываютъ, но, напротивъ, прибавляются! Кто не знаетъ Харитонова займища и полухинскихъ болотъ, этихъ притоновъ бекасовъ и дуплей, гдѣ искусный стрѣлокъ въ одно поле набиваетъ по пятидесяти, шестидесяти штукъ! А знаменитый ивановскій лѣсъ, подъ названіемъ "Алблы", этотъ лѣсъ амфитеатромъ спускающійся съ горы, съ кочкарниками, трясинами, оврагами, промывинами -- этотъ лѣсъ, убѣжище лисицъ!.. А этотъ не менѣе знаменитый Крутцовскій паркъ съ его сѣрыми кровожадными волками, наводящими паническій страхъ на окружающія села и деревни и оглашающими окрестность дикимъ воемъ!.. Кто не знаетъ этихъ роскошныхъ мѣстъ, и кто изъ охотниковъ, забросивъ стаю гончихъ, не былъ свидѣтелемъ, какъ изъ лѣсовъ этихъ по разнымъ направленіямъ выносились волки и лисицы и, преслѣдуемые гончими, вылетали въ степь на поджидавшихъ ихъ борзятниковъ! Въ старое время, въ мѣста эти пріѣзжали охотники изъ Пензенской и Тамбовской губерній и другъ передъ другомъ спѣшили занять эти острова.
   Но не для однихъ борзятниковъ и ружейниковъ служили приманкой мѣста эти; они славились точно также и рыбными ловлями. Извиваясь довольно широкой лентой и самыми причудливыми зигзагами, рѣка Свирида образуетъ множество затоновъ, въ которыхъ рыба держится въ изобиліи. Въ рѣкѣ этой водятся: лещи, лини, окуни, плотва, щуки, а въ низовьяхъ встрѣчаются даже судаки; послѣдніе заходятъ изъ Хопра во время полой воды, которая бываетъ иногда такъ высока, что потопляетъ близь лежащія села и деревни. Окаймленная тогда съ обоихъ береговъ лѣсомъ съ накренившимися къ водѣ дубами и ветлами, какъ-то особенно живописно блеститъ эта рѣка зеркаломъ своихъ водъ, отражая въ нихъ все окружающее... Кругомъ тишина; только изрѣдка щука вылетитъ изъ засады и бросится въ погоню за добычей, да шлепнетъ по водѣ разыгравшійся лещъ... А сколько соловьевъ въ прилегающихъ кустахъ тальника и жимолости!
   Если вамъ случалось когда-нибудь удить рыбу, если ловъ былъ удаченъ, а мѣстоположеніе, выбранное вами, живописное, то, конечно, вы согласитесь, что это одно изъ самыхъ прелестнѣйшихъ и невиннѣйшихъ развлеченій празднаго человѣка. Уйдешь себѣ до зари, разыщешь укромное мѣстечко на берегу рѣки, гдѣ-нибудь подъ тѣнью раскидистаго дерева, забросишь удочки и, предавшись сладкимъ грезамъ, слѣдишь съ трепетомъ за поплавками. То налетитъ окунь и жадно схватить приманку, то подойдетъ осторожный лещъ и начнетъ пытливо трогать червяка, трогаетъ, трогаетъ и, наконецъ, потащитъ ко дну... А, между тѣмъ, на востокѣ заалѣла полоска зари, брызнули первые лучи солнца, заколыхался туманъ надъ рѣкой и хоромъ птицъ огласился ближайшій лѣсъ. Воздухъ чистый, прохладный, благоухающій цвѣтами, и дышешь не надышешься этимъ благодатнымъ воздухомъ!..
   Въ одно именно такое-то утро, забравъ нѣсколько удочекъ, отправился я на Свириду. Путемъ еще не разсвѣтало, какъ я былъ уже на мѣстѣ. Было довольно сырое сентябрьское утро, надъ рѣкой клубился туманъ, обѣщая обильную росу. Выбравъ удобное мѣстечко, я расположился подъ наклонившимся дубомъ и ловъ былъ до того удаченъ, что я почти поминутно вытаскивалъ добычу; часамъ къ девяти, однако, ловъ прекратился, поплавки лежали неподвижно на неподвижной водѣ и, глядя на нихъ, меня началъ клонить сонъ. Сначала я дремалъ сидя, но когда уже сонъ разобралъ меня окончательно, домой идти было лѣнь, я разостлалъ пальто и, свернувшясь въ клубокъ, заснулъ. Не знаю, долго ли проспалъ бы я такимъ образомъ, еслибы чей-то голосъ и легкое поталкиваніе въ плечо не разбудили меня.
   -- Тащите... беретъ-съ!..
   Я открылъ глаза и увидалъ возлѣ себя старичка въ поярковой шляпѣ и бѣличьемъ тулупчикѣ, крытомъ нанкой. Старичекъ тоже удилъ.
   -- Беретъ-съ! повторилъ онъ и движеніемъ головы указалъ на одну изъ удочекъ.
   Я схватилъ удилище и вытащилъ леща.
   -- Ну, вотъ-съ, поздравляю-съ!.. проговорилъ старичекъ, любуясь моей добычей, шлепавшей по песку, и тоскливо добавилъ:-- а вотъ у меня такъ ничего-съ!.. Удивительное это дѣло-съ въ рыбной ловлѣ! Сколько разъ случалось, что сидишь, напримѣръ, рядомъ съ товарищемъ: у него беретъ, а у тебя -- нѣтъ!.. помѣняешься мѣстами и опять тоже самое: товарищъ таскать не поспѣваетъ, а у тебя хоть бы клюнула! Даже досада возьметъ!
   -- А вы давно сидите здѣсь?
   -- Давненько-съ! Вы, должно быть, только-что засыпать начали, потому что, когда я подошелъ и попросилъ васъ дозволить мнѣ присѣсть рядомъ, то вы полуоткрытыми глазами взглянули на меня, сказали: "можно" и заснули.
   И, приподнявъ шляпу, старичекъ прибавилъ:
   -- Честь имѣю представиться: мѣщанинъ Савелій Касьянычъ Смагинъ. Можетъ, изволили слышать?
   Савелій Касьянычъ, про котораго, дѣйствительно, я слышалъ, былъ старичекъ лѣтъ шестидесяти, худенькій, небольшого роста, сутуловатый, съ пріятнымъ, добрымъ лицомъ, съ зачесанными на виски волосами, съ хохолкомъ, съ губами, собранными какъ-то кучкой и съ узенькими веселыми глазками; словомъ, это былъ одинъ изъ тѣхъ чистенькихъ, добродушнѣйшихъ старичковъ, глядя на которыхъ, невольно вспоминаешь тѣхъ старыхъ дворецкихъ, которые когда то часто встрѣчались въ помѣщичьихъ богатыхъ домахъ. Я такъ давно уже не видалъ этихъ типовъ отжившаго поколѣнія, что даже обрадовался, взглянувъ на Савелія Касьяныча -- словно стараго знакомаго встрѣтилъ.
   -- Большое удовольствіе нахожу я для себя, сударь, въ рыбной ловлѣ-съ!.. говорилъ, между тѣмъ, Савелій Касьянычъ, вынувъ тавлинку и понюхавъ табаку.-- Большое удовольствіе-съ!
   И потомъ, поднося мнѣ тавлинку, добавилъ:
   -- Не употребляете ли-съ?
   -- Нѣтъ, благодарю.
   -- А табакъ очень превосходный-съ... я самъ приготовляю: смѣсь бобковаго съ березинскимъ! Въ смѣшеніи табаки эти значительно мягче становятся. Вотъ, слышалъ я, продолжалъ онъ, поплевавъ на червяка и закидывая удочку:-- будто реформа насчетъ табаку соображается; будто въ родѣ откуповъ намѣреваются устроить... Это будетъ тяжело для нашего брата. Не изволили слышать, сударь, правда это-съ?
   -- Да, говорятъ.
   Савелій Касьянычъ покачалъ головой и, поправивъ свалившуюся удочку, вздохнулъ.
   -- Тяжкія времена подошли-съ.
   -- Почему?
   -- Какъ, почему?! Сообразите сами, какая на все дороговизна пошла... ужасно подумать!.. говядина, мука... самые что ни на есть необходимѣйшіе продукты -- и дороги!
   -- Зато водка дешевая.
   Савелій Касьянычъ обернулся ко мнѣ и, внимательно посмотрѣвъ на меня, спросилъ:
   -- А вы ее уважаете?
   -- Немного пью.
   -- Напрасно-съ, бросьте совершенно... Я бросилъ; вотъ уже лѣтъ десять, какъ не пью, и не знаю какъ Творца благодарить Небеснаго за ниспосланіе мнѣ такой твердости!
   И Савелій Касьянычъ, поднявъ голову и отворотивъ воротникъ шубейки, указалъ пальцемъ на обнаженную шею.
   -- Изволите видѣть-съ? спросилъ онъ.
   -- Что такое?
   -- Шрамъ бѣлый на шеѣ?
   -- Вижу.
   -- Это я бритвой-съ!.. Зарѣзаться имѣлъ намѣреніе; просадилъ такъ, что даже горло попортилъ... насилу излечили-съ.
   -- Какая же причина была?
   -- Водка-съ! До бѣлой горячки дошелъ и давай рѣзаться!.. Мало того-съ, покойницу жену изъ ружья застрѣлить хотѣлъ при этомъ. Ахъ, ужасное это положеніе, доложу вамъ! Тоска, страхъ нападаетъ; мѣста нигдѣ не найдешь себѣ; мыкаешься изъ угла въ уголъ, сердце ноетъ, то туда бросишься, то сюда, ну, словомъ, такъ вотъ и тянетъ руки на себя наложить... Нѣтъ, воля ваша, а я бы эту водку совершенно запретилъ!. Положимъ, что доходъ отъ нея большой, да Богъ съ нимъ и съ доходомъ-то съ этимъ. Отъ дохода этого вреда-то сколько!... Если теперича сообразить этотъ вредъ, то выдетъ на повѣрку, что весь этотъ акцизный доходъ -- убытокъ одинъ... Вѣдь народъ то совершенно спился, нравственность потерялъ. Въ старое время все какъ-то стыдились: бабы, напримѣръ, въ кабакъ весьма рѣдко ходили, а посмотрите-ка теперь! Нетолько бабы, но и дѣвушки и тѣ въ кабакахъ живьмя живутъ. А сколько бѣдствій отъ этой водки!.. Боже мой, конца нѣтъ этимъ бѣдствіямъ!.. И вѣшаются, и рѣжутся, и мерзнутъ... сколько здоровья разрушается, сколько несогласій семейныхъ, сколько тяжкихъ преступленій совершается!
   -- Кабаковъ слишкомъ много, замѣтилъ я.
   -- На каждомъ шагу! подхватилъ Савелій Касьянычъ: -- на каждомъ шагу. Какъ тутъ слабому человѣку воздержаться! При откупахъ, когда, бывало, еще до кабака-то доѣдешь, а теперь подъ руками, во всякую пору и одуматься некогда. Денегъ нѣтъ -- въ долгъ дадутъ... кушайте сколько угодно! Говорятъ, все это отъ необразованности, что мужику скучно, что ему дѣться некуда отъ скуки, и потому, изволите ли видѣть, онъ въ кабакъ идетъ; что какъ только мужикъ образуется, то и пьянствовать перестанетъ... Вздоръ это. Мало ли у насъ образованныхъ, у которыхъ и клубы, и театры, и библіотеки есть, а насчетъ водки самаго безграматнаго перещеголяетъ! Это ядъ, самый сильный, самый злѣйшій! Ядъ-съ! И удивительное дѣло: щепотку мышьяку для отравы таракановъ, положимъ, безъ лекарскаго рецепта не отпустятъ, а этого яду хоть бочками получай... Барыша отъ этой водки никакого нѣтъ. На что хотите разложите водочный доходъ, а чтобы ее и въ поминѣ не было -- пусть изъ аптекъ по рецептамъ отпускаютъ.... Вотъ тогда дѣло пойдетъ по другому... Народъ будетъ благоденствовать; изъ больного онъ сдѣлается здоровымъ, а здоровый человѣкъ съ свѣжей, не пьяной головой не чета пьяному съ отуманеннымъ разумомъ... Тогда-то вотъ видно будетъ гдѣ былъ барышъ и гдѣ убытокъ.. Вы какъ насчетъ этого, сударь?
   -- Это утопія.
   Савелій Касьянычъ сдвинулъ брови, почесалъ лобъ и, подумавъ немного, спросилъ:
   -- Чтоже такое означаетъ это слово? Я не понимаю.
   Я разъяснилъ.
   -- Такъ-съ, проговорилъ Савелій Касьянычъ, какъ-бы что то соображая, но немного погодя добавилъ:-- нѣтъ-съ, осуществить это можно... какъ не осуществить-съ!... Утопія, утопія... Это надо записать... А какъ много иностранныхъ словъ нынѣ употребляется!-- Вы можете себѣ представить: я тетрадку этакую связалъ, въ которую иностранныя слова записываю: какъ услышу какое слово, такъ и запишу для памяти... такъ можете себѣ представить, больше пятидесяти словъ ужъ записалъ-съ! Каково вамъ покажется!... Иную книгу даже не понимаешь!
   -- А вы любите читать?
   -- Я-съ? переспросилъ Савелій Касьянычъ не безъ нѣкоторой гордости и съ самодовольной улыбкой.-- Я и читать и писать охотникъ. Я, признаться сказать, поэтому самому поводу даже проэктъ написалъ...
   -- По какому поводу? спросилъ я.
   -- А вотъ именно по поводу совершеннаго уничтоженія водки. Проэктъ этотъ, основанный на фактахъ (вотъ изволите видѣть, и еще иностранное слово) доказываетъ, сколько бѣдствій приноситъ водка. Я описываю въ немъ житье-бытье нашего села Протасова. Въ селѣ этомъ пятьсотъ душъ и пять кабаковъ. Господа заводчики, между которыми есть князья и графы, желая другъ друга подорвать, распускаютъ водку чуть не за даромъ. Народъ пьетъ на пропалую... и вотъ я высчиталъ: сколько именно въ теченіи года (я только одинъ годъ описалъ), сколько въ теченіи года протасовскіе крестьяне пропили денегъ, сколько изъ нихъ опилось до смерти, сколько померзло, сколько лишилось здоровья, сколько именно было дракъ, ссоръ, пожаровъ и увѣчій. Очень любопытное дѣло вышло, интереснѣе даже метеорологическихъ наблюденій...
   -- Какъ же собрали вы всѣ эти свѣдѣнія?
   -- Очень просто! О количествѣ пропитыхъ денегъ -- въ кабакахъ; объ опившихся, замерзшихъ и заболѣвшихъ у врача и у фельдшера; объ остальныхъ же происшествіяхъ въ волостномъ правленіи и въ камерѣ мироваго судьи. Дѣломъ этимъ занимался я аккуратно и могу похвастать, что свѣдѣнія мои вѣрны до точности... И вотъ-съ на основаніи этихъ-то свѣдѣній я предлагаю...
   Но Савелій Касьянычъ не докончилъ. Взглянувъ нечаянно на удочку и замѣтивъ, что поплавокъ одной изъ нихъ поплылъ въ сторону, а затѣмъ совершенно погрузился въ воду, Савелій Касьянычъ мгновенно схватилъ удилище и, осторожно потянувъ его, подвелъ къ берегу огромнаго леща.
   -- Черпачекъ, черпачекъ! кричалъ онъ.-- Дайте черпачекъ...
   Я бросился искать.
   -- Тамъ, въ камышахъ возлѣ дуба!... скорѣй, скорѣй...
   Найдя черпакъ, я подалъ его Савелію Касьянычу и, немного погодя, огромный золотистый лещъ былъ вытащенъ на берегъ. Савелій Касьянычъ торжествовалъ.
   -- Ура! Вотъ это такъ дѣльная штука ввалилась! кричалъ онъ, снимая съ крючка рыбу.-- Фунтовъ семь или восемь будетъ!
   Я взглянулъ на Савелія Касьяныча и невольно восхитился. Что за прелестное, открытое и доброе лицо было у этого старика! Повторяю: типы эти попадаются рѣже и рѣже, но за то тѣмъ пріятнѣе отдыхаетъ глазъ на этихъ представителяхъ стараго времени. Словно ребенокъ малый любовался онъ своей добычей и на старческомъ морщинистомъ лицѣ его сіяло полное довольство.
   -- Ну, проговорилъ онъ наконецъ:-- изъ за такой добычи не жаль и цѣлое утро просидѣть!
   И, положивъ леща въ мѣшокъ, онъ поглядѣлъ на солнышко.
   -- Однако, часовъ десять будетъ!... Рыба объ эту пору беретъ плохо... не пора-ли ко дворамъ?
   Мы поднялись.
   Старикъ сталъ собирать удочки; снялъ съ крючковъ червячковъ, побросалъ ихъ въ воду, выбросилъ туда-же и остававшихся въ банкѣ червяковъ; тщательно сложилъ удочки, связалъ ихъ въ одинъ пучекъ бичевой, заткнулъ за поясъ черпакъ и, сунувъ въ карманъ жестянку, въ которой были червяки, онъ снова приподнялъ шляпу и, щепетильно обратясь ко мнѣ, проговорилъ съ пріятнѣйшей старческой улыбкой:
   -- Не осмѣлюсь-ли пригласить васъ къ себѣ на чашку чая... Хуторъ мой всего версты двѣ отсюда, за этимъ лѣсочкомъ. Я бы очень былъ счастливъ, еслибы вы навѣстили мою хату.
   Я съ удовольствіемъ принялъ приглашеніе Савелія Касьяныча и мы пошли по песчаной дорогѣ, извивавшейся по молодому дубовому лѣсу. День былъ восхитительный. На голубомъ небѣ вы облачка; солнце, ярко освѣщавшее окрестность, не пекло, а только согрѣвало и какъ-то особенно эффектно осыпало своими лучами молодыя, сочныя деревца, перевитыя хмѣлемъ и павилиной.
   -- Превосходный лѣсъ былъ здѣсь лѣтъ десять тому назадъ, проговорилъ Савелій Касьянычъ:-- дубовый, строевой... Были такіе дубы, что пятеро не обхватывало...
   -- Это чья дача? спросилъ я.
   -- Баронская. Баронъ лѣсъ этотъ продалъ на срубъ Архипу Ѳомичу... Вы не изволите знать Архипа Ѳомича Глотова?
   -- Не знаю, но слышалъ многое.
   -- Богатѣйшій купецъ, милліонами ворочаетъ. Очень дешево купилъ онъ лѣсъ этотъ. По сту рублей за десятину и на сорокъ лѣтъ. Въ пять лѣтъ онъ его до чиста вырубилъ-съ; вогналъ десятину въ пятьсотъ рублей, а теперь поросль эту опять барону продалъ и взялъ съ него по тридцати рублей-съ... У этого самаго Архипа Ѳомича я участокъ купилъ.
   -- Какая-же надобность была ему продавать?
   -- Надобности, конечно, не было никакой, а такъ просто, хотѣлъ мнѣ благодѣяніе сдѣлать... признаться, я сыновей его маленько граматѣ обучалъ... Впрочемъ, что же значило для него пятьдесятъ десятинъ продать! все одно, что каплю изъ моря взять! вѣдь у меня пятьдесятъ десятинъ всего-съ... Только вотъ до сихъ поръ купчей не имѣю.
   -- А давно купили?
   -- Лѣтъ пять тому назадъ.
   -- Отчего-же вы не совершили купчей?
   -- Да такъ все: нынче да завтра; а въ плотную-то пристать къ Архипу Ѳомичу совѣстно какъ-то, потому я его своимъ благодѣтелемъ считаю. Развѣ другой продалъ бы! Опять и деньги онъ ждалъ за мной; я ему не вдругъ, а понемножку платилъ: когда триста, когда двѣсти рублей... И только вотъ недавно остальныя внесъ.
   -- У васъ большое семейство?
   -- Сестра старуха, да племянница; а своихъ нѣтъ никого, всѣхъ Господь прибралъ... Должно полагать, тяжело имъ было смотрѣть на жизнь мою...
   -- Почему?
   -- Я докладывалъ вамъ: пьяница горькій я былъ! А нешто легко близкимъ людямъ смотрѣть на это!-- Вѣдь я все пропивалъ и свое, и женнино, и дѣтское, даже чужое прихватывалъ... кралъ даже! Слава Богу, до большого не доходилъ, а по малости воровалъ... На выпивку значитъ. А придешь домой пьяный-то, ну, и давай жену да дѣтей колотить чѣмъ ни попало! вспомнить страшно съ!
   И Савелій Касьянычъ вздохнулъ.
   -- Такъ вы одни живете? спросилъ я.
   -- Нѣтъ-съ и сестра, и племянница при мнѣ. Кажись, и хлопотать бы не для кого, а не могу... Не повѣрите: съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ бросилъ водку пить, такая заботливость напала, что я даже самъ удивляюсь. Посмотрите-ка, какъ я хуторокъ обстроилъ -- и все своими трудами. Домикъ выстроилъ, садикъ развелъ. Нынѣшнимъ лѣтомъ мѣры четыре яблоковъ набралъ, а этого крыжовнику, малины, смородины такая была пропасть, что даже на базары вывозилъ. Мельницу маленькую построилъ; хоть и не круглый годъ мелетъ, а все-таки доходишко есть; мельника-то я не нанимаю -- самъ мелю, оно и ничего! Слава Богу, жить можно. Долговъ только очень много надѣлалъ... ну, да Господь не безъ милости! Пока силы есть, какъ нибудь расплачусь съ добрыми людьми; плакаться не заставлю... А все таки какъ вспомнишь, что всѣ труды мои для чужихъ пойдутъ, такъ даже грусть нападетъ.
   -- Что-жъ, сестра и племянница -- не чужія...
   -- Такъ-то такъ, ну, а все не то.
   -- А племянница-то большая?
   Савелій Касьянычъ даже пріосанился какъ-то.
   -- Нынѣшней весной въ акушерской школѣ курсъ кончила, въ Петербургѣ, медаль получила!
   -- Отлично.
   -- Дѣвочка умненькая, сударь, могу сказать, трудолюбивая!... Недавно просваталъ.
   -- За кого?
   -- За сына священника села Протасова -- Люстровъ по фамиліи, тоже весной курсъ кончилъ въ семинаріи. Ничего, молодой человѣкъ скромный, тихій и этого самаго яду въ ротъ не беретъ. Въ наше время и это великое дѣло!...
   И потомъ, вдругъ перемѣнивъ тонъ и пріостановившись, Савелій Касьянычъ спросилъ меня:
   -- А какъ вы думаете, сударь, насчетъ женщинъ?
   Я попросилъ разъяснить вопросъ, но, вмѣсто разъясненія, Савелій Касьянычъ снялъ шляпу, отеръ платкомъ потъ со лба и заговорилъ съ разстановкой:
   -- Вотъ теперь племянница подала прошеніе объ опредѣленіи ее акушеркой въ село Протасово... я такъ полагаю, сударь, что на многихъ должностяхъ женщины были-бы несравненно полезнѣе мужчинъ. Еслибы у насъ, къ примѣру, народное образованіе или, напримѣръ, фельдшерскія должности были въ рукахъ женщинъ, дѣло-то бы шло лучше! Вы извольте взслднуть вокругъ себя. Я про свой уѣздъ говорить буду, хотя и нѣтъ основанія предполагать, чтобы и въ другихъ было иначе. Вѣдь у васъ куда какъ плохо! Вотъ ужь сколько лѣтъ введено у насъ земство, сколько лѣтъ земство расточаетъ деньги и на школы, и на медицину -- и все безъ толку! Вѣдь всѣ эти учителя, да фельдшера съ кругу спились; очень рѣдко хорошій найдется! Дѣломъ не занимаются и сверхъ того такія штуки продѣлываютъ, что совѣстно за нихъ. Вотъ поэтому-то я и полагаю, что женщины были-бы полезнѣе на мѣстахъ этихъ. У женщинъ сердца больше, сударь, да и сверхъ того охотницы онѣ и учить, и лечить. Посмотрите-ка, что дѣлали въ послѣднюю войну наши сестры милосердія или какъ народъ зоветъ ихъ: милосердныя сестры! Вѣдь солдатики-то вернулись; вѣдь они говорятъ, все говорятъ-съ; вѣдь дома-то они не во фрунтѣ, сударь; послушайте-ка, что говорятъ они про фельдшеровъ и что про сестеръ милосердія! Вѣдь плакать хочется, слушая ихъ разсказы! Въ натурѣ это женской! Вы извольте посмотрѣть, много-ли, напримѣръ, изъ помѣщиковъ занимается леченіемъ народа? вѣдь никто почитай! а барынь лекарокъ пропасть, и народъ идетъ къ нимъ охотно.. Тоже вѣдь зуботычины то, да грубыя слова надоѣли народу! Точно также и учительское дѣло! Въ газетахъ нашихъ таперича все пишутъ, что сельскимъ учителямъ житье плохое -- это вѣрно-съ, но дѣло въ томъ, что во всемъ этомъ самъ учитель виноватъ-съ. Господи, ты Боже мой! Да что-же мужики то, звѣри что-ли какіе! Заслужи мужичье уваженіе, тогда и въ мужикѣ сердце найдется. Видѣлъ я ихъ много, сударь, и большая часть изъ нихъ... ну, да что говорить! Ихъ самихъ-то учить надо. У насъ нѣтъ учителей... Не знаю какъ въ другихъ мѣстахъ!
   Проговоривъ это, Савелій Касьянычъ остановился, вынулъ тавлинку, пощелкалъ по ней пальцемъ, снялъ крышку и только было собрался понюхать табаку, какъ вдругъ изъ-за кустовъ выскочилъ огромный лохматый песъ и, ставъ посреди дороги, принялся на насъ лаять.
   -- А! почти вскрикнулъ Савелій Касьянычъ:-- Вѣдь это Самсонова собака-то! Азоръ! Азоръ!
   Услыхавъ свою кличку, Азоръ пересталъ лаять, началъ всматриваться и потомъ вдругъ, какъ-то изгибаясь и виляя хвостомъ, подскочилъ къ старику съ радостнымъ визгомъ.
   -- Что, аль ко мнѣ пробираешься? Аль опять хозяина-то въ арестантскую засадили? говорилъ между тѣмъ Савелій Касьянычъ, ласково похлопывая собаку.-- Вотъ песъ-то, сударь, умница! Какъ только хозяина посадятъ въ арестантскую, такъ онъ ко мнѣ на хуторъ. Ну, сказывай, гдѣ хозяинъ?
   Азоръ словно понялъ. Завизжалъ, заметался и, взявъ осторожно Савелія Касьяныча за полу, повелъ въ кусты.
   Я пошелъ за ними и, немного погодя, мы увидали высокаго мужчину съ длинными сѣдыми волосами и бородой, во весь ростъ вытянувшагося на травѣ, съ подложеннымъ подъ голову мѣшечкомъ. На спавшемъ была не то куцавейка въ заплатахъ, не то халатъ; ноги были обуты въ рыжіе дырявые сапоги съ оторванными подметками, а неподалеку валялась толстая дубинка съ шишкой на концѣ и плисовая порыжѣвшая шапочка, въ какихъ обыкновенно ходятъ монахи. Это былъ старикъ лѣтъ шестидесяти, съ суровымъ, даже злымъ лицемъ, съ орлинымъ багровымъ носомъ и всклокоченными волосами и бородой. По его лицу и синимъ, потрескавшимся губамъ можно было смѣло опредѣлить, что человѣкъ этотъ -- пьяница. Онъ храпѣлъ и, нестотря на то, что лучи солнца падали ему прямо на лицо, а мухи облѣпили глаза и губы, силясь проникнуть въ глубь, онъ спалъ, повидимому, съ наслажденіемъ.
   -- Изволите знать-съ? спросилъ меня Савелій Касьянычъ, указывая на спавшаго.
   -- Нѣтъ, не знаю.
   -- Странно, а человѣкъ весьма знаменитый-съ и всѣмъ извѣстный. Самсонъ Ѳомичъ Глотовъ -- родной братъ того самаго Архипа Ѳомича, у котораго я участочекъ купилъ. Совсѣмъ спился-съ! Вотъ и я такой-же былъ-въ.
   -- Такъ это Самсонъ? перебилъ я Савелія Касьяныча.
   -- Онъ самый-съ.
   -- Про него-то я слышалъ -- еще-бы!
   -- А коли слышали, слѣдовательно, и разсказывать нечего!.. Вотъ до чего доводитъ этотъ ядъ! Вѣдь умный человѣкъ; не въ примѣръ умнѣе брата, много читалъ, много видѣлъ... Ахъ, да я по себѣ знаю, что это такое! Это такія цѣпи-съ, которыя не скоро разорвешь!
   И, нагнувшись, Савелій Касьянычъ принялся будить Самсона Ѳомича или просто Самсона, какъ звали его въ народѣ. Но какъ Савелій Касьянычъ ни тормошилъ спавшаго, какъ ни дергалъ его за руки и за ноги, какъ ни подымалъ львинообразную голову Самсона -- все было тщетно. Онъ только мычалъ, безсмысленно открывалъ налитые кровью глаза, таращилъ ихъ и снова закрывалъ.
   -- Ничего не подѣлаешь! проговорилъ, наконецъ, Савелій Касьянычъ, разгибаясь.-- Должно быть, вчера тиснулъ черезъ чуръ и здѣсь ночевалъ... Пусть проспится.
   -- Но вѣдь здѣсь плохо; его солнце печетъ, умереть можетъ.
   -- Ничего-съ! очень хладнокровно замѣтилъ Савелій Касьянычъ: -- это ему не первый снѣгъ на голову; натура у него весьма крѣпкая. Проспится и навѣрное ко мнѣ пожалуетъ. Онъ ко мнѣ частенько заходитъ. Должно быть, чуетъ бывшаго-то запивоху?
   Азоръ вывелъ насъ на дорогу, повизжалъ, повилялъ опять хвостомъ и снова бросился въ кусты къ хозяину.
   Немного погодя, мы вышли изъ лѣса, поднялись на небольшой пригорокъ и необозримыя поля раскинулись передъ нами.
   -- А вотъ и хуторъ мой! проговорилъ Савелій Касьянычъ, указывая вправо на небольшую группу ветелъ, среди зелени которыхъ высовывались три-четыре соломенныя крыши.-- Издадите мѣстоположеніе какъ будто и некрасивое, плоское; но внутри хуторка -- ничего, недурно-съ. Много зелени, садикъ, ветлы; мельница, знаете, шумитъ колесами, утки, гуси...
   -- Дядя! дядя! зазвенѣлъ вдругъ вдали чей-то женскій голосъ:-- Дядя! я за вами!
   Мы оглянулись въ ту сторону, откуда долеталъ голосъ и я увидалъ молодую дѣвушку, прямо полемъ бѣжавшую къ намъ на встрѣчу, а неподалеку отъ нея молодого человѣка, шагавшаго по журавлиному съ заложенными въ карманъ руками. Оказалось, что дѣвушка была племянница Савелія Касьяныча, а молодой человѣкъ -- женихъ ея, г. Люстровъ. Варвара Ивановна -- такъ звали племянницу -- была дѣвушка лѣтъ семнадцати, средняго роста, стройная, живая, съ прекрасными черными глазами, немного плутовскимъ личикомъ и пухленькими, привѣтливо улыбавшимися губками. На ней было простенькое холстинковое платье, великолѣпно обрисовывавшее ея прелестныя формы, сѣрый фартучекъ, а на головѣ бѣлый платокъ, накинутый видимо уже дорогой, чтобы предохранить голову отъ солнечныхъ лучей. Все въ ней было граціозно, натурально; но нельзя было того же сказать про жениха. Онъ былъ весь натянутъ, видимо рисовался и былъ положительно ничтоженъ сравнительно съ ней. Шагая по пашнѣ, онъ дѣлалъ видъ, что ему и ни вѣсть какъ трудно слѣдовать за невѣстой, словно никогда и не ходилъ по пашнѣ. Между семинаристами часто встрѣчаются такіе.
   -- Я за вами, дядя! повторила племянница, подбѣжавъ къ намъ, вся раскраснѣвшаяся и метнувъ на меня глазами.
   -- Что-же женихъ-то отсталъ?
   -- Ну, подите вотъ! Я, говоритъ, не привыкъ по пашнѣ ходить! Ноги длинные, а ходить не умѣетъ.
   И весело засмѣявшись, она обратилась въ ту сторону, гдѣ спотыкался г. Люстровъ, и закричала:
   -- Ну, скорѣе!
   -- Дайте на дорогу-то выйти! Вы завели меня Богъ знаетъ куда!
   -- Какъ же я-то?
   -- Ужь я не знаю какъ вы, а я совершенно изнемогъ. И сапоги испортилъ, и панталоны запачкалъ... только вчера обновилъ!
   Но дѣвушка уже не слушала и, подхвативъ подъ руку дядю, заговорила:
   -- Ну, дядя, къ намъ самъ пріѣхалъ.
   -- Кто это: самъ?
   -- Аспидъ! Архипъ Ѳомичъ. Изволятъ чай кушать.
   -- Архипъ Ѳомичъ? переспросилъ Савелій Касьянычъ. И, погрозя пальцемъ прибавилъ:-- послушай, Вавочка, зачѣмъ ты его аспидомъ называешь?
   -- Это не я, дядя, его всѣ такъ зовутъ...
   -- А ты не называй, прошу тебя.
   -- Ну, хорошо, хорошо.
   -- Давно онъ пріѣхалъ?
   -- Давно. Онъ былъ въ городѣ и проѣздомъ заѣхалъ. Слышалъ новость?
   -- Нѣтъ, какую?
   -- Онъ дочь свою просваталъ, Любовь Архиповну, за князя Палкина. Черезъ три недѣли свадьба.
   -- А какъ же Анна-то Ивановна, гувернантка?
   -- Анну Ивановну расчелъ. Вчера утромъ она ужь въ Москву уѣхала.
   -- Не можетъ быть!
   -- Право уѣхала. Кучеръ говорилъ; такъ, вишь, плакала она, что даже смотрѣть жалко было...
   -- Вотъ это такъ новости. Ужь и разстался съ ней!
   -- А посмотрите-ка, что мнѣ Архипъ Ѳэмичъ подарилъ!
   -- Что такое?
   Вавочка вынула изъ кармана маленькій шагреневый футлярчикъ, открыла крышку и показала серьги.
   -- Никакъ съ брилліантами! почти вскрикнулъ Савелій Касьяпычъ.
   -- А вы какъ-бы думали! По четыре брилліантика въ каждой сережкѣ.
   -- Подарочекъ довольно цѣнный, который можетъ намъ пригодиться! проговорилъ г. Люстровъ, подходя къ намъ и отирая потъ съ лица.-- Спасибо ему.
   -- Такъ былъ любезенъ со мною, дядя; даже на свадьбу звалъ.
   Савелій Касьянычъ лукаво засмѣялся, видимо довольный вниманіемъ Архипа Ѳомича.
   -- Смотри! проговорилъ онъ, грозя пальцемъ.-- Что-то онъ очень ухаживаетъ за тобой. Ужь не влюбился-ли въ тебя!..
   -- И правда, дядя.
   -- Намедни конфектъ привозилъ...
   -- Ну, конфекты -- это вздоръ! проговорилъ Люстровъ.-- А вотъ еслибы этакіе брилліантики почаще -- это бы ничего, хорошо!..
   -- Ахъ, вы, семинаристъ, семинаристъ! перебила его шутя Вавочка.-- Ну, да ничего; вѣдь онъ у меня хорошій... его только немножко пошлифовать надо! И потомъ, снова обратясь къ Савелію Касьянычу, добавила:
   -- Мнѣ Архипъ Ѳомичъ даже бальное платье сшить обѣщалъ. Только пріѣзжайте, говоритъ. Вотъ какой онъ милый...
   -- А ты его аспидомъ называешь! Охъ, ты, моя рѣзвушка, рѣзвушка! прибавилъ ласково Савелій Касьянычъ и, еще ласковѣй обнявъ племянницу, отрекомендовалъ мнѣ ее.
   -- Прошу полюбить! проговорилъ онъ.-- А вотъ и нареченный женихъ ея -- Олимпій Петровичъ Люстровъ.
   Олимпій Петровичъ приподнялъ шляпу, пощупалъ, въ порядкѣли лежатъ его волосы и, поклонившись мнѣ, проговорилъ:
   -- Очень пріятно познакомиться.
   Немного погодя, мы были на хуторѣ и подходили къ домику Савелія Касьяныча, не подалеку отъ котораго, подъ тѣнью раскидистыхъ ветелъ, стоялъ щегольской фаэтонъ Архипа Ѳомича, запряженный четверкою вороныхъ рысаковъ! Какая-то старушка въ темномъ ситцевомъ платьѣ, но за то въ тюлевомъ чепцѣ, съ шелковыми ленточками, встрѣтила насъ на крылечкѣ и, подойдя къ Савелію Касьянычу, проговорила торопливо:
   -- Ахъ, братецъ, я совсѣмъ заждалась васъ. Архипъ Ѳомичъ пріѣхалъ.
   -- Слышалъ, слышалъ!
   -- Я ихъ чайкомъ попросила; кушаютъ.
   -- И прекрасно! одобрилъ Савелій Касьянычъ и потомъ, обратясь ко мнѣ, прибавилъ:
   -- Позвольте представить-съ: сестра моя, Василиса Касьяновна. Однако, пойдемте въ комнату, я познакомлю васъ съ Архипомъ Ѳомичемъ.
   Познакомиться или, вѣрнѣе сказать, посмотрѣть на Архипа Ѳомича, который дѣйствительно былъ однимъ изъ именитѣйшихъ и вліятельнѣйшихъ людей нашего уѣзда, мнѣ хотѣлось давно, и потому очень понятно, что я былъ доволенъ.
   Потомственный почетный гражданинъ, членъ духовно-просвѣтительнаго союза и другихъ благотворительныхъ учрежденій, Архивъ Ѳомичъ Глотовъ, извѣстный въ народѣ подъ названіемъ Аспида, былъ мужчина лѣтъ пятидесяти, высокій, плотный, съ важной осанкой, свѣжимъ, румянымъ лицомъ, съ рѣдкой, но длинной бородою, всегда тщательно расчесанною и хитрыми черными глазами. Одѣтъ онъ былъ всегда щегольски: въ длинные сюртуки изъ тончайшаго англійскаго сукна цвѣта воронова крыла и всегда блестящіе сапоги съ легкимъ скрипомъ, за голенища которыхъ и заправлялъ панталоны. Архипъ Ѳомичъ имѣлъ видъ величественный, походку важную, неторопливую, голову всегда держалъ высоко, носилъ золотое пенсъ-не, говорилъ съ разстановкою; выраженія отчеканивалъ и, говоря, поглаживалъ свою прекрасную бороду, какъ будто самъ вслушивался въ свою рѣчь и восхищался каждымъ сказаннымъ словомъ. Архипъ Ѳсмичъ былъ сила, которую ничто не могло сокрушить и которая на все стоявшее ниже смотрѣла съ пренебреженіемъ, а на все высшее съ снисходительною вѣжливостію. Съ высшими властями какъ духовными, такъ и свѣтскими, онъ былъ въ отличнѣйшихъ отношеніяхъ. Любилъ иногда кутнуть, но кутнуть прилично и на большую ногу. Когда пріѣзжалъ Архипъ Ѳомичъ въ губернскій городъ, то онъ спѣшилъ объѣхать всю аристократію, щедро жертвовалъ на разныя благотворительныя учрежденія, былъ съ дамами любезенъ, обѣдалъ непремѣнно у какого нибудь высокопоставленнаго лица, а вечеромъ отправлялся въ театръ. Въ театрѣ онъ сидѣлъ въ первомъ ряду, во время антрактовъ уходилъ за кулисы, гдѣ всегда былъ дорогимъ гостемъ, протягивалъ палецъ антрепренеру, хвалилъ актеровъ (которыхъ за глаза называлъ комедіантами) и потомъ шелъ въ уборныя актрисъ. До актрисъ и вообще до хорошенькихъ женщинъ Архипъ Ѳомичъ былъ большой охотникъ и потому очень естественно, что какъ только появлялся онъ въ уборныхъ, такъ вслѣдъ за нимъ появлялось вино, фрукты и конфекты, и угощеніе шло великое. Послѣ спектакля, Архипъ Ѳомичъ отправлялся въ зимній тропическій садъ и тамъ, въ какой нибудь отдаленной бесѣдкѣ, окруженный толпою поклонниковъ, угощалъ всѣхъ ужиномъ, щипалъ щечки подходившихъ къ нему цыганокъ, сажалъ ихъ къ себѣ на колѣна, угощалъ шампанскимъ и покровительственно апплодировалъ игравшему оркестру. Возвращаясь домой, онъ передавалъ сосѣдямъ о всѣхъ этихъ шалостяхъ и принимался за хозяйство. Все уѣздное начальство онъ считалъ за ничто: исправника называлъ самоваромъ, потому что тотъ былъ толстъ; становому чуть не говорилъ ты; а на судей смотрѣлъ какъ на крыловскихъ мосекъ. Повѣстокъ отъ нихъ никогда не принималъ, въ камеры къ нимъ не являлся, презрительно улыбался надъ состоявшимися по дѣламъ его рѣшеніями и если рѣшенія эти были не въ его пользу, переносилъ дѣло на съѣздъ, посылалъ въ присутствіе судей изъ купцовъ и выигрывалъ.
   Отецъ Архипа Ѳомича, Ѳома Егорычъ, происходилъ изъ крестьянъ; былъ у какого-то помѣщика бурмистромъ, нажилъ деньгу, откупился, а откупившись, принялся за торговлю. Каждую весну Ѳома Егорычъ куда-то исчезалъ, а къ началу лѣта возвращался, пригонялъ кое-какіе гурты, весьма незначительные, но тѣмъ не менѣе съ каждымъ годомъ богатѣлъ и богатѣлъ. Ѳома Егорычъ имѣлъ двоихъ сыновей: Архипа Ѳомича и Самсона Ѳомича. Послѣдняго, за разгульный нравъ, отецъ не любилъ, и называлъ безпутнымъ; за то отъ старшаго, Архипа, былъ въ восторгѣ; безотлучно держалъ при себѣ, посвящалъ въ премудрости коммерціи и всегда бралъ съ собою въ ту таинственную Калифорнію, съ каждой поѣздкой въ которую Ѳома Егорычъ пріобрѣталъ все болѣе и болѣе солидности. Граматѣ и другимъ наукамъ дѣтей своихъ Ѳома Егорычъ обучалъ слегка. За то правила общежитія преподавались имъ со всею тщательностію. Ѳома Егорычъ училъ дѣтей, какъ держать себя съ высшими и низшими людьми (равныхъ онъ не допускалъ), показывалъ имъ генераловъ, среднихъ чиновниковъ и мелкотравчатыхъ, и разъяснялъ разницу между тѣми, другими и третьими. Архипъ Ѳомичъ, какъ болѣе сметливый, науку эту изучилъ до тонкости, Самсонъ же, напротивъ, все путалъ и сплошь да рядомъ снималъ шапку передъ тѣмъ, мимо котораго братъ его проходилъ даже съ надменной осанкой. Точно также Архипъ Ѳомичъ перещеголялъ брата и въ коммерческихъ комбинаціяхъ, и тамъ гдѣ Самсонъ даже и не подозрѣвалъ возможности наживы, Архипъ Ѳомичъ дѣлалъ дѣло и зашибалъ деньгу. Такъ шелъ годъ за годомъ, какъ однажды, въ одну изъ обычныхъ поѣздокъ въ Калифорнію, старикъ Глотовъ внезапно умеръ на рукахъ своего любимца. Такъ какъ главнѣйшее богатство Глотова состояло въ деньгахъ и денежныхъ безъименныхъ бумагахъ, то все это богатство Архипъ Ѳомичъ прикарманилъ; простоватому же Самсону, остававшемуся дома, досталось только то, чего ужь по закону нельзя было отбить, а именно: участокъ земли десятинъ въ тысячу, да тысячъ десять деньгами. Самсонъ кричалъ, ругался, говорилъ, что братъ его ограбилъ, но дѣло однимъ крикомъ и кончилось. Братья раздѣлились; Архипъ Ѳомичъ купилъ весьма дешево большой участокъ земли, съѣздилъ затѣмъ разя, три въ таинственную Калифорнію, а Самсонъ женился на бѣдной, но весьма красивой дворяночкѣ; выстроилъ себѣ барскій домъ съ каминами и ваннами; развелъ садъ, устроилъ фонтаны, цвѣтники и зажилъ на славу. Такъ какъ на все это дохода съ имѣнія не доставало, то Самсонъ началъ прихватывать и вскорѣ надавалъ такое количество векселей, что еслибы кредиторы подступили къ нему всѣ разомъ, одновременно, то у бѣднаго Самсона не хватило бы и состоянія расквитаться съ ними. Архипъ Ѳомичъ все это сметилъ и, выждавъ моментъ, явился къ брату на выручку. Разъяснивъ Самсону всю безвыходность его положенія, Архипъ Ѳомичъ объявилъ ему, что единственный способъ сохранить участокъ это именно тотъ, чтобы Самсонъ надавалъ ему векселей, по которымъ имѣніе его по бумагамъ перешло бы къ нему, Архипу Ѳомичу, а въ дѣйствительности принадлежало бы Самсону. Самсонъ объявилъ сначала, что это подло, что комбинація эта раззоритъ его кредиторовъ, но Архипъ Ѳомичъ убѣдилъ брата, разъяснилъ, что современемъ никто не помѣшаетъ ему удовлетворить этихъ кредиторовъ, что несравненно легче сдѣлать, имѣя состояніе, нежели не имѣя ничего, и, въ концѣ-концовъ, Самсонъ не устоялъ. Векселя были составлены, переданы Архипу Ѳомичу и имѣніе Самсона перешло въ его руки. Архипъ Ѳомичъ вступилъ во владѣніе и сказалъ брату: "Братъ! ты мнѣ не чужой; твоего мнѣ не надо, живи себѣ въ имѣніи и пользуйся доходомъ!" Но, прошло года два и дѣла приняли другой оборотъ. Самсонъ чѣмъ-то не угодилъ Архипу Ѳомичу, это его взворвало и, въ отомщеніе, выгнавъ брата, онъ завладѣлъ имѣніемъ.
   Въ настоящее время, у Архппа Ѳомича такъ много земли, что онъ охватилъ ею какъ желѣзнымъ кольцомъ всѣ окрестныя села и деревни. Стоило только крестьянину выпустить со двора лошадь или телку, какъ таковыя оказывались уже на землѣ Архипа Ѳомича; стоило курицѣ перелетѣть черезъ плетень; какъ и она попадала на ту же землю. Приходилось крестьянамъ ладитъ съ Архипомъ Ѳомичемъ, и ладитъ съ нимъ было необходимо тѣмъ болѣе, что и въ землѣ-то, какъ въ пахатной, такъ и залежной и луговой, была тоже нужда крайняя, а у Архипа Ѳомича всего этого было вдоволь. Все это и многое другое Архипъ Ѳомичъ разумѣлъ и дѣла свои велъ на славу. Никто въ околоткѣ не сдавалъ земли выгоднѣе его; никому крестьяне не платили такъ исправно, какъ ему. У Архипа Ѳэмича недоимокъ почти не было. Если нѣтъ у крестьянина денегъ, онъ тащитъ его на работы и крестьяне работаютъ. Одна какая-то деревушка вздумала было заупрямиться, такъ потомъ не рада была: чтобы проучить непокорныхъ, Архипъ Ѳомичъ подалъ на нихъ тысячи на двѣ оплаченныхъ росписокъ, на которыхъ не было, однако платежныхъ надписей, и въ другой разъ взыскалъ деньги. Съ тѣхъ поръ -- будетъ! Точно также исправно шло у Архипа Ѳомича и полевое хозяйство. У другихъ и пахали скверно, и косили изъ рукъ вонъ плохо, а у Архипа Ѳомича все это шло великолѣпно. Поля раздѣлывались словно огороды; на нивахъ не оставалось ни одного колосочка; скирды хлѣба складывались не только аккуратно, но даже щегольски; луга были не выкошены, а словно выбриты; гумно -- посмотрѣть любо; сушилки, молотильные сараи, депо, въ которомъ хранились паровики, молотильныя машины, вѣялки, сортировки -- все это было выстроено аккуратно. Многочисленныя скирды хлѣба стояли словно селеніе; съ улицами, переулками и площадями возвышались они неподалеку отъ хлѣбныхъ магазиновъ и невольно привлекали на себя завистливый взглядъ прохожаго. И все это достигалось потому, что Архппъ Ѳомичъ былъ строгъ, настойчивъ, и что многочисленные прикащики его, хотя и имѣли видъ разбойниковъ или башибузуковъ, но тѣмъ не менѣе умѣли наблюсти и взыскать.
   Архипъ Ѳомичъ занимался, однако, не однимъ только посѣвомъ. У него были овцы, гурты рогатаго скота, заводъ рысистыхъ лошадей и двѣ-три громадныя крупчатки. Мельницы эти были построены тоже на щегольскую руку изъ прекраснаго сосноваго лѣса, съ рѣзными въ русскомъ стилѣ коньками, съ флюгерами и съ примѣненіемъ самыхъ новѣйшихъ приспособленій. Хлѣбъ ссыпался и затѣмъ никто не видѣлъ, какъ попадалъ онъ подъ камень, какъ перемалывался, и только мукой въ мѣшкахъ онъ снова появлялся на свѣтъ Божій... Вслѣдствіе этого, Архипъ Ѳомичъ муку свою называлъ механической и хвастался, что механическія муки его извѣстны всей Россіи: Петербургу, Москвѣ, Ревелю. На мельницахъ этихъ работали сотни людей; громъ колесъ, стукъ рѣшотъ, шумъ воды и крики рабочихъ далеко разносились по окрестности. Бѣлые, покрытые мучною пылью люди суетились и бѣгали, таская кули хлѣба и мѣшки съ мукой; тамъ сваливали брусья, накатывали ихъ на станки и рѣзали ихъ на тесъ и на доски; тамъ ковали жернова острыми насѣками и искры отъ насѣкъ были видны даже и днемъ; возлѣ громадныхъ амбаровъ стояли обозы подводъ съ хлѣбомъ; тутъ же рядомъ, подъ крытымъ навѣсомъ, бѣлѣли бунты мѣшковъ съ мукой; мѣшки эти клеймили красными клеймами и на каждомъ изъ нихъ появлялось: А. Ѳ. Г. Работа кипѣла повсюду и среди всего этого хаоса, толкотни, грохота снастей, шума воды, крика и гама, какъ будто чувствовалось присутствіе Архипа Ѳомича.
   На мельницы эти мужики тащили хлѣбъ со всѣхъ сторонъ. Тащили и въ осеннюю слякоть, надрывая своихъ тощихъ лошадокъ; тащили и въ зимнюю непогодь, когда вьюги и мятели, бушуя и крутя снѣгомъ, сливали въ одно и землю и небо; и въ весеннюю ростопель, купая себя и клячь своихъ въ холодныхъ зажорахъ, тащили послѣднія зерна и ссыпали ихъ въ обширную житницу Глотова.-- "Зачѣмъ везете туда! тамъ васъ обмѣряютъ и обвѣшаютъ!" кричалъ, бывало, пьяный Самсонъ; но дѣлать было нечего. Нужда подходила крайняя, неотложная: въ деревню раза два ужь налеталъ исправникъ подати выколачивать; пріѣзжали приказчики за землю недоимки теребить; сборщикъ деньги растратилъ, не губить же человѣка за мірскую службу, надо пополнить; сѣно все похарчилось, ревма ревутъ коровы и овцы -- не морить же скотину... а у Архипа Ѳомича хоть и обмѣряютъ, да зато денежки сейчасъ же на руку! О мужику хоть плыть да быть на мельницѣ Глотова.
   Архипъ Ѳомичъ жилъ въ томъ самомъ имѣніи, которое досталось ему отъ брата. Онъ выбралъ усадьбу эту во-первыхъ потому, что она находилась почти въ центрѣ его владѣній, а во-вторыхъ и потому, что усадьба эта представляла восхитительное мѣстоположеніе. Домъ стоялъ на горѣ, покрытой лѣсомъ, спускавшимся къ самой рѣкѣ Свиридѣ. Но лѣсъ этотъ не заслонялъ горизонта, лѣсъ былъ ниже дома; только нѣсколько десятковъ роскошныхъ дубовъ кое-гдѣ раскидались по усадьбѣ, придавая ей неизъяснимую красоту. Видъ съ балкона былъ очаровательный, горизонтъ обширный. Внизу подъ горой, по заливнымъ лугамъ, блестѣла широкая лента рѣки; виднѣлись вдали горы, лѣса, нѣсколько деревень и селъ съ бѣлыми церквами. И все представлявшееся съ балкона, вся эта картина, плѣнявшая взоръ вашъ, весь этотъ ландшафтъ, почти весь принадлежалъ Архипу Ѳомичу. Неподалеку отъ усадьбы возвышалась и церковь съ своей высокой колокольней и блестящимъ шпилемъ, увѣнчаннымъ позолоченнымъ крестомъ. Церковь была обнесена оградой и кругомъ обсажена кустами сирени, черемухи и небольшими деревцами елей и тополей.
   Справедливость требуетъ сказать, однако, что украшеніемъ церкви занялся уже Архипъ Ѳомичъ. Онъ отдѣлалъ ее заново; повѣсилъ громадный колоколъ, превосходившій вѣсомъ даже городской соборный; украсилъ стѣны живописью, заново вызолотилъ иконостасъ, пожертвовалъ богатую утварь и облаченіе, пріобрѣлъ частицу какихъ-то мощей съ Аѳонской Горы и даже выписалъ изъ Италіи нѣсколько картинъ духовнаго содержанія. Хотя картины эти и не отличались особенными художественными достоинствами и даже во многомъ уступали живописи мѣстнаго художника, но достаточно было того уже, что онѣ итальянской живописи.-- "Изъ Италіи! говаривалъ бывало Архипъ Ѳомичъ, съ гордостью указывая на картины.-- Итальянской живописи!"
   У Архипа Ѳомича было два сына и дочь. Старшему минуло двадцать лѣтъ, младшему семнадцать, а дочери шестнадцать. Сначала Архипъ Ѳомичъ воспитывалъ ихъ дома -- первое понятіе объ азбукѣ, слогахъ и таблицѣ умноженія имъ далъ Савелій Касьянычъ, а впослѣдствіи былъ нанятъ семинаристъ, обучавшій ихъ русской граматѣ и другимъ наукамъ. Но со введеніемъ всеобщей воинской повинности взгляды Архипа Ѳомича на образованіе измѣнились, и онъ немедленно отвезъ своихъ сыновей въ какое-то коммерческое училище, а для вящей безопасности, про всякій случай, купилъ за сорокъ тысячъ двѣ рекрутскія квитанціи. Дочь онъ воспитывалъ дома и, желая соединить полезное съ пріятнымъ, привезъ изъ Москвы такую красивую гувернантку, что всѣ сосѣди, какъ только увидали ее, такъ въ тоже время и порѣшили, что Архипъ Ѳомичъ себѣ на умѣ, и, обучая дочь, не забылъ и самого себя. Мадамъ эта принялась за обученіе Любови Архиповны (такъ звали дочь Глотова), и вскорѣ Любочка болтала по французски, танцовала, откалывала на фортепіанахъ разныя польки и мазурки и кое-какъ разумѣла писать по русски.
   Съ пріѣздомъ гувернантки, несчастная жена Архипа Ѳомича, Акулина Саватьевна, или какъ въ народѣ звали ее, старая Глотиха, слезливая, въ крюкъ согнувшаяся, чахлая старушенка и безъ того уже загнанная, была забыта окончательно: гостямъ не показывалась, отъ семьи обѣдала особо и въ паратныя комнаты входить не смѣла. Всѣ обижали старую Глотиху; даже дочь Любовь Архиповна, которую называли барышней, и та не обращала на мать ни малѣйшаго вниманія; при всякомъ удобномъ случаѣ обрывала ее; насмѣхалась надъ ея простоватостью и, считая себя ученой и свѣтской, смотрѣла на старуху съ высоты своего величія. Старуху все это сначала сокрушало, но впослѣдствіи она обтерпѣлась; ни во что не вмѣшивалась и, сидя въ своей конурѣ (гдѣ-то въ третьемъ этажѣ), увѣшанной образами и пропитанной запахомъ лампадокъ, занималась вязаніемъ чулокъ. Изо всего этого не слѣдуетъ, однако, чтобы барышня Любовь Архиповна и гувернантка ея, Анна Ивановна, имѣли какое-нибудь вліяніе на волю и на образъ дѣйствій Архипа Ѳомича. Архипъ Ѳомичъ былъ хозяиномъ повсюду; дѣлалъ то, что хотѣлъ, крѣпко держа всѣхъ въ своихъ рукахъ; не позволялъ никому наступать себѣ на ногу. Даже гувернантка, съ которой Архипъ Ѳомичъ пошаливалъ, и та ходила у него по стрункѣ.
   И такъ, препятствовать нраву Архипу Ѳомича никто не смѣлъ и только одинъ Самсонъ, совершенно спившійся и успѣвшій овдовѣть, этотъ могучій, высокій человѣкъ съ львиной головой, крытый свѣтомъ и обнесенный вѣтромъ, наводилъ на Архипа Ѳомича ужасъ и трепетъ. Стоило только показаться этому оборванцу съ своимъ огромнымъ мохнатымъ псомъ -- единственнымъ наслѣдіемъ, оставшимся у Самсона, какъ вся важность Архипа Ѳомича мгновенно исчезала и онъ утекалъ отъ брата! Самсонъ, не имѣя ни крова, ни пристанища, проводилъ гдѣ ночь, гдѣ день. То онъ исчезалъ куда-то, то снова появлялся... Его встрѣчали повсюду: то въ описываемой мѣстности, то въ Кіевѣ, Воронежѣ, даже въ Москвѣ. Большую часть дня онъ проводилъ въ кабакахъ и трактирахъ; развратничалъ, дебоширилъ, а потомъ вдругъ пускался въ богомолье; ходилъ по монастырямъ и пустынямъ, становился чѣмъ-то въ родѣ монастырскаго батрака, облекался въ монашескую одежду, а немного погодя, опять все пропивалъ и являлся на родину нищъ и нагъ въ сопровожденіи своего Азора. Оборванный, голодный, но вѣчно пьяный, переходилъ онъ изъ селенія въ селеніе и, собирая вокругъ себя толпы слушателей, разсказывалъ про видѣнныя имъ чудеса; раздавалъ собственнаго издѣлія крестики, выдавая ихъ, впрочемъ, за святыни, бывшія на мощахъ угодниковъ; продавалъ щепочки отъ гроба Господня, показывалъ зубъ Акима и Анны; обломокъ отъ лѣстницы, видѣнной Іаковомъ во снѣ; лечилъ отъ ломоты и лихой болѣзни и вмѣстѣ съ тѣмъ передавалъ народу о доблестяхъ брата своего Архипа Ѳомича, извѣстнаго, конечно, всему околодку. Исторію, продѣланную съ нимъ братомъ, онъ разсказывалъ краснорѣчиво, съ какимъ-то паѳосомъ: становился на возвышенное мѣсто, снималъ шапку, закидывалъ назадъ сѣдые волосы, поднималъ руки. Народъ слушалъ, и, будучи безъ того уже настроеннымъ противу Архипа Ѳомича, возмущался и негодовалъ.
   Какъ ни старался Архипъ Ѳомичъ укротить буяна, какія ни принималъ мѣры для этого, все было тщетно. Однажды онъ нанялъ даже адвоката съ тѣмъ, чтобы адвокатъ этотъ только и занимался усмиреніемъ непокорнаго; платилъ адвокату этому три тысячи рублей въ годъ, но и эта мѣра не привела къ желаемому результату. Самсона судили, таскали по судамъ, сажали въ арестантскія, но какъ только онъ выходилъ на свободу, такъ шелъ немедленно къ Савелію Касьянычу, забиралъ своего Азора (обыкновенно удалявшагося на это время къ старику) и принимался съ новой настойчивостью за старое. Нѣсколько разъ Архипъ Ѳомичъ предлагалъ даже брату приличное содержаніе, но Самсонъ и на подкупъ не пошелъ.-- "Я къ нему на содержаніе не пойду! говорилъ онъ.-- Пусть содержитъ свою мадамъ, а мнѣ денегъ его не надо! Прежде, точно мы плохо жили -- нищихъ водили; а теперь стали поправляться -- сами начали побираться!.." Когда Самсону надоѣдало бродить по деревнямъ, онъ шелъ въ городъ и тамъ на улицахъ и площадяхъ показывалъ разные фокусы, толокъ часы въ ступѣ, выпускалъ ленты изо рта, заставлялъ Азора играть въ шашки и т. п. Когда-же фокусы не помогали, Самсонъ, вооружась камнемъ, являлся въ какую нибудь посудную лавку, поднималъ надъ фарфоромъ и хрусталемъ вооруженную руку, а другую протягивалъ къ купцу и говорилъ: -- "Ваше Степенство! Я и собака моя ничего еще не ѣли; дайте-ка мнѣ въ займы подъ вексель копеекъ 50!.." Посматривая на камень, купецъ торопился удовлетворить просьбу Самсона, называлъ его шутникомъ и съ особымъ почтеніемъ провожалъ его изъ лавки. Самсонъ переходилъ въ другую, продѣлывалъ что нибудь въ родѣ того-же и къ концу все собранное пропивалъ въ трактирѣ.
   Съ этими-то братьями Глотовыми (Самсономъ, спавшимъ въ лѣсу и Архипомъ Ѳомичемъ, сидѣвшимъ у Савелія Касьяныча) довелось мнѣ встрѣтиться въ описываемый день. Однако, возвратимся къ разсказу.
   Архипъ Ѳомичъ сидѣлъ важно развалясь на диванѣ, и, пріятно улыбнувшись при видѣ Савелія Касьяныча, сдѣлалъ ему привѣтливый жестъ рукою. Въ комнатѣ чувствовался завахъ духовъ.
   -- Батюшка, Архипъ Ѳомичъ! проговорилъ между тѣмъ Савелій Касьянычъ.-- Извините, ради Бога...
   -- Ничего, ничего, не извиняйся! раздался мягкій, ласкающій баритонъ Архипа Ѳомича.-- По правдѣ сказать, я даже и не замѣтилъ, какъ время прошло.
   Но Савелій Касьянычъ не успокоился и, обратясь къ сестрѣ, принялся выговаривать ей, почему въ туже минуту она не дала знать ему о пріѣздѣ Архипа Ѳомича.
   -- Куда-же я пошлю-то! говорила старуха.
   -- Вотъ это прекрасно! Точно ты не знаешь, гдѣ я обыкновенно ловлю рыбу...
   -- Ничего я этого не знаю, братецъ. Вы, кажется, всѣ мѣста обходили; вамъ нѣтъ предѣловъ. Истинную правду докладываю вамъ, батюшка Архипъ Ѳомичъ, истинную правду: нѣтъ ему предѣловъ! И добро-бы толкъ былъ какой, только сапоги бьетъ.
   Все это очень забавляло Архипа Ѳомича, между тѣмъ какъ Савелій Касьянычъ разгорячился не на шутку.
   -- Ань, врешь, старая грымза! почти вскрикнулъ онъ.
   -- Завсегда нѣтъ ничего.
   -- А леща-то видѣла?
   -- Не видала.
   -- Такъ ступай, полюбуйся, да кстати ужь изжарь его въ сметанкѣ: Архипъ Ѳомичъ покушаютъ.
   -- Съ удовольствіемъ поѣмъ, потому что проголодался.
   Василиса Касьяновна сомнительно покачала головой, но все-таки вышла, а Савелій Касьянычъ, обратясь къ Архипу Ѳомичу, продолжалъ.
   -- Рѣдкостный лещъ попался, ваше степенство: фунтовъ на восемь будетъ; жирный... насилу вытащилъ, ей-Богу-съ! вотъ хоть ихъ спросите...
   И, указавъ на меня, Савелій Касьянычъ какъ-будто что-то вспомнилъ и ударилъ себя по лбу.
   -- Ахъ, я старый дуракъ! почти вскрикнулъ онъ.-- И забылъ представить вамъ. Сосѣдъ нашъ, позвольте отрекомендовать-съ.
   Мы пожали другъ другу руки и познакомились.
   Варвара Ивановна и господинъ Люстровъ усѣлись между тѣмъ у окна и принялись играть въ дурачки. Какъ настоящій женихъ, во всемъ угождающій своей невѣстѣ, г. Люстровъ поддавался, почему и оставался постоянно въ дуракахъ. Я подсѣлъ къ нимъ и отъ нечего дѣлать тоже принялся играть. Савелій Касьянычъ былъ правъ, что внутри хуторъ его несравненно красивѣе, чѣмъ издали. Прямо передъ окнами виднѣлся фруктовый садъ и небольшой амбаръ, крытый въ начесъ соломой. Неподалеку отъ него помѣщалась небольшая мельница, какъ будто прилѣпившаяся къ плотинѣ незначительнаго пруда. За отсутствіемъ воды въ прудѣ, мельница не работала. Нѣсколько десятковъ гусей и утокъ разгуливало по грязи пруда и, выпачкавшись въ ней, тщетно расхаживали разыскивая воду. Все на хуторѣ было опрятно, подчищено, подметено и по всему было видно, что хозяйскій глазъ присматривалъ за всѣмъ.
   -- А ты слышалъ новость? спрашивалъ между тѣмъ Архипъ Ѳомичъ Савелія Касьяныча.
   -- Племянница говорила мнѣ, но не знаю...
   -- Вѣрно; дочь свою я просваталъ за князя Палкина.
   -- Такъ прикажите поздравить, ваше степенство?
   -- Можешь, братецъ! важно проговорилъ Архипъ Ѳомичъ, барабаня по столу пальцами.
   -- Имѣю честь поздравить, очень пріятно съ... Дай Богъ въ часъ добрый!
   -- Дай Богъ, дай Богъ!.. Признаться, я долго не соглашался!
   -- Баринъ-то, кажется, хорошій, замѣтилъ Савелій Касьянычъ.-- Одобряютъ всѣ-съ.
   -- Промотался, братецъ; состоянія нѣтъ никакого.
   -- За то у васъ, слава Богу, господь наградилъ...
   -- Такъ-то такъ! говорилъ Архипъ Ѳомичъ, продолжая барабанить:-- а все-таки я долго не соглашался. А потомъ подумалъ: кто съ молоду-то не кучивалъ, кто Богу не грѣшенъ, Царю, батюшкѣ, не виноватъ... Что дѣлать! Ну, да мы его опять бариномъ сдѣлаемъ! Все таки князь, братецъ, и главное князь-то русскій! Палкинъ! Хоть и не изъ знатнѣйшихъ родовъ, ну, а все-таки не изъ татаръ. Гербъ имѣетъ замѣчательный: корона, княжеская, порфира и рука какая-то изъ облака сѣкирой грозитъ, а внизу пѣтухъ... Ужь вотъ пѣтухъ-то и не знаю зачѣмъ.
   -- Знаменитому Суворову не родня-ли? замѣтила Варвара Ивановна съ лукавой улыбкой.-- Тотъ все пѣтухомъ кричалъ.
   -- А можетъ быть...
   -- Вѣроятно, такъ-съ, подхватилъ Савелій Касьянычъ.-- Вѣдь въ гербахъ разныя разности рисуютъ-съ. Вотъ у моего барина, покойника, графа, такъ у его сіятельства въ гербѣ пушка была поставлена, какъ есть на колесахъ, а изъ пушки-то не бомба летѣла, а бутылка-съ... Оказывается, что прадѣдъ покойника выпить любили, такъ имъ бутылку и помѣстили. Все это историческое значеніе имѣетъ-съ. А скоро свадьба-съ?
   -- Недѣли черезъ три.
   -- У себя въ имѣніи, или въ губерніи-съ?
   -- Нѣтъ, дома, въ имѣніи. Съ какой стати въ городъ я поѣду! Гости то и сюда пріѣдутъ. Начальникъ губерніи будетъ, генералъ дивизіонный -- пріятель онъ мнѣ -- тоже обѣщалъ съ двумя полковниками, адъютантомъ и офицерами. Музыку выписалъ. Храмъ весь въ плошкахъ будетъ -- ажурное освѣщеніе; отъ дома до храма смоляныя бочки горѣть будутъ. Пѣвчіе тоже изъ губерніи архіерейскіе; самъ къ владыкѣ просить ѣздилъ; двадцать человѣкъ пѣвчихъ, на каждый голосъ по пяти человѣкъ. Вѣдь голосовъ четыре. Ты знаешь это? Дискантъ, альтъ, теноръ и басъ. Такъ вотъ и выходитъ: на каждый голосъ по пяти человѣкъ. Такъ-то дернутъ, что мое почтеніе!
   -- А дьяконъ будетъ-съ?
   -- Дьяконъ изъ Ивановки.
   -- Кажись, Мещеряковскій словно будетъ позвончѣе-съ...
   -- Нѣтъ, далеко! И добрякъ человѣкъ!
   -- Кто это-съ? дьяконъ-то?
   -- Владыка. Завтракать онъ меня пригласилъ: кулебяка была съ молоками, осетрина разварная. Разговорились про свадьбу. "Хоть-бы однимъ, говоритъ, глазочкомъ посмотрѣлъ на твою свадьбу"!.. И веселое, братецъ, житье только въ этой губерніи!
   -- Конечно, не съ деревней сровнять...
   -- Какъ-то обѣдалъ я у губернатора, выпили шампанскаго, а потомъ меня и потянуло въ театръ. Пошелъ за кулисы, актрисы меня и приняли: угости да угости ихъ ужиномъ. Ну, дѣлать нечего, пригласилъ ихъ штукъ пять; комедіантовъ тоже штуки двѣ, а послѣ театра отправились въ садъ, да до шести часовъ утра тамъ и пробыли. На шестьдесятъ кувертовъ ужинъ-то вышелъ -- какъ тебѣ это понравится?-- Нельзя, знакомые все, пріятели!
   -- Должно быть, не дешево стоило? спросилъ Савелій Касьянычъ.
   -- Не знаю, не считалъ. Вѣдь это дворяне все въ записныя книжки записываютъ, а у меня этого нѣтъ. Деньги кладу я въ карманъ безъ счета, безъ счета и выдаю ихъ. На другой день, пріѣзжаетъ ко мнѣ губернаторъ: "Слышалъ, слышалъ, говоритъ, Архипъ Ѳомичъ, какъ вы вчера ужинать изволили!.." А ужь ему полиціймейстеръ доложилъ. Я послѣ говорю полиціймейстеру-то: Ты что-жь это сплетничаешь?-- "Нельзя, говоритъ, Архипъ Ѳомичъ -- это наша обязанность." Да, житье веселое; очень только барыни одолѣваютъ.
   -- А вы, кажется, до барынь-то охотникъ! замѣтила снова Варвара Ивановна.
   -- Охотникъ, барышня, большой охотникъ-съ; только дорого обходится!
   -- Почему это?
   -- А потому-съ, барышня, что у всѣхъ у нихъ только и на умѣ одни бѣдные, убогіе, калѣки, инвалиды... Кромѣ, какъ о благотворительности изъ чужого кармана, барыньки эти, кажется, ни о чемъ и не думаютъ.-- Вся жизнь ихъ посвящена только на это дѣло; даже иногда собственныхъ дѣтей забываютъ. Спектакли, лотереи, концерты -- все въ пользу бѣдныхъ! такъ вотъ съ когда попадешь въ общество этихъ благотворительницъ, такъ и почувствуешь цѣну всему этому... Да-съ!
   И потомъ, немного погодя, онъ спросилъ.
   -- Ну-съ. А ваша когда свадьба, барышня?
   -- Не знаю.
   -- Это зависитъ отъ обстоятельствъ! проговорилъ басомъ г. Люстровъ и, откинувшись на спинку стула, вытянулъ ноги почти до половины комнаты.-- Мы хотя и маленькіе люди, а все-таки хочется получше свадьбу съиграть...
   -- Вовсе не потому! перебила его Варвара Ивановна.-- А потому, что женихъ мой ждетъ мѣста.
   -- Какого это-съ?
   -- Я просилъ объ опредѣленіи меня учителемъ въ школу, проговорилъ Люстровъ.
   -- Въ какую школу?
   -- Въ село Протасово.
   -- Они вмѣстѣ хотятъ трудиться, ваше степенство, пояснилъ Савелій Касьянычъ, обращаясь къ Архипу Ѳомичу.-- Г. Люстровъ будетъ учителемъ въ селѣ Протасовѣ, а Вавочка, его будущая супруга, въ томъ-же селѣ акушеркой желаетъ быть. Она тоже подала прошеніе, а въ Протасовѣ кстати и вакансія открылась.
   -- А вы кому прошеніе-то подали?
   -- Въ земскую управу, отвѣтила Варвара Ивановна.-- Мнѣ обѣщали.
   -- Кто-съ?
   -- Предсѣдатель.
   -- Что же ты мнѣ ничего не сказалъ объ этомъ? спросилъ Архипъ Ѳомичъ, обращаясь къ Савелію Касьянычу.-- Я бы похлопоталъ, попросилъ, и просьбу мою, конечно бы, уважили. Вѣдь по земству то не мало должностей занимаю. Я и членъ училищнаго совѣта, и губернскій гласный, и почетный мировой судья, и членъ ревизіонной комиссіи и по конской повинности тоже! Для меня это ничего бы не стоило!
   -- Утруждать васъ не посмѣлъ.
   -- Напрасно. Я бы съ большимъ удовольствіемъ. По правдѣ тебѣ сказать, братецъ, я хоть и членъ училищнаго совѣта, а въ душѣ противъ этой самой граматности. Граматный мужикъ, чего добраго, землю пахать броситъ. Боюсь я этого, и потому въ душѣ противъ. Ну, а на словахъ, конечно, я ревнитель. И денегъ на этотъ предметъ даю много, потому что нашему брату, коммерческому человѣку, нельзя не давать. Вотъ недавно начальнику губерніи на какую-то прогимназію 500 рублей далъ. Нельзя, надо давать. Тысячу рублей далъ на духовно-просвѣтительный союзъ; сто рублей въ пользу общества пособія молодымъ людямъ, стремящимся къ высшему образованію. Сдѣлали меня членомъ и общества, и союза. А ужь сколько переплатилъ я на этотъ красный крестъ, да на крейсеровъ -- и конца края нѣтъ. Къ кому не пріѣдешь у каждаго либо кружка, либо книжка. Ну, и даешь.
   Въ это самое время игра наша въ дурачки прекратилась. Варвара Ивановна осталась въ дурахъ и потому поспѣшила смѣшать карты.
   -- Что, вѣрно, не нравится! замѣтилъ Люстровъ.
   -- Нѣтъ, надоѣло, проговорила она.-- Пойду къ мамѣ, помогу леща жарить.
   -- Вотъ это отлично! заговорилъ Савелій Касьянычъ.-- Поторопи-ка ее въ самомъ дѣлѣ, а то она долго копается.
   -- И мнѣ можно идти съ вами? спросилъ Люстровъ.
   -- Конечно, можно.
   И она вышла изъ комнаты.
   -- И вы тоже рыбной ловлей занимались? спросилъ Архипъ Ѳомичъ, обращаясь ко мнѣ съ самой пріятной улыбкой.
   -- Да.
   -- Веселое занятіе. Я тоже, когда мальчуганомъ былъ, очень любилъ эту забаву; готовъ былъ день и ночь проводить на рѣкѣ. Но покойный родитель нашъ, человѣкъ былъ строгій, суровый, царство ему небесное, вѣшаться много-то не дозволялъ. Ахъ да! почти вскрикнулъ вдругъ Архипъ Ѳомичъ, что-то вспомнивъ и обращаясь къ Савелію Касьянычу.-- Что это у тебя, братецъ, за штука тамъ, въ той комнатѣ стоитъ? Я смотрѣлъ, смотрѣлъ и разобрать не могъ... Мудреная какая-то.
   -- Гдѣ это? спросилъ улыбаясь Савелій Касьянычъ, и видно было по доброму лицу его, что онъ очень хорошо знаетъ, про какую штуку говорилъ ему Архипъ Ѳомичъ, и только для виду притворялся недогадывающимся.
   -- Тамъ, въ той комнатѣ.
   -- На полу то-съ?
   -- Да, на полу.
   -- Длинная-съ? наслаждался Савелій Касьянычъ, протягивая допросы.
   -- Длинная,
   Савелій Касьянычъ поправилъ волосы, взглянулъ на меня, подмигнулъ и, сдѣлавъ какую-то особенно лукавую улыбку, проговорилъ съ разстановкой:
   -- Это-съ... модель желѣзной дороги. Придумываю, ваше степенство, какъ бы такъ исхитриться, чтобы кладь по желѣзной дорогѣ сама себя перевозила; чтобы, значитъ, ни дровъ, ни углей на этотъ предметъ не тратить.
   -- Вотъ тебѣ разъ!
   -- Точно такъ-съ, ваше степенство.
   И Савелій Касьянычъ опять подмигнулъ мнѣ.
   -- Что-то мудрено, братецъ!
   -- Телефоны, ваше степенство, мудренѣе -- и то придумали.
   -- Покажи, пожалуйста.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ-съ. Только ужь въ ту комнату пожалуйте-съ.
   Комната, въ которую мы вошли, оказалась рабочимъ кабинетомъ Савелія Касьянича. Онъ выбралъ для этого самую большую и самую свѣтлую комнату изо-всего домика. Окна, обращенныя на югъ, обильно освѣщали комнату. Тутъ былъ письменный столъ; небольшой шкафчикъ съ стеклянными дверцами, сквозь которыя виднѣлось нѣсколько книгъ, токарный станокъ, верстакъ столярный; по стѣнамъ развѣшаны портреты героевъ послѣдней войны, взятіе Плевны и взрывы турецкихъ мониторовъ; возлѣ верстака опять шкафчикъ съ столярными и токарными инструментами, а на полу вдоль всей комнаты, отъ одной стѣны до другой, тянулась та штука, о которой говорилъ Архипъ Ѳомичъ и которую онъ никакъ не могъ разобрать.
   Штука эта представляла миніатюрный желѣзный путь. Рельсы были сдѣланы изъ листового желѣза и прикрѣплялись винтиками къ миніатюрнымъ же шпаламъ. Пока мы съ Архипомъ Ѳомичемъ разсматривали этотъ путь и любовались тщательностію отдѣлки даже самыхъ незначительныхъ частей, Савелій Касьянычъ успѣлъ вынуть изъ шкафчика нѣчто похожее на четырех-колесную открытую платформу. Поднеся ее къ намъ, онъ заговорилъ не безъ волненія:
   -- Вотъ это-съ желѣзный путь, а это вагонъ или, лучше сказать, платформа. Устройство пути вамъ объяснять нечего -- онъ сдѣланъ точно такъ же, какъ и обыкновенныя желѣзныя дороги; замѣчу только, что путь этотъ имѣетъ подъемъ на вершокъ къ тому концу. Это сдѣлалъ я для того, чтобы испытать можетъ ли вагонъ мой идти въ гору-съ. Теперь прошу разсмотрѣть вагонъ. Какъ видите, онъ имѣетъ двѣ платформы, изъ коихъ верхняя, посредствомъ этого механизма, состоящаго изъ зубчатыхъ колесъ и шестеренъ, поднимается. Если мы поднимемъ верхнюю платформу помощью этого ключа и положимъ на нее какую-нибудь тяжесть, то, силою давленія, тяжесть приведетъ въ движеніе колеса...
   -- А продѣлать эту штуку можно, братецъ? спросилъ Архипъ Ѳомичъ, съ вниманіемъ слушавшій лекцію Савелія Касьяныча.
   -- Очень можно съ.
   -- Ну-ка.
   Савелій Касьянычъ поднялъ верхнюю платформу, поставилъ вагонъ на рельсы, а на вагонъ положилъ кирпичъ.
   -- Теперь вагонъ стоитъ, началъ снова Савелій Касьянычъ:-- но чтобы пустить его входъ, стоитъ только отвернуть этотъ тормазъ и вагонъ пойдетъ.
   -- Отверни-ка...
   Савелій Касьянычъ отвернулъ тормазъ и кирпичъ, къ общему нашему удовольствію прокатился по всей комнатѣ.
   Архипъ Ѳомичъ захлопалъ въ ладоши.
   Я взглянулъ на Савелія Касьяныча и увидалъ передъ собою человѣка, глубоко вѣровавшаго въ свою идею, съ любовію возившагося съ нею и не допускающаго даже и мысли о ея неосуществимости. Съ какой-то радостной дѣтской улыбкой стоялъ передъ нами этотъ простой, добрый человѣкъ и, посматривая на насъ, ждалъ не приговора нашего, а нашей похвалы.
   Минуты двѣ длилось молчаніе, наконецъ, Архипъ Ѳомичъ прервалъ его.
   -- И ты думаешь, спросилъ онъ важно и подбоченясь:-- что можно и клади перевозить?
   -- Почему же нѣтъ, ваше степенство? Вѣдь кирпичъ то перевезъ самъ себя. Необходимо только на пути устроить въ извѣстныхъ мѣстахъ станціи для подъема опустившейся платформы. Это ничего не значитъ, вѣдь паровыя машины останавливаются же для забора воды и дровъ.
   -- И въ Москву можно доѣхать?
   -- Куда угодно-съ.
   -- Мудрено что-то!
   -- Конечно, вещь еще не разработанная, но достигнуть можно. Я читалъ гдѣ-то: когда Наполеону 1-му стали говорить объ устройствѣ желѣзныхъ дорогъ, то его величество выразили, что человѣкъ, предлагающій такую штуку, есть съумасшедшій. Однако, дѣло-то разъигралось. А вѣдь Наполеонъ, сами изволите знать, человѣкъ геніальный былъ -- и то усумнился! Усумнился тогда, какъ по морямъ ходили уже пароходы и, слѣдовательно, примѣненіе пара, какъ двигателя, уже употреблялось.
   -- Ну-ка, заведи еще!
   Савелій Касьянычъ исполнилъ желаніе Архипа Ѳомича, и квгда кирпичъ снова проѣхалъ по комнатѣ, Глотокъ проговорилъ:
   -- А знаешь ли, что мнѣ въ голову пришло? Хочешь, я о твоей выдумкѣ разскажу губернатору? Онъ можетъ подвинуть твое дѣло.
   -- Я буду вамъ очень благодаренъ, ваше степенство! проговорилъ Савелій Касьянычъ, и сдѣлалъ глубокій поклонъ высокому покровителю.
   Въ это время вошла въ комнату Василиса Касьяновна.
   -- Ну, кланяться началъ. Вѣрно о самокатѣ о своемъ хлопочетъ! проговорила она, глядя на изгибавшагося передъ Архипомъ Ѳомичемъ брата.-- Будетъ вамъ, братецъ, гостей-то пустяками занимать. Попросите-ка ихъ въ залу лучше -- тамъ я закуску поставила.
   -- Ахъ, поставили! Отлично. Господа! покорнѣйше прошу закусить.
   -- А я непремѣнно губернатору передамъ.
   -- Премного благодаренъ буду съ.
   -- Я попрошу его обратить вниманіе.
   -- Даже можно, ваше степенство, эту самую дорогу къ вамъ доставить-съ; пусть ихъ превосходительство сами взглянутъ...
   -- А это даже еще лучше будетъ.
   -- Мы и на дворѣ можемъ ее уставить, говорилъ суетливо поощренный Савелій Касъянчъ:-- можно даже рельсовъ прибавить. Я увѣренъ, что машина саженъ на пятьдесятъ пойдетъ.
   -- Вотъ и чудесно!.. Пусть самъ посмотритъ, пусть увидитъ, что и мы тоже съ своей стороны готовы поощрять искуство.
   Мы перешли въ залу.
   Тамъ все уже было готово. На довольно большомъ столѣ, накрытомъ бѣлой скатертью, стояла водка, двѣ-три бутылки съ наливками и нѣсколько тарелочекъ съ закусками. Тутъ были соленые груздочки, маринованные бѣлые грибки, опёнки, домашній сыръ, превосходное масло, ветчина и вяленые лещи. Оказалось, что все это изготовлено было самой Василисой Касьяновной. Насколько Савелій Касьянычъ былъ прожектеръ и хлопотунъ по хуторскому хозяйству, на столько сестра его была свѣдуща почасти хозяйства домашняго. Она ходила въ лѣсъ собирать грибы и ягоды, доила коровъ, приготовляла масло и сыры. Сыръ выдѣлывала она разныхъ сортовъ: было тутъ что-то въ родѣ пармезана, что-то въ родѣ лимбургскаго и, надо отдать справедливость, что всѣ ея приготовленія пріятно щекотали обоняніе и возбуждали аппетитъ. Наливки оказались тоже домашняго приготовленія, всѣ были розлиты по прекраснымъ бутылочкамъ и украшены надлежащими этикетами. Мы съ Архипомъ Ѳомичемъ выпили, закусили, а немного погодя, появился и знаменитый лещъ. Онъ лежалъ на огромной сковородѣ и плавалъ въ кипѣвшей сметанѣ.
   -- Вотъ онъ какой! почти вскрикнулъ Савелій Касьянычъ.
   Лещъ былъ поставленъ на столъ и мы съ Архипомъ Ѳомичемъ усѣлись.
   -- А что же вы то не садитесь? спросилъ я хозяина.
   -- Я послѣ-съ.
   -- Отчего же не съ нами?
   -- Послѣ-съ, я послѣ, повторилъ Савелій Касьянычъ и, попросивъ насъ кушать безъ церемоніи и на доброе здоровье, почтительно отошелъ отъ стола и заложилъ руки за спину. Василиса Касьяновна тоже присѣсть отказалась, и только прислуживала намъ, то подавая салфетки, то наливая въ рюмки наливку. Оказалось, что виновникомъ церемоніи этой былъ Архипъ Ѳомичъ, при которомъ хозяева не рѣшались сидѣть, и который, повидимому, былъ доволенъ этимъ почетомъ. Засунувъ салфетку за бортъ сюртука и положивъ себѣ на тарелку лучшую половину леща, онъ началъ уписывать его съ замѣчательнымъ аппетитомъ.
   -- А Варвара Ивановна все съ женихомъ? спросилъ Архипъ Ѳомичъ, подливая себѣ еще сметаны.
   -- Пошли по саду прогуляться, батюшка, отвѣтила Василиса Касьяновна.-- Дѣло молодое, въ комнатѣ скучно.
   -- Славная она у васъ барышня!
   -- Какая ужь есть, батюшка, Архипъ Ѳомичъ. Худого ничего за нею не замѣчаю; дѣвочка послушная, ласковая...
   -- Хорошая, хорошая дѣвушка.
   -- Балуете только вы очень ее, ваше степенство! замѣтилъ Савелій Касьянычъ.-- Даже совѣстно право... Шутка ли, сережки какія подарили!
   -- Ужь не знаю какъ и благодарить васъ, вмѣшалась Василиса Касьяновна.
   -- Есть о чемъ толковать! проговорилъ Архипъ Ѳомичъ, продолжая уписывать леща.-- А что: небось, скучаетъ она на хуторѣ-то?
   -- Нѣтъ, батюшка, не замѣтно.
   -- Послѣ Петербурга-то скучно...
   -- Ничего, батюшка, и на хуторахъ люди живутъ. А вотъ Богъ дастъ замужъ выйдетъ, въ селѣ жить будетъ. Протасово село большое, торговое, купечества много. Тамъ повеселѣе будетъ.
   -- Все не то! промычалъ Архипъ Ѳомичъ.
   -- Чего же ей еще! И за это благодарить Бога надо. Мы люди маленькіе.
   -- А жениха-то любитъ она? допытывалъ Архипъ Ѳомичъ.
   -- Замужъ идетъ, стало быть любитъ! замѣтилъ Савелій Касьянычъ.
   -- Ну, этого не говори, братецъ. Иногда и безъ любви это дѣлается. Ну, а тебѣ то нравится женихъ?
   -- Парень, кажется, хорошій, ваше степенство.
   -- А какъ насчетъ этихъ воззрѣній? спросилъ Архипъ Ѳомичъ, показывая на голову.
   -- Воззрѣній у него нѣтъ-съ.
   -- Это хорошо, а то вѣдь ныньче... знаешь...
   -- Нѣтъ-съ, насчетъ этого не видно-съ...
   -- Ну, а все-таки, братецъ, не такое бы житье надо было твоей племянницѣ. Какое ужь тамъ житье учительское! Жить трудами придется, а трудовой-то хлѣбъ куда горекъ! Дѣвушка молодая, и платьицевъ захочется, и на лошадкахъ прокатиться, и въ городъ когда-нибудь побывать...
   -- Э! батюшка, Архипъ Ѳомичъ, снова вмѣшалась Василиса Касьяновна.-- При такомъ-то житьѣ она, чего добраго, и насъ, стариковъ, забудетъ.
   Архипъ Ѳомичъ какъ-то выпрямился даже.
   -- Ну, этого не говори! проговорилъ онъ, -- Тогда и вамъ житье, глядишь, получше бы было...
   И Архипъ Ѳомичъ всталъ изъ-за стола.
   -- Ну, спасибо, братецъ. Накормилъ досыта.
   -- Ужь не взыщите... чѣмъ Богъ послалъ.
   -- Спасибо, спасибо... по горло сытъ! Ну, старуха, обратился онъ къ Василисѣ Касьяновнѣ:-- это ты все стряпала?
   -- Я, батюшка, кому же у насъ стряпать-то?
   -- Молодецъ, ей, ей молодецъ! у меня поваръ пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ получаетъ, да и тотъ врядъ ли лучше бы изготовилъ...
   -- А вы, ваше степенство, Анну-то Ивановну разочли говорятъ? спросилъ Савелій Касьянычъ.
   -- Расчелъ! къ чему же она мнѣ теперь! Вѣдь она гувернанткой была, а дочь замужъ выходитъ. Теперь у нея другая наука, пойдетъ.
   И, подмигнувъ лѣвымъ глазомъ, Архипъ Ѳомичъ залился веселымъ смѣхомъ, а, глядя на него, засмѣялись и Савелій Касьянычъ съ Василисой Касьяновной.
   -- Охъ вы, шутники, шутники! проговорила, наконецъ, послѣдняя, утирая платкомъ катившіяся слезы.-- Ужь и скажутъ только!..
   -- Что жь, неправда что ли?
   -- Правда, правда, ваше степенство... Какое ужь теперь ученье!
   -- Кто же домашнимъ-то хозяйствомъ у васъ заниматься будетъ? спросила Василиса Касьяновна.
   -- А вотъ насчетъ этого-то я теперь и думаю, проговорилъ Архипъ Ѳомичъ значительно.
   -- Вѣдь безъ экономки тоже нельзя вамъ... Домъ у васъ, какъ слѣдуетъ, пріѣздъ большой, живете роскошно. Акулина-то Савишна, пожалуй, и не справится съ этакимъ дѣломъ...
   Архипъ Ѳомичъ даже рукой махнулъ.
   -- Ну, ужь!.. ха, ха! Нашла кого! Чего она понимаетъ! Нешто она можетъ! Съ юродивыми, съ монашенками болтать -- вотъ это по нашей части!-- А тутъ дѣло совсѣмъ другое! Тутъ надо смышленую, умную. Впрочемъ, авось, найду, добавилъ Архипъ Ѳомичъ, самодовольно поглаживая свою бороду и посматриваясь въ зеркало,-- Авось найду, потому что жалованіе назначилъ я большое, да и за подарками не постою, лишь бы только особа нашлась хорошая. Я хочу теперь не экономку, а домоправительницу имѣть... Чтобы была у меня хозяйкой дома.
   Я взглянулъ на Архипа Ѳомича и что-то недоброе прочелъ въ его глазахъ. Брилліантовыя серьги, отставка гувернантки, конфекты, соболѣзнованіе объ участи Варвары Ивановны, старуха жена -- все это какъ-то разомъ промелькнуло у меня въ головѣ и сердце невольно сжалось.
   -- А я вѣдь къ тебѣ, братецъ, и по дѣлу пріѣхалъ! говорилъ между тѣмъ Архипъ Ѳомичъ, обращаясь къ Савелію Касьянычу.-- Намъ поговорить съ тобой надо.
   -- Не насчетъ ли участка?
   -- Да, и насчетъ участка.
   -- Что жь, это хорошее дѣло, ваше степенство! затараторилъ Савелій Касьянычъ.-- Вѣроятно, насчетъ совершенія купчей крѣпости... Я и самъ собирался просить васъ объ этомъ, да все недосужно было. Конечно, совершить надо. Вотъ теперь и племянница замужъ выходитъ... Хочу духовную написать на ея имя, а какъ безъ купчей-то духовную напишешь.
   -- Что правда, то правда, вмѣшалась Василиса Касьяновна, убирая со стола и немилосердно стуча тарелками и ножами.-- Ужь и я сколько разъ говорила братцу: деньги вы за участокъ отдали, а документа нѣтъ никакого...
   -- Послушайте, сестрица! перебилъ ее Савелій Касьянычъ.-- Сколько разъ я просилъ васъ не вмѣшиваться въ мои дѣла. Это совершенно до васъ не можетъ касаться.
   -- Что же я вамъ чужая, что ли? обидѣлась старуха.
   -- Не чужая, а все-таки не ваше дѣло. Вотъ по части коровъ...
   -- Что же, вы меня въ коровницы взяли къ себѣ?
   -- Не въ коровницы...
   -- Ну, благодарю васъ, братецъ, говорила между тѣмъ Васисилиса Касьяновна.-- Благодарю покорно! видно только этого и заслужила я отъ васъ.
   И Василиса Касьяновна, желая скрыть навернувшіяся слезы, поспѣшно вышла изъ комнаты. Савелій Касьянычъ проводилъ глазами сестру.
   -- Обидѣлась! проговорилъ онъ, махнувъ рукой.-- Теперь слезы часа на два пойдутъ.
   -- Ну, Богъ съ ней -- пускай поплачетъ! перебилъ его Архипъ Ѳомичъ.-- У бабъ слезы-то вѣдь дешевы. А вотъ давай-ка мы съ тобой потолкуемъ лучше какъ слѣдуетъ: какъ бы намъ такъ устроить, что бы и тебѣ хорошо было и мнѣ необидно.
   Я понялъ, что я лишній и потому, распростившись съ Савеліемъ Касьянычемъ и Архипомъ Ѳомичемъ, пошелъ домой. Но только-что успѣлъ я выйти въ сѣни, какъ услыхалъ на крылечкѣ всхлипыванія старухи. Василиса Касьяновна разливалась горючими слезами и даже не слушала утѣшеній Варвары Ивановны, старавшейся всячески успокоить мать. Тутъ же на крылечкѣ находился и Люстровъ. Варвара Ивановна позвала меня на помощь.
   -- Послушайте! заговорила она.-- Вы слышали разговоръ дяди съ мамой?
   -- Да, слышалъ.
   -- Помогите же мнѣ, пожалуйста, увѣрить маму, что дядя вовсе не желалъ оскорбить или огорчить ее.
   Я принялся доказывать тоже самое, но старуха и слушать ничего не хотѣла.
   -- Я не коровница ему, а сестра единоутробная! говорила она захлебываясь слезами.-- Я ему добра желаю. Что-жь тутъ обиднаго то, что я про купчую упомянула. Мало ли что можетъ быть! Всѣ мы подъ Богомъ ходимъ! Вѣдь мнѣ жалко добра-то его. Виданное ли это дѣло! Денежки всѣ до копейки отданы, а купчей нѣтъ!
   -- Конечно, выхлопотать купчую необходимо! замѣтилъ Люстровъ.
   -- Понятное дѣло! перебила его старуха.-- Это и всякій скажетъ, нетокма что сестра родная. Вѣдь братецъ-то не мало денегъ потратилъ. Окромѣ, что Глотову отдалъ, сколько еще помимо издержалъ! Вѣдь здѣсь на участкѣ то ни кола, ни двора не было... Нешто мало онъ у добрыхъ людей денегъ позанималъ. Вѣдь онъ въ долгу, какъ въ шелку... Нешто дешево стоили всѣ эти постройки? Спаси Богъ! Вѣдь Архипа-то Ѳомича всѣ знаютъ, каковъ онъ человѣкъ есть... Тоже какой часъ найдетъ на него! Ужь коли брата родного по міру пустилъ, такъ чужого-то и Богъ велѣлъ!
   -- Ваша правда, ваша правда! снова проговорилъ Люстровъ.-- Купчую надо непремѣнно вытребовать, потому что пока у Савелія Касьяныча нѣтъ въ рукахъ купчей, то это все равно, что у него нѣтъ ничего. Безъ купчей и духовная его никакого не будетъ имѣть значенія. Я ужь говорилъ объ этомъ съ однимъ адвокатомъ.
   -- Съ какимъ же адвокатомъ вы говорили объ этомъ? спросила Варвара Ивановна, нахмуривъ брови.
   -- Тамъ у насъ въ Протасовѣ живетъ одинъ; очень хорошо знаетъ свое дѣло.
   -- Зачѣмъ же вы говорили?
   -- А затѣмъ, что хотѣлъ знать, можетъ ли Савелій Касьянычъ распорядиться этимъ участкомъ, и оказалось, что нѣтъ. Я объ васъ же хлопочу.
   -- Напрасно безпокоились.
   -- Ахъ, батюшки мои! Вотъ это отлично! перебила Василиса Касьяновна.-- Какъ же не безпокоиться-то ему, коли онъ женихъ твой! Вѣдь поди вмѣстѣ жить-то придется...
   -- Мнѣ дядинаго состоянія не надо. Останется что-нибудь -- хорошо, а нѣтъ я и трудами проживу.
   -- Ну, матушка, на трудовую то копейку не больно надѣйся.
   -- Конечно, когда человѣкъ обезпеченъ, то не въ примѣръ лучше! замѣтилъ Люстровъ.
   -- Люди и безъ состоянія живутъ, да съ голоду не умираютъ.
   -- Да досыта не наѣдаются! перебила ее старуха.
   Разговоръ этотъ видимо раздражилъ Варвару Ивановну; она надула губки, нахмурила брови и, молча усѣвшись на скамеечку, какъ-то судорожно принялась крутить концы фартука. Совершенно противоположное происходило между тѣмъ съ старухой. Споръ ея съ дочерью видимо успокоилъ ее и заставилъ забыть нанесенное ей огорченіе братомъ. Она пустилась въ бесѣду съ Люстровымъ.
   -- Нѣтъ, это ты хорошо дѣлаешь, батюшка, говорила она.-- Хорошо дѣлаешь, что заботишься о дѣлахъ своей невѣсты. Тутъ дурного ничего нѣтъ. Любовь любовью, а разсчетъ все-таки соблюдать не мѣшаетъ.
   -- Помилуйте, какъ же не соблюдать! замѣтилъ Люстровъ.-- Отъ этого любовь наша не уменьшится, если мы будемъ обезпечены. Даже, я полагаю, напротивъ...
   -- Вѣрно, вѣрно. Это ты дѣло говоришь. Я вѣдь вижу, что ты не вѣтрогонъ какой, а хозяйственный человѣкъ и невѣстѣ своей добра желаешь. А чувствуетъ мое сердце недоброе. И сны-то все такіе не хорошіе сняться. Намедни кто-то всю ночь въ стѣну стучалъ; такъ все: тукъ! тукъ! потомъ перестанетъ, а немного погодя опять, тукъ! тукъ! Выживаетъ, видно, кто-нибудь насъ отсюда. О-охъ! Человѣкъ-то ужь больно опасный; весь околодокъ плачется на него. А отъ такого человѣка добраго ждать нечего.
   И потомъ, мигнувъ Люстрову пальцемъ, приглашая нагнуться, она прошептала:
   -- Ступай-ка, послушай-ка тихонько, о чемъ они говорятъ тамъ. Подойди къ двери и послушай... долго что-то!
   Люстровъ, въ знакъ согласія, кивнулъ головой, но не успѣлъ онъ обернуться, какъ дверь изъ залы хлопнула, въ сѣняхъ раздался скрипъ сапогъ и на крылечкѣ показался Архипъ Ѳомичъ; Савелія Касьяныча не было. На Глотовѣ было уже щегольское драповое пальто, войлочная шляпа, а въ рукахъ трость съ прекрасной слоновой ручкой. Лицо его было нахмурено, но тѣмъ не менѣе онъ вѣжливо приподнялъ шляпу, сдѣлалъ общій поклонъ и протянулъ Варварѣ Ивановнѣ руку.
   -- До свиданія, барышня, проговорилъ онъ.-- Что это вы какая серьёзная... губки надули? а?
   -- Сердятъ меня все...
   -- Ай, ай, ай!.. Кто же это смѣетъ?
   -- Всѣ.
   -- Не хорошо, не хорошо. Сердитое выраженіе вамъ не къ лицу! Такія хорошенькія барышни сердится не должны.-- Ну-съ, до свиданія!
   И, пожавъ Варварѣ Ивановнѣ ручку, онъ повернулся къ Василисѣ Касьяновнѣ.
   -- До свиданія, старуха! Спасибо за хлѣбъ за соль!
   Затѣмъ, сдѣлавъ еще разъ общій поклонъ, онъ крикнулъ кучеру:
   -- Подавай!
   Фаэтонъ подкатилъ къ крылечку. Архипъ Ѳомичъ, не торопясь усѣлся, не торопясь накрылъ себѣ ноги пледомъ и, еще разъ приподнявъ шляпу, крикнулъ:
   -- Пошелъ!
   Кучеръ хлопнулъ возжами и лошади тронули, но едва щегольской фаэтонъ поравнялся съ небольшимъ амбаромъ, какъ изъ-за угла выскочилъ какой-то оборванный высокій мужчина съ сѣдыми растрепанными волосами, схватилъ изъ лужи горсть грязи и, размахйувшись, шлепнулъ этой грязью прямо въ чистое, свѣтлое лицо Архипа Ѳомича.
   -- Пошелъ! крикнулъ послѣдній, закрывъ лицо руками, и фаэтонъ маршъ-маршемъ покатился по дорогѣ.
   -- Важно! Нашла грязь свое мѣсто! кричалъ между тѣмъ оборванецъ и, захохотавъ какимъ-то дикимъ голосомъ, направился къ крылечку, сопровождаемый огромной собакой.
   -- Что ты это надѣлалъ! Что ты надѣлалъ! кричалъ Савелій Касьянычъ, выскочивъ на крылечко. Лицо его было растеряно, глаза блуждали и изъ блуждающихъ глазъ этихъ лились ручьями слезы.
   -- Ну, что, какъ? робко спросила Василиса Касьяновна.
   Но, вмѣсто отвѣта, Савелій Касьянычъ упалъ на скамью, опустилъ голову на перила крылечка и вопли заглушили его голосъ.
   -- Что? объ чемъ? Аль и ты попался? басилъ между тѣмъ оборванецъ, хлопнувъ по плечу Савелія Касьяныча.-- Я кое-что слышалъ ужь! А все вы виноваты! обратился онъ къ остолбенѣвшей отъ ужаса Варварѣ Ивановнѣ.-- Глазки-то у васъ больно хороши, да и губки такія, что цѣловать хочется! А вы и не знали этого? Такъ вотъ теперь знайте... Ну, да ничего, товарищъ, не тужи! добавилъ онъ, снова подойдя къ Савелію Касьянычу.-- Тамъ, на томъ свѣтѣ мы посчитаемся... Мы тамъ притянемъ его къ суду, а здѣсь не стоитъ, бросимъ... Здѣсь адвокаты дороги!

-----

   По всей вѣроятности, читатель хотя отчасти, но все-таки догадывается чѣмъ кончилась эта исторія. Варвара Ивановна поступить въ домъ къ Архипу Ѳомичу, въ качествѣ домоправительницы, не пожелала. Обстоятельство это сильно раздражило Глотова и, подъ вліяніемъ этого раздраженія, онъ въ совершеніи купчей Савелію Касьянычу отказалъ, объявивъ, что участка онъ ему не продавалъ, а только давалъ въ аренду, срокъ которой теперь окончился. Мѣста акушерки Варвара Ивановна не получила по проискамъ того же Архипа Ѳомича. Савелій Касьянычъ всего этого не перенесъ: въ тотъ же самый день, въ который случилось все описанное, онъ запилъ, поощряемый къ тому Самсономъ Ѳомичемъ, впалъ въ бѣлую горячку и, въ самый день свадьбы дочери Архипа Ѳомича, Любови Архиповны, нынѣ кн. Палкиной, перерѣзалъ себѣ бритвой горло, отчего умеръ на другой же день. Въ то самое время, когда Савелій Касьянычъ совершалъ надъ собою эту операцію, т. е. въ тотъ именно вечеръ, когда въ усадьбѣ Архипа Ѳомича происходило бракосочетаніе, и вся церковь блистала плошками, Самсонъ Ѳомичъ придумалъ другую иллюминацію и поджогъ гумно Архипа Ѳомича, отчего весь хлѣбъ въ скирдахъ и амбарахъ, и всѣ машины, и строенія на гумнѣ сдѣлались жертвою пламени. Самсонъ явился послѣ того куда слѣдуетъ и самъ объявилъ о своемъ проступкѣ. Впредь до разсмотрѣнія дѣла, Самсона арестовали, а Азоръ, по старой памяти, отправился было къ Савелію Касьянычу, но, не найдя его, пріютился подъ покровительство Варвары Ивановны. Г. Люстровъ какъ-то заходилъ ко мнѣ. Это было еще при жизни Савелія Касьяныча.
   -- Кто бы могъ ожидать! говорилъ онъ.-- Только было собрался жениться и вдругъ все измѣнилось!
   -- Что же именно? спросилъ я.-- Вѣдь положеніе Варвары Ивановны все тоже.
   -- Какъ тоже? помилуйте!
   -- У нея и прежде ничего не было.
   -- Конечно, не было, но все таки можно было надѣяться. А теперь... теперь все лопнуло!..
   -- Варвара Ивановна можетъ обойтись и безъ состоянія.
   -- Ахъ, все это не то! Надо будетъ трудиться!
   -- Но вѣдь вы, кажется, и готовили себя къ труду?
   -- Конечно, я человѣкъ бѣдный...
   -- Вѣдь вы любите Варвару Ивановну?
   -- Я ее люблю. Она очень достойная дѣвушка. Но все-таки еслибы хуторъ принадлежалъ ей, то можно было бы хуторъ продать, а на капиталъ сдѣлать какой-нибудь оборотъ. Вы посмотрите, какъ иногда на пустякахъ и даже безъ всякаго труда, люди деньги наживаютъ. Помните ли, года четыре тому назадъ, одинъ кандитеръ придумалъ продавать конфекты въ жестяныхъ коробочкахъ, годныхъ для портъ-сигаровъ! Посмотрите, какая геніальная выдумка! Коробки эти наводнили нетолько города, но даже села и деревни, такъ что вы могли пріобрѣсти конфекты въ любой деревенской лавчонкѣ, на любомъ сельскомъ базарѣ! Всѣ бросились покупать эти конфекты, не подозрѣвая даже, что деньги платятъ они за жестянки, которымъ грошъ цѣна! Опять, возьмите, картинки эти складныя, подъ названіемъ, восточный вопросъ, и кѣмъ именно таковой будетъ разрѣшонъ. Помните, вы складываете картинку и выходитъ портретъ Бисмарка! Вѣдь, въ сущности, пустяки, вздоръ, а между тѣмъ вздоръ этотъ покупался на расхватъ!
   И потомъ, вдругъ обратясь ко мнѣ, Люстровъ спросилъ:
   -- Вы видѣли желѣзную дорогу, которую Савелій Касьянычъ придумалъ?
   -- Видѣлъ.
   -- Какого вы мнѣнія объ ней? Можетъ она пойти?
   -- Вагонъ ходитъ...
   -- Да это что-же! по комнатѣ!..
   -- Механизмъ можетъ быть усовершенствованъ.
   -- Усовершенствованъ! Усовершенствованъ! На все это нужно время, нужны деньги! Нѣтъ, это все не то...
   И г. Люстровъ ушелъ отъ меня совершенно разстроеннымъ.
   Дня черезъ три послѣ похоронъ Савелія Касьяныча, я заходилъ на хуторъ, но ни Василисы Касьяновны, ни Варвары Ивановны не засталъ -- онѣ были у обѣдни. Я вошелъ въ рабочій кабинетъ Савелія Касьяныча и тяжелое чувство овладѣло мною. Въ кабинетѣ все было точно также, ничто не было тронуто, даже вагонъ съ кирпичемъ стоялъ въ томъ же положеніи, въ какомъ онъ оставался послѣ произведеннаго надъ нимъ въ глазахъ моихъ испытанія. Я подошелъ къ письменному столу; на немъ лежали двѣ тетради: одна большая, другая маленькая, въ осьмушку листа. На первой была надпись: Проэктъ повсемѣстнаго уничтоженія водки, какъ злѣйшаго бѣдствія рода человѣческаго, а на второй: списокъ иностранныхъ словъ, употребляемыхъ въ русской рѣчи. Я развернулъ тетрадку и прочелъ послѣднее записанное слово. Слово это было: утопія!

М. Саловъ.

"Отечественныя Записки", No 2, 1879

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru