Салов Илья Александрович
Голодовка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ГОЛОДОВКА.

(Разсказъ).

   Въ первыхъ числахъ ноября въ описываемой мѣстности были такія метели, что всякое сообщеніе становилось не безопаснымъ. Выѣзжалъ изъ дома только тотъ, кого заставляла необходимость, всѣ же остальные сидѣли по своимъ угламъ. Снѣгъ валилъ хлопьями и, подхватываемый бурей, безпорядочно кружился въ воздухѣ. Овраги и лощины были переполнены сугробами, а возвышенности чернѣли обнажившеюся и растрескавшеюся отъ засухи землей. Вѣшекъ еще не ставили, а дороги не были еще проложены. Плутали не только по ночамъ, но даже и середь бѣла дня, и плутали такъ основательно, что даже были случаи замерзанія. Какой-то нищій, переходившій изъ одной деревни въ другую, такъ-таки и не добрался до своей цѣли и замерзъ днемъ на полпути. Почта запаздывала на цѣлыя сутки, а заносы на желѣзныхъ дорогахъ останавливали поѣзда.
   Голодающій народъ радовался этимъ метелямъ и предсказывалъ на весну обильные дожди, которые, можетъ быть, дадутъ жизнь посохшимъ съ осени озимымъ посѣвамъ.
   Въ такую-то именно непогодь пришлось мнѣ возвращаться домой изъ уѣзднаго города. Мнѣ оставалось сдѣлать какихъ-нибудь верстъ десять, но наступали сумерки и я не шутя опасался за эти десять верстъ. Ѣхать приходилось противъ вѣтра, а усталыя ямскія лошади, голодныя отъ безкормицы и по колѣно утопавшія въ рыхломъ снѣгу, насилу передвигали ноги. Дороги не существовало и ползли мы, руководствуясь лишь вѣтромъ, да ободранными и объѣденными лошадиными трупами, еще съ осени валявшимися по проѣзжимъ дорогамъ. Словно послѣ кавалерійскаго сраженія валялись эти трупы и служили вѣшками, указывавшими дорогу и существующую въ мѣстности голодовку.
   -- Вѣдь, мы засвѣтло не доберемся?-- замѣтилъ я ямщику.
   -- Не знай!-- отвѣтилъ тотъ.
   -- А мы съ тобой не плутаемъ?
   -- Не надо бы...
   И, указавъ кнутикомъ на полузанесенный снѣгомъ лошадиный скелетъ, добавилъ:
   -- Вотъ, вѣдь, онъ, Семкинъ-то меринъ!
   -- Ты почему знаешь, что это Семкинъ?
   -- Поди, при мнѣ обдиралъ!... Съ почтой я въ ту пору ѣхалъ, а онъ обдиралъ. Ужь и горевалъ же, сердечный... Такъ вагона и не допахалъ...
   И, нѣсколько помолчавъ, словно что-то соображая, добавилъ:
   -- Надысь "вертинара" {Ветеринаръ.} возилъ какъ-то... Лошадь онъ потрошить въ Растоши ѣздилъ... "Въ кишкахъ-то,-- говоритъ,-- одна земля". Думали, лошадь отъ сибирки подохла, а она съ голоду: какіе корма-то были?... Посохло все!... Поневолѣ землю грызть начнетъ. Чѣмъ-то весной пахать да бороновать будемъ?
   -- Да, дѣла незавидныя.
   -- Слышно,-- продолжалъ ямщикъ,-- гдѣ-то мужички, бабьи бороны приспособлять зачали... Бабами бороновать собираются. Знамо, что бабѣ весной-то дѣлать?
   -- А вы своихъ лошадей чѣмъ кормите?
   -- Такъ... кое-чѣмъ.
   -- Однако?
   -- И листомъ, по лѣсу, значитъ, съ осени собирали, и соломой... а кое-когда и отрубей даемъ.
   -- А овса не даете?
   -- Ноня на овесъ-то хоть бы поглядѣть... У кого онъ есть -- на сѣмена блюдутъ... Ноня и сѣна-то не укупишь!
   И, настегавъ лошадямъ спины, бока и ребра, онъ добавилъ, весело ухмыляясь:
   -- Только вотъ на кнутѣ и выѣзжаемъ!
   А метель все разыгрывалась да разыгрывалась и сумерки становились все гуще и гуще. Въ воздухѣ происходило что-то ужасное и весь онъ, переполненный снѣгомъ, дрожалъ и стоналъ отъ бушевавшей бури. Я поминутно запахивалъ свою сурковую доху, но вѣтеръ распахивалъ ее и пронизывалъ холодомъ. Усы и борода были покрыты льдомъ, а рѣсницы приходилось поминутно протирать, чтобы не дать имъ смерзнуться. Снѣгъ становился все глубже и глубже и сморенныя лошади ежеминутно останавливались. Прошло еще съ четверть часа и онѣ совсѣмъ стали.
   -- И на кнутѣ не выѣхали!-- проворчилъ ямщикъ.
   -- Какъ же быть?-- спросилъ я.
   -- Ужъ и не знаю, чего теперь дѣлать.
   -- Да мы по дорогѣ ли ѣхали?
   -- Кубыть по дорогѣ.
   -- А, можетъ, и плутаемъ?
   -- А кто-жь ее знаетъ!... Дороги-то званья нѣтъ... Ни дороги нѣтъ, ни вѣшекъ...
   И, оборвавъ свою рѣчь, онъ вдругъ приподнялся на ноги и принялся не то разглядывать что-то, не то прислушиваться къ чему-то.
   -- Ты что это уши-то навострилъ?-- спросилъ я не безъ волненія.
   -- Кубыть гдѣ-то собака брехнула.
   И мы оба замолчали, чутко настороживъ слухъ. Однако, я никакого лая разслыхать не могъ. Я слышалъ только неистовое завываніе вѣтра, то стонущее, громыхающее, и приходилъ въ отчаяніе, предвидя необходимость провести безконечную ноябрьскую ночь среди стужи и метели! Но я, все-таки, продолжалъ прислушиваться и былъ моментъ, когда и мнѣ тоже послышалось что-то похожее на лай собаки.
   -- Слыхали?-- воскликнулъ ямщикъ.
   -- Слыхать-то слыхалъ... Только гдѣ же это?
   -- Должно на живодеровской мельницѣ... Опричь не откуда.
   -- Стало быть, мы плутали?
   -- Мотри такъ,-- согласился ямщикъ.
   И онъ снова принялся хлестать лошадей, но онѣ хоть бы съ мѣста.
   -- Постой! крикнулъ я.-- Какъ ни бей, онѣ, все-таки, не довезутъ.
   -- Чаго же теперь дѣлать?
   -- А вотъ чего! Отпрягай лошадей и поѣдемъ верхами.
   -- А сани-то?
   -- Сани выручимъ завтра.
   -- А какъ занесетъ ихъ, какъ не найдемъ завтра-то?
   -- Разыщемъ! Подними оглобли кверху, только и всего... Оглобли-то не занесетъ...
   Ямщикъ выпрягъ лошадей и мы тронулись въ путь, направляясь на изрѣдка долетавшій до насъ собачій лай.
   Немного погодя, чуть не окоченѣвшіе отъ стужи, мы добрались, наконецъ, до мельницы Живодерова. Стая громадныхъ, лохматыхъ собакъ съ дикимъ лаемъ встрѣтила васъ саженъ за ста до мельницы. Онѣ хватали за морды лошадей, ловили насъ за наги и такимъ образомъ сопровождая насъ до самаго крыльца живодеровскаго флигеля. Заслышавъ этотъ лай, на крыльцо выскочилъ самъ Живодеровъ съ фонаремъ въ рукахъ.
   -- Кто тамъ?-- кричалъ онъ не то сердитымъ, не то испуганнымъ голосъ.-- Кто тамъ?
   -- Мы, -- отозвался я, полагая, что онъ узнаетъ меня по голосу.
   -- Да кто ты? Говори скорѣе.
   Я назвалъ себя.
   Живодеровъ даже фонарь поставилъ на полъ и радостно развелъ руками.
   -- А!-- кричалъ онъ благодушнѣйшимъ тономъ.-- Милости просимъ, вотъ не ожидалъ-то!.. Замерзли, поди? Пожалуйте скорѣе!
   -- Да вы прежде собакъ-то отгоните, -- проговорилъ я, слѣзая съ лошади.
   -- Прочь,-- крикнулъ онъ,-- пошли прочь!
   И, схвативъ какую-то метлу, принялся разгонять разсвирѣпѣвшую стаю. Наконецъ, собаки были прогнаны и я слезъ съ лошади.
   -- Какими судьбами?-- удивлялся Живодеровъ, введя меня въ переднюю.-- Ужь не заплутались ли?
   -- Да, плуталъ.
   -- Долго-ль въ такую нёпогодь!... Озябли, поди?
   -- Озябъ, очень озябъ.
   -- Такъ раздѣвайтесь же скорѣе!
   И вдругъ, пріотворивъ дверь направо, принялся кричать:
   -- Матрена! Матрена, подъ сюда!
   Вбѣжала Матрена.
   -- Помоги барину шубу-то стащить.
   Матрена ухватилась за рукавъ и чуть не съ рукой стащила съ меня доху.
   -- А у меня, кстати, и самоварчикъ на столѣ,-- говорилъ Живодеровъ.-- Чайкомъ живо согрѣетесь... Даже гость есть,-- прибавилъ онъ, улыбаясь.-- Не скучно будетъ.
   -- Кто такой?
   -- Капитанъ.
   -- Пушиловъ?
   -- Онъ самый-съ!
   -- Тоже съ дороги сбился?
   -- Нѣтъ-съ. Насчетъ денегъ. Въ большой нуждѣ находится. Даже жаль старика... А, вѣдь, и хозяинъ хорошій-съ, и хлопотунъ,-- проговорилъ онъ, понизивъ голосъ.
   И затѣмъ, поддерживая меня подъ локоть, прибавилъ:
   -- Ну-съ, пожалуйте, пожалуйте-съ...
   Мы вошли въ небольшую, довольно грязную комнату, которую Живодеровъ называлъ "зальцей", и я увидалъ Пушилова:
   -- А, сосѣдъ дорогой!-- вскрикнулъ онъ.-- Какими судьбами?
   Я разсказалъ ему, какими именно, и мы принялись за чай.
   -- И я тоже сбился съ дороги, -- говорилъ капитанъ, -- но только не съ той, съ которой сбились вы.
   Это былъ мужчина лѣтъ пятидесяти слишкомъ, плотный, коренастый, съ довольно высокою грудью и приподнятыми плечами. На немъ былъ военный сюртукъ безъ погоновъ, въ петличкѣ котораго красовался Георгій, и длинные сапоги, въ голенища которыхъ были вправлены штаны съ кантомъ. Коротко остриженные волосы, сѣдыя, нависшія на глаза брови и сѣдые же усы придавали ему какой-то суровый видъ, тѣмъ не менѣе, однако, капитанъ былъ самый добродушнѣйшій человѣкъ, не обидѣвшій, кажется, никого не только дѣломъ, но даже словомъ. Это былъ мой ближайшій сосѣдъ, хорошій знакомый, и потому нѣтъ ничего удивительнаго, что капитанъ сразу же повѣдалъ мнѣ причину, заставившую его пріѣзжать въ Живодерову.
   -- Деньги нужны,-- говорилъ онъ,-- такъ нужны, какъ никогда! И вотъ приходится на старости лѣтъ просить, кланяться, унижаться...
   -- Какое же тутъ униженіе?-- замѣтилъ Живодеровъ.-- А вы. думаете, мы-то не кредитуемся, что-ль? То же самое... Я вотъ и сейчасъ Михаилу Михайлычу должнымъ состою... То же самое... Безъ эфтаго, видно, никакъ не обойдешься...
   -- Твое дѣло совсѣмъ иное, -- проговорилъ капитанъ, -- совсѣмъ статья другая...
   -- А вамъ зачѣмъ деньги-то?-- спросилъ я.
   -- А вотъ зачѣмъ-съ...
   И капитанъ передалъ мнѣ, что на-дняхъ имѣніе его назначено банкомъ въ продажу и что ежели онъ не добьется тысячи рублей, то онъ останется нищимъ.
   -- Неужели банкъ въ виду голода не далъ отсрочки?-- спросилъ я.
   -- Проценты отсрочилъ,-- перебилъ меня капитанъ,-- но есть недоимки... И вотъ эти-то недоимки вынь да подай... Подать-то ихъ очень легко, а вотъ откуда; вынуть-то?-- это вопросъ.
   И вдругъ, обратясь къ Живодерову, онъ спросилъ:
   -- Ну, какъ же?
   -- Да такъ-съ,-- отвѣтилъ Живодеровъ,-- какъ я вамъ сказалъ, такъ и сдѣлаемъ.
   Капитанъ ударилъ кулакомъ по столу.
   -- Да понимаешь ли ты, что, вѣдь, твои условія анаѳемскія?
   И, повернувшись ко мнѣ всѣмъ своимъ корпусомъ, онъ быстро заговорилъ:
   -- Знаете ли, на какихъ условіяхъ этотъ кощей даетъ мнѣ тысячу рублей? Во-первыхъ,-- продолжалъ онъ, загибая указательный палецъ,-- чтобы я по письменному условію запродалъ ему сейчасъ же соотвѣтствующее количество ржи урожая будущаго года. Во-вторыхъ, съ цѣны, которая будетъ существовать въ то время, скостилъ бы ему съ каждаго пуда по четыре копѣйки, и, наконецъ, въ-третьихъ,-- вскрикнулъ онъ, загнувъ третій палецъ,-- чтобы въ позаимствованный капиталъ платилъ бы ему ежемѣсячно по три копѣйки на каждый рубль процентовъ... У насъ теперь только что начинается ноябрь,-- продолжалъ капитанъ, все болѣе и болѣе возвышая голосъ,-- а рожь поспѣваетъ въ іюлѣ. Слѣдовательно, я долженъ ему уплатить проценты за восемь мѣсяцевъ, да, сверхъ того, съ каждаго пуда скостить по четыре копѣйки.
   -- Да, ужь что-нибудь одно,-- вмѣшался я,-- либо окостка, либо проценты...
   -- Про что же и я говорю!-- вскрикнулъ капитанъ.-- Вѣдь, это равносильно тому, что съ одного вола двѣ шкуры содрать!
   -- Эхъ, господа, господа,-- перебилъ насъ Живодеровъ, все время слушавшій капитана съ какою-то плаксивою улыбкой.-- Вамъ кажется, что я много прошу, а по-мнѣ -- мало!
   -- Мало,-- вскрикнулъ капитанъ,-- мало? И ты смѣешь это говорить?
   -- А ты постой, баринъ, не горячись,-- продолжалъ Живодеровъ тѣмъ же плаксивымъ тономъ.-- Ты разочти сперва, какой годъ-то ноня... Голодный, вѣдь!... Вѣдь, ежели теперича, къ примѣру, на тѣ деньги, что ты у меня взаймы-то просишь, я ржи куплю, либо овса, такъ, вѣдь, мѣсяца черезъ три я рубль на рубль возьму... Вотъ ты и посчитай!... Вѣдь, голодовка-то не каждый годъ бываетъ!... Когда еще дождешься такого года!... Венъ Гришка то, знаешь, поди, тотъ сразу капиталъ нажилъ... Сто тридцать тысячъ пудовъ ржи въ земство продалъ... Покупалъ-то по сорокъ копѣекъ, а продалъ-то по рублю тридцати за пудикъ... Да еще земстыо-то въ ножки ему поклонилось, что уступилъ, что продалъ... Вотъ ты теперь и посчитай, много-ли, мало ли я прошу съ тебя... Нѣтъ,-- прибавилъ онъ, расчувствовавшись и со слезами на глазахъ,-- не много я прошу съ тебя, а, напротивъ того, уваженіе тебѣ дѣлаю, потому что люблю и уважаю тебя какъ заслуженнаго человѣка!... Вотъ, что, баринъ, ты еще не знаешь, какая во мнѣ душа есть... А душа во мнѣ жалостливая...
   -- Это и видно.
   -- Право слово.
   -- Вижу, вижу.
   И вдругъ, обратясь ко мнѣ, онъ прибавилъ:
   -- Удивляюсь одному только, какъ это до сихъ поръ не выгонятъ его отсюда, какъ зловреднаго человѣка!... Вѣдь, выгоняютъ же жидовъ...
   Живедеровъ даже расхохотался.
   -- Тогда къ кому бы ты за деньгами-то ѣздилъ?
   -- Мало ли тутъ васъ, этакихъ-то!
   -- Тогла ужь всѣхъ выгоняй...
   -- И выгналъ бы!... Въ двадцать четыре часа всѣхъ бы вожь!
   -- По-военному, значить?
   -- Я бы васъ привелъ въ христіанскую вѣру!-- горячился капитанъ и, вскочивъ съ мѣста, зашагалъ по комнатѣ.
   Живодеровъ опять залился самымъ добродушнѣйшимъ хохотомъ и на этотъ разъ даже запрокинулся назадъ, на спинку стула.
   -- И шутникъ же ты только, посмотрю я на тебя!-- проговорилъ онъ и затѣмъ, обратясь ко мнѣ, спросилъ:
   -- Еще чайку не прикажете ли?
   -- Нѣтъ, спасибо, довольно.
   -- А то выкушали бы.
   -- Нѣтъ, не могу.
   -- Согрѣлись, значитъ?
   -- Согрѣлся. А теперь я вотъ о чемъ попрошу васъ,-- прибавилъ я, вставая съ мѣста.-- Ужь вы позвольте мнѣ переночевать у васъ.
   -- Понятное дѣло!-- вскрикнулъ Живодеровъ.-- Нешто возможно въ такую вьюгу?
   -- Гдѣ же мнѣ пристроиться?
   -- Это насчетъ спанья-то?
   -- Да.
   -- Такъ нешто съ этихъ поръ?.. Вѣдь, времени-то семь часовъ -- только! Нѣтъ-съ, нѣтъ-съ,-- прибавилъ онъ,-- съ этихъ поръ опять не ложатся... А мы вотъ сперва водочки выпьемъ, закусимъ, а тогда вамъ и постельку приготовятъ...
   И, проговоривъ это, онъ торопливо выбѣжалъ въ сосѣднюю комнату, крикнулъ тамъ Матрену и приказалъ этой Матренѣ убирать самоваръ. Затѣмъ крикнулъ какую-то Палагу, приказалъ ей слѣдовать за нимъ и куда-то исчезъ, хлопнувъ нѣсколькими дверями.
   Это былъ старикъ лѣтъ шестидесяти слишкомъ, худой, нескладный, съ какими-то отвислыми узенькими плечами, впалою грудью, смуглымъ лоснившимся лицомъ и черными жиденькими волосами. Тощая клинообразная бородка, большіе, вѣчно слезившіеся глаза, искрошившіеся, черные зубы, торчавшіе какими-то клыками, и постоянно содрогавшаяся голова придавали ему какое-то особенно, хищническое выраженіе. И дѣйствительно, это былъ настоящій хищникъ, какихъ не мало развелось у насъ на Руси. Онъ словно паукъ свилъ себѣ на своей мельницѣ гнѣздо и высасывалъ кровь изъ каждой жертвы, запутавшейся въ его паутинѣ. Это былъ мѣщанинъ, но мѣщанинъ, имѣвшій тысячи двѣ десятинъ земли и производившій торговлю всѣмъ, чѣмъ попало. Онъ торговалъ хлѣбомъ, кожами, скотиной... Занимался ростовщичествомъ и деньги для него были высшимъ идеаломъ. Тѣмъ не менѣе, однако, въ домѣ его, передъ иконами, постоянно теплились лампадки и онъ не пропускалъ ни единаго праздника, чтобы не побывать у обѣдни. Онъ строго соблюдалъ посты, скоромнаго не ѣлъ и очень любилъ чтеніе священныхъ книгъ. Онъ читалъ житія св. отцовъ, проповѣди современныхъ знаменитыхъ проповѣдниковъ, но ни единое слово, вычитанное имъ, не западало въ его душу. Жилъ онъ грязно, грязно одѣвался и врядъ ли когда-нибудь умывался, ибо лицо его постоянно лоснилось, словно лакомъ покрытый коричневый сафьянъ, а руки постоянно были перепачканы. Вышелъ онъ въ "люди" такъ же, какъ и большинству этого сорта людей. "Словно червякъ изъ навоза выползъ!" -- хвастался онъ, и дѣйствительно, выползъ онъ изъ навоза. Когда-то онъ былъ половымъ въ гривномъ трактирѣ грязнаго уѣзднаго города, разъѣзжалъ съ этимъ трактиромъ по сельскимъ ярмаркамъ, былъ маркеромъ, подлѣзалъ подъ, билліарды, обыгрывалъ подпившихъ игроковъ, а затѣмъ попалъ въ "молодцы" къ одному купцу, занимавшемуся скупкой хлѣба. Купецъ былъ тоже своего рода хищникъ, и потому нѣтъ ничего удивительнаго, что "молодецъ" Живодеровъ пришелся купцу по сердцу. Ловкій "молодецъ" обмѣривалъ, обвѣшивалъ и, усматривая въ этихъ дѣяніяхъ своихъ смышленность и изобрѣтательность, даже гордился и хвастался своими продѣлками. Бывши "молодцомъ", онъ не только никакого жалованья отъ купца не получвлъ, но даже обязанъ былъ съ каждой сотни пудовъ купленнаго, хлѣба дать купцу извѣстное количество примѣра, весь же остальной примѣръ поступалъ въ его пользу. "Бывало,-- хвастался Живодеровъ,-- мужичокъ привезетъ пшеничку, начнетъ ее вѣсить и все на стрѣлку вѣсовъ глаза пялитъ, и того и не видитъ, что снизу-то, изъ-подъ пола, скалу-то съ гирями палочкой подпираютъ!" Скопивъ такимъ путемъ капиталецъ, "молодецъ" сдѣлался "хозяиномъ", началъ скупать хлѣбъ по базарамъ, сдѣлался въ городѣ "почтеннымъ" человѣкомъ, купцы стали пожимать ему руку, а немного погодя онъ даже былъ избранъ въ члены магистрата. За службу свою въ этомъ учрежденіи онъ получилъ какой-то похвальный листъ за подписомъ и печатью, который и до настоящаго времени виситъ у него за стекломъ въ рамочкѣ, въ его "зальцѣ", рядомъ съ изображеніемъ Троицкой лавры. Служа въ магистратѣ, онъ успѣлъ съ разсчетцемъ жениться, овдовѣть послѣ двухъ, трехъ лѣтъ супружеской жизни, и затѣмъ опять женился еще съ большимъ разсчетцемъ. Такимъ образомъ червякъ выползъ изъ навоза, купилъ себѣ участокъ земли, построилъ мельницу и изъ червяка превратился въ паука. Въ описываемой мѣстности мельявцу эту прозвали "дворянскимъ банкомъ", ибо не было дворянина, который не занималъ бы у него денегъ, но мельницу эту смѣло можно бы назвать и "крестьянскимъ банкомъ", ибо и крестьяне прозакладывали тамъ всю свою душу.
   Теперь Живодеровъ уже старикъ, отецъ многочисленнаго семейства, поженившій нѣсколькихъ сыновей и выдавшій замужъ нѣсколькихъ дочерей, но, тѣмъ не менѣе, энергіи своей все еще не утратилъ и все еще продолжаетъ "трудиться" и преумножать свое состояніе. Глядя на свою семью, онъ гордится, что далъ ей кусокъ хкѣба и поставилъ ее на ноги. Вся эта семья, конечно, безграмотная, была такая же чумазая, какъ и самъ отецъ.
   Къ этому-то патріарху загнала меня метель.
   

II.

   Закуска и водка не замедлили замѣнить собою самоваръ и чашки. Незамедлилъ появиться и самъ Живодеровъ. Лоснившееся смуглое лицо его расплывалось въ самую благодушнѣйшую улыбку, причемъ черные клыки совершенно обнажились и высовывались изо рта, словно клыки кабана.
   -- Пожалуйте, пожалуйте, гости дорогіе!-- говорилъ онъ, потряхивая головой и указывая рукой на принесенную закуску и водку.-- Ужь извините, чѣмъ Богъ послалъ!
   -- Но почему?
   -- А потому, баринъ, что приходилось пеньки выворачивать, а въ рукахъ-то у него тупица одна... То же самое и желѣзныя дороги,-- продолжалъ Живодеровъ,-- чего онъ тамъ дѣлать будетъ?..
   -- Мало ли чего: камень подвозить.
   -- А еще-то чего?
   -- Землю копать...
   -- Нѣтъ, шалишь, баринъ! Землю-то копать нашими мужиками разсчетовъ не будетъ. На земляныя-то работы настоящихъ землекоповъ привезутъ... Нашъ степной мужикъ ни съ заступомъ, ни съ тачкой управляться не умѣетъ... Все одно, что за фортаціяны его посади... И выходитъ, что окромя камня ему никакихъ дѣловъ не будетъ, а, вѣдь, за камень-то сливочекъ не дадутъ! Сливочки-то поснимаютъ не голодные, а сытые... Нѣтъ, ты голодному не мудреныя работы давай,-- продолжалъ Живодеровъ,-- а простыя, подходящія... Мало ли такихъ-то... Пущай проселочныя дорога прямыми сдѣлаютъ, канавами окопаютъ, деревцами засадятъ... да не кое-какъ, а чтобы каждое деревцо плетешкомъ оплели... У насъ вотъ березки хорошо принимаются, вязочки,-- вотъ ими и засаживай...тогда и вѣшекъ не потребовалось бы, и народъ не замерзалъ бы и не плуталъ бы. Видѣли, поди, старинныя почтовыя дороги Вѣдь, любо смотрѣть на нихъ, а, вѣдь, все дѣло рукъ человѣческихъ... А сколько у насъ на проселкахъ-то горъ и овраговъ!... Ихъ заставь скопать, чтобы народъ проѣзжій могъ свободно по нимъ ѣздить, не ломалъ бы осей, да головъ... Не мало у насъ и топкихъ мѣстъ, по которымъ нѣтъ ни проѣзда, ни прохода,-- по такимъ топямъ гати понадѣлай, воду спусти, мосточковъ настрой... Вотъ такія работы нашему степняку по плечу и онъ на нихъ точно что заработаетъ копѣйку, а на мудреныхъ-то онъ только съ голоду помретъ... На все, братецъ ты мой, привычка нужда...
   -- Что же дѣлать теперь?-- вскрикнулъ капитанъ.
   -- Извѣстно что -- кормить.
   И, погрозя пальцемъ, добавилъ:
   -- А все мы сами виноваты!...
   -- Какъ такъ?
   -- Очень просто. Ты гласный?-- спросилъ онъ, обращаясь жъ капитану.
   -- Гласный.
   -- А ты?
   -- Тоже,-- отвѣтилъ я.
   -- Вотъ, значитъ, мы всѣ и виноваты!-- вскрикнулъ онъ, весело расхохотавшись.-- Мы, вѣдь, земскія-то деньги попусту тратимъ иной разъ, а вотъ земскихъ-то хлѣбныхъ магазиновъ у насъ нѣтъ ни одного. А будь-ка они, да засыпь-ка ихъ во-время хлѣбомъ, закупи этотъ хлѣбъ, когда его много, да когда онъ ни почемъ, вотъ и голодовки бы не было... завсегда запасы надо имѣть. Вы вотъ теперича нашего брата корите, что мы весь хлѣбъ закупили, а васъ-то нешто за фалды держали? У земства-то, слава Богу, денегъ-то побольше нашего. И вамъ бы хорошо было, и мужичку тоже самое. Нашему брату, коммерческому человѣку, безъ обмѣровъ и обвѣсовъ обходиться нельзя, потому иной разъ только на томъ и барышъ берешь, ну, а, вѣдь, земство не барышникъ и можетъ по чести поступать! Такъ-то, братцы,-- ораторствовалъ Живодеровъ,-- вотъ вы больницъ-то настроили... поглядишь на иную -- словно дворецъ стоитъ, а про магазины то и забыли. Мало ли, много ли выдечили вы въ своихъ больницахъ, я не знаю, а безъ магазиновъ-то иного народу поморило. Вѣдь, нынѣшній то годъ голодный, все одно, что метель... Вотъ она какъ закручиваетъ!-- прибавилъ онъ, прислушиваясь къ тоскливо-стонущему вѣтру.-- Какъ въ такую непогодь съ толку не сбиться, не замерзнуть! А будь-ка вѣшки, глядишь -- и ничего бы. А, вѣдь, вѣшки-то, господа мои, надоть заранѣе ставить, по чернотропу, а не въ метель.
   И вдругъ, обратясь ко мнѣ, спросилъ:
   -- У тебя вѣшки-то есть?
   -- Нѣтъ, не успѣлъ поставить,-- отвѣчалъ я.
   -- А у тебя?
   -- Тоже.
   -- Надо поспѣвать.
   Капитанъ долго слушалъ и смотрѣлъ на Живодерова не то съ досадой, не то гадливо, и вдругъ, круто повернувшись къ нему лицомъ, спросилъ:
   -- А у тебя много хлѣба?
   -- Слава тебѣ Господи,-- проговорилъ Живодеровъ и, обратясь къ иконамъ, только было занесъ руку, чтобы совершить крестное знаменіе, какъ вдругъ, увидавъ, что лампада погасла, закричалъ какимъ-то дикимъ, испуганнымъ голосомъ:
   -- Эй, кто тамъ? Жена, дѣти!... Скорѣй сюда, скорѣй!
   Жена и дѣти чуть не опрометью выскочили изъ-за перегородки.
   -- Что случилось?-- вскрикнула жена,-- что такое, батюшка?
   -- Это что?-- кричалъ Живодеровъ, указывая на лампадку.
   -- Господи, погасла никакъ!-- прохныкала жена, всплеснувъ руками.
   -- Руками бы заправляла, такъ не погасла бы!
   -- Сейчасъ заправлю, батюка,-- пробормотала старуха чуть слышно.
   -- Живо!
   Одинъ изъ сыновей бросился къ иконѣ, снялъ лампадку и всѣ исчезли за перегородкой
   Когда лампадка была заправлена и зажжена и снова озаряла темные лики угодниковъ, ярко отражаясь на позолоченныхъ окладахъ иконъ, Живодеровъ перекрестился и проговорилъ:
   -- Благодареніе Создателю! Хлѣба у меня достаточное коичество. Своего, точно, не родилось, а купленнаго много. Вѣдь, я рожь-то на корню еще закупилъ.
   -- Такъ же, какъ и у меня закупать хочешь?-- проворчалъ капитанъ.
   -- Вотъ, вотъ!-- отвѣтилъ Живодеровъ, не смущаясь,-- все такимъ же манеромъ.
   -- А много вагоновъ?
   -- Штукъ съ двадцать наберется.
   -- Это, значитъ, тысячъ двѣнадцать пудовъ?
   -- Нѣтъ, мотри, побольше будетъ,-- проговорилъ Живодеровъ и, повернувшись къ двери, крикнулъ:-- Ванятка! подъ-ка сюда на минутку!
   Въ комнату, словно бомба, влетѣлъ молодой малый, чуть не до потолка ростомъ, и почтительно остановился передъ Живодеровымъ.
   -- Чего изволите, тятенька?-- спросилъ онъ.
   -- Многоль у иксъ ржи-то ссыпано?
   -- Шестнадцать тысячъ, тятенька-съ...
   -- А пшеницы?
   -- А пшеницы десять.
   -- Ступай!
   Ванятка скрылся.
   -- Самъ-то я, признаться, мало этимъ дѣломъ занинаюсь, дѣтей пріучаю...
   -- Чего же ты земству-то свой хлѣбъ не продаешь?-- крикнулъ капитанъ, ударивъ кулакомъ по столу.-- Мы чуть не съ того свѣта хлѣбъ тащимъ, а ты какъ собака на сѣнѣ!
   -- Да, вѣдь, цѣнъ настоящихъ не даютъ-съ,-- проговорилъ Живодеровъ, скорчивъ такое плачевное лицо, что у него даже слезы изъ глазъ потекли.-- А, вѣдь, хлѣба у насъ порядочное количество... У нашего брата скупщиковъ имѣются запасы въ большихъ экономіяхъ... Мелкіе и средніе помѣщики, точно, не хуже мужиковъ голодаютъ, ну, а у большихъ хлѣбъ есть... И диковинное это дѣло,-- прибавилъ онъ, растопыривъ и руки, и всѣ пальцы и пожимая плечами,-- чего это земство скупится, словно какъ на свои деньги покупаетъ...
   Тутъ ужь капитанъ не выдержалъ. Онъ вскочилъ съ мѣста,-- стиснулъ кулаки, глаза его засверкали, лицо сдѣлалось багровымъ.
   Вся эта исторія, навѣрное, кончилась бы дракой, еслибы вдругъ не вбѣжалъ въ комнату долговязый Ванятка.
   -- Тятенька!-- кричалъ онъ перепутаннымъ голосомъ, -- у васъ несчастіе!
   -- Что такое?-- воскликнули мы всѣ и словно остолбенѣли. Даже капитанъ, и тотъ словно замеръ въ своей наступательной позѣ съ поднятыми кверху кулакцми.-- Что такое?
   -- У насъ лошадь изъ конюшни увели.
   -- Какую?-- вскрикнулъ Живодеровъ.
   -- Самую лучшую, самую хорошую!-- завопила вдругъ жена изъ-за перегородки..
   -- Неужто жеребца?
   -- Жеребца, тятенька-съ,-- отвѣтилъ Ванятка.
   -- Быть не можетъ!
   - Вѣрно вамъ говорю-съ.
   Мы всѣ наскоро одѣлись, зажгли фонарь и пошли въ конюшню.
   Но дойти до конюшни было не особенно легко. Порывистые напоры вѣтра чуть не сбивали насъ съ ногъ и, распахивая наши шубы, заставляли насъ поминутно останавливаться. Цѣлыя горы снѣга преграждали намъ путь. Приходилось чуть не на четверенькахъ взбираться на эти горы и чуть не кубаремъ спускаться съ нихъ. Вѣтеръ словно барабанилъ на нѣсколькихъ барабанахъ и неистово свисталъ въ ветлахъ, которыми была обсажена мельница. Онъ преклонялъ эти ветлы долу и отрывалъ отъ нихъ хрупкія замерзшія вѣтки. Наконецъ, мы подошли къ конюшнѣ. У растворенныхъ дверей ея толпился народъ и слышались десятки голосовъ.
   -- Что, прозѣвали?!-- кричалъ Живодеровъ.-- Во рту-то у васъ видно въ карты играли...
   -- Нисколько,-- зашумѣла толпа,-- ничуть!
   -- Гдѣ же жеребецъ?
   -- Мы не причинны! Конюшня была на замкѣ... собаки спущены... Вѣдь, вотъ онъ, замокъ-то...-- проговорилъ одинъ изъ толпы, подавая сломанный замокъ,-- на-те, смотрите!...
   Замокъ оказался съ оторванною душкой.
   Живодеровъ бросился въ конюшню, но тотчасъ же выбѣжалъ оттуда и, освѣщая снѣгъ фонаремъ, принялся разсматривать, нѣтъ ли какихъ слѣдовъ возлѣ конюшни. Онъ обѣжалъ ее кругомъ, но слѣдовъ даже и не могло быть, ибо всякій слѣдъ тотчасъ же замѣтало снѣгомъ.
   -- Какіе теперь слѣды,-- галдѣла толпа,-- нешто возможно?..
   -- Они, воры-то, завсегда такую вьюгу поджидаютъ!-- замѣтилъ кто-то.
   -- Имъ теперь масляница!-- подхватилъ другой.
   Послышался хохотъ.
   А Живодеровъ все бѣгалъ, суетился и ахалъ.
   Наконецъ, онъ остановился и обратился къ толпѣ:
   -- Надо въ догонку скакать!-- крикнулъ онъ.
   Толпа было запротестовала, ссылаясь на вьюгу, но долговязый Ванятка выручилъ отца.
   -- Позвольте мнѣ, тятенька!-- вскрикнулъ онъ.-- Я вьюги не боюсь... Я живою рукой изловлю!
   И, не дождавшись отвѣта, обратился въ толпѣ:
   -- Семка! Васька! Гряшка!... Садись на лошадей, поѣдемъ всѣ!... Поди, всѣ-то не замерзнемъ... А мы безпремѣнно догонимъ,-- продолжалъ онъ, задыхаясь отъ волненія.-- Вѣдь, не пѣшкомъ же они воровать-то приходили, безпремѣнно на лошадяхъ, а лошади теперь у всѣхъ замореныя, тощія... Мы живо ихъ изловимъ, ей-Богу, тятенька!
   -- Ну, валяй!-- кричалъ Живодеровъ, ободренный надеждой разыскать жеребца.-- Догоните -- водкой угощу и денегъ дамъ!
   -- Живо, братцы!-- вскрикнулъ Ванятка. И немного погодя, цѣлая кавалькада, раздѣлившись на двѣ половины, поскакала на розыски жеребца.
   Когда мы возвратились во флигель, то въ "зальцѣ" готовы уже были для васъ двѣ постели, состоявшія изъ двухъ громадныхъ пуховиковъ, нѣсколькихъ подушекъ и теплыхъ байковыхъ одѣялъ.
   -- Ужь извините,-- говорилъ Живодеровъ,-- что на полу укладываю. Какъ бы въ кроватяхъ-то клоповъ не было...-- и, расшаркиваясь передъ нами, онъ пожалъ намъ руки, пожелалъ спокойной ночи и ушелъ за перегородку.
   Немного погодя мы съ капитаномъ утопали уже въ мягкихъ пуховикахъ. Мы потушили огонь, но заснуть, все-таки, долго не могли. У меня изъ головы не выходилъ Живодеровъ съ своими амбарами, наполненными хлѣбомъ, а у капитана, вѣроятно, предстоявшая продажа имѣнія.
   Ворочаясь съ боку на бокъ, старикъ тяжело вздыхалъ и охалъ, и замѣчалось по всему, что сонъ и покой были далеки отъ него. Наконецъ, онъ не выдержалъ и, повернувшись ко мнѣ, спросилъ шепотомь:
   -- Вы не спите?
   -- Нѣтъ.
   -- Что мнѣ дѣлать?-- прошепталъ онъ какимъ-то захватывавшимъ за сердце, болѣзненнымъ стономъ.-- Что мнѣ дѣлать? Я совершенно голову потерялъ...
   -- Неужели нѣтъ исхода?-- спросилъ я.
   -- Кромѣ Живодерова, никого! Ѣздилъ я въ Питеръ,-- продолжалъ онъ,-- кланялся, умолялъ, унижался... Доказывалъ, что цѣлыхъ четыре года у меня былъ недородъ хлѣба, а нынѣшній, пятый, совершенно голодный... И все ничего!... Глухи и нѣмы!... А, вѣдь, у меня семья!... Старшая дочь только что институтъ кончила... Бѣдная дѣвочка, вмѣсто отдыха, принялась за поиски уроковъ, но не могла найти... Искала мѣста гувернантки или бонны на самое хотя бы малое вознагражденіе, но всѣ эти мѣста заняты нѣмками, да швейцарками... Я все продалъ, что только можно было продать: лошадей, скотину; оставилъ только одну лошадь, да одну корову... Боже мой, Боже мой, что же мнѣ дѣлать? Вѣдь, я такой же голодающій, а такихъ, какъ я, тысячи... Почитайте, сколько имѣній продается...
   -- Вѣдь, у васъ, кажется, родственники были въ Петербургѣ, -- замѣтилъ я.
   Старикъ даже съ мѣста привскочилъ.
   -- Есть, есть... родная племянница, которую я на рукахъ няньчилъ... За богатымъ, очень богатымъ человѣкомъ... въ Питерѣ балы и банкеты задаютъ...
   -- Вотъ къ ней бы и обратились.
   -- Боже мой!-- воскрикнулъ онъ,-- былъ, былъ...
   -- Ну, что же?
   -- Въ Питерѣ сердца черствыя,-- проговорилъ онъ, вздохнувъ.-- Меня отлично приняли, по-родственному, перетащили даже изъ меблированныхъ комнатъ къ себѣ домой, обласкали, а потомъ... выручить изъ бѣды отказались!... Да, да, отказались!-- повторилъ онъ и тотчасъ же добавилъ:-- А въ тотъ же день въ какомъ-то загородномъ трактирѣ блины устроили! Наприглашали друзейэ пріятелей и на пятнадцати тройкахъ помчались за-городъ... Пригласили и меня...
   -- И вы ѣздили?
   -- Поѣхалъ. Думалъ, хоть подъ веселую руку помогутъ мнѣ... Впрочемъ, что я говорю,-- поспѣшилъ онъ поправиться,-- не мнѣ, мнѣ лично ничего не надо, а семьѣ моей... Но,-- прибавилъ онъ,-- жалость не коснулась ихъ черствыхъ сердецъ... и я поспѣшилъ покинуть Питеръ... Скажу вамъ больше,-- чуть не вскрикнулъ онъ,-- тамъ, въ Питерѣ, розыскахъ я нашего мѣстнаго магната... (и онъ назвалъ помѣщика-милліонера, сосѣда по имѣнію, всю жизнь свою проживавшаго за границей), описалъ ему свое бѣдственное положеніе, свою нужду, просилъ у него денегъ подъ вексель,-- понимаете ли?-- подъ вексель, а не милостыню, но... но и тамъ встрѣтилъ такое же черствое сердце.
   -- Въ такомъ случаѣ,-- замѣтилъ я,-- надо кончать съ Живодеровымъ.
   -- Но, вѣдь, это петля...
   -- Почемъ знать?
   -- Мертвая петля...
   -- Авось извернетесь... авось банкъ одумается.
   -- Авось Богъ смилосердится!-- добавилъ онъ и, уткнувшись лицомъ въ подушку, глухо зарыдалъ.
   Наконецъ, я уснулъ.
   Проспалъ я, вѣроятно, очень долго, потому что когда я проснулся, то въ щели ставень врывались уже утренніе лучи солнца. Все было тихо. Вѣтеръ не завывалъ въ трубахъ и не хлопалъ ставнями. Судя по этому и по солнечнымъ лучамъ, словно огненными шпагами пронзавшимъ полумракъ комнаты, можно было предположить, что метель утихла. Капитана уже не было. "Неужели я такъ крѣпко спалъ,-- подумалъ я,-- что даже не слыхалъ, какъ онъ уѣхалъ?" Но, услыхавъ за перегородкой его сдержанный говоръ, говоръ Живодерова, шелестъ бумаги и щелканье счетовъ, я догадался, что они трактуютъ о дѣлѣ. Чтобы не мѣшать имъ, я тихонько одѣлся и вышелъ на крыльцо. Тамъ, на крыльцѣ, я увидалъ жену Живодерова. Закутанная въ какую-то шубейку и съ головой, повязанной большимъ платкомъ, она смотрѣла вдаль и тревога ясно выражалась на ея старческомъ, сморщенномъ лицѣ.
   -- Сынка посматриваете?-- спросилъ я.
   -- Да, замѣшкался что-то,-- отвѣчала она.
   -- Боитесь?
   -- Еще бы!... Въ такую метель... Кабы знала, ни за что бы не пустила.
   -- Но, вѣдь, онъ не одинъ поѣхалъ,-- старался успокоить я старушку.
   -- Такъ-то такъ, а, все-таки... долго-ль до грѣха.
   Показался какой-то работникъ. Я подозвалъ его.
   -- Послушай-ка, голубчикъ,-- проговорилъ я, обращаясь къ нему,-- скажи ка моему ямщику, чтобы онъ за санями ѣхалъ.
   -- Ужь мы привезли ихъ,-- отвѣтилъ работникъ,-- насилу откопали.
   -- Ну?
   -- Какъ есть степью выровнила... Только по оглоблямъ и нашли.
   -- Такъ вели запрягать.
   -- Ладно.
   -- Какъ это,-- чуть не вскрикнула старушка, -- безъ чаю-то?... Нѣтъ, нѣтъ, какъ это возможно... Пожалуйте въ комнату, самоваръ кипитъ... Да, вѣдь, и капитанъ давно проснулись... Пожалуйте...
   Я направился въ комнату, но лошадей, все-таки, приказалъ запрягать.
   Въ "зальцѣ" все уже было убрано: пуховики были вынесены, ставни растворены и солнце яркимъ свѣтомъ наполняло комнату. Даже капитанъ съ Живодеровымъ сидѣли уже за столомъ и пили чай.
   -- Поздравьте!-- крикнулъ капитанъ, увидавъ меня.-- Петля накинута... Ни единой копѣйки не сбавилъ! Не пожалѣлъ!
   -- Кабы не жалѣлъ-то, и не далъ бы,-- проговорилъ Живодеровъ.-- Самъ знаешь, баринъ, какое ноньче время-то... Вѣдь, при такой нуждѣ, какую ноня каждый терпитъ, очень свободно на копѣйку рубль можно нажить. Конечно,-- продолжалъ онъ,-- я на это не соглашусь, потому... человѣкъ я совсѣмъ не такой, не Гришка какой-нибудь, не флейта, ну, а тѣ бы не задумались. Такъ-то, баринъ!
   Немного погоди мы распростились и я отправился домой. Утромъ успѣлъ пройти какой-то обозъ и дорога была настолько проторена, что тощія лошади свободно бѣжали въ притру сочку. Опять показались лошадиные трупы, лошадиные скелеты и опять невеселыя думы зашевелились въ головѣ. Только ярко свѣтившее солнце, блѣдно-голубое небо, да эта степь, разстилавшаяся кругомъ, словно обледенѣвшее море, нѣсколько смягчали эту тоску.
   -- А что Ванятка?-- спросилъ я ямщика.
   -- Какой Ванятка?
   -- Да сынъ Живодерова... Не возвращался?
   Ямщикъ даже расхохотался.
   -- Нѣтъ, теперь его собаками не сыщешь.
   -- Какъ такъ?
   -- Очень просто.
   -- Да, вѣдь, онъ жеребца разыскивать поѣхалъ.
   -- Была нужда... Станетъ онъ разыскивать... Нѣтъ,-- прибавилъ онъ,-- теперь его гдѣ-нибудь въ иномъ мѣстѣ ищи, въ веселенькомъ какомъ-нибудь...
   -- Развѣ онъ изъ такихъ?
   -- У! Сорви-голова!
   Только теперь я понялъ тотъ тревожный взглядъ и то безпокойство старушки-матери, которое утромъ выражалось на ея-лицѣ.
   Обогнали обозъ какой-то.
   -- Чего везете?-- крикнулъ я.
   -- Рожь.
   -- На продовольствіе?
   -- На продовольство.
   А немного погодя я въѣзжалъ уже въ то село, въ которомъ живу. Проѣзжая базарною площадью и поровнявшись съ трактиромъ, я вдругъ услыхалъ веселыя, шумныя пѣсни и еще болѣе веселые звуки гармоніи,.
   -- Вонъ онъ гдѣ, Ванятко-то вашъ!
   Въ это самое время дверь трактира распахнулась и на крыльцо выскочилъ Ванятка. На немъ былъ щегольской полушубокъ, каракулевая шапочка, а въ рукахъ гармонія.
   -- А!-- прокричалъ онъ, увидавъ меня.-- Здравствуйте!-- и тотчасъ же, снявъ шапку, прибавилъ:-- И пррроощайте!
   Выскочили какія-то бабы, дѣвки, подхватили его подъ руки и увели опять въ трактиръ.
   -- Вотъ онъ гдѣ жеребца-то нашелъ!-- проговорилъ ямщикъ и весело захохоталъ.

И. Саловъ.

"Русская Мысль", кн.I, 1892

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru