Савин Иван
Крымский этюд

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (отрывок из дневника)

  

И. Савин

Крымский этюд
(отрывок из дневника)

  
   Савин И. "Всех убиенных помяни, Россия...": Стихи и проза
   М., "Грифон", 2007
  
   ...Ходил сегодня в отдел юстиции, в подотдел актов гражданского состояния -- Евгению Степановичу понадобилась зачем-то копия метрической выписки. Сам он все время, как сумасшедший, бегает по городу в поисках достаточно веского поручительства -- вытягивает из Чека дочь-учительницу, обвиняемую в участии в украинской спилке, в петлюровском заговоре и еще в чем-то.
   Отдел юстиции, как и все почти отделы здешнего исполкома, помещается на Бульварной улице, 38, в доме бывшего городского головы Рыкова. С внешней стороны дом этот почти не изменился -- те же башенки со стрельчатыми и овальными окнами не то готического, не то купеческого стиля, те же "дорийские" колонны на веранде, кованая чугунная решетка. Но зато внутри -- какая мерзость запустения! Даже не запустения, а сознательно, планомерно проводимого разрушения. Обои во всех комнатах оборваны и свешиваются вниз, оголяя белые языки стен; все потолки и стены истыканы пулями; редко встретить целое, не склеенное полосками бумаги, стекло; о мягкой мебели и говорить нечего, -- плюш и кожа пошли на "галифу" и куртки, а деревом топят печи.
   К десяти часам утра я стоял уже в длинной очереди. В глубине большой комнаты за огромным столом сидело человек шесть писцов, за маленьким -- все время зевавший, полный мужчина, очевидно -- делопроизводитель, наклонив голову набок и высунув язык, медленно водил пером по небольшому клочку бумаги и время от времени широко расчеркивался. У окна трещала машинка.
   Невзирая на обширный плакат: "Курить, плевать на пол, грызть семечки и громко разговаривать -- строго воспрещено", только два человека не держали во рту папиросы. Остальные курили вовсю -- кто махорку, кто турецкий, причем передние пытались попасть дымом в лицо напудренной донельзя машинистки; барышня закрывала лицо руками, смеялась и изредка картавила, стараясь казаться строгой: "Товагищи, пгошу вас пегестать, вы мне мешаете габотать!"
   Стоявший за мной мальчишка исписывал стену своей фамилией, высовывая язык и наклоняя набок голову, совсем как делопроизводитель. У противоположной стены спала на полу женщина с корзиной. Мальчишка иногда отрывался от своей работы и бросал в нее бумажными шариками, но та продолжала сладко спать.
   Очередь продвигалась медленно. Часам к двенадцати впереди меня стояло еще одиннадцать человек, не считая спящей торговки, которая пришла раньше всех.
   Заболели ноги, и я взобрался на широкий подоконник, где уже сидели те двое, что не курили, -- один в полушубке, другой в бобриковой поддевке, подпоясанной ремнем. Разговор они вели шепотом, но он показался мне интересным, и я начал прислушиваться к свистящей смеси русских и украинских слов.
   -- Ну-у, брехня! -- протянула поддевка.
   -- Побый мене Бог, правду кажу! -- уверял полушубок. -- Спытай-те Омельку, вин сам бачив!
   -- Так как же так вышло? -- недоумевала поддевка.
   -- А ось як: прышла у город бумага, що так мол и так: в таким-то сели в приюте объявывся сап -- коняча така хвористь -- и уси диты щось билыне пьятыдесяты -- заболили, так що робыть? А воны -- полушубок слегка махнул рукой в сторону не то делопроизводителя, не то писцов -- и пышуть: хворысть ця ныяк неизлечимая, потому по гыгыныческим соображеньям -- разстреляты! И що ж вы думаете? Раз-стрилялы!
   -- Кто? Свои мужики?
   -- Ни, з городу. Приихали з городу чекысты и усих дитей...
   В это время мимо нас прошел, громко звеня шпорами, высокий военный с вышитой золотом лирой и несколькими красными квадратиками на левом рукаве английской офицерской шинели, как объяснил кто-то потом -- по чину равный начальнику красной дивизии. За ним шла молодая, улыбающаяся женщина в котиковой шубке и с чудными бриллиантами в ушах. Даже зимнее тусклое солнце тысячами огней вспыхнуло в них. Рядом с ней бежал на цепочке крошечный шпиц.
   Начальник дивизии без всякой очереди подошел к столу и спросил отрывисто:
   -- Подотдел актов гражданского состояния?
   -- Да, -- ответил делопроизводитель, слегка приподымаясь и комкая бумажку, на которой он так долго расчеркивался. -- Что угодно?
   -- Жениться хочу. Вот -- моя жена, -- жест в сторону молодой женщины, -- запишите нас, только поживее, спешу. Конечно, без всяких там церквей, по-граждански.
   Мы все заволновались.
   -- В очередь! Станьте в очередь! Почему все ждут, а вы лезете вперед.
   Военный оглянулся назад и проговорил сквозь зубы:
   -- На фронте лез на смерть без очереди и тут лезу!
   -- Ваши документы, товарищ!
   Делопроизводитель склонился над поданными ему бумагами. Через минуту лицо его выразило недоумение, потом расползлось в улыбку, и он снова обратился к начальнику дивизии:
   -- Но позвольте, товарищ, ведь женщина эта, то есть ваша жена, -- замужем. Вот в этом паспорте, выданном еще при старом режиме, сказано ясно: жена гвардии ротмистра такого-то... Надо сначала развестись, а потом...
   Военный с досадой прервал его:
   -- Муж ее помер. В земле уже, поди, сгнил, а вы, товарищ, со своими глупостями лезете, черт вас знает!
   -- Не глупости, а так требуется, -- обиделся совработник. -- Вы, конечно, можете жить вне брака, это ваше дело, но по декрету в таких случаях необходим развод, как я уже говорил, или доказательство смерти первого...
   Начальник дивизии подозвал женщину с собакой.
   -- Лида, вот скажи ему -- помер он или живой?
   -- Муж мой умер, умер, -- мило улыбаясь, закивала головой дама, и бриллианты опять вспыхнули, как звезды, -- недавно, правда, но умер. Уверяю вас, я не лгу!
   -- Госпожа, -- начал было, галантно склоняясь, делопроизводитель, но сразу осекся. В очереди засмеялись. Мальчишка, исписавший своей фамилией всю стену и теперь принявшийся за двери, крикнул: "Господа -- в Черном море!" -- То есть, виноват, -- товарищ, -- продолжал смущенно делопроизводитель, -- я, конечно, не имею права. Прошу предъявить форменные доказательства.
   Начальник дивизии потерял всякое терпение.
   -- А если я вам скажу, что я сам его укокошил? Понимаете, вот этим самым револьвером, -- хлоп! И нет! Что вы скажете?
   В комнате сразу стало тихо. Мы все подошли ближе к столу, напряженно вглядываясь в эту странную группу. Дама в котиковой шубке вынула из шелкового мешочка пилочку для ногтей и занялась маникюром, по-прежнему ласково улыбаясь. Машинистка перестала стучать на своем "ундервуде" и, открыв беззубый рот, смотрела на стоявшего с достоинством поднявшего голову военного. Даже мальчишка протиснулся вперед.
   -- Пусть так, -- сказал, наконец, пришедший в себя делопроизводитель, -- но все же представьте доказательства.
   Тогда начальник дивизии вынул из бокового кармана какую-то бумагу и сердито бросил ее на стол.
   -- Читайте!
   -- Дано сие, -- начал вполголоса делопроизводитель, -- Крымским ревкомом товарищу, -- следовала фамилия, имя и отчество молодой женщины, -- в том, что муж ее, бывший ротмистр гвардии... действительно расстрелян Симферопольской чрезвычайной комиссией 29 ноября 1920 года в городе Симферополе на даче Крымтае-ва, что подписями и приложением печати удостоверяется...
   -- А я, -- вставил начальник дивизии, -- комендант Симферопольской комиссии. Вот -- из бумаг видно. Ну, сам и расстрелял, в штаб Духонина отправил. Палач был трудового народа и гвардейский контрреволюционер, душегуб. Вот и все.
   Делопроизводитель собрал разбросанные по столу бумаги.
   -- Брачное свидетельство будет готово часа через два. Зайдите к этому времени или обождите здесь, если хотите.
   Начальник дивизии щелкнул шпорами и вышел, придерживая рукой блестящий палаш. За ним ушла и молодая женщина. Опять мелькнуло как-то удивительно мило и нежно улыбающееся лицо, вспыхнули звезды в ушах, проплыла волна дорогих духов, пробежал крошечный шпиц с большим красным бантом на ошейнике. Ни тени жесткости или безумия не заметил я в этой улыбке -- это была немножко капризная, немножко безвольная улыбка избалованного ребенка.
   -- Да-а, -- вздохнул делопроизводитель, вынимая какую-то бумагу из шкапа, -- бывает. Ну-с, кто следующий?
   Мы все опять выстроились в затылок, только поддевка и полушубок продолжали сидеть на окне и разговаривали, теперь уже громко.
   -- Морда, истинно слово, кирпича просит, -- сказала поддевка.
   -- Вин то ще ничого, -- отозвался полушубок, -- сразу видно, що за птыца, их до черта теперь развелось. А -- баба, баба! Таких вишать треба або топить, як собак!

(Жизнь. Ревель, 1922. 26 июля. No 76)

  
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru