Сементковский Ростислав Иванович
Смерть сановника

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

СМЕРТЬ САНОВНИКА.

(Очеркъ).

   Князь уѣзжалъ по Николаевской дорогѣ съ 8-ми часовымъ курьерскимъ поѣздомъ въ свое приволжское имѣніе. Стоялъ іюньскій ясный и теплый вечеръ; но на платформѣ, не особенно людной, все виднѣлось въ какомъ-то полусвѣтѣ, съ которымъ пріятно гармонировали отсутствіе суеты, мѣрный, спокойный говоръ уѣзжавшихъ и провожавшихъ, темная масса поѣзда, стоявшаго уже наготовѣ, и высокій, сводчатый навѣсъ надъ нимъ. Все было внушительно, чинно, дышало внутреннею силой, избѣгающею рѣзкаго звука, порывистаго движенія.
   Князь вошелъ въ купэ и занялъ мѣсто у открытаго окна, возлѣ котораго толпилась группа лицъ, его провожавшихъ. У самаго окна стояла его племянница, пожилая, слегка сгорбленная дама въ скромной темно-лиловой шляпѣ нѣсколько старомоднаго фасона. Она молча поглядывала на князя, отвѣчавшаго ей по временамъ легкою улыбкой, чуть замѣтно оживлявшею его старческое лицо. Тутъ же находился генералъ-адъютантъ чрезвычайно внушительнаго вида, высокій, прямой, сѣдой, съ николаевскою осанкой. Въ сторонкѣ бесѣдовали между собой нѣсколько дамъ и мужчинъ, принадлежавшихъ, очевидно, къ высшему свѣту; они иногда поглядывали на князя, но лишь изрѣдка перекидывались съ нимъ мимолетнымъ замѣчаніемъ.
   Генералъ-адъютантъ слегка нагнулся къ окну.
   -- Oh oui! Vous vous êtes éreinté, cher prince. Reposez-vous maintenant,-- проговорилъ онъ тихо.
   Затѣмъ, приблизивъ голову уже къ самому уху князя, онъ прибавилъ:
   -- Vous savez: l'on а besoin de vous!
   На тщательно-выбритомъ лицѣ князя промелькнула не то улыбка, не то легкая тѣнь разочарованія, когда онъ отвѣтилъ:
   -- Je tâcherai, chéri, je tâcherai...
   Раздался послѣдній звонокъ. Генералъ-адъютантъ отступилъ на шагъ. Князь перекрестилъ свою племянницу, которая какъ бы украдкою поцѣловала его мягкую холеную руку. Затѣмъ онъ обмѣнялся рукопожатіями съ генералъ-адъютантомъ и остальными провожавшими его лицами. Все это дѣлалось не спѣшно, какъ будто не могло быть сомнѣнія, что поѣздъ не тронется съ мѣста раньше, чѣмъ не окончится сцена прощанія. И дѣйствительно, только въ тотъ моментъ, когда князь привѣтливо кивнулъ какому-то элегантному молодому человѣку, стоявшему изъ скромности позади всѣхъ остальныхъ, послышался какъ бы издалека глухой, протяжный свистъ локомотива, и поѣздъ тронулся плавно, безъ всякаго толчка, еле чувствительно, словно не желая нарушить гармоніи этой прощальной сцены людей, знавшихъ себѣ цѣну и привыкшихъ къ внѣшнему почету. Племянница вынула платокъ и замахала имъ вслѣдъ удалявшемуся поѣзду. Жандармъ бойко взялъ подъ козырекъ, неподвижно глядя на продолжавшаго стоять у окна князя, на котораго были устремлены и взоры большинства находившихся на платформѣ лицъ, успѣвшихъ уже проститься съ уѣзжавшими пріятелями, родственниками или знакомыми. Князь же прощался со всѣми привѣтливо, легкимъ наклоненіемъ головы, пока поѣздъ, миновавъ платформу, не понесся на полныхъ парахъ въ полусвѣтлую вечернюю даль.
   Когда промелькнули желѣзно-дорожныя строенія и поѣздъ выбрался на просторъ, князь повернулся и увидалъ стоявшаго за нимъ камердинера Ивана. Онъ велѣлъ ему приблизиться и сдѣлалъ кое-какія распоряженія насчетъ чая и постели.
   -- Ты самъ, впрочемъ, все знаешь,-- прибавилъ онъ въ заключеніе.-- Служишь у меня давно: въ этомъ мѣсяцѣ стукнетъ, кажется, двадцать лѣтъ.
   -- Точно такъ, ваше сіятельство,-- лаконически отвѣтилъ слуга, ничѣмъ не проявляя радости по поводу оказаннаго ему вниманія: ни одинъ мускулъ его жирнаго лица съ рыжими бакенбардами не дрогнулъ.
   -- Ну, ступай себѣ,-- промолвилъ князь утомленнымъ голосомъ, и слуга вышелъ изъ купэ.
   Оставшись одинъ, князь грузно опустился на мягкое сидѣнье. Глядя въ окно, онъ правою рукой машинально открылъ положенный камердинеромъ на сосѣдній столикъ чемоданчикъ и вынулъ изъ него книгу -- послѣдній романъ Золя. Развернувъ ее, онъ взглянулъ на одну страницу, перевернулъ ее, началъ читать въ другомъ мѣстѣ, но ему не читалось, и онъ положилъ книгу на столикъ рядомъ съ чемоданчикомъ.
   "Vous vous êtes éreinté, cher prince,-- повторилъ онъ фразу своего друга, генералъ-адъютанта.-- Да, да, я еще никогда не чувствовалъ себя такимъ утомленнымъ".
   Онъ сталъ мысленно перебирать все, что сдѣлалъ за послѣдніе мѣсяцы. Затянулись же засѣданія государственнаго совѣта въ этомъ году. Уѣхалъ бы раньше, да нужно же было заболѣть Павлу Петровичу! А тутъ эти законопроекты! Кто бы ихъ провелъ, особенно теперь?
   Опять какая-то мимолетная улыбка промелькнула по его лицу. Онъ скрестилъ свои мягкія руки на колѣнѣ и продолжалъ смотрѣть въ окно.
   "По утрамъ, когда встаю,-- вотъ когда la fatigue vous suffoque. Et parfois ces éblouissements et étincellements à ne rien voir. Доктора говорятъ: въ деревнѣ все пройдетъ. Посмотримъ. Но въ Ольгино я поѣхалъ бы и безъ ихъ совѣта. Никогда еще не хотѣлось такъ увидѣть родное гнѣздо. Сорокъ лѣтъ не былъ... Сорокъ лѣтъ!"
   Поѣздъ мчался на всѣхъ парахъ. Князь снялъ мягкую сѣрую фетровую шляпу и, откинувшись головой на спинку кресла, точно застылъ. Бритое его лицо казалось въ вечернемъ полусвѣтѣ особенно блѣднымъ, а тонкія губы -- совершенно безкровными; на высокомъ лбу, слабо оттѣненномъ остатками сѣдыхъ волосъ, выступали синеватыя жилки. Онъ казался мертвецомъ, но по лицу его, на этотъ разъ вполнѣ явственно, промелькнула прежняя улыбка или, скорѣе, тѣнь разочарованія, затаеннаго, глубокаго.
   "L'on а besoin de vous,-- прошептали его тонкія губы.-- Sans vous l'on ne saurait que faire!"
   Поѣздъ летѣлъ, какъ стрѣла, плавно разсѣкая воздухъ и гремя надъ мостами. Скрывавшаяся въ немъ сила теперь прорвалась, и страшно было подумать: что, если онъ натолкнется на какое-нибудь препятствіе,-- все раздавитъ, размозжитъ, уничтожитъ?...
   Улыбка на лицѣ князя замѣнилась выраженіемъ холоднаго безучастія. Онъ изрѣдка открывалъ глаза, и тогда сквозь золотыя очки вспыхивала искра тонкаго, проницательнаго ума. Затѣмъ глаза опять закрывались, и снова безжизненнымъ, мертвенно-блѣднымъ казалось его лицо.

-----

   Князь раннимъ утромъ (онъ вставалъ всегда очень рано) сидѣлъ въ гостиной своей приволжской усадьбы передъ большимъ пояснымъ портретомъ миловидной дѣвушки. Онъ смотрѣлъ на портретъ сквозь золотыя очки, слегка жмуря глаза, и, казалось, долго не могъ оторвать отъ него взора. "Сорокъ лѣтъ,-- повторялъ онъ мысленно,-- тогда и теперь, теперь и тогда. Все измѣнилось, но она не измѣнилась, потому что умерла. Люди бальзамируютъ умершихъ. Pourquvi faire? La mort elle-même graves pour toujour dans notre mémoire l'image de ceux, que nous aimons..."
   Князь грустно улыбнулся собственному афоризму, но продолжалъ смотрѣть на портретъ. Онъ сличалъ, провѣрялъ. Похожъ ли портретъ на образъ, сохранившійся въ его душѣ? Нѣтъ, художнику (князь опять улыбнулся: какіе ужь тогда были художники!) не удалось схватить основное выраженіе лица, то, что называется душою человѣка. Но онъ все продолжалъ сличать, провѣрять. Мысль его, очевидно, съ трудомъ могла оторваться отъ милаго ему въ эту минуту прошлаго. Наконецъ, онъ отвелъ взоръ отъ портрета и началъ внимательно осматривать комнату: все было по-старому, какъ тогда, сорокъ лѣтъ тому назадъ. Распоряженіе его, чтобы все хранилось въ прежнемъ видѣ, строго соблюдалось: актеры исчезли, но сцена не измѣнилась, только выцвѣла, полиняла, пріобрѣла старомодный оттѣнокъ...
   Все та же мебель краснаго дерева, тотъ же круглый столъ, даже прежняя лампа, а надъ нею...
   Князь быстро всталъ и приблизился къ столу, чтобы посмотрѣть на другой портретъ, висѣвшій на противуположной стѣнѣ.
   "Bonne mère!-- неслышно прошептали его тонкія губы.-- Bonne mère!-- повторилъ онъ, и воспоминанія новою волной нахлынули на него.-- Te voilà fatiguée... Ты отдыхаешь минуточку, одну только минуточку, чтобы кое-что сообразить, и затѣмъ съ новыми силами приняться за свои вѣчныя хлопоты по хозяйству. Michel, подойди! Mon bon garèon. Aujourd'hui tu as été sage: tu le seras toujours,-- n'est-ce pas, cher enfant?"
   Да, она прерывала свои хлопоты по хозяйству, только чтобы любоваться имъ, чтобы поласкать его. Съ тѣхъ поръ, какъ умеръ отецъ, она любила только его и Ольгино... Быть можетъ, даже Ольгино больше, чѣмъ его. Сильна была эта любовь, но какъ она развилась въ ней?
   Князь точно никогда въ жизни еще не задавался этимъ вопросомъ,-- съ такимъ интересомъ мысль его теперь останавливалась на немъ. Любовь къ Ольгину была несомнѣнно преобладащею страстью матери. Князь анализировалъ это чувство и, въ то же время, спрашивалъ себя, почему онъ не унаслѣдовалъ его отъ матери?
   Дочь сосѣдняго помѣщика, она выросла въ деревнѣ, затѣмъ родители повезли ее въ Москву, чтобы выдать замужъ, и выдали прекрасно, составили ей блестящую партію. Значительная разница въ лѣтахъ между нею и мужемъ не могла служить препятствіемъ: съ одной стороны богатство, княжескій титулъ, блестящія связи и родня, слава бывшаго великосвѣтскаго льва, героя военныхъ подвиговъ; съ другой -- эта разница въ лѣтахъ, къ тому же, скрашенная все еще очень представительною и изящною наружностью. Но, тѣмъ не менѣе, годы сдѣлали свое: отцу уже не жилось въ столицѣ; онъ попросился въ отставку и повезъ молодую жену послѣ всего двухлѣтней жизни въ столичной свѣтской сутолокѣ въ деревенскую глушь, въ Ольгино. Этотъ переходъ отъ столичнаго блеска къ деревенскому уединенію, однако, нисколько не опечалилъ и не разстроилъ молодой жены. Она, вѣдь, выросла въ деревнѣ: ей пріятнѣе было быть первой въ деревнѣ, чѣмъ одной изъ многихъ въ свѣтѣ, при дворѣ. Кромѣ того, она искренно полюбила мужа, всегда ровнаго, привѣтливаго, отдыхавшаго съ наслажденіемъ въ деревенской тиши отъ шума, чада, безцѣльной суеты великосвѣтскаго общества и блестящей военной карьеры. Мужъ отдыхалъ; но она не отдыхала. Напротивъ, это была жизненная натура, искавшая осмысленной дѣятельности въ привычной и свойственной ей средѣ. Ольгино въ ея рукахъ превращалось въ прелестный уголокъ. Надо было много любви, много вкуса и подчасъ много практичности, чтобы изъ довольно запущеннаго имѣнія создать маленькій прелестный мірокъ, цвѣтущій, теплый, доставлявшій отраду глазу и вкусу, поражавшій благосостояніемъ, нѣжившій своею красотой и осмысленностью разумнаго и дѣльнаго управленія. О, да, можно было отдыхать и наслаждаться въ такомъ земномъ раѣ, все болѣе разцвѣтавшемъ благодаря попеченіямъ молодой и миловидной жены, придававшей ему еще болѣе прелести своею изящною личностью, своею стойкою домовитостью, своимъ любовнымъ отношеніемъ къ мужу, сыну и къ хозяйству.
   "Bonne mère!" -- повторилъ князь любовно.
   Однако, отецъ причинилъ ей вскорѣ большое горе: онъ умеръ. Но, втянувшись въ жизнь вѣчно-хлопотливой и озабоченной хозяйки, полюбивши Ольгино, сроднившись съ нимъ, какъ съ твореніемъ собственныхъ рукъ, какъ съ дѣтищемъ, рожденнымъ въ мукахъ безконечныхъ заботъ и хлопотъ, поглотившихъ почти всѣ ея помыслы и чувства, она, несмотря на постигшее ее горе, не опустила рукъ и продолжала съ прежнею энергіей свое хозяйственное дѣло, незамѣтно превратившееся для нея въ жизненную задачу. Сквозь призму этой жизненной задачи она стала смотрѣть на все. Воспитаніе сына стало ей представляться также не иначе, какъ подготовленіемъ къ принятію наслѣдства, надъ пріумноженіемъ и украшеніемъ котораго она такъ дѣятельно и любовно трудилась. Что могло въ жизни быть дороже Ольгина, этого гнѣздышка, свитаго ея любящею рукой, теплаго, уютнаго, родимаго? Только подчиняясь настойчивымъ совѣтамъ друзей и родныхъ, заботившихся о карьерѣ будущаго владѣльца Ольгина и полагавшихъ, что ему необходимо получить образованіе въ столицѣ, въ привилегированномъ учебномъ заведеніи, она, скрѣпя сердце, согласилась послать его въ Петербургъ и... предпочла разлуку съ сыномъ, но съ Ольгинымъ не разсталась. Такъ онъ одинъ попалъ въ водоворотъ столичной жизни, который его скоро увлекъ, наполнилъ его умъ и сердце новыми впечатлѣніями, стремленіями, надеждами. Деревня стала представляться ему чѣмъ-то наивнымъ, старосвѣтскимъ, скучнымъ. Bonne mère и Ольгино были почти забыты...
   Но наступилъ моментъ, когда ея мечта, казалось, могла осуществиться. Это было въ то время, когда онъ кончалъ курсъ. Пріѣхавъ на лѣтніе каникулы въ Ольгино, онъ засталъ мать уже не одну: въ домѣ поселилась пріемышъ bonne mère, сирота-дѣвушка, дочь сосѣдняго помѣщика. Мать взяла въ свое управленіе ея имѣніе и пріютила у себя дѣвушку. Только впослѣдствіи, впрочемъ, а не тогда, князь себѣ уяснилъ, что тутъ былъ цѣлый обстоятельно задуманный планъ, клонившійся къ тому, чтобы прикрѣпить навсегда наслѣдника Ольгина къ родному гнѣзду. Даже теперь, когда онъ вспоминалъ воспитанницу матери, случайно называвшуюся Ольгой и этимъ какъ бы предназначенную стать хозяйкой Ольгина,-- даже теперь онъ не могъ не признать, что выборъ матери былъ очень удаченъ. О, у bonne mère было много чутья, много вкуса!
   Сколько онъ видѣлъ съ тѣхъ поръ красивыхъ и обворожительныхъ женщинъ, но ни одна не произвела на него такого устойчиваго впечатлѣнія, какъ эта избранная ею дѣвушка. Простота, умъ, задушевность, миловидность, нравственная чистота,-- все это сливалось въ образъ, который постоянно живъ былъ въ его душѣ и который воскресъ съ новою силой теперь, когда онъ послѣ сорокалѣтняго отсутствія посѣтилъ родныя мѣста.
   Князь повернулся и снова сталъ присматриваться къ портрету на противуположной стѣнѣ. На него повѣяло свѣжестью молодости, его душу обдало тепломъ, задушевностью, обаяніемъ роскошнаго весенняго утра, которое не повторяется, сверкнетъ, лучезарно освѣтитъ всю жизнь и затѣмъ не меркнетъ только въ воспоминаніяхъ. Да, онъ никогда больше въ жизни не любилъ. Des amourettes, oui, mais plus d'amour...
   А тогда? Тогда, въ эти незабвенные дни молодости, образъ дѣвушки, такъ прочно запечатлѣвшійся въ его душѣ, обворожилъ его, заставилъ его -- увы, на одну секунду -- подумать, что все, что его плѣняло, забавляло, поглощало тамъ, въ Петербургѣ, не можетъ дать ему счастья, не можетъ наполнить его жизнь. Онъ чуть-было не промѣнялъ столицу на деревню, блестящую карьеру, ожидавшую его въ свѣтѣ, на уединенную жизнь въ приволжскомъ захолустьѣ. Да, мечта bonne mère была близка къ осуществленію.
   Но она не осуществилась. Бѣдная bonne mère!
   Молодость взяла свое. И онъ, "мятежный", искалъ "бурь, какъ будто въ буряхъ есть покой". Какого же рода бурь онъ искалъ и что заставляло его искать ихъ? Какъ ясно онъ отвѣчалъ себѣ теперь на этотъ вопросъ! Онъ подчинялся одному чувству, одному основному стремленію: онъ былъ уже рабомъ столицы. Прозябать въ деревнѣ, когда тамъ, въ Петербургѣ, жизнь бьетъ ключомъ, когда его товарищи мечтаютъ о карьерѣ, о громкой дѣятельности на глазахъ у всей Россіи, о лаврахъ на разнообразныхъ поприщахъ, когда все его воспитаніе приготовило его къ стяжанію этихъ лавръ, когда впереди была слава, и блескъ, и женская любовь, не мѣщанская, не деревенская, а упоительная, сверкающая остроуміемъ, плѣняющая утонченнымъ вкусомъ,-- такая любовь, о которой мечтаютъ поэты,-- когда душа жаждала чего-то необычайнаго и все казалось возможнымъ, когда кровь кипѣла,-- въ такой моментъ похоронить себя въ Ольгинѣ, да это было бы самоубійствомъ! Вотъ настроеніе, заставившее его, хотя и не безъ внутренней борьбы, отречься отъ Ольгина, пойти наперекоръ желаніямъ bonne mère, бросить дѣвушку, которую онъ полюбилъ и которая успѣла уже полюбить его, и, порвавъ навсегда съ деревней, очертя голову броситься въ столичный омутъ. Это настроеніе постепенно приняло опредѣленную, ясную форму; оно кристаллизировалось въ тяжелую глыбу, подавившую всю его жизнь.
   "Бѣдная bonne mère, нѣтъ, мечта твоя не осуществилась... Michel n'а pas été sage..."
   Князь снова печально улыбнулся и окинулъ всю комнату долгимъ взглядомъ. Ему, видимо, не хотѣлось разставаться съ нею и со всѣми этими воспоминаніями. Они не только прельщали его своею свѣжестью, но съ новою силой предлагали ему неразрѣшенный вопросъ...

-----

   На верандѣ его ожидалъ утренній кофе. Камердинеръ Иванъ стоялъ поодаль. Князь сперва махнулъ ему рукой, желая остаться одинъ. Но затѣмъ, передумавъ, окликнулъ слугу.
   -- Иванъ!
   Тотъ приблизился.
   -- Есть кто-нибудь?
   -- Управляющій, ваше сіятельство.
   -- Потомъ, не теперь.
   -- Слушаю-съ.
   Камердинеръ ушелъ. Да, потомъ, не теперь,-- только не теперь. Всецѣло находясь подъ впечатлѣніемъ воспоминаній, навѣянныхъ на него обстановкой, князь налилъ себѣ кофе, хлебнулъ, но отставилъ чашку. Затѣмъ наскоро допилъ ее, всталъ, направился къ выходу въ садъ, но остановился, пораженный красотою утра.
   Вокругъ было тихо. Все ожидало наступленія жаркаго лѣтняго дня. На небѣ не было ни одного облачка. Солнце ярко освѣщало безконечную панораму. Направо разстилался вдоль нагорнаго берега Волги городъ съ домами, окруженными зеленью цвѣтниковъ, кустовъ, деревьевъ. Зелень отсутствовала только въ центрѣ города, гдѣ столпились бѣлые дома съ красными крышами. Остальные дома и постройки были разбросаны въ живописномъ безпорядкѣ на большомъ пространствѣ, и нѣкоторые изъ нихъ тянулись до самаго парка Ольгина. По ту сторону рѣки зеленѣли еще свѣжею зеленью безконечные луга, терявшіеся въ необозримой дали. Необозримо было и водное пространство; широкое раздолье великой рѣки манило, поражало, опьяняло...
   -- Какъ хорошо!
   Но отъ этой шири, отъ этого яркаго свѣта у него закружилась голова. Онъ прислонился плечомъ къ косяку двери и закрылъ глаза. Такъ онъ стоялъ долго неподвижно. Онъ хотѣлъ любоваться видомъ, но не могъ: въ глазахъ у него рябило, огненные круги мѣшали ему смотрѣть и наполняли его душу смутнымъ страхомъ, тревожнымъ предчувствіемъ. Но, въ то же время, внутренній голосъ ему говорилъ: "Нѣтъ, не можетъ быть". Среди этой роскошной природы, среди этого избытка жизни и силъ мысль о близкой смерти казалась ему невѣроятной, чудовищной.
   Дѣйствительно, онъ скоро оправился, открылъ глаза, огненные круги исчезли, и вновь роскошная природа окружала его, манила, опьяняла. Онъ сталъ внимательнѣе всматриваться въ ландшафтъ и бросилъ взглядъ налѣво. Внизу, на нѣкоторомъ разстояніи отъ него, виднѣлись куполы церкви въ густой зелени парка.
   "Тамъ наша усыпальница,-- подумалъ князь.-- Тамъ лежитъ матушка. Тамъ и она. Въ порядкѣ ли могильныя плиты? Сорокъ лѣтъ, и я не выбралъ минуты, чтобы взглянуть на нихъ, даже ни разу не освѣдомился, цѣлы ли онѣ".
   Князь не трогался съ мѣста. Онъ все еще не могъ оторвать глазъ отъ разстилавшагося передъ нимъ чуднаго вида. Но не одна красота природы дѣйствовала на него. Въ немъ снова пробуждалось и чувство любопытства. Все ли осталось по-старому? Какія перемѣны произошли въ этомъ уголкѣ съ тѣхъ поръ, какъ онъ съ нимъ простился? Въ самомъ домѣ все сохранилось въ неизмѣнномъ видѣ; но паркъ, но городъ, но деревня?...
   Онъ взглянулъ на паркъ. Тѣнистъ онъ былъ попрежнему; дорожекъ, повидимому, не прибавилось. Но что это за крыша тамъ виднѣется направо? И какъ городъ приблизился! Рядъ, правда, еще разбросанныхъ домовъ какъ бы врѣзался въ паркъ, который въ этомъ направленіи сильно порѣдѣлъ. "Ахъ, да,-- припоминалъ князь,-- вѣдь, я самъ разрѣшилъ открыть эту часть парка городскимъ жителямъ для прогулокъ и даже устроить эстраду для музыки. Тишина Ольгина теперь по вечерамъ нарушается... Музыка, толпа... La marée démocratique envahit tout... Кажется, управляющій даже просилъ о разрѣшеніи построить театръ въ паркѣ... Да, да, припоминаю..."
   И князь вдругъ круто повернулъ налѣво. Черезъ церковь онъ взглянулъ на деревушку, ютившуюся въ оврагѣ. Тѣ же соломенныя крыши; кажется, столько же дворовъ, сколько ихъ было тогда. Тутъ, вѣроятно, все осталось по-старому. Увеличилось ли въ этой мѣстности количество пахотной земли? Судя по статистическимъ даннымъ, Вѣроятно, нѣтъ. Помѣщичье хозяйство! А крестьяне...
   И князь вспомнилъ одинъ изъ губернаторскихъ отчетовъ сосѣдней губерніи, прочитанный имъ недавно и сильно его поразившій, несмотря на то, что и другіе губернаторскіе отчеты рисовали довольно мрачную картину. "Дурное крестьянское хозяйство всѣхъ поражаетъ... Народъ очень разстроился... Тридцать лѣтъ тому назадъ губернія давала 20 милліоновъ четвертей; теперь даже при весьма хорошемъ урожаѣ только 13 милліоновъ". Значитъ, регрессъ, да еще какой!
   Князь сталъ медленно спускаться по широкимъ ступенямъ террасы. На этотъ разъ по его лицу уже совершенно ясно скользнула саркастическая улыбка, когда онъ, миновавъ садъ, вышелъ въ паркъ и, направляясь тихою поступью къ церкви, снова повторилъ:
   "Sans vous l'on ne saurait que faire..."
   Безъ него! Да знаетъ ли кто-нибудь, какъ онъ прожилъ свою жизнь,-- нѣтъ, не то. Его жизнь, конечно, всѣмъ извѣстна во всѣхъ подробностяхъ, даже въ такихъ, до которыхъ, въ сущности, никому нѣтъ никакого дѣла. Не даромъ онъ -- государственный дѣятель, сановникъ, имя котораго будетъ занесено въ исторію. Но знаетъ ли кто-нибудь внутренніе мотивы его дѣятельности: чувства, мысли, истинныя побужденія?

-----

   Князь направился прямо къ церкви. Ему пришлось идти по дорожкѣ, заросшей съ обѣихъ сторонъ жасминомъ и акаціями, образовавшими густую изгородь. Все это было въ цвѣту; природа благоухала, но кругомъ не было слышно ни звука: только попутчикъ, перелетая съ одной стороны дорожки на другую и какъ бы заманивая князя въ глубь парка, изрѣдка насвистывалъ свое: "Фюитъ-чикъ-чикъ-чикъ, фюитъ-чикъ-чикъ-чикъ".
   Слишкомъ сорокъ лѣтъ князь жилъ, повидимому, сознательною жизнью, осмысленно исполнялъ сложныя порученія, какъ лицо подчиненное, самъ руководилъ другими, направлялъ, приказывалъ, писалъ проекты, задумывалъ и проводилъ реформы, придерживался очень опредѣленныхъ принциповъ, такъ что всѣми признавался человѣкомъ необыкновенно стойкихъ убѣжденій, и, тѣмъ не менѣе, онъ долженъ былъ сознаться передъ самимъ собою, что дѣятельность его, эта выдающаяся дѣятельность, обратившая на себя вниманіе всей Россіи и доставившая ему репутацію искуснаго государственнаго человѣка, очень долго отличалась непродуманностью, вытекала изъ мотивовъ и соображеній, которыя были для него чѣмъ-то наноснымъ, чѣмъ-то внѣшнимъ, не составляла потребности лучшей части его духовнаго "я" и не вызывалась сколько-нибудь глубокимъ изученіемъ условій, въ которыя поставлена Россія.
   Теперь, въ эту минуту, когда онъ послѣ сорокалѣтней разлуки опять былъ на родинѣ, какъ живо представлялись ему тѣ чувства, то настроеніе, съ которыми онъ вступалъ въ жизнь, на тотъ длинный путь административной службы, который привелъ его на высоту государственнаго вліянія!
   Одно ли честолюбіе, однако, побудило его порвать съ деревней и навсегда уѣхать въ Петербургъ? Неизвѣстное прельщаетъ молодость; она жаждетъ новизны, широкой дѣятельности, смѣлаго полета мысли, подъема духа, разгара страсти; все обыденное ее отталкиваетъ, все заурядное, какъ бы оно ни было необходимо, ее не гривлекаетъ.
   Князь думалъ уже не о себѣ одномъ. Онъ обобщалъ.
   Что увлекаетъ молодежь?
   Аристократическая и демократическая молодежь подчинялась въ этомъ отношеніи одному вліянію. И той, и другой нужны были des hauts faits, подвиги. Лечить больныхъ, ухаживать за ними -- fi donc! Въ дни его молодости никто не считалъ этого подвигомъ. Онѣгинъ, Печоринъ, даже Базаровъ, который самъ былъ врачомъ, не были бы героями, еслибъ посвятили себя всецѣло уходу за больными, забывъ обо всемъ остальномъ. Они не только не были бы героями, но даже сдѣлались бы смѣшными. Геройство, проявляемое при помощи ипекакуаны и кастороваго масла,-- странное геройство. Или идти за сохой, опроститься! А теперь? Теперь врачи, даже повивальныя бабки -- герои и героини романовъ. Обыденное стало подвигомъ. Это было бы прогрессомъ, если бы...
   Князь махнулъ только рукой. Много ли измѣнилось по существу въ эти сорокъ лѣтъ? C'est toujours la même chose. Какъ тогда, такъ и теперь тщеславіе, честолюбіе, желаніе отличиться, обратить на себя вниманіе, чье-бы то ни было: общества, начальства, женщины,-- составляютъ главный стимулъ. Много ли среди молодежи такихъ, которые сознаютъ свой долгъ передъ обществомъ и государствомъ? Сознавалъ ли онъ самъ его?
   Князь вдругъ остановился. Попутчикъ продолжалъ насвистывать и, перелетая съ куста на кустъ, попрежнему, какъ бы зазывалъ его все дальше въ паркъ. Но гдѣ же церковь? Неужели такъ далеко до нея? Князь, очевидно въ эти сорокъ лѣтъ утратилъ представленіе о разстояніи, отдѣлявшемъ церковь отъ усадьбы. Постоявъ немного, онъ опять зашагалъ.
   Тщеславіе заставило его прервать связь съ деревнею, тщеславіе толкало его впередъ по ступенямъ той административной іерархіи, которая сулила ему славу, почетъ, привлекательную и достойную жизненную цѣль. Слава Богу, что ему еще не пришлось, подобно многимъ другимъ, пуститься во всѣ нелегкія: интриговать, подставлять ножку сопернику, лицемѣрить, лукавить, фальшивить. Способности, выдержка, усидчивость, связи избавляли его отъ этого позора. Но, тѣмъ не менѣе, онъ жилъ для того, чтобы скорѣе проложить себѣ дорогу къ высшимъ мѣстамъ. Съ какою страстностью составлялъ онъ проекты разныхъ административныхъ реформъ, какъ внимательно присматривался и прислушивался къ своему начальству, чтобы достигнуть своей цѣли! Лишь постепенно онъ охладѣлъ къ этого рода лаврамъ, но, тѣмъ не менѣе, малѣйшая неудача его раздражала и, въ сущности, огорчала. Успѣхъ его уже не радовалъ, но и неудачу онъ перенести не могъ. Долгіе годы напряженнаго сосредоточенія мысли на одномъ предметѣ, на одной цѣли создали привычку, сильную привычку. Но это не все. Онъ сжился съ цѣлымъ міромъ административныхъ взглядовъ, понятій, представленій, традицій. Даже впослѣдствіи, когда онъ окончательно сталъ на ноги, когда онъ сдѣлался вліятельнымъ дѣятелемъ, когда не онъ сообразовался съ намѣреніями и видами другихъ, а всѣ интересовались его воззрѣніями и провозглашали ихъ верхомъ государственной мудрости, даже тогда онъ не чувствовалъ себя въ силахъ свернуть съ избраннаго имъ пути. Не значило ли это mettre tout en question, утратить вліяніе, признать всю жизнь ошибкою?... Не такъ смотрѣли на него другіе, но онъ самъ лучше другихъ понималъ себя.
   Князь снова остановился и сталъ осматриваться. Ему уже нѣсколько разъ слышались какіе-то неопредѣленные звуки: то песокъ хрустнетъ, то его точно кто-то догоняетъ, то вѣтки сосѣдняго куста словно раздвигаются невидимою рукой. Ему даже разъ показалось, что изъ-за куста кто-то на него смотритъ. Эти таинственные звуки, эта мерещившаяся ему погоня прерывали свободное теченіе мысли, нарушали настроеніе, которому онъ хотѣлъ всецѣло себя отдать. Теперь шаги послышались ему уже совершенно явственно, и князь рѣшилъ отдѣлаться отъ человѣка, сопровождавшаго его такъ назойливо. Кто бы это могъ быть? Не злоумышленникъ же какой? Воръ или грабитель?
   Князь долго стоялъ неподвижно, прислушиваясь къ звукамъ или шороху, которые онъ думалъ уловить. Но вокругъ царила прежняя тишина; даже попутчику, видимо, наскучило заманивать князя все глубже въ паркъ: онъ улетѣлъ въ густую тѣнь, скрываясь отъ жары. Только гдѣ-то вдали послышался жалобный крикъ кулика, и затѣмъ все стихло, все окончательно замерло.
   Должно быть, только померещилось... J'ai perdu l'habitude d'étre seul...
   Князь снова двинулся въ путь, удивляясь, что до церкви такъ далеко.
   Къ тщеславію присоединялся другой мотивъ,-- продолжалъ онъ вспоминать,-- убѣжденіе, что только изъ центра, изъ столицы, можно принести пользу обществу. Вначалѣ онъ этимъ мотивомъ не руководствовался; впослѣдствіи и онъ исходилъ изъ того убѣжденія, что вся сила въ центральной администраціи, въ государственной власти, что помимо нея нѣтъ выхода, спасенія, прогресса, благополучія, что отъ нея все зависитъ, что ею все устрояется, созидается и одухотворяется...
   Какое заблужденіе! Многое, но далеко не все -- loin de là.
   Князь запыхался. Когда дѣло касалось этого вопроса, онъ наперекоръ своей уравновѣшенной натурѣ, той сдержанности, кото рая выработалась въ немъ долголѣтнею правительственною практикой, горячился. Слишкомъ близко принималъ онъ къ сердцу этотъ вопросъ.
   "Je m'échauffe,-- остановилъ онъ самъ себя, но тотчасъ же прибавилъ:-- et moi-même?..."
   "И я самъ вѣрилъ въ это,-- отвѣтилъ себѣ князь,-- я вѣрилъ, что могу много сдѣлать. Но, Боже, какъ я теперь далекъ отъ этой вѣры! Мнѣ иногда кажется, что и я похожу на тѣхъ искателей подвиговъ, противъ которыхъ я боролся со всею страстью глубокаго внутренняго убѣжденія. Да, я вѣрилъ, что въ столицѣ есть тотъ рычагъ, которымъ можно перевернуть громадную Россію и при помощи нѣсколькихъ крупныхъ реформъ осчастливить ее. Но я, по крайней мѣрѣ, придавалъ громадное значеніе исторически сложившимся силамъ, а они отвергали эти силы... Oh, société russe! Hier encore tu dormais d'un sommeil profond!... Гдѣ твой опытъ, твое разумѣніе, чтобы стать во главѣ сложнаго и многотруднаго государственнаго дѣла? Дороги у тебя непролазныя, мосты проваливаются, школъ нѣтъ, санитарныя условія ужасны, сельское хозяйство приходитъ въ упадокъ, города заражены нечистотами и зловоніемъ,-- словомъ, дѣла на каждомъ шагу не оберешься. Но не объ этомъ ты думаешь. Все обыденное внушаетъ тебѣ отвращеніе. Романтизмъ всецѣло еще царствуетъ въ твоемъ политическомъ міросозерцаніи. Тебѣ нужны подвиги, тебѣ нужна широкая сфера дѣятельности, ты задыхаешься въ провинціальной глуши и рвешься въ столицу для удовлетворенія тщеславія, для болѣе разнообразной жизни, для приложенія своихъ силъ къ широкому дѣлу, а не къ тому узкому, скучному, которое не даетъ разыграться воображенію, но котораго ждетъ, не дождется родина. А, между тѣмъ, взвѣсить, обнять пользу отечества -- удѣлъ немногихъ избранныхъ, заботиться же о благополучіи родгіны можетъ всякій..."
   Князь снова остановился. На этотъ разъ онъ серьезно испугался. Весь поглощенный своими мыслями, онъ не замѣтилъ, какъ свернулъ на другую дорожку и при поворотѣ столкнулся лицомъ къ лицу съ какимъ-то человѣкомъ,-- должно быть, съ тѣмъ человѣкомъ, который его такъ назойливо преслѣдовалъ. Оба они слегка отшатнулись другъ отъ друга.
   -- Что вамъ здѣсь нужно?-- хотѣлъ было спросить князь.
   Но незнакомецъ его предупредилъ и, быстро снявъ съ головы соломенную шляпу, отвѣсилъ почтительный, очень низкій поклонъ, промолвивъ по-нѣмецки:
   -- Простите, Durchlaucht, я васъ испугалъ...
   Лысина его сверкала на яркомъ солнцѣ, лучи котораго пробивались сквозь густую листву; сѣдыя, коротко подстриженныя бакенбарды обрамляли красное здоровое лицо съ умнымъ, но нѣсколько жесткимъ выраженіемъ глазъ, свѣтло-голубыхъ, немного на-выкатъ; желтый пиджакъ изъ чичунчи былъ точно съ иголочки; массивная золотая цѣпь матовымъ блескомъ оттѣняла бѣлизну жилета и дородность его приличной во всѣхъ отношеніяхъ фигуры.
   Князь удивился, что тотчасъ же призналъ его. "Да, вѣдь, это ѣчно-свѣжій, вѣчно-довольный, вѣчно-предупредительный и милый Herr Ротенбергъ, управляющій Ольгинымъ съ тѣхъ поръ, какъ bonne mère умерла",-- подумалъ князь и прибавилъ вслухъ, съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи въ голосѣ:
   -- Вы давно уже гуляете въ паркѣ...
   -- Durchlaucht,-- отвѣтилъ Ротенбергъ серьезно и внушительно,-- безопасность такой высокопоставленной особы требуетъ всевозможной заботливости. Въ качествѣ управляющаго вашимъ имѣніемъ я чувствую себя лично отвѣтственнымъ за ваше благополучіе...
   -- Schon gut, schon gut,-- прервалъ его князь, подавая ему руку и продолжая бесѣду по-нѣмецки.-- Вѣрно ли я иду къ церкви?
   -- Ach, nein, Durchlaucht. Вамъ надо вернуться, но теперь мимо деревни ближе.
   -- Я пройду черезъ деревню: надо и на нее взглянуть. Все-ли у васъ въ порядкѣ?-- спросилъ онъ управляющаго, продолжая путь и приглашая его слѣдовать за собой.

-----

   Ротенбергъ могъ съ спокойною совѣстью отвѣтить на этотъ вопросъ утвердительно. У него несомнѣнно все было въ порядкѣ. Когда онъ вступилъ въ управленіе имѣніемъ, оно приносило дохода всего 6,000, а теперь онъ высылалъ князю ежегодно до 12,000. Княжеское имѣніе процвѣтало: количество пахотной земли увеличивалось съ каждымъ годомъ, скота все прибывало, хозяйство велось на самую широкую ногу, съ примѣненіемъ всевозможныхъ усовершенствованій. Князь могъ заглянуть, куда ему заблагоразсудится, и вездѣ онъ натолкнется на самый образцовый порядокъ. Да, въ этомъ отношеніи Ротенбергъ могъ быть совершенно спокойнымъ, особенно же если принять во вниманіе, что владѣльцы большинства сосѣднихъ имѣній либо разорились, либо еле сводили концы съ концами, что и крестьянское хозяйство приходило въ страшное разстройство, а у Ротенберга имѣніе походило на полную чашу: и князю онъ выплачивалъ большой доходъ, и себя не забывалъ. Не даромъ его жена Фанни ему говорила, что второго такого хозяина, пожалуй, во всей Россіи не сыскать, что онъ -- одинъ въ своемъ родѣ: умѣетъ изъ ничего сдѣлать все. На что походилъ его собственный флигелекъ, когда онъ принялъ имѣніе?-- жалкая избенка, одно слово. А теперь это благоустроенный, шикарный котеджъ, ein allerliebstes Nestchen, съ хорошенькимъ садикомъ, въ которомъ красуются рѣдкія растенія (о, Ротенбергъ былъ и прекраснымъ садоводомъ!). Когда сыновья его,-- одинъ состоялъ профессоромъ въ Дерптѣ, другой управлялъ большимъ заводомъ, а дочь выдана прекрасно замужъ (Ротенбергъ успѣлъ позаботиться и объ этомъ),-- пріѣзжали къ нему гостить, всѣмъ было въ Ольгинѣ хорошо, и какую отрадную семейную картину представлялъ тогда этотъ цвѣтущій оазисъ въ пустынѣ безобразной russischer Wirthschaft съ пропойцами-мужиками и разоряющимися помѣщиками! Ротенбергу, несомнѣнно, было чѣмъ похвастаться; онъ могъ быть доволенъ и собою, и достигнутыми результатами упорнаго долголѣтняго труда. Двѣ вещи его только безпокоили. Что, если князь вздумаетъ выйти въ отставку и поселиться въ Ольгинѣ, чтобы на склонѣ дней отдохнуть отъ своихъ государственныхъ трудовъ? Тогда adieu schönes Stillleben in Olgino. Но нѣтъ, Ротенбергъ не хотѣлъ этому вѣрить: такіе большіе господа и подъ старость не разстаются со столицей, чтобы похоронить себя въ какомъ-нибудь провинціальномъ захолустьѣ, имѣющемъ прелесть для него, Ротенберга, но никакъ не для нихъ. Нѣтъ, нѣтъ, князь не поселится въ Ольгинѣ. Но у Ротенберга была еще другая забота. Согласится ли князь на дальнѣйшее уменьшеніе парка, на отведеніе новой значительной его части подъ увеселительное заведеніе и театръ? Арендная плата составитъ изрядный кушъ, да и за устройство этого дѣла Ротенбергу было обѣщано вознагражденіе, которое вмѣстѣ съ прежними его сбереженіями довело бы его капиталецъ до цифры вполнѣ достаточной для полнаго обезпеченія его семьи и собственной его старости въ мѣрѣ понесенныхъ имъ почти сорокалѣтнихъ трудовъ и заботъ. Такимъ образомъ, пріѣздъ князя имѣлъ для него важное значеніе, и если Ротенбергъ утверждалъ, что онъ сегодня, въ этотъ лѣтній знойный день, неотступно слѣдилъ за княземъ во время его утренней прогулки для огражденія его безопасности, то онъ немного слукавилъ: въ сущности, Ротенбергу было очень мало дѣла до безопасности князя; смерть князя даже, можетъ быть, лучше устроила бы его дѣла. Нѣтъ, не для этого онъ шелъ за княземъ по пятамъ, хотя и на почтительномъ разстояніи: онъ ждалъ и не могъ дождаться минуты, когда ему, наконецъ, удастся узнать изъ собственныхъ его устъ, зачѣмъ онъ пожаловалъ въ Ольгино, и если онъ пріѣхалъ только на временную побывку, то разрѣшитъ ли онъ ему сдать южную часть парка въ аренду?
   Но онъ, понятно, воздержался отъ прямыхъ вопросовъ. Herr Ротенбергъ былъ и тонкій дипломатъ. Онъ поспѣшилъ только увѣрить князя, что имѣніе находится съ полномъ порядкѣ. Онъ сослался на постоянное увеличеніе его доходности, въ краснорѣчивыхъ и, по нѣмецкому обыкновенію, нѣсколько высокопарныхъ выраженіяхъ указалъ на общее разореніе сосѣднихъ помѣщиковъ и крестьянъ, не безъ чувства самодовольства распространился своимъ густымъ звучнымъ баритономъ о тѣхъ средствахъ и пріемахъ, при помощи которыхъ ему удалось не только предохранить княжеское имѣніе отъ упадка, распространяющагося на всю окрестную мѣстность, но и довести его до цвѣтущаго состоянія.
   Князь слушалъ Ротенберга, повидимому, внимательно; разными вопросами онъ даже какъ будто поощрялъ его къ дальнѣйшимъ объясненіямъ. Но, въ сущности, онъ думалъ о другомъ. Съ одной стороны, онъ сопоставлялъ результаты, достигнутые его управляющимъ, съ тѣми свѣдѣніями, которыя доходили до него о положеніи помѣщичьяго и крестьянскаго хозяйства вообще, и у него все вертѣлась на умѣ мысль: значитъ, есть же возможность хозяйничать съ успѣхомъ; вѣдь, и нѣмецкіе колонисты, и латыши, и эстонцы хозяйничаютъ недурно въ такихъ мѣстностяхъ, гдѣ русскіе разоряются, и нѣмецкіе управляющіе добиваются значительной доходности довѣренныхъ имъ имѣній, да и нѣкоторые, правда, немногіе, русскіе помѣщики процвѣтаютъ. Съ другой же стороны, онъ, какъ человѣкъ, привыкшій отгадывать затаенную мысль собесѣдника, видѣлъ, что Ротенбергъ, несмотря на весь наружный жаръ, съ которымъ онъ давалъ объясненія и отвѣчалъ на вопросы князя, интересовался вовсе не предметомъ бесѣды, а чѣмъ-то другимъ, и князь, замѣтивъ это, не могъ воздержаться отъ улыбки при видѣ, какъ этотъ нѣмецъ старается провести его, стараго воробья, и незамѣтно подойти къ интересовавшему его вопросу.
   Самъ Ротенбергъ, наконецъ, это понялъ, когда князь предложилъ ему въ упоръ вопросъ:
   -- Да, да, я очень доволенъ всѣмъ, что вы сдѣлали, но скажите, нельзя ли еще увеличить доходность имѣнія?
   Этотъ вопросъ, столь естественный при данныхъ обстоятельствахъ, однако, смутилъ Ротенберга: надо было приступить къ сущности дѣла, раскрыть затаенную свою мысль. А князь тонко улыбался, какъ бы догадываясь, что предшествовавшій разговоръ былъ только вступленіемъ. Ротенбергъ, однако, собрался съ силами и, придавъ своему лицу самое простодушное выраженіе, какъ будто у него не было никакой задней мысли, отвѣтилъ:
   -- Какъ же, какъ же, ваше сіятельство, весьма возможно. Я много думалъ объ этомъ и составилъ нѣкоторый проектъ. Но только...-- запнулся вдругъ Ротенбергъ, озаренный мыслью, что ему сразу удастся вывѣдать у князя все.
   -- Въ чемъ же дѣло?-- поощрилъ его князь привѣтливо.
   -- Дѣло въ томъ, что мой проектъ можетъ осуществиться только при извѣстныхъ обстоятельствахъ.
   -- При какихъ же?
   Ротенбергъ еще сильнѣе замялся подъ пристальнымъ, острымъ взглядомъ князя. Прошло нѣсколько секундъ, прежде чѣмъ онъ началъ отвѣчать:
   -- Wie soll ich sagen, Durchlaucht? Вы, можетъ быть, пріѣхали къ намъ погостить auf längere Zeit или, можетъ быть, намѣрены остаться... у насъ навсегда? Въ такомъ случаѣ...
   -- Что же въ такомъ случаѣ?-- переспросилъ князь, котораго предположеніе Ротенберга также въ душѣ смутило: оставаться здѣсь, въ Ольгинѣ, навсегда... Этотъ нѣмецъ точно угадывалъ его мысль. Князь невольно опять вспомнилъ слова своего друга, генералъ-адъютанта: "Vous savez: l'on а besoin de vous". Ротенбергъ могъ по наивности высказать подобное предположеніе; но что за невѣроятная мысль! И, тѣмъ не менѣе, развѣ она не приходила самому князю на умъ?
   -- Что же, въ такомъ случаѣ?-- спросилъ онъ еще разъ.
   -- Въ такомъ снучаѣ, Durchlaucht, мой проектъ могъ бы оказаться не совсѣмъ удобнымъ. Вы нуждаетесь въ спокойствіи, es wäre undenkbar ihre Buhe zu stören: das Publicum lärmt und tobt, ist manchmal ausgelassen...
   -- Ахъ, да,-- спохватился князь,-- вы мнѣ уже объ этомъ писали; но я еще не принялъ окончательнаго рѣшенія. Сколько же предлагаютъ за аренду?
   Къ этому вопросу Ротенбергъ былъ вполнѣ подготовленъ. Онъ началъ, однако, издалека, заговорилъ о томъ, что городъ, дѣйствительно, нуждается въ увеселительномъ заведеніи и въ театрѣ, но что число жителей невелико и что поэтому арендная плата можетъ показаться князю низкою. Однако, антрепренеръ соглашается, все-таки, уплатить сравнительно крупную цифру, надѣясь, что прекрасный паркъ и достоинства труппы, которую онъ намѣренъ выписать, представятъ для публики достаточную приманку, чтобы покрыть его значительные расходы.
   Слушая все это, князь впалъ въ задумчивость и молчалъ. Ротенбергъ силился вывести изъ нея князя указаніемъ на размѣры арендной платы, прельщая его надеждою на возможность современемъ, когда дѣла антрепренера пойдутъ хорошо, поприжать его и заставить платить больше. Онъ говорилъ горячо, представлялъ всевозможные доводы въ пользу своего проекта, но князь слушалъ его разсѣянно, и человѣкъ, менѣе увлеченный, чѣмъ Ротенбергъ, давно бы уже замѣтилъ, что князь тяготится разговоромъ и старается отдѣлаться отъ нѣсколько назойливаго собесѣдника. Но Ротенбергъ не унимался: онъ хотѣлъ выиграть сраженіе сразу, зная, что къ такимъ большимъ господамъ неудобно нѣсколько разъ обращаться съ одною и тою же просьбой.
   -- Такъ вы предполагаете, что я здѣсь останусь навсегда?-- прервалъ его, наконецъ, князь.-- Нѣтъ, я пока этого не имѣю въ виду. Но я еще не могу вамъ дать окончательный отвѣтъ. На-дняхъ поговоримъ...
   И князь протянулъ Ротенбергу руку. Аудіенція подъ открытымъ небомъ, очевидно, кончилась.
   -- Благодарю васъ за всѣ ваши труды и заботы,-- прибавилъ онъ еще,-- а пока до свиданія...
   Ротенбергъ снова обнажилъ сверкающую лысину и, низко кланяясь, рѣшился только еще указать князю на вѣрную дорогу.
   -- Найду, найду,-- успокоивалъ его князь жестомъ,-- а о моей безопасности вамъ нечего заботиться... И такъ, до свиданія.

-----

   Князь направился къ деревнѣ. Бесѣда съ Ротенбергомъ служила какъ бы дополненіемъ къ тѣмъ мыслямъ, которыя занимали его все утро. Хозяйничать можно, не какой-нибудь геній же въ самомъ дѣлѣ этотъ нѣмецъ-управляющій. Хозяйничала прекрасно и bonne mère. То было, правда, при крѣпостномъ правѣ, но нѣмецъ не менѣе успѣшно хозяйничаетъ и теперь. Значитъ, давнишнее предположеніе князя что дѣло не столько въ условіяхъ, сколько въ людяхъ, вполнѣ оправдывается и въ данномъ случаѣ. Если бы русскіе помѣщики походили не на русскихъ помѣщиковъ, а вотъ хотя бы, напримѣръ, на этого нѣмца Ротенберга, то освобожденіе крестьянъ никогда не отразилось бы такъ сильно на ихъ благополучіи. Но, въ такомъ случаѣ, чего собственно можно достигнуть такъ называемыми общими реформами, надъ которыми князь столь ревностно трудится? Не пересоздадутъ же онѣ людей. Во всѣхъ этихъ реформахъ его поражала та общая черта, что ихъ поминутно приходилось передѣлывать, ослаблять часто до полнаго извращенія ихъ основной мысли, что нерѣдко приходилось даже совершать контръ-реформы въ діаметрально-противуположномъ направленіи, т.-е. разрушать собственное дѣло. князь вспоминалъ по этому поводу цѣлый рядъ основныхъ вопросовъ: о преимуществахъ классической и реальной образовательной системы, усиленіи губернаторской власти или расширеніи самоуправленія: земскаго, городского, крестьянскаго, о протекціонизмѣ и фритредерствѣ, и многіе другіе, которые ему приходилось самому рѣшать или которые рѣшали его товарищи и предшественники. А вотъ этотъ Ротенбергъ не задается широкими общественными и государственными цѣлями; онъ заботится только о себѣ, не выкрикиваетъ либеральныхъ или консервативныхъ фразъ, не думаетъ реформировать всю Россію, а тѣмъ менѣе все человѣчество: онъ -- буржуа и больше ничего. Но вокругъ него помѣщики и крестьяне разоряются, а Ольгино подъ его управленіемъ процвѣтаетъ. Въ глубинѣ народной жизни, у ея основъ: въ народной школѣ, земской больницѣ, помѣщичьей усадьбѣ, сельской общинѣ осуществляются посредствомъ кропотливой работы преимущественно широкія общественныя и государственныя цѣли. Не Бисмаркъ и Мольтке -- comme l'on disait autrefois, а школьный учитель побѣдилъ французовъ. Истинный нашъ подвигъ -- въ заурядномъ, обыденномъ, повседневномъ. Только когда мы проникнемся этимъ сознаніемъ, прекратится безпочвенность русской общественной мысли, русскаго прогресса, отчасти и русскаго законодательства...
   "J'y suis de nouveau!" -- воскликнулъ князь.
   Передъ отъѣздомъ въ Ольгино онъ далъ себѣ слово не думать обо всѣхъ этихъ вопросахъ, а, между тѣмъ, постоянно возвращался къ нимъ. Поэтому онъ почти обрадовался, когда увидѣлъ передъ собою деревню.

-----

   Дорога шла все время въ гору и теперь круто спускалась къ деревнѣ, которая ютилась какъ бы у ногъ князя въ поросшемъ кустарпикомъ оврагѣ. Глядя на нее, князь провѣрялъ свое первое впечатлѣніе. И теперь ему казалось, что она нисколько не разрослась, что дворовъ въ ней приблизительно столько же, сколько было сорокъ лѣтъ назадъ. Тѣ же соломенныя крыши, та же часовенка въ концѣ деревни, только все какъ будто потускнѣло, состарилось. Тогда все казалось чище, опрятнѣе, свѣжѣе, новѣе. Что за пустое пространство образовалось за деревнею, насколько глазъ хватаетъ? Тутъ что-то было иначе. Ахъ, да, вѣдь, за деревней тянулся хорошій лѣсъ, частью даже строевой и мачтовый. Куда онъ дѣвался? Конечно, туда, куда уходятъ всѣ наши лѣса. Проданъ на срубъ, вырубленъ крестьянами. Князь вспомнилъ знакомую картину: среди груды засохшихъ сучьевъ обгорѣлые и полусгнившіе пни, печальные свидѣтели большого лѣсного богатства, только кое-гдѣ обросшіе брусникою и напоминающіе могилы, какъ вообще всѣ такія мѣстности напоминаютъ безпорядочное, засоренное кладбище, на которомъ и трава отказывается рости. Желѣзныя дороги и, главное, хищническое безобразное хозяйство превратили зеленѣющіе холмы въ черные курганы, озерки -- въ болота со скудною растительностью, опустошили громадныя пространства до тла, убили въ нихъ всякую жизнь, и только верескъ въ короткое время своего цвѣтенія облекаетъ ихъ въ полутраурный лиловый нарядъ,-- печальный остатокъ бывшаго разнообразія зеленѣющей и цвѣтущей природы. Вездѣ одно и то же. Нужда и невѣжество совершаютъ свое разрушительное дѣло, et ce que est navrant: нужда, быть можетъ, рѣже, чѣмъ распущенность, невѣжество. Вырубилъ Иванъ, Петру стало обидно и, хотя нужды особенной не было, сталъ вырубать и онъ. Вѣдь, общее же добро! Сусѣдъ сусѣду завидуетъ.
   Увеличилось ли, по крайней мѣрѣ, количество пахотной земли?-- продолжалъ осматриваться князь.-- Нѣтъ, въ сторону вырубленнаго лѣса что-то незамѣтно: тамъ нови нѣтъ. Князь взглянулъ налѣво отъ деревни, гдѣ желтѣла скудная рожь и зеленѣлъ еще тощій овесъ: и тутъ увеличенія пахотной земли, насколько онъ могъ припомнить, не произошло, а помнилъ онъ эти поля хорошо. Сколько разъ онъ мальчикомъ ходилъ и бѣгалъ по нимъ среди густой ржи, гоняясь за овсянками или собирая васильки съ bonne mère. Je le vois bien: крестьянское хозяйство не сдѣлало никакихъ замѣтныхъ, по крайней мѣрѣ, успѣховъ. Все осталось по-старому, какъ сорокъ лѣтъ назадъ,-- сорокъ лѣтъ, mais c'est presque un demi-siècle!
   Князь началъ спускаться къ деревнѣ. Съ какимъ-то щемящимъ чувствомъ открылъ онъ калитку свѣже-выкрашеннаго въ зеленый цвѣтъ забора, отдѣлявшаго роскошный господскій паркъ отъ крестьянской земли, медленно, какъ бы нехотя закрылъ ее и направился къ деревнѣ.
   Тихо и пустынно было въ ней. Даже пѣтухи и куры забились гдѣ-то въ тѣни. Зной всѣхъ разогналъ. Палящее солнце донимало и князя: голова у него часто кружилась, раза два даже ноги подкашивались. Но любопытство въ немъ все болѣе разгоралось: ему хотѣлось поскорѣе взглянуть собственными глазами на этотъ мірокъ, покинутый имъ сорокъ лѣтъ назадъ, о которомъ онъ, повидимому, совсѣмъ забылъ и который теперь такъ сильно приковывалъ къ себѣ его вниманіе, находясь въ неразрывной связи съ занимавшими его столь часто мыслями. Приглядѣться къ нему значило до извѣстной степени провѣрить свою дѣятельность, увидѣть результаты ея, примѣрно, какъ свѣтъ сильнаго огня отражается въ ничтожной каплѣ воды.
   Вдругъ раздался зычный мужской голосъ, но не на улицѣ и не изъ избы, а гдѣ-то въ отдаленіи. Князь уже прошелъ съ полдеревни, когда услышалъ этотъ голосъ, одиноко и, вмѣстѣ съ тѣмъ, грубо нарушившій безмолвную тишину знойнаго дня. Прислушиваясь къ нему, князь разобралъ, что это говоритъ мужикъ изъ глубины бокового палисадника съ кѣмъ-то, также скрывавшимся въ палисадникѣ или въ сосѣдней избѣ.
   -- И скулитъ-то она, и воетъ, подлая, заливается, окаянная, всю ночь, на всѣ т.-е. тоны, восходитъ до такихъ, что душу у тебя вымотаетъ, вытянетъ. Есть же такія твари. А еще лягавый песъ, чистокровный. Спокоя людямъ не даетъ. Ну, и моя-то сука мнѣ съ тѣхъ поръ опротивѣла, какъ этотъ самый Азоръ управляющаго повадился къ ней, да и воровата стала. Съ голоду оно, конечно; но и у самого-то у меня не густо: свой кусокъ псу отдать жаль. Билъ я ее, да ни къ чему. Ну, осерчалъ, самъ, вѣдь, голодаешь. Взялъ, камень на шею, да и въ рѣку. А Азоръ, хоть песъ-то ученый, этого не сообразилъ, прибѣжалъ ночью, да и музыку свою разводитъ. У, окаянный! Думаю все: надоѣстъ, уймется, уйдетъ. Нѣтъ, подавай ему Арапку, а Арапка, его собачья женка, вѣдь, лежитъ на самомъ днѣ рѣки. Но ничего онъ этого знать не хочетъ. Не втерпежъ стало; всталъ потихоньку, схватилъ топоръ, подошелъ къ окну, раскрылъ его и вижу: стоитъ Азоръ по середкѣ улицы, весь приподнимается, точно его къ мѣсяцу такъ и тянетъ, и воетъ. Я какъ прицѣлился,-- одно слово: ловко. Въ самый задъ ему попалъ, такъ что онъ только взвизгнулъ и давай удирать. А я ему крикнулъ: хоша нашъ зять, а нечего взять. Значитъ, и даромъ пороху не трать...
   -- Ха, ха, ха!-- звонко залилась баба, должно быть, собесѣдница мужика.
   -- Ха, ха, ха!-- разсмѣялся густымъ басомъ самъ разскащикъ и самодовольно повторилъ: -- Вѣстимо, хоша нашъ зять, а нечего взять...
   Князь не дослушалъ разсказа и, круто повернувъ назадъ, вышелъ изъ деревни. Чувство щемящей тоски усилилось въ немъ. И видъ деревни, и этотъ разсказъ окончательно разстроили его. Ему показалось, что не только никакихъ успѣховъ деревня не сдѣлала въ эти сорокъ лѣтъ, но что она даже какъ будто огрубѣла, одичала. Помнилъ онъ крѣпостныхъ мужичковъ, приходившихъ къ его покойной матушкѣ. Въ нихъ было больше человѣческаго, чѣмъ въ этомъ мужикѣ, котораго онъ, правда, не видѣлъ, но который ему представлялся, по его разсказу, существомъ страшно грубымъ и дикимъ. Не дай Богъ вступать съ такими людьми въ бесѣду. Ни одного правдиваго слова все равно не услышишь: будутъ кривить душою, подличать, чтобы только что-нибудь выпросить.
   Князь поравнялся съ послѣднею избой и уже почти ее миновалъ, какъ замѣтилъ, что съ крыльца къ нему спускается, вся запыхавшись и съ трудомъ передвигая ноги, какая-то старуха.
   -- Не уходи, родимый,-- кричала она ему вслѣдъ,-- сразу признала тебя, да и дочка Арина говорила, что ты пріѣхалъ. Она утречкомъ была у нѣмца.
   Князь остановился.
   -- Какъ шелъ ты, родненькій, въ деревню,-- продолжала, съ трудомъ переводя дыханіе, старуха,-- выглянула я въ оконце и сразу, Богъ видитъ, тебя признала по бородавкѣ на правой-то щечкѣ. Да это онъ, нашъ князекъ,-- думаю себѣ, и ну, давай скорѣе платочекъ накидывать, чтобы выйти къ тебѣ, когда назадъ будешь ворочаться. Заглянешь ли опять когда-нибудь въ нашу деревушку-то! Нѣтъ, ни за что не упущу, а Ариши-то, какъ на зло, нѣтъ. Въ городъ ушла молочка снести. Ну, вотъ, я и выбѣжала, а силенокъ-то ужь нѣтъ. Ой, умаялась... Прости, родненькій...
   И старуха опустилась на валявшееся у избы бревно.
   Князь приблизился къ ней.
   -- Вона сколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ тебя не видѣла. Состарились мы оба: только ты еще молодецъ, а я совсѣмъ старуха,-- не ужо, такъ завтра Боженькѣ душу отдамъ. И жить-то ужь не хочу, какая мнѣ тамъ жизнь? Маюсь, да и только. Развѣ вотъ молодость вспоминаю, когда нами княгиня, твоя матушка-то, управляла, а я при ней въ дѣвкахъ состояла. Помнишь, князекъ, Авдотьюшку, аль забылъ? Нѣтъ, помнишь, по глазамъ вижу, что помнишь; вишь какіе они у тебя добрые стали. Знать, и ты молодость вспоминаешь. Да какъ тебѣ ее не вспоминать, когда у тебя мать-то была такая? Охъ, княгиня-княгинюшка! Съ чего вздумала умирать такъ рано? Ты, князекъ, молодое твое дѣло, въ Питеръ укатилъ, а насъ съ нѣмцемъ оставилъ. Ну, и пошла у насъ жизнь. Такъ теперь только и любо молодость вспоминать, какъ тогда жилось, какъ порядокъ и довольство на деревнѣ были...
   -- Что же, развѣ управляющій чѣмъ-нибудь обижаетъ васъ?-- спросилъ князь старуху.
   -- Ничѣмъ онъ насъ не обижаетъ. Развѣ что за потраву взыскиваетъ. Да чужой онъ намъ человѣкъ. Ни намъ до него, ни ему до насъ нѣтъ дѣла. А княгинюшка своимъ человѣкомъ была, да и ты, родненькій, нашъ. И любо-то мнѣ на тебя смотрѣть, вспоминаючи, какъ намъ всѣмъ жилось смолоду...
   -- Ты замужемъ, Авдотья?-- спросилъ князь.
   -- Была князекъ, была. Скоро послѣ смерти княгинюшки вѣнчалась съ Ефимомъ,-- помнишь, у садовника подручнымъ былъ, али не помнишь?... Да скоро онъ, на волю-то вышедши, въ Москву въ садовники угодилъ и тамъ, баютъ люди, спился, а мнѣ только Аринушку оставилъ. И за нее-то ему спасибо: дѣвка славная, старость мою покоитъ, но трудно ей приходится. Коровушкой одной живемъ, да стиркой въ городѣ пробавляемся. Въ деревнѣ всѣмъ плохо: лѣсъ вырубленъ, въ твой нѣмецъ не пускаетъ, хлѣба своего не хватаетъ, покупать надоть, а на что купишь? Ну, вотъ, мужички, кто помоложе, въ города уходятъ, тамъ себѣ живутъ и работаютъ. Есть, что и деньги присылаютъ, да такихъ мало, охъ, мало! Вся деревня бабами держится да стариками. Въ старикахъ есть еще толкъ: умнѣе они, степеннѣе; ну, а молодежь,-- Богъ съ нею!...
   Старуха махнула рукой.
   -- Да что я тебя, князекъ ты мой,-- спохватилась она,-- нашимъ горемъ все утруждаю? Не поможешь ты намъ, коли народъ исповѣсничался. Были такіе, что богатѣли тамъ, въ городахъ, да быстро опять разорялись. Не о томъ я съ тобою хотѣла говорить,-- хотѣла я только на тебя поглядѣть, молодые годы вспомнить, спросить, помнишь ли и ты насъ? Должно быть, помнишь, или на старости лѣтъ вспомнилъ, если въ сторонку нашу убогую заглянулъ. Спасибо тебѣ, родной, спасибо, и покойница княгинюшка тебя за это тамъ, у Боженьки, поблагодаритъ. Любила она наши мѣста, любила и свою усадебку. И барышня тебя поблагодаритъ. Лежатъ онѣ тамъ, подъ церковью, да порадуются, когда ты ихъ навѣстишь, и косточки ихъ взыграютъ, когда ты помолишься надъ ихъ прахомъ: знать, Миша ихъ не забылъ, знать, вспомнилъ и усадебку, и мать, и суженую... Только не въ укоръ я тебѣ говорю, родненькій. Не мнѣ, темной старухѣ, судить да рядить о твоихъ дѣлахъ. Прости, князекъ, прости, родимый, говорю я отъ радости, что передъ смертью довелось мнѣ тебя еще разъ увидѣть, да старину съ тобою вспомнить. Ну, довольно ты моихъ глупыхъ рѣчей наслушался, а если удосужишься, загляни еще разъ къ намъ, любо, вѣдь, мнѣ на тебя смотрѣть.
   -- Загляну, Авдотьюшка, загляну,-- отвѣтилъ князь, и чуждымъ показался ему звукъ собственнаго голоса: что-то сдавливало ему горло, что-то мѣшало ему говорить спокойно, ровно, нѣсколько насмѣшливо, въ томъ тонѣ, который онъ усвоилъ себѣ чуть ли не съ тѣхъ поръ, какъ покинулъ Ольгино.
   Онъ вышелъ изъ деревни, раза два оглянувшись на Авдотью, которая привѣтливо кивала ему вслѣдъ своею старческою головой, добрался опять до забора, открылъ и закрылъ калитку съ совершенно ему несвойственною медлительностью, точно этотъ человѣкъ, такъ рѣдко прерывавшій усиленную умственную дѣятельность, въ первый разъ въ жизни глубоко призадумался, и поплелся тихою поступью опять по парку, свернувъ только по дорожкѣ направо, такъ какъ по этому направленію виднѣлись куполы церкви.
   Встрѣча съ Авдотьей, почти совершенно имъ забытою, еще тѣснѣе связала отдаленное прошлое съ настоящимъ. Какую сильную власть пріобрѣло прошлое надъ нимъ, если онъ, привыкшій смотрѣть прямо въ глаза, безъ всякаго смущенія, безъ всякой робости, сильнымъ міра сего, знавшій, что сотни вліятельныхъ людей сами потуплялись, когда онъ обращалъ на нихъ свой взглядъ, не могъ безъ чувства не то стыда, не то боязни взглянуть въ глаза этой деревенской старухѣ! Почему? И вопросъ, мучившій его уже такъ долго, предсталъ предъ нимъ съ новою силой, опять онъ спрашивалъ себя, такъ ли онъ прожилъ жизнь, какъ слѣдовало ее прожить? Положимъ, онъ вначалѣ жилъ безсознательно, подчиняясь тщеславію, искалъ удовольствій, удовлетвореній самолюбія,-- положимъ. Но потомъ развѣ у него, несмотря на администратівную рутину, которой онъ до извѣстной степени подчинялся, не было болѣе или менѣе ясной жизненной цѣли, развѣ онъ не служить по своему разумѣнію честно и добросовѣстно государству, родинѣ? Но въ такомъ случаѣ ему ни передъ кѣмъ не приходится краснѣть. Почему же прошлое его смущаетъ и стоитъ какою-то загадкой передъ нимъ? Почему онъ передъ этою деревенскою женщиной почувствовалъ себя точно виноватымъ? Почему ему кажется, что онъ настоящаго дѣла не дѣлалъ, что это дѣло было здѣсь, въ Ольгинѣ, а не тамъ, въ Петербургѣ? "Enfantillage,-- утѣшалъ онъ себя,-- вижу, что здѣсь много не сдѣлано такого, что могло и должно бы быть сдѣлано,-- вотъ мнѣ и кажется, что настоящее дѣло было здѣсь". Но тайный голосъ продолжалъ ему говорить, что онъ самъ обманываетъ себя. "Да, вѣдь, изъ такихъ Ольгиныхъ состоитъ вся Россія. Если моя дѣятельность не принесла здѣсь пользы, то гдѣ она ее принесла? Значитъ, нигдѣ". Этотъ силлогизмъ стоялъ передъ нимъ, точно длинная и высокая стѣна, черезъ которую нельзя перелѣзть, которую нельзя обойти. "Почему это такъ?-- продолжалъ онъ размышлять.-- Да все потому же; потому что здѣсь, въ Ольгинѣ, работниковъ нѣтъ. Еслибъ они здѣсь были, не въ лицѣ однихъ Ротенберговъ, промышленниковъ и кулаковъ, но въ лицѣ преданныхъ родинѣ, умѣлыхъ и мужественныхъ дѣятелей, способныхъ служить и себѣ, и ближнему, то Ольгино не было бы Ольгинымъ,-- барскою усадьбой съ роскошнымъ паркомъ, возлѣ котораго деревня разлагается, гніетъ,-- а ячейкой новой русской жизни, просвѣщенной, культурной, заглаживающей вѣковые недочеты и грѣхи, носительницей свѣта, довольства и благосостоянія... Еслибъ Ольгино не было Ольгинымъ..."
   На высотѣ славы и величія онъ чувствовалъ себя совершенно безсильнымъ: онъ могъ предписывать, приказывать, взыскивать, метать громы, уничтожать, сокрушать, но создать что-либо прочное онъ не могъ, какъ нельзя построить прочнаго зданія на пескѣ, какъ не можетъ быть здоровымъ организмъ, въ которомъ большинство клѣточекъ атрофировано или разлагается...

-----

   Князь подошелъ къ церкви. Ротенбергъ, вѣроятно, не успѣлъ еще предупредить священника, и князь нашелъ ее запертой. Помолиться ему хотѣлось, но не теперь: душа его была слишкомъ взволнована. Въ эту минуту онъ не могъ молиться; бросивъ бѣглый взглядъ на столь хорошо ему памятную церковь, тщательно отремонтированную, но сохранившую свой прежній видъ съ бѣлыми стѣнами и зелеными куполами, онъ обогнулъ ее и направился прямо къ княжеской усыпальницѣ, находившейся въ горкѣ, на котірой стояла церковь. И горка, и церковь, и усыпальница,-- все заросло свѣжею душистою зеленью. Но вездѣ поддерживался образцовый порядокъ: заботливая рука нѣмца-управляющаго, зоркій его глазъ, повидимому, не допускали ни малѣйшаго недочета въ этомъ отношеніи. Дорожка отъ бокового входа церкви къ усыпальницѣ была также тщательно подметена; но когда князь спустился съ горки и вошелъ въ ограду, онъ замѣтилъ, что тутъ царилъ нѣкоторый безпорядокъ, или, лучше сказать, что этотъ уголокъ не вызывалъ въ Ротенбергѣ такой заботливости, какъ остальныя части парка. Заросъ онъ гуще и въ двухъ мѣстахъ князю пришлось раздвинуть вѣтки, чтобы проложить себѣ дорогу. Наконецъ, онъ очутился передъ рѣшетчатою чугунною дверью усыпальницы. Онъ приблизился и заглянулъ внутрь, набожно снявъ шляпу. На него пахнуло сыростью, холодомъ. Темно было внутри, но въ этотъ яркій солнечный лѣтній день свѣтъ проникалъ даже въ царство мертвыхъ и хотя слабо, все же освѣщалъ ихъ мрачное жилище. Бѣлыя мраморныя плиты почернѣли, но князь могъ ихъ различить. Вотъ могила отца, рядомъ могила матери, а нѣсколько поодаль, но въ той же линіи, и ея могила. Съ непокрытою головой долго стоялъ онъ неподвижно и нѣсколько разъ набожно осѣнялъ себя крестнымъ знаменіемъ. Онъ только что думалъ, что молиться не можетъ,-- нѣтъ, онъ могъ молиться; во всякомъ случаѣ, имъ овладѣло молитвенное настроеніе. Онъ на мигъ отрѣшился отъ всего земного; душа его, измученная сомнѣніями, вдругъ какъ-то странно успокоилась, окунулась въ чистыя воспоминанія дѣтства, юности и, словно очищенная ими, слилась съ тѣмъ міромъ, гдѣ все, что дремлетъ въ человѣческомъ сердцѣ свѣтлаго, хорошаго, святого, вздымается плавною волной, разростается и охватываетъ, подчиняетъ себѣ всѣ помыслы, всѣ чувства...
   Князь вдругъ очнулся, точно грубая рука прервала его прекрасный сонъ. Гдѣ-то по близости раздались звуки шарманки, наигрывавшей арію изъ Травіаты, и почти въ тотъ же мигъ онъ замѣтилъ, что около его ногъ валяются окурки папиросъ и апельсинныя корки. На него вдругъ пахнуло воздухомъ петербургскихъ увеселительныхъ мѣстъ. Онъ быстро отошелъ отъ усыпальницы: какое-то чувство безсилія овладѣло имъ, голова у него закружилась и онъ, словно махнувъ на все рукой, грузно опустился на скамейку.
   Шарманка играла долго; арія изъ Травіаты смѣнилась аріей изъ Трубадура, затѣмъ пошли другіе мотивы. Паркъ огласился и вальсомъ изъ Мадамъ Анго, и маршемъ изъ Фауста, и мандолинатой, и моднымъ гавотомъ. Наконецъ, шарманка умолкла, но князь продолжалъ сидѣть неподвижно и глядѣть на окурки и апельсинныя корки. Можетъ быть, онъ очень долго просидѣлъ бы такъ, еслибъ почти надъ самымъ его ухомъ не раздались легкіе шаги, хрустѣніе песка, вслѣдъ затѣмъ шуршаніе женскаго платья и сдавленный вздохъ...
   -- Здѣсь.
   Произнесъ ли кто-нибудь это слово, или это былъ только шелестъ вѣтерка въ листвѣ, князь въ точности разобрать не могъ; но онъ повернулся въ сторону, откуда оно ему послышалось, и сквозь листья кустарника словно въ рамкѣ увидѣлъ на близкомъ отъ себя разстояніи бѣлокурую, миловидную дѣвушку въ свѣтленькомъ платьѣ, съ большою соломенною шляпой, повѣшенною за голубыя ленты на одной рукѣ, и съ зонтикомъ въ другой, которымъ она, усѣвшись на скамейку подъ кленомъ, что-то тихо и сосредоточенно чертила по песку. Поэтиченъ былъ ея обликъ, столь неожиданно явившійся князю въ этой зеленой рамкѣ, въ особенности когда дѣвушка, словно кого-то поджидая, взглянула въ сторону и потомъ съ нѣкоторымъ разочарованіемъ, но, въ то же время, и съ грустною покорностью посмотрѣла вверхъ, давъ князю возможность уловить выраженіе ея кроткихъ глазъ.
   Снова послышались шаги, на этотъ разъ опредѣленные, рѣшительные, мужскіе. Еще мигъ и -- князь увидѣлъ въ той же рамкѣ высокую и статную фигуру молодого человѣка въ кителѣ съ серебряными пуговицами и съ фуражкой студента военно-медицинской академіи на энергичной головѣ.
   -- Вы меня долго ждали, Надежда Ивановна?-- спросилъ онъ дѣвушку скороговоркой и тихо, какъ бы преодолѣвая сильное внутреннее волненіе.
   -- Нѣтъ, сама только что пришла,-- отвѣтила дѣвушка и взглянула на него взглядомъ, не допускавшимъ сомнѣній относительно нѣжныхъ чувствъ, которыя она къ нему питала.
   Князь ли неосторожно пошевельнулся, птичка ли затрепетала въ вѣткахъ, бѣлка ли, перескакивая съ дерева на дерево, обломала засохшій сучокъ, но послышался какой-то посторонній звукъ, и оба молодые люди, студентъ слабо, дѣвушка сильнѣе, вздрогнули. Они, очевидно, не привыкли къ тайнымъ свиданіямъ.
   -- Нѣтъ никого,-- сказалъ, оглянувшись, студентъ успокоительно, но взволнованнымъ, слегка дрогнувшимъ голосомъ.
   -- Никого нѣтъ,-- повторила беззвучно дѣвушка.
   -- Да и кому здѣсь быть?-- продолжалъ увѣреннѣе молодой человѣкъ.-- Въ эту часть парка заглядываютъ только по воскресеньямъ и праздничнымъ днямъ крестьяне и небольшое число городскихъ жителей, которымъ сюда въ церковь ближе. Въ будни же никто здѣсь не бываетъ; городская часть парка, вѣдь, отгорожена чугунною рѣшеткой. Вотъ почему я вамъ и предложилъ придти сюда. Ну, а теперь поговоримъ: вы можете быть увѣрены, что насъ никто не услышитъ...
   -- Поговоримте,-- промолвила дѣвушка прежнимъ беззвучнымъ голосомъ.
   -- И такъ, повторяю,-- уже съ жаромъ началъ студентъ,-- неужели вы серьезно хотите похоронить себя въ этомъ глухомъ городѣ? Развѣ вы не видите, что здѣсь нѣтъ людей, которые могли бы васъ оцѣнить? Развѣ такимъ женщинамъ, какъ вы, мѣсто здѣсь? Здѣсь одни пропойцы, кулаки, чиновалы, грубые, невѣжественные, губящіе и себя, и другихъ; они васъ заѣдятъ; вы будете между ними мученицей и никому вы пользы не принесете. Самыя лучшія ваши намѣренія не будутъ оцѣнены, напротивъ, за нихъ-то васъ и будутъ преслѣдовать, истязать, мучить, пока вы не истощитесь въ неравной борьбѣ и начнете прозябать между ними, жить одною жизнью съ ними или бросите ихъ, убѣжите, когда ужь будетъ поздно. О, повѣрьте мнѣ, вы здѣсь не на мѣстѣ! У насъ у всѣхъ есть святое, кровное дѣло. Окончивъ гимназію съ золотою медалью, вы теперь можете поступить на высшіе курсы, которые, правда, никакихъ правъ не даютъ, но которые даютъ то, что лучше всякихъ правъ: умственное развитіе, сохраняя въ насъ человѣка. Послушайте, Надежда Ивановна! Я васъ зналъ ребенкомъ, я былъ товарищемъ вашихъ дѣтскихъ игръ, затѣмъ, когда я изрѣдка пріѣзжалъ къ дядѣ погостить на каникулы, я видѣлъ, какъ вы развивались, хорошѣли, какъ ваша душа жаждала другой, лучшей, болѣе достойной жизни, какъ вы внимательно прислушивались къ моимъ разсказамъ о молодежи въ Петербургѣ, о томъ, что ее тамъ занимаетъ, волнуетъ, радуетъ и печалитъ. Я все это видѣлъ, я вами любовался, болѣе того: я вамъ удивлялся, я понялъ, что въ вашей душѣ скрываются сокровища, если вы въ провинціальной глуши, въ обществѣ такихъ людей, какъ ваши родители,-- простите за откровенное слово,-- ихъ родня и знакомые, могли сохранить столько душевной свѣжести, столько благородства, столько возвышенныхъ побужденій, и -- я васъ полюбилъ. Если я въ это лѣто пріѣхалъ на короткое время сюда, то только потому, что я хотѣлъ во что бы то ни стало вырвать васъ изъ этого омута, вывести васъ на свѣтъ Божій, на широкій просторъ человѣческой жизни. О, послушайтесь меня: бросьте, бросьте этотъ муравейникъ, это гнѣздо сплетенъ, пьянства, чисто-животной жизни; поѣдемте со мной въ Петербургъ. Тамъ васъ встрѣтятъ съ распростертыми объятіями мои товарищи, вся учащаяся молодежь, которая,-- вѣрьте мнѣ,-- умѣетъ цѣнить благородный порывъ, заставляющій другихъ презирать мѣщанскую мораль... Поѣдемте, Надежда Ивановна, умоляю васъ, поѣдемте!...
   Дѣвушка долго ничего не отвѣчала. Князь видѣлъ только, какъ ея грудь высоко вздымалась, какъ она нервно, а не съ прежнею сосредоточенностью водила зонтикомъ по песку.
   -- Что же вы ничего не отвѣчаете?-- продолжалъ тѣмъ временемъ студентъ.-- Надя, милая, дорогая, скажите: "да".
   Дѣвушка вздрогнула. Яркій румянецъ разлился по ея блѣднымъ щекамъ; она съ величайшимъ усиліемъ хотѣла что-то произнести, но не могла. Студентъ подсѣлъ къ ней ближе и обнялъ ее одною рукой. Тутъ только она произнесла прежнимъ беззвучнымъ и какъ бы сдавленнымъ отъ сильнаго внутренняго волненія голосомъ:
   -- А отецъ?
   -- Да, вѣдь, онъ отъявленный пьяница,---поспѣшилъ возразить студентъ.
   -- Я его, все-таки, сдерживаю; безъ меня онъ погибнетъ.
   -- Никто не въ состояніи его сдержать: онъ давно уже погибъ.
   -- А мать?-- произнесла дѣвушка прежнимъ беззвучнымъ, но умоляющимъ голосомъ.
   -- Да, вѣдь, она -- кофейница, сплетница, не любитъ мужа, всѣхъ въ домѣ только терзаетъ своимъ раздражительнымъ, взбалмошнымъ нравомъ...
   -- Безъ меня всѣмъ будетъ еще хуже.
   -- Но неужели вамъ губить себя изъ-за такого отца, изъ-за такой матери?...
   -- А сестренка, а братишка?-- молила со слезами въ голосѣ дѣвушка.-- Можетъ быть, въ нихъ кроются несравненно болѣе богатые задатки, чѣмъ во мнѣ. Какое право я имѣю ихъ губить ради себя? Борисъ, Борисъ, не терзайте меня. Я за васъ готова положить душу, но свою... не чужую...
   Князь съ напряженнымъ вниманіемъ прислушивался къ разыгрывавшейся передъ нимъ драмѣ,-- драмѣ обыденной, но, можетъ быть, именно поэтому особенно горестной. Онъ привыкъ принимать къ сердцу горе не десятковъ людей, а тысячей, милліоновъ... Но дослушать разговора онъ не могъ. Съ нимъ снова повторился припадокъ головокруженія: въ глазахъ зарябило, опять показались огненные круги, и на этотъ разъ скамейка, даже сама земля подъ нимъ заколебалась. Онъ разслышалъ только еще, какъ студентъ спросилъ дѣвушку:
   -- Такъ вы твердо рѣшились остаться здѣсь?
   Но отвѣта онъ уже разобрать не могъ. Въ вискахъ у него застучало такъ сильно, что эти удары, все ускоряясь, казалось, раздробятъ ему черепъ. Онъ хотѣлъ приподняться, но не могъ, хотѣлъ позвать на помощь, но у него изъ груди вырвался только глухой хрипъ.
   Однако, молодые люди на горкѣ услышали этотъ хрипъ. Они прибѣжали и увидѣли сидѣвшаго на скамейкѣ старика, какъ будто заснувшаго глубокимъ сномъ: только одна рука и нога у него судорожно подергивались. Студентъ быстро наклонился надъ старикомъ; онъ чуялъ недоброе.
   -- Сбѣгайте въ усадьбу, къ управляющему, за помощью,-- тихо сказалъ онъ дѣвушкѣ.-- Съ нимъ нехорошо.
   Дѣвушка стремглавъ побѣжала, а студентъ сталъ поспѣшно разстегивать у старика галстукъ и рубашку, чтобъ облегчить ему дыханіе. Но усилія его были напрасны. Князь въ сознаніе болѣе не приходилъ; онъ коснѣющимъ языкомъ только еще пробормоталъ:
   -- Останусь... здѣсь... навсегда...

-----

   На другой день разнеслась по Россіи вѣсть, что князь скончался отъ удара въ своемъ имѣніи, на Волгѣ.

Р. Сементковскій.

"Русская Мысль", кн.III, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru