Сен-Виктор Поль
Великие богини. Церера и Прозерпина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Поль де Сен-Виктор.
Боги и люди

Книга первая.
III.
Великие богини. Церера и Прозерпина

I

   Церера была самой почтенной из языческих богинь. Как Зевс, Гермес, Пан, Рея она принадлежит к той незапамятной группе пеласгических божеств, которую можно назвать предками и патриархами Олимпа. Корень ее греческого имени Деметра -- "мать-земля" -- указывает на глубинность ее происхождения. Ее можно различить уже в первые эпохи Греции, еще скрытую покровом земной толщи, плодородие которой она смутно знаменует. В начале она высвобождается из-под нее в чудовищной форме идола. Самые древние изображения представляют ее с лошадиной головой, овитую змеями, с дельфином в правой и голубем в левой руке. Это земля в диком состоянии, во власти слепых воль плодородия, до того, как человек распахал ее поля и привел в порядок животное царство.
   Мифология гомерова века обтесала эту варварскую глыбу. Церера высвобождается из тины хаоса; из глубокой борозды, проведенной сохой, из чащи колосьев она ринулась в мир; она является земледельцу в величественном виде благодетельной царицы. Она олицетворяет теперь уже не грубую природу, а материнскую землю, питающее поле, культуру строющую и цивилизующую. Сестра Зевса, царя небес, она соединяется с ним в мистическом браке. Прозерпина рождается от их любви. Дивная легенда освещает мать и дочь. Одна царит над телом человека, другая над его душой. Их физическая личность озаряется духовной аллегорией. Они становятся по преимуществу двумя "Великими Богинями".
   Историю Цереры нужно читать не у Овидия, легкомысленного пересказчика древних символов, а в гомерическом, ей посвященном гимне, хранящем на себе знаки первобытных преданий.
   Прозерпина вместе с океанидами собирает цветы на Нисейских лугах. В тот момент, когда она срывает стебель нарцисса, земля разверзается широкой бездной, из которой стремительно вылетает Плутон на своей колеснице. Он похищает девушку, которая тщетно сопротивляется его грубым объятиям. Геката и Солнце являются единственными свидетелями этого адского похищения. Колесница Плутона пожирает пространство и ныряет Б море. Крики, которыми Прозерпина наполнила мир, достигли ушей Цереры. Вне себя она бросается вслед за похитителем. В течение девяти дней блуждает она по земле, потрясая горящими факелами. На десятый день Геката возвещает ей, что она заметила Прозерпину при свете своего бледного светильника; но она не смогла разглядеть лица бога, ее похитившего. Наконец, Солнце, непреложный свидетель, от которого ничто не ускользает, раскрывает ей имя царя аида. Церера, разгневанная, покидает Олимп; она отказывается быть богиней; она облекается в морщины и лохмотья старой женщины и уходит искать дочь по полям и по селениям. Изнеможенная усталостью, она останавливается в Элевсисе в тени оливы у колодца Партениоса. Дочери царя Келея, которые приходят туда, чтобы черпать живую воду медными кувшинами, расспрашивают почтенную чужестранку. Церера им отвечает выдуманной историей и просит найти ей в городе место служанки или кормилицы. Дочери Келея приводят ее к матери своей Метанире, которая поручает ей сына Триптоле- ма. Богиня обещает охранять его от порчи: она не кормит его ни хлебом, ни молоком, но умывает амвросией и питает собственным дыханием. По ночам она погружает его в пылающий очаг, чтобы очистить от всякой земной примеси. Триптолем возрастает в силе и красоте, как сын Бессмертного. Любопытная Метанира тайком подглядывает за божественной кормилицей. Однажды ночью она видит, как та опускает ребенка в огонь и испускает крик ужаса. Церера, разгневанная, вынимает ребенка из огня и осыпает мать суровыми упреками. Ее сын умрет, потому что она была маловерна. Она являет себя в сиянии своей божественности. "Я славная Деметра, радость богов и людей". Затем она приказывает, чтобы на холме Калихоры ей построили храм, в котором позже она будет наставлять своим таинствам. Храм воздвигается и богиня удаляется в него, но потеря дочери делает ее глухой к молитвам и жертвоприношениям. Земля, неоплодотворяемая ее благословением, поражена бесплодием; голод свирепствует над человеческим родом. Напрасно боги, один за другим, приходят к Церере предстательствовать за людей. Она поклялась, что земля останется бесплодной, пока она не увидит своей любимой дочери.
   Юпитер посылает к богу аида Гермеса с золотой лозой. Плутон дает себя склонить; он дозволяет Прозерпине посетить свою мать. Прозерпина устремляется на сверкающей колеснице своего черного супруга; Гермес направляет ее в храм Элевсиса. Церера прибегает на топот мрачной четверни; поцелуями и слезами покрывает она голову своей дочери и спрашивает не вкусила ли она какой-нибудь пищи в царстве мертвых: "Если нет, то ты можешь навсегда остаться на Олимпе около своего отца, Зевса; но если ты вкусила пищи в черном царстве, то тебе придется возвратиться туда. Третью часть года ты будешь проводить там вместе с твоим супругом, а две остальных со мной и с бессмертными богами". Но Плутон, прежде чем отпустить Прозерпину, заставил ее съесть зернышко граната. Приговор произнесен. Церера смиряется перед законами Рока. Она снимает с земли отлучение, ею наложенное. Триптолем, ее выкормленник, получает от нее уроки и правила жизни. Она вручает ему священные семена, которые оплодотворят грудь земли. Она преподает ему искусство возделывать землю сохой; она научает его собирать пшеницу и делать хлеб. Триптолем осеменяет сперва родительское поле, потом всходит на колесницу, в которую Церера впрягает крылатых змей, и облетает мир, кидая с высоты неба семена будущих жатв.
   Этот миф, столь патетический и чистый, скрывает, как все легенды Греции, естественный смысл. Прозерпина, поделенная между аидом и землею, символизует явление произрастания, ежегодно погребаемого прежде чем расцвесть. Плутон является слепою сущностью земной производительности. Церера своей материнской скорбью изображает в одно и то же время и любовь земли к своим детям, и ее отчаяние, когда зима обрывает ее листву, и ее радость весеннего возрождения.
   Триптолем -- это воспитание первобытного человека, посвящаемого в обряды земледелия. Таков общий смысл этой прекрасной легенды, одетой в стройные формы аллегории.
   Воображение греков не переставало совершенствовать типы этих благодетельных Божеств. Можно проследить, как из века в век они возрастают в красоте, в достоинстве и нравственном величии. К своему титулу кормилицы рода человеческого Церера присоединяет сан законодательницы. Она руководит образованием законов, исполнением обязанностей, союзом семейств, вечной основой которых является возделанное поле. Прозерпина преобразилась во мраке подземного мира: она приобрела там фантастический облик загробной Венеры; она там становится любовницей бессмертных душ. Юноши, преждевременно отнятые у жизни, засыпают в ее объятиях мистическим сном. Знаменитая Рувосская ваза изображает ее в боскете из мирт, принимающей юношу, приведенного к ней крылатым гением. Имя "Счастье, Felicitas" написано поверх ее головы. Три женщины ее окружают: одна, символизирующая "вечные пиры" несет блюдо с плодами, другая, завернутая в звездный плащ, именуется "здоровье"; третья, держащая пальцами нить Парок, названа "прекрасной". Сам умерший юноша обозначен надписью: "тот, кто проживет долгие годы".
   Так уже в языческом аиде смерть потеряла жало и освободилась от ужаса. Радость и любовь царят там, где человек грезил ужас и одиночество; здоровье сверкает в убежище разрушения; новая жизнь открывается перед человеком, который думал, что проваливается в бездонную пустоту бездны.
   Это превращение мрачного царства, без сомнения, обязано влиянию Прозерпины; это ее глаза освещают его этой упоительной зарей бессмертия. Как юная королева украшает печальный двор сурового короля, так она приносит в Аид любовь и юность. Ее грация действует даже на самого Плутона. Неприступный бог смягчается в ее нежном присутствии. Он чарует мертвых, на которых наводил ужас когда-то. Платон в своем "Кратиле" представляет его чистым духом, который приручает и удерживает души очарованием своих речей.
   "Скажем же поэтому, Гермоген, что нет никого в том мире, кто пожелал бы возвратиться в этот мир, даже сами сирены и они пленены его чарами вместе с остальными умершими; столь прекрасны речи, которыми Гадес умеет удержать их; судя по тому, что я только что сказал, этот бог является совершенным софистом и великим благодетелем тех, кто живет около него. Что же касается до его желания иметь дело не с людьми, облеченными в их тела, а лишь с теми, чья душа освобождена от болестей и страстей плоти, то не является ли это на твой взгляд, признаком философа с ясным пониманием того, что лишь в этом состоянии он может утвердить людей в желании добродетели, между тем как в то время, когда они увлечены безумием и страстями своих тел, даже его собственный отец, Хронос, не может удержать их при себе, связывая теми узами, которые носят его имя?"
   Таким образом, благодеяние жизни и упование смерти, явление произрастания и чудо возрождения, поле, которое кормит и поддерживает, могила, которая очищает и воскрешает, материнская любовь и детская почтительность, земное попечительство и вечные надежды, все высокие идеи, все чистые чувства, все святые верования воплощались в Церере и Прозерпине. Они были мадоннами многобожия. Их религиозный характер сохраняется нетронутым посреди переодеваний, которые мифологический каприз навязал другим божествам. Между тем как Зевс оскверняет себя прелюбодеяниями, Афродита проституирует себя с детьми человеческими, Вакх унижает себя в азиатских оргиях, две великих богини остаются чистыми, суровыми и назидательными. Их культ -- священная школа, их мистерия -- таинства Греции.
   Эливсис был языческим Иерусалимом. Там Церера, облеченная телом женщины, носила свой материнский траур; там находились и колодец, около которого сидела богиня, и поле Рария, которое принесло первую жатву, и гумно, на котором Триптолем молотил первые колосья. В Элевсисе справлялись элевсинии -- бывшая святая святых многобожия. Что представляли собой эти мистерии, о которых все поэты, все историки, все философы говорят лишь с религиозным трепетом? Мы знаем их подготовления и внешние распределения. Кто раскроет нам их внутренний смысл? Пять из девяти дней празднества были посвящены предварительным очищениям. Сборным местом были Афины. Кандидаты на Посвящение собирались в символическом смятении на призыв Иерофанта; они совершали омовения в море; в Акропольском Элевсиниуме они приносили в жертву священный ячмень Рария; они проходили по улицам, потрясая факелами, потом, с душой, возбужденной этими религиозными приготовлениями, они уходили в Элевсис по "Священной Дороге". Процессия приходила туда ночью при свете факелов. Там в ограде храма, обширной как театр, справлялись мистерии. Перед посвящаемыми, облаченными в белые одежды, жрецы играли в костюмах священную драму похищения Прозерпины и скорби Цереры. Кимвалы подражали ее долгим воплям, пляски и крики радости славили возвращение юной богини на землю. В течение дня мистические напитки, очистительные посты, стояние около оливы и колодца Партениоса поддерживали ревность веры. Наконец, начиналось посвящение, кандидаты меняли свои белые одежды на шкуры молодых оленей. Под руководством Иерофанта они блуждали во мраке среди лабиринтов, страшные голоса кричали им в уши, земля содрогалась под их ногами и казалось была готова раскрыться. Ужасные привидения вставали в темноте при отблеске молнии, затем таинственный жнец срезал в молчании колос. Вдруг загорался свет, подобный восходу солнца; пропилеи храма раскрывались с великим шумом, песни радости подымались из глубины святилища, покрывала падали и открывали образ сияющего Божества.
   Точное значение этих обрядов ускользает от изыскания современной мысли. Посвященные приносили клятву сохранения тайны и разоблачение наказывалось смертью. Древние писатели говорят нам о мистериях только скрытыми умолчаниями. Кажется, точно при этом они понижают голос и озираются вокруг себя. Демосфен в одной из своих речей заявляет, что "профаны не могли их знать даже понаслышке". Павзаний в своем "Путешествии" проходит мимо святилища
   Элевсиса, покрыв голову. "Что же касается внутренности храма, -- говорит он, -- сновидение запретило мне его описывать; непосвященные, которым не было дозволено видеть храм внутри, не должны даже и знать, что заключает он". Однако среди смутных образов, которые приоткрывают нам рассказы об этих обрядах, можно различить образ души, от призраков смерти, переходящей к сиянию будущей жизни; ее духовное воскресение уподобляется возрождению собранного зерна, познание блаженства обещается избранным. Была ли эта доктрина изложением догматов или впечатлениями мистических зрелищ, говоривших душе, открытой символам, но несомненно, что мистерии были в Греции великой школой бессмертия души. Древность единодушно славит их таинственную святость, их религиозную действенность, их нравственную добродетель.
   "Счастлив, -- восклицает Пиндар, -- тот, кто, побывав свидетелем этого зрелища, опускается в недра земли! Он знает конец жизни, он знает ее божественное происхождение".
   Диодор Сицилийский пишет, что "те, которые приобщались мистериям, становились более благочестивыми, более справедливыми, лучшими во всех поступках". Андокид в одной из четырех оставшихся от него речей говорит афинянам: "Вы посвященные, вы, были свидетелями священных обрядов великих Богинь затем, чтобы показывать безбожие и спасать тех, кто защищает себя от несправедливости".
   Между поэтами Греции можно отличить тех, что были отмечены Посвящением, по тону более проникновенному, по благочестию более страстному, по странным предчувствиям, которые воспламеняют или умиротворяют их стихи. Это Посвящение дает Пиндару святость Давида, а его лире аккорды, достойные арфы библейского псалмопевца; оно же сверхчеловеческим дыханием одухотворяет хоры Софокла. Даже в самих комедиях Аристофана, посреди этого гигантского карнавала переодетых богов и поруганных верований, вдруг, когда оргия насмешек достигает апогея, смех прекращается; гиканья смолкают, сцена становится серьезной, винные пары оргий сменяются дымами ладанов, слышится восторженный гимн: это -- хор элевсинских посвященных проходит с песнями. Таковы в "Божественной Комедии" процессии ангелов, шествующие, склонившись над лютнями и прикрываясь крыльями, посреди насмешек и богохульств ада.

II

   Если древние книги безмолвствуют о мистериях, то скульптура говорит о них с величественным красноречием. Изумительный барельеф, недавно открытый в Элевсисе [Этот барельеф был открыт в 1859 г. в Элевсисе вблизи часовни, которая, как предполагают археологи, была построена на месте старого храма Триптолема. Франсуа Ленорман во время своего последнего путешествия в Грецию велел отлить его для нашей школы изящных искусств. Гипс этой удивительной скульптуры выставлен с тех пор в галлереях школы. (Прим. автора.)], выводит обеих великих богинь из глубины их святилищ в самый момент их священнослужения.
   Церера, опершись на большой скипетр, эмблему царственности Элевсиса, протягивает Триптолему зерно пшеницы, которым он должен осеменить поле Рария. Сзади Триптолема, Прозерпина, держа в левой руке длинный факел, простирает правую над головой юноши в знак благословения. Изображение это стоит особняком среди памятников известных до тех пор. Расписные вазы и монеты воспроизводят многие эпизоды из посланничества сына Келеева. Стоя на колеснице, запряженной крылатыми драконами, он получает от Цереры сноп колосьев. На другом изображении, сидя на той же колеснице с круглой шляпой Гермеса на голове, он бросает семена пшеницы, которые держит в поле своей приподнятой хламиды. Еще на другом изображении он разделяет апофеоз Цереры, приветствуемой Орами. Но здесь в первый раз древний памятник показывает нам Триптолема, получающего первичное зерно из рук Цереры. Присутствие Прозерпины еще увеличивает торжественность этого первого языческого причастия. Если бы сама земля, из которой вышел этот барельеф Элевсиса, не свидетельствовала бы о священной ценности, величественной простоты его композиции было бы достаточно, чтобы раскрыть нам ее. Нет сомнения, что здесь мы касаемся глубины мистерий. Завеса, украшенная символами, которая скрывала святилище храма, приподымается; она раскрывает нам в этом мраморе двойной характер посвящения. В то время, как Церера объясняет Триптолему явления земные, Прозерпина раскрывает перед ним тайны будущей жизни.
   Никакой символический знак не отличает Цереру, ни серп, ни корона из колосьев, ни мак, ни свинья, которая обычно сопровождает изображение ее в позднейшем искусстве. Ее можно признать по одной величественности. Vera incessu patuit dea [Настоящую богиню видно по походке (лат.)]. Богиня одета в длинное платье в симметрических узких складках, напоминающих желобки в колоннах Парфенона: тяжелая одежда, как бы корнями связывающая с землею мировую Мать, складки которой напоминают борозды, проведенные по возделанным полям. Пеплос обильными складками прикрывает ее грудь; короткие и крутозавитые волосы отличаются той мужественной грубостью, которую древнее искусство давало прическам муже-женских божеств. Профиль ее поражает прямизной; это крайнее выражение греческого типа. Лоб переходит в нос без всякого изгиба, в толстых губах монументальный очерк, дающий божественным устам столько серьезности. Поза Цереры священственна; движение руки, опирающейся на скипетр, жест передающей Триптолему божественное семя, все указывает на совершение священного обряда. Ее лицо запечатлено суровой благостью, она поучает и предуготовляет своего молодого неофита. Она раскрывает ему превосходные свойства питающего зерна; она благословляет его на мужественные труды, которые извлекут из единого семени вечные жатвы. Кажется, что слышишь речь, текущую из ее благородных уст с наставительной суровостью.
   Триптолем, стоящий перед богиней, протягивает одну руку за напутственным причастием; другой он отбрасывает назад свою хламиду, отныне бесполезную. Атлет земли, он бросается нагим на борьбу со вспаханной землей. Его голова, обращенная к Церере, выражает религиозную внимательность. Он смотрит в лицо богини с простодушной верой и с бесстрашной открытостью. Его юношеское тело говорит скорее о силе, чем о грации; героическая жизнь одухотворяет этот мощный торс, эти крепко поставленные ноги. Это тип селянина, сына царей -- пастырей, воина, вооруженного не мечем, но стрекалом, которым подгоняют волов, и косой, которой срезают травы.
   Прозерпина составляет пленительный контраст Церере и Триптолему. Это не мрамор, ставший плотью. Это мрамор, ставший тенью. Она кажется скорее отсветом, чем изваянием. Она кажется лишь своею тенью, обведенной на гладкой стене, той девушкой, которой греки приписывали изобретение искусства живописи. Ее профиль дышит кроткой печалью. Факел, который она приподымает, указывает, что она возвращена земной жизни, но вскоре ей придется вновь вернуться в землю, вместе с зерном, которое дает Церера Триптолему. Она готовится перейти от дневного света в тень Аида, от несомненностей жизни к иллюзиям смерти; она готовится снова стать призраком... Уже воплощение испаряется, красота становится сверхъестественно прозрачной, формы утончаются и стираются черты... Едва запечатленная на мраморе, она скользит в нем, как в белизне облака.
   Сами ткани причастны мистичности ее форм: можно подумать, что сотканный дым обнимает это юное тело. Своею прозрачностью они напоминают одежды женщины, полулежавшей на восточном фронтоне Парфенона, которая, согласно некоторым ученым, тоже изображает Прозерпину. По-видимому, эти воздушные ткани были отличительной чертой царицы теней, подобно тому как светящиеся покрывала являются атрибутом св. Дев христианского искусства.

III

   Греческие боги исчезли. Мировой храм потерял великие образы, его украшавшие, но, отлетая, они освятили его. Стихии, которые они олицетворяли, действенные силы, сознанием которых они были, сохранили память о том, что они были божественны вместе с ними. Человеческие и материнские черты Цереры потерялись в широком неопределенном и равнодушном лице производительной природы. Но ее религиозная сущность оживляет и теперь ослабшим дыханием. Великая богиня запечатлела следы своих шагов на всех бороздах земли; она оставила некую святость на всех отправлениях сельской жизни. Еще теперь в глухих деревнях на местных праздниках крестьяне, сами того не зная, во время жатвы воскрешают ее забытое богослужение. Жест сеятеля, широким движением разбрасывающего семена, кажется благословением ее священника. Из года в год ее легенда, так интимно связанная с естественной историей земли, развертывает свои неизменные события. Каждую зиму вместе с умирающей растительностью погружается Прозерпина в темную пропасть земли, каждую весну она воскресает, увенчанная цветами. Природа вечно повторяет священную драму Элевсиса.

----------------------------------------------------------------

   Источник текста: М. А. Волошин. Собрание сочинений. Том 4. Переводы. - Москва: Эллис Лак-2000, 2006. -- 990 с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru