Серафимович Александр Серафимович
Нет мест

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

А. С. Серафимович

Нет мест

  
   А. С. Серафимович. Собрание сочинений в семи томах. Том второй
   М., ГИХЛ, 1959
  
   Обычная осенняя картина: перед плотно закрытыми дверями стоит серая толпа -- прачки с припухшими, растрескавшимися руками; сапожники, от которых пахнет "варом" и выделанной кожей; официанты с печалью на лице от бессонных ночей и вывернутой наизнанку жизни; швейцары, дворники, мелкие чиновники, вдовы неопределенного возраста, торговцы, чернорабочие и между ними белые, русые, черные, кудрявые или гладко припомаженные головки с недоумевающими, -испуганными или веселыми личиками.
   И над этой толпой звучит страшное:
   -- Нет мест... нельзя принять.
   Эти простые и страшные слова звучат как приговор.
   -- Батюшка...-- говорит прачка, торопливо моргая красными веками, вежливо сморкаясь в угол головного платка,-- батюшка... мово-то... мово-то примите...
   Приговор жестокий и несправедливый!.. Но она хочет смягчить его.
   -- Мы даже на хороших господ стираем... спросите кого хотите в нашем квартале... премного довольны оставались... Что касательно манишки, плоить -- это мы очень даже можем... Тяжело только... конечно... Как вдовой оставшись... женщина, кто захотел, тот обидел... пятеро их у меня... сделайте божескую милость...
   Ей мучительно хочется рассказать все, всю ту непокрываемую массу обид, горечи, слез, страданий, тяготы, которая до краев заполняла ее жизнь. Ей кажется, что нужно только приподнять уголок, чтобы это все хлынуло, и переполнило, и затопило, и размягчило самое жестокое сердце, и она торопится, чтобы ее не перебили, рассказывать совсем не относящиеся к делу вещи и еще осторожнее, чтобы не обидеть заведующего, сморкается в угол платка.
   А у заведующего играют мускулы лица, стиснуты зубы и хмурятся брови. Он испытывает ту жестокую озлобленность, какую испытывают врачи при виде корчащихся вокруг больных, которым они не могут помочь.
   -- Не могу принять... Не на голову же я его себе посажу...
   -- Я только два слова... извините, пожалуйста...
   Официант знает, что нельзя распускать по-бабьи слюни, но у него ведь тоже жизнь, огромная, спутанная, переполненная горечью, нелепая жизнь; он ведь тоже мучительно растил Гришутку на подачки, на обсчитывание гостей, на обкрадывание хозяина, а теперь приходится отнимать у Гришутки последнее, что он может ему дать -- грамоту; он знает, что бабьим многословием тут не возьмешь, и он говорит, наклоняя набок голову:
   -- Ради бога... прошу вас...
   -- Я же вам сказал, господа, мест нет... все переполнено.
   И толпа, из которой каждый мог бы рассказать о своей жизни столько горя, что хватило бы на весь день, медленно, тяжело, понуро расходится, чтобы на будущий год опять собраться перед заветными дверями.
   Перед тысячью маленьких головок захлопнулись школьные двери, тысяча родителей с тяжелым, с больным сердцем увела домой своих безграмотных детей.
   В нынешнем году мест в училищах для детей школьного возраста опять не хватило. Ввиду этого на состоявшемся на днях заседании комиссии по приему детей в городские училища решено открыть новые училища и параллельные классы при некоторых существующих училищах.
   Городское управление должно сделать последнее героическое усилие, чтобы осуществилось всеобщее обучение, ибо отсутствие его страшнее для города и населения отсутствия всяких метрополитенов.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  

ЗАМЕТКИ ОБО ВСЕМ

  
   Фельетоны и очерки, входящие в этот цикл, печатались в газете "Курьер" в двух сериях, в серии "Заметок" и в серии "Обо всем" с 16 августа 1902 года до конца июля 1903 года. Серафимович заменил в газете Л. Андреева, который до этого вел в "Курьере" фельетоны-обозрения на современные темы.
   Сам Серафимович охарактеризовал орган, в котором работал в те годы, следующими словами: "Газета была либерального, можно сказать -- радикального направления... "Курьер" очень не ладил с цензурой. Начальство вообще к нему относилось с подозрением. Газета часто подвергалась административным взысканиям и штрафам и всегда находилась под страхом закрытия. Приходилось все время улаживать дела с цензурой. С ней постоянно была какая-нибудь возня, так как цензоры имели в отношении "Курьера" особые инструкции...
   Темы для очерков и фельетонов брались мною непосредственно из жизни. Рабочие темы проникали в "Курьер" в общем довольно туго, но не печатать фельетонов на трудовые темы уже нельзя было, так как прогрессивная печать уже в 1902--1903 годах начинала осязать, что оттуда, снизу, надвигается лавина" (т. II, стр. 429--430).
   Писатель всегда шел от конкретного материала текущей жизни, нередко при этом отталкиваясь от фактов, сообщенных петербургскими, московскими и провинциальными газетами. Рамки его наблюдений, таким образом, раздвигались до общероссийских масштабов; это давало возможность публицисту подчеркивать типичность фактов, подлежащих обсуждению, и использовать их для характеристики существенных явлений русской действительности.
   Круг тем фельетонов и очерков Серафимовича разнообразен, многие из них непосредственно связаны с его газетной публицистикой предшествующих лет ("Приазовский край" и "Донская речь"). Публицист заглядывает в разные сферы жизни: промышленность, торговля, железная дорога, деятельность городской думы, благотворительных учреждений, область юрисдикции, культура, образование, газетный мир, воспитание детей, медицина и т. д. Но к освещению всех вопросов он подходит неизменно с позиций защиты интересов трудового народа. Это видно не только тогда, когда он непосредственно пишет, например, о тяжелых условиях труда рабочих, мелких служащих ("Рабочие морильни", "Фабрика инвалидов" и др.). Идет ли речь о недостатке школ, об отсутствии ремесленных училищ, о средствах, отпускаемых на врачебную помощь, о положении в болницах, Серафимович всегда стремится прежде всего заставить читателя уяснить, как это отзывается на жизни рабочего люда.
   Порой он затрагивает темы, примелькавшиеся в печати, но его точка зрения на жизнь позволяет подойти к обсуждению такой темы с новой стороны. В 900-х годах, например, тема взаимоотношений хозяев и прислуги оживленно обсуждалась в печати. На все лады буржуазная печать разрисовывала "злодейства" прислуги, этого "всеобщего бича". Серафимович не отрицает, что прислуга -- молчаливый враг в доме своих хозяев, он сам приводит факты, подтверждающие даже возможность кровавых драм: нянька задушила пятилетнего ребенка. Но, сообщая подобные факты, писатель обращает внимание на условия, в которые поставлена прислуга, ищет в социальных отношениях объяснения озлобленности и враждебности прислуги. Серафимович заставляет читателя по-новому взглянуть на то, что примелькалось, стало обычным, он не пропускает даже незначительные, на первый взгляд, частные случаи, чтобы заставить читателя почувствовать фальшь представлений и оценок, привычных в буржуазном обществе.
   Позиция последовательного защитника интересов простых тружеников позволяет Серафимовичу более всесторонне и глубоко рассмотреть некоторые больные вопросы русской жизни, вскрыть причины, объясняющие невозможность их разрешения при данных условиях.
   В фельетонах и очерках Серафимович высказывает иногда мысли о необходимости разных общественных начинаний на пользу рабочему люду. Но эти мысли часто окрашены иронией, ибо Серафимович не упускает случая, чтобы высказать сомнения в их действительной пользе. И он постоянно напоминает, что все учреждения в буржуазном обществе заинтересованы только в соблюдении интересов состоятельных классов, поэтому всегда найдутся лазейки, которые позволят обойти то или иное постановление, принятое, казалось бы, в интересах трудящихся. Там, где царствует "Золотой телец", не может быть иначе (см. "Золотой телец").
   Всем своим содержанием очерки и фельетоны Серафимовича направлены были против каких бы то ни было либеральных иллюзий. Мимо писателя не проходят незаметные драмы, которые обычно тонут "в водовороте огромного города, как в мутной крутящейся реке". Из сценок, нарисованных в очерках "Добрый папаша", "Фокусники", "Малолетние бродяги" и др., встает широкая картина народной нищеты, мук и страданий, старая, известная, но в то же самое время вечно новая своей жестокой правдой. Эта картина выразительна и красноречива, но тон публицистики Серафимовича всегда прост и сдержан. Писатель никогда не позволяет себе пользоваться дешевыми приемами, чтобы потрясать воображение читающей публики. Это имеет для него принципиальное значение. Он беспощадно высмеивал "бойких" журналистов, которые, будучи уверены в том, что статьи "без золотых блесток лжи" читающая публика не примет, разукрашивают события подробностями, действующими на нервы, вызывающими ужас или содрогание ("Бойкое перо").
   Чужда была ему и позиция наивных "институток" от журналистики; они способны удивляться, например, исключительному бессердечию и бездушию железнодорожных заправил, которые из-за соображений экономии не уничтожают рассадника туберкулезной заразы в помещении для служащих, превратив его в "Фабрику инвалидов", и забывать о том, что сотни тысяч людей работают в еще горших условиях. Уж если видеть в этой истории что-нибудь поразительное, замечает Серафимович, то не жестокосердие начальства, а поведение одного из пострадавших служащих, который за потерянную трудоспособность осмелился предъявить дороге иск на большую сумму.
   В своих фельетонах Серафимович не устает разоблачать своекорыстие буржуазных публицистов. Он наносит сокрушительные удары по продажной буржуазной печати, которая является источником лжи, развращающей общество. Показательны его выступления против "Нового времени", "Русского листка" и других органов печати. Он выступает на защиту Горького, против которого в петербургских газетах был организован поход, в связи с представлениями пьесы "На дне". Он осмеивает вкусы буржуазной публики, которая готова либо по-обывательски, с насмешкой истолковывать картину Репина "Какой простор", либо недоумевать перед загадочностью ее смысла, предпочитая не замечать веры художника в силы бесстрашной молодости.
   Серафимович борется против всяких проявлений мракобесия, невежества, суеверия, которые порой благодаря буржуазной печати приобретают узаконенный характер, вливаясь в единый поток "общественной мути".
   Безвозвратно отошел в прошлое мир, о котором писал в своих очерках и фельетонах Серафимович. Многое из того, что было важно и имело злободневный характер в пору работы публициста, теперь может показаться утратившим прежнее общественное значение. Но советский читатель сохранит благодарность к пролетарскому художнику, который в памяти будущих поколений навсегда запечатлел в живых, неповторимых подробностях картину России начала XX века.
   Впервые очерки и фельетоны из "Курьера" Серафимович включил в собрание сочинений в 1930 году (Полн. собр. соч., 1930, т. II). Здесь обе серии, "Заметки" и "Обо всем", были объединены под общим заглавием "Заметки. Обо всем". В следующем издании (Полн. собр. соч., 1931, т. II) заглавие приобрело окончательный вид "Заметки обо всем". Автор отобрал только то, что, на его взгляд, могло представлять интерес для современного читателя. С одобрения автора были даны заглавия отдельным фельетонам. В собрании сочинений фельетоны и очерки печатались, как правило, с большими сокращениями и незначительными исправлениями преимущественно стилистического характера.
  
   Впервые напечатан в "Курьере" за 1902 год, 21 августа, No 230.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru