Серошевский Вацлав Леопольдович
В сетях

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: "Міръ Божій", NoNo 10--12, 1896.

   

ВЪ СѢТЯХЪ.

Повѣсть Вацлава Сѣрошевскаго.

I.

   Въ глубинѣ убогой, темной, якутской юрты на низенькихъ нарахъ, у стѣны противъ огня, лежала разметавшись больная женщина. Это былъ лучшій уголокъ въ избѣ, самый сухой и свѣтлый; здѣсь обыкновенно спятъ хозяева дома. Больная была пріѣзжая. Заботливые люди занавѣсили холодныя стѣны надъ ней бѣлымъ мѣховымъ одѣяломъ, постель постлали необыкновенно для якутовъ высоко и мягко. Лѣниво тлѣлъ въ каминѣ огонь, и, кромѣ кровати и фигуры больной, вся юрта утопала въ грязно-багровомъ сумракѣ. Въ полутьмѣ, высунувъ только голову и руки въ кругъ свѣта, сидѣла на обрубкѣ дерева якутка и шила обувь. Мѣрно шуршали жильныя нитки въ ея рукахъ; тяжело и порывисто дышала больная. Въ углу избы голый, какъ амуръ, якутенокъ игралъ съ четырехлѣтней по европейски одѣтой дѣвочкой. Дѣти сдержанно перешептывались и сооружали что-то изъ лучинокъ.
   -- Хозяйка!..-- слабо простонала больная.
   Якутка съ досадой бросила работу и встала поправить огонь.
   -- Тохъ надо?
   -- Взгляни... милая... Не сердись... Я такъ часто!.. Не ѣдутъ ли?
   Инородка качнулась къ больной и стала вглядываться въ исхудалое ея лицо съ видимымъ желаніемъ узнать по выраженію глазъ, по движенію запекшихся губъ, чего она проситъ.
   -- Ахъ, какая мука!..
   -- Тохъ сказывай?!.
   Больная указала на дверь.
   -- Энѣ!.. энѣ! Хорошо...-- согласилась якутка, ловко подхватила спадавшее съ ногъ больной одѣяло, поправила подушки и вышла.
   Въ юртѣ стало совсѣмъ тихо; даже дѣти умолкли и повернулись къ дверямъ. Вольная замерла, ея голова неудобно склонилась на бокъ, длинныя тѣни рѣсницъ легли далеко, на впалыя щеки. Только свѣтъ пламени отъ движенія хозяйка и тяги открывшейся двери ярко вспыхнулъ и судорожно заметался по избѣ, скользнулъ по бѣлому мѣху занавѣси, по складкамъ одѣяла, по подушкамъ, гдѣ, точно золотой нимбъ, разсыпались кругомъ головы иностранки густые, русые волосы. У изголовья стоялъ маленькій столикъ, на немъ торопливо тикали золотые часики и сверкали при вспышкахъ огня грани стклянокъ, чайной посуды и разныхъ дорожныхъ мелочей.
   -- Соня... гдѣ ты?-- прошептала больная. Дѣвочка быстро вскочила на ноги и встряхнула юбочку.
   -- Мама, я здѣсь!.. Что тебѣ нужно?
   Она подбѣжала къ постели и положила курчавую головку на грудь больной; якутенокъ поплелся за ней и, тоже навалившись на край наръ, сталъ теребить кружевную обшивку подушекъ.
   -- Я умру, дочка...
   Дѣвочка подняла голову.
   -- Тебѣ больно.. очень больно, мамочка?
   -- Папы нѣтъ...
   Дверь стукнула.
   -- Должно быть, ѣдутъ... Кому больше ѣхать? Двое ѣдутъ. Своего-то я признала. Далеко еще: на той сторонѣ озера...-- отъ порога закричала оживленно якутка. Больная быстро повернулась и впервые раскрыла большіе, лихорадочно горѣвшіе глаза. Якутка сообразила, что ее не поймутъ, и показала пальцами на ладони, какъ ступаютъ лошади.
   -- Одинъ -- моя мужикъ, два -- твоя мужикъ.
   -- Ѣдутъ!.. Боже мой!.. Хозяйка, ты прибери... вотъ это возьми...-- заговорила больная, садясь на постели и указывая на грязное бѣлье.-- Причеши меня. Соня, дай гребень... Умой ребенка...
   Всѣ засуетились, но путники были еще далеко. Женщины успѣли все сдѣлать. Больная, причесанная и одѣтая въ чистую кофточку, долго еще сидѣла въ ожиданіи и уже силы покидали ее, когда во дворѣ застучали копыта, послышался шумъ, бряцаніе удилъ, шаги; двери широко раскрылись, морозный паръ ворвался клубами, и вслѣдъ за ними вошелъ въ избу высокій мужчина. Онъ остановился посерединѣ и нетерпѣливо сталъ раздергивать ременныя завязки дорожнаго платья.
   Якутка подбросила дровъ въ каминъ.
   Больная сосредоточенно всматривалась въ неуклюжую фигуру, сплошь закутанную въ пушистое, усыпанное снѣгомъ платье. Наконецъ, капоръ сдвинулся съ лица пріѣзжаго, и на нее глянули съ грустной тревогой хорошо знакомые глаза.
   -- Наконецъ-то... вижу тебя!-- прошептала больная, протягивая дрожащія руки.
   Парка, рукавицы, шапка мгновенно полетѣли на полъ и пріѣзжій очутился на колѣняхъ у ея постели.
   -- Милая... ненаглядная... Какъ ты рѣшилась?.. Зачѣмъ это?
   -- Не могла дольше... не могла!-- шептана больная, тщетно стараясь удержать струящіяся по лицу слезы.
   -- Зачѣмъ не предупредила? Я бы въ городъ за тобой пріѣхалъ... Представляю себѣ, какъ ты измучилась въ дорогѣ...
   -- Я писала... нѣсколько разъ писала: и оттуда, и съ дороги. Ты, очевидно, не всѣ получаешь письма. Я торопилась... скоро распутица. Къ тебѣ, говорятъ, лѣтомъ ни проѣзду, ни проходу. Послѣднее время въ городѣ стало мнѣ нездоровиться, тамъ эпидемія, я боялась за Соню... къ тому, же, я боялась, что и сама... могу не...-- она застѣнчиво улыбнулась и положила прозрачную исхудалую руку на курчавую голову мужа. Тотъ снялъ эту руку и прижалъ къ груди.
   -- Что же ты не спрашиваешь о дочери?
   -- Соня, иди сюда!
   Пріѣзжій поднялся и съ нѣкоторымъ смущеніемъ обернулся туда, гдѣ, среди сбившихся въ кучу якутовъ, стояла въ углу его дѣвочка. Встрѣтившись глазами съ отцомъ, она закрыла личико локтемъ и попятилась.
   -- Соня, или къ папѣ!
   -- Иди, доня!..
   Дѣвочка не шевелилась. Онъ подошелъ къ ней, но ребенокъ закричалъ и шарахнулся прочь отъ протянутыхъ къ нему рукъ.
   -- Не тронь!.. Мама, это не папа... Я боюсь! Не какъ на портретѣ... Совсѣмъ не на портретѣ... Платье противное... Чужой якутъ!..
   Онъ схватилъ ее насильно и принялся цѣловать.
   -- Ахъ ты привередница!
   Дѣвочка забилась и зарыдала. Чтобы успокоить, пришлось ее посадить на постели около мамы.
   -- Неудивительно, Александръ,-- заговорила больная,-- ты измѣнился, ты... лучше, мужественнѣе, но и для меня въ твоемъ лицѣ есть что-то новое...
   -- Да неужели эта крошка можетъ меня помнить? Вѣдь, ей всего тогда было полтора года!
   Подъ защитой мамы дѣвочка набралась смѣлости; на рѣсницахъ еще блестѣли слезки, но личико прояснилось и большіе, голубые глаза глядѣли на отца лукаво и выжидательно, а когда тотъ показалъ ей неожиданно палецъ, украшенный импровизированнымъ кукольнымъ капоромъ, она сдержанно улыбнулась.
   -- Вылитая мать.
   -- Ну ужъ нѣтъ!.. Подбородокъ и лобъ твои; развѣ глаза...
   -- Право, она миленькая... А хорошая? Слушается?-- наставительно спросилъ Александръ, и улыбнулся въ тоже время глазами.
   -- Она умница! Платьица не рветъ, не пачкаетъ и при умываніи никогда не плачетъ. Правда, Соня? Боже мой... опять!
   Больная неожиданно покраснѣла, наклонилась и замахала рукою, указывая на спину. Александръ вскочилъ, не зная, что дѣлать. Тутъ подбѣжала хозяйка, присѣла около больной, обхватила ее за талью, а другую руку осторожно положила ей на грудь. Все тѣло больной нѣкоторое время сотрясалось въ мучительномъ кашлѣ. Наконецъ, она затихла и совершенно обезсилѣвшая опустилась на подушки. Восковая блѣдность разлилась по ея лицу, крупныя капли пота выступили на лбу, въ судорожно вздымающейся груди скрипѣло и клокотало. Александръ стоялъ блѣдный, крѣпко прижимая къ себѣ ребенка; дѣвочка уже освоилась съ нимъ и играла съ его бородой. Больная открыла глаза, замѣтила это и блѣдно улыбнулась.
   -- Не пугайся... пройдетъ! Я буду здорова... Было бы черезчуръ жестоко... Я буду здорова. Ахъ, Александръ, какъ тогда будетъ хорошо! Ты писалъ, что у тебя домикъ, что огородъ есть... Садись, разскажи. Домикъ или юрта? Большой? Можно ли устроиться? Или передѣлывать нужно? Сколько комнатъ? Будетъ гдѣ корову держать?.. Увидишь, какъ я быстро поправлюсь на молокѣ и свѣжемъ воздухѣ... Что ты ѣшь? О Боже, опять... За что наказываешь меня?!.
   Она вновь заметалась, закашлялась. Александръ понялъ въ чемъ дѣло, осторожно приподнялъ и поддержалъ ее. Въ этотъ разъ приступъ удушья былъ сильнѣе, и вмѣстѣ съ мокротой хлынула кровь.
   -- Доктора... Спасай, родной!-- простонала больная угасающимъ голосомъ.
   Александръ мрачно молчалъ. Въ городъ три дня пути, да и ни одинъ врачъ не согласится и не обязанъ ѣхать въ такую даль и такъ на долго къ частному больному.
   -- Тогда... вези меня къ себѣ!
   Онъ не отвѣтилъ, но и это было немыслимо. Къ нему -- больше ста верстъ самой дурной, мало проѣзжей дороги. И дома у него значительно хуже, чѣмъ здѣсь. Здѣсь есть люди, есть кому услужить, можно достать масло, свѣжее молоко, сливки, которыми больная смачивала по временамъ губы, что облегчало ее. Она не знаетъ, какъ онъ живетъ, онъ ей, конечно, теперь не скажетъ, просто промолчитъ, но они останутся здѣсь. Жена догадалась по угрюмому выраженію его лица.
   -- Не нужно, милый... не нужно! Все равно... Я знаю... Въ городъ туда и обратно недѣля, у тебя ничего вѣрно не приготовлено. Я только такъ, не подумала... Мнѣ трудно. Я не вынесу обратнаго пути въ городъ, а кто поѣдетъ за докторомъ? Тебя я не пущу... тебя я уже ни на минутку не отпущу... Ты мой... исключительно мой... вѣдь, правда? И ты не былъ ничей?..-- прошептала она, наклонясь къ нему. Опять послѣдовалъ взрывъ кашля.-- Нѣтъ: я осуждена! Пусть свершится! Я это знаю. Я отчасти потому и поѣхала. Все равно: раньше ли, позже ли... Но я надѣялась хоть одинъ годикъ, хоть нѣсколько мѣсяцевъ пожить вмѣстѣ съ тобою. Такъ жаждала увидѣть тебя... Главное: Соню... Некому было оставить ребенка! Моимъ роднымъ я не хотѣла, воспитали бы свѣтскую барышню, привили бы тѣ же недостатки, отъ которыхъ такъ много страдала я... Суетные... нехорошіе! У тебя, правда... лишенія; но выростетъ среди природы... съ тобой... Я увѣрена... настоящій выростетъ человѣкъ, цѣльный, чистый, какъ ты... Она хорошая дѣвочка, умненькая и сердце у нея доброе... Люби ее... Что я говорю? Ахъ, Боже мой, опять голова кружится!..
   -- Тебѣ нельзя говорить, ты прилягъ немного и слушай, я буду говорить!
   -- Да, да, хорошо. Ты разскажи. Что, тосковалъ по насъ? Еслибъ я была здорова, что за радость?!.. Какъ я стремилась къ тебѣ?! Скажи, какъ ты живешь? Какой у тебя домикъ? Хлѣбъ сѣешь? Пашешь? И все самъ? Омужичился? Теперь въ Россіи только и убѣжище, что въ землѣ...
   -- Пока хлѣба не сѣю. Ужасно трудно получить отъ якутовъ землю. Уже годъ тянется дѣло,-- все прошу и все тщетно.
   Больная умолкла.
   -- Развѣ они надѣляютъ землей, а не казна?
   -- Казна. Мнѣ по закону, какъ поселенцу, полагается пятнадцать десятинъ, но вся земля, годная для обработки, въ пользованіи у якутовъ. Они должны мнѣ выдѣлить надѣлъ изъ своихъ участковъ, понятно, они не хотятъ...
   -- Что же, у нихъ мало?
   -- Да нѣтъ...-- отвѣтилъ онъ неохотно.-- Оставимъ это, Юлія. Все будетъ хорошо, только бы ты поправилась, дорогая.
   -- Есть около тебя вблизи товарищи? Ты писалъ, что есть... за Алданомъ. Что это за Алданъ?
   -- Большая рѣка, очень красивая, впадаетъ въ Лену. Мой домикъ на самомъ его берегу. Ближайшій товарищъ живетъ на томъ берегу за пятнадцать верстъ. Онъ причисленъ къ другому обществу. Насъ вмѣстѣ не селятъ.
   -- Но вы видитесь? Разрѣшаютъ?
   -- Видимся... изрѣдка!..
   -- И ты все время одинъ?
   -- Одинъ...
   -- Милый... милый... теперь не будешь одинъ!
   -- Я увѣренъ. Тутъ климатъ суровый, но ровный, а главное -- замѣчательно сухой. Онъ очень хорошъ для страдающихъ легкими. Среди населенія чрезвычайно мало чахоточныхъ. Ты поправишься. Я увѣренъ,-- у меня въ усадьбѣ такой прелестный воздухъ. Она среди лиственичной рощи. Дальше кругомъ дремучій боръ, сосны, ели... даже кедры растутъ въ горахъ. Буду тебѣ носить ихъ вѣтки. Говорятъ, ароматъ ихъ помогаетъ. Лѣтомъ чудесно. Съ рѣки вѣетъ прохладой. Дичи, птицъ -- масса. Корову купимъ... Все будетъ по твоему. Будемъ мужиками... Богъ съ ними, съ людьми!
   Больная задремала подъ его тихій говоръ.
   -- Русскій, ужинать!-- позвала его хозяйка.
   Онъ осторожно освободилъ свои пальцы изъ рукъ Юліи и подошелъ къ столу, гдѣ уже усѣлись въ ожиданіи его Соня и якуты. Онъ настолько былъ измученъ, что ему ничего не хотѣлось Пріѣздъ жены, ея болѣзнь, необычныя среди тусклой его жизни волненія и событія, быстро наступающія другъ за другомъ, наконецъ, сто верстъ верхомъ почти безъ сна, съ краткими лишь перерывами, крайне утомили его. Онъ сѣлъ около Сони, нарѣзалъ ей мяса, но самъ ничего не коснулся, даже не отвѣчалъ на вопросы якутовъ.
   -- Когда думаешь ѣхать?-- спрашивалъ хозяинъ.
   -- Не тронь его... Бѣдняжечка!-- пожалѣла его хозяйка.
   Послѣ ужина Александръ нѣжно поцѣловалъ дѣвочку въ головку и спросилъ ее:
   -- Что, доня, спать хочешь? А гдѣ ты спишь?
   -- Съ мамой.
   -- Теперь будешь со мной спать. Хочешь?
   Дѣвочка плаксиво надула губки.
   -- Будь умница. Съ мамой нельзя. Мама больна... Я тебѣ рыбку поймаю, я тебѣ уточку поймаю, вотъ увидишь, когда домой пріѣдемъ. Пойди, дочурка...
   Онъ взялъ ее на руки и, разсказывая всякія небылицы, незамѣтно снялъ башмачки, чулочки, разстегнулъ платьице.
   -- Мама говоритъ, что ты папа милый!-- щебетала дѣвочка, обнимая пухлыми горячими рученками шею отца. Она и не думала ложиться. Въ одной рубашенкѣ, хорошенькая, какъ херувимчикъ, она вертѣлась на его колѣняхъ, забрасывала его безконечными вопросами и, чтобы уложить ее, пришлось лечь и ему. Тутъ онъ, незамѣтно для себя, уснулъ.
   Ощущеніе мучительной тревоги разбудило его. Въ головѣ -- безпокойныя тусклыя мысли, тяжелое, какъ свинецъ, сердце билось сильно и порывисто. Гдѣ онъ и что все это значитъ? Онъ тупо вглядывался въ нависшій надъ нимъ бревенчатый потолокъ, точь-въ-точь такой, какъ у него въ юртѣ. Слабо мерцалъ свѣтъ, но это не его свѣтъ. Онъ у кого-то изъ товарищей, въ обычной поѣздкѣ... Кто-то говоритъ... Да это якуты. Онъ сталъ вслушиваться въ голоса.
   -- Все знаетъ, бѣдовый! По якутски говорить мастеръ, верхомъ ѣздить, на лодкѣ плавать, сѣти ставить лучше якутовъ знаетъ. Дороги всѣ, всѣ земли изучилъ. Большой промышленникъ!..
   -- Какъ же! Книги-то они, небось, не даромъ читаютъ. Нравомъ мягкій?
   -- Ничего, жаловаться нельзя: хорошій раньше былъ баринъ, а теперь какъ будетъ... неизвѣстно. Мѣняются люди отъ дѣтей!
   -- О, да! А что барыня: много денегъ привезла?
   -- Должно быть. Платье хорошее, золотыя кольца, часы... Настоящая барыня... южная!
   -- Умретъ?
   -- Пожалуй, умретъ. Сильно мучается... Жену мою совсѣмъ извела. По двадцати разъ ночью вставать заставляетъ. Нужно придерживать. Задыхается.
   -- Умретъ, такъ ты, кумъ, помни,-- меня позови, гробъ ли дѣлать, яму ли копать... Не забудешь? Можно будетъ съ русскаго хорошо взять. Куда дѣнется?.. дастъ!
   -- Тише. Кажется, проснулся.
   Голоса умолкли. Александръ услышалъ другой, болѣе тихій шепотъ и поспѣшно присѣлъ на постели; больная что-то разъясняла якуткѣ; та, очевидно, не понимала.
   -- Юлія, что тебѣ нужно? Я переведу.
   -- Ты уже всталъ? Я приказывала не будить тебя; ты такъ усталъ, даже уснулъ, говорятъ, въ платьѣ.
   -- Тебѣ лучше?
   -- Лучше, милый. Сегодня хорошая погода, мнѣ всегда лучше при ясномъ небѣ. Скажи хозяйкѣ, чтобы она отыскала у меня въ вещахъ кострюлю и вскипятила въ ней молоко. Хочу угостить тебя какао и сама выпью. Устроимъ встрѣчу...-- разсмѣялась она.-- Мнѣ совсѣмъ хорошо, еще день -- два такихъ -- и двинемся въ путь.
   Весь день больной было легче. Надежда вступила въ сердце Александра; онъ успокоился и даже отлучался верстъ за двадцать къ попу за виномъ. Вина онъ не досталъ, но написалъ письмо къ товарищу и узналъ, что ждутъ сюда засѣдателя, а съ нимъ, пожалуй, пріѣдетъ докторъ для осмотра тѣлъ поселенцевъ, сгорѣвшихъ вмѣстѣ съ юртой въ его наслегѣ {Наслегъ -- собственно "сельское общество"; якуты не живутъ селами, отдѣльныя ихъ заимки широко разбросаны по тайгѣ. Территоріи наслеговъ нерѣдко огромны.}.
   -- Вы бы остались ночевать, коню дали отдохнуть. Пурга будетъ. Мы бы потолковали за графинчикомъ. Пожаръ-то, вѣдь, не безъ тайности. Сказываютъ, это недалеко отъ васъ!-- приглашалъ попъ.
   Александръ дѣйствительно слышалъ про пожаръ какую-то мрачную сплетню, но промолчалъ. Говорить съ оффиціальными лицами о внутреннихъ якутскихъ порядкахъ, что бы тамъ ни случилось, было не въ его правилахъ. Пурги онъ не боялся.
   Она застигла его въ половинѣ пути. Набѣжали тяжелыя, низкія тучи; легкій, неровный вѣтерокъ вдругъ окрѣпъ и превратился въ бурю. Со свистомъ закружились снѣговые хлопья, со стономъ покачнулся лѣсъ и бѣлая ревущая пучина мгновенно поглотила все.
   Александръ надвинулъ капоръ, поправился въ сѣдлѣ и отпустилъ поводья. Конь шелъ бодро, наклоняя по временамъ голову, чтобы понюхать занесенный мятелью слѣдъ и вычистить о копыто забитыя льдомъ ноздри. Домъ былъ недалеко, тропа -- одна, возможность заблудиться -- почти невѣроятна. Ѣздокъ задумался подъ однообразный гулъ вѣтра. Образъ мрачной якутской юрты, гдѣ при мерцающемъ свѣтѣ огня умирала его жена, не покидалъ его. Зачѣмъ она пріѣхала... зачѣмъ пріѣхала?!.. Умретъ... непремѣнно умретъ? Не доставало, чтобы смерть ея легла тяжелымъ кошмаромъ на его душѣ. Онъ всегда игралъ роковую роль въ ея жизни и больше всего она плакала отъ него. Крупныя страданія будущаго окупаются мелкими настоящаго. Онъ хотѣлъ, чтобы она позабыла его и нужно было исчезнуть, прекратить всякія сношенія. А онъ не только писалъ, онъ цѣловалъ бумагу, которой, зналъ, коснутся ея руки. И вотъ, въ холодныхъ, сдержанныхъ фразахъ, гдѣ онъ неусыпно доказывалъ необходимость разлуки, что-то проскочило... Что теперь будетъ?!.. что будетъ? Непоправимо! А если... все кончится благополучно?!.. Кровь горячей волной прилила къ его сердцу... Онъ и думать не смѣлъ и гналъ прочь назойливыя мечты.
   Конь, который шелъ все также тихо и увѣренно, неожиданно остановился, протянулъ шею и громко заржалъ. Александръ встрепенулся и взглянулъ въ даль. Кругомъ по прежнему бушевалъ снѣжный океанъ, но въ сгустившемся туманѣ сумерекъ, Александру показалось, блеснули искры. Порывъ вѣтра принесъ оттуда слабое отвѣтное ржанье. Домъ былъ совсѣмъ близко. Александръ встряхнулъ платье и подобралъ поводья, чтобы не давать лошади хватать передъ отдыхомъ снѣгъ. Спустя четверть часа, онъ торопливо привязывалъ поводья къ столбу коновязи.
   Состояніе больной ухудшилось. Она даже не повернулась къ нему, когда онъ вошелъ, и только слегка встряхнула поникшей головой. Все время она сидѣла, наклонившись впередъ. Малѣйшая попытка перемѣнить положеніе вызывала ужасный кашель; потъ градомъ струился по всему тѣлу. Хозяйка не успѣвала перемѣнять рубашекъ, и Александру пришлось замѣнить ее. Тутъ только онъ замѣтилъ, какъ худа и истощена была Юлія. Она не могла говорить и только по временамъ значительно и нѣжно пожимала руку Александра.
   -- Возможно, что докторъ надняхъ пріѣдетъ...-- сказалъ тотъ, когда больная нѣсколько успокоилась и попробовала прислониться къ высоко взбитымъ подушкамъ.
   -- Все равно... Я умру... Люби Соню... Только бы поскорѣе... опять... Боже мой!..
   И опять страшныя потуги выбросить мѣшающія дышать мокроты; въ результатѣ: кровь, потъ, полный упадокъ силъ, восковая блѣдность лица... Только глаза горѣли, какъ два факела, а въ нихъ ужасъ, смѣшанный съ мольбою и покорностью.
   Такъ прошла ночь. Къ утру больная на мгновеніе уснула. Александръ не спалъ. У него отъ созерцанія этихъ мученій все разболѣлось, ныла грудь, ныло сердце, голову точно сжали желѣзные тиски. Онъ не зналъ, чего и желать: продолженія ли пытки, или... Жгучая, пронизывающая боль обрывала всегда конецъ этой мысли, и холодъ отчаянія и равнодушіе ко всему овладѣвали имъ.
   -- Какъ я слабъ... какъ слабъ!
   Юлія умерла на другой день. Случилось такъ, что Александръ не видѣлъ ея послѣднихъ минутъ, крайне усталый, онъ какъ разъ задремалъ, прислонившись лбомъ къ краю ея постели. Разбудило его сердитое подергиваніе за рукавъ.
   -- Умерла русская... Жена умерла!-- шептала въ испугѣ хозяйка.
   Больная лежала въ обычной позѣ съ опущенной головой и полу-закрытыми глазами. Неподвижная, чахлая грудь глубоко провалилась; на омертвѣлыхъ щекахъ обсыхали послѣднія слезы. Александръ, пораженный, замеръ, какъ истуканъ. Долго онъ просидѣлъ такъ, ничего не замѣчая, упорно преслѣдуя безтолковыя обрывки мыслей, метущіеся передъ нимъ, подобно осеннимъ листьямъ.
   Въ юртѣ поднялась суета, собралась толпа людей.
   -- Что же: за попомъ посылать, что ли? Могилу рыть, что ли? Гробъ дѣлать... какже будемъ?..-- спрашивали его.
   Александръ нетерпѣливо, почти гнѣвно тряхнулъ головой. Испуганные якуты оставили его. Онъ все продолжалъ сидѣть, низко понуря голову и повернувшись спиной къ присутствующимъ. Тихо потрескивалъ огонь, тихо двигались и перешоптывались дѣти и взрослые. Подали ужинъ; стали собирать постели, хозяйка уложила спать дѣтей, опять пришли люди, а онъ все сидѣлъ безъ движенія, какъ во снѣ.
   -- Этотъ русскій совсѣмъ не думаетъ хоронить жены!-- съ отчаяніемъ воскликнулъ хозяинъ.
   -- Русскій... нельзя!.. Какже... кого нанимать будешь?-- зашумѣли якуты.
   Александръ поднялъ голову и вздохнулъ.
   -- Ты не печалься очень!.. Ты еще молодой, женишься!-- увѣщевала его хозяйка.
   -- За попомъ, думаю, посылать не будемъ. Далеко и дорогу замело...-- рѣшилъ хозяинъ.-- Тутъ недалеко живетъ старичекъ, можетъ почитать псалтырь. Всѣмъ читаетъ, богатымъ и почетнымъ даже читаетъ. За свѣчами, за паспортомъ, я пошлю... порадѣю для тебя, русскій, для пріятеля... Могилу мы съ кумомъ выроемъ, а гробъ вотъ съ другимъ кумомъ сдѣлаемъ. Согласенъ?.. Не дорого сдѣлаемъ, сходно сдѣлаемъ! Правда?
   -- Какъ можно? Развѣ не пожалѣемъ русскаго?
   -- Подсчитаемъ, что будетъ стоить: псалтырь -- пять рублей,-- загибалъ якутъ на пальцахъ, внимательно всматриваясь въ Александра,-- свѣчи, паспортъ, ладонъ -- два рубля, могила -- пятнадцать рублей, гробъ -- семь рублей,-- всего круглымъ счетомъ тридцать рублей. Да еще...
   Александръ раскрылъ кошелекъ.
   -- У меня всего двадцать рублей...
   Якуты замолкли.
   -- Что же будемъ дѣлать? Вѣдь ты задолжалъ мнѣ еще за молоко, за мясо... Да за труды что-нибудь положить долженъ... Да еще нужно бычка на убой, да тому, кто трупъ одѣвать будетъ...
   -- Это я самъ!-- сказалъ Александръ и губы у него задрожали.-- Затѣмъ, не нужно псалтырщика...
   -- Хорошо, только тогда мы тѣло на первой кровати не положимъ, а должно оно лежать у дверей.
   -- Ладно. Положите, куда прикажу!
   -- Нельзя, русскій!
   -- Посмотримъ!
   -- Бѣдовый... Сказывали: бѣдовый!-- шепнули въ заднихъ рядахъ. Хозяинъ надулъ презрительно губы...
   -- Жалѣешь для своей-то, что ли? А она, бѣдняжка, сколько тысячъ верстъ къ тебѣ ѣхала... Жизни лишилась...
   Александръ закрылъ глаза; но его лицу проскочила быстрая, какъ молнія, судорога.
   -- Ну, а бычекъ?
   -- Бычка тоже не нужно.
   Воцарилось неловкое молчаніе.
   -- Этого никакъ нельзя. Не убивши скотины, никакой якутъ тебѣ человѣка хоронить не станетъ,-- горячо заговорилъ хозяинъ.-- Этого мы не можемъ, отъ этого у насъ кости портятся. Мы болѣемъ... Вотъ что, русскій: я дамъ тебѣ кайлу, топоръ, все... ты самъ дѣлай. А хозяйку твою въ амбаръ снесемъ, потому... ты раньше недѣли работы не кончишь.
   Александръ минуту соображалъ. Это правда, особенно теперь, когда онъ такъ слабъ! Недѣлю!.. Ее снесутъ въ амбаръ, будетъ лежать среди якутскаго хлама, будутъ ее двигать и толкать, вѣтеръ сквозь щели надуетъ снѣговой пыли, и засыплетъ она ея милое лицо, кроткія, скорбныя губы...
   -- Нѣтъ денегъ,-- заговорилъ Александръ порывисто.-- Хотите, дамъ росписку?
   -- Росписка намъ не рука. Ты, пожалуй, думаешь, мы дорого съ тебя просимъ? Еще пожалуешься! А мы, ей-Богу, совсѣмъ дешево беремъ; самимъ дороже обойдется... Сколько съѣшь, сколько платья нарвешь при работѣ... Тебя ради, сбросимъ, впрочемъ, два рубля...
   -- У меня только двадцать.
   -- Ну, такъ ты платье продай...-- догадался кто-то.
   -- Хорошо. Вотъ возьмите часы.
   Онъ дрожащей рукою подалъ имъ хорошенькіе, золотые часики Юліи. Якуты съ любопытствомъ осматривали ихъ; одинъ, самый важный и толстый, догадался приложить ихъ къ уху.
   -- Шепчутъ...-- заявилъ онъ съ довольной улыбкой.
   -- Шепчутъ?-- переспросили присутствующіе, и каждый потянулся съ ушами къ золотой диковинкѣ. Тѣмъ не менѣе, купить ее никто не пожелалъ.
   -- Это въ городѣ развѣ... городскимъ якутамъ. А намъ -- платье, ситецъ, мѣха... Вотъ кольцо золотое -- еще можно.
   Кольцо было обручальное и Александръ промолчалъ. Подумавши, онъ открылъ сундукъ. Присутствующіе сейчасъ же столпились кругомъ и безцеремонно стали хватать и указывать на разныя вещи.
   -- Видите, видите: шелковое платье! Сколько, русскій, хочешь за шелковое платье? Если передѣлать, будетъ одежда для человѣка.
   -- Вотъ ложки серебряныя, полотенца... чулки...
   -- Русскій, ты бы мнѣ это подарилъ. Зачѣмъ это тебѣ? Это бабье, я бы снесъ женѣ...
   -- Русскій, дай это!
   -- Мнѣ тоже дай!
   -- И мнѣ.
   Александръ отобралъ нѣсколько цѣнныхъ вещей, серебряныя ложки, лисью ротонду, шаль... и захлопнулъ крышку. Шелковое платье онъ подарилъ хозяйкѣ.
   -- Ты была къ ней добра...
   Якутка не преминула выпросить еще нѣсколько мелочей въ придачу.
   Торгъ и переговоры кое-какъ закончились, якуты ударили по рукамъ и стали расходиться. Хозяева легли спать. Александръ остался одинъ одѣвать и укладывать свою Юлію къ послѣднему сну. Онъ благоговѣйно обмылъ ее, бѣлую и холодную, какъ мраморъ; одѣлъ во все чистое и лучшее, стараясь, чтобы складки ложились возможно красиво и изящно, какъ нѣкогда... Онъ не могъ отрѣшиться отъ ощущенія, что она чувствуетъ и понимаетъ его. Только когда приходилось выпрямлять и перекладывать застывшіе члены покойницу, жгучая боль охватывала его, закипали слезы, и ему казалось, что невидимая рука повертываетъ ножъ, вбитый въ его сердце глубоко и навсегда. Такъ прошла ночь. Съ разсвѣтомъ явились мастера-якуты, перенесли тѣло на лавку, въ красный уголъ, гдѣ пробили (надъ нимъ) въ стѣнѣ дыру, чтобы пустить на трупъ струю холоднаго воздуха. Отъ этого лицо покойной мгновенно пріобрѣло твердость льда и прозрачность алебастра. Затѣмъ они убили бычка и, весело разговаривая, стали варить, ѣсть мясо и строгать доски для гроба.
   Александръ безучастно смотрѣлъ на суету. Даже къ Сонѣ онъ остался равнодушенъ; онъ одѣлъ и накормилъ дѣвочку, но не заговорилъ съ ней, и та сиротливо бродила по юртѣ, пытаясь вникнуть въ якутскіе интересы. Якуты больше ѣли и разговаривали о своихъ сосѣдскихъ малопонятныхъ дѣлахъ.
   Вечеромъ, когда Александръ прилегъ на той кровати, гдѣ умерла Юлія, дѣвочка подвинулась къ нему.
   -- Папа, ты не плачешь?
   -- Иди сюда..
   Дѣвочка поспѣшно взобралась на его грудь, гдѣ усѣлась верхомъ.
   -- Мама "эльбютъ"!
   -- Мама умерла...-- строго перевелъ онъ якутское слово.-- Теперь у тебя никого нѣтъ, кромѣ папы.
   -- Всѣ якуты?
   -- Нѣтъ, есть друзья, есть товарищи русскіе... И якуты есть хорошіе!-- поспѣшилъ онъ поправиться.-- Ты будешь любить папу?..
   Дѣвочка склонила головку и стала усиленно теребить пуговицу его платья.
   Такъ, немного угловато, возобновилась ихъ дружба. Похороны были назначены на завтра. Навѣянные пургою сугробы снѣга не позволили везти покойницу на саняхъ. Два якута подвѣсили гробъ къ длинной жерди и понесли его съ трудомъ по занесенной тропинкѣ, постоянно падая и перекладывая конецъ дерева съ плеча на плечо. Гробъ невѣроятно качался, Александръ, идущій сзади съ лопатами, слышалъ, какъ стукалось о доски тѣло покойницы. Наконецъ, прекратилась эта пытка, они перебрели на ту сторону долины, гдѣ на бугрѣ подъ лѣсомъ расположилось кладбище. Въ сторонѣ отъ якутскихъ могилъ была вырыта узкая, глубокая яма. Гробъ не безъ труда спустили на дно. Александру передъ этимъ хотѣлось хоть разъ еще взглянуть на Юлію, но якуты проявили такой страхъ, что нечего было думать о малѣйшемъ промедленіи: они разбѣжались бы неминуемо. Теперь они быстро принялись забрасывать яму землею. Огромныя глыбы твердой, какъ камень, земли съ грохотомъ покатились туда. Александръ даже вскричалъ въ испугѣ при первыхъ ударахъ. Ему показалось что тяжесть льда проломила крышку гроба, и острые его осколки ранятъ, давятъ и уродуютъ лицо и члены покойницы.
   -- Что ты, русскій?!.. Что ты! Мы тоже въ Бога вѣримъ. Закрыли брусьями, все будетъ цѣло!-- успокаивали его якуты. Ловкіе и дружные взмахи ихъ лопатъ быстро наполняли углубленіе землею. У Александра все время слегка кружилась голова.
   -- Ну, русскій, идемъ!-- закричали работавшіе.-- Торопись... грѣхъ... не оглядывайся!..
   Они быстро на ходу поломали лопаты и чуть не бѣгомъ спустились съ откоса. Александръ сдѣлалъ вслѣдъ за ними нѣсколько шаговъ, но затѣмъ вернулся и присѣлъ на свѣжую насыпь.
   Солнце взошло яркое и лучистое, и въ тотъ мигъ, когда оно отдѣлилось отъ горизонта, съ обоихъ его боковъ вспыхнули два радужныя его отраженія. Тонкая ледяная муть, остатокъ затихшей мятели, носилась въ воздухѣ. Лѣсъ, черный и встрепанный вѣтромъ, глядѣлъ печально. Снѣга были кругомъ изрыты; на озерѣ, на лугу пестрѣли неподвижныя волны зыби, выбитой въ нихъ пургою. На откосахъ бугровъ, у кустовъ и заборовъ, вездѣ, гдѣ задерживались струи воздуха или мѣнялось ихъ направленіе, виднѣлись то узкія щели, глубоко продутыя въ толщѣ снѣговъ, то уродливые валы и сугробы. Верхушки бугровъ и острые карнизы обрывовъ слегка дымились: тамъ еще ползалъ замирающій вѣтерокъ и сдувалъ внизъ частицы недостаточно прибитой снѣговой пыли.
   Во дворѣ юрты, перепрыгнувъ предварительно черезъ огонь, столпились якуты и осторожно изъ за дыма глядѣли на неподвижную точку, чернѣющую далеко на могилкахъ.
   

II.

   Наконецъ-то, послѣ длиннаго переѣзда по сумрачной тайгѣ, блеснулъ просвѣтъ луговъ. Колонны высокоствольнаго лѣса порѣдѣли; тѣни ихъ стали блѣднѣе, ризы нависшаго на вѣтвяхъ снѣга воздушнѣе. Путешественники двигались съ запада. Низами сквозь чащу подлѣска, межъ черныхъ пней, по таинственнымъ незамѣтнымъ для глазъ ходамъ стали сочиться золотыя струи заходящаго позади солнца. Тропа расширилась, выровнялась и выбѣжала на просторную долину, гдѣ сизая кайма послѣднихъ тѣней обрывалась далеко на снѣгахъ, сверкающихъ въ лучахъ заката.
   Конь Александра задергалъ поводья и торопился. Онъ сердито помахивалъ мордой на мѣшающій ему выскочить впередъ, войлочный кузовъ саней, которыя медленно тащилъ большой пузатый быкъ. На быкѣ сидѣлъ верхомъ, одѣтый въ косматыя шкуры, ямщикъ-якутъ и мурлыкалъ пѣсню. Оба они не торопились. Александръ задумчиво глядѣлъ впередъ. Когда караванъ окончательно выбрался изъ зарослей и на лужайкѣ обозначилась тропинка, ведущая отъ главной, болѣе торной дороги въ сторону, гдѣ на краю одинокой рощи ютился крошечный домикъ, Александръ быстро, по глубокому снѣгу, объѣхалъ стороной якута и поскакалъ туда.
   Со двора на встрѣчу ему выскочила большая черная собака.
   -- Аяксъ!.. Песъ добрый, песъ вѣрный, хозяина узналъ!-- приласкалъ ее Александръ, слѣзая съ лошади. Аяксъ съ визгомъ бросился къ нему, а въ то же время изъ юрты вышелъ небольшой лохматый мужичекъ, въ огромной мѣховой шапкѣ, такихъ же сапогахъ и оленьей дохѣ въ накидку. Онъ внимательно изъподлобья осмотрѣлъ пріѣзжаго и подошелъ ближе. Въ его синихъ глазахъ что-то сверкнуло, по лицу его что-то прошло, но онъ молчалъ. Александръ безъ словъ протянулъ ему руку и занялся развьючиваніемъ коня.
   -- Помочь тебѣ?-- спросилъ жилецъ, дѣлая шагъ впередъ и презрительно отмахиваясь отъ лошади, злобно на него скалившей зубы.
   -- Нѣтъ, Яковъ! Благодарю, лучше оставь! Воронъ станетъ бѣситься...
   -- Онъ похудѣлъ. Дорога тяжелая?
   -- Не особенно.
   -- Что же... Жена?
   -- Жены нѣтъ. Умерла...
   -- Умерла... Что ты!?-- переспросилъ, отступая, Яковъ. Александръ быстро наклонился и сталъ отстегивать подпруги.
   -- Умерла... умерла!..-- повторялъ его другъ жалобнымъ голосомъ.
   Въ это время сани въѣхали во дворъ, и Александръ бросилъ все, чтобы достать изъ кибитки закутаннаго въ мѣха ребенка. Онъ осторожно понесъ его въ юрту.
   Дѣвочка, освобожденная отъ платья и поставленная среди избы, терла глазки кулачками и съ просонокъ хныкала. Александръ вносилъ вещи съ якутомъ, Яковъ участливо разглядывалъ ребенка.
   -- Не плачь, барышня, не плачь! Вотъ чай будетъ, лепешку сдѣлаемъ, будемъ кушать...
   Дѣвочка раздвинула пальчики и взглянула на незнакомца.
   -- Вы товарищи будете?
   -- Мы будемъ товарищи... Мы будемъ дядя Яковъ.
   -- Хорошіе люди?
   -- Самые лучшіе люди! Ээ... ты вижу умница, садись сюда за столъ!
   Дѣвочка поспѣшно взобралась на указанное мѣсто и разсмѣялась.
   -- Ты теперь у папы за маму будешь?-- бойко допрашивала она Якова, который спокойно хозяйничалъ: подставилъ ближе къ огню чайникъ и принялся просѣвать муку.
   -- Что же ты не отвѣчаешь: будешь за маму или нѣтъ?
   Повеселѣвшее было лицо Якова, опять подернулось грустью.
   -- Не совсѣмъ за маму. Такъ что-то въ этомъ родѣ! А ты что же будешь -- за дочку?
   -- Я совсѣмъ дочка!
   -- Ну, будто!?
   -- Правда! Папа, онъ не вѣритъ!-- обратилась дѣвочка къ отцу, который съ ямщикомъ какъ разъ вошелъ въ юрту. Опасный разговоръ прекратился. Молча подсѣли къ столу. Яковъ не заговаривалъ больше и сосредоточенно повертывалъ лепешку передъ огнемъ. Александръ неподвижно уставился въ пламя. Тонкія губы его были сжаты, загорѣлое лицо осунулось, плечи устало повисли.
   -- Гдѣ удаль? Гдѣ самоувѣренность? Совсѣмъ другой! Жена да дѣти, дрова да свѣчи...-- подумалъ Яковъ.-- Что же, казачеству, конечно, теперь крышка?-- спросилъ онъ вслухъ.
   Александръ не отвѣтилъ.
   -- Что тутъ дома?-- спросилъ онъ, въ свою очередь.
   -- Ничего!.. Тишь да гладь... какъ всегда безъ благодати!
   -- Что же якуты?
   -- Ничего. Да они и не ходили сюда безъ тебя. Какая имъ польза: "капсе" нѣту и "чай" нѣту!-- передразнилъ онъ по-якутски.-- Якуты, слышно, все возятся съ своими татарами. Вотъ истинно -- туфли Абу-казема...
   -- Засѣдатель былъ?
   -- Нѣтъ. Ждутъ! Развѣ пойдешь?
   -- Пойду...
   Яковъ замолчалъ.
   -- Якуты сильно обозлены...-- мягко заговорилъ онъ, немного спустя.
   Александръ пожалъ плечами. Ямщикъ отпилъ чай; нужно было съ нимъ разсчитаться. Раньше, чѣмъ отпустить, Александръ заставилъ его помочь себѣ свезти съ озера ледъ, заготовленный для воды. Они спустились съ быкомъ и санями туда внизъ, гдѣ въ сумеркахъ слабо мерцали стеклянныя грани большихъ, рядами установленныхъ, глыбъ. Заря потухала; на небѣ вызвѣздило густо и ярко. Долго еще послѣ отъѣзда якута возился Александръ на дворѣ, разгребалъ снѣгъ, очищалъ отъ него запасы сѣна и стойло для коня. Наконецъ, онъ вошелъ въ избу усталый и сплошь покрытый инеемъ.
   -- Папа, спать!..-- встрѣтила его плаксиво Соня.
   Яковъ, читавшій у камина книгу, поднялъ голову.
   -- Она давно уже хнычетъ, но ни за что не соглашается, чтобы я раздѣлъ ее. Все вы кончили?
   -- Все.
   Отецъ съ дочерью стали шопотомъ вести передъ сномъ таинственные переговоры. Яковъ оставилъ читать и задумчиво глядѣлъ въ огонь.
   -- Что же ты намѣренъ дѣлать?-- спросилъ онъ, когда, наконецъ, крупная фигура Александра появилась около него у камина.
   -- Мои планы не перемѣнились. Возьму землю, попробую хозяйничать...
   -- Ты бы могъ теперь перепроситься въ другую мѣстность, ближе къ городу. У тебя есть для этого основанія... дочь!.. Положеніе твое теперь другое, болѣе исключительное, и въ прошеніи нѣтъ никакого униженія.
   -- Все это вздоръ. Конечно, какое униженіе: пустая форма! Я бы на это не посмотрѣлъ. Всегда можно все сдѣлать съ достоинствомъ. Но переводиться, особенно теперь, мнѣ неудобно. Весна на носу. Здѣсь у меня кой-что заведено, знаю мѣстность, знаю людей. Тамъ все неизвѣстно, все опять начинай съизнова... Опять подачки, помощи, договоры съ якутами. Опять отъ нихъ придется требовать домъ, пищу... Не могу же я, теперь ужъ ни въ какомъ случаѣ не могу остаться въ чистомъ полѣ или идти съ дѣвочкой жить къ якутамъ по угламъ, кормить насѣкомыхъ и воспитывать порочную дикарку. Ты говоришь: ближе къ городу'.. Но если здѣсь, гдѣ такая масса земель лежитъ втунѣ, я не могу получить клочка поля, хлопочу въ продолженіи двухъ лѣтъ, то что же тамъ? Тамъ -- только случай можетъ помочь! А между тѣмъ, земля нужна мнѣ, нужна до зарѣзу. Я не хочу больше ихъ "помощи". Мнѣ очертѣло, надоѣло... до тошноты! Всякій разъ, когда десятскій приносилъ ко мнѣ эти "кусочки", это масло, муку разныхъ сортовъ, собранную по горсточкамъ, вѣроятно, съ дѣйствительныхъ бѣдняковъ, меня точно варомъ окатывало. А тутъ еще смотри, чтобы сортъ мяса былъ условный, масло не горькое, чтобы не обвѣсили, не обманули, иначе выйдетъ комедія: "будутъ десятскіе и князья собраные для тебя міромъ хорошіе продукты подмѣнять своими дурными"... Противно... унизительно! Конечно, и я "утѣшалъ" себя, что "разъ я родился -- я имѣю право на жизнь", что "я хочу, но не могу работать" и тамъ прочее...-- добавилъ онъ съ ироніей...-- Но причемъ тутъ якуты? Нѣтъ, сто разъ нѣтъ! Лучше поссориться съ ними разъ хорошо и получить землю, чѣмъ ссориться постоянно!.. Впослѣдствіи все уладится. Увидятъ, что я хорошій сосѣдъ, не воръ, не мошенникъ, въ чемъ они, ей-Богу, до сихъ поръ сомнѣваются!.. Не удивительно: на чемъ они могли убѣдиться? Развѣ мы вступаемъ съ ними въ какія-либо отношенія, кромѣ получки "помощи", купли и продажи, и развѣ можемъ вступить? Все другое будетъ искусственно... Даже ты, который вѣчно несешь иго принциповъ, который не взялъ у нихъ ни крошки и въ ущербъ здоровью живешь чортъ знаетъ какъ, развѣ ты, положа руку на сердце, скажешь, что они не считаютъ тебя за пройдоху?
   -- Я взялъ у нихъ даромъ домъ...-- прервалъ взволнованно Яковъ.-- И... я по якутски не знаю!.. Это много!
   -- Такъ что жъ: не пойдешь вѣдь проповѣдывать имъ о своей честности?.. Нѣтъ, когда я войду въ ихъ среду, стану работать, какъ они и на ряду съ ними, когда они увидятъ, что и помочь я имъ не прочь и могу это сдѣлать, что поучиться есть имъ у меня кое-чему... Вотъ тогда они научатся уважать меня и, можетъ быть, полюбятъ...
   -- Ты думаешь здѣсь оставаться такъ долго?-- съ ужасомъ и удивленіемъ спросилъ Яковъ.
   Александръ зашагалъ по юртѣ.
   -- Почемъ я знаю!
   -- Никогда они не забудутъ непріятностей, которыя причинилъ ты имъ.
   -- Непріятности? А теперь развѣ пріятности? Развѣ они не стерегутъ насъ, не отвѣчаютъ за наши отлучки, за взаимныя посѣщенія?.. Повѣрь это стоитъ не мало денегъ. Но я думаю, что это совершенно лишній верхъ самопожертвованія: съ ума сходишь изъ-за человѣческой глупости. Оставили бы насъ въ покоѣ.
   Яковъ молчалъ, не поднимая глазъ.
   -- Въ сущности...
   -- Что: въ сущности?!.
   Александръ порывисто отвернулся, присѣлъ на кровать и сталъ развертывать свою дорожную постель. Яковъ бокомъ черезъ плечо оглядѣлъ его. Онъ чувствовалъ, что его другъ куда-то уходитъ отъ него, ему было и жаль его и страшно надвигающагося одиночества.
   -- Проклятая семья!-- раздумывалъ онъ съ горечью.
   Проснулся Александръ по утру раньше всѣхъ; онъ всегда вставалъ рано. Онъ провѣдалъ лошадь, накололъ дровъ, затопилъ каминъ, замѣсилъ лепешку, поставилъ чайникъ, а Соня и Яковъ все еще спали. У него еще нашлась бы работа, но нужно было стучать и онъ воздержался. Сидя въ бездѣйствіи у пылающаго камина, онъ поворачивалъ пекущуюся лепешку и думалъ о прежней жизни, о "казачествѣ", о связанныхъ съ нимъ дальнихъ отлучкахъ, о столкновеніяхъ изъ-за этого съ якутами по дорогѣ и у себя.
   -- Все равно! Только больше шансовъ нарваться на скандалъ и попасть на дальній сѣверъ!..
   Бездѣйствіе, тоска, скука, будто дикіе звѣри гонятъ тебя прочь, изъ юрты въ юрту, отъ одного знакомаго къ другому. На охоту, въ гости, къ чорту, къ дьяволу въ пасть, только бы не чувствовать себя, не чувствовать жажды жизни. Дорога успокаиваетъ: ѣдешь, будто дѣло дѣлаешь. Кругомъ мелькаютъ все новыя картины, поведеніе коня развлекаетъ вниманіе, впереди что-то ж^етъ неизвѣстное... Въ результатѣ -- пустой вздоръ! Развиваются какія-то бурлацкія привычки, лѣнь, точно ржавчина, проѣдаетъ душу... Хорошо, если кто любитъ читать... Но читать, читать безъ конца, такъ же тоскливо, такъ же неудовлетворительно -- какъ и безъ конца бродяжить! Все не важно, все безцѣльно, не достойна усилія... Хорошо, что у меня дочка, что я вынужденъ теперь искать выхода. Нѣтъ ничего воспитательнѣе необходимости. По ней точно по рельсамъ движешься, неуклонно, и на душѣ свѣтло и покойно...
   Онъ перевернулъ подрумянившуюся лепешку и оглянулся на сожителей.
   -- Все спятъ.
   Аяксъ подсѣлъ къ нему передъ каминомъ, онъ видимо былъ заинтересованъ судьбою лепешки. Сощурившись отъ жары, умный песъ поворачивалъ свою большую морду, съ висячими ушами, не менѣе часто, чѣмъ хозяинъ. Все было мірно. Вдругъ собака зарычала, ощетинилась и покосилась на дверь, которая робко пріотворилась.
   -- Русскій, держи собаку!..
   -- Тише, разбудишь ребенка! Аяксъ, смирно!
   Вошелъ бѣдно одѣтый низенькій якутъ съ большой головой и большими на выкатѣ глазами. Это былъ "Лягушечьи глаза", ближайшій сосѣдъ Александра.
   -- Здравствуй! Что слышно?.. Капсе... Садись!-- здоровался съ нимъ по якутски за руку Александръ.
   -- Ничего не слышно...
   -- Что-нибудь да слышно... Сказывай! Засѣдатель былъ?
   -- Былъ,-- неохотно отвѣтилъ якутъ.-- Глупъ народъ, охъ глупъ... и только!
   Онъ внимательно обыскалъ юрту своими странными глазами, за которыя и получилъ прозвище "Лягушечьихъ глазъ".
   -- Дѣвку привезъ?-- спросилъ онъ таинственно.
   -- Привезъ.
   -- Землю потребуешь?
   Александръ промолчалъ.
   -- Думаешь, я жалѣю: бери, сколько силъ хватитъ -- бери. Съ хлѣбомъ будешь. Земля здѣсь ро-жа-етъ... У... рожа-етъ.. И намъ, бѣднымъ, тогда кусокъ хлѣба отъ тебя перепадетъ.
   -- Слушай, Лягушечьи глаза, не знаешь, кто бы здѣсь могъ сдѣлать корыто.
   -- Корыто? Пожалуй, взялся бы и я.
   -- А лодку? спросилъ Александръ помолчавъ.
   -- Зачѣмъ тебѣ лодка? Ну, настоящей лодки никто не сдѣлаетъ, кромѣ Туса.
   -- Что, стрѣлу для плуга ты мнѣ приготовилъ?
   -- Приготовилъ, сохнетъ... Можешь взять.
   -- Принеси ты, мнѣ теперь отлучаться трудно...
   -- Да, да! И то правда... дѣвка... Слушай, Ликсандра, возьми для ребенка, баба гортинца послала. Скучать безъ молока будетъ, сирота, бѣдняжка.-- Онъ вынулъ изъ-подъ полы небольшой берестяной туесъ.
   -- Папа, это кто такой?-- защебетала, проснувшись, Соня. Она присѣла на постели и внимательно разсматривала якута. Отецъ взялъ ее на руки и сталъ одѣвать. Русая головка, европейская бѣлая рубашечка, голыя, нѣжныя плечики, румяныя щечки, видимо, заинтересовали сосѣда. Онъ подсѣлъ къ нимъ, коснулся грубымъ закорузлымъ пальцемъ тѣла Сони, пощупалъ ея платьице.
   -- Что же она ѣстъ?
   -- Да то же, что и мы...
   -- Охъ... охъ!-- вздыхалъ якутъ.-- Слушай, русскій, не привезъ ли ты соли, чаю?.. Въ соли сильно нуждаюсь. У моихъ телятъ страсть поносъ. Два сдохло!..
   -- Ничего нѣтъ, самъ нуждаюсь!.. Я вѣдь не проѣзжалъ въ городъ. Нужно будетъ къ Капитону пойти. Не знаешь, у него мыло есть?
   -- Должно быть! Кто его знаетъ? Люди богатые, можетъ, и моются.
   Александръ одѣлъ Соню и сталъ будить Якова.
   -- Да я давно не сплю!-- защищался тотъ.
   -- Хорошо не спишь! Лягушечьи глаза свидѣтель, ты храпѣлъ, а онъ все оглядывался, думалъ, что Аяксъ ворчитъ.
   -- Пейте, не ждите меня.
   Его и не ждали.
   -- Ты, Лягушечьи глаза, приходи съ пѣшней прорубь мою очистить, топоромъ теперь не добудешь воды, промерзла въ мое отсутствіе,-- заговорилъ Александръ передъ отходомъ якута.-- И Майку пошли, сейчасъ пошли, а то мнѣ къ Капитону нельзя будетъ...
   -- Соли на мою долю взять не забудь.
   -- Незабуду, только пошли Майку.
   Не много спустя пришла Майка, десятилѣтняя дочка Лягушечьихъ глазъ, хорошенькая, но невозможно грязная и оборванная якуточка.
   Ея приходъ огорчилъ Якова.
   -- Я вѣдь могъ бы присмотрѣть за ребенкомъ.
   -- Для перваго дня позволь, пусть поиграетъ... Скучно ей будетъ,-- объяснялъ Александръ. Онъ послѣ нѣкотораго колебанія заставилъ Майку умыться, подарилъ ей свою рубашку, съ тѣмъ, чтобы она ее сейчасъ одѣла, и поручилъ занимать Соню. Дѣвочки выпросились проводить его на дворъ.
   Долина, въ западномъ углу которой стояла усадьба Александра, представляла обширную продолговатую равнину. Узкое, длинное, какъ рѣчная протока, озеро раздѣляло ее на двѣ половины. Ту часть, гдѣ жилъ Александръ, занималъ громадный "калтусъ" {"Калтусъ" -- мокрый, кочковатый лугъ среди лѣса.}, сплошь вымощенный исполинскими кочками точно камнями, желтый отъ пуха, витающихъ поверхъ снѣга, прошлогоднихъ травъ. На противуположномъ берегу тянулись гладкіе, чистые, сѣнокосные луга, ярко сверкающіе отъ снѣга, съ рѣдкими копнами бѣлыхъ стоговъ, съ тонкими, черными нитями городьбы тамъ и сямъ. Стѣна темной тайги, сплошнымъ полукругомъ, какъ глазъ хваталъ, окружала долину; выше надъ ней виднѣлся болѣе блѣдный амфитеатръ далекихъ горъ. Роща Александра среди долины образовала маленькій, совершенно отдѣльный, лѣсной боскетъ на краю рѣчного обрыва. Такихъ рощицъ было нѣсколько разбросано по равнинѣ. Самая крупная принадлежала Александру. Ея лиственницы вздымались высоко,. стройныя, какъ колонны, ихъ короны сплетались въ одинъ куполъ. Лѣсное кольцо размыкалось у рѣки, и луга непосредственно примыкали къ рѣкѣ пади, именно у рощи Александра. Отъ дверей юрты не было видно дна этой пади, и казалось, что тамъ занавѣсъ неба обрывается въ пропасть безпрепятственно. Александръ любилъ глядѣть въ ту сторону. Тамъ всегда было интересно: забредали ли туда тучки, или клубился туманъ, или летѣли хлопья метущагося снѣга,-- всегда тамъ было ново и иначе, чѣмъ въ однообразіи лѣсныхъ куртинъ. Но больше всего онъ любилъ, когда тамъ сіяла, какъ теперь, хрустальная синева несравненной чистоты, ясности и нѣги. Мысль охотно улетала въ неопредѣленную даль, гдѣ ничто ее не задѣвало, подальше отъ заботъ, отъ тревогъ. На мгновеніе воцарялось въ душѣ спокойствіе, всепрощеніе, доброта, увѣренность въ побѣду лучшаго и, какъ елей, смягчали наболѣвшія раны.
   Озеро однимъ концомъ совсѣмъ близко подходило къ обрыву, другимъ уходило къ лѣсамъ. На его берегу, на той же сторонѣ, въ полу-верстѣ отъ юрты Александра, стояла юрта Лягушечьихъ глазъ. Дорога къ ней извивалась зимою по дну озера. Юрта, окруженная хозяйскими порядками, ютилась у перелѣска, отдѣльныя деревья котораго выбѣгали далеко впередъ, по гребню пологой горки, образуя красивые воздушные силуэты. Въ прогалинахъ между ними виднѣлась лента главной дороги, лѣсная даль и просвѣчивалъ желтый дискъ "калтуса".
   Александръ напоилъ коня вблизи усадьбы и выѣхалъ изъ ложбины озера на сѣнокосы. На сѣнокосахъ все трепетало отъ струй жгучаго весенняго солнца. Волны нагрѣтаго воздуха трепыхались надъ снѣговыми полями. Дорожныя выбоины, всѣ лунки и неровности полны были тепла и влаги и затѣнены прозрачными отраженіями.
   Александръ далъ волю продрогшей послѣ водопоя лошади и вскорѣ подъѣзжалъ крупной рысью къ кучкѣ жилищъ, расположившихся въ видѣ деревушки на томъ концѣ долины. На лай собакъ изъ крайней юрты выскочила молодая якутка. Вся она увѣшана была серебромъ и мѣдью и звенѣла при малѣйшемъ движеніи, какъ цыганскій хомутъ.
   -- Ликсандра, Ликсандра!-- кричала она, перескакивая изгородь.-- Постой!.. Здравствуй!
   Александръ придержалъ коня.
   -- Здравствуй, Той! Что, Тусъ дома?
   -- Кажется, нѣтъ.
   -- А твой отецъ?
   -- Тоже нѣтъ. Всѣ у Капитона. Собраніе тамъ дѣлали, князь пріѣзжалъ.
   -- Все съ татарами кончить не можете или другое что?
   -- Не знаю. Что знать можемъ мы, женщины, кромѣ хозяйства?..-- разсмѣялась она и кокетливо сощурила цыганскіе глаза.
   -- Вотъ что,-- заговорила она тише и фамильярно положила руку на холку коня.-- Ты дѣвку, говорятъ, привезъ, такъ будутъ, сказывали, бумагу писать, что дѣвки не согласны принимать, что тебя одного по закону имъ слѣдуетъ!
   Александръ пожалъ плечами.
   -- Пусть пишутъ. Ну, а татары? Что сказалъ докторъ?
   -- Ликсандра, жена твоя, говорятъ, красавица... А дочка красавица? Неужели ты жены ни разу-таки не поцѣловалъ? И она умерла, такъ... по пусту... ѣхала, ѣхала, а увидѣлись... умерла и только!.. Что за жалость!
   Александръ насупился и дернулъ коня.
   -- Ты дура, Той!
   -- Русскій, русскій, приготовь гостинца, прійду дочку смотрѣть!-- кричала она ему въ догонку.-- Якова ты на то время куда-нибудь выгони!-- добавила она со смѣхомъ.
   Юрта Капитона стояла отсюда версты за двѣ, за перелѣскомъ, на другой полянкѣ. Между ней и сѣнокосами тянулось большое озеро, обросшее высокими камышами. Князя Александръ уже у Капитона не засталъ, да и большая часть родовичей разбрелась. Хозяинъ, толстый, подслѣповатый якутъ,-- на видъ радушно принялъ гостя, усадилъ за столъ, угостилъ чаемъ и исподволь сталъ разспрашивать подробности о смерти жены, о дочкѣ, о намѣреніяхъ Александра. Многое онъ, оказалось, зналъ прекрасно изъ другихъ источниковъ. Мыла, соли, чаю онъ охотно уступилъ Александру по рыночнымъ цѣнамъ и только удивлялся, что покойница не вывезла всего этого съ собою изъ города.
   -- Совсѣмъ южная, должно быть, была барыня, образованная!.. Не звала, что у насъ здѣсь кругомъ пустой лѣсъ. Нѣтъ чего у человѣка, хоть помирай, взять не откуда...
   Среди гостей оказался и Тусъ, сухощавый маленькій старичекъ съ морщинистымъ востренькимъ лицомъ.
   -- Подожди!-- сказалъ ему Александръ, когда онъ собрался уходить.-- Пойдемъ вмѣстѣ, намъ по дорогѣ.
   -- По дорогѣ?-- насмѣшливо переспросилъ Тусъ...-- Пожалуй, подожду!
   -- Ишь: все солишь, этакая соль! Подожди, веселѣе будетъ русскому!-- поддержалъ гостя Капитонъ.
   -- Да, знаемъ: промышлялъ бурундукъ съ лягушкой...
   Якуты захохотали.
   Всю дорогу толковалъ Александръ Тусу о лодкѣ.
   -- Зачѣмъ тебѣ лодка, да еще такая чудная, тонкая, маленькая... Ты ее пяткой проломишь... Вода у насъ сердитая.
   -- Зачѣмъ да зачѣмъ? А затѣмъ, чтобы ты дивовался!-- съ досадой отвѣтилъ Александръ.
   Тусъ надулъ губу.
   -- Рыбу промышлять хочешь?.. Утонешь...
   -- Не безпокойся!
   Тусъ все не рѣшался, поглаживалъ подбородокъ и въ раздумьи посматривалъ на протянутую ему рублевку.
   -- Что жъ: не одному доктору брать деньги!..-- усмѣхнулся онъ наконецъ и спряталъ бумажку.
   

III.

   Усадьба "князя" находилась отъ Александра въ пятнадцати верстахъ. Она представляла нѣчто въ родѣ крохотнаго поселка. Десятокъ юртъ, скотскихъ "хотоновъ", амбары, много изгородей, зароды сѣна, огромные холмы чернаго навоза,-- все скучено на небольшомъ бугрѣ, на краю озера, среди обширной луговины. Кругомъ, вдали -- лѣсъ, снѣгъ, блѣдные силуэты разбросанныхъ порознь жилищъ; вблизи -- тотъ же снѣгъ, пожёхнувшій отъ копоти и сору, одинокія деревья, обглоданныя скотомъ кусты, двѣ-три ленты торныхъ дорогъ и сѣть грязныхъ, глубоко протоптанныхъ тропинокъ, пересѣкающихся подъ всевозможными углами и сходящихся къ усадьбѣ, какъ лучи паутины къ центру. Немного въ сторонѣ -- на пригоркѣ русскій домъ съ большими стеклянными окнами, съ рѣзными, крашеными ставнями, съ остроконечной, крытой тесомъ кровлей, съ коньками и флюгерами. Его пѣтушиный, важный видъ скрывалъ, впрочемъ, совершенно "пустое содержаніе". Это была дань чужимъ вкусамъ, и жизнь въ зданіи мелькала только парадная моментами, когда пріѣзжалъ кто-нибудь изъ высокопоставленныхъ гостей: начальникъ округа, архіерей или губернаторъ. Остальное время домъ стоялъ, какъ и теперь, пустой, крыльцо и двери занесены были снѣгомъ, никто туда не ходилъ и никто не выглядывалъ оттуда. Между тѣмъ, маленькія подслѣповатыя, прикрытыя льдинами окошечки юртъ въ ближайшемъ сосѣдствѣ свѣтились внутреннимъ свѣтомъ. День былъ ненастный. Дымъ густыми клубами энергично струился изъ трубъ; дворъ полонъ былъ людей; засѣдланные кони въ большомъ количествѣ стояли у столбовъ. Порывы вѣтра поминутно схватывали клубы дыма и бросали вмѣстѣ съ искрами и снѣговой порошью внизъ на фигуры людей и животныхъ.
   Когда Александръ и Яковъ въ сопровожденіи десятскаго въѣхали въ ворота усадьбы, люди зашевелились и подошли къ нимъ, нѣкоторые стали помогать привязывать лошадей и снимать толстыя неуклюжія "дохи", но всѣ держались странно, иначе, чѣмъ всегда. Встревоженные уклончивыми и двусмысленными отвѣтами десятскаго, русскіе окончательно смутились. Вызвалъ ихъ оффиціальной повѣсткой засѣдатель, пріѣхавшій опять все по тому же нескончаемому дѣлу о сгорѣвшихъ татарахъ. Александръ пошелъ впередъ и нервно дернулъ ремень дверей. Юрта оказалась полна народу. При видѣ входящихъ, якуты разступились и образовали узкій проходъ, въ концѣ котораго блеснули засѣдательскія пуговицы.
   -- Здравствуйте! Пожалуйте!-- привѣтствовалъ ихъ чиновникъ, протягивая руку.-- Простите, что обезпокоилъ. Тутъ дѣльце оказалось. Будьте любезны, обождите. Мы сейчасъ кончимъ...-- указалъ онъ на допрашиваемаго якута и своего писаря, филинообразнаго сѣдого старичка въ круглыхъ очкахъ. Засѣдатель, рослый, рыжій, веснущатый дѣтина, одѣтъ былъ въ форменный сюртукъ на распашку и грязную ситцевую косоворотку. Онъ барабанилъ пальцами по столу и по временамъ вставлялъ поправки въ русскій переводъ протокола.
   -- Ну, какъ поживаете, Александръ Иванычъ? Все продолжаете окружное управленіе прошеніями бомбардировать?! Плохое выбрали время. Слыхали, что они здѣсь натворили? Шельмы, азіаты, не хотятъ насъ рассейскихъ да и только!
   Александру послышалась насмѣшка во фразѣ чиновника, мѣстнаго уроженца, и онъ взглянулъ на него пристально.
   -- Что же, Федорычъ?.. Пошевеливай... Дописывай протоколъ-то твой...
   Писецъ кивнулъ головой.
   -- Кончилъ!
   Въ подтвержденіе онъ взялъ свѣжій листъ бумаги и уставился на Александра.
   -- Позволите начать съ васъ, Александръ Иванычъ.. Дѣло Якова Степаныча самое пустяшное, а васъ мнѣ приходится допросить по татарскому вопросу...
   -- По татарскому вопросу? При чемъ же тутъ я?
   -- Да вотъ сейчасъ... Вы позвольте, мы уже по порядку, по пунктамъ. Ваша фамилія и отчество?..
   Александръ подумалъ, потребовалъ бумагу и собственноручно сталъ быстро заносить въ рубрики требуемыя свѣдѣнія.
   -- Вы знаете поселенца Палкина?
   -- Палкина?.. Фамилію слышалъ, кажется, но навѣрно не помню...
   -- Ввести!-- кивнулъ засѣдатель на якутовъ.
   Спустя немного зазвенѣли цѣпи, и, широко разставляя закованныя ноги, вошелъ въ юрту рослый, плотный мужикъ въ рваномъ полушубкѣ. Его руки были сильно впередъ стянуты наручнями, два дюжихъ якута придерживали его за локти. Онъ близко подошелъ къ столу и въ упоръ посмотрѣлъ на сидящихъ. Какое-то смутное воспоминаніе мелькнуло въ головѣ Александра. Да, онъ гдѣ-то уже видѣлъ и эту конопляную бородку, и неправильныя, искривленныя губы, и эти зеленоватые выцвѣтшіе глаза. Но гдѣ? всѣ они такъ другъ на друга похожи!.. Пока онъ припоминалъ, зеленоватые глаза продолжали на него глядѣть напряженно...
   -- Въ чемъ же онъ обвиняется?
   -- Да вы подождите... Вы намъ по порядку... Видѣли его?
   -- Кажется... Нѣтъ... не знаю!..
   Лѣвый усъ поселенца задрожалъ.
   -- Не видѣли, значитъ. А онъ вотъ сказываетъ, что былъ у васъ сего мѣсяца, числа ээе...
   -- Шестого...-- поспѣшно подсказалъ писарь.
   -- Да шестого... и что вы не пустили его ночевать, и онъ принужденъ былъ пройти въ пургу 70 верстъ къ первымъ затаёжнымъ жителямъ...
   Александръ сразу вспомнилъ все: мятель, хлопья кружащаго снѣга, вой вѣтра и эту сѣрую фигуру въ заиндевѣломъ платьѣ съ обледенѣлыми усами, защищающуюся отъ яростныхъ нападеній Аякса.
   -- У меня нельзя было ночевать, домъ тѣсный, насъ трое: я, товарищъ, дочка...-- заговорилъ онъ взволнованно.-- Но ему не зачѣмъ было ходить за 70 верстъ. Вѣдь въ 5 верстахъ отъ меня, даже ближе, есть люди... зажиточные якуты...
   -- Что скажешь, Палкинъ?
   -- Холодно...-- угрюмо пробормоталъ тотъ.
   -- Холодно? Семьдесять верстъ не холодно, а пять холодно?-- разсмѣялся Александръ.
   Арестантъ вскинулъ на его сторону глазами и переступилъ съ ноги на ногу.
   -- Было... холодно!-- повторилъ онъ твердымъ голосомъ.-- Я ужъ показывался въ городѣ, ваше благородіе!
   -- Ну, повтори.
   Молчаніе.
   -- Вотъ язва: все такъ! А между прочимъ, чего понадѣлалъ! Отъ васъ пошелъ на Хатырбу да тамъ старика ножомъ запоролъ, жену изуродовалъ, ребенка въ огонь бросилъ... Вотъ какой. Да еще съ комедіей...-- съ раздраженіемъ заговорилъ засѣдатель.-- Земной поклонъ убитымъ раньше сдѣлалъ, "простите, говоритъ, что безвинно погибаете!" А теперь показываетъ: "отъ холоду, отъ дрожанія внутренностей"!.. Губернатору жалобу на меня изъ острога подавалъ... будто защищаю якутовъ, будто они здѣсь грозились всѣхъ переселенцевъ порѣзать, что онъ поэтому ушелъ, что боялся, что татары-то не сами погорѣли... Чего-чего только не наговорилъ... Конечно, пустое мелетъ, ничего-то онъ не можетъ...
   Александръ съ ужасомъ всматривался въ лицо разбойника; оно оставалось по-прежнему тупо и безучастно, и только при послѣднихъ словахъ засѣдателя въ глазахъ сверкнули тусклыя искры...
   -- Увести его!
   Опять загремѣли цѣпи и арестантъ, подталкиваемый якутами, направился къ дверятъ.
   -- Вотъ наша жизнь!-- продолжалъ засѣдатель.-- Думаешь, все покончено, все улажено! Такъ нѣтъ: трахъ!..-- выскочитъ какой-нибудь дьяволъ!.. Который разъ я здѣсь изъ-за этой сволочи... Развѣ мы ихъ сюда посылаемъ? Все жалованье на разъѣзды потратилъ, свѣтлый праздникъ въ дорогѣ безъ жены и дѣтей проводилъ... Мы вѣдь тоже люди... Войдите въ наше положеніе... Вотъ теперь съ татарами. Дѣйствительно, по его указаніямъ, нашли вещи... такъ... самые пустяки, такъ неужели я не долженъ пощадить, дикарей-инородцевъ... Вѣдь, по настоящему, полъ наслега надобно въ острогъ заключить. И все богачей. Такъ кто же подати платить станетъ!-- закончилъ онъ пониженнымъ голосомъ.-- Что жъ, подписывайте, Александръ Иванычъ, протоколъ: "Ивана Палкина видѣлъ, но въ ночлегѣ отказалъ за тѣснотой помѣщенія. Такой-то"...-- Эй, давайте обѣдать!.. Вы отобѣдаете со мной, господа?
   -- Нельзя ли, Иннокентій Васильевичъ, сегодня и мое дѣло рѣшить?-- началъ-было Александръ, садясь за столъ. Засѣдатель налилъ ему рюмку водки.
   -- Мой совѣтъ, батенька, бросьте это. Я знаю, что ваше положеніе затруднительно, но раздражены инородцы, сильно раздражены... Я вамъ ручаюсь, что они увеличатъ вамъ помощь.
   Александръ почувствовалъ, что краснѣетъ.
   -- Да не въ томъ дѣло. Я совсѣмъ отъ помощи отказываюсь. Я рѣшилъ взять землю. Мнѣ изъ города писали, что у васъ есть распоряженіе исправника.
   Засѣдатель внимательно посмотрѣлъ на него и лицо его приняло жосткое выраженіе.
   -- Да!.. Вы въ серьезъ... Оффиціально? Князь, а князь?-- закричалъ онъ по-якутски. Князь вмѣстѣ съ якутами обѣдалъ за другимъ столомъ. Онъ поспѣшно вытеръ губы и подошелъ, кланяясь. Это былъ худощавый, еще молодой человѣкъ съ горбатымъ носомъ, тонкими губами и умнымъ, немного надменнымъ выраженіемъ лица.
   -- Слушаю!
   -- Какъ же съ землей-то для русскаго?
   -- Мы уже подали бумагу губернатору,-- уклончиво отвѣтилъ якутъ.
   -- Слышалъ я,-- вспыхнулъ Александръ,-- но это къ дѣлу не относится. Вы сначала отведите землю, а потомъ уже жалуйтесь...
   -- Они съ дочкой... и товарищъ у нихъ живетъ не нашего наслега!
   -- Ну на счетъ дочери это вы пустое городите, а что касается Якова Степаныча, то я дѣйствительно предписаніе получилъ.
   Онъ приказалъ писарю отыскать бумагу и вручилъ ее Якову. Тотъ долго читалъ ее, видимо волнуясь. Тамъ приказывали ему немедленно вернуться на мѣсто причисленія и не отлучаться оттуда безъ разрѣшенія начальства подъ угрозою наказанія. Засѣдатель не глядѣлъ въ его сторону, князь насмѣшливо улыбался.
   -- Вотъ видите, господа,-- заговорилъ засѣдатель,-- какъ все сложно. Да, сложно,-- обрадовался онъ слову, позаимствованному имъ раньше у Александра же.-- Вы какіе принципы проповѣдуете: люди всѣ равны, ну и вотъ... Конечно, распоряженія я не выполню, но вѣдь и съ меня взыскиваютъ. Все тихо, все спокойно, я все могу... Для меня чѣмъ тише, тѣмъ лучше... А начнутся исторіи, виноватъ, не взищите...
   -- Исторіи всегда будутъ,-- съ горечью замѣтилъ Александръ.-- Удивительно: намъ всегда отказываютъ въ томъ, что намъ слѣдуетъ, а предлагаютъ взамѣнъ личныя одолженія.
   -- А потому, что законъ не про васъ писанъ...-- двусмысленно съострилъ засѣдатель.
   -- Зачѣмъ вы, Александръ Иванычъ, сердитесь?-- заговорилъ вкрадчиво князь, присаживаясь на краю скамьи.-- Не ссорились мы, слава Богу, до сихъ поръ и ссориться не будемъ; я думаю, общество согласится на вашу просьбу, но зачѣмъ торопиться... На поляхъ еще снѣгъ, до посѣва далеко... Придетъ весна, соберемъ весеннее собраніе и потолкуемъ...-- закончилъ онъ, вопросительно поглядывая на засѣдателя; тотъ одобрительно, кивалъ головою.
   -- Да, да, весною соберутъ собраніе, а теперь вамъ помощь дадутъ по старому. И все пойдетъ согласно, почтительно... безъ сложности!
   Александръ взглянулъ на осунувшееся лицо Якова и усмѣхнулся.
   -- Вы, Иннокентій Васильичъ, сколько дней здѣсь намѣрены пробыть?
   -- Да Богъ его знаетъ, когда пустятъ дѣла... Хотѣлось бы дней черезъ пять.
   Въ юрту вошелъ десятскій, шепнулъ что-то на ухо князю, послѣ чего стали избу очищать отъ постороннихъ. Остались только князь да чиновники. Засѣдатель выжидательно посматривалъ на Александра и Якова, болтая о пустякахъ. Тѣ догадались и стали прощаться.
   Смеркалось, дорога къ нимъ дѣлала многочисленныя петли и повороты; во избѣжаніе блужданій слѣдовало проѣхать засвѣтло хоть часть ея. Продрогшій Воронокъ лихо ихъ понесъ. Друзья всю дорогу молчали. Когда подкатили къ юртѣ Лягушечьихъ Глазъ, ночь стояла темная, какъ сажа. Крошечная юрта чуть намѣчалась во мракѣ болѣе темнымъ пятномъ, квадратами свѣта въ окнахъ и струйками вылетающихъ изъ трубы искръ. Прежде, чѣмъ войти, Александръ заглянулъ туда сквозь забытое отверстіе. Передъ пылающимъ каминомъ въ центрѣ свѣта сидѣла на низенькомъ стульчикѣ Соня. Она подперла щечку рукою и пригорюнилась. Ея новая подруга, Майка, была въ то время занята; она важно стояла съ огромной ложкой въ рукѣ у камина, гдѣ былъ подвѣшенъ огромный котелъ кипящаго молока, и легкими ударами по поверхности жидкости сдерживала ея кипѣніе. Вслѣдъ затѣмъ всякій разъ она подносила ложку ко рту, чтобы "ничто не пропадало". Ея смуглая, стройная фигурка, чуть прикрытая лохмотьями, голыя тонкія руки и бронзовое личико съ большими серебряными серьгами въ ушахъ, причудливо мелькали на границѣ свѣта и тѣни. "Лягушечьи глаза" сидѣлъ дальше въ глубинѣ избы въ густыхъ сумеркахъ, откуда вспышки пламени только по временамъ обнаруживали то его кривыя, протянутыя впередъ ноги въ косматой обуви, то желѣзную трубку, сверкающую, какъ звѣзда, на уровнѣ лица.
   -- Папочка, папочка!-- радостно бросилась къ Александру дѣвочка, когда онъ появился на порогѣ.
   

IV.

   -- Русскій... а русскій! Уйми собаку и ставь чайникъ!-- кричали со смѣхомъ дѣвушки, постукивая снаружи въ дверь. Внутри Аяксъ оглушительно лаялъ и метался; дѣвочка плакала. Александръ всего этого не слышалъ, онъ въ сосѣдней рощѣ искалъ подходящаго дерева на пятку къ плугу. Только когда визгъ и гвалтъ достигли необычныхъ размѣровъ и громкій лай раздался на дворѣ, онъ всполошился и побѣжалъ домой. Двери стояли раскрытыя настежъ; дѣвушки ютились высоко на заваленкѣ, въ ужасѣ подбирали вверхъ и прижимали къ себѣ платье, спасаясь отъ зубовъ прыгающаго къ нимъ Аякса. Изъ-за порога выглядывало заплаканное личико Сони.
   -- Что вы тутъ надѣлали?
   -- Уйми собаку, противный русскій! Развѣ не видишь: съѣсть насъ хочетъ!
   -- Зачѣмъ вы двери открыли? Дѣйствительно, собака могла васъ порвать!
   -- А зачѣмъ ты не шелъ? Ну, нѣтъ: мы тоже не дуры, мы заранѣе влѣзли на заваленку. У...уу... какая злая! Зачѣмъ тебѣ такая злая собака? Развѣ ты кого-нибудь боишься?
   Той вошла въ избу, разстегнула зипунъ и присѣла на лавку; ея подруга совсѣмъ не раздѣвалась. Обѣ онѣ еще не пришли въ себя отъ испуга, были блѣдны, но глаза ихъ уже смѣялись. Александръ развелъ огонь и поставилъ чайникъ.
   -- Что слышно, Той?
   -- Ничего не слышно. Яковъ отъ тебя уѣхалъ, это ты вѣдь знаешь!.. Бѣда съ вами, русскими...
   -- Что жъ: снова что-нибудь?
   -- Да все тоже: путаются люди, таскаютъ всѣхъ, работать не даютъ. Посельщикъ путаетъ. Сына Нохчогоя старика засѣдатель въ амбаръ посадилъ, вещи у него, говорятъ, нашлись...
   -- Когда онъ ѣдетъ?
   -- Не знаю. Дочка-то у тебя, правда, красавица. Похожа ли на мать? Глазки, какъ небо, волосики -- золото. Не бойся, дѣвочка, подойди ко мнѣ! Мы съ твоимъ отцомъ друзья, хотя онъ и русскій баринъ, а я черная якутка...
   Она съ нѣжностью наклонилась къ ребенку; товарка ея тоже подвинулась къ нимъ.
   -- Тѣло -- мягкое, платье -- тонкое! Эхъ, красивые люди, вы, русскіе!
   -- Чѣмъ вздоръ болтать, взяла бы ты, Той, платьице моей дочки починила, а подруга твоя пусть сдѣлаетъ лепешку. Будемъ чай пить. Вотъ тебѣ игла и нитка!
   Якутки сбросили шубы.
   -- Всѣмъ вы, русскіе, хороши,-- продолжала Той, разбирая тряпки,-- а только никогда съ вами не знаешь, что будетъ! Вотъ Палкинъ: жилъ, жилъ, столько лѣтъ жилъ и вдругъ... И любить бы васъ можно, хотя вы -- бородачи съ ледяными глазами!
   Другая якутка усердно мѣсила тѣсто, изподлобья посматривая то на подругу, то на Александра.
   -- Страшно васъ! А любила бы я тебя, Ликсандра, еслибъ ты не былъ русскій... ухъ! крѣпко любила!
   -- Да кто тебя проситъ, Той?
   -- Ну, ужъ будто ты совсѣмъ безкровный?!-- разсмѣялась дѣвушка.-- А и то правда: не слышно, чтобъ ты съ женщинами путался, за то тебя и люблю!
   -- Ты лучше разскажи, какъ дѣло съ татарами. Скоро ли уѣзжаетъ засѣдатель? Собирали ли сходку по поводу моей земли? Отецъ твой, слышу, постоянно ходитъ туда...
   -- Много отъ него узнаешь, бормочетъ старикъ что-то непонятное! Никогда отъ него ничего не узнаешь. Мой отецъ вѣдь совсѣмъ дикій человѣкъ. А слышала я, что наслегу дѣло это стоитъ денегъ... не приведи Богъ! Были татары, брали татары, нѣтъ татаръ, все равно, берутъ! Только и есть у насъ якутовъ, что... улыбнуться!
   -- Когда уѣзжаетъ засѣдатель? Пробудетъ еще день или нѣтъ?
   -- Не знаю... Все ты только о себѣ, вижу, думаешь!-- укорила его со вздохомъ якутка.
   Александръ посмотрѣлъ на нее, чуть покраснѣлъ и умолкъ. Той прилежно шила, не подымая глазъ; двѣ толстыя косы съ серебряными побрякушками сползли съ плечъ на грудь, лицо покрылось потомъ отъ бьющей съ камина жары. У стола Соня изъ остатковъ тѣста лѣпила лепешку; подруга Той сидѣла на скамьѣ съ лѣниво опущенными на колѣни руками.
   Послѣ чаю гостьи сейчасъ же ушли.
   Какъ ни противно было Александру какъ разъ теперь обращаться къ засѣдателю, но дѣлать было нечего. Власти сюда въ глушь являлись только по экстреннымъ случаямъ, а двухлѣтняя тяжба съ якутами убѣдила Александра, что тѣ отведутъ землю только подъ напоромъ полиціи.
   -- Мерзость!.. Но я не виноватъ,-- размышлялъ онъ, расхаживая широкими шагами по юртѣ.-- Якуты впослѣдствіи убѣдятся... Я отблагодарю, я щедро отплачу имъ... А теперь нечего хныкать!
   Онъ, не медля, запрягъ лошадь и поѣхалъ. Какъ и въ прошлый разъ, онъ нашелъ засѣдателя за столомъ среди толпы якутовъ.
   -- А... Здравствуйте!-- сухо встрѣтилъ его чиновникъ. Онъ обрюзгъ, опухъ и видимо былъ измученъ.
   -- Хорошо, что явились. Что же вашъ товарищъ со мной дѣлаетъ? Почему не ѣдетъ на мѣсто? Мнѣ опять губернаторъ послалъ выговоръ... Не знаешь, куда и дѣться отъ всѣхъ отъ васъ. Якуты путаютъ, вы законъ нарушаете... Когда же конецъ этому будетъ?
   -- Товарищъ мой уже уѣхалъ...-- мрачно прервалъ его Александръ.-- Непріятности вообще быстрѣе приводятся въ исполненіе!
   -- Такъ!.. Упреки?!-- Онъ повернулся спиной къ Александру.-- Что? Привели?-- крикнулъ онъ на якутскихъ старшинъ.
   -- Привели, господинъ нашъ!-- съ низкимъ поклономъ отвѣтили тѣ. Бѣдно одѣтый якутъ робко выступилъ впередъ. Побѣлѣвшія губы его сильно тряслись, рука порывисто теребила порваный край рукава.
   -- Ты свидѣтель?
   -- Да...а... не-ѣтъ!..-- бормоталъ, тотъ кланяясь.
   -- Значитъ не видѣлъ? Что же ты сплетни тутъ распускаешь!.. Народъ мутишь... Путаешь?! Сознался бы кто и дѣлу конецъ.. А то путаютъ, путаютъ, безмозглые... Всѣхъ заберу, всѣ вы знали!..
   -- Нѣтъ, мы не знали... ничего мы не знали, господинъ нашъ...-- жалобно хоромъ отвѣчали старшины.
   -- Мы не знали...-- заученно подхватили остальные.
   -- Жеребячьи вы морды!.. Такія ли вамъ дѣла дѣлать... Посадить и этого!..-- злобно закричалъ засѣдатель.-- Откажусь отъ дѣла, отдамъ другому!.. Пусть васъ судятъ, дураковъ!...
   -- Пощади насъ, господинъ, отецъ нашъ!.. Пожалѣй!..
   -- Господинъ... я все скажу... всю правду, какъ было отъ начала до конца,-- заговорилъ вдругъ съ рѣшимостью высокій парень съ лихорадочно горѣвшими глазами, стоявшій въ кругу обвиняемыхъ.
   Всѣ притихли. Даже засѣдатель опѣшилъ. Одно мгновеніе присутствующіе, казалось, не дышали, не двигались, такъ что слышно было постукиваніе зубовъ у болѣе взволнованныхъ. Наконецъ писарь подвинулъ къ себѣ бумагу и навострилъ уши. Обвиненный быстро обвелъ глазами присутствующихъ и что-то безконечно тоскливое промелькнуло въ его лицѣ.
   -- Въ шестомъ году,-- началъ онъ колеблющимся голосомъ,-- когда привезли къ намъ татаръ, я былъ еще парнишка. Татаре поселились въ наслежной избѣ. Тамъ они жили до весны... ѣли, пили... хорошо жили... Каждый день три раза ѣли... хорошо жили... Случалось, и меня угощали. Наслегъ отпускалъ имъ масло, мясо, муку... Сколько отпускалъ, не знаю, господа старшины, должно быть, знаютъ, а только собирали съ насъ, когда деньгами, когда масломъ. Хорошо жили! Затѣмъ наслегъ имъ землю отвелъ, домы выстроилъ недалеко отъ моей усадьбы... Хорошо жили... хлѣбъ сѣяли... Хорошіе были люди... Моей земли кусокъ захватили... Хорошо сѣяли... Родило у нихъ... И за озеромъ сѣяли, тамо тоже земля хорошая... хорошо рожаетъ... бугоръ, глинистая земля...
   -- Торопись... къ дѣлу!
   -- Ну вотъ: все имъ не хватало, все требовали, все просили... Наслегъ уважалъ... Шибко нашъ наслегъ уважаетъ татаръ. А только къ нимъ ходило много людей: ходили русскіе, ходили черкесы, ходили цыгане... Всѣ народы ходили. Лошадей крали, быковъ крали... все рѣзали, ѣли... Войдешь: всегда мясо въ котлѣ кипитъ... Хорошо жили!.. Сынъ ихъ Абдулка, наѣздникъ былъ, нельзя сказать: первый былъ человѣкъ!.. Весело жили: въ карты играли, водку пили... Хорошо жили!..
   Разсказчикъ вздохнулъ, взглянулъ на засѣдателя, затѣмъ -- въ открытое окно, гдѣ виднѣлись залитыя солнцемъ веселыя дали, и что-то лукавое блеснуло вдругъ въ его темныхъ матовыхъ глазахъ.
   -- Ну??
   -- Играли... водку пили... людей ходило много... вотъ и сгорѣли...-- равнодушно добавилъ онъ. По толпѣ пронесся ропотъ.
   -- Ты пилъ, ты игралъ?
   -- Случалось, пилъ и я. Зачѣмъ пить не буду? А только не якуты убили южныхъ людей. Развѣ якуты могли убить такихъ богатырей? Русскіе ихъ убили. Русскіе постоянно тамъ бывали. Правда, я ходилъ туда, водку пилъ, но я слабый человѣкъ... гдѣ у ружья дуло, не знаю... Я былъ все время на сѣнокосѣ... Меня тамъ видѣлъ сынъ Ніохора. Да и друзья они, татары, мнѣ были. Зачѣмъ убивать стану друзей моихъ? Мы друзей шибко почитаемъ... и русскихъ почитаемъ... Нѣтъ, я скажу тебѣ, господинъ начальникъ, какъ это было: русскіе убили русскихъ и затѣмъ сожглись!.. Всѣ сожглись!..
   -- Тьфу ты!.. Мелетъ, мелетъ и все тоже. Вонъ! Готовить повозки!
   Обвиненныхъ увели, якуты гурьбой высыпали за ними на дворъ.
   -- Ѣду, укладывать вещи!-- заторопился засѣдатель.-- Вамъ землю?-- обратился къ Александру.-- Хорошо. Вышлю изъ города... изъ окружного... распоряженіе. А теперь прощайте!
   -- Наврядъ ли подѣйствуетъ распоряженіе. Было ихъ три...
   Засѣдатель съ досадой причмокнулъ.
   -- Какъ вы не понимаете? Не могу я теперь. Сами поторопитесь... сойтись... уладить! Эхъ, сидѣли бы тихо, брали, что даютъ! Хотите, я устрою: вамъ якуты прибавятъ?
   -- Оставьте, Инокентій Васильевичъ!-- съ досадой остановилъ его Александръ.
   -- Ну, какъ знаете! Чего опять?-- обратился онъ къ толпѣ якутовъ, вновь наводнившихъ юрту. Впередъ выступили родовые старшины, князья при кортикахъ и медаляхъ, важные, сѣдые старики, разодѣтые богатѣй. Дальше столпился сѣрый народъ. По серединѣ круга, ближе къ засѣдателю, выдвинулся съ посохомъ въ рукахъ нищій, согбенный, совсѣмъ плѣшивый, старичекъ. Онъ ощупалъ посохомъ землю, кашлянулъ и вдругъ опустился на колѣни. Взволнованный засѣдатель вскочилъ.
   -- Господинъ нашъ!-- заговорилъ старикъ, протягивая руки:-- Я виновенъ, я убилъ русскихъ. Хитро я прятался до сихъ поръ изъ опасенія гнѣва твоего. Теперь я дознаюсь въ моемъ согрѣшеніи... Я убилъ ихъ потому, что обижали они насъ... меня. Больше, чѣмъ дикіе звѣри, медвѣди и волки, поѣли они нашего скота. Добро наше убавилось, сердца ожесточились... Точно вередъ выросла юрта ихъ въ нашемъ околоткѣ. Женщины боялись днемъ даже проходить мимо нея; парни наши научились пить и играть... перестали работать, полюбили грабежъ... Мочи не стало отъ пропажъ и обидъ. Самъ знаешь, самъ не разъ дознаніе дѣлалъ... Все оправдывались, еще больше свирѣпѣли... Поэтому мы убили ихъ... я убилъ ихъ!-- поправился онъ.-- Отпустите невинныхъ, возьми меня, суди меня. Я одинъ виновенъ.
   -- Съ ума ты сошелъ, дряхлый, слѣпой, чуть ходишь... Ты ихъ убилъ, трехъ взрослыхъ татаръ!.. Да на тебя и не указываетъ Палкинъ...
   -- Палкинъ мнѣ и помогалъ убивать. Вначалѣ мы убили одного, а послѣ рѣшили всѣхъ, одинъ отвѣтъ, что за всѣхъ, что за одного...
   -- Встань, старикъ, будетъ молоть. Гдѣ ты жилъ?
   -- Да тутъ жилъ, по юртамъ скитался... Отпусти дѣтей нашихъ, возьми меня, суди... я одинъ всѣхъ убилъ, я виновенъ...-- бормоталъ старикъ.-- Сжалься! Мнѣ все равно, гдѣ умирать, близокъ мой конецъ!.. Отпусти дѣтей нашихъ...
   -- Возьми его!..-- просили якуты.-- Пожалѣй насъ, тебѣ все равно, кого представить въ губернію... Ты взялъ лучшихъ, молодыхъ. Сколько женщинъ и дѣтей плакать и голодать будетъ...
   -- Всѣ будемъ плакать... Кто подати платить станетъ? Возьми старика. Онъ хорошій... Его примутъ въ губерніи... Совсѣмъ крѣпкій еще старикъ!..
   -- Возьми меня... отпусти дѣтей нашихъ!..-- повторялъ нищій.
   -- Перестаньте! Князь, что все это значитъ?
   -- Я имъ говорилъ, что ничего не выйдетъ!-- хмуро отвѣтилъ якутъ.
   Якуты продолжали толпиться.
   -- Сдѣлай опросъ... опроси... Увидишь, какъ онъ гладко все тебѣ разскажетъ.
   Засѣдатель вышелъ изъ себя, затопалъ ногами и закричалъ громовымъ голосомъ:
   -- Вонъ!.. Опять... Еще кого впутаете?!.. Вонъ!.. Князь, повозки!..
   Юрту очистили. Полчаса спустя, позванивая бубенцами, понеслась по дорогѣ засѣдательская кошева. Во дворѣ копошились вооруженные люди, усаживая на сани арестантовъ. Неподвижно стояли зрители и только сдержанный женскій плачъ раздавался въ толпѣ.
   -- Не пойду... не пойду!.. Куда я пойду?!-- вдругъ истерически воскликнулъ сынъ Ніохора и обхватилъ руками столбъ коновязи. Десятскіе бросились къ нему. Молча кряхтѣли оттаскивающіе его мужики. Парень сопѣлъ, скрипѣлъ зубами отъ натуги. Наконецъ, онъ разомкнулъ усталые пальцы, его повалили на спину и привязали къ санямъ. Съ помертвѣлымъ лицомъ, въ истерзанномъ платьѣ онъ лежалъ безъ движенія, не охая, какъ убитый или тяжело раненный. Голова его болталась на вѣсу. Кортежъ тронулся.
   -- Заморозите его... Окалѣчите человѣка... Прикройте!..-- закричалъ имъ въ догонку Александръ. Провожатые верхомъ на лошадяхъ, съ винтовками за спиной, даже не повернулись къ нему. Александръ подождалъ, пока они не отъѣхали подальше, и двинулся въ путь. Но Воронъ, продрогшій отъ продолжительной выстойки и взбудораженный общимъ движеніемъ, закусилъ удила. Бурей пронесъ онъ его мимо печальнаго каравана, оставилъ скоро всѣхъ позади, и только колокольчикъ засѣдателя звенѣлъ впереди, постоянно, все также далекій и тихій.
   

V.

   Перерывчатыя струйки южнаго, весенняго вѣтра, незамѣтно, какъ стая эльфовъ, прокрадывались по тайгѣ, обнаруживая свое присутствіе лишь слабымъ шелестомъ вѣтокъ да чуть замѣтнымъ покачиваніемъ болѣе выстающихъ верхушекъ. Только вырвавшись на просторъ, на луга, онѣ принимались шумѣть, кружить вороха прошлогоднихъ листьевъ, теребили кисти пожелклыхъ осеннихъ травъ, расплескивали въ тысячи мелкихъ волнъ голубое зеркало свѣже набѣжавшихъ снѣговыхъ водъ. Подъ мягкимъ ихъ прикосновеніемъ быстро таяли зимніе покровы, темнѣла ихъ бѣлизна и замѣщали ее вездѣ сверкающіе лужи и потоки. Многочисленные ключи бурлили въ глубокихъ рытвинахъ и пѣнистые водопады лились тамъ по ледянымъ уступамъ. Воздухъ былъ полонъ влаги и тепла, ласково глядѣло солнце съ высокаго неба, лучи его проникали всюду, въ самую глубину еще оголенныхъ лѣсовъ. Только въ ложбинѣ Алдана по прежнему господствовала зима, все было тамъ по прежнему бѣло и неподвижно, да изрѣдка тѣ же южные вѣтры вкатывали на небо изъ-за горъ комья бѣлыхъ снѣговыхъ тучъ. Какъ громадные обвалы, застрявшіе временно на гребняхъ, онѣ нависали надъ долиной, отбрасывая мрачную тѣнь. Опять возвращалась зима; въ воздухѣ пахло мятелью, меркнули воды, умолкали птицы... Но еще мгновеніе и... оказывалось, что все это веселая весенняя шутка, что грозная туча только важно проплываетъ надъ долиной, но дыханіе ея мягкое, влажное, а темныя тѣни -- теплы; перелетныя птицы обгоняютъ ее съ веселымъ. крикомъ, и только шалунъ вѣтеръ подъ ея прикрытьемъ громче смѣется надъ долиной.
   Александръ съ ружьемъ за спиною и длинной палкой въ рукахъ стоялъ надъ Алданомъ, на краю пропасти и смотрѣлъ внизъ. Ему необходимо было пробраться на ту сторону рѣки; онъ узналъ отъ благопріятелей, что якуты рѣшили устроить тамъ весеннее собраніе. Земли ему, конечно, они до сихъ поръ не выдѣлили. Необходимо было еще разъ по этому поводу лично переговорить со сходомъ и старшинами. Александръ смотрѣлъ на бѣлое полотно рѣки, на черныя пятна тамъ и сямъ обнажившихся острововъ и соображалъ, какъ лучше пройти, не рискуя провалиться въ проталину. Онъ зналъ, что обычная дорога была испорчена. Тамъ теченіе во многихъ мѣстахъ прорвало ледъ и образовались щели. Теперь онъ раздумывалъ, гдѣ можно обойти эти проломы, не дѣлая большого крюку. Спустившись, онъ прежде всего перепрыгнулъ неширокую закраину быстро плывущей воды. Такія "забереги" тянулись уже вдоль береговъ вездѣ, куда глазъ хваталъ. Влажный и скользкій ледъ, совершенно лишенный снѣга, затруднялъ движеніе. Приходилось скользить, какъ на конькахъ. Александръ быстро скользилъ, упираясь палкой. Сверху пекло, снизу продувало влажнымъ холодомъ. Колеблющіяся струи нагрѣтаго воздуха дрожаніемъ своимъ смягчали рѣзкія воздушныя дали, внизу, подъ ними, на яркомъ фонѣ снѣговъ, всѣ точки, прутики, столбы и пятна обозначались чрезвычайно отчетливо и спокойно. Въ этомъ сочетаніи трепещущаго воздуха и холодной, неподвижной земли была чарующая прелесть начала весны. Два раза Александръ встрѣтилъ на дорогѣ стадо перелетныхъ гусей, отдыхающихъ на отмеляхъ, но мѣстность была черезчуръ открыта, и не было возможности подползти къ нимъ на выстрѣлъ. Другой разъ неожиданно набѣжалъ онъ на пару лебедей, присѣвшихъ за бугромъ, но спохватился поздно, когда царственныя птицы уже съ шумомъ поднялись.
   Бѣлый снѣгъ, бѣлыя птицы, да еще солнце проклятое въ глаза!-- оправдывалъ онъ себя, поправляя шапку и не переставая слѣдить за улетающей добычей. Вблизи большихъ проталинъ носились стаи чаекъ и воронъ. Завидѣвъ его, онѣ подымали задолго неистовый крикъ и, описывая надъ нимъ частые круги, провожали его. Мѣстами въ протокахъ, среди быстрины, Александру приходилось дѣлать замысловатыя петли въ поискахъ прочнаго льда. Особенно надоѣдали ему неглубокіе провалы, полные наледной воды. Ихъ можно было бы пройти въ бродъ, еслибъ не скользкая покатость ихъ дна и не щели въ немъ,-- поскользнувшись туда, легко было нырнуть навсегда. Тамъ, гдѣ края полыньи были обрывисты, а ширина незначительна, Александръ перепрыгивалъ, упираясь палкой въ берегъ. Все это было для него не ново и доставляло ему живое наслажденіе, какъ воспоминаніе былыхъ охотничьихъ экскурсій. Такъ неутомимо шелъ онъ впродолженіи нѣсколькихъ часовъ, безъ отдыха и остановокъ. Жара и необходимость постоянно быть на сторожѣ дали себя таки въ концѣ чувствовать. Александръ съ удовольствіемъ вздохнулъ, когда выбрался на материкъ рѣки, гдѣ прочный, саженный ледъ стоялъ еще крѣпко, точно громадная вымощенная мраморомъ панель. Отсюда ясно виднѣлся противуположный возвышенный берегъ, до котораго осталось не больше двухъ верстъ. Бодрый, но томимый сильной жаждой, подошелъ, наконецъ, Александръ къ первому жилищу зарѣчныхъ якутовъ, къ юртѣ старшины, прозываемаго за умъ и изворотливость Меиляхомъ -- "башковатымъ". Небогатый старшина пользовался не въ примѣръ другимъ большимъ вліяніемъ, умѣлъ дружить со всѣми и все обращать на свою пользу.
   -- Здравствуйте, Катерина Авксентьевна!-- проговорилъ Александръ, останавливаясь у открытыхъ дверей и снимая съ плеча ружье.
   -- Здравствуйте, Ликсандра Ивановичъ!-- отвѣтилъ звучный голосъ изъ глубины юрты.-- Сказывайте... Заходите... Милости просимъ...
   -- Старшина дома?
   -- Нѣтъ; ушелъ на собраніе. Во всемъ околоткѣ нѣтъ мужиковъ дома, всѣ ушли на собраніе. Остались мы, бабы, на своей полной волѣ...-- разсмѣялась женщина. Она бросила работу и подошла къ гостю съ протянутой рукой. Одѣта она была, какъ всѣ зажиточныя якутки, въ ситцевую длинную рубаху и черный съ перехватомъ въ тальи кафтанъ съ буфистыми рукавами. Длинныя серебряныя серьги свѣшивались вдоль смуглыхъ щекъ низко на полныя круглыя плечи и высокую грудь, гдѣ висѣлъ на ажурной, кованной серебряной тесьмѣ серебряный крестъ. Въ этой рамкѣ ея восточное лицо съ продолговатыми черными глазами и яркими губами не лишено было изящества. Шелковый малиновый платокъ чуть прикрывалъ густые, старательно причесанные черные волосы. Платье, обувь, все подогнано было старательно и сидѣло ловко. Она слыла въ окрестности красавицей и кокеткой; жила нѣкоторое время въ городѣ, знала немного по русски и сама считала себя по происхожденію русской, и дѣйствительно въ ней сказывалась примѣсь русской крови.
   -- Одолжи, во вѣкъ не забуду, напой кумысомъ... Умираю отъ жажды!..
   -- А можетъ самоваръ поставить... Чай пить останешься?..
   -- Нѣтъ, тороплюсь! Да и мужъ тебя бить будетъ, что безъ него поишь чаемъ прохожихъ мужчинъ.
   -- Бьютъ мужья... и за дѣло и безъ дѣла!-- разсмѣялась женщина и тихо ушла въ глубину юрты. Александръ задумался о предстоящемъ собраніи!
   -- Пей, русскій, на здоровье, будешь крѣпокъ!..-- проговорила вернувшись хозяйка, протягивая ему большой рѣзной деревянный кубокъ, до краевъ полный бѣлаго напитка; большіе куски масла плавали на его поверхности, напитокъ слегка шипѣлъ, выдѣляя газъ, и дрожалъ, повторяя дрожь подающей руки. Женщина сильно наклонилась впередъ, почти припала передъ гостемъ на одно колѣно, и когда тотъ протянулъ къ сосуду руки,-- быстрымъ, смѣлымъ движеніемъ взглянула ему снизу въ глаза.
   -- Ты, правда, красивый!-- проговорила она, чуть смущаясь.-- Мужъ не скоро вернется!..
   Александръ поднялся.
   -- Давно онъ ушелъ на собраніе?
   -- Давно!.. Напрасно ты просишь земли, лучше взялъ бы деньги или пищу... Деньги тебѣ всегда дадутъ, только скажи слово... И спокойнѣе, и скорѣе... Это можно всегда сдѣлать, можно сдѣлать и завтра. Завтра еще не разойдутся.
   -- Это твой мужъ говоритъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Онъ ничего не говоритъ. Онъ какъ общество! Но онъ противъ не скажетъ. Онъ, ты же знаешь, любитъ русскихъ...-- усмѣхнулась она и поправила волосы. Когда Александръ возвратилъ ей бокалъ и сталъ искать по карманамъ денегъ, она презрительно сжала губы.
   -- Не безпокойся!..
   Тѣмъ не менѣе, она приняла отъ него мелкую серебряную монету.
   На этотъ разъ, во дворѣ родового правленія, мало стояло лошадей, а людей и совсѣмъ не было видно. Въ избѣ за столомъ сидѣло всего нѣсколько обѣдающихъ "тоёновъ" (господъ). Меиляхъ былъ въ ихъ числѣ. Александръ, по обычаю, поздоровался за руку со всѣми, даже съ толстякомъ-незнакомцемъ, сидѣвшимъ на первомъ мѣстѣ.
   -- Что, дорога хорошая? Какъ прошелъ? На меня прошелъ?-- спросилъ Меиляхъ, когда Александръ по общей просьбѣ подсѣлъ къ столу.-- У меня былъ? Жену видѣлъ? Чай пилъ?-- добавилъ онъ по русски съ неопредѣленной тревогой во взглядѣ. Александръ замѣтилъ это, и съ досадой почувствовалъ, что краснѣетъ...
   -- Былъ. Пилъ... кумысъ!
   -- Съ масломъ?-- уже насмѣшливо допрашивалъ якутъ.
   -- Что: собраніе скоро будетъ?
   -- Было уже... Теперь обѣдаютъ. Опять будетъ. Почему ему не быть? Дѣлъ-то у наслега много. А ты: все тоже?
   Александру, въ видѣ рѣдкой привилегіи, подали кусокъ мяса на тарелкѣ. Якуты болтали про свои дѣла, но видимо стѣснялись его. Послѣ обѣда толстый тоёнъ рыгнулъ протяжно и всталъ, крестясь и кивая головой. Онъ вскорѣ ушелъ изъ юрты, а за нимъ пошли и другіе. Остался одинъ Меиляхъ.
   -- Землю... все землю требуешь!-- заговорилъ онъ ласково: -- Взялъ бы самъ, и только... Кто отымать станетъ... Посѣешь и только... Попусту только ходишь... еще утонешь!..
   -- Конечно, возьму, если не дадите.
   -- Не-да-димъ...-- протянулъ якутъ...-- Намъ дать нельзя! Самъ возьмешь -- другое дѣло. Земля вѣдь, какъ женщина: ты ее взялъ, она твоя, другой пришелъ взялъ -- она его!.. Ей все равно. Она рожаетъ и только... А мужики изъ-за нея дерутся... А что, развѣ драки изъ-за земли не бываетъ? Бываетъ:, даже больше, чѣмъ изъ за женщины!.. А чьи около тебя земли?
   -- Капитона.
   -- Ну, вотъ и прекрасно. Князь не станетъ защищать Капитона, они въ ссорѣ. А ты развѣ боишься кого-нибудь? Ты, говорятъ, и медвѣдя не боишься!..-- Онъ прищурилъ узкіе глаза и хитро посмотрѣлъ на иностранца.
   -- Что ему отъ меня нужно?-- соображалъ Александръ.
   -- Ты, вѣрно, думаешь -- я о себѣ хлопочу?-- догадался якутъ.-- Напрасно. Жена моя русская, вотъ я о васъ, русскихъ, и хлопочу. Хорошо тебѣ говорю, вѣрь мнѣ!
   -- Все-таки нужно общество спросить.
   -- Спрашивай, спрашивай... Почему не спросить? А только не дастъ тебѣ общество земли. Нельзя! Эй, паря!-- крикнулъ онъ на грѣющагося у камина юношу: -- гдѣ князь? Иди сейчасъ, сбѣгай, скажи, что пришелъ русскій, землю проситъ!.. Сейчасъ!
   -- У попа былъ да ушелъ.
   -- Иди, иди, поищи!
   Подростокъ поцарапалъ ухо и неохотно вышелъ. Мало-по-малу сталъ собираться народъ, они уже наполнили юрту, но князь все не приходилъ.
   -- Гдѣ же князь?
   -- Посылали за нимъ. Вѣрно, не разыскали.
   Пришелъ и Капитонъ, разодѣтый въ пухъ и прахъ, въ бобровой шапкѣ, крытой плисомъ шубѣ, подпоясанный серебрянымъ поясомъ. Онъ подозрительно покосился на Александра и сталъ искать мѣста, гдѣ бы присѣсть.
   -- Садись, старина, вотъ сюда,-- приглашалъ его Меиляхъ, дѣлая мѣсто около себя.-- Хорошее я тебѣ уготовилъ мѣстечко, теплое!.. спокойное!..
   -- Гдѣ же князь?
   -- Да кто его знаетъ? можетъ, и потерялся... Водку у попа пьетъ!
   Якуты шептались и мало-по-малу стало рѣдѣть въ юртѣ.
   -- Пойду, я его самъ поищу!-- энергично заявилъ, наконецъ, Александръ. Ему, по мѣрѣ того, какъ приближался вечеръ, все больше недосужилось, все тревожнѣе думалось о Сонѣ.
   -- Иди, иди!.. Ты его ужъ заставишь придти... Покажите русскому, гдѣ князь...-- кричалъ Меиляхъ.
   Александръ въ сопровожденіи мальчика отправился по сосѣдямъ. Конечно, князя нигдѣ не оказалось, и спустя часа два онъ злой и усталый возвратился въ родовое правленіе. Тамъ осталось уже очень мало якутовъ.
   -- Что же собраніе? Не будетъ?!
   -- Кто его знаетъ?.. Безъ князя развѣ можемъ? Должно быть, завтра...
   Солнце склонялось къ западу; Александръ рѣшительно всталъ.
   -- Уходишь? Гдѣ же ночевать станешь?-- съ нѣкоторой тревогой спрашивалъ Меиляхъ.-- Останься здѣсь!..
   -- Нѣтъ, я пойду домой! Приду завтра! Онъ вскинулъ ружье на плечо и быстро пошелъ по тропинкѣ въ лѣсъ къ берегу. Ему было досадно, что его дурачатъ, а въ этомъ онъ не сомнѣвался. Онъ зналъ, что если теперь онъ не добьется рѣшительнаго отвѣта, ему не получить его раньше будущаго года. Завтра никакого собранія не будетъ. Между тѣмъ подходило время посѣва, затѣмъ придетъ сѣнокосъ, якуты разбредутся по лугамъ, по островамъ и лѣтникамъ; никакіе приказы ихъ не разыщутъ и не соберутъ. Все это бѣсило его, и уже въ лѣсу онъ рѣшилъ вернуться. Дѣйствительно, онъ не ошибся: его дурачили. Притаившись за стволомъ дерева на краю лѣса, онъ видѣлъ, какъ вошли обратно въ юрту вышедшіе наблюдать за нимъ якуты, какъ оттуда выбѣжалъ мальчикъ и вслѣдъ затѣмъ стали сходиться отовсюду родовичи, и на тропѣ показался князь. Александръ былъ увѣренъ, что онъ вышелъ изъ того дома, гдѣ недавно онъ тщетно искалъ его. Онъ подождалъ, пока всѣ войдутъ въ родовое правленіе, и поспѣшно направился туда. Въ юртѣ громко разговаривали и смѣялись.
   -- Гдѣ же князь? Идите, позовите князя,-- искусственнымъ басомъ говорилъ Меиляхъ, очевидно подражая его голосу.
   -- Что же тебѣ, проклятый русскій, нужно?
   -- Пусть онъ мнѣ землю Капитона, бабу и всѣ хозяйскіе порядки...
   -- Бабу, такъ развѣ твою дадимъ...-- защищался Капитонъ.-- Она тоже русская! Твою бабу, мою землю... я согласенъ.
   -- А кукушку не хочешь?-- показалъ ему Меиляхъ дулю. "Конечно: дать русскому кукушку!" -- рѣшилъ князь.
   Двери раскрылись. Появленіе Александра произвело впечатлѣніе. Никто не двинулся, всѣ остались, какъ сидѣли.
   -- Здравствуй, русскій... Ты, вѣрно, забылъ что-нибудь... А между тѣмъ и князь нашелся. Хорошо, что вернулся.
   Александръ былъ сильно взволнованъ, но, насколько могъ, учтиво и сдержанно поздоровался съ княземъ.
   -- Прошу васъ раньше всего рѣшить мое дѣло. Я тороплюсь, скоро сумерки, и я не успѣю перебраться къ ночи за рѣку.
   -- Какое дѣло?
   -- Насчетъ земли. Зачѣмъ, князь, притворяешься? Весь день ты отъ меня прятался, а теперь притворяешься.
   Якутъ вспыхнулъ и выпрямился.
   -- Мы ничего дурного не сдѣлали, чтобы прятаться. Чужого не просимъ... Отвѣтъ отъ губернатора не пришелъ, мы не можемъ составить рѣшенія.
   -- Зачѣмъ вамъ отвѣтъ? Вѣдь вы тамъ просите, чтобы выгнали мою дочь, а я-то вѣдь останусь. На счетъ земли вамъ уже изъ города, я это знаю, три бумаги посылали.
   -- На эти мы отвѣтили.
   -- Такъ отказываете? Вѣдь ты князь самъ обѣщалъ, совѣтовалъ тогда?!-- съ раздраженіемъ спросилъ Александръ.
   -- Я тутъ при чемъ? Все міръ. Около тебя всѣ земли заняты, обработаны... Тамъ земли Капитона, а онъ не соглашается
   -- Мои ли, чужіе ли... а только нѣтъ у насъ земель...-- запальчиво прервалъ Капитонъ:-- Всѣ нужны, всѣ я въ этомъ году запашу... Хочешь, переводи его къ себѣ, князь, или... за рѣку. Такъ ли говорю, народъ?
   -- Нѣтъ у насъ земель...-- загалдѣли якуты, въ числѣ которыхъ Александръ замѣтилъ и Туса, и отца Той, и даже Лягушечьи Глаза...
   -- За рѣку... развѣ на мѣсто татаръ?-- ехидно шепнулъ Меиляхъ.
   На мгновеніе воцарилось мрачное молчаніе.
   -- Что тутъ толковать: нигдѣ нѣтъ земель,-- рѣшительно махнулъ рукою князь.
   -- Неправда, есть земля. Втунѣ лежатъ, вы сами не пользуетесь и другимъ не даете. Хочешь, князь, я покажу, гдѣ есть еще не тронутыя, годныя земли?
   -- Пускай будутъ! Пригодятся нашимъ дѣтямъ.
   -- Слушайте,-- сдержанно и задушевно заговорилъ Александръ, опять садясь на лавку.-- Послушайте, вѣдь вы меня знаете. Два года живу у васъ, развѣ я сдѣлалъ вамъ что-нибудь дурное? Развѣ кто-нибудь изъ васъ слышалъ отъ меня грубое слово?..
   -- Это вѣрно,-- соглашались они,-- дурного мы пока не видѣли... Будь такой, просимъ, и дальше.
   -- Вѣдь, дали вы мнѣ домъ, даете пищу... Все это стоитъ денегъ.
   -- Еще бы... Вотъ, видишь, мы любимъ тебя.
   -- Я не хочу этого, я у васъ прошу землю, потому что хочу работать... хочу быть, какъ вы, какъ всѣ люди... Вѣдь, даете вы поселенцамъ, разбойникамъ...
   -- Боимся, потому даемъ! А давать бы не слѣдовало.
   -- Послушай, русскій!-- въ тонъ ему заговорилъ князь.-- Ты говоришь: земли у насъ много. Сами не пашемъ... Зачѣмъ намъ земля? Такъ ли говорю?-- хорошо. Ты просишь немного, десять десятинъ дать бы можно, если бы было... Хорошо: даемъ. Ты построишься, пахать станешь... Хорошо. Поля ваши обширныя, не то что наши: всюду изгороди, заборы... Наставите кольевъ, загородите тропы, взроете лучшія пастбища на буграхъ, гдѣ растутъ сладкія травы, гдѣ жирѣетъ нашъ скотъ... Скотъ нашъ ходитъ глупый и голодный, всюду встрѣчая жерди... На пастбища долженъ уходить далеко отъ дому, не наѣдается, отъ того уменьшается его молочность: худѣетъ онъ. Мы живемъ отъ скота, вы живете отъ земли... Ты поселился, богатѣешь, разростаешься, а мы бѣжать должны... И какая намъ отъ этого польза? Скажи правду. А, вѣдь, земля то наша, дѣдовъ нашихъ... Когда мы пришли сюда, ничего не было, кромѣ звѣря и комаровъ... Звѣрей мы прогнали, машкару истребили дымомъ огней. Куда пойдемъ мы? Скажи, русскій, если бъ мы къ вамъ пришли и стали нашимъ скотомъ топтать ваши поля, развѣ вы остались бы довольны? Земля наша, и мы не должны уступать ее! Что скажутъ дѣти наши? Отцы были дураки и моты, промотали не свое добро, оставили намъ пустой камень! Какая намъ отъ этого польза, что въ нашихъ хорошихъ мѣстахъ живутъ хорошіе русскіе? Мы тоже хотимъ быть хорошіе! И мы современемъ будемъ пахать и сѣять, и теперь уже сѣемъ понемногу... Не сразу же зарѣзать намъ весь свой скотъ. Хлѣбъ не всегда здѣсь родитъ, а трава родится всегда... Да и всѣ русскіе здѣсь скотъ держутъ... Такъ почему же отымаете наше добро?
   Мучительная тѣнь промелькнула по лицу Александра.
   -- Не я писалъ законы... Законъ за меня...-- сухо отвѣтилъ онъ.
   -- Законъ? Послушай, русскій, не мы пишемъ законы, а вы -- что захотите, то напишете... Думаю, себя не обидите?
   -- Не согласны, не согласны!..-- шумѣли якуты.-- Пиши отказъ!
   -- Поселенцу, вору навѣрное бы дали!
   -- Съ поселенцемъ мы бы такъ не разговаривали,-- остановилъ его князь.
   -- Дали бы, но только... засѣдателю!-- разсмѣялся Тусъ.
   -- Послушай, Ликсандра, мы прибавимъ тебѣ за твое хорошее поведеніе... Я согласенъ,-- вмѣшался Капитонъ.
   -- Да, міръ прибавитъ...-- высокомѣрно прервалъ его князь.-- Мы знаемъ, у тебя дочь. Пудъ мяса и пудъ молока на лѣто... Осенью опять посовѣтуемся... Довольно ли будетъ?
   -- Бери, русскій!
   Капли пота выступили на лбу Александра отъ духоты и волненія; онъ вытеръ ихъ платкомъ.
   -- Это только отсрочка все того же вопроса,-- подумалъ онъ.
   -- Нѣтъ!.. Землю...
   -- Земли нѣтъ!..
   -- Земля разъ уходитъ къ русскимъ, не возвращается къ намъ!..
   -- Поселился одинъ русскій, а черезъ годъ -- два, глядь, цѣлая ихъ деревня!.. Пойдутъ опять кражи и разбои...
   -- Всѣ они на словахъ хороши... всѣ они вначалѣ добры... Видѣли мы... Нѣтъ согласія!.. Кто тебя знаетъ, какой будешь? За хорошее не посылаютъ!..-- галдѣли якуты.
   -- Возьму самъ, если не дадите!..
   -- Самъ?.. Бери, если можешь!-- усмѣхнулся князь.-- А только мы не даемъ...
   Александръ взялъ шапку и безъ поклона направился къ выходу.
   -- Русскій, русскій!-- окликнулъ его Капитонъ.-- Послушай одно слово...
   -- Что?
   -- Чью ты землю взять хочешь?
   Александръ, молча, отвернулся и вышелъ.
   Солнце только что закатилось въ большую сѣрую тучу. Та одной стороной упиралась въ дальнія горы, а съ боковъ выпустила далеко на небо причудливыя мохнатыя лапы. Всѣ цвѣта зари зажглись вскорѣ на ней: золото, пурпуръ, серебро унизали ея края; фіолетовыя, алыя и оранжевыя пятна, легли во всю ширь странными, измѣнчивыми мазками. Точно художникъ писалъ картину и постоянно, обмакивая кисть, мѣнялъ тона и смѣшивалъ краски. Остальная часть неба, была прозрачна, и блѣдныя звѣзды загорались на ней. Дали потемнѣли и затуманились.
   Александръ сильно запоздалъ. Онъ проворно шелъ, не оглядываясь; движеніе развлекало его. Сверкающая искрами и задорными въ окнахъ огнями юрта Меиляха осталась позади; сквозь рѣдкій лѣсъ просвѣчивало бѣлое полотно рѣки. Но и ночь торопилась, и засвѣтло онъ успѣлъ пройти только главное русло. Между тѣмъ, опасная часть пути начиналась съ той его стороны. Опять пришлось прыгать черезъ щели, обходить промоины, кружиться по протокамъ, въ поискахъ болѣе прочнаго льда. Снѣгъ чуть бѣлѣлъ подъ ногами, а дальше ямы и полыньи совершенно сливались съ темнотою ночи. Нерѣдко онъ замѣчалъ ихъ только тогда, когда длинная его палка попадала въ пустоту или шлепалась въ первую, какъ чернила, воду. Нѣсколько разъ онъ проваливался, но благополучно, выбирался, чуть смочивъ платье. Двигаться впередъ становилось все опаснѣе. Тамъ въ положеніи льдовъ за день произошли какія-то перемѣны, которыхъ онъ не помнилъ и которыя путали его соображенія. Онъ сознавалъ опасность и только образъ Сони, ночующей въ грязной, полной насѣкомыхъ юртѣ Лягушечьихъ Глазъ, да отвращеніе къ неизбѣжной въ случаѣ возвращенія ночевкѣ у Меиляха, удерживали его. Онъ брелъ совсѣмъ тихо, высунувъ палку впередъ, напрягая зрѣніе и слухъ: не блеснетъ ли вода, не шепчетъ ли теченіе? Главный шиверъ рѣки былъ недалеко. Провалиться въ него было не опасно, тамъ мелко, но въ какомъ положеніи кругомъ быстрины закраины льда, гдѣ онъ подмытъ, гдѣ лежитъ на землѣ, гдѣ плаваетъ? Здѣсь вездѣ отмели и глубины чередовались самымъ прихотливымъ образомъ. Онъ зналъ это, не разъ плавалъ здѣсь въ лодкѣ. Онъ становился все медлительнѣе и осторожнѣе въ движеніяхъ, постоянно стучалъ палкой и прислушивался къ шуму льда. Повидимому, все въ порядкѣ... Вдругъ ледъ гдѣ-то позади тихо треснулъ, и Александръ почувствовалъ, что скользитъ все быстрѣе по наклону и падаетъ. Ноги его шлепнулись въ воду. Мгновеніе онъ лежалъ неподвижно на боку и инстинктивно прижимался изо всей мочи къ льдинѣ, которая плавно качалась.
   Ступни его торчали на вѣсу. Глубоко тамъ подъ ними или мелко? Вѣроятно, глубоко, иначе ледъ не качался бы. Онъ могъ измѣрить палкой, которой не выпустилъ изъ рукъ, но онъ боялся шевельнуться, чувствуя, что достаточно малѣйшей неловкости, и онъ соскользнетъ въ невѣдомую глубь, и льдина закроется за нимъ, какъ створка. Наконецъ, колебанія прекратились; Александръ осторожно вынулъ изъ подъ себя правую руку и сталъ выдергивать изъ чехла ножъ. Какъ ни ловко онъ это дѣлалъ, льдина опять стала качаться, и тѣло его чуть-чуть скользнуло. Наконецъ, онъ досталъ ножъ, продвинулъ руку насколько могъ выше головы и легкими ударами сталъ долбить дырочку. Шилообразный толстый якутскій ножъ прекрасно дѣлалъ свое дѣло. Минуту спустя, онъ воткнулъ въ углубленіе тотъ же ножъ и, не мѣняя позы, осторожно подтянулся. Льдина сразу стала устойчивѣе. Онъ повторилъ маневръ еще и еще, пока не убѣдился, что безъ опасенія можетъ встать на колѣни. Тогда уже на колѣняхъ онъ поползъ дальше отъ воды, рокотаніе которой въ такомъ положеніи онъ слышалъ совершенно явственно. Наконецъ, онъ привсталъ и увидѣлъ сбоку большую темную пропасть. На днѣ ея сіяли звѣзды; трепетныя ихъ отраженія постоянно затуманивались и поглощались какими-то сѣрыми буграми. Тусклый ихъ блескъ, правильное колыханіе и бѣлые фосфорическіе всплески объяснили дѣло. Это была не пропасть, а шиверъ. Александръ ободрился, оттуда было совсѣмъ близко до дому. Онъ сталъ обходить шиверъ, изрѣдка наклоняясь, чтобы, ударяя черенкомъ ножа, узнать, на вѣсу ли ледъ, или нѣтъ. Конецъ палки размочалился и не давалъ звука. Темная полоса берега была совсѣмъ близко. Александръ свернулъ къ тальниковой рощѣ, оттѣняющей глухую "курью", гдѣ онъ обыкновенно ставилъ лѣтомъ сѣти. Это былъ болѣе длинный путь, но болѣе вѣрный. Выскочивъ на берегъ, онъ быстро, бѣгомъ почти, направился къ юртѣ Лягушечьихъ Глазъ. Свободное движеніе вернуло теплоту и гибкость его окоченѣлымъ членамъ.
   Долго стучалъ онъ въ двери, пока откликнулись на его зовъ; не менѣе долго сопѣла и кряхтѣла якутка, отстегивая затворъ.
   -- Дочки твоей здѣсь нѣтъ -- она дома!
   -- Какъ дома? Одна?
   -- Одна! Я понесла ее туда вечеромъ и сидѣла при ней, пока она не уснула...
   -- Молодецъ старуха! Изъ города непремѣнно тебѣ платокъ привезу... Растопи огонь, дай платье высушить, въ воду попалъ. Дома стучать -- ребенка разбудишь!
   -- Айкабанъ!-- всплеснула руками якутка, когда при свѣтѣ огня она увидѣла заиндевѣлую и промокшую фигуру Александра.-- Ну и отчаянный же ты, русскій! Кто рѣшится... кто можетъ рѣшиться въ такую темень теперь пройти по рѣкѣ?!
   Александръ улыбнулся. Да... конечно, не имъ, якутамъ, съ нимъ тягаться.
   

VI.

   Много ловкости и терпѣнія пришлось потратить Александру, чтобы заставить пахать Воронка. Горячій конь плохо былъ объѣзженъ въ оглобляхъ, а тутъ необычная вещь -- что-то тащится по землѣ, шуршитъ, сопротивляется и дергаетъ. Сначала Воронокъ совершенно отказывался ходить, становился на дыбы, бросался въ сторону. Плужокъ нѣсколько разъ сильно пострадалъ отъ него. Александръ, упрямый, но недостаточно опытный пахарь, всю надежду полагалъ въ послушаніи и любви къ нему коня. Позвать на помощь якутовъ нечего было и думать; даже Лягушечьи Глаза, съ тѣхъ поръ, какъ Александръ принялся за обработку земли, сталъ видимо его сторониться. Соня, единственная свидѣтельница его опытовъ, визжала отъ страха и ее пришлось удалить въ юрту, вмѣстѣ съ Аяксомъ, тоже усердно лаявшимъ на строптиваго друга. Александръ, раздраженный и озабоченный, находилъ всякій разъ удивительное облегченіе, когда, обернувшись къ юртѣ, замѣчалъ въ окнѣ прильнувшее въ стеклу личико дочери.
   -- Изъ меня выйдетъ, есть надежда, замѣчательно нѣжный отецъ,-- думалъ онъ, улыбаясь.
   Наконецъ, послѣ безчисленныхъ поглаживаній, цоканій, проваживанія съ опрокинутымъ плугомъ на-легкѣ и съ плугомъ чуть-чуть воткнутымъ въ землю, лошадь поняла, чего отъ нея требуютъ, и стала ходить бороздой быстро и ровно. У Александра, конечно, не было ни клока земли, заготовленной съ осени. Якуты этой мѣстности старыя пажити пахали обыкновенно передъ самымъ посѣвомъ и заблаговременно подымали только нови. Александръ въ этомъ году рѣшилъ поступить такъ же, съ тѣмъ, чтобы постепенно ввести болѣе раціональные порядки. Онъ запахалъ ближайшій къ своей юртѣ участокъ на южномъ склонѣ бугра, гдѣ замѣтны были слѣды прежней пахоты. Почва тамъ дѣйствительно оказалась болѣе рыхлой и обѣщала сносно разборониться. Присутствіе нѣкоторыхъ растеній указывало на ея плодородіе. Александръ задумалъ захватить весь этотъ бугоръ у озера, гдѣ было годной для обработки земли десятины четыре, но сѣмянъ у него было много меньше, и на этотъ разъ онъ запахалъ только нѣсколько сотъ саженъ. Затѣмъ, нужно было дать обсохнуть землѣ отъ лишней влаги, но такъ какъ вспашка длилась нѣсколько дней, то часть поля обвѣтрило и можно было сѣять хоть сейчасъ.
   День выдался облачный, но теплый и лучистый. По Алдану съ грохотомъ двигались льды. По долинѣ, то позлащенной солнцемъ, то прикрытой мягкой тѣнью проплывающихъ тучъ, гулялъ перемѣнчивый вѣтерокъ. Стаи перелетныхъ птицъ летѣли густо и оживленно. Надъ головой Александра то и дѣло раздавалось гоготаніе гусей, трубные металлическіе звуки журавлиныхъ стай, крики чаекъ... Стада утокъ летѣли молча, но рѣзкій шумъ ихъ полета глушилъ пѣніе другихъ птицъ. Пары лебедей проносились плавно и беззвучно, какъ изящныя бѣлыя тѣни. На озерахъ, на болотахъ, по лугамъ и сухимъ утокамъ голосили,.свистѣли, перекликались хоры куликовъ, плавунчиковъ, пѣтушковъ... Въ лѣсу куковала кукушка.
   Александръ поставилъ мѣшокъ съ сѣменами въ углу пашни и отсыпалъ зерна въ берестяной "чыбычахъ". Онъ волновался, у него дрожали руки и сильно билось сердце. Онъ чуть-было не перекрестился, какъ это дѣлаютъ въ началѣ посѣва якуты, но спохватился и только снялъ шапку. И такъ... начинается новая жизнь! Дурна ли будетъ, хороша ли, а будетъ другая... Всѣ жильцы его юрты присутствовали при этомъ торжествѣ. На краю нивы стояла Соня въ соломенной шляпкѣ на затылкѣ, съ букетомъ золотистыхъ якутскихъ анемонъ въ рукахъ. Около нея сидѣлъ Аяксъ и, развѣсивъ длинныя уши, съ большимъ вниманіемъ слѣдилъ за всѣмъ, что дѣлаетъ хозяинъ, даже Воронъ, привязанный къ ближайшему дереву, въ упряжи, приготовленной для бороньбы, повертывалъ къ нему свою умную головку. Александръ взялъ горсть ячменю: полныя, жирныя на ощупь зернышки сѣмянъ пріятно щекотали его огрубѣлую ладонь. Дѣло, впрочемъ, оказалось далеко не такъ просто. Первый взмахъ вышелъ черезчуръ силенъ, второй слишкомъ слабъ. Получались огрѣхи, цѣлыя незасѣянныя пятна, которыя Александръ присѣвалъ, посыпая ихъ тщательно зерномъ, щепотью, подобно тому, какъ солятъ хлѣбъ. Отъ досады и напряженія потъ градомъ лился по его лицу. Ничего не помогало, зерно ложилось неровно. Тогда онъ рѣшилъ предварительно подучиться; взялъ въ посуду желтаго песку и попробовалъ идти и разсѣвать его болѣе свободно. Онъ смутно вспоминалъ видѣнное имъ когда-то на родинѣ. Шагъ впередъ... горсть песку полукругомъ къ правому боку, шагъ другой... горсть песку полукругомъ къ лѣвому боку... Разъ... два, разъ... два!.. Вскорѣ онъ съ присущей ему физической ловкостью приспособился настолько, что могъ приняться за сѣмена. Не успѣлъ онъ засѣять и половины поля, какъ замѣтилъ на противуположномъ берегу озера трехъ всадниковъ: одинъ впереди, два сзади на одномъ конѣ. Они переправились въ бродъ у юрты Лягушечьихъ Глазъ и направились по тропинкѣ прямо къ нему. Что они ѣхали къ нему, въ этомъ не могло быть сомнѣнія.
   Тѣмъ и хорошо было положеніе его усадьбы, что къ ней вела одна дорога, и никто не могъ приблизиться незамѣченнымъ. Обрывъ Алдана защищалъ ее съ тыла, а кругомъ была просторная голая равнина, рѣдкіе кусты которой не мѣшали слѣдить за приближающимися. Кажется, вначалѣ якуты сами выбрали для него это мѣсто ради удобствъ наблюденія, но теперь это, въ свою очередь, оказалось и для него удобнымъ.
   Александръ безъ труда узналъ во всадникахъ Капитона съ сыномъ и работникомъ. Онъ поспѣшно забросилъ на спину ружье, которое привыкъ носить съ собою всюду и которое только на время оставилъ около мѣшка, ради удобствъ работы. Якуты въѣхали на поле и слѣзли съ сѣделъ. У нихъ не замѣтно было другого оружія, кромѣ обычныхъ ножей; работникъ Капитона слылъ, впрочемъ, въ околоткѣ за борца и силача.
   -- Капсе...-- поздоровался политично Капитонъ.
   -- Капсе!
   -- Что ты, русскій, дѣлаешь? Вправду вздумалъ сѣять... Вѣдь земля-то чужая... Наслегъ тебѣ не далъ... Земля-то наша... моя!.. Я не долженъ дать тебѣ... Не по закону...
   -- И вы не по закону... Я вѣдь вамъ говорилъ. А землю-то ты сколько уже лѣтъ не сѣялъ? Она тебѣ не нужна...
   -- Нужна ли, не нужна... ты меня спроси! Я не долженъ за весь наслегъ отвѣчать... Уходи!
   -- Стыдно тебѣ, старикъ... Много ли я ее у тебя взялъ? Уйду со временемъ, останется, съ собою не унесу... Лучше обработанная останется, чѣмъ у кого-либо -- увидишь!..
   -- Твоего мнѣ не нужно, а стыдиться мнѣ нечего... Что, я укралъ что-либо? Уходи, уходи... безъ спору и тебѣ лучше будетъ, и мнѣ!..
   Александръ пожалъ плечами и притворился, что хочетъ дальше сѣять. Якуты стали ему поперекъ дороги.
   -- Ты и не думай! Ты силой -- и мы силой!..
   -- Ты, старикъ, вижу, съ ума сошелъ! Уходи прочь, не мѣшай работать... Жалуйся... засѣдателю жалуйся!
   -- Это само собою! А теперь не дадимъ!..-- онъ протянулъ руку въ туесу.-- Эй, Василій!-- крикнулъ онъ на работника,-- тащи зерно!..
   Василій отдалъ поводъ своей лошади подростку, сыну Капитона; Александръ поблѣднѣлъ и медленно снялъ съ плечъ ружье.
   -- Слушай, старикъ, не дури! Я хлѣбъ посѣю и соберу, это какъ Богъ на небѣ. Ты говоришь: земля твоя! Хорошо, я согласенъ въ этомъ году уплатить тебѣ аренду, сколько присудитъ засѣдатель... А теперь... уходи! Я засѣю, хоть вы на головахъ тутъ ходите!..
   -- Зачѣмъ намъ на головахъ ходить?.. Мы тоже подати платимъ! Денегъ я самъ тебѣ дамъ, русская болячка! а сѣять не позволю... Вотъ опрокину зерно и только!..
   Якутъ угрожающе протянулъ ногу къ мѣшку, но Александръ въ тотъ же мигъ отбилъ ее ударомъ своей ноги такъ сильно, что тотъ покачнулся.
   -- Посмотрите... посмотрите... Онъ еще дерется!
   -- Убирайтесь! Мое поле!.. У моего дома и мое!..-- закричалъ, въ свою очередь, Александръ, ударяя энергично прикладомъ въ землю... Вонъ!
   Якуты попятились и сбились въ кучу около лошадей, но не уходили. Положеніе было глупое, стоять противъ якутовъ на одномъ мѣстѣ ни къ чему не вело, а уйти работать отъ мѣшка съ хлѣбомъ было опасно. Еще опаснѣе было начинать боронить, нарочно испугаютъ лошадь, она понесетъ и наколется сама или его поранитъ желѣзной бороной. Якуты, очевидно, угадали это.
   -- Мы вотъ такъ здѣсь и ночевать будемъ, а своего не дадимъ... У-у... разбойникъ!.. Глаза-то, какъ гвозди! Живьемъ человѣка проколоть хотятъ!..
   -- Аяксъ... Аяксъ сюда!..-- свистнулъ Александръ на собаку, которая ушла было съ Соней въ рощу. Аяксъ, какъ стрѣла, понесся на зовъ, дѣвочка тоже вышла за нимъ на край лѣса. Александръ почувствовалъ испугъ, что и она придетъ и будетъ присутствовать при безобразной сценѣ.
   -- Аяксъ, ложись -- сюда... смирно... карауль!-- укладывалъ онъ собаку около мѣшка. Та послушно легла и положила морду на вытянутыя лапы. Якуты съ нескрываемымъ страхомъ смотрѣли на мохнатое южное чудовище, грозно уставившее на нихъ свирѣпые, желтые глаза. Александръ принялся сѣять, собственно посѣва осталось мало, но онъ нарочно растягивалъ работу, разсчитывая, что сосѣдство Аякса въ его отсутствіи не понравится якутамъ, и они уѣдутъ. Дѣйствительно, они, немного спустя, сѣли на лошадей и поѣхали за нимъ.
   -- Сѣй... сѣй... Ликсандра! Будемъ собирать, Богу за тебя молиться... Какъ молимся за души татаръ!-- вскричалъ, наконецъ, Капитонъ, свертывая на тропинку.
   -- Хорошо... хорошо!.. Проваливайте и... не попадайтесь!..
   Онъ наблюдалъ за ними, пока они окружали озеро, они оглядывались нѣсколько разъ и даже остановились и, повернувъ бокомъ лошадей, очень долго и горячо разсуждали, указывая руками. Около юрты Лягушечьихъ Глазъ они спустились съ сѣделъ и вошли въ избу;
   -- Трусы... пустое!-- успокоивалъ себя Александръ.-- Уйди, дочка!.. Иди домой!.. Будь добренькой... Воронокъ боится тебя!..-- урезонивалъ онъ Соню, прибѣжавшую съ разспросами.
   -- Якуты приходили... Дурные якуты... Землю недаютъ?..-- спрашивала дѣвочка, заглядывая въ сердитое лицо отца.-- Они насъ не убьютъ?
   -- Иди, иди, Сонечка, домой... и Аякса возьми съ собою.-- Они ушли. Александръ остался одинъ, запрягъ Воронка и прошелся разъ по полю, ведя коня подъ уздцы; затѣмъ онъ сдѣлалъ передышку. Соня давно просила ѣсть и его самого сильно мучила жажда. Послѣ обѣда, онъ усердно принялся за работу; дня оставался не большой уже запасъ.
   Солнце закатилось. Воронокъ усталый уже не шалилъ, онъ смирно ходилъ въ поводу. Александръ чувствовалъ себя сильно разбитымъ всѣми дневными приключеніями, ноги отказывались ходить и голова кружилась отъ безчисленныхъ поворотовъ по крошечному полю. Пора кончать, отдохнуть, поужинать, уложить спать дочку. Влажная земля стала плохо разбораниваться, быстро затвердѣвала отъ повѣявшаго съ рѣки холода; желѣзные зубья все чаще и звучнѣе постукивали о ледяную подпочву, которая тоже стала наростатъ снизу. Александръ отпрегъ коня и повелъ его домой. Онъ минуту колебался: принести ли и борону домой; ему очень, не хотѣлось тащить такой тяжести, но видъ засѣдланной лошади, все еще стоявшей у юрты Лягушечьихъ Глазъ, заставилъ его рѣшиться. Онъ со вздохомъ пошелъ обратно и принесъ борону во дворъ на плечѣ. Только когда онъ присѣлъ ужинать вмѣстѣ съ дѣвочкой, сталъ рѣзать теплую свѣже-испеченную лепешку и разливать ароматный чай, тихое спокойствіе, почти нѣга вернулись къ нему. Первый день, первый день во всю жизнь настоящаго труда. Онъ у основъ. Между нимъ и природой нѣтъ никакихъ посредниковъ.
   -- Ѣшь, дочка... Будетъ и у насъ скоро своя лепешка...
   -- Съ масломъ?
   -- Можетъ быть, и съ масломъ...
   Огонь ярко пылалъ, его вспышки прихотливо прыгали по косымъ стѣнамъ; въ кругу свѣта, передъ низкимъ шесткомъ камина возсѣдалъ важно Аяксъ и внимательно слѣдилъ за клокочущей въ горшкѣ похлебкой: онъ зналъ, что это для него. Только теперь усталость всего рабочаго дня обнаружилась, разломила кости и мышцы Александра. Era тянуло прилечь, вытянуться, глаза слипались. Между тѣмъ, нужно уложить Соню, которая уже склонила на рученки сонную головку, нужно накормить Аякса, положить въ ясли сѣна для Воронка. Онъ вылилъ похлебку для собаки въ корытцо и приготовилъ постель для дѣвочки.
   -- Папа... папа!.. Гдѣ мои цвѣты?.. Они у меня за куклу... Ты позволь мнѣ положить ихъ съ собою!..-- лепеталъ, засыпая, ребенокъ. Онъ положилъ ей на подушку букетъ, одѣтый въ тряпочки.
   Съ кормленіемъ коня вышла задержка; онъ черезчуръ вспотѣлъ и не обсыхалъ. Онъ тихо, умоляюще ржалъ все время, пока Александръ ворочалъ въ ясляхъ сѣно, но кормить его было невозможно. Александръ совершенно вытрезвѣлъ въ работѣ на свѣжемъ прохладномъ воздухѣ. Вечеръ былъ тихій, росистый, даже легкій дневной вѣтерокъ уснулъ..
   Небо чистое. Алое зарево заката охватило весь почти небосклонъ, воздухъ былъ напитанъ розовымъ его свѣтомъ, имъ скрасились и прозрачныя туманы, струящіеся изъ влажной земли, и курчавыя облака, повиснувшія надъ пропастью Алдана, гдѣ вдругъ замолкли и остановились весь день громыхавшіе льды ледохода. Розовымъ блескомъ подернулись и лиловыя вдали горы, и черная тайга. Парочка утокъ порывисто пролетѣла надъ долиной и присѣла за ближайшими кустами, гдѣ чуткое ухо Александра улавливало сдержанное гоготаніе и говоръ многочисленной засыпающей птицы. Тамъ было болотце, вѣрнѣе, низменная лужайка, заливаемая ранней весною снѣговыми водами. Ее густо заросталъ ракитникъ и сна вплоть прилегала къ руслу Алдана, только была значительно выше его, слѣдовательно, теплѣе. Все это дѣлало ее любимымъ пристанищемъ перелетной птицы. Александръ взялъ ружье и направился туда. Тамъ у него была "засѣдка" -- огромный пень вырваннаго съ корнемъ дерева, неизвѣстно какъ сюда попавшій, очевидно занесенный особенно высокимъ разливомъ рѣки. Онъ подкрадывался всегда къ болотцу подъ защитой этого пня. На этотъ разъ онъ долго не могъ намѣтить птицъ. Черная поверхность воды, испещренная серебрисгыми и алыми пятнами блеска, тонкая сѣрая сѣть ракитника и желтыхъ травъ совершенно скрывали ихъ. Только голоса, всплески и колыханіе травы убѣждали Александра, что онъ не ошибся. Дѣйствительно: когда онъ вплоть подползъ ко пню и прилегъ за нимъ, то безъ труда замѣтилъ, что болотце кишмя-кишитъ утками.
   Большая часть ихъ держалась, впрочемъ, въ томъ концѣ, далеко отъ подозрительнаго пня. Наконецъ, какая-то болѣе легкомысленная или увлекшаяся парочка выплыла на середину алаго просвѣта. Александръ выждалъ, когда онѣ стали въ одну линію, и выстрѣлилъ. Поднялся невообразимый гвалтъ, съ шумомъ вспорхнули стаи утокъ, чайки съ жалобнымъ плачемъ простерли свои длинныя, узкія крылья, и черная туча гусей тяжело поднялась съ песчанаго откоса.
   -- Тьфу!.. Гуси... Какъ я не замѣтилъ ихъ!?-- волновался Александръ, заряжая ружье. Онъ досталъ убитыхъ утокъ и опять неподвижно прилегъ за свой пень.
   Опять тихо; только въ ложбинѣ Алдана, наполненной до краевъ сгрудившимися льдами, шелестятъ обсыпающіеся съ глыбъ ледяныя иглы, или глухо застонетъ рѣка, тщетно стараясь приподнять и отбросить дальше хрустальную запруду.
   Еще рано, еще мало накопилось воды! Тихо; меркнутъ послѣдніе отблески дня, ночь сыплетъ съ неба все густѣющій мракъ. Стая утокъ съ рѣки пронеслась надъ болотцемъ; надъ пнемъ онѣ вдругъ взвились выше и, окруживъ еще разъ болото, улетѣли.
   -- Увидѣли!..-- съ досадой думалъ Александръ.
   Немного спустя пара чирковъ присѣла на томъ концѣ и стала чиркать.
   -- Ладно!..
   Вновь пронеслась съ рѣки стая утокъ. Александръ даже лицо закрылъ шапкой, чтобы на пнѣ не было замѣтно ни малѣйшаго бѣлаго пятнышка. Въ летъ, особенно вечеромъ, онъ стрѣлять не рѣшался. Онъ терпѣливо ждалъ, не сядетъ ли еще парочка по удобнѣе, пока окончательно не потухъ свѣтъ. Гдѣ-то недалеко гнусили гуси. Пара лебедей вылетѣла, изъ-за зубчатаго лѣса и наискось поплыла надъ долиной къ рѣкѣ.
   -- Это съ горныхъ озеръ!-- подумалъ Александръ.
   Плавно, спокойно, вытянувъ гибкія шеи и согласно ударяя крыльями, летѣла царственная пара. Она окружила долину и исчезла за лѣсомъ, но вскорѣ опять появилась, значительно понизивъ полетъ. Она искала удобнаго ночлега. Александръ притаилъ дыханіе; онъ все забылъ: дочку, коня, посѣвъ, весь сосредоточился въ вопросѣ: сядутъ или нѣтъ, пролетятъ на выстрѣлъ или стороной?.. Вдругъ позади раздался заливистый лай Аякса и вслѣдъ затѣмъ топотъ лошадей... Александръ живо вскочилъ на ноги и бросился туда; всполошенныя утки опять загалдѣли, лебеди нѣсколькими сильными взмахами поднялись вверхъ и повернули назадъ. Александръ бѣгомъ бѣжалъ къ дому, а топотъ также удалялся отъ него. Когда онъ выскочилъ на дорогу, то увидѣлъ, что вдали мчится всадникъ и уводитъ въ поводу его Ворона. У него отъ бѣшенства закружилась голова, онъ мгновенно приложился, но вмѣстѣ съ тѣмъ сознаніе вернулось къ нему и онъ вмѣсто выстрѣла, закричалъ пронзительно...
   -- Стой!.. стой!..
   Якутъ на скаку оглянулся и, увидя направленное въ себя дуло, выпустилъ поводъ. Воронокъ, задравши хвостъ побѣжалъ дальше, а ѣздокъ шарахнулся въ кусты. Немного дальше, онъ опять показался на дорогѣ и уже спокойно сталъ огибать озеро по направленію къ дому Капитона. У юрты Лягушечьихъ Глазъ исчезла засѣдланная лошадь. Александръ и безъ того догадался, кто похитители. Онъ забросилъ ружье на спину и быстро пошелъ по дорогѣ. Пока онъ добрался къ юртѣ Капитона, короткая полярная ночь окончилась, и на смугломъ утреннемъ небѣ горѣла новая заря.
   У Капитона все, казалось, погружено было въ глубокій подозрительный сонъ, только собака на плоской крышѣ взвыла при появленіи Александра; никто не вышелъ, не пошевелился. Раньше чѣмъ войти, Александръ снялъ ружье и послѣ нѣкотораго раздумья оставилъ его по обычаю на дворѣ. Спящіе сильно храпѣли въ юртѣ. Напрасно онъ кашлялъ, шумѣлъ, и затопилъ на каминѣ огонь, они все храпѣли.
   -- Эй, кто тамъ? Капитонъ!.. Старикъ!..-- заговорилъ наконецъ Александръ, приближаясь къ хозяйской кровати. За ровдужной ея занавѣской зашевелились.
   -- А...за! Кто зоветъ? Чего нужно?
   -- Встань, старикъ... у меня дѣло къ тебѣ!
   -- Дѣло? Можетъ быть, опять меня бить хочешь?.. Приходи днемъ!
   -- Безъ шутокъ, старикъ!.. Твой работникъ у меня коня увелъ. Я его видѣлъ...
   Молчаніе.
   -- Увелъ коня... ишь какой разбойникъ! А ты его поймалъ? Ну что жъ: накостыляй ему хорошо въ шею!.. А можетъ быть, онъ не нашъ работникъ, если ты его не руками поймалъ... Конь-то развѣ у насъ во дворѣ?..
   -- Оставь, старикъ, болтать пустое! Коня ты взять приказалъ, я пришелъ его получить обратно!
   -- Откуда возьму? У тебя конь потерялся, а у меня и конь, и работникъ. Ужасный воръ этотъ мой работникъ, оказывается. Придется прогнать негодяя. Такъ безпокоить господина русскаго... Чѣмъ же ты завтра доборонишь поле, бѣдняжка!? Я тебѣ завтра дамъ Николая сынишку, онъ тебѣ поможетъ поймать коня!..
   -- Нѣтъ, ты мнѣ долженъ дать коня, я самъ поѣду. Затѣмъ и пришелъ.
   -- Коня?! Да его нѣтъ у меня! Кто же согласится дать коня въ такое рабочее время? Ты, пожалуй, боронить на немъ вздумаешь, а у насъ кони неученые, себя поранятъ или тебя убьютъ... Бѣда! Нѣтъ, я тебѣ посовѣтую, русскій: ты коня не проси, а завтра я тебѣ пошлю сына Никушу...
   -- Хорошо,-- согласился, подумавши, Александръ: -- а только помни, Капитонъ: если что-нибудь случится съ моимъ конемъ, ты въ отвѣтѣ!
   -- Что же ты со мной сдѣлаешь? Рѣзать меня будешь?
   Старикъ высунулъ голову изъ за занавѣси и глаза ихъ встрѣтились.
   -- Ужъ тамъ увидимъ!
   -- Бѣдовый!.. А только... будетъ тебѣ пусто!
   Александръ вышелъ. Положеніе было дѣйствительно затруднительное. Онъ могъ жаловаться князю, но жаловаться князю значило жаловаться Капитону. Хотя они и враждовали съ собою, но несогласія ихъ не переходили ненависти къ пришельцамъ. Между тѣмъ, онъ долженъ сразу показать имъ, что такимъ путемъ они ему не помѣшаютъ. Сильно озабоченный, онъ возвращался домой.
   За Алданомъ всходило солнце. Лучи его не взлетѣли еще на плоскогоріе, но пропасть рѣки полна была ихъ сіяніемъ. Верхушки повисшихъ на краю сосенъ, пучки травъ и кусты уже зажглись золотыми искрами. Туманъ надъ лугами тихо колыхался.
   Александръ быстро шелъ по ровной, убитой тропинкѣ, вьющейся среди черныхъ, недавно выжженныхъ луговъ и раздумывалъ, гдѣ бы могъ находиться теперь Воронокъ. Онъ убѣжалъ, по всей вѣроятности, къ табунамъ, а табуны ушли въ лѣсъ. На лугахъ только что пущены обычные весенніе палы. Тамъ нѣтъ корма. Не скоро его теперь найдешь.
   Въ усадьбахъ, мимо которыхъ онъ проходилъ, спали. Да и тщетно было спрашивать совѣта или указанія. Онъ на этотъ счетъ не обманывался. Когда онъ проходилъ мимо юрты Той, дверь стукнула и кто-то оттуда выглянулъ. Развѣ спросить дѣвушку? Онъ перепрыгнулъ черезъ изгородь. Быкъ съ кольцомъ въ носу, спавшій посрединѣ двора, всталъ и удивленно повернулъ къ нему свою голову; собаки узнали его и стали вилять хвостами. Когда онъ открылъ двери, раздувавшая на каминѣ огонь полу-одѣтая Той стыдливо прикрыла рукою обнаженную грудь и попятилась назадъ въ темноту.
   -- Что отецъ... спитъ?
   Дѣвушка не отвѣтила.
   -- Чего тебѣ русскій? Ночью ходишь, кто тебя не знаетъ, подумаетъ, скотъ осматриваешь. Съ охоты идешь? Утокъ много?
   -- Да нѣтъ!.. Слушай, Степанъ,-- сообразилъ онъ вдругъ,-- дай ты мнѣ быка на сегодня... боронить!
   -- Боронить? А конь твой?
   -- Конь убѣжалъ.
   -- Убѣжалъ? Самъ убѣжалъ или какъ?..
   Хозяинъ съ необычной живостью присѣлъ, какъ былъ нагишемъ, на краю кровати.
   -- Да... а! А зачѣмъ къ тебѣ Капитонъ ѣздилъ вчера?
   -- Да такъ!.. Зачѣмъ тебѣ знать?.. Да ты вѣрно и знаешь. Дай быка, я прошу!
   -- Ну, это не скоро можно сдѣлать... Мы люди маленькіе... Быкъ-то у насъ одинъ. Ты, пожалуй, быка испортишь... Ты вѣдь больше на лошадяхъ ѣздишь... Ты бы пошелъ къ Капитону, лошадь попросилъ. Лошадей у него много...
   -- Прошу тебя, старикъ, очень прошу... Вѣдь, жили мы хорошо съ тобою по сосѣдски... Если я сегодня не забороню зерна, вороны все выклюютъ... Коня, когда еще найдешь, ушелъ далеко, а ходить искать... грязно!
   -- И то правда! Понимаю!.. Какъ не понять... А только почему ты не взялъ быка у Лягушечьихъ Глазъ?.. Не могу я тебѣ дать быка... Развѣ силой, какъ землю, возьмешь?!.
   -- Силой я не возьму, а прошу тебя, сильно прошу... Отблагодарю...
   -- Отблагодаришь? Ну, ты это оставь. Ты человѣкъ вольной земли. Сегодня здѣсь, завтра тамъ, а сосѣди всегда со мной останутся... Нельзя... Съѣдятъ меня за это...
   Александръ всталъ; было очевидно, что не получить ему быка. Онъ уже былъ у воротъ, когда якутъ выскочилъ изъ дому и закричалъ вслѣдъ ему:
   -- Русскій!.. а русскій!.. Что ты... Вернись... Давай три рубля и бери быка, только не говори, что я давалъ.
   -- Три рубля дорого... Хочешь рубль?
   -- Вотъ видишь: ты говорилъ отблагодарю, а три рубля дорого... Ну, ладно, давай рубль!.. Скоро!-- заторопился онъ, увидѣвши, что Той вышла на дворъ съ подойникомъ въ рукахъ.
   Александръ незамѣтно сунулъ ему бумажку.
   -- Что же ты, русскій, насильничать вздумалъ? Смотрите, смотрите: онъ вправду беретъ у меня быка! Ой люди... люди! Какой грѣхъ!..-- визжалъ старикъ все время, пока Александръ уводилъ со двора животное.
   За воротами Александръ перебросилъ поводъ между рогъ, сѣлъ на быка и поѣхалъ. Ему было и смѣшно, и противно.
   

VII

   -- Папочка, правда, растетъ!-- докладывала Сопя, присѣдая на корточки и разсматривая на свѣтъ ниву точь-въ-точь, какъ это дѣлалъ въ первое время Александръ. Теперь это было совершенно лишнее, густая и сочная рунь покрывала поле. Александръ стоялъ, облокотившись на изгородь, и смотрѣлъ на ниву. Онъ часто посѣщалъ ее, лучшій отдыхъ, лучшее успокоеніе для него было посмотрѣть, какъ растетъ. Онъ зналъ здѣсь почти каждую былинку, скорбѣлъ и болѣлъ за ихъ неудобства, за изъяны отъ дурной обработки, отъ незнанія. Онъ съ отвращеніемъ глядѣлъ на свои "огрѣхи", гдѣ рядомъ съ плѣшами выросталъ хлѣбъ густыми кустами, низенькій и тоненькій, точно дѣти заморыши. Что-то совершенно новое, не испытанное вошло въ его жизнь вмѣстѣ съ Соней и этой пашенькой, между этими чувствами была самая тѣсная связь и сходство. Такъ точно, какъ онъ не разъ ночью просыпался отъ безпричинной тревоги и съ ужасомъ прислушивался, дышетъ ли его дочь, не умерла ли? не больна ли?-- такъ точно, при малѣйшемъ лаѣ Аякса, онъ вскакивалъ и, приложивъ лицо къ крошечному окошку, провожалъ долгимъ взглядомъ сѣрую фигуру пѣшехода или всадника, проѣзжающаго далеко по тропѣ. Долго ли взломать изгородь и пустить скотъ? Якуты готовы это сдѣлать!
   Безконечно тоскливая жизнь его вдругъ наполнилась и украсилась. Ежедневно всплывали новыя заботы и необходимый трудъ: дни летѣли невѣроятно быстро, но длинны казались минувшіе мѣсяцы. Сколько происшествій, сколько волненій пережилъ онъ за послѣднее время! А впереди уже готовы ихъ цѣлыя полчища. Вотъ къ пахотѣ приготовляться нужно, къ сѣнокосу; нужно торопиться съ рубкой жердей и кольевъ; нужно приниматься за рыбную ловлю, подходитъ время. Но главный вопросъ въ данный моментъ былъ несомнѣнно вопросъ чайный, волосяной и ниточный. Чай у него подходилъ къ концу, осталось всего нѣсколько заварокъ; волосъ необходимъ былъ для починки сѣтей, а безъ нитокъ имъ грозило превратиться совсѣмъ въ оборванцевъ. Все это можно было достать у Капитона, но послѣ ссоры тщетно было обращаться къ нему. Онъ навѣрно отказалъ бы, да еще поглумился бы. Александръ рѣшилъ ѣхать за ними на тотъ берегъ къ Якову и попросить его достать у сосѣдей.
   Рѣка Алданъ только-что входила въ берега послѣ весенняго розлива. И русло, и протоки все еще были напружены мощными струями мутной воды. Нигдѣ -- ни желтыхъ песковъ, ни каменистыхъ отмелей. Пѣнистыя быстрины съ шумомъ и рокотомъ неслись по нимъ, и только крутые, обрывистые берега материковъ вздымались всюду прямо. изъ воды, да лиственичный, сосновый и еловый нагорный лѣсъ отражался въ нихъ. Тальниковыя низменныя рощи вездѣ почти были залиты половодьемъ; мѣстами онѣ образовали растительные перекаты, по которымъ быстро съ грохотомъ лились волны, разбитыя на мелкія струи сѣтью вѣтвей. Александръ пробирался по нимъ ради сокращенія пути, хватаясь руками за верхушки деревьевъ. Александръ прекрасно зналъ этотъ путь, зналъ рѣку, зналъ, что его ждетъ впереди и сберегалъ силы. Онъ осторожно пробирался вдоль самаго берега, гдѣ слабѣе теченіе, пользовался тихими плёсами и пересѣкалъ протоки наискось, гдѣ уже. Бѣшеная рѣка бурлила и клокотала, вся въ водоворотахъ и бурунахъ. Даже въ болѣе тихихъ мѣстахъ теченіе такъ и рвало и грозило ежеминутно снести лодку на пѣнистые шивера. Все время пришлось Александру плыть противъ теченія, и онъ сильно усталъ, когда, наконецъ, выбрался на лѣсистый, далеко выдающійся въ рѣку мысъ, откуда переваливали на тотъ берегъ главнаго русла. Александръ вытащилъ лодку на берегъ и прилегъ отдохнуть. Тяжелыя тучи съ серебристыми краями плыли по небу. Свѣтъ солнца, закрываемый ими, то тускнѣлъ, то ярко вспыхивалъ. Тускнѣла и вспыхивала въ отвѣтъ широкая гладь катящейся мимо воды. Противуположные лѣсистые берега чуть синѣли, а надъ ними, точно куски кружевъ, бѣлѣли тамъ и сямъ вершины отдаленныхъ снѣговыхъ горъ. Александръ съ наслажденіемъ обозрѣвалъ эту мощь и просторъ, но когда онъ отчалилъ отъ берега и стремительное теченіе подхватило его, удовольствіе исчезло въ борьбѣ. Онъ вмѣстѣ съ лодочкой чувствовалъ себя такимъ крошечнымъ среди этого моря быстро несущейся воды. Между тѣмъ, онъ не долженъ былъ позволять снести себя внизъ даже на нѣсколько десятковъ лишнихъ саженей. Это было больше, чѣмъ опасно, это было гибельно. У того берега быстрая горная рѣчка, вливаясь почти перпендикулярно въ Алданъ, образовала опасный водоворотъ. Нужно было во что бы то ни стало выгрести противъ теченія, а солнце жгло и руки млѣли... Александръ все время напряженно глядѣлъ въ даль, гдѣ блестѣла чистая гладкая полоса воды. Съ одной ея стороны подымался высокій крутой мысъ съ тремя склонившимися черезъ край надъ водою лиственицами, съ другой -- клокотали и шумѣли, несмотря на совершенное безвѣтріе, пѣнистыя волны. Чѣмъ ближе подплывалъ онъ къ этому мѣсту, тѣмъ чаще вскипали подъ нимъ неожиданные, летучіе буруны, вызванныя изъ глубины ударами струй о подводные камни. Рѣка сопѣла и охала. Руки нестерпимо ныли, весло жгло ихъ, потъ градомъ струился по лбу и заливалъ глаза. Александръ впервые безъ проводника рѣшился переправляться на ту сторону. Не взялъ ли онъ черезчуръ мало въ сторону? Успѣетъ ли? Сможетъ ли? При такой высокой водѣ даже рыбаки якуты избѣгали проплывать этимъ проходомъ. Другого не было къ Якову. Шипѣніе и свистъ волнъ все ближе и ближе, вода подъ лодочкой мчится съ головокружительной быстротой, и та, неувѣренно покачиваясь и неохотно слушаясь веселъ, бредетъ все тише и тише впередъ... Вотъ, гдѣ-то сбоку, замелькали водяные, скользкіе бугры, гулъ сталъ оглушителенъ; лодочка заколыхалась, подхваченная мощными ударами... Все погибло... Онъ несется быстро, бокомъ, прямо въ чудовищную воронку, гдѣ струи спутались, какъ клубокъ громадныхъ удавовъ. Онъ гребетъ изо всѣхъ силъ и боится оглянуться на гибель, чтобы не потерять минуты. Онъ вспоминаетъ строгое лицо якутскихъ проводниковъ въ этомъ мѣстѣ и ему кажется, что оно у него такое же... Но нѣтъ!.. Одинъ, два удара и лодка какъ-то особенно легко, и стремительно понеслась по болѣе тихой водѣ... Онъ вытеръ потъ рукавомъ и оглянулся. Бѣлое, пѣнистое чудовище напрасно хлопало своими водяными клыками... Ему стало весело, такъ любимое имъ ощущеніе удали и силы охватило его....
   Часъ спустя онъ причаливалъ къ обрыву, по склону котораго вилась змѣей тропинка, а вершину вѣнчалъ густой сумрачный лѣсъ. Онъ вытащилъ лодку на берегъ, въ носу ея поставилъ маленькій крестикъ изъ вѣтокъ, въ знакъ, что лодка скоро будетъ нужна, что брать ея нельзя. Весло унесъ съ собою на верхъ и бросилъ въ кусты. Юрта Якова стояла въ верстѣ отъ берега. Прежде всего онъ увидѣлъ огромное черное озеро въ черной оправѣ сплошного лѣса. Мѣстами боръ подступалъ вплоть къ самой водѣ и набрасывалъ на нее густую тѣнь еще болѣе черныхъ отраженій, мѣстами немного отступалъ и узкая нить болѣе свѣтлой, зелени веселила берега. Въ стѣнѣ лѣса не было видно нигдѣ ни просѣки, ни просвѣта, и, казалось, не было оттуда выхода никуда.
   "Вотъ глушь! И какіе подлецы якуты... поселить здѣсь одинокаго человѣка"!-- раздумывалъ Александръ, быстро шагая по узенькой густо-протоптанной тропинкѣ. Даже птицы не водились здѣсь, и изрѣдка только заблудящая чайка залетала съ рѣки и жалобнымъ крикомъ и бѣлымъ цвѣтомъ крыльевъ еще болѣе оттѣняла траурные цвѣта долины и ея мертвенность. Полчища комаровъ обступили вскорѣ Александра, лѣзли въ ротъ, глаза. Онъ закрылъ шею и щеки платкомъ и бросился почти бѣгомъ къ низенькой, обвалившейся юртѣ, показавшейся у поворота дорожки на бугрѣ.
   Въ юртѣ было совершенно темно и тихо; на каминѣ тлѣлъ слабый огонекъ.
   -- Ушелъ!.. Никого нѣтъ!..-- проговорилъ вслухъ Александръ; только вглядѣвшись пристальнѣе, онъ замѣтилъ фигуру товарища, спящаго на нарѣ. Онъ лежалъ навзничь съ вытянутыми вдоль руками; слабый свѣтъ изъ окошка, задернутаго рыбьимъ пузыремъ, падалъ на его желтое, одутловатое лицо. Ротъ -- широко открытый, глаза -- провалившіеся, совсѣмъ мертвецъ.
   -- Яковъ!..-- позвалъ его Александръ.
   Яковъ открылъ глаза и быстро вскочилъ.
   -- Спишь?.. Все спишь! Вѣдь тебѣ запрещено!.. Твое сердце скоро превратится въ комокъ жиру!...
   Яковъ даже не поздоровался съ Александромъ, онъ сидѣлъ неподвижно и смотрѣлъ на гостя, точно не понималъ, что случилось.
   -- Спишь -- не грѣшишь!-- проговорилъ онъ тихо.
   Александръ замѣтилъ, что его руки и нижняя челюсть, даже все тѣло порывисто дрожатъ.
   -- Что съ тобою, ты боленъ?
   -- Нѣтъ!.. Такъ... со сна. Людей давно не видѣлъ, недѣли съ двѣ... вотъ и волнуюсь!..-- улыбнулся онъ виновато.-- Подожди, пройдетъ... Какъ я радъ, что ты пріѣхалъ. Не повѣришь... Скучно, ужасно скучно... Раздѣвайся... я сейчасъ схожу за водой!..
   Онъ схватилъ чайникъ и засуетился. Александръ повѣсилъ ружье, шляпу и вышелъ вслѣдъ за нимъ. Сгорбившись брелъ Яковъ съ чайникомъ обратно отъ озера. Его сѣрая фигура съ опущенной на грудь головой, имѣла до того печальный, нестерпимо тоскующій видъ, что у Александра сердце сжалось.
   -- Ты бы, Яковъ, чѣмъ-нибудь занялся. Ну, хоть рыбу бы ловилъ, все-таки веселѣе... Хочешь, я поставлю тебѣ удочки...
   -- Пожалуй, поставь!.. А только здѣсь такіе комары, что иногда страшно изъ дому носъ высунуть...
   -- Мерзавцы, якуты... безсердечные!.. Какой гиблый тебѣ отвели уголъ. Прямо -- воронъ костей не заноситъ... Нѣтъ, какъ хочешь, съ ними тоже нужно сурово!..
   -- Александръ, Александръ!.. Намъ ли съ тобою воевать съ дикарями?! Ну, что жъ: годомъ раньше, годомъ позже... А между тѣмъ, что-нибудь да пристанетъ къ твоей совѣсти въ этой сутолокѣ... Конечно, они клевещутъ, пищутъ доносы... лгутъ, но мы даемъ имъ поводъ... На меня вѣдь не пишутъ!..
   -- А что, развѣ опять?
   -- А ты развѣ не знаешь? Цѣлое дѣло противъ тебя возбудить хотятъ, что ты на сходѣ ругался и грозилъ всему міру, что караулишь проѣзжихъ съ ружьемъ у дороги, что держишь злую собаку, что самовольно захватилъ земли, что стрѣлялъ въ капитоновскаго работника, что...
   -- Продолжай, продолжай!..
   -- Что ты... въ отсутствіе Меиляха, зашелъ въ его юрту и... Ну, конечно, всѣ знаютъ, что за женщина его жена, но ты сдѣлалъ ошибку, что далъ ей деньги...
   Александръ вскочилъ и быстро заходилъ по юртѣ:
   -- Ахъ, что за мерзавцы!.. И она... шельма! Впрочемъ оставимъ это. Мнѣ стыдно защищаться противъ такихъ обвиненій...
   -- А вѣдь защищаться придется...
   Александръ на минуту задумался, затѣмъ махнулъ рукою:
   -- Ну ихъ къ дьяволу!.. Ничего не сдѣлаютъ!.. Если бы ты зналъ, какой у меня хлѣбъ! Лучшій въ окрестности... Растетъ здѣсь все, какъ на дрожжахъ. Дни длинные, жаркіе, подпочвенный ледъ исподволь оттаиваетъ, не даетъ высыхать корнямъ. Такъ и претъ вверхъ. Я ставилъ мѣрку, такъ не повѣришь: на два дюйма въ сутки выростаетъ...
   -- А Соня?
   -- Соня тоже растетъ... Вездѣ вмѣстѣ ходимъ... Теперь комары, оставляю ее дома, скучаетъ. Знаешь, Яковъ, зачѣмъ я пріѣхалъ: чаю у меня нѣтъ, соли... нитокъ и волоса купить нужно...
   Лицо Якова вытянулось и стало печально; онъ жалобно поглядѣлъ на товарища. Тотъ разсмѣялся.
   -- Да, нѣтъ... нѣтъ! Не бойся. Я хорошо знаю, что у тебя ничего нѣтъ. У меня есть деньги, остались отъ продажи вещей. Да, видишь, не ловко мнѣ идти къ Капитону... Такъ, вотъ, купи ты у своего князя. Только поторопись, прошу тебя... Я бы хотѣлъ ночью вернуться. Сердце, что-то не на мѣстѣ... далеко отъ дочки! Ты иди, а я сосну, чтобы отдохнуть немного...
   Такъ и сдѣлали.
   

VIII.

   Обыкновенно лошадь Александра все лѣто паслась съ якутскими табунами. Каждые нѣсколько дней онъ навѣдывался къ ней и возвращалъ ее обратно, если она уходила далеко. Такъ поступаютъ здѣсь всѣ хозяева. Какъ ни обострились у него въ послѣднее время отношенія съ сосѣдями, онъ не предполагалъ, что они рѣшатся украсть у него лошадь. Впрочемъ, что же онъ могъ сдѣлать... Держать лошадь на привязи было немыслимо, она и безъ того исхудала. Убѣдившись, что лошади, дѣйствительно, нѣтъ нигдѣ въ окрестности, онъ доложилъ, не медля, князю о пропажѣ. Сдѣлалъ онъ это для очистки совѣсти, самъ мало вѣрилъ въ успѣхъ и только окончательно озлился. Князь принялъ его очень учтиво, сейчасъ распорядился послать людей и даже самъ поѣхалъ искать. Розыски ни къ чему не привели. Обшарили тайгу, сдѣлали нѣсколько обысковъ у сосѣдей. Въ результатѣ всѣ напустились на Лягушечьи Глаза.
   -- Онъ!.. Никто, какъ онъ, Ликсандра!-- кричали родовичи.-- Онъ твой ближайшій сосѣдъ! Птица не пролетитъ, чтобы якутъ не замѣтилъ,-- ехидно доказывалъ Тусъ.
   Лягушечьи Глаза божился и отпирался.
   -- Полно, старикъ, врать-то! Губы вытри раньше, лоснятся отъ кобыльяго жиру!
   -- Давно я говорилъ тебѣ, уходи отсюда? чего дожидаешься!?-- кричалъ на него князь.
   -- Да конь-то не здѣсь ходилъ.
   Александръ молча слушалъ эти препирательства.
   -- Какъ хотите, а вы заплатите мнѣ за коня!.. Я этого такъ не оставлю!..-- хмуро заявилъ онъ.
   -- Какъ оставить... Вотъ онъ и заплатитъ!-- указывали на Лягушечьи Глаза.
   Нѣсколько дней спустя Лягушечьи Глаза собрался кочевать. Напрасно удерживалъ и успокоивалъ якута Александръ.
   -- Я на тебя не думаю! Останься.
   -- Они что хотятъ, то сдѣлаютъ... Да я и не поэтому, а сѣнокосъ... Все равно, днемъ раньше, днемъ дольше... Мои луга на островахъ, уходить нужно... Я вернусь, скоро вернусь! Ты меня жди!
   Однако, по нѣкоторымъ признакамъ Александръ заключилъ, что якутъ совсѣмъ ушелъ. Онъ увезъ съ собою не только оконныя рамы, но и двери. Кругомъ Александра образовалась настоящая пустыня, и могли проходить многіе дни, а онъ не увидитъ человѣка. Главное, самому трудно было удаляться: не на кого было оставить Соню.
   -- Ничего, дочка!.. Все обойдется -- и коня купимъ, и люди вернутся, и Майка придетъ, только пусть хлѣбъ уродится!..-- утѣшалъ онъ дочь, требующую свѣдѣній о своей подругѣ.
   Хлѣбъ росъ быстро, роскошно кустился и мѣстами пошелъ уже въ трубочку. Жары стояли нестерпимые; все млѣло. Въ полдень даже комары не рѣшались летать на солнцѣ.
   Уровень воды въ Алданѣ постоянно то падалъ, то подымался въ зависимости отъ таянія въ горахъ снѣговъ.
   Наступило лучшее рыболовное время. Александръ сталъ ежедневно ставить сѣти. Его уловъ находился въ верстѣ отъ дома. Это была тихая "старица", соединенная съ рѣкой узенькой протокой.
   Высокіе и прямые, какъ бамбукъ, тальники съ изсѣразелеными кудрявыми верхушками, густой стѣной окружали ее. Тонкія колонны ихъ купались въ водѣ, и воздушная ихъ тѣнь и тѣнь водныхъ ихъ отряженій сливалась въ одно, только мѣстами разъединенныя желтой нитью прибрежныхъ песковъ. Выше тальниковъ, гдѣ бугры, гдѣ сухо, вскипали острые, темные верхушки елей и золотисто-зеленые туманы лиственицъ. Серебристый истокъ, точно лента, перевязывалъ въ одномъ мѣстѣ этотъ сплошной вѣнокъ бора, окружившаго одинокую лагуну. Въ пролетъ истока видна была рѣчная даль, гдѣ безустанно лились сердитыя воды. Старица всегда, даже въ вѣтеръ, была тиха и спокойна: вмѣсто нея колыхались вѣтви стерегущихъ ее деревьевъ. Внутрь заглядывали только солнце, луна да проходящія облака. Въ столбахъ ихъ свѣта любили спать большія щуки, серебристые сиги суетливо сновали у береговъ, мелькая въ прозрачной водѣ, точно мелкая монета въ мошнѣ; остромордыя, сизыя стерляди забредали сюда и, важно плавая, хватали своимъ хоботомъ земляныхъ червей и корешки свѣже упавшихъ листьевъ. Здѣсь раньше осѣдала изъ воды муть, и позже она дѣлалась грязной въ моментъ разлива.
   У Александра было всего пять сѣтей. Три изъ нихъ онъ ставилъ, двѣ -- сушилъ. Онъ учился рыбачить у туземцевъ и, не мудрствуя лукаво, перенялъ у нихъ всѣ пріемы, примѣты и даже нѣкоторые предразсудки. Онъ вѣрилъ, напримѣръ, что отпущенная изъ рукъ или вырвавшаяся изъ сѣтей рыба пугаетъ и уводитъ другихъ; онъ въ этомъ убѣждался нѣсколько разъ, потому что рыба послѣ того нѣкоторое время не ловилась. Не разъ, притаившись на берегу или плывя на лодочкѣ, онъ наблюдалъ стаи рыбъ, видѣлъ, какъ они тревожно слѣдятъ за поведеніемъ своего главы, какъ осторожны и хитры послѣдніе, какъ зорки ихъ не смежающіеся глаза и какъ много въ ихъ поведеніи таинственнаго и непонятнаго. Стаи ихъ то являлись, то исчезали, то играли на поверхности, покрывая всю рѣку блестящими кружками зыби, то падали на дно и тихо лежали тамъ, какъ полѣнья.
   Иногда онѣ обильно попадались въ сѣти, иногда совсѣмъ не ловились, хотя вездѣ, кругомъ да около сновали также густо и беззаботно. Среди неустанно мѣняющихся струй милліарды существъ жили жизнью, такъ на другихъ не похожею и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ похожею... Тѣ же опасности, тревоги, радости и страданія. Онъ даже вѣрилъ въ рыбье отчаяніе, такъ какъ не разъ вытаскивалъ совершенно свободныхъ великановъ, уснувшихъ, ухватившись зубами за тонкій волосъ сѣтей, преграждающихъ имъ отступленіе.
   Онъ всегда старался осматривать сѣти до восхода солнца, потому что опытные рыбаки утверждали, что рыба въ сѣтяхъ не любитъ свѣта, что она видитъ веревки, ей скучно и она вертится до тѣхъ поръ, пока не выпутается и не уйдетъ. Дѣйствительно, среди дня ему чаще случалось вытаскивать спутанныя, пустыя сѣти. Онъ вскакивалъ съ постели до восхода солнца, и осторожно, чтобы не разбудить Соню, выскальзывалъ на дворъ. Въ этотъ моментъ лѣта жаркіе дни здѣсь чередуются съ холодными росистыми ночами. Лугъ, по которому вела тропинка на уловъ, казался усыпаннымъ жемчугомъ. На каждой вѣточкѣ, на каждомъ прутикѣ, на каждой былиночкѣ была нанизана росинка. Лопасти листьевъ были сплошь усыпаны ихъ бѣло-матовой пылью; крупныя капли, прозрачныя, какъ топазы, выполняли чашечки цвѣтовъ. Онъ всегда шелъ босой, сберегая сухость обуви на обратный путь, когда усталыя ноги окоченѣютъ отъ работы и холода рѣки. Студеный ароматный душъ падалъ на его бѣлыя, красивыя ступни, проворно мелькавшія среди нависшихъ надъ тропинкой травъ, и пріятная, бодрящая, дрожь пробѣгала по его сильнымъ плечамъ. За спиной у него висѣло ружье и корзина для рыбы, у праваго бедра -- ножъ. Беззвучно, какъ тѣнь, не тронувши ни одной вѣточки, онъ проскальзывалъ среди тальниковъ и съ ружьемъ въ рукахъ замиралъ на мгновеніе на краю ихъ. Сюда, на заливъ, залетали часто пображничать парочки утокъ, и сѣрые гуси любили здѣсь ночевать. Зоркіе его глаза быстро обыскивали спящую воду. Въ этотъ часъ утра она всегда слегка дымилась. Лучи солнца чуть золотили верхушки деревьевъ, прозрачная кисея тумановъ качалась, маленькія кудерки мглы ерошились и клубились у ея краевъ, легкій вѣтерокъ -- утренникъ набѣгалъ съ рѣки, врывался между ними, и все вдругъ колыхалось.
   Александръ быстро сталкиваетъ челнокъ и плыветъ, осторожно огребая воду длиннымъ двулопастнымъ весломъ. Носъ челнока плавно колышется, разступаются передъ нимъ беззвучно вода и туманы. Александру весело и любопытно, что дала ночь, что тамъ подъ водою застряло въ сѣтяхъ. Длинный неподвижный рядъ берестяныхъ поплавковъ дрогнулъ отъ набѣжавшей съ челнока волны. Александръ вынулъ палку, къ которой былъ подвязанъ одинъ конецъ веревки и осторожно сталъ собирать кольцами на палецъ переметъ сѣти. Онъ заранѣе волновался, если чувствовалъ, что сѣть не трется, что попавшая въ нее рыба дергаетъ и водить ее. Вотъ уже близко: на поверхности мелькнулъ хвостъ, затѣмъ появилась разинутая пасть, затѣмъ опять хвостъ, все исчезло, и забурлила, заметалась у самаго борта крупная рыба. Если она была очень крупная, онъ отпускалъ сѣть изъ опасенія, чтобы она не порвала ее или не опрокинула челнока, а на глубинѣ легко было и самому запутаться и утонуть. Онъ тихонько велъ ее на мель и глушилъ ударомъ рукояти ножа по головѣ. Съ мелкой рыбой было меньше хлопотъ: онъ ее просто вынималъ и бросалъ на дно лодки, гдѣ она долго плескалась и лопотала у его ногъ. Только здѣсь, въ старицѣ, чаще попадалась крупная рыба, зато она была рѣдка, и отъ поимки до поимки проходило иногда нѣсколько дней. Особенно стало это повторяться съ момента, когда Александръ началъ осматривать сѣти разъ въ сутки. Дѣло въ томъ, что сѣти для дневнаго и ночного улова нужно было ставить въ разныхъ мѣстахъ, иначе онѣ днемъ мѣшали свободно плавать рыбѣ, забираться въ потайные уголки, и постояннымъ присутствіемъ въ однихъ и тѣхъ же мѣстахъ пугали ее и отучали посѣщать удобныя для ловли отмели. Ихъ было въ старицѣ далеко не такъ много. Переносить сѣти на другой, болѣе дальній уловъ было для Александра немыслимо, и безъ того онъ находилъ не разъ Соню плачущей и полуодѣтой на дворѣ, когда почему-либо дольше обыкновеннаго замѣшкается на рѣкѣ. Добычи становилось все меньше. Между тѣмъ провизія у нихъ истощалась, мука была на исходѣ, а съ отъѣздомъ Лягушечьихъ Глазъ не стало и молока. Къ тому же, якуты прослѣдили его продолжительное на уловѣ отсутствіе и возобновили свои продѣлки. Онъ разъ и другой нашелъ сѣти вытащенными изъ воды и порванными; изгородь пашни изрубленной; даже разъ угнали его челнокъ. Челнокъ былъ очень маленькій и верткій; они не осмѣлились сѣсть въ него, но столкнули его прочь на рѣку. Послѣ долгихъ поисковъ, Александръ нашелъ его въ излучинѣ, куда прибило его теченіемъ.
   Въ то же время случилось, что Аяксъ, отпущенный, ради сбереженія запасовъ, промышлять пищу на свой страхъ, принесъ домой кусокъ гнилого мяса, покрытаго подозрительной шерстью. Александра сразу толкнуло прослѣдить собаку и онъ нашелъ въ глухомъ лѣсу полувырытыя изъ ямы голову, ноги и кожу Воронка, части животнаго, которыя легче всего могли обличить вора. Все это въ значительной степени разложилось. Онъ преодолѣлъ себя и поднялъ за ухо голову друга съ судорожно стиснутыми зубами, съ печально отвисшей губой. Изъ глазъ, недавно еще такихъ огненныхъ и ласковыхъ, вываливались черви; осклизлое ухо выскользнуло изъ его пальцевъ, и голова мордой шлепнулась въ яму. Онъ вытеръ руку о траву и поспѣшно ушелъ, не позвавши даже Аякса, который виновато поджалъ хвостъ и спрятался въ кусты. Онъ чувствовалъ, что способенъ разревѣться. Онъ купилъ этого коня молодымъ жеребенкомъ, самъ объѣздилъ его, и долго онъ да Аяксъ были единственными товарищами его одиночества...
   -- Мерзавцы... Они на все готовы! Ну нѣтъ: будетъ имъ пусто! Шутки...
   Опять проходящіе якуты стали встрѣчать, въ разное время дня и ночи на своемъ пути, его плотную фигуру съ ружьемъ за спиной.
   -- Этотъ русскій дьяволъ не спитъ, что ли? Все бродитъ кругомъ своего поля и своихъ сѣтей, точно медвѣдь кругомъ берлоги...
   Онъ ничего имъ не дѣлалъ, не угрожалъ, не упрекалъ, только провожалъ каждаго долгимъ внимательнымъ взглядомъ и освѣдомлялся у незнакомыхъ:
   -- Кто? Куда и откуда?
   -- Упаси Богъ, другой кто сдѣлаетъ, а ты отвѣтишь!-- пугали другъ друга инородцы, разсказывая о встрѣчахъ съ нимъ. Всадники, завидя его, пошевеливали плетью и подбирали поводья, пѣшеходы снимали издали шапки и учащенно кивали головами.
   -- Пусть!.. Тѣмъ лучше!.. Они знаютъ только страхъ... Съ ними нужно быть суровымъ...
   И блѣдность лица, дрожащія губы, широко раскрытыя отъ испуга глаза застигнутыхъ невзначай въ лѣсу людей уже не волновали, не трогали его. Онъ не подходилъ къ нимъ больше съ ласковымъ упрекомъ:
   -- Чего боитесь? Не бойтесь: я другъ вашъ!
   -- Между тѣмъ, я имъ другъ; я искренно желаю имъ добра...-- увѣрялъ онъ себя. Онъ понималъ ихъ, иногда даже оправдывалъ, но когда прежней внутренней лаской онъ пробовалъ вновь ихъ включить въ кругъ тѣхъ, кого жалѣлъ, сердце его угрюмо молчало. Онъ не могъ простить имъ тѣхъ минутъ отчаянія, когда на берегу находилъ йустыя, порванныя сѣти, а голодъ грозилъ дома, не могъ забыть покорно-печальной морды убитаго коня, лжи, сплетенъ, клеветы, вѣчной своей тревоги, раздраженія и гнѣва, отъ которыхъ онъ чувствовалъ, что дичаетъ и душевно падаетъ.
   -- У меня не было выхода!-- оправдывалъ онъ себя.-- Или вѣчное нищенство, зависимость, униженіе, вѣчный страхъ, что откажутъ въ подачкѣ, и вѣчная изъ-за нея война съ мірянами, или то, что есть... А вѣдь это только начало... Хорошо, если можно соединять борьбу изъ-за личныхъ интересовъ съ какой-либо общей борьбой... Но здѣсь съ кѣмъ я могу соединиться? Съ ворами и разбойниками?.. Я не виноватъ,-- отмахивался онъ и углублялся въ работу, которая одна смягчала его душевную боль.
   Хуже всего, что большинство работъ требовало отлучекъ изъ дому, всѣ онѣ были, главнымъ образомъ, направлены на поиски пищи, а Соню не на кого было оставить. Онъ пробовалъ перегородить истокъ "старицы", чтобы съ убылью воды воспользоваться мелкой, уходящей изъ нея, рыбой; сѣти онъ поневолѣ перенесъ въ другія мѣста. Пробовалъ даже забрасывать ихъ на карасей въ озерѣ, что лежало далека въ глуши у подножія горъ. Все это удерживало его долго внѣ дома, и всякій разъ все время онъ ощущалъ смутную тревогу.
   Разъ онъ пробылъ на уловѣ дольше обыкновеннаго; съ сѣтями что-то не ладилось: крупныя рыбы путали ихъ, рвали и уходили. Онъ внимательно осмотрѣлъ подвѣски, поплавки и очки и очень старательно поставилъ ихъ вновь. Сѣть натянулась правильно. Ужъ въ этотъ разъ что-нибудь да должно попасться. Вдругъ на тропинкѣ въ лѣсу недалеко отъ улова послышались голова и странные звуки...-- Вотъ она, вѣрно, причина!..-- подумалъ Александръ, быстро вытащилъ лодку на берегъ и крадучись, сквозь чащу, направился на перерѣзъ. Какъ ни тихо онъ шелъ, а вѣтка нѣсколько разъ треснула подъ его ногой и голоса умолкли. Въ отверстіи среди вѣтвей онъ замѣтилъ что-то темное и мохнатое. Неужели медвѣдь? Александръ быстро снялъ ружье и остановился... Кусты раздвинулись и оттуда, сверхъ ожиданія, высунулась похудѣвшая, печальная морда Аякса...
   -- Аяксъ?!.. Тебѣ что здѣсь нужно!..
   Собака бросилась къ нему и въ то же отверстіе, вмѣсти нея, выглянула бѣлокурая головка Сони.
   -- И ты здѣсь? Это какъ?!-- въ ужасѣ вскричалъ онъ.
   -- Папа, я тебя ищу! Комары больно кусаются!..
   -- Ахъ, не хорошая дѣвочка!.. Зачѣмъ ушла изъ дому?
   -- Папочка, мнѣ скучно, мнѣ ужасно скучно... Никого нѣтъ... Не сердись, папочка!.. Я вѣдь тебя нашла!-- Она улыбалась и такъ была мила въ рамкѣ позлащенной солнцемъ зелени, что Александръ не выдержалъ, схватилъ ее на руки и сталъ цѣловать.
   -- Дурочка моя! Вѣдь тебя медвѣдь съѣстъ! Ты могла зайти, Богъ знаетъ, какъ далеко... Ахъ дѣвочка, дѣвочка, какъ я просилъ: не отходи отъ дому... Ты не добрая, ты меня огорчаешь...
   -- И ты меня огорчаешь!.. Якуты приходили, тебя спрашивали...
   -- Ну, ладно! Садись!..-- Онъ посадилъ ее на плечи и двинулся опять къ протокѣ оканчивать работу.
   Раньше онъ развелъ на мысу костеръ и усадилъ около него Соню.
   -- Сиди, не двигайся, не то отведу домой!
   Съ тѣхъ поръ онъ нѣсколько разъ пробовалъ брать ее съ собою. Но ея присутствіе сильно стѣсняло свободу его движеній, онъ боялся вмѣстѣ съ ней переплывать на своей лодочкѣ быстрины; держать дѣвочку приходилось на колѣняхъ, она все вертѣлась и ежеминутно могла выскользнуть изъ рукъ, упасть въ воду и захлебнуться. Оставлять ее на берегу было еще опаснѣе. Къ тому же, жары все усиливались, въ полдень трудно было ходить босикомъ по накаленному песку. Вода въ рѣкѣ быстро падала, обнажая топкіе берега, отъ нихъ неслись удушливыя міазмы, и Александръ, наклоняясь къ теплой, нагрѣтой водѣ, всякій разъ чувствовалъ, что вдыхаетъ ядъ. Онъ не болѣлъ пока, но дочь, конечно, пересталъ брать съ собою. Оставляя дома, онъ сталъ ее запирать на ключъ. Бѣдная дѣвочка не разъ плакала до изступленія въ пустой избѣ...
   -- Ты, папа, хоть мнѣ Аякса оставь!-- просила она. Онъ запиралъ и Аякса, но голодная, исхудалая собака доставляла въ заключеніи мало утѣшенія.
   Все дольше приходилось Александру оставаться на промыслахъ, блуждая по тайгѣ, чтобы добыть что-нибудь. Утки съ утятами прятались въ камышахъ, куропатки и тетерева ушли въ горы; рыба тоже откочевывала, и все чаще приходилось перемѣнять мѣсто лова. Только мелкая рыбешка продолжала въ небольшомъ количество идти въ верши, уставленныя въ истокѣ "старицы". Развязка приближалась. Все зависѣло отъ того, вызрѣетъ ли раньше хлѣбъ, или... придется обратиться къ проклятымъ якутамъ за помощью. Въ амбарѣ совсѣмъ не осталось запасовъ.
   Обычная въ это время здѣсь засуха была въ полномъ разгарѣ. Дождь давно не падалъ; солнце палило немилосердно, и природа просыпалась ежедневно не на радость, а на мученія. Сухая, какъ кирпичъ, земля накаливалась за день, какъ печка. Порыжѣлыя, свернувшіяся отъ жары травы плохо защищали потрескавшуюся ея грудь. Запыленные лѣса, съ порѣдѣлой листвой, стояли въ знойныхъ синеватыхъ мглахъ и, казалось, истекали ароматомъ смолы, выжатой изъ нихъ солнцемъ. Хлѣба наливались крайне туго. Только ночью роса на короткій мигъ освѣжала спекшіяся поры растеній. Вскорѣ и это прекратилось. Сухіе туманы своей пепельной занавѣсью подернули окрестности. И день, и ночь слились подъ ними въ одну сѣрую, сплошную, безобразную ленту. Солнце свѣтило красное и тусклое, какъ луна; звѣзды исчезли, а луна стала мѣдно-красною. Было и жарко, и душно, какъ въ банѣ, воздухъ сталъ горекъ и густъ, какъ вата. Напрасно измученная грудь широко вздымалась, тщетно возбужденные цвѣтки широко растопыривали свои лепестки -- ни вѣтерка, ни росинки... Уныло мелькали въ горячемъ туманѣ силуэты деревьевъ, птицъ совсѣмъ не было замѣтно, а люди и животныя двигались вяло и неохотно.
   Такъ прошло нѣсколько томительныхъ дней. Вода въ Алданѣ стала наконецъ быстро прибывать; очевидно, тронулись и растаяли въ горахъ послѣднія твердыни льда. Ловъ прекратился, сѣти пришлось вынуть. Александръ все крѣпился. Собиралъ шиповникъ, ягоды, пробовалъ варить нѣчто въ родѣ каши изъ незатвердѣлыхъ еще зеренъ ячменя.
   -- Ѣшь, дочка, ѣшь!..-- говорилъ онъ Сонѣ, отдавая ей все лучшее; тѣмъ не менѣе, дѣвочка худѣла, блѣднѣла, а самъ онъ чуть держался на ногахъ.
   -- Нѣтъ, нужно съ этимъ покончить... Не дождемся мы хлѣба!.. Пойдемъ съ повинною...
   По утру, раньше, чѣмъ отправиться къ сосѣдямъ, онъ пошелъ провѣдать на рѣку. Въ воздухѣ чувствовалась перемѣна, хотя туманъ продолжалъ висѣть рыжей пеленой. Дѣйствительно, прибыль воды остановилась. Можетъ быть, достаточно будетъ купить пищи, занять, а просить не нужно будетъ. Но добыть пищи нужно было во что бы то ни стало: у нихъ не осталось ни крошки. Его пугала необходимость уйти отъ дому за пять почти верстъ.
   -- Дѣвочка!.. Дочурочка... милая!.. Не плачъ, не шали, сиди смирненько, я скоро приду и всего принесу... много -- и масла, и молока... И уточку тебѣ убью... Хорошо, дѣвочка?.. Я оставлю тебѣ Аякса, ты съ нимъ сиди... играй... Ничего здѣсь не трогай!.. Не бойся... я приду!..
   -- Хорошо... папочка! Хорошо!
   Онъ вышелъ и заперъ ее. Проходя мимо окна, онъ взглянулъ еще разъ; Сона стояла на скамьѣ у самаго стекла, кивала ему головой и показывала что-то пальчиками. Онъ улыбнулся ей.-- Прощай дочурка! Аяксъ на прощаніе тявкнулъ въ глубинѣ дома. Будь что будетъ, а онъ достанетъ пищи... Рѣшимость и надежда возвратили ему силы. Онъ быстро пошелъ по знакомой тропѣ. На лугахъ ему показалось, что окаменѣлый воздухъ всколыхнулся, что слегка тянетъ, что мгла стала рѣже и заструилась. Сквозь нея тамъ и самъ вверху просвѣчивала закоптѣлая лазурь. На востокѣ появилось что-то темное, безформенное, точно облако.
   -- Наконецъ-то!.. будетъ перемѣна!.. А можетъ быть, дождь выпадетъ. Если такъ, то дней черезъ 10 будемъ съ хлѣбомъ! Просить не буду...-- рѣшилъ онъ,-- да и далеко ходить къ князю!
   Онъ зашелъ въ первую юрту ближайшаго къ нему поселка. Она оказалась совершенно пустой, но присутствіе телятъ во дворѣ, посуда внутри дома, икона на полкѣ въ углу убѣдили Александра, что жильцы не совсѣмъ еще укочевали. Поискавши, онъ нашелъ въ ясляхъ въ скотскомъ хлѣву спящую старуху. На зовъ она вышла къ нему въ юрту.
   -- Ты кто и что тебѣ нужно?-- спросила баба, отгребая съ лица космы сѣдыхъ волосъ. Она была почти голая, какія-то невозможно грязныя тряпки на шеѣ и груди совершенно не прикрывали ея наготы. Кожа высохшая и темная, какъ на муміи, висѣла на ней многими складками, тонкія, какъ лучинки, подогнутыя ноги дрожали, дрожали и руки, худыя и кривыя, какъ когти... Она упорно всматривалась въ него гнойными слезящимися глазами и заблаговременно повторяла:
   -- Не знаю... ничего не знаю... Я старая и глупая!..
   -- Гдѣ жильцы?
   -- Укочевали... на островъ... всѣ на островахъ... Сѣно...-- Она показала рукой, какъ косятъ.
   -- Молоко есть у тебя? Продай!..
   -- Всѣ ушли.. работай... Сѣно!.. Я не знаю... ничего не знаю...
   -- Что же сама-то ѣшь? Подѣлись со мною. Я тебѣ заплачу!
   Старуха трясла головой и рукой и отвѣчала все тоже:
   -- Всѣ ушли... сѣно... работай... ничего не знаю!
   -- А кто изъ сосѣдей остался?
   -- Не знаю... не знаю... много лѣтъ... сѣно... работай... всѣ ушли!..
   Александръ ушелъ, хлопнувъ съ досадой дверями.
   Въ слѣдующей юртѣ, очевидно, были люди, но убѣжали и спрятались. На столѣ стояла чашка недопитаго чаю и лежали крошки мелкой, изжаренной на палкѣ рыббшки. Напрасно онъ звалъ, никто не откликался. Можетъ быть, здѣсь были только молодыя, скромныя женщины, тогда понятно: такъ поступать велитъ имъ этикетъ.
   Онъ пошелъ дальше и опять никого не нашелъ. Всѣ, очевидно, ушли на сѣнокосъ. Это, впрочемъ, его не особенно пугало, онъ зналъ, гдѣ найти пищу, онъ возьметъ ея и оставитъ на ея мѣсто деньги, но раньше онъ обойдетъ всѣ дома и испробуетъ всѣ средства, чтобы избѣжать нареканій и новыхъ кляузъ. Прежде всего онъ направился въ юрту отца Той, какъ болѣе близкаго знакомаго, къ тому же, оттуда струился дымъ изъ трубы.
   Онъ засталъ старика грѣющимся у камина; его внезапное появленіе вызвало нѣкоторую тревогу. Присутствующіе засуетились. Парнишка выскочилъ на дворъ и кого-то окликнулъ.
   -- Здравствуй, русскій! Зачѣмъ пришелъ?
   Александръ присѣлъ за столъ, у него слегка кружилась отъ усталости голова.
   -- Накорми меня, старикъ, я голоденъ!
   -- Боже мой!.. Такой господинъ и такой промышленникъ!-- Той, подай русскому чашку молока... У насъ самихъ-то пища прикончилась. На рѣкѣ нѣтъ промыслу, а на озерахъ не промышляемъ -- сѣнокосъ, всѣ на островахъ!.. Чаемъ живемъ -- живемъ -- голодаемъ!
   -- Все-таки продадите мнѣ, думаю, сколько-нибудь кислаго молока или масла?
   -- Продать?!-- Старикъ помолчалъ.-- Что жъ, я бы тебѣ не прочь продать, а только не велѣно... Господа приказывали отсылать тебя со всякими просьбами къ князю... Да, ты иди къ нему, онъ тебѣ даромъ дастъ. А намъ нельзя!.. Мнѣ прошлый разъ за быка досталось... Не повѣрили, что ты силой взялъ...
   -- Не повѣрили, а въ доносѣ-то написали?
   Старикъ смутился.
   -- Бумагу не я писалъ!
   -- Хорошо. Какъ хочешь, а безъ пищи я отъ тебя не уйду.
   -- Что жъ: сиди! Избы я тебѣ не жалѣю, а только я долженъ слушаться нашихъ господъ... Какъ міръ, такъ и я!.. Иди ты къ князю...-- мигнулъ онъ въ сторону вошедшаго въ избу работника.
   -- Къ князю мнѣ далеко идти, некому дочку оставить!
   -- Это правда, а только и мы тебѣ продать не можемъ!
   -- Ну такъ дай въ долгъ, старикъ, или такъ дай!..
   Якутъ замялся.
   -- Нѣтъ у насъ! Знаешь, русскій, дочку-то завтра къ намъ неси, а самъ отправляйся къ князю. Все у тебя мигомъ будетъ!..
   Александръ раздумывалъ. Въ немъ боролись отвращеніе и необходимость.
   -- Хорошо, я пойду!..-- вздохнулъ онъ и сталъ прощаться. Не ушелъ онъ десяти шаговъ, какъ его окликнули, и Той выбѣжала изъ-за угла съ ведеркомъ въ рукахъ.
   -- Возьми, русскій, только не говори! Ведро возврати!-- Раньше чѣмъ онъ успѣлъ разсмотрѣть подачку, дѣвушка исчезла. Въ ведрѣ болталось немного кислаго молока -- соратъ и крохотный кусокъ масла. У Александра въ груди вскипѣли какія-то давно забытыя слезы, вмѣстѣ съ тѣмъ ему стало нестерпимо стыдно и больно. Первымъ движеніемъ было вернуть ведро обратно, но никого во дворѣ не оказалось, и онъ раздумалъ.
   -- Она добрая... куплю въ городѣ подарокъ...
   Назадъ онъ пошелъ по другой дорогѣ мимо озера, въ надеждѣ встрѣтить и убить какого-нибудь неосторожнаго утенка. Въ травахъ у берега трепыхалось и пищало ихъ много, но на середину не выплыла ни одна стайка. Обширная, черная гладь стояла въ яркой рамкѣ камышей совершенно пустынная и неподвижная. Когда Александръ приближался или палкой пробовалъ пугать птицъ, все мгновенно стихало и только. Всѣ эти опыты заняли порядочно времени. Наконецъ, нѣсколько невѣроятно легкомысленныхъ утятъ покинули спасительные тростники; увидѣвъ голову Александра сквозь рѣдкія верхушки послѣднихъ, они, впрочемъ, во время спохватились и поспѣшно вернулись назадъ. Только одинъ поплылъ дальше, испуганный во время брошеннымъ Александромъ кускомъ палки, погналъ впередъ, затѣмъ нырнулъ и выплылъ очень ужъ далеко. Онъ былъ настолько маленькій, что Александръ колебался, стоитъ ли стрѣлять, но онъ былъ уже настолько хитеръ, что постоянно плылъ, погрузившись по шею въ водѣ, и нырялъ при малѣйшемъ движеніи Александра. Все-таки онъ не могъ разобраться въ положеніи и напрасно подавала ему неумолчно сигналы испуганная мать, утенокъ жалобно пищалъ, но плылъ все дальше и дальше. Александръ увидѣлъ мать, она выплыла на край тростниковъ; онъ быстро сообразилъ разстояніе, спрятался и, крадучись за тростниками, поползъ къ тому мѣсту вдоль берега. Тутъ онъ взобрался на поваленный пень дерева, приготовилъ ружье и кашлянулъ. Тишина, затѣмъ плескъ, утята бросились гдѣ-то въ сторону, а старая утка еще дальше отплыла отъ берега и, повернувъ голову, стала тревожно осматривать берегъ. Александръ приложился и выстрѣлилъ. Птица съ крикомъ вспорхнула и низко понеслась надъ водою Второй разъ онъ выстрѣлилъ на лету; утка шлепнулась, но не опрокинулась, а стала плавать, призывая отчаянно дѣтенышей, кружась и хлопая по водѣ подшибленнымъ крыломъ. Александръ поспѣшно заряжалъ ружье; утята, чирикая, плыли къ матери, по шею погрузившись въ воду и часто ныряя. Александръ еще разъ выстрѣлилъ по самкѣ; та опрокинулась на бокъ и забилась.
   -- Ура! Такого обѣда давно не бывало у Сони!-- чуть не вскричалъ Александръ.
   Онъ бросилъ ружье и быстро сталъ раздѣваться. Тутъ только онъ замѣтилъ, что на долинѣ совершились большія перемѣны. Туманъ исчезъ. Небо стояло тусклое съ мѣднымъ отливомъ, но чистое. По нему быстро неслись съ востока клубы одинокихъ облаковъ, черныхъ, какъ дымъ, плотныхъ, какъ скатанная шерсть. Палящій, удушливый, какъ лихорадочное дыханіе, вѣтерокъ пахнулъ оттуда; оттуда же, задѣвая мѣдной грудью за гребни горъ, летѣло на долину облачное чудовище. Стаи лохматыхъ тучъ бѣжали передъ нимъ, лохматыя его лапы и края загибались внутрь и тихо шевелилась на нихъ спутанная, воздушная шерсть. Летѣло оно противъ солнца, все шире изъ края въ край по небу расправляя черныя крылья. Черная тѣнь бѣжала за нимъ слѣдомъ по землѣ, покрывая лѣса, луга и рощи. Обѣ онѣ охватили уже полѣнеба и полъ-земли. Наконецъ, верхушка бури вбѣжала туда, гдѣ еще сверкали лучи склонившагося въ закату солнца. Грома не было слышно, но глухой гулъ росъ и приближался...
   Кругомъ Александра еще было тихо, даже тише, чѣмъ, прежде, птицы спрятались, воды помертвѣли, вытянулся вѣструнку оробѣлый камышъ, полный удушливаго аромата лѣсъ притаилъ дыханіе. Гудѣла только и мчалась буря, прикрывая все на пути непроницаемой дождевой занавѣсью, да орелъ, очевидно, въ надеждѣ обогнать, летѣлъ впереди нея, широка распластавъ крылья, крошечный отъ высоты, золотой отѣсолнца. Наконецъ и онъ потухъ, поглощенный бурей.
   Вѣтеръ съ воемъ набросился на долину...
   Александръ только-что успѣлъ схватить утку и поплылъ назадъ къ берегу. Варомъ окатили его вздувшіяся вдругъ волны, стали хлестать черезъ голову, брызгать въ лицо пѣну, рвать изъ рукъ добычу. Онъ взялъ ее въ зубы, какъ собака, потому что обѣ руки стали ему нужны. Волны крутили имъ; онъ съ трудомъ правилъ наискось къ тому мѣсту, гдѣ была не такъ топко, гдѣ лежало его платье. Длинныя и скользкія водоросли, вымытыя со дна волненіемъ, обвивались кругомъ, его членовъ, точно щупальцы проснувшихся спрутовъ. Наконецъ, одна изъ волнъ выкатила его прямо въ тростники съ такой силой, что онъ поранилъ себѣ грудь и руки. Стуча, зубами отъ холода, онъ быстро одѣвался подъ ливнемъ и съ. ужасомъ думалъ о Сонѣ. Вѣтеръ вылъ, ревѣлъ; молніи сверкали изъ.конца въ конецъ, озеро пѣнилось и кипѣло, на менѣе его шумѣли и колыхались вѣтви мокраго лѣса. Александръ съ трудомъ нашелъ ведро съ молокомъ, спрятанное имъ въ кустахъ и, насквозь промоченный дождемъ, бросился бѣгомъ въ дому. Потоки воды, льющіеся по скатамъ, по тропинкѣ, мѣшали двигаться, ноги скользили, глаза, залитые ливнемъ, не замѣчали препятствій. Наконецъ, онъ выбрался на луга, обогнулъ озеро, и домъ его смутно зарисовался передъ нимъ сквозь сѣтку дождя. Онъ обогнулъ уголъ и сердце его ёкнуло: оконная рама была вынута, на столѣ горѣла, невѣроятно мигая и оплывая, сальная свѣча, Аяксъ сидѣлъ по серединѣ избы и выжидательно глядѣлъ въ недоступное для него окошечко... Завидѣвши Александра, онъ угодливо встряхнулъ длинными ушами и взвизгнулъ. Гдѣ же Соня? Лихорадочно дрожащими руками Александръ открылъ, почти оторвалъ замокъ. Дѣвочки не было въ избѣ. Онъ мгновенно обшарилъ всѣ углы.
   -- Соня!-- простоналъ онъ. Юрта, собака, столъ со свѣчей... весь міръ завертѣлся у него передъ глазами. Онъ ослабѣлъ и покачнулся...
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Нельзя!
   Онъ выскочилъ на непогоду и побѣжалъ по дорогѣ къ юртѣ Лягушечьихъ Глазъ.
   -- Соня!.. Соня!..
   Голосъ его терялся въ всѣ вѣтра; Аяксъ бѣжалъ за нимъ, прыгалъ и лизалъ руки. Онъ обшарилъ, ощупалъ всѣ углы въ юртѣ Лягушечьихъ Глазъ, звалъ, кричалъ, зажегъ лучину и опять искалъ. Тщетно.
   -- Боже мой!.. Боже!..
   Обезумѣлый, онъ опять выскочилъ на непогоду.
   -- Соня!.. Сонечка!..
   Охриплый, дикій его голосъ исчезъ, какъ песчинка въ милліонѣ уносимыхъ вѣтромъ частицъ; слышалъ его только одинъ онъ да Аяксъ.
   Вдругъ его осѣнила мысль.
   -- Аяксъ, Аяксъ, ищи!.. Аяксъ, поди сюда!..-- Собака возбужденно слушала, но не понимала.
   Александръ опрометью бросился обратно къ дому, разыскалъ рубашечку Сони.
   -- Аяксъ... на! на... Нюхай...ищи!..-- тыкалъ онъ ей въ морду и указывалъ рукою въ темноту, останавливался и опять бросался бѣжать. Собака не оставляла его, но кружилась сбитая съ толку, взволнованная, но не понимающая.
   -- Аяксъ!.. Собачка... псюкъ!.. Милая!.. ищи!..-- стоналъ онъ, лаская ее. Собака съ радостнымъ визгомъ отбѣжала нѣсколько шаговъ и прилегла въ траву. Давно уже не ласкалъ ее, не говорилъ такъ нѣжно съ ней господинъ. Она прыгнула къ нему и положила на грудъ мокрыя, грязныя лавы, затѣмъ бросилась на спину и задрала ихъ вверхъ. Александръ схватилъ себя за голову.
   -- Нѣтъ -- нельзя...-- сказалъ онъ съ силой, чувствуя, что опять подъ нимъ подкашиваются ноги. Онъ присѣлъ на пень упавшаго дерева и прикрылъ глаза рукою, силясь среди грохота и движенія бури собрать разбѣжавшіяся мысли. Аяксъ положилъ ежу морду на колѣви. Ручьи дождя сѣкли его, блескъ молніи сверкалъ въ глазахъ сквозь закрытыя вѣки, сквозь пальцы рукъ, шумъ бури, казалось, увлекалъ его въ вѣчность --
   -- Нельзя -- нельзя!.. Нужно спокойствіе, нужно подуматъ... Какія дорожки она знаетъ? Не пошла ли она къ "старицѣ" по той тропѣ, гдѣ уже разъ онъ нашелъ ее? Нужно стараться увидѣть слѣдъ... Спокойствіе... спокойствіе!..
   Онъ всталъ и, низко наклонившись, побрелъ уставивъ глазавъ землю, съ нетерпѣніемъ выжидая грома... Молніи зажигались и тухли, частыя, какъ искры, отрывистыя, какъ удары пламеннаго меча. Аяксъ тоже уставился носомъ въ землю и побѣжалъ, фыркая. Въ одномъ мѣстѣ собака остановилась дольше и въ то же время болѣе спокойная молнія, полыхнувшая по всему небу, показала на мгновеніе лужи воды, скомканныя травы калтуса и среди нихъ блестящую ленту тропы. На ней недалеко что-то чернѣло, сильно прибитое къ землѣ. Александръ замѣтилъ это въ послѣдній моментъ, когда молнія потухла и свѣтились еще только струи дождя, напитавшіеся ея фосфорическимъ блескомъ. Онъ, не двигаясь, выждалъ вторую молнію и затѣмъ поползъ по тропинкѣ къ предмету. Это была кукла Сони. Александръ, не трогая ея, выждалъ еще молнію. Нѣтъ ли гдѣ-нибудь слѣда? Но нѣтъ: поверхность дорожки была дочиста слизана дождемъ. Онъ нагнулся низко, совсѣмъ низко, касаясь чуть ли не губами влажной глины... Ему показалось, что одна изъ ямокъ полныхъ воды, имѣетъ видъ ступни, но ступня обращена была носкомъ къ дому.
   -- Соня!.. Соня!.. Аяксъ!..
   Аяксъ исчезъ; на зовъ онъ выпрыгнулъ откуда-то съ боку и остановился въ нѣкоторомъ разстояніи. Блеснула молнія. Собака стояла въ нѣсколькихъ шагахъ, глядѣла на него и махала хвостомъ.
   -- Ищи... ищи... Аяксъ!..
   Собака бросилась прочь; Александру почудилось, что въ той сторонѣ раздалось что-то тихое, не похожее на звуки бури. Онъ притаилъ дыханіе и подвинулся въ этомъ направленіи.
   -- Соня!.. Аяксъ!..
   Аяксъ опять выскочилъ и опять бросился назадъ и тявкнулъ. Да, это она, его дочка лежитъ въ грязи, уткнувшись личикомъ въ кочку, и истерически вздрагиваетъ. Она жива... Онъ схватилъ ее на руки, прижалъ къ груди и помчался домой.
   Раздѣть дѣвочку, уложить въ постель, затопить каминъ было дѣломъ нѣсколькихъ минутъ.
   Затѣмъ онъ сбросилъ и свое грязное, промокшее платье и до суха вытерся простыней. Живительное тепло согрѣло усталые его члены. Онъ поставилъ чайникъ. Дѣвочка все время стонала съ закрытыми глазками.
   -- Дочурка... Сонечка!.. Открой глазки... Это я, твой папа!..
   Дѣвочка не отвѣчала, а только ощупью положила ручку на его лицо. Наконецъ, она уснула; личико у нея раскраснѣлось; немного спустя открылся сильный жаръ, она бредила. Александръ влилъ ей въ ротъ немного раствора хинина, небольшое количество котораго хранилъ въ своихъ вещахъ, какъ величайшую драгоцѣнность. Онъ отдохнулъ, съѣлъ немного масла и сыру и къ утру немного уснулъ.
   Разбудилъ его крикъ.
   -- Папочка... я боюсь!.. Медвѣди ходятъ кругомъ... Папочка, я никогда не буду, не бей меня!
   Соня сидѣла на кроваткѣ и протягивала къ нему руки. Густые золотистые локоны спутались кругомъ головки, на лицѣ горѣлъ румянецъ, голубые глаза лихорадочно блестѣли... Точная копія матери въ тотъ мигъ, когда она потянулась къ нему при встрѣчѣ въ якутской юртѣ! Онъ уложилъ, успокоилъ ребенка, баюкалъ его, пока тотъ опять не затихъ. Тогда онъ вышелъ на дворъ и задумался. Какъ быть? Что дѣлать?
   Долина проснулась послѣ бури, невыразимо лучистая и свѣжая. Нигдѣ, ни на небѣ, ни на землѣ, не замѣтно было ни крошки тумана; желтые и рыжые, знойные тона исчезли, цвѣты подняли головки, лепестки ихъ налились яркими красками, деревья и кусты расправили вѣтки, иглы и листья, зелень травъ, промытая и сочная, роскошно завилась. Солнце ласково глядѣло съ безоблачной лазури. Точно не осень близилась, а вторично прошла здѣсь весна.
   Александръ полной грудью вдохнулъ мягкій, освѣжающій воздухъ и взглянулъ на далекіе, темные лѣса. Онъ рѣшилъ уйти. Пусть съ нимъ сдѣлаютъ, что хотятъ. Это необходимо, во-первыхъ, чтобы спасти дочь, а во-вторыхъ... Онъ въ новомъ мѣстѣ постарается создать новыя, болѣе правильныя отношенія... Здѣсь все испорчено! Онъ побѣжденъ, онъ боится... Онъ чувствуетъ себя виноватымъ и безпомощнымъ... Но въ чемъ же его вина? Ахъ, не стоитъ разбираться... Лучше уйти... уйти! но какъ? Ему не хотѣлось идти къ князю... Не потому, чтобы это казалось ему обиднымъ; нѣтъ... теперь ему было все равно. Онъ, къ тому же, имѣлъ право требовать подводы въ управу, даже въ городъ,-- его дочь была больна, и якуты не отказали бы ему въ этомъ, онъ былъ увѣренъ... Но это страшно бы затянулось: къ князю день, пока соберутъ лошадей -- другой. Да еще, пожалуй, князя дома не будетъ, уѣхалъ на острова, тогда Богъ знаетъ сколько... Въ результатѣ путешествіе верхомъ на лошади съ больнымъ ребенкомъ на рукахъ! Другіе способы сообщенія лѣтомъ не практиковались по здѣшнимъ дорогамъ. Онъ лучше пойдетъ пѣшкомъ. Это безъ всякихъ хлопотъ, проволочекъ, сейчасъ же! Носятъ же цыганки своихъ дѣтей въ плахтахъ за спиною десятки верстъ; что значатъ для него 70 верстъ съ пудомъ груза! Онъ быстро, на скорую руку, сталъ укладывать вещи, связывать ихъ и опечатывать. Ихъ безъ него привезутъ на подводахъ въ управу. Онъ уже не вернется... ни за что не вернется! Онъ вычистилъ ружье, насыпалъ въ пороховницу пороху, отлилъ нѣсколько пуль и одинъ стволъ зарядилъ ими, на всякій случай, на медвѣдя, которыхъ много шаталось въ горахъ. Наточилъ ножъ, поправилъ одежду, подшилъ обувь, поправилъ, подтянулъ все хорошо, туго, чтобы не мѣшало, чтобы было ловко и удобно. Утку сварилъ, половину съѣлъ, половину положилъ въ котомочку. Соню, пылающую, какъ зажженная головешка, онъ заставилъ выпить немного бульону; затѣмъ одѣлъ дѣвочку во все чистое и сухое, усадилъ на толстую шерстяную шаль, затѣмъ взялъ на спину, какъ садятъ обыкновенно ребятъ и концы шали завязалъ себѣ на груди. Съ одного боку подвязалъ котелокъ, съ другого -- маленькій берестяной туесокъ съ плотной крышкой; тамъ были остатки вчерашней соры и кусокъ масла. Ружье повѣсилъ впереди на шеѣ, въ руки взялъ палку и свистнулъ на Аякса. Соня хныкала и жаловалась. У поворота онъ остановился и оглянулся на свою усадьбу. Ничего ему, ничего не было жаль; взоръ его пробѣжалъ по долинѣ съ сознаніемъ, что это въ послѣдній уже разъ... Онъ скользнулъ взглядомъ по голубой пропасти Алдана, мгновеніе остановился на матерыхъ лиственицахъ рощи, на домикѣ, убогомъ, обсыпанномъ землею и поросшемъ травой, на озерѣ, на лугу. Все такъ хорошо знакомо. Наконецъ, взглядъ его упалъ на поле ячменя... Низко вылегъ буйный хлѣбъ послѣ бури, но съ краевъ да мѣстами, гдѣ рѣже, гдѣ солнце его уже подсушило, онъ уже подымался напухшій, съ повисшими внизъ усами, какъ бы еще пьяный отъ избытка влаги, отъ чуднаго, мягкаго, ведренаго дня. Здѣсь каждая былинка была хорошо знакомый ему другъ, выросла на его глазахъ... Каждая грудка земли была имъ разрыхлена, каждый колъ вбитъ его руками... Онъ уйдетъ и полынь вновь зароститъ землю. Жерди унесетъ Лягушечьи Глаза на растопку... и не останется ничего послѣ него, кромѣ легенды. Былъ, молъ, русскій дьяволъ, что не спалъ по ночамъ и хотѣлъ отнять отъ якутовъ силою землю, съ нимъ была золотоволосая дочь и черная злая собака...
   Александръ махнулъ рукою и зашагалъ ровнымъ солдатскимъ шагомъ по гладкой, убитой ливнемъ, хорошо уже подсохшей дорогѣ. Первыя десять верстъ не показались ему трудными, но чѣмъ дальше углублялся онъ въ лѣсъ, чѣмъ становилось жарче и дѣлалась хуже дорога, тѣмъ яснѣе начиналъ онъ понимать, какой трудный, непосильный почти подвигъ онъ взялъ на себя. Дѣвочка больше пребывала въ забытьи; тѣльце ея жгло его, какъ накаленный камушекъ; она совсѣмъ повисла; края шали врѣзались въ плечи; ихъ постоянно приходилось подтягивать; вскорѣ подъ ними образовалися красноты и прошаркались жгучіе рубцы; всѣ мелочи, такія легкія и, казалось, ничтожныя, когда онъ подвязывалъ ихъ дома, стали вдругъ мѣшать, болтаться и пріобрѣли тяжесть свинца. Онъ часто останавливался, отыскивая такіе пни, на которыхъ могъ бы, прислонившись, положить Соню. Мысль о возвращеніи не приходила даже ему въ голову. Онъ прошелъ такимъ образомъ треть пути, напился чаю; къ ночи онъ рѣшилъ пройти непремѣнно половину.
   Пошли горы. Тропинка вилась по откосу пологого ската. Густой крупный лѣсъ тянулся съ обѣихъ сторонъ; ниже, далеко въ прогалинахъ, сверкала рѣчка среди террассы плавно спускающихся вѣтвей и верхушекъ. Солнце закатывалось. Нужно пройти еще версту и онъ заночуетъ на лужкѣ, гдѣ тропинка сбѣгаетъ къ самой рѣчкѣ. Стало прохладнѣе, раны не такъ мучили, но усталыя ноги чуть ступали.
   На ночевкѣ онъ прежде всего развелъ огонь; наломалъ свѣжихъ лиственичныхъ и кедровыхъ вѣтокъ и сдѣлалъ Сонѣ постель. Затѣмъ, оставивъ при ней Аякса, онъ пошелъ въ ближайшіе кусты, гдѣ замѣтилъ куропатокъ; онъ убилъ одну, и у нихъ былъ хорошій ужинъ. Дѣвочка, впрочемъ, тяжело дышала, металась и ничего не хотѣла ѣсть. Онъ провелъ ночь, сидя у костра и прислонившись спиною къ дереву. Около него стояло ружье, на рукахъ онъ держалъ дочь, опасаясь оставить ее спать на землѣ. Аяксъ жался къ нему, тоже напуганный необычностью обстановки. Нѣсколько разъ съ просонокъ ему почудилось, что онъ слышитъ далекій вой, то подозрительный трескъ въ чащѣ у рѣчки. Онъ осторожно клалъ ребенка на вѣтки, набрасывалъ на огонь свѣжихъ вѣтвей и съ ружьемъ въ рукахъ, съ бьющимся сердцемъ долго всматривался въ непроглядную темноту лѣса. Наконецъ, встало солнце и онъ тронулся дальше. Были минуты, когда онъ думалъ, что не дойдетъ. Но самымъ мучительнымъ оказался тотъ незначительный кусокъ дороги отъ первыхъ изгородей сѣнокосовъ до перваго жилья. Стиснувъ зубы, онъ шелъ, шелъ и, казалось ему, не будетъ никогда конца этимъ изгородямъ и этой пыткѣ...
   -- Русскій... русскій, какой усталый и что-то несетъ!.. Ребенка!!-- всплеснула руками старая якутка, когда онъ вошелъ колеблющимся шагомъ въ юрту и, отвязавши шаль, положилъ Соню на кровать...
   -- Господи... что случилось!?-- Его здѣсь знали.
   Онъ не могъ отвѣтить, у него стиснуло глотку; якуты подали ему молока.
   Онъ объяснилъ, что поторопился нести больную дочку въ управу, а затѣмъ въ городъ, что не былъ у князя, въ надеждѣ, что самъ сможетъ снести ее скорѣе. Якутъ хозяинъ удивленно кивалъ головой. Отсюда до управы осталось пять верстъ и онъ за 50 копѣекъ охотно согласился свезти Александра на своей скрипучей телѣгѣ. Здѣсь уже начиналась культура...
   -- Вы пріѣхали? Какъ вы узнали?-- встрѣтилъ его удивленно управскій писарь.-- Вѣдь бумага-то еще князю не послана.
   -- Какая бумага?..
   -- Вы не знаете?.. Вамъ большая милость... Васъ поздравить... Вамъ вышло на родину...
   Александръ сталъ дрожать, какъ осиновый листъ...
   -- Покажите бумагу!..
   -- Охотно... Вотъ она. А я думалъ, вы знаете... Вамъ товарищи изъ города увѣдомленіе послали!..
   Александръ читалъ, низко опустивъ голову; крупныя капли слезъ тихо падали на бумагу.

Конецъ.

"Міръ Божій", NoNo 10--12, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru