Сервантес Мигель Де
Остроумно изобретательный идальго Дон Кихот Ламанческий

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сочинение Мигуэля де Сервантеса Сааведра.
    Перевод с испанского М. В. Ватсон.
    В сокращенной обработке В. Г. Нарбута.
    Иллюстрации Льва Бруни.

Остроумно изобретательный идальго Дон Кихот Ламанческий

0x01 graphic

0x01 graphic

   

СОДЕРЖАНИЕ.

Часть I.

   Глава I. В которой идет речь об образе жизни и занятиях знаменитого идальго Дон-Кихота Ламанчского
   Глава II. В которой говорится о первом выезде изобретательного Дон-Кихота из родного местечка
   Глава III. В которой рассказывается, к какому способу прибегнул Дон-Кихот, чтобы быть посвященным в рыцари
   Глава IV, Что случилось с рыцарем, когда он уехал с постоялого двора
   Глава V. Продолжение рассказа о злоключениях нашего рыцаря
   Глава VI. О втором выезде нашего доброго рыцаря Дон-Кихота Ламанчского
   Глава VII. О великой удаче доблестного Дон-Кихота в ужасающем и невообразимом приключении с ветряными мельницами и о разных других событиях, достойных сохраниться в памяти
   Глава VIII. В которой сообщается конец изумительной битвы между отважным бискайцем и храбрым рыцарем
   Глава IX. Остроумные разговоры, которые вели Дон-Кихот и его оруженосец Санчо Панса
   Глава X. О том, что приключилось с Дон-Кихотом у козопасов
   Глава XI. В которой рассказывается о несчастном приключении, случившемся с Дон Кихотом при встрече с несколькими злобными галицийцами
   Глава XII. О том, что случилось с остроумно-изобретательным идальго на постоялом дворе, который он принял за замок
   Глава XIII. Дальнейшее повествование о бесчисленных невзгодах, которые пришлось претерпеть мужественному Дон-Кихоту и доброму его оруженосцу Санчо Панса на постоялом дворе, принятом рыцарем, к несчастью его, за замок
   Глава XIV. В которой передается о разговоре Санчо Панса с его господином Дон-Кихотом и о других приключениях, заслуживающих быть рассказанными
   Глава XV. О приключении с мертвым телом и о других событиях
   Глава XVI. О невиданном и неслыханном приключении, доведенном до конца храбрым Дон-Кихотом Ламанчским с меньшей опасностью, чем приключение, совершонное кем-либо из других прославленных на свете рыцарей
   Глава XVII. В которой речь о славном приключении -- богатой добыче шлема Мамбрино -- и других событиях, случившихся с непобедимым нашим рыцарем
   Глава XVIII. О том, как Дон-Кихот освободил многих несчастных, которых, против их воли, вели туда, куда у них по было желания итти
   Глава XIX. О том, что случилось с знаменитым Дон-Кихотом в Сиерра-Морене,-- одно из самых редкостных приключении, рассказанных в правдивой этой истории
   Глава XX. В которой продолжается приключение в Сиерра-Морене
   Глава XXI. В которой повествуется о странных вещах, приключившихся с доблестным рыцарем Ламанчским в Сиерра-Морене, и о том, как он наложил на себя епитимию
   Глава XXII. О встрече Панса с цирюльником и священником и о разговоре его с ними
   Глава XXIII. О том, как священник и цирюльник выполнили свое намерение, и о других вещах, заслуживающих быть рассказанным в этой великой истории
   Глава XXIV. Неожиданное и приятное приключение, случившееся со священником и цирюльником в той же Сиерра-Морене
   Глава XXV. В которой рассказывается о забавной уловке и хитрости, прел принятых с целью освободить влюбленного нашего рыцаря от суровой епитимии, наложенной им на себя
   Глава XXVI. В которой рассказывается о находчивости прекрасной Доротеи и о других забавных и увеселительных вещих
   Глава XXVII. О приятном разговоре, происходившем между Дон-Кихотом и его оруженосцем Санчо Панса, а также и о других событиях
   Глава XXVIII. В которой рассказывается о том, что случилось на постоялом дворе с Дон-Кихотом и его спутниками, а главным образом, о жестокой и необычайной битве рыцаря с бурдюками красного вина
   Глава XXIX. В которой рассказывается о других редкостных событиях, случившихся на постоялом дворе
   Глава XXX. В которой продолжается история знаменитой принцессы Микомикомы, с другими забавными приключениями
   Глава XXXI. В которой пленник рассказывает свою жизнь и приключения
   Глава XXXII. В которой пленник продолжает свой рассказ
   Глава XXXIII. В которой сообщается о том, что еще произошло на постоялом дворе, и о многих других вещах, заслуживающих быть рассказанными
   Глава XXXIV. В которой продолжаются неслыханные приключения на постоялом дворе
   Глава XXXV. В которой окончательно разъясняется сомнение по поводу шлема Мамбрило и вьючного седла, а также рассказывается о других истинных происшествиях
   Глава XXXVI. О разрешении приключения с куадрильеросами и о других событиях там же
   Глава XXXVII. О странном способе, которым Дон-Кихот был очарован, и о появлении каноника
   Глава XXXVIII. В которой каноник продолжает высказываться по поводу рыцарских книг

Часть II.

   Глава I. О том, что произошло у священника и цырюльника с Дон-Кихотом по поводу его болезни
   Глава II. В которой идет речь о замечательной ссоре, затеянной Санчо Панса с ключницей и племянницей Дон-Кихота, и о других забавных приключениях
   Глава III. О смешном разговоре, который произошел между Дон-Кихотом, Санчо Панаса и бакалавром Сансоном Карраско
   Глава IV. В которой Санчо Панса дает объяснение на все вопросы и сомнения бакалавра Сансона Карраско, и где сообщается и о других происшествиях, заслуживающих того, чтобы их послушать и рассказать
   Глава V. Об остроумном и забавном разговоре, происходившем у Санчо Панса с его женой Терезой Панса, а также и о других событиях, заслуживающих приятнейшего воспоминания
   Глава VI. О том, что произошло у Дон-Кихота с его ключницей и племянницей,-- одна из самых важных глав во всей истории
   Глава VII. О том, что произошло у Дон-Кихота с его оруженосцем, и о других в высшей степени замечательных событиях
   Глава VIII. В которой рассказывается то, что будет видно
   Глава IX. Где рассказывается о хитрости, к которой прибег Санчо Панса, чтобы очаровать сеньору Дульсинею, и о других событиях, столь же смешных, как и правдивых
   Глава X. О странном приключении, случившемся с доблестным Дон Кихотом при встрече с колесницею или колымагою смерти и ее придворным штатом
   Глава XI. О странном приключении, случившемся с доблестным рыцарем Дон-Кихотом и храбрым рыцарем Зеркал
   Глава XII. В которой продолжается приключение с рыцарем Зеркал, а также и остроумный, необычайный и достопримечательный разговор, происходивший между двумя оруженосцами
   Глава XIII. Заключающая в себе продолжение приключения с рыцарем Зеркал
   Глава XIV. В которой рассказывается и сообщается, кто такой был рыцарь Зеркал и его оруженосец
   Глава XV. О том, что приключилось с Дон-Кихотом и одним рассудительным кабальеро из Ламанчи
   Глава XVI. В которой обнаружился высший и крайний предел, до которого достигла неслыханная доблесть Дон-Кихота в счастливо завершенном им приключении со львами
   Глава XVII. В которой сообщается о великом приключении в пещере Монтесинос, в середине Ламанча, доведенном до счастливого конца доблестным Дон-Кихотом Ламанчским
   Глава XVIII. Об изумительных вещах, о которых превзошедший себя Дон-Кихот рассказал, будто он их видел в глубокой пещере Монтесинос, но невероятность и необходимость которых дает повод считать это приключение вымышленным
   Глава XIX. В которой рассказывается тысяча незначительных вещей, столь же нелепых, как и необходимых для истинного понимания этой великой истории
   Глава XX. В которой сообщается о приключении с ослиным ревом и о забавном приключении с хозяином театра марионеток
   Глава XXI. Продолжение забавного приключения с хозяином кукольного театра, а также и другие действительно интересные события
   Глава XXII. О знаменитом приключении с заколдованной баркой
   Глава XXIII. О том, что произошло у Дон-Кихота с прекрасной охотницей
   Глава XXIV. В которой идет речь о многих и важных вещах
   Глава XXV. Об ответе, который Дон-Кихот дал своему порицателю
   Глава XXVI. О приятном разговоре герцогини и ее девушек с Санчо Панса, заслуживающем быть прочитанным и отмеченным
   Глава XXVII. Где рассказывается о полученном сведении, каким образом снять очарование с несравненной Дульсинеи тобосской, что и составляет одно из наиболее знаменитых приключений этой книги
   Глава XXVIII. В которой продолжается рассказ об указании, полученном Дон-Кихотом относительно снятия чар с Дульсинеи, и сообщаются другие ннумительпые происшествия
   Глава XXIX. О советах, данных Дон-Кихотом Санчо Панса перед тем, как Санчо уехал губернаторствовать на остров, и о других весьма важных вещах
   Глава XXX. О том, как Санчо Панса уехал на губернаторство, и о странном приключении, случившемся в замке с Дон-Кихотом
   Глава XXXI. О том, как великий Санчо Панса вступил во владение своим островом и каким образом он начал там губернаторствовать
   Глава XXXII. Об ужасном испуге, причиненном Дон-Кихоту колокольчиками и кошками во время любовного приключения влюбленной в него Алтисидоры
   Глава XXXIII. Заключает в себе продолжение рассказа о том, как Санчо Панса вел себя на своем губернаторстве
   Глава XXXIV. О том, что произошло у Дон-Кихота с доньей Родригес, дуэньей герцогини, а также и о других событиях, заслуживающих быть записанными и увековеченными
   Глава XXXV. О том, что случилось с Санчо Панса при обходе им своего острова
   Глава XXXVI. О дальнейшем губернаторствовании Санчо Панса и о других происшествиях, в том виде, как они случились
   Глава XXXVII. В которой рассказывается приключение огорченной доньи Родригес
   Глава XXXVIII. О тревожном конце и заключении губернаторства Санчо Панса
   Глава XXXIX. В которой говорится о вещах, касающихся лишь этой истории и никакой другой
   Глава XL. О том, что случилось с Санчо, а также о других вещах, лучше которых не может быть ничего
   Глава XLI. О чудовищной и никогда невиданной битве, происшедшей между Дон-Кихотом Ламанчским и лакеем Тесилосом в защиту чести дочери дуэньи Родригес
   Глава XLII. В которой речь о том, как на Дон-Кихота посыпалось столько приключений, что одни теснили других
   Глава XLIII. Где рассказывается необычайное происшествие, которое случилось с Дон-Кихотом и может быть сочтено за приключение
   Глава XLIV. О том, что случилось с Дон-Кихотом по пути в Барселону
   Глава XLV. О том, что случилось с Дон-Кихотом при въезде его в Барселону, и о других вещах, в которых больше правдивости, чем рассудительности
   Глава XLVI Где сообщается о приключении, доставившем Дон-Кихоту больше огорчений, чем все остальные, случившиеся с ним до сих пор
   Глава XLVII. Где речь о том, что увидит всякий, кто ее прочтет, и услышит тот, кому ее прочтут
   Глава XLVIII. О решении, принятом Дон-Кихотом, сделаться пастухом и вести жизнь среди полей, пока не пройдет обещанный год, и о других событиях забавных и прекрасных
   Глава XLIX. О колючем приключении, случившемся с Дон-Кихотом
   Глава L. О самом редкостном и любопытном приключении, которое случилось с Дон-Кихотом на всем протяжении этой великой истории
   Глава LI. В которой речь идет о вещах, необходимых для ясного понимания этой истории
   Глава LII. О том, что случилось с Дон-Кихотом и его оруженосцем по дороге в их деревню
   Глава LIII. О том, как Дон-Кихот и Санчо прибыли в свою деревню
   Глава LIV. О предзнаменованиях, встреченных Дон-Кихотом при въезде ого в деревню, и о других происшествиях, которые украшают и придают достоверность этой великой истории
   Глава LV. О том, как Дон-Кихот заболел, о завещании, сделанном им, и его смерти
   Послесловие

0x01 graphic

ЧАСТЬ I

0x01 graphic

ГЛАВА I.
В которой идет речь об образе жизни и занятиях знаменитого идальго Дон-Кихота Ламанчского.

   В одном местечке Ламанчи жил не так давно идальго {Дворянин (на испанском языке.)} из числа тех, что имеют копья в козлах, старинный щит, тощую лошаденку и борзую собаку. Он держал у себя в доме ключницу, особу лет за сорок, племянницу, не достигшую еще и двадцати лет, и слугу для домашних и волевых работ, который так же седлал лошадь, как и управлялся с садовым резаком. Нашему идальго было около пятидесяти лет; крепко сложенный, сухощавый, с костлявым лицом, он вставал рано-ранехонько и был большим любителем охоты, авали его Кихада или Кесада (в этом существует некоторое разногласие у писавших о том авторов). Вышеупомянутый идальго в те промежутки времени, когда он был не занят, отдавался чтению рыцарских книг с такой страстностью и рвением, что почти совсем забывал об охоте и даже о хозяйстве. Его любопытство и безрассудство в этом отношении дошли до того, что он продал несколько участков пахотной земли, чтобы купить себе рыцарские книги, и, таким образом, он собрал их в доме у себя столько, сколько мог достать.
   Словом, до того погрузился в чтение, что проводил над книгами дни и ночи напролет. От малого сна и беспрерывного чтения мозг его так высох, что он лишился рассудка. Воображение его наполнилось всем тем, что он читал в своих книгах: чародействами, ссорами, сражениями, вызовами на поединок, ранами, ухаживаниями, любовными приключениями, ревностью и невозможными нелепостями.
   В конце-концов, когда рассудок его окончательно помрачился, он решил, что ему не только следует, а даже необходимо,-- как для собственной славы, так и для благополучия государства,-- сделаться странствующим рыцарем и верхом на коне, в доспехах, скитаться по свету в поисках приключений, занимаясь тем, чем занимались странствующие рыцари, возмещая за всякого рода обиды, идя навстречу всевозможным опасностям и случайностям, чтобы, преодолев их, покрыть свое имя неувядаемой славой. В чаду таких грез, увлеченный необычайным удовольствием, которое они ему доставляли, он решил поскорее осуществить то, к чему так стремился.
   Прежде всего он приступил к чистке доспехов. Он вычистил и выпрямил их, как мот лучше, но заметил следующий большой недостаток: шлем у него был не полный, недоставало забрала и нижней части шлема,--это был простой шишак. Однако, изобретательный ум его сумел помочь беде, и он из картона смастерил нечто в роде забрала, которое и прикрепил к шишаку. Правда, с целью испытать прочность забрала, может ли оно противостоять удару меча, он вынул свой меч, два раза ударил им по шлему и первым же ударом мгновенно уничтожил то, что мастерил целую неделю. Не очень-то ему понравилась легкость, с которой он разнес в дребезги свое изделие, и, чтобы предохранить себя от той же опасности в будущем, он принялся делать новое забрало, прикрепив внутри его несколько железных полосок, и остался доволен его прочностью. Он решил, что оно вполне пригодно, и считал его прекраснейшим забралом.
   Покончив с этим делом, он пошел взглянуть на свою клячу. Четыре дня он употребил на то, чтобы придумать, какое дать ей имя, и, наконец, назвал лошадь "Россинанте".
   Он пожелал также и себе приискать имя, и в размышлениях над этим у него прошла еще неделя. Наконец, он решил назваться Дон-Кихотом Ламанчским, чем, как ему казалось, он во всеуслышание провозглашает свое происхождение и отечество и оказывает честь родине, делая из ее имени свое прозвище. Вычистив оружие, смастерив шлем с забралом, дав название коню, снабдив и себя новым именем {Кабальеро -- рыцарь.}, он подумал, что теперь ему недостает лишь одного -- найти даму, в которую бы он влюбился, потому что странствующий рыцарь без любви -- все равно, что дерево без листьев и без плодов и тело без души.
   О, как обрадовался наш добрый кабальеро когда он нашёл, кого ему избрать своей дамой! Дело в том, как полагают, что в соседнем местечке жила молодая крестьянка, очень недурная собою, в которую он одно время был влюблен, хотя, по слухам, она этого никогда не знала и не замечала.
   Отыскивая для нее имя, которое приближалось бы к имени принцессы и знатной сеньоры {Сеньора госпожа.}, он назвал ее Дульсинеей Тобосской, потому что она родом была из Тобосо. Имя, по его мнению, музыкальное, необычайно красивое и не менее выразительное, чем имена, придуманные им для себя и для своей лошади.
   

ГЛАВА II.
В которой говорится о первом выезде изобретательного Дон-Кихота из родного местечка.

   Окончив эти приготовлония, наш идальго решил тотчас же привести в исполнение задуманное им, так как ею угнетала мысль, что промедление дает себя чувствовать миру, приняв в расчет все те обиды, которые он думал уничтожить, несправедливости -- исправить, злоупотребления -- искоренить, ошибки--загладить и долги -- уплатить. Не сообщив никому о своем намерении, и так, чтобы никто его не видел, однажды утром, еще до рассвета, он надел все доспехи, сел верхом на Росинанте, опустил плохо прилаженное забрало, продел на руку щит, взял копье и выехал из задней калитки двора в поле, до-нельзя обрадованный тем, что ему так легко удалось положить начало доброму своему желанию. Но едва он очутился в поле, как у него мелькнула страшная мысль, и такая страшная, что она чуть-было не заставила его отказаться от начатого дела,-- именно: он вспомнил, что еще не был посвящен в рыцари, и что, по рыцарским законам, он не может и не должен сражаться ни с кем из рыцарей. Эти мысли заставили его поколебаться в своем намерении; но так как его безумие было сильнее всяких других доводов, он решил просить первого, кто" встретится ему, посвятить его в рыцари, как он это прочел в книгах, столь сильно завладевших им. Это успокоило его, и он поехал дальше, предоставив лошади итти, куда она пожелает, полагая, что в этом и состоит вся тайна приключений. Когда стало смеркаться, его лошадь и он -- оба -- сильно утомились и умирали с голоду. Оглядываясь во все стороны, нет ли где замка, или пастушьей хижины, где бы можно было переночевать, он увидел недалеко от дороги постоялый двор, а ему показалось, будто он видит звезду, которая ведет его не только в преддверье, но и в самый чертог спасения. Он пришпорил лошадь, и в то время, когда спускалась ночь, добрался до постоялого двора.. Уже вблизи он попридержал за поводья Росинанте, ожидая, что на зубчатых стенах замка появится какой-нибудь карлик и трубным звуком возвестит о прибытии рыцаря. Но, увидев, что очень медлят, и что Росинанте спешит скорее попасть в конюшню, он подъехал к самым дверям постоялого двора и заметил стоявших тут двух женщин, легкого поведения, которых он принял за изящных дам. прогуливающихся перед ворогами своего замка. Случайно в это время свинопас, гнавший с пастбища стадо свиней, затрубил в рог, при звуках которого они собираются. Тотчас же Дон-Кихот вообразил, что исполнилось его желание, что карлик дает знать об его приезде. До-нельзя довольный, он вплотную подъехал к постоялому двору и к дамам, а они, увидав человека со щитом и копьем, исполненные страха, бросились к дверям. Но Дон-Кихот, по бегству их догадавшийся об их испуге, приподняв картонное забрало и открыв сухощавое, запыленное лицо, приосанился и спокойным голосом обратился к ним, говоря:
   -- Не бегите, милости ваши, и не опасайтесь никаких неприятностей, так как не в правилах и не в обычаях рыцарского ордена, к которому я принадлежу, обижать кого бы то ни было, а тем более таких знатных девушек, как это явствует из вашей наружности.
   Женщины всматривались в рыцаря, стараясь разглядеть его лицо, скрытое плохо поднятым забралом. Но когда они услышали, что их называют девушками, что так противоречило их профессии, они не могли удержаться от громкого взрыва смеха. Это рассердило Дон-Кихота, и он сказал:
   -- Осмотрительность очень идет к красоте, и к тому же весьма глупо смеяться, когда повод вздорный, но я говорю вам ото не с целью вас обидеть или же вызвать ваше неудовольствие, так как единственное мое желание--служить вам.
   Этот язык и странный вид нашего рыцаря только еще более усилили их смех, а в нем досаду, и, может-быть, дело кончилось бы плохо, если б не появился хозяин постоялого двора.
   Увидав безобразную фигуру рыцаря, вооруженного таким сборными доспехами, какими были поводья, щит, копье и латы, он чуть-было не присоединился к двум девицам в изъявлении своего веселья. Но действительно устрашенный этой массой военных снарядов, он решил говорит!" с ним Вежливо, и потому сказал : "Сеньор кабальеро если ваша милость ищет ночлега, то, за исключением постели, всем остальным могу служить вам в большом изобилии".
   Увидав покорность начальника крепости (таковым Дон-Кихот счел хозяина постоялого двора), рыцарь ответил:
   -- Сеньор, я удовлетворяюсь самым малым, так как мое оружие -- мне украшение, а битва -- отдых мой.
   Хозяин двора ответил ему: "Судя по этому, ложем вашей милости должны быть твердые скалы, а сном -- постоянное бодрствование, и, если это так, вы можете сойти с коня в полной уверенности найти в этой хижине случай бодрствовать целый бод, а тем более одну ночь".
   Сказав это, он стал держать стремя Дон-Кихота, который слез с лошади о большим трудом и усилием, как человек, целый день не имевший ни куска во рту.
   Позаботившись о его коне, хозяин вернулся узнать, что ему прикажет гость, которого молодые женщины освобождали от доспехов. Они сняли с него латы, нагрудник и наплечники, но никак не могли ни освободить ему горло от нашейника, ни снять уродливое забрало, которое было привязано зелеными шнурками. Приходилось разрезать их, гак как нельзя было развязать узлы, но Дон-Кихот никоим образом не соглашался на это и оставался всю ночь со шлемом на голове; эго была самая смешная и странная фигура, какую только можно представить себе. Снимая доспехи, молодые женщины спросили его, не желает ли он поесть.
   -- Я бы поел чего-угодно,-- ответил Дон-Кихот, потому что, как мне кажется, я очень в этом нуждаюсь.
   Для прохлады накрыли на стол у дверей постоялого двора, и хозяин принес порцию плохо вымоченной и еще хуже сваренной рыбы и такого же черного и заплесневелого хлеба, как и доспехи Дон-Кихота. Удивительно смешно было видеть, как он ел, потому что с надетым шлемом и приподнятым забралом ему неудобно было что-либо класть себе в рот своими руками, если кто другой не подавал ему, и одна из девиц оказывала ему эту услугу. А напоить его и было, и осталось бы невозможным, если б хозяин двора не просверлил тростник, один конец которого он сунул в рот Дон-Кихота, а через другой вливал вино. Рыцарь все это сносил терпеливо, чтобы только избежать необходимости разрезать шнурки у шлема. Как-раз в это время к постоялому двору подошел холостильщик свиней и сыграл четыре или пять раз на своей Камышевой свирели. Это окончательно убедило Дон-Кихота, что он находится в рыцарском замке. Но больше всего тревожила его мысль, что он не посвящен еще в рыцари, ведь, нельзя было на законном основании пуститься в какое бы то ни было приключение прежде, чем он вступит в рыцарский орден.
   

ГЛАВА III.
В которой рассказывается, к какому способу прибегнул Дон-Кихот, чтобы быть посвященным в рыцари.

   Удрученный мыслью о том, что он не посвящен в рыцари, Дон-Кихот поспешил покончить со скудным ужином, позвал хозяина, заперся с ним в конюшие и здесь бросился перед ним на колени, говоря: "Ни за что не встану до тех пор, пока вы, храбрый рыцарь, любезно не соизволите обещать мне то, о чем я хочу вас просить, и что обратится вам в похвалу, а человеческому роду на пользу".
   Хозяин двора был смущен и смотрел на него с изумлением, не зная, что сказать или что делать, и настаивал, чтобы он встал, но Дон-Кихот ни за что не соглашался, пока, наконец, хозяин не объявил, что исполнит то, о чем он просят.
   -- Я меньшего и не ждал от великой щедрости вашей, сеньор мой,-- сказал Дон-Кихот.-- Знайте же, что просьба моя, на которую вы так, великодушно согласились, заключается в том, чтобы Вы завтра посвятили меня в рыцари; эту же ночь я простою на-страже при оружии в часовне вашего замка. Итак, завтра, как я сказал, исполнится мое желание, и мне можно будет, как надлежит, отправиться искать но всем четырем частям света приключений на пользу нуждающимся, что и составляет обязанность рыцарства и странствующих рыцарей, подобных мне, чьи мысли устремлены на такого рода подвиги.
   Хозяин двора, который, как сказано, был несколько плутоват и еще раньше подозревал, что гость его не совсем в здравом рассудке, услыхав такие речи, окончательно убедился в (этом и, желая посмеяться, решил согласиться на его причуду. Он сказал, что рыцарь вполне прав в том, чего желает и просит, и что намерение его как нельзя более естественно и приличествует такому знаменитому рыцарю, каким он кажется, и о чем свидетельствует отважная его наружность. Но заметил ему также, что в этом его замке нет часовни, в которой рыцарь мог бы стоять на-страже оружия, так как старая часовня сломана, чтобы выстроить новую; он же знает, что, в случае необходимости не возбраняется стоять на-страже оружия где бы то ни было, и этой ночью он может это сделать во дворе замка.
   А завтра утром, если богу угодно, все нужные церемонии будут выполнены, и он окажется посвященным рыцарем, и таким рыцарем, что лучшего не может быть на свете.
   Хозяин спросил, имеет ли он при себе деньги. Дон-Кихот ответил, что не имеет ни гроша, так как он нигде, но всех историях о странствующих рыцарях не читал, чтобы кто-нибудь из них держал при себе деньги. Хозяин возразил ему, что он ошибается. Допустив даже, что в рыцарских историях ничего не упомянуто о деньгах но той простои причине, что авторам этих историй казалось излишним писать о такой самой по Себе ясной и необходимой вещи, как деньги и чистое белье, из этого не следует делать вывода, будто рыцари не были снабжены и тем, и другим. Итак, пусть он считает достоверным и бесспорным, что все странствующие рыцари носили при себе туго набитые кошельки для непредвиденных случайностей, а также чистые рубашки и коробочки с мазью, чтобы; лечить полученные ими раны. Не всегда же в тех долинах и пустынях, где они сражались, и где им наносили раны, находился у них под-рукой кто мог бы их лечить. Поэтому он советует ему с этого дня впредь никогда больше не пускаться в путь, не имея при себе денег и всех вышеупомянутых запасов, и сам он увидит, как они пригодятся ему тогда, когда он менее всего будет думать об этом.
   Дон-Кихот обещал в точности исполнить данный ему совет, после чего сейчас же получил приказание держать стражу над оружием на большом дворе, примыкавшем к постоялому двору. Он собрал все свои доспехи, положил их на водопойное корыто, стоявшее близ колодца, и, продев на руку щит, взяв копье, с изящной осанкой принялся ходить взад и вперед перед колодой. Когда он начал прогулку, стало темнеть.
   Хозяин рассказал всем бывшим на постоялом дворе о безумии постояльца, о его страже над оружием и посвящении в рыцари, которого он ожидал. Все были изумлены умопомешательством столь необычайного рода, отправились наблюдать за ним издали и увидели, что Дон-Кихот то пройдется взад и вперед, то остановится, опираясь на копье, и, устремив глаза на оружие, долгое время не отрывает их от него. Ночь окончательно спустилась на землю, луна светила так ярко, что могла бы соперничать с тем светилом, от которого она заимствует свой свет. Все, что делал новый рыцарь, было хорошо видно всем.
   Случилось так, что одному из погонщиков, ночевавших на постоялом дворе, понадобилось напоить своих мулов, в для этого приходилось снять с водопойной колоды лежавшее на них оружие Дон-Кихота, а он, увидав, что погонщик подходит, громким голосом сказал ему:
   -- О, ты, кто бы ты ни был, дерзкий рыцарь, имеющий намерение прикоснуться к оружию храбрейшего странствующего рыцаря, подумай о том, что делаешь, и не касайся оружия, если не хочешь заплатить жизнью за свою дерзость!
   Однако, погонщик мулов не обратил внимании на эти слова и, схватив за ремни доспехи, далеко отшвырнул их от себя. Увидев это, Дон-Кихот бросил щит, приподнял обеими руками копье и, ударив им со всей силы по голове погонщика мулов, свалил его на землю в столь плачевном состоянии, что, если бы последовал второй удар, ему не понадобился бы доктор, чтобы лечить его. Сделав это, Дон-Кихот собрал доспехи и снова стал прогуливаться так же спокойно, как и до того. Немного спустя, ничего не зная о случившемся, подошел другой погонщик с тем же намерением напоить мулов. Только-что он сбросил с водопойной колоды доспехи, как Дон-Кихот, не говоря ни слова, нанес такой сильный удар но голове погонщика, что голова второго погонщика раскололась не на три, а на целых четыре части. На шум сбежался весь народ, бывший на постоялом дворе, и среди них и хозяин. Увидав это, Дон-Кихот схватил щит и, обнажив меч, сказал:
   -- О, королева красоты! Опора и сила моего ослабевшего сердца, теперь настало время обратить очи твоего величия на члененного тобой рыцаря, которому предстоит столь великое приключение!
   Слова эти, как ему казалось, влили в него столько отваги, что, если бы погонщики всего света напали на нею, он не отступил бы ни на шаг. Товарищи раненых, увидев их в столь плохом состоянии, стали издали осыпать градом камней Дон-Кихота, который, сколько мог, прикрывался щитом, не решаясь отойти от водопойной колоды, чтобы доспехи не оставить без защиты. Хозяин постоялого двора кричал, прося не трогать его, потому что он уже им говорил, что это сумасшедший, и, в качестве сумасшедшего, он будет выпущен на свободу, хотя бы убил всех. А Дон-Кихот, со своей стороны, кричал еще громче, называя их трусами и изменниками, а владельца замка низким и бесчестным рыцарем, потому что с его согласия здесь так нагло обращаются со странствующими рыцарями, и что если бы он уже был посвящен в рыцари, то проучил бы его за его предательство.
   -- Что же касается вас, низкая и грязная сволочь, вы для меня ничего не значите. Стреляйте, бросайтесь на меня, оскорбляйте, сколько у вас хватит сил, и увидите, какую получите награду за свою дерзость и глупость!
   Он проговорил это с таким пылом и такой отвагой, что вызвал сильный страх в тех, которые на него нападали, и отчасти от этого, отчасти и вследствие уговоров хозяина, они перестали бросать в него каменьями, а он, со своей стороны, позволил им убрать раненых, снова стал на-страже оружия с таким же спокойствием и хладнокровием, как и раньше.

0x01 graphic

   Но хозяину постоялого двора не понравились эти шутки его постояльца, и он решил сократить срок и тотчас же посвятить его в проклятый рыцарский орден, прежде чем случится другое несчастие. Подойдя к Дон-Кихоту, он оправдался, говоря, что дерзкий поступок низких этих людей был совершен без его ведома, но что они были хорошо наказаны за свою самонадеянность. Он сказал ему, как уже и раньше говорил, что в замке нет часовни, но для того, что им еще предстоит сделать, она и не нужна. Ведь, иск суть церемониала посвящения в рыцари заключается в двух ударах мечом, один по затылку, другой но плечу, а эго может быть совершено хотя бы среди поля. Что же касается стражи над оружием, он исполнил уже все, что следует.
   Дон-Кихот поверил всему этому и сказал, что готов подчиниться ему во всем.
   Хозяин тотчас же принес книгу, в которую он вносил записки о ячмене и соломе, выдаваемых им погонщикам мулов, и, в сопровождении мальчика, несшего за ним огарок свечи, и двух уже упомянутых женщин, он подошел к Дон-Кихоту, велел ему опуститься на колени и, как бы произнося набожную молитву, среди чтения поднял руку и сильно ударил ею Дон-Кихота по шее, после чего нанес ему собственным его мечом увесистый удар по плечу, продолжая бормотать сквозь зубы, точно молясь. Сделав эго, он приказал одной из дам опоясать нового рыцаря мечом, что она и исполнила с большей ловкостью и благоразумием, потому что требовалась немалая доля его, чтобы удержаться от громкого смеха во время церемонии посвящения; подвиги совершенные на глазах у всех новопосвященным рыцарем, сдержали душивший их хохот.
   Опоясывая Дон-Кихота мечом, добрая сеньора сказала:
   -- Дай бог счастья вашей милости и победу в сражениях!
   Дон-Кихот спросил, как ее зовут, чтоб отныне впредь он знал, кому он обязан оказанной ему услугой, потому что намерен уделить и ей долю той славы, которую он добудет мужественной рукой своей. Она ответила с большим смирением, что ее зовут Ла-Толоса, и что она уроженка Толедо. Вторая дама прикрепила Дон-Кихоту шпоры, и у нее о ним произошел почти такой же разговор, как и с той, которая опоясала его мечом.
   Как только эти никогда еще невиданные церемонии посвящения были поспешно окончены, Дон-Кихот решил поскорей сесть на коня и отправиться в поиски приключений. Оседлав Росинанте, он сел на него, и, обняв хозяина, наговорил ему столько удивительных вещей, благодаря его за посвящение в рыцари, что передать их в точности невозможно. Хозяин, желавший только одного,-- чтобы он поскорее уехал со двора,-- ответил ему в том же приподнятом тоне, но более кратко, и, не требуя с него платы за ночлег, отпустил его с миром.
   

ГЛАВА IV.
Что случилось с рыцарем, когда он уехал с постоялого двора.

   Начинало рассветать, когда Дон-Кихот выехал с постоялого двора, довольный, веселый и в таком восторге от мысли, что теперь он посвящен в рыцари, что радость его чуть не брызгала из подпруги его лошади. Но, вспомнив советы хозяина относительно столь необходимых для него запасов, особенно денег и рубашек, он решил вернуться домой, запастись всем этим, а также и приискать себе оруженосца, рассчитывая на одного крестьянина, своего соседа, человека бедного и обремененного семьей, но очень подходящего для исполнения обязанностей оруженосца при странствующем рыцаре. С этой мыслью он повернул на дорогу к себе в деревню. Росинанте, который как бы увидав, в чем дело, быстро пустился бежать, точно его ноги не касались земли.
   Недалеко отъехал Дон-Кихот, как вдруг ему почудилось, что направо, из чащи леса, раздаются жалобные стоны, и он, дернув за поводья Росинанте, повернул его к тому месту. Не успел он въехать в лес, как на расстоянии нескольких шагов увидел кобылу, привязанную к дубу, а к другому дубу был привязал оголенный от пояса вверх мальчик, лет пятнадцати, который кричал, и не без причины, потому что дюжий крестьянин нещадно бил его ремнем с пряжкой.
   Увидав происходящее, Дон-Кихот гневным голосом воскликнул:
   -- Недостойный рыцарь, не пристало вам нападать на того, кто нс может защищаться. Садитесь сейчас на своего коня, берите копье, и я докажу вам, что одни трусы могут так поступать, как вы.
   При виде этой вооруженной с головы до ног фигуры, которая махала копьем над его головой, крестьянин счел себя погибшим и ответил ему по-хорошему:
   -- Сеньор рыцарь! Мальчик, которого я наказываю, мой слуга и пасет стадо овец в этой местности. Но он так неисправен, что каждый день теряет но овце. А когда я его наказываю за его небрежность и плутовство, он говорит, что я это делаю из скупости, чтобы не заплатить жалованье, которое я ему должен. Но, клянусь душой, он лжет.
   -- Лжет в моем присутствии, гнусный негодяй,-- крикнул Дон-Кихот.-- Клянусь солнцем, которое лам светит, я готов вас проколоть насквозь этим копьем. Заплатите ему тотчас без всякого возражения, а нет, я тут же покончу с вами и мгновенно уничтожу вас. Сейчас же отвяжите мальчика.
   Крестьянин опустил голову и, не отвечал ни слона, отвязал своего слугу, у которого Дон-Кихот спросил, сколько хозяин должен ему. Мальчик сказал, что он ему задолжал за девять месяцев.
   Дон-Кихот тут же приказал крестьянину раскошелиться, если он не хочет проститься с жизнью.
   -- К несчастью, сеньор рыцарь,-- ответил крестьянин,-- у меня нет денег при себе. Пусть Андрес идет со мной, и я дома уплачу ему весь долг.
   -- Итти с ним,-- воскликнул мальчик,-- боже сохрани! Нет, сеньор, ни за что на свете, потому что, если я останусь с ним глаз на глаз, он сдерет с меня кожу с головы до пят.
   -- Этого он не сделает,-- ответил Дон-Кихот.-- Довольно, что я приказываю ему, чтобы он послушался, и, если он мне поклянется в том рыцарским орденом, к которому он принадлежит, я отпущу его на свободу и поручусь за уплату им долга.
   -- Обратите внимание, ваша милость, сеньор, на то, что вы говорите,-- сказал мальчик,-- так как этот мои хозяин но рыцарь и не принадлежит ни к какому рыцарскому ордену: он -- Хуан Альдудо, богач, и живет в Кинтанаре.
   -- Это не важно,-- ответил Дон-Кихот,-- и альдудосы могут быть рыцарями, тем более что всякий -- сын своих дел.
   -- Совершенно верно,-- согласился Андрес,-- но этот, мой хозяин, сын каких же дел, если он отказывается платить мне жалованье за работу в поте лица?
   -- Я не отказываюсь, брат Андрес,-- сказал крестьянин,-- сделайте мне удовольствие, пойдемте со мной, и я клянусь всеми рыцарскими орденами, которые существуют на свете, что уплачу вам до последнего реала, да еще деньгами, опрысканными духами.
   -- От опрыскивания духами освобождаю вас,-- сказал Дон-Кихот,-- уплатите ему свой долг простыми реалами, этим я удовлетворюсь. Но смотрите, исполните то, в чем клялись, а если нет, той же клятвой клянусь вам, что разыщу и накажу вас, и что найду вас, хотя бы вы скрывались лучше ящерицы. И если вы желаете знать, кто вам приказывает это, чтобы еще более усилить обязательство, принятое вами на себя, знайте, что я -- доблестный Дон-Кихот Ламанчский, защитник угнетенных и мститель за обиженных. Прощайте и не забывайте того, что вы обещали и в чем клялись, под страхом объявленного вам наказания.
   С этими словами Дон-Кихот пришпорил Росинанте и быстро исчез из глаз присутствующих. Крестьянин смотрел ему вслед, и, когда он убедился, что рыцарь выехал из леса, и его больше не видать, он подошел к своему слуге Андресу и сказал:
   -- Ступай-ка сюда, сын мой, я желаю уплатить вам все, что должен, как тот защитник угнетенных мне приказал.
   -- Клянусь,-- ответил Андрес,-- вы хорошо сделаете, если исполните приказание того доброго рыцаря. Да здравствует он тысячу лет, столь честный и справедливый судья! Но, если вы не заплатите мне, он вернется и сделает то, что сказал.
   -- И я клянусь в том же,-- ответил крестьянин; -- однако, из сильной к вам любви желаю увеличить долг, чтобы увеличить и платеж.
   С этими словами он схватил мальчика за руку, привязал его опять к дубу и избил до полусмерти.
   -- Зовите теперь, сеньор Андрес, защитника угнетенных, и посмотрим, как он возместит вам за обиду, хотя мне думается, что я еще не довел ее до конца, так как чувствую желание содрать с вас с живого кожу, как вы опасались.
   Андрес ушел рассерженный, давая клятву разыскать храброго Дон-Кихота Ламанчского и рассказать ему в точности, что произошло, чтобы он отплатил за все это семикратно. Тем не менее, мальчик шел весь в слезах, а хозяин смеялся ему вслед.
   Вот каким образом защитник угнетенного доблестный Дон-Кихот, в восторге от случившегося, очень довольный собой, ехал, направляясь к себе в деревню.
   Подъехав к месту, где дорога расходилась на четыре стороны, Дон-Кихот вспомнил о перекрестках, на которых странствующие рыцари обыкновенно останавливались, раздумывая, какую из дорог им выбрать. Чтобы последовать их примеру, он тоже остановился на мгновенье и, после того, как хорошенько подумал, опустил поводья Росинанте и подчинил свою волю воле коня, который не изменил своему первоначальному намерению и направился к конюшне.
   Вскоре Дон-Кихот увидел толпу путешественников, которые, как потом оказалось, были купцами, ехавшими покупать шелк в Мурсию. Их было шестеро, и в руках они держали зонтики. Сопровождали их четверо слуг верхом и трое погонщиков мулов пешком. Едва Дон-Кихот увидел их, он тотчас же вообразил, что это -- новое приключение, и, чтобы во всем, что ему казалось возможным, подражать подвигам, о которых он читал в своих книгах, он решил, что этот случай для него самый подходящий. Когда путешественники приблизились настолько, что они могли его видеть и слышать, Дон-Кихот громким голосом и с вызывающим жестом воскликнул:
   -- Остановитесь все, если вы все признаете, что на целом свете нет более прекрасной девушки, чем несравненная Дульсинея Тобосская.
   Купцы остановились, услыхав эти слова и увидав странную фигуру того, кто их произносил. И по фигуре, и по сказанному ею, они тотчас же смекнули, что имеют дело с сумасшедшим. Но им хотелось точнее узнать, и чем же состоит признание, которое от них требуют, и поэтому один из купцов, большой шутник и человек остроумный, сказал Дон-Кихоту:
   -- Господин рыцарь, мы не знаем той почтенной сеньоры, о которой вы изволили говорить; покажите нам ее, и, мы признаем истину, которую вы требуете от нас.
   -- Если б я показал ее вам,-- возразил Дон-Кихот,-- в чем была бы заслуга, что вы признали бы столь неопровержимую истину? Суть дела в том, чтобы, не видя ее, вы поверили, признали, подтвердили, клялись и стояли за это. А если нет, сражайтесь со мной, надменные люди.
   -- Сеньор рыцарь,-- ответил купец,-- умоляю вашу милость от имени всех этих принцев, которые тут перед вами, чтобы не отягощать нашу совесть признанием того, чего мы никогда не видели и не слышали, не будете ли вы столь добры, милость ваша, показать нам какой-нибудь портрет той сеньоры, хотя бы величиной с пшеничное зерно, потому что и по нитке можно добраться до клубка, и мы убедимся и удовлетворимся этим, а ваша милость успокоится и останется довольной. И я даже думала, что мы уже и теперь на вашей стороне, так что, если бы по портрету ее и оказалось, что она косит на один глаз, а из другого у нее истекают киноварь и сера, тем не менее, желая угодить вашей милости, мы скажем в ее пользу все то, что вы пожелаете.
   -- Вы заплатите мне за великую хулу, произнесенную вами против несравненной красоты моей сеньоры,-- закричал, разгоревшись гневом, Дон-Кихот.
   Сказав это, Дон-Кихот схватил копье и е таким бешенством кинулся на говорившего с ним, что дерзкому купцу пришлось бы плохо, если бы Росинанте не споткнулся и не упал на полпути. Росинанта упал, и господин его покатился по нолю на порядочное расстояние, а когда он хотел подняться, он никак не мог,-- ему мешали копье, щит, шпоры и шлем вместе с тяжестью старинных лат. И в то время, как он пытался встать и не мог, он говорил:
   -- Не бегите, люди трусливые, люди презренные; погодите, так как не по своей вине, а, по вине моей лошади я лежу здесь растянувшись на земле.
   Один из слуг, которые вели мулов, невидимому, не очень-то доброжелательный по природе, услыхав высокомерные речи упавшего с коня бедняги, не мог удержаться, чтоб не прописать ему ответа на его спине. Он подбежал к нему, схватил его копье, переломал на куски и одним из этих кусков принялся так обрабатывать Дон-Кихота, что, несмотря на защищавшие его латы, изломал его точно зерно на мельнице. Господа кричали своему слуге, чтобы он оставил рыцаря в покое, но погонщик был так возбужден, что не захотел бросить игру, пока не истощится весь запас его гнева.
   Наконец, погонщик устал, и купцы продолжали свой путь, имея что порассказать о бедном избитом рыцаре. А он, оставшись один, снова попытался встать, но если он не мог этого сделать, когда был цел и невредим, как мог бы он это сделал измятый и избитый!.. И все же он считал себя счастливым, так как ему казалось, что это злоключение весьма обычное для странствующих рыцарей, и он его приписал единственно падению своей лошади. Однако, ему невозможно было подняться, до того болело и ныло все его тело.
   

ГЛАВА V.
Продолжение рассказа о злоключениях нашего рыцаря

   Дон-Кихот, убедившись, что не может шевельнуться, решил прибегнуть к обычному своему средству: припомнить то или иное событие из прочитанного им в своих книгах. Безумие привело ему теперь на память происшествие с Балдовиносом и маркизом Мантуанским. Эта-то история и показалась Дон-Кихоту как нельзя более подходящей к тому положению, в котором он находился. С признаками сильнейшего страдания он принялся декламировать романс раненого Балдовиноса.
   Случаю было угодно, чтобы в этот момент проходил мимо него крестьянин из того же местечка, как и он,-- его сосед, возвращавшийся с мельницы, куда он только-что свез пшеницу. Увидав лежащего на земле человека, крестьянин подошел к нему и спросил, кто он, и что с ним случилось, что он издает такие жалобные стоны. Дон-Кихот, наверное, подумал, что это и есть маркиз Мантуанский, его дядя, и вместо ответа продолжал декламировать романс. Крестьянин был изумлен, слушая эти нелепости, и сняв с него забрало, вытер ему лицо, покрытое пылью; сделав это, крестьянин тотчас же узнал его и сказал:
   -- Сеньор Кихада (так звали его, когда он был в здравом уме и еще не превратился из мирного идальго в странствующего рыцаря), кто привел вашу милость в такое состояние?
   Но Дон-Кихот продолжал декламировать свой романс в ответ на все вопросы. Видя это, добрый человек снял, как мог осторожнее, с него латы и наплечники, чтобы посмотреть, не ранен ли он. По нигде не нашел ни крови, ни признаков ран. Кое-как ему удалось поднять рыцаря, и он с величайшим трудом усадил его на своего осла. Он собрал все оружие, до обломков копья, сложил все это и привязал на спину Росинанте, которого взял за повод, а осла за недоуздок, и таким образом направился к своему селу, с сокрушением слушая нелепости, которые говорил Дон-Кихот. Не менее, приуныл и сам Дон-Кихот; весь измятый и избитый, он едва держался на осле и посылал время-от-времени к небу глубокие вздохи.
   Въехав в село, крестьянин направился к дому Дон-Кихота, где все были в большом переполохе. Там находились деревенский священник и местный цырюльник, оба большие приятели Дон-Кихота. Обращаясь к ним, ключница говорила:
   -- Как вы думаете, ваша милость, сеньор Педро Перес (так звали священника), не приключилась ли беда с моим господином? Шесть дней уже, что не видать ни его, ни его коня, ни щита его, ни копья, ни доспехов. О, несчастная я! Мне кажется,-- и это так же верно, как то, что я родилась, чтобы умереть,-- проклятые эти его рыцарские книги, которые он постоянно читает, омрачили его рассудок. Теперь я вспоминаю, что я не раз слышала, как он сам с собой говорил, высказывая желание сделаться странствующим рыцарем и искать приключении по всему свету. Но я сама виновата во всем, потому что не сообщила вам раньше о безрассудствах моего сеньора, чтобы вы могли ему помочь прежде, чем он дошел до того состояния, в каком он теперь, и сожгли все эти безбожные книги, а их у него много, и они вполне заслуживают того, чтобы их сожгли, как сжигают еретиков.
   -- Я согласен с вами,-- кивнул головой священник,-- и по чести говоря, не далее, как завтра, книги эти будут приговорены к сожжению, чтобы они не склонили тех, кто мог бы их прочесть, сделать то, что должно-быть, сделал добрый мой друг.
   Весь этот разговор слышали и Дон-Кихот, и крестьянин, который теперь окончательно понял болезнь своего соседа, и потом) он закричал:
   -- Впустите сеньора Балдовиноса и сеньора маркиза Мантуанского, который возвращается тяжело раненый.
   На крик крестьянина все выбежали и, узнав: одни -- своего друга, другие -- дядю и господина, который еще не слез с осла, потому что не был в силах,-- бросились его обнимать.
   Но Дон-Кихот сказал:
   -- Подождите вы все. Я приехал тяжело раненый по вине моего коня. Уложите меня в постель и позовите, если это окажется возможным, знахарку, чтобы она осмотрела мои раны и вылечила их.
   Вот видите ли,-- сказала тогда ключница,-- к несчастью, сердце мое верно подсказало мне, на какую ногу хворает мой господин. Войдите в добрый час, ваша милость, и мы сами сумеем вылечить вас. Да будут прокляты, говорю я, еще раз и еще сто раз, эти рыцарские книги, которые довели вашу милость до такого состояния!
   Тотчас же уложили Дон-Кихота в деятель и, отыскивая раны, не нашли ни одной, а он сказал, что расшибся вследствие жестокого падения вместе с Росинанте, сражаясь с десятью великанами, самыми чудовищными и отважными, каких только можно встретить на поверхности земли.
   -- Та-та-та,-- сказал священник,-- уже заплясали великаны. Клянусь знамением креста, я всех их сожгу завтра до наступления ночи.
   Дон-Кихоту стали задавать тысячи вопросов, но он пи на один ничего не ответил. Только попросил принести ему поесть и дать ему спать, потому что это наиболее необходимое для него. Так и сделали, и священник подробно расспросил крестьянина, где и как он нашел Дон-Кихота. Крестьянин рассказал ему все, а также и нелепости, которые Дон-Кихот ему говорил, когда он его нашел и когда вез его домой. Это еще более утвердило священника в его решении сделать то, что он и сделал на следующий же день, зайдя предварительно за своим другом цырюльником Николасом, с которым и отправился в дом к Дон-Кнхогу.
   

ГЛАВА VI.
О втором выезде нашего доброго рыцаря Дон-Кихота Ламанчского.

   Священник хотел-было тщательно пересмотреть все книги о рыцарях, но ключница и племянница настаивали на сожжении их всех без просмотра. Тогда он решил просмотреть одни заглавия.
   Часть книг была уже сожжена, как вдруг раздался голос Дон-Кихота:
   -- Сюда, сюда, доблестные рыцари! Здесь необходимо выказать силу и отвагу вашу, потому что придворные берут верх в турнире.
   На этот шум и крик все бросились в комнату к Дон-Кихоту.
   Он поднялся с постели и продолжал кричать и говорить нелепости, размахивая мечом и рубя им во все стороны. Его схватили и силой уложили снова в постель, а когда он немного успокоился, то обратился к священнику, говоря:
   -- Конечно, сеньор архиепископ Турции, нам, называющим себя двенадцатью пэрами, должно быть стыдно, что мы без дальнейшего сопротивления уступаем победу на турнире придворным рыцарям.
   -- Успокоитесь, сеньор кум,-- сказал священник,-- все переменится, и то, что было проиграно сегодня, может быть выиграно завтра. Теперь, же позаботьтесь о вашем здоровье, потому что, как мне кажется, вы, должно быть, чрезмерно утомлены, если еще сверх того же тяжело ранены.
   -- Нет, я не ранен,-- ответил Дон-Кихот,-- а смят и избит, это не подлежит сомнению, так как этот ублюдок дон-Ролдан бил меня стволом дуба и сделал это лишь из зависти, потому что видел, что один я могу соперничать с ним в доблести. Но пусть не зовут меня Рейнальдос де-Монтальбан, если он, несмотря на все его чары, не заплатит мне за это, когда я встану с постели.
   Окончательно убедившись в безумии своего господина, ключница в эту же ночь бросила в огонь и сожгла все книги, бывшие во дворе и во всем доме.
   Одно из средств, к которому священник и цирюльник прибегли для лечения недуга своего приятеля, было запереть мс заделать Дверь в комнату, где прежде хранились его книги, чтобы, когда он встанет с постели, он не нашел их, а ему они решили сказать, что волшебник унес с собой все -- и комнату, и книги. Этот план и был приведен, в исполнение.
   Два дня спустя Дон-Кихот встал, и первое, что он сделал, было пойти посмотреть на свои книги. Но так как долго он не мог найти комнаты, то спросил ключницу, куда девалась библиотека.
   Ключница, которую уже научили, как ответить, сказала:
   -- Какая комната, или что еще там вы ищите, ваша милость? В этом доме нет уже ни комнаты для книг, ни книг, потому что все это унес сам дьявол.
   -- Не дьявол,-- поправила племянница,-- а волшебник.
   -- Так оно и есть,-- согласился Дон-Кихот,-- это мудрейший волшебник, большой мой враг; он ненавидит меня за то, что мне со временем суждено вступить в единоборство о одним рыцарем, которому он покровительствует, и тот рыцарь будет побежден мной.
   -- Кто сомневается в этом!-- заметила племянница.-- Но зачем же вы, милость ваша, сеньор дядя, вмешиваетесь во все эти ссоры? Нелучше ли было бы сидеть мирно дома и не искать по свету хлеба более пшеничного, не говоря уже о том, что многие идут стричь овец, а возвращаются сами остриженные?
   -- О, племянница моя!-- воскликнул Дон-Кихот.- Как сильно ошибаешься ты! Я вырву бороды всем тем, которые вздумали бы дотронуться до кончика хоть единого волоса моего.
   Обе они, племянница и ключница, не решались больше возражать ему, потому что видели, что в нем закипает гнев.
   Две недели Дон-Кихот провел очень спокойно дома со своими кумовьями, со священником и цырюльником, ведя остроумнейшие беседы относительно того, что миру,-- как он говорил,-- более всего нужны странствующие рыцари.
   Одновременно он осаждал своими просьбами одного крестьянина, человека почтенного, но не блистающего умом. Дон-Кихот столько наговорил ему, столько наобещал, так долго и много убеждал его, что бедный крестьянин, наконец, решился ехать с ним в качестве оруженосца. Между прочим, Дон-Кихот говорил ему, что ему следовало бы по собственной охоте сопровождать его, так как легко может случиться, что ему встретится такого рода приключение, когда он в мгновение ока приобретет какой-нибудь остров и назначит его там губернатором.
   Прельстившись этими обещаниями, Санчо Панса (так звали крестьянина), оставив жену и детей, поступил на службу к своему соседу. Тотчас же Дон-Кихот стал приискивать деньги и, продав одно, заложив другое, собрал довольно значительную сумму. Ou запасся также и круглым щитом, взяв его на-время у одного из своих приятелей, и, починив как можно лучше сломанный шлем, уведомил оруженосца своего Санчо Панса, о дне и часе, когда он думал пуститься в путь, чтобы и он мог запастись всем необходимым, и, главным образом, велел ему взять с собой сумки {Сумки или седельные вьюки были в то время необходимой принадлежностью всех путешественников.}. Санчо сказал, что возьмет их, а также рассчитывает взять с собой своего осла, на которого вполне можно положиться в путешествии. Относительно осла Дон-Кихот несколько задумался, стараясь припомнить, сопровождал ли какого-нибудь рыцаря оруженосец верхом на осле, и не мог припомнить ничего подобного. Тем не менее, он позволил Санчо взять осла и решил, лишь только подвернется случай, снабдить его более почетным верховым животным, отняв коня у первого дерзкого рыцаря, который ему встретится. Он запасся также рубашками и всем, что мог, следуя совету, который ему дал хозяин постоялого двора.
   Когда все это было сделано и устроено, Санчо Панса и Дон-Кихот однажды ночью выехали из села так, что никто их не видел, и, не останавливаясь, ехали всю ночь до рассвета.
   Санчо Панса колыхался на своем осле, как патриарх, обвешанный сумками и бурдюком, с большим желанием увидеть себя поскорей губернатором острова, обещанного ему господином.
   

ГЛАВА VII.
О великой удаче доблестного Дон-Кихота в ужасающем и невообразимом приключении с ветряными мельницами и о разных других событиях, достойных сохраниться в памяти.

   Проехав некоторое расстояние, наши путешественники увидели тридцать или сорок ветряных мельниц, и, как только Дон-Кихот заметил их, он сказал своему оруженосцу:
   -- Счастливая судьба устраивает наши дела даже лучше, чем мы могли бы желать, так как, взгляни туда, друг Санчо Панса, видишь ты тех чудовищных великанов, с которыми я намерен вступить в бои и всех их лишить жизни.
   -- Какие великаны?-- спросил Санчо Панса.
   -- Вот те, которых ты там видишь,-- указал ему господин,-- с громадными руками, у некоторых они длиною чуть ли не в две мили.
   -- Посмотрите хорошенько, милость ваша,-- смутился Санчо,-- то, что вы там видите, это не великаны, а ветряные мельницы, и то, что вы считаете их руками, мельничные крылья, которые поворачивает ветер, а они приводят в движение жернова.
   -- Сейчас видно,-- ответил Дон-Кихот,-- что ты малосведущ в деле приключений. Это -- великаны, а если ты боишься, уходи отсюда и читай молитвы в то время, как я вступлю с ними в неравный и жестокий бой.
   С этими словами Дон-Кихот пришпорил Росинанте, не обращая внимания на крики, которыми оруженосец Санчо предостерегал его, что, без сомнения, это ветряные мельницы, а не великаны, на которых он собирается напасть. Однако, рыцарь был твердо убежден, что это великаны, и не слышал криков Санчо, не видел и не различал, что такое перед ним, хотя уже подъехал близко к мельницам, а зычным голосом кричал им:
   -- Не бегите трусливые и низкие создания, так как один лишь рыцарь идет против вас.
   Подул легкий ветер, и большие мельничные крылья стали двигаться; увидав это, Дон-Кихот воскликнул:
   -- Хотя бы вы двигались еще большим числом рук, вы поплатитесь жизнью.
   Он всей душой поручил себя синьоре Дульсинее и, прикрывшись щитом, с копьем на-перевес, устремился во весь опор вперед и атаковал ближайшую мельницу. Но в ту минуту, когда он вонзал копье в ее крыло, ветер так круто повернул это крыло, что копье разлетелось в куски, а всадник и конь были приподняты и с размаху отброшены далеко в поле. Саичо Панса поспешил на помощь к своему господину и когда подъехал к нему, увидел, что Дон-Кихот не может шевельнуться,-- так сильно было его падение с коня.
   -- Помилуй нас, господи!-- сказал Саичо.-- Не говорил ли я вашей милости, что перед вами ветряные мельницы?
   -- Молчи, друг Санчо,-- ответил Дон-Кихот,-- военные дела более других подвержены постоянным превращениям, тем более что я думаю,-- и оно так и есть в действительности,-- мудрый волшебник, похитивший у меня комнату с книгами, превратил и этих великанов в ветряные мельницы, чтобы отнять у меня славу победы над ними,-- такова ненависть его ко мне. Но, в конце-концов, восторжествует мой добрый меч над злыми его кознями.

0x01 graphic

   -- Что бог даст, то и будет,-- ответил Санчо Панса, помогая Дон-Кихоту подняться и усаживая его на Росинанте, у которого едва ли не были вывихнуты лопатки.
   И, разговаривая о приключении, они поехали по дороге к горному ущелью, потому что там им не могли не встретиться многие и самые разнообразные приключения, так как немало народа посещает это место.
   Ночь они провели под деревьями, и от одного из них Дон-Кихот отломал сухой сук, который почти мог служить ему копьем, и посадил на него железное острее, снятое с прежнего сломанного копья. Всю эту ночь Дон-Кихот провел без сна, мечтая о сеньоре Дульсинее, чтобы подражать тому, что он прочел в своих книгах. Зато Санчо Панса беспросыпно проспал до утра, и его не разбудили бы, если бы сам господин не окликнул.
   Проснувшись, они продолжали начатый путь к ущелью и около трех часов увидели издали это место.
   -- Здесь,-- сказал тогда Дон-Кихот,-- мы можем, брат Санчо Панса, окунуть наши руки по локоть в то, что называют приключениями. Но обрати внимание: хотя бы ты меня видел в величайшей опасности в мире, ты не должен браться за меч, чтобы защитить меня от тех. которые нападают. Никоим образом тебе не дозволяется и не разрешается рыцарскими законами вступаться за меня, пока ты не будешь посвящен в рыцари.
   -- Будьте покойны, сеньор,-- сказал Санчо,-- я точно исполню приказание вашей милости, тем более, что сам по себе я миролюбив и враг всякого вмешательства в чужие ссоры. Что же касается защиты собственной моей особы, не очень я обращу внимание на эти правила.
   На дороге показались два монаха, верхом на дромадерах, так как мулы, на которых они ехали, были немногим меньше дромадеров. За ними ехала карета, сопровождаемая четырьмя или пятью всадниками и двумя пешими погонщиками мулов. В карете сидела, как впоследствии оказалось, сеньора, ехавшая в Севилью, где находился ее муж.
   Едва Дон-Кихот завидел их, как тотчас же сказал своему оруженосцу:
   -- Или я ошибаюсь, или это будет самое громкое приключение, какое когда-либо видели, потому что эти черные фигуры, которые там появились, должны быть и есть, без сомнения, волшебники; они везут в карете похищенную ими принцессу, и мне всеми силами необходимо исправить это зло.
   -- Дело это будет похуже ветряных мельниц,-- сказал Санчо.-- Слушайте, сеньор, ведь, это монахи, а в карете, должно-быть, едут путешественники. Повторяю вам, обдумайте хорошенько, что делаете, чтобы дьявол опять не попутал вас.
   -- Я уже говорил тебе, Санчо,-- ответил Дон-Кихот,-- что ты мало смыслишь в приключениях. То, что я утверждаю, несомненно, и ты сейчас в этом убедишься.
   Говоря это, Дон-Кихот поскакал вперед, остановился среди дороги, по которой ехали монахи, и, когда они настолько приблизились, что могли расслышать его слова, он громко крикнул им навстречу:
   -- Чудовищное, дьявольское отродье, сейчас же освободите знатных принцесс, которых вы против их воли везете в карете; если же нет, приготовьтесь к немедленной смерти, как к достойной каре за ваши злодеяния.
   Монахи попридержали поводья мулов и, пораженные как фигурой Дон-Кихота, так и его словами, ответили:
   -- Сеньор рыцарь, мы вовсе не чудовища, и не дьявольское отродье, а два монаха бенедиктинского ордена. Следуем мы своей дорогой и не знаем, едут ли, или нет в той карете какие-нибудь похищенные принцессы.
   -- Меня не обманете льстивыми словами, потому что я вас знаю, вероломная сволочь!-- крикнул Дон-Кихот и, не дожидаясь ответа, пришпорил Росинанте и, размахнувшись копьем, устремился на первого монаха с такой яростью, что если бы тот сам не соскочил с мула, то был бы сброшен с седла и тяжело ранен, а может-быть, и убит. Когда второй монах увидел, как обошлись с его товарищем, он всадил пятки в бока своего доброго мула и быстрее ветра помчался но долине.
   Санчо Панса, увидав лежащего на земле монаха, быстро слез со своего осла, бросился к упавшему и стал снимать с него одежду. В это время подоспели двое слуг монахов и спросили его, зачем он раздевает их господина. Санчо отвечал, что это добыча, принадлежащая ему по праву победы, одержанной его сеньором Дон-Кихотом. Слуги, не склонные к шуткам и ничего не понимавшие, какая тут добыча и победа, увидав, что Дон-Кихот отъехал и разговаривает с сидящими в карете, набросились на Санчо, повалили его на землю, вырвали ему бороду и так отколотили, что он лежал, растянувшись на земле без памяти и дыхания. Что же касается упавшего монаха, он, не медля пи минуты, взобрался снова на своего мула, весь дрожа, перепуганный, с мертвенно-бледным лицом, и, когда очутился верхом, поскакал вслед за своим товарищем, который, отъехав на порядочное расстояние, поджидал его и смотрел, чем кончится весь этот ужас. Не желая дожидаться конца приключения, они продолжали свой путь, творя крестное знамение усерднее, чем если бы дьявол сидел у них за плечами.
   В это время Дон-Кихот разговаривал с дамой, сидевшей в карете, говоря ей:
   -- Ваша красота, сеньора моя, может теперь располагать собой, как ей заблагорассудится, так как гордость похитителей ваших повержена в прах моей сильной рукой. А чтобы избавить, вас от труда узнавать имя вашего освободителя, знайте, что я Дон-Кихот Ламанчский, странствующий рыцарь, искатель приключений и пленник несравненной и прекрасной доньи Дульсинеи Тобосской. В благодарность за оказанную вам услугу я прошу вас только об одном: чтобы вы вернулись в Тобосо, от моего имени представились сеньоре Дульсинее и рассказали ей то, что я сделал для вашего освобождения.
   Один из сопровождавших карету слышал, что городил Дон-Кихот. Видя, что последний не пускает карету ехать дальше, он подъехал к Дон-Кихоту, схватил его за копье и обратился к нему не то на плохом кастильском языке, не то на еще худшем бискайском, говоря:
   -- Убирайтесь, рыцарь, к чорту. Клянусь создателем, если ты помешаешь проехать карете, я убью тебя, и это так же верно, как и то, что я бискаец.
   Дон-Кихот понял его и очень спокойно ответил ему:
   -- Если б ты был рыцарь,-- но та не рыцарь,-- я бы уже наказал тебя за твою глупость и дерзость, презренная тварь.
   На это бискаец ответил:
   -- Я не рыцарь. Ты так же лжешь, как то, что ты христианин. Брось копье, возьми в руки меч, и ты увидишь, какой я "не рыцарь".
   Дон-Кихот обнажил меч, прикрылся щитом и устремился на бискайца с явным намерением лишить его жизни.
   Бискаец, видя это, хотел соскочить с мула, но не успел сделать ничего другого, как только обнажить меч. К счастью своему, он находился близ карета, откуда мог взят подушку, которая заменила ему щит, и тотчас же противники ринулись друг на друга, точно два смертельных врага. Дама, сидевшая в карете, приказала кучеру отъехать в сторону и стала издали смотреть на ужасную битву, в течение которой бискаец нанес Дон-Кихоту такой сокрушительный удар по плечу, что, если б рыцарь не защитил себя щитом, обладатель его был бы рассечен до пояса.
   Почувствовав тяжесть этого чудовищного удара, Дон-Кихот хорошенько прикрылся круглым щитом и кинулся стремглав на бискайца, так как реппкт сразу поставить все на карту и покончить битву одним ударом. Бискаец понял всю отвагу его намерения и, со своей стороны, решил поступить так же, как и Дон-Кихот: он ждал его, хорошо прячась за подушкой, не имея возможности двинуть своего мула ни в ту, ни в другую сторону, потому что утомленное и непривычное к подобным штукам животное стояло, как вкопанное. Дон-Кихот устремился на осторожного бискайца с поднятым мечом и с твердым намерением разрубить его пополам, а бискаец, со своей стороны, поднял меч и прикрылся подушкой вместо щита. Все присутствующие застали в страхе, не зная, какой будет исход столь ужасных ударов, которыми противники угрожали друг-другу.
   

ГЛАВА VIII.
В которой сообщается конец изумительной битвы между отважным бискайцем и храбрым рыцарем.

   С высоко поднятыми мечами стояли сражающиеся друг против друга. Первый нанес удар желчный бискаец, но счастливая для Дон-Кихота судьба направила меч противника таким образом, что хотя удар и пришелся по левому плечу рыцаря, но не нанес иного вреда, как только обезоружил всю эту сторону, сорвав с нее латы, а по пути и значительную часть шлема и половину уха. Вое это с шумом рухнуло на землю, и рыцарь на секунду оказался в очень плачевном положении. Бешенство, переполнившее душу нашего ламанча, когда он увидел, как с ним обошлись, дошло до того, что он приподнялся снова на стременах и, еще крепче сжав меч обеими руками, так яростно бросился на бискайца, что словно на него обрушилась гора,-- хлынула кровь из носа, изо рта и ушей, и казалось, он упадет с мула, и, без сомнения, он и упал бы, если бы не ухватился за шею животного. Тем не менее, он потерял стремена, выпустил из рук поводья, и мул, испуганный столкновением, понесся по полю, а поело нескольких скачков повалился на землю со своим всадником.
   Дон-Кихот смотрел на это очень спокойно, а когда он увидел, что бискаец упал, то соскочил с Коня, быстро приблизился к нему и приставив острее меча к его глазам, потребовал, чтобы он сдался, а нет,-- он отрубит ему голову. Ошеломленный бискаец не был в силах ответить ни слова, и ему пришлось бы плохо, настолько гнев ослеплял Дон-Кихота, если б дамы, сидевшие в карете, не поспешили к рыцарю, умоляя ею оказать им милость и пощадить жизнь их слуги. На это Дон-Кихот с большой важностью и торжественностью ответил им, что он рад исполнить то, о чем они просят, но только с условием, что рыцарь этот отправится в город Тобосо и от его имени представится несравненной донье Дульсинее, чтобы она могла располагать им, как ей заблагорассудится.
   Испуганные и глубоко огорченные дамы обещали, что оруженосец их исполнит в точности все, что он приказал ему.
   -- Доверяя вашему слову,-- ответил Дон-Кихот,-- я не сделаю ему больше зла, хотя он этого вполне заслуживает.
   

ГЛАВА IX.
Остроумные разговоры, которые вели Дон-Кихот и его оруженосец Санчо Панса.

   Между тем, Санчо Панса уже поднялся, хотя и порядком пошлый слугами монахов, и, внимательно следя за ходом битвы своего господина с бискайцем, молил в душе бога даровать победу Дон-Кихоту. Увидав, что поединок кончен, и что господин его собирается влезть на Росинанте, Санчо подбежал поддержать ему стремя, и прежде, чем Дон-Кихот успел сесть на коня, он бросился перед ним на колени, схватил его руку и поцеловал ее, говоря:
   -- Сеньор мой Дон-Кихот, пусть ваша милость соблаговолит дать мне в управление остров, завоеванный вамп в этом, ужасном сражении, потому что, как бы он ни был велик, я чувствую в себе силы управлять им так же хорошо, как и всякий другой, управлявший островами на свете.
   На это Дон-Кихот ответил:
   -- Заметь, брат Санчо, что это приключение и ему подобные приводят к завоеванию островов; это -- приключения на перекрестках, которыми не приобретаешь ничего другого, как только пролом головы или потерю уха. Но имей терпение, представятся и такого рода приключения, благодаря которым я смогу тебя сделать не только губернатором, но и больше того.
   Санчо усердно поблагодарил его и, поцеловав еще раз руку, а также и край кольчуги, помог Дон-Кихоту взобраться на Росинанте, после чего сам вскарабкался на своего осла и поехал вслед за господином, который, не простясь с сидевшими в карете дамами и не говоря больше с ними ни слова, быстро повернул в близлежащий лесок. Санчо следовал за ним во всю прыть своего осла.
   -- Мне кажется, сеньор,-- обратился вскоре Санчо к рыцарю,-- мы поступили бы благоразумнее, если б укрылись в какую-нибудь церковь, потому что тот, с которым вы сражались, приведен в столь плачевное состояние, что неудивительно было бы, если б они сообщили о случившемся куда нужно и нас бы арестовали; а по чести, если они это сделают, то, прежде чем мы выйдем из тюрьмы, нам придется немало попотеть там.
   -- Перестань,-- сказал Дон-Кихот,-- где ты когда-либо видел или читал, чтобы странствующего рыцаря привлекали в суд, сколько бы он ни совершил смертоубийств.
   -- Скажу по правде,-- ответил Санчо.-- что я никогда никакой истории не читал. Но я готов хоть сейчас биться об закал ад, что более отважному господину, чем ваша милость, я в жизни не служил, и дай бог, чтобы за эту отвагу вы не получили платы, о которой я говорил. А прошу я вашу милость лишь об одном,-- дайте мне сделать вам перевязку, потому что из раненого уха у вас сильно идет кровь, а у меня в сумке ест корпия и немного белой мази.
   -- Все это было бы лишним,-- сказал Дон-Кихот,-- если б я не забыл приготовить склянку бальзама, так как одной каплей его можно было бы сберечь время и лекарства.
   -- Что это за склянка, и что за бальзам такой?-- полюбопытствовал Санчо.
   -- Это бальзам,-- ответил Дон-Кихот,-- рецепт которою я храню в памяти; имея при себе это лекарство, нельзя бояться смерти, или опасаться умереть от каких-либо ран. Итак, когда я его изготовлю и дам тебе, ты должен делать лишь одно: если увидишь, что в какой-нибудь битве меня разрубили пополам,-- а это нередко случается, ты тихонько подними ту часть моею тела, которая упала на землю, и быстро, прежде чем кровь застынет, приложи ее к другой части тела, оставшейся на седле, стараясь соединить обе части как можно правильнее и ровнее, и тотчас дай мне выпить глотка два бальзама, и увидишь, что я стану крепче яблока.
   -- Если это так,-- сказал Панса,-- я теперь же отказываюсь от губернаторства на острове, которое вы мне обещали, а в награду за все мои добрые и многочисленные услуги прошу лишь одного: пусть милость ваша сообщит мне рецепт этого изумительного бальзама.
   -- Молчи, друг,-- ответил Дон-Кихот,-- еще большие тайны думаю я открыть тебе и оказать не такие еще благодеяний, а теперь надо бы меня полечить, потому что ухо мое болит сильнее, чем я того хотел бы.
   Санчо достал из сумки корпии и мази; но когда Дон-Кихот увидел, что шлем его сломан, он чуть не потерял рассудка. Положив руку на меч и подняв глаза к небу, он произнес:
   -- Клянусь творцом вселенной вести впредь жизнь, которую вел великий маркиз Мантуанский и отомстить тому, кто нанес мне это оскорбление.
   -- Пусть ваша милость пошлет все эти клятвы к черту,-- сказал Санчо.-- Скажите лучше мне теперь: если мы случайно долгое время не встретим вооруженною человека со шлемом, что нам тогда делать? Подумайте потом, сеньор, что на этих дорогах не ездят вооруженные люди, а лишь возчики и погонщики мулов, которые не только не носят на голове шлемов, но, может-быть, никогда в жизни и не слыхали о них.
   -- Ты ошибаешься, думал так,-- возразил Дон-Кихот.-- Не пройдет и двух часов, как мы на этих перекрестках встретим много вооруженных людей. Но оставим это до времени, а теперь посмотри, нет ли у тебя в сумках каких-нибудь съестных припасов.
   -- У меня есть здесь луковица, кусок сыру и несколько ломтей хлеба...
   Говоря это, Санчо достал из сумки съестные припасы, бывшие там у него, и они оба стали есть мирно и дружно. Однако, желая скорее отыскать себе ночлег, они быстро покончили свою скудную и бедную трапезу и тотчас же сели верхом, торопясь, пока еще не стемнело, доехать до жилого помещения. Но солнце скрылось, когда они очутились вблизи шалашей козьих пастухов.
   

ГЛАВА X.
О том, что приключилось с Дон-Кихотом у козопасов.

   Козопасы приняли их радушно, и Санчо, пристроив, как мог лучше. Росинанте и своего осла, сам направился туда, куда его привлекал запах, издаваемый кусками козлиного мяса, варившегося в котле над огнем. И хотя он исследовал бы охотно тотчас, достаточно ли сварилось мясо, чтобы из котла перейти в его желудок, по он не мог этого сделать, потому что пастухи сияли котел с огня и, разложив на земле несколько овчин, спешно накрыли свой деревенский стол, дружески пригласив Дон-Кихота и Санчо разделить с ними скромный ужин.
   Удовлетворив требования своего желудка, Дон-Кихот взял в руку горсть желудей, внимательно поглядел на них и, возвысив голос, сказал:
   -- Счастливо то время и тот век, когда живущие не знали двух этих слов: твое и мое. В те святые времена все было общее. Никому не нужно было, чтобы добыть себе насущное пропитание, прибегать к иному труду, как только к труду поднять руку и взять пищу о могучих дубов, которые тщетно предлагали сладкие и вкусные свои плоды. В те времена всюду царил мир, всюду царили дружба и согласие. Не было лжи, злоба и обман не смешались еще с правдой и искренностью. Закон произвола еще не сделался достоянием судей, потому что и судить тогда было некого и не за что. Девушки являлись, где хотели, одни-одинешеньки, не опасаясь, чтобы чужая распущенность и похотливость унизили их. А теперь, в отвратительные наши времена, ни одна девушка не находится в безопасности. И вит для защиты добродетели, так как время шло, и зло возрастало, был учрежден рыцарский орден, чтобы охранять девушек, защищать вдов и помогать сиротам и нуждающимся. К этому ордену принадлежу и я, братья-пастухи, которых благодарю за угощение и радушный прием, оказанный мне и моему оруженосцу.
   Эта речь была обращена нашим рыцарем к пастухам, а те, не отвечая ни слова, слушали его, изумленные и недоумевающие. Даже Санчо, и тот молчал.

0x01 graphic

ГЛАВА XI.
В которой рассказывается о несчастном приключений, случившемся с Дон-Кихотом при встрече с несколькими злобными галицийцами.

   Когда Дон-Кихот простился со своими хозяевами, он и его оруженосец отправились в путь и спустя некоторое время очутились на лугу, покрытом зеленой травой. Вблизи журчал прохладный и свежий ручеек, пленивший их, и они соблазнились провести здесь несколько часов, укрывшись от полуденного зноя. Дон-Кихот и Санчо спешились и предоставили ослу и Росинанте пастись во всю их волю, не позаботившись спутать ноги второму, так как считали его очень добронравным и степенным. Но судьба распорядилась иначе. На этом же углу луга пасся табун галицийских кобыл, к которым и направился, желая позабавиться, знаменитый конь рыцаря. Погонщики предположили покушение на кобыл, подбежали к ному с дубинами и так немилосердно стали бить Росинанте, что он свалился на землю в весьма жалком состоянии. Дон-Кихот и Санчо, увидавшие, как били Росинанте, в свою очередь, прибежали, запыхавшись, и Дон-Кихот сказал, обращаясь к Санчо:
   -- Насколько я замечаю, друг Санчо, эти люди не рыцари, и ты в полном праве помочь мне в справедливой моей мести за обиду, нанесенную на наших глазах Росинанте.
   -- Какая тут к чорту месть,-- ответил Санчо,-- если их больше двадцати, а нас два, или, пожалуй, всего лишь полтора человека.
   -- Один я стою сотни,-- возразил Дон-Кихот и, не тратя попусту слов, обнажил меч и устремился на погонщиков. То же сделал и Санчо-Панса, возбужденный и воспламененный примером своего господина. Дон-Кихот с первою раза нанес одному из погонщиков удар, которым разрубил бывшее на том кожаное полукафтанье, а также и значительную часть плеча. Галицийцы схватили дубины и, окружив противников, с величайшим ожесточением и пылом стали осыпать их градом ударов. Правда, со вторым ударом Санчо уже лежал на земле, и то же случилось и с Дон-Кихотом, которому не помогли ни ловкость его, ни мужество. Он упал к ногам Росинанте, который все еще не мог подняться, из чего легко вывести заключение, как ужасно действуют дубины в руках рассерженных крестьян. Когда галицийцы опомнились, они второпях навьючили своих кобыл и скрылись, оставив искателей приключений распростертыми на земле в очень незавидном состоянии и еще худшем расположении духа.
   Первым пришел в себя Санчо Панса. Увидав, что он лежит рядом со своим господином, он слабым и жалобным голосом проговорил:
   -- Сеньор Дон-Кихот, ах, сеньор Дон-Кихот!
   -- Чего ты желаешь, брат Санчо?-- отозвался Дон-Кихот таким же слабым и жалобным голосом, как и Санчо.
   -- Я хотел бы,-- сказал Санчо Панса,-- чтобы ваша милость дала мне глотка два бальзама.
   -- Если бы я имел его здесь, несчастный я. Но клянусь тебе, Санчо Панса, честью странствующего рыцаря, что не позже двух дней бальзам этот будет в моем распоряжении.
   -- А как вы думаете, ваша милость, сколько потребуется времени, чтобы мы были в состоянии двигать ногами?-- спросил Санчо Панса.
   -- О себе могу сказать,-- ответил избитый рыцарь Дон-Кихот,-- что не сумею определить этому срок, но во всем случившемся виноват я сам, потому что мне не следовало обнажать меча против людей, которые не были, подобно мне, посвящены в рыцари. Вот почему, Санчо Панса, ты должен был обратить внимание на то, что я сейчас скажу, а именно: если ты увидишь, что подобный сброд начнет оскорблять нас, не жди, чтобы я обнажил против них свой меч,-- этого я никогда больше не сделаю,-- а вынимай свой и руби им, сколько душе твоей угодно.
   -- Сеньор,-- попытался запротестовать Санчо,-- я -- человек тихий, спокойный и миролюбивый, и могу снести какую бы то ни было обиду. Я тоже предупреждаю вашу милость, что я никоим образом не стану обнажать меча, и что отныне и впредь я,-- пред лицом божьим,-- прощаю всякую обиду и оскорбление, которые мне нанесли или могут нанести люди знатного или низкого рода.
   Услыхав это, его господин разъяснил ему:
   -- Санчо, как сильно ты ошибаешься. Если бы судьба, столь неблагоприятная нам до сих пор, вдруг повернулась в нашу сторону, мы быстро и беспрепятственно вошли бы в гавань одного из тех островов, который я тебе обещал,-- что сталось бы с тобой, если б я назначил тебя губернатором? Ты сделал бы невозможным свое назначение тем, что не имеешь ни мужества, ни намерения мстить за нанесенные тебе обиды и защищать свои владения. Ведь, ты должен знать, что в королевствах и провинциях, недавно завоеванных, жители вовсе не так спокойны и не так преданы своему новому повелителю, чтобы было можно не опасаться каких-нибудь вспышек с целью еще раз изменить существующий строй и попытать счастья в перевороте, как принято говорить. Вот почему необходимо, чтобы новый владетель обладал умом и искусством управлять, а также и мужеством, чтобы, смотря по обстоятельствам, нападать или защищаться.
   -- Все это отлично, но, клянусь вам честью бедного человека, мне более нужны припарки, чем разговоры. Попытайтесь, ваша милость, не удастся ли вам встать на ноги, и тогда мы поможем поднять Росинанте, хотя он этого не заслуживает, так как был главной причиной избиения нашего. Никогда я не ждал ничего подобного от Росинанте, которого считал таким же целомудренным и миролюбивым, каков я сам.
   Говоря так и испуская вздохи и проклятья, Санчо кое-как приподнялся. Но, остановившись на полдороге, стоял согнутый, как турецкий кривой лук, не будучи в силах выпрямиться, несмотря на все старания.
   Наконец, он смог взнуздать и оседлать осла. Затем поднял Росинанте, который, если б обладал даром слова, наверное, не отстал бы в жалобах от Санчо и от своего господина. В заключение Санчо устроил Дон-Кихота на осле, привязал позади него Росинанте и, взяв осла за уздечку, медленно поплелся но тому направлению, где, как ему казалось, должна была пролегать большая дорога. Едва прошел он коротенькую милю, как издали увидел постоялый двор, который, к досаде Санчо, но к удовольствию Дон-Кихота, этот последний принял за замок. Санчо настаивал на том, что это постоялый двор, а Дон-Кихот уверял, что замок, и спор их был так продолжителен, что они, не окончив его, успели добраться до постоялого двора.
   

ГЛАВА XII.
О том, что случилось с остроумно-изобретательным гидальго на постоялом дворе, который он принял за замок.

   Хозяин двора, увидав Дон-Кихота лежащим поперек седла, осведомился у Санчо, чем этот человек болен. Санчо ответил, что он не болен, а упал со скалы и слегка расшиб ребра.
   Жена хозяина с дочкой и служанкой поспешили на помощь Дон-Кихоту и устроили ему на чердаке постель, сооруженную из четырех досок, лежавших на двух чурбанах и прикрытых кожаными простынями. В эту проклятую постель и лег Дон-Кихот, а хозяйка тотчас же обложила его пластырями, с головы до ног. Когда она увидала на теле рыцаря во многих местах синяки, она сказала, что это скорее напоминает следы от ударов, чем следы от падения.
   -- Нет, это не удары,-- сказал Санчо,-- а у скалы было много углов и выступов, и каждый из них оставил свой синяк. Затем он добавил: Прошу вас, милость ваша, сеньора, сберегите немного этой пакли, так как найдется еще кое-кто, кому она понадобится, потому что и у меня болит немного поясница.
   -- Значит, и вы упали со скалы?-- удивилась хозяйка.
   -- Я не упал,-- ответил Санчо Панса,-- но от внезапного испуга, когда я увидел, что мой господин падает, у меня так заболело тело, что мне кажется, будто мне надавали тысячи палочных ударов.
   -- Это бывает,-- заметила хозяйская дочь,-- мне не раз случалось видеть, во сне, что я падаю с высокой башни, а когда потом я просыпалась, то чувствовала себя такой помятой и разбитой, точно и в самом деле упала.
   -- Загвоздка-то в том,-- ответил Санчо Панса,-- что вовсе не во сне, а даже более наяву, чем теперь, у меня оказалось немногим менее синяков на теле, чем у господина моего Дон-Кихота, странствующего рыцаря.
   -- Что такое странствующий рыцарь?-- полюбопытствовала тут служанка.
   -- Вы еще так мало прожили на свете, что этого не знаете,-- сказал Санчо Панса.-- Так слушайте же, сестра моя: странствующий рыцарь -- тот, кто сегодня самое несчастное и нуждающееся создание в мире, а завтра у него две или три королевские короны для подарка своему оруженосцу.
   Дон-Кихот очень внимательно прислушивался ко всему разговору и, приподнявшись на постели, насколько мог, взял хозяйку за руку и сказал:
   -- Поверьте мне, прекрасная сеньора, вы можете почитать себя счастливой, что приняли в вашем замке личность, подобную мне; и если я не восхваляю себя, то мой оруженосец объяснят вам, кто я такой. Я же скажу одно,-- что сохраню навсегда в памяти оказанную мне вами услугу и останусь вам за нее благодарен всю мою жизнь. И если бы любовь (не покорила меня и не подчинила своим законам и прекрасным очам моей возлюбленной, имя которой я шепчу втайне, очи очаровательной вашей дочери сделались бы властителями моей свободы.
   Хозяйка, дочь ее и добрая служанка были немало смущены, слушая слова странствующего рыцаря, но догадались, что вся речь его клонилась лишь к любезностям и благодарностям. Поблагодарив его на обиходном трактирном языке за любезность, хозяйка с дочерью ушли, служанка же принялась лечить Санчо, который не меньше нуждался в помощи, чем его господин. Еще раньше погонщик мулов, кочевавший днем в окрестности, сговорился со служанкой скоротать с нею эту ночь, и она дала ему слово притти к нему и подчиниться всем его желаниям.
   Санчо был весь обложен пластырями и лежал в постели; хотя он и старался заснуть, но этому препятствовала боль в ребрах. Дон-Кихот, также с болью в ребрах, лежал с открытыми, как у зайца, глазами. Удивительная тишина и привычка рыцаря неотступно вспоминать о событиях, рассказываемых на каждом шагу в книгах, зародили в его голове одну из самых странных нелепостей, какие только можно было измыслить: он вообразил, что приехал в знаменитый замок, и что дочь хозяина постоялого двора -- дочь владельца замка, которая, побежденная его изяществом, влюбилась в него и обещала тайком от родителей притти к нему этой ночью полежать с ним в постели.
   Пока Дон-Кихот был углублен в эти нелепые мечтания, служанка босиком, в одной рубашке, осторожными, тихими шагами вошла в комнату, где помещались все трое, пробираясь к ночевавшему здесь же погонщику мулов. Но едва она переступила порог, как Дон-Кихот услышал ее шаги и, поднявшись на постели, несмотря на свои пластыри и боль в боках, открыл объятия, чтобы принять в них красавицу, которая, крадучись и молча протягивая вперед руки, искала ощупью своего возлюбленного. Она встретила объятия Дон-Кихота; он крепко схватил за кисть руки и, привлекая к себе ее, не смевшую выговорить ни слова, посадил на постель.
   Девушка была в страшной тревоге, ее ударило в пот, когда она увидела, что Дон-Кихот так крепко держит ее. Она молча старалась вырваться из ею рук. Что же касается почтенного погонщика мулов, он тотчас же заметил свою любезную, лишь только она переступила порог, и стал внимательно прислушиваться ко всему, что происходило. Загоревшись ревностью, он пододвинулся ближе к постели Дон-Кихота и, притаившись, ждал, чем это все кончится. Но когда он увидел, что девушка старается вырваться, Дон-Кихот насильно удерживает ее, эта шутка ему не понравилась, и, широко размахнувшись, он так сильно хватил кулаком по узким челюстям влюбленного рыцаря, что у тою мигом наполнился весь рот кровью. Однако, не довольствуясь этим, погонщик вскочил на грудь Дон-Кихоту и, пройдясь но нем быстрой рысью, снова измял ему все ребра. Постель, и без того слабо державшаяся на шатких подпорках, не выдержала тяжести погонщика и грохнулась на пол. От шума и треска проснулся хозяин, зажег лампу и пошел по тому направлению, откуда услышал шум. Видя, что хозяин идет, и что он в гневе, служанка от страха и смущения залезла в постель еще спавшею Санчо Панса и там свернулась в клубок.
   Тут как-раз проснулся Санчо и, чувствуя тяжесть, лежавшую у него чуть ли не на груди, подумал, что с ним кошмар, и стал махать во все стороны кулаками; многие из его ударов попали в служанку, которая от боли, позабыв всякий стыд, принялась давать ему такую хорошую сдачу, что между ними началась самая рьяная и забавная в мире схватка. Когда же погонщик, при свете зажженной лампы, которую хозяин держал в руках, увидел, как плохо приходится его даме, он, оставив Дон-Кихота, поспешил оказать ей помощь. И хозяин тоже бросился к ней, но уже с другим намерением: хорошенько проучить ее, потому что он не сомневался, что она одна причиной всей этой кутерьмы. В довершение всего лампа в руках хозяина погасла, и, очутившись в темноте, они так беспощадно обрабатывали друг-друга, что, куда попадал удар кулака, там не оставалось живою места. Случайно на постоялом дворе ночевал куадрильеро {Полицейский.}. Он тоже услышал необычайный шум сражения, схватил свой жезл и в темноте вбежал в комнату.
   Первый, на которого он наткнулся, был избитый Дон-Кихот, лежавший на рухнувшей постели лицом кверху, в полном беспамятстве. Схватив ею ощупью за бороду, куадрильеро закричал:
   -- На помощь правосудию!
   Но, заметив, что тот, кого он держит, не шевелится, он подумал, что то -- мертвец, а остальные, бывшие в комнате, его убийцы, и закричал еще громче:
   -- Заприте ворота постоялого двора и не выпускайте никого! Здесь убили человека!
   Этот крик всполошил всех. Услыхав его, каждый участник сражения поспешил покинуть иоле битвы, и только несчастный Дон-Кихот и Санчо не могли двинуться с места.
   

ГЛАВА XIII.
Дальнейшее повествование о бессчисленных невзгодах, которые пришлось претерпеть мужественному Дон-Кихоту и доброму его оруженосцу Санчо Панса на постоялом дворе, принятом рыцарем, к несчастью его, за замок.

   -- Санчо, друг, ты спишь?-- тихим голосом позвал рыцарь своего оруженосца.-- Встань, если можешь, и попроси у начальника этой крепости немного масла, вина, соли и розмарина, чтобы я мог приготовить целительный бальзам, который теперь мне крайне нужен, так как из раны сильно идет кровь.
   Санчо встал, чувствуя страшную боль в костях, и, шатаясь, в темноте пошел отыскивать комнату хозяина. Хозяин снабдил его всем, чего он желал, и Санчо отнес это Дон-Кихоту, который лежал, держась руками за голову и жалуясь на боль, причиненную ему ударом лампы. То же, что он принял за кровь, оказалось потом, выступившим у него от волнений перенесенной бури. Он взял у Санчо лекарственные снадобья, сделал из них смесь и кипятил: ее довольно долго, пока ему не показалось, что все готово. Тогда он попросил склянку, чтобы влить туда бальзам.
   Окончив приготовления, Дон-Кихот пожелал тотчас же на себе испытать действие столь драгоценного бальзама. Поэтому он выпил около полукварты снадобья. Но едва проглотил он эту порцию, как его стало так сильно рвать, что ему очистило весь желудок, а томление и муки рвоты вызвали у него обильный пот. Тогда он попросил, чтобы его покрыли и оставили одного. Так наш рыцарь проспал более трех часов. Проснувшись, он почувствовал, что силы его окрепли, и боль утихла. Санчо Панса, которому исцеление его господина тоже показалось настоящим чудом, попросил Дон-Кихота, чтобы тот позволил и ему выпить весь остаток, еще бывший в котелке, а там было его немало. Дон-Кихот согласился, и Санчо обеими руками схватил котелок и с большим усердием опрокинул лекарство в горло. Но, выпив, он ощутил такое смертельное томление и ужасную тошноту, с него лил такой холодный пот, с ним делались такие обмороки, что он вполне и искренно уверовал, что настал его последний час, и среди боли и мук своих Санчо проклинал бальзам и разбойника, угостившего его им.
   Эти бурные и тревожные припадки продолжались у него около двух часов, и когда они прошли, он не только не почувствовал облегчения, как его господин, но до того ослабел и был так разбит, что не мог держаться на ногах.
   А Дон-Кихот, здоровый и бодрый, захотел немедленно отправиться в поиски приключений. Возбуждаемый этим желанием, он собственноручно оседлал Росинанте и осла, помог своему оруженосцу одеться и взобраться на седло, а затем и сам сел верхом и, подъехав к углу двора, взял стоявший там остроконечный шест, намереваясь употребить ею, как копье. Все бывшие на постоялом дворе,-- было же их более двадцати человек,-- смотрели на него с изумлением. Смотрела на него и хозяйская дочь, а он не сводил с нее глаз и время-от-времени испускал вздох, исходивший, казалось, из глубины его души, и все думали, что, вероятно, он вздыхает вследствие сильной боли в боках. По крайней мере, так думали те, которые накануне, вечером, видели, как его всего облепляли пластырями.
   Лишь только оба,-- господин и слуга,-- уселись верхом, Дон-Кихот, доехав до ворот, позвал хозяина двора и спокойным, серьезным тоном сказал ему:
   -- Я всю мою жизнь буду вам признателен и благодарен за оказанные вами благодеяния. Если я могу отплатить вам, отомстить какому-нибудь злодею за нанесенное вам оскорбление,-- знайте, что мое звание вменяет мне в обязанность помогать слабым, мстить за угнетенных и карать за измену. Переберите ваши воспоминания и, если найдется у вас что-либо в таком роде, скажите мне, и я обещаю вам честью, что вы получите полнейшее удовлетворение.
   Хозяин двора ответил ему столь же спокойно:
   -- Я и сам умею постоять за себя, сеньор рыцарь. Хочу я одною,-- чтобы милость ваша заплатила мне по счету как за солому и ячмень для ваших двух животных, так и за ужин и ночлег.
   -- Значит, это постоялый двор?-- спросил Дон-Кихот.
   -- И один из лучших,-- подтвердил хозяин.
   -- Я ошибался до сих пор,-- объявил Дон-Кихот,-- так как предполагал, что это замок. Но если это не замок, а постоялый двор, нам придется добровольно отказаться от требования платы, потому что я не могу нарушить устава ордена странствующих рыцарей. Рыцари никогда и нигде не платили ни за свой ночлег, ни за что-либо другое. Им везде обязаны оказывать самый лучший прием в благодарность за непомерный труд, который они выносят в своих поисках приключений, подвергаясь всем суровостям непогоды и всяким земным бедствиям.
   -- Это меня не касается,-- ответил хозяин двора,-- заплатите свой долг и оставьте меня в покое с вашими россказнями и рыцарством.
   -- Вы глупый и дурной трактирщик!-- воскликнул Дон-Кихот и, пришпорив Росинанте, махая копьем, выехал с постоялого двора.
   Видя, что Дон-Кихот уехал, ничего не заплатив, хозяин двора подбежал к Санчо, чтобы получить от него но счету. Но тот ответил, что так как он оруженосец у странствующего рыцаря, он обязан придерживаться того же правила, что и его господин, т.-е. не платить в гостиницах и на постоялых дворах.
   Но, по воле злой судьбы несчастного Санчо, среди лиц, бывших на постоялом дворе, оказалось четыре чесальщика, три игольных мастера и два обывателя из Севильи,-- все веселые малые, разнузданные, склонные к шуткам и проказам. Точно осененные и побуждаемые одной и той же мыслью, они подошли к Санчо, стащили его с осла и, уложив на середину одеяла, принесенного из комнаты хозяином, стали подбрасывать Санчо вверх и забавлялись с ним, как с собакой во время карнавала {В Испании существовал в то время обычай забавляться подбрасыванием собак в дни карнавала.}. Крик подбрасываемого вверх бедняги достиг до слуха его господина. Дон-Кихот остановился, внимательно прислушался и, ясно различив голос своего оруженосца, повернул коня и тяжелым галопом доехал до постоялого двора. Так как ворота оказались запертыми, он ограничился страшным ругательством. Однако, эти вопли мало помогли ему в освобождений Санчо, пока, наконец, усталые мучители сами не бросили его. Как только Санчо почувствовал себя свободным, он сел на осла и выехал из Ьорот постоялого двора, довольный тем, что все-таки ничего не заплатил и настоял на своем.

0x01 graphic

ГЛАВА XIV.
В которой передается о разговоре Санчо Панса с его господином Дон-Кихотом и о других приключениях, заслуживающих быть рассказанными.

   Продолжал путь, они увидели, что по дороге, по которой они ехали, им навстречу поднялось большое, густое облако пыли. Заметив это, Дон-Кихот обернулся к Санчо и сказал:
   -- Настал день, о, Санчо, когда выкажется могущество моей руки, и я совершу подвиги, имеющие быть вписанными в книгу славы в назидание грядущим векам. Видишь ли, Санчо, облако пыли, которое вон там подымается. Знай же, что всю эту муть производит громадное войско, которое направляется сюда.
   -- Но в таком случае их должно быть целых два,-- сказал Санчо,-- потому что и с противоположной стороны подымается точно такое же облако пыли.
   Действительно, так и было. Необычайно обрадовавшись, Дон-Кихот вообразил, что, наверное, два войска идут друг на друга, готовые сойтись и вступить в бой. А облака пыли, которые он увидел, были подняты двумя большими стадами овец и баранов, подвигавшихся с противоположных сторон; вследствие густой пыли, их нельзя было разглядеть, пока они не приблизились.
   Дон-Кихот и Санчо взобрались на холм, с которого можно было бы хорошо различить оба стада, превратившиеся у рыцаря в войска, если бы облако пыли, поднятое ими, не мешало и не слепило им глаза.
   Санчо Панса прислушивался к словам Дон-Кихота, который перечислял, какие рыцари и великаны будут участвовать в битве, и время-от-времени поворачивал голову, чтобы посмотреть, не увидит ли он тех, о которых говорит его господин. Не открыв никого, он сказал:
   -- Сеньор, чорт их побери, но из всех, сколько не перечисляла их ваша милость, ни один человек, ни великан, ни рыцарь не показывается.
   -- Как можешь ты это говорить?-- ответил Дон-Кихот.-- Разве ты не слышал ржания коней, бой барабанов и звук труб?
   -- Не слышу ничего,-- ответил Санчо,-- кроме сильного блеяния баранов и овец.
   Так оно и было на самом деле, потому что оба стада уже подошли к ним довольно близко.
   -- Страх, который ты чувствуешь,-- сказал Дон-Кихот,-- мешает тебе, Санчо, правильно видеть и слышать. И если ты так сильно боишься, отойди подальше и оставь меня одного, потому что и один я сумею склонить победу на ту сторону, к которой я присоединюсь.
   Говоря это, Дон-Кихот дал шпоры Росинанте и, держа копье наперевес, с быстротой молнии спустился с холма. Санчо крикнул ему вслед:
   -- Ваша милость, Дон-Кихот, вернитесь. Это -- бараны и овцы, на которых вы хотите напасть... Вернитесь... Боже, помилуй меня грешного!.. Что это он делает?..
   Но крик Санчо не заставил вернуться Дон-Кихота,-- напротив, он въехал в самую середину стада овец и с таким мужеством и отвагой стал прокалывать их копьем, словно он действительно расправлялся со смертельными своими врагами. Пастухи кричали ему, чтобы он этого не делал, но, увидав, что ничего не помогает, стали приветствовать его уши камнями величиною с кулак.
   Один из кремней, ударившись в бок Дон-Кихоту, вдавил ему внутрь два ребра. Видя себя в столь плохом состоянии, рыцарь вспомнил о своем бальзаме, вынул сосудец, поднес его ко рту и стал вливать жидкость себе в желудок. Но прежде, чем он успел выпить столько, сколько ему казалось нужным, свистнула вторая кремневая миндалина и так ловко ударила его по руке и по сосуду, что последний разлетелся в куски, а попутно Дон-Кихот лишился трех или четырех передних и коренных зубов, и ощутил жгучую боль в руке. Бедный рыцарь потерял равновесие и свалился с лошади. Пастухи, решив, что они его убили, с величайшей поспешностью собрали свои стада, взвалили на плечи мертвых овец и удалились, не желая исследовать ничего другого.
   Санчо стоял на холме, глядел на безумные выходки своего господина и рвал бороду, проклиная день и час, когда злой рок свел его с Дон-Кихотом. Когда же он увидел, что рыцарь лежит на земле, а пастухи ушли, он спустился с холма, приблизился к Дон-Кихоту и, найдя его в крайне плохом состоянии, хотя он еще был в памяти, сказал ему:
   -- Не говорил ли я вам, сеньор, чтобы вы вернулись, так как те, на которых вы собирались напасть, не войска, а стада баранов?..
   -- Вот как этот плут-волшебник, враг мой,-- сказал с горечью Дон-Кихот,-- превратил полки врагов в стада баранов. Если же ты мне не веришь, Санчо, садись на осла, поезжай тихонько за ними, и ты увидишь, как, удалившись отсюда на небольшое расстояние, все они из баранов снова превратятся- опять в настоящих людей,-- таких, каких я тебе описывал. Впрочем, повремени, потому что мне нужны твоя помощь и услуга. Подойди поближе ко мне и посмотри, сколько недостает у меня передних и коренных зубов: мне кажется, что во рту у меня не осталось ни одного зуба.
   Санчо наклонился так близко к рыцарю, что глаза его чуть ли не влезли ому в рот. В это время бальзам произвел как-раз свое действие в желудке Дон-Кихота, и в ту самую минуту, когда Санчо осматривал ему рот, рыцарь изверг из себя все, что у него было внутри, и обдал этим бороду сострадательною оруженосца.
   -- Пресвятая дева Мария!-- воскликнул Санчо.-- Что такое случилось со мной? Без сомнения, этот грешник ранен на-смерть, так как его рвет кровью.
   Но, вглядевшись ближе, Санчо по запаху, цвету и вкусу убедился, что это не кровь, а бальзам, который, как он видел, Дон-Кихот пил из сосуда. Санчо охватила такая тошнота, что и у него перевернуло желудок, и все, что там было, вырвало на Дон-Кихота, так что теперь оба они сверкали, будто украшенные жемчугом. Оруженосец побежал к ослу, чтобы достать из дорожных сумок что-нибудь, чем вытереться и перевязать раны своему господину, но, не найдя сумок, чуть не сошел с ума. Опечаленные, наши путешественники двинулись дальше, мечтая о спасительном ночлеге.
   

ГЛАВА XV.
О приключении с мертвым телом и о других событиях.

   Ночь застигла Дон-Кихота и Санчо среди дороги прежде, чем они нашли или добрались до места, где им можно было бы переночевать. Но хуже всего было то, что они умирали с голоду, так как вместе с сумками исчезла и их кладовая со всеми съестными припасами. Вскоре в ночной темноте они увидели перед собой множество огней, казавшихся чем-то в роде движущихся звезд. При виде этих огней Санчо чуть не обмер от страха, да и Дон-Кихоту стало не по себе. Оба они остановились и начали внимательно всматриваться, что бы это могло быть. Они видели, что огни приблизились к ним, и, чем больше они приближались, тем больше увеличивались. При этом зрелище Санчо задрожал, а у Дон-Кихота волосы встали дыбом, но он тотчас же, несколько приободрившись, сказал:
   -- Нет сомнения, Санчо, что это одно из величайших и самых опасных приключений, в котором мне нужно будет выказать всю мою храбрость и мужество. Я прошу и тебя, Санчо, запастись мужеством. А сколько его у меня,-- ты увидишь на деле.
   -- Да, я запасусь мужеством, если богу будет угодно,-- ответил Санчо.
   И оба, посторонившись, стали снова внимательно вглядываться, что бы такое могли означать эти двигавшиеся огни. Наконец, различили они около двадцати человек в длинных белых балахонах, верхом, с зажженными факелами в руках, а за ними носилки, покрытые трауром, за которыми ехало еще шесть всадников, облаченных в траур. Ехали белые привидения, что-то бормоча себе под нос тихим и жалобным голосом. Это изумительное видение в такой час и в таком пустынном месте могло, без сомнения, наполнить страхом сердце Санчо и даже сердце его господина, что действительно и случилось с Дон-Кихотом. Но Санчо окончательно забыл свое намерение запастись мужеством; с господином же его произошло противоположное. Он вообразил себе, что носилки-- погребальные дроги, а на них везут какого-нибудь тяжело раненого или мертвого рыцаря, отомстить за которого предназначено единственно ему. Без дальнейших размышлений он взял на-перевес копье и с мужественным видом стал посреди дороги. Когда же процессия поравнялась с ним, он громко воскликнул:
   -- Остановитесь, рыцари, кто бы вы ни были, и дайте мне отчет, откуда и куда вы едете, кто вы такие, и что у вас там, на этих носилках. По всем признакам тут совершено злодеяние.
   -- Мы спешим,-- ответило одно из белых привидений,-- а до постоялого двора еще далеко, и мы не можем останавливаться, чтобы дать вам отчет.
   И привидение двинулось на муле вперед. Раздраженный таким ответом, Дон-Кихот схватил мула за узду.
   Мул был пуглив и, когда почувствовал, что его схватили, так испугался, что поднялся на-дыбы и сбросил седока на землю. Слуга, шедший пешком, увидав, что его господин в белом одеянии упал с мула, начал поносить Дон-Кихота, который, воспылав гневом и не раздумывая ни минуты, устремился на всадников в белых одеждах и моментально обратил их в позорное бегство.
   На земле, близ первого всадника, сброшенного мулом, лежал горящий факел, при свете которого Дон-Кихот увидел упавшего. Он подошел к нему и потребовал, чтобы он сдался; если же нет, грозил убить его. На это упавший ответил:
   -- Кажется, я вполне сдался, потому что не могу двинуться с места. Умоляю вашу милость, если вы рыцарь-христианин, не убивайте меня, потому что я уже посвященный в духовный сан.
   -- Какие же черти принесли вас сюда, если вы духовное лицо!-- воскликнул Дон-Кихот.
   -- Какие черти, сеньор!-- ответил упавший.-- Несчастная моя судьба.
   -- И еще более несчастная судьба ожидает вас,-- объявил Дон-Кихот,-- если вы тотчас же не ответите на вопрос, первоначально предложенный мною вам.
   -- Удовлетворю вашу милость немедленно,-- сказал поверженный.-- Итак, да будет известно вашей милости, едем мы, провожая труп дворянина, мы везем его останки в фамильный склеп в Сеговию, откуда он родом.
   -- А кто его убил?-- спросил Дон-Кихот.
   -- Гнилая горячка.
   -- Таким образом,-- сказал Дон-Кихот,-- сам господь избавил меня от труда отомстить за смерть этого человека. Но я желал бы, чтобы вы знали, что я рыцарь по имени Дон-Кихот Ламанчский, и что моя профессия и мое призвание -- скитаться по всему свету, исправляя зло и уничтожая несправедливость и обиды.
   -- Не знаю,-- сказал бакалавр,-- но что касается меня, вы не исправили, а нанесли мне зло, сломав мне ногу. Я прошу вашу милость, сеньор рыцарь, лишивший меня возможности странствовать, помогите мне выбраться из-под этого мула, так как у меня нога прищемлена между стременем и седлом.
   Дон-Кихот позвал Санчо, который уже смастерил мешок из плаща и наложил туда съестных припасов, найденных на муле. Оруженосец помог вытащить сеньора из-под мула, усадил его на седло и подал ему факел. А Дон-Кихот сказал в напутствие, чтобы он ехал вслед за бежавшими своими товарищами, Санчо же добавил:
   -- Если б эти сеньоры пожелали узнать, кто был храбрый человек, который так хорошо отделал их, скажите им, что это был знаменитый Дон-Кихот Ламанчский, называемый Рыцарем Печального Образа.
   После этого они снова двинулись в путь и, проехав небольшое расстояние между двумя холмами, очутились на уединенной обширной поляне. Нагрузив здесь своего осла, господин и слуга растянулись на зеленой траве, набили свои желудки лакомыми припасами, которые сопровождавшие покойника сеньоры везли с собой на вьючном муле. Но с Дон-Кихотом и его оруженосцем приключилась новая беда: у них не оказалось не только вина, но и воды, и они вынуждены были отправиться в поиски за водой.
   

ГЛАВА XVI.
О невиданном и неслыханном приключении, доведенном до конца храбрым Дон-Кихотом Ламанчским с меньшей опасностью, чем приключение, совершонное кем-либо из других прославленных на свете рыцарей.

   Не прошли они и двухсот шагов, как до слуха их донесся сильный шум воды, словно свергавшейся с высоких и крутых скал. Этот шум чрезвычайно обрадовал их; когда же они остановились, чтобы прислушаться, с какой стороны он раздается, до их ушей внезапно донеслись какие-то мерно раздававшиеся удары, смешанные с бряцанием железа и цепей, и все это, сопровождаемое страшным грохотом вод, низвергавшихся со скал, наполнило бы ужасом любое сердце, исключая лишь сердце Дон-Кихота.
   Кругом стояла непроглядная ночь, и наши искатели приключений очутились над высокими деревьями, листва которых, колеблемая легким ветерком, издавала какой-то глухой, зловещий шелест. Все это вместе наводило страх и ужас, и тем более, когда они убедились, что и удары не умолкают, и ветер не перестает дуть, и утро не занимается, и в довершение всего местность, в которой они находятся, совершенно незнакома им.
   Но Дон-Кихот, подбодряемый своим неустрашимым сердцем, вскочил на Росинанте, надел на руку щит и, подняв копье, сказал:
   -- Санчо, друг, ты должен знать, что я, по повелению небес, родился в этот наш железный век. Я тот, для кого предназначены опасности, великие дела и подвиги. Итак, Санчо, подтяни немного подпруги Росинанте, и да хранит тебя бог! Ожидай меня здесь не более трех суток, и, если я в течение этого времени не вернусь, отправляйся к нам в село, а оттуда,-- чтобы оказать мне услугу,-- съезди в Тобосо и передай там несравненной моей сеньоре Дульсинее, что плененный ею рыцарь погиб, совершая подвиги, которые сделали бы его достойным называться ее поклонником.
   Санчо долго и настоятельно уговаривал своего господина не ехать, но, убедившись, что это окончательное решение Дон-Кихота, и на него не действуют слезы, советы и просьбы, он задумал прибегнуть к хитрости, чтобы заставить его дождаться рассвета, если возможно. Поэтому, пока он подтягивал подпругу лошади, он неслышно и незаметно недоуздком осла связал обе ноги Росинанте, так что, когда Дон-Кихот захотел ехать, он не мог этого сделать оттого, что конь не был в состоянии двинуться иначе, как только прыжками.
   Дон-Кихот был в отчаянии, но чем больше он пришпоривал Росинанте, тем менее тот двигался с места. Нимало не подозревая, что у лошади связаны ноги, Дон-Кихот счел тогда за лучшее успокоиться и ждать, чтобы рассвело, или чтобы Росинанте начал двигаться, вполне уверенный, что случившееся происходит от чего-либо другою, а не от хитрости Санчо. Он сказал ему:
   -- Раз это так, Санчо, что Росинанте не может двигаться, я согласен ждать здесь, пока нам улыбнется утро, хотя я чуть не плачу от того, что оно так медлит показаться.
   -- Плакать не зачем,-- возразил Санчо,-- так как я буду забавлять вашу милость, рассказывая вам сказки до самого утра, если только вы не пожелаете слезть с коня и уснуть на зеленой траве по обычаю странствующих рыцарей, чтобы чувствовать себя свежим и бодрым, когда займется день, и настанет время итти навстречу ожидающему вас столь неслыханному и ужасному приключению.
   -- Кому это ты говоришь, чтобы слезть с коня или уснуть?-- сказал Дон-Кихот.-- Разве я из тех рыцарей, которые ищут отдыха среди опасности?
   -- Не сердитесь, ваша милость, сеньор мой,-- ответил Санчо,-- я сказал это, не подумав.
   В таких и тому подобных разговорах и пререканиях господин и слуга провели ночь, а когда Санчо заметил, что уже близко к рассвету, он, как можно осторожнее, развязал ноги Росинанте. Едва Росинанте почувствовал, что он свободен,-- хотя по природе в нем совсем не было горячности,-- однако, он скоро ожил и стал бить копытами. Заметив, что Росинанте может теперь двигаться, Дон-Кихот счел это за хорошее предзнаменование и решил, что настало время пуститься в столь опасное приключение.
   Между тем, заря окончательно занялась, все предметы кругом можно было уже ясно различить, и Дон-Кихот увидел, что он находится под высокими деревьями, оказавшимися каштанами, которые бросают очень густую тень. Он слышал также, что стук не прекращается, но не мог открыть, кто производит его. Итак, не медля дольше, он пришпорил Росинанте и, еще раз прощаясь с Санчо, приказал ему ждать его здесь, как уже раньше говорил, самое большее три дня; если же по прошествии этою срока он не вернется, пусть Санчо считает за достоверное, что он в столь опасном приключении поплатился жизнью. Снова повторил он ему поручение и послание, которые от его имени предстояло Санчо передать сеньоре Дульцинее; относительно же вознаграждение за его службу просил его не беспокоиться, потому что перед отъездом из своего села им было сделано завещание, по которому Санчо будет удовлетворен, соразмерно со временем его службы, во всем, касающемся жалованья его. Если же бог поможет рыцарю выйти из этой опасности здравым, целым и невредимым, пусть Санчо считает более чем несомненным, что получит обещанный остров.
   Санчо снова заплакал, услыхав жалостливые слова доброго своего господина, и решил не оставлять его до последнего перехода и окончания этого предприятия.
   Проехав порядочное расстояние под тенью каштанов и других густолиственных деревьев, они увидели небольшую поляну, расположенную у подножья высоких екал, с которых низвергался мощный водопад. Внизу у этих скал виднелось несколько плохих строений, казавшихся скорее развалинами, чем домами, откуда именно, как они в этом убедились, и исходил тот грохот и стук, который все еще не умолкал. Росинанте испугался гула воды и раздававшихся ударов, но Дон-Кихот, успокаивая его, приближался мало-помалу к строениям, при чем он от всего сердца поручал себя своей даме и умолял ее благоприятствовать ему в этом столь страшном начинании. Санчо не отставал ни на шаг от своего господина н, сколько мог, вытягивал шею и голову между ног Росинанте, чтобы посмотреть, не увидит ли он, наконец, того, что нагнало на него такой страх и ужас. Пройдя еще окало ста шагов, они обогнули выдающуюся часть скалы и вдруг ясно и отчетливо увидели перед собой причину,-- потому что иной не могло быть,-- того страшного шума и тех мерных ударов, которые продержали их всю ночь в величайшем смущении и страхе. Это были шесть молотов валяльных мельниц, которые своими попеременными ударами производили весь гот грохот.
   Когда Дон-Кихот понял, в чем дало, он словно онемел и точно замер. Санчо посмотрел на пего и увидел, что он стоит с опущенной на грудь головой, пристыженный и смущенный. И Дон-Кихот, в свою очередь, взглянул на Санчо и заметил, что тот надул щеки, стараясь удержать душивший его хохот, и, несмотря на свою досаду, он не мог сдержать смеха, глядя на него. Как только Санчо увидел, что его господин первый начал, он дал себе полную волю и до того расхохотался, что должен был, подпереть кулаками бока, чтобы не лопнуть от смеха. Четыре раза он успокаивался и столько же раз снова принимался хохотать до упада, так что Дон-Кихот посылал себя к чорту. Влдя, что Санчо потешается над ним, Дон-Кихот так рассердился и вспылил, что подпил копье и нанес им два увесистых удара Санчо, которыми, если бы они попали ему не по плечам, а но голове, господин его освободился бы от выплаты ему жалованья, разве только ему пришлось бы уплатить это жалованье его наследникам. Видя, что шутки его принесли такие горестные плоды, и опасаясь, чтобы его господин не зашел еще дальше в том же направлении, Санчо с большим смирением сказал ему:
   -- Ваша милость, успокойтесь; ей-богу, я пошутил.
   -- Но, если вы шутите, я не шучу,-- ответил Дон-Кихот.-- Ступайте-ка сюда, господин весельчак. Думаете ли вы, что, если б тут были не эти валяльные молота, а предстояло бы какое-нибудь опасное приключение, я не выказал бы мужества, необходимого для того, чтобы предпринять его и довести до конца? Быть-может, будучи рыцарем, каким я есть, я обязан узнавать и различать звуки и знать, производятся ли они валяльными мельницами, или нет. И тем более, говорю я, ведь, могло бы быть,-- как оно на самом деле и есть,-- что я никогда в жизни не видел таких мельниц, как видели их вы, грубая деревенщина, вы, рожденный и воспитанный среди них. А если не верите мне, устройте, чтоб эти шесть молотов обратились в великанов, и бросьте их мне в бороду одного за другим или же всех разом, и в случае я не уничтожил бы их, опрокинув лапами вверх, издевайтесь надо мной, сколько-угодно.
   -- Успокойтесь, сеньор мой, сказал Санчо,-- я, ведь, признаю, что слишком далеко зашел в своей шутке. Но скажите мне, милость ваша, теперь, когда мы с вами помирились,-- и да хранит вас бог во всех приключениях, которые вам еще предстоят, столь же здравым и невредимым, как он хранил вас в этом приключении,-- разве не смешно рассказывать об ужасном страхе, который мы испытали? Или, по крайней мере, который я испытал, так как относительно вашей милости мне хорошо известно, что страх или испуг и непонятны, и неведомы вам.
   -- Не отрицаю,-- ответил Дон-Кихот,-- что случившееся с нами достойно смеха, но рассказывать об этом не зачем; ведь, не все люди так рассудительны, чтобы смотреть на вещи надлежащим образом.
   -- По крайней мере,-- сказал Санчо,-- ваша милость сумела надлежащим образом размахнуться копьем, направив его мне в голову, а ударив по плечам, благодаря той быстроте, с которой я уклонился в сторону. Но ничего, все отмоется в щелоке, и, я слышал, говорят: тот крепко меня любит, кто заставляет плакать; кроме того, знатные господа обыкновенно, побранив слугу, тотчас дарят ему пару штанов, хотя я не знаю, что у них в обыкновении давать ему после того, как они побьют его, но возможно, что странствующие рыцари вознаграждают за нанесенные удары островами или королевствами на материке.
   -- Игральная кость может так упасть,-- сказал Дон-Кихот, что все сказанное тобой сбудется. Извини меня за случившееся; ты, ведь, умен и знаешь, что первые движения не во власти человека. И отныне впредь заметь себе вот что: сдерживайся и не позволяй себе лишнего в разговорах со мной, так как во всех рыцарских книгах, которые я прочел,-- а им и конца нет,-- никогда не встречалось мне, чтобы какой-нибудь оруженосец так много говорил со своим господином, как ты с твоим. И действительно, я считаю это большой ошибкой с твоей и с моей стороны: с твоей -- что ты так мало уважаешь меня, с моей -- что я не сумел заставить тебя уважать меня больше. Из всего, что я сказал, ты можешь заключить, Санчо, что необходимо делать различие между господином и слугой, хозяином и работником, рыцарем и оруженосцем, так что отныне впредь мы должны обращаться друг с другом с большим уважением и не распускаясь. Милости и благодеяния, которые я вам обещал, явятся в свое время, а если они и не явятся, то, по крайней мере, жалованье ваше не пропадет, как я уже говорил вам.
   -- Все хорошо, что говорит ваша милость,-- сказал Санчо.-- Но я желал бы знать, сколько зарабатывал оруженосец странствующих рыцарей в те времена, и получал ли он помесячно или поденно, как работник у каменщика.
   -- Не думаю,-- сказал Дон-Кихот,-- чтобы оруженосцы когда-либо служил за жалованье,-- они получали только милости. Если же я назначил тебе жалованье в завещании, то сделал это только на всякий случай, потому что знаю, что на этом свете нет профессии более опасной, чем профессия искателей приключений.
   -- Это верно,-- сказал Санчо,-- если уже шум молотов валяльной мельницы мог смутить и встревожить сердце такого храброго странствующего искателя приключений, как ваша милость. Но вы можете быть уверены, что отныне впредь я не раскрою рта, чтобы подшутить над поступками вашей милости.
   

ГЛАВА XVII.
В которой речь о славном приключении -- богатой добыче шлема Мамбрино 1) -- и других событиях, случившихся с непобедимым нашим рыцарем.

   1) Волшебный шлем сарацинского короля Мамбрино, делавший неуязвимым того кто его носил.
   
   Едва путешественники выбрались на дорогу, как Дон-Кихот заметил всадника, на голове которого сияло что-то блестящее.
   Он сказал:
   -- Справедлива пословица, гласящая: "Где закрывается одна дверь, открывается другая". Говорю это потому, что, если сегодняшней ночью судьба закрыла перед нами дверь приключения, которого мы искали, теперь она растворяет перед нами дверь к другому. Говорю это потому, что, если я но ошибаюсь, нам навстречу идет человек со шлемом Мамбрино на голове.
   -- Обдумайте хорошенько, ваша милость, что вы говорите и собираетесь делать,-- сказал Санчо.
   -- Но, ведь, это-то и есть шлем Мамбрино!-- воскликнул Дон-Кихот.-- Отъезжай в сторону и ты увидишь, как я кончу это приключение и овладею столь вожделенным мною шлемом.
   На самом же деле это был цырюльник, ехавший в соседнее село брить бороду одному больному, для чего он и захватил с собой медный таз, который Дон-Кихот принял за блестящий шлем.
   Итак, не говоря ни слова, Дон-Кихот устремился вперед во весь карьер Росинанте с поднятым копьем и о Намерением проткнуть всадника. Когда же рыцарь совсем близко подъехал к нему, Дон-Кихот, не умеряя ярости натиска, крикнул:
   -- Защищайся, презренное созданье, или же отдай добровольно то, что принадлежит мне но праву!
   Цырюльник, увидав привидение, которое неслось ему навстречу, так испугался, что не нашел другого средства, как свалиться с осла и пуститься бежать но нолю с быстротой ветра. Таз, упавший с головы, остался лежать на земле, чем Дон-Кихот и удовлетворился. Санчо, подняв шлем и взяв его в руки, сказал:
   -- Ей-богу, превосходный таз для бритья.
   Затем он передал добычу своему господину, который сейчас же надел таз на голову и, повертывая то в ту, то в другую сторону, отыскивал забрало, но, не найдя его, сказал, досадуя:
   -- Хуже всего то, что здесь недостает половины шлема.
   Когда Санчо услыхал, что Дон-Кихот называет таз для бритья шлемом, он не мог удержаться от смеха, но, вспомнив гнев своего господина, тотчас же остановился.
   -- Мне кажется,-- сказал задумчиво Дон-Кихот,-- что этот знаменитый, очаровательный шлем попал в руки человеку, который, не ведая, что творит, вероятно, расплавил одну половину, чтобы выручить ее стоимость, а из другой половины сделал вот это, столь похожее на тазик для бритья, как ты говоришь.
   Санчо в это время заинтересовался ослом цырюльника.
   -- А скажите мне, ваша милость, что нам делать с серым в яблоках конем, столь похожим на серого осла? Судя по тому, что он пустился на-утек, навряд ли он когда-нибудь вернется за своим ослом а, клянусь, осел этот очень недурен.
   -- Не в моих обычаях,-- ответил Дон-Кихот,-- обирать тех, кого я побеждаю, и разве только в случае, когда победитель лишился в битве собственного коня.
   -- Богу известно, как охотно я взял бы его с собой,-- сказал Санчо,-- но я желал бы знать, нельзя ли мне обменять хоть сбрую.
   -- Относительно этою я не совсем уверен,-- ответил Дон-Кихот;-- пожалуй, обменяй, если в ней для тебя крайность.
   Воспользовавшись данным ему разрешением. Санчо так роскошно вырядил своего осла, что он оказался куда красивее прежнего. После этого господин и слуга позавтракали остатками припасов, сели верхом и, не следуя но дороге, поехали туда, куда вздумалось Росинанте, руководившему волей своего господина. Тем не менее, они очутились снова на большой дороге и ехали по ней наугад, без всякого определенного намерения. Пока они так ехали, Санчо сказал своему господину:
   -- Вот уже несколько дней я размышляю над тем, как мало можно приобрести и выиграть, отправляясь в поиски приключений по этим пустынным местностям, где, если и удастся одержать победу и преодолеть самые большие опасности, никто этого не увидит и не узнает, и, таким образом, ваши подвиги останутся навеки в забвенье, в ущерб намерений вашей милости. Поэтому мне кажется было бы лучше, чтобы мы отправились к какому-нибудь императору, ведущему войну; на службе у него ваша милость могла бы выказать личные свои достоинства. Увидав это, государь, которому мы будем служить, должен будет волей-неволей наградить нас каждого по заслугам, и там, наверное, найдется кто-нибудь, кто опишет подвиги вашей милости, чтобы память о них сохранилась на вечные времена. О своих подвигах не говорю ничего, потому что они не должны переходить за пределы службы оруженосца.
   -- Ты рассуждаешь недурно, Санчо,-- ответил Дон-Кихот,-- но до того времени нужно странствовать но свету, как бы для испытания, в поисках приключений и, успешно справившись с некоторыми из них, приобрести такое имя и такую славу, чтобы рыцарь, явившись ко двору какого-нибудь великого монарха, был уже известен своими подвигами.
   

ГЛАВА XVIII.
О том, как Дон-Кихот освободил многих несчастных, которых, против их воли, вели туда, куда у них не было желания итти.

   Во время беседы, происходившей между Санчо Панса и знаменитым Дон-Кихотом Ламанчским, последний поднял глаза и увидел, что по дороге, но которой он ехал, шло пешком человек двенадцать, нанизанных за шеи на одну длинную железную цепь, и у всех были кандалы на руках. С ними вместе ехали также два человека верхом и два шли пешком; у всадников были кремневые ружья, а у пеших -- мечи и дротики.
   Как только Санчо Панса приметил их, он сказал:
   -- Это цепь каторжников, невольников короля.
   -- Как так невольников?-- спросил Дон-Кихот.-- Возможно ли, чтобы король обращал кого-либо в неволю?
   -- Этого я не говорю,-- ответил Санчо,-- а только это люди, которые в наказание за свои преступления осуждены служить королю на каторге.
   -- Словом,-- возразил Дон-Кихот,-- люди эти идут по принуждению, а не по доброй воле туда, куда их ведут.
   -- Так оно и есть,-- ответил Санчо.
   -- Следовательно,-- оказал его господин,-- мне предстоит здесь приступить к уничтожению насилия, к защите и помощи несчастным.
   В это время цепь невольников приблизилась, и Дон-Кихот попросил одною из стражников сообщить ему причину, почему они ведут этих людей таким образом. Стражник ответил, что это галерные каторжники, люди подневольные его величеству, которые отправляются на галеры, а больше ничего он не может сказать, и ему нечего больше и знать.
   -- Тем не менее,-- ответил Дон-Кихот,-- я хотел бы узнать о каждом из них в отдельности причину ею несчастен.
   -- Подойдите, милость ваша, к ним поближе и расспросите их сами, и они ответят вам,-- ответил стражник.
   С этим разрешением Дон-Кихот подошел к цепи каторжников и спросил первого из них, за какие грехи он попал в такое неприятное положение. Тот ответил, что попал в это положение за то, что был влюблен.
   -- Только за это,-- спросил его Дон-Кихот,-- но, если посылают на галеры влюбленных, мне следовало бы уже давно работать там.
   -- Любовь эта не такого рода,-- сказал невольник,-- моя любовь заключается в том, что я пламенно влюбился в большую корзину, набитую бельем, и так крепко обнимал ее, что, если б правосудие не отняло ее у меня насильно, я и до сих пор не расстался бы с ней по доброй воле.
   Дон-Кихот обратился с таким же вопросом и к следующему невольнику, но тот не ответил ни снова, так как он был убит и грустен, а за него ответил первый невольник:
   -- Этот идет на галеры за то, что пел канарейкой.
   -- Как так?-- переспросил Дон-Кихот. Разве ссылают людей на галеры также и за то, что они певцы?
   Но ему пояснили, что петь канарейкой на воровском языке означает сознаться под пыткой.
   Расспросив таким образом поодиночке всех невольников об их несчастиях, Дон-Кихот обратился ко всем и сказал:
   -- Из всего, что вы сообщили мне, я увидел ясно, что, хотя вас и осудили за преступления, но наказание не очень-то вам по вкусу, и вы подчиняетесь ему крайне неохотно и совершенно против вашей воли. Очень может быть, что ошибочный приговор судей был причиной вашей гибели и неудачи добыть себе такое правосудие, которое было бы на вашей стороне. Небо послало меня в мир помогать нуждающимся и защищать угнетенных против сильных, и поэтому я обращаюсь с просьбой к вашим стражникам, и к комиссару, не будут ли они столь добры снять с вас оковы и отпустить вас с миром на все четыре стороны, так как не будет недостатка в других, которые по лучшим побуждениям согласятся нести службу королю, потому что мне кажется жестоким обращать в рабов тех, которых природа создала свободными. Тем более, сеньоры стражники,-- добавил Дон-Кихот,-- что эти бедные люди ничем не провинились против вас. Прошу с такой кротостью и спокойствием, чтобы в случае, если бы вы исполнили мою просьбу, мне было за что благодарить вас. Если же вы не согласитесь добровольно, копье это, меч и сила руки моей принудят вас к тому.
   -- Ступайте своей дорогой,-- отмахнулся комиссар,-- да поправьте на голове у себя этот таз и не ищите у кошки пятой лапы.
   -- Вы сами -- кошка, крыса и негодяй,-- ответил Дон-Кихот и так быстро устремился на комиссара, что, не дав ему времени защититься, ударом копья поверг его на землю. Остальные стражники стояли изумленные и смущенные столь неожиданным событием. Придя же в себя, верховые схватились за мечи, а пешие за метательные копья и кинулись с ними на Дон-Кихота. В общей суматохе стражники, то подбегавшие к галерным невольникам, ломавшим свои цепи, то бросавшиеся на Дон-Кихота, который нападал на них, ничего путного не могли сделать и принуждены были обратиться в бегство.
   Дон-Кихот позвал затем галерных невольников и обратился к ним со следующими словами:
   -- Один из грехов, наиболее противных богу, неблагодарность. Говорю это, сеньоры, потому, иго вы видели и испытали на себе оказанное мною вам благодеяние. В воздаяние за это я желал бы, чтобы вы, обремененные цепью, которую я снял с вашей шеи, немедленно отправились в путь и, дойдя до города Тобосо, явились там к сеньоре Дульсинее Тобосской и сообщили ей, что ее рыцарь, рыцарь Печального Образа,-- велел передать ей свой привет, и рассказали ей все подробности этого знаменитого приключения и то, как я добыл вам желанную свободу. Сделал указанное, вы можете итти с миром и в добрый час, куда хотите.
   Один невольник ответил за всех:
   -- То, что милость ваша приказывает, исполнить невозможно, потому что нам нельзя итти всем вместе по дорогам, а только врозь и поодиночке, стараясь скрыться в трущобах и глуши.
   -- В таком случае,-- воскликнул Дон-Кихот,-- пойдете вы один, поджав хвост между ногами и неся всю цепь на своих плечах.
   Невольник, который был не очень-то терпеливого нрава, видя, что с ним обращаются таким образом, мигнул товарищам и отойдя в сторону, они начали осыпать рыцаря градом камней,-- так, что он только и делал, что старался прикрыть себя щитом, а бедняга Росинанте нимало не обращал внимания на шпоры, словно он был вылит из бронзы. Санчо спрятался за своим ослом и таким образом защитил себя от каменной бури, разразившейся над ними обоими. Дон-Кихот не мог прикрыться щитом настолько хорошо, чтобы несколько кремневых камней не попало в него, и с такой силой, что он свалился на землю.
   Едва он упал, как невольники сняли с нет полукафтанье. У Санчо они отняли верхнее платье и разбежались затем каждый в свою сторону. Остались на поле сражения только осел и Росинанте, Санчо и Дон-Кихот.
   

ГЛАВА XIX.
О том, что случилось с знаменитым Дон-Кихотом в Сиерра-Морене,-- одно из самых редкостных приключений, рассказанных в правдивой этой истории.

   Видя себя в таком скверном положении, Дон-Кихот сказал своему оруженосцу:
   Я всегда слышал, Санчо, что делать добро негодяям все равно, что лить воду в море. Если б я поверил тому, что ты мне говорил, я бы мог избежать этого огорчения, но так как дело сделано, терпение, а отныне впредь я научусь остерегаться.
   -- То, что ваша милость научится остерегаться, ответил Санчо,-- так же верно, как и то, что я турок. Но, поверьте же мне хоть теперь. Нам нужно немедленно скрыться, если вы не хотите попасть под суд за освобождение преступников.
   Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- на этот раз я последую твоему совету и уйду с одним лишь условием: чтобы никогда во всю свою жизнь ты никому не сказал, что я отстранился и бежал от этой опасности из страха, а только потому, что я сдался на твои просьбы.
   Дон-Кихот сел на коня, а Санчо указывал путь на своем осле, и таким образом выехали они в пустынную горную местность, называвшуюся Сиерра-Морена. Расположившись на ночлег между двумя скалами, они поели и заснули, сидя верхом. Случилось так, что один из освобожденных узников приютился в этих же горах. Заметив путешественников, он опознал их и, когда они заснули, подставил подпорки под седло Санчо и увел его осла. Через некоторое время Санчо проснулся и, лишь только он повернулся, подпорки раздвинулись под ним, и он упал. Затем он разразился такими жалобами и слезами, что разбудил Дон-Кихота. Последний утешил Санчо, и они двинулись дальше.
   Оруженосец медленно плелся за своим господином, доставал из мешка припасы и набивал ими брюхо. Вскинув случайно глава, он увидел, что его господин остановился и остреем копья старается поднять какой-то узел, лежащий на земле. Санчо поспешил к рыцарю, и как-раз во-время: Дон-Кихот поднимал остреем копья седельную подушку, с привязанным к ней ручным чемоданом, оба полусгнившие. Дон-Кихот, приказал ему посмотреть, что в чемоданчике. Санчо быстро исполнил это. В чемоданчике он обнаружил рубашку из топкого голландского полотна и другие полотняные вещи, не менее тонкие и чистые, а в платочке нашел добрую кучу золотых монет. Когда он их увидел и ощупал, он воскликнул:
   -- Благословенно все небо за то, что оно послало нам приключение, стоящее чего-нибудь!
   Порывшись еще в чемоданчике, Санчо нашел богато украшенную маленькую записную книжку, которую Дон-Кихот потребовал у него, деньги же приказал ему сохранить и взять их себе.
   Просмотрев книжку, Дон-Кихот заключил лишь одно: принадлежала она отверженному любовнику. Об этом говорили в ней письма и стихотворения, наполненные жалобами, сетованием и опасениями.
   Пока Дон-Кихот рассматривал записную книжечку, Санчо возился с чемоданчиком, не оставив в нем, а также и в седельной подушке, ни одного уголка, которого он бы не обшарил, не вытряс, не исследовал. И. хотя он и не нашел ничего сверх уже найденного, он теперь вполне примирился и с тем, что с ним случилось раньше.
   В это время рыцарь Печального Образа был охвачен сильным желанием узнать, кто такой хозяин ручного чемодана.
   Но так как в пустынной местности никто не мог сообщить ему сведения, Дон-Кихот решил ехать дальше, что сделал, предоставив Росинанте выбрать себе дорогу. Вдруг на повороте он увидел на вершине небольшого пригорка человека, прыгавшего с необычайной легкостью со скалы на скалу и с кустарника в кустарник. Он показался ему почти нагим, с черной густой бородой, длинными всклоченными волосами, с босыми ногами. Бедра его были прикрыты панталонами; они превратились в лохмотья, и во многих местах просвечивало тело. Голова его тоже ничем не была покрыта; и хотя он пробежал, как было сказано, с необычайной быстротой, но рыцарь Печального Образа подметил и увидел все эти подробности. Рыцарь попытался догнать его, но не мог этого сделать по слабости Росинанте. Дон-Кихоту тотчас же пришло на ум, что пробежавший мимо них -- хозяин седельной подушки и ручного чемоданчика, и он твердо решил отыскать его, хотя бы ему пришлось скитаться целый год в горах.
   Думая так, Дон-Кихот пришпорил Росинанте, и Санчо, как всегда, последовал за ним. Объехав часто горы, они увидели в небольшой ложбине труп мула. В то время, как они рассматривали его, слева от них появилось большое количество коз, а сзади пастух. Дон-Кихот окликнул его и попросил спуститься к ним. Козопас спустился и, дойдя до места, где стоял Дон-Кихот, сказал:
   -- Вы, наверное, смотрите на мула. Он уже целых шесть месяцев находится здесь. Скажите мне, не встретили ли вы где-нибудь поблизости его хозяина?
   -- Мы никого не встретили,-- ответил Дон-Кихот,-- а только нашли недалеко отсюда седельную подушку и небольшой ручной чемодан.
   -- Ия тоже видел их,-- ответил козопас,-- но не хотел ни поднять их, ни близко подойти к ним из боязни неприятности и обвинения в краже.
   -- Это самое говорю и я,-- сказал Санчо,-- я тоже нашел те вещи, но не подошел к ним.
   -- Скажите, добрый человек, -- спросил Дон-Кихот,-- не знаете ли вы, кто хозяин этих вещей?
   -- Могу вам сказать только то, -- ответил козопас,-- что они принадлежат юноше, который скрывается в горах и, судя но всему, сумасшедший.
   Во время разговора из ближайшего ущелья появился тот, о котором только что шла речь. Звали его Карденио.
   Шел он, бормоча что-то под нос, чего нельзя было понять и вблизи, а тем менее можно было разобрать издали. Приблизившись к ним, юноша приветствовал их хриплым и глухим голосом, но весьма учтиво. Дон-Кихот ответил на его приветствие с неменьшей учтивостью и, с достоинством и изяществом сойдя с Росинанте, подошел к юноше, обнял его и некоторое время крепко прижимал к груди, словно знал его долгие годы. Наконец, первым заговорил оборванец.

0x01 graphic

ГЛАВА XX.
В которой продолжается приключение в Сиерра-Морене.

   -- Конечно, сеньор,-- сказал он,-- кто бы вы ни были, я благодарен вам за данные мне доказательства вашего благорасположения и очень бы желал быть в состоянии отплатить за столь любезный ваш прием.
   Если вы, сеньоры, желаете, чтобы я в кратких словах передал вам повесть безграничного моего несчастья, вы должны обещать мне, что не будете прерывать нити моею грустного рассказа, так как воспоминание о том, что произошло, доставляет мне лишь новое страдание, и чем меньше вы будете спрашивать меня, тем скорее я кончу свой рассказ.
   Дон-Кихот от имени всех обещал исполнить его просьбу, и, заручившись этим обещанием, молодой человек рассказал все, что считал в своей повести важным.
   Был Карденио влюблен в некую девушку, но имени Люсинда, происходившую из богатой фамилии. Он хотел жениться на ней и сказал об этом ее отцу, но тот посоветовал Карденио получить сперва соглашение от своего отца. В это время отец его был приглашен к герцогу Рикардо. Карденио тут же подружился с сыном герцога Фернандо, с которым они вскоре отправились путешествовать. В дорого они встретили Люсинду, и Фернандо сам влюбился в нее.
   Но этот рассказ неожиданно превратился, прерванный Дон-Кихотом. Разгорелся спор, в пылу которого на Карденио накатился припадок безумия, и Карденио в гневе швырнул в Дон-Кихота камень. Остальные подверглись той же участи. Избив всех, Карденио скрылся в горах.
   Санчо вскочил первый и, взбешенный тем, что его так незаслуженно отколотили, бросился на козопаоа, чтобы отомстить ему, обвиняя его во всем, так как он не предупредил их, что по временам этот человек подвержен припадкам безумия. Козопас возразил, что говорил им, а если Санчо не слышал, то вина не его. Санчо возразил в свою очередь; козопас стоял на своем, и концом этих пререканий было то, что они вцепились друг-другу в бороды, и посыпались такие удары кулаков, что, если бы Дон-Кихот не ровнял их, они бы растерзали друг-друга на клочки. Схватившись с козопасом, Санчо говорил:
   -- Оставьте меня, милость ваша, сеньор рыцарь Печального Образа. Ведь, с этим человеком, таким же простолюдином, как и я, и не посвященным в рыцари, я могу спокойно расправляться за оскорбление, нанесенное им мне, и драться с ним один-на-один, как честный человек.
   -- Совершенно верно,-- сказал Дон-Кихот,-- но я знаю, что он нимало не виноват в том, что случилось.
   Этим он помирил их и снова спросил козопаса, нельзя ли будет отыскать Карденио, потому что он чувствует сильнейшее желание услышать конец его истории. Козопас повторил сказанное им еще раз, именно, что нет верных сведений о местопребывании безумного, но, если Дон-Кихот много поездит по этим окрестностям, он непременно разыщет его.
   

ГЛАВА XXI.
В которой повествуется о странных вещах, приключившихся с доблестным рыцарем Ламанчским в Сиерра-Морене, и о том, как он наложил на себя епитимию.

   Дон-Кихот простился с козопасом, взобрался опять на Росинанте и приказал Санчо следовать за ним. Ехали они медленно, пробираясь в самую глушь дикой горной местности.
   -- Сеньор,-- сказал Санчо,-- это ли одно из хороших правил рыцарства, что мы блуждаем по здешним горам без дорог и тропинок, отыскивая сумасшедшего, к которому, когда мы его найдем, быть-может, вернется желание докончить, что он начал,-- не свой рассказ, а... речь идет о голове вашей милости и моих ребрах, которые он проломает вконец?
   -- Молчи, Санчо, говорю тебе еще раз,-- сказал Дон-Кихот,-- и знай, что не только желание разыскать сумасшедшего влечет меня в эти места, но также и намерение совершить подвиг, которым я приобрету бессмертное имя и славу на всем земном пространстве.
   -- А этот подвиг очень опасный?-- спросил Санчо-Панса.
   -- Нет,-- ответил рыцарь Печального Образа.-- Но игральная кость может упасть так, что вместо выигрыша мы получим проигрыш; хотя все будет зависеть от твоего старания.
   -- От моего старания?-- удивился Санчо.
   -- Да,-- подтвердил Дон-Кихот,-- потому что, если ты скоро вернешься оттуда, куда я думаю послать тебя, в таком случае скоро кончится мое страдание, и начнется моя слава. И так как нехорошо держать тебя дольше в неизвестности и томить ожиданием, куда клонятся мои слова, я желаю, чтобы ты, Санчо, знал, что я намерен удалиться для совершения епитимии, подобно Амадиеу Галльскому, который, разведав о пренебрежении к нему его сеньоры, впал в отчаяние.
   -- Мне кажется,-- сказал Санчо,-- что рыцари, которые делали нечто подобное, были вызваны к тому и имели причины совершать эти безумства и епитимии. Но какая причина у вашей милости? Какая дама отвергла вас, или какие нашли вы доказательства, что сеньора Дульсинея Тобосская согрешила?
   -- В этом-то вся суть дела!-- воскликнул Дон-Кихот.-- Вся соль именно в том, чтобы сойти с ума без причины и чтобы дать понято своей даме: если зеленое дерево так вспыхнуло, как запылало бы сухое. Кроме того, у меня есть достаточная для этого причина в долгой разлуке с той, которая навсегда останется моей повелительницей, с Дульсинеей Тобосской. Я сумасшедший и останусь сумасшедшим до тех пор, пока ты не вернешься с ответом на письмо, которое я думаю послать с тобой моей сеньоре Дульсинее, и, если ответ ее будет таким, какого заслуживает мое постоянство, моему безумию и покаянию настанет конец. Если же слупится наоборот, то я в действительности сойду с ума, и, будучи сумасшедшим, перестану что-либо ощущать. Но скажи мне, Санчо, в сохранности ли у тебя шлем Мамбрино?
   На это Санчо ответил:
   -- Ведь, каждый, кто услышит, что ваша милость утверждает, будто таз цырюльника -- шлем Мамбрино, что человек, который говорит и утверждает нечто подобное, наверное, распростился со своим разумом. Таз, весь смятый и изогнутый, у меня здесь в мешке, и я везу его домой, чтобы выпрямить ею и употребить для бритья.
   -- Слушай, Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- клянусь всеми святыми, у тебя самый тупой ум, которым когда-либо обладал какой бы то ни было оруженосец в мире.
   Наконец, они добрались до подножия высокой горы, стоявшей одиноко, Счтовно обрубленная громадная скала, среди других окружающих ее гор. Ее-то рыцарь Печатного Образа и избрал для совершения своей епитимии, и, лишь только увидел ее, он воскликнул громким голосом, словно уже впавший в безумие:
   -- Вот место, избранное и назначенное мною, чтобы оплакивать несчастье, в которое вы сами ввергли меня,-- и, обращаясь к Санчо, сказал:
   -- Говорю тебе, что через три дня ты уедешь, так как я желаю, чтобы за это время ты увидел то, что я ради Дульсинеи буду делать и говорить, и затем сообщил ей о том.
   -- Но что же я увижу больше того, что я уже видел?-- спросил Санчо.
   -- Как ты сильно ошибаешься в своем расчете,-- ответил Дон-Кихот.-- Теперь мне нужно еще разорвать одежду, разбросать кругом себя оружие, удариться головой об эти скалы и совершить другие вещи в том же роде, которые изумят тебя.
   -- Ради бога,-- сказал Санчо,-- будьте осторожнее, милость ваша, вы можете удариться о такую сказу и в таком ее месте, что с первым же ударом наступит конец всей вашей затее об епитимии. Уж, если биться головой необходимо, и без этого дело не может быть сделано, вы бы удовольствовались биться головой о воду или о какой-нибудь мягкий предмет. Затем предоставьте всю мне, а я скажу сеньоре Дульсинее, что ваша милость билась головой о скалы, более твердые, чем алмаз.
   -- Благодарю тебя за твое доброе намерение, друг Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- но ты должен знать, что все эти вещи я делаю вовсе не в шутку, а всерьез, потому что поступить иначе значило бы нарушить законы рыцарства. Вот почему мои удары головой о скалу должны быть настоящие, неподдельные, не заключающие в себе ничего призрачного или фантастического.
   -- Но прошу вас, ваша милость,-- сказал Санчо,-- считайте, что уже прошли три дня сроку, данного мне вами, чтобы глядеть на безумные ваши выходки, так как я готов заявить, что уже видел их, и они были уже доведены до конца, и я расскажу о них чудеса сеньоре Дульсинее. Итак, пишите письмо и посылайте меня тотчас, потому что я чувствую сильное желание скорей вернуться, чтобы освободить вас, милость ваша, из чистилища, в котором оставляю вас.
   Подумав, Дон-Кихот сказал:
   -- Сейчас мне пришло в голову, на чем можно также хорошо и даже еще лучше написать письмо,-- в записной книжке, принадлежавшей Карденио. А ты уже позаботишься дать его переписать на бумагу, и хорошим почерком, в первом же встречном селе.
   -- А как же насчет подписи?-- спросил Санчо.
   -- Что же касается подписи, я поставлю такую:
   "Ваш до гроба рыцарь Печального Образа".
   С этими словами Дон-Кихот вынул записную книжку, отошел в сторону и принялся писать. А когда кончил, он позвал Санчо и сказал, что желал бы прочесть ему письмо, с тем, чтобы он его запомнил на случай, если бы долгой потерял его, так как, в виду несчастной его судьбы, можно всего опасаться.
   

Письмо Дон-Кихота к Дульсинее Тобосской.

"Неограниченная и высочайшая сеньора!

   "Раненный остреем разлуки, пронзенный до глубины сердца, шлет тебе, сладчайшая Дульсинея Тобосская, пожелания здоровья тот, кто сам его не имеет. Если твоя красота пренебрегает мной, если превосходство твое не на радость мне, если цель твоего презрения -- усилить мои муки, хотя я и достаточно закален в страданиях, у меня нехватит сил вынести это горе, которое, кроме того, что оно очень велико, еще и очень продолжительно. Мой добрый оруженосец Санчо подробно сообщит тебе, о, неблагодарная красавица, возлюбленная неприятельница моя, до какого состояния я дошел ради тебя. Если же соблаговолишь помочь мне,-- я твой; если же нет,-- поступай, как тебе угодно будет, потому что, прекратив жизнь мою, я удовлетворю этим твою жестокость и собственное мое желание.

Твой до гроба рыцарь Печального Образа".

   -- Клянусь жизнью отца моего,-- воскликнул Санчо, прослушав письмо,-- это самая возвышенная вещь, которую я когда-либо слышал. А теперь отпустите меня седлать Росинанте и приготовьтесь дать мне свое благословение, так как я намерен ехать тотчас же, не глядя на безумные выходки, которые ваша милость собирается проделать.
   -- Но, я хотел бы, Санчо, чтобы ты увидел меня обнаженным и проделывающим дюжину или две безумств, на что мне потребуется менее получаса.
   И поспешно сняв с себя панталоны, Дон-Кихот остался в одной рубашке на голом теле, и тотчас же, недолго думая, сделал два прыжка в воздухе и столько же кувырков головою вниз и ногами вверх, раскрыв при этом такие вещи, что Санчо, чтобы не видеть их, повернулся к Росинанте, вполне удовлетворенный и довольный тем, что может теперь клясться, что его господин сумасшедший.
   

ГЛАВА XXII.
О встрече Панса с цырюльником и священником и о разговоре его с ними.

   Выехав на большую дорогу, Санчо Панса повернул по направлению в Тобосо и на следующий день добрался до постоялого двора, где с ним случилось несчастье с подбрасыванием на одеяле. Едва заприметил он постоялый двор, как уже ему представилось, будто он снова взлетает на воздух, и он не пожелал заезжать туда, хотя как раз было время, когда он должен был бы это сделать, потому что наступила обеденная пора, и ему очень хотелось хлебнуть чего-нибудь горячего. Эта потребность заставила его ближе подъехать к постоялому двору. Почти тотчас из постоялого двора вышли два человека, которые, посмотрев, узнали оруженосца, и один спросил другого:
   -- Посмотрите, сеньор, этот вот всадник не Санчо ли Панса?
   -- Да,-- ответил второй,-- это он и есть, а под ним лошадь нашего Дон-Кихота.
   Это были священник и цырюльник,-- те самые, которые произвели суд и следствие над книгами Дон-Кихота. Окончательно убедившись в том, что это Санчо Панса и Росинанте, они подошли к нему, желая разузнать о Дон-Кихоте, и священник окликнул оруженосца рыцаря но имени, говоря:
   -- Друг Санчо Панса, где же господин ваш?
   Санчо без промедления узнал их, но, ретив скрыть от них местопребывание и состояние своего господина, дал уклончивый ответ.
   -- Нет-нет, Санчо Панса,-- сказал цырюльник,-- если вы нам но укажете, где ваш господин, мы подумаем, что вы его убили и ограбили, потому что вы едете верхом на его лошади.
   -- Я не такой человек, чтобы грабить или убивать кого бы то ни было,-- сказал Санчо.-- Мой господин остался там, в горах, где он исполняет наложенную им на себя епитимию.
   И Санчо, наскоро и не останавливаясь, рассказал им о состоянии, в котором он оставил своего господина, и о приключениях, случившихся с ними, и о том, что он послан отвезти письмо сеньора Дульсинее Тобосской, в которую Дон-Кихот влюблен по уши.
   Оба -- и священник, и цырюльник -- попросили Санчо Панса показать им письмо, которое он вез Дульсинее Тобосской. Оруженосец сунул-было руку за пазуху, отыскивая записную книжечку, но не нашел ее. Он побледнел, как смерть, и без дальнейшего промедления схватил себя обеими руками за бороду и вырвал чуть не половину ее, а затем быстро нанес с полдюжины ударов себе по лицу и по носу, так, что у него брызнула кровь.
   Увидав это, священник и цирюльник спросили его, что такое случилось с ним, что он так жестоко себя казнит.
   -- Я потерял записную книжку,-- ответил Санчо,-- где было письмо к Дульсинее.
   -- Так перескажи ею нам, Санчо,-- предложили цырюльник и священник одновременно,-- а потом мы его напишем.
   Санче Панса почесал у себя в голове и, обкусав половину ногтя на одном пальце, наконец, после очень большой паузы сказал:
   -- Клянусь богом, оно начиналось так: "Возвышенная и ограниченная сеньора"...
   -- Верно, стояло: "неограниченная или властительная сеньора",-- заметил цырюльник.
   -- Так оно и есть,-- согласился Санчо.-- Потом, если не ошибаюсь, следовало: "лишенный сна и раненый целует руки вашей милости, неблагодарная и безвестная красота", и я не знаю, что он еще там говорил о здоровье и болезни, которые посылает ей, и он в таком же роде продолжал, пока не кончил словами: "Твой до гроба рыцарь Печального Образа".
   Немало забавила священника и цирюльника прекрасная память Санчо Панса, и, расхваливая ее, они попросили его еще дна рана повторить письмо, чтобы и они могли запомнить его наизусть и в свое время записать. Он сообщил им также, что его господин,-- лишь только он принесет ему благосклонный ответ от сеньоры Дульсинеи Тобосской,-- тотчас же примет все меры, чтобы сделаться императором. Когда все это случится, и Дон-Кихот будет королем, он женит его, Санчо, потому что к тому времени он окажется вдовцом. Санчо говорил это так спокойно, с таким полным отсутствием здравого смысла, что священник и цырюльник снова пришли в изумление, думая, до чего сильно должно было быть безумие Дон-Кихота, если оно заразило мозги этого бедного человека. Они не пожелали давать себе труд вывести его из заблуждения, в котором он находился, и сказали лишь, чтобы он молил бога о здравии своего господина, потому что очень вероятно, что с течением времени он сделается императором или, но меньшей мере, архиепископом.
   На это Саечо ответил:
   -- Сеньоры, если бы господину моему пришло на ум сделаться не императором, а архиепископом,-- хотелось бы мне знать, чем же странствующие архиепископы имеют обыкновение награждать своих оруженосцев?
   -- Не тревожьтесь, Санчо, друг,-- заметил цырюльник,-- мы попросим вашего господина, даже поставим ему на вид, как вопрос совести, чтобы он сделался императором, а не архиепископом. Да ему это и будет легче по той причине, что у него больше храбрости, чем учености. А сейчас лучше подумаем, как освободить вашего господина от бесполезной епитимии, которую он, по вашим словам, совершает, а чтобы обсудить способ, как это сделать, и поесть, зайдем на постоялый двор.
   Санчо ответил, что он туда не пойдет, но просит их принести ему сюда чего-нибудь поесть, только горячего, также и ячменя для Росинанте. Позже священнику пришла в голову мысль, вполне соответствующая причудам Дон-Кихота и их намерению. Он сказал цирюльнику, что сам он переоденется странствующей девушкой, а цырюльник должен постараться изобразить оруженосца. В таком виде они отправятся туда, где находится Дон-Кихот, и священник, разыгрывая роль угнетенной и оскорбленной девушки, попросит его о милости, в которой он, как доблестный странствующий рыцарь, не может отказать. Священник нимало не сомневался, что дело их закончится успехом.
   

ГЛАВА XXIII.
О том, как священник и цырюльник выполнили свое намерение; и о других вещах, заслуживающих быть рассказанными в этой великой истории.

   Выдумка священника показалась цирюльнику такой удачной, что они принялись тотчас же за ее осуществление.
   Вскоре; однако, священник решил, что ему неудобно появляться в дамском наряде, и поменялся с цирюльником ролями; священник подвязал себе бороду и изображал оруженосца, а цирюльник, взяв женское платье, сказал, что наденет его тогда, когда они приблизятся к местопребыванию Дон-Кихота. Санчо же, но замыслу, должен был пойти к своему господину и сказать, что и письмо передал, и получил устный ответ, в котором Дульсинея просит его немедленно приехать к ней. Решив так, они двинулись в путь, и на следующий день они прибыли туда, где Санчо оставил своего господина. Санчо сказал им, что он отправится вперед к Дон-Кихоту и сообщит рыцарю ответ сеньоры Дульсинеи, а они выждут здесь его возвращения.
   Предложение Санчо понравилось его спутникам, и они расположились на отдых в лощине, через которую протекал небольшой прозрачный ручеек в приятной, прохладной тени нескольких скал и росших на его берегах деревьев. В то время, как они отдыхали, до слуха их донеслось нежное пение, которое закончилось неожиданным глубоким вздохом. Священник и цирюльник стали внимательно ждать, не услышат ли они еще чего-нибудь. Но, убедившись, что пение уступило место рыданиям и разрывающим душу стонам, они поинтересовались узнать, кто тот несчастный, который пел так сладко и страдал так горько. Итти им пришлось недолго: обогнув угол скалы, они увидели Карденио. Он сидел, опустив голову на грудь. Священник, хорошо владевший словом, подошел к нему и в кратких, но красноречивых выражениях стал убеждать его отказаться от этого жалкого образа жизни, чтобы совсем не лишиться жизни, и просил его рассказать, в чем заключаются его несчастья.
   Карденио, находясь в это время в здравом уме, подробно поведал священнику свою печальную историю. Друг Карденио -- герцог Фернандо -- взял на себя переговоры с отцом Карденио но поводу брака его с Люсиндой. Но, устранив Карденио, он сям предложил руку Люсинде, и последняя, по настоянию родителей, должна была ответить согласием. Карденио почувствовал себя таким несчастным, что бежал в горы.
   Сетованиями и жалобами Карденио закончил свою речь, полную страстной любви и горечи. Священник только-что собрался сказать ему несколько ободряющих слов, но его остановил дошедший до его слуха голос, раздававшийся из-за скал.
   

ГЛАВА XXIV.
Неожиданное и приятное приключение, случившееся со священником и цырюльником в той же Сиерра-Морене.

   Все встали, намереваясь отыскать говорившего. Не успели они пройти и двадцати шагов, как за углом скалы увидели девушку, переодетую в мужской костюм. Лица ее они не могли различить, ибо она сидела спиной к ним. Когда они сделали движение подойти ближе, она быстро обернулась и, смущенная и испуганная, хотела бежать.
   Священник первый обратился к ней:
   -- Остановитесь, сеньора, так как мы все имеем лишь одно намерение -- служить вам. У вас нет причины обращаться в столь поспешное бегство.
   На все это, изумленная и смущенная, она не ответила ни слова. Тогда они подошли к ней еще ближе, и священник, взяв ее за руку, сказал:
   -- Без сомнения, немаловажные причины привели вас в эту пустынную местность, где мы имели счастье встретить вас, если и не для того, чтобы облегчить ваши страдания, то, по крайней мере, для того, чтобы дать вам совет. Отбросьте, сеньора, страх, вызванный в вас нашим появлением, и расскажите нам о вашей счастливой или несчастной судьбе, так как во всех нас вы; найдете участие к вам в вашем горе.
   Пока священник говорил таким образом, девушка стояла, как вкопанная, и глядела на всех, не произнося ни слова. Но падле того, как священник вторично обратился к ней, она глубоко вздохнула и прервала свое молчание:
   -- Если уединение этих гор не было в состоянии скрыть меня от посторонних взоров, сеньоры, то позвольте мне прежде веет поблагодарить вас за сделанное вами предложение, обязывающее меня исполнить все то, о чем вы меня просите, хотя я] и боюсь, что рассказ о моих несчастиях рядом с состраданием вызовет в вас и огорчение, так как у вас не найдется средства помочь моему горю. Тем не менее, мне приходится рассказать вам то, о чем я хотела бы лучше умолчать, если б могла.
   И, сделав усилие над собой, чтобы удержать слезы, набегавшие на глаза, она принялась рассказывать историю своей жизни.
   -- Здесь, в Андалузии, жил герцог, у которого была два сына. Родители мои были поданными этого герцога, а я была их единственной дочерью и росла любимицей и баловницей. Проводя жизнь в уединении, я была уверена, что никто, кроме домашних, не видит меня. Однако, глаза любви выследили меня. За мной тал ухаживать младший сын герцога дон-Фернандо.
   Едва девушка произнесла это имя, Карденио переменился в лице, и капли пота выступили у него на лбу. Не замечая его волнения, девушка продолжала свой рассказ:
   -- Дон-Фернандо настолько проникся страстной ко мне любовью, что подкупал всю прислугу, на нашей улице устраивал беспрерывные празднества. Но все это не только не смягчало меня, но и, наоборот, ожесточало.
   Мои родители, желая положить конец оскорбительному ухаживанию, предложили мне выйти замуж тотчас же но моему выбору. Тогда Фернандо пошел на крайность.
   Однажды ночью, когда я находилась в спальне, он предстал передо мной. Он бросился ко мне, обнял меня и начал убеждать такими доводами, что я, неопытная в подобных делах, приняла за истину его уверения. Побежденная же привлекательной наружностью Фернандо, я пала. После этого я видела его лишь раз. Он уехал. Затем я услышала, что он женился на девушке, по имени Люсинда. В городе, куда я пришла, мне стало известно, что с Люсиндой на свадьбе случился обморок, и расшнуровывавшие ее платье нашли письмо, в котором она объясняла, что она уже жена Карденио. Дон-Фернандо после этого происшествия уехал, а Люсинда исчезла из родительского дома. Все эти известия воскресили во мне надежду вернуть Фернандо. Одно только заставило меня покинуть город: меня разыскивали мои родители: Выбравшись оттуда, я углубилась в эти горы, чтобы на воле предаться своему горю.
   Во все время рассказа Карденио сидел, погруженный в тяжелые, грустные воспоминания.

0x01 graphic

ГЛАВА XXV.
В которой рассказывается о забавной уловке и хитрости, предпринятых с целью освободить влюбленного нашего рыцаря от суровой епитимии, наложенной им на себя.

   -- Вот, сеньоры, правдивая история моей трагедии. Смотрите и судите теперь, имели ли вздохи, достигшие до вашего слуха, слова, которым вы внимали, слезы, что лились из моих глаз, достаточную причину проявиться в еще большем изобилии. Вы увидите, что всякое утешение бесполезно, так как помочь моему горю немыслимо.
   Сказав это, Доротея (так звали девушку) замолчала, и ее лицо залилось краской, ясно обнаруживающей боль и стыд ее души. Священник хотел сказать ей несколько слов утешения, но Карденио предупредил его, говоря:
   -- Как, сеньора, значит, это ты прекрасная Доротея, единственная дочь богатого Кленардо?
   Доротея необычайно изумилась, услыхав имя своею отца:
   -- А кто же вы, брат, что знаете имя моего отца?
   -- Я, сеньора,-- ответил Карденио,-- тот несчастный, которого, судя по вашему рассказу, Люсинда объявила своим мужем. Я злополучный Карденио, и низкое поведение того, кто и вас поставил в теперешнее ваше положение, довело меня до состояния, в каком вы меня видите: оборванного, нагого, лишенного всякой человеческой помощи и,-- что еще хуже,-- лишенного разума, потому что я обладаю им только в те короткие промежутки, когда небу угодно даровать его мне.
   Во время этого разговора они услышали крик и поняли, что Санчо Панса, не найдя их на том месте, где он их оставил, стал во все горло звать их. Они пошли ему навстречу и спросили о Дон-Кихоте, а он ответил, что застал; его полунагим, в одной рубахе, исхудалого, желтого, полумертвого от голода и вздыхающего по своей сеньоре Дульстшее. Но хотя Санчо и сообщил рыцарю, что она приказывает ему покинуть эти места и явиться к ней в Тобосо, где ждет его, Дон-Кихот ответил, что решил не являться перед ее красотой до тех пор, пока не совершит подвигов, которые сделают его достойным ее благосклонности.
   Приходилось применить раньше задуманный план с переодеванием. Доротея, ознакомившись вкратце с положением дел, взяла на себя роль обиженной королевы, цырюльник стал ее оруженосцем. Они приступили к исполнению комедии, которая должна была спасти несчастного рыцаря.
   Доротея достала из имевшегося у нее узла костюм из тонкой и богатой шерстяной материи и быстро вырядилась так, что имела теперь вид богатой и знатной дамы. Все были очарованы ее необычайной грацией, а больше всех изумился Санчо Панса, который попросил священника сказать ему, кто эта прекрасная сеньора.
   -- Прекрасная эта сеньора, Санчо-брат,-- ответил, шутя, священник,-- наследница могучего королевства Микомикон, и явилась она сюда разыскивать вашего господина и просить ею об одной милости, именно: чтобы он отомстил за обиду и оскорбление, нанесенные ей одним злым великаном. Дело в том, что молва о Дон-Кихоте, как о доблестном рыцаре, распространилась уже по всему свету.
   Санчо остался чрезвычайно доволен ответом священника, потому что пи минуты не сомневался, что Дон-Кихот действительно сделается императором.
   Между тем, Доротея села на мула священника, а цырюльник приладил себе бороду из бычьего хвоста, и они велели Санчо провести их туда, где находится Дон-Кихот. Ни священник, ни Карденио не пожелали отправиться с ними: они пустили их вперед, сами же медленно пошли за ними пешком. Так они проехали около трех четвертей мили, когда заметили Дон-Кихота среди лабиринта скал, уже одетого, но не в доспехах. Лишь только Доротея увидела ею и узнала от Санчо, что это Дон-Кихот, она ударила бичом свою парадную лошадь, а за ней поспешил и бородатый брадобрей. Подъехав к Дон-Кихоту, Доротея с величайшей ловкостью сошла с седла и бросилась на колени перед Дон-Кихотом. Он хотел поднять ее, но она, не вставая, обратилась к нему со следующими словами:
   -- Я до тех пор не встану, о, доблестный и могущественный рыцарь, пока вы, по доброте и великодушию своему, не окажете мне милости.
   -- Не отвечу вам ни слова, прекрасная сеньора, пока вы не встанете с колей.
   Я не встану до тех пор, сеньор,-- ответила горюющая девушка,-- пока вы со свойственным вам великодушием не пообещаете оказать мне милость, о которой я прошу.
   Обещаю вам оказать ее, ответил Дон-Кихот,-- если только это не послужит ко вреду моего отечества и той, которая владеет моим сердцем.
   В это время Санчо Панса подошел к своему господину и тихонько шепнул ему на ухо:
   -- Милость ваша может спокойно обещать ей то, о чем она просит, потому что это только пустяки, всего только убить громадного великана, а та, которая об этом просит,-- могучая принцесса Микомикона.
   -- Я поступлю так, как мне предписывает долг,-- ответил Дон-Кихот.
   И, обращаясь к девушке, добавил:
   -- Прошу вас, высочайшая красота, соблаговолите встать, так как я дарую милость, которую вам угодно будет просить у меня.
   -- Она заключается в том,-- сказала, девушка,-- чтобы вы, великодушный рыцарь, тотчас же последовали за мной и обещали не предпринимать другого дела, пока не отомстите изменнику, который отнял у меня мое королевство.
   -- Повторяю,-- ответил Дон-Кихот,-- что я исполню вашу просьбу, и потому можете, сеньора, с сегодняшнего дня изгнать из своей души печаль.
   И тотчас же приказал Санчо подтянуть подпругу у Росинанте и подать ему его доспехи. Видя себя вооруженным, он воскликнул:
   -- Едем отсюда на защиту этой великой сеньоры!
   Цырюльник все еще стоял на коленях, с трудом сдерживая свой смех.
   Но, убедившись, что просимая милость уже дарована, он поднялся, взял свою сеньору за руку и вместе с рыцарем усадил ее на мула. Дон-Кихот сел на Росинанте, цырюльник устроился на своем верховом животном, а Санчо пришлось итти пешком позади всех.
   Священник и Карденио наблюдали комедию, спрятавшись за кусты, и не знали, каким образом присоединиться к остальной компании. Но священник, человек очень находчивый, ножницами остриг бороду Карденио, надел на него свою серую епанчу и дал ему длинный черный плащ, оставшись сам в камзоле и панталонах. Карденио сделался так непохож на прежнего, что не узнал бы себя, если б посмотрелся в зеркало. Покончив с переодеванием, священник и Карденио без труда добрались раньше остальных до большой дороги и вскоре очутились в долине и стали у выхода из гор. А лишь только показались Дон-Кихот и его спутники, священник, довольно долго и пристально вглядываясь в рыцаря, делал вид, будто он мало-помалу начинает узнавать его, после чего бросился к нему с распростертыми объятиями и громко воскликнул:
   -- В счастливый час встретил я зеркало рыцарства, доброго моего земляка, Дон-Кихота Ламанчского!
   Пораженный тем, что говорил и делал этот человек, рыцарь начал внимательно всматриваться в него и, наконец, узнал. Он был изумлен, встретив его здесь, и делал большие усилия, чтобы сойти с лошади. Но последний не допустил этот.
   -- Я никоим образом не соглашусь на это,-- сказал он,-- с меня достаточно поместиться на муле позади кого-нибудь из этих сеньоров, сопровождающих вашу милость.
   -- Об этом я и не подумал,-- ответил Дон-Кихот,-- и уверен, что сеньора, принцесса будет настолько любезна, что прикажет своему оруженосцу уступить место на седле вашей милости, а сам он сядет позади, если только мул вынесет это.
   -- Совершенно верно,-- согласился цырюльник и быстро слез с мула, предлагая занять место на седле священнику, что тот и сделал не заставляя себя долго просить. Но, к несчастью, когда цырюльник хотел взобраться на круп мула, последний, вскинув задние ноги и, раза два так сильно ударил имя в воздухе, что цырюльник упал, потеряв искусно прилепленную бороду.
   Дон-Кихот, увидав большой пук бороды, лежащий отдельно от лица упавшего оруженосца, воскликнул:
   -- Великое чудо! Ему оторвало с лица бороду, точно ее нарочно сбрили.
   Священник, видя, что его выдумке грозит опасность быть раскрытой, тотчас же подбежал к бороде, поднял ее и мигом прикрепил цирюльнику бороду, над которой пробормотал несколько слов, говоря, что это вернейшее заклинание для приращения бород. Все это чрезвычайно удивило Дон-Кихота, и он попросил священника научить его заклинанию, потому что он предполагает, что целебные свойства его простираются дальше приращения бороды.
   Священник обещал, и они двинулись дальше, при чем, находясь во главе шествия, Дон-Кихот сказал девушке:
   -- Ваше величество, сеньора моя, теперь ведите нас, куда вам будет угодно.
   -- Путь мой лежит в королевство Микомикон,-- кивнула головой Доротея.
   -- Если это так,-- объявил священник,-- то нам придется проехать через мое село, и оттуда ваша милость отправится в Карфаген, чтобы через море попасть в королевство.
   -- Скажите мне, ваша милость,-- обратился вдруг Дон-Кихот к священнику,-- какая причина привела вас в эту пустынную местность совершенно одною, без слуг, и одетого налегке, что крайне изумляет меня?
   -- Отвечу я вам на это в коротких словах,-- возразил священник.-- Знайте, сеньор Дон-Кихот, что мы отправились в Севилью за получением денег. А когда вчера проходили близ этой местности, на нас напали четверо разбойников и обобрали нас вплоть до бороды. Но знаменательное самое то, что, как ходят в окрестности глухи, напавшие на нас разбойники были галерные невольники, которых освободил человек, обладавший таким мужеством, что он один, вопреки комиссару и стражникам, отпустил всех их на волю. Нет сомнения, что он, должно-быть, сумасшедший пли такой же большой негодяй, как и они.
   Санчо рассказал священнику и цырюльнику приключение с галерными невольниками, совершенное его господином с такой для него славой, и поэтому священник, упоминая об этом событии, сильно сгустил краски, чтобы посмотреть, что сделает или скажет Дон-Кихот, который при каждом его слове менялся в лице и не смел признаться, что он был освободителем этих людей.
   -- Вот они-то,-- продолжал священник, и ограбили нас. И да простит бог в своем милосердии того, кто помешал подвергнуть их заслуженному ими наказанию!
   

ГЛАВА XXVI.
В которой рассказывается о находчивости прекрасной Доротеи и о других забавных и увеселительных вещах.

   Едва священник, кончил, как Санчо сказал:
   -- Но чести говоря, тот, кто совершил этот подвиг, был господин мой, хотя я, с своей стороны, перед тем предупреждал его, чтобы он обдумал то, что делает, и что грех отпускать их на свободу.
   -- Глупец,-- сказал тогда Дон-Кихот,-- странствующим рыцарям не подобает и не приличествует преследовать за преступления или за добродетели, они терпят муки. Единственная забота рыцарей -- помочь им, как нуждающимся в помощи, устремив глаза на их страдания, а не на дурные их поступки. И если кому это не понравилось, я скажу, что он мало понимает в задачах рыцарства, и докажу это ему споим мечом.
   Доротея постаралась успокоить Дон-Кихота вымышленным рассказом о том, как ее обидел великан, отняв у нее все, и о том, как отец посоветовал ей для защиты своего королевства, отправиться в Испанию, отыскать там странствующего рыцаря, слава о котором гудит по всему государству, и попросить его выступить в его защиту. Она не ошиблась, обратившись к Дон-Кихоту, ибо он и есть тот, о ком говорил ей отец.
   Выслушав все, Дон-Кихот воскликнул:
   -- Какие бы страдания я ни испытал на службе у вас, и как бы они ни были велики и неслыханны, я снова подтверждаю данное вам обещание исполнить вашу просьбу и клянусь итти с вами на край света, пока не встречусь лицом к лицу с свирепым вашим врагом, которому я намерен отрубить гордую голову остреем этого меча. А после того, как я отрублю ему его голову и верну вам мирное обладание вашим государством, вы можете свободно располагать своей особой, как только вам заблагорассудится, потому что до тех пор, пока сердце мое в плену, воля порабощена, и разум подчинен той... не скажу ничего больше,-- мне невозможно допустить даже и мысль о женитьбе хотя бы на самой птице фениксе.
   Внезапно наши путешественники заметили человека, ехавшего им навстречу. Едва он приблизился, как Санча узнал в нем разбойника, сидевшего на его сером. С ругательством он бросился к нему, но разбойник, спрыгнув на землю, кинулся бежать и в одну минуту скрылся. Все присутствующие поздравили Санчо с успехом. Дон-Кихот же, отозвав оруженосца в сторону, начал расспрашивать его о Дульсинее: что и как она ему сказала, когда прочла письмо.
   -- Сеньор,-- ответил Санчо,-- если уж говорить правду, я не передавал письма, потому что у меня его и не было никогда.
   -- Оно так и есть, как ты говоришь,-- сказал Дон-Кихот,-- и я нашел у себя спустя два дня после твоего отъезда записную книжечку, в которой я написал письмо. Я думал, что ты сейчас же вернешься, как только заметишь, что его нет у тебя.
   -- Я бы это сделал,-- подтвердил Санчо,-- если б не запомнил хорошенько письмо наизусть, когда ваша милость читала мне его.
   

ГЛАВА XXVII.
О приятном разговоре, происходившем между Дон-Кихотом и его оруженосцем Санчо Панса, а также и о других событиях.

   -- Все это недурно,-- сказал Дон-Кихот,-- продолжай. Когда приехал, что делала эта королева красоты? Верно, ты ее застал нанизывающей жемчуг?
   -- Нет,-- ответил Санчо,-- она просеивала два четверика пшеницы на заднем дворе своего дома.
   -- Когда ты передал ей мое письмо, поцеловала она его?
   -- Когда я подошел к ней, чтобы передать ей ваше письмо,-- ответил Санчо,-- я ее застал в самом разгаре работы. Она сказала мне: -- Положите, друг, письмо на тот мешок, потому что я не могу прочесть его раньше, чем кончу просеивать все, что у меня тут в решете.
   -- Умная сеньора,-- сказал Дон-Кихот,-- она должна была так поступить, чтобы потом на досуге прочесть письмо и насладиться им. Продолжая, Санчо. А в то время, как она была занята своим делом, какой вы с нею вели разговор? Что она спрашивала тебя обо мне?
   -- Она ничего у меня не спрашивала, но я ей сказал, каким образом милость ваша совершает епитмию, где вы спите на земле, не едите хлеба со скатерти, не чешете себе бороды и все только плачете и проклинаете свою судьбу.
   -- Сказав, что я проклинаю свою судьбу, ты плохо сказал,-- заметил Дон-Кихот,-- потому что, наоборот, я благословляю свою судьбу за то, что она удостоила меня счастья любить такую высокую сеньору, как Дульсинея Тобосская.
   -- Но скажи, какую драгоценность подарила она тебе на прощание за те известия, которые ты ей принес от меня? Ведь, у странствующих рыцарей и их дам старинный обычай -- дарить оруженосцам, которые приносят известия рыцарям от их дам и дамам от их рыцарей, какую-нибудь драгоценность в награду за исполненное ими поручение.
   -- Очень может быть, что это так и есть,-- сказал Санчо,-- и я считаю этот обычай превосходным, но, должно-быть, придерживались его лишь в былые времена, а теперь, как видно, в обычае дарить только кусок хлеба с сыром. К тому же и сыр, но всем признакам, был только овечий.
   -- Она щедра бесконечно,-- сказал Дон-Кихот,-- и если она не подарила тебе драгоценной золотой вещицы, то, без сомнения, потому только, что у нее ничего не оказалось под-рукой, чтобы дать тебе. Я повидаюсь с ней, и все будет исправлено. Знаешь ли, Санчо, что меня удивляет? По-моему, ты туда и обратно слетал по воздуху, так как ты употребил лишь немногим более трех дней. Из этого я заключаю, что мудрый волшебник, который заботится о моих делах, помог путешествовать тебе незаметно для тебя самого. Однако, оставим это в стороне. Как, по-твоему, должен я поступить теперь относительно приказания моей сеньоры явиться повидаться с нею? Хотя я и хорошо понимаю, что обязан покориться ее воле, но также вижу, что не могу этого сделать вследствие обещания, данного мною принцессе. Вот что я намерен сделать:-- как можно быстрее ехать, чтобы поскорее добраться туда, где находится этот великан, а по приезде я отрублю ему голову и верну принцессе мирное обладание ее королевством, после чего немедленно поспешу обратно, чтобы увидеть свет, который озарит все мои чувства.
   -- Ах,-- воскликнул Санчо,-- до чего голова вашей милости полна небылиц! Неужто милость ваша намерена совершить это путешествие ни за что, ни про что и оттолкнуть от себя и упустить такую богатую и знатную женитьбу, как эту, где в приданое дают королевство, имеющее, как я слышал, более двадцати тысяч миль в окружности, изобилующее всякими предметами, необходимыми для поддержания человеческого существования?
   -- Слушай Санчо!-- сказал Дон-Кихот.-- Если ты даешь мне совет жениться только для того, чтобы я тотчас же сделался королем, убив великана, и имел возможность оказать тебе милость и дать обещанное, то довожу до твоего сведения, что, и не женившись, я легко сумею выполнить твое желание, так как, прежде чем вступить в бой, я условлюсь, что, ваш я выйду из пего победителем, хотя бы я и не женился на принцессе, она должна мне уделить часть королевства, с тем, что я могу передать ее, кому захочу, а получив эту часть, кому же могу я передать ее, как не тебе?
   -- Это ясно,-- ответил Санчо,-- пусть только ваша милость постарается выбрать такую часть королевства, которая была бы поближе к морю, чтобы в случае, если там образ жизни мне не понравится, я мог усадить моих черных подданных на корабли и поступить с ними, как мне заблагорассудится.
   В это время священник крикнул им подождать их немного, так как они желают остановиться и напиться воды из небольшого источника, бывшего вблизи. Дон-Кихот остановился, к великому удовольствию Санчо, который уже устал так много лгать и боялся, как бы господин не поймал его на каком-нибудь слове.
   Когда все расположились на отдых, мимо них по дороге прошел мальчик. Он с большим вниманием стал всматриваться в Дон-Кихота и, минуту спустя, подбежал к нему и заплакал:
   -- Ах, сеньор мой! Милость ваша не узнает меня. Я тот мальчик, которого ваша милость отвязала от дуба, когда я был привязан к нему.
   Мальчик рассказал, что произошло с ним после отъезда рыцаря. Дон-Кихот, узнав, что все случилось не так, как он предполагал, поклялся при первом удобном случае отомстить крестьянину.
   -- Прошу вас, сеньор странствующий рыцарь,-- воскликнул испуганно мальчик,-- если вы меня в другой раз встретите, даже если бы вы видели, что меня рубят на куски, ни вступайтесь за меня, но предоставьте меня моим несчастиям, потому что, как бы они ни были велики, еще больше будут те, что произойдут для меня от помощи вашей милости, и будьте вы прокляты вместе со всеми странствующими рыцарями, когда-либо жившими в мире.
   Дон-Кихот собрался встать, чтобы наказать мальчика, но тот бросился бежать так быстро, что никто не отважился догнать его.
   

ГЛАВА XXVIII.
В которой рассказывается о том, что случилось на постоялом дворе с Дон-Кихотом и его спутниками, а главным образом, о жестокой и необычайной битве рыцаря с бурдюками красного вина.

   Кончив свой обед, путешественники оседлали лошадей и мулов и на следующий же день прибыли на постоялый двор, наводивший такой страх и ужас на Санчо-Панса, который хотя и не желал входить туда, но не смог этого избегнуть. Хозяин и хозяйка двора, их дочь и служанка, увидав Дон-Кихота и Санчо, вышли к ним навстречу с изъявлением большой радости, которые рыцарь принял с важным видом, но одобрительно, и сказал им, чтобы они приготовила ему постель получше той, на которой он в прошлый раз спал. Хозяйка на это ответила: если он лучше заплатит, чем в прошлый раз. Дон-Кихот обещал заплатить. Итак, они приготовили ему сносную постель на том же чердаке, как и в прошлые раз, и он тотчас же лег, потому что был очень утомлен и разбит душой и телом.
   Остальная часть компании отравилась обедать. Отдыхая после обеда и перебирая лежавшие на столе книги, священник остановился на одной, которая называлась "Повесть о безрассудно-любопытном". Он предложил прочесть ее вслух, на что все охотно согласились.
   Не успели они, однако, дочитать повести, как в комнату вскочил Санчо, крича:
   -- Скорей, сеньоры, бегите и помогите моему господину, вступившему в самую сильную и ожесточенную битву. Клянусь богом, он нанес такой удар мечом великану, врагу принцессы Микомиконы, что отрезал ему голову от туловища чисто-начисто, как репу.
   -- Что вы говорите, брат?-- сказал священник.-- В уме ли вы, Санчо? Как могло случиться, чорт возьми, то, что вы говорите, когда великан отсюда за две тысячи миль?
   Но в эту минуту они услышали сильный шум и неистовый крик Дон-Кихота:
   -- Стой, вор, злодей, трус. Теперь ты не уйдешь из моих рук, и твой палаш не поможет тебе.
   И, казалось, Дон-Кихот наносил сильные удары мечом в стену.
   -- Не зачем вам тут стоят и слушать,-- сказал Санчо,-- а надо скорее итти и разнять дерущихся, потому что я видел, как текла кровь на полу, а отрезанная голова великана, упавшая в сторону, была величиной с большой бурдюк вина...
   -- Пусть меня не убьют,-- сказал тогда хозяин постоялого двора,-- если Дон-Кихот или Дон-Чортуне проткнул один из бурдюков с красным вином, которые стояли у изголовья его кровати, а разлитое вино, должно-быть, показалось кровью этому, доброму человеку.

0x01 graphic

   Тотчас же бросился он в комнату, а за ним и все остальные. Здесь они увидели Дон-Кихота в самом страшном в мире наряде. На нем была одна лишь рубашка, не столь длинная спереди, чтобы прикрыть ему бедра сзади же еще на шесть дюймов короче. Ноги его были длинные, худые, волосатые и не весьма чистые. В руках он держал обнаженный меч, которым наносил удары во все стороны, сопровождая их восклицаниями, как-будто он и в самом деле сражался с каким-нибудь великаном. Но лучше всего было то, что глаза его были закрыты, так как он спал, и ему снилось, что он вступил в битву с великаном. Он нанес столько ударов бурдюкам, в мыслях своих нанося их великану, что вся комната была залита вином. Увидав это, хозяин двора пришел в величайшую ярость, бросился на Дон-Кихота с сжатыми кулаками и начал так его бить, что если бы Карденио и священник не удержали его, сражение с великаном тут же бы окончилось. Тем не менее, бедный рыцарь проснулся лишь тогда, когда цырюльник принес из колодца большой котелок колодной воды и окатил ого с головы до ног, а это хотя и разбудило Дон-Кихота, но он не очувствовался еще настолько, чтобы сообразить, в каком он виде. Санчо, между тем, отыскивал голову великана по всему полу и, не найдя ее, сказал:
   -- Я уже знаю, что все в этом доме очаровано. Потому-то я не могу найти головы, хотя и видел собственными глазами, как она была отрублена, и кровь текла из тела, точно из фонтана.
   -- О какой крови толкуешь ты?-- воскликнул хозяин двора.-- Разве ты не видишь, вор, что эта кровь,-- не что иное, как прорванные бурдюки и красное вино, затопившее комнату?
   -- Ничего не знаю,-- упрямо твердил Санчо;-- знаю только: я буду так несчастлив, если не найду этой головы, что мое графство растает, как соль в воде.
   Хозяин двора, негодуя при виде беды, натворенной рыцарем, клялся, что нс быть уже тому, что случилось в прошлый раз, когда они уехали, ничего не заплатив. Теперь никакие привилегии их рыцарства не избавят их от уплаты за все, что они должны.
   Священник с трудом водворил спокойствие, пообещав хозяевам уплатить за все их убытки: и за бурдюки, и за вино.
   Когда все успокоились, священник пожелал дослушать повесть о "Безрассудно-любопытном", прерванную так некстати.
   

ГЛАВА XXIX.
В которой рассказывается о других редкостных событиях, случившихся на постоялом дворе.

   Не успели еще все поделиться впечатлениями о повести, которая всех крайне заинтересовала, как хозяин, стоявший у дверей постоялого двора, произнес вслух:
   -- Вот подъезжает компания отборных гостей.
   -- Что это за люди?-- спросил Карденио.
   -- Четверо верховых,-- ответил хозяин,-- и едут они на коротких стременах, с копьями и щитами в руках и все с черными масками на лице, а среди них женщина, вся в балом, на дамском седле, тоже с маской на лице, и еще двое пеших слуг.
   Услыхав это, Доротея закрыла себе лицо, а Карденио ушел в комнату Дон-Кихота, и едва они это сделали, как к постоялому двору подъехали те, о которых говорил хозяин. Четверо всадников, с виду стройные и изящные, подошли к Даме, чтобы снять ее с седла, а один из них, взяв ее на руки, посадил на стул, стоявший у входа, при чем она испустила глубокий вздох и уронила руки, как больной, теряющий сознание человек.
   Доротея, движимая врожденным ей состраданием, подошла к неизвестной даме и сказала:
   -- Что с вами, сеньора моя? Что болит у вас? Может-быть, это нечто такое, что женщины привыкли и умеют облегчать; в таком случае от всей души предлагаю вам мои услуги.
   На эти слова замаскированный кабальеро поспешил ответить Доротее:
   -- Не трудитесь, сеньора, предлагать что бы то ни было этой женщине, так как не в ее обычаях быть благодарной за то, что для нее делают, и но старайтесь добиться от нее ответа, если не желаете услышать из ее уст какую-нибудь ложь.
   -- Никогда я не говорила лжи! -- воскликнула неожиданно та, которая до тех пор молчала.
   Карденио, ясно и отчетливо расслышав речь незнакомки, громко воскликнул:
   -- Помоги мне, боже! Чей голос дошел до моего слуха?..
   Сеньора в маске вздрогнула и направилась в соседнюю комнату. Но, заметив это, ее спутник остановил ее и не дал сделать ни шагу. От волнения и внезапного движения маска из тафты упала с ее лица и обнаружила изумительную и необычайную красоту его. Ее спутник крепко схватил незнакомку за плечи и был так занят своим делом, что не мог удержать маску из тафты, падавшую и с его лица. Доротея, обнимавшая сеньору, увидела, подняв глаза, что то был ее супруг дон-Фернандо. Едва Она узнала его, как упала навзничь, лишившись чувств. Тотчас же бросился к ней священник и снял с нее вуаль, чтобы обрызгать ее водой, а лишь только он открыл ей лицо, дон-Фернандо,-- потому что это он держал за плечи ту, другую,-- узнав Доротею, и сам словно обмер. Тем не менее, он не выпустил из рук Люсинды, которая старалась вырваться из его объятий, узнав по голосу Карденио. Услышав стон Доротеи, Карденио, думая, что это Люсинда, выбежал в испуге из комнаты Дон-Кихота, и первое, что он увидел, был дон-Фернандо, Державший в объятиях Люсинду. Дон-Фернандо, в свою очередь, узнал Карденио, и все трое -- Люсинда, Карденио и Доротея -- стояли в безмолвном изумлении, не понимая, что с ними случилось. Первая нарушила молчание Люсинда, которая обратилась к дону-Фернандо со следующими словами:
   Оставьте меня, дон-Фернандо. Вы видите теперь, какими неожиданными и для нас таинственными путями небо привело меня к моему истинному супругу.
   Доротея тем временем также очнулась от обморока и слышала все, что говорила Люсинда, из слов которой она узнала, кто она такая. Но, видя, что дои-Фернандо не выпускает Люсинду из своих объятий и не отвечает на ее просьбу, она встала и, опустившись на колени перед доиом-Фернандо начала нежно и долго говорить ему о своей любви. Доротея просила его вернуться к пей и под копен, залилась такими горькими слезами, что дон-Фернандо, мучимый раскаянием, сказал:
   Ты победила, прекрасная Доротея... И так как Люсинда достигла того, чего желала, а я нашел в тебе исполнение своих желаний, пусть она живет спокойная и довольная долгие годы со своим Карденио, а я буду стремиться прожить их с моей Доротеей.
   С этими словами он поцеловал ее и прижался лицом к ее лицу с такой искренней нежностью, что ему стоило большого труда сдержаться, чтобы слезы не явились несомненным признаком его любви и раскаяния. Но Карденио и Люсинда не сдержали свих слез, так же, как этого не сделали и почти все присутствовавшие, которые стали их проливать в таком изобилии,-- одни -- радуясь своему счастью, другие -- чужому,-- что могло казаться, будто на них обрушилось великое и тяжелое торе. Даже Санчо Панса, и тот плакал, хотя он потом и говорил, что плакал только потому, что Доротея не оказалась, как он думал, королевой Микомикона, от которой он ждал столько милостей.
   

ГЛАВА XXX.
В которой продолжается история знаменитой принцессы Микомиконы, с другими забавными приключениями.

   Один только Санчо, как уже сказано, был огорчен, опечален и несчастлив. С унылым видом он вошел к своему господину, который только-что проснулся, и сказал:
   -- Сеньop Печальною Образа, ваша милость теперь может спать сколько-угодно, не заботясь о том, чтобы убить великана, потому что все уже сделано, и совершенно.
   -- Охотно верю этому,-- ответил Дон-Кихот,-- так как у меня с великаном была самая чудовищная и ожесточенная схватка, какая навряд ли еще произойдет в моей жизни, и от одного удара голова его полетела на пол, и столько хлынуло крови, что ручьи ее текли по земле, точно вода.
   -- Точно красное вино, следовало бы лучше сказать вашей милости,-- поправил Санчо,-- потому что вам надо знать, что убитый великан -- проткнутый бурдюк, а кровь -- три ведра красного вина.
   -- Что ты говоришь, сумасшедший!-- вскипел Дон-Кихот. В рассудке ли ты?..
   -- Пусть милость ваша встанет,-- пожал плечами Санчо,-- и увидит, какую прекрасную историю вы натворили, и сколько нам придется заплатить.
   Но пока Дон-Кихот одевался, священник рассказал дону-Фернандо и остальным о безумии рыцаря и о той хитрости, к которой они прибегли, чтобы выманить ею из гор. Священник сказал также, что, в виду счастливою события, случившегося с сеньорой Доротеей, приходится отложить дальнейшее выполнение их прежнего плана, и надо придумать и изобрести что-нибудь другое, чтобы можно было увести Дон-Кихота домой, в его село.
   -- Нет,-- заметил дол-Фернандо,-- этого не надо, потому что я желаю, чтобы Доротея сама довела до конца свою выдумку.
   В это время вошел Дон-Кихот, вооруженный всеми доспехами, со шлемом Мамбрино на голове, хотя и изогнутым, со щитом, продетым на руку, и опираясь на свой шест или копье.
   Он с величайшим спокойствием и серьезностью, устремив глаза на прекрасную Доротею, обратился к ней с такою речью:
   -- Я извещен, прелестная сеньора, этим моим оруженосцем, что ваше величие унижено, так как из королевы и знатной особы вы обратились в простую девушку. Если это случилось по распоряжению вашею отца, опасавшегося, что я не окажу вам необходимой и должной помощи, я скажу, что он не знал и не знает, как другие еще менее известные, чем я, рыцари совершали куда более трудные подвиги. Словом, я творю, возвышенная и лишенная наследства сеньора, что на свете нет той опасности, через которую не проложил бы себе путь мой меч, и с помощью его я низвергну вашею врага и возложу вам на голову корону вашего королевства.
   -- Кто бы вам ни сказал, доблестный рыцарь Печального Образа,-- возразила Доротея,-- будто я изменилась и преобразилась по своему существу, сказал вам неправду, потому что я и сегодня остаюсь тем же, чем была вчера, и придерживаюсь тех же намерений, какие у меня всегда были,-- прибегнуть к доблести вашей храброй и непобедимой руки.
   Дон-Кихот, выслушав ее, обернулся к Санчо и с видом сильнейшего негодования объявил ему:
   -- Теперь я скажу тебе, Сантуэло, что ты самый большой плутище во всей Испании. Но, клянусь, я готов так разгромить тебя, что от этого поумнели бы разом отныне все лгуны-оруженосцы, сколько бы их не было у странствующих рыцарей.
   -- Успокойтесь, милость ваша, сеньор мой,-- ответил Санчо,-- очень возможно, что я ошибся относительно превращения сеньоры принцессы Микомиконы. Что же касается головы великана или, по крайней мере, прорванных бурдюков и того, что кровь была красное вино, я не ошибаюсь. Вы это увидите, когда сеньор хозяин здешнего постоялого двора представит вам счет за убытки.
   -- Довольно,-- прервал его дон-Фернандо,-- ни слова больше об этом. А так как сеньора принцесса говорит, что нам следует ехать завтра, то мы так и сделаем. Мы все поедем сопровождать сеньора Дон-Кихота, так как желаем быть свидетелями доблестных и неслыханных подвигов, которые ему предстоит совершить.
   -- Очень вам признателен,-- ответил Дон-Кихот,-- за оказанную мне милость и за ваше доброе мнение обо мне, которое постараюсь оправдать или заплачу за него жизнью.
   Еще многими любезностями и предложениями, услуг обменялись Дон-Кихот и дон-Фернандо, по всему этому положил конец путешественник, который только-что вошел на постоялый двор. На нем было нечто в роде кафтана из голубого сукна с короткими фалдами, полурукавами и без воротника, панталоны из голубого полотна и шапка такого же цвета. Позади него, верхом на осле, ехала женщина, одетая по-мавритански, с закутанным лицом и покрывалом на голове. Мужчина был высокого роста, стройный, в возрасте немного более сорока лет, со смуглым лицом.
   Войдя, он спросил отдельную комнату и, иовидлмому, огорчился, когда ему сообщили, что такой нет на постоялом дворе. А Доротея, которая всегда была любезна, учтива и догадлива, заметив, что оба -- и она, и ее спутник -- огорчены отсутствием отдельной комнаты, сказала:
   -- Не смущайтесь, сеньора, тем, что здесь нет никаких удобств: это свойство всех постоялых дворов; тем не менее, если вам угодно будет поместиться с нами, быть-может, за все ваше путешествие вы не встретите столь радушного приема.
   -- Сеньоры мои,-- сказал сопровождавший мавританку,-- эта девушка почти не понимает нашего языка, и поэтому она не отвечала и не может ответить на то, что у нее спрашивали.
   -- Мы не спрашиваем у нее ничего,-- ответила Люсинда,-- а только предлагаем ей на эту ночь свое общество и часть комнаты, в которой мы устроимся, и где она найдет все удобства.
   -- За нее и за себя,-- ответил мужчина,-- целую вам руки, сеньора моя.
   -- Скажите мне, сеньор,-- спросила Доротея,-- эта девушка христианка или мавританка?
   -- Но одежде и по происхождению она мавританка, но душой -- величайшая христианка, потому что она исполнена сильнейшего желания сделаться ею.
   -- Значит, она еще не крещена?-- спросила Люсинда.
   -- Не было времени для этого,-- сказал мужчина,-- но вскоре она примет крещение с торжественностью, подобающей ее званию, более высокому, чем может казаться по ее и моей одежде.
   Этими словами он возбудил во всех слушавших его желание узнать, кто они такие, но никто не хотел спрашивать, хорошо понимая, что теперь им следует скорее доставить отдых, чем расспрашивать об их жизни.
   Между тем, настала ночь. После ужина хозяйка и служанка занялись приведением в порядок чердака, где решили уложить спать на эту ночь одних только женщин, а дон-Фернандо попросил вновь прибывшего рассказать им историю своей жизни. На это незнакомец ответил, что очень охотно сделает то, о чем его просят.
   Все уселись, храня глубокое молчание, а он приятным и спокойным голосом начал так:
   

ГЛАВА XXXI.
В которой пленник рассказывает свою жизнь и приключения.

   Нас было трое, все -- сыновья и все в возрасте, когда уже можно избрать себе род деятельности.
   Однажды, позвав нас всех к себе в комнату, отец обратился к нам со следующими словами:
   -- Я надумал разделить мое состояние на четыре части; из лих три отдать вам, каждому ту, которая ему принадлежит,-- четвертую же часть оставлю себе, чтобы жить и поддерживать существование мое в течение того остатка дней, которые небу будет угодно послать мне. Но мне хотелось, чтобы каждый из вас, получив во владение принадлежащую ему долю имущества, избрал одну из тех дорог, которые я вам укажу. Я желал бы, чтобы один из вас посвятил себя словесным наукам, другой торговле, а третий служил королю на войне. Через неделю я каждому из вас выплачу его часть наличными деньгами. А теперь скажите мне, согласны ли вы принять мое предложение и следовать моему совету.
   Мне, как старшему, отец велел первому ответить. Я сказал, что готов подчиниться его желанию, а мое -- избрать военную карьеру и служить в ней моему королю.
   -- Когда мы, таким образом, условились, отец поцеловал всех нас и в тот короткий срок, который был назначен им, вручил каждому из нас его часть, составляющую, как я хорошо помню, три тысячи червонцев. В тот же день мы все трое простились с добрым нашим отцом. Один из нас отправился в Саламанку, другой -- в Севилью, а я -- в Аликанте, где, как я узнал, находился корабль, грузившийся шерстью для Генуи.
   Теперь будет двадцать два года, как я покинул дом моего отца, и в течение всего этого времени я не получал никаких известий ни об отце, ни о моих братьях. Вот что случилось со мной за этот долгий срок. Сев на корабль, я после продолжительного путешествия очутился в Александрии, где до меня дошло сведение, что знаменитый герцог Альба отправился во Фландрию. Я поступил к нему на службу, участвовал в сражениях и достиг чина прапорщика. Через некоторое время после того, как я прибыл во Фландрию, было здесь получено известие о союзе, который папа Пий V заключил с Венецией и с Испанией против общего врага их -- турок. У меня появилось желание участвовать в предстоящем походе. И я осуществил свое желание. Но в одной из знаменитых битв я, на беду мою, попал к туркам в плен. С оковами на ногах и с кандалами на руках меня увезли в Константинополь невольником алжирского короля и корсара Эл-Учали. А в следующем году я уже греб на турецкой галере и был свидетелем многих сражений. Однако, некоторое время спустя мой господин Учали умер. Был он человек добрый и нравственный и обращался со своими невольниками с большой человечностью. После его смерти нас распределили, как он указал в своем завещании, между султаном и его ренегатами. Я достался одному венецианскому ренегату, который был взят в плен Учали, будучи юнгой на корабле. Его звали Ассан-Ага; он очень разбогател и достиг звания алжирского короля. С ним уехал и я из Константинополя в Алжир, чувствуя некоторое удовольствие при мысли, что я ближе к Испании. В Алжире я надеялся скорей получить свободу, потому что меня никогда не покидала надежда добыть себе ее.
   На меня надели цепи, скорее в знак ожидаемого выкупа, чем для более надежной охраны, и, таким образом, я проводил жизнь в тюрьме со многими другими знатными людьми, которых отделили и держали здесь для выкупа, хотя но временам или, вернее, почти всегда нас донимали голод и нагота, но еще большим мучением для нас было видеть и слышать на каждом шагу никогда невиданные и неслыханные жестокости, которые мой господин учинял над христианами. Не проходило дня, чтобы он не приказывал одного повесить, другого -- посадить на кол, третьему -- отрезать уши. И все по весьма незначительным причинам.
   На двор нашей тюрьмы выходили окна дома одного богатого и знатного мавра. Однажды случилось так, что, находясь с тремя другими моими товарищами на крыше нашей тюрьмы, я случайно поднял глаза и увидел, что из одного из этих маленьких решетчатых окошек показалась тростниковая палка, а на конце ее был привязан носовой платок. Палкой махали и двигали вниз и вверх, как бы давая нам знак подойти и взять ее. Тотчас же я поспешил отвязать платок и нашел в нем сорок испанских червонцев, а также письмо, написанное по-арабски, и в конце его был поставлен большой крест. Мы были удивлены и обрадованы этим происшествием. Но никто из нас не понимал по-арабски, желание же наше узнать, что написано в письме, было очень велико, а еще больше было затруднение найти кого-нибудь, кто бы прочел его нам. Наконец, я решил довериться одному ренегату, который открыто признавал себя моим большим другом. Мне было хорошо известно, что он знает арабский язык и но только говорит на нем, но и пишет. Он развернул бумагу и долго всматривался в нее, разбирая и бормоча сквозь зубы. Мы принесли ему чернила и перо, он переводил понемногу и, кончив, прочел нам следующее:
   "Когда я была еще ребенком, у моего отца жила невольница, которая научила меня на моем языке христианской молитве и много рассказала мне о деве Марии. Христианка умерла, наказав мне, чтобы и отправилась в страну христиан. Но я не знаю, как туда попасть. Многих христиан, видела я из этого окна, но никто не показался мне рыцарем, кроме тебя (она подразумевала меня). Я очень красива и молода, у меня много денег, и я могу взять их с собой. Подумай, не сумеешь ли ты устроить так, чтоб нам с тобой уехать, и ты будешь там моим мужем, если желаешь, а не желаешь мне все равно. Не доверяйся только никому из мавров, так как все они обманщики. К тростниковой палке я привязала нитку: прикрепи к ней ответ твой. Да храпит тебя Аллах и этот крест, который я целую много раз"!
   Рассудите, сеньоры, имели ли мы причину удивляться и радоваться тому, что было написано в этом письме. Мы понятно, начали совещаться с ренегатом, какой бы придумать план, чтобы увести мавританку и всем нам вернуться домой. Наконец, было решено, что мы подождем второго письма, так как хорошо понимали, что никто другой, кроме нее, не может указать нам выхода из всех наших затруднений.
   Когда мы пришли к такому решению, ренегат просил нас не тревожиться, потому что он расстанется с жизнью или добудет нам свободу. Через 4 дня палка вместе с платком спустилась вновь ко мне, и я нашел в свертке письмо и сто червонцев золотом. Ренегат был тут же, мы дали ему прочесть письмо, и в нем оказалось следующее:
   "Не знаю, сеньор, как устроить, чтобы нам уехать в Испанию. Можно будет вот что сделать: я дам вам через это окно множество денег золотом; выкупите себя ими,-- вы и ваши друзья,-- и пусть кто-нибудь из вас поедет в христианские страны, купит там барку и вернется за остальными. Меня он найдет в саду моего отца, близ морского берега, где я проведу все лето с моим отцом и слугами. Оттуда вы можете ночью похитить меня, ничего не опасаясь и отвести на барку".
   Услыхав, в чем дело, каждый из нас выразил желание выкупиться, обещая поехать и вернуться со всевозможной точностью; и я тоже вызвался сделать это. Но всему воспротивился ренегат, говоря, что он ни в коем случае не согласится, чтобы кто-нибудь из нас выкупился на свободу, пока мы не выкупимся вместе все, так как опыт научил его, как плохо освободившиеся исполняют обещания, данные ими в плену. В заключение ренегат добавил, что то, что можно и следует сделать,-- это отдать ему предназначавшиеся для выкупа пленного христианина деньги, чтобы он купил в Алжире барку, под предлогом, что делается купцом. А когда он станет собственником барки, он легко найдет способ вывести нас всех го тюрьмы и уехать с нами в море. В то же время был послан ответ Сораиде, в котором мы сообщили ей, что сделаем все, что она нам советует, и что от нее одной зависит, отложить ли это дело, или же немедля приняться за исполнение его. На следующий день она посредством палки и платка дала нам в несколько приемов две тысячи червонцев и письмо, в котором сообщала, что в первую пятницу она уезжает в сад своего отца, но до отъезда даст нам еще денег. Если же и это окажется недостаточным, пусть мы сообщим ей, и она нам даст столько, сколько мы пожелаем, так как у отца ее так много денег, что он ничего не заметит, тем более что все ключи в ее руках.
   Мы вручили ренегату пятьсот червонцев на покупку барки, а за восемьсот выкупился я, дав деньги одному заезжему купцу. В четверг, накануне той пятницы когда Сораида должна была ехать в сад, она дала нам еще тысячу червонцев и сообщила о своем отъезде, прося меня, если я выкуплюсь, сейчас же разыскать сад ее отца и, во всяком случае, придумать удобный предлог для того, чтобы пойти туда и повидаться с ней. Я ответил ей в кратких словах, что так и сделаю. Потом мы приняли меры внести выкуп и за остальных трех товарищей, и я выкупил их тем же способам, как и себя, передав все деньги купцу.
   

ГЛАВА XXXII.
В которой пленник продолжает свой рассказ.

   Не прошло и двух недель, как наш ренегат уже приобрел очень хорошую барку, которая могла вместить более тридцати человек.
   И, наконец, настал столь желанный день и час, и так как все точно исполнили план и распоряжения, к которым мы пришли после долгого обсуждения и зрелого размышления, все и удалось как нельзя лучше. В пятницу ренегат наш, с наступлением ночи, бросил якорь почти против того места, где жила Сораида.
   Оставив половину наших сторожить на барке, мы, остальные, с ренегатом во главе, пошли к саду и молча, в полной тишине, никем не замеченные, дошли до дома. Сораида ждала нас у окна и, как только узнала меня, не колеблясь ни минуты, тотчас же поспешила вниз, открыла дверь и явилась перед нами такой красивой и роскошно одетой, что я не могу даже пытаться описать это. Я схватил одну из рук ее и стачт; целовать. Ренегат последовал моему примеру, так же, как и два товарища мои. Затем ренегат спросил Сораиду, в саду ли ее отец. Она ответила, что да, и что он спит.
   -- Нужно будет разбудить его,-- сказал ренегат,-- и увести с собой, как и все ценное из этого прекрасното сада.
   -- Пет,-- возразила она,-- моею отца нельзя никоим образом коснуться, а в этом доме нет ничего ценного, исключая того, что я беру с собой, а беру я столько, что все вы будете богаты и довольны. Подождите немного и увидите.
   С этими словами она пошла в дом, говоря, что очень скоро вернется. И действительно, она вскоре вернулась, обремененная небольшим сундучком, наполненным множеством червонцев.
   Едва минуло два часа после наступления ночи, как мы уже все сидели в барке в радостном безмолвии, и с веселой поспешностью все наши сильные гребцы взялись за весла, и мы направились к островам Майорки,-- ближайшей христианской земле. Вследствие случившейся бури, нас отшвырнуло, однако, в сторону. Л позже на нас напали французские разбойники и, ограбив нас почти дочиста, кроме червонцев, скрытых в одежде Сора иды, дали нам шлюпку и отпустили нас у европейского берега. Сами они ушли в открытое море, мы же, не устремляя взоров ни на какую другую путеводную звезду, кроме земли, лежавшей перед нами, так усиленно принялись грести туда и подошли при заходе солнца так близко, что уже надеялись высадиться на берег еще до полного наступления ночи. Но луна не светила, небо было темное, и мы не знали местности. Нам казалось неблагоразумным тотчас же выходить на берег. Впрочем, некоторые из наших держались другого, мнения, говоря, что следует пристать даже в том случае, если бы берег оказался голой скалой; таким образом, мы избегнем угрожающей нам опасности встретиться с корсарскими кораблями.
   Так мы и сделали. Около полуночи подошли мы к подножию громадной горы, настолько отстоящей от берега, что оставалось маленькое пространство для того, чтобы удобно высадиться. Мы врезались лодкой в песок, вышли на берег, поцеловали землю и со слезами сильнейшей радости обнимали друг-друга. Потолковав и рассудив, мы решили итти дальше, в глубь местности, так как не могло быть, чтобы нам не встретился вскоре кто-нибудь, кто бы дал нам сведения о том, где мы находимся. И точно, пройдя немного, мы встретили человека, который сообщил, что мы находимся неподалеку от испанского городка. Добравшись туда и отдохнув, как следует, все разошлись, каждый в свою сторону.
   Только мы и остались, Сораида и я, с теми червонцами, которые удалось сохранить Сораиде. Часть этих денег я употребил на покупку животного, на котором она едет верхом, и служил ей до сих пор отцом и стремянным, но не супругом. Теперь мы направляемся дальше" намереваясь узнать, жив ли мой отец, и посчастливилось ли кому-нибудь из моих братьев больше моего. Хотя, раз небо сделало меня спутником Сораиды, мне кажется, что никакое другое счастье, как бы оно ни было велико, не может быть для меня столь драгоценным, как это. Но радость, испытываемая мной при мысли, что я принадлежу ей, а она мне, нарушается и портится тем, что я не знаю, найду ли я на моей родине уголок, где Ды я мог приютить ее, и не внесли ли время и смерть такие изменения в жизнь к дела моих отца и братьев, тто, в случае их не оказалось бы в живых, я едва ли найду кого-нибудь, кто бы меня знал...
   Больше мне нечего, сеньоры, сообщить вам о моей истории, и предоставляю доброму вашему усмотрению судить о том, нашли ли вы ее занимательной и приятной.
   

ГЛАВА XXXIII.
В которой сообщается о том, что еще произошло на постоялом дворе, и о многих других вещах, заслуживающих быть рассказанными.

   Между тем, уже совершенно стемнело. К постоялому двору подъехала карета, а за нею несколько верховых, потребовавших ночлега. В ответ хозяйка сказала, что на всем постоялом дворе нет и пяди незанятого места.
   -- Как бы то ни было,-- объявил один из верховых,-- но место должно найтись для сеньора судьи, который прибыл сюда.
   Узнав о звании гостя, хозяйка смутилась и сказала:
   -- Сеньор, дело в том, что у меня нет постели. Если же его милость, сеньор судья, везет с собой постель, как, должно-быть, это и есть, то пусть пожалует в добрый час, потому что и муж мой, и я, мы готовы уступить нашу "собственную комнату, чтобы милость его могла устроиться в ней на ночь.
   -- Пусть будет так, в добрый час,-- согласился стремянной.
   Из кареты вышел человек. Он вел под-руку молодую девушку, на вид лет шестнадцати, одетую по-дорожному, но такую веселую, нарядную и красивую, что она всех и в краткий срок привела в восторг.
   После общего взаимного обмена, любезностей и обсуждения удобств постоялого двора снова пришли к прежнему решению, именно: чтобы женщины заняли уже упомянутое помещение на чердаке, а мужчины оставались вне его, как бы для охраны их. Судья был очень доволен тем, что его дочь поместится с этими сеньорами, и она сама охотно это сделала.
   Турецкий пленник, увидев судью, почувствовал, что у него сильно забилось сердце при блеснувшей в голове мысли,-- не его ли это брат,-- спросил одного из приехавших с ним слуг, как зовут его господина, и не знает ли он, откуда тот родом. Сведения, которые он получил, окончательно убедили его, что судья и ость брат, посвятивший себя поучению словесных наук. Взволновалшый и радостный, пленник бросился целовать брата. А тот, лишь только он узнал его, так крепко прижал брата, к груди, что большинство присутствовавших не могли не прослезиться вместе с ним. Дон-Кихот все время стоял, не проронив ни слова, и внимательно следил за этими, столь удивительными событиями, приписывая их химерам странствующего рыцаря. Наконец, после долгих разговоров они условились, чтобы пленник с Сораидой и с братом вернулись в Севилью и известили отца о том, что его сын найден и на свободе, потому что судья не имел возможности отложить свое путешествие.
   Словом, все были веселы и довольны. Однако, так как протекло почти две трети ночи, все решили расстаться до утра. Дон-Кихот предложил стоять на-страже у замка, чтобы какой-нибудь великан не вздумал напасть на них, прельстившись великим сокровищем красоты, которое вмещал в себе этот замок. Дамы отправились к себе в комнату; остальные устроились, как могли, а Дон-Кихот вышел из постоялого двора, чтобы стать на-стражу перед замком, как он обещал. Случилось, что до слуха дам донесся такой мелодичный и прекрасный голос, что заставил всех их внимательно прислушаться, особенно же Доротею, которая не могла заснуть, а рядом с ней спала дочь судьи. Толкая ее тихонько и разбудив, Доротея сказала:
   -- Прости меня, дитя, что я тебя разбудила, но сделала я это, чтобы ты насладилась лучшим голосом, который, быть-может, ты когда-либо слышала в своей жизни.
   Клара (так звали дочь судьи) стана внимательно прислушиваться, но едва услышала она две строчки, спетые певцом, как ее охватила дрожь, и, крепко обняв Доротею, она сказала:
   -- Ах, сеньора, зачем вы разбудили меня! Самое большое счастье для меня было бы закрыть глаза и уши, чтоб я не видела и не слышала этого несчастного певца.
   -- Что ты говоришь, дитя? Подумай, тот, кто поет, как мне передавали, погонщик мулов.
   -- Тот, кто поет, сеньора моя, сын одного кабальеро, владетеля двух поместий. Жил он напротив дома моего отца в столице, и хотя мой отец и занавешивал всегда зимою окна наши, но не знаю, как и когда этот кабальеро увидел меня. Он влюбился в меня и дал мне это понять из окон своего дома таким обилием1 знаков, что я должна была поверить ему и даже полюбить его. Между тем, подошло время отъезда моего отца, о чем он узнал и, как я потом слышала, заболел с горя. Поэтому я не могла его видеть в день нашего отъезда, чтобы проститься с ним хотя бы взглядом. Но после двудневного путешествия при входе на постоялый двор в одном селе, отстоящем отсюда на день езды, и вдруг увидела его у ворот, в одежде погонщика мулов. Узнав его, я очень удивилась и обрадовалась. Но, так как я знаю, кто он такой, и вижу, что из любви ко мне он идет пешком и изнуряется, я умираю от огорчения. Во всю жизнь я не сказала ему ни слова, но, тем не менеа, люблю его так, что не могу жить без нет. Вот, сеньора моя, все, что я хотела вам сообщить об этом певце, голос которого вас так очаровал.
   Доротея, обняв и лаская, успокоила ее, как могла.
   Вскоре обе заснули, и на постоялом дворе воцарилась глубокая тишина. Не спали только хозяйская дочь и служанка, условившиеся сыграть с Дон-Кихотом какую-нибудь шутку или, по крайней мере, хоть несколько развлечься, слушая от нелепости.
   Став у окошечка, выходящею на двор, девушки увидели, что рыцарь сидит верхом на лошади, опираясь на свое копье и испуская время от-времени такие тяжелые вздохи, что, казалось, с каждым из них у нет разрывается сердце.
   Хозяйская дочь, тихонько окликнув его, сказала:
   -- Сеньор мой, подойдите-ка сюда, если вашей милости будет угодно.
   На обращение к нему Дон-Кихот повернул голову и при свете луны, увидел, что его зовут из отверстия чердачного помещения, по отверстие это показалось ему окном, да еще с золоченой решеткой.
   -- Что нужно сеньоре?-- спросил Дон-Кихот.
   -- Только одну из ваших прекрасных рук,-- ответила служанка.
   Дон-Кихот стал ногами на седло Росинанте, чтобы достать до решетчатого окна, где, как он вообразил, находится раненая им в сердце девушка, и, протягивая ей руку, сказал:
   -- Берите, сеньора, эту руку, или, вернее говоря, этот бич всех злодеев в миро. Даю я вам ее не для того, чтобы вы ее целовали, а чтоб посмотрели, какая сила должна быть в этой руке.
   -- Сейчас увидим это,-- заметила служанка и, сделав мертвую петлю, набросила ее ему на вдеть руки и, отойдя от отверстия, привязала другой конец ремня как можно крепче к засову чердачной двери.
   Сделав это, обе девушки убежали, умирая со смеху, оставив рыцаря привязанным таким образом, что он никак не мог освободиться. Стоял он на спине Росинанте, чувствуя величайший страх и тревогу при мысли!-- если Росинанте двинется в ту или другую сторону, ему придется повиснуть на руке. Тем не менее, он тянул свою руку, стараясь ее освободить, но она была так хорошо привязана, что все его попытки оказались тщетными.
   Раннее утро застало его в сплошном отчаянии и упадке духа. Он ревел, как бык, потеряв надежду избавиться даже и днем от своей муки, потому что считал ее вечной.
   Между тем, к постоялому двору подъехало четверо всадников, хорошо снаряженных и вооруженных, с ружьями на седельной луке. Они стали сильно стучать и запертые ворота постоялого двора, и Дон-Кихот, увидав это со своей вышки, крикнул громким, надменным голосом:
   -- Рыцари и оруженосцы, или кто бы вы ни были. Вы не имеете права стучать в ворота этого замка, так как достаточно ясно, что в такие часы те, которые находятся в замке, снят.
   -- Какой, к чорту, это замок,-- сказал одни из всадников,-- чтобы мы должны были соблюдать такие церемонии. Если вы хозяин постоялого двора, то велите открыть нам.
   -- Неужели вы, рыцари, полагаете, что я похож на хозяина постоялого двора?-- спросил Дон-Кихот.
   -- Не знало, на кою вы похожи, но знаю, что вы говорите вздор, называя этот постоялый двор замком.
   -- Это замок,-- сказал Дон-Кихот,-- и один из лучших во всей провинции.
   Спутникам того, который говорил с Дон-Кихотом, прискучил их разговор. Поэтому они снова стали стучать с величайшей яростью, так, что все на постоялом дворе проснулись, и хозяин пошел узнать, кто там стучит.
   Одно из верховых животных, на котором приехали четверо, стучавшиеся в ворота, подошло обнюхать Росинанте, который, в свою очередь, стал обнюхивать того, кто подошел к нему. Но едва он немного подвинулся, как Дон-Кихот, соскользнув с седла, повис на руке. Это причинило ему такую боль, что он подумал, что ему режут кисть, или же отрывают всю руку до плеча. Страдания увеличивались по мере тою, как он напрягал все силы вытянуться, льстя себя надеждой, что еще немного, и он коснется земли.
   

ГЛАВА XXXIV.
В которой продолжаются неслыханные приключения на постоялом дворе.

   И действительно, Дон-Кихот поднял такой крик, что хозяин, поспешно открыв ворота постоялого двора, в испуге выбежал посмотреть, кто это так громко кричит. Служанка, также проснувшаяся от этих криков, догадалась, в чем дело, бросилась на чердак и незаметно отвязала недоуздок, державший Дон-Кихота, который тотчас же и свалился на землю на глазах хозяина и приезжих. Все подбежали к нему спросить, что такое с ним, отчего он так громко кричал. А рыцарь, не говоря ни слова, взобрался на Росинанте, прикрылся щитом, взял на-перевес копье и, отъехав на довольно далекое расстояние, вернулся коротким галопом, говоря:
   -- Всякого, кто бы ни сказал, что я по справедливости был очарован, я назову лжецом, потребую к ответу и вызову на поединок.
   Вновь прибывшие путешественники были изумлены словами Дон-Кихота, но хозяин вывел их из изумления, объяснив им, кто такой Дон-Кихот. Приезжие спросили хозяина, не заходил ли случайно сюда юноша, одетый погонщиком мулов. В ответ хозяин сказал, что на постоялом дворе у него теперь очень много народу, поэтому он не помнит, видел такового он или нет.
   -- Он непременно должен быть здесь,-- настаивал один из всадников,-- потому что вот карета, за которой, как нам сообщали, он идет вслед. Один из нас останется здесь у ворот, а остальные войдут на постоялый двор и поищут его.
   -- Давайте так и сделаем,-- сказал другой из приезжих.
   Юношу, которого искали, нашли крепко спавшим рядом с погонщиком мулов. Нашедший схватил его за руку, говоря:
   -- Теперь вам остается одно, сеньор дон-Люис: вместе с нами отправиться домой, если только ваша милость не желает, чтобы ваш отец и мой господин отправился на тот свет, так как ничего другого нельзя ждать от того горя, которое причинило ему ваше отсутствие.
   -- Случится лишь то, что я пожелаю, или что будет угодно небу,-- ответил дон-Люис.

0x01 graphic

   Все четверо слуг, посланных отыскивать дона-Люиса, вошли уже теперь на постоялый двор и, окружив юношу, настаивали, чтобы он, не медля ни минуты, вернулся домой утешить своего отца. Но он ответил, что никоим образом не может вернуться, пока не покончит с одним делом, от которого зависят его честь, жизнь и душа. Слуги стали теснить его, говоря, что ни за что не вернутся домой без него и отвезут ого туда по доброй воле или силой. В этот спор вмешался судья, предложив исследовать дело основательно. Но слуга, знавший его, потому что он был их соседом по дому, ответил:
   -- Разве, милость ваша, сеньор, вы не узнаете этого кабальеро, сына вашего соседа, бежавшего из дома своего отца?
   Судья взглянул тогда на юношу внимательнее и, узнав, обнял его и сказал:
   -- Какие причины могли заставить вас путешествовать таким образом, дон-Люис?
   Слезы выступили на глазах у юноши, и он не мог ответить ни слова. Судья велел четырем слугам выждать и, взяв за руку дона-Люиса, отошел с ним в сторону и спросил его, почему он предпринял путешествие сюда.
   В это время у ворот раздались громкие крики. Оказалось, что двое приезжих, которые провели ночь на постоялом дворе, возымели намерение уйти, не заплатив за ночлег. Однако, хозяин задержал их и потребовал с них платы за постой, на что они ответили кулаками. Хозяйка и ее дочь не видели никого, кто мог бы им помочь, кроме Дон-Кихота, и потому хозяйская дочь сказала ему:
   -- Помогите, сеньор рыцарь, моему бедному отцу.
   Дон-Кихот очень предупредительно ответил:
   -- Прекрасная девушка, ваша просьба не может быть в настоящее время исполнена, потому что мне воспрещено пускаться в новые приключения, пока я не доведу до конца одно, исполнить которое я обязался данным мною словом. Но передайте вашему отцу, чтобы он ни в коем случае не давал себя победить, тюка я не испрошу разрешения у принцессы Микомиконы помочь ему в его затруднительном положении.
   -- Прежде, чем ваша милость получит разрешение, господин мой окажется уже на том свете,-- воскликнула служанка, всплеснув руками.
   Дон-Кихот, не сказав больше ни слова, подошел к Доротее, опустился перед нею на колени и попросил ее дать ему разрешение оказать помощь и поддержку начальнику этой крепости, попавшему в великую беду. Принцесса охотно дала ему просимое разрешение, и он тотчас же, продев щит на руку, взялся за меч и поспешил к воротам, где двое постояльцев все еще наносили побои хозяину. Но едва Дон-Кихот дошел туда, он вдруг остановился и стоял в недоумении, хотя служанка и хозяйка спрашивали, отчего он медлит.
   -- Я медлю оттого,-- сказал Дон-Кихот,-- что мне не дозволено обнажать меч против простого люда. Позовите сюда моего оруженосца Санчо,-- ему подобает эта защита.
   Все же двое приезжих помирились с хозяином и, благодаря увещаниям и добрым словам Дон-Кихота, заплатили хозяину все, что он требовал от них. Слуги дон-Люиса ждали, чем кончится разговор его с судьей, и к какому решению придет молодой их господин. Внезапно в это самое время на постоялый двор зашел цырюльник, у которого Дон-Кихот отнял шлем Мамбрино, а Санчо Панса сбрую его осла. Цырюльник, отводя осла в конюшню, увидан Санчо Панса, чинившего вьючное седло. А увидев седло, он тотчас узнал его и отважно бросился на Санчо, говоря:
   -- А, попались вы мне в руки! Давайте-ка сюда мой таз и мое вьючное седло со всей сбруей, которую вы у меня украли.
   Санчо, видя, что на него так неожиданно напали, одной рукой схватился за седло, а другой нанес цырюльнику такой удар, что кровь потекла у пего изо рта. Но, несмотря на это, цырюльник не выпустил из рук свою добычу и, крепко держа седло, закричал:
   -- Сюда, во имя короля и правосудия! этот грабитель хочет убить меня.
   -- Ты лжешь,-- запрыгал Санчо,-- я не грабитель, потому что мой господин Дон-Кихот взял добычу эту в честном бою.
   Дон-Кихот, присутствовавший тут же, был очень доволен, видя, как хорошо защищается и нападает его оруженосец. В числе остальных доводов в свою защиту цырюльник во время ссоры, между прочим, сказал:
   -- В тот же самый день, когда у меня отняли вьюк, у меня отняли также и новый медный таз, ни разу не бывший в употреблении.
   Тут Дон-Кихот не мог дольше сдержаться, чтобы не ответить, и, став между двумя спорившими, сказал:
   -- Все вы, милости ваши, видите несомненное и очевидное заблуждение, в которое впал этот добрый оруженосец, так как он называет тазом то, что было, есть и будет шлемом Мамбрино, который я у него отнял в честном бою. Что же касается вьючного седла, я относительно его могу сказать только то, что мой оруженосец Санчо просил у меня позволения снять сбрую с коня побежденного. Я дал ему просимое разрешение, и он взял сбрую. Что же касается того, что сбруя превратилась в вьючное седло, то такого рода превращения часто случаются в делах рыцарства. А для подтверждения сказанного беги, Санчо-сын, и принеси сюда шлем, который добрый этот человек считает тазом.
   Санчо пошел за тазом, и как только Дон-Кихот его увидел, он взял таз в руки и поднял над головой.
   -- Посмотрите, ваши милости, с какими глазами мог этот оруженосец уверять, будто это вот таз для бритья, а не шлем, как я говорил. Клянусь рыцарским орденом: это тот самый шлем, который я у него отнял.
   -- В этом не может быть сомнения,-- сказал Санчо,-- так как с тех пор, что мой господин, завоевал этот шлем, он надевал его в одном лишь сражении, когда освободил несчастных колодников, и не будь тогда у него этого таза-шлема, ему пришлось бы плохо, потому что в той схватке не было недостатка в бросании каменьями.
   

ГЛАВА XXXV.
В которой окончательно разъясняется сомнение по поводу шлема Мамбрино и вьючного седла, а также рассказывается о других истинных происшествиях.

   Наш цырюльник, который тоже присутствовал при всем этом, хорошо зная причуды Дон-Кихота, захотел поощрить его сумасбродство и, обращаясь к чужому цырюльнику, сказал:
   -- Сеньор цирюльник, или кто бы вы ни были, знайте, что и я тоже принадлежу к вашей профессии, и могу с уверенностью сказать, что вот эта вещь, которую добрый сеньор держит в руках,-- не только не цырюльный таз, но так же далек от того, чтобы им быть, как черное далеко от белого и правда от лжи. Вместе с тем, я скажу, что хотя это и шлем, но не полный шлем.
   -- Действительно, это не полный шлем,-- объявил Дон-Кихот,-- тут недостает всего забрала.
   -- Совершенно верно,-- сказал священник, который уже понял намерение своего приятеля-цырюльника.
   То же самое подтвердили Кардекио, дом-Фериандо и его товарищ.
   -- Помоги мне, господи! воскликнул тогда одураченный цырюльник.-- Возможно ли, чтобы столько почтенных людей утверждали, что это не таз, а шлем. Ну, хорошо, если этот таз -- шлем, и вьючное седло тоже должно быть конской сбруей, как сказал этот сеньор.
   -- Мне оно кажется вьючным седлом,-- заметил Дон-Кихот,-- но я уже говорил, что в это я не вмешиваюсь.
   -- Вьючное ли это седло, или конская сбруя,-- заявил священник,-- этот вопрос мы предоставляем решить Дон-Кихоту.
   -- Клянусь, сеньоры мои,-- сказал Дон-Кихот, такие странные вещи приключились со мной в этом замке, что я не отваживаюсь с уверенностью отвечать на какой бы то ни было вопрос относительно того, что в нем находится, так как все происходящее здесь совершается путем волшебства. Быть-может, волшебства этого замка не коснутся вас, и вы будете в состоянии иначе судить о происходящих здесь вещах.
   -- Я отберу тайно голоса этих сеньоров, а о том, что выйдет из этот, дам полный и ясный отчет,-- сказал дон-Фернандо.
   Затем, собрав голоса у всех знавших Дон-Кихота, он громко заявил, обращаясь к цирюльнику:
   Итак, вам придется вооружиться терпением, потому что, наперекор вам и вашему ослу, это -- конская сбруя, а не вьючное седло, и вы очень дурно повели свое дело и потеряли его.
   Услыхав это, один из только-что прибывших куадрильеро, воскликнул, исполненный гнева и досады:
   -- Так же верно, что это вьючное седло, как и мой отец -- мне отец, и тот, кто сказал или скажет что-либо иное, должно-быть, пьян.
   -- Ты лжешь, как последний негодяй,-- крикнул Дон-Кихот и, подняв копье, которое он никогда не выпускал из рук, нанес им по голове куадрильеро такой удар, что, если бы тот не увернулся, он уложил бы его на месте. Копье разлетелось в дребезги, ударившись о землю. Остальные же куадрильеросы, видя, как плохо обходятся с их товарищем, стали громко звать на помощь. Дон-Кихот, обнажив меч, бросился на куадрильеро. Дон-Люис приказал своим слугам оставить его и поспешить на помощь к Дон-Кихоту, Кардепио и дону-Фернандо, которые все приняли сторону Дон-Кихота. Цырюльник бил Санчо, Санчо тузил цирюльника. Дон-Люис, которою один из ею слуг осмелился схватить за руку, нанес слуге такой удар кулаком, что рот у того наполнился кровью. Судья ваял его под свою защиту. Среди этого хаоса, шума и сумятицы Дон-Кихоту пришла вдруг в голову мысль, что он окунулся в распри и раздор в лагере язычников, и поэтому он голосом, прогремевшим по всему постоялому двору, крикнул:
   -- Остановитесь все! Положите оружие, успокойтесь, если только дорожите жизнью!
   Услыхав этот громкий возглас, все постепенно утихли. Но один из куадрильеро, вспомнил, что в числе приказов об аресте некоторых преступников, которые он имел при себе, был также и приказ об аресте того, кто освободил галерных невольников. Вспомнив об этом, куадрильеро захотел убедиться, подходят ли приметы к Дон-Кихоту, и, вынув из-за пазухи пергаментный сверток, нашел в нем то, что искал, и, принявшись медленно читать его, при каждом слове смотрел на Дон-Кихота, сравнивая приметы приказа с наружностью рыцаря. Лишь только он убедился, что бумага относится к Дон-Кихоту, он взял в левую руку приказ, а правой схватил за шиворот Дон-Кихота с такой силой, что тот едва мог дышать.
   Дон-Кихот, видя, как плохо обходится с ним этот низкий негодяй, вспыхнул страшным гневом и изо всех сил, обеими руками, схватил куадрильеро за горло так, что если бы товарищи того не поспели к нему на помощь, он расстался бы с жизнью прежде, чем Дон-Кихот выпустил из рук свою добычу.
   -- Клянусь богом,-- сказал Санчо,-- правда то, что господин мой говорит о волшебстве в этом замке, так как нельзя прожить в нем и часа спокойно.
   Дон-Фернандо рознял куадрильеро и Дон-Кихота, который с величайшим спокойствием сказал:
   -- Идите-ка сюда, грязный и подлый люд. Разбоем на больших дорогах называете вы дать свободу закованным в кандалы, выпустить на волю заключенных, помочь несчастливым, поднять павших, поддержать нуждающихся. Ах, гнусные люди, заслуживающие своим низменным, жалким пониманием, чтобы небо скрыло от вас доблесть, заключающуюся в странствующем рыцарстве, а не дало уразуметь грех и невежество, в которых вы коснеете, не благоговея перед тенью, а тем более перед действительным присутствием странствующего рыцаря! Идите-ка сюда вы, братья по воровству, а не члены братства, грабители с больших дорог. Скажите мне, кто тот неуч, подписавший приказ об аресте такого рыцаря, как я? Кто он, не знавший, что странствующие рыцари не подлежат никаким судебным учреждениям, что их закон--меч, их привилегии -- доблесть, уставы -- собственна я их воля.
   

ГЛАВА XXXVI.
О разрешении приключения с куадрильеросами и о других событиях там же.

   Пока Дон-Кихот так говорил, священник старался убедить куадрильеросов, что рыцарь не в своем уме, как они сами видят из его слов и поступков, и не зачем продолжать дело, потому что, если они и арестуют его и уведут с собой, им тотчас же пришлось бы его выпустить, как сумасшедшего.
   Словом, священник сумел столько наговорить им, что они сочли за лучшее оставить его в покое и даже согласились быть посредниками в примирении цирюльника и Санчо Панса, которые все еще с большим ожесточением продолжали, свою ссору. Куадрильеросы уладили дело третейским судом, и обе стороны, если и не вполне, по крайней мере, кое-в-чем были удовлетворены, так как они обменились вьючными седлами, но не подпругами и недоуздками. Что же касается шлема Мамбрипо, священник заплатил цырюльнику за его таз, и тот дал ему расписку в получении этих денег. Хозяин постоялого двора, от внимания которого не ускользнули вознаграждение за убыток и подарок, которые цырюльник получил от священника, предъявил ему счет Дон-Кихота, требуя также и уплату за прорванные бурдюки и пролитое вино. Дон-Фернандо заплатил по счету и ему, и во дворе наступило, наконец, умиротворение.
   Прошло уже два дня с тех пор, как все знатное общество собралось на постоялом дворе, и, так как им казалось, что пора уезжать, они стали придумывать способ, как бы освободить дона-Фернандо и Доротею от труда сопровождать Дон-Кихота до его деревни. И, придумав, они вошли в соглашение с крестьянином, случайно проезжавшим мимо постоялого двора с возом, запряженным волами, повезти Дон-Кихота таким образом: из деревянных прутьев они сделали нечто в роде клетки, досточно просторной, чтобы Дон-Кихот мог удобно поместиться в ней, а затем дон-Фернандо, его товарищи, слуги дон-Люиса и куадрильеросы вместе с хозяином,-- все под руководством и по распоряжению священника,-- закрыли себе лицо масками, нарядились, кто так, кто иначе, чтобы они могли показаться Дон-Кихоту совсем другими людьми, чем те, которых он видел раньше в замке. Сделав это, они осторожно вошли туда, где Дон-Кихот спал, отдыхая от перенесенных им волнений. Подойдя к нему, не ожидавшему подобного рода нападения, они крепко связали ему руки и ноги, так что, когда он в смятении проснулся, он не мог шевельнуться.
   В комнату после этою внесли клетку, посадили Дон-Кихота в нее, и так крепко заколотили решетку гвоздями, что нельзя было ее оторвать. Тотчас же подняли клетку на плечи, и, когда они выходили из комнаты, послышался страшный голос, насколько сумел изобразить ею таким цырюльник, который сказал:
   -- О, рыцарь Печального Образа, не огорчайся заточением, в котором находишься,-- так должно было случиться, чтобы скорей завершилось приключение, на которое тебя подвинула великая твоя отвага! Завершится же оно тогда, когда яростный лев Ламанча и белая голубка Тобосо будут соединены воедино. И ты, благороднейший и самый покорный из оруженосцев, не тревожься и не смущайся, видя, как на глазах у тебя уносят цвет странствующего рыцарства. Шествуй по следам доблестного, но очарованного рыцаря, потому что необходимо тебе итти туда, где вам обоим надлежит быть.
   Санчо Панса с большой почтительностью поклонился рыцарю и поцеловал обе его руки,-- одну он не мог поцеловать, так как они были связаны вместе. Призраки же подняли клетку на плечи и уставили ее на повозку, запряженную волами.
   

ГЛАВА XXXVII.
О странном способе, которым Дон-Кихот был очарован, и о появлении каноника.

   Когда Дон-Кихот увидел, что он посажен в клетку, а клетка поставлена на повозку, он сказал:
   -- Многие и очень значительные истории прочел я о странствующих рыцарях, но никогда не читал, не видел и не слышал, чтобы очарованных рыцарей возили таким образом и с такой медлительностью, как этого можно ждать от волов. Но, быть-может, рыцарство и волшебства наших дней идут другим путем, чем в былые времена. Что ты об этом думаешь, Санчо-сын?
   -- Не знаю, что мне думать об этом,-- ответил Санчо,-- потому что я не так начитан, как ваша милость. Но, тем не менее, я готов утверждать и клясться, что все эти призраки, которые вертятся вокруг нас, не очень-то добрые католики.
   -- Католики...-- отозвался Дон-Кихот.-- Как могут они быть католиками, если все они демоны, принявшие фантастические облики, чтоб сделать мне зло и привести меня в такое положение?
   Весь этот разговор слуга и господин вели между собой; и дон-Фериандо, и Карденио, опасаясь, чтобы Санчо окончательно не раскрыл их выдумки, решили поспешить с отъездом. Отозвав в сторону хозяина двора, они велели ему оседлать Росинанте и осла Санчо, что хозяин очень быстро и исполнил. А, между тем, священник уже договорился с куадрильеросами, чтобы те сопровождали их до села за известную поденную плату. Карденио приказал знаком Санчо сесть на осла и взять за повод Росинанте, по обеим же сторонам повозки он поставил двух куадрильеросов с ружьями.
   Попрощавшись с рыцарей, каждый поехал своей дорогой. Двинулось и шествие, с Дон-Кихотом во главе.
   Дон-Кихот сидел в клетке со связанными руками, с вытянутыми ногами, прислонившись спиной к решетке, такой молчаливый и кроткий, точно это был не человек из плоти и крови, а каменное изваяние. Так безмолвно и медленно проехали они около двух миль, пока не добрались до поляны, которая показалась возчику удобным местом, чтобы здесь дать отдохнуть волам и покормить их. Он сказал об этом священнику, но цырюльник посоветовал ехать несколько дальше, так как он знал, что за ближним холмом есть другая долина, с более густой и лучшей травой, чем та, где они хотят остановиться. Совет цырюльника был принят, и они снова продолжали свой путь.

0x01 graphic

   В это время священник повернул голову и увидел, что за ними едут верхом шесть или семь человек, хорошо одетых и снаряженных, которые быстро их догнали. И те, и другие вежливо приветствовали друг-друга, а один из подъехавших, оказавшийся каноником из Толедо и господином всех, которые его сопровождали, видя движущуюся в таком порядке процессию, главным образом, Дон-Кихота, сидевшего в клетке со связанными руками, не мог удержаться, чтобы не спросить, вследствие чего везут таким образом этого человека. Куадрильеро, к которому он обратился с этим вопросом, сказал:
   -- Сеньор, о том, почему везут таким образом этого кабальеро,-- спросите его самого, так как мы этого не знаем.
   Священник и цырюльник, увидав, что проезжие вступили в разговор с Дон-Кихотом, поспешили ответить так, чтобы их хитрость не была открыта.
   Дон-Кихот пояснил и сам:
   -- Я желаю, чтобы вы знали, что меня везут в этой клетке очарованного вследствие зависти и обмана злых чародеев, так как добродетель больше преследуется злыми, чем ее любят добрые. Я -- странствующий рыцарь и из тех, которые внесут свое имя в списки храма бессмертия, чтобы оно служило примером и образцом для грядущих веков.
   -- Сеньор Дон-Кихот Ламанчский говорит правду,-- сказал тогда священник,-- потому что везут его очарованным в этой клетке не за его вину или проступок, а вследствие злобы тех, кого добродетель раздражает, а доблесть оскорбляет. Это, сеньор, рыцарь Печального Образа,-- доблестные подвиги и высокие деяния которого будут вписаны на твердой бронзе и вековечном мраморе.
   Когда каноник услышал, что и пленный, и находящийся на свободе говорят таким языком, он чуть-было не сотворил крестного знамения от изумления и не мог попять, что это с ним приключилось и изумление его разделяли и все ехавшие с ним.
   Видя это, священник попросил каноника проехать с ним немного вперед, и тогда он объяснит ему тайну посаженного в клетку, а также расскажет и другие вещи, которые его позабавят.
   Каноник так и сделал и, проехав с ним и со своими слугами вперед, внимательно стал слушать все, что ему рассказывал священник о нравах, жизни, безумии и привычках Дон-Кихота, который вкратце сообщил ему о причине помешательства рыцаря и о всех случавшихся с ним приключениях до того, как они усадили его в клетку, и об их намерении отвезти его на родину и посмотреть, не найдется ли какое-нибудь средство для излечения его от его умопомешательства. Каноник него слуги снова изумились, слушая странную историю Дон-Кихота, а выслушав ее, каноник сказал:
   -- Действительно, сеньор священник, и я, со своей стороны, нахожу, что книги, называемые рыцарскими, приносят обществу вред, хотя я и сам, побуждаемый скукой и дурным вкусом, прочел начало почти всех подобных книг, имеющихся в печати, но никогда не мог решиться которую-нибудь из них прочесть от начала до конца, потому что мне кажется, что все они более или менее повторение одного и того же. И даже если главная цель этих книг -- забавлять, я не знало, как они могут достигнута этого, будучи переполнены столькими и такими чудовищными нелепостями. Наслаждение, воспринимаемое душой, должно, ведь, истекать из красоты и соразмерности, которую мы видим и созерцаем во всем, что глаза или воображение предъявляют нам, а то, что само в себе заключает безобразие или несоразмерность, не может доставить нам никакого удовольствия. Но какая же красота может заключаться в книге или в рассказе, где юноша шестнадцати лет обрушивается на великана вышиной с башню ударом меча и разрубает его на две половины? Я не видел ни одной рыцарской книги с целым остовом вымысла и всеми его членами так, чтобы середина соответствовала началу, и конец соответствовал началу и середине. Сверх того, слог у них жесткий, описываемые подвиги невероятны, описания битв растянуты, разговоры вздорны, путешествия нелепы и, наконец, далеки от всякого ума и художественности, и поэтому они, как бесполезный люд, заслуживают быть изгнанными из любого государства...
   

ГЛАВА XXXVIII.
В которой каноник продолжает высказываться по поводу рыцарских книг.

   -- Так оно и есть, как говорит ваша милость, сеньор каноник,-- сказал священник,-- и поэтому заслуживают еще большего порицания те, кто до настоящего времени сочиняли подобного рода книги, не принимая в соображение ни здравого смысла, ни искусства и правил, которыми они могли бы руководствоваться.
   -- Я, со своей стороны,-- добавил каноник,-- поддался однажды искушению написать рыцарскую книгу, соблюдая в ней все условия. Желая испытать, отвечает ли написанное моей собственной оценке, я показал ее людям, и от всех я получил лестное для меня одобрение. Но, тем не менее, я не продолжал писать. То, что, главным образом, побудило меня отложить эту работу, было одно мое соображение по поводу пьес, которые ставятся у нас на сцене. Драматические произведения, которые теперь в моде, как основанные на вымысле, так и исторические, все, или большая их часть, общеизвестные нелепости, вещи, не имеющие ни головы, ни ног. Тем не менее, публика слушает их с удовольствием, считая и признавая их хорошими, в то время как они очень далеки от этого. Авторы, сочиняющие их, и актеры, играющие их, говорят, что они должны быта такими, потому что публика требует их такими, а не иными, и что пьесы, в которых соблюдены все правила и требования искусства, доставляют удовольствие лишь трем-четырем рассудительным людям, которые их поймут, все же остальные неспособны вникнуть в них и уразуметь их достоинства. И хотя я иногда и пытался убеждать актеров, что они ошибаются, придерживаясь такого рода мнения, и могли бы привлекать гораздо больше публики и приобрели бы больше славы, если бы давали не теперешние нелепые пьесы, а такие, которые удовлетворили бы требованиям искусства, но они так непоколебимо держатся своего мнения и так срослись с ним, что никакие доводы и даже сама очевидность не может заставить их отказаться от него.
   -- Вы, милость ваша, сеньор каноник,-- прервал его священник,-- затронули вопрос, пробудивший во мне давнюю мою неприязнь к современным драмам, не уступающую ненависти моей к рыцарским книгам. Ведь, драма должна быть зеркалом нелепости, образцом глупости и изображением разврата. Если же главная задача драмы -- подражание действительности, возможно ли, чтобы она удовлетворяла даже и посредственный ум, в то время как бесконечный ряд лет отделяет одно событие от другого? Или же, если пьеса построена на вымысле, вводить туда историческую правду, перемешанную с отрывками происшествий, случившихся с разными лицами в разное время, и все это без малейшей черты правдоподобия, а с очевидными, во всех смыслах непростительными ошибками? Самое же худшее здесь то, что находятся невежды, которые говорят, будто это-то и есть совершенство в искусстве. Ну, а если мы коснемся духовных драм? Каких чудес там ни насочинено, и сколько там непонятных вещей? И даже в светских драмах авторы позволяют себе творить чудеса не по какой другой причине, кроме того, что, по мнению их, такие чудеса или странные явления, как они это называют, вещь очень подходящая, чтобы невежественные люди могли изумляться и посещать театр. Все это делается в ущерб истине, с презрением к истории. Не было бы также достаточным оправданием сказать, что главная цель, которую преследуют благоустроенные общества, разрешая публичные представления, состоит в том, чтобы доставить народу приличную забаву и отвлечь его от дурных наклонностей, иногда порождаемых праздностью. А так как эта цель может быть достигнута всякой пьесой, хороша ли она, или дурна, то не зачем ни устанавливать правила, ни стеснять ими актеров и авторов, принуждая последних писать свои пьесы, как того требуют правила, потому что, как я уже говорил, всякой пьесой, какая бы она ни была, достигается намеченная цель. На это я ответил бы, что цель эта достигалась бы несравненно лучше хорошими пьесами, чем плохими, потому что, присутствуя на представлении художественной и хорошо написанной пьесы, зритель уходил бы из театра, восхищенный шутками, вразумленный истинами, подивившись событиям, поумнев от мудрых изречений. Но виноваты и авторы, так как некоторые из них очень хорошо понимают, в чем они заблуждаются, и превосходно знают, что им следовало бы делать, но, вследствие того, что пьесы обратились в товар для продажи, авторы говорят, и говорят справедливо, что актеры не покупали бы пьес, раз они были бы иного покроя и образца. Итак, поэт старается приноровиться к тому, что требует актер, который платит ему за его произведения.
   Каноник и священник не докончили своего рассказа, когда цырюлышк, догоняя их, подъехал к ним и сказал:
   -- Вот то место, сеньор, о котором я говорил. Нам хорошо будет здесь отдохнуть, а волы найдут здесь свежее и обильное пастбище.
   -- Мне это тоже кажется,-- сказал священник и спросил каноника, что он думает делать. Тот ответил, что желает остаться с ними, соблазненный прекрасной долиной, развернувшейся перед их взорами. Чтобы насладиться этим видом, а также разговором со священником, каноник приказал нескольким из своих слуг отправиться на постоялый двор и принести поесть для всего общества, на что один из его слуг ответил, что на их вьючном осле, высланном вперед, достаточно съестных припасов, так что им не надо ничего покупать.
   Во время отдыха Санчо подошел к священнику и попросил его позволить его господину выйти на-время из клетки. Священник, ответил, что охотно бы исполнил просьбу Санчо, если бы не боялся, что господин его, увидав себя на свободе, опять примется за прежнее и может уйти туда, где уже никто его не найдет.
   -- Я ручаюсь за то, что он не убежит,-- с горячностью ответил Санчо.
   -- И я тоже, и за все прочее,-- сказал каноник,-- в особенности, если он мне даст рыцарское слово не удаляться от нас без нашего согласия.
   -- Даю вам слово,-- отозвался Дон-Кихот, который все это слышал,-- и тем более, что тот, который, как я, очарован, не имеет возможности распоряжаться своей особой, потому что во власти очаровавшего устроить так, чтобы он целых три столетия не двинулся с места.
   Каноник взял его за руку, хотя обе они еще были связаны, и, заручившись его обещанием и рыцарским словом, они выпустили его из клетки, чему он очень обрадовался и был в восхищении, видя себя на свободе. Первое, что он сделал, было потянуться всем телом, а потом он пошел туда, где стоял Росинанте, и полюбовался своим конем.
   Каноник смотрел на рыцаря и удивлялся странному роду его помешательства и тому, что в своих вопросах и ответах он выказывал самый ясный ум, и только тогда, когда речь заходила о рыцарстве, он, как уже было сказано, терял стремена.
   Побеседовав же с Дон-Кихотом, каноник был еще более изумлен столь согласованными нелепостями, изложенными Дон-Кихотом, и впечатлением, произведенным на него умственной ложью прочитанных им книг.
   Между тем, слуги каноника, ходившие на постоялый двор, чтобы привести оттуда вьючного мула, вернулись, и когда они устроили стол из ковра и зеленой травы луга, все уселись в тени нескольких деревьев и принялись за еду. Вдруг они услышали печальный звук трубы, заставивший их обернуть головы к тому месту, откуда неслись эти звуки.
   Было так, что облака в том году отказались орошать землю, и во всех местечках округа были устроены процессии с молитвой и бичеванием, чтобы умолить бога простереть длань милосердия и ниспослать дождь. С этой целью жители деревни, лежавшей вблизи оттуда, шли процессией к почитаемой ими пустыне, находившейся на склоне холмистой этой долины. При виде странной одежды кающихся Дон-Кихот, позабыв, сколько раз и раньше еще ему случалось видеть то же самое, вообразил, что это какое-то приключение, и только ему одному, в качестве странствующего рыцаря, надлежит предпринять его. Еще больше утвердило его в этой фантазии предположение, что статуя, которую они несли, покрытую трауром, знатная сеньора, насильно увезенная бессовестными этими негодяями и разбойниками. Лишь только эта мысль мелькнула в его уме, он быстро бросился на Росинанте, вскочил на него и, прикрыв себя щитом, поехал навстречу бичующимся.
   Поравнявшись с процессией, он остановил Росинанте, и угрожающим и хриплым голосом крикнул:
   -- Тотчас же и немедленно освободите прекрасную эту сеньору, слезы и грустный вид которой ясно доказывают, что вы увозите ее против ее воли и нанесли ей великое оскорбление. Я, который родился на свет, чтобы исправлять обиды, не позволю вам сделать ни шагу, пока вы не вернете ей желанную и заслуженную ею свободу.
   Из этих слов Дон-Кихота все слышавшие их вывели заключение, что, должно-быть, он сумасшедший, и разразились громким смехом. Но этот смех был точно порох, брошенный в пламя гнева Дон-Кихота, потому что он обнажил меч и бросился к носилкам. Один из тех, которые их несли, оставив ношу товарищам, шагнул вперед навстречу Дон-Кихоту, обрушил шестом такой увесистый удар на плечо его, что бедный Дон-Кихот упал на землю в очень печальном состоянии.
   Санчо Панса, бежавший за своим господином но пятам, увидав, что тот упал, бросился на тело своего рыцаря и поднял над ним самый горький и уморительный в мире плач, думая, что Дон-Кихот умер.
   Под вопли и рыдания Санчо Дон-Кихот ожил, и первые слова, произнесенные нм, были следующие:
   -- Помоги мне, Санчо друг, сесть на очарованную повозку, потому что я не в состоянии держаться на седле Росинанте, так как все плечо разбито у меня в дребезги.
   -- Это я сделаю, сеньор мой,-- ответил Санчо,-- и вернемтесь в мою деревню в обществе этих сеньоров, желающих вам добра, и там мы обдумаем план нового выезда, который принес бы нам больше чести и выгоды.
   -- Ты правильно рассудил, Санчо,-- ответил Дон-Кихот,-- благоразумнее всего дать пройти дурному влиянию созвездий, которое теперь тяготит над нами.
   Каноник, священник и цырюльник подтвердили, что рыцарь как нельзя лучше поступит, если исполнит то, о чем сейчас говорил.
   Каноник вскоре простился и свернул в сторону, а через шесть дней наши путешественники добрались до деревни рыцаря, куда въехали в полдень, да еще в воскресенье, когда весь народ был на площади, через которую и проехала повозка Дон-Кихота. Все сбежались смотреть, что такое в повозке, но когда они узнали своего земляка, то очень изумились, а один мальчик кинулся со всех ног к ключнице и племяннице сообщить, что их дядя и господин едет худой и желтый, растянувшись на связке сена в повозке, запряженной волами. Было жалостно слышать крики, которыми разразились две добрые сеньоры, проклятия, срывавшиеся с их уст на окаянные рыцарские книги, и все это возобновилось снова, когда Дон-Кихот въезжал в ворота своего дома.
   Ключница и племянница рыцаря встретили его, раздели и уложили на прежнюю его постель. Священник поручил племяннице как можно заботливее ухаживать за своим дядей и хорошенько присматривать за ним, чтобы он еще раз не сбежал у них. Тут обе женщины снова подняли крики, то осыпая проклятиями рыцарские книги, то прося небо низвергнуть в бездны авторов столь великого множества лжи и нелепостей. Словом, они были смущены и напуганы мыслью, что могут опять остаться без своего дяди и господина, лишь только он почувствует себя немного лучше. Так оно и случилось, как они опасались...

0x01 graphic

0x01 graphic

ЧАСТЬ II.

ГЛАВА I.
О том, что произошло у священника и цырюльника с Дон-Кихотом по поводу его болезни.

   Священник и цырюльник не виделись с Дон-Кихотом почти месяц. Тем не менее, они часто навещали племянницу и ключницу его, прося их как можно заботливее ухаживать за рыцарем, на что обе женщины заявили, что они это будут делать с величайшей охотой и заботливостью, так как замечают, что их сеньор приходит в здравый ум.
   Наконец, они зашли к нему и застали его сидящим на постели. Встретил он их очень любезно и на вопрос о его здоровьи дал отчет о нем и о себе очень умно и в самых изысканных выражениях. Священник захотел основательно проверить, действительно ли исцеление Дон-Кихота, или оно только кажущееся. Переходя от предмета к предмету, он сказал, что утверждают, будто турок наступает с сильнейшим флотом, но и его намерение неизвестно, и где собственно разразится столь тяжкая гроза. На это Дон-Кихот ответил:
   -- Его величество должен поступить, как всякий предусмотрительный воин, заблаговременно позаботившись об обороне своих владений, чтобы неприятель не застал его врасплох.
   Цырюльник спросил Дон-Кихота, в чем заключается мера, применение которой он считал бы столь полезной.
   -- Я бы не желал сообщать теперь,-- ответил Дон-Кихот,-- потому что другой воспользуется признательностью и наградой за мои страдания.
   -- Что касается меня,-- сказал цырюльник,-- даю вам слово здесь, что ни единый смертный не услышит ни звука от меня.
   -- Что же лучше,-- сказал тогда Дон-Кихот,-- мог бы сделать король, как не объявить через глашатая приказание всем странствующим рыцарям собраться в назначенный день в столице. Если бы даже их явилось туда не более полдюжины, в числе их мог бы найтись такой рыцарь, что одного его было бы достаточно для уничтожения всего могущества турок. Разве новость для одиноко странствующего рыцаря уничтожить армию в двести тысяч человек?
   -- Ах!-- воскликнула тут племянница.-- Пусть убыот меня, если мой сеньор не желает снова сделаться странствующим рыцарем..
   На это Дон-Кихот ответил:
   -- Странствующим рыцарем я и умру, и пусть турок высаживается, где хочет, когда пожелает и в каком количество может.
   -- Я никоим образом не могу уверить себя,-- сказал священник,-- чтобы вся толпа странствующих рыцарей, о которых вы, ваша милость, упоминали, не раз действительно существовала на свете. Я думаю, что все это вымысел, басни и ложь. -- Это заблуждение,-- ответил Дон-Кихот,-- в которое впадали многие неверующие, что такие рыцари существовали в мире.
   Но тут они услышали, что ключница и племянница, еще раньше удалившиеся и не участвовавшие в разговоре, громко кричат на дворе, и все бросились на шум.

0x01 graphic

ГЛАВА II.
В которой идет речь о замечательной ссоре, затеянной Санчо Панса с ключницей и племянницей Дон-Кихота, и о других забавных приключениях.

   Весь шум был поднят ими из-за Санчо Панса, который старался пробраться в дом, чтобы повидаться с Дон-Кихотом.
   -- Что нужно этому бродяге здесь в доме? Возвращайтесь-ка к себе, брат, потому что это вы соблазняете нашего господина и уводите его шататься по диким и пустынным местностям.
   На это Санчо ответил:
   -- Ключница сатаны! Соблазненный, отвлеченный от занятий и уведенный шататься по диким и пустынным местностям -- это я, а не твой господин. Он таскал меня по всему свету, обещав мне остров, которого я до сих пор жду.
   Разговор этих трех лиц очень забавлял священника и цырюльника, но Дон-Кихот приказал женщинам замолчать и впустить Санчо.
   Рыцарь заперся о оруженосцев в своей комнате, и, когда они остались наедине, он сказал ему:
   -- Меня очень огорчает, Санчо, что ты говорил и говоришь, будто я выманил тебя из твоего домика, когда ты знаешь, что и сам я не сидел у себя дома. И если тебя раз подбрасывали на одеяле, меня сто раз избивали,-- вот все преимущество, которое я имел перед тобой.
   -- Это было правильно,-- ответил Санчо,-- потому что, судя по словам вашей же милости, несчастия -- скорее принадлежность странствующих рыцарей, чем их оруженосцев.
   -- Ты ошибаешься, Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- потому что по изречению: когда болит голова, страдают и остальные части. А теперь скажи мне, Санчо друг, что говорят обо мне в селе. Что они говорят о моей доблести, о моих подвигах. Словом, я Санчо, желаю, чтобы ты рассказал мне, что об этом дошло до твоего слуха, и ты должен мне это сказать, не преувеличивая хорошее и не сбавляя ни на ноту дурное.
   -- Сделаю это очень охотно, сеньор мой,-- ответил Санчо,-- с условием, чтобы ваша милость не рассердилась на то, что я скажу.
   -- Никоим образом не рассержусь,-- ответил Дон-Кихот.-- Ты можешь говорить свободно, Санчо, без всяких обиняков.
   -- Первым делом скажу: простонародье считает вашу милость за величайшего безумца и меня за не меньшего простака. Что же касается доблести, подвигов и предприятий вашей милости, мнения расходятся: одни говорят -- сумасшедший, но забавный, другие -- храбрый, но неудачливый, третьи -- учтивый, но дерзкий.
   -- Заметь, Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- где бы пи существовала добродетель в выдающейся степени, там ее преследуют. Редко кто, или, вернее, никто из знаменитых людей прошлых веков не мог избегнуть жала клеветы и злобы.
   -- То, что я до сих пор сказал, было лишь сладкий торт,-- ответил Санчо,-- а если ваша милость желает знать относительно злословия, взводимого на вас, я вам скажу: сегодня, ночью, приехал сын Карраско. Теперь он бакалавр, и, когда я пришел к нему, чтобы его приветствовать, он мне передал, что история вашей милости уже вышла из печати и озаглавлена: "Остроумно-изобретательный гидальго Дон-Кихот Ламанчский". Говорит он, что там упомянули и обо мне под моим настоящим именем Санчо Панса, а также и о сеньоре Дульсинее и о других вещах. Если вашей милости угодно, чтобы я привел сюда бакалавра, я слетаю за ним.
   -- Этим доставишь мне большое удовольствие, друг,-- сказал Дон-Кихот.
   -- В таком случае я иду за бакалавром и приведу его,-- сказал Санчо.
   Л, оставив своего господина, он пошел разыскивать бакалавра, с которым вскоре и вернулся.
   

ГЛАВА III.
О смешном разговоре, который произошел между Дон-Кихотом, Санчо Панса и баккалавром Сансоном Карраско.

   Дон-Кихот сидел, глубоко задумавшись, поджидая бакалавра Карраско, от которого надеялся услышать новости о себе самом, и не мог поверить, что история эта действительно существует, потому что кровь убитых им врагов не успела еще высохнуть на лезвее его меча, а уж желали, чтобы его высокие рыцарские подвиги появились в печати. Погруженного в эти мысли нашли его Санчо и Сансон Карраско, которых Дон-Кихот принял с большой любезностью.
   Увидя бакалавра, рыцарь спросил:
   -- Значит, правда, что есть история обо мне, изложенная в книге?
   -- Такая это, правда, сеньор,-- сказал Сансон,-- что, я думаю, до настоящего времени напечатано больше двенадцати тысяч книг этой истории.
   -- Но скажите мне, милость ваша, сеньор, бакалавр, которые из моих подвигов превозносятся более других в этой истории?-- снова задал ему вопрос Дон-Кихот.
   -- Относительно этого,-- ответил бакалавр,-- существуют различные мнения. Одни ставят выше всего приключение с ветряными мельницами, которых ваша милость приняла за гигантов, другие предпочитают приключение с валяльными мельницами. Одним нравится эпизод с двумя войсками, оказавшимися двумя стадами баранов; другие восхищаются историей с трупом, который везли хоронить; кто говорит, будто освобождение галерных невольников превосходит все остальное.
   -- Скажите мне, сеньор бакалавр,-- сказал тогда Санчо,-- вошли ли в историю и остальные приключения?
   -- Ничего сочинитель не оставил,-- ответил бакалавр;-- он говорит обо всем и касается всего, даже и прыжков доброго Санчо на одеяле, когда ею подбрасывали на нем.
   -- Мне представляется,-- заметил Дон-Кихот,-- что нет той человеческой истории в мире, в которой не было бы превратностей и смея худою и хорошею, особенно же в тех историях, где речь о рыцарстве, которое не может быть всегда полно одними лишь успешными приключениями.
   -- Тем не менее,-- ответил бакалавр,-- некоторые читавшие вашу историю говорят, что были бы рады, если бы ее авторы умолчали хоть о части бесконечных палочных ударов, полученных Дон-Кихотом.
   -- Они по справедливости могли бы умолчать об этих ударах,-- сказал Дон-Кихот,-- потому что нет надобности записывать действия, которые не изменяют и не извращают исторической правды, а только клонят к уничижению героя.
   

ГЛАВА IV.
В которой Санчо Панса дает объяснение на все вопросы и сомнения баккалавра Сансона Карраско, и где сообщается и о других происшествиях, заслуживающих того, чтобы их послушать и рассказать.

   -- Но скажи, быть-может, автор обещает и вторую часть?-- спросил Дон-Кихот.
   -- Да, обещает,-- ответил Сан сод,-- но говорит, что он еще не нашел ее и не знает, у кого она, так что мы в сомнении, выйдет ли она, или нет. И как вследствие этого, так и потому что некоторые говорят, будто вторые части никогда не бывают хороши. Хотя иные говорят: давайте нам побольше дон-кихотства, пусть Дон-Кихот сражается, и Санчо Панса рассуждает, и что бы там ни было, мы удовлетворимся этим.
   -- А что решил делать автор?
   -- Что?-- переспросил Салсон.-- Лишь только он найдет вторую часть истории, которую он с величайшим рвением разыскивает, тотчас же он отдаст ее в печать.
   На это Санчо заметил:
   -- Пусть этот сепьор автор позаботится о том, что он делает, так как я и мой сеньор, мы дадим ему столько материала, что он может сочинить не только вторую часть, а сто частей. Должно-быть, этот добрый человек думает, что мы здесь заснули на соломе. Я могу сказать лишь одно,-- что, если бы мой господин послушался моего совета, мы уже были бы с ним в открытом поле, искореняя зло и исправляя обиды, как это в обычае и нравах у добрых странствующих рыцарей.
   Едва Санчо произнес эти слова, как до слуха их донеслось ржание Росинанте показавшееся Дон-Кихоту счастливым предзнаменованием, так что он решил предпринять новый выезд дня через три или четыре. Он сообщил о своем намерении бакалавру, который похвалил Дон-Кихота за в высшей степени почтенное и доблестное его решение, предупреждая его быть осторожнее при встрече с опасностью, так как его жизнь принадлежит не ему, а всем тем, которые нуждаются в его защите и поддержке.
   -- Это-то и есть, о чем я всегда прошу его, сеньор Сансон,-- вмешался тут Санчо,-- потому что мой господин кидается на сотню вооруженных людей, как жадный мальчик на полдюжину арбузов. Клянусь всем светом, сеньор, есть время, когда ало дует нападать, и время, когда надо отступать. И прежде всего предупреждаю моего господина, если он возьмет меня с собой, то лишь на условии, что все, что касается сражения, он берет на себя одного, а я ничего другого не обязан делать, как только присматривать за его особой. Я не стремлюсь приобрести славу храбреца, а только лучшего и наиболее преданного из оруженосцев, когда-либо служивших странствующему рыцарю. Если господин мой Дон-Кихот взамен многих и добрых моих услуг пожелал бы дать мне какой-нибудь остров из тех многочисленных островов, на которые, как говорит его милость, он должен где-то там натолкнуться, буду ему очень благодарен за его великую милость. Если же он не даст мне острова, я останусь тем же, чем родился, и человеку не следует возлагать упование на других людей. Но со всем тем, если небо наделит меня каким-нибудь островом или чем другим в том же роде, но так я глуп, чтобы отказаться от него.
   -- Вы, брат Санчо,-- сказал Карраско,-- уповайте на нашего сеньора Дон-Кихота, который вам даст не только остров, но и целое королевство.
   -- Больше ли, меньше ли, это все одно и то же,-- ответил Санчо,-- хотя я могу сказать, что королевство, которое мой сеньор мне бы дал, не было бы брошено в рваный мешок: я достаточно здоров, чтобы управлять королевствами и быть губернатором острова. Это я не раз и прежде говорил моему господину.
   -- Дай-то бог,-- сказал Дон-Кихот.-- Это видно будет, когда явится губернаторство, а мне кажется, что оно стоит у меня перед глазами.
   Сказав это, Дон-Кихот попросил баккалавра, если он поэт, сделать ему милость и сочинить какие-нибудь стихи на предполагаемую им разлуку с его сеньорой Дульсинеей Тобосской.
   Бакалавр ответил, что он не преминет написать просимые стихи.
   Дело так и порешили, а вместе с тем, и то, что отъезд рыцаря состоится через восемь дней. Дон-Кихот просил бакалавра сохранить это в тайне, чтобы никто не помешал осуществлению благородною и доблестного его решения.
   Все это Карраско обещал. Таким образом, они расстались, и Санчо ушел подготовлять все нужное для их путешествия.
   

ГЛАВА V.
Об остроумном и забавном разговоре, происходившем у Санчо Панса с его женой Терезой Панса, а также и о других событиях, заслуживающих приятнейшего воспоминания.

   Санчо вернулся домой столь довольный и веселый, что его жена заметила радость его уже на расстоянии полета стрелы, и это побудило ее спросить его:
   -- Что с вами Санчо-друг, что вы идете такой веселый?
   -- Вот что, Тереза,-- ответил Санчо:-- я весел потому, что решил снова поступить на службу к моему господину Дон-Кихоту, который в третий раз собирается ехать на поиски приключений, и я опять еду с ним, так как меня заставляет это сделать нужда вместе с надеждой, что я могу найти другие сто червонцев подобно тем, которые мы уже истратили, хотя я и огорчен предстоящей мне разлукой с тобой и с моими детьми. И если бы богу было угодно дать мне насущный хлеб,-- а богу легко было бы это сделать, стоило бы ему только захотеть,-- в таком случае радость моя была бы полнее и более действительной, так как теперешняя моя радость смешана с горем разлуки с тобой; поэтому я верно сказал, что был бы рад, если бы по воле божьей я не был таким веселым.
   -- Слушайте, Санчо,-- сказала Тереза.-- С тех пор, как вы стали членом странствующего рыцарства, вы говорите такими обиняками, что никто не может вас понять. Делайте, что хотите, и не ломайте мне головы вашими речами. Если уж вы пришли к такой революции сделать то, что говорите...
   -- Резолюции, должна ты сказать, жена,-- прервал ее Санчо,-- а не революции.
   -- Не начинайте только, спорить со мной, муж,-- ответила Тереза.-- Повторяю вам опять: делайте, что вам нравится, потому что мы, женщины, родимся с этим бременем -- повиноваться своим мужьям, хотя бы они и были тупицами.
   На этом кончился их разговор, и Санчо вернулся к Дон-Кихоту, чтобы заняться приготовлениями к их отъезду.
   

ГЛАВА VI.
О том, что произошло у Дон-Кихота с его ключницей и племянницей,-- одна из самых важных глав во всей истории.

   В то время, как Санчо Панса и жена его Тереза вели между собой упомянутый разговор, не оставались праздными племянница и ключница Дон-Кихота. Всевозможными способами старались они отклонить его от дурного его намерения, но все это значило лишь ковать холодное железо. Тем не менее, среди многих других доводов, которыми они старались убедить его, ключница сказала ему:
   -- Право, сеньор мой, если ваша милость, не хочет взяться за ум и спокойно сидеть дома, мне остается лишь пойти и принести жалобу воплем и криком королю, чтобы он пособил горю.
   На это Дон-Кихот сказал:
   -- Ключница, что ответил бы на твои жалобы король,-- я не знаю. Знаю только, что, если б я был королем, я уклонился бы отвечать на несметное количество безрассудных прошений, потому что одна из величайших тягот королей то, что они обязаны выслушать всех и всем отвечать, и оттого я и не желал бы, чтобы ему досаждали моими делами.
   На это ключница спросила:
   -- Скажите нам, сеньор, при дворе его величества нет рыцарей?
   -- Есть,-- ответил Дон-Кихот,-- и их много.
   -- Почему бы и вам, ваша милость,-- ответила ключница,-- не сделаться одним из тех рыцарей, которые служат своему королю и повелителю, живя при дворе?
   -- Видишь ли, друг,-- сказал Дон-Кихот,-- не все рыцари могут быть придворными, и не все придворные могут быть странствующими рыцарями. Всего и всякого рода должно быть на свете; и хотя мы все рыцари, большая разница между одними и другими, потому что придворные, не выходя из своих комнат, путешествуют по всему свету, только глядя на карту, не испытав ни жары, ни холода, ни голода, ни жажды. Но мы, настоящие странствующие рыцари, ив зной, и в холод, под открытым небом, подвергаясь непогоде, и ночью, и днем, верхом и пешком, измеряем всю землю нашими собственными ногами. Кроме того, ты должна знать, что храбрый странствующий рыцарь, если бы он увидел десять великанов, никоим образом не должен пугаться их, а, напротив, должен с мужественной осанкой и неустрашимым сердцем итти им навстречу, вызвать их на бой и, если возможно, победить и уничтожить их даже в случае, если бы они были вооружены кольчугами, и если бы вместо мечей у них были острые клинки из дамасской стали. Все это говорю я тебе, ключница моя, чтобы ты видела разницу между одними и другими рыцарями.
   -- Ах, сеньор мой!-- сказала тогда племянница.-- Обратите внимание, милость ваша, что все, что вы говорите о странствующих рыцарях, басни и ложь.
   -- Клянусь святыми,-- сказал Дон-Кихот,-- если бы ты не была родной моей племянницей, дочерью сестры моей, я изобрел бы для тебя такое наказание за ботохульство, которое ты произнесла, что весть об этом прогремела бы по всему свету.
   Разговор неожиданно прервался, потому что позвали у дверей. На вопрос, кто там, Санчо Панса ответил, что это он, и едва ключница услышала это, она убежала,-- так сильно она ненавидела его. Дон-Кихот вышел к нему, навстречу, и они оба снова заперлись в комнате рыцаря.
   

ГЛАВА VII.
О том, что произошло у Дон-Кихота с его оруженосцем, и о других в высшей степени замечательных событиях.

   Как только ключница увидела, что Санчо Пансо заперся с ее господином, она, закутавшись в черную мантию, исполненная досады и смятения, пошла отыскивать бакалавра Сансона Карраско, так как ей казалось, что ему удастся убедить его отказаться от такого безрассудного намерения. Нашла она бакалавра, расхаживающего по двору своего дома и, лишь только увидела его, бросилась, вся взволнованная и дрожащая, к его ногам. Когда Карраско увидел ее с такими признаками смятения и горя, он спросил:
   -- Что это, сеньора ключница? Что случилось с вами? У вас как-будто душа надрывается?
   -- Ничего не случилось, сеньор Сансон, кроме того, что господин мой хочет опять бросить дом,-- это уже в третий раз, чтобы искать по свету то, что он называет счастливыми событиями, хотя я не понимаю, как он может их называть так.
   -- Другой беды не случилось, кроме той, которую, как вы опасаетесь, может натворить сеньор Дон-Кихот?-- спросил бакалавр.
   -- Да, сеньор,-- ответила она.
   -- В таком случае не беспокойтесь, сказал бакалавр.-- Ступайте в добрый час домой, приготовьте мне к завтраку что-нибудь горячее, а по дороге прочтите молитву святой Аполлонии, потому что и я приду сейчас к вам, и вы увидите чудеса.

0x01 graphic

   -- Горе мне!-- возразила ключница.-- Вы, милость ваша, говорите, чтобы я прочитала молитву святой Аполлонии? Это было бы кстати, если бы мой господин недомогал зубами, но, ведь, он недомогает мозгами.
   -- Я знаю, что говорю, сеньора ключница,-- ответил Карраско,-- ступайте домой и не затевайте со мной спора.
   После этих слов ключница ушла, а бакалавр тотчас же отправился к священнику, чтобы с ним держать совет.
   Когда. Дон-Кихот и Санчо заперлись, между ними произошел разговор, который история передает с большой точностью и правдивостью. Санчо сказал своему господину:
   -- Сеньор, я уже обломал мою жену, так что она отпускает меня с вашей милостью, куда вам будет угодно.
   -- Уломал, должен та сказать, Санчо,-- поправил его Дон-Кихот,-- а не обломал.
   -- Раз или два раза, если я верно помню,-- сказал Санчо,-- я умолял вашу милость не поправлять моих слов, когда вы понимаете, что я хочу сказать; в случае же вы не понимаете, то скажите: Санчо, или там чорт, я не понимаю тебя; если тогда я не сумею объяснить в чем дело, вы можете меня поправить, потому что я очень сдатлив.
   -- Ты, верно, хотел сказать, что ты такой податливый, сговорчивый, добродушный, подчинишься всему, что я тебе скажу, и сделаешь все, что я укажу тебе?
   -- Готов биться об заклад,-- сказал Санчо,-- что вы с самого начала догадались и поняли меня.
   -- Может, и так,-- ответил Дон-Кихот.-- Но, в самом деле, что же говорит Тереза?
   -- Дело в том,-- сказал Санчо,-- как лучше известно вашей милости, чем мне, все мы подвержены смерти: сегодня мы живы, а завтра нас нет, а за бараном идет и барашек вслед, и никто не может обещать себе на этом свете больше часов жизни, чем бог пожелает дать их ему. Смерть глуха, и, когда она стучится у дверей нашей жизни, ничто не может задержать ее.
   -- Все это верно,-- сказал Дон-Кихот.-- Но я не знаю, к чему ты клонишь?
   -- Я клоню к тому,-- сказал Санчо,-- чтобы ваша милость назначила мне определенное жалованье, которое бы шло мне каждый месяц, пока я на службе у вас.
   -- Слушай, Санчо,-- ответил Дон-Кихот,-- я бы охотно назначил тебе жалованье. Но я прочел все шли большую часть рыцарских историй и не помню, чтобы какой-нибудь рыцарь назначил определенное жалованье своему оруженосцу. Знаю только, что все служили из милости, и, когда менее всего ждали этого, они награждались островом или чем-либо другим, столь же ценным, и, по меньшей мере, получали титул и положение. Если вы, Санчо, довольствуетесь этими надеждами и приложениями, согласны опять поступить ко мне на службу, в добрый час. Так что, Санчо, вернитесь к себе домой и объясните вашей Терезе мое решение. Если она но согласится, мы, как и прежде, останемся добрыми друзьями, потому что, раз в голубятне нет недостатка в корме, но будет недостатка и в голубях. И заметь себе, сын, что добрал надежда стоит больше плохого имущества, и верный иск лучше дурной платы. У меня же не будет недостатка в оруженосцах, более послушных, бод ее заботливых, не столь неуклюжих и боязливых, как вы.
   Когда Санчо услышал твердое решение своего господина, небо омрачилось в его глазах, и крылья души его опустились, так как он был уверен, что без него его господин не уедет ни за какие сокровища в мире. Пока он еще стоял в раздумьи и нерешительности, вошел Сайгон Карраско и с ним ключница и племянница, сгоравшие от желания узнать, какими доводами бакалавр убедит их сеньора не пускаться на новые поиски приключений. Сайгон подошел к Дон-Кихоту и, обняв его, сказал:
   -- Я знаю, что в сферах твердо решено, чтобы сеньор Дон-Кихот еще раз привел в исполнение возвышенные и неслыханные свои намерения; и я очень обременил бы мою совесть, если б не убеждал и не советовал этому рыцарю не сдерживать и не сковывать бездействием могущество храброй своей руки и доблесть мужественной души. Однако, сеньор Дон-Кихот мой, прекрасный и храбрый, пусть лучше сегодня, чем завтра, ваша милость отправляется в путь, и, если б было нужно служить вашему великолепию оруженосцем, я счел бы за великое счастье для себя.
   Тогда Дон-Кихот, обернувшись к Санчо, сказал:
   -- Не говорил ли я тебе, Санчо, что у меня будет больше, чем нужно мне, оруженосцев. Видишь, кто предлагает им быть. Не кто другой, как несравненный бакалавр Сансон Карраско. Но, да хранит меня небо, чтобы в угоду моему желанию я низверг и разбил колонну учености. Пусть Сансон остается в своей отчизне и покрывает честью седины старых своих родителей, потому что я удовольствуюсь каким бы то ни было оруженосцем, раз Санчо не благоугодно ехать го мной.
   -- Нет, мне благоугодно,-- ответил Санчо, растроганный и с глазами, полными слез, и продолжал если я пустился более или менее в расчеты относительно моего жалованья, то сделал это только в угоду моей жене. Но, в конце-концов, мужчина должен быть мужчиной и женщина -- женщиной, а так как я -- мужчина везде, то хочу им быть и у себя дома, наперекор всем, кто бы стал возражать против этого. Итак, я снова буду служить вашей милости верной преверно и преданно, так же хорошо и еще лучше, чем все оруженосцы, служившие странствующим рыцарям в прошлые и настоящие времена.
   Дон-Кихот и Санчо обнялись и стали опять друзьями, а с позволения и одобрения великого Карраско, который с этих пор сделался их оракулом, было решено, что через три дня состоится их отъезд, и за это время они сделают все необходимые приготовления к путешествию, а также отыщут настоящий шлем с забралом, который,-- говорит Дон-Кихот,-- во wo бы то ли стало он должен взять с собой. Сансон предложил ему такого рода шлем, зная, что один из его друзей не откажет дать ему свой, хотя он более потемнел от ржавчины и пыли, чем блестел и светил от сверкающей отшлифованной стали.
   Проклятиям, которыми обе -- и племянница, и ключница -- осыпали бакалавра, не было числа.
   Цель, которую преследовал Сансон, убеждая Дон-Кихота пуститься в новое странствование, была -- сделать то, что будет дальше рассказано в этой истории, и все но совету священника и цирюльника, с которыми он предварительно совещался.
   Итак, в течение этих трех дней Дои-Кихот и Санчо запаслись всем, что считали необходимым. После этого они, при наступлении ночи, направились по дороге в Тобосо,-- Дон-Кихот на своем добром Росинанте, а Санчо на старом своем Сером. Сумки были туго набиты съестными припасами, а кошелек -- деньгами.
   

ГЛАВА VIII.
В которой рассказывается то, что будет видно.

   Когда Дон-Кихот и Санчо выехали из села, Росинанте начал ржать, а Серый -- стонать, и оба они -- и рыцарь, и оруженосец -- сочли это за хороший знак л счастливое предзнаменование, хотя, если говорить правду, рев и стоп Серого были сильнее ржания лошади, из чего Санчо заключил, что его счастье превысит и возьмет верх над счастьем его господина.
   Ехали они всю ночь и весь следующий день. Наконец, перед глазами их раскинулся великий город Тобосо, при виде которого радость наполнила душу Дон-Кихота, а печаль -- душу Санчо, оттого, что он не знал, где жила Дульсинея, и никогда в жизни не видел ее, какие видел ее и его господин.
   Во всем местечке был слышен только лай собак, ошеломлявший уши Дон-Кихота и смущавший сердце Санчо. Время-от-времени ревел осел, хрюкали свиньи, мяукали кошки, и эти разнообразные звуки только усиливались благодаря почвой тишине. Все это влюбленный рыцарь счел за дурное предзнаменование, тем не менее он сказал Санчо:
   -- Прежде всею отыщем, во что бы то ни стало, дворец,-- сказал Дон-Кихот.-- Та большая темная груда, которая видна отсюда, должно быть, и есть дворец Дульсинеи.
   -- Так пусть ваша милость ведет нас,-- ответил Санчо,-- может быть, оно так и есть.
   Дон-Кихот поехал вперед и, проехав около двухсот шагов, увидел, что здание это -- не дворец, а церковь того местечка, д сказал:
   -- Мы наткнулись на церковь, Санчо.
   -- Вижу,-- ответил Санчо.-- Дай бог, чтобы мы не наткнулись на свои могилы, так как нехорошее предзнаменование ходить по кладбищам в такие часы.
   Здесь они увидели, что мимо них кто-то прошел с двумя мулами, и по шуму, производимому плугом, тащившимся по земле, они заключили, что, должно быть, это -- землепашец, вставший рано, до рассвета, и отправляющийся на работу. Оно так и было.
   Чуть только он поровнялся с ними, Дон-Кихот спросил его:
   -- Не можете ли вы мне сказать, добрый друг, где тут дворец несравненной принцессы Дульсинеи Тобосской?
   -- Сеньор,-- ответил молодой парень,-- я не здешний, но в доме напротив живет священник и пономарь, и каждый из них может дать вашей милости нужные сведения о принцессе, хотя я, с своей стороны, думаю, что во всем местечке нет ни одной принцессы.
   Санчо, видя, что его господин в недоумении и несколько раздосадован, сказал:
   -- Сеньор, день уже близок. Лучше нам уехать из города, и пусть скрылась бы ваша милость в каких-нибудь кустарниках здесь по соседству, а, как только рассветет, я вернусь опять сюда и найду дом моей сеньоры.
   -- Санчо,-- ответил Дон-Кихот,-- ты в нескольких кратких словах сказал тысячи мудрых изречений. Совет, который ты только что дал мне, я одобряю и принимаю с величайшей готовностью.
   Санчо горел нетерпением поскорее увести своего господина из местечка, и потому он торопил отъездом, который и совершился немедленно. На расстоянии двух миль от села они точно нашли кустарник, в котором Дон-Кихот и укрылся.

0x01 graphic

ГЛАВА IX.
Где рассказывается о хитрости, к которой прибег Санчо Панса, чтобы очаровать сеньору Дульсинею, и о других событиях, столь же смешных, как и правдивых.

   Укрывшись в кустарнике, Дон-Кихот приказал Санчо вергуться в город и не являться до тех пор, пока он от имени его не переговорит с сеньорой, прося ее разрешить плененному ею рыцарю повидаться с нею. Санчо взялся исполнить то, что ему было приказано, и привести такой же хороший ответ, как он привез его в первый раз.
   -- Иди, сын,-- сказал Дон-Кихот,-- и не смущайся, когда предстанешь пред яркими лучами того солнца красоты, на поиски которого ты отправляешься! Счастливейший ты из всех оруженосцев в мире. Храни в памяти и не дай из нее улетучиться, как она тебя примет.
   Санчо повернулся и погнал Серого. Но едва он выехал из лесу и заметил, что уже не видать Дон-Кихота, он слез с осла, уселся под деревом и принялся сам с собою рассуждать:
   -- Против всего, ведь, есть средства, исключая смерти, под иго которой, как бы нам ни было тяжело, а всем придется пойти, оканчивал жизнь. Этот мой господин, как я в том убедился из тысячи признаков,-- сумасшедший, которого следовало бы связать. И я также недалеко ушел от него, и даже еще более сумасшедший, чем он, потому что следую за ним и служу ему,-- если справедлива пословица, которая говорит: "скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу тебе, кто та такой", и другая: "не с кем ты родился, а с кем ты ужился". А будучи сумасшедшим, каким он и есть, и его сумасшествие такого рода, что большею частью он принимает одну вещь за другую: белое считает черным, а черное -- белым,-- не очень-то трудно будет заставить его поверить, что первая крестьянка, которая попадется мне навстречу, и есть сеньора Дульсинея. Быть-может, он вообразит себе, как я это и думаю, что какой-нибудь Злой волшебник из тех, которые, по его словам, ненавидят его, так превратил ее образ на беду и горе ему.

0x01 graphic

   Этими мыслями успокоил Санчо Панса свой ум и считал теперь дело свое благополучно оконченным. Когда он встал, чтобы сесть на своего Серого, он увидел, что из Тобосо, по направлению к нему, едут три крестьянки на ослах. Санчо быстрой рысью поскакал к Дон-Кихоту, которого застал вздыхающим и произносящим тысячи влюбленных жалоб. Увидав его, Дон-Кихот воскликнул:
   -- Какую весть несешь ты мне, Санчо друг!..
   -- Очень хорошую,-- ответил Санчо,-- вашей милости ничего другого не остается, как пришпорить Росинанте и выехать в открытое иоле повидаться с сеньорой Дульсинеей Тобосской, которая с двумя прислужницами едет на свидание с вашей милостью.
   -- Что та говоришь, Санчо друг?-- воскликнул Дон-Кихот.-- Смотри не обманывай меня и не старайся ложной радостью спугнуть мою печаль.
   -- Какая мне польза обманывать вашу милость,-- сказал смиренно Санчо.-- Тем более, что вам так легко проверить истицу моих слов. Пришпорьте лошадь, сеньор, поезжайте, и вы уводите принцессу, нашу повелительницу, нарядную и разодетую, словом, такой, какой она есть.
   -- Едем, Санчо сын,-- ответил Дон-Кихот.-- И в награду за эту столь же неожиданную, как и радостную весть, я обещаю дать тебе лучшую добычу, которую приобрету в первом встретившемся мне приключении.
   Выехав из лесу, они увидели приближающихся трех крестьянок. Дон-Кихот, окинув глазами всю дорогу до Тобосо и не видя на ней никого, кроме этих трех девушек, очень смутился и спросил Санчо, оставил ли он Дульсинею с прислужницами за городом.
   -- Как за городом,-- ответил тот.-- Быть-может, у вашей милости глаза позади головы, если вы не видите, что они едут нам навстречу.
   -- Ничего я не вижу, Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- кроме трех крестьянок на трех ослах.
   -- Молчите, сеньор,-- сказал Санчо,-- и не говорите таких слов. Протрите себе хорошенько глаза и идите свидетельствовать почтение владычице ваших дум, которая уже приближается.
   Говоря это, он выехал вперед и, став перед одной из крестьянок на колени, сказал:
   -- Королева, принцесса и герцогиня красоты, не будет ли благоугодно вашему высочеству и величию оказать милость и благосклонность плененному вами рыцарю.
   В это время Дон-Кихот уже опустился рядом с Санчо на колени и пристально смотрел на ту, которую Санчо называл королевой и сеньорой. И, не видя перед собой никого другого, кроме крестьянки, и к тому же очень некрасивой, он стоял смущенный и пораженный, не смея открыть рта. Крестьянки тоже были в высшей степени удивлены, увидав этих двух, которые стояли перед ними на коленях. Но одна прервала молчание, крикнув резко и сердито:
   -- Сойдите с дороги, да поскорее. И дайте нам проехать, потому что мы торопимся.
   На это Санчо ответил:
   -- О, принцесса и всемогущая повелительница Тобосо. Неужели великодушное ваше сердце не смягчается, видя на коленях опору странствующего рыцарства.
   Услыхав это, другая крестьянка сказала:
   -- Ступайте своей дорогой, дайте нам ехать своей и будьте здоровы.
   -- Встань, Санчо,-- сказал тогда Дон-Кихот,-- я вижу, что судьба не насытилась еще моими страданиями. И ты, о, предел всякою совершенства,-- если злобный волшебник, преследующий меня, превратил и изменил твою несравненную красоту и твое лицо во внешность бедной крестьянской девушки; если Он не превратил также и мою наружность в наружность чудовища,-- не откажись взглянуть на меня нежно и любовно.
   -- Рассказывай это моему дедушке,-- ответила крестьянка. Отойдите-ка в сторону, дайте нам дорогу, и мы скажем вам спасибо.
   Санчо посторонился и пропустил ее. Лишь только крестьянка увидела себя свободной, она ткнула своего "иноходца" заостренной палкой, бывшей при ней, и понеслась по лугу. Ослица, почувствовав острее палки, которою ее кольнули сильнее, чем обыкновенно, стала делать такие скачки, что сбросила сеньору Дульсинею на землю. Дон-Кихот кинулся поднимать ее, а Санчо -- поправлять и подтягивать вьючное седло, соскользнувшее под живот ослицы. Когда седло было поправлено, Дон-Кихот хотел было взять очаровательную свою сеньору на руки, чтобы посадить ее на ослицу, но дама, поднявшись с земли, избавила ею от этого труда, так как, отойдя несколько шагов, она разбежалась, положила обе руки на бока ослице и легче сокола вскочила на вьючное седло.
   Увидав Дульсинею верхом, остальные устремились за нею и ускакали во весь опор, не повернув головы, пока не проехали, по крайней мере, полмили.
   Когда они исчезли из виду, Дон-Кихот обратился к Санчо, говоря:
   -- Санчо, что та скажешь теперь? Как меня ненавидят волшебники! Посмотри, до чего простирается против меня их злоба и гнев: пожелали отнять у меня счастье лицезреть мою сеньору в настоящем ее виде. Поистине, я родился быть образцом несчастливца, быть мишенью и целью, в которые метили и попадали бы стрелы злой судьбы.
   Плут Санчо едва сдерживался от смеха, слушая своего господина, столь тонко обманутого им. Наконец, после других еще разговоров, которыми они обменялись друг с другом, оба сели на своих животных и поехали по дороге в Сарагоссу, куда надеялись приехать во-время, чтобы попасть на торжественные празднества, происходившие ежегодно в этом знаменитом городе.
   

ГЛАВА X.
О странном приключении, случившемся с доблестным Дон-Кихотом при встрече с колесницею или колымагою Смерти и ее придворным штатом.

   В глубокой задумчивости ехал Дон-Кихот своей дорогой, размышляя о плохой шутке, которую сыграли с ним волшебники, превратив сеньору Дульсинею в столь безобразную крестьянку, и он не мог придумать, к какому ему прибегнуть средству, чтобы вернуть ей ее первоначальный вид. Санчо вывел его из этот оцепенения, сказав:
   -- Приободритесь, ваша милость, придите в себя, развеселитесь, встряхнитесь. Пусть сатана унесет всех Дульсиней на свете, потому что благополучие одного странствующего рыцаря дороже, чем всякие превращения и очарования в мире.
   -- Молчи, Санчо,-- сказал Дон-Кихот не очень-то слабым голосом,-- молчи, говорю я, и не произноси богохульств против этой очаровательной сеньоры.
   Он хотел еще сказать несколько слов, но сделать это помешала ему неожиданно выехавшая на середину дороги колымага, нагруженная самыми разнообразными и странными людьми и фигурами. Тот, который правил мулами, был безобразный демон. Сама колымага была совершенно открытая и не имела ни верха, ни зонта. Первой предстала перед глазами Дон-Кихота фигура смерти в человеческом облике; рядом с нею виднелся ангел; с другой ее стороны стоял император с короной на голове, казавшейся золотой. У ног смерти сидел бог, называемый Купидоном, с колчаном, луком и стрелами. Тут же был и рыцарь, вооруженный: с головы до ног. С этими лицами ехали еще и другие в различных костюмах и разных видах. Все это некоторым образом смутило Дон-Кихота и наполнило страхом сердце Санчо. Но тотчас же Дон-Кихот обрадовался, подумав, что ему встретилось новое и опасное приключение. С этой мыслью и с душой, готовой итти навстречу какой бы то ни было опасности, он стал перед колымагой и громким и угрожающим голосом сказал:
   -- Возница, кучер, дьявол или кто бы ты ни был! немедля отвечай мне: кто ты? куда едешь и кто эти люди, которых ты везешь в своей колымаге?
   На это дьявол, остановив колымагу, ответил очень учтиво:
   -- Сеньор, мы актеры и сегодня утром играли в селе "Смерть и ее придворный штат", а вечером должны играть ее в местечке, которое видать отсюда.
   -- Клянусь честью странствующего рыцаря,-- воскликнул Дон-Кихот,-- я вообразил себе, что мне предстоит великое приключение, а теперь скажу, что нужно дотронуться рукой до всею видимою, чтобы не впасть в заблуждение. Поезжайте себе спокойно, добрые люди, справляйте своп праздник и припомните, не найдется ли у вас чего-нибудь такою, в чем бы я мог быть вам полезен.
   Пока они так разговаривали, к ним подошел один из актеров труппы, одетый шутом, с множеством бубенчиков. Приближаясь к Дон-Кихоту, скоморох этот стал фехтовать палкой, бить пузырями по земле и делать громадные скачки, звеня всеми бубенчиками. Страшный этот призрак до тою испугал Росинанте, что он понесся по полю. Саячо соскочил со своею Серою и побежал во весь дух, желая оказать господину помощь. Но, когда он к нему подоспел, Дон-Кихот уже лежал на земле, и рядом с ним лежал Росинанте. Едва же Саячо соскочил со своею осла, как дьявол-плясун вскочил на Серого и заставил ею лететь вскачь через поле.
   Однако, вскоре он свалился с осла и пошел пешком в местечко, а осел вернулся к своему хозяину.
   Тем не менее Дон-Кихот решил отомстить комедианту и, повернув лошадь по направлению к колымаге, крикнул:
   -- Остановитесь, веселая праздничная толпа, потому что я хочу проучить вас, как надо обращаться с ослами, на которых ездят оруженосцы странствующих рыцарей.
   Дон-Кихот кричал так громко, что сидевшие в колымаге услышали и, угадав по словам намерение тою, кто их произносил, запаслись камнями и, построившись в ряд, стали ждать Дон-Кихота, чтобы встретить ею ударами кремневых камней. Дон-Кихот, увидав, что они выстроились таким отважным эскадроном, остановил Росинанте и начал обдумывать, как бы сразиться с ними с наименьшей для себя опасностью. В то время к нему подъехал Санчо и, видя, что он собирается ринуться на хорошо выстроившийся отряд, предупредил:
   -- Было бы безумием пускаться в такое предприятие. Пусть подействует на вас то, что среди всех находящихся там,-- хотя они и кажутся королями, принцами и императорами,-- нет ни одного странствующею рыцаря.
   -- Теперь, действительно, Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- ты попал в настоящую точку, которая и может, и должна заставить меня отказаться от принятою мною решения. Я не должен и не могу обнажать своею меча. Дело это касается тебя, Санчо, и, если ты желаешь отомстить за оскорбление, нанесенное твоему Серому, я отсюда помогу тебе мудрым и полезным советом.
   -- Сеньор,-- ответил Санчо,-- незачем мстить кому бы то ни было, потому что добрым христианам не приличествует мстить за свои обиды.
   -- Если таково, твое решение,-- ответил Дон-Кихот,-- оставим этих призраков и поедем искать лучших и более существенных приключений.
   Дон-Кихот дернул за поводья Росинанте, а Санчо сел на своего осла. Этим счастливым концом увенчалось страшное приключение с колесницей Смерти, вследствие столь благодетельного совета, данного Санчо Панса его господину.
   

ГЛАВА XI.
О страшном приключении, случившемся с доблестным рыцарем Дон-Кихотом и храбрым рыцарем Зеркал.

   Ночь Дон-Кихот и его оруженосец провели под высокими и тенистыми деревьями, причем Санчо уговорил рыцаря поесть из тех запасов, что Серый вез на себе. Во время ужина Санчо сказал своему господину:
   -- Сеньор, каким бы я оказался глупым, если б выбрал себе в награду добычу первого приключения.
   -- Тем не менее,-- ответил Дон-Кихот,-- если бы ты, Санчо, дал мне сразиться, ты в качестве добычи получил бы, по крайней мере, золотую корону императора.
   -- Скипетры и короны театральных императоров,-- сказал Санчо,-- никогда не бывают из золота.
   -- Это правда,-- согласился Дон-Кихот,-- так как было бы неподходящим, чтоб театральные украшения были настоящие, а не поддельные, и для виду, как и сама драма, к которой я бы желал, чтобы ты, Санчо, относился хорошо и был расположен к ней, следовательно, и к тем, кто играет и сочиняет драмы, потому что все они -- орудия великого блага для общества и ставят перед нами зеркало, ярко отражающее явления человеческой жизни; и пет другого изображения, кроме драматических произведений и актеров, которое более живо передавало бы, что мы есть и чем мы должны бы быть. А если это не так, скажи мне, не видел ли ты представления пьес, где выведены короли, императоры, папы, рыцари, дамы и всякие другие действующие лица. А когда кончится пьеса и будут сняты костюмы, все актеры опять равны между собой?
   -- Да, я видел это,-- сказал Санчо,
   -- Вот то же самое,-- продолжал Дон-Кихот,-- происходит и в комедии и на сцене этого мира, где некоторые играют роль императоров, другие -- роль папы,-- словом, все те роли, которые могут быть введены в драму,-- но, когда наступает конец этой пьесы, то-есть кончается их жизнь, смерть снимает со всех различавшую их одежду, и все становятся равными в могиле.
   -- Прекрасное сравнение,-- сказал Санчо,-- как и сравнение с шахматной игрой: пока игра длится, каждая фигура имеет свое особое значение, а как только игра кончится, всех их смешивают, соединяют, опрокидывают и бросают в мешок, что очень похоже на то, как жизнь кладут в могилу.
   -- С каждым днем, Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- ты делаешься более умным.
   -- Да,-- ответил Санчо,-- что-нибудь от ума вашей милости должно пристать и ко мне. Бесплодные и сухие поля,-- если их унавозить и обработать,-- дают хороший урожай.
   Так прошла большая часть ночи. Санчо пожелал опустить затворы своих глаз, как он выражался, когда ему хотелось спать. Сняв сбрую с Серого, он дал ему пастись свободно, во всю его волю. Росинанте он не расседлал, так как его господин положительно и раз навсегда приказал ему, пока они в открытом поле,-- или спят не под кровлей, никогда не расседлывать Росинанте,-- это был старинный обычай, установленный рыцарями, которого они всегда придерживались.
   Наконец, Санчо заснул у подошвы пробкового дерева, а Дон-Кихот дремал под могучим дубом. Но недолго спустя его разбудил шум, который он услышал за своей спиной; быстро вскочив на ноги, он увидел двух людей верхом, из которых один, медленно спускаясь с седла, сказал другому:
   -- Подойди, друг, и разнуздай лошадей, потому что, мне кажется, это место изобилует нужной для них травой, а также тишиной и уединением, которые необходимы моим влюбленным мечтам.
   Сказать эти слова и растянуться на земле было делом мгновения, а когда он бросился на траву, на нем зазвенели доспехи,-- явный признак, показавший Дон-Кихоту, что это, должно быть, странствующий рыцарь. Подойдя к Санчо, он шепнул ему:
   -- Брат Санчо, у нас приключение.
   -- Только бы хорошее,-- пожелал, зевая, Санчо.
   Почти тотчас рыцарь Зеркал тяжело вздохнул и заговорил жалобным голосом:
   -- О, прекраснейшая и самая неблагодарная из женщин всего мира. Неужели та, светлейшая Касильдеа де-Вандалия, можешь допустить, чтобы этот, плененный тобой, рыцарь исчах и погиб в беспрерывных скитаниях и тяжких, суровых трудах. Не довольно ли того, что признать тебя первой красавицей в мире я заставил всех рыцарей леонских, тартесинских, кастильских и, наконец, Ламанчи.
   -- Ну, этот-то уж нет,-- сказал Дон-Кихот,-- потому что я сам из Ламанчи, и я никогда этого не признавал.
   Рыцарь Зеркал, услыхав, что вблизи него говорят, спросил громким, но учтивым голосом:
   -- Кто там? Что за люди? Из числа ли тех, что радуются, или из числа тех, что печалятся?
   -- Из числа тех, что печалятся,-- ответил Дон-Кихот.
   -- В таком случае идите ко мне,-- сказал рыцарь Зеркал,-- и будьте уверены, что встретитесь с самой печалью, с самой горестью.
   Услыхав такой трогательный и вежливый ответ, Дон-Кихот подошел к нему, подошел и Санчо.
   Вскоре оба рыцаря уже сидели рядом на жесткой земле, в добром мире и согласии. Оруженосцы же их, познакомившись, отправились туда, где они могли вдоволь наговориться.
   

ГЛАВА XII.
В которой продолжается приключение с рыцарем Зеркал, а также и остроумный, необычайный и достопримечательный разговор, происходивший между двумя оруженосцами.

   Рыцари и оруженосцы отделились друг от друга, и у последних разговор зашел о их жизни. Когда они удалились на некоторое расстояние от своих господ, оруженосец рыцаря Зеркал сказал Санчо:
   -- Тяжелую жизнь ведем и переживаем, сеньор мой, мы, оруженосцы странствующих рыцарей. Вот уж правда, что мы едим хлеб в поте лица.
   -- Также можно было бы сказать,-- добавил Санчо,-- что мы едим его в ознобе нашего тела, потому что, кто больше несчастных оруженосцев странствующего рыцарства подвержен зною и холоду.
   -- Это все можно вынести и перенести,-- сказал оруженосец рыцаря Зеркал,-- в надежде на предстоящую нам награду, потому что, если странствующий рыцарь до слишком несчастлив, оруженосец через короткое время будет награжден хорошим губернаторством на каком-нибудь острове или превосходным графством.
   -- Я,-- возразил Санчо,-- уже сказал моему господину, что довольствуюсь губернаторством какого-нибудь острова, и он так щедр и благороден, что обещал мне его много и много раз.
   -- А, по правде говоря, милость ваша заблуждается,-- сказал оруженосец рыцаря Зеркал,-- потому что островные губернаторства не все хорошего сорта. Было бы куда лучше, если б мы, занимающиеся этой проклятой службой, вернулись каждый к себе домой и там развлекались более приятными делами, как, например, охотой и рыбной ловлей. Потому что тот, кто ищет приключения, не всегда находит удачные.
   Санчо выплевывал время от времени нечто в роде клейкой и несколько сухой слюны. Увидав и заметив это, сострадательный оруженосец рыцаря Зеркал сказал:
   -- Мне кажется, что мы с вами так долго разговаривали, что язык у вас прилип к гортани; но у меня есть хорошее средство. Висит оно на седельной луке моей лошади,-- нечто очень хорошее.
   Сказав это, он ушел и скоро вернулся с большим бурдюком вина и с паштетом.
   -- Такие-то вещи возите вы с собой, сеньор?-- спросил Санчо.
   -- Что же вы думали,-- ответил тот.-- Разве я, быть-может, какой-нибудь оруженосец, цена которому лишь хлеб да вода. Я всегда вожу за собой провизию, и этот вот бурдюк с вином висит у меня на всякий случай на арчаке седла.
   Тут он передал бурдюк Санчо, который, приподняв его, приложил ко рту, созерцая четверть часа звезды. А кончив пить, наклонил голову в сторону, испустив глубокий вздох.
   Наконец, два оруженосца так много говорили и так много пили, что оказалось нужным, чтобы сон связал им языки и умерил их жажду, потому что утолить ее было невозможно. Оба они, обняв почти пустой бурдюк, заснули, и мы пока их так оставим, чтобы рассказать то, что произошло между рыцарем Зеркал и рыцарем Печального Образа.
   

ГЛАВА XIII.
Заключающая в себе продолжение приключения с рыцарем Зеркал.

   Среди разговоров, которые рыцарь Зеркал вел с Дон-Кихотом, рыцарь Зеркал сказал Дон-Кихоту:
   -- Словом, сеньор рыцарь, я хочу, чтобы вы знали, что собственный мой выбор побудил меня влюбиться в несравненную Касильдею де-Вандалия. Эта-то Касильдея за мои добрые чувства к ней и честные намерения отплатила тем, что подвергла меля многочисленным и разнообразным опасностям, обещая, по окончании каждой из них, что для меня настанет исполнение моих надежд. Но длинная цепь трудов моих растет звено за звеном, и я не знаю, которое же из лих окажется последним и положит начало исполнению моих чистых намерений. Однажды она велела мне пойти и вызвать на поединок знаменитую великаншу. Я пришел, увидел, победил ее. В другой раз Касильдея приказала мне взвесить древние камни истуканов,-- предприятие, которое приличнее было бы поручить носильщикам тяжестей, чем рыцарям. Не так давно она велела мне объехать провинции всей Испании и вынудить у странствующих рыцарей признания, что из всех живущих в настоящее время на свете красавиц одна ее красота наиболее совершенная, а я -- самый храбрый и влюбленный рыцарь в мире. Чтобы выполнить это предприятие, я объездил уже большую часть Испании и победил многих рыцарей, которые осмелились противоречить мне. Но то, чем я больше всего хвалюсь и горжусь, это -- что я победил в поединке столь знаменитого рыцаря Дон-Кихота Ламанчского и заставил его признать, что моя Касильдея красивее его Дульсинеи. И одной этой победой я считаю, что победил всех рыцарей в мире, потому что тот Дон-Кихот, о котором я говорю, всех их победил, а так как я его победил, то известность его, слава и честь перешли ко мне.
   Дон-Кихот был в высшей степени изумлен, слушая эти речи рыцаря Зеркал. Он сказал ему:
   -- Что вы, ваша милость, сеньор рыцарь, победили большинство странствующих рыцарей Испании -- против этого я не возражаю, но что вы победили Дон-Кихота Ламанчского -- в этом я сомневаюсь.
   -- Как, я не победил его?-- возразил рыцарь Зеркал.-- Сражается он под прозвищем Рыцаря Печального Образа, оруженосцем у него служит Санчо Панса. Он обременяет собою чрезла и правит поводьями знаменитого коня, по имени Росинанте, н, наконец, повелительница его дум -- некая Дульсннея Тобосская.
   -- Успокойтесь, сеньор кабальеро,-- сказал Дон-Кихот,-- и выслушайте то, что я скажу вам. Знайте же, что этот Дон-Кихот, о котором вы говорите, лучший мне друг на свете, и до такой степени, что я в праве сказать: он -- все равно, что я. По столь точным и достоверным признакам, сообщенным мне вами о нем, я не могу сомневаться, что он тот самый и есть, которого вы победили. С другой стороны, я вижу собственными глазами невозможность того, что это был он, разве только -- так как у него много врагов среди волшебников -- кто-нибудь из них принял его облик, чтобы дать себя победить и лишить его славы, которую рыцарские подвиги приобрели ему на всем пространстве земной поверхности. Если же всего этого не достаточно, чтобы убедить вас в истине сказанного мною,-- перед вами стоит сам Дон-Кихот, готовый отстаивать истину эту с оружием в руках, пешком или верхом, или как вам будет угодно.
   С этими словами он встал и, взявшись за рукоять меча, ждал решения рыцаря Зеркал, который тоже очень спокойно ответил:
   -- Выждем наступления дня, чтобы солнце видело наши дела. И пусть будет условием нашей битвы, чтобы побежденный подчинился воле победителя, который может сделать с пим, что хочет, подразумевая, конечно, чтобы требования его не противоречили рыцарской чести.
   -- Я более чем доволен этим условием и уговором;-- ответил Дон-Кихот.
   И, говоря так, они пошли к своим оруженосцам, которых нашли храпевшими. Они разбудили их и велели держать наготове лошадей, потому что оба рыцаря должны вступить в кровавый и страшный поединок.
   Санчо был озадачен и поражен. Но, не говоря ни слова, оба оруженосца пошли искать свой табун. По дороге оруженосец Зеркал сказал Санчо:
   -- Надо вам знать, что свидетели поединка не могут присутствовать при нем сложа руки и бездействовать в то время, как противники сражаются. Говорю это, желая предупредить вас, что пока наши сеньоры будут драться, мы тоже должны это делать и должны избить друг друга по заслугам.
   Санчо ответил:
   -- Если допустить, что это верно, все же я не подчинился бы этому правилу, а лучше заплатил бы штраф, тем более, что у меня нет меча, и я во всю жизнь не нооил его.
   -- Против этого я знаю хорошее средство,-- сказал оруженосец Зеркал.-- У меня с собой два полотняных мешка одинаковой величины. Возьмите вы один, а я возьму другой. В мешки мы положим с полдюжины камней одинакового веса; и, таким образом, будем биться мешками, не нанося друг другу ни боли, ни вреда.
   -- Тем не менее,-- ответил Санчо,-- я не буду столь невежлив, чтоб завести ссору с человеком, с которым я пил и ел, и против которого я не чувствую ни капли злобы, ни гнева.
   -- У меня есть,-- сказал оруженосец Зеркал,-- самое подходящее средство: прежде, чем мы вступим с вами в сражение, я подойду к вашей милости и угощу вас тремя или четырьмя пощечинами, и этим способом" я разбужу в вас гнев.
   -- Против такой шутки я знаю другую. Я возьму дубину и прежде, чем ваша милость успеет пробудить мой гнев, я так усыплю ваш, что больше он и не проснется, разве на том свете. Если уж кошка превращается во льва -- я, будучи человеком, могу превратиться во что угодно.
   -- Хорошо,-- ответил оруженосец Зеркал,-- пусть наступает день, а там уж видно будет.
   Но едва дневной свет дал возможность видеть и различать предметы, как первое, что представилось глазам Санчо Панса, был нос оруженосца Зеркал такой величины, что, казалось, тень от него падала почти на все его тело. Дон-Кихот тоже хотел взглянуть на своего противника, но на нем был уже надет шлем и спущено забрало, Так что рыцарь не мог видеть его лица. И он, изящно приосанившись, обратился к рыцарю Зеркал, говоря:
   -- Если пылкое ваше желание сражаться, сеньор рыцарь, не погасило в вас учтивость,-- прошу вас приподнять немного забрало, чтобы я мог видеть, соответствует ли мужество вашего лица всей остальной вашей фигуре.
   -- Выйдете ли вы побежденным или победителем из этого поединка, сеньор кабальеро,-- ответил рыцарь Зеркал,-- у вас окажется и времени, и досуга более, чем надо, чтобы видеть меня.
   -- Но, пока мы садимся на наших коней,-- сказал Дон-Кихот,-- вы бы могли мне сказать, тот ли я Дон-Кихот, про которого вы говорили, будто победили его.
   -- На это мы вам ответим,-- сказал рыцарь Зеркал,-- что вы похожи на рыцаря, как яйцо на другое яйцо, но, раз вы говорите, что вас преследуют волшебники, я не осмелюсь утверждать.
   Оборвав свой разговор, они сели на коней, и Дон-Кихот повернул Росинанте, чтобы отъехать на необходимое расстояние и потом поскакать навстречу своему противнику. То же сделал и рыцарь Зеркал.
   В эту минуту необычайный нос оруженосца. Зеркал представился и глазам Дон-Кихота, который был поражен этим зрелищем, не меньше Санчо, и до того, что подумал, не чудовище ли перед ним. Санчо, видя, что его господин отъехал, чтобы поскакать навстречу своему противнику, не захотел оставаться наедине с носатым оруженосцем. Он побежал за своим господином, схватил одно из стремян, и, когда ему показалось, что ему время поворачивать, сказал Дон-Кихоту:
   -- Умоляю вашу милость, сеньор мой, прежде, чем вы повернете, чтобы встретиться с вашим противником, помогите мне влезть на дерево, откуда мне будет удобнее наблюдать ваш доблестный поединок.
   В то время, когда Дон-Кихот остановился, чтобы помочь Санчо влезть на дерево, рыцарь Зеркал, отъехал на такое расстояние, которое ему показалось достаточным, повернул свою лошадь и поскакал навстречу врагу. Но, увидав его занятым, рыцарь Зеркал придержал поводья и остановился посреди пути. Дон-Кихот, которому показалось, что его враг летит прямо на него, всадил шпоры свои покрепче в тощие бока Росинанте и доскакал туда, где рыцарь Зеркал всаживал своей лошади шпоры до самых кнопок, но не мог сдвинуть ее с места. Нимало не обращая внимания на его затрудненное положение, Дон-Кихот беспрепятственно и без всякой опасности для себя налетел на рыцаря Зеркал с такой силой, что против его воли сбросил ого через лошадь навзничь на землю, и падение его было столь ужасно, что он не двигая ли рукой, ни ногой, лежал, словно мертвый. Едва Санчо увидел, что рыцарь упал, как он тотчас же спустился с дерева и поспешно подбежал к своему господину, который сойдя с Росинанте, нагнулся над рыцарем Зеркал, отстегнул ремни его шлема -- и увидел подлинное изображение баккалавра Сансона Карраско. Он громко крикнул:
   -- Беги, Санчо, и посмотри на то, чему ты не поверишь. Скорее, сын, и заметь себе, на что способны волшебники и кудесники.
   Санчо подбежал, и, лишь только он увидел лицо баккалавра Сансона Карраско, он стал тысячу раз креститься. Между тем, сброшенный с лошади рыцарь не подавал признаков жизни, и Санчо сказал Дон-Кихоту:
   -- Я того мнения, сеньор мой: вам без дальнейших размышлений следовало бы поглубже всадить меч в рот этому мнимому Сапсону Карраско; быть-может, вы бы убили таким образом кого-нибудь из ваших врагов волшебников.
   -- Ты правильно говоришь,-- сказал Дон-Кихот,-- потому что чем меньше врагов, тем лучше.
   И он обнажил меч, чтобы привести в исполнение совет и внушение Санчо. Но тут как-раз подбежал к ним оруженосец рыцаря Зеркал уже без носа и громко крикнул:
   -- Подумайте о том, что вы делаете, сеньор Дон-Кихот! Тот, который лежит,-- баккалавр Сансон Карраско, ваш друг, и я его оруженосец.
   -- А нос?-- увидав его без прежнего уродства, спросил Санчо.
   -- Он у меня в кармане,-- ответил тот.
   Когда Санчо поближе взглянул на оруженосца, он громким и удивленным голосом крикнул:
   -- Пресвятая богородица, помоги мне! На Томе ли это Сесиал, мой сосед и кум?
   -- Еще бы не он,-- ответил оруженосец.-- Я Томе Сесиал, кум и друг Санчо Панса, и сейчас расскажу вам о тайнах, хитростях и планах. А этот отважный и неосторожный -- баккалавр Сансон Карраско, земляк наш.
   Рыцарь Зеркал уже пришел в себя, и когда Дон-Кихот увидел это, од приставил к лицу его острее обнаженного меча своего и сказал:
   -- Вы умрете, рыцарь, если не признаете, что красота несравненной Дульсинеи Тобосской куда выше красоты вашей Касильдеи де-Вандалил. Сверх того, вы должны обещать мне отправиться в город Тобос и представиться там от моего имени сеньоре Дуль синее, чтобы она располагала вами, как ей заблагорассудится.
   -- Признаю,-- сказал упавший с лошади рыцарь,-- что рваный и грязный башмак сеньоры Дульсинеи Тобосской стоит больше дурно причесанной, хотя и чистой бороды Касильдеи, и я обещаю отправиться к сеньоре Дульсинее и, представившись ей, вернуться к вам и дать вам полный и обстоятельный отчет о том, чего вы от меня требуете.
   -- Вы должны также признать и поверить тому,-- добавил Дон-Кихот,-- что рыцарь, которого вы победили, не был и не мог быть Дон-Кихотом Ламанчским, а был другой, похожий на него.
   -- Все это я признаю, сознаю и разумею,-- ответил упавший рыцарь,-- но, прошу вас, позвольте мне встать, если боль от падения допустит это.
   Ему помогли встать Дон-Кихот и его оруженосец Томе Сесиал. Короче, рыцарь Зеркал и его оруженосец, угрюмые и унылые, расстались с Дон-Кихотом и Санчо, намереваясь отыскать какое-нибудь местечко, где можно было бы вправить ребра и прикладывать к ним припарки. Дон-Кихот и Санчо продолжали путь свой по направлению к Сарагоссе.
   

ГЛАВА XIV.
В которой рассказывается и сообщается, кто такой был рыцарь Зеркал и его оруженосец.

   Дон-Кихот ехал в высшей степени довольный, гордый и тщеславный, что победил такого доблестного рыцаря, каким он считал рыцаря Зеркал.
   Но Дон-Кихот думал одно, а рыцарь Зеркал другое, хотя его единственной мыслью пока было лишь желание найти место, где бы могли, как уже было сказано, обложить его припарками. А история повествует, что, когда бакалавр Сансон Карраско советовал Дон-Кихоту вернуться к оставленному им рыцарству и снова им заняться, он сделал это потому, что перед тем имел совещание со священником и цирюльником насчет того, к каким можно было бы прибегнуть мерам, чтобы заставить Дон-Кихота оставаться дома. Совещание это привело к единственному решению всех принять предложение, сделанное Карраско: чтобы Сансон поехал вслед за ним в виде странствующего рыцаря и вступил с ним в поединок.
   Победив Дон-Кихота, рыцарь-баккалавр должен был потребовать, чтобы он вернулся к себе домой, в местечко, и не покидал его в течение двух лет, или до тех пор, пока не получит другого приказания. Было ясно, что Дон-Кихот, будучи побежденным, несомненно все исполнит, чтобы не преступить и не нарушить законов рыцарства.
   Томе Сесиал, видя, как плохо исполнились желания их, сказал баккалавру:
   -- Конечно, сеньор Сансон Карраско, мы получили то, что заслужили. Рассудим теперь, кто больший безумец, тот ли, кто является таковым помимо своей вода, или тот, кто стал им но доброй воле.
   На это Сансон ответил:
   -- Разница между этими безумцами та, что безумный помимо своей воли останется им навсегда,-- а ставший безумцем по своей воле перестанет им быть, лишь только он пожелает.
   Среди подобных разговоров они оба добрались до местечка.
   

ГЛАВА XV.
О том, что приключилось с Дон-Кихотом и одним рассудительным кабальеро из Ламанчи.

   Довольный и радостный продолжал Дон-Кихот свое путешествие воображая себя, благодаря последней своей победе, самым доблестным рыцарем, какого мир мог предъявить в том столетии. Ехал он, весь погруженный в эти мечты, когда Санчо ему сказал:
   -- Не странно ли, сеньор, что у меня все еще до сих пор перед глазами чудовищный нос кума моего Томе Сесиала.
   -- Быть-может, ты, Санчо, воображаешь, что оруженосец и впрямь твой кум Томе Сесиал.
   -- Не знаю, что вам ответить на это,-- сказал Санчо,-- знаю только, что те сведения, которые он мне дал о моем доме, о моей жене и детях, никто другой не мог дать мне, кроме его одного.
   -- Все это,-- ответил Дон-Кихот,-- хитрости и уловки злых волшебников, преследующих меня. Вспомни, Санчо, как волшебникам легко превратить одно лицо в другое, делая из прекрасного уродливое, а из уродливого прекрасное, так как нет еще двух дней, что ты собственными глазами видел красоту и изящество несравненной Дульсинеи во всем ее совершенстве и природном состоянии, я же видел ее лишь в образе уродливой, грязной и грубой деревенской девушки с гнойными глазами, и дурным запахом изо рта.
   -- Бог знает правду всего,-- заметил Санчо. И, так как он знал, что превращение Дульсинеи было его хитростью, он не захотел возражать, чтобы у него не выскочило какое-нибудь слово, которое раскрыло бы его обман.
   Они еще были заняты этими разговорами, когда их догнал человек, ехавший на очень статной кобыле. Путешественник подъехал к Дон-Кихоту и Санчо, учтиво поклонился им и, пришпорив кобылу, проехал было мимо, но Дон-Кихот остановил его:
   -- Сеньор щеголь, если милость ваша едет по той же дороге, как и мы, и вам не очень к спеху, я счел бы: за милость с вашей стороны поехать вместе.
   -- Говоря по правде,-- ответил хозяин кобылы,-- я бы не проехал так спешно мимо, если б не боялся, что общество моей кобылы встревожит вашего коня.
   -- Вы спокойно можете, сеньор,-- сказал тогда Санчо,-- придержать поводья вашей кобылы, потому что наш конь самый благонравный и благовоспитанный во всем мире.
   Путешественник придержал поводья, удивляясь фигуре и лицу Дон-Кихота. Дон-Кихот тотчас же заметил внимание, с которым рассматривал его путешественник, и пошел ему навстречу, говоря:
   -- Этот внешний облик мой, на который ваша милость так внимательно смотрит, столь нов и вне всего обычного, что я не удивился бы, если б он вызвал в вас удивление. Но ваша милость перестанет удивляться, когда я вам скажу, что я -- рыцарь, из числа тех, про которых люди выражаются, будто они ищут свои приключения. Я покинул родину, желая воскресить мертвое странствующее рыцарство, и ужо некоторое время тому назад я выполнил значительную часть своего намерения, помогая вдовам, защищая девушек, поддерживая жен, сирот и несовершеннолетних,-- истинный и настоящий долг странствующих рыцарей. За мои доблестные подвиги я заслужил уже попасть в печать. Напечатаны тридцать тысяч томов истории моей, и очевидно, что она будет напечатана еще тридцать тысяч тысячей раз, если небо не воспротивится тому. Наконец, чтобы все высказать в нескольких словах, или в одном слове, скажу вам, что я -- Дон-Кихот Ламанчский, называемый иначе "рыцарем Печального Образа".
   Сказав это, Дон-Кихот умолк, а путешественник, казалось, не нашел сразу подходящего ответа. Но после довольно продолжительного промежутка он сказал:
   -- Как, возможно ли, что в настоящее время на свете есть странствующие рыцари, и в печати существуют истории о настоящих рыцарских подвигах? Не могу себе представить, чтобы в настоящее время в мире нашелся кто-либо, который помогал бы вдовам, защищал бы девушек, чтил бы замужних женщин и покровительствовал бы сиротам,-- я никогда бы этому не поверил, если б не увидел вашей милости собственными глазами. Да будет благословенно небо, потому что, благодаря этой, как ваша милость говорит, уже появившейся в печати истории возвышенных и истинных ваших рыцарских подвигов, будут преданы забвению бесчисленные книги о вымышленных рыцарях, которыми был наполнен свет.
   -- Многое можно бы сказать,-- ответил Дон-Кихот,-- относительно того, вымышленные или нет истории странствующих рыцарей.
   -- Но кто же может сомневаться в том,-- ответил путешественник,-- что истории эти вымышлены.
   -- Я сомневаюсь,-- ответил Дон-Кихот,-- но оставим это пока. Если наше путешествие продлится, надеюсь, я сумею убедить вашу милость, как плохо вы поступаете, плывя по течению с теми, которые считают доказанным, будто эти истории вымышлены.
   Последние слова Дон-Кихота возбудили в путешественнике подозрение, не сумасшедший ли встретившийся ему рыцарь, и он ждал, не подтвердят ли и другие признаки эту мелькнувшую у него в голове мысль. Но прежде, чем у них завязался какой-либо другой разговор, Дон-Кихот попросил его сказать, кто он.
   -- Я, сеньор, рыцарь Печального Образа, родом из одного местечка, где мы с вами сегодня пообедаем. Мои средства довольно значительны; имя мое -- дон-Диего де-Миранда. Я провожу жизнь свою в обществе жены, детей и друзей моих. Имею я около шести дюжин книг. Рыцарские книги никогда не переступали порога моего дома. Иногда я обедаю у моих соседей и друзей и очень часто приглашаю их к себе; у меня за столом все чисто, хорошо подано и далеко не скупо. Я и сам не люблю злословить и не позволяю и другим делать это в моем присутствии. Каждый день бываю у обедни. Делюсь своим достатком с бедными, не хвастаясь добрыми делами, чтобы не дать доступа в мое сердце лицемерию и тщеславию--врагам, так вкрадчиво овладевающим даже самым испытанным сердцем. Я стараюсь помирить тех, которые, как мне известно, не в ладах. У меня всего один сын. Ему восемнадцать лет, из них шесть он провел в Саламанке, изучая греческий и латинский языки. Л когда я пожелал, чтобы он занялся другими науками, я нашел его до того напитанным поэзией, что я никак не мог заставить его обратиться к изучению наук. Целые дни сын мой погружен в книги поэтов.
   На все это Дон-Кихот ответил:
   -- На родителях лежит обязанность направить детей с малолетства на путь добродетели, благовоспитанности и добрых нравов. Что же касается того, чтобы принудить их изучать ту или иную науку, я не считаю это благоразумным, хотя нет и вреда, если добрым словом убеждать их. И хотя поэзия меньше полезна, чем усладительна, она не из тех, которые бесчестят приверженцев своих. Поэзию, сеньор, можно, как мне кажется, уподобить девушке нежной, очень юной, одаренной всяким совершенством красоты, которую многие другие девушки -- именно все остальные науки -- стараются обогатить, придать ей изящество, украсить ее. И она должна пользоваться всеми ими, и все они должны заимствовать у нее блеск. Но это такого рода девушка, которая не желает, чтобы ее хватали руками, таскали по улицам, выставляли напоказ на площади или в углах дворцов. Она создана из таких свойств, что, кто умеет обращаться с нею, превратить ее в чистейшее золото, которому цены нет. Тот, кто обладает ею, должен заботливо охранять ее и не допускать ее носиться по грязным пасквилям и нечестивым сонетам. Она не должна отдавать себя в руки скоморохов или невежественной черни, неспособной понять и оценить сокровищ, которые заключаются в ней. Вы не думайте, сеньор, что л называю чернью людей плебейского и скромного происхождения. Нет, всякий, кто невежествен, хотя бы он был сеньор и князь, может быть и должен быть причислен к категории черни. Итак, тот, который, обладая указанными мною качествами, отдастся и посвятит себя поэзии, сделается известным, и его имя будут чтить образованные народы всего мира.
   Путешественник был приведен в изумление рассуждениями Дон-Кихота, и до того, что уже готов был изменить свое прежнее мнение относительно его сумасшествия. Но среди их разговора Санчо отошел с дороги в сторону попросить немного молока у пастухов, которые там же, вблизи, доили своих овец. И как-раз в то время, когда идальго хотел возобновить беседу с Дон-Кихотом, рыцарь, подняв голову, увидел, что но дороге, по которой они ехали, подвигается крытый фургон с королевскими флагами, и, вообразив, что это, должно-быть, новое приключение, позвал Санчо, чтобы тот подал ему шлем. Санчо, услыхав, что его зовут, бросил пастухов и, погнав своего Серого, поспешно подъехал туда, где находился его господин, с которым и случилось ужасное и необычайное приключение.
   

ГЛАВА XVI
В которой обнаружился высший и крайний предел, до которого достигла неслыханная доблесть Дон-Кихота в счастливо завершенном им приключении со львами.

   Когда Дол-Кихот крикнул Санчо, чтобы тот принес ему шлем, тот как-раз был занят покупкой творога и, в замешательстве от поспешного зова своего господина, не знал что делать с творогом; итак, чтобы не лишиться того, за что он уже заплатил, ему пришло в голову положить творог в шлем Дон-Кихота, что он и сделал, и, приняв эту меру предосторожности, подъехал к своему сеньору узнать, что тот желает, а увидав его, Дон-Кихот сказал:
   -- Дай мне, друг, этот шлем, потому что, или я мало понимаю в приключениях, или то, что там вот надвигается,-- приключение такого рода, которое должно принудить меня взяться за оружие.
   Путешественник, услыхав это, стал смотреть во все стороны, но ничего не увидел, кроме повозки, ехавшей им навстречу с двумя или тремя маленькими флагами, заставившими его думать, что в этой повозке, должно-быть, везут королевскую казну, и он так и сказал Дон-Кихоту. Но тот не поверил ему.
   И, обернувшись к Санчо, он попросил у него шлем, который оруженосец, не успев вынуть оттуда творог, был вынужден подать ему, как он был. Дон-Кихот взял шлем и, не взглянув, что в нем, с величайшей поспешностью опрокинул его себе на голову; сыворотка из творога потекла по всему лицу и бороде Дон-Кихота, а это так поразило его, что он сказал Санчо:
   -- Что это такое, Санчо? Мне кажется, или череп у меня размягчился, или мозги мои тают, или же я с головы до ног обливаюсь потом. Дай мне, если у тебя найдется, чем вытереться, потому что обильный пот слепит мне глаза.
   Санчо промолчал и подал своему господину платок. Дон-Кихот вытер себе лицо и, сняв шлем, заглянул в него.
   -- Клянусь жизнью моей сеньоры Дульсинеи Тобосской,-- воскликнул Дон-Кихот,-- это творог, который ты мне сюда положил, изменник.
   На это Санчо ответил с величайшим хладнокровием и искусным притворством:
   -- Если это творог, дайте мне его, ваша милость, и я его съем. Но лучше пусть ест его дьявол, который, должно-быть, туда его положил. Клянусь честью, должно-быть, и меня также преследуют волшебники, как творение и принадлежность вашей милости.
   -- Все может быть,-- ответил Дон-Кихот.
   Путешественник все это видел и удивлялся всему, в особенности же, когда Дон-Кихот, хорошенько вытерев себе голову, лицо, бороду и шлем, надел этот последний, хорошенько укрепился на стременах и, обнажив меч и взяв копье, сказал:
   -- Теперь будь, что будет, я здесь и готов храбро сразиться хотя с самим сатаной.
   В это время к ним подъехал фургон с флагами, при котором никого не было, кроме одного лишь возницы, управлявшего мулами, и человека, сидевшего на передке фургона.
   Дон-Кихот преградил дорогу фургону и сказал:
   -- Куда вы едете, братья? Что это за фургон? Что вы везете в нем, что это за флаги такие?
   На это возница ответил:
   -- Фургон мой, везу я в нем в клетке двух сильных львов, которых генерал из Орана посылает в столицу в подарок его величеству; флаги эти королевские и обозначают то, что везут его добро.
   -- Львы большие?-- спросил Дон-Кихот.
   -- Такие большие,-- ответил человек, ехавший на передке фургона",-- что никогда еще не привозили таких больших. Я сторож львов и возил других, по подобных этим -- никогда. Тут самец и самка; самец в передней клетке, а самка в задней, и теперь они голодные, потому что сегодня еще ничего не ели; поэтому пусть милость ваша даст нам дорогу, так как мы должны скорей добраться туда, где можно будет покормить львов.
   На это Дон-Кихот ответил, слегка улыбаясь:
   -- Слезайте-ка, добрый человек, и, раз вы сторож львов, откройте клетки их и выпустите оттуда этих зверей, потому что здесь, среди этого поля я покажу им, кто такой Дон-Кихот Ламанчский, наперекор и на-зло волшебникам, пославшим их мне.
   -- Та-та,-- сказал тут про себя путешественник,-- добрый наш рыцарь дал нам теперь доказательство, кто он такой. Без сомнения, творог размягчил ему череп и разжижил мозги.
   Между тем, Санчо подошел к путешественнику и сказал ему:
   -- Сеньор, прошу вас, устройте так, милость ваша, чтобы мой господин не сражался с этими львами, потому что, если он это сделает, они всех нас растерзают здесь.
   -- Но разве ваш господин такой сумасшедший, что вы боитесь, что он свяжется с такими дикими зверями.
   -- Он не сумасшедший,-- ответил Санчо,-- а безумно отважный.
   -- Я сделаю так, чтобы он не был им,-- обещал путешественник и, подойдя к Дон-Кихоту, который настаивал, чтобы сторож львов открыл клетки, сказал ему:-- Сеньор рыцарь, странствующие рыцари должны предпринимать лишь приключения, допускающие какую-либо надежду на счастливый исход, а не такие, которые совершенно и окончательно лишены ее, так как храбрость, вступающая в область безрассудна, скорее похожа на безумие, чем на доблесть.
   -- Пусть милость ваша, сеньор,-- ответил Дон-Кихот,-- отправляется к себе домой и предоставляет каждому исполнять свою обязанность; это вот моя, и я знаю, идут ли против меня эти сеньоры львы, или нет.
   И, обратившись к сторожу львов, он сказал ему:
   -- Если вы сейчас же не откроете клетки, я этим копьем пришью вас к повозке.
   Возница, видя решимость вооруженного привидения, сказал ему:
   -- Сеньор мой, не будет ли угодно вашей милости дозволить мне отпрячь моих мулов и вместе с ними укрыться в безопасном месте?
   -- О, маловерный,-- ответил Дон-Кихот,-- слезай, отпрягай мулов и делай, что хочешь, так как ты скоро увидишь, что напрасно тратил силы и мог бы избавить себя от этого труда.
   Возница слез, распряг мулов с большой поспешностью, а сторож львов сказал:
   -- Все вы, присутствющие здесь, будьте свидетелями, как против моей воли и лишь по принуждению я открываю клетки и выпускаю львов, а также и того, что я заявляю этому сеньору: все несчастий и убытки, которые дикие звери могут причинить, будут поставлены и вписаны на его счет.
   Путешественник еще раз пытался уговорить Дон-Кихота не совершать такого безумного поступка.
   -- Теперь, сеньор,-- сказал Дон-Кихот,-- если ваша милость не желает быть свидетелем, пришпорьте серую в яблоках кобылу и уезжайте в безопасное место.
   -- Знайте, сеньор,-- говорил Санчо,-- что здесь нет ни волшебства, ли чего-либо подобного, так как я видел через решетку и щели коготь настоящего льва.
   -- Страх,-- сказал Дон-Кихот,-- покажет его тебе, по меньшей мере, больше, чем полмира. Удались, Санчо, и оставь меня; и если б я умер здесь, ты знаешь наш давнишний уговор: отправься к Дульсинее, больше ничего не скажу тебе.
   Все постарались как можно дальше отъехать от фургона прежде, чем львы будут выпущены из клеток. Сторож львов, видя, что те; которые бежали, уже на далеком расстоянии, снова стал просить и предостерегать Дон-Кихота; рыцарь ответил, что слышит, но не обращает ни малейшею внимания на просьбы и предостережения, и что все они бесполезны; пусть он лучше торопится. Пока сторож львов все еще медлил открыть первую клетку, Дон-Кихот решил сражаться пешим, опасаясь, чтобы Росинанте не испугался, увидав львов. Поэтому он соскочил; с лошади, взял на-перевес копье, продел на руку щит и, обнажив меч, с изумительной отвагой и сердцем, исполненным мужества, подошел равномерным шагом к повозке, поручая себя мысленно сеньоре Дульсинее.
   Когда сторож львов увидел, что ему не удастся избегнуть необходимости выпустить из клетки льва-самца, он раскрыл настежь первую клетку, где, как уже сказано, находился лев, оказавшийся необычайной величины и отвратительного, ужасающего вида. Лев повернулся в клетке, протянул лапу, весь вытянулся, открыл пасть, зевнул не слеша и, высунув язык около двух пядей длины, протер себе им глаза и умыл морду. Сделав это, он выставил голову из клетки и стал осматриваться во все стороны глазами, сверкающими, как горящие угли. Дон-Кихот не спускал глаз со льва, желая лишь одного, чтобы тот спрыгнул с фургона и попался ему в руки, которыми он думал разорвать его на куски,-- до такой степени достигло его превышающее всякую меру и никогда не виданное безумие. Но великодушный лев, более учтивый, чем надменный, не обращая внимания на ребячества и чванство, осмотревшись, как уже было сказано, во все стороны, повернулся спиной, и с большим хладнокровием и спокойствием растянулся в своей клетке. Увидав это, Дон-Кихот приказал сторожу бить его палкой и раздражать, чтобы выгнать оттуда.
   -- Я этого не сделаю,-- ответил сторож, потому что, если я его раздразню, первый, кого он растерзает, буду я сам. Довольствуйтесь, милость ваша, сеньор рыцарь, тем, что сделано, и второй раз не испытывайте судьбу. Дверь у льва открыта; но, раз он не вышел до сих пор, он не выйдет теперь и во весь день. Величие души вашей милости выяснилось уже вполне. Ни один храбрый витязь не обязан сделать больше того, как только вызвать своего врага и ждать его на поле битвы; если же противник не явится, позор ложится на него.
   -- Это правда,-- ответил Дон-Кихот,-- запри, друг, дверь и засвидетельствуй лучшим образом, каким только можешь, то, что я здесь делал на твоих глазах. Большего я не обязан делать. Прочь волшебства. Запри дверь, пока я дам беглецам и отсутствующим знак вернуться, чтобы они из уст твоих услышали об этом моем подвиге.
   Сторож львов так и сделал, а Дон-Кихот, прикрепив к острею копья платок, которым он вытирал себе лицо от творожного сока, начал звать тех, что все еще продолжали бежать, на каждом шагу оборачивая голову, теснясь все вместе. Но Санчо увидал сигнал белого платка.
   Они все остановились и, узнав в том, который им делал знаки, Дон-Кихота и утрата несколько свой страх, мало-по-малу приблизились настолько, что ясно услышали, как их звал рыцарь. Наконец, они добрались до фургона, и, когда очутились близ нет, Дон-Кихот сказал вознице:
   -- Впрягите опять ваших мулов, брат, и продолжайте путешествие, а ты, Санчо, дай им два червонца, один сторожу, а другой вознице, в вознаграждение за то, что они из-за меня остановились.

0x01 graphic

   -- Я дам им червонцы с величайшей охотой,-- ответил Санчо,-- но что же сталось со львами -- живы они или нет?
   Тогда сторож львов, подробно и не торопясь, рассказал об исходе битвы.
   -- Как ты смотришь на это, Санчо?-- спросил Дон-Кихот.-- Волшебники могут отнять у меня счастье, но отнять храбрость и мужество им невозможно.
   Санчо выдал червонцы; возница запряг мулов; сторож львов поцеловал руку Дон-Кихота за полученную от него милость и обещал рассказать об его доблестном подвиге самому королю, когда он увидит его при дворе.
   -- Но, если б случайно его величество спросил,-- сказал Дон-Кихот,-- кто совершил этот подвиг, скажите, что "рыцарь Львов"", так как отныне впредь я желаю* чтобы таким образом было изменено, переменно, переделано и превращено прежнее мое прозвище "рыцаря Печального Образа".
   Фургон продолжал свой путь, а Дон-Кихот, Санчо и путешественник -- свой.
   -- Кто усомнится, сеньор дон-Диего де-Миранда,-- обратился к нему Дон-Кихот,-- что вы, милость ваша, считаете меня про себя человеком нелепым и сумасшедшим. И неудивительно, если это так, потому что мои поступки не могут свидетельствовать о чем-либо ином. Но тем не менее я желал бы, чтобы ваша милость знала, что я не такой уже сумасшедший и не такой нелепый, как, должно-быть, я вам показался. Прекрасным является мужественный рыцарь, когда он, на глазах своего короля, среди большой площади, наносит удачный удар копьем могучему быку. Прекрасен и рыцарь, вооруженный сверкающими доспехами, выступающий на бой в веселых турнирах в присутствии дам. Но прекраснее всех их странствующий рыцарь, который по пустыням и безлюдным местам, на перекрестках, в лесах и горах ищет опасных приключений, с намерением довести их до деланного и счастливою конца. Поэтому напасть на львов, как я это сделал, было прямым моим долгом, хотя я и понимал, что отвага моя безрассудная, так как я хорошо знаю, что такое доблесть, которая находится между двух порочных крайностей: трусостью и безрассудной дерзостью. По менее плохо будет, если доблестный поднимется и дойдет до безрассудной отваги, чем если он унизится и опустится до трусости.
   -- Говорю, сеньор Дон-Кихот,-- ответил дон-Диего,-- что все, что ваша милость сказала и сделала, точно взвешено на весах самого разума, и я уверен, если б уставы и законы странствующего рыцарства затерялись, их обрели бы в груди вашей милости. Однако, надо нам спешить, чтобы поскорее добраться до моей деревни и дома, где ваша милость отдохнет от перенесенных трудов, которые, если и не коснулись тела, то коснулись духа, а иногда это влечет за собой и утомление тела.
   -- Считаю приглашение ваше за великую милость и честь,-- ответил Дон-Кихот. И, пришпорив сильнее прежнего лошадей, они в полдень добрались до дома дон-Диего, которого Дон-Кихот именовал рыцарем Зеленого Плаща.
   

ГЛАВА XVII.
В которой сообщается о великом приключении в пещере Монтесинос в средине Ламанча, доведенное до счастливого конца доблестным Дон-Кихотом Ламанчским.

   Дон-Кихот и Санчо провели три дня у дон-Диего, где их угощали и прислуживали им, как королям. Рыцарь попросил добыть ему проводника, который провел бы его в пещеру Монтесинос, потому что у него сильное желание исследовать ее и убедиться собственными глазами; правду ли говорят во всей этой местности относительно чудес, скрытых в указанной пещере. Позже, простившись со всеми, они пустились в путь по направлению к знаменитой пещере Монтесинос.
   Проехав весь день, ночевать они остановились в небольшой деревеньке, и проводник сказал Дон-Кихоту, что оттуда до пещеры Монтесинос не более двух миль, и если он решил побывать в ней, то надо запастись веревками, чтобы обвязать его ими и спуститься на них в глубь пещеры. Они купили около ста сажен веревок и на следующий день в два часа по-полудни добрались до пещеры, вход в которую весь зарос дикими фиговыми и кизиловыми деревьями, терновником и кустарником, до того густыми и переплетенными между собой, что они совершенно затемняли и скрывали его. Увидав пещеру, Дон-Кихот, проводник и Санчо спешились, и тотчас же последние двое крепко-накрепко обвязали Дон-Кихота, веревками, а пока, они его обвязывали, проводник сказал:
   -- Умоляю вашу милость, сеньор Дон-Кихот, смотрите хорошенько и исследуйте все, что встретится вам в пещере; быть-может, там окажутся такие вещи, что я их помешу в мою книгу.
   Затем Дон-Кихот стал на колени и тихим голосом вознес молитву к небу, прося помочь ему в этом, повидимому, опасном и неслыханном приключении, после чего воскликнул:
   -- О, повелительница моих действий, светлейшая Дульсинея Тобосская, если возможно, чтобы до слуха твоего достигли просьбы и мольбы этого твоего счастливого поклонника, умоляю тебя внять им, так как я прошу лишь не отказать мне в благосклонности и покровительстве твоем теперь, когда я так в них нуждаюсь. Я собираюсь устремиться, низвергнуться и погрузиться в бездну, которая здесь зияет предо мной, только ради того, чтобы мир узнал,-- раз ты мне благоволишь,-- что нет невозможности, которую я бы не предпринял и не довел до конца.
   Говоря это, он приблизился к пещере, но увидел, что нельзя войти туда и спуститься иначе, как только открыв себе проход силою рук и ударами меча. Итак, обнажив меч, он стал резать и рубить непроходимый кустарник, заслонявший вход в пещеру. От шума и стука вылетело оттуда бесконечное множество большущих воронов и ворон, такими густыми полчищами и так стремительно, что они опрокинули на землю Дон-Кихота.
   Наконец, он встал, и, видя, что птицы не вылетают больше, Санчо и проводник опустили веревку и стали спускать рыцаря в страшную пещеру.
   Спускаясь, Дон-Кихот громко кричал, чтобы они больше и больше наддавали ему веревки, а когда возгласы его смолкли, все сто сажень веревки были уже спущены. Они подождали около получаса, по истечении которого стали тянуть назад веревку очень легко и без всякой тяжести, признак, заставивший их притти к заключению, что Дон-Кихот остался на дне пещеры; а так как и Санчо это думал, он горько плакал и тянул веревку с большой поспешностью, чтобы узнать, так ли это. Но когда они вытащили немногим больше восьмидесяти сажен, то почувствовали тяжесть, что чрезвычайно их обрадовало. Наконец, при десяти саженях, они заметили Дон-Кихота и, вытащив его совсем, увидели, что глаза его закрыты, как у спящего. Они положили его на землю и развязали, и тем не менее он не просыпался. Лишь по прошествии довольно долгого времени он пришел в себя. Взглянув, он сказал:
   -- Бог да простит вам, друзья, что вы лишили меня самого сладостного и приятнейшего существования и зрелища, какого ни один смертный не видел и не испытывал. Действительно, теперь я вполне понял, что радости земной жизни мелькают, как тень, и проходят, как сон. О, несчастный Монтесинос! О, тяжело раненый Дурандарте! О, злополучная Белерма! О, плачущая Радиана!
   Спутники стали ухмолять его рассказать им, что он видел в том аду.
   -- Адом называете вы его?-- спросил Дон-Кихот.-- Не называйте его так, потому что он не заслуживает этот, как вы сейчас и узнаете.
   Подкрепившись немного едой, Дон-Кихот Ламанчский сказал:
   -- Никто не вставай и все слушайте меня со вниманием.
   

ГЛАВА XVIII.
Об изумительных вещах, о которых превзошедший себя Дон-Кихот рассказал, будто он их видел в глубокой пещере Монтесинос, но невероятность и необъятность которых дает повод считать это приключение вымышленным.

   Было около четырех часов пополудни, когда солнце, прикрытое облаками, позволило Дон-Кихоту начать свой рассказ.
   -- На двенадцатой или четырнадцатой сажени глубины этого подземелья по правую руку есть выем. Этот выем, или местечко, я увидел в то время, когда уже устал и мне надоело, вися на веревке, спускаться вниз, и потому я решил войти в это углубление и там немного отдохнуть. Я закричал вам, прося не спускать больше веревки, но, должно-быть, вы меня не слышали. Тогда я собрал всю веревку, которую вы продолжали спускать, и, сложив ее в винтообразную кучу, сел на нее задумчивый, размышляя, что мне делать, чтобы достигнуть до дна, не имея уже ни малейшей поддержки. Среди этих размышлений и этого смущения вдруг, помимо моей воли, да меня напал глубокий сон. Когда я проснулся, глазам моим представился королевский дворец, степы которого казались сделанными из прозрачного хрусталя, и когда раскрылись две большие створчатые половинки ею дверей, я увидел, что из них выходит и направляется ко мне почтенный старец. Осанка, походка, важный и почтенный вид старика,-- все это изумило меня. Он подошел, и первое, что сделал, было,-- крепко поцеловал меня и сказал:
   -- Идем со мной, светлейший сеньор, я хочу показать тебе, что храпит в себе прозрачный этот дворец, которою я и есмь главный сторож, потому что я -- сам Монтесинос, именем которого названа пещера.
   Почтенный Монтесинос новел меня в хрустальный дворец, где в зале стояла мраморная гробница необычайно искусной работы. Поверх гробницы лежал рыцарь, распростертый во весь рост, не из бронзы, мрамора или яшмы, как это обыкновенно бывает в других гробницах, а из настоящей плоти и костей. Правая ею рука лежала у него на сердце, и, прежде чем я обратился с вопросом к Монтосшюсу, он, заметив удивление мое при виде человека, лежавшего в гробнице, сказал:
   -- Это -- мой друг Дуралдарте, цвет и зеркало доблестных рыцарей своею времени. Его держит здесь заколдованным, как и меня и многих рыцарей сеньор Мерлин, этот французский волшебник. Как и почему он нас очаровал, никому неизвестно, и он откроет это, когда настанет тому время,-- а настанет оно, как мне кажется, уже скоро.-- И став на колени перед спящим, он сказал, обращаясь к нему:-- Знайте же, что здесь перед вами Дон-Кихот Ламанчский, который воскресил уже забытое в нынешние времена странствующее рыцарство, и, может-быть, благодаря ему и с его помощью, с нас будут сняты чары, так как великие подвига предназначены для великих людей.
   -- А если б это и не было так,-- ответил достойный жалости Дурандарте слабым, чуть слышным голосом:-- сохраните терпение,-- и, повернувшись на другой бок, он снова впал в молчание.
   В это время послышался плач. Я повернул голову и сквозь хрустальные стены увидел, как по другой зале проходила процессия молодых девушек, одетых в траур, с белыми тюрбанами на голове по турецкому обычаю. В конце шествия и замыкая его, шла дама, которая и казалась ею по своей степенности, тоже одетая вся в черное, с белой вуалью, такой широкой и длинной, что она целовала землю. Монтесинос сказал мне, что все, участвующие в процессии, слуга Дурандарте и Белермы, которые были очарованы здесь вместе со своими господами.
   -- Не знаю, сеньор Дон-Кихот, как вы, ваша милость, в такое короткое время, видели столько вещей?-- спросил проводник.
   -- Как давно я спустился в пещеру?-- задал вопрос Дон-Кихот,
   -- Немногим больше часа,-- ответил Санчо.
   -- Этого быть не может,-- возразил Дон-Кихот,-- потому что при мне три раза вновь наступала ночь и сменялась она утром, так что, по моему счету, я три дня пробыл в тех отдаленных и скрытых от наших глаз местах.
   -- Мой господин, должно-быть, говорит правду,-- сказал Санчо,-- так как, если вое случившееся с ним случилось путем волшебства, быть-может, то, что нам кажется час, там кажется словно три дня и три ночи.
   -- Так оно, должно-быть, и есть,-- ответил Дон-Кихот.-- Но что скажешь ты, когда я сообщу теперь, что среди бесчисленного множества других вещей и чудес, которые мне показал Монтесинос, он указал мне на трех крестьянок, скакавших: и прыгавших, как козы, по восхитительным тем лугам. Едва я взглянул на них, как водной из них узнал Дульсинею Тобосскую, а в остальных двух -- тех самых крестьянок, которые сопровождали ее и с которыми мы говорили при выезде из Тобооо. Я спросил Монтесшюса, знает ли он их. Он мне ответил, что нет, но предполагает, что, должно быть, это какие-нибудь знатные очарованные сеньоры, потому что они лишь несколько дней тому назад появились на этих лугах.
   Когда Санчо Панса услышал, что господин его говорит таким образом, ему казалось, что он или сойдет с ума, или умрет от смеха, так как, знал правду относительно мнимого очарования Дульсинеи, он окончательно понял, что господин его несомненно сумасшедший.
   -- Узнал я ее потому,-- продолжал Дон-Кихот,-- что на ней была та же одежда, как и тогда, когда ты мне ее показал. Я заговорил с ней, но она не ответила мне ни слова, напротив, обернулась ко мне спиной и так быстро убежала, что ее не настигла бы и стрела. Я хотел догнать ее и сделал бы это, если бы Моптесипос не посоветовал мне не давать себе такого труда, так как он будет напрасным, тем более, что приближался час, когда я должен был выйти из пещеры. Он сказал мне также, что с течением времени мне будет сообщено, как снять чары с него, Белермы, Дурандарте и всех тех, которые там находились.
   

ГЛАВА XIX.
В которой рассказывается тысяча незначительных вещей, столь же нелепых, как и необходимых для истинного понимания этой великой истории.

   На этом Дон-Кихот закончил свой рассказ, после чего проводник обратился к нему со следующими словами:
   -- Я, сеньор Дон-Кихот Ламанчский, считаю день, проведенный с вашей милостью, как нельзя лучше употребленным, так как я приобрел в это время вещи: первое -- познакомился с вашей милостью, что считаю величайшим для себя счастьем; второе -- я узнал, что заключает в себе пещера Монтесинос, а это мне очень пригодится для моей книги, которой я теперь занят.
   -- Вы правы, милость ваша,-- сказал Дон-Кихот,-- но я желал бы знать, если вы получите разрешение печатать эти книги,-- кому думаете вы их посвятить?
   -- В Испании есть вельможи, которым можно будет посвятить их,-- сказал проводник.
   -- Немного их,-- ответил День Кихот,-- и не потому, чтобы они этого не заслуживал, а потому, что они неохотно соглашаются принимать посвящения, чтобы не обязывать себя признательностью, на которую как будто имеют право рассчитывать авторы книг за свой труд и учтивость. Одного принца я знаю. Но оставим это до другого, более благоприятного времени, и давайте лучше искать, где нам приютиться сегодня на ночь.
   -- Недалеко отсюда,-- сказал проводник,-- есть скит, в котором живет пустынник. Его считают добрым христианином и, сверх того, умным и обязательным человеком. Рядом со скитом у него маленький домик, который он построил на собственные средства, и хотя этот дом очень маленький, но все же он может вместить в себя гостей.
   Пока они разговаривали, они увидели пешехода, который шел по направлению к ним и, быстро шагая, бил палкой мула, нагруженного кольями и алебардами. Поравнявшись с ними, он поклонился и прошел дальше. Дон-Кихот сказал ему:
   -- Остановитесь, добрый человек, так как, повидимому, вы спешите больше, чем это нужно вашему мулу.
   -- Я не могу останавливаться, сеньор,-- ответил тот человек,-- потому что оружие, которое, как вы видите, я везу, должно пойти в дело завтра же. Я вынужден спешить. Прощайте! Если же вы желали бы знать, зачем я везу оружие, на постоялом дворе я намерен ночевать сегодня, и, если вы едете но той же самой дороге, вы меня найдете там, и я расскажу вам всякие чудеса.
   Так как Дон-Кихот был несколько любопытен, и им всегда владело желание узнать новые вещи, он распорядился тотчас же ехать с тем, чтобы провести ночь на постоялом дворе, не заезжая к отшельнику.
   Так и сделали,-- все сели верхом и втроем направились по прямой дороге к постоялому двору, куда они и приехали незадолго перед наступлением ночи.
   Санчо не без удовольствия увидел, что его сеньор принимает на этот раз постоялый двор именно за то, что он и был, а не за замок, как он это обыкновенно делал. Не успели они войти, как Дон-Кихот тотчас же спросил хозяина про человека с копьями и алебардами. Хозяин ответил, что этот человек в конюшне и заботится там о своем муле. То же сделали проводник и Санчо, которые отвели своих животных в конюшню, предоставив в ней Росинанте лучшее стойло и лучшее место.

0x01 graphic

ГЛАВА XX.
В которой сообщается о приключении с ослиным ревом и о забавном приключении с хозяином театра марионеток.

   Дон-Кихот не мог дождаться, пока не услышит и не узнает о чудесах, рассказать которые обещал человек, везший оружие. Он отправился его искать и, увидав, допросил тотчас же сообщить ему все, что он обещал.
   Крестьянин сел на каменную скамейку, Дон-Кихот рядом с ним, остальные разместились вокруг, и рассказчик начал:
   -- В местечке, отстоящем на четыре с половиной мили от этот постоялого двора, случилось, что у местного старшины, пропал осел; и хотя старшина этот употребил всевозможные усилия, чтобы стаскать его, но осла не нашли. Прошло недели две, как пропал осел, когда потерпевший пропажу стоял на площади, и другой старшина из того же местечка сказал ему:-- Дайте мне, кум, награду: ваш осел появился в лесу. Сего дня утром я видел его там. Хотел я его взять и привести к вам, но он до того одичал, что, когда я подошел к нему, он убежал и скрылся в самой чаще леса. Если желаете, мы пойдем с вами вдвоем искать его.-- Вы мне окажете большое одолжение,-- ответил хозяин пропавшего осла. Оба старшины отправились в лес. Но сколько они ни искали, нигде его не могли найти. Убедившись, что он не появился, старшина, который его видел, сказал другому:-- Слушайте, кум, мне пришла в голову мысль. Дело в том, что я умею изумительно хорошо кричать по-ослиному. Вы идите по одной стороне леса, а я по другой, так что мы обойдем и исследуем его весь, и время от времени вы закричите по-ослиному, и я сделаю то же самое.-- Когда оба они но уговору разошлись в разные стороны, случилось так, что почти в одно и то же время и тот и другой заревели по-ослиному, и каждый из них, введенный в заблуждение криком другого, побежал искать осла, думая, что это он кричит, а встретившись, потерявший осла сказал:-- Возможно ли, кум, что это не осел мой кричат?-- Нет, это я кричат,-- ответил тсуг.-- Теперь я скажу,-- объявил хозяин пропавшего осла,-- что между вами, кум, и ослом нет никакой разницы относительно ослиного рева, потому что в жизни своей я не видел и не слышал ничего более похожего.-- Сказав это, они опять разошлись и занялись ревом, но пропавший осел не отзывался ни единым звуком. И как же бы он мог, бедный и погибший, отозваться, если они нашли его в чаще съеденного волками? После того, огорченные и охрипшие, они вернулись в свою деревню, где рассказывал друзьям, соседям и знакомым о том, что с ними случилось во время поисков осла, при чем каждый превозносил уменье другого реветь по-ослиному. Все это скоро узналось и распространилось по окрестным селам, а дьявол устроил и сделал так, что жители других деревень, увидав кого-нибудь из нашею местечка, начинали реветь по-ослиному, давая нам как бы пощечину ослиным ревом наших старшин. Это переняли мальчики, и ослиный рев стал распространяться из деревни в деревню. Последствия несчастной этой шутки дошли до того, что уже много раз осмеянные выходили вооруженные и в замкнутых рядах сражаться против насмешников. Завтра, мне думается, что жители моего села, т.-е. села ослиного рева, выйдут сражаться против жителей другого села, и чтобы мы были хорошо снаряжены, я и везу купленные нами копья и алебарды, которые вы видели. Вот те чудеса, о которых я говорил.
   Этим добрый человек закончил свою речь.
   Тут в дверь постоялого двора вошел человек, весь одетый в замшу, и спросил:
   -- Сеньор хозяин, найдется ли у вас местечко? К вам просятся ночевать отгадчица-обезьяна и театр с представлением.
   У Педро,-- так звали хозяина театра,-- левый глаз и почти вся половина левой щеки были закрыты пластырем из зеленой тафты -- знак, что, должно-быть, вся эта сторона лица у него болела.
   -- Добро пожаловать, милость ваша, сеньор Педро,-- продолжал хозяин.-- Где же ваша обезьяна и театр марионеток, что я не вижу их?
   -- Они подъедут сейчас,-- сказал человек, одетый в замшу.-- Я пошел вперед узнать, найдется ли для нас место,-- с этими словами он ушел из постоялого двора.
   Тогда Дон-Кихот спросил хозяина, кто такой Педро и что за театр и обезьяна у него. Хозяин ответил:
   -- Педро -- знаменитый марионеточный актер, уже давно разъезжающий по Ламанче. Вместе с тем, Педро имеет при себе обезьяну, одаренную самыми редкими качествами, потому что, когда у этой обезьяны спрашивают что-нибудь, она внимательно прислушивается к вопросу и тотчас же, вскочив на плечо своему хозяину, творит ему на ухо ответ на то, что у нее спросили, а Педро повторяет громко сказанное ему обезьяной. О прошлом она творит больше, чем о будущем, и хотя не всякцй раз и не ,всегда верно, все жю, но большей части, она не ошибается, так что уж мы начинаем думать, не сидит ли в ней дьявол.
   В это время вернулся Педро, а в тележке ехали театр и обезьяна, большая, безхвостая, с седалищем точно из войлока.
   -- Я бы желал,-- оказал Санчо, обращаясь к Дон-Кихоту,-- чтобы ваша милость велела Педро спросить обезьяну, правда ли то, что приключилось с вашей милостью в пещере Монтесиноса, потому что мне лично кажется,-- да простат мне ваша милость,-- что это был лишь обман или сонное видение.
   -- Все может быть,-- ответил Дон-Кихот,-- я сделаю то, что ты мне советуешь, хотя мне, не знаю почему, кажется несколько странным это делать
   Пока, они так разговаривали, к ним подошел Педро.
   Дон-Кихот сообщил ему свою мысль и попросил его, чтобы он тотчас же спросил обезьяну относительно некоторых вещей, случившихся с ним в пещере Монтесинос,-- приснились ли они ему, или это была действительность, так как ему кажется, что тут смесь и того и другого.
   Педро но ответил на это ни слова, пошел принести обезьяну и, поставив ее перед Дон-Кихотом и Санчо, сказал ей:
   -- Слушайте, сеньора обезьяна, этот вот рыцарь желает знать, были ли некоторые вещи, случившиеся с ним в пещере, называемой Монтесинос, ложью или истиной.
   Затем он сделал обезьяне обычный знак рукой, и она вскочила к нему на левое плечо и как-будто сказала ему что-то на ухо, после чего тотчас же Педро заявил:
   -- Обезьяна говорит, что часть вещей, виденных вашей милостью в упомянутой пещере или случившихся с нею там, ложны, а часть их правдоподобны, и это одно лишь она знает -- и ничего больше но этому вопросу. Если же ваша милость желает знать больше, она ответит на все, что вы спросите, в будущую пятницу, так как теперь ее сила иссякла и не вернется до пятницы.
   -- Не говорил ли я,-- воскликнул Санчо,-- что я не мог убедить себя, будто все, что вы, милость ваша, сеньор мой рассказали нам о приключениях с вами в пещере, была правда, хотя бы и наполовину.
   -- События скажут это, Санчо,-- ответил Дон-Кихот,-- потому что время, разведчик всех вещей, не оставит ни одной, чтобы не вывести ее на свет божий, хотя бы она была скрыта в недрах земли. А пока довольно об этом и пойдем смотреть на театр Педро, так как, мне кажется, этот театр должен заключать в себе нечто новое.
   Дон-Кихот и Санчо отправились туда, где театр марионеток был уже расставлен, открыт и наполнен со всех сторон зажженными восковыми свечами, которые придавали ему блестящий вид.
   Дойдя до него, Педро поместился внутри, потому что что он приводил в движение марионеток, а снаружи был поставлен мальчик,-- слуга, изображавший собой толкователя и объяснителя тайн этого кукольного театра. В руках он держал палочку, которою указывал на фигуры, когда они появлялись. После того, как все бывшие на постоялом дворе сели против сцены, толкователь, под звон литавр и труб начал.
   

ГЛАВА XXI.
Продолжение забавного приключения с хозяином кукольного театра, а также и другие действительно интересные происшествия.

   -- Здесь идет речь о том, как дон Гаиферос освободил свою супругу Мелисендру, находившуюся в Испании в плену во власти мавров.
   "А действующее лицо, которое появилось там о короной на голове и скипетром в руках,-- Карл Великий, мнимый отец упомянутой Мелисендры, и он, рассердившись при виде беспечности своего зятя, вышел бранить его, и заметьте, как резко, с какой запальчивостью он это делает.
   "Обратите также внимание,-- милости ваши, как император повертывает спину и оставляет раздосадованного дона Гаифероса одного. И посмотрите,-- требуя, чтобы ему скорей принесли его доспехи, рыцарь просит двоюродною своего брата, дона Ролдана, одолжить ему меч, но дон Ролдан не соглашается на это, а предлагает ему себя в товарищи в трудном предприятии. Однако, доблестный дон Гаиферос отказывается от этого предложения, говоря, что-и один он сумеет освободить из плена супругу свою, даже если б она была скрыта в самых глубоких недрах земли. Сказав это, дон Гаиферос надевает доспехи, чтобы отправиться в путь. Теперь, милости ваши, обратите взоры на появившуюся там вот башню. Дама, показавшаяся на балконе этой башни,-- это и есть несравненная Мелисендра.
   "Фигура, появившаяся здесь верхом, вся закута иная в плащ, сам Гаиферос. Довольно и того, что вы видите, как дон Гаиферос открывается Мелисендре, а веселые ее жесты дают вам понять, что она его узнала. Однако, смотрите, как дон Гаиферос подъехал близко и, схватив Мелисендру, снял ее с балкона, а затем, в мгновение ока, усадил по-мужски верхом на круп своей лошади. Слышите ли, как конь заржал и этим высказывает радость нести на спиле своей столь прекрасную ношу. Взгляните, как они, свернув в другую сторону, покидают город и, веселые и бодрые, направляются в Париж.
   "Не оказалось недостатка в праздных глазах, которые всегда все видят, и от которых не ускользнуло и нисхождение,-- и восхождение Мелисендры. Тотчас же об этом дали знать королю Марсилио, а он приказал бить в набат.
   "Смотрите, какая многочисленная и блестящая кавалькада выезжает из города в погоню за двумя возлюбленными.
   "Но я боюсь, что их настигнут и привезут назад, привязанных к хвосту собственного их коня. Это было бы ужасное зрелище".
   Когда Дон-Кихот увидел такое множество мавров и услыхал весь этот шум, ему показалось, что следовало бы оказать помощь беглецам, и, вскочив со стула, он закричал:
   -- Никогда не допущу я, чтобы в моем присутствии было нанесено оскорбление знаменитому Гаиферосу. Остановитесь, низкий сброд! Не следуйте за ними и не преследуйте их, иначе вы будете сражаться со мной.

0x01 graphic

   И, одновременно говоря и делая, он обнажил меч, бросился к театру марионеток и с невиданным бешенством обрушился на кукольную мавританскую толпу, опрокидывая одних, обезглавливая других, калеча этого, уничтожая того.
   Педро кричал во весь голос:
   -- Остановитесь, милость ваша, сеньор Дон-Кихот. Подумайте,-- грешный я,-- ведь, вы уничтожаете и разрушаете все мое имущество!
   Но Дон-Кихот продолжал сыпать, словно дождем, ударами меча направо и налево, сверху и снизу. Наконец, он опрокинул весь театр, искрошил все шнуры, блоки! и фигуры.
   -- Полчаса,-- нет полминуты назад я был обладателем королей и императоров,-- сказал в отчаянии Педро,-- а теперь я вижу себя уничтоженным и нищим! И все из-за безрассудной ярости этого кабальера, о котором говорят, будто он покровительствует сиротам, защищает угнетенных и совершает и другие дела милосердия, и только на мне одном великодушные его намерения потерпели неудачу.
   Жалобы Педро тронули Санчо-Панса, и он принялся утешать его:
   -- Не плачь Педро и не горюй, ты этим надрываешь мне сердце. Знай, господни мой, Дон-Кихот, если и нанес тебе ущерб, он сумеет удовлетворить и заплатить тебе за все с лихвой.
   Если бы сеньор Дон-Кихот уплатил мне за часть убытка, который он мне нанес, и то я остался бы доволен. А его милость облегчила бы себе совесть.
   -- Верно,-- сказал Дон-Кихот,-- но до сих пор я не знаю, какой ущерб я причинил Педро.
   -- Как не знаете,-- возмутился Педро,-- обломки, лежащие на бесплодной почве,-- кто их разбросал и уничтожил, как не могучая сила вашей руки? Все эти мертвые тела принадлежали не мне? И чем я существовал, как не ими?
   -- Теперь я окончательно убедился,-- сказал Дон-Кихот,-- что волшебники преследующие меня, только и делают, что сначала ставят перед моими глазами образы в настоящем их виде, а потом мгновенно изменяют их, как им желательно. Говорю вам правдиво, сеньоры: все, что происходило здесь, казалось мне происходящим на самом деле и в действительности. Тем не менее за свою ошибку, хотя она и не вытекала из дурного умысла, присуждаю себя сам к уплате всех убытков. Пусть Педро посмотрит, сколько он желает получить с меня за уничтоженные марионетки, так как я уплачу за них полновесной монетой.
   Марионетчик поклонился ему, говоря:
   -- Я не ждал меньшего от доблестного Дон-Кихота Ламанчского, истинного заступника и покровителя всех нуждающихся и бедствующих бродяг. Пусть же сеньор хозяин постоялого двора, а также и великий Санчо будут оценщиками и посредниками между вашей милостью и мною, относительно того, что стоят или могут стоит сломанные марионетки.
   Общий итог достиг довольно крупной суммы, но Санчо безоговорочно уплатил требуемые им деньги.
   Словом, гроза с кукольным театром миновала, и все дружно и в добром согласии поужинали за деньги Дон-Кихота, который был в высшей степени щедр. Еще до рассвета уехал с постоялого двора человек, который вез копья и алебарды, а когда рассвело, пришел проститься с Дон-Кихотом проводник, который намеревался вернуться к себе и село. Педро не захотел вступать в новые препирательства с Дон-Кихотом, и, встав до восхода солнца, он взял с собой остатки театра и обезьяну и отправился искать свои приключения. Хозяин двора, не знавший Дон-Кихота, был безгранично поражен и его безумием, и его щедростью. В заключение Санчо заплатил ему прекрасно, но приказанию своего господина, и, простившись с хозяином, они снова пустились в дорогу.
   

ГЛАВА XXII.
О знаменитом приключении с заколдованной баркой.

   Дон-Кихот, выехав из постоялого двора, решил сначала осмотреть все побережье реки Эбро и его окрестности, а потом направиться в Сарагоссу
   Спустя два дня они добрались, наконец, до роки. Вид ее доставил величайшее удовольствие Дон-Кихоту: он созерцал и любовался красотой берегов, прозрачностью волн, спокойным течением реки, обилием ее хрустальной влаги. В то время, как они ехали, они увидели небольшую барку без весел, привязанную у берега к стволу дерева. Дон-Кихот оглянулся во все стороны и, не видя никого, соскочил, недолго думая, с Росинанте и велел также и Санчю сойти с Серою и покрепче привязать обоих животных к дереву. Санчо спросил его о причине внезапной спешки.
   -- Ты должен знать, Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- что эта барка, находящаяся здесь, приглашает меня сесть в нее и плыть на помощь какому-нибудь рыцарю или другому, попавшему в несчастье, знатному лицу, которое, должно-быть, находится в большой опасности.
   Санчо привязывал животных, оставляя их под покровительством и защитой волшебников, с болью в душе.
   -- Животные наши уже привязаны,-- заявил Санчо.-- Что же нам делать?
   -- Что?-- переспросил Дон-Кихот,-- войти в барку и обрезать веревку, которою барка привязана.
   Говоря это, Дон-Кихот вскочил в барку, Санчо последовал за ним, они обрезали веревку, и барка медленно отошла от берега. Увидав, что они уже отчалили от него аршина на два, Санчо начал дрожать, боясь, что ему угрожает гибель, и так горько заплакал, что Дон-Кихот, рассерженный и раздосадованный, сказал ему:
   -- Чего ты боишься, трусливое создание? О чем ты плачешь? Теперь мы уже, но меньшей мере, отплыли семьсот или восемьсот миль и скоро пройдем равноденственную линию, отделяющую и отрезающую на две равные половины расстояние между двумя противоположными полюсами. Одним из признаков, по которым узнают, что упомянутая мною равноденственная линия пройдена, является обстоятельство, что у всех, кто находится на корабле, умирают вши,-- ни одной не остается, и на всем корабле не найти ни единой {Испанское поверье.}. Итак, Санчо, ты можешь провести рукой по бедру и, если поймаешь что-нибудь живое, мы освободимся от этого сомнения. А если нет, тогда мы проехали линию.
   -- Не верю я ничему этому,-- сказал Санчо,-- тем не менее сделаю то, что ваша милость мне приказывает, хотя не знаю, какая необходимость делать такого рода опыты, когда я вижу своими собственными глазами, что мы не отъехали от берега и на пять аршин.
   -- Сделай, Санчо, исследование, о котором я тебе говорю, пощупай себя и поищи, так как мне думается, что ты чище белого и гладкого листа бумага.
   Санчо, осторожно пощупав рукой в углублении под левой коленкой, поднял голову, посмотрел на своего господина и сказал:
   -- Или опыт неверный, или же мы не доехали еще на много миль до того места, о котором говорит ваша милость.
   -- Как так?-- опросил Дон-Кихот,-- разве ты нашел что-нибудь?
   -- И даже нескольких,-- ответил Санчо, и, отряхивая пальцы, он вымыл руку в реке.
   Вскоре они заметили несколько больших водяных мельниц, стоявших среди реки. Едва Дон-Кихот усмотрел их, как он сказал Санчо:
   -- Видишь ли, друг, перед нами уже открывается замок или крепость, где, должно-быть, находится тот угнетенный рыцарь или же та попавшая в беду королева, на помощь которой я поедая.
   -- О каком там, чорт возьми, замке говорит милость ваша, сеньор?-- спросил Санчо.-- Неужели вы не видите, что это водяные мельницы?
   -- Молчи, Санчо,-- рассердился Дон-Кихот,-- потому что. хотя они и кажутся мельницами, но это не мельницы, и я уже говорил тебе, что посредством волшебства все вещи превращаются и меняют собственный свой вид.
   Между тем барка попала в середину течения и стала двигаться не так медленно, как до того. Мельники, бывшие в водяных мельницах, увидав, что барка, плывшая по реке, близка к тому, чтобы быть втянутой в водоворот под мельничные колеса, поспешно вышли из мельниц и многие из них с длинными шестами, чтобы оттолкнуть ее. А так как они вышли с лицами и одеждой, покрытыми мучной пылью, наружность их была не очень привлекательна. Они кричали, предупреждая:
   -- Куда вы плывете? С ума вы сошли, что ли? Хотите вы утонуть и быть размолотыми этими колесами?
   -- Не говорил ли я тебе, Санчо,-- воскликнул тут Дон-Кихот, что мы доехали до того места, где я должен показать все могущество и силу моей руки? Смотри сколько чудовищ идет против меня. Подождите, сейчас увидите, негодяи!
   И, встав на ноги в барке, он принялся угрожать мельникам, говоря:
   -- Злобный сброд, отпустите на волю и верните свободу тому, которого вы держите в заточении в этой крепости.
   Затем он обнажил меч и начал махать им в воздухе, угрожая мельникам. Они, слыша, но не понимая этих нелепостей, старались своими шестами удержать барку, уже подхваченную водоворотом, мчавшимся под мельничные колеса. Санчо стал на колени, моля небо спасти их от столь очевидной опасности, и оно сделало это посредством рвения и проворства мельников, которые, упираясь шестами в барку, остановили ее, но так, однако, что она опрокинулась, и Дон-Кихот и Санчо упали в воду. Когда их вытащили, появились неожиданно рыбаки, которым принадлежала барка, разбитая мельничными колесами. Увидав, что она разбита, они бросились требовать от Дон-Кихота, чтобы он заплатил им за барку. Рыцарь с большим спокойствием заявил мельникам и рыбакам, что он охотно заплатит, но с условием, чтобы они без всяких оговорок вернули свободу особам, заточенным у них в замке.

0x01 graphic

   -- О каких особах и о каком замке говоришь ты, безрассудный человек?-- спросил один из мельников.
   -- Довольно,-- сказал себе Дон-Кихот.-- В этом приключении должно быть встретились враждебно два волшебника, и один мешает тому, что затевает другой. Один послал мне барку, другой опрокинул ее. Должно-быть, это приключение предназначено другому рыцарю,-- и он вступил в соглашение с рыбаками и уплатил им за барку требуемую сумму, которую Санчо отдал очень неохотно.
   -- Еще две поездки на барке, и все наше достояние очутится на дне реки.
   На этом и кончилось приключение с заколдованной баркой.
   

ГЛАВА XXIII.
О том, что произошло у Дон-Кихота с прекрасной охотницей.

   Весьма недовольные и в дурном расположении духа вернулись к своим животным рыцарь и оруженосец. Сев верхом, они, не говоря ни слова, удалились от реки,-- Дон-Кихот весь погруженный в мысли о своей любви, а Санчо с мыслью -- уйти от своего господина и вернуться домой. Но судьба устроила дела совершенно иначе, чем он предполагал.
   На другой день, выезжая из лесу, Дон-Кихот заметил много пароду и, подъехав поближе, рассмотрел, что это соколиная охота. Еще больше приблизившись, он увидел среди охотников прекрасную сеньору, верхом на коне, украшенном зеленой сбруей и седлом в серебряной оправе. Сама сеньора была тоже вся одета в великолепное зеленое платье. На левой руке она держала, сокола, из чего Дон-Кихот заключил, что это очень знатная госпожа. Итак, он сказал Санчо:
   -- Беги, Санчо, и скажи сеньоре с соколом, что я, рыцарь Львов, целую ее руки, и если она разрешит мне, то я сам явлюсь поцеловать ей руки и служить ей, поскольку дозволят мне силы и пожелает ее светлость. Ступай же, и да поможет тебе бог.
   Санчо пустил осла во всю прыть и, доехав туда, где находилась охотница, опустился перед нею на колени и сказал:
   -- Прекрасная сеньора, этот рыцарь, которого вы там видите, называемый рыцарем Львов, недавно еще называвшийся рыцарем Печального Образа, послал меня сказать вашему высочеству, не будет ли вам угодно дать ему разрешение явиться сюда для выполнения ого желания, которое заключается не в чем ином, как только служить вашей надменности и красоте, потому что, дав просимое разрешение, ваше высочество сделает вещь, которая обратится на пользу ей, о, он сочтет ее за величайшую милость и радость.
   -- Не подлежит сомнению, добрый оруженосец,-- ответила сеньора,-- что вы свое поручение исполнили со всеми формальностями. Встаньте, друг, и скажите вашему сеньору, чтобы он в добрый час посетил нас, и мы будем очень рады ему и ждем его в загородном нашем доме.
   Санчо встал, восхищенный красотой сеньоры и ее изысканной вежливостью. Герцогиня спросила его:
   -- Скажите мне, брат оруженосец, ваш господин не тот ли, о котором напечатана история, озаглавленная: "Остроумно-изобретательный идальго Дон-Кихот Ламанчский", и который избрал повелительницей своих дум некую Дульсинею Тобосскую?
   -- Он самый и есть, сеньора,-- ответил Санчо.
   -- Я очень рада,-- сказала герцогиня.-- Идите и передайте вашему сеньору, что он будет желанным гостем в моих владениях.
   С таким ответом Санчо вернулся в величайшем восторге к своему господину, которому и передал все. Дон-Кихот приосанился на седле, укрепился на стременах, поправил забрало и, пришпорив Росинанте, с отвагой двинулся вперед, чтобы поцеловать руку герцогини, которая, приказав позвать мужа, рассказала ему о посольстве Дон-Кихота.
   Между тем Дон-Кихот подъехал с приподнятым забралом, и, когда он сделал движение, собираясь сойти с лошади, Санчо поспешил к нему, чтобы поддержать стремя, но был так несчастлив, что, когда слезал с Серого, нога его запуталась в одной из веревок вьючного седла, так что он не мог высвободить ее и повис на воздухе, лицом и грудью касаясь земли. Дон-Кихот, который я о привык сходить с лошади иначе, как чтобы ему держали стремя, думая, что Санчо уже делает это, качнулся всем корпусом вперед и увлек с собою седло Росинанте, бывшее, невидимому, плохо подтянутым. И седло, и он упали на землю, что привело рыцаря в немалое смущение. Герцог тут же приказал охотникам помочь рыцарю и его оруженосцу, и они поспешили поднять Дон-Кихота, который сильно ушибся при падении и теперь, прихрамывая, подошел преклонить колени перед их светлостями. Но герцог не хотел этого дозволить, а, напротив, сам соскочил с лошади, обнял Дон-Кихота и сказал ему:
   -- Мне очень прискорбно, сеньор рыцарь Печального Образа, что первые шаги ваши в моих владениях оказались такими неудачными, как мы это видели. Но небрежность оруженосцев бывает иногда причиной даже худших случайностей; а чтобы не терять понапрасну времени, едемте с нами, великий рыцарь Львов.
   Санчо поправил и хорошенько подтянул седло у Росинанте. Герцог сел на прекрасную лошадь. Между ними обоими ехала герцогиня, и весь кортеж направился к замку. Герцогиня велела Санчо ехать рядом с ней, так как его остроты доставляли ей бесконечное удовольствие. Санчо не заставил себя просить.
   

ГЛАВА XXIV.
В которой идет речь о многих и важных вещах.

   История повествует, что прежде, чем они доехали до загородного дома, или замка, герцог уехал вперед и дал своим слугам приказание, как им обращаться с Дон-Кихотом. Наконец, когда они вошли в большой двор, появились две красивые девушки, набросили на плечи Дон-Кихота длинную мантию из тончайшего алого сукна, и в одно мгновение все галлереи двора наполнились служителями и служанками, громко восклицавшими: "Добро пожаловать, цвет и сливки странствующих рыцарей". И все они, или большая их часть, обрызгивали из флакончиков душистой водой Дон-Кихота и герцогскую чету, что весьма удивило Дон-Кихота. Это был первый день, когда он вполне поверил и сознал себя истинным странствующим рыцарем.
   Позабыв о Сером, Санчо шел точно пришитый к герцогине и вместе с нею проник в замок. Однако, чувствуя угрызения совести, что он оставил Серого одного, он подошел к почтенной дуэнье, которая вместе с другими вышла встречать герцогиню, и шепнул ей:
   -- Я бы желал, чтобы ваша милость вышла за ворота замка, где вы увидите моего серого осла, и будьте так добры приказать отвести его в конюшню, или же отведите его сами, так как бедняга очень пуглив и никоим образом но может остаться один.
   -- Ступайте, брат, и за своим ослом присмотрите сами, так как мы -- дуэньи этого дома -- не привыкли к подобною рода занятиям.
   -- Но, право же,-- возразил Санчо,-- я слышал, как мой господин рассказывал о Лансароте, что, когда тот вернулся из Бретани, сеньоры ухаживали за ним, а дуэньи за его конем.
   -- Если вы шут,-- сказала дуэнья,-- приберегите свои шутки для тех, кому они понравятся, и кто вам заплатит за них, потому что от меня вы можете получить только фигу.
   Она выкрикнула так громко слова эти, что герцогиня услышала их, повернула голову и, увидя свою дуэнью взволнованной, с сверкающими глазами, спросила, с кем она бранится.
   -- А вот с ним,-- ответила дуэнья,-- с этим человеком, который весьма настоятельно просил меня пойти отвести в конюшню его осла, оставленного им у ворот замка.
   На это герцог сказал:
   -- Санчо вполне прав, и винить его не за что. Серому будет задано столько корму, сколько он в состоянии съесть, и пусть Санчо не беспокоится, потому что за ослом его будут ухаживать так же, как и за ним самим.
   Среди этих разговоров они поднялись вверх по лестнице, и рыцаря ввели в залу, убранную тканями из парчи и золота. Шесть девушек сняли здесь с пего доспехи и служили ему пажами, все предупрежденные и наученные герцогом и герцогиней, что им делать и как обращаться с Дон-Кихотом. Когда с него сняли доспехи, Дон-Кихот остался в узких штанах и замшевом камзоле, высокий, сухой и длинный, с такими ввалившимися щеками, что они внутри точно лобызали друг друга,-- фигура, над которой прислуживавшие ему девушки, если бы они из всех сил не старались скрыть свое веселье, умерли бы от смеха.
   Дон-Кихот оделся, опоясал себя перевязью с мечом, накинул на плечи ярко-красную мантию, надел на голову шапочку из зеленого атласа. Затем появились двенадцать пажей, чтобы отвести Дон-Кихота к столу, так как герцог и герцогиня уже ждали его. Окружив его, пажи с большой торжественностью повели его в залу, где был накрыт богато убранный стол, но только на четыре прибора. Герцогиня и герцог подошли к дверям залы, чтобы встретить его, и с ними суровый с виду священник, из тех, которые властвуют в домах принцев. Они обменялись с ним тысячью любезностей и, взяв его с собой, повели к столу. Герцог пригласил рыцаря сесть во главе стола, и, хотя Дон-Кихот отказывался, хозяин так настаивал, что гостю пришлось уступить. Заметив множество церемоний и упрашиваний, которыми обменивались герцог с Дон-Кихотом относительно того, чтобы рыцарь занял почетное место за столом, Санчо сказал:
   -- Если милость ваша дозволит, я расскажу историю, случившуюся в моем селе по поводу этих мест за столом.
   -- Хорошо было бы,-- сказал Дон-Кихот,-- если бы ваши высочества распорядились, чтобы убрали отсюда этого глупца, который наговорит тысячу нелепостей.
   -- Клянусь жизнью герцога,-- сказала герцогиня,-- я не отпущу Санчо ни на шаг от себя. Мне очень нравится, потому что он очень рассудительный. И чтобы переменить разговор и помешать Санчо произнести новые нелепости, герцогиня спросила Дон-Кихота, какие у лею известия о сеньоре Дульсинее, и посылал ли он ей за последнее время в подарок великанов или разбойников, так как не может быть, чтобы он не победил многих из них.

0x01 graphic

   На это Дон-Кихот ответил:
   -- Сеньора моя, мои несчастия, хотя и имели начало, не будут иметь конца. Великанов я побеждал, плутов и разбойников посылал ей, но где им найти ее, если она очарована и превращена в самую уродливую крестьянку, которую только можно вообразить себе.
   -- Не знаю,-- сказал Санчо Панса,-- мне она кажется самым красивым созданием в мире, по крайней мере, я хорошо знаю, что по легкости и уменью скакать она не уступит канатному плясуну. По чести, сеньора герцогиня, она вскакивает с земли на ослицу, точно кошка.
   Духовное лицо, услышав разговор о великанах, разбойниках и волшебствах, догадалось что перед ним тот самый Дон-Кихот Ламанчский, историю которого герцог так охотно читал, за что духовник часто его упрекал, говоря, что безрассудно читать подобные нелепости. И, убедившись, что его подозрения справедливы, он, исполненный гнева, обратившись к Дон-Кихоту, сказал:
   -- Кто вам вбил в голову, что вы, странствующий рыцарь, побеждаете великанов и берете в плен злодеев? Ступайте себе в добрый час: вернитесь домой, воспитывайте детей своих, если они у вас вето, заботьтесь о своем имении и бросьте скитаться по свету, глотая ветер и давая повод смеяться всем, кто вас знает и не знает! Где в Испании есть великаны, или разбойники, или очарованные Дульсинеи, кто и когда их видел?..
   

ГЛАВА XXV.
Об ответе, который Дон-Кихот дал своему порицателю.

   Встав и дрожа с ног до головы, Дон-Кихот, волнуясь и заикаясь, сказал:
   -- Нехорошо, ничего не зная о грехе, за который порицаешь, бранить совершившего его без дальнейших околичностей глупцом и сумасшедшим. Если не так, скажите мне, милость ваша, за которое из моих безумств, замеченных вами, вы осуждаете и порицаете меня и велите мне вернуться домой, заняться хозяйством и заботой о жене и детях, даже не зная, есть ли они у меня? И разве ничего другого не требуется, как войти каким бы то ни было путем в чужие дома, чтобы властвовать над его хозяевами и,-- не видав света дальше, чем на двадцать или на тридцать миль в окрестности,-- развязно предписывать законы рыцарству и судить о странствующих рыцарях? Если бы меня причислили к глупцам рыцари великодушные, возвышенные, высокорожденные, я бы счел это за неисправимое оскорбление; но если меня считают простаком книжники, которые никогда не вступали на путь рыцарства и не следовали ню нему, до этот мне нет дела ни на грош. Рыцарь я есмь и рыцарем умру. Некоторые идут по обширному поприщу надменного честолюбия, другие -- низкой и раболепной лести, иные -- вводящего в обман лицемерия, и очень немногие -- по дороге истинной веры. А я иду по узкой тропе странствующею рыцарства, и, исполняя свое призвание, презираю земные блага, но не честь. Я мстил за угнетенных, исправляя зло, карал дерзость, побеждал великанов и попирал ногами чудовищ. Я влюблен, по настолько лишь, насколько это обязательно для странствующего рыцаря, и, будучи влюбленным, принадлежу не к числу порочных, а к числу воздержанных, платонических. Намерения мои направлены всегда к хорошей цели, именно: делать всем добро и никому не делать зла.
   -- Клянусь богом, хорошо сказано,-- воскликнул Санчо,-- не говорите ничего больше, милость ваша, сеньор мой и господин, в свою защиту, так как больше этою ничего в мире нельзя ни сказать, ни придумать, ни настаивать.
   На этом прекратился разговор, и Дон-Кихот ушел для послеобеденного отдыха. Герцогиня же попросила Санчо провести время отдыха с нею и ее девушками в очень прохладной зале. Санчо ответил, что, хотя он действительно имеет обыкновение спать летом четыре или пять часов после обеда, но, в угоду ее светлости, придет к ней, повинуясь ее приказанию.
   С этими словами он ушел. Герцог же подтвердил прежнее свое распоряжение, чтобы обращение с Дон-Кихотом, как со странствующим рыцарем, не отступало ни на одну точку от церемониала.
   

ГЛАВА XXVI.
О приятном разговоре герцогини и ее девушек с Санчо Панса, заслуживающем быть прочитанным и отмеченным.

   Санчо, чтобы сдержать свое слово, пошел после обеда к герцогине, которая, находя удовольствие слушать его, велела ему сесть рядом с собой, хотя Санчо только по благовоспитанности не соглашался садиться.
   Но герцогиня сказала ему, чтобы он сел, как губернатор, и говорил, как оруженосец. Санчо пожал плечами, повиновался и сел, и все девушки и дуэньи герцогини окружили его в глубоком молчании, готовясь внимательно слушать то, что он скажет.
   Герцогиня попросила рассказать его об очаровании сеньоры Дульсинеи, и Санчо сообщил все, точь-в-точь как оно случилось, что доставило немалое удовольствие его слушательницам. Продолжая разговор, герцогиня сказала:
   -- То, что добрый Санчо рассказал мне, пробудило в моей душе одно сомнение: если Дон-Кихот Ламанчский -- безрассудный, полоумный и сумасшедший, а Санчо Панса, его оруженосец, все это знает и тем не менее служит ему, следует за ним и полагается на его обещания, без сомнения, он должен быть еще более сумасшедшим и безрассудным, чем его господин. А раз это так, плохо же ты рассчитала, сеньора герцогиня, если ты этому Санчо Панса дашь в управление остров, потому что тот, кто не умеет управлять собой, как сумеет он управлять другими?
   -- Ей богу, сеньора,-- сказал Санчо,-- это сомнение зародилось в вас совершенно правильно. Если бы я был умен, я давно бы уже бросил моего господина. По это моя судьба, и в этом мое несчастье. Я не могу иначе, я должен следовать за ним: мы из одного местечка, я ел его хлеб; я его люблю; он, благородный, дал мне своих ослят, а главное -- я преданный. Итак, невозможно, чтобы нас разлучило что-либо иное, кроме смерти.
   -- Я этому верю,-- сказала герцогиня,-- и теперь пусть Санчо идет отдыхать, а потом мы поговорим с ним обстоятельнее и распорядимся, чтобы ему поскорее дали губернаторство.
   Санчо поцеловал руку герцогини и просил ее велеть хорошенько присматривать за его Серым, потому что он--свет его очей.
   -- Кто такой Серый?-- спросила герцогиня.
   -- Это мой осел,-- ответил Санчо.-- И вот эту сеньору дуэнью я просил, когда вошел в замок, позаботиться о нем, а она так рассердилась, словно я ей сказал, что она некрасивая или старая. Господи помоги, до чего зло относится к этим сеньорам идальго из моего местечка!
   -- Должио-быть, это был какой-нибудь грубый крестьянин,-- возразила дуэнья,-- потому что, если бы это был идальго, он превозносил бы дуэний выше меры.
   -- Теперь довольно,-- сказала герцогиня,-- пусть Санчо берет с собой своего осла на губернаторство, и он может там ухаживать за ним, как ему будет угодно.
   -- Не думайте, милость ваша, что вы сказали что-нибудь небывалое,-- ответил Санчо,-- потому что я по раз уже видел ослов, отправляющихся на губернаторство, и, если я возьму с собой и моего, в этом не будет ничего особенного.
   Слова Санчо рассмешили и позабавили герцогиню, и, отослан его отдыхать, она пришла к герцогу. Тут они вдвоем сговорились сыграть с Дон-Кихотом шутку, которая была бы замечательной и вполне в рыцарском духе; и они изобрели несколько шуток, и таких подходящих и остроумных, что они лучшие приключения, описываемые в этой истории.

0x01 graphic

ГЛАВА XXVII.
Где рассказывается о полученном сведении, каким об разом снять очарование с несравненной Дуньсинеи Тобосской, что и составляет одно из наиболее знаменитых приключений этой книги.

   Герцог и герцогиня находили большое удовольствие в разговорах с Дон-Кихотом и Санчо Панса. Еще более укрепившись в своем намерении сыграть с ними несколько шуток, они воспользовались тем, что Дон-Кихот рассказал им о пещере Монтесинос. Дав распоряжение слугам, что им делать, дней шесть спустя герцог и герцогиня взяли с собой рыцаря и Санчо на большую охоту. Едва они заняли места, окруженные с обоих сторон многочисленными слугами, они увидели, что прямо на них бежит выгнанный собаками и преследуемый охотниками громадный кабан. Дон-Кихот продел на руку щит и, обнажив меч, выступил вперед, навстречу кабану; так же поступил и герцог, держа в руках рогатину. Один лишь Санчо, увидав неистового зверя, соскочил с Серого, бросился изо всех сил бежать и пытался взлезть на высокий дуб. Но это ему не удалось, потому что, когда он уже взобрался до половины, ветвь обломилась под ним и, падая, он зацепился за выступивший сук, на котором повис в воздухе, не имея возможности спуститься на землю. Опасаясь, если лютое животное направится сюда, чтобы оно не достало его,-- Санчо принялся издавать такие крики, что все слышавшие подумали, не в зубах ли он уже у какого-нибудь дикого зверя. Наконец, кабан с большими клыками пал под ударами рогатин многих охотников, и Дон-Кихот, обернувшись на крик Санчо и узнав по голосу, что это он, увидел его висящим на дубе головою вниз, подошел и отцепил его. Увесистого кабана взвалили на вьючного мула и повезли, как победный трофей, к большим охотничьим палаткам, разбитым в лесу, где уже столы были накрыты и подан такой роскошный и превосходный обед, что по нем можно было судить о богатстве и великолепии угощавшего им.
   В сумерках, перед тем как наступила полная темнота, внезапно показалось, будто весь лес со всех четырех сторон в пламени, и тотчас же раздались звуки бесчисленною множества труб и других военных инструментов. Блеск огня, звук воинственной музыки чуть не ослепили и не оглушили всех, окружавших герцога и герцогиню, и всех, бывших в лесу. Трубы и рожки играли, барабаны били, флейты звучали, все это одновременно, и до того шумно л беспрерывно, что надо было быть бесчувственным, чтобы не лишиться чувств от смешанного звука стольких инструментов. Герцог был поражен, герцогиня потрясена, Дон-Кихот удивлен, Санчо дрожал, и, наконец, даже сами участники шутки оторопели. Вместе с испугом воцарилось общее молчание, и в это время подъехал к ним верхом почтальон, в одежде дьявола, трубя в громадный рог, из которого исходили хриплые звуки.
   -- Эй, брат юнец,-- сказал герцог,-- кто вы такой, откуда, и что за военный люд проходит через лес.
   На это юнец ответил глухим и наводящим ужас голосом:
   -- Я -- дьявол и ищу Дон-Кихота Ламанчского. Люд, который там проходит, состоит из шести отрядов волшебников, везущих на триумфальной колеснице несравненную Дульсинею Тобосскую. Она едет заколдованная и с нею веселый француз Монтесинос, чтобы дать указания Дон-Киохту, как могут быть сняты чары с упомянутой сеньоры.
   -- Если бы вы были дьяволом, как говорите, и как на то указывает ваша внешность, вы бы сразу узнали рыцаря Дон-Кихота Ламанчскою, так как он стоит перед вами.
   -- К тебе, рыцарю Львов, послал меня несчастный Монтесинос, поручив сказать, чтобы ты его ждал на том месте, где я тебя найду, так как он везет ту, которую зовут Дульсинеей Тобосской, и желает сообщить тебе, каким способом ты можешь снять с нее чары.
   Сказав это, он затрубил в свой чудовищный рог, повернулся и уехал, не дожидаясь ответа.
   Между тем ночь стада еще темнее и в лесу начало мелькать много огоньков. Послышался также и страшный шум, наподобие того, который производится громоздкими колесами больших фургонов. Словом, рога, трубы, флейты, литавры, кимвалы, барабаны, пальба из пушек и выстрелы из ружей и, главное, пронзительный скрип фургонов,-- все это производило такой смутный ужасающий шум, что Дон-Кихот должен был собрать вое свое мужество, чтобы вынести его. Но мужество Санчо не выдержало,-- он в обмороке упал на землю, и герцогиня поспешно приказала брызнуть ему в лицо водой.
   Так и сделали, и Санчо пришел в себя как-раз в то время, когда колесница, скрипя колесами, подъехала к тому месту, где все были в сборе. На ней было приделано высокое сидение, занятое почтенным старцем, с бородой белее снега, такой длинной, что она спускалась ему ниже пояса. Едва фура достигла места, где все они стояли, старец поднялся с высокого своего сидения и громким голосом сказал: "Я мудрый Лиргандео". И тотчас же колесница проехала дальше. За ней появилась другая, с другим стариком на высотам сидении, который воскликнул: "Я мудрый Алкиф". После этих слов тотчас же колесница двинулась дальше, затем появилась третья, но тот, кто сидел на троне, был плотный мужчина, неприятной наружности, который, когда колесница подъехала, поднялся и еще более сиплым голосом проговорил: "Я -- волшебник Аркалауо, и он проехал дальше.
   После того, как эти колесницы отъехали не на очень далекое расстояние и там остановились, прекратился надоедливый скрип их колес.
   

ГЛАВА XXVIII.
В которой продолжается рассказ об указании, полученном Дон-Кихотом относительно снятия чар с Дульсинеи, и сообщаются другие изумительные происшествия.

   Вдруг они заметили, как под такт приятной музыки приближается к ним колесница, по бокам которой находились двенадцать кающихся в белых, как снег, одеждах и все с горящими факелами в руках. На колеснице сидела на высотам троне нимфа, окутанная тысячью покровов из серебрянной ткани. Лицо ее было прикрыто прозрачным шелковым газом. Рядом с нею сидела фигура, облаченная в длинное одеяние, ниспадавшее до ног, а голова ее была покрыта нерпой вуалью. Когда колесница эта остановилась, фигура в длинном одеянии распахнула его и, сбросив вуаль, открыла лицо настоящей смерти,-- Дон-Кихот вздрогнул, Санчо испугался, и герцогская чета тоже сделала движение отвращения. Когда живая эта смерть поднялась и выпрямилась, она прогнусавила:
   -- Я -- волшебник Мерлин. В пещере, где я был, ко мне донесся горький плач прекрасной Дульсинеи, оплакивающей свое превращение в крестьянку. Я сжалился над нею, прочел сто тысяч книг и отыскал, наконец, в них средство против этою зла. К тебе пришел я, Дон-Кихот, открыть это средство. Одним способом можно снять чары с твоей возлюбленной: пусть твой оруженосец даст себе три тысячи триста ударов плетью.
   -- Клянусь чем угодно,-- воскликнул тогда Санчо,-- если сеньор Мерлин не найдет другою средства снять чары с сеньоры Дульсинеи Тобосской, она может лечь в могилу очарованной.
   -- Возьму я вас, дон-негодяй,-- сказал Дон-Кихот,-- привяжу к дереву голым и дам не три тысячи триста, а шесть тысяч шестьсот ударов. И не отвечайте мне ни слова, не то я вырву у вас душу из тела.
   Услыхав угрозы рыцаря, Мерлин сказал:
   -- Этою не должно быть, так как удары должны быть нанесены им самим и добровольно, а не насильно, и лишь тогда, когда он пожелает, потому что срок ему не назначен.
   -- Ни чужая, ни своя, ни тяжелая, никакая другая рука не дотронется до меня,-- сказал Санчо.-- Иное дело, сеньор, господин мой, составляющий часть ее существа, потому что на каждом шагу он говорит о ней: он может и должен бичевать себя ради нее и взять на себя всю заботу и все, что потребуется для снятия с нее чар.
   Санчо не успел договорить, как нимфа, сидевшая рядом с призраком Мерлина, поднялась, и не очень-то женственным голосом сказала:
   -- О, злосчастный оруженосец с кувшинной душой, с сердцем из пробкового дерева и внутренностями из булыжника и кремня. Если ты не хочешь смягчиться ради меня или не хочешь сдаться на разумные доводы, сделай это ради бедною рыцаря, что стоит около тебя. Ради твоего господина, говорю я, душа которою, я вижу, уже стала у нею поперек горла, менее нем на расстоянии десяти пальцев от губ, и ждет только твоею ответа, сурового или нежного, чтобы выйти у нею изо рта и вернуться внутрь.
   -- Что вы на это скажете, Санчо?-- сказала герцогиня.
   -- Скажу, сеньора,-- ответил Санчо,-- все то же, что уже говорил. Но я желал бы слышать от сеньоры, где она научилась такому способу просить, как она просит. Какую корзину белья, какие рубахи, платки и носки,-- хотя носков я не ношу,-- принесла она мне, чтобы смягчить меня. Ровно ничего и только лишь брань за бранью. А затем еще и сеньор, мой господин, который должен был бы погладить мейл и приласкать, чтобы я сделался мягок, говорит, что, если я попадусь ему в руки, он голого привяжет меня к дереву и удвоит число ударов бичом. Пусть же они в недобрый час научатся просить и упрашивать, научатся быть вежливыми.
   -- Право, друг Санчо,-- сказал герцог,-- если вы не сделаетесь мягче зрелой винной ягоды, вы не получите своею губернаторства. Словом, Санчо, вы должны или сами бичевать, или дать себя бичевать, или же вам не быть губернатором.
   -- Сеньор,-- спросил Санчо,-- не дадут ли мне два дня на размышление о том, что для меня лучше?
   -- Нет, никоим образом,-- сказал Мерлин,-- здесь, немедленно и не сходя с места это дело должно быть решено.
   -- Итак, отдавая себя в руки божьи,-- сказал Санчо,-- я даю согласие на свое несчастие и говорю, что принимаю эпитемию на указанных условиях.
   Не успел Санчо произнести этих слов, как снова раздались звуки флейт, снова, послышались бесчисленные ружейные выстрелы. Дон-Кихот бросился на шею Санчо, а колесница с Мерлином и Дульсинеей тронулась в путь.
   

ГЛАВА XXIX.
О советах, данных Дон-Кихотом Санчо Панса перед тем, как Санчо уехал губернаторствовать на остров, и о других весьма важных вещах.

   Герцог и герцогиня были так довольны веселым и счастливым окончанием приключения, что решили продолжать свои шутки. Объяснив слугам свой план и снабдив их наказом, как им держаться с Санчо во время его губернаторства на обещанном острове, на следующий же день герцог предупредил Санчо, чтобы он приготовился ехать губернаторствовать, так как островитяне ждут его, как майского дождя.
   Дон-Кихот, узнав, как спешно предстоит Санчо уехать на губернаторство, взял его за руку и отправился с ним в свою комнату с намерением посоветовать ему, как вести себя в его должности. Войдя в комнату, он запер дверь и почти насильно заставил Санчо сесть рядом с собой, спокойным голосом сказал ему:
   -- Возношу бесконечную благодарность небу, Санчо друг, за то, что раньше и прежде, чем я встретил удачу, счастье встретило и приветствовало тебя. Внимай, о сын, твоему господину, который желает дать тебе советы и быть твоей путеводной звездой и вожаком. Тебе следует обратить взоры свои прежде всего на то, что та такое, стараясь познать себя самого, а это самое трудное знание, которое можно вообразить себе. Познав самого себя, ты не будешь надуваться, как лягушка, которая хотела сравняться с волом. Гордись, Санчо, смиренностью своего рода и не считай унизительным говорить, что ты происходишь из крестьян, так как, видя, что ты не смущаешься, никто не попытался смущать тебя, и цени выше то, что ты добродетелен и беден, чем если бы ты был знатный грешник. Помни, Санчо, если ты изберешь добродетель средством и будешь гордиться лишь совершением добродетельных поступков, тебе не зачем будет завидовать тем, у кого предки -- вельможи и принцы, потому что кровь наследуется, а добродетель приобретается, и добродетель сама по себе имеет такую ценность, какой кровь не имеет. Пусть слезы бедняка находят в тебе больше сострадания, но не более справедливости, чем показания богача. Старайся раскрыть истину, как среди обещаний и подарков богатых, так и среди рыданий и докучливых просьб бедняка.
   "Там, где может и должно найти себе место беспристрастие, не обрушивай всю суровость закона на преступника, потому что слава строгого судьи не выше славы милостивого.
   "Если бы тебе случилось склонить жезл правосудия, сделай это не под давлением подарков, а под давлением сострадания.
   "Когда тебе случится решать тяжбу какого-нибудь врага, отврати мысли свои от обиды и сосредоточь их на одной справедливости.
   "Пусть не ослепляет тебя личная страсть в чужом деле, потому что ошибки, в которые ты при этом впадешь, чаще всего окажутся непоправимыми, а если их можно будет поправить, то лишь насчет доверия к тебе и насчет твоего имущества.
   "На обвиняемого, которого тебе придется судить, смотри, как на бедного человека, подверженного всем слабостям нашей развращенной природы, и насколько тебе можно будет, не обижай противной стороны, окажи ей сострадание и милосердие.
   "Если ты будешь следовать этим правилам и наставлениям, Санчо, дни твои будут долги, слава твоя будет вечной, награда велика, счастье неиссякаемо".
   Санчо весьма внимательно слушал то, что говорил ему господин и, когда тот кончил, сказал:
   Сеньор, я хороню вижу, что все, что милость ваша говорила мне,-- вещи хорошие, святые и полезные. Но что за прок будет мне из лих, если я ни одной не упомню. Вы должны будете дать мне их письменно, потому что хотя я ни читать, ни писать но умею, но дам их своему духовнику, чтобы он запечатлел их в памяти и повторил мне, когда окажется нужным.
   

ГЛАВА XXX.
О том, как Санчо Панса уехал на губернаторство и о странном приключении, случившемся в замке с Дон-Кихотом.

   Дон-Кихот, отобедав в тот день, когда давал советы Санчо, вечером дал их ему написанными, чтобы он отыскал кого-нибудь, кто прочел бы ему. Но едва он дал их Санчо, как тог потерял, и они попали в руки герцогу, который передал их герцогине, и оба они вновь удивлялись так безумию, так и уму Дон-Кихота.
   Продолжал свои шутки, они послали Санчо еще в тот же вечер с большой свитой в местечко, которое для них должно было изобразить остров.
   Уехал новый губернатор в сопровождении множества народа, одетый в судейское платье, поверх которого был накинут широкий плащ темно-коричневого цвета. Сидел Санчо верхом на муле, на коротких стременах, а сзади нет, но приказанию герцога, шел "Серый" с блестящим вьючным седлом и шелковой сбруей. Санчо время от времени оборачивал голову, чтобы взглянуть на своего осла, в обществе которого он ехал до такой степени довольный, что не поменялся бы с императором. Прощаясь с герцогом и герцогиней, он поцеловал у них руки, получил благословение своего господина, которое тот дал ему со слезами, и Санчо принял его, всхлипывая.
   Едва Санчо скрылся, как Дон-Кихот почувствовал одиночество и, если бы он мог отменить назначение Санчо на должность и отозвать его с губернаторства, он бы это сделал. Герцогиня заметила его печаль и спросила, отчего он такой грустный; если из-за отсутствия Санчо, в доме у нее довольно оруженосцев, Дуэний и девушек, которые могут служить ему, исполняя малейшее его желание.
   -- Совершенно верно, сеньора моя,-- ответил Дон-Кихот,-- отсутствие Санчо меня огорчает. Но не это главная причина моей видимой печали. Что же касается многих предложений, сделанных мне вашей светлостью, я только выбираю и принимаю доброе желание, с которым они были сделаны, а что до остального, умоляю нашу светлость согласиться позволить, чтобы в моей комнате я один был себе слугою.
   -- Право, сеньор Дон-Кихот,-- сказала герцогиня,-- это не должно быть так, потому что служить вам будут четыре из моих девушек, красивые, как цветы.
   -- Для меня,-- ответил Дон-Кихот, они не будут подобны цветам, а подобны шинам, которые вонзятся в мою душу. Если ваше высочество желает продолжать оказывать мне милости, оставьте меня поступать по-своему, и позвольте за дверьми моей комнаты служить мне себе самому, ставя этим преграду между моими желаниями и моим целомудрием, и я не хотел бы потерять этой привычки из-за щедрости, которую ваше величие желает оказать мне. Словом, я лучше буду спать одетый, чем допущу, чтобы кто-либо раздел меня.
   -- Довольно, довольно, сеньор Дон-Кихот,-- ответила герцогиня,-- говорю вам, что дам приказание, чтобы в комнату вашу не влетела муха, а не только, чтобы вошла девушка. Не такой я человек, чтобы из-за меня омрачалась скромность сеньора Дон-Кихота, так как теперь я хорошо вижу, что из числа многих его добродетелей ярче всех сияет стыдливость. Раздевайтесь, ваша милость, и одевайтесь наедине и по-своему, как и когда пожелаете. А теперь, сеньор Дон-Кихот,-- добавила герцогиня,-- час ужина настал, и герцог, должно-быть, уже ждет нас. Идемте, милость ваша, поужинаем, и ложитесь пораньше, потому что путешествие, совершенное вами вчера в Кандаю, несомненно, причинило вам некоторое утомление.
   Дон-Кихот еще раз поблагодарил герцогиню и, поужинав, ушел к себе в комнату один, не согласившись, чтобы кто-либо вошел служить ему. Он запер за собою дверь, разделся, улегся в постенке, грустный и задумчивый, потушил свечи. Но было жарко, и он не мог заснуть. Встав с постели, рыцарь немного приоткрыл решетчатое окно, выходившее в сад, и, открывая его, заметил, что в саду ходят люди и разговаривают. Он стал внимательно прислушиваться и различил, наконец, следующие слова:
   -- Не проси, Эмеренсия, чтобы я спела что-нибудь. Ты, ведь, знаешь, что с той минуты, как этот чужеземец явился в замок, и глаза мои увидели ею, я уже не могу петь, а только плачу, и том более ж могу петь, что сон госпожи моей скорее чуткий, чем крепкий, а я за все сокровища в мире не хотела бы, чтобы она нас застала здесь.
   -- Не заботься об этом, Алтисидора друг, ответили ей,-- потому что, без сомнения, герцогиня и все в доме теперь уже спят, исключая лишь смутителя души твоей, так как я сейчас слышала, что он открыл решетчатое окно свое и, следовательно, он не спит. Спой, скорбящая моя, сладким и тихим голосом, под звуки арфы. Если же герцогиня нас услышит, мы можем свалить вину на жару.
   -- Дело не в этом, Эмеренсия,-- ответила Алтисидора,-- а в том, что я не желала бы, чтобы мое пение обнажило мое сердце, и чтобы те, которым неведома могучая сила любви, сочли меня за легкомысленную и несдержанную девушку. Но пусть будет, что будет: лучше краска стыда на лице, чем рана на сердце.

0x01 graphic

   С этими словами она начала очень нежно наигрывать на арфе. Дон-Кихот был поражен, так как в ту же минуту у него промелькнуло в голове бесконечное множество приключений подобного рода, с окнами, решетками и садами, с пением, признаниями в любви и обмороками, о чем он читал в рыцарских книгах. Тотчас же он вообразил себе, что какая-нибудь из девушек герцогини влюбилась в него, а скромность вынуждает ее держать эту свою любовь в тайне. Он боялся, что не устоит против нее, захлопнул окно и с тяжелым сердцем, точно с ним случилось большое несчастие, лег в постель, где мы его пока и оставим, так как нас зовет великий Санчо Панса, желающий вступить на свое губернаторство.
   

ГЛАВА XXXI.
О том, как великий Санчо Панса вступил во владение своим островом и каким образом он начал там губернаторствовать.

   Чуть только Санчо Панса со своей свитой прибыл в местечко, с населением около тысячи жителей,-- одно из самых значительных местечек, принадлежавших герцогу, как у ворот его встретил весь юродской совет, звонили в колокола, жители проявили всеобщую радость. С большой торжественностью отвели Санчо в собор и, с некоторыми комическими церемониями, передали ему ключи города и признали его несменяемым губернатором острова. Наконец, когда Санчо вывели из церкви, его привели к судейскому креслу и посадили на пего. В эту минуту в судебную залу вошли два человека, один одетый крестьянином, другой портным, потому что он держал в руках ножницы, и портной сказал:
   -- Сеньор губернатор, я и этот крестьянин, мы пришли к вашей милости по той причине, что этот человек вчера явился ко мне в мастерскую и, дав в руки мне кусок сукна, спросил меня: достаточно ли тут сукна, чтобы сделать из него шапку? Смерив сукно, я сказал, что достаточно. Должно-быть, он вообрази, что я хочу украсть у него часть сукна. Поэтому он сказал, чтобы я хорошенько посмотрел, не хватит ли тут сукна на две шапки. Отгадав его мысли, я ответил, что хватит. А он, гарцуя все дальше на своем проклятом предубеждении, требовал все больше шапок, и я поддакивал ему, пока мы не дошли до пяти шапок. Теперь он как-раз пришел за ними, и я отдавал их ему, по он не хочет мне платить за работу. Напротив, он требует, чтобы я заплатил ему или вернул его сукно.
   И, вынув из-под плаща руку, портной показал пять шапочек, надетых на концы его пальцев, и сказал:
   -- Вот те пять шапок, которые этот добрый человек требует от меня и клянусь совестью моей, что у меня не осталось ни кусочка сукна его.
   Все присутствовавшие рассмеялись над количеством шапок и над столь странной тяжбой. Санчо немного поразмыслил и решил:
   -- Вот приговор мой: портной теряет плату за работу, а крестьянин -- сукно. Шапки же отдаются на пользу заключенных в тюрьме, и всему делу конец.
   Этот приговор возбудил во всех смех, но приказание губернатора было приведено в исполнение. Затем на суд к нему явились два старика. Один держал в руках тростник, в виде палки, а другой, не имевший ничего, сказал:
   -- Сеньор, этому человеку я дал несколько времени назад взаймы десять червонцев, желая оказать ему одолжение и сделать доброе дело, с условием, чтобы он вернул мне деньги, когда я их опрощу у него. Но, так как мне казалось, что он нимало не заботится о возвращении долга, я не раз напоминал ему о нем. Однако он отказывается от своего долга и говорит, что я никогда не давал ему взаймы указанных десяти червонцев, а если я и давал их, то он уже вернул мне их. У меня нет свидетелей ни того, что я давал ему их, ни того, что он вернул их мне, так как он их и не возвращал. Если же он присягнет, что вернул их мне, я готов простить ему долг.
   -- Что ответите вы на это, старик с палкой?-- спросил Санчо.
   -- Я признаю, сеньор,-- сказал старик,-- что он дал мне взаймы те деньги, и я также готов присягнуть, что действительно вернул их ему.
   Старик с палкой, передав ее другому старику, чтобы он ее подержал, пока он присягает, тотчас же присягнул в том, что действительно получил взаймы те десять червонцев, которые теперь у него требуют, но он отдал их из рук в руки заимодавцу. После этого должник взял у заимодавца свою палку и вышел с опущенной головой из суда. Санчо, увидав то, что он, не сказав ни слова, ушел,-- склонил голову на грудь и просидел так, словно задумавшись, некоторое время, а затем поднял голову и приказал вернуть старика с палкой. Его вернули, а Санчо, увидав его, сказал ему:
   -- Дайте-ка мне, добрый человек, эту палку, она мне нужна.
   -- Очень охотно,-- ответил старик,-- возьмите сеньор, и передал ему палку.
   Санчо взял ее и, отдавая второму старику, сказал:
   -- Идите, теперь вы получили свои деньги.
   -- Получил, сеньор?-- спросил старик,-- но разве эта палка из тростника стоит десять червонцев?
   -- Да,-- сказал губернатор,-- если же нет, я -- самая большая тупица в мире, и теперь видно будет, довольно ли у меня мозгов, чтобы править хотя бы целым королевством.
   И он приказал тут же, на глазах у всех, сломать и расколоть палку. Так и сделали, и внутри ее нашли десять червонцев золотом; все были крайне изумлены и сочли своего губернатора за нового Соломона.
   Все это было сообщено герцогу, который с нетерпением ожидал: известий о Санчо.
   Но оставим теперь доброго оруженосца, так как мы очень спешим к его господину, встревоженному речами Алтисидоры.
   

ГЛАВА XXXII.
Об ужасном испуге, причиненном Дон-Кихоту колокольчиками и кошками во время любовного приключения влюбленной в него Алтисидоры.

   Мы оставили Дон-Кихота, погруженною в мысли, вызванные у него влюбленный в него Алтисидорой. Он лег в постель с этими мыслями, но они, точно блохи, не давали ему уснуть. Однако, так как время быстротечно, и нет той преграды, которая могла бы удержать его, оно неслось верхом на часах, и быстро настало утро. Увидев это, Дон-Кихот покинул мягкую перину, проворно облекся в замшевый свой наряд и очень торжественной и важной походкой направился в залу, где герцог и герцогиня находились уже одетые и, казалось, ждали ею. Когда он проходил через галлерею, здесь стояла Алтисидора и другая девушка, ее подруга, нарочно поджидая ею. Лишь только Алтисидора заметила Дон-Кихота, она сделала вид, что падает в обморок, но ее подруга подхватила ее на руки и стала быстро расшнуровывать ей платье. Дон-Кихот, подойдя к ним, сказал:
   -- Я уже знаю, какая причина этих припадков.
   -- Но я не знаю ее,-- ответила подруга Алтисидоры,-- потому что Алтисидора самая здоровая девушка из всего здешнего дома, и я никогда но слышала от нее ни единою "ах" во все время, что я ее знаю. Пусть настигнет гибель всех странствующих рыцарей, сколько бы их ни было на свете, если они все такие неблагодарные. Уходите, милость ваша, потому что бедная девушка не придет в себя, пока ваша милость здесь.
   На это Дон-Кихот ответил:
   -- Устройте так, милость ваша, сеньора, чтобы этой ночью мне в комнату положили лютню, и я, насколько сумею, утешу эту огорченную девушку.
   И с этими словами он ушел, чтобы не возбудить подозрений в тех, которые увидели бы ею там. Не успел он отойти, как упавшая в обморок Алтисидора, придя в себя, сказала своей подруге:
   -- Нужно будет положить ему в комнату лютню. Наверное, Дон-Кихот желает нам сыграть что-нибудь, и музыка эта будет не плохая, раз она исходит от него.
   Герцог и герцогиня провели день в приятных разговорах с Дон-Кихотом. После того, как наступило одиннадцать часов ночи, Дон-Кихот нашел в своей комнате гитару. Он настроил ее, открыл решетчатое окно и услышал, что в саду ходят люди. Проведя пальцами по струнам гитары и окончательно настроив ее, он откашлялся, прочистил себе горло, и, тотчас, несколько сиплым, хотя и верным голосом, спел романс, который он сам же днем сочинил.
   Но не окончил он еще своего пения, которое слушали герцог и герцогиня, Алтисидора и почти все слуги замка, как вдруг из верхней галлереи, выходившей над самым окном Дон-Кихота, спустили веревку, на которой было привешено более ста бубенчиков, и затем вытряхнули большой мешок, наполненный кошками, у которых тоже были привязаны к хвостам бубенчики, только поменьше. Звон бубенчиков и мяуканье кошек производили такой отчаянный шум, что даже герцог и герцогиня, которые изобрели эту затею, были поражены, а Дон-Кихот, испугавшись, пришел в полнейший ужас. Случаю было угодно, чтобы две или три кошки вскочили через окно к нему в комнату и метались здесь из стороны в сторону. Они потушили свечи горевшие в комнате, и носились по ней, отыскивая выход. Веревка с привязанными к ней большими бубенчиками продолжала то опускаться, то подниматься, и большинство людей в замке, не зная, в чем дело, были перепуганы и изумлены. Дон-Кихот поднялся, обнажив, меч, начал наносить им удары но окну и кричал:
   -- Прочь, злые волшебники! Прочь, сборище колдунов! Я -- Дон-Кихот Ламанчский, против которого ваши злые намерения бессильны!
   Повернувшись к кошкам, которые бегали по его комнате, он принялся наносить им удары. Они бросились к окну и выскочили из него, но одна, которую Дон-Кихот уже очень теснил, прыгнула ему в лицо и вцепилась в нос зубами и когтями до того, что Дон-Кихот взвыл от боли. Услыхав вопли, герцог и герцогиня догадались в чем дело, бросились к нему поспешно в комнату и увидели, что бедный рыцарь изо всех сил сражается, чтобы оторвать кошку, вцепившуюся ему в лицо. Герцог хотел разнять сражающихся, но Дон-Кихот воспротивился.
   -- Пусть никто не отнимает у меня его, пусть дадут мне биться в рукопашном бою с этим демоном, с этим колдуном, с этим волшебником, потому что я сам покажу ему, кто такой Дон-Кихот Ламанчский!
   Однако, кошка, не обращая внимания на эти угрозы, рычала и цеплялась за него еще крепче. Наконец, герцог оторвал ее и выбросил в окно, а Дон-Кихот остался с расцарапанным лицом. Послали за маслом, и сама Алтисидора наложила повязку на все его раны и, накладывая ее, сказала тихим голосом:
   -- Все эти несчастия случаются с тобой, рыцарь Каменного Сердца, за твой грех закоснелости и упрямства. Пусть твой оруженосец Санчо забудет бичевать себя и очарование не будет снято с любимой тобою Дульсинеи, чтобы ты никогда не мог насладиться ею.
   На все это Дон-Кихот не ответил ни слова, а только испустил глубокий вздох и растянулся на постели.
   Герцог и герцогиня оставили его отдыхать и ушли, огорченные дурным исходом (изобретенной ими шутки, так как они не думали, что приключение это могло обойтись так дорого и тяжело Дон-Кихоту. Оно стоило ему пяти дней лежания в постели, где с ним случилось другое приключение, более приятное, чем последнее.
   

ГЛАВА XXXIII.
Заключает в себе продолжение рассказа о том, как Санчо Панса вел себя на своем губернаторстве.

   Из суда Санчо повели в роскошный дворец, где в большой зале был накрыт королевский стол. Санчо сел на верхний конец стола, так как не было другого стула, а на всем столе не было другого прибора. Рядом с Санчо поместился стоя какой-то человек, который оказался потом доктором, а в руках у него был маленький жезл из китового уса. Сняли дорогую белую скатерть, которой были прикрыты фрукты и множество блюд с различными явствами, стоявшие на столе. Но едва Санчо проглотил кусок, как человек с маленьким жезлом прикоснулся им до блюда, которое с большой поспешностью унесли. Впрочем, тотчас же подали второе блюдо и, только-что Санчо собрался отведать его, как прежде, чем он успел прикоснуться к нему, маленький жезл уже дотронулся до блюда, его унесли с той же поспешностью, что и блюдо с фруктами.
   Увидав это, Санчо изумился и, окинув глазами всех бывших к зале, спросил, должен ли он обедать, как фокусник? На это человек с жезлом ответил ему:
   -- Я, сеньор, доктор и получаю жалованье на этом острове, чтобы состоять врачом при губернаторах. Главная моя обязанность -- присутствовать при обедах и ужинах губернатора и позволять ему есть лишь то, что на мой взгляд может быть полезно ему, устраняя все то, что, по моему мнению, может ему повредить и плохо подействовать на его желудок. Но я знаю, что сеньору губернатору, если он желает сохранить и укрепить свое здоровье, следует теперь съесть сотню маленьких бисквитных трубочек.
   Услыхав это, Санчо, весь вспыхнув гневом, воскликнул:
   -- Вон, отсюда, сейчас, с глаз долой!.. А иначе, клянусь солнцем, я возьму дубину и так расправлюсь ею со всеми докторами, начинал с вас, что у меня ни один из них не останется на острове. Повторяю опять -- вон отсюда! В противном случае я возьму стул, на котором сижу, и разобью его о вашу голову. И дайте мне что-нибудь поесть, не то берите назад ваше губернаторство, так как должность, которая не кормит того, кто занимает ее, не стоит и двух бобов.
   Доктор испугался, увидав до какой степени рассердился губернатор, и только-что собрался уйти из залы, как на улице раздался почтовый рожок, а слуга, выглянув из окна, повернул голову и сказал:
   -- Едет посланец от сеньора герцога. Он везет, должно быть, какое-нибудь важное приказание.
   Гонец вошел; в залу, весь запыхавшийся и в поту, и, вынув письмо из-за пазухи, передал его в руки губернатора. Санчо же приказал прочесть надпись, а она гласила:
   "Дону Санчо Панса -- губернатору острова Баратариа в собственные руки, или в руки его секретаря".
   Секретарь тотчас же прочел письмо, в котором говорилось следующее:
   
   "До моего сведения дошло, сеньор дон Санчо Панса, что некоторые мои враги и враги этого острова намерены произвести на него нападение, не знаю в какую ночь. Вам следует бодрствовать и быть на-страже, чтобы не застали вас врасплох. Я знаю также от достоверных шпионов, что четыре переодетых человека пробрались в город, намереваясь убить вас, так как они опасаются вашего выдающегося ума. Откройте глаза, всматривайтесь в тех, кто явится говорить с вами, и не ешьте того, что вам предложат. Я озабочусь притти вам на помощь, если бы вы попали в затруднительное положение, и во всем поступайте так, как этого можно ждать от вашего ума

Ваш друг Герцог".

   Санчо был поражен, присутствующие также выражали свое удивление.
   -- Мне кажется,-- сказал секретарь,-- что вашей милости не следовало бы ничего есть из всего, что наставлено здесь на столе, потому что это приношения монахинь, а, как принято говорить, за крестом стоит дьявол.
   В это время вошел крестьянин, и начал клянчить у Санчо триста червонцев на свадьбу сына. Санчо так рассердился, что чуть не избил пришедшего.
   Однако, вернемся к Дон-Кихоту, оставленному нами с забинтованным лицом, занятому лечением кошачьих ран, которые не зажили у него в течение восьми дней.
   

ГЛАВА XXXIV.
О том, что произошло у Дон-Кихота с Доньей Родригес, дуэньей герцогини, а также и о других событиях, заслуживающих быть записанными и увековеченными.

   Чрезвычайно огорчен и раздосадован был раненый Дон-Кихот. Пять дней провел он, никому не показываясь. За это время однажды ночью, когда он лежал с открытыми глазами и бодрствовал, размышляя о своих неучастиях, отворилась дверь его комнаты. Он встал на постели во весь рост, с ног до головы закутанный в одеяло из желтого атласа. Устремив глаза на дверь и ожидая, что войдет побежденная им и опечаленная Алтисидора, од увидел, что вошла почтеннейшая дуэнья с белой, ниспадающей складками вуалью, такой длинной, что она окутывала и покрывала ее с ног до головы. В левой руке дуэнья держала зажженную свечу, сгоревшую до половины, а правой прикрывала от света свои глаза*, и без того защищенные очень большими очками. Шла она тихонько, осторожно передвигая ноги. Дон-Кихот наблюдал за нею со своей вышки. Видение приближалось, а когда дошло до середины комнаты, оно подняло глаза и заметило, как торопливо крестится Дон-Кихот. Если рыцарь испугался, видя эту фигуру, то фигура пришла в неменьший страх, увидав его. Едва она взглянула на пего, длинного, желтого, укутанного одеялом, в бинтах, она громко вскрикнула, говоря:
   -- Что это я вижу! и выронила из рук свечу. Очутившись в темноте она повернулась, чтобы уйти, но от страха запуталась в юбках и грохнулась на пол.
   Испуганный Дон-Кихот сказал тогда:
   -- Заклинаю тебя, привидение, или кто бы та ли был, откройся мне, кто ты, и что тебе нужно от меня. Если ты -- томящаяся душа,-- скажи, и я сделаю для тебя все, что будет в моей власти, так как я охотно делаю всем добро.
   Растерявшаяся дуэнья, услыхав, что ее заклинают, по собственному страху догадалась о страхе Дон-Кихота и ответила тихим и печальным голосом:
   -- Я не призрак, не привидение: я донья Родригес, почетная дуэнья сеньоры герцогини, и пришла к вам с одной из тех нужд, в которых ваша милость обыкновенно оказывает помощь. Подождите меня немного, милость ваша; я пойду, зажгу свечу и вернусь рассказать о моих огорчениях вам, избавителю от всех бед в мире.
   Вскоре сеньора Родригес действительно возвратилась, держа в руке зажженную свечу. Она села на стул несколько поодаль, не снимая своих очков и не выпускал из рук свечи.
   Первый прервал молчание Дон-Кихот, сказав:
   -- Теперь вы, сеньора донья Родригес, можете изложить мне и излить передо мной все, чем наполнено огорченное ваше сердце.
   -- Верю этому,-- ответила кротко дуэнья.-- Дело в том, сеньор Дон-Кихот, что я происхожу из семьи, которая находится в родстве с самыми знаменитыми семьями. Но несчастливая судьба моя и беззаботность родителей были причиной того, что я должна была уехать в Мадрид, и здесь родители мои устроили меня в качестве горничной у одной знатной сеньоры. В это время влюбился в меня один из оруженосцев. Мы не умели вести наши любовные дела так скрытно, чтобы они не дошли до сведения моей сеньоры, которая, во избежание всяких сплетен, поженила нас. Затем у нас родилась дочь, но вскоре после ее рождения мой муж умер. Я осталась беспомощной вдовой, имея на руках малютку. Но пользуясь славой белошвейки, я в короткий срок была взята в Аррагонию. Здесь пока дни шли и проходили, росла моя дочь, и вместе с нею росло все изящество мира. О чистоте ее я ничего не скажу, потому что текучая вода, не чище ее. Словом, в мою девочку влюбился сын богатейшего земледельца. Дав ей обещание жениться, он соблазнил ее, а теперь отказывается сдержать свое обещание. Вот я и желала бы, сеньор мой, чтобы ваша милость взяла на себя поправить беду эту, путем ли просьб, путем ли оружия, потому что, как весь свет говорит, ваша милость родилась для того, чтобы метить за обиды, восстановлять правду и защищать несчастных. Пусть ваша милость вспомнит сиротство моей дочери, ее красоту, молодость, все те хорошие качества, о которых я вам говорила, так как из всех девушек, что живут у моей сеньоры герцогини, пет пи одной, которая стоила бы подошвы ее башмаков. А та, которую зовут Алтисидорой, не может подойти к ней и на две мили. Я хотела бы, чтобы вы знали, сеньор мой, что в Алтисидоре больше чванливости, чем красоты. Кроме того, она еще и не очень-то здорова, потому что у нее что-то в роде испорченного дыхания, так что, нельзя и минуты стоять близко около нее; даже моя сеньора герцогиня... Но я лучше помолчу, так как принято говорить, что и у стен есть уши.
   -- Что такое с сеньорой? Прошу жизнью моей, скажите, сеньора донья Родригес?-- спросил Дон-Кихот.
   -- Заклинаемая таким образом,-- сказала дуэнья,-- не могу не ответить на ваш вопрос иначе, как по всей правде. Вы видели, милость ваша, сеньор Дон-Кихот, красоту моей сеньоры герцогини. Знайте же, что за это она должна быть благодарна двум фонтанам в обеих ее ногах, откуда вытекают все дурные соки, которыми, как говорят доктора, она полна.
   -- Святая дева!-- воскликнул Дон-Кихот,-- возможно ли, что у сеньоры герцогини два таких водопровода?
   Едва Дон-Кихот произнес эти слова, как дверь в его комнату с шумом раскрылась, и неожиданный стук до того испугал донью Родригес, что у нее из рук упала свеча и в комнате стало темно, как в волчьей пасти. Тотчас же бедная дуэнья почувствовала, что две руки так сильно схватили ее за горло, что она не могла пикнуть, в то время, как кто-то другой, не говоря ни слова, быстро поднял ее юбку, и, повидимому, туфлей стал наносить ей шлепки. Хотя Дон-Кихот и чувствовал жалость, но не шевельнулся на своей постели, и лежал тихо и молча, опасаясь, чтобы и до него не дошла очередь этой экзекуции. И опасения его оказались не напрасными, потому что, бросив избитую дуэнью, молчаливые палачи подошли к Дон-Кихоту и, сняв с него одеяло и простыни, стали так сильно и больно щипать его, что он был вынужден защищаться ударами кулаков. Сражение продолжалось почти полчаса; затем привидения удалились, донья Родригес оправила свои юбки и, оплакивая свое несчастье, вышла из дверей не проронив ни слова. Дон-Кихот весь исщипанный, смущенный и задумчивый остался в своей комнате. На самом же деле произошло вот что.
   Когда донья Родригес вышла из спальни, чтобы итти в комнату Дон-Кихота, другая дуэнья, спавшая с ней вместе, услыхала это, и так как все дуэньи любительницы все знать, слышать и обнюхать, она пошла за нею вслед так тихо, что Родригес не заметила этого, лишь только дуэнья увидела, что Родригес вошла в комнату Дон-Кихота, она, чтобы не изменять обычаю сплетничать, отправилась к сеньоре герцогине довести до ее сведения, что донья Родригес находится в спальне Дон-Кихота. Герцогиня сказала о том герцогу и попросила у него разрешения для себя и Алтисидоры пойти и посмотреть, что этой дуэнье нужно от Дон-Кихота. Герцог дал просимое разрешение, и обе безмолвно и с величайшей осторожностью, шаг за шагом добрались до двери комнаты и стали так близко, что слышали все, что там говорилось. Но, когда герцогиня услышала, что донья Родргиес вынесла на улицу тайны ее фонтанов, она не могла этого стерпеть, равно как и Алтисидора. Взбешенные, они ворвались в комнату, наделили Дон-Кихота щипками и отшлепали донью туфлей, питому что оскорбления, нанесенные красоте и тщеславию женщин, пробуждают в них самый сильный гнев и воспламеняют их жаждой мести. Позже герцогиня рассказала герцогу о том, что случилось, и это очень позабавило его.
   

ГЛАВА XXXV.
О том, что случилось с Санчо Панса при обходе им своего острова.

   Мы оставили нашего губернатора раздосадованного и разгневанного на крестьянина, который, наученный герцогом, подшутил над Санчо. Но Санчо храбро держался против всех, несмотря на свою простоту, грубость и невежество, и сказал всем:
   -- Теперь я действительно понимаю, что судьи и губернаторы должны быть, рли должны были бы быть из бронзы, дабы не чувствовать назойливости просителей, которые во все часы и во всякое время хотят, чтобы их выслушивали и занимались ими, заботятся только о собственном деле, и не дают ничего съесть, благодаря сеньору доктору, который стоит тут перед нами и желает, чтобы я умер с голоду.
   Все, знавше Санчо Панса, удивлялись, слыша, что он так говорит, и не знали, чему это приписать, разве только тому, что должности и серьезные обязанности или изощряют или притупляют умы.
   Наступила ночь и губернатор поужинал с разрешения доктора. Приготовившись итти в обход, Санчо вышел в сопровождении секретаря и летописца, на обязанности которого лежало записывать все его действия, и такого числа полицейских, что из них можно было бы составить средней величины батальон. Тут же, среди них, окруженный ими всеми, шел Санчо со своим жезлом, так что любо было смотреть. Пройдя несколько улиц, они услышали лязг ножей и, поспешив к тому месту, увидели, что дерутся два человека, которые, заметив блюстителей порядка, бросили сражаться, а один из них крикнул:
   -- Сюда, во имя бога и короля! Как, дозволено ли, чтобы в этом городе грабили народ и нападали на людей среди улицы?
   -- Успокойтесь, добрый человек,-- сказал Санчо,-- и сообщите мне причину этой ссоры, так как я губернатор.
   Другой его противник сказал:
   -- Сеньор губернатор, я объясню вам все, как можно короче. Вашей милости надо знать, что этот дворянин только-что выиграл в игорном доме крупную сумму: я присутствовал при его игре и в нескольких сомнительных случаях склонял решение дела в его пользу, против всякого веления моей совести. Он встал из-за стола со своим выигрышем, и хотя я ждал, что он даст мне, по крайней мере, какой-нибудь золотой в вознаграждение, он положил в карман свои деньги и ушел из игорного дома. Я пошел за ним и вежливыми словами просил его дать мне хоть сколько-нибудь денег. Но плут наотрез отказался. Вы теперь ясно видите, как мало у него стыда и совести.
   -- Что вы на это скажете?-- спросил Санчо.
   Другой ответил, что все сказанное его противником, верно, потому что он часто давал ему подачки.
   -- Надо сделать вот что,-- сказал Санчо,-- вы, выигравший, дайте этому вашему приятелю просимые им деньги и, кроме того, раскошельтесь на некоторую сумму для бедных, заключенных в тюрьме. А вы, у которого ни занятия, ни профессии и который праздно шатается на острове, завтра, в течение дня, удалитесь с этого острова в десятилетнее изгнание.
   Драчунам нечего было делать. Один раскошелился, другой положил деньги в карман. Последний покинул остров, а первый отправился домой, и губернатор заявил:
   -- Или у меня не окажется власти, или же я закрою эти игорные дома, так как мне сдается, что они приносят большой вред.
   Сказав это, губернатор продолжал свой обход. Немного погодя явились двое дозорных, которые вели задержанного ими человека и пояснили:
   -- Сеньор губернатор, вот этот, что кажется мужчиной, не есть мужчина, а женщина и недурная собой, переодетая в мужское платье.
   Подняв повыше два или три фонаря, при свете их все увидели лицо девушки лет около шестнадцати. Санчо был поражен красотой девушки и опросил ее, кто она, куда она шла, и какая причина побудила ее переодеться в мужское платье? Опустив глаза в землю, она с застенчивостью и стыдливостью ответила:
   -- Дело в том, сеньоры, что мой отец держал меня взаперти десять лет, то-есть с тех пор, как мать мою поглотала земля. Я во все эти годы днем видела лишь солнце на небе, а ночью луну и звезды. Я не знаю, что такое улицы, площади, храмы и даже люди, исключая моего отца и брата. Это заточение и запрещение мне выходить из дому, хотя бы только в церковь, уже много дней и месяцев приводило меня в отчаяние,-- я хотела видеть свет. Я просила моего брата одеть меня в мужскую одежду, в одно из его платьев, и ночью, когда отец наш будет спать, взять меня с собой посмотреть город. Склоненный моими мольбами, он снизошел к моему желанию и, надев на меня этот костюм, сам вырядился в мое платье. Сегодня ночью, около часа назад мы вышли из дому и, руководимые безрассудным желанием, обошли весь город, и только-что собирались вернуться домой, как увидели идущую навстречу нам толпу людей, и брат мой сказал: "Сестра, это, должно-быть, обход. Окрыли свои ноги и беги за мной изо всех сил". Говоря это, он повернул назад и пустился,-- я не скажу бежать, а лететь. Я же менее, дам через шесть шагов, уггала от испуга, и тогда подошел слуга правосудия, который привел меня сюда.
   Справедливость показания девушки была подтверждена появлением двух дозорных, которые привели ее брата, пойманного одним из них, когда он бежал.
   Губернатор сказал сопровождавшим его:
   -- Конечно, сеньоры, это было большим ребячеством с их стороны.
   И, обращаясь к задержанным, добавил:
   -- Идите домой, и впредь не будьте такими детьми и не рвитесь видеть свет, потому что хорошая девушка сидит дома.
   Юноша поблагодарил губернатора, и они распрощались.
   На этом окончился обход в ту ночь.
   

ГЛАВА XXXVI.
О дальнейшем губернаторствовании Санчо Панса и о других происшествиях в том виде, как они случились.

   Настал наконец день, следовавший за ночью губернаторского обхода.
   Сеньор губернатор встал с постели, и, по распоряжению доктора, ему подали на завтрак немного варенья и четыре глотка холодной воды,-- все такое, что Санчо охотно променял бы на кусок хлеба и грозди винограда. Но, видя, что это скорее принуждение, чем свободная воля, Санчо покорился к великому огорчению души своей и неудовольствию своего желудка.
   Едва он позавтракал, к нему приехал гонец с письмом Дон-Кихота. Санчо велел секретарю прочесть это письмо про себя, и если он но найдет в нем ничего такого, что должно остаться тайной, пусть прочтет его тогда вслух. Секретарь повиновался и, бегло прочитав письмо, сказал:
   -- Его вполне можно прочесть вслух, потому что то, что сеньор Дон-Кихот пишет вашей милости, заслужило бы быть напечатанным и записанным золотыми буквами. В письме говорится следующее:
   

Письмо Дон-Кихота Ламанчского к Санчо Панса, губернатору острова Баратариа.

   "Когда я ожидал услышать известие о твоих промахах и нелепостях, Санчо, друг, до меня дошли вести о твоих мудрых действиях, за что я вознес особую благодарность небу. Мне говорят, что ты губернаторствуешь, как-будто ты человек, а будучи человеком, держишься, словно ты животное,-- до того велико смирение, выказываемое тобой. И я бы желал, чтобы ты принял во внимание, Санчо, что часто бывает нужно и необходимо для поддержания авторитета занимаемой должности итти против смирения сердца, потому что одежда и обращение лица, занимающего высокий пост, должны соответствовать требованиям этого последнего. Одевайся хорошо, потому что даже и разукрашенная палка не кажется палкой. Чтобы приобрести благорасположение населения, которым ты управляешь, в числе других вещей, необходимо соблюдать следующие две: первое -- быть со всеми учтивым, хотя это я и раньше уже говорил тебе, и второе -- принять меры для снабжения в изобилии населения жизненными припасами, так как нет вещи, которая более угнетала бы душу бедных людей, как голод и нужда. Не издавай много законов, а если бы ты издал некоторые, постарайся, чтобы они были хороши и, главное, чтобы их исполняли.
   "Будь отцом для добродетели и озимом для пороков. Не будь всегда строгим или всегда снисходительным, а избери середину между этими двумя крайностями -- в этом высшее проявление мудрости.
   "Посещай тюрьмы, бойни и площади, потому что присутствие губернатора в этих местах имеет большое значение.
   "Не выказывай себя алчным, хотя бы ты случайно и был им, или женолюбивым или обжорой, потому что, если те, которые имеют дело с тобой, узнают о слабой твоей стороне, они туда направят огонь своих батарей, пока не низвергнут тебя в бездну гибели.
   "Обсуди и рассмотри советы и наставления, которые я дал тебе письменно перед отъездом твоим на губернаторство; и увидишь, как ты найдешь в них добавочную опору, которая облегчит тебе затруднения и тягости, на каждом шагу встречающиеся губернаторам. С этим поручаю тебя богу, который да хранит тебя и бережет от всякой

Твой друг
Дон-Кихот Ламанчский".

   Санчо выслушал письмо с большим вниманием, и оно было очень восхваляемо и сочтено за весьма рассудительное всеми, которые слышали его. Тотчас же Санчо встал из-за стола и, позвав секретаря, заперся с ним в своей комнате и, не откладывая дольше, решил немедленно ответить своему сеньору Дон-Кихоту. Он сказал секретарю, чтобы тот, ничего не добавляя и ничего не пропуская, писал то, что он ему продиктует. Секретарь так и сделал, и ответное письмо Санчо к Дон-Кихоту было такого содержания:
   

Письмо Санчо Панса к Дон-Кихоту Ламанчскому.

   "У меня столько дел и занятий, что нет даже времени почесать в голове или обрезать ногти, почему они у меня такие длинные. Говорю это, сеньор души моей, чтобы вы не удивлялись, что до сих пор я не написал вам известил о том, хорошо или плохо мне живется на моей губернаторстве, где я больше терплю от голода, чем тогда, когда мы с вами вдвоем скитались по лесам и пустынным местам.
   "Мой сеньор, герцог писал мне, предупреждая, что на этот остров пробралось несколько шпионов, чтобы меня убить. До сих пор я ни одного не открыл, кроме некоего доктора, находящегося здесь в городе и получающего жалованье, чтобы умерщвлять всех губернаторов, сколько бы их ни приехало сюда. Словом, он морит меня голодом, а я умираю от досады; потому что, когда я ехал на губернаторство, я думал есть горячее, нить холодное и услаждать тело отдыхом: на голландских простынях и пуховиках, а приехал песта эпитимию, точно я отшельник; и так как я несу ее не по доброй воле, то полагаю, что, в конце-концов, чорт уберет меня.
   "До сих пор я не получал никаких доходов: ни жалованья, ли взяток,-- и не могу представить себе, к чему все это поведет, так как здесь мне говорили, что губернаторы, которые едут на этот остров, прежде, чем вступить на него, получают от жителей в подарок или взаймы много денег, и это в обычае у всех едущих на губернаторство, и не у одних у них.
   "Я посещаю базары, как ваша милость мне советует, и вчера я накрыл торговку, продавшую свежие орехи, и, убедившись, что она меру свежих орехов смешала с мерой старых, пустых и гнилых, я все орехи отобрал у нее и велел передать в приют для бедных мальчиков, которые сумеют разобраться в них, и я присудил ее, чтобы она не являлась на базар в течение двух недель. Мне говорили, что я поступил превосходно. Могу лишь сказать вашей милости, что в этом городе идет молва, будто нет народа хуже базарных торговок, потому что все они бесстыдны, бессовестны и наглы, и я верю этому, судя по тому, что я видел в других городах.
   "Желал бы я послать что нибудь вашей милости, но не знаю, что послать, разве несколько клистирных трубок с пузырями, которые на этом острове особенно хороши. Впрочем, если еще продолжится мое губернаторство, я непременно постараюсь прислать вам что-нибудь тем или" иным путем. И затем Да избавит бог вашу милость от злонамеренных волшебников, а мне даст мирно и счастливо довести до конца мое губернаторство, в чем я сомневаюсь, так как думаю, что придется оставить его, вместе с жизнью, судя по тому, как доктор со мной обращается.
   Слуга вашей милости

Санчо Панса, губернатор".

   Секретарь запечатал письмо и отправил его с гонцом, а те, что разыгрывали над Санчо шутки, собрались и сговорились, как покончить о его губернаторством. Этот вечер Санчо провел в том, что издал несколько распоряжении относительно благоустройства местечка, о котором он воображал, что это остров. Он повелел, чтобы не было в государстве перекупщиков съестных припасов, и чтобы ввоз вина отовсюду был свободен, с условием обозначать место вывоза для назначения цены по достоинству, качеству и доброй славе вина, а тот, кто разведет его водой или подменит наименование его, лишается жизни. Он сбавил цены на обувь, в особенности на башмаки, так как ему казалось, что прежние цены -- непомерно высокие, предписал самые строгие наказания для тех, что ноют непристойные и соблазнительные песни днем ли или ночью, и приказал, чтобы ни один слепой не пел куплетов о чудесах, если у него не имеется достоверного свидетельства, что эти чудеса истинные, потому что ему казалось, что большинство чудес, о которых поют слеше, вымышлены в ущерб истинным чудесам: словом, Санчо издал столько хороших распоряжений, что до сегодняшнего дня они сохраняются в той местности и названы: "Конституция великого губернатора Санчо Панса".
   

ГЛАВА XXXVII.
В которой рассказывается приключение огорченной доньи Редригес.

   Когда Дон-Кихот оправился от кошачьих царапин, ему стало казаться, что жизнь, которую он ведет в этом замке, совершенно противоречит обязанностям исповедуемого рыцарского ордена. Он решил просить у герцогской четы позволения ехать в Сарагоссу, потому что уже приближались празднества, и он надеялся выиграть доспехи, которыми награждались на тех турнирах победители. Когда он однажды сидел за обеденным столом с герцогом и герцогиней и только-что собирался попросить разрешения уехать, он вдруг увидел, что в двери большей залы входят две женщины, закутанные с ног до головы в траур. Одна из них, подойдя к Дон-Кихоту, бросилась ему в ноги, растянувшись во всю длину на полу, и, прижимаясь губами к ногам рыцаря, издавала такие жалобные, такие глубокие и такие горестные стоны, что все, видевшие и слышавшие ее, пришли в смущение. И хотя герцог и герцогиня подумали, что, верно, это какая-нибудь шутка, которую слуги их хотят сыграть над Дон-Кихотом, тем не менее, при виде того, как неудержимо женщина вздыхает, стонет, плачет, их охватила тревога и сомнение, пока, наконец, Дон-Кихот, побуждаемый состраданием, не поднял и не заставил ее открыться и отбросить покрывало с заплаканного ее лица. Она так и сделала, и оказалось то, чего они никогда бы по подумали, потому что открылось лицо доньи Родригес, дуэньи дома; а другая, о трауре, была ее дочь, обманутая сыном богатого крестьянина. Наконец, донья Родригес, обращаясь к своим господам, сказала:
   -- Не будет ли угодно вашим светлостям дать мне разрешение поговорить немного с этим рыцарем, так как мне это необходимо, чтобы удачно выпутаться из одного дела, в которое вовлекла меня наглость злонамеренного негодяя.
   Герцог ответил, что дает ей просимое разрешение, и она может говорить с Дон-Кихотом сколько ей угодно. Тогда, обращая лицо и голос к Дон-Кихоту, она сказала:
   -- Несколько дней тому назад я довела до вашего сведения, доблестный рыцарь, об оскорблении и предательстве, содеянных одним негодным крестьянином над дорогой, горячо любимой моей дочерью, вот этой несчастной, которая стоит рядом со мной, и вы обещали мне вступиться за нее и исправить зло, которое было ей нанесено. А теперь до меня дошло известие, будто вы хотите покинуть этот замок в поисках новых приключений. Я просила бы прежде, чем вы ускользнете на большую дорогу, вызвать на поединок того необузданного крестьянинаi и принудить его жениться на моей дочери, в исполнение данного им ей обещания сделаться ее супругом, перед тем и прежде, чем он соблазнил ее: так как думать, чтобы герцог, сеньор мой, добыл мне справедливость, значило бы ждать груш от вяза, по тем причинам, которые я уже изложила вашей милости без всяких обиняков.
   На эти слова Дон-Кихот ответил с большим достоинством и торжественностью:
   -- Добрая дуэнья, умерьте свои слезы, или, вернее говоря, осушите их и воздержитесь от вздохов, потому что я беру на себя заботу помочь вашей дочери. С разрешения герцога моего сеньора, я тотчас поеду разыскивать этого бездушного юношу, и когда найду, вызову и убью его, если бы он отказался исполнить данное им слово.
   -- Нет надобности,-- сказал герцог,-- чтобы милость ваша давала себе труд разыскивать крестьянина, на которого жалуется эта дуэнья. А также нет надобности вашей милости просить у меня разрешения вызвать его на поединок, потому что я считаю, что вы уже вызвали его, и беру на себя дать ему знать об этом вызове, заставить его принять его я явиться сюда, в мой замок, где я обоим вам отведу удобное место для поединка.
   -- Основываясь на этом поручительстве и с доброго разрешения вашего величества,-- ответил Дон-Кихот,-- я здесь же объявляю, что на этот раз отрекаюсь от моего дворянства, давая ему право сражаться со мной. Таким образом, хотя он и отсутствует, я его вызываю на поединок и обвиняю в том, что он поступил дурно, обманув эту беднягу, которая была девушкой, а теперь, по его вине, перестала ею быть, и что он должен исполнить данное им обещание сделаться законным ее супругом или же умереть в испытании на поединке.
   И, сняв с руки перчатку, он бросил ее посреди зала, а герцог поднял ее, говоря, что, как он уже сказал, он принимает вызов от имени своего вассала, назначает срок поединка через шесть дней от сегодняшнего дня, местом поединка -- площадь перед замком и оружием -- то, которое обыкновенно употребляется рыцарями, именно: копье, щит и все вооружение, с кольчугой и остальными предметами, без обмана, хитрости или волшебства,-- все осмотренное и освидетельствованное судьями поединка. Но прежде всего надо, чтобы эта дуэнья и эта нехорошая девушка передали в руки сеньора Дон-Кихота право мстить за них, потому что иначе ничего не может быть сделано, и вызов но может считаться действительным.
   -- Я передаю ему это право,-- сказала дуэнья Родригес.
   -- И я тоже,-- добавила ее дочь вся в слезах, пристыжённая и смущенная.
   Когда таким образом сговорились, и герцог уже придумал, что ему делать, женщины, одетые в траур, удалились, и герцогиня приказала отныне не считать их за служащих ей, а за странствующих сеньор, явившихся в замок просить правосудия. Таким образом, им отвели отдельное помещение и служили им, как иностранкам, к изумлению прочих прислуг, которые не знали, на чем остановится глупость и развязность доньи Родригес и ее злополучной дочери.
   

ГЛАВА XXXVIII.
О тревожном конце и заключении губернаторства Санчо Панса.

   Когда Санчо на седьмую ночь своего губернаторства лежал в постели, насытившись не хлебом и вином, а только произнесением приговоров и суждений, изданием постановлений, а сон, на-зло и вопреки голоду, стал смыкать ему веки, неожиданно он услышал такой громкий гул голосов и звон колоколов, что, казалось, весь остров рушится. Санчо сел на постели и стал внимательно прислушиваться, пытаясь угадать, какая могла быть причина великого смятения. Но он не только не мог узнать этого, а так, как к шуму голосов и звону колоколов присоединились и звуки бесчисленных труб и барабанов, он еще сильнее смутился, и его охватил испуг и страх. Соскочив с постели, Санчо надел туфли, и, не набросив на себя утреннею верхнею платья, подошел, к двери своей спальни и тут увидел, что по коридору к нему направляются более двадцати человек, с зажженными факелами в руках и обнаженными мечами, крича:
   -- К оружию, к оружию, сеньор губернатор, к оружию! На остров напало бесчисленное множество врагов, и мы погибли, если ваш ум и мужество не выручат нас из беды.
   С этим шумом и смятением они добрались до места, где стоял Санчо, пораженный всем, что он слышал и видел, и когда они дошли до него, один из них сказал:
   -- Вооружитесь тотчас же, ваша светлость, если вы не хотите сами погибнуть и погубить весь остров.
   -- К чему мне вооружиться,-- ответил Санчо.-- Эти вещи лучше было бы предоставить моему господину, сеньору Дон-Кихоту, который со всем этим справится и приведет все в порядок в мгновение ока, потому что я ничего не понимаю, в этой сумятице.
   -- Ах, сеньор губернатор,-- сказал другой,-- что это за хладнокровие такое. Вооружитесь, милость ваша, здесь у нас с собой оружие как для обороны, так и для нападения; выходите на площадь и будьте нашим вождем и полководцем, так как по праву вы им должны быте, будучи нашим губернатором.
   -- Вооружайте же меня в добрый час,-- сказал Санчо.
   И тотчас же ему надели два больших щита и прикрепили их ему поверх рубашки, не дав надеть что-либо другое, один щит спереди, другой сзади, и через отверстия, проделанные в них, они просунули ему руки и связали щиты очень крепко веревками так, что он стоял, как замуравленный и заколоченный между двумя досками, прямой, как веретено, и не будучи в состоянии согнусь колени и сделать шаг. Ему дали в руки копье, на которое он оперся, чтобы быте в состоянии стоять. Когда ею так оборудовали, ему сказали, чтобы он шел.
   Бедный губернатор попытался двинуться, но грохнулся при этом так сильно на землю, что ему показалось, будто он разбился вдребезги. А эти насмешники, хотя и видели, что он упал, не почувствовали к нему никакою сострадания, напротив, потушив свои факелы, они принялись еще громче и торопливее кричать и звать к оружию и топтали бедного Санчо, нанося ему бесчисленные удары по прикрывавшим ею щитам. Одни спотыкались на него, другие падали, а был и такой, который вскочил на нею, простоял довольно долю и оттуда точно с высокой сторожевой башни руководил отрядами.
   Избитый Санчо, который все это слышал и все терпел, говорил про себя:
   -- О, если бы неприятель скорей овладел этим островом, и я оказался бы мертв!
   Небо вняло его мольбе, и, когда он менее всего надеялся на то, он услышал голоса, кричавшие: "Победа, победа, неприятель бросился бежать. Эй, сеньор губернатор, вставайте, милость ваша, и идите наслаждаться победой и делить добычу, отнятую у врагов силой непобедимой этой руки".
   Ему помогли встать, и, лишь только он очутился на ногах, так от страха, испуга и утомления упал в обморок.
   Участники сыгранной с ним шутки стали уже раскаиваться, что зашли в ней слишком далеко, но так как Санчо пришел в себя, это умерило огорчение, вызванное у них его обмороком. Он спросил, который час, они ответили, что уже рассветает. Он замолчал и, не говоря больше ничего, начал одеваться, весь погруженный в безмолвие. Все смотрели на него и ждали, к чему приведет поспешность, с которой он одевается. Наконец, он оделся и медленно, потому что был избит и не мог скоро двигаться, пошел в конюшню, куда за ним последовали вое, бывшие с ним. Подойдя к своему ослу, он обнял его, поцеловал в лоб, поцелуем мира, и со слезами на глазах сказал:
   -- Иди сюда, товарищ и друг мой, соучастник моих испытаний и горестей. Когда я был всегда вместе с тобой, я не имел других мыслей, кроме заботы о тебе. Но с тех пор, как я тебя покинул и поднялся на башню честолюбия и тщеславия, в душу мою проникли тысячи страданий, тысячи тревог и четыре тысячи печалей.
   И в то же время, как он говорил, он собственноручно седлал своего осла, а все кругом него молчали. Кончив седлать Серого, Санчо с большим трудом и усилиями взобрался на него и, обращая свои слова ко всем присутствовавшим там, сказал:
   -- Дайте мне дорогу, сеньоры мои, и отпустите к прежней моей свободе,-- дайте мне вернуться! к прежней моей жизни, чтобы я воскрес от этой теперешней смерти. Я не родился ни быть губернатором, ни защищать острова и города от врагов, которые бы пожелали напасть на них. Я лучше умею пахать и копать землю, подрезывать и подвязывать виноградные лозы, чем издавать законы, защищать области и королевства. Но имея гроша, вступил я в это губернаторство и без гроша ухожу из него, не так, как уходят губернаторы других островов. Дайте мне дорогу и отпустите меня; я еду прикладывать себе пластыри, так как я думаю, что у меня все ребра переломаны, благодаря неприятелю, который сегодня ночью ходил по мне.
   Все согласились и отпустили его, но перед тем предложили сопровождать ого и взять с собой все, чтобы он ни пожелал для услаждения себя и для удобства путешествия. Санчо сказал, что ему ничего не надо, исключая лишь немного ячменя для Серого и подкуска сыра и полхлеба для него самого, потому что, так как путь не дальний, ему незачем брать с собою ни больших, ни лучших запасов. Все обнялись о ним, и он со слезами обнял всех, оставив их исполненными удивления, как от слов его, так и от решения столь твердого и рассудительного.
   

ГЛАВА XXXIX.
В которой говорится о вещах, касающихся лишь этой истории и никакой другой.

   Герцог и герцогиня решили дать ход вызову, сделанному Дон-Кихотом их поданному, но, так как молодой парень был во Фландрии, куда он бежал, чтобы не иметь тещею донью Родригес, они решили заменить его лакеем-гасконцем, по имени Тосинос, научив его сперва хорошенько всему тому, что предстоит ему делать. Два дня спустя герцог сказал Дон-Кихоту, что его противник явится через четыре дня и, воооруженныый по-рыцарски, выступят на поло сражения в подтверждение того, что девушка лжет вполовину, если говорит, что он дал ей слово жениться на ней. Дон-Кихоту известие это доставило большое удовольствие, и он дал самому себе слово выказать в этом деле чудеса храбрости, считая за большое счастье, что ему представился случай показать этим сеньорам, как велика сила могучей его руки. Итак, в смятении и радости ждал он, когда пройдут эти четыре дня.
   Дадим им пройти и вернемся к Санчо, который, невеселый и негрустный ехал на Сером к своему господину, чье общество нравилось ему больше губернаторства всех островов на свете. Случилось так, что, отъехав не очень далеко от острова, он увидел, что по дороге, по которой он едет, шли шесть паломников с посохами в руках, из числа тех иностранцев, которые просят милостыню пением. Приблизившись к нему, они стали в ряд и все вместе громким голосом принялись петь на своем языке то, что Санчо не мог понять, за исключением одного слова, которое они ясно произносили "милостыня", из чего он понял, что пением своим они просят милостыню. И, так как он был крайне сострадателен, то он и вынул из дорожной сумки пол-хлеба и пол-сыра, которыми он запасся, и отдал их им, показывая знаками, что у него нет ничего другого.
   Затем, подгоняя Серого, он проехал посреди них. Но в то время, как он проезжал, один из паломников, всмотревшись в него с большим вниманием, бросился к нему, обняв за талию и сказал:
   -- Что я вижу? Возможно ли, что я держу в своих объятиях моего дорогого друга, доброго моего соседа Санчо Панса?
   Санчо удивился, что его называют по имени и обнимает чужеземный паломник, и, после того, как не говоря ни слова, он с большим вниманием всмотрелся в него, все же не узнал его. Видя его смущение, паломник сказал:
   -- Неужели ты, Санчо Панса, брат, не узнаешь своего соседа мавра Рикоте, лавочника в твоем селе?
   Тогда Санчо еще внимательнее посмотрел на него, стал припоминать черты его лица и, наконец, узнав его вполне, не сходя с осла, обнял его руками за шею, говоря:
   -- Какой чорт узнал бы тебя, Рикоте, в смешном наряде, который ты на себя одел? Скажи мне, кто тебя офранцузил, и как та решился вернуться в Испанию, где,-- если тебя увидят и узнают,-- тебе придется очень плохо.
   -- Если ты меня не выдашь, Санчо,-- ответил паломник,-- я в безопасности, так как в этой одежде никто меня не узнает; но свернем с дороги в ту тополевую рощицу, где товарищи мои хотят поесть и отдохнуть, и ты тоже закусишь с ними, потому что все они милые люди.
   Санчо так и сделал. Рикоте поговорил с остальными паломниками, и они пошли по направлению тополевой рощи, довольно отдаленной от большой дороги. Тут они бросили свои посохи, сняли с себя паломничьи капюшоны и плащи и остались в одних камзолах. Все оказались очень благообразна и молоды, исключая лишь Рикоте, который уже был в пожилых летах. Они растянулись на земле и, устроив скатерть из дерна, разложили да ней хлеб, соль, ножи, орехи, куски сыра, обглоданные кости окорока, которые, если их нельзя было жевать, то можно было хоть пососать. Самым прекрасным зрелищем, выделявшимся на поле сражения пиршества было шесть фляжек из козьей кожи, наполненных вином. Они начали есть с большим рвением, ни мало не торопясь и смакуя каждый кусочек, который они брали кончиком ножика, и очень понемногу от всего. Отдохнув как следует и поговорю, Санчо сел на своего Серого, а Рикоте взял свой посох, и они расстались.
   

ГЛАВА XL.
О том, что случилось с Санчо, а также и о других вещах, лучше которых не может быть ничего.

   Вследствие того, что Санчо потерял много времени с Рнюоте, он не имел возможности доехать в тот же вечер до замка герцога, хотя находился всего в какой-нибудь полумиле от него, когда его застигла несколько темная и застланная облаками ночь. Но, так как стояло лето, это не очень беспокоило ею. Отъехав в сторону от дороги, он намеревался дождаться утра; однако, его неудачной, несчастливой судьбе угодно было, чтобы, отыскивая место, где ему лучше устроиться на ночь, он и Серый попали в глубокую и очень темную яму, находившуюся между несколькими весьма старыми строениями. Падая, Санчо от всей души поручил себя небу, воображая, что он, не останавливаясь, будет падать, пока не очутится на дне бездны. Но этого не случилось, так как немногим больше, чем через три сажени, Серый очутился уже на земле, а Санчо остался сидеть на нем, не получив ни раны, ни ушиба. Он ощупал все тело и задержал дыхание, чтобы убедиться, цел ли он, и не пробуравлена ли у него где-нибудь на теле дыра. Увидав, что он неприкосновенен, Санчо чрезвычайно обрадовался. Он ощупал руками также и стены ямы, чтобы посмотреть, не окажется ли возможным выбраться оттуда без чужой помощи; но стены были гладкие, и не было ни малейшею выступа, что сильно огорчило Санчо, особенно когда он услышал, как Серый стал жалобно и заунывно стонать.
   Наконец, когда Санчо провел эту ночь в горьких жалобах и сетованиях, настал день, и при свете ею Санчо убедился, что выбраться из этого колодца без посторонней помощи -- самая невозможная из всех невозможностей. Но вдруг он заметил с одной стороны ямы отверстие, в которое, согнувшись и съежившись, мог пройти человек. Санчо Панса подошел ближе и, присев на корточки, рассмотрен, что этот ход, расширяясь и увеличиваясь, приводил к обширному углублению. Увидав это, Санчо вернулся, взял осла за недоуздок и пошел вперед по этой пещере, чтобы посмотреть нет ли выхода с другой стороны. Он шел то в темноте, то в едва мерцающем сумраке, по все время со страхом.
   Таким образом прошел он, как ему показалось, немногим меньше полмили, когда заметил мутный свет, похожий на дневной, проникавший с какой-то стороны и доказывавший, что эта дорога,-- которую он считал дорогой на тот свет,-- имеет выход.
   В это время Дон-Кихот, взволнованный и радостный, ожидал назначенного дня поединка с похитителем честя дочери доньи Родригес, намериваясь исправить несправедливость и обиду, предательски нанесенные ей. Случилось, что, когда он выехал однажды утром, чтобы поупражняться и подготовиться к предстоящему бою, в то время, как он пришпорил Росинанте, пустив его вскачь или коротким галопом, лошадь ногами попала так близко к отверстию пещеры, что, если бы рыцарь не остановил ее, он свалился бы в подземелье. Но, в конце-концов, он все же остановил ее и не у пат; а затем, подъехав еще несколько ближе, взглянул, не слезая с лошади, в эту пропасть, и пока он смотрел, он услышал исходивший оттуда крик и, внимательно прислушавшись, мог разобрать и понять, что кричавший говорил следующее:
   -- О, вы, наверху! Нет ли какого-нибудь христианина, который меня слышит? Или какого-нибудь сострадательного рыцаря, который сжалился бы над заживо похороненным грешником и несчастным низвергнутым губернатором?
   Дон-Кихоту показалось, что он слышит голос Санчо Панса, и это изумило и поразило его. Напрягшись, как только мог, он крикнул:
   -- Кто там внизу? Кто там жалуется?
   -- Кто же может быть тут или кто может жаловаться,-- послышался ответ,-- как не беспомощный Санчо Панса, губернатор и бывший оруженосец знаменитого рыцаря Дон-Кихота Ламанчского?
   Когда Дон-Кихот услышал это, его изумление удвоилось и волнение усилилось, так как ему пришла в голову мысль, что Санчо Панса, должно-быть, умер, и душа его томится здесь.
   Но сомнения Дон-Кихота рассеялись, потому что в ту же минуту осел начал так рьяно реветь, что рев его раздавался эхом по всей пещере.
   -- Превосходный свидетель,-- сказал Дон-Кихот,-- я узнаю этот рев, точно я родил его, и слышу также и твой голос, добрый мой Санчо. Подожди меня, я пойду в замок герцога, который здесь вблизи, приведу людей, а они вытащат тебя из этого подземелья, куда, должно-быть, ввергли тебя твои враги.
   -- Поезжайте, милость ваша,-- сказал Санчо,-- и возвращайтесь скорей, прошу вас, потому что я не в силах быть здесь заживо похороненным и умираю, от страха.
   Дон-Кихот оставил его и поехал в замок сообщить герцогу и герцогине о происшествии с Санчо Панса, чему они сильно удивились, хотя хорошо поняли, что, должно-быть, он упал в одно из отверстий пещеры, существовавшей там с незапамятных времен. Однако, они не могли объяснить себе, как он покинул губернаторство без того, чтобы они не были уведомлены о ею приезде. Наконец, принесли веревки и канаты и с большим трудом вытащили Серого и Санчо Панса из мрака на свет божий.
   Герцог обнял Санчо и заявил, что до глубины души огорчен тем, что он так скоро бросил свое губернаторство, но постарается дать ему в своих владениях другую, менее ответственную и более выгодную должность. Герцогиня так же обняла его и велела хорошенько угостить, потому что, по всем признакам, он приехал сильно избитый и еще более обиженный.
   

ГЛАВА XLI.
О чудовищной и никогда невиданной битве, происшедшей между Дон-Кихотом Ламанчским и лакеем Тосилосом, в защиту чести дочери дуэньи Родригес.

   Герцог и герцогиня не раскаивались в шутке, сыгранной над Санчо Панса по поводу дарованною ему губернаторства, тем более, что в тот же день явился секретарь и рассказал им в мельчайших подробностях почти все поступки и слова, совершенные и сказанные Санчо в те дни. Настал день, назначенный для поединка.
   На площади перед замком,-- где по приказанию герцога была возведена просторная эстрада, на которой были приготовлены места для судей поединка и для дуэней, матери и дочери, в качестве истиц,-- стеклось со всех окрестных местечек и сел множество народу, чтобы поглазеть на новое зрелище боя, ибо в этой местности ничего подобною не видели и не слышали.
   Немного спустя, сопровождаемый трубачами показался с одной стороны площади верхом на могучем копе, под которым дрожала земля, великий лакей Тосилос, с опущенным забралом, в крепких и сверкающих латах.
   Распорядитель поединка вызвал Дон-Кихота, уже бывшего на площади, и, стоя рядом с Тосилосом, спросил дуэний, согласны ли они передать Дон-Кихоту Ламанчскому защиту своею права. Они ответили, что согласны, и что все, что не будет сделано, ими будет безоговорочно признано. Сражающимся было поставлено условием: если Дон-Кихот победит, противник ею должен жениться на дочери доньи Родригес; если же он будет побежден, то боец освобождается от исторгнутого у него обещания и от всякого другою удовлетворения. Церемониймейстер указал каждому из них его место. Забили барабаны, звуки труб наполнили воздух, земля задрожала под ногами; сердца громадной толпы зрителей были взволнованы у одних страхом, у других надеждой на хороший или на дурной исход поединка. Поручая себя от всей души сеньоре Дульсинее Тобосской, Дон-Кихот стал ждать условного знака начала поединка. Но у нашего лакея были совсем иные мысли: когда он глядел на свою неприятельницу, она показалась ему самой красивой женщиной, когда-либо виденной им в жизни.
   Когда был подан знак к наступлению, наш лакей плавал в восторге, думая о красоте той, которую он уже сделал властительницей своей свободы, и потому он не обратил внимания на звук трубы, как это сделал Дон-Кихот, который, услышав призывный звук, устремился со всей быстротой на своего противника.
   И хотя Тосилос и заметил это, он не двинулся ни на шаг со своею места, а позвал распорядителя поединка, и, когда тот подошел к нему, чтобы узнать, в чем дело, он его спросил:
   -- Сеньор, этот поединок происходит из-за того, женюсь ли я или нет на этой сеньоре?
   -- Так оно и есть,-- ответили ему.
   -- Слушайте же,-- продолжал лакей,-- я чувствую угрызения совести и сильно отяготил бы ее, если бы продолжал этот поединок. Итак, я говорю, что признаю себя побежденным и соглашаюсь жениться на этой сеньоре.
   Распорядитель поединка был крайне удивлен словами, сказанными Тосилосом, и, так как он был один из посвященных в это дело, он не знал, что ему возразить.
   Тосилос же стал расстегивать свой шлем, прося поскорей помочь ему в этом, потому что у пего захватывает дыхание и он не может быть заточенным столь долго в таком тесном помещении. С нею поспешно сняли шлем, и тогда обнаружилось и стало явным лакейское его лицо. Увидав это, донья Родригес и дочь ее закричали:
   -- Это обман, это обман. Тосплоса, лакея нашею сеньора герцога, подсунули нам вместо настоящею жениха. Мы требуем правосудия против такою коварства, чтобы не сказать плутовства.
   -- Не горячитесь, сеньоры,-- заговорил Дон-Кихот,-- потому что это не коварство и не плутовство, а если оно и так, то виноват не герцог, а злые волшебники, преследующие меня. Завидуя славе, которую я бы приобрел этой своей победой, они превратили лицо ваг шею жениха в лицо человека, который, как вы говорите, служит лакеем у герцога. Примите мой совет и, вопреки злобе моих врагов, выходите за нею замуж, так как нет сомнения, что он тот самый и есть, которою вы желаете получить себе в мужья.
   Когда герцог это услышал, он чуть не дал выхода всему своему гневу в громком взрыве хохота и сказал:
   -- Происшествия, случающиеся с сеньором Дон-Кихотом, так необыкновенны, что я готов поверить, будто этот мой лакей -- не лакей мой; но прибегнем к следующей хитрости и уловке: отложим свадьбу, если они желают, на две недели и будем держать под замком этого человека, относительно которою мы в сомнении. Быть-может, он за это время примет снова первоначальный свой вид.
   На это дочь Родригес сказала:
   -- Кто бы ни был тот, кто просит меня себе в супруги, я признательна ему, потому что лучше желаю быть законной женой лакея, чем обманутой любовницей рыцаря, хотя тот, который обманул меня, не рыцарь.
   Короче, все эти переговоры и происшествия кончились тем, что решили держать Тосилоса взаперти, чтобы убедиться, чем завершится его превращение. Всеми была провозглашена победа Дон-Кихота.
   

ГЛАВА XLII.
В которой речь о том, как на Дон-Кихота посыпалось столько приключений, что одни теснили других.

   Дон-Кихоту казалось, что хорошо было бы расстаться с праздной жизнью, которую он вел в этом замке, так как он считал, что он очень виноват, лениво замыкаясь среди бесконечных угощений и пиров, устраиваемых для нею, как для странствующею рыцаря, герцогом и герцогиней; и ему казалось, что придется дать небу строгий отчет за эту его праздность и уединение. Итак, он однажды попросил разрешения у герцога и герцогини уехать от них. Они дали ему просимое разрешение, выказывая большое огорчение, что он покидает их.
   Дон-Кихот, простившись накануне вечером с герцогом и герцогиней, выехал рано утром в полном вооружении на площадь перед замком. Вся прислуга смотрела на него с галлерей, и даже герцогская чета вышла еще раз взглянуть на нею. Санчо сидел на Сером со своими дорожными сумками, чемоданчиком и съестными припасами, в высшей степени довольный.
   Дон-Кихот, раскланявшись со всеми, стоявшими вокруг, повернул поводья и вместе с Санчо выехал из замка, направляя свой путь к Сарагоссе.
   Уже в открытом поле он обернулся к своему оруженосцу и сказал:
   -- Свобода, Санчо, один из самых драгоценных даров, которым небо наделило людей. Со свободой не могут сравниться сокровища, заключающиеся в недрах земли или скрытые в морях. За свободу, так же, как за честь, можно и должно ставить на карту жизнь. И, наоборот, лишение свободы есть величайшее зло, которое только может обрушиться на человека. Говорю это, Санчо, потому, что ты видел роскошь и Изобилие, предоставленные нам в только что покинутом замке. Но среди этих пиров и, как снег, холодных напитков мне казалось, что я терплю муки голода, потому что я не наслаждался ими с той свободой, как если бы все это было мое собственное. Счастлив тот, кому небо дало кусок хлеба, и он не должен благодарить за него никого, кроме самого неба.
   Беседуя так и подвигаясь дальше, они в скором времени увидели, что на траве зеленого лужка, разостлав плащи, обедали человек двенадцать, одетых как крестьяне. Около них белело нечто в роде простынь, которыми что-то было прикрыто. Часть была натянута стоймя, другие лежали плоско, по все в небольшом расстоянии друг от друга. Дон-Кихот подошел к тем, которые ели, и, учтиво поклонившись им, спросил; их, что такое прикрыто этими полотнищами?
   Один из них не замедлил ответом:
   -- Сеньор, под этими полотнищами лежат скульптурные изображения святых, предназначенные для предела, который мы устраиваем в нашей церкви. Мы несем их закрытыми, чтобы они не выцвели.
   -- Если вы разрешите,-- сказал Дон-Кихот,-- я охотно взгляну на эти изображения, так как они, без сомнения, должны быть очень хороши.
   -- Еще бы они не были хороши,-- сказал другой.
   И, встав, он бросил есть и пошел сдернуть покрывало с первого образа, который оказался Георгием, изображенным верхом на коне. Взглянув на него, Дон-Кихот сказал:
   -- Это был один из лучших странствующих рыцарей небесного воинства. Его называли дон св. Георгий, и, сверх того, он был защитником девушек.
   -- Я считало за хорошее предзнаменование, братья,-- добавил, несколько подумав, наш рыцарь,-- что мне удалось видеть то, что я видел, так как святые и рыцари исповедывали то, что и я исповедую, а именно -- призвание оружия. Единственная разница между ними и мной та, что они были святые и сражались по-небесному, а я -- грешник и сражаюсь по-человечески. Они завоевали небо силою рук своих, а я до сих пор не знаю, что я завоевал силою моих страданий.
   Крестьяне были удивлены, как фигурой Дон-Кихота, так и его словами, не понимая и половины того, что он хотел сказать. Кончив есть, они подняли на плечи образа и, простившись с Дон-Кихотом, продолжали свое путешествие.
   Санчо крикнул рыцарю:
   -- По правде говоря, сеньор, если то, что случилось с нами сегодня, может быть названо приключением, оно было одно из самых лучших и сладостных, какие только встретились нам во время наших скитаний. Кончилось оно без палочных ударов, без всякой тревоги. Нам не пришлось ни обнажать мечей, ни приминать землю нашими телами, ни умирать с голоду.
   Затем, шаг за шагом, они въехали в лес, раскинувшийся в стороне от дороги, и Дон-Кихот, неожиданно для самого себя, увидел, что он запутался в сетях из зеленых ниток, раскинутых между деревьями.
   Когда он собрался проехать вперед и все это разорвать, перед ним также неожиданно предстали, выйдя из-за деревьев, две пастушки. Это было зрелище, которое привело Санчо в удивление, Дон-Кихота -- в смущение. Все четверо стояли недоумевая. Наконец, одна из пастушек заговорила, обращаясь к Дон-Кихоту:
   -- Остановитесь, сеньор кабальеро, и не рвите этих сетей, которые растянуты здесь не во вред вам, а в забаву нам. Зная, что вы поинтересуетесь, зачем они растянуты здесь и кто мы такие, я хочу передать вам все в кратких словах. В деревне, около двух миль отсюда, где живет много людей хорошего происхождения, друзья и родственники уговорились, чтобы с сыновьями, женами, дочерьми, соседями, близкими и всей родней мы отправились повеселиться сюда, в это вот очаровательное место, решив образовать новую пастушечью Аркадию, девушки, одевшись пастушками, а молодые люди -- пастухами. Вчера был первый день, как мы сюда прибыли. Здесь мы разбили среди кустов, на берегу многоводного
   ручья, оплодотворяющего все эти луга, несколько походных палаток. В прошлую ночь мы растянули между этими деревьями сети, чтобы обмануть глупеньких, маленьких птичек, которые, когда спугнуть их шумом, могут попасться в них. Если вам, сеньор, угодно быть нашим гостем, мы окажем вам радушный прием, потому что теперь в это место не проникает ни забота, ни печаль.
   Она умолкла, а Дон-Кихот ответил ей, сказав:
   -- Хвалю ваши штаны развлечений и благодарю за ваше приглашение. Если я могу в чем-либо служить вам, приказывайте в полной уверенности, что я исполню ваши приказания, потому что профессия моя состоит в том, чтобы выказывать себя признательным и творить благо для всякого рода людей и, в особенности для таких, какими являетесь вы. А чтобы вы отнеслись с доверием к моим словам, знайте, что тот, кто дает обещание -- не менее, чем Дон-Кихот Ламанчский, если только это имя дошло до ваших ушей.
   -- Ах,-- воскликнула вторая пастушка,-- какое великое счастье выпало на нашу долю. Видишь ли этого сеньора, вот тут перед нами? Так знай же, что это самый доблестный, самый влюбленный и самый учтивый рыцарь, какой есть на свете, если только не лжет и не обманывает нас история его подвигов.
   Почти тотчас же к месту, где находились все четверо, подошел брат одной из пастушек, тоже одетый пастухом. Они сообщили ему, что тут с ними -- доблестный Дон-Кихот Ламанчский, и изящный пастух, предложив Дон-Кихоту своп услуги, попросил его пойти с ним в палатки. Дон-Кихоту пришлось уступить и согласиться.
   Более тридцати человек было собрано здесь; все одетые пастухами и пастушками. Им сообщили, кто такой Дон-Кихот и его оруженосец, и это доставило им большое удовольствие, потому что все знали о нем по его истории. Усадив Дон-Кихота на почетное место, все смотрели на него и удивлялись, что видят его. Когда же сняли скатерть со стола, Дон-Кихот сказал:
   -- Хотя к величайшим грехам, совершаемым людьми, некоторые причисляют гордость, я причисляю к ним прежде всего неблагодарность. Этого греха, насколько было возможно, я старался избегать с той минуты, как стал владеть разумом. И если я не могу отплатить добрыми делами за оказанные мне добрые дела, я предлагаю то, что в состоянии сделать и что в моей власти. Я говорю, что в течение целых двух дней, среди большой дороги, ведущей в Сарогоссу, я буду утверждать и отстаивать, что эти сеньоры, переодетые пастушками, самые красивые и учтивые девушки в мире.
   Все начали уговаривать его не осуществлять своего предположения, так как его чувства благодарности не подлежат ни малейшему сомнению, и нет нужды в новых доказательствах его доблести. Тем не менее Дон-Кихот настоял на своем и, сев на Росинанте, продел на руку щит, взял копье и выехал на средину большой дорога, пролегавшей вблизи зеленого луга. Санчо последовая за ним на Сером, сопровождаемый всем обществом, желавшим видеть, чем кончится заносчивый и неслыханный вызов рыцаря.
   Судьба распорядилась так, что вскоре по дороге показалась толпа всадников. Многие из них имели копья в руках и все ехали гурьбой, шумно и очень торопливо. Один из них, ехавший впереди, стал еще издали кричать Дон-Кихоту:
   -- Прочь с дороги, дьявол, а не человек, или же эти быки растопчут тебя!
   -- Эй, низкий сброд,-- ответил Дон-Кихот,-- меня не запугают никакие быки! Признайте, разбойники, все вместе взятые, истину того, что я провозгласил здесь; а если нет -- сражайтесь со мной.
   Погонщик не имел времени ответить, а Дон-Кихот сойти с дороги, если бы он и пожелал, так как стадо диких быков, вместе со множеством погонщиков и других людей, которые вели их в местечко, где на следующий день предстоял бой быков, налетели на Дон-Кихота, на Санчо, Росинанте и Серого, сбросив всех их на землю и откинув далеко. Санчо лежал ушибленный, Дон-Кихот ошеломленный, Серый помятым и Росинанте немногим лучше его. Но, поднявшись и встряхнувшись, Дон-Кихот, с большой поспешностью, спотыкаясь и падая побежал за стадом, крича в свою очередь:
   -- Остановитесь, сброд разбойников, потому что вас ждет рыцарь.
   Все же утомление заставило Дон-Кихота остановиться, и, более взбешенный, чем отомщенный, сел он на дороге, поджидая Санчо, Росинанте и Серою. Они подошли; господин и слуга сели снова верхом и скорее со стыдом, чем с удовольствием, продолжали свой путь.

0x01 graphic

ГЛАВА XLIII.
Где рассказывается необычайное происшествие, которое случилось с Дон-Кихотом и может быть сочтено за приключение.

   От пыли и утомления, вынесенных Санчо и Дон-Кихотом из неучтивого обращения с ними быков, избавил их светлый и прозрачный ручей, который они нашли в тенистой чаще деревьев. На мураве его, отпустив пастись на свободе Серою и Росинанте, сели оба истоптанные быками, господин и слуга. Санчо прибег к кладовой дорожных сумок и вынул оттуда то, что он имел обыкновение называть своим кормом.
   Подзакусив и поспав, они снова уселись верхом, торопясь доехать до постоялою двора, который виднелся на горизонте. Верные ноги Росинанте и Серого доставили наших путешественников к положенной цели, как-раз перед ужином. Санчо отвел животных в конюшню, задал им корм и пошел посмотреть, какие Дон-Кихот, сидевший на скамейке, даст приказания, вознося при этом особенную благодарность небу за то, что господину его этот постоялый двор не показался замком.
   Перед Дон-Кихотом стояло варево и рыцарь приготовился уже его кушать. В комнате, рядом с той, в которой находился Дон-Кихот, отделенной от нее лишь тонкой перегородкой, Дон-Кихот услышал, что кто-то сказал:
   -- Заклинаю вас жизнью вашей, милость ваша, сеньор Херонимо, пока нам принесут ужин, прочтите еще одну главу из второй части "Дон-Кихота Ламанчского".
   Едва рыцарь услышал, что произнесли его имя, как он вскочил на ноги и начал прислушиваться к тому, что говорили о нем. И он услышал, что дон-Херонимо, к которому обратились, ответил:
   -- Зачем вы, милость ваша, дон-Хуан, хотите, чтобы мы читали эти нелепости. Тому, кто прочел первую часть истории "Дон-Кихота Ламанчского", не может доставить удовольствие читать вторую ее часть.
   -- Тем не менее,-- возразил дон-Хуан,-- хорошо было бы прочесть ее, так как нет той плохой книги, в которой не нашлось бы чего-нибудь хорошего. Что мне больше всего не нравится в ней, это то, что здесь Дон-Кихот изображен уже разлюбившим Дульсинею Тобосскую.
   Услышав это, Дон-Кихот, исполненный негодования и гнева, возвысил голос, говоря:
   -- Кто бы ни сказал, что Дон-Кихот Ламанчский забыл или может забыть Дульсинею Тобосскую, я докажу ему равным оружием, что он очень далек от истины, потому что несравненная Дульсинея Тобосская не может быть забытой, и в сердце Дон-Кихота нет места забвению. Его девиз -- постоянство, и его призвание -- нежно и по доброй своей воле хранить его.
   -- Кто там, что отвечает нам?-- раздалось из соседней комнаты.
   -- Кто же это может быть,-- заявил Санчо,-- как не сам Дон-Кихот Ламанчский, который постоит за все, что сказал.
   Чуть Санчо договорил эти слова, как дверь в комнату распахнулась, и вошли два кабальеро -- такими они казались -- и один из них, бросившись на шею к Дон-Кихоту, сказал ему:
   -- Ни внешность ваша не противоречит вашему имени, пи ваше имя не находится в противоречии с вашей внешностью. Не подлежит сомнению, что вы, сеньор, истинный Дон-Кихот Ламанчский, магнит и утренняя звезда странствующего рыцарства, вопреки и на-зло тому, кто желал завладеть вашим именем и уничтожить ваши подвиги, как это сделал автор книги, которую я здесь передаю вам.
   И говоривший вложил ему в руки книгу. Дон-Кихот взял ее и, не произнося ни слова, начал перелистывать. Несколько спустя он вернул книгу, говоря:
   -- Пусть кто хочет изображает меня, но не обезображивает, так как терпение часто ослабевает, если его слишком обременяют оскорблениями.
   Кабальеросы осведомились у Дон-Кихота, куда он решил ехать. Он сказал, что в Сарагоссу, чтобы присутствовать на турнирах с выдачей победителю доспехов.
   Дон-Хуан обратил его внимание на то, что в этой новой истории повествуется, как Дон-Кихот -- кто бы он ни был -- находится в Сарагоссе на турнире на копьях, лишенный изобретательности, бедный затеями, обнищавший платьем, до богатый глупостями.
   -- По этой самой причине,-- ответил Дон-Кихот,-- моей ноги не будет в Сарагоссе. Таким образом я выставлю на-показ пред всем миром лживость этого современного историка, и пусть люди увидят, что я не тот Дон-Кихот, о котором он лепечет.
   -- Вы поступите очень хорошо,-- одобрил дон Херонимо: -- есть турниры и в Барселоне, где сеньору Дон-Кихоту можно будет выказать всю свою доблесть.
   -- Последнее я и намерен сделать,-- ответил Дон-Кихот,-- и прошу вас, Милости ваши, позвольте мне, так как уже время, итти лечь в постель. Примите и считайте меня в числе лучших ваших друзей и слуг.
   -- И меня также,-- присовокупил Санчо,-- быть-может, и я могу на что-нибудь пригодиться.
   Они простились, и Дон-Кихот и Санчо ушли в свою комнату.
   

ГЛАВА XLIV.
О том что случилось с Дон-Кихотом по пути в Барселону.

   Утро было прохладное, и день обещал быть ядреным, когда Дон-Кихот уехал из постоялого двора, предварительно узнав, какой самый прямой путь в Барселону, минуя Сарагоссу,-- до того времени было его желание выставить лжецом этого нового историка, который так оклеветал его. Случилось затем, что более чем в течение шести дней с ним не произошло ничего, а в конце указанного срока, когда он отклонился от дороги, ночь застигла его среди густолиственных дубов.
   Санчо, позавтракавши в этот день, немедленно вошел в ворота сна. По Дон-Кихот, которому воображение мешало спать, не мог сомкнуть глаз. Мысленно он носился и переносился по тысяче разных мест; то ему казалось, что он в пещере Монтесиноса, то он видел, как скачет и садится на свою ослицу, превращенная в крестьянку Дульсинея; то в ушах его звучали слова мудрого Мерлина, сообщавшего ему, при каких условиях надо действовать и к каким прибегнуть мерам для снятия чар с Дульсинеи. Рыцарь приходил в отчаяние, вспоминая нерадивость своего оруженосца, потому что, как он помнил, тот нанес себе всего пять ударов. Это вызвало в Дон-Кихоте огорчение и такую досаду, что он твердо решил:
   -- Если Александр Великий разрубил Гордиев узел, говоря: все равно, что разрубить, что развязать, и, тем не менее, остался всеобщим повелителем Азии, тоже случится и теперь в деле снятия чар с Дульсинеи, если я сам буду бичевать Санчо наперекор ему; потому что раз условие этого средства состоит в том, чтобы Санчо получил три тысячи ударов, какое мне дело -- сам ли он нанесет их себе, или же другой нанесет их ему, если суть состоит в том, чтобы он их получил, откуда бы они ни взялись.
   И он подошел к Санчо предварительно взяв поводья Росинанте, и начал отстегивать у него подтяжки. Встревоженный этой операцией, Санчо проснулся и, глядя во все глаза, сказал: что это такое? Кто меня трогает и снимает подтяжки?
   -- Это я,-- спокойно ответил Дон-Кихот,-- я пришел наверстать твои упущения и облегчить мое беспокойство. Я пришел стегать тебя, Санчо, и уплатить отчасти долг, который ты взял на себя. Дульсинея погибает!
   -- Ну, нет,-- воспротивился Санчо,-- удары, которые я обязался нанести себе, должны быть нанесены по доброй моей воле, а не насильно. Довольно и того, что я даю вашей милости слово бить и истязать себя, когда мне это заблагорассудится.
   -- Этого нельзя предоставлять одной твоей любезности, Санчо,-- настаивал Дон-Кихот,-- потому что сердце у тебя жесткое.
   И, говоря так, он старался стянуть с оруженосца штаны. Видя это, Санчо вскочил на ноги, бросился на своего господина, обхватил его руками и, дав ему подножку, опрокинул на землю, лицом вверх. Поставив ему правое колено на грудь, он держал его руки своими руками так, что Дон-Кихот не мог шевельнуться.
   -- Пусть милость ваша обещает быть спокойным и не предлагает мне бичевать себя теперь. Тогда я освобожу и отпущу вас,-- сказал решительно Санчо.
   Дон-Кихот поклялся ему не дотрогиваться до волоска одежды его и предоставить полной и свободной его воле и желанию бичевать себя, когда ему заблагорассудится. Санчо поднялся и отошел на порядочное расстояние от того места. Прислонившись к другому дереву, он почувствовал, что кто-то дотрагивается до его головы, и, подняв руки, ощупал чьи-то ноги в башмаках и чулках. Оруженосец задрожал от страха, подошел к другому дереву, но и там случилось тоже. Он немедленно завопил, призывая Дон-Кихота прийти к нему, Дон-Кихот спросил его, что случилось и чего он так испугался, а Санчо ответил, что все деревья полны человеческих ступней и ног. Дон-Кихот дотронулся до них, тотчас же догадался, что это могло быть, и сказал Санчо:
   -- Тебе нечего бояться, потому что эти нога и ступни, к которым ты дотрогиваешься, принадлежат разбойникам, повешенным на этих деревьях.
   Так и было. Когда стало светать, они подняли глаза и увидели, что гроздьями на этих деревьях были тела разбойников. Теперь уже рассвело, и если мертвые напугали их, не менее нагнали на них страха более сорока живых разбойников, которые их внезапно окружили и предложили им стоять не двигаясь, пока не явится атаман. Дон-Кихот был пеший, лошадь его разнуздана, копье прислонено к дереву, он был лишен возможности защищаться. И он счел за лучшее скрестить руки и наклонить голову, приберегая себя для более подходящего случая. Разбойники бросились грабить то, что было на Сером, и обобрали все, что нашли в сумках и в дорожном чемоданчике. Счастье Санчо, что червонцы герцога и те, которые он вез с собой из дому, были у него спрятаны в поясе, надетом на голое тело. Конечно, люди очистили бы и его и так бы тщательно обыскали, что даже посмотрели бы, не спрятано ли у пего чего-нибудь между кожей и телом, если бы в это время не подъехал атаман. Атаман удивился, увидав копье, прислоненное к дереву, щит, лежащий на земле, и Дон-Кихота в доспехах и задумчивого, с такой печальной и грустной фигурой, точно изображение самой печали. Подойдя к нему, он сказал:
   -- Не будьте так печальны, добрый человек, вы попали в руки сострадательного Роке Гипарта.
   -- Печаль моя от того,-- ответил Дон-Кихот,-- что твои солдаты захватили меня врасплох тогда, как я обязан, по правилам странствующего рыцарства, к которому принадлежу, всегда быть на страже и во всякое время быть собственным своим часовым. Если б они нашли меня верхом на коне, со щитом и копьем в руках, не очень-то легко было бы им принудить меня сдаться, так как я Дон-Кихот Ламанчский.
   Роке Гипарт тотчас же понял, что недуг Дон-Кихота соприкасается больше с безумием, чем с доблестью, и хотя он иногда и слышал о нем, по никогда не считал за истину рассказы о его подвигах и не мог поверить, чтобы подобные причуды овладели душой человека. Атаман был в высшей степени доволен, что встретил этого чудака.
   

ГЛАВА XLV.
О том, что случилось с. Дон-Кихотом при въезде его в Барселону, и о других вещах, в которых больше правдивости, чем рассудительности.

   Три дня и три ночи пробыл Дон-Кихот у Роке, и еслиб он пробыл у него триста лет, и тогда не было бы у него недостатка, на что смотреть и чему удивляться в его образе жизни. Тут они проводили утро, там обедали; иногда бежали, не зная от кого; в другой раз ждали, не зная кого. Спали, стоя на ногах, и прерывали свой сон, переходя с места на место. Только и делали, что расставляли лазутчиков, прислушивались к часовым, раздували фитили своих винтовок, хотя у них их было мало, так как у всех были кремневые ружья.
   Наконец, по непроездным дорогам, по проселочным и тайным тропинкам Роке, Дон-Кихот и Санчо и с ними еще шесть оруженосцев отправились в Барселону. Прибыли они сюда на набережную в ночь накануне праздника, и Роке, обняв Дон-Кихота и Санчо, простился с ними, обменявшись тысячью предложений услуг с обеих сторон. Атаман уехал, а Дон-Кихот остался ждать дня. Недолго спустя стал показываться на балконах востока лик Авроры -- заря, радуя травы и цветы, но не слух, хотя в ту же минуту стали радовать и звуки многочисленных гобоев и литавр, звон бубенчиков и "треп, трап", "дорогу, дорогу" всадников, которые, казалось, едут из города. Заря уступила вскоре место солнцу. Дон-Кихот и Санчо, озираясь во все стороны, впервые увидели море. Оно показалось им необычайно большим и обширным. Они увидели и галеры, стоявшие у набережной. Они разукрасились вымпелами и флагами, которые трепетали по ветру и, склоняясь к волнам, целовали их. А внутри галер гремели трубы, наполнявшие воздух воинственными звуками. Галеры начали двигаться и производить нечто в роде стычек на спокойном лоне вод, и за-одно с ними занялись почти тем же самым множество кабальеросов, выехавших из города на прекрасных конях и в роскошных костюмах. Солдаты на галерах палили из ружей, а на их пальбу отвечали тем же солдаты, расставленные на городских стенах и фортах, а тяжелая артиллерия разрывала воздух грохотом, на который отвечали пушки с бортов кораблей.
   В это время с криком, гиканием и восклицаниями всадники в роскошных костюмах подскакали к тому месту, где находился смущенный Дон-Кихот, и один из них, тот, который был предупрежден письмом Роке, сказал:
   -- Добро пожаловать в наш город, зеркало, маяк, звезда и магнит странствующего рыцарства. Добро пожаловать, говорю я, доблестный Дон-Кихот Ламанчский.

0x01 graphic

   Дон-Кихот не ответил ни слова, но кабальеросы и не ждали от него ответа, а, кружась и гарцуя со всеми остальными, бывшими с ними всадниками, стали скакать кругом Дон-Кихота, который, обращаясь к Санчо, вымолвил:
   -- Ясно, что эти сеньоры нас узнали: готов биться о заклад, что они прочли нашу историю.
   Опять всадник, говоривший с Дон-Кихотом, обратился к нему и сказал:
   -- Ваша милость, сеньор Дон-Кихот, поедемте с нами мы все слуги ваши и большие друзья Роке Гипарта.
   На это Дон-Кихот ответил:
   -- Ведите меня, куда желаете, так как у меня не будет другой воли, кроме вашей, и тем более, если вам угодно пользоваться моими услугами.
   Не менее учтивыми словами, чем эти, ответили ему кабальеросы, и, окружив его, вместе с ним отправились в город. При въезде в него двое мальчишек, буйные и дерзкие, протиснулись сквозь толпу и, один подняв хвост осла, а другой -- Росинанте, положили и прикрепили к ним несколько пучков дикого терна. Животные почувствовали эти странные шпоры, и, прижимая хвосты, увеличивали свою прыть, так что, проделав множество скачков, они сбросили на землю своих седоков. Дон-Кихот, раздосадованный и оскорбленный, поспешил снять плюмаж с хвоста своей клячи, а Санчо -- с хвоста своего осла, после чего оба сели опять верхом и с теми же сочувствующими им изъявлениями радости и музыкой доехали до дома своего проводника, а дом этот принадлежал богатому кабальеро Дону Антонио Морено.
   

ГЛАВА XLVI.
Где сообщается о приключении, доставившем Дон-Кихоту больше огорчений, чем все остальные, случившиеся с ним до сих пор.

   Однажды утром, когда Дон-Кихот вышел прогуляться по набережной, вооруженный всеми доспехами, он увидел, что к нему приближается рыцарь также в полном вооружении, весь в белых доспехах, а на щите его изображение белой луны. Подойдя к Дон-Кихоту настолько, что тот мог слышать его голос, он, обращая речь свою к нему, сказал:
   -- Доблестный рыцарь и никогда еще достойно не восхваленный Дон-Кихот Ламанчский, я -- рыцарь Белой Луны, неслыханные подвиги которого, быть-может, напомнят тебе обо мне. Явился я сюда сразиться с тобой и испытать силу твоей руки с тем, чтобы заставить тебя признать и провозгласить, что моя дама, кто бы она ни была, несравненно красивее твоей Дульсинеи Тобосской. Эта истина, если ты ее согласишься безотлагательно признать, спасет тебя от смерти, а меня -- от труда причинить ее тебе. Если ты сразишься со мной, и я одержу над тобою победу, я не потребую иного удовлетворения, кроме того, что, сложив оружие и воздерживаясь от поисков приключений, ты отправишься и удалишься к себе в село сроком на год и все это время проживешь, не прикасаясь к своему мечу в мирной тишине и полезном для тебя спокойствии.
   Дон-Кихот был поражен, как высокомерием рыцаря Белой Луны, так и причиной, по которой тот его вызвал на поединок, и ответил ему с подобающим достоинством и строгим видом:
   -- Рыцарь Белой Луны! Я готов клясться, что вы никогда не видели знаменитой Дульсинеи, так как не стали бы делать этою вызова. Но, не говоря даже, что вы лжете, а лишь заблуждаетесь в своем изложении, я принимаю с упомянутыми вами условиями ваш вызов и принимаю его немедленно, чтобы не прошел день, который вы назначили. Выбирайте себе часть площади, которую вы пожелаете,-- и, поручая себя Дульсинее, Дон-Кихот повернул Росинанте, чтобы отъехать еще немного дальше, тале как он видел, что противник делает то же. Без трубного звука они оба одновременно погнали своих лошадей, но так как лошадь рыцаря Белой Луны была быстроходнее, противник Дон-Кихота настиг его на двух третях расстояния. Здесь он столкнулся с ним с такой стремительной силой, даже не коснувшись до него копьем, которое он, очевидно, нарочно поднял вверх, что Дон-Кихот с Росинанте грохнулись на землю. Тотчас же рыцарь Белой Луны бросился к нему и, приставив копье к забралу, сказал:
   -- Вы побеждены, рыцарь, и лишитесь жизни, если не подчинитесь условиям нашего поединка.

0x01 graphic

   Дон-Кихот, весь измятый и ошеломленный, не поднимая забрала, проговорил слабым и прерывистым голосом:
   -- Дульсинея Тобосская самая красивая женщина в мире, и я самый несчастный рыцарь на свете. Вонзи в меня копье свое, рыцарь, и отними жизнь, ибо ты отнял у меня честь.
   -- Этого я не сделаю,-- сказал рыцарь Белой Луны,-- но я удовлетворяюсь лишь тем, чтобы великий Дон-Кихот удалился в свое местечко на год или на тот срок, который я ему назначу, как мы уговорились с ним до вступления в эту битву.
   Наконец, на носилках доставили рыцаря в город.
   Шесть дней пробыл Дон-Кихот в постели, унылый, задумчивый, в дурном расположении духа, беспрерывно вспоминая и возвращаясь к несчастному событию своего поражения.
   Но все стремится и изменяется, наступил и день отъезда нашего рыцаря, несколько оправившегося от своего падения. Дон-Кихот и Санчо уехали; первый -- без оружия, в дорожном платье, второй -- пешком, так как Серый был нагружен доспехами.
   

ГЛАВА XLVII.
Где речь о том, что увидит всякий, кто ее прочтет, и услышит тот, кому ее прочтут.

   Уезжая из Барселоны, Дон-Кихот обернулся, чтобы взглянуть на место, где он упал, и с грустью сказал:
   -- Здесь была Троя. Здесь мое несчастье, а не трусость моя, похитило приобретенную мною славу. Здесь судьба сделала из меня игрушку своих превратностей. Здесь омрачились мои подыши. Здесь рухнуло мое счастье, чтобы никогда больше не подняться.
   Услыхав это, Санчо принялся его утешать:
   -- Столь же свойственно доблестным сердцам, сеньор мой, выказывать терпение в несчастий, как радость в счастии. Об этом я сужу по себе самому, так как, будучи губернатором, я был весел и теперь, когда я оруженосец, да еще пеший, я не печалюсь. Потому что я слышал, что та, которую здесь зовут Фортуной,-- пьяная и капризная женщина, и, сверх всего,-- слепая, и, таким образом, она не видит того, что делает, и не знает, кого она унижает и кого возвеличивает.
   -- Ты очень склонен к философии, Санчо,-- ответил: Дон-Кихот,-- и говоришь очень умно. Не знаю, кто тебя этому учит. Могу лишь указать тебе, что на свете нет Фортуны, и все, что происходит в мире хорошего или дурного, не есть случайность, а совершается все по поговорке: "Каждый кузнец своего счастья". И я был кузнецом своего счастья, но без должного благоразумия. Самонадеянность моя довела меня до горя, так как я должен был рассудить, что могучий силе лошади рыцаря Белой Луны не могла противостоять слабость Росинанте. Я дерзнул вопреки рассудку. Я сделал, что мог, и был вышиблен из седла. Но хотя я потерял честь, я не потерял и не могу потерять добродетели исполнять мое слово. Когда я был странствующим рыцарем, смелым и доблестным, делами я засвидетельствовал свои подвиги. А теперь я заставлю верить своим словам, исполнив данное мною обещание. Итак, вперед, друг Санчо, проведем на родине у себя год искуса, и во время этого затворничества почерпнем новые силы, чтобы вернуться к вовеки для меня незабвенной профессии оружия.
   -- Сеньор,-- ответил Санчо,-- не такая приятая вещь итти пешком, чтобы побудить и поощрить меня делать большие переходы. Оставим эти доспехи висеть на каком-нибудь дереве на место повешенного, и, когда я, усевшись на спине Серого, приподниму ноги от земли, мы совершим наше путешествие, как ваша милость найдет нужным, так как думать, что, идя пешком, я могу делать большие переходы, значило бы думать немыслимое.
   -- Ты хорошо сказал, Санчо,-- согласился Дон-Кихот,-- повесим где-либо на дубу доспехи мои в виде трофея.
   В подобных разговорах и речах проток у них весь день и еще четыре дня, и с ними не случилось ничего такого, что помешало бы их путешествию.
   

ГЛАВА XLVIII.
О решении, принятом Дон-Кихотом, сделаться пастухом и вести жизнь среди полей, пока не пройдет обещанный год, и о других событиях, забавных и прекрасных.

   Если множество размышлений терзали Дон-Кихота перед тем, как рыцарь Белой Луны вышиб его из седла, куда больше их терзало его после того. Как мухи слетаются на мед, его осаждали и жалили мысли. Одни останавливались на снятии чар с Дульсинеи, другие обращались к жизни, которую предстояло вести ему в его вынужденном уединении. В это время они добрались до того места, где были сбиты с ног быками. Дон-Кихот узнал его и сказал Санчо:
   -- Вот луг, на котором мы встретились с нарядными пастушками и статными пастухами, желавшими подражать пастушеской Аркадии и возобновить ее,-- мысль столь же новая, как и остроумная, и в подражание ей, если тебе это улыбается, я бы желал, о Санчо, чтобы и мы превратились в пастухов, хотя бы на то время, которое я должен провести в уединении. Я куплю несколько овец и все остальные вещи, необходимые для пастушеской профессии, и, назвавшись, я -- пастухом Кихотис, ты -- пастухом Нансино, мы будем скитаться по горам, лесам и лугам, распевая здесь, вздыхая там, утоляя свою жажду из хрустальных вод источников или из прозрачных ручейков.
   -- Клянусь святыми,-- сказал Санчо,-- этот род жизни сообразуется и соответствует моим вкусам.
   -- Чудесно,-- размечтался вдруг Дон-Кихот,-- какой мы жизнью заживем с тобой, Санчо, друг! Сколько донесется до нашего слуха звуков гобоев, волынок, тамбуринов, флейт. А теперь,-- добавил наш рыцарь,-- оставим заботы о грядущем, так как наступает темнота, удалимся на некоторое расстояние от большой дороги и там проведем ночь.
   Они отъехали, поужинали поздно и плохо, совершенно против наклонности Санчо, которому припомнились лишения странствующего рыцарства, испытываемые в лесах и горах, хотя иногда и сменяло их обилие в замках и домах. Однако, он рассудил, что невозможно, чтобы всегда был день или всегда была ночь, и провел эту ночь во сне, а господин его -- в бодрствовании.
   

ГЛАВА XLIX.
О колючем приключении, случившемся с Дон-Кихотом.

   Ночь была несколько темная. Дон-Кихот забылся первым сном, не поддаваясь второму, в противоположность Санчо, который никогда не знал второго, так как его сон продолжался вплоть от вечера и до утра, что доказывало лишь его хорошее здоровье и беспечность. Дон-Кихот, не выдержав, наконец, разбудил Санчо и сказал ему:
   -- Я изумлен, Санчо, твоим характером. Мне представляется, что ты сделан из мрамора или из крепкой бронзы, в которых нет ни движения, ни чувства. Я бодрствую, когда ты спишь, я плачу, когда, ты поешь, я лишаюсь чувств от поста, когда ты отяжелел и не можешь передохнуть от пресыщения. А долг добрых слуг сочувствовать горю господ своих и разделять их чувства, хотя бы ради приличия. Встань, заклинаю тебя твоей жизнью, отойди отсюда несколько в сторону и с мужественным сердцем и отважной душой нанеси себе триста или четыреста ударов в счет тех, которые требуются для снятия чар с Дульсинеи. Я прошу; и умоляю тебя об этом, так как не хочу вступать с тобой в рукопашный бой, как в тот раз, потому что я знаю, что у тебя рука тяжелая. После того, как ты нанесешь себе эти удары, мы проведем остаток ночи в пении: я буду петь о моей разлуке, ты -- о твоем постоянстве, и, таким образом, мы положим начало пастушеским занятиям, которым мы будем предаваться в нашей деревне.
   -- Сеньор,-- ответил Санчо,-- я не монах, чтобы вставать среди сна и бичевать себя. Еще менее кажется мне возможным переходит тотчас от страшнейшей боли ударов к музыке. Не мешайте мне, милость ваша, спать и не торопите относительно бичевания, потому что вы принудите меня дать клятву, что я никогда не дотронусь до ворсинки моего плаща, не говоря уже о моем теле.
   -- О, закоснелая душа! О, безжалостный оруженосец! О, хлеб, дурно потраченный и плохо оцененные милости,-- те, которые я уже оказал тебе и еще думаю оказать. Благодаря мне, ты видел себя губернатором и обладаешь близкой надеждой быть графом, или же получить какой-нибудь другой равнозначащий титул, а осуществление этих надежд, не будет отсрочено дальше, чем до конца этого года.
   -- Я этого не понимаю,-- возразил Санчо,-- а знаю только, что пока я сплю, у меня нет ни страха, пи надежд, ни тревог, ни славы. Да будет благословен тот, кто изобрел сон. Только одну дурную сторону имеет сон, судя по тому, что я слышал,-- это то, что он похож на смерть, так что между спящим и мертвым небольшая разница.
   -- Никогда я не слышал, Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- чтобы ты говорил так изящно, как теперь, из чего я познаю, насколько истинна пословица, которую ты иногда приводишь: "не с тем, с кем родился, а с тем с кем кормился".
   -- Ага, сеньор господин наш,-- возразил Санчо,-- не я теперь тот, кто нанизывает пословицы, потому что из уст вашей милости они теперь тоже сыплются -- да и попарно, лучше, чем из моих. Только, должно-быть, между моими и вашими пословицами та разница, что пословицы вашей милости приходятся кстати, а мои -- не во-время. Но все они пословицы.
   В это время они услышали оглушительный грохот и резкий шум, распространившийся по всем долинам кругом. Дон-Кихот вскочил на ноги и взялся за меч, а Санчо подлез под Серого, загородив себя с боков связкой с доспехами и вьючным седлом, и он настолько же дрожал от страха, насколько Дон-Кихот был возбужден. Шум постепенно увеличивался и приближался; к двум оробевшим, или, но крайней мере, к одному, так как доблесть другого достаточно известна. Дело же было в том, что несколько человек гнали продавать на ярмарку более шестисот свиней. Широко раскинувшееся стадо бежало, хрюкая, как попало, и без всякого уважения к авторитету Дон-Кихота и Санчо перекатилось через обоих, разрушив траншеи Санчо и опрокинув не только Дон-Кихота, но и Росинанте.
   Санчо поднялся, как мог, и попросил у своего господина меч, говоря ему, что желает убить с полдюжины этих свиней, так как он уже понял теперь, что за враги были.
   -- Оставь их, друг. Оскорбление -- это наказание за мой грех и справедливая кара небес для побежденного странствующего рыцаря, то, чтобы его растерзали шакалы, жалили осы и топтали свиньи.
   -- Должно-быть кара небес и то,-- ответил Санчо,-- чтобы оруженосцев побежденных рыцарей кусали мухи, ели вши и мучил голод. Если бы мы, оруженосцы, были сыновьями рыцарей, которым мы служим, или близкими родственниками, не удивительно было бы, когда бы наказание за их вшу падало на нас до четвертого колена. Но какое же отношение имеют Панса с Кихотами?.. Ну, а теперь устроимся получше опять и давайте доспимте то малое, что осталось до утра.
   -- Спи ты,-- ответил Дон-Кихот,-- так как ты родился, чтобы спать, я же родился, чтобы бодрствовать. За то время, что еще остается до наступления дня, я дам полную волю моим мыслям.
   -- Пусть милость ваша дает волю своим мыслям, сколько угодно, а я буду спать, сколько могу,-- проговорил оруженосец, и, заняв место на земле, свернулся клубком и захрапел, а Дон-Кихот остался сидеть, погруженный в глубокое раздумье.
   Но вот солнце ударило своими лучами в глаза Санчо. Он проснулся, потягивая ленивые свои члены, взглянул на опустошение, произведенное; в его припасах свиньями и проклял стадо и далее несколько более того. Затем оба они поехали дальше и при наступлении сумерек увидели, что навстречу им приближаются около десяти человек верхом и четыре или пять пешком. Сердце Дон-Кихота забилось от волнения, а у Санчо замерло от ужаса, так как встречные были с копьями и мечами и имели очень воинственный вид. Дон-Кихот обернулся к Санчо и сказал:
   -- Если бы я мог, Санчо, взяться за оружие и обещание мое не связывало бы мне рук, эта громада, которая надвигается на нас, показалась бы мне сладким тортом и пряниками. Но, может-быть, это что-нибудь другое, а не то, что мы опасаемся.
   Подъехав, верховые, не говоря ни слова, подняли свои копья, окружили Дон-Кихота и направили их ему: в грудь и спину, угрожая смертью. Один из пеших, приложив палец к губам и давая этим знать, чтобы рыцарь молчал, схватил за повод Росинанте и отвел его с дороги. Остальные же, шедшие пешком, погоняя перед собою Санчо и Серою, и соблюдая изумительное молчание, пошли вслед за теми, кто повел Дон-Кихота. Два или три раза рыцарь хотел спросить, куда его ведут, или чего от него хотят. Но едва он начинал шевелить губами, как бывшие с ними делали вид, что закроют их ему остреем копий. С Санчо происходило то же самое, потому что при попытке заговорить один из пеших колол его заостренной палкой, а также кстати и Серого, как будто и тот желал говорить. Настала ночь, они ускорили шаги. Дон-Кихот ехал, недоумевая, не в состоянии отгадать, сколько он об этом ни думал, что должно все это означать. Около часу ночи прибыли они, наконец, в замок и Дон-Кихот тотчас же узнал, что это замок герцога, где они еще так недавно гостили.
   -- Как же так,-- сказал он сам себе,-- что это такое? В этом доме было жилище учтивости и радушия, но, видимо, для побежденных хорошее обращается в дурное, а дурное в еще худшее.
   Они вошли в главный двор замка и увидели его убранным и приведенным в такой вид, что удивление их возросло, а страх удвоился, как это видно будет в следующей главе.
   

ГЛАВА L.
О самом редкостном и любопытном приключении, которое случилось с Дон-Кихотом на всем протяжении этой великой истории.

   Всадники сошли с коней и вместе с пешими, взяв Санчо и Дон-Кихота силой на руки, внесли их во двор, вокруг которого полыхало около ста факелов, вставленных в подставки, и более пятисот лампочек на галлереях, окружавших двор, так что, не взирая на ночь, отсутствие дневного света не было заметно. Посреди двора было воздвигнуто нечто, вроде катафалка, прикрытого обширным балдахином из черного бархата. На этом катафалке лежало тело столь прекрасной девушки, что, благодаря ее красоте, сама смерть казалась красивой. Голова ее покоилась на парчевой подушке и была украшена гирляндой, сплетенной из различных благоухающих цветов. В руках, скрещенных на груди, виднелась ветвь пожелтевшей пальмы. С одной стороны двора была возведена эстрада, и здесь, на креслах, восседали два человека, которые судя по коронам на их головах и скипетрам в руках, казались королями настоящими или мнимыми. Рядом с эстрадой, куда вели несколько ступенек, стояли другие два кресла, на которые те, что несли пленников, посадили Дон-Кихота и Санчо. Все это проделывалось молча, знаками, требовавшими одного молчания. После того на эстраду вошли с большой свитой две знаменитые особы, в которых Дон-Кихот тотчас же признал герцога и герцогиню, и они уселись в богато разукрашенных креслах, рядом с теми личностями, которые казались королями. Кто не был бы поражен при виде всего этого, когда в довершение всего Дон-Кихот узнал в покойнице, лежавшей на катафалке, прекрасную Алтисидору.
   Между тем появился слуга и, подойдя к Санчо, набросил на него облачение из черной клеенки, все разрисованное как бы огненным пламенем, и, сняв с Санчо шапку, надел ему на голову митру и шепнул на ухо, чтобы он не раскрывал рта, а то ему вставят в рот затычку или убьют его.
   Дон-Кихот поглядел на Санчо, и хотя страх сковал его чувства, он не мог удержаться от улыбки при виде фигуры Санчо. В это время раздались, невидимому из-под катафалка, тихие и приятные звуки флейт, которые оттого, что их не нарушал человеческий голос, звучали нежно и сладостно. Вдруг появился у подушки той, что казалась трупом, красивый юноша, одетый в костюм римлянина, и под звуки арфы, на которой он играл, пропел звонким и сладостным голосом две грустных песенки.
   -- Довольно,-- промолвил, наконец, один из двух, казавшихся королями,-- довольно, божественный певец! Бесконечно длилось бы твое пение, если бы ты стал описывать нам смерть и прелесть несравненной Алтисидоры, не умершей, как это думает невежественный свет, а живой, на всех языках славы и в том искусе, которому, чтобы возвратить ее к утраченному ею свету, должен подвергнуться Санчо Панса, здесь присутствующий. И поэтому ты, о Радамант, вместе со мной творящий суд, так как знаешь все то, что предрешено относительно возвращения к жизни этой девушки,-- тотчас же скажи и объяви это, чтобы не откладывать дольше удовольствия, которое мы ждем от ее пробуждения от смерти.
   Едва проговорил эти слова Минос,-- так было имя одного из важно восседавших королей,-- как Радамант, встав со своего места, сказал:
   -- Эй, слушайте вы, служители этого дома, спешите все друг за другом сюда и вашими пальцами запечатлейте лицо Санчо двадцать четыре раза, ущипните ему двенадцать раз руки и уколите шесть раз булавкой чресла, так как спасение Алтисидоры зависит от исполнения этого постановления.
   Услышав это, Санчо прервал молчание и сказал:
   -- Клянусь всем на свете, я так же позволю запечатлеть себе лицо или прикоснуться к моим щекам, как я превращусь в мавра. Чорт побери, какое отношение имеет ощупывание руками моего лица к воскресенью этой девушки.
   -- Ты умрешь,-- воскликнул громким голосом Радамант.-- Страдай и молчи, так как от тебя не требуют невозможного. Шлепки ты получишь, увидишь себя исколотым булавками и застонешь от щипков. Итак, служители, я говорю, исполните мое приказание.
   В то же время появились шесть дуэний, которые одна за другой шли по двору процессией.
   Дуэньи обступили Санчо, когда он, уже более спокойный и покорный усевшись на своем кресле, протянул лицо и бороду первой дуэнье, которая, крепко запечатлев все пять пальцев на его лице, тотчас же сделала ему низкий реверанс.
   За ней прочие дуэньи надавали ему щелчков и многие из домашней прислуги щипали его. Но, то, чего он не мог вынести,-- было уколы булавками, и тогда он вскочил со стула, разъяренный, и, схватив заженный факел, находившийся вблизи него, бросился на дуэний и других своих палачей, крича:
   -- Прочь, слуги ада! Я, ведь, не из бронзы, чтобы по чувствовать столь необычайного мученичества.
   Тут Алтисидора, которая, должно-быть, устала лежать столько времени на спине, повернулась на бок. Увидев это, все присутствующие почтив один голос воскликнули: "Алтисидора жива! Алтисидора жива!"
   Радамант велел Санчо смягчить свой гнев, так как имевшаяся в виду цель уже достигнута. Стоило только Дон-Кихоту увидеть, что Алтисидора сделала движение, как он опустился на колени перед Санчо, упрашивая его:
   -- Теперь как-раз время, сын моей утробьц, а не оруженосец мой, чтобы ты себе нанес некоторые из ударов, которые ты обязался нанести, чтобы снять чары о Дульсинеи. Теперь, говорю я, настало время, когда присущее тебе свойство наиболее плодотворно и действительно для выполнения добра, которое от тебя ждут.
   На это Санчо ответил:
   -- Это мне кажется плутней на плутнях. Хорошо было бы, если бы после щипков, щелчков и уколов булавками теперь явились бы удары плетью. Не остается ничего больше, как только взять тяжелый камень, привязать его мне на шею, и бросить меня в колодец, что не очень-то меня огорчило бы.
   Между тем Алтисидора уже села на своем катафалке.
   Герцог и герцогиня, Минос и Радамант встали, и все вместе с Дон-Кихотом и Санчо пошли навстречу Алтисидоре, чтобы помочь ей спуститься со Ступеней катафалка. Она, приняв полуобморочный вид, поклонилась герцогу, герцогине и королям и, взглянув искоса на Дон-Кихота, сказала ему:
   -- Прости тебе небо, нелюбящий рыцарь, потому что из-за твоей жестокости я пробыла на том свете, как мне сдается, более тысячи лет. А тебе, о, самый сострадательный оруженосец на всем земном шаре, я обязана жизнью, которою теперь обладаю.
   Санчо поцеловал ей за это руки и, держа митру в руке, преклонил колена. Герцог приказал снять с него митру, надето на него его одежду, и снято облачение, разрисованное пламенем. Санчо попросил герцога оставить ему облачение и митру, так как ему хочется увезти их с собой в знак и на память этого никогда невиданного события. Герцогиня ответила, что ему их оставят, потому что он знает, как дружески она к нему расположена.
   Герцог велел прибрать двор и всем разойтись по своим комнатам, а Дон-Кихота и Санчо отвести в те комнаты, где они раньше жили.
   

ГЛАВА LI.
В которой идет речь о вещах, необходимых для ясного понимания этой истории.

   Санчо спал эту ночь в одной комнате с Дон-Кихотом, чего хотел бы избежать, если бы мог, так как хорошо знал, что его господин вопросами и ответами не даст ему сомкнуть глаз. Опасение его оказалось верным, и подозрения основательными, ибо не успел его господин лечь в постель, как уже обратился к нему со словами:
   -- Что скажешь ты, Санчо, о приключении сегодняшней ночи? Велика и могущественна сила холодного пренебрежения, так как собственными глазами ты видел Алтисидору умершей, от одной суровости и презрительности, которые я ей всегда выказывал.
   -- Пусть бы она в добрый час умерла, когда и как ей угодно,-- ответил Санчо,-- лишь бы только оставила меня в покое, потому что я во всю жизнь не влюблял ее в себя и не пренебрегал ею. Не звало и не могу представить себе, какое отношение здоровье Алтисидоры может, как я уже раньше говорил, иметь к мучительству Санчо Панса. Теперь я действительно явственно и несомненно вижу, что на свете есть волшебники и волшебства. Со всем тем, умоляю вашу милость, дайте мне спать и не спрашивайте меня больше ни о чем.
   -- Спи, Санчо, друг,-- ответил Дон-Кихот, и да хранит тебя господь.
   Оба они заснули.
   Автор этой великой истории пожелал: воспользоваться этим временем, чтобы написать и дать отчет, что побудило герцога и герцогиню составить весь пространный план сообщенных происшествий. Он говорит, что баккалавр Сан сон Карраско, не забыв того, что он был побежден и сброшен о лошади Дон-Кихотом,-- а это пораженце и падение нарушило и уничтожило все его планы,-- решил снова попытать счастья, надеясь на более благоприятный, чем прежний исход дела. Итак, разведав, где находится Дон-Кихот, он достал себе нового коня и новые доспехи, изобразил на щите белую луну и приехал в замок герцога, который сообщил ему, по какой дороге и каким путем поехал Дон-Кихот, намереваясь присутствовать на турнирах в Сарагоссе, и попросил баккалавра, если он найдет рыцаря вернуться той же дорогой и сообщить ему о случившемся. Баккалавр так и сделал. Он отправился на поиски и, не найдя Дон-Кихота в Сарагоссе, проехал дальше, и с ним произошло то, что было рассказано. Затем он возвратился в замок герцога и сообщил ему обо всем, а также и об условиях битвы и о том, что Дон-Кихот уже едет обратно, чтобы исполнить, как добрый странствующий рыцарь, данное им обещание удалиться на год к себе в деревню.
   Вот каким образом герцог воспользовался случаем сыграть над Дон-Кихотом новую шутку.
   Он приказал занять дороги вблизи и вдали замка по всем направлениям, по которым мог возвращаться Дон-Кихот, многочисленным своим слугам, пешим и конным, с тем, чтобы они привели рыцаря в замок силой или по доброй его воле. Лишь только он получил известие о приближении Дон-Кихота, он приказал зажечь факелы и лампы во дворе и положить Алтисидору на катафалк, со всеми приготовлениями, о которых было рассказано, и все это было так хорошо и прекрасно разыграно, что мало разнилось от действительности.
   Герцог и герцогиня были на два пальца от того, чтобы казаться сумасбродами, с таким рвением разыгрывали они свои шутки над двумя другими сумасбродами. Из этих последних одни спал глубоким сном, а другой бодрствовал до тех пор, пока настал день и не явилось желание встать, так как Дон-Кихоту никогда не доставляла удовольствие лень пуховиков. Алтисидора, исполняя желание своих господ вошла в комнату к рыцарю, одетая в тунику из белой тафты, усеянной золотыми цветами, с волосами, распущенными по плечам, опираясь на трость из черного, драгоценного дерева. При появлении ее Дон-Кихот, приведенный в замешательство, съежился, прикрылся весь одеялами, онемел и не был в состоянии сказать какую бы то ни было любезность. Алтисидора села на стул рядом с его изголовьем и, вздохнув, заговорила нежным и слабым голосом:
   -- Когда знатные женщины и скромные девушки попирают ногами свою честь, они непременно доведены до крайности. Я, сеньор Дон-Кихот Ламанчский, одна из них -- пораженная, побежденная и влюбленная, но при воем том терпеливая и скромная, и до такой степени, что именно вследствие этого сердце мое порвалось, не выдержав молчания, и я лишилась жизни. Два дня назад, из-за суровости, с которой ты обошелся со мной, о, более твердый, чем мрамор, к жалобам моим окаменевший рыцарь, я умерла, или, по крайней мере, все видевшие меня считали меня умершей, и только благодаря тому, что любовь, сжалившись надо мной, вложила средство для моего исцеления в мученичество этого доброго оруженосца, я не осталась на том свете.
   Дон-Кихот сказал ей:
   -- Много раз говорил я вам, сеньора: я очень огорчен тем, что вы устремили свое расположение на меня, так как я могу ответить вам лишь признательностью, но не взаимностью. Я родился, чтобы принадлежать Дульсинее Тобосской, и посвятил себя ей. Думать, что какая-либо другая красота может занять место, принадлежащее ей в моей душе, значило бы думать невозможное. Пусть это будет достаточным разочарованием для вас, чтобы побудить вас вернуться в пределы вашего целомудрия, так как ни от кого нельзя требовать неисполнимого.
   Услышав это, Алтисидора, делая вид, что ода очень рассержена и смущена, воскликнула:
   -- Клянусь, дон, вяленая треска, душа из бронзового цемента, финиковая косточка, упрямее и непреклоннее, чем грубый крестьянин, которого о чем-либо просят в то время, как он прицеливается, стреляя в мишень,-- если я доберусь до вас, то выцарапаю вам глаза. Не думаете ли вы, быть-может, дон побежденный и дон избитый палками, что я умерла из-за вас. Все, что вы видели сегодня ночью, было притворно, и я не такая женщина, чтобы из-за подобных верблюдов чувствовать боль хоть о пылинку под ногтем, а тем более еще умереть.
   -- Этому я легко поверю,-- заметил Санчо,-- потому что смерть от любви только вещь для смеха.
   Дон-Кихот собирался ответить, но ему помешали герцог и герцогиня, вошедшие повидаться с ним. Дон-Кихот просил у них позволения уехать в тот же день, потому что таким побежденным рыцарям приличествует жить в свином хлеве, чем в королевских дворцах. Они охотно дали ему разрешение, и герцогиня спросила, чувствует ли он благосклонность к Алтисидоре. Он ответил ей:
   -- Сеньора, пусть будет известно вашей сеньории, что весь недуг этой девушки проистекает от безделья; лекарство же против него -- приличный и постоянный труд.
   -- Вы очень хорошо сказали,-- заявила герцогиня,-- и я отныне засажу мою Алтисидору за какие-нибудь белошвейные работы, которые она умеет делать в совершенстве.
   -- Нет причины, сеньора, прибегать к этому лекарству,-- ответила Алтисидора,-- так как мысль о том, с какой жестокостью этот злой бродяга обращался со мной, изгонит его из моей памяти без всякой другой затеи. И я прошу позволения вашего высочества удалиться отсюда, чтобы я не видела перед моими глазами, я не говорю его "печального образа", а уродливой, отвратительной фигуры.
   -- Право, это напоминает мне,-- улыбнулся герцог,-- то, что принято говорить: "кто сильно бранит, тот скоро простит".
   Алтисидора сделала вид, будто вытирает слезы платком, и, сделав реверанс господину и госпоже своей, вышла из комнаты.
   -- Бедная девушка,-- сказал Санчо,-- горе тебе,-- горе тебе, говорю я, так как ты имела, дело с душой из камыша и сердцам ага дубового дерева!
   Разговор кончился. Дон-Кихот оделся, обедал с герцогской четой и уехал в тот же вечер.
   

ГЛАВА LII.
О том, что случилось с Дон-Кихотом и его оруженосцем по дороге в их деревню.

   Побежденный и утомленный дорогой Дон-Кихот ехал очень грустный по одной причине и очень веселый по другой. Грусть его была вызвана его поражением, а веселость -- мыслью о чудесной силе Санчо, которая была проявлена в деле воскрешения Алтисидоры, хотя он с некоторой неохотой старался убедить себя, что влюбленная девушка действительно умерла. Санчо же ехал, нимало не веселый, так как его огорчало то, что Алтисидора не сдержала своего обещания подарить ему рубашки, и, думая и передумывал об этом, он сказал своему господину:
   -- По правде говоря, сеньор, я самый несчастный из всех докторов, какие только есть на свете. Ведь, обыкновенно, врачи желают, чтобы им заплатили за их труд, а состоит он лишь в том, что они ставят подпись на клочке бумаги для лекарств. А мне, которому чужое здоровье стоит пощечип, щипков, уколов булавками, капель крови и ударов бичом,-- мне не платят ни гроша.
   -- Ты прав, Санчо,-- сказал Дон-Кихот,-- и Алтисидора поступила очень дурно, не дав тебе обещанных ею рубашек. Относительно меня, могу сказать тебе: если бы ты желал получить плату за свое бичевание для снятия чар с Дульсинеи, я дал бы тебе, что следует. Скажи, Санчо, сколько ты желал бы получить, и тотчас же начни бичевать себя и заплати себе чистоганом и из собственных рук, так как мои деньги у тебя.
   Услыхав это предложение, Санчо сказал своему господину:
   -- Хорошо, сеньор, я готов удовлетворить вашу милость в том, что вы желаете, и желаете к моей выгоде, так как любовь к моим детям и моей жене заставляет меня казаться корыстолюбивым. Итак, веет ударов три тысячи триста с чем-то. Если считать по куартилио {Испанская монета, менее 2-х копеек.} за каждый удар, а меньше я не возьму, то выйдет всего восемьсот двадцать пять реалов. Эту сумму я возьму из тех денег вашей милости, которые имеются у меня, и вернусь к себе домой богатый и довольный, хотя и сильно избитый.
   -- О, благословенный Санчо! О, милейший Санчо!-- воскликнул Дон-Кихот,-- как оба мы, Дульсинея и я, сочтем себя обязанными служить тебе весь остаток жизни нашей. Но скажи, Санчо, когда ты думаешь приняться за бичевание, так как, если ты поторопишься с ним, я прибавлю тебе сто реалов.
   -- Когда? Непременно сегодня ночью,-- сказал Санчо.-- Устройте лишь так, ваша милость, чтобы вы провели ее в поле, под открытым небом, и я растерзаю себе свое тело.
   Наступила ночь, которой Дон-Кихот ждал с величайшей тревогой. Наши путешественники очутились среди деревьев, стоявших поодаль от большой дороги. Здесь, сняв седло с Росинанте и вьюк с Серого, они растянулись на зеленой траве и поужинали. Смастерив из узды Росинанте и недоуздка Серого крепкий и гибкий бич, Санчо отошел шагов на двадцать от своего господина, по направлению к нескольким буковым деревьям, обнажил себя до поясницы и, схватив бич, начал наносить удары, а Дон-Кихот принялся считать их. Около шести или восьми ударов нанес себе Санчо, когда шутка показалась ему тяжкой.
   И он перестал наносить их себе по спине, а хлопая по деревьям, но время-от-времени так стонал, что, казалось, с каждым из этих ударов у него вырывалась душа из тела. И так как у Дон-Кихота она была нежная, то, опасаясь, чтобы Санчо не лишился жизни, а рыцарь -- возможности достигнуть цели своих желаний, он сказал:
   -- Заклинаю тебя жизнью, друг, пусть дело пока остановится на этом, потому что лекарство мне кажется слишком суровым!
   -- Нет, нет, сеньор,-- ответил Санчо,-- пусть про меня скажут: деньги получил и руки отруби... Отойдите опять намного, милость ваша, и дайте мне нанести себе еще хоть тысячу ударов, потому что в два приема мы покончим с делом, и у нас еще останется излишек.
   -- Если ты в столь прекрасном расположении,-- сказал Дон-Кихот,-- да поможет тебе небо. Делай свое даю, а я отойду.
   Санчо вернулся к своему занятию с столь великим рвением, что он уже со многих деревьев содрал кору, до тою беспощадно он наносил себе удары. Наконец, возвысив голос и нанеся чудовищный удар по буку, он воскликнул:
   -- Здесь умрет Самсон и все, кто с ним!
   Дон-Кихот тотчас же кинулся на звук этого жалобного крика и, схватив скрученный недоуздок, служивший Санчо бичом, сказал;
   -- Да не допустит судьба, Санчо друг, чтобы ради моего удовольствие ты лишился жизни. Пусть Дульсинея подождет лучшего случая.
   -- Если милость ваша, сеньор мой, этого желаете,-- ответил Санчо,-- пусть так и будет. Накиньте мне на плечи ваш плащ.
   Дон-Кихот так и сделал, и оставшись сам в камзоле, прикрыл своим плащем Санчо, который проспал до тех пор, пока его не разбудило солнце. Тогда они продолжали свой путь, который закончили на этот день в местечке, находившимся оттуда на расстоянии трех миль. Они спешились у гостиницы, каковой ее и признал Дон-Кихот, а не замком. Их поместили в комнату внизу.
   Оставшись наедине, Дон-Кихот обратился к Санчо:
   -- Скажи мне, намерен ли ты снова нанести себе град ударов этой ночью и желаешь, ли, чтобы это произошло под крышей или под открытым небом?
   -- Ей-ей, сеньор,-- ответил Санчо,-- что касается тех ударов которые я намерен нанести себе, это может быть сделано одинаково, как под крышей, так и в поле. Хотя я бы предпочел, чтобы это случилось под деревьями, потому что мне кажется, что они как бы товарищи мне и удивительно помогают переносить мое мучение.
   -- Нет, это не должно быть так, Санчо друг,-- ответил Дон-Кихот,-- а чтобы ты набрался сил, отложим это до времени прибытия в нашу деревню, куда мы приедем, самое позднее, послезавтра.
   Санчо согласился, и на этом их разговор кончился.
   

ГЛАВА LIII.
О том, как Дон-Кихот и Санчо прибыли в свою деревню.

   Тот день Дон-Кихот и Санчо провели в той деревне и гостинице, ожидая ночи, один -- чтобы в открытом поле покончить дело своего бичевания, другой -- чтобы увидеть его завершенным, в чем состояло исполнение его желаний. Между тем, к гостинице подъехал путешественник, верхом со слугами, из которых один сказал своему господину:
   -- Здесь, милость ваша, сеньор доп-Альваро Тарфе, вы можете отдохнуть: гостиница кажется чистой и прохладной.
   Услыхав это, Дон-Кихот сказал Санчо:
   -- Слушай, Санчо, когда я перелистывал ту книгу, заключающую в себе вторую часть моей истории, мне кажется, что я там мельком встретил имя дона Альваро Тарфе.
   -- Очень может быть,-- ответил Санчо,-- дайте ему сойти с лошади, и потом мы спросим его об этом.
   Всадник спешился, и хозяйка гостиницы отвела ему в нижнем этаже комнату, напротив комнаты, занимаемой Дон-Кихотом. Только что приехавший кабальеро переоделся в летнее пальто и вышел в галлерею гостиницы, где было просторно и прохладно, и где прогуливался Дон-Кихот, он спросил его:
   -- Куда лежит путь вашей милости, сеньор кабальеро?
   Дон-Кихот ответил ему:
   -- В деревню, здесь поблизости, откуда я родом. А вы, милость ваша, куда вы направляетесь?
   -- Я, сеньор,-- ответил кабальеро,-- еду в Гренаду; это моя родина.
   -- И хорошая родина,-- заявил Дон-Кихот,-- но скажите мне, милость ваша, из учтивости ваше имя, потому что мне кажется, что для меня это более важно знать, чем я могу сказать вам.
   -- Имя мое Дон-Альваро Тарфе,-- ответил приезжий.
   На это Дон-Кихот сказал:
   -- В таком случае, я думаю, что милость ваша, без сомнения, тот дон-Альваро Тарфе, который пропечатан во второй части истории Дон-Кихота Ламанчского.
   -- Я тот самый,-- ответил кабальеро,-- а упомянутый Дон-Кихот -- главное действующее лицо этой истории, был лучшим моим другом, и я вывез ею из его местечка или, по крайней мере, убедил отправиться на турниры, происходившие в Сарагоссе, куда и я направлялся. Право, я тою выказывал ему дружбы и спас от того, чтобы палач не отшлепал его по плечам за чрезмерную ею дерзость.
   -- Скажите мне, милость ваша, сеньор дон-Альваро, похож ли я в чем-либо на того Дон-Кихота, о котором вы говорите?
   -- Конечно, нет,-- ответил проезжий,-- решительно ни в чем.
   -- А этот Дон-Кихот,-- спросил рыцарь,-- имел при себе оруженосца по имени Санчо Панса?
   -- Да, имел,-- ответил дон-Альваро,-- хотя о нем шла слава, будто он большой шутник, но я никогда не слышал, чтобы он сказал что-либо забавное.
   -- Этому я легко поверю,-- вмешался Санчо,-- потому что не всякому дано быть остроумным. Тот Санчо, о котором говорите вы, милость ваша, сеньор дворянин, должно-быть, какой-нибудь величайший плут, олух, а также и вор, потому что настоящий Санчо -- я. А настоящий Дон-Кихот Ламанчский, знаменитый, доблестный, умный, влюбленный, исправитель зла, хранитель малолетних и сирот, опора вдов, тот, у кого лишь одна владычица дум, несравненная Дульсинея Тобосская,-- этот вот сеньор, присутствующий здесь и он -- мой господин. Всякий какой бы то ни был другой Санчо Панса -- л нянь скоморошество и вздор.
   -- Клянусь я этому верю,-- ответил дон-Альваро,-- и я не сомневаюсь, что волшебники, преследующие хорошего Дон-Кихота, имели в виду преследовать меня дурным Дон-Кихотом, но не знаю, что сказать, так как я мог бы поклясться, что оставил его в Толедо, чтобы его там лечили, а теперь здесь выступает другой Дон-Кихот, хотя и очень несходный с моим.
   -- Я,-- сказал Дон-Кихот,-- не знаю, хорош ли я, но могу сказать, что я недурен. В доказательство этого я хочу, чтобы вы, милость ваша, сеньор дон-Альваро Тарфе, знали, что во всю мою жизнь я не был никогда в Сарагоссе, напротив, после того, как я услышал, что фантастический Дон-Кихот участвовал в турнирах в этом городе, я не захотел ехать туда, чтобы выяснить перед лицом всего света его ложь. Я открыто проехал в Барселону, и хотя события, случившиеся со мной в этом городе, принесли мне много горя, я претерпел их, не сетуя только потому, что видел Барселону. Словом, сеньор дон-Альваро Тарфе, я Дон-Кихот Ламанчский, тот самый, о котором трубит молва, а не этот несчастный, что захотел похитить мое имя и тщеславиться моими мыслями. Умоляю вашу милость, во имя обязанности кабальеро, не будете ли вы столь добры сделать заявление перед начальством этого местечка о том, что милость ваша не видела меня во всю свою жизнь до настоящего дня, и что я не Дон-Кихот, пропечатанный в той второй части, и этот Санчо Панса мой оруженосец, не тот, которого знала ваша милость.
   -- Сделаю это весьма охотно,-- ответил предупредительно дон-Альваро.
   Наступил вечер, они уехали из местечка, и, проехав полмили, приехали к перекрестку, откуда расходились две дороги, одна вела в деревню Дон-Кихота, а по другой надо было ехать дон-Альваро. Во время этого короткого переезда Дон-Кихот успел рассказать и о своем поражении, и об очаровании Дульсинеи, и о средстве снять с нее чары. Все это повергло дон-Альваро в новое удивление, и, обняв Дон-Кихота и Санчо, дон-Альваро продолжал свой путь, а Дон-Кихот свой.
   И эту ночь наш рыцарь провел под деревьями, чтобы дать Санчо удобный случай выполнить свою эпитимию, которую тот и выполнил таким же образом, как и в прошлую ночь. Обманутый Дон-Кихот не пропустил ни одного удара в счете своем и нашел, что вместе с ударами прошедшей ночи они дошли до трех тысяч двадцати девяти. Казалось, что солнце поспешило встать раньше, чтобы видеть жертву Пансо, и при свете его они опять пустились в путь.
   И еще иссяк один день и вечер и опять настала ночь. Санчо докончил взятую им на себя задачу, чем Дон-Кихот был безмерно доволен и ждал наступления дня, чтобы видеть, не встретит ли он по дороге Дульсинею, уже избавленной от чар. Но в продолжение всего пути они не встретили ни одной женщины.
   Наконец, поднялись они на вершину холма, откуда увидели свою деревню, и, увидев ее, Санчо стал на колени и воскликнул:
   -- Открой глаза, желанная родина, и взгляни на Санчо Панса, вернувшегося к тебе, если и не очень богатым, то очень избитым плетьми! Открой объятия твои и прижми также и сына твоего Дон-Кихота, который, если он и был побежден чужой рукой, возвращается победив самого себя, что, судя по его словам, и есть величайшая победа, которой только можно желать. Деньги я везу, потому что, если меня отменно наказали плетьми, зато я важно возвращаюсь с доходами.
   -- Брось нелепости,-- сказал Дон-Кихот,-- войдем в наше село, и там дадим простор нашим мечтам и придумаем план пастушеской жизни, которую мы намерены вести.
   Они потихоньку спустились с холма и направились к местечку.
   

ГЛАВА LIV.
О предзнаменованиях, встреченных Дон-Кихотом при въезде его в деревню, и о других происшествиях, которые украшают и придают достоверность этой великой истории.

   При въезде в деревню Дон-Кихот увидел, что на деревенском гумне ссорятся два мальчика, и один из них говорит другому:
   -- Не беспокойся, Перикильо, потому что ты не увидишь ее во дни своей жизни.
   Дон-Кихот услышал это и сказал Санчо:
   -- Не заметил ты, друг, что сказал этот мальчик: ты не увидишь ее во все дни своей жизни?
   -- Ну, хорошо,-- ответил Санчо,-- что же в том, что мальчик это сказал?
   -- Что?-- возразил Дон-Кихот,-- не видишь ты разве, что, применив эти слова к моим желаниям, они должны означать, что я больше не увижу Дульсинею.
   Санчо собирался ответить, но в это время два мальчика, что ссорились, подошли поглядеть на них, и у одного из них Санчо спросил из-за чего они повздорили. Тот, который сказал: "ты это увидишь ее больше во все дни твоей жизни", ответил, что он отнял у другого мальчика клетку со сверчками и не намерен вернуть ему ее во всю его жизнь. Санчо достал из кармана 2--3 мелких монеты, отдал их мальчику за клетку и передал последнюю в руки Дон-Кихота.
   -- Вот, сеньор, устранены и уничтожены эти предзнаменования, которые имеют к делам нашим такое же отношение, как и к прошлогодним облакам. Если мне не изменяет память, я слышал, как местный наш священник говорил, что не подобает христианам и рассудительным людям обращать внимание на такие ребячества.
   Господин и слуга поехали дальше и при въезде в деревню встретили на маленьком лугу священника и баккалавра Карраско с молитвенниками в руках. Священник и баккалавр тотчас же узнали обоих и пошли им навстречу с открытыми объятиями. Дон-Кихот спешился и крепко обнял их.
   Так, окруженные мальчиками и священником с баккалавром, они въехали в село и направились к дому Дон-Кихота. Здесь, у дверей, они увидели ключницу и племянницу рыцаря, до которых уже дошла весть о его приезде. Дошла она также и до Тересы Панса, жены Санчо, которая с растрепанными волосами, наполовину голая, ведя за руку Санчику, дочь свою, прибежала взглянуть на мужа.
   Санчика обняла отца одной рукой за талию, жена взяла его с другой стороны за руку, и, ведя на поводу Серого, они отправились к себе, оставив Дон-Кихота в его доме во власти ключницы и племянницы, и в обществе священника и баккалавра. Дон-Кихот, не выжидая другого случая и времени, тотчас же отвел в сторону священника и баккалавра и в кратких словах рассказал им о своем поражении, о взятом им на себя обязательстве не выезжать из своей деревни в течение года,-- обязательстве, которое он намерен точно выполнить, не отступая от него ни на йоту. Передал он также ц то, что придумал сделаться пастухом. Попутно он их умоляет, если они не очень заняты и им не мешают более важные дела, дать согласие быть его товарищами, так как он купит овец в достаточном количестве для того, чтобы они могли назваться пастухами. Он может сообщить им, что самое главное в этом деле сделано, потому что он уже придумал им имена, которые подойдут к ним, как вылитые. Священник попросил, чтобы он их назвал им. Дон-Кихот ответил, что он сам будет называться пастухом Кихотисом, бакалавр -- пастухом Каррасконом, священник -- пастухом Куриамбро и Санчо Панса -- пастухом Пансино. Все были поражены новым безумием Дон-Кихота. Но, чтобы он снова не уехал из села в свои рыцарские странствования, и надеясь, что его удастся излечить в течение этого года, они согласились на милую его затею и восхваляли безумие его, словно это была умная мысль, предлагая ему себя в товарищи в новой его профессии.
   На этом собеседники распростились с ним, советуя и настаивая, чтобы он позаботился о своем здоровья и ел полезную для него пищу.
   А добрые дочери (так как они ими, без сомнения, и были), ключница и племянница, уложили его в постель и ухаживали за ним, как могли.
   

ГЛАВА LV.
О том, как Дон-Кихот заболел, о завещании, сделанном им, и о его смерти.

   Так как ничто человеческое не вечно и всегда клонит к закату своего начала, пока не достигнет последнего своего предела, в особенности же человеческая жизнь; и, так как Дон-Кихоту не была дана привилегия задержать течение своей жизни,-- то конец и предел ее настали, когда он меньше всего думал: об этом; потому что, вследствие ли огорчения, причиненного ему тем, что он был побежден, или же по какой-либо другой причине, им овладела лихорадка, в течение которой его часто посещали его друзья -- священник, баккалавр и цирюльник, а Санчо Панса, добрый его оруженосец, не отходил от его изголовья. Предполагая, что его довело до такого состояния огорчение от мысли, что он был побежден, и неисполнение его желания относительно освобождения и снятия чар с Дульсинеи, друзья пытались всевозможными средствами развеселить его. Баккалавр советовал ему скорей подбодриться и встать с постели, чтобы начать свою пастушескую жизнь, для которой он уже купил двух великолепных собак, чтобы сторожить стадо. Но все это не могло рассеять грусть Дон-Кихота. Друзья его позвали доктора; тот пощупал больному пульс, остался не очень доволен им и сказал, что на всякий случай следует позаботиться о безопасности его души, так как тело его в опасности. Дон-Кихот спокойно выслушал это, но зато ключница, племянница и оруженосец его принялись горько рыдать, как-будто они уже видели его перед собой мертвым. Дон-Кихот попросил, чтобы его оставили одного, потому что он желает немого заснуть. Так и сделали, и он спал без просыпу более шести часов. По прошествии указанного времени рыцарь проснулся и неожиданно воскликнул:
   -- Да будет благословенно небо, оказавшее мне такую великую милость!
   Племянница внимательно прислушивалась к словам, сказанным ее дядей, и они показались ей более разумными, чем те, которые обыкновенно им говорились, по крайней мере, во время его болезни, и потому она спросила его:
   -- Что это вы говорите? Нет ли чего нового?
   -- Я говорю о том милосердии, племянница,-- ответил Дон-Кихот,-- которое небо только-что выказало мне. Теперь мой разум свободен и ясен от мрачных теней невежества, которыми окутало его злосчастное и беспрерывное чтение отвратительных рыцарских книг. Теперь я понял всю их нелепость, весь их обман, и жалею лишь о том, что понял все это слишком поздно, чтоб загладить ошибку свою, читал другие книги, могущие быть светом для души. Я чувствую, племянница, что смерть моя близка, и желал бы встретить ее так, чтобы все поняли, что жизнь моя не была столь плоха, чтобы за мной осталась слава сумасшедшего, так как, допустив, что я был им, мне бы не хотелось подтвердить это своей смертью. Позови мне, друг, моих добрых друзей -- священника, баккалавра Сансона Карраско и цирюльника, так как я желаю исповедаться и сделать завещание.
   От этого труда племянница была избавлена появлением всех трех. Едва Дон-Кихот увидел их, как он сказал:
   -- Поздравьте меня, добрые сеньоры, с тем, что я уже не Дон-Кихот Ламанчский, а Алонсо Кихано, которому за его поступки было дано прозвище "Доброго". Теперь мне уже ненавистны все нечестивые истории странствующего рыцарства, теперь уже я понимаю свое безумие и опасность, в которую меня повергло чтение их. Теперь, наученный собственным опытом, я чувствую к ним отвращение.
   Когда все трое услышали эти его слова, они подумали, что, без сомнения, какое-нибудь новое безумие овладело им. И Сансон сказал ему:
   -- Теперь, сеньор Дон-Кихот, когда мы получили известие, что чары сняты с сеньоры Дульсинеи, ваша милость заговорила вот как. И теперь, когда мы уже готовы сделаться пастухами, чтобы проводить свою жизнь, распевая,-- Ваша милость жажет быть отшельником. Замолчите, прошу вас жизнью вашей, придите в себя и бросьте эти россказни.
   -- Те из них,-- возразил Дон-Кихот,-- которые до сих пор, к ущербу моему, казались мне истиной, смерть моя с помощью неба обратит их мне на пользу. Я чувствую, сеньоры, что моя смерть быстро приближается,-- отложите ваши шутки и допустите ко мне священника, который бы исповедал меня, и нотариуса, чтобы он составил мое духовное завещание, потому что в такой крайности, как эта, человек не должен шутить со своей душой.
   Они взглянули друг на друга, изумляясь словами Дон-Кихота, и хотя они еще не сомневались, но были уже склонны поверить ему. Один из признаков, по которому они вывели заключение, что он умирает, было то, что он так легко вернулся от безумия к здравому рассудку. Священник попросил всех бывших в комнате, удалиться и, оставшись наедине с ним, исповедал его. Баккалавр пошел за нотариусом и вскоре вернулся с ним и с Санчо Панса. А Санчо, увидав, что ключница и племянница плачут, стал всхлипывать и заливаться слезами.
   Когда исповедь кончилась, священник вышел, говоря:
   -- Алонсо Кихано Добрый, действительно, умирает, и действительно, он в здравом уме. Войдемте к нему, чтобы он сделал свое завещание.
   Это известие точно силой ударило да опухшим глазам ключницы, племянницы и доброго оруженосца Санчо Панса. Слезы брызнули у них из глаз потоком, и тысячи глубоких вздохов вырвались из груди. Нотариус вошел в комнату с остальными и после того, как он написал вступление к завещанию, Дон-Кихот сказал:
   -- Моя воля такова, чтобы у Санчо Панса, которого во время моего безумия я взял к себе оруженосцем, не требовали денег, бывших у него на руках, в виду того, что между мной и им были разные счеты и расчеты, получки и уплаты, и не спрашивали у него отчета в этих деньгах, но, в случае бы оказался излишек, после того, как он выплатил из них мой долг ему,-- этот остаток очень незначительный пусть перейдет в собственность ему и да пойдет он ему на пользу.
   И, обратившись к Санчо, он добавил:
   -- Прости мне, друг, что я дал тебе повод казаться таким же сумасшедшим, как я, и увлек тебя в заблуждение, в которое я впал, будто на свете были и ость странствующие рыцари.
   -- Ах,-- ответил Санчо, весь в слезах,-- не умирайте, милость ваша, сеньор мой, а послушайте моею совета и живите многие годы, потому что самое большое безумие, которое человек может совершить с своей жизни,-- это ни с того, ни с сего умереть, когда никто ею не убивает и не приканчивают никакие другие руки, кроме рук тоски... Слушайте, не будьте лентяем, встаньте с постели и отправимся, в иоле, одетые пастухами, как мы сговорились, быть-может, за каким-нибудь кустом мы найдем донью Дульсинею, избавленную от чар, прекрасную, как можно желать. Если же вы умираете от огорчения, что были побеждены, сложите вину на меня, сказав, что вы были вышиблены из седла, потому что я плохо подтянул подпругу Росинанте. Тем более вы, милость ваша, видели в рыцарских книгах, какое-это обыкновенное дело, что одни рыцари вышибают других из седла, и тот, кто побежден сегодня, может сделаться победителем завтра.
   -- Это верно,-- заявил Сансон,-- и добрый Санчо Панса очень правильно судит об этих вещах.
   -- Тише, сеньоры,-- сказал Дон-Кихот,-- потому что в прошлогодних гнездах уж нет птиц нынешнего года. Я был сумасшедший, а теперь я выздоровел, я был Дон-Кихот Ламанчский; а теперь я, как уж говорил, Алонсо Кихано Добрый. Пусть же мое раскаяние и искренность вернут мне прежнее уважение, ваши милости, и пусть сеньор нотариус продолжает. Я завещаю имущество мое, без всяких оговорок моей племяннице Антонии Кихано, здесь присутствующей, предварительно вычтя из него наиболее удобным способом, что нужно для удовлетворения отказов, сделанных в моем завещании. Прежде всего я желаю, чтобы было уплачено моей ключнице жалованье, которое я должен ей за все время ее службы у меня, и сверх того двадцать червонцев ей на платье. Душеприказчиками назначаю сеньора священника и сеньора бакалавра Сансона Карраско, здесь присутствующих. Умоляю упомянутых сеньоров, если счастливый случай даст им познакомиться с автором, который, говорят, сочинил историю, находящуюся здесь под заглавием: "Вторая часть повести Дон-Кихота Ламанчского", пусть они от имени моего попросят у него, как можно настоятельнее, извинение за повод, невольно данный ему для расписания таких величайших нелепостей, какие он написал, потому что я понимаю эту жизнь, чувствуя угрызение совести за то, что дал ему основание написать их.
   На этом Дон-Кихот окончил свое завещание, с ним сделался обморок, и он лежал, растянувшись на постели. Все встревожились и бросились на помощь к нему, и в течение трех дней, которые он прожил после того, как сделал завещание, он очень часто падал в обморок.
   Наконец, наступил последний час Дон-Кихота, после того, как он во многих и убедительных словах высказал свое отвращение к рыцарским книгам. Тут же находился и нотариус, заявивший, что никогда он не находил ни в одной из рыцарских книг, чтобы какой-нибудь странствующий рыцарь умер в своей постели так спокойно, как Дон-Кихот, который среди сожаления и слез всех присутствующих испустил свой дух.
   Таков был конец остроумно-изобретательного идальго Ламанчского, из-за чести называться родиной которого препираются до сих пор все местечки и города Ламанчи.

0x01 graphic

   

Послесловие.

   Издательство "Красная Новь" предлагает широкому читателю обработку великою романа Сервантеса "Дон-Кихот", дающую возможность этому читателю познакомиться, по существу говоря, с подлинником, ибо разница между обработкой и подлинником сводится лишь к тому, что для облегчения современною читателя выпущены некоторые несомненные длинноты из этого бессмертного романа.
   Я могу сказать с полной уверенностью, что эта редакция его, к которой я пишу послесловие, совершенно достаточна, чтобы дать правильное представление об этом шедевре.
   "Дон-Кихот" Сервантеса занимает в мировой литературе исключительное положение. Найдется не более двух десятков книг во всей мировой литературе, которые были бы так популярны, и еще менее того таких, которые одновременно интересовали бы высочайшие умы, с одной стороны, и самые малокультурные массы и, наконец, даже маленьких детей -- с другой.
   Подобные мирового значения произведения не возникают сами собой случайно.
   Очень распространен такой взгляд на вещи, что гениальный роман или гениальная трагедия появляются, так-сказать, в особенно удачную минуту у особенно талантливого человека. Родился в данном веке большущий талант, снизошло в данный месяц, на этот талант величайшее вдохновение,-- и вот появился Гамлет или Фауст, или тот же Дон-Кихот. На деле это не так; можно сказать даже, что это совсем наоборот. Раз есть такой большущий талант, то уже вдохновение, наверное, найдется. Но этого мало. Раз есть великая историческая тема, то уже и большущий талант, наверное, найдется. Таланты рассыпаны в истории человечества, вероятно, приблизительно равномерно на каждые десять лет, на каждый миллион людей их в общем, по законам вероятности, должно быть то же число. Но есть избранные эпохи для определенных народов, когда намечаются острые, для всех важные, легко поддающиеся художественной обработке темы, как это бывает, конечно, и в других областях. Не тогда, напр., бывает революция, когда рождается много хороших революционеров, а тогда выделяется много хороших и даже гениальных революционеров, когда приходит революция.
   Итак, прежде всего интересно спросить себя: чем объясняется появление такого писателя, как Мигуэль Сааведра де-Сервантес де-Сальвадор, и чем объясняется то обстоятельство, что писатель этот хотя и создал, кроме "Дон-Кихота", кое-что интересное, но разумеется, ничего идущего в сравнение, с этим романом в смыслу мирового значения?
   Припомним прежде всего факты, касающиеся биографии Сервантеса. Он родился в 1547 году, в Испании, как испанский мелкий дворянин. Он умер в 1616 году. Другими словами, жизнь его совпала с концом XVI века. Стоит только вспомнить, что эта же эпоха дала Испании таких писателей, как Калдерон, Лопе-де-Вега, таких живописцев, как Веласкец, Греко, Зурбаран, чтобы, даже на основании этих немногих имен, поставить перед собою вопрос: не являлась ли эта эпоха особенно блестящей для искусства вообще? Да, это так и есть. Никогда ни до, пи после испанское искусство не цвело таким пышным цветом в области романтической поэзии, в области драмы и комедии, как в смысле литературном, так и в смысле театральном, в области архитектуры, живописи и т. д.
   Конец XVI века перенес Испанию в некоторой степени в центр мира. Именно в это время в монархии испанского короля не заходило солнце. Именно в это время Испания повела великодержавную политику,-- правда, столь глубоко реакционную, в смысле монархического централизма и католической церковщины, что политика эта привела вскоре к крушению, но, тем не менее, политику, ставшую решающим фактором той эпохи.
   Перейдя от обороны к наступлению в отношении мусульманского мира, овладев обширными владениями и в Европе, где Испания имела либо власть, либо притязания на власть чуть ли не повсеместно, и за океаном в Америке, Испания являла собою зрелище крайне пестрое. Сознание своей силы, культурной и военной, заставляло господствующие классы Испании, духовенство и дворянство, а отчасти и богатое купечество тесно сжиматься вокруг трона, дабы этим максимально централизовать свои силы, максимально дисциплинировать их. Весь блестящий авантюризм, весь сверкающий индивидуализм эпохи "Возрождения" ко второй половине XVI столетия всюду стал отливаться в форму более или менее упорядоченной монархии. Испания первая вступила на этот путь великих и стройных систем в политике, философии и искусстве, которыми ознаменовало себя потом XVII столетие.
   Буйные силы в Испании, к тому же мощно оплодотворенные арабской культурой, может-быть, даже биологически подчеркнутые смешением нескольких рас, стали слагаться в крупные кристаллы, и самым крупным из них была именно испанская монархия.
   Но, конечно, средневековая романтика, которая в Испании, с ее столетиями войны против Ислама, приобрела особенно глубокие черты и недавнее, Возрождение, с его опьяневшим от сознания широты жизни индивидуализмом, не сразу были убиты централизаторскими наклонностями и, так-сказать, внутри огромной, темной и жестокой государственной системы и церкви испанская культура трепетала необычайно живой силой недавно пробудившейся человеческой природы. Недаром Испания оказалась родиной великого мифа о Дон-Жуане, об этом дерзком нарушителе законов семьи, государства и церкви.
   А рядом с этим складывалась уже промышленно-торговая Испания,-- увы!-- после этою слишком скоро захиревшая под гнетом монастыря и казармы. Ко времени великого Веласкеда, этого Сервантеса живописи, она складывалась достаточно сильно, чтобы придать его кисти изумительную трезвость реализма, свидетельствующую о повой,-- я сказал бы: чисто-буржуазной, любви к действительности, как она есть. И не характерно ли, что Веласкец дает немало картин из чисто пролетарской жизни, и что на мифологических картинах его Вакхи превращаются в пьяных рабочих, а его кузнецы Вулкана в кующих пролетариев. Новая пестрая жизнь, трезвая, аккуратная, торговая, трудовая, жизнь начавшегося-было расцвета третьего сословия, бродила также в гигантских рамках непомерно раздувшейся испанской монархии, и Сервантес, как личность и как писатель, стоял на распутье, на пересечении всех этих гигантских культурных линий. Он был типичным сыном Испании, так-сказать, ее середняком. По своему социальному положению бедный помещик, немножко интендант и даже спекулянт, очень много храбрый солдат и полунищий писатель,-- вот чем был Сервантес, и чем он оставался даже после небывалого успеха своего великого произведения.
   В Сервантесе клокотала, жизнь. Он был патриот, гордый гидальго, верующий в свои мечты, верный трону и церкви, и рядом с этим он был искатель приключений, жаждущий всевозможных ярких переживаний. Он не прочь был мечтать о богатстве, но его своеобразные приемы подрядчика при великой Армаде очень напоминали собою фантастические финансовые предприятия другого романтического писателя -- Оноре Бальзака. Кроме разорения, из них ничего не выходино. Подвижный, бывалый, тертый в казармах и на поле битвы, в долгом мучительном плену у мусульман, в сомнительной среде поставщиков, в бродячих театральных кругах, в тогдашней писательской богеме, Сервантес много видел и ко всему относился с иронией, как человек острого ума. Этот острый ум одновременно заставлял его расценивать всю дистанцию между блистательными идеалами средневековой романтики, жившими в его сердце испанского дворянина, и сероватой действительностью, которую он наблюдал вокруг себя, и то, как смешна, эта романтика при трезвом свете дня.
   Другой, может-быть, пришел бы к невероятно горькому пессимизму; другой, может-быть, застрял бы в пропасти, разверзнувшейся между рыцарским пафосом, бившимся в жилах этих завоевателей, носителей идей великой католической монархии и дворянской доблести, и все более прозаической действительностью. Не то было с Сервантесом. Он преодолевал эти противоречия всеми возможными путями. Он преодолевал их, то погружаясь в грезы и сочиняя драмы и романы чисто-романтического порядка, то иронизируя в своих колючих и шипучих, как шампанское, интермедиях над пороками окружающей среды, то вооружаясь тем бесконечным юмором, той, изумительной смесью грусти и смеха, который создает атмосферу вокруг его великого героя -- Ламанчского рыцаря.
   Если взять Дон-Кихота, как отражение души самою Сервантеса, то надо будет сказать так: это великое лирическое произведение, в котором Сервантес описал сам себя, и в котором он одновременно, быть-может, сам не сознавая этою до конца, и безжалостно подтрунивал над собою и своими мечтами, и возвеличивал эти доблестные мечты на фоне победоносной, но пошлой действительности. Если же взять это произведение, как проявление общественности, если попять, что через Сервантеса думали какие-то большие слои расцветшей в то время Испании, отражавшей в себе многое общеевропейское,-- то великий роман надо определить как прощание с иллюзиями средневековья, как серое утро трезвою реализма. В этом романе начала осознавать себя буржуазия, которая, конечно, с довольно жесткой насмешкой следила за уморительными приключениями последнего странствующею рыцаря. В то же время здесь средневековая романтика, не только отпевала себя, но и вновь с печальной улыбкой утверждала свою моральную высоту и как бы завещала кому-то, более далекому, будущее возрождение подлинною идеализма, великодушия и любви. Вот почему роман, в котором Сервантес сумел в самой теме сосредоточить оба свои мира,-- грезовой, фантастический, брызжущий величием и впервые наблюдаемый мир подлинной реальности. Вот почему этот роман стал так дорог всему тогдашнему образованному человечеству и продолжает занимать почетнейшее место в мировой литературе даже в наши дни.
   Тема Дон-Кихота очень сложна. Кто такой в самом деле Дон-Кихот? Одни говорят, это сумасброд, начитавшийся рыцарских романов и сунувшийся с этими своими нелепыми литературными представлениями в жизнь, в ее жестокую сущность, и весь роман есть виртуозное изображение того, какие приключения такого книжного человека ожидают на путях реальной жизни.
   Сколько раз повторяли, будто Дон-Кихот есть насмешка над рыцарскими романами, и только. Но разве мыслимо было при всей виртуозности трактовки такой темы сделать ее мировой, заставить в первый год в Испании выйти четыре издания, заставить перевести его в первые два года на восемь иностранных языков и утвердить за этим романом внимание человечества, всего человечества почти без изъятия, вот уже на триста лет?
   Другие говорят: нет, тут нужно копнуть глубже. Дело не в глупых книжках, которыми нафаршировал свою голову полоумный помещик, а дело в том, что помещик этот есть средневековый барин. Средние века в реальном своем виде вовсе не так уже благородны, но они создали для собственного самооправдания некий идеал рыцаря. Этот рыцарь должен быть божьим воином, носителем правды на земле, своеобразным монахом с копьем, по слову евангелия: защитником угнетенных, с особенно галантным и необычайно чистым отношением к женщине, к даме, и, как это часто бывает, идея рыцарства, которая казалась только украшающим пером на железе его шлема, стала самодовлеющим идеалом, когда рыцарство фактически кончилось. Вот тут-то отдельные, влюбленные в него последыши должны были до безумия распалиться, защищая тончайше и благороднейше фиоритуры этой идеологии. Таков и есть Дон-Кихот. Но так как история уже повернулась спиною и к идеальному рыцарству, и к его идеологии, то все это благородство оказывается архивным, отжившим и хрупким в соприкосновении с действительностью. Вместо рыцарства получается, в сущности, призрак рыцарства, лишенный всякой силы жизненности, да еще контрастирующий с новыми жизненными условиями. И это смешно. Но, вместе с тем, нельзя отрицать, что это понимание, может-быть, декадентское, но бесконечно благородное, сквозь которое воспринимает рыцарство Дон-Кихот, возвышенно.
   И отсюда смешное положение этого возвышенного вызывает рядом со смехом и грусть.
   Это, конечно, уже гораздо ближе к подлинному замыслу Сервантеса, или к тому, вернее, что, в конце-концов, появилось из-под его пера. Но дело обстоит как-будто еще несколько иначе. Сервантес, солдат и авантюрист с великодушным сердцем, с горячей головой, с высоким представлением о войне, о доблести, с жаждой счастья и красоты и жизни, наткнулся сам в действительности на такие рифы, от которых фактически корабль его пошел ко дну, и, поднявшись всей мощью своего блистательного остроумия, своей коренной веселости, своей жизненной мудрости, Сервантес захотел стряхнуть с себя эту болезнь романтики. Он решил распять ее в себе, он решил осмеять ее в себе и тем освободить себя раз навсегда от ее чар. И он сделал это.
   Сначала ему не стоило никакой муки вытянуть свое сердце в долговязую фигуру Дон-Кихота, рыцаря печальною образа, нарядить его в карикатуру на рыцаря, посадить его на белого одра и подвергнуть его бесчисленным нелепостям, осмеянию и оплеванию, в которых он постоянно сам виноват, по крайнему своему сумасбродству. Но в то самое время, как Сервантес расправлялся таким образом со своим благородным сердцем гидальго, и в особенности по мере того, как развертывается его повесть, глаза его начинают увлажняться слезой. Как же мог он не почувствовать, что во всех этих столкновениях неизменно добрым, неизменно великим, неизменно самоотверженным и, в силу своих неудач, тем более неизменно трогательным является этот мечтатель о правде, о золотом веке, о времени, когда не было пи твоею, ни моею, этот носитель идеи безжалостного к себе служения идеалу, защиты угнетенных, и что, наоборот, неизменно пошлый, неизменно звериный образ приобретает вся та среда от погонщиков мулов до герцогской четы, которая то бессмысленно, то преступно-сознательно подвергает его пыткам на всех путях ею?
   И Дон-Кихот приобретает постепенно другие черты. Мы не можем не смеяться. Его приключения уморительны. Они сделаны с небывалым талантом комика, и в то же время в какою-то распинаемого Христа превращается этот ламанчский дворянин. Через 50--60 страниц он завоевывает наши симпатии. Мы начинаем любить его, и мы замечаем, что автор любит ею все крепче и крепче, все чаще замечания о том, что Дон-Кихот умен, все чаще вкладываются в его уста мудрые изречения, все чаще констатирует он печальную судьбу всею высокою на земле, и, наконец, когда все рушится вокруг него, когда рушится последняя ею иллюзия о каши-то прекрасной жизни аркадских пастушков, он умирает величавым мудрецом и просит отметить на могильном своем камне прежде всею то, что он был добрый.
   Вот тут-то мы и схвачены за сердце! Понятно, человек старых времен, романтик-дворянин, находящийся сам в непрерывной борьбе с буржуазной прозой, всегда, вероятно, отмечал прежде всего в Дон-Кихоте его чудесные черты и грустно повторял: "Да, смешны мы, устарели мы, но мы, люди благородного круга, были доблестны, горды и добры, не то что нынешнее племя". И мы знаем, что такие защитники средневековой правды, как Карлейль, допустим, как Сисмонди, зачитывались Дон-Кихотом с глубоким сочувствием и только готовы были протестовать против неприятного для них, чрезмерного для них юмора, с которым сам автор относится к своему герою.
   Попятно также и с другой стороны, что представителя буржуазии, любители смаковать реализм, восторженно приветствовали в течение всех этих веков в Сервантесе первого мирового реалиста, как бы поклонника суровой жизни, обыденщины, заставившего перед ней склониться романтическую грезу, сдавшего ее в архив.
   Но если мы имеем дело с читателями, все равно, стоящими ли на стороне мира Дон-Кихота, или мира трактирщиков и цырюльников, но обладающими человеческим сердцем, то они не смогут, благодаря гению Сервантеса, не заметить и обратной стороны. Романтик может плакать над Дон-Кихотом, может восхищаться Дон-Кихотом, может благоговеть перед ним, заявить, что он вовсе не смешон, а только велик и грустен, но на самом деле никогда не подавит он в себе того чувства, что Сервантес превзошел Дон-Кихота, превозмог его, что он смотрит на него все-таки, как на старого романтика, и что в его смехе над ним заключается какая-то победа человечества над началом донкихотизма. И равным образом этот трезвый реалист, который вышучивает Дон-Кихота и радуется крушению его фантастики, не может в глубине своего сердца но констатировать, что от Дон-Кихота, при всей карикатурности его аллюров, лучит какой-то свет, и что при свете этом побеждающая Дон-Кихота действительность кажется пошлой, уродливой, неприемлемой дня здоровой человеческой души.
   А читатель-пролетарий? Вот этот читатель, который явился теперь,-- тот, для которого мы издаем эту книгу? Он, во-первых, восхитится красотой изложения, богатством изобретательности, неподражаемым комизмом испанского писателя, но вместе с тем он поймет, что роман о Дон-Кихоте не есть комедия, а есть трагикомедия. Это, в сущности, трагедия разрыва между идеалом и действительностью, изображенная с невероятной выпуклостью, но взятая сквозь смех. Как всякая трагедия, так и Дон-Кихот ставит перед нами вопрос о том, возможно ли как-нибудь залечить, возможно ли как-нибудь разрешить глубочайшее противоречие. Действительно ли идеалист должен быть всегда смешным, действительно ли человек, не удовлетворяющийся жизнью, жаждущий чего-то лучшего, осужден быть, как толковал Тургенев, либо Дон-Кихотом, если он, не задумываясь, сунется со своими мечтами в жизнь, либо Гамлетом, если он поймет несвоевременность своей мечты и лишит себя активности? Действительно ли эта живая жизнь, эта реальная среда непременно должна быть пошла, кулацки расчетлива и издевательски жестока, бесконечно далека от грезы, как далека от божественной красавицы Дульсинеи вспрыгивающая на своего осла бабища Альдонса?
   Читатель-пролетарий поймет, что этот разрыв, который прошел через сердце Сервантеса,-- этот многовековый разрыв существует еще сейчас, но что уже намечены пути к его преодолению. Эти пути заключаются в активном революционном идеализме. Эти пути заключаются в теории и практике марксизма, который ни на минуту не пренебрегает действительностью, который точнейшим образом ее изучает, который ничего не навязывает миру, что не вытекало бы из предыдущего развития, и который, вместе с тем, никогда не мирится с действительностью и вечно помнит поставленный Марксом девиз: Не надо истолковывать мир, а переделывать его!
   Переделывание мира активной человеческой волей, его приближение к разумности, к красоте через подробное его изучение, через использование его реальных сил,-- таков нынешний ответ. Революционер больше не Дон-Кихот, революционер не тот мечтатель, каким изображал его еще Гегель, не духовидец, осмеливающийся противопоставлять железному ходу событий свои мелкие личные сны. Революционер теперь -- инженер общественности, изучающий свой материал, изучающий пружины, с помощью которых он может его сдвинуть, изучающий план предполагаемого и строимого будущего. Но этого мало. Уже не индивид-интеллигент оказывается в центре, так как строительство, переходит к пролетарской, все более сознательной, все более организованной массе.
   Сервантес пытался тоже отразить эту массу, и он отразил ее не только в виде того хоровода рож, который всегда танцует вокруг Дон-Кихота, но и в виде его верного оруженосца Санчо Панса. По отношению к Санчо мы видим ту же эволюцию в романе Сервантеса, быть-может, сам автор хотел изобразить с божественным юмором своим только толстого, жадного, прозаического, одаренного смесью захолустной тупости и мужицкого здравого смысла крестьянина, и он создал в этом отношении изумительный тип. Но разве он на этом остановился? Нет, он не остановился на этом. Он показал в Санчо доблестное сердце, величайшую преданность Дон-Кихоту, способность заразиться его идеями и бросить для них, уже независимо от вопроса о вознаграждении, свое хозяйство и семью. Горячей преданностью горит сердце Санчо Панса по отношению к своему господину. На самом деле Санчо прекрасно видит все его сумасбродства. Но, очевидно, есть что-то в сердце Санчо Панса, такого великодушного и такого чуткого, что позволяло ему разгадать великую доброту Дон-Кихота и привязаться к нему до своеобразной влюбленности.
   А Санчо Панса на губернаторстве? Разве у Сервантеса вышел тот анекдот, который он первоначально надумал? Смешны приключения Санчо, как губернатора, но он сам показывает себя мудрым, догадливым, широким. Анекдот превращается в еле скрытое издевательство над другими губернаторами, образованными, чванными, титулованными. А прощание Санчо со своим губернаторством? Это великолепное мудрое отречение от всей мишуры, обставленное до величавости трогательно? Нет, нежное и мудрое сердце Сервантеса заставило его полюбить Санчо так же, как он полюбил Дон-Кихота, и оба они, Дон-Кихот и Санчо Панса,-- мечтатель, оторванный от жизни, и человек из жизненной гущи, отведавший мечты, да еще отравленный донкихотизмом,-- оба они навек остались запечатленными в сердце человечества потому,_ что они -- великие полулюди.
   Все люди, как Маркс выражался, живут в истории человечества, они -- полулюди, дробь человека. Мы только мечтаем о настоящем человеке, и лишь кое-кому, главным образом, из революционеров, удается приблизиться к истинно-человеческому облику. Но Дон-Кихот и Санчо-Панса великие полулюди и потому, что у них великое доброе сердце, потому что они оба, каждый через предрассудки, один дворянского, а другой мужицкого воспитания, устремляются куда-то, к, общественности и любви. Если Дон-Кихоту, с отмеченной уже Тургеневым отвагой его, его активностью, стремлением всякое слово сейчас же переделать в дело,-- если этому Дон-Кихоту дать полное понимание действительности и дать ему, как Архимеду, точку для приложения его рычага, разве он не стал бы прекрасным общественным деятелем и борцом? А Санчо Панса? Если вы еще более просветите его ум (утонченно его отмечает и сам Сервантес), если вы еще более дадите ему соприкоснуться со всякими гранями жизни, разве этот грубый, безграмотный Санчо не проснется для новой активности и не внесет из недр народного опыта превосходную здоровую мудрость и не проявит подлинной здоровой сердечности?
   Пролетариат часто на своих фронтах встречает и Дон-Кихотов, и Санчо. Кафе больших городов набиты донкихотской интеллигенцией, которая, жестикулируя и воля, толкует о великих идеалах. К сожалению, многие из этих Дон-Кихотов -- Гамлеты, по выражению Тургенева, и остаются по сю сторону дела. Но есть такие, которые готовы броситься в свалку жизни, но под ложным, фантастическим знаменем. Как часто интеллигенты (возьмем, напр., немецких экспрессионистов в нынешней полуотчаявшейся Германии) отталкивают от себя спасительное красное знамя потому, что слишком много химер бродит в их воспаленном фантастикой и испорченном лживыми книгами мозгу. А, между тем, сколько таких Дон-Кихотов можно спасти, и сколько их, вероятно, будет спасено в победном марше пролетариата! А на другой стороне -- весь необъятный пролетарский мир: и в Европе, и в России, и в бездонной Азии. Мало ли там Панса неповоротливых, закорузлых, благодаря узкому кругозору, который дает им деревня, тяжелых на подъем, практичных до отвращения, но, вместе с тем, таящих под своим крестьянским черепом столько житейского опыта и здравого ума и под своей крестьянской грудью столько подлинной теплоты! И здесь разве мало, разве не сотни тысяч, разве не миллионы таких Панса будут спасены, если они увлекутся не за костлявым Россинаите полубесплотного идеализма, а за стальным конем прикладной науки, которым все крепче правит мудрая и мускулистая рука рабочего?

А. Луначарский.

0x01 graphic

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru