Шаляпин Федор Иванович
Переписка с А. М. Горьким

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Иванович Шаляпин. Том 1
   М., "Искусство", 1976
   

ПЕРЕПИСКА Ф. И. ШАЛЯПИНА 1901--1930 С А. М. ГОРЬКИМ

I
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Н.Новгород] [Середина сентября 1901 г.]
   Дорогой мой, мой славный Федор!
   Спасибо за телеграммы! Пожми крепко руку барона1.
   Прости, я должен обратиться к тебе с просьбой. Писательница Вербицкая просит меня уговорить тебя, Шаляпина, дать концерт в пользу московских учащихся женщин. Есть общество помощи учащимся женщинам в Москве, оно содержит два общежития для курсисток, три столовых, и требуется ему на это -- до 6000 рублей в год, а средств, кроме членских взносов -- нет. Да еще это общество выдает пособия по 5 рублей в месяц двумстам курсисткам, причем прошений о пособиях ежегодно поступает до 500.
   Голубчик, если ты можешь -- помоги им! 2
   Кстати: вчера я получил бумагу из департамента полиции. Жить в Нижнем мне запрещают, и я вскоре должен выехать в какой-нибудь уездный город Нижег[ородской] губернии. Вот-те и в Москву поехал! 3
   Хочу всячески хлопотать о том, чтоб меня пустили в Крым. Зимой в уездном городе издохнешь от холода и всяких неудобств. А для детей это тоже неудобно 4.
   Вот похлопочи-ка, чтобы мне разрешили в Крым-то ехать!5
   Я хочу попросить письмом князя Святополка-Мирского об этом. Насчет возможности дать концерт будь добр извести в Москве Вербицкую. Ее адрес: Гранатный переулок, д. Риттих, г-же А. Вербицкой.
   Общество предлагает тебе за концерт 500 рублей. Ну, голубчик мой, до свидания! Когда-то увидимся?
   Крепко жму руку.

А. Пешков

   Все наши кланяются тебе, желают доброго здоровья и всего хорошего!
   

2
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Н. Новгород] [Вторая половина сентября 19Э1 г.]
   Дружище Федор!
   Вчера я послал тебе карточки и ноты, забытые тобою у меня.
   Вот что, друг, денег мне не ищи, -- не надо. Дело в том, что меня высылают из Нижнего в Арзамас, на какой срок -- пока еще не знаю. А я подал прошение, чтобы разрешили мне ехать в Ялту, вот если ты можешь, то похлопочи, чтоб меня туда пустили. И еще -- если у тебя в скорости -- до первого числа -- найдется 1000 рублей, пришли, пожалуйста, весною уплачу.
   Пока, -- я тебе не пишу больше ничего, очень уж некогда и голова какая-то тяжелая.
   Посылаю книги для барона 1 на твой адрес, ибо его адреса не знаю.
   Никогда не забуду о днях, проведенных с тобою! Славный ты парень, Федор!
   Будь же здоров! Крепко жму твою руку. Знаешь, в городе говорят, будто бы меня высылают за устройство концерта и -- программу концерта! 2 Вот идиоты! Вот черти!

А. Пешков

   

3
Ф. И. ШАЛЯПИН - А. М. ГОРЬКОМУ

Телеграмма

   [Москва] 13 октября 1901 г.
   Милый Лекса вчера получено письмо Святополк-Мирского разрешением тебе ехать Ялту 1 радостью сообщаю декабре буду Петербурге похлопочу дальнейшем крепко как люблю целую целую также ручки милой хорошей Катерине.
   Приветствую всех

Твой Федор Шаляпин

   

4
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Н.Новгород] [Между 13 и 21 октября 19)1 г.]
   Славный мой друг!
   Спасибо за хлопоты обо мне! Не забудь о карточках для меня 1.
   Пристально слежу -- по газетам -- за тобой, горжусь и радуюсь. Страшно приятно было читать о твоем триумфе в "Псковитянке" и досадно, что не могу я видеть тебя на сцене в этой роли 2. Если действительно пустят в Ялту -- всеми правдами и неправдами постараюсь остаться хоть на сутки в Москве, чтобы видеть тебя. Очень хочется!
   Меня здесь очень прижимает полиция. Но это пустяки все.
   Деньги тебе возвратит Художественный театр, как только цензура пропустит мою пьесу 3.
   Пока -- до свидания! О дне выезда из Нижнего сообщу тебе. Можно ли ожидать, что ты в пост будешь в Ялте? Все мои семейные и приятели кланяются тебе низко.

А. Пешков

   Сообщи подробности о письме Святополка.
   

5
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Н. Новгород] [Конец октября 1901 г.1
   Мой славный друг!
   Мне разрешено ехать в Крым, и около 10 ноября я отправляюсь.
   Поеду, разумеется, через Москву. Мне необходимо остановиться в ней на недельку 1, не можешь ли ты сделать, что-либо в том смысле, чтобы мне разрешили это? Хлопочи, дружище!

Твой Алексей

   

6
А. М. ГОРЬКИЙ, А. Л. ТОЛСТОЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

Телеграмма

   Ялта 7 января 1902 г.
   Что не едешь сильно ждем

Горький, Андрей Толстой

   

7
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Арзамас] [Между 13 и 16 июня 1902 г.]
   Дружище Федор Иванович!
   Как поживаешь? Есть слух, что ты приедешь петь на ярмарку, -- сообщи, пожалуйста, верно ли это? 1 И если приедешь -- когда? Если я буду это знать, так ко времени твоего приезда постараюсь испросить у начальства разрешение побывать в Нижнем и послушать тебя, Соловей Будимирович.
   Живу -- ни шатко, ни валко, ни на сторону. Здоровьишко -- потрескивает. Харкаю кровью. Если придется прожить здесь до зимы -- слягу, это уж наверное.
   Ну, до свидания! Напиши!
   Крепко жму руку.

А. Пешков

   

8
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Арзамас] [Середина августа 1902 г.]
   Дружище!
   Мною послано Унтербергеру прошение о разрешении приехать на неделю в Нижний. Очень хочется увидеть и послушать тебя!
   Если найдешь время -- съезди к губернатору и попроси его скорее разрешить мне поездку.
   Обещай, что я буду вести себя смирно и кротко. Здесь Скиталец, тоже жаждущий повидаться с тобою.
   Ну -- до свидания! Крепко обнимаю. А где -- барон?
   Все -- Скиталец, жена, Вера -- земно кланяются тебе.

А. Пешков

   А то -- всего лучше -- приезжай сюда после спектаклей?
   

9
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Н. Новгород] [Начало сентября 1902 г.]
   Дорогой друг Федор Иванович!
   Податель сего, Василий Яковлевич Кольчак, о котором я с тобой уже говорил. Выслушай, пожалуйста, его просьбу и -- если это тебя не затруднит -- голос. Кстати -- его уже слушали в Новом театре и расхвалили. Помоги ему в его просьбе, если ты можешь. Очень обяжешь меня, очень! Он муж сестры Штюрмера, моего приятеля, которого и ты знаешь.
   Ну, как я и ожидал, список книг ты забыл выслать мне. Теперь уж не надо, не высылай, я скоро сам буду в Москве и зайду к тебе.
   Обнимаю. До свидания!

Алексей

   

10
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Москва] [Последние числа декабря 1902 г.]
   Милый друг Федор Иванович!
   Я был бы очень рад и счастлив встретить Новый год! Пожалуйста, приезжай, разумеется, с Иолой Игн[атьевной], в театр к художникам1. Все они очень просят тебя.
   Пока что -- крепко (извиняю) обнимаю.
   Извиняю -- ни при чем, это я не знаю, как попало!
   Так ответь, дорогой, и проси Иолу Игнатьевну.

Твой Алексей

   

11
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Москва] [Середина октября 1904 г.]
   Дорогой Федя --
   я приехал дня на два, по уши завален разными делишками, а видеть тебя хочется -- и неизбежно, как смерть!
   В 4 ч. здесь, в Боярском, будут: Леонид1, Чириков, Бунин, Скирмунт -- приди, моя длинная радость! Очень жду! И все другие тоже.
   Поздравляю с сыном! и тебя, и Иолу Игнатьевну -- от всей души!
   Что же ты мне, черт, не телеграфировал, когда родился сын? Эх ты, друг! Колокольня! 2

Алексей

   

12
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Москва] [Между 14 и 26 сентября 1905 г.]
   Дорогой Федор Иванович!
   Как быть с потребительским обществом? 1 Будь добр, ответь определенно, когда именно ты можешь дать денег? Положение -- критическое, деньги нужны до зарезу. Ответь.
   А я всё еще болен.
   Жму руку.

А. Пешков

   

13
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Москва] [22 сентября 1905 г.]
   Милый друг -- сердечно поздравляем тебя и Иолу Игнатьевну с новорожденными 1.
   Прошлый раз ждал тебя и Свободина со стихами -- может быть, ты пришлешь его стихи сейчас?
   И сообщи -- будешь ли петь в "Руслане", можно ли нам достать билеты? 2
   Поклонись супруге. Жму руку.

А.

   

14
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Москва] [26 сентября 1905 г.]
   Дорогой мой Федор -- снова пишу тебе о деньгах для Сормова. Прекращение платежей -- это ерунда, но есть протестованные векселя. Вот и все. Будь добр, реши сегодня этот надоевший тебе -- я знаю! -- вопрос. Жду ответа! А что у Серова? Не знаешь?

А. Пешков

   Сообщи его адрес, будь добр!
   

15
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Москва] [После 17 октября 1905 г.]
   Милый Федор!
   Приходи завтра вечером? 1
   Меня охраняет кавказская боевая дружина -- восемь человек, -- славные такие парни. Им очень хочется посмотреть на тебя. Мне -- тоже. Приходи!

Алексей

   

16
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Аляссио] [2] 15 августа 1907 г.
   Дорогой Алексей!
   Завтра я уезжаю из Аляссио к Гинсбургу, оттуда напишу тебе кое-что, а сейчас шлю тебе мои горячие чувства глубокой к тебе любви и уважения.
   Мне ужасно скучно. Когда я расстался с тобой теперь 1, мне как будто бы кто-то вышиб дух.
   Шлю привет всем и благодарность.
   Еще раз целую тебя.

Твой всегда Федор

   Иола кланяется тебе очень.
   

17
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   Нью-Йорк [2]15 ноября 1907 г.
   Шесть дней тому назад рано утром я готов был прыгать, петь и ходить колесом от радости, что увидел после семи суток землю, а сейчас вся радость прахом пошла. Да, вода хотя и великолепная стихия, но я больше люблю смотреть волны и бури с берега. Так вот, мой милый Алексей, я обрадовался земле, но не могу сказать того же про город, статуя, олицетворяющая свободу, из города выгнана вон и стоит за воротами, она, видимо, оскорблена и потому покрыта пятнами темной ненависти, взор ее, по-моему, с печалью обращен к Европе, кажется, она думает, что там далеко есть хоть какая-нибудь надежда, и кажется, если бы это было возможно, она ушла бы по волнам океана туда к нам в Европу.
   Итак, шесть дней прошло, а мне уже, немного хотя, но надоело быть здесь. Души тут ни у кого нет, а вся жизнь в услужении у доллара. Был я в концерте (симфонич[еском]) и в театре оперы, судя по мордам, никто ничего не понимает, и все пришли, хоть и с большим интересом, однако устают, потеют от желания постичь, хорошо это или плохо. В театре имел три репетиции. На двух держался, а на третьей поругался и покричал. Слава богу, хотя это их там обидело почти всех, но, однако, того, что мне было нужно, -- я добился, и сцены мои были поставлены в смысле движения и освещения -- так, как я хочу. Они, видимо, обо мне понятие имеют весьма стереотипное -- "бас", вот и все. В сцене Брокена в "Мефистофеле" костюмы подпущены весьма странные, если бы я не слышал собственными ушами музыку Бойто, меня никто не убедил бы, что это оперный театр. Девицы танцуют в таких костюмах, какие употребляют самые низкопробные кафешантаны.
   Бедное, бедное искусство. Если искусство можно себе представить в качестве фигуры мужского, напр., пола, то здесь оно явится настолько обглоданным, что не только у него не окажется, напр[имер], икр на ногах, но даже будет обгрызена и та часть, которая делает разницу между мужчиной и женщиной. Эх, американцы, американцы! а говорили: Америка и то, и то -- сволочи!!.
   Однако я здесь веду себя, что называется, паинькой -- тише воды и ниже травы, уж и глуп-то я, и кроме пения ничем не занимаюсь, и в церковь-то хожу, и на женщин-то не смотрю, и грехи-то считаю, и то-то и это-то, словом, такие турусы на колесах подставляю, что всякий американец, как у меня побывал, так прямо молодеет лет на шестнадцать, а мне черт с ними -- наплевать! Долларов надо увезти отсюда больше -- в этом году, может, это не удастся, но зато если буду иметь успех... ограблю эту сволочь -- лицемеров проклятых!..
   Насчет концерта -- это будет видно по тому, как пойдут здесь мои дела. Если хорошо, то я найду возможность и с удовольствием спою таковой для социалистов. 20 ноября, то есть через пять дней, я пою первый мой спектакль -- не знаю, что-то будет, -- я тебе пришлю все газеты и также напишу, как я сам буду чувствовать. Было бы необходимо иметь успех, потому что тогда и концерт можно сделать "денежный", надеюсь!
   Милой мой Алексей!
   Нужно ли говорить тебе, как я тебя люблю и уважаю, -- получи же мой горячий поцелуй, и да хранят тебя боги и богини от тоски и скуки. Весной я приеду в Неаполь на автомобиле и возьму тебя порыскать по полям и лугам. Прошу тебя не думать, что "Шпион"х длинный, -- это неверно -- это великолепное сочное произведение, чего я не сказал бы о "Матери".
   В Питере я виделся с Л. Андреевым -- он был слегка выпимши, и значит, у него на языке было то, что у трезвого на уме. Скажу по совести, все, что он говорил, было странно и мне не понравилось. У него есть-таки "мания грандиоза" -- затем он до крайности самолюбив и обидчив. Ему показалось, что я на него смотрю свысока (как тебе это понравится), я "свысока" (?!..)" и потому он сказал мне, что во втором издании "Василия Фивейского" 2 он приказал снять "посвящ[ение] Шаляпину". По-моему, это очень мелко и Андреева должно быть не достойно. По крайней мере, когда он это мне рассказал, то душе моей было очень больно.
   Ну, будь здоров, дорогой мой Алексей, я весь твой Федор Ш.
   Пожалуйста, поцелуй ручку Марье Федоровне 3 и передай горячий привет Константину] Петровичу4, а Зине5 скажи, что фотографии ему вышлю на днях. Пусть он на меня не сердится. Всем мой горячий привет.
   

18
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

Телеграмма

   [Капри] [Январь 1907 г.]
   Огромной радостью ожидаем тебя

Алексей

   

19
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Первая половина июня 1908 г.]
   Дорогой мой Алексей!
   Мне просто стыдно, что я не нашел время написать тебе несколько строк.
   Сейчас, уже на пароходе, хочу тебе похвастаться огромнейшим успехом, вернее триумфом в Париже1. Этот триумф тем более мне дорог, что он относится не ко мне только, а к моему несравненному, великому Мусогорскому, которого я обожаю, чту и которому поклоняюсь. Как обидно и жалко, что ни он, ни его верные друзья не дожили до этих дней, великих в истории движения русской души. Вот тебе и "Sauvage" {Дикарь (франц.).} -- ловко мы тряхнули дряхлые души современных французов. Многие -- я думаю -- поразмыслят теперь, пораскинут гнильем своим в головушках, насчет русских людей. Верно ты мне писал: "Сколько ни мучают, сколько ни давят несчастную Русь, все же она родит детей прекрасных и будет родить их -- будет!!!" Милый мой Алеша, я счастлив, как ребенок, -- я еще не знаю хорошо, точно, что случилось, но чувствую, что случилось с представлением Мусоргского в Париже что-то крупное, большое, кажется, что огромный корабль -- мягко, но тяжело -- наехал на лодку и, конечно, раздавит ее. Они увидят, где сила, и поймут, может быть, в чем она.
   Сейчас я еду в Южную Америку и вернусь в средине сентября в Европу. Дорогой, мне ужасно стыдно, что я тебе, во-первых, опоздал, а во-вторых, прислал только три тысячи фр. Но это ничего, я приеду из Америки, привезу или пришлю тебе еще. Одно обстоятельство непредвиденное, о котором я могу тебе только рассказать на словах, поставило меня на некоторое время в смешное финансовое положение.
   Осенью я тебе пришлю мои фотографии Бориса Годунова и некоторые статьи журналов о Борисе, а теперь я еще не знаю хорошо и точно, что писали, -- знаю только, что писали много.
   В Париже я пел в граммофон, и пластинки мои вышли замечательно хорошо. Я просил фирму "Граммофон" послать тебе на Капри машину и диски и уверен, что они все это сделают, -- предупреждаю тебя, что платить им ничего не нужно, а когда получишь, послушаешь, то черкни мне твое впечатление в Buenos Aires -- Théâtre Colon 2.
   Марья 3 со мной не поехала, а осталась дней на десять в Париже, так как очень захворала. Прошу тебя, передай мой привет и поцелуй ручку Марье Федоровне, а тебя целую крепко я, твой

Федор

   

20
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   Париж [9]22 июня 1909 г.
   Дорогой, любимый мой Алексеюшка, премного виноват я перед тобой, прости меня, окаянного, что не писал я тебе тридцать и три года.
   Сейчас только, можно сказать, начинаю дышать более или менее свободно, да и то как-то не верится, что освободился и могу полежать малость на солнышке, ибо солнышко здесь, в Париже, скрыто за тучами дыма от автомобилей.
   Работал без перемежки, если не считать мое у тебя пребывание в прошлом году да плаванье на пароходах в Америки и обр[атно] -- 2 1/2 года. Изнервился и изустал до того, что начинает мне казаться и то, и сё. Кажется даже, что и голосу начинаю лишаться. Ну, да теперь еще один спектакль, в субб[оту] 26-го, и кончено -- поеду лечиться и отдыхать. В субб[оту] пою "Старого Орла" в опере 1, а в воскр[есенье] думаю уехать в Виттель, 7 часов от Парижа, ряд[ом] с Контраксевилем, так как анализ мочи показал 1036 весу и ужасное количество мочевой кислоты. Кроме этого, нашлось 9 грамм на литр сахару, то есть почти один процент, это хотя и не много, но, во всяком случае, неприятно. Там, то есть в Виттеле, пробуду 21 день со строгим режимом, а потом поеду к себе в деревню половить рыбешку.
   Дорогой мой друже, прости меня также и за то, что с деньгами я не торопился и посылал тебе туго. Это, видишь ли, произошло от той причины, что и сказать тебе и сознаться мне положительно стыдно. Знаю теперь только одно, что жадничать нехорошо, и избегаю всяких азартов, ибо научен бысть сугубо...
   Кусевицкого, к моему сожалению, в Париже видеть не удалось, так как по справкам, мною наведенным, оказалось, что он пробыл в Париже один день, проездом из Лондона в Берлин. Разговора, значит, с ним я не имел, но думаю, что ежели он в прошлый раз деликатно отказал, то, наверное, откажется и теперь.
   Ужасно мне хочется тебя видеть, и мне так жаль, что я вынужден ехать на воды, а не к тебе, как я раньше предполагал. После ужасной, непроходимой пошлости, в которой купаешься каждый день, так хотелось поговорить с тобой, мой милый друг. Клянусь тебе, что у меня опускаются руки, не хочется больше работать. Пришлось дойти даже до того, что побил морду животному, одетому в модный пиджак и даже также поющему басом, -- ужасно, а без этого, кажется, ни за что не обойтись. Из всех моих тасканий по всяким блевотинам два дня только были прекрасными. Это было здесь, в Париже -- один раз у Массне, а другой раз у Анри Кэн (Henri Cain). Один из них (первый) играл мне музыку новой оперы, а другой читал мне либретто, им сделанное, и оба раза я плакал, как корова. Это был Дон Кихот, рыцарь печального образа. Да, именно печального образа и такой честный, такой святой, что даже смешной и потешный для всей этой сволочи, этой ржавчины, недостойной быть даже на его латах.
   Либретто сделано чудесно, музыка (кажется) отличная, и если бог умудрит меня и на этот раз, то я думаю хорошо сыграть "тебя" и немножко "себя", мой дорогой Максимыч. О, Дон Кихот Ламанчский, как он мил и дорог моему сердцу, как я его люблю 2. Умирая в последнем действии на опушке леса, он чистотой и святой простотою своей прошиб до слез даже такое ужасное, жирное и непроницаемое животное, как Санчо Панса, и на толстый живот его в первый раз упала слеза. Итак, да будет благословенно все грядущее, -- я в феврале, 14-го, кажется (здешнего стиля), в первый раз буду изображать в Монте-Карло Дон Кихота. Там уж я надеюсь увидать тебя. Кто знает, может быть, я больше ничего не сумею потом и эта роль окажется последней.
   Перечитал все, что написал, и прошу тебя не думать обо мне как о пессимисте на копейку. Мне самому, ей-богу, противно мое самочувствие, но я думаю, что это все от усталости. Целую я тебя крепко-накрепко, мой дорогой, и желаю от души здоровья. Поцелуй ручку Марии Федоровны и передай ей привет от Марьи Валентиновны, которая низко кланяется также и тебе. Поклонись всем, кто меня знает и помнит, а я постараюсь в августе приехать к тебе на Капри.
   Маша все время со мной, и я ее очень уважаю. Славная она баба, да только порядочная размазня.
   Ну, пусть хранят тебя боги.

Твой Федор Шаляпин

   P. S. Нужно ли говорить, что всякая твоя ко мне строчка есть искренняя моя радость. Я тебе протелеграфирую мой адрес позже.
   

21
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Капри] [Сентябрь 1909 г.]
   Милый мой Федор --
   Константин Петрович 1 -- он здесь -- сообщил мне, что ты хочешь написать и издать свою автобиографию -- меня это сообщение очень взволновало и встревожило! Спешу наскоро сказать тебе, дружище, следующее.
   Ты затеваешь дело серьезное, дело важное и общезначимое, то есть интересное не только для нас, русских, но и вообще для всего культурного -- особенно же артистического мира! Понятно это тебе?
   Дело это требует отношения глубокого, его нельзя строить "через пень -- колода".
   Я тебя убедительно прошу -- и ты должен верить мне! -- не говорить о твоей затее никому, пока не поговоришь со мной.
   Будет очень печально, если твой материал попадет в руки и зубы какого-нибудь человечка, неспособного понять всю огромную -- национальную -- важность твоей жизни, жизни символической, жизни, коя неоспоримо свидетельствует о великой силе и мощи родины нашей, о тех живых ключах крови чистой, к[ото]рая бьется в сердце страны под гнетом ее татарского барства. Гляди, Федор, не брось своей души в руки торгашей словом!
   Ты можешь поверить мне -- я не свои выгоды преследую, остерегая тебя от возможной -- по доброте твоей и по безалаберности -- ошибки.
   Я предлагаю тебе вот что: или приезжай сюда на месяц-полтора, и я сам напишу твою жизнь под твою диктовку, или -- зови меня куда-нибудь за границу, -- я приеду к тебе, и мы вместе будем работать над твоей автобиографией часа по 3--4 в день 2.
   Разумеется -- я ничем не стесню тебя, а только укажу, что надо выдвинуть вперед, что оставить в тени. Хочешь -- дам язык, не хочешь -- изменяй его по-своему.
   Я считаю так: важно, конечно, чтобы то, что необходимо написать, было написано превосходно! Поверь, что я отнюдь не намерен выдвигать себя в этом деле вперед, отнюдь нет! Нужно, чтобы ты говорил о себе, ты сам!
   О письме этом никому не говори, никому его не показывай! Очень прошу!
   Ах, черт тебя возьми, ужасно я боюсь, что не поймешь ты национального-то, русского-то значения автобиографии твоей! Дорогой мой, закрой на час глаза, подумай! Погляди пристально -- да увидишь в равнине серой и пустой богатырскую некую фигуру гениального мужика!
   Как сказать тебе, что я чувствую, что меня горячо схватило за сердце?
   Спроси Кон[стантина] Пет[ровича] -- лучшего, честнейшего из людей, которых знаю! -- спроси его, как важна и дорога мне твоя прекрасная мысль, он тебе скажет.
   По праву дружбы -- прошу тебя -- не торопись, не начинай ничего раньше, чем переговоришь со мной!
   Не испорчу ничего -- поверь! -- а во многом помогу -- будь спокоен!
   Ответь хотя телеграммой.
   И еще раз -- молчи об этом письме, убедительно прошу тебя! Алексей
   Милый К[онстантин] П[етрович] кланяется тебе и М[арии] В[алентиновне]. Я ей -- тоже.
   

22
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Капри] [1909 г.]
   Дорогой мой друг --
   Алексей Васильевич Макеев, податель сего, просит тебя послушать его голос и, -- буде найдешь возможным, -- помочь Макееву поступить в хор оперы. Жму руку.

А. Пешков

   

23
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Виши] [Первые числа июля 1911 г.]
   Дорогой мой Алексей.
   Еще никогда в жизни моей мне так не везло, как в этот раз. Я совсем было уж собрался ехать к тебе, несказанно был рад этой поездке, как вдруг мне чертовски разнесло ногу (последствия плохо вылеченного вывиха и растяжения сухожилий в Париже при неловком падении на сцене), и я лишился возможности ходить. Приехать же на Капри с костылями, как я сейчас вынужден ходить, мне противно и неудобно, во-первых, а во-вторых, доктор меня прогнал сейчас же в Виши, так как нашел, что, кроме вывиха, есть также основательная подагра. В течение трех недель я должен буду держать курс лечения.
   Из Виши я сию же минуту устремлюсь к тебе.
   Прошу тебя, сообщи мне, будешь ли ты в это время, то есть приблизительно в конце июля или начале августа (нашего стиля), дома?..
   Мне очень хочется о многом поговорить с тобою; кроме того, напиши мне, есть ли у тебя на твоей новой квартире фортепиано, и если нет, то можешь ли его приготовить к моему приезду (чтобы было хорошо настроено). Я имею большую охоту кое-чего тебе попеть. Думаю также привезти с собою хорошего музыканта-пианиста.
   Писать так: Vichy, poste restante.
   Шлю мой сердечный привет Марье Федоровне, а тебя крепко люблю и обнимаю.

Федор Шаляпин

   Жду записку, до свидания!
   

24
A. M. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Капри] [Между (19 июня) 2 и (2) 15 июля 1911 г.]
   Получил я твое письмо, Федор Иванович, и -- задумался, сильно удивленный его простотой и краткостью.
   Мне казалось, что в силу тех отношений, которые существовали между нами, ты давно бы должен написать мне, как сам ты относишься к тем диким глупостям, которые содеяны тобою, к великому стыду твоему и великой печали всех честных людей в России.
   И вот ты пишешь мне, но -- ни слова о том, что не может, как ты знаешь, не может не мучить меня, что никогда не будет забыто тебе на Руси, будь ты хоть гений. Сволочь, которая обычно окружает тебя, конечно, отнесется иначе, она тебя будет оправдывать, чтобы приблизить к себе, но -- твое ли это место в ее рядах?
   Мне жалко тебя, Федор, но так как ты, видимо, не сознаешь дрянности совершенного тобою, не чувствуешь стыда за себя -- нам лучше не видаться, и ты не приезжай ко мне.
   Письмо это между нами, конечно. Я не хочу вставать в ряд с теми, кто считает тебя холопом, я знаю -- это не верно -- и знаю, что твои судьи не лучше тебя.
   Но если бы ты мог понять, как страшно становится за ту страну, в которой лучшие люди ее лишены простого, даже скотам доступного чувства брезгливости, если бы ты мог понять, как горько и позорно представить тебя, гения, -- на коленях пред мерзавцем, гнуснейшим из всех мерзавцев Европы1.

А. Пешков

   

25
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Виши] 18(31) июля 1911 г.
   Печаль, которую принесло мне твое письмо, Алексей Максимыч, изъяснить я никак не могу... Ай-яй! Как мне больно его читать и перечитывать еще и еще; вот уже несколько дней, как я хожу совершенно убитый. Тем более, что ты прав и я не должен был, может быть, писать тебе такого короткого и простого письма, -- верно!!!
   Но клянусь тебе, что я умышленно игнорировал вопрос о моих "деяниях", лелея надежду рассказать тебе все лично.
   Много раз пробовал я писать тебе подробно, но волнение, которое испытывал при том всякий раз, было так велико, что я никак не мог уложить письма моего в такую же ясную форму, как если бы стал рассказывать все словами.
   Да и теперь едва ли сумею рассказать все, что так хочется рассказать, ибо, кроме всяких волнений, у меня еще отсутствует способность излагать на бумаге ясно и просто все, что есть в душе; но так как теперь возможность говорить лично, к великому горю моему, исчезла, то я попробую писать, как смогу. Слушай же!
   Много мне пришлось хлопотать и долго приходилось лелеять мечту, чтобы на импер[аторских] театрах заново поставить "Бориса Годунова". Наконец, мечта эта осуществилась, и я, радостный и вдохновленный новой чудесной постановкой, сделанной художником Головиным, поехал вечером играть мою любимую оперу.
   Спектакль начали, и я после моей первой незначительной картины шлялся все время за кулисами, опечаленный равнодушием публики, так как ни после одной картины буквально никто не потрудился ударить в ладоши, хотя бы для смеху, несмотря на то, что артисты, хор и музыканты делали свое дело внимательно и хорошо. Это меня даже рассердило, и, обозленный, я вышел, наконец, играть мою большую сцену с Шуйским и галлюцинацией.
   Говорят, когда я злой, я будто бы играю с большим подъемом -- не знаю, может быть, -- но по окончании этого действия зал действительно ожил, раздались крики и треск аплодисментов. Еле дыша от напряжения и усталости, как запаленная лошадь, по знаку режиссера пошел я на сцену, чтобы по общему обыкновению раскланяться публике. Занавес упал и поднялся снова, и снова я раскланивался, -- вообще все было совершенно обыкновенно, как бывает всегда, и я уже думал идти к себе в уборную, чтобы глотнуть чаю и смочить высохшее горло, как вдруг услышал сзади меня крик: "Куда вы?.. Что выделаете?!" (Это, оказалось, кричал режиссер, испуганный необыкновенным и неожиданным происшествием, которое в театре почти для всех было сюрпризом). Обернувшись, я увидал растерянные, сумасшедшие лица хористов, хористок, а также и артистов (участников спектакля), ломящихся на сцену в единственную дверь, существующую в этой декорации (терем царя Бориса). Быстро, один за другим падали они все на колени и -- нестройно вначале -- пели гимн.
   Совершенно не понимая, в чем тут дело, я хотел было уйти со сцены, но эта самая дверь была так законопачена народом, что я, не имея физической возможности уйти за кулисы, вынужден был остаться на сцене. С минуту я постоял... Видя, что тут деется что-то неладное, и в то же время слыша рядом какие-то неопределенные возгласы: "Федор Иванович, Федор Иванович, не уйдешь... не хочешь... не ходишь, не уходи" или что-то подобное (за шумом пения я хорошо не разобрал). Я ошалел. В мгновение мне пришло в голову, что все это устроили нарочно для меня, что со мной хотят сделать что-то плохое (к этому в последнее время я так привык, что всякую минуту нахожусь в ожидании), что это -- ловко придуманная интрига против меня, что в театре сейчас начнется скандал... вообще я вообразил черт знает что и... находясь к тому же в полной невозможности уйти со сцены, оторопел, совершенно растерялся, даже, может быть, испугался, потерял вполне способность спокойно размыслить и стал на колени около стоявшего близ меня, в глубине сцены, кресла...
   Таким образом случилось, что я явился действующим лицом этой пакостной и пошлой сцены, и когда, наконец, спустя минуту, все это понял, то было уже поздно, и я, как говорится, "сварился, как кур во щах"...
   Потрясенный и расстроенный происшедшим, ушел я к себе в уборную.
   Тотчас же вслед пришли несколько человек хористов и, имея на глазах слезы, попросили меня пойти к ним в уборную.
   Желая узнать, что случилось и в чем дело, я отправился к ним и... выслушал "глубокие благодарности", с "многолетием" [включительно, за то, что поддержал их в ихнем тяжком (?) положении: "Только вы, Федор Иванович, да царь можете спасти нас от тяжких притеснений дирекции", -- говорили они мне... Горько все это было мне, и не стал я дальше расспрашивать их о притеснениях... и ушел. И до сих пор не знаю хорошо, чем было вызвано ихнее коленопреклонение... Кажется, что все это предшествовало подаче какой-то просьбы на высочайшее имя.
   В антракте я позвал дир[ектора] Теляковского и заявил ему, что я глубоко возмущен появлением хора на сцене во время моего действия, где этот хор, по пьесе, не принимает участия, и что меня должны были бы непременно предупредить, а не устраивать мне таких сюрпризов; но директор, взволнованный и сконфуженный, ответил, что он об этом совершенно ничего не знал, что для него это было таким же сюрпризом, как и для меня, и что он сам весьма волнуется за то, как посмотрят на эту выходку власти.
   С тяжелым сердцем, на которое как бы навалили гору навозу, я уехал через день из Петербурга в Монте-Карло, а в то же самое время во всех газетах уже было оповещено телеграфно, что хор и оркестр Мариинского театра во главе с Шаляпиным устроили величественную манифестацию, на коленях воспевая гимн. Некоторые газеты, живущие сенсациями, выпустили рисунки, где я, сложа на груди руки, впереди хора ревностно разеваю пасть, провозглашая "боже, царя храни"... Тут уж и пошло! Кто во что горазд!.. Стали печатать какие-то будто бы мной говоренные интервью и разговоры. В разговорах этих я заявляю яростно, что я, мол, мужик и не могу равнодушно видеть своего царя, прямо как только увижу его еще издали, так и грохаюсь прямо на карачки (по истинному русскому обычаю) и т. д. Словом... "пошла писать губерния"...
   Долго, сравнительно, я молчал, глубоко страдал. А дело шло все crescendo и crescendo. Из Петерб[урга] переслали мне письмо Амфитеатрова (оно было адресовано в Петербург, и я получил его сравнительно поздно) 1, а тут еще, поехав однажды в Ниццу, я наткнулся на каких-то русских молодцов, которые устроили мне на вокзале манифестацию. Я сделал вид, что не обращаю на них внимания, но они в том же поезде поехали до Ville Franche, имея видимое намерение меня избить. В Ville Franche мне действительно пришлось с ними подраться, и я, глубоко расстроенный, один, не зная, что мне делать и с кем посоветоваться, попросил Марию Валентиновну написать Константину Петровичу просьбу приехать в М. Carlo. Константин Петрович обещал, но, видимо, был задержан делами и не приехал. Тогда, наконец, бомбардируемый различными анонимными письмами содержания крайнего, я решился написать письмо в газеты. И... написал... Конечно же, оно было весьма глупое, уж по одному тому только, что я его написал.
   Я потерял совершенно всякое присутствие духа и положительно не знал, что мне делать, и как, и кому, и что писать. Сел было писать ответ Амфитеатрову, но из Москвы и Питера мне сообщили, что Амфитеатров разослал разным лицам и редакциям копии с его ко мне письма и что это письмо ходит по рукам.
   Мне показалось это и странным, и очень злым с его стороны. Стало мне также ясным, что письмо он мне написал совсем не оттого, что он меня, как он пишет в письме, "крепко любил", а кто его знает по каким, но, несомненно, по другим причинам. Поэтому я решил Амфитеатр[ову] ничего не писать.
   Все это настолько удивило и испугало меня, что я невольно начал бояться и за твое обо мне мнение.
   Несколько раз я порывался тебе писать, но из этого ничего не выходило. Я рвал письмо и снова откладывал со дня на день.
   Видя мои волнения и сомнения, Марья Валентиновна написала записку Конст[антину] Петровичу с просьбой узнать, могу ли я приехать к тебе, и месяц приблизительно тому назад, когда я приехал в Милан, она передала мне ответ, что ты ничего не имеешь и мой приезд тебя не стеснит. Я весьма обрадовался и уже собрался ехать, как вдруг мне разнесло ногу и руку, и я вынужден был вместо Капри ехать лечиться; тогда я написал тебе мое короткое письмо.
   Вот приблизительно все, что произошло.
   Итак, позволь же мне сказать тебе, что в происшедшем душа моя и сердце не участвовали, и виноват я только, во-первых, в том, что потерялся, а, во-вторых, что служу в таком учреждении, где, к сожалению, такие сюрпризы с выползом на карачках возможны.
   Я уже думаю о том, чтобы больше не возвращаться не только на императорскую сцену, но даже и в Россию вообще, но это выходит тоже не очень складно. Оно, конечно, я пою то тут, то там в Европе, но, в сущности, какой же я итальянский или французский артист. Ведь если я уйду совершенно из России, то и искусству моему будет конец.
   Хорошо ведь только иногда приехать в Париж или Милан, сыграть пять-шесть спектаклей, да и то... ведь художественного удовлетворения совершенно почти никакого.
   В России думал я иногда о своем театре. Но это же для меня невозможно. Для этого нужны администраторские способности, которых у меня совсем нет, а при существующей жизни в России, где только и думают, как бы тебя поудобнее обмануть да ошантажировать, совсем пропадешь и лишишься и здоровья, и голоса. Петь в частных театрах? ...Это и того хуже... Такие выверты, такие стили модерн, что не только петь в этих театрах, а и слушать, что там говорят и играют,-- тошнёхонько. Вот и служишь-в императорских театрах,-- служишь уж по одному тому, что хоть в два года раз, а уж все-таки поставят какую-нибудь пьесу действительно хорошо, и душой отдохнешь и хоть не все, а много настоящего искусства увидишь... Вот так и живешь...
   Ты пишешь: "Сволочь, которая тебя окружает, конечно, будет тебя оправдывать".
   Вот уже два года, как я совершенно почти никуда не хожу и большею частью стараюсь быть и нахожусь один... Народу разного разогнал я от себя много, но из этого вышло то, что все, с которыми я знался раньше, в один голос затрубили кузькину мать: "Зазнался, сукин сын", -- и при всяком удобном и неудобном случае шантажируют меня, как только им вздумается. Шантаж в жизни моей стал явлением совершенно обыкновенным. А теперь... нужно видеть, как разделывают они свое торжество на моих плечах по поводу случившегося... Боже мой! Какую радость испытывают они, какое счастье наполнило их, с каким наслаждением лупят они меня, случайно упавшего в воду, -- веслом по башке... Ой, ой!..
   Дорогой Алексей Максимыч, никому еще я не писал и не рассказывал всего, что написал я тебе. Я думаю, что также никто не рассказал тебе моей истории так, как она есть на самом деле.
   Мне очень тяжело, что я причинил тебе боль. Повторяю тебе еще раз: поводов к дряни и пакостям я ни в душе моей, ни в сердце не имею, а ежели случилось... случилось черт его знает как... Случилось!..
   Итак, в конце концов, хоть меня и уложили в гнусное положение так же аккуратно, как укладывают покойников в гроб, однако я оставляю право за собой, несмотря ни на что, любить и уважать тебя так же, как я любил и уважал тебя всегда.

Федор Шаляпин

   

26
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Капри] [Между 20 июля и 1 августа (2 и 14 августа) 1911 г.]
   И люблю, и уважаю я тебя не меньше, чем всегда любил и уважал; знаю я, что в душе -- ты честный человек, к холопству -- не способен, но ты нелепый русский человек и -- много раз я говорил тебе это! -- не знаешь своей настоящей цены, великой цены.
   Нестерпимо, до слез больно мне за тебя, много думаю -- как бы помочь, чем? И не вижу, чувствую себя бессильным.
   Не умно ты сделал, что сразу же после этой истории не поехал ко мне или не объяснил условий, при коих она разыгралась, -- знай я всё с твоих слов, -- веря тебе, я бы что-нибудь сделал, чтобы заткнуть пасти твоих судей.
   А теперь -- придется выжидать время. Твоего приезда сюда я бы желал и очень, но -- здесь масса русских. Я с ними в недобрых отношениях, и они не преминут устроить скандал тебе, чтоб -- кстати уж! -- и меня уколоть. Кроме здешних, еще каждую неделю бывают экскурсанты из России, караванами, человек по пятьдесят, -- народ дикий и нахальный.
   А видеться нам -- нужно. Погоди несколько, я напишу тебе, когда и как мы можем встретиться без шума и скандала, теперь же -- скандал вновь поднялся бы. Ведь так приятно ударить меня -- тобою, тебя -- мною. Все живут напоказ, и каждому ужасно хочется показать себя честным человеком, -- это верный признак внутренней бесчестности.
   До свиданья, Федор Иванович, будь здоров и не особенно сокрушайся -- пройдет!

А. Пешков

   

27
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

Телеграмма

   3 (16) августа 1911 г.
   Спасибо дорогой Алексей Максимович за письмо оно меня воскресило через несколько дней напишу тогда сообщу адрес привет тебе и Марии Федоровне.

Федор

   

28
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Швейцария] [Первая половина (середина) августа 1911 г.]
   Очень, очень обрадовался я получить твое письмо, дорогой Алексей Максимович. Оно меня воскресило. Мне уж показалось, что для меня пришел совсем конец. Спасибо милой Марье Федоровне! В ее нескольких строчках я почувствовал молчаливое пожатие руки, тронувшее меня до слез.
   Сейчас я скитаюсь по Швейцарии. Скучно ужасно, несмотря на то, что здесь все так ловко устроено; кажется, ходишь по огромному "Luna Park" (подобно Куни-Айланд) -- всякие тебе развлечения: и фуникулер, и голубая вода, и огромные горы, и то, и дру[гое]. И все это, в сущности, выглядит так, как будто бы сделано из папье-маше. И народ живет тут молчаливый, спокойный и услужливый -- прямо, можно сказать, -- с одной стороны "швейцары" или метр-д-hotel'и, а с другой -- скучающие всегда и ищущие развлечений "туристы". Мне немножко досадно, что между ними и я.
   Прелестны восходы, заходы, туманы, Монбланы и пр., и пр., и... страшно хочется отсюда уехать. Здесь множество русских. Все эти русские очень любят Швейцарию. У нас в Казани даже места с пригорками названы "русской и немецкой Швейцарией", а я, хоть и казанский, а не люблю Швейцарию.
   Но... между тем, когда я подумаю, что ожидает меня по приезде в Россию, то вдруг сжимается сердце и хочется забраться в какое-нибудь ущелье, сесть там на корточки, и как говоришь иногда ты, -- "узжать".
   Да, дорогой Максимыч, попал я в раму общественного мнения!.. ай-яй, как попал! 1
   Доверчивая и, в большинстве своем, глупая наша публика, с одной стороны, очень меня любит или, вернее, может быть, любила, а, с другой, все время судила обо мне с точки зрения отдела газет "Театр и музыка", где, в особенности в последние годы, так раскрасили мне морду, что я даже сам перестал себя узнавать. К этой раскраске некоторые "друзья" прибавили несколько свежих сочных пятен, и портрет мой закончился и попал, как я сказал выше, в "раму".
   Не по мне она, эта самая рама, и жмет она меня больно, и не знаю я сам, имею ли право кричать об этой боли или нет? Может быть, действительно я в чем-нибудь виноват?!
   Господи, как мне хотелось бы это узнать! Может быть, все, что я думаю о себе (а я думаю, что я не так уж очень виноват), может быть, это все вздор -- ведь человек почти всегда склонен думать о себе лучше, чем он есть на самом деле. И хочется мне поговорить обо всем этом с честным человеком, и оглядываюсь я кругом, и так мало вижу честных людей. Вот сейчас стоишь передо мной только один ты. Одного тебя хотел бы я послушать.
   Очень хорошо понимаю я, что ехать к тебе мне неудобно. Но, может быть, ты мог бы устроить свидание со мной где-нибудь так, чтобы об этом никто не знал.
   Конечно, при нашей окуровской жизни, да еще с фабриками, мало честных газет. Черт знает что могут сочинить, черт знает какие пакости могут полить снова, а, главное, еще и на тебя. А публика -- обыватель, она поверит чему хочешь.
   Напиши, мой дорогой Максимыч, возможно ли все это и не стеснит ли, главным образом, тебя. Прошу со мною не церемониться. Нельзя -- так и ничего, подожду до -- можно.
   К первым числам нашего сентября я должен буду ехать в Питер, и если теперь невозможно будет увидаться, то придется отложить это до будущего года 2.
   Сейчас я еду на Lago Lugano к детям и пробуду там до того времени, пока не получу от тебя письма. Вот мой адрес:
   Lanzo d'Intelvi
   gr. Hotel Bella Vista
   Th. Chaliapin
   Марья Валентиновна благодарит за привет и, в свою очередь, шлет поклон свой тебе и Марье Федоровне. Дай бог здоровья.

Твой Федор Ш.

   

29
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Петербург] 15(28) ноября 1911 г.
   Дорогой мой Алексей Максимович. Прошли, можно сказать, века с тех пор, как мы расстались с тобой, и за исключением нескольких незначительных телеграмм я не писал тебе ни одной строчки. Это черт знает как нехорошо с моей стороны, и я прошу тебя не ставить мне это в укор. Тем более, что я постараюсь объяснить тебе, отчего я так долго и упорно ничего не писал.
   Приехав сюда, в Петерб[ург], я сразу попал в огромный котел, в котором и кипел (если не киплю и сейчас еще) все это время. Нынешний сезон есть последний из моего пятилетнего договора с дирекцией. За эти пять лет, по разным обстоятельствам, мне пришлось пропустить некоторое количество спектаклей, а чтобы не подвергнуться вычету и сдать мой контракт чистым, мне сразу пришлось петь, как говорится, и в хвост и в гриву. Пел я минимум три спектакля на неделе и, кроме того, искренно любя Мусоргского, желая осуществить дорогую для меня "Хованщину" в более или менее надлежащей постановке, -- взялся добровольно за этот огромный труд и, кажется, добился хороших результатов. Сейчас опера прошла уже четыре раза 1 и, несмотря на великую легкомысленность "большой" петербургской публики, -- нравится всем, за исключением злобствующего верблюда Иванова -- нововременского критика; как образчик глупости и злобности сего зоологического монстра прилагаю тебе его пространную критику 2.
   Я, конечно, весьма счастлив за "Хованщину". Она идет недурно, артисты и хористы сделали все, что они могут сделать, и это, конечно, великая награда мне за все мои труды, а трудов было так много, что я не находил времени, чтобы побриться. Ежедневно репетиции и параллельно еще и очередные спектакли, которых я и спел уже двадцать штук.
   Кроме всего этого, я имею несчастье быть весьма знаменитым, а потому волей или неволей должен ежедневно принимать людей всевозможных классов, профессий, лет и полов, чтобы выслушивать просьбы, подписывать карточки, слушать голоса, хлопотать за уволенных и за вновь поступающих, одним словом -- ад, чистый ад. Несколько раз была у нас милая Катюша 3 и никак не могла добиться, чтобы честь честью посидеть за чашкой чаю только со мной да с Марьей, -- всегда была такая масса народу, что не пришлось сказать двух-трех слов спокойно. Итак, теперь ты, может быть, представишь себе, отчего я так долго ничего тебе не писал.
   Сегодня заперся дома, никого не пускаю и строчу тебе это послание. Расскажу тебе по порядку все мое пребывание в Питере.
   Сначала я поехал к Д. В. Стасову. Сообщил ему о том, что, может быть, в случае какого-нибудь скандала мне придется писать письмо в газеты, на что он ответил совершенно отрицательно, говоря, что при современном шантаже этот шаг ничего хорошего не принесет, и в случае чего-нибудь хотел писать тебе об этом сам. Но, к счастью, ничего не произошло, и я пел первый спектакль "Бориса Годунова", как обыкновенно, при переполненном театре и с огромным успехом, о чем тебе и телеграфировал.
   Виделся несколько раз с Евгеньичем 4. Он, бедняга, ездил куда-то в санаторий и теперь говорит, чувствует себя лучше. В Народном доме Паниной ставили они отрывки из "Бор[иса] Годун[ова]", и я послал туда Исайку 5,он им режиссировал, и они остались им очень довольны.
   Был у меня Ал. Ив. Куприн (трезвый). Мы вместе провели целый день и даже по настоянию и заранее приготовленному каким-то писателем Манычем (я не знаю, кто этот Маныч), нас фотографировали, и фотографии быстро разослали по газетам. Я думал, что этого желал Куприн, оказалось же, что это все сделал этот самый Маныч, с которым и пришел ко мне Куприн, для того, чтобы ему, Манычу, заработать деньжонок в редакциях6. Ну, что ж делать?..
   Мне очень жаль Александра Ивановича, потому что я не могу понять, для чего он так пьет и усиленно дружит с какими-то акробатами и клоунами в цирке. Недавно был у меня Леонид Андреев, -- у них, в квартире Ходотова, произошло что-то нелепое. Андреева чуть не задушил не то Куприн, не то Скиталец -- одним словом, была какая-то отчаянная драка. В этот вечер приглашали туда и меня, но, наученный горькими опытами, от посещения я отказался. Славу богу...
   Ужасно неприятно было мне это узнать, -- ей-богу, немножко совестно за людей, кои занимают культурную ступень в общественной жизни. Хотя наша культурная жизнь тоже какая-то странная, чтоб не сказать больше, в настоящее время.
   Недавно меня заставил призадуматься один мальчик-гимназист -- ему 10 или 11 лет, сын нашего артиста Шаронова. Когда его спросили -- много ли поет дома его отец, он ответил, что не знает и знать этого не хочет, так как занятия своего отца считает позорными, -- музыка и пение, говорит этот мальчик, в то время, когда человечество занято великими изобретениями аэропланов для великого военного движения, -- музыка и пение -- это позор... Вот какие нынче мальчики пошли -- на-кось!..
   Ох уж эти мне "потешные", убереги, господи, моих малышей от разбойничьих забав.
   Вернусь еще к "Хованщине".
   Дорогой Максимыч!
   Как искренно жалею я, что тебя не было здесь. Какая это удивительная вещь, и какой был у нас в театре праздник. Я видел, как не один десяток участвующих на сцене -- плакали, а я, я и до сих пор не могу еще равнодушно петь эту оперу. Боже мой, сколько там народушки есть, сколько там правды, несмотря на отсутствие, может быть, исторически точной правды и некоторую запутанность в либретто. Ты, конечно, знаешь ведь, что Мусоргский затевал нечто огромное, но, во-первых, его недуг, а, во-вторых, и смерть помешали ему осуществить то, что задумал он и Влад. Вас. Стасов. Экая жаль! Какие удивительные народные семена растил этот удивительный Модест Мусоргский, и какие гады всю жизнь вертелись в его вертограде и мешали растить ему народное семечко. Если ты не читал его писем к Стасову, то я тебе их пришлю. Эта книжечка вышла тому назад только месяц, -- хорошие это письма, и хорошо они рисуют Мусоргского.
   На генеральной репетиции я сказал нашей труппе несколько слов и предложил отслужить панихиду по Стасову, Мусоргскому и Римскому-Корсакову. Все на это согласились с удовольствием, и мы отправились в Каз[анский1 собор, чтобы эту панихиду отпеть -- но... хозяин собора, какой-то настоятель, петь нам не позволил... черт его знает почему -- просто из каприза, да и меня духовные что-то недолюбливают. Так мы и остались с носом, а народищу нашло страсть как много. Я думаю, тысяч пять-шесть было.
   Так вот, Максимыч! Останусь еще здесь, в Петербурге, до 2 декабря, а там поеду в Москву -- пробуду в Москве до начала января, а там поеду в M[onte] Carlo. В Москве собираюсь дать концерт в пользу голодающих -- ужас охватывает, когда я узнаю о том, что делается в селах и деревнях 7.
   Прошу тебя, мой дорогой Максимыч, пришли мне списочек книжек, как ты обещал, и потом, в заключение, прости, ежели я тебя попрошу взять у меня немного деньжонок, в декабре они у меня будут, и я с удовольствием тебе пришлю, сколько смогу, а ты бы съездил куда-нибудь -- прокатился бы да и отдохнул.
   Бог даст, весной я познакомлю тебя с неким Мих. Иван. Терещенко, он у нас сейчас чиновник особых поручений при Теляковском, человек весьма богатый и, может быть, согласится сделать то общественное дело, о котором ты мечтаешь, -- помнишь тот журнал?..8 Сам я с ним говорить не хочу, потому что боюсь испортить дело... а ему я предлагаю вместе со мной проехаться на Капри, и он мне почти что обещал.
   Ну, до свиданья, дорогой мой, очень крепко я тебя люблю и желаю тебе всего, что может желать любящий

Твой Федор Шаляпин

   Маша кланяется и целует Марью Федоровну, а я целую ей ручки и шлю мой горячий привет.
   Не знаю -- многое, наверно, еще не написал тебе, да больно трудно мне складно писать.
   

30
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   М. Carlo 19 января (1 февраля) 1912 г.
   Хотел было сейчас же написать тебе, дорогой Максимыч, по приезде в M[onte] Carlo, да дорогой простудился и прихворнул. Из России же не писал так долго потому, что был предупрежден какой-то дамой Исаковой, приехавшей для этой цели специально в Петербург, о том, что будто бы какой-то господин, сидевший с ее мужем в тюрьме и отпущенный на волю, оговаривает меня в участии в концертах и сборе денег на революцию в 1905 году, главным образом, в училище Фидлера, и что она, Исакова, предупреждает меня быть осторожным и бояться всяких неожиданностей и обысков 1. Сказано было мне также о том, что на почте распечатывают письма. Оно, конечно, страшного тут ничего нет, но все же неприятно посылать письмо и думать, что его будет читать еще кто-то. Вообще в России сейчас сводят счеты с так называемыми вольнодумцами вовсю. Ты знаешь, наверное, что посадили Короленко 2. Правительство опять взяло в руки булаву и ахает куда и как угодно. Ух, как мне хотелось бы знать "где правда?!!"
   Спасибо тебе за письмо, дорогой Алексей Максимович. Оно меня очень порадовало.
   Итак, я кончил зимний сезон в России и уехал оттуда в некотором, если можно так назвать, недоумении. Дело вот в чем: несомненно, что общество было возмущено гнусной историей, в которой я был невольным действующим лицом, в январе прошлого года. И, конечно, всю вину целиком навалило на меня, тем более, что газеты играли на этом вовсю и заперли меня в такой (извини) нужник, откуда, казалось, уже нет никакого выхода. Между тем весь мой сезон прошел без всяких инцидентов, если не считать выходку хулиганскую какого-то типа в Москве, который в один из спектаклей (я играл Грозного) при моем появлении на лошади засвистал в полицейский свисток. Недоумение мое заключается здесь в следующем: отчего они (т. е. общество) не сделали мне какой-нибудь манифестации? Поверили ли они, что я не виноват (ведь я, если и оправдывался, так довольно-таки пошло, написав письмо в "Matin"). Думают ли они, что я не стою никаких манифестаций, или просто все они лихи только на словах, а на деле так и носы все в крылья попрятали... Что это?.. Ей-богу, Максимыч, меня этакое отношение не очень обрадовало. Уж ежели говорить "подлец", так нечего и руку жать. Сейчас, особенно в Москве, я видел много зла, а смотришь -- рядом со злом -- трусость. Я знаю многих, которые говорили: "Шаляпин -- гнусный изменник, предатель и подлец", а при встрече, правда, робко, но протягивают руку и почтительным голосом говорят: "Здравствуйте, Федор Иванович". Зачем это?.. Я же им не нужен!.. Они без меня живут отлично... Эх-ма!!!
   Ну, что же, ладно, что было, то было, что есть, то есть. Поговорим о чем-нибудь другом, а об этом -- я хотел бы поговорить с тобой лично.
   Рад я несказанно был прочитать в твоем письме, что ты веришь Пятницкому и считаешь его человеком уважаемым весьма. Да ведь это иначе не может и быть. Я не знаю всего, дорогой Максимыч, что делается или сделалось с Пятницким, но чувствую одно, что Константин Петрович очень и очень хороший и честный человек, и едва ли что-нибудь такое, о чем предполагается, могло подействовать на него так, чтобы он вдруг стал опускаться. Не ошибочно ли это толкование, не кроется ли причина в чем-нибудь другом?.. Во всяком случае, я знаю только одно, что он любит тебя беззаветной любовью, хорошо и глубоко.
   Сейчас здесь, в Cannes, живет М. И. Терещенко. Он лечится после перенесенного тифа. Я очень хочу его увлечь на Capri, но, черт побери, когда-то это еще будет, и останется ли он так долго здесь. 23 марта заграничного стиля я приеду в Милан. Туда же думаю затащить и Терещенко. Скажи мне, если хочешь, точно, могу ли я говорить с ним о деле заранее, и сообщи мне подробно, какое это должно быть дело -- продолжение ли "Знания" или новый журнал, или газета? Сказать по совести, я боюсь сам говорить с ним, как бы чего не напортить, -- ведь я человек довольно бестолковый, особенно в делах, где я не очень компетентен. Но однако ты мне напиши. Он однажды предлагал мне строить театр, но я пока от соблазна этого воздержался. Соображения мои на этот счет весьма серьезны и легкомыслие гонят прочь...
   Может быть, с ним можно начать разговор о газете -- тем более, что сейчас у нас, в России, хотя и открываются ежедневно почти периодические издания, но больше все шантажного характера, а серьезного же ничего нет.
   Здорово, должно быть, злы на меня газеты.
   26 декабря, днем, я давал концерт в пользу голодающих. Собрал я 16 500 рублей чистых. Распределил эту сумму между шестью губерниями: Уфимской, Симбирской, Саратовской, Самарской, Казанской и Вятской. Написал в "Русское слово" письмо3 с благодарностью за пожертвования некоторым лицам и отчет о расходе, прося другие газеты перепечатать, и... ни одна, кажется, не пискнула... н-да!-- а сенсационные сообщения о том, что мне в театре кричат "хам", о том, что у меня пропал голос, и т. п., и т. д., печатают -- и почти ежедневно. Экое свинство!..
   Да, так вот о газете, что ли, начать говорить... Будь добр, напиши мне приблизительно, как и что.
   Ну, а пока ничего нового -- все как-то идет так себе, публика говорит charmant {Прелестно (франц.).}, и ей (французско-интернациональной) нравится эта musique sauvage de "Boris Godounoff" {Дикая музыка "Бориса Годунова" (франц.).}.
   Передай мои приветствия всем, кто меня знает и помнит.
   Целую тебя и крепко люблю.

Федор Шаляпин

   

31
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   М. Carlo [21 февраля] 5 марта 1912 г.
   Дорогой Максимыч,
   ты, конечно, знаешь, что существует такой отличный пианист, имя которому Рауль Пюньо (Raoul Pugno). Этот знаменитый пианист и милый человек очень любит меня как артиста, и в последний раз, неделю тому назад, после спектакля, на котором присутствовал он и в котором пел я, Рауль Пюньо выразил мне восторженное желание написать какую-нибудь оперу для меня и, между прочим, спрашивал, не знаю ли я какой-нибудь такой пьесы, которую мне хотелось бы играть.
   Принимая в соображение, что Рауль Пюньо француз и что к русскому сюжету музыку писать ему и трудно, да и совсем, пожалуй, невозможно, я пригласил его на другой день пообедать, обещав подумать о сюжете. И вот, что мне пришло в голову и о чем я ему рассказал: было бы очень хорошо и даже великолепно, если бы я мог играть царя Эдипа; само собой разумеется, что это моя заветная мечта, но либретто... это же очень трудно сделать... да и кто может?
   Вспомнил я, что в былые времена, лет шесть тому назад, когда я не был еще таким мерзавцем, как теперь, о моем желании играть Эдипа я говорил не раз Амфитеатрову, и сей последний, не знаю, искренно или нет, увлекся этой идеей и однажды начал писать либретто и, кажется, кое-что написал. Время шло, музыканта подходящего не было, и я об этом молчал. Теперь же есть музыкант, но я потерял либреттиста... Я думаю так (может, ошибаюсь!): Амфитеатров может презирать меня как человека и не подавать мне руки, это дело его совести, но... едва ли он должен презирать во мне также и артиста?..
   Обратиться к нему самолично с вопросом, возможно ли иметь либретто и может ли он, вернее, желает ли он сделать либретто для оперы, в которой буду участвовать я, -- мне кажется неловким, да и мало вероятия, что он мне ответит; кроме того, такого рода шаг с моей стороны заставит его подумать, что это только моя уловка, на самом же деле я будто бы желаю забежать как-нибудь к нему и косвенно, так сказать, прошу ко мне снизойти? Этого мне, конечно, не хотелось бы и не хотелось бы именно потому, что весь инцидент со мной целиком я оставляю на его совести, сам же могу смотреть ему в глаза прямо и не имею ничего внутри меня, что заставило бы меня покраснеть.
   Вот здесь я и хочу посоветоваться с тобой, как мне быть?..
   Не сможешь ли ты устроить это как-нибудь, хотя бы косвенно, не говоря ничего обо мне: может быть, он напишет либретто, может быть, он отдаст его Раулю Пюньо, а там, когда будет готова опера, может быть, он не воспрепятствует тому, чтобы роль Эдипа играл я?..1 Как ты на этот счет думаешь?.. а может быть, врать еще хуже?.. Может быть, это будет бесчестно?.. Может быть, лучше совсем оставить эту мысль? Может быть, поискать кого-нибудь другого, который написал бы либретто?.. а?.. Как ты думаешь?..
   Дело в том, что шельма этот, Амфитеатров, он все же знает сцену, и мне помнится, он очень хорошо приступил к этому либретто, все же он-таки дока, и, конечно, очень жаль будет, если он не напишет его... но... против рожна не попрешь, -- что ж делать! Ради бога, милый мой Алекса, научи меня, посоветуй, как быть?.. Я с нетерпением буду ждать твоего письма.
   Сейчас я, слава богу, здоров и чувствую себя хорошо, на днях пел "Дон-Карлоса", то есть Филиппа II Испанского, и, слава богу, хорошо.
   Марья все еще не рожает... Мучаюсь с переводом "Псковитянки" на итальянский язык (т. е. моей роли Грозного только) -- продолжаю трепетать за участь этой оперы в Милане 2 и мечтаю в конце мая попасть к тебе на Капри, мечтаю также увидеть тебя в Милане, но чувствую, что эта моя мечта несбыточна и ты не выберешься. В начале мая, то есть после миланского сезона, буду петь "Мефистофеля" (Бойто) в Grand Opéra в Париже 3 и тоже очень волнуюсь -- не знаю, как понравлюсь, ибо сам я в последнее время немножко недоволен своим Мефистофелем, чувствую, что его нужно было бы переделать, да времени на это не имею. Ну, дорогой мой, будь здоров. Обнимаю тебя крепко и целую. Марье Федоровне мой привет.

Любящий тебя Федор Шаляпин

   P. S. Жду, жду, жду ответа.
   

32
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   Milano 112] 25 марта 1912 г.
   Страшно обрадовал ты меня, дорогой Алексей Максимыч, твоим последним письмом. Я сейчас же напишу Raoul Pugno, но... не столько рад я за Эдипа, сколько в огромном восторге от Васьки Буслаева. Вот это штука! Вот это вещь!.. Эх, черт побери, как хочется сварганить эту работу, какое несказанное спасибо тебе, мой дорогой Максимыч 1.
   У меня раскорячился ум насчет композитора! Глазунов едва ли возьмется писать, Рахманинов -- мне кажется, у него нутро не такое -- не подойдет он к Буслаеву. Есть такой молодой композитор -- сын бывшего артиста Стравинского. Этот молодой человек кое-что уже написал и, между прочим, один балет под названием "Петрушка". Этот балет с огромным успехом давали в прошлом году в Париже 2. Я думаю притащить его к тебе -- сначала, конечно, я позондирую почву и постараюсь понять, насколько способен этот молодой человек приступить к такой вещи, как Буслаев. Сейчас этот парнишка находится в Монте-Карло, и я ему черкну два слова, попрошу его,-- если он может,-- приехать сюда, в Милан. Словом, я в восторге!!!
   Дай только бог, чтоб это все вышло! Купца жду с удовольствием -- только догадается ли он спросить, где я живу, да и скажут ли ему адрес -- в театрах есть такое правило -- скрывать адрес своих артистов, хотя я сказал там, чтобы моего адреса не скрывали.
   Насчет интервью.
   Милый Максимыч! Меня все же очень волнует и огорчает эта невольная, может быть, ложь в версии моего поступка, а именно, что я свершил его только потому, чтобы оказать помощь хору. Это противно -- выставлять какие-то христианские чувства, чтоб заслонить "гнус". Сделал я это оправдание однажды в растерянном виде, не подумав, а когда думаю об этом, то чувствую большой стыд... Да и вообще скажу... тяжело мне носить это не заслуженное мною пятно... Я очень сожалею сейчас, что в России не сделали мне демонстрации, мне кажется, что тогда я мот бы написать подробно все, как было, и рассеять, несколько хотя бы, всякие нелепейшие басни, ходящие из уст в уста по этому поводу. Конечно, никто не запрещает мне сделать это когда угодно, хоть сейчас, но... оно все-таки будет как-то так... вдруг, без такого чего-нибудь... без этого повода, как, например, протест общества и т. п.... Не выйдет, кажется мне, складно. А нескладно в этой истории делать мне ничего не хотелось бы... Весной или летом -- словом, когда я приеду на Капри -- мы еще поговорим с тобой, и я попрошу у тебя совета: "как быть?"
   Сегодня вечером иду в первый раз в театр показывать "Псковитянку". Музыканты, то есть дирижер, хормейстер и др., которые уже познакомились с музыкой, конечно, в восторге и очень хвалят, но... как-то поймет и отнесется к опере публика?.. Вот вопрос, весьма меня волнующий. Ставить придется мне -- у них пока нет никого знающих эту оперу. Работа для меня тяжелая, но... буду делать с удовольствием и как могу, -- досадно -- время не много!.. Через дней восемь-десять опера должна уже идти. Может, выберете время с Марьей Федоровной -- катайте тогда сюда. Во всяком случае, я тебе напишу, как и что!
   Марья Валентиновна нашего (русского) 1 марта родила мне дочь...3 вот это так штука!.. И что я буду делать с дочерями -- ужас, -- сколько возни в будущем!.. Но... ничего!.. Ладно! и то слава богу! Марья теперь еще лежит, но прошло все хорошо, и она здорова. Думает приехать сюда, в Милан -- во всяком случае, с мая месяца мы вместе.
   Отсюда, из Милана, я еду в Париж, буду петь там в Grand Opéra "Мефистофеля" Бойто и "Севильского цирюльника". Всего спою шесть спектаклей и в конце мая уже буду свободен. В начале же августа должен буду поехать в Dau-ville (около Трувиля) на пятнадцать дней, спеть четыре спектакля. Вот когда, наверное, я и приеду на Капри, то есть числа 20 августа (здешнего стиля, конечно), -- если не попаду после Парижа...
   Ну, мой дорогой, жму тебе твою руку. Спасибо за Ваську! Уррррра!

Душевно твой Федор

   Федоровне привет и пожелания.
   

33
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   Milano 30 марта (12 апреля) 1912 г.
   "Итак, свершилось"... говоря излюбленным приемом наших фельетонистов, отмечающих события, -- "Псковитянка" вчера, 29-го, русского, марта, прошла с огромным успехом в театре La Scala di Milano 1. Публика, переполнившая театр, уже после увертюры затрещала аплодисментами и так продолжала аплодировать все время. Особенно понравилась сцена веча и хоры, хотя и оставляли желать лучшего исполнения. Однако постарались и с большим подъемом исполнили этот трудный акт. Что было поистине хорошо, так это музыка, то есть оркестр. Большой молодчина дирижер Serafin, вот нам в России таких бы иметь -- было бы отлично. Этот взаправду любит и понимает сердцевину музыки, а не то что, как у нас, добросовестно, за известную плату отмахивает такты, изредка позевывая и посматривая на часы -- дескать, "как бы скорее кончить".
   Дорогой мой Максимыч, милый ты мой! Какое счастье ходило вчера в моем сердце! Подумай: пятнадцать лет тому назад, когда в Москве сам Мамонтов сомневался в успехе и не хотел ставить этой оперы, пятнадцать лет назад -- кто мог бы предполагать, что это поистине прекрасное произведение, но трудное для удобопонимания даже для уха русской публики, -- будет поставлено у итальянцев и так им понравится?!! Сладкое и славное чудо!..
   Сегодня я малость огорчен! Старая милая Хавронья -- критика -- ни черта не поняла и на страницах здешних газет многозначительно и многословно распустила слюни невежества... Но... это не важно. Дуракам хоть кол на голове теши! Посылаю тебе газеты, почитай сам -- увидишь.
   Все время разговор идет о расах: то латинская, а то -- славянская -- "Гате slave" {"Славянская душа" (франц.).}... черт знает что!.. Как будто бы эту самую Гате можно нарядить -- одну в форму титулярного советника, а другую -- в католическую рясу?.. Запутались, черти, и забыли, что душа калош не носит.
   Дорогой Максимушка! Не махнешь ли ты послушать да поглядеть? Я тебе готов гарантировать чем угодно твое инкогнито -- устрою так, что ни одно существо тебя не побеспокоит. Бери Марью Федоровну, да и махай сюда, а мне телеграфии -- я тебя и встречу. Петь я буду так: 13, 15, 17, 19, может быть, еще и так: 13, 14, 16, 18, 20; 20 апреля сезон должен окончиться. С "Псковитянкой" здесь очень запоздали -- вместо того, чтоб ее дать 25 -- 28 марта (здешнего стиля), они дали ее 11 апреля. Очень понадеялись (кажется) на себя -- думали, что легко, а оно вышло совсем наоборот -- вот и сели -- вместо восьми спектаклей (по контракту) таким образом мне придется спеть только пять-шесть, а жаль, и мне да и им тоже, потому вещь, оказалось, по душе пришлась.
   О своем успехе я тебе не пишу, да это, собственно, и не так уж важно, главное-- опера. Опера, черт возьми!.. Вот в чем собачка-то! Хорошо пахнет русская песенка-то, ай, как хорошо, да и цвет (если можно так сказать) у нее теплый, яркий и неувядаемый. А Пришвин-то?.. Как написано "Озеро Крутоярое", а? -- захлебывался я! Чудесно!..
   Ну, на сегодня будет.
   Целую вас всех крепко.
   На днях, ежели не приедешь, напишу еще.
   Целую. Люблю тебя.

Федор

   

34
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Берлин] [19 февраля (4 марта) 1913 г.]
   Конечно, как и надо было ожидать, там уже все устроено. Мое участие объявлено1, и телеграмма, данная мною отсюда вчера с отказом, весьма обеспокоила Дирекцию. Сегодня я получил телеграмму от директора: "Все объявлено, все ждут, постарайтесь приехать". Но как же я поеду, коли температура у меня 38 и 7? Страшно боюсь простудиться вконец. Так вот как, милый мой Алексей! Сижу в Берлине, немного скучно. Прочитал сейчас в газетах о Волошине и Бурлюке, глодавших старые кости Репина 2. Сделалось очень больно и стыдно. Все больше и больше распоясывается хулиган -- эко чертово отродье!
   Жалко Илью Ефимова3. Хотел послать ему телеграмму, да -- по русскому разгильдяйству -- не знаю его адреса. Впрочем, приехав в Питер, пойду к нему сам.
   Очень жалко мне, что на Капри пришлось побыть мало. Гак хорошо я себя всегда чувствую, побыв с тобой, как будто выпил живой воды. Эх ты, мой милый Алексей, люблю я тебя крепко; ты, как огромный костер -- и светишь ярко, и греешь тепло. Дай бог тебе здоровья!..
   Целую тебя и шлю горячий привет Катерине Павловне, Максимке 4 и всем, кто тебя любит.

Твой Федор

   Марья всем кланяется.
   

35
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Капри] [1 (14) марта 1913 г.]
   Милый друг мой.
   Получил твое письмо из Берлина -- спасибо тебе! Хотел ответить в тот же день, а отвечаю -- через восемь! Лишь недавно проводил Ляцкого, Тихонова и, по обыкновению, закопался в бумагу.
   Напиши, пожалуйста, или попроси написать М[арию] Валентиновну, как твои дела. Ты знаешь, о чем я спрашиваю, что меня тревожит 1.
   И позволь еще раз сказать тебе то, что я говорил не однажды, да и скажу еще не раз: помни, кто ты в России, не ставь себя на одну доску с пошляками, не давай мелочам раздражать и порабощать тебя. Ты больше аристократ, чем любой Рюрикович, -- хамы и холопы должны понять это. Ты в русском искусстве музыки первый, как в искусстве слова первый -- Толстой.
   Это говорит тебе не льстец, а искренно любящий тебя русский человек, -- для которого ты -- символ русской мощи и таланта. Когда я смотрю на тебя -- я молюсь благодарно какому-то русскому богу: спасибо, боже, хорошо ты показал в лице Федора, на что способна битая, мученая, горестная наша земля! Спасибо, -- знаю, есть в ней сила! И какая красавица-сила!
   Так думаю и чувствую не я один, поверь. Может быть, ты скажешь: а все-таки -- трудно мне! Всем крупным людям трудно на Руси. Это чувствовал и Пушкин, это переживали десятки наших лучших людей, в ряду которых и твое место -- законно, потому что в русском искусстве Шаляпин -- эпоха, как Пушкин.
   Не умеем мы ценить себя, плохо знаем нашу скудную и тяжкую историю, не понимаем ясно своих заслуг пред родиной, бедной добром, содеянным ей людями ее. Итак хотелось бы, чтоб ты понял твою роль, твое значение в русской жизни!
   Все это -- те слова от сердца, которые сами собою идут на язык каждый раз, когда я думаю о тебе, дорогой мой друг.
   И часто орать хочется на всех, кто не понимает твоего значения в жизни нашей.
   До свиданья, Федор, будь здоров и напиши -- как идут дела.
   Мар[ии] Валентиновне почтительно кланяюсь. Нравится мне этот человек, простой и крепкий и такой верный тебе. Приветствую ее.
   Еще раз будь здоров!

Алексей

   

36
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Москва] [19 апреля 1913 г.]
   Мой дорогой Алексей,
   такая уж моя судьба, чтоб всякое письмо начинать с извинения за длинное молчание. Извини! День за днем откладывал написать тебе, и день ото дня становилось все меньше и меньше возможности тебе написать, и только сейчас, когда я приказал говорить в доме всем, кто меня спросит, что я уехал черт его знает куда и черт его знает когда вернусь, -- только сейчас имею, наконец, возможность написать тебе, милый мой человек, хоть что-нибудь. И действительно же! -- не умею и никак не могу устроить мою жизнь так, чтоб остаться одному. Народищу бывает всякий день уйма, то с тем, то с другим, и как ни вертись, волей-неволей, надо, так или иначе, на все отозваться и что-то переговорить. Оно правда, что большинство людей и разговоров совершенно никчемных, а все-таки... что поделать?! Выбрал было время писать тебе на четвертой неделе поста -- глаза заболели, да так основательно, что просидел десять дней в повязках. Злокачественные нарывы какие-то, в виде ячменей на веках -- просто исстрадался и даже роптал весьма сурово на бога. Ну, да всё обошлось, и я пока здоров совершенно.
   Напишу тебе теперь, по возможности, по порядку, как и что произошло с тех пор, как мы с тобой расстались.
   Ты уже знаешь, конечно, о моей болезни в Берлине. Директору это было крайне неприятно, а меня, как полагается, сейчас же, конечно, "истинно русские люди" перемежевали, по крайней мере, в с[оциалиста]-р[еволюционер]а. Торжества прошли скромно, и спектакль ничем особенным не блистал, если не считать участия в "шествии" (последняя картина "Жизни за царя") Л. Собинова, изображавшего царя Михаила Федоровича, Фигнера, несшего шапку Мономаха, и других весьма заслуженных артистов, перерядивших себя в разных необходимых лиц той эпохи. Вот и все. Однако вчера газеты принесли известие, что многие, а может быть, и все участники романовских торжеств получили разные милости и награды: кто медаль, кто орден, а кто и солиста его величества. Таким образом, мне осталось только грызть ногти от зависти, ибо мною на этот раз не получено никаких знаков отличия. Я думаю, уж не написать ли Теляковскому заявление, чтобы мне прислали орден Андрея Первозванного или сделали меня железным канцлером, а то, право, как-то неловко и завидно!..
   Ах, черти, черти! Как смешно, однако, мне смотреть на их радостные лица, окаймленные этой маленькой, дешевой мишурой. Ведь вот оно, счастье-то, -- кому в чем?!
   Ну, впрочем, я получил удовлетворение другого порядка.
   Последние две недели я пел в Народном, так сказать, доме Николая Второго пять вечеров, спектакли эти давались в пользу Ломоносовского общества грамотности для бедных сирот. Собрали они чистых, за исключением всех расходов, больше чем двадцать две тысячи рублей, да и я заработал тысчонок десяток при этом, -- так-то!
   Радует меня, что ребятишкам собралось на молочишко, дай им бог! -- это первое, второе же -- я еще лишний раз увидал, как много и сильно жаждет послушать мои спектакли, в особенности, молодежь.
   В театре Народного дома, по установленному порядку, отдается в совершенно бесплатное пользование целый ярус, называющийся -- обыкновенно -- боковыми галерками и в средине -- балконом. Помещает этот ярус свыше восьмисот человек. Так чтобы попасть на мои спектакли, молодежь, несмотря на отчаяннейшую погоду, простаивала двое-трое суток на улице под снегом и дождем. Это ли не высокое счастье, это ли не честь мне, а? Алексей?..
   Трогательно. Уж я им выхлопотал, чтобы их пускали ночью часа на три-четыре внутрь здания, а то, право, душа болела за их такое терпение и энергию. Жаль только, что бюрократическая и весьма своеобразная постановка дела этого, так сказать, Народного дома в скромной степени дает возможность проникать туда простому, но заправски хорошему человеку, -- рабочий народ, кажется, ходит туда не без опаски, да, я думаю, и прав: там, наверное, очень ревностно действует шпик. Что делать -- такова наша русская общность, -- без наблюдений едва ли кто ходит по городу и живет в нем, а в особенности наблюдения живут с двояковыпуклыми глазами там, где человек иногда может сделать забастовку.
   Бывали у меня в Питере несколько раз Тихонов и Ляцкий. Сидели у меня по делу и помногу вспоминали тебя. Ляцкий очень интересуется нашими русскими композиторами, и нам всячески хочется осуществить русскую сказку и былину для изображения их с эстрады... Но... насчет композиторов все-таки слабо! Есть два-три, да по русскому порядку один -- пьяница, другой -- лентяй, а третьему семья многочисленная мешает, -- вот тут и делай как знаешь. Эх, черт возьми, как досадна вся эта нескладиха.
   Вместе с этим письмом я пришлю тебе отдельно библиографические сведения о Степане Тимофеевиче Разине, может, тебе что и пригодится г. Собрал их по моей просьбе один приятель мой. Трудно, конечно, читать все это потому, что очень все вразброс. Ну, да, может, что-нибудь и удобно и удастся.
   Был на днях в Звенигороде, ездил в монастырь преподобного Саввы, отстоял Христову заутреню и дня два лазил на колокольню и звонил во все колокола. Счавно очень отдохнул и получил большое удовольствие. Монаси отнеслись ко мне весьма гостеприимно и угощали меня водкой и колбасой.
   Показывали мне чижа в клетке, который тоже ел колбасу, и хотя очень уверяли, что это чиж, однако я усомнился и, хоть и не выказывал им моего сомнения, однако думаю, что это просто воробей, но выкрашен нарочно кое-где зеленой краской. Смешно!
   В театральном мире день ото дня происходят все различные "искания", и все это очень, может быть, и хорошо, но талантливых людей очень мало, да, кажется, и совсем нет, а потому все "искания" теоретичны и навевают уныние. Дягилев решил, что мы живем в век "Александрийской культуры" и потому должны исповедовать "Эроса" и что в настоящее время, если искусство можно, так сказать, делать, то только в балете, потому что все в жизни искусства -- "пластика". Понять этого мне не дано, и я не знаю, жалеть об этом или нет?..
   Однако Дягилев этот не глуп, и, несмотря на век "Александрийской культуры", устраивает хорошие спектакли оперы в Париже и Лондоне, куда (т. е. в Париж) я выеду из Петербурга 1-го нашего мая.
   В понедельник, то есть послезавтра, я еду в Петеребург. 26 апреля пою в Дворянском собрании концерт мой, а потом и в Париж -- 9-го нашего мая в Париже первый спектакль, идет "Борис Годунов".
   Дорогой Алексей! Умоляю тебя, если сможешь, приезжай, посмотри, послушай. Это будет, уверяю тебя, -- хорошо, то есть будем хорошо играть и петь, и тебе это будет также хорошо -- отдохнешь немного. Все-таки мы будем показывать настоящее искусство, хотя и без "исканий". Кстати, по поводу "исканий", -- у нас в Москве открывается в будущем году еще один театр, который называться будет "Свободный театр". Достали много денег, собрали огромную труппу, устраивали пробу -- на пробе было до тысячи человек. Наконец, выбрали наиболее способных и будут играть всё, то есть оперу, оперетту, комедию, драму и трагедию. Дай им бог, но я все-таки отношусь к этой затее скептически 2. Дело начать не хитро, но тяжело все-таки сделать его без школы. У нас сейчас очень много школ и каких угодно, но самой той, которая именно нужна, и нет. Все страшно запутались. Все учатся -- к примеру скажу -- надевать фрак, завязывать галстук, а за обеденным столом, усыпанном по "Александрийской культуре" цветами, сморкаются двумя перстами об пол -- вот ты и поди, да так всюду, куда ни взглянешь.
   Эх, как жалко, что всего описать не могу -- не умею, а досадно очень, право!
   Очень хотелось бы мне устроить школу -- мечтаю об этом, да, может быть, и сумею это сделать. Может, М. И. Терещенко пойдет на это (нужно много денег), я уж с ним говорил как-то на этот счет.
   Купил я у художника Константина Федоровича Юона семь эскизов к декорациями "Бориса Годунова", которые написаны нынче для Парижа3, и каждый день любуюсь не налюбуюсь на них -- превосходные вещи, за исключением сцены корчмы. Заплатил ему полторы тысячи рублей, а удовольствия имею на полтораста. Экая прелесть, ей-богу, -- талантливый парень, черт его заласкай!
   Вот приедешь в Париж -- увидишь. В Петербурге достал от К. П. Пятницкого твой портрет, который писал с тебя в Куоккале Гринман или как-то вроде этой фамилии, -- и тоже радуюсь. Славно таково висишь ты у меня в Питере, против М. Мусоргского (портрет тоже в красках, 881 года, писанный, правда, плохо, должно быть, с фотографии, каким-то г. Максимовым). Подарил его мне Фигнер -- очень любезно это с его стороны.
   О жисти своей буржуазной скажу тебе -- живу, и вот как хорошо. Детей -- куда ни взглянешь. В Питере четверо 4 да в Москве пять. Правда, в Питере моих только двое, ну да я люблю этих чертенят, всех -- и своих, и чужих. Марья моя ходит павой -- любо-дорого смотреть на нее, -- и, хоть яйца курицу не учат, все-таки она преподает мне разные уроки -- оно ничего! Любит она тебя не меньше моего, а за это я ее люблю еще больше. Ленива, кажется, так же, как и я, -- вот это не очень приятно. Ну, да бог с ней.
   Детишки народ все очень хороший и радуют меня весьма!
   "Не было ни гроша, да вдруг алтын".
   "Записал" я тебя, дорогой мой Алексеюшко, -- не сетуй уж, мера-то у меня как-то чудит.
   Молчать, так молчать, писать, так писать -- уж и надоел же я тебе! Господи!-- вижу.
   До свиданья, дорогой! Жду тебя в Париже! Так ты это и знай!
   Катерину Павловну целую крепко -- люблю ее очень, да и Максимке поцелуй мой шлю.
   Поклонись от меня всем милым каприйцам, с которыми так мило и тепло провел я там несколько дней (если они еще там), а тебя, мой Алексеюшко, с любовию обнимаю крепко.
   Твой любящий тебя

Федор Шаляпин

   

37
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   Петербург 23 января [19] 16 г.
   Дорогой мой Федор Иванович!
   Аскарин 1 просит с нас за театр 2200 р., -- нам кажется, что это дорого. Ведь мы не пользуемся ни оркестром его, ни труппой.
   Если это для тебя не трудно и возможно -- не повлияешь ли ты на Аскарина, чтоб он взял за театр 1500 р.?
   Будь добр, очень прошу!
   Концерт назначен на 6 февраля. Участвует Кусевицкий лично и с оркестром, просим Рахманинова, но еще не получили ответа от него.
   Не поможешь ли и в этом? Позвони Рахманинову и попроси его принять участие в хорошем деле.
   Будь здоров, дорогой!
   Как ты себя чувствуешь?
   Привет твоим.

А. Пешков

   

38
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Декабрь 1917 г.]
   Милый Федор Иванович,
   я уехал из Москвы вчера в 11.55, когда стрельба уже прекратилась по соглашению сторон и, надо думать, больше не возобновится.
   Твой дом цел, и все твои живы здоровы, я справлялся об этом.
   Разрушения Кремля не так страшны, как об этом болтают здесь и вообще все, что говорится тут, сильно преувеличено.
   Подлость есть подлость и не нужно увеличивать ее ложью, оно и без того достаточно противно.
   Будь здоров. М[арии] В[алентиновне] привет.

А. П.

   

39
A. M. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Конец декабря 1917 г.]
   Дорогой Федор,
   посылаю тебе письмо Максима, немного запоздавшее, но довольно подробно излагающее события 1.
   Кланяюсь Марии Валентиновне и поздравляю ее с праздником и очень прошу ее и тебя встретить Новый год со мной и у меня. Народу будет немного, вы всех знаете.
   Будьте здоровы, [одно слово неразборчиво] дорогие друзья.

Алексей

   

40
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   [Март 1919 г.]
   Дорогой Федор Иванович!
   Спасибо за деньги, но В. В. Розанов умер еще 10 февраля. Я беру 2000 р. для семьи убитого в Казани инженера Буткевича, а остальное возвращаю тебе, распорядись ими сам.
   Не забудь о заседании на Литейном 1.
   М[арии] В[алентиновне] -- привет.

А. П.

   

41
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   Париж 26 июля 1924 г.
   Дорогой мой Алексей Максимович,
   моя "природно-неистовая" лень, с одной стороны, и некоторая застенчивость насчет писания, с другой, заставляют меня писать очень мало даже и таким людям, как, например, ты, которого я бесконечно люблю и для которого, -- если бы было повелено тобой, -- сел бы, как старинный дьяк -- и писал бы, писал бы день и ночь. Нно... а, да и что писать? Куда ни гляну, всё как-то плохо и плохо!.. Может, стар становлюсь? Брюзжу?.. Кто его знает! Недовольствуюсь и сам собой! Мне все кажется, что я что-то пропустил, чего-то не сделал важного. И что живу все как-то больше только для себя и для каких-то своих. Кругом народ стонет, а я злоблюсь и не имею ни сил, ни знаний, как ему помочь, да и можно ли? Поможешь ли? Да и разобраться трудно, кому нужно сейчас помочь и как? Кругом идет какой-то сплошной сыск. Верить некому. Кажется, говоришь с дружно настроенным к тебе человеком -- оказывается, доносчик. Все злы! все обижены, а еще есть и такие, которые уверены, что всем их несчастьям причина-- я. Вот и поди! Поношение идет вовсю. "Россия дрянь", "народ -- сволочь", и т. д., и т. п. Всех их здесь вижу, слышу и думаю: "Если это народ российский, то... дрянь, а может быть, и сволочь", а тут же сейчас думаю и о себе: "А я?.. Лучше?.. Едва ли!.. Разве только что позиция моя выгоднее ихней, а остальное: ем!!!"...
   Милый Алексей Максимыч, очень я соскучился по тебе, и часто с Марьей моей мы толкуем о тебе, о разных прожитых вместе днях, о твоих переживаниях и настроениях. Любим мы тебя неописуемо. ...Я махнул бы [к тебе], да проклятая болезнь привязывает меня к докторам, к Парижу. У меня все тот же старый гайморит, и, вероятно, придется делать операцию. Конечно, боюсь за мой голос, все-таки скулу долбить для звука как будто бы и неудобно -- однако всегда вспоминаю Ивана Николаевича 1 и буржуазно-суеверно в таких случаях надеюсь на его таинственные силы.
   Езжу по Америке вдоль и поперек. Отвратительно! Вот и теперь, в октябре, поеду снова. Ой-ой! Как не хочется! Тяжелая страна! А вот, видишь, еду, не люблюее, а еду -- свинья! -- за деньгами, за золотом. Продаю душу за доллары -- выругал бы себя покрепче, да что-то жалко становится. Люблю себя-то, скотину, люблю, бесстыдника!
   Живем мы (т. е. семья вся) -- и я туда езжу -- в Нормандии, недалеко от Трувиля, в Шато... château Sarlabot {Замок Сарлабо (франц.).}. Вот было бы чудесно, если бы ты как-нибудь этаким инкогнито приехал бы туда. Там обворожительно хорошо, а обставили бы мы твою жизнь так, как только было бы нужно и необходимо для тебя и для твоей работы. Подумай и напиши. Французы по отношению ко мне очень доброжелательны и милы, и я уверен, что, если бы ты захотел приехать сюда, я выхлопотал бы тебе визу (возмущают меня эти визы ужасно, до чего дожили!!!).
   Ну, перестаю утомлять тебя глупой болтовней. До свидания, друг!..

Целую тебя и всегда неизменно твой Ф. Шаляпин

   Передай, пожалуйста, привет всем.
   P. S. Сейчас перечитал, что написал, и так вдруг почувствовал какое-то особенное удовлетворение.
   Каково: в три года одно письмо нацарапал?!
   Сейчас пришел Зина 2. Говорит, что на днях едет к тебе. Вот было бы славно, если бы ты с ним вместе приехал к нам.
   

42
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Париж] 16 сентября 1925 г.
   Дорогой мой Алексей Максимыч,
   все время собирался ехать в Италию и в Сорренто -- выправил визы и даже укладывал несколько раз чемоданы, но "бог судил иное" -- разные семейные и прозаические устройства жизни помешали приятному путешествию и в Италию, и, в особенности, к тебе. Соскучился я страшно по твоей душе, мой дорогой и горячо любимый человек! Однако все же я знаю от разных общих знакомых, которые или видят тебя лично, или получают от тебя вести, -- как ты живешь, работаешь и чувствуешь себя вообще. Часто мы с Машей моей говорим о тебе и вспоминаем то этот день, то тот вечер и вообще всякие детали прошлой жизни. Лето все провел я в лечениях и режимах. Меня порядком стал было беспокоить сахар, и пришлось ездить по курортам и санаториям. Теперь, слава богу, поправился хорошо и привел себя, кажется, в настоящий порядок к будущему сезону. 18-го уже еду в Германию и с 21-го начинаю опять петь мои песни. До 7 ноября болтаюсь в Германии, Франции и Англии, а потом еду опять в Америку до средины мая. Некоторые мои антрепренеры настаивают, чтобы я с мая до октября будущего года поехал в Австралию. Не знаю, соглашусь ли, -- очень уж трудна делается беспрерывная работа, тем более, что смысл этой работы теряет то прекрасное, которым я жил раньше; художественные задачи смяты в рутинных театрах, валюта вывихнула у всех мозги, и доллар затемняет все лучи солнца. И сам я рыскаю теперь по свету за долларами и, хоть не совсем, но по частям продаю душу черту. На доллары купил я для Марии Валентиновны и детей дом в Париже (не дворец, конечно, как описывают и говорят разные люди, но, однако, живу в хорошей квартире, в какой никогда еще в жизни не жил). Однако это удовольствие, конечно, не из первых, и я все-таки скучаю о простом, родном сеновале, где так незаменимо попахивает сеном и русскими лошадками; вероятно, надолго, если не навсегда, приходится расстаться с этими милыми запахами, которые вдыхались в течение всей жизни полной и свободной грудью...
   В течение всей моей жизни я чувствовал всегда какого-то "человечка" за забором. Этот "человечек" гнусил: "этого нельзя", "это зачем?". "Ой-ой, какое вино-то пьешь!" "Эй, сколько получаешь?!" "Ой, как ругаешься!" "А кто тебя сделал? а? мы!.. Россия"... и проч. и проч., просто покоя не было от "человечка". А сейчас "человечек" вышел из-за забора, и, увидав его, я, как в кошмарном сне, бегу и бегу от него и чувствую, отнимаются ноги, а бежать -- куда?.. Далеко, далеко... и конца дороги не вижу. Многие думают, что "великая" война кончилась и так называемые "победители" и так называемые "побежденные" будто бы ищут урегулирования взаимных отношений, будто бы стремятся к миру -- а я, по глупости моей, все думаю, что война все продолжается и главная катастрофа еще не случилась...
   Прости, Максимыч, но думается мне, что великое уничтожение человечества впереди и, кажется, в недалеком будущем. Не знаю, доживем ли?.. Не дай бог! Вероятно, все, что я написал, -- неумно, но мне кто-то говорит это в моем сердце.
   Летом, живя в Нормандии на берегу моря, я несколько раз встречался с Л. Б. Красиным. Конечно, вспоминали о тебе и пили за твое здоровье. Красин, как известно тебе, советский посол во Франции и, сколь я заметил, сильно работает на сближение СССР с Францией.
   Милый мой Алексей Максимыч, недавно я был несколько дней в Пиренеях, на границе Испании, что за чудная страна! Какое изумрудное море, как оно пахнет!.. Захотелось мне там пожить летом, и я купил маленький клочок земли. Недорого. Я подумал, что тебе было бы, пожалуй, лучше и еще полезнее жить там. Может быть, я, если хорошо поработаю этот сезон и заработаю денег, -- весной буду строить там дачу. С каким сладким удовольствием я выстроил бы тебе рабочий кабинет. Может быть, ты согласился бы туда приехать. Вот было бы чудесно! А?..
   Знаю я, что у Максимки родилось дитя. Поздравляю его и представляю себе "дедушкину" радость и заботы! Ура!
   Недавно видел Гржебина, он был у меня. "Живу, говорит, по-нищенски", и, заметив слезы у него на глазах, я дал ему денег. Он обещал мне заняться книгой моих записок, написать мне, но с тех пор канул, как в воду. Вероятно, ему совестно за деньги -- жаль, стыдиться тут нечего, а в особенности передо мной.
   Как посмотрел -- батюшки! -- сколько исчеркал бумаги. Извини уж за надоедство. Будь здоров. Обнимаю тебя с любовью.

Федор Шаляпин

   Вот мой всегдашний адрес: F. Chaliapine. 22 avenue cTEylau. Paris XVI.
   

43
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   Sydney 7 сентября 1926 г.
   Дорогой Алексей Максимович,
   я узнал сегодня из газет, что записки мои уже кем-то напечатаны 1. Я не поверил бы, если б не прочел выдержки как раз из той части, которая не была еще никогда и нигде напечатана. Ты, конечно, знаешь наше российское положение в отношении международного авторского права, и поэтому я, вероятно, не смогу уже продать их в Америке, как хотел. Все издатели откажутся купить и возьмут, просто переведут на англицкий язык сами и будут печатать где и как хотят.
   Я положительно не могу себе представить, как случилось это напечатание. Экземпляр мой хранится у меня в железном ящике в Париже. Не было ли где-нибудь у тебя второго? и, может быть, в особенности, если ты оставил его в России, -- какой-нибудь человече выкрал его из твоей библиотеки и сорудовал? Меня огорчает это по двум соображениям: во-первых, я выжидал время, чтобы подороже продать их издателю, а, во-вторых, -- там есть кое-какие вещи, которые я хотел переделать прежде, чем пустить их в печать. Прошлой зимой я был так рад услышать предложение в N. York'e их напечатать за цифру подходящую, о чем тебе и сообщил ныне при встрече в Неаполе. Я рад был тому, что эта продажа дала бы достаточно денег, а в твоем положении с разными литературными неурядицами и затруднениями дала бы тебе временно хорошую материальную поддержку, так как сам я денег брать никаких не хотел, да, говоря по совести, и не считал себя вправе.
   Неприятность эта огорчила меня больше всего за тебя... но... что же поделать?!.. Не подвезло!..
   Прочитал я с наслаждением (как все твое всегда) "Артамоновых" и с такою же горечью посмотрел на поколения 2. Ээх!! Люблю я тебя, мой огромный человек, и считаю счастьем великим, что, кроме того, что живу в одно время с тобой, еще имею исключительную привилегию быть с тобою в дружеских отношениях! Дорогой Алексей Максимыч, я очень горжусь этим и горжусь, так сказать, не "по-квасному", не "по-купеческому". Природа была так добра и ко мне, она дала возможность слышать мне и видеть мне немного больше, чем другим. Я вижу тебя, слышу тебя и чувствую тебя глубоко, и душа моя всегда, когда я имею возможность чувствовать твою душу, наполнена неизъяснимой радостью. Все читают Пушкина, но не все видят там отношения света к тени (извини техническое выражение) --
   
   Цвел юноша вечор, а завтра помер,
   и вот его четыре старика на сгорбленных
   плечах несут в могилу... 3
   
   Так все и читают, и редкие видят, как ловко юноша сочетай со стариком! Так вот и ты -- читают множество, а едва ли чувствуют, как "березки стоят выгнанными из леса"... Прости... Надоел я. Да не могу удержаться, чтобы не излить хоть одной слезинки радости. Особенно тут, в Австралии -- безболл, футболл, бокс и вообще всякие физические забавы делают все тверже и тверже англицкие сердца и мозги. Жить с ними даже и издали скучно и противно. Богаты, ничего не знают и ничем не интересуются, кроме вышеупомянутых спортов. Нас, русских, считают дикими и музыку нашу такою же. Много нужно духовного напряжения и, кажется, способностей, чтобы заставить их слушать музыку русскую и в особенности на русском языке. Я горжусь -- это мне все-таки удается! Наверное, в будущем они будут лучше, но мне грустно -- "Меня не будет там".
   Сейчас в Австралии я пел в трех городах: Melbourne, Sydney'e и Adelaid'e и спел: в Мельбурне -- 10 вечеров, в Сиднее -- 8 и в Аделаиде -- 3, итого -- 21. И вот в пятницу, 10 сентября, еду в Новую Зеландию, допевать еще 4, а там уж снова в Америку, и только в конце апреля буду в Париже (извини, "у себя" дома).
   Будущий год работать буду сравнительно мало и очень надеюсь поэтому увидать тебя и пожить около. Марья моя и дети -- все здоровы, и все сердечно кланяются тебе.
   Я же обнимаю тебя любовно и крепко целую.

Твой Ф. Шаляпин

   Вот адрес: Chaliapine с/о Hurok. Universal artists bureau, 1440 Broadway. New York.
   P. S. Сейчас Марья напомнила мне, что ты сказал, будто второй экземпляр моих записок был у тебя в России, -- так вот, значит, его там "свистнули".
   

44
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Париж] 19 июля 1927 г.
   Дорогой Алексей Максимыч,
   слухи, дошедшие до тебя о том, что я говорил будто бы, что книгу "Прибою" продал ты, -- абсолютно неверны и переданы они тебе личностью, которая имеет, конечно, определенное лицо. Еще нынче зимой, когда я увидал объявление "Прибоя", что будут печатать еще две остальные части книги -- послал из N. York'a телеграмму в редакцию "Прибоя" и Луначарскому с протестом, о чем сообщил в то же время телеграфно и тебе. На мой протест редактор "Прибоя" прислал мне извинительное письмо и предложил уплатить гонорар, а также сообщил, что дальнейшее печатание приостановлено впредь до моего особого согласия.
   На предложение о гонораре я ничего не ответил, так как никакого гонорара с них брать не хочу. Из этого ты увидишь, что, если б я и хотел бросить в тебя столь хамским обвинением, -- я бы уже этого сделать не мог.
   Я помню очень хорошо, сколько было напечатано в "Летописи", и по книге, выпущенной "Прибоем", а также и по объявлениям в ней уяснил определенно, что напечатали они больше, чем то было в "Летописи" *.
   Гонорар от Тихонова, если ты хорошенько припомнишь, я получил в размере, кажется, 600 рублей и то по твоему же настоянию, потому что я, как и сейчас, считал совершенно неуместным брать деньги за книгу. Это меня никогда не интересовало. Тихонов несколько раз говорил мне потом, что он должен заплатить мне еще какие-то деньги, но я никогда ничего больше не получал и также никогда ему не напоминал.
   На днях m-el!e Врайт из Америки сообщила, что имеет от проданной книги чистой выручки 5000 долларов, и я ей послал телеграмму, чтобы она перевела тебе 2500 долларов.
   Тон твоего письма показался мне обидным. Если я заботился и беспокоился о материальной стороне этой книги, то это было для того, чтобы ты получил несколько тысяч долларов, которые, как я предполагал, для тебя, вероятно, были бы не лишними.
   Когда нынче зимой выйдет в Америке эта книга, ты сам увидишь тогда разницу между тем, что было сделано тобой и m-elle Врайт.
   Я, чтобы ты мог получить какие-нибудь деньги с этой книги, согласился напечатать и с последующими за 1914 годом воспоминаниями. Знаю, что все, написанное теперь без тебя, очень слабо, -- но что ж делать!
   Ни один издатель книги, законченной 14-м годом, не принимал, а между тем, если бы эту книгу я не поторопился продать, то она была бы совершенно использована как в России, так и за границей, в плохих изданиях и с выручкой в чужие карманы.
   Я уверен в том, что ты сам знаешь хорошо: недостатков у меня много, но мерзости в душе я никогда не ношу, а всегда тебя люблю и уважаю!
   Сегодня уезжаю в Виши. Надеюсь, ты напишешь два слова. Как же быть?
   Vichy -- pavillon Sévigné

Ф. Шаляпин

   

45
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   Paris 10 октября 1928 г.
   Дорогой мой Алексей Максимыч.
   Спасибо тебе, во-первых, за хлопоты насчет моей дочери Арины1. Мне было очень приятно знать, что твое пребывание в Советах доставило тебе, между прочими и т. п. хлопотами, также много прекрасных дней 2. Я был очень огорчен, что ты там немного похворал, но радуюсь, что это все прошло благополучно.
   Скоро надеюсь тебя увидать и, как всегда, благоговейно обнять 3.
   Сам я снова, как всегда, начинаю работать. Еду, еду и еду снова по всем землям.
   Еще раз спасибо и еще раз сердечно жму твои руки. Катерине Павловне мой нижайший поклон, а Максимке радости.

Твой Ф. Шаляпин

   

46
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Париж] 12 декабря 1928 г.
   Дорогой мой Алексей Максимович.
   Давно уж, еще в Англии, получил твое письмо, переслала его мне Марья, да все как-то не было времени взяться за перо. А еще и лень, конечно.
   Спасибо тебе за поздравление -- выдал еще одну дочуру замуж 1. Хорошая она у меня была, и жаль мне, что ушла из дома... Да, да, друже, действительно время катит, как с горы. Лицо делается все больше и больше похожим на "порожний кошелек", и так иногда неприятно бывает смотреть на него в зеркало, а надо! -- как же быть с галстухом?..
   Радовался очень твоему пребыванию в России. Приятно было мне знать и слышать, как выражал народ наш любовь свою к своему родному писателю2. Еще бы!!!
   Взгрустнул маленько, как прочитал в письме о твоем пребывании в Казани. Как перед глазами вырос в памяти моей этот "прекраснейший" (для меня, конечно) из всех городов мира -- город. Вспомнил всю мою разнообразную жизнь в нем: счастье и несчастье, будни и масленицы, гимназисток и магазинок, ссудные кассы и сапожные мастерские и чуть не заплакал, остановив воображение у дорогого Казанского городского театра!.. Расшибли его вдребезги...
   "Строят понемножку", -- пишешь ты. Верю!..
   Насчет скалы и сокровищ -- это, конечно, вздор! Скалу я хотел иметь тогда, когда был полон вздорными мечтами о "Шильонском" замке искусства 3. Эти мечты утонули, и их уже не вытащить мне больше ни на какую скалу: на что мне она? В Рим? Не знаю еще наверное, но, кажется, буду петь в Риме весною -- в апреле, если не задержусь в Америке 4. С радостным волнением буду ждать возможности опять увидеть тебя и побыть рядом с тобой, милый мой, любимый Алексей Максимыч. Обнимаю тебя и прошу передать всем мой горячий привет, а Катерине Павловне в особину.

Всегда твой Ф. Шаляпин

   P. S. Статуэтки, конечно, приволоку, когда поеду в Рим.
   

47
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Нью-Йорк] 28 февраля 1929 г.
   Дорогой Алексей Максимыч,
   как-то месяца два тому назад я написал тебе несколько слов, не знаю, получил ли ты. Мы с Марьей всё еще разъезжаем по Америке. Но... tout passe, tout lasse, tout casse {Ничто не вечно (франц.).}.
   Это мой последний год странствий. В будущем, 1930 году, в октябре, будет сорок лет, как я служу на сцене 1, и хотя я еще крепкая лошадь, но все же устал от этих ужасных странствий по городам, натыканным по всему глобусу. Думаю малость отдохнуть и поездить уже только по тем городам некоторых стран, где можно наконец спокойно и сосредоточенно посмотреть на произведения Человеческого разума, Гения и Души.
   Чувствую страшную жажду получить наслаждение. Вероятно, это перед смертью? Ха-ха! Смешно! Я никогда не верил, что я могу умереть, а теперь иногда это приходит в голову в смысле по-ло-жи-тель-ном. Прости, болтаю, кажется, скучные глупости!
   Как ты поживаешь, дорогой Алексей Максимыч? Как здоровье? Как все твои? Шлю всем сердечный привет и душевно целую тебя. Марья тоже всех обнимает.

Федор Шаляпин

   N. York. Ansonia Hotel
   P. S. Может быть, буду играть в говорящем фильме, -- выяснится на днях.
   

48
Ф. И. ШАЛЯПИН -- А. М. ГОРЬКОМУ

   [Барселона] 25 декабря 1929 г.
   Дорогой мой Алексей Максимович.
   Получил я на днях письмо от моей Тани. Она пишет, что была у тебя, передала мне твой поклон и напомнила о моем молчании в ответ на твой подарок 1. Это действительно большое свинство с моей стороны, но сначала я знал, что ты уехал в Россию, а потом как-то вышло из головы -- не то от лени, не то от забот, -- вот и не ответил.
   Не сетуй, пожалуйста, на мою оплошность. С наслаждением читаю "Самгина" и, как всегда, вижу всех и все там, как будто сам жил вот именно с ними. Да и вообще книги твои всегда лежат как-то близко к моему сердцу.
   Сейчас я работаю до нового года в Барселоне, где пою несколько представлений 2, и мы с Марьей живем на высоченной горе вдали от города. Порядочно скучаем, и только яркое солнышко да синее море вдали утешает радостью.
   Собираемся в Швейцарию, в горы, хочется очень побыть в снегу, соскучился по зиме.
   Шлем тебе и всем наш сердечный привет и пожелания здоровья в новом году.

Любящий тебя всегда Федор Шаляпин

   

49
А. М. ГОРЬКИЙ -- Ф. И. ШАЛЯПИНУ

   Сорренто 9 августа 1930 г.
   Второй раз пишу тебе, Федор Иванович; предыдущее письмо ты, должно быть, не получил, -- только этим я могу объяснить твое молчание.
   Писал я тебе о нелепости и постыдности твоего иска к Советской власти1, а она, -- что бы ни говорили негодяи, -- власть наиболее разумных рабочих и крестьян, которые энергично и успешно ведут всю массу рабочего народа к строительству нового государства.
   Я совершенно уверен, что дрянное это дело ты не сам выдумал, а тебе внушили его окружающие тебя паразиты, и всё это они затеяли для того, чтоб окончательно закрыть пред тобою двери на родину.
   Ты хорошо знаешь, что я всегда пытался оградить тебя, артиста и человека, от попыток различных жуликов скомпрометировать тебя так или иначе; это было не только в случае с писательницей Нагродской, которую я выгнал из твоего дома на Пермской. Поверь, что и теперь мною руководит только одно это желание: не позорь себя, Федор!
   Не знаю, на чем твой адвокат построил иск, но -- позволь напомнить тебе, что к твоим "Запискам" я тоже имею некоторое отношение: возникли они по моей инициативе, я уговорил тебя диктовать час в день стенографистке Евдокии Петровне, диктовал ты всего десять часов, не более, стенограмма обработана и редактирована мною, рукопись написана моей рукой, ты, наверное, не забыл, что "Записки" были напечатаны в журнале "Летопись", за что тебе было заплачено по 500 рублей за лист. Я, конечно, тоже помню, что с американского издания в 26 г. ты прислал мне 2500 долларов. Каюсь, что принял эти деньги! Но из них я уплатил долг мой тебе 1200 долларов.
   Все это я напоминаю тебе для того, чтоб сказать: "Записки" твои на три четверти -- мой труд. Если тебе внушили, что ты имеешь юридическое право считать их своей собственностью, -- морального права твоего так постыдно распоряжаться этой "собственностью" я за тобой не признаю.
   По праву старой дружбы я советую тебе: не позорь себя! Этот твой иск ложится на память о тебе грязным пятном. Поверь, что не только одни русские беспощадно осудят тебя за твою жадность к деньгам. Много вреда принесла твоему таланту эта страсть накоплять деньги, последний ее взрыв -- самый постыдный для тебя. Не позволяй негодяям играть тобой, как пешкой. Такой великий, прекрасный артист и так позорно ведешь себя!

А. Пешков

   9. VIII 30
   

ИЗ ПИСЕМ А. М. ГОРЬКОГО

50
Из письма к А. П. ЧЕХОВУ

   [Н. Новгород] [Между 1 и 7 октября 1900 г.]
   ...Шаляпин -- простой парень, большущий, неуклюжий, с грубым умным лицом. В каждом суждении его чувствуется артист. Но я провел с ним полчаса, не больше1. ...
   

51
Из письма к К. П. ПЯТНИЦКОМУ

   [Н. Новгород] [13 сентября 1901 г.]
   ...Я за это время был поглощен Шаляпиным 1, а теперь на всех парах пишу драму 2. Шаляпин -- это нечто огромное, изумительное и -- русское. Безоружный, малограмотный сапожник и токарь, он сквозь терния всяких унижений взошел на вершину горы, весь окурен славой и -- остался простецким, душевным парнем. Это -- великолепно! Славная фигура! Он дал здесь концерт в пользу народного театра, мы получили с концерта прибыли около 2500 рублей и я уж растратил из этой суммы р[ублей] 600. Скверно! Но я вывернусь, ничего. ...Вообще -- жить на этой земле -- удивительно интересно! То же говорит и Шаляпин. Он будет хлопотать о допущении меня в Москву, в октябре, куда мне надо быть, чтобы поставить пьесу. ...
   

52
Из письма к В. А. ПОССЕ

   [Н. Новгород] [До 14 октября 1901 г.]
   ...Но -- был здесь Шаляпин. Этот человек -- скромно говоря -- гений. Не смейся надо мной, дядя. Это, брат, некое большое чудовище, одаренное страшной, дьявольской силой порабощать толпу. Умный от природы, он в общественном смысле пока еще -- младенец, хотя и слишком развит для певца. И это слишком -- позволяет ему творить чудеса. Какой он Мефистофель! Какой князь Галицкий! Но -- все это не столь важно по сравнению с его концертом. Я просил его петь в пользу нашего народного театра. Он пел "Двух гренадеров", "Капрала", "Сижу за решеткой в темнице", "Перед воеводой" и "Блоху" -- песню Мефистофеля. Друг мой -- это было нечто необычайное, никогда ничего подобного я не испытывал. Всё -- он спел 15 пьес -- было покрыто -- разумеется -- рукоплесканиями, все было великолепно, оригинально... но я чувствовал, что будет что-то еще! И вот -- "Блоха"! Вышел к рампе огромный парень, во фраке, перчатках, с грубым лицом и маленькими глазами. Помолчал. И вдруг --улыбнулся и -- ей-богу! -- стал дьяволом во фраке. Запел, негромко так: "Жил-был король, когда-то, при нем блоха жила..." Спел куплет и -- до ужаса тихо -- захохотал: "Блоха? Ха-ха-ха!" Потом властно -- королевски властно! -- крикнул портному: "Послушай, ты! чурбан!" И снова засмеялся дьявол: "Блохе -- кафтан? Ха-ха! Кафтан? Блохе? Ха-ха!" И -- этого невозможно передать! -- с иронией, поражающей, как гром, как проклятие, он ужасающей силы голосом заревел: "Король ей сан министра и с ним звезду дает, за нею и другие пошли все блохи в ход". Снова -- смех, тихий, ядовитый смех, от которого мороз по коже подирает. И снова, негромко, убийственно иронично: "И са-мой королеве и фрейлинам ея от блох не стало мо-о-очи, не стало и житья". Когда он кончил петь -- кончил этим смехом дьявола -- публика,-- театр был битком набит,-- публика растерялась. С минуту -- я не преувеличиваю! -- все сидели молча и неподвижно, точно на них вылили что-то клейкое, густое, тяжелое, что придавило их и -- задушило. Мещанские рожи -- побледнели, всем было страшно. А он -- опять пришел, Шаляпин, и снова начал петь -- "Блоху"! Ну, брат, ты не можешь себе представить, что это было!
   Пока я не услышал его -- я не верил в его талант. Ты знаешь -- я терпеть не могу оперы, не понимаю музыки. Он не заставил меня измениться в этом отношении, но я пойду его слушать, если даже он целый вечер будет петь только одно "Господи, помилуй!" Уверяю тебя -- и эти два слова он так может спеть, что господь -- он непременно услышит, если существует,-- или сейчас же помилует всех и вся, или превратит землю в пыль, в хлам,-- это уж зависит от Шаляпина, от того, что захочет он вложить в два слова.
   Лично Шаляпин -- простой, милый парень, умница. Все время он сидел у меня, мы много говорили, и я убедился еще раз, что не нужно многому учиться для того, чтоб много понимать. Фрак -- прыщ на коже демократа, не более. Если человек проходил по жизни своими ногами, если он своими глазами видел миллионы людей, на которых строится жизнь, если тяжелая лапа жизни хорошо поцарапала ему шкуру -- он не испортится, не прокиснет от того, что несколько тысяч мещан улыбнутся ему одобрительно и поднесут венок славы. Он сух -- все мокрое, все мягкое выдавлено из него, он сух -- и, чуть его души коснется искра идеи,-- он вспыхивает огнем желания расплатиться с теми, которые вышвыривали его из вагона среди пустыни,-- как это было с Шаляпиным в С[редней] Азии. Он прожил много,-- не меньше меня, он видывал виды не хуже, чем я. Огромная, славная фигура! И -- свой человек. ...
   

53
Из письма к К. П. ПЯТНИЦКОМУ

   [Москва] [16 декабря 1902 г.]
   ...Бунин задержал "Манфреда", которого Фед[ор] Иван[ович] читал первый раз хорошо, а второй -- изумительно1. ...
   

54
Из письма к К. П. ПЯТНИЦКОМУ

   [Н. Новгород] [8 сентября 1903 г.]
   Знали бы Вы, как обидно, что Вас не было на концерте! Концерт был таков, что, наверное, у сотни людей воспоминание о нем будет одним из лучших воспоминаний жизни 1. Я не преувеличиваю. Пел Федор -- как молодой бог, встречали его так, что даже и он, привыкший к триумфам, был взволнован. Уезжая -- вчера, седьмого -- заплакал даже и сказал: "Я у тебя -- приобщаюсь какой-то особенной жизни, переживаю настроения, очищающие душу... а теперь вот опять Москва... купцы, карты, скука..." Мне стало жалко его. ...
   

55
Из письма к Е. П. ПЕШКОВОЙ

   [Н. Новгород] [8 октября 1903 г.]
   Не помню -- писал ли я тебе о новой затее -- организовать т[оварищест]во для эксплуатации Народ[ного] дома как общедоступного театра. Это -- идет. Ездил я в Москву, собрал около 5 тысяч денег и -- представь! -- Тихомиров Асаф идет к нам в режиссеры, а вместе с ним несколько учеников и учениц Худ[ожественного] театра.
   В субботу Тих[омиров] будет уже здесь. Предполагается составить ядро труппы из опытных артистов, затем -- любители. Пай -- 100 рублей. Я беру 5. Ты -- тоже. Малин[овская] Ел[ена] -- тоже. Федор -- тоже. Морозов -- 20. Тихомир[ов] -- 5. Андр[ей] Алек[сеевич] Желябужск[ий] -- 3. Лельков -- 2. Станиславский -- 5. М. Ф. Андреева, Чириков, Андреев Леон[ид], Вишняков, Чегодаева, Михельсон -- по одному паю. Ожидаем -- Ганецкую, Хлудову, Панину. Вот какие дела. ...
   

56
Из письма к Е. П. ПЕШКОВОЙ

   [Петербург] [11 или 12 июля 1904 г.]
   Вот и похоронили мы Антона Чехова, дорогой мой друг...1 ...Над могилой ждали речей. Их почти не было. Публика начала строптиво требовать, чтобы говорил Горький. Везде, где я и Шаляпин являлись, мы оба становились сейчас же предметом упорного рассматривания и ощупывания. И снова -- ни звука о Чехове. Что это за публика была? Я не знаю. Влезали на деревья и -- смеялись, ломали кресты и ругались из-за мест, громко спрашивали: "Которая жена? А сестра? Посмотрите -- плачут!" -- "А вы знаете -- ведь после него ни гроша не осталось, все идет Марксу". "Бедная Книппер!" "Ну, что же ее жалеть, ведь она получает в театре 10 000" -- и т. д.
   Все это лезло в уши насильно, назойливо, нахально. Не хотелось слышать, хотелось какого-то красивого, искреннего, грустного слова, и никто не сказал его. Было нестерпимо грустно. Шаляпин -- заплакал и стал ругаться: "И для этой сволочи он жил, и для нее он работал, учил, упрекал". Я его увел с кладбища. И когда мы садились на лошадь, нас окружила толпа, улыбалась и смотрела на нас. Кто-то -- один на тысячи! -- крикнул: "Господа, уйдите же! Это неприлично!" -- они, конечно, не ушли. ...
   

57
Из письма к Е. П. ПЕШКОВОЙ

   [Старая Русса] [15 или 16 июля 1904 г.]
   Как уже писал тебе -- я видел в Москве Алексина, Шаляпина... ...Шаляпин -- растолстел и очень много говорит о себе. Признак -- дурной, это нужно предоставить другим. Славная он душа все же, хотя успехи его портят. ...
   

58
Из письма к Е. П. ПЕШКОВОЙ

   [Петербург] [Конец августа 1904 г.]
   ...Здесь Шаляпин...
   Поет он по-прежнему, как бог, играет, как величайший артист. Ты, вероятно, встретишь его в Ялте, куда он отправляет ребят. ...
   

59
Из письма к Е. П. ПЕШКОВОЙ

   [Петербург] [14 ноября 1904 г.]
   ...Здесь Шаляпин. Поет. Ему рукоплещут, он толстеет и много говорит о деньгах -- признак дрянной. ...
   

60
Из письма к И. И. БРОДСКОМУ

   [Капри] [1 (14) ноября 1910 г.]
   ...К делу: едва ли я могу помочь Вашему желанию писать Шаляпина 1, я давно уже не видал его и не знаю его намерений, не знаю, где он будет летом и весною. Я напишу ему все-таки, чтоб он ехал сюда,-- так? Но -- необходимо точно знать, когда Вы будете здесь, дабы ни Вам, ни ему не терять времени напрасно.
   Он -- натура капризная и еще более непоседливая, чем я. ...
   

61
А. В. АМФИТЕАТРОВУ

   [Капри] [Между 28 августа и 3 сентября (10 и 16 сентября) 1911 г.]
   Дорогой Александр Валентинович!
   У меня живет Федор, и было бы очень хорошо, если б Вы повидались с ним. Пробудет он здесь до 12-го числа, а 19-го у него в Питере спектакль -- "Борис" 1.
   Мне кажется, что этого человека нельзя отталкивать в ту сторону, куда идти он не хочет, и что за него и можно, и следует подраться, ибо человек он символически русский и в дурном, и в хорошем, а хорошего в нем всегда больше, чем дурного.
   Я лично очень просил бы Вас подумать о нем так хорошо, как Вы можете, и повидаться, поговорить с ним, со мною 2.
   Забот -- он стоит, не правда ли?
   Письмо Ваше очень огорчило его, конечно, ко "виноватости" своей он не отрицает и письмо это -- не помеха свиданию.
   Очень плохо ему, трудно. И похож он на льва, связанного и отданного на растерзание свиньям.
   В стране, где Павлу Милюкову, объявившему себя и присных "оппозицией его величества", сие сошло без свиста и суда,-- не подобает судить безапелляционно Шаляпина, который стоит дороже шестисот Милюковых.
   Жду скорого ответа.

А. Пешков

   

62
Из письма к H. E. БУРЕНИНУ

   [Капри] [Между 2 и 11 (15 и 24) сентября 1911 г.]
   Вот тебе, Евгеньич, письмо по поводу Федорова преступления; если малого начнут травить -- защищай, как сумеешь. ...Запасись еще No-ом газеты "Le Gaulois" от 15 июня 1911 года (12297-й No), в нем на первой странице статья "Chalia-pine", написанная Fourcaud -- Фурко.
   Эта статья интересна и помимо отношения к Шаляпину, а сама по себе, как взгляд европейца на русское искусство. Хорошо бы ее перевести и напечатать, где возможно.
   Сидим по вечерам вчетвером и вспоминаем о тебе нередко. Иногда Ф[едору] хочется петь: "а, Евгеньича-то нет!" -- говорит он, тыкая пальцами во все клавиши сразу. ...
   

63
H. E. БУРЕНИНУ

   [Капри] [Между 2 и 11 (15 и 24) сентября 1911 г.]
   Дорогой друг!
   Шума, поднятого вокруг Шаляпина,-- не понимаю, а вслушиваясь -- чувствую, что в этом шуме звучит много фарисейских нот: мы-де не столь грешны, как сей мытарь. Что случилось? Федор Иванов Шаляпин, артист-самородок, человек гениальный, оказавший русскому искусству незабываемые услуги, наметив в нем новые пути, тот Шаляпин, который заставил Европу думать, что русский народ, русский мужик совсем не тот дикарь, о котором европейцам рассказывали холопы русского правительства,-- этот Шаляпин опустился на колени перед царем Николаем. Обрадовался всероссийский грешник и заорал при сем удобном для самооправдания случае: бей Шаляпина, топчи его в грязь.
   А как это случилось, почему, насколько Шаляпин действовал сознательно и обдуманно, был ли он в этот момент холопом или просто растерявшимся человеком -- над этим не думали, в этом не разбирались, торопясь осудить его. Ибо осудить Шаляпина -- выгодно. Мелкий, трусливый грешник всегда старался и старается истолковать глупый поступок крупного человека как поступок подлый. Ведь приятно крупного-то человека сопричислить к себе, ввалить в тот хлам, где шевыряется, прячется маленькая, пестрая душа, приятно сказать: "Ага, и он таков же, как мы".
   Российские моралисты очень нуждаются в крупных грешниках, в крупных преступниках, ибо в глубине души все они чувствуют себя самих преступниками против русского народа и против вчерашних верований своих, коим изменили. Они сами, видишь ли, слишком часто преклоняли колена пред мерзостями, сами обнаружили множество всяческого холопства. Вспомни громогласное, на всю Европу, заявление Павла Милюкова: "мы -- оппозиция его величества", уверенный голос Гершензона, рекомендовавшего штыки для воспитания чувства государственности в русском народе, и целый ряд подобных поступков. Эти люди не были осуждены так строго, как заслужили, хотя их поступочки -- с точки зрения социально-педагогической -- нечета поступку Шаляпина. Они -- не осуждены, как и множество подобных им, слишком испуганных или слишком развращенных политиканством людей.
   И не осуждены они только потому, что в ту пору судьи тоже чувствовали себя не лучше их, ничуть не праведнее,-- все общество по уши сидело в грязной литературе "вопросов пола"; брызгали этой пряной грязцой в святое лицо русской женщины, именовали русский народ "фефёлой" -- вообще были увлечены свистопляской над могилами. Рыли ямы всему, во что веровали вчера, и втаптывали ногами в ямы эти фетиши свои.
   Теперь -- несколько очнулись от увлечений, сознают многие свои прегрешения и -- думают оправдаться, осудив ближнего своего. Не оправдаются, нет. Не суд и не самосуд оправдает нас друг пред другом, а лишь упорная работа самовоспитания в духе разума и чести, работа социального взаимовоспитания. А оттого, что бросят грязью в Шаляпина или другого кого -- сами чище не будут, но еще более будут жалки и несчастны.
   Ф. Шаляпин -- лицо символическое; это удивительно целостный образ демократической России, это человечище, воплотивший в себе все хорошее и талантливое нашего народа, а также многое дурное его. Такие люди, каков он, являются для того, чтобы напомнить всем нам: вот как силен, красив, талантлив русский народ! Вот плоть от плоти его, человек, своими силами прошедший сквозь терния и теснины жизни, чтобы гордо встать в ряд с лучшими людьми мира, чтобы петь всем людям о России, показать всем, как она -- внутри, в глубине своей -- талантлива и крупна, обаятельна. Любить Россию надо, она этого стоит, она богата великими силами и чарующей красотой.
   Вот о чем поет Шаляпин всегда, для этого он и живет, за это мы бы и должны поклониться ему благодарно, дружелюбно, а ошибки его в фальшь не ставить и подлостью не считать.
   Любить надо таких людей и ценить их высокою ценою, эти люди стоят дороже тех, кто вчера играл роль фанатика, а ныне стал нигилистом.
   Федор Иванов Шаляпин всегда будет тем, что он есть: ослепительно ярким и радостным криком на весь мир: вот она -- Русь, вот каков ее народ -- дорогу ему, свободу ему!

А. Пешков

   

64
H. E. БУРЕНИНУ

   [Капри] [Середина (конец) сентября 1911 г.]
   Дорогой мой Евгеньич!
   На днях Федор приедет в Питер, я очень прошу тебя тотчас повидаться с ним: возможно, что ему надобно будет выступать перед публикою с письмом, в коем он:
   во-первых -- признает себя повинным в том, что, растерявшись, сделал глупость;
   во-вторых -- признает возмущение порядочных людей естественным и законным;
   в-третьих -- расскажет, как и откуда явились пошлые интервью и дрянные телеграммы, кои ставятся в вину ему.
   Письмо это должно быть написано просто, ясно и в достаточной мере убедительно. Я весьма просил бы тебя познакомить Федора с Д. В. Стасовым, а Дмитрия Васильевича очень прошу: не примет ли он участия в деле этом, не поможет ли Федору написать письмо?
   Надо же распутать всю эту дикую путаницу, надо отделить правду ото лжи, клеветы и всяческого злопыхательства, а, наконец,-- мы все должны, по мере сил, беречь человека столь исключительно талантливого.
   Действуй, прошу!
   Будь здоров, будь счастлив!

А. Пешков

   

65
Из письма к H. E. БУРЕНИНУ

   [Капри] [Октябрь, 1911 г.]
   ...Верно ли вы сделали, отговорив Федора от объяснения с публикою? Пожалуй -- нет; ведь публика злопамятна и долго носит камень за пазухой, особенно долго в том случае, когда она имеет право кинуть камнем в грешного. ...
   

66
Из письма к И. И. БРОДСКОМУ

   [Капри] [Ноябрь, после 19 (декабрь, после 2) 1911 г.]
   ...Если увидите Шаляпина,-- скажите, что я страшно обрадован успехом "Хованщины" и его планы кажутся мне блестящими и как нельзя более своевременными. Наконец, он взялся за свое дело! И я уверен, что он сделает много. Представляю, как будут поставлены "Мейстерзингеры" и как он будет петь Сакса!..1
   

67
Из письма к С. В. МАЛЫШЕВУ

   [Мустамяки] [Май, после 10 -- июнь 1915 г.]
   ...Сообщаю новости, начиная с приятных. 19 апр[еля] Федор Шаляпин дал бесплатный спектакль для рабочих в Народном доме на Каменном острове. Народу собралось до четырех тысяч человек, шел "Борис Годунов". Билеты распространялись через больнич[ные] кассы. Шаляпину был триумф и в театре и на улице. Но не думайте, что ему не напомнили о том, о чем следовало напомнить. Восемь заводов написали ему очень хорошее письмо, такое хорошее, что он, читая, плакал, а в письме было сказано, что ему, Федору, никогда, ни пред кем на коленки вставать не подобает. Осенью он даст другой спектакль для рабочих, пойдет "Фауст". ...
   

68
А. И. ЗИЛОТИ

   [Мустамяки] [Июль 1915 г.]
   Чудесный Александр Ильич!
   Был у меня Федор, говорили мы по поводу юбилея его, он сообщил мне о Вашем добром согласии принять участие в этом деле, так хорошо задуманном им 1. Я уверен, что из этого дела можно устроить прекрасный культурный праздник, тем более прекрасный, что он будет сделан во дни всеобщего одичания и озверения. Предлагаю Вам себя сотрудником в этой славной работе.
   Нам необходимо увидаться, чтобы наметить план работы,-- сообщите, дорогой Александр Ильич,-- когда и где?
   Вы очень обрадовали бы меня и всех моих, приехав в Мустамяки, но если это неудобно и не улыбается Вам,-- я к Вашим услугам.
   Крепко жму руку, приветствую семью Вашу.

А. Пешков

   

69
Из письма к И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

   [Байдары] [16 июля 1916 г.]
   ...Писать отсюда о работе над биографией -- как будто некому. Здесь живут иностранцы всех наций, павлины, удавы, антилопы, борзые собаки, русские же люди -- сплошь малограмотны, к печатному слову относятся, как черти к ладану, а кроме всего этого -- с утра до вечера пьяны и поют песни. Ни Ф[едор], ни М[ария] В[алентиновна] -- никому ничего не писали. Думаю, что сии чудеса творит в Питере чудотворец Исай 1.
   Работа -- расползается и вширь и вглубь, очень боюсь, что мы ее не кончим. Напечатано 500 страниц, а дошли только еще до первой поездки в Италию! Я очень тороплюсь, но -- существует непобедимое техническое затруднение: барышня может стенографировать не более двух часов, а все остальное время дня, до вечера, у нее уходит на расшифровку. Править я, конечно, не успеваю. Федор иногда рассказывает отчаянно вяло, и тускло, и многословно. Но иногда -- удивительно! Главная работа над рукописью будет в Питере, это для меня ясно. Когда кончим? Все-таки, надеюсь,-- к 20, 22-му.
   Я чувствую себя хорошо, нога не болит. Не купаюсь, не жарюсь на солнце. Вожу Ф[едора] в море, версты за две, за три, там он прыгает в воду и моржом плывет к берегу. Гуляю -- мало, некогда...
   ...Говоря по правде -- не вовремя затеялась вся эта история с биографией! Но, коли начато, нужно кончать. ...
   

70
Из письма к К. А. ТИМИРЯЗЕВУ

   [Петроград] [2 августа 1916 г.]
   ...Только вчера возвратился из Крыма, где жил в Форосе у Федора Шаляпина, помогая ему в работе над его автобиографией. ...
   

КОММЕНТАРИИ

   Письма Ф. И. Шаляпина, как и письма к нему до 1 [14] февраля 1918 г. (когда декретом Совнаркома был введен новый стиль), датируются согласно оригиналам по старому стилю. Письма из-за границы до 1[14] февраля 1918 г. датируются по старому и новому стилям.
   

ПЕРЕПИСКА Ф. И. ШАЛЯПИНА С А. М. ГОРЬКИМ

   Большинство представленных в этом разделе писем впервые было опубликовано полностью в издании "Горьковские чтения. 1949--1952" (M., Изд-во АН СССР, 1954); публикации Архива А. М. Горького. В примечаниях к письмам Ф. И. Шаляпина и А. М. Горького, которые впервые публикуются в настоящем издании или перепечатаны из других изданий, указываются места их хранения.
   

1

   1 В. Д. Стюарт, друг Ф. И. Шаляпина.
   2 Очевидно, артист выполнил просьбу А. М. Горького, так как в прессе было сообщение о том, что 3 ноября 1901 г. Шаляпин пел в концерте в пользу Общества воспомоществования учащимся женщинам.
   3 В связи с обвинением в "противоправительственной пропаганде среди сормовских рабочих" А. М. Горький 17 апреля 1901 г. был арестован и заключен в нижегородскую тюрьму. По болезни (обострение туберкулеза) Горький был освобожден в мае того же года, в чем ему помогли друзья, в том числе Лев Толстой. Однако по решению министерства внутренних дел Горькому было запрещено жить в Нижнем Новгороде и предписано выехать в Арзамас.
   4 Дети А. М. Горького: Максим, которому в то время было четыре года, и только что родившаяся дочь Екатерина.
   5 Хлопоты увенчались успехом, о чем Шаляпин уведомил Горького телеграммой от 13 октября 1901 г.
   

2

   1 См. прим. 1 к письму No 1.
   2 Речь идет о концерте Ф. И. Шаляпина, который состоялся в сентябре 1901 г. в Нижегородском оперном театре. Сбор от концерта был предназначен в пользу фонда по постройке Народного дома в Нижнем Новгороде.
   

3

   1 Видимо, именно Шаляпин хлопотал за Горького (см. письма Горького No 1 и 2).
   

4

   1 Очевидно, речь идет о желании А. М. Горького иметь фотографии Шаляпина в ролях, которое артист и выполнил. 15 апреля 1902 г. Шаляпин, гостивший у Горького в Олеизе после "великопостного" сезона в Киеве, подарил писателю два альбома своих фотографий с дарственными надписями. Все они были опубликованы в "Горьковских чтениях. 1949--1952". Альбомы эти хранятся в Музее А. М. Горького в Москве.
   2 Премьера оперы Н. А. Римского-Корсакова в Большом театре с Шаляпиным в роли Грозного состоялась 10 октября 1901 г. Н. А. Римский-Корсаков пишет в своей "Летописи":
   "Я предложил Теляковскому [весной 1900 г.-- Ред.] поставить что-либо другое из моих сочинений, например "Псковитянку" [Теляковский просил композитора дать императорской сцене разрешение на постановку "Сказки о царе Салтане". -- Ред.], тем более что Шаляпин -- неподражаемый Иван Грозный -- был в его распоряжении".
   3 Горький имеет в виду "Мещан". Премьера этой пьесы состоялась в Московском Художественном театре 26 марта 1902 г., во время гастролей театра в Петербурге.
   

5

   1 Это желание Горького не осуществилось. Опасаясь какой-либо политической демонстрации, полиция задержала его по пути из Нижнего Новгорода в Крым на одной из подмосковных станций и, не пустив в Москву, перевезла в Подольск, где он должен был сесть на крымский поезд. Узнав об этом, Леонид Андреев, И. А. Бунин, Н. Д. Телешов, К. П. Пятницкий и А. Шольц, переводчик произведений Горького на немецкий язык, поехали в Подольск. "Сюда же на свидание с Горьким приехал и Ф. И. Шаляпин,-- рассказывает Телешов. -- Здесь, на платформе города Подольска, мы все с ним и познакомились... Пока нам готовили чай, накрывали ужин, по городу уже прошел слух, что приехал Горький с писателями и что с ними -- Шаляпин. И вот к вокзалу потянулись вереницы людей... А в "первоклассном" ресторане нашем происходило в это время следующее. Только что мы устроились за занавеской и начали разговаривать, как до слуха нашего донеслось приближающееся звяканье шпор и мимо кабинета прошло несколько пар ног... Немец наш забеспокоился: что это значит? Затем через минуту не выдержал и вышел в коридор... "Они роются в наших шубах!" -- в ужасе сообщил он. Но ему спокойно ответили, что это у нас дело обыкновенное и что не стоит волноваться из-за пустяков. А еще через несколько времени... появился смущенный хозяин с домовой книгой в руках. Он положил эту книгу на стол и просил всех нас расписаться: кто мы такие, откуда, где наши квартиры и как всех нас зовут... -- Приезжий здесь один я,-- вдруг заявил на это Шаляпин серьезно и строго. -- А это мои гости. Такого закона нет, чтобы гостей переписывать. Давайте сюда книгу, я один распишусь, в чем следует. Не без трепета следил хозяин за словами, которые начал вписывать в его книгу Шаляпин. Увидав, наконец, что мучитель его -- артист "императорских театров", облегченно вздохнул" (Н. Телешов, Записки писателя, М., "Советский писатель", 1950, стр. 99--100).
   

7

   1 11 августа 1902 г. Шаляпин приезжает в Нижний Новгород для участия в летнем оперном сезоне на сцене ярмарочного театра (антреприза А. Эйхенвальда). Горький, находившийся в Арзамасе под надзором полиции, по ходатайству Шаляпина получил разрешение приехать в Нижний Новгород только 18 августа.
   

10

   1 В Московский Художественный театр, на сцене которого 18 декабря 1902 г. с огромным успехом была поставлена пьеса М. Горького "На дне".
   Имеются свидетельства о том, что Ф. И. Шаляпин не однажды с большим успехом читал в среде русской художественной интеллигенции произведения М. Горького, в том числе пьесу "На дне", тем самым способствуя их популяризации. В связи с этим любопытна запись в дневнике В. А. Теляковского от 20 декабря 1902 г.: "Сегодня провели у меня довольно интересный вечер. В 11 часов я назначил чтение новой пьесы Горького "На дне". Днем пришел Шаляпин и, когда узнал, что читают пьесу Горького, он предложил мне сам ее читать. В 11 часов собрались Гнедич, Санин, Озаровский, Головин, Дарский и Шаляпин. Читал пьесу Шаляпин, и читал ее превосходно. Все слушатели, конечно, были в восторге от такого изложения Шаляпина. Шаляпин, по-видимому, знаком хорошо с пьесой и читал ее как настоящий художник. Сама по себе пьеса написана отличным языком и содержит в себе довольно много философских рассуждений. Видны и большой ум, и наблюдательность, и образование автора, кроме того, очень мастерски, сочно и колоритно перемешаны разговоры и мысли действующих лиц. Чтение продолжалось до 3-х часов ночи. Когда все разошлись, я удержал Шаляпина и Вуича к ужину. После ужина Шаляпин нам еще прочел "Манфреда" -- конечно, все наизусть..."
   

11

   1 Леонид Андреев.
   2 Сын Ф. И. Шаляпина, Борис, родился 22 сентября 1904 г.
   

12

   3 Вероятно, речь идет об оказании материальной помощи рабочему потребительскому обществу в Сормове.
   

13

   Датировка письма уточнена по содержанию.
   1 21 сентября у Шаляпиных родились близнецы -- Федор и Татьяна.
   2 Горький имеет в виду партию Фарлафа в опере "Руслан и Людмила" Глинки, которую Шаляпин должен был петь 23 сентября. В письме к К. П. Пятницкому, относящемся к этому же времени, Горький пишет: "Бывает Шаляпин. 23[-го] он поет Фарлафа -- у нас есть ложа -- да будет Вам завидно".
   

15

   1 Ф. И. Шаляпин был у А. М. Горького вместе со своим аккомпаниатором -- композитором и пианистом А. Н. Корещенко. Из этого можно заключить, что артист в тот вечер пел у своего друга для боевой дружины студентов-грузин, присланных Л. Б. Красиным для охраны писателя от черносотенцев.
   

16

   1 С 3 по 13 августа [н. ст.] Шаляпин гостил у А. М. Горького на Капри.
   

17

   Опубликовано в сборнике "Прометей", т. 2. М., 1967, стр. 150--153. Письмо написано на бланке отеля "Savoy".
   1 Повесть М. Горького "Жизнь ненужного человека", которую писатель читал в домашнем кругу на Капри в присутствии Шаляпина.
   2 Повесть Леонида Андреева "Жизнь Василия Фивейского" с посвящением Ф. И. Шаляпину впервые была издана в 1904 г. в первом сборнике товарищества "Знания".
   В августе 1903 г. Горький писал К. П. Пятницкому: "Андреев читал Шаляпину свой рассказ для сборника -- "Жизнь о. Василия". Шаляпин говорит: "Удивительно сильная вещь, я ревел, как баба". Это -- вероятно, я знаю тему" ("Архив А. М. Горького", т. IV, стр. 130).
   3 М. Ф. Андреева.
   4 К. П. Пятницкий.
   5 З. М. Пешков.
   

18

   ЛГТМ.
   Шаляпин приехал к Горькому на Капри 8 [19] февраля и остановился в гостинице "Квисиссана", где в то время жил И. А. Бунин. 15-го в кабинете Горького на вилле "Се рафина" слушал чтение Буниным рассказа "Господин из Сан-Франциско".
   

19

   Это письмо, найденное Ираклием Андрониковым в "бурцевском чемодане" (случайно обнаруженной в Актюбинске интереснейшей коллекции документальных материалов, связанных с историей русской культуры), было опубликовано им с комментариями в сборнике "Я хочу рассказать вам..." ("Советский писатель", 1962). Дата установлена по содержанию данного письма и письма Ф. И. Шаляпина к П. И. Постникову от 14 [271 июня 1908 г. Письмо написано на бланке Гамбургского отделения Южноамериканского пароходного общества.
   1 В связи с первым исполнением "Бориса Годунова" в парижском сезоне Русской оперы, организованном С. П. Дягилевым.
   2 Пластинки с записями голоса Шаляпина Горький получил только в конце января 1909 г. Рабочий-революционер Н. Е. Вилонов в письме с Капри с почтовым штемпелем от 28 января 1909 г. сообщал: "Сегодня Шаляпин прислал сюда свой голос в пластинках граммофона. После обеда пустили граммофон, и он запел. Ну, это было что-то необыкновенное. Все недостатки граммофона с его шорохами и шумом куда-то скрылись, а комната наполнилась мощным, бархатистым звуком. Признаться, на меня эта чертовщина подействовала очень сильно, особенно в "Дубинушке", то есть до такой степени сильно, что я не выдержал и вышел из столовой. К непосредственному чувству подмешалась острая жгучая злоба к буржуазии, пользующейся всем и все пропитывающей ядом собственного разложения. Такой талант, такая сила, как Шаляпин, и пропадает даром. Ах если бы его песни да пошли к пролетариату. Вот тут-то бы и была настоящая красота, когда мощь идеи слилась бы или претворилась бы в мощные потоки звуков..." (Сим. Дрейден, Музыка -- революции, изд. 2-е, перераб. и доп., М., "Советский композитор", 1970, стр. 466-- 467).
   3 Мария Валентиновна Петцольд.
   

20

   1 "Старый орел", опера Р. Гинсбурга на его же либретто по сказке М. Горького "Хан и его сын". Шаляпин пел партию хана Асваба. По поводу исполнения Шаляпиным этой партии в Париже газета "Раннее утро" писала: "Шаляпин снова одержал несказанную победу. В "Старом орле", опере Рауля Гинсбурга, директора театра в Монте-Карло, Шаляпин превосходит границы человеческого гения. Опера эта заимствовала сюжет из сказки Горького, и Шаляпин находит в себе великую мощь, чтобы воплотить старого богатыря Горького. Трудно передать триумф нашего великого артиста в этой опере. Момент бури, когда Старый орел бросается с высокой горы, был переполнен истинно художественной красоты. И потрясенная публика никогда еще не доходила до таких выражений своих восторгов по отношению к Шаляпину" ("Письма из Парижа", 1909, 20 июня). Опера Гинсбурга была ничтожна по своему художественному значению, и Шаляпин здесь еще раз доказал, что, опираясь на литературный первоисточник, он может создать образ высокой поэзии и драматизма. 2 Опера "Дон Кихот" французского композитора Жюля Массне была написана им специально для Ф. И. Шаляпина. Первое представление оперы состоялось 19 [6] февраля 1910 г. в Монте-Карло. Шаляпин имел огромный успех. Во время гастролей труппы Рауля Гинсбурга в Брюсселе, весной того же года, "Дон Кихота" с Ф. И. Шаляпиным видел А. В. Амфитеатров. Решительно не приняв музыки и всего спектакля в целом, он писал о Шаляпине: "Невероятным усилием таланта он' вообразил и сделал чудеса. [...] Новое творение Шаляпина не только становится по праву в ряду его прежних, но и на особом, почетном месте. Среди множества великолепных "отрицательных" характеров, созданных великим артистом (два Мефистофеля, Иван Грозный, Борис Годунов, Сальери и т. д.), Дон Кихот едва ли не первый "положительный". Торжество Шаляпина в роли Дон Кихота обнаружило широту и глубину его таланта, как, может быть, ни одно из прежних его созданий" (А. В. Амфитеатров, Маски Мельпомены, 1910). 21
   1 К. П. Пятницкий.
   2 Это было осуществлено позже, летом 1916 г.
   

24

   1 Инцидент, о котором пишет А. М. Горький, произошел 6 января 1911 г. на сцене Мариинского театра в Петербурге во время представления оперы "Борис Годунов". Шаляпин подробно рассказал о случившемся в книге "Маска и душа". См. также ответное письмо Шаляпина Горькому (No 25). 25
   1 А. В. Амфитеатров, после 1917 г. оказавшийся в стане белой эмиграции, а в предреволюционные годы занимавший либеральные позиции, несмотря на свои многие восторженные высказывания о Шаляпине, после истории с "коленопреклонением" поспешил написать ему открытое письмо, которое разослал в копиях по редакциям и отдельным лицам. Письмо гласило: "Федор Иванович. Осведомительное бюро опубликовало официально и подчеркнуло чувствительную сцену твоего коленопреклонения перед Николаем II. Поздравляю с монаршей милостью. В фазисе столь глубокого верноподданничества тебе не могут быть приятны старые дружбы, в том числе и со мною. Спешу избавить тебя от этой неприятности. Можешь впредь считать меня с тобой незнакомым. Крепко больно мне это, потому что любил я тебя и могучий талант твой. На прощанье позволь дать тебе добрый совет: когда тебя интервьюируют, не называй себя, как ты имеешь обыкновение, "сыном народа", не выражай сочувствия освободительной борьбе, не хвались близостью с ее деятелями и т. д. В устах, раболепно целующих руку убийцы 9 января, руку палача, который с ног до головы в крови народной, все эти свойственные тебе слова будут звучать кощунством. Поверь, что так будет не только честнее, но и лучше для тебя. Ты последовательно делаешь все, чтобы тебя перестали уважать. Не доводи же себя по крайней мере до того, чтоб стали над тобой с презреньем издеваться. Прощай, будь счастлив, если можешь". Поспешил вылить в печати побольше грязи на Шаляпина и другой его "приятель" -- В. М. Дорошевич.
   

28

   История с "коленопреклонением" дала обильную пищу буржуазным газетам всех направлений. Черносотенная печать освещала участие Шаляпина в этой истории как "трогательное выражение его патриотических чувств"; либеральная же пресса не жалела самых ярких красок в описании "холопства" Шаляпина. Усердием буржуазных писак была так затемнена истинная сущность этой истории (манифестация хора была вызвана отнюдь не "патриотическим" восторгом перед Николаем II, а стремлением привлечь внимание царя к своей петиции об улучшении материального положения), что создалось весьма преувеличенное представление о проступке Шаляпина даже в рядах передовой части русского общества.
   Это представление не было вовремя рассеяно самим Ф. И. Шаляпиным, растерявшимся перед чудовищностью возводимого на него обвинения и всей газетной шумихой. Несмотря на то, что Горький настойчиво советовал ему "объясниться с публикой", окружение артиста, в том числе H. E. Буренин, которому А. М. Горький в своих письмах поручил помочь в этом деле Шаляпину, отговорило его от этого объяснения.
   В письме от 23 сентября 1911 г. к А. М. Горькому H. E. Буренин писал: "Был я у Дмитрия Васильевича (Стасова. -- Ред.), говорил с ним, и порешили пока ничего не предпринимать и даже уговорить Федора Ивановича никаких писем в газеты не писать".
   Шаляпин очень скоро ощутил тяжелые последствия своего молчания, но, чувствуя, что время для объяснения уже упущено, искренно желал какой-либо демонстрации, направленной против него, чтобы получить новый повод к объяснению. Этого не случилось, позорное пятно вошло в его биографию и осталось жить в сознании общественности. Ярким свидетельством этого является письмо группы петроградских рабочих к Ф. И. Шаляпину по поводу организованного им в Народном доме в апреле 1915 г. бесплатного спектакля. В этом письме рабочие восьми петроградских заводов (Гейслер, Вулкан, Эриксон, Т-во "Треугольник" и др.) писали: "Вышедший из глубин демократии, ею рожденный, в силу гениальной одаренности занявший одно из первых мест среди русских художников, вы были для нас символом растущих в недрах демократии творческих сил. И было время, когда вы были верны ее стремлениям, так ярко выразившимся в памятные годы русской революции. Демократическая Россия по праву считала вас своим сыном и получала от вас доказательства вашей верности ее духу, стремлениям, порывам к светлым идеалам. Но "не до конца друзья се пошли на пламенный призыв пророческого слова". В день, который так же резко запечатлелся в нашей памяти, как и первый день вашей славы, вы ясно и недвусмысленно репетировали из рядов демократии и ушли к тем, кто за деньги покупает ваш великий талант, к далеким от вас по духу людям. Больше даже, вами, силою вашего таланта, были освящены люди, всегда клавшие узду на свободную мысль демократии...
   Мы не перестанем высоко ценить ваш талант, вами созданные художественные образы,-- их нельзя забыть, они будут жить в нашем сознании, но все это будет наряду с мыслью о том, что пыль, оставшаяся на ваших коленях, загрязнила для нас ваше имя". В конце письма рабочие заявляют, что хотя артисту обеспечен переполненный зал и горячий прием чуткой рабочей аудитории, но наиболее сознательная часть петроградского пролетариата на спектакль не придет ("Горьковские чтения. 1949--1952", стр. 55). Отрицательное отношение к Шаляпину со стороны демократической общественности выразилось также в многочисленных протестах по поводу предполагавшегося опубликования автобиографии Шаляпина на страницах журнала "Летопись". Ответом на эти протесты и явилось предисловие к автобиографии, написанное А. М. Горьким от имени Шаляпина. Опубликовано оно не было. 2 Горький все-таки нашел возможным встретиться с Шаляпиным на Капри в сентябре того же 1911 г. М. Ф. Андреева в конце месяца писала своим друзьям по Московскому Художественному театру:
   "А у меня только что была крупная радость: разъяснилось происшествие, лежавшее на-душе очень тяжело. Приезжал к Алексею Максимовичу Федор Иванович Шаляпин, удрученный, измученный, дошедший чуть не до самоубийства. Теперь становится понятным, как все с. ним случилось. Шел парадный спектакль, публика держала себя натянуто, принимала все с ледяным равнодушием, и Шаляпин нажал педаль, играл особенно горячо и -- победил, после сцены с Шуйским и с видением зал разразился наконец аплодисментами. Усталый, задыхаясь, весь в поту, с расстегнутым воротом, Шаляпин вышел кланяться.
   Декорация этого действия полукругом, с одной маленькой дверкой в глубине и без кулис. Откланялся он первый раз, стоит на сцене, еще не отдышался, смотрит -- снова поднимают занавес. Он подходит к авансцене, чтобы поклониться, и с удивлением слышит, что, хотя из залы никаких требований не было ему слышно, какие-то голоса нестройно запевают гимн. Вразброд выбегает, толкаясь в узеньких дверях, хор, падает на колени, у многих на глазах слезы... Шаляпин стал отступать, стараясь пройти к двери,-- его хватают за полы, шепчут: "Не уходи, не бросай, помоги нам, Федор Иванович,-- не уходи!" Смотрит -- в зале все поднялись на ноги... Ну, растерялся человек и, согнувшись, чувствуя, что происходит что-то нелепое и некрасивое, но не найдясь, как поступить иначе, опустился потихоньку на колени позади кресла Годунова. Ни государь не приходил на сцену, ни Шаляпина к государю не вызывали [...] На другой же день после этого спектакля Шаляпин уехал из Петербурга, уехал за границу, в Monte-Carlo, где и прочел все подробности -- как он первый хлопнулся на колени, какие давал пошлые и униженные интервью, какие посылал телеграммы "Союзу русского народа" и т. п. Всего этого не было.
   К несчастью, около него не оказалось ни одного человека, который мог бы посоветовать ему и помочь, кроме любящей женщины, страдавшей его горем и волнением. К еще большему несчастью -- он стыдился и не решался обратиться лично к Алексею Максимовичу, пока не дошел уже до полной крайности. Все его советники -- люди не очень умные, почему и письма, ими Шаляпину диктовавшиеся, а им в растерянности написанные, так нелепы. Вы помните, даже не зная всех этих подробностей, Алексей Максимович негодовал на то злорадство и общую травлю, которыми обрушилось русское общество на Шаляпина, считая, что многие другие, куда больше его заслуживавшие кары, не испытали на себе такого осуждения? Не думаете ли Вы, что надо бы помочь Шаляпину, такому страшно талантливому, крупному человеку, поддержав его, сказав: не довольно ли наказывать человека только за то, что он, растерявшись, сделал глупость!
   Тяжело смотреть на него, в каждом он со страхом ищет -- "а не враг ли ты мой?" Мне бы очень хотелось написать по этому поводу Ивану Михайловичу [Москвину], он ведь тоже большой талант, пусть бы он подумал, как помочь Шаляпину, когда он приедет в Москву,-- право, это достойное дело! На днях буду писать Константину Сергеевичу..." (Сб. "М. Ф. Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы", изд. 2, доп., М., "Искусство", 1963, стр. 171--173). Травля Шаляпина буржуазными "либеральными" газетами действительно была дикая. Масла в огонь подбавляла черносотенная пресса, воспевавшая "верноподданнические" чувства Шаляпина и в своем усердии подчеркнуть их доходившая до прямых фальсификаций. Так, например, газета "Копейка" поместила якобы подлинное письмо Шаляпина к Горькому, в котором он признавался, что по своей воле встал на колени перед царем и запел гимн, чтобы снискать "милость государя". В таком же духе было сфабриковано "интервью" с Шаляпиным, помещенное газетой "Столичная молва" (от 24 января 1911 г.).
   

29

   1 Премьера оперы М. П. Мусоргского "Хованщина" на сцене Мариинского театра в Петербурге в постановке Ф. И. Шаляпина состоялась 7 ноября 1911 г.
   2 Статья M. M. Иванова о первой постановке "Хованщины" в Мариинском театре была напечатана в "Новом времени" 14 ноября 1911 г. На этот раз Иванов избрал темой своей весьма субъективной критики режиссерскую работу Ф. И. Шаляпина и даже не столь самую работу, как восторженные отзывы артистов о Шаляпине-постановщике, которые были опубликованы в "Петербургской газете".
   3 Е. П. Пешкова.
   4 H. E. Буренин.
   5 И. Г. Дворищин.
   6 Журналист, писавший под псевдонимом П. Тавричанин. Этот визит А. И. Куприна к Шаляпину нашел отражение в очерке П. Тавричанина "Куприн у Шаляпина", помещенном в журнале "Солнце России" за октябрь 1911 г., No 45.
   7 Концерт состоялся 26 декабря 1911 г.
   8 Ф. И. Шаляпин хотел привлечь М. И. Терещенко в число пайщиков нового издательства и журнала, о создании которого мечтал А. М. Горький. Проект остался неосуществленным.
   

30

   1 В газете "Русское слово" от 21 октября 1905 г., под заголовком "Концерт Ф. И. Шаляпина" было напечатано: "Третьего дня Ф. И. Шаляпин дал концерт в гимназии Фидлера. Концерт этот вышел импровизированным. То же самое можно сказать и о программе этого концерта. Так как концерт был бесплатный, то Шаляпин взял шляпу и обошел присутствовавших. На доброе дело было собрано свыше 1000 рублей". Есть предположение, что эти деньги предназначались для покупки оружия бастующим рабочим.
   2 Писатель В. Г. Короленко был приговорен 19 января 1912 г. к двум неделям ареста за публикацию в журнале "Русское богатство" статьи С. Я. Елпатьевского "Люди нашего круга". Приговор, очевидно, был кассирован, так как В. Г. Короленко не был арестован.
   3 Письмо Ф. И. Шаляпина было напечатано в "Русском слове" 3 января 1912 г. Приводим его текст.

"ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

   Позвольте через посредство вашей уважаемой газеты выразить благодарность всем лицам, принявшим участие в моем концерте 26 декабря 1911 г. в пользу голодающих. Петербургскому вокальному квартету -- гг. Чупрынникову, Сафонову и двум братьям Кедровым, Ф. Ф. Кенеману, газетам, напечатавшим безвозмездно объявление: "Русскому слову", "Утру России" и "Голосу Москвы", магазинам Гутхейля, Левинсона и Юргенсона за продажу билетов.
   Искренне благодарю также всех добрых людей, приславших особенные пожертвования, и группу лиц [...] учащейся молодежи, принявшей на себя труд по распорядительству в концерте.
   Имею честь довести до всеобщего сведения о цифрах сбора и расхода: Валовой сбор, включая пожертвования и продажу программ, выразился в сумме:
   
   17655 р. 92 к.
   Расход 1132 р. 65 к.
   Чистый приход 16523 р. 27 к.
   
   Очистившаяся сумма 16.523 р. 27 к. внесена мною в государственное казначейство в депозит градоначальства.
   Считаю не лишним сообщить, что вырученные деньги будут посланы в губернские земские управы следующих шести губерний: Уфимскую, Вятскую, Симбирскую, Саратовскую, Самарскую и Казанскую.

Федор Шаляпин

   Покорнейше прошу другие газеты перепечатать".
   

31

   1 Горький написал об этом Амфитеатрову, который в письме от 18 марта 1912 г. ответил ему: "Либретто Эдипа делано для него (Шаляпина), и я отдам эту вещь по его указанию любому композитору, хотя, конечно, предпочел бы русского. Рауль Пюньо превосходный пианист, умный музыкант, почему же ему не написать хорошего Эдипа, а мне не дать ему либретто? Текст Шаляпину известен в отрывках. Значит, остальное -- дело коммерческое. Обработать либретто в совершенный вид к сдаче могу в 3-4 недели с момента получения "заказа". Вот и все". Однако опера на эту тему создана не была.
   2 "Петербургская газета" 29 марта 1912 г. поместила беседу, проведенную с артистом перед его отъездом из Монте-Карло в Милан для постановки "Псковитянки": "Волнуюсь,-- говорит он,-- не знаю, как миланская публика примет эту замечательную музыку. Ведь сюжет и самая музыка -- очень специального свойства. Это настоящий русский "couleur locale". Впрочем, к "Борису Годунову" три года тому назад в Милане отнеслись восторженно, но "Борис Годунов" имеет гораздо больше того, что называется "драматическим действием" и сценическим движением, да и сама роль Бориса -- по существу трагическая -- сильнее импонирует чувствам вообще всякого зрителя, в особенности -- экспансивного итальянца. Роль же Грозного в "Псковитянке" -- довольно эпизодическая, хотя очень характерна, но в переводе теряет свой стильный характер. Вообще, относительно перевода можно многое сказать,-- грустно вздохнул Шаляпин,-- свою роль я перевел сам, как мог наилучше, а все остальные роли переведены так слабо, что очень, очень далеки от действительности... Между тем текст этой оперы в смысле содержания и сюжета имеет громадное значение, особенно для иностранцев. Что касается художественно-музыкальной стороны дела, то в этом отношении я спокоен... Я верю в талант и большие познания молодого дирижера Серафино, искренно любящего русскую музыку. Хотя я и не знаю пока состава исполнителей, но твердо уверен, что дирекция La Scala обставит эту замечательную оперу лучшими силами. Кроме того, что я возлагаю надежды на дирижера и хороший состав артистов -- я еще и сам, по мере возможности, буду руководить оперой. Что-то будет! Что-то будет?! -- волнуется Шаляпин. -- Два с половиной года тому назад шла "Псковитянка" в Париже, в театре "Шатле" у Дягилева. Директор La Scala был тогда у нас в театре, слушал оперу и решил приложить все усилия, чтобы поставить ее в Милане".
   3 По сообщению журнала "Театр", спектакли в Гранд-Опера с участием "Ф. И. Шаляпина, Титта Руффо, Энрико Карузо и Д. А. Смирнова были даны в пользу семей погибших авиаторов".
   Первое представление "Мефистофеля" А. Бойто с Ф. И. Шаляпиным в заглавной партии и Д. А. Смирновым (Фауст) состоялось 9 мая (26 апреля] 1912 г.
   

32

   1 Видимо, речь идет о совместном с А. М. Горьким написании оперного либретто "Василий Буслаев".
   Известно, что образ Василия Буслаева -- одного из героев новгородского былинного эпоса -- всегда привлекал к себе внимание А. М. Горького. Он сам свидетельствует, что "затеял" написать пьесу "Васька Буслаев" и читал А. П. Чехову "хвастливый Васькин монолог" (см.: М. Горький, Собр. соч., т. 5, Гослитиздат, 1950, стр. 431). В начале 30-х годов А. М. Горький настойчиво советовал композитору Ю. А. Шапорину писать оперу о Василии Буслаеве и даже обещал ему помочь в создании либретто.
   2 Балет И. Ф. Стравинского "Петрушка" был поставлен M. M. Фокиным во время "русских сезонов" в Париже (антреприза С. П. Дягилева) в 1911 г. с В. Ф. Нижинским и Т. П. Карсавиной в главных партиях. Дирижер Пьер Монтэ.
   3 Марина, дочь Шаляпина от второго брака.
   

33

   1 Опера Н. А. Римского-Корсакова впервые была поставлена в Милане 11 апреля [29 марта] 1912 года с участием Ф. И. Шаляпина. Журнал "Огонек" (1912, No 16) сообщал, что выступление Шаляпина в "Псковитянке" в Милане "сопровождалось огромным успехом", "опера была поставлена образцово. Подбор исполнителей не оставлял желать ничего лучшего". Итальянская газета "Орфео" писала: "Сегодня вечером в "Ла Скала" впервые была представлена "Псковитянка" Римского-Корсакова. Музыка оперы очень интересна и привлекает блестящим колоритом. Как драматический сюжет она довольно проста и поэтому представляет очень относительный интерес. Высшая точка оперы, где больше всего раскрывается перед нами композитор, это хоры оперы, особенно в "Славе" первого акта и выходе царя -- это две прекрасные музыкальные страницы. Шаляпин, который был неподражаемым, единственным Борисом, был сегодня изумительным царем, вполне заслуживающим почестей, которые ему воздавали. Тенор Де Муро еще раз заставил нас признать богатство и красоту своих блестящих вокальных данных и был награжден бурными аплодисментами. Хороша была Катторини, новенькая на сцене "Скала". У нее красивый голос, которым она владеет с тонким искусством. Артистка была приятным открытием. Хор, который играет в "Псковитянке" столь большую роль, тоже способствовал успеху. Дирижер Серафино тепло и искренне интерпретировал русскую музыку. Костюмы и декорации очень хороши. Театр был полон. Четыре вызова в первом акте дирижеру и всем артистам и при открытом занавесе тенору Де Муро. В третьей картине вызовы дирижеру. Во втором акте три вызова, в конце -- пять". "Последние два спектакля, данные в "Ла Скала", это "Псковитянка" ("Иван Грозный") Римского-Корсакова и "Тайный брак" Чимарозы, встреченный публикой с большим удовлетворением. Опера Римского-Корсакова очень далека от такого потрясающего произведения, как "Борис Годунов" Мусоргского, которым мы восхищались прошлый раз; однако принята она была очень тепло благодаря некоторым страницам, открывшим нам Римского-Корсакова как глубокого музыканта. Особенно хорош был Шаляпин, несравненный в трагической части роли. Он был удостоен горячих аплодисментов. В конце каждого акта были овации и аплодисменты" ("Ars et labor", 1912, No 5).
   

34

   Датировка уточнена по содержанию письма и по сообщению журнала "Обозрение театров" от 19 февраля: "Вчера вечером в дирекции императорских театров получено телеграфное извещение из Берлина от Ф. И. Шаляпина, что он заболел ангиной в очень тяжелой форме, вследствие чего прибыть в Петербург к парадному спектаклю, в пятницу 22 февраля, не может. [...] В парадном спектакле в оп. "Жизнь за царя" Ф. И. Шаляпина заменит г. Касторский".
   1 Речь идет об участии Ф. И. Шаляпина в торжественном спектакле по случаю трехсотлетия дома Романовых.
   2 12 февраля 1913 г. обществом художников-модернистов "Бубновый валет" был устроен диспут о современном искусстве, на котором поэты М. А. Волошин и Д. Д. Бурлюк (он же художник-футурист) выступили с резкой критикой картины И. Е. Репина "Иван Грозный и сын его Иван".
   3 И. Е. Репин.
   4 Сын А. М. Горького М. А. Пешков.
   

35

   1 А. М. Горький выражает беспокойство по поводу того, как Шаляпин ответил на требование дирекции императорских театров участвовать в торжественном спектакле по случаю трехсотлетия дома Романовых. Шаляпин в этом спектакле не пел, сославшись на болезнь (см. предшествующее письмо).
   

36

   1 В период 1913--1915 гг. в русской прессе часто появлялись сообщения о замысле А. М. Горького написать либретто оперы "Степан Разин" по настоянию Ф. И. Шаляпина. "С. И. Зимин просил М. Горького написать либретто для новой оперы... Его (Горького. -- Ред.) мечта написать либретто для Ф. Шаляпина на тему о Стеньке Разине" ("Театр", 1913, 14 ноября). "Знаменитый бас давно уже уговаривает своего друга написать либретто для оперы,-- сообщали "Биржевые ведомости" в вечернем выпуске 12 июля 1915 г. -- Особенно его интересует сюжет из похождений Стеньки Разина. [...] Когда либретто будет готово, Глазунов обещал написать музыку. Таким образом, предстоит интересный триумвират: Горький -- Глазунов -- Шаляпин".
   Как известно, в период первой русской революции, в 1905 г., идеей создания оперы о Степане Разине был увлечен Н. А. Римский-Корсаков. Возможно, с этих пор у Шаляпина и зрела мысль воплотить на сцене образ русского народного героя.
   Упоминание имени А. К. Глазунова как будущего автора оперы о Степане Разине имеет основание, так как композитору была близка эта тема. Еще в 1885 г. он написал симфоническую поэму "Стенька Разин".
   2 "Свободный театр" открылся в Москве в 1913 г. как частное предприятие Суходольского. Художественное управление было в руках режиссера К. А. Марджанова (Марджанишвили) и дирижера К. С. Сараджева. В репертуаре театра были опера "Сорочинская ярмарка" Мусоргского, оперетта Оффенбаха "Прекрасная Елена", пантомима "Покрывало Пьеретты" Донаньи и др.
   3 В дягилевском сезоне 1913 г. в Париже опера "Борис Годунов" была поставлена в декорациях по эскизам художника К. Ф. Юона.
   4 От второго брака у Шаляпина в то время было две дочери -- Марфа и Марина, и двое детей (Стелла и Эдуард) М. В. Петцольд от ее первого брака.
   

37

   ЛГТМ, ГИК No 117 49/8а.
   1 Правильная фамилия антрепренера Аксарин. Он арендовал театр Народного дома для оперных спектаклей. В эти годы Шаляпин часто гастролировал в Народном доме и, естественно, мог уговорить Аксарина пойти на уступку.
   

38

   ЛГТМ, ГИК No 11749/4.
   Датируется по содержанию.
   

39

   ЛГТМ, ГИК No 11749/2а.
   Датируется по содержанию.
   1 Упоминаемое письмо М. А. Пешкова не сохранилось.
   М. А. Пешков вступил в партию большевиков в апреле 1917 г., занимался агитацией среди войск, а в Октябрьские дни в Москве принимал участие в боях. При выходе из московского Кремля был арестован юнкерами и заключен в арестное помещение (в кино на Арбатской площади). Через неделю его выпустили на поруки. Поэтому несомненно, что его письмо, пересланное А. М. Горьким Шаляпину, содержало много интересных и точных фактов из жизни Москвы в дни Октября (см. "М. Горький и сын. Письма. Воспоминания", М., "Наука", 1971).
   

40

   ЛГТМ, ГИК No 11749/6.
   Датировано по содержанию.
   1 В 1919 г. А. М. Горький и Ф. И. Шаляпин входили в состав Большого художественного совета при Отделе театров и зрелищ комиссариата народного просвещения Союза коммун Северной области, помещавшемся на Литейном проспекте в доме No 46. Его членами были также А. В. Луначарский, М. Ф. Андреева, А. Н. Бенуа, M. В. Добужинский, Ю. М. Юрьев. Возможно, что А. М. Горький напоминает Ф. И. Шаляпину о заседании совета, состоявшемся 3 марта 1919 г., на котором Горький выступил с докладом о воспитательном и художественном значении исторических инсценировок из русской и европейской истории -- "История культуры в картинах."
   

41

   1 И. Н. Ракицкий.
   2 Зиновий Пешков.
   

43

   1 Первая половина автобиографии Ф. И. Шаляпина, написанная им с А. М. Горьким в 1916 г. и впервые опубликованная журналом "Летопись" в 1917 г., затем была выпущена в свет издательством "Прибой" (Л., 1926) отдельным изданием под названием "Страницы из моей жизни".
   2 Посвященная Ромену Роллану повесть М. Горького "Дело Артамоновых" была издана на русском языке в Берлине в 1925 г.
   2 Слова ростовщика в первой сцене "маленькой трагедии" А. С. Пушкина "Скупой рыцарь"; цитата не точная -- у Пушкина:
   
   "Цвел юноша вечор, а нынче умер.
   И вот его четыре старика
   Несут на сгорбленных плечах в могилу".
   

44

   1 Шаляпин ошибается; его автобиография, выпущенная издательством "Прибой" в 1926 и 1927 гг., включает только тот текст, который был опубликован в журнале "Летопись", 1917, No 1--12.
   

45

   1 А. М. Горький помог старшей дочери Шаляпина -- Ирине Федоровне, живущей в СССР, выехать в Париж для свидания с отцом.
   2 А. М. Горький пробыл в СССР с конца мая до осени 1928 г. и затем вернулся в Сорренто.
   3 Во время своих гастролей в Берлине в 1928 г. Шаляпин виделся с Горьким в конце мая, еще до отъезда Алексея Максимовича в СССР. М. А. Пешков писал жене 23 мая 1928 г.: "Пошел [...] вчера к Шаляпину просить билеты на "Бориса". Федор Иванович немножко постарел, пока я у него сидел, он все время жаловался на судьбу и прочее. Завтра увидится с Дукой" (Дукой М. А. Пешков называл отца). В письме от 25 мая, то есть через день, он сообщает: "Дука очень устал во время поездки в Кёльн и вчера весь день отдыхал. Днем был у нас Шаляпин с Марией Валентиновной..." ("М. Горький и сын", стр. 244--245).
   

46

   1 Марфу.
   2 60-летний юбилей Горького в марте 1928 г. и последующий приезд его в СССР в мае того же года получили широкий отклик всей советской общественности и печати. В этот приезд Горький посетил Харьков, Куряжс-кую колонию беспризорников, Днепрострой, Крым, Баку, Тифлис, Армению, Казань, Нижний Новгород, Курск и др.
   3 См. последнюю главу из "Маски и души".
   4 Шаляпин, как и предполагал, пел весной 1929 г. в Риме и встретился здесь с Горьким. Надежда Алексеевна Пешкова (Тимоша) пишет в своих воспоминаниях:
   "Однажды раздался телефонный звонок из Рима. Звонил Ф. И. Шаляпин. Он будет в Риме петь "Бориса Годунова" и после спектакля хочет приехать к Алексею Максимовичу в Сорренто. Спрашивает, можно ли? Алексей Максимович решает иначе, он сам приедет в Рим послушать "Бориса Годунова" и встретиться с Федором Ивановичем. В Рим поехали на машине, вел Максим, с нами поехал Иван Николаевич Ракицкий. Приехав в Рим, остановились в гостинице и в тот же вечер отправились слушать "Бориса Годунова". Впечатление от спектакля осталось незабываемое. Игрой и пением Федора Ивановича потрясены были все присутствующие в зале, независимо от возраста и национальности.
   Чопорные англичане, сидевшие перед нами, в сцене смерти Бориса встали, забыв о сидящих сзади.
   В антрактах Алексей Максимович, взволнованный и возбужденный игрой Федора Ивановича, ходил к нему за кулисы, а мы оставались в партере, боясь помешать их беседе. По окончании спектакля, желая выразить Федору Ивановичу свое восхищение, за кулисы пошли все вместе. Там была Мария Валентиновна, вторая жена Федора Ивановича, с которой меня познакомили, Максим и Иван Николаевич были знакомы с ней раньше.
   Федор Иванович и Мария Валентиновна пригласили нас поужинать в подвальчик, где всегда собирались артисты, художники, писатели; столы и стулья были сделаны из бочек, на полках по годам стояли коллекции вин. В нише подальше от публики нас ждал накрытый стол с разными закусками и винами. Кроме нас, были приглашены художники Коровин, Бенуа и еще кто-то, не помню. За столом было очень весело. Федор Иванович и Коровин, оба блестящие рассказчики, состязались в остроумии. Все были в очень хорошем настроении. Алексей Максимович и Максим много интересного рассказывали о Советском Союзе, отвечали на массу вопросов, в заключение Алексей Максимович сказал Федору Ивановичу: "Поезжай на родину, посмотри на строительство новой жизни, на новых людей, интерес их к тебе огромен, увидев, ты захочешь остаться там, я уверен". Мария Валентиновна, молча слушавшая, вдруг решительно заявила, обращаясь к Федору Ивановичу: "В Советский Союз ты поедешь только через мой труп".
   После такого заявления жены Федор Иванович как-то сразу затих, настроение у всех упало, Алексей Максимович замолчал, Максим помрачнел.
   Быстро засобирались домой, приятно начатый вечер был испорчен" ("М. Горький и сын", стр. 275).
   

47

   1 Свой первый контракт Шаляпин заключил осенью 1890 г. с антрепренером оперной труппы С. Я. Семеновым-Самарским; по этому контракту Шаляпин получал 20 руб. в месяц.
   

48

   1 Очевидно, речь идет о первой книге романа Горького "Жизнь Клима Самгина", посланной писателем Шаляпину.
   2 Как свидетельствует в своих воспоминаниях бывшая артистка петербургского Театра Музыкальной драмы М. С. Давыдова, Шаляпин в зарубежный период своей жизни систематически участвовал в сезонах Русской оперы в Барселоне, которые проводились там регулярно с 1921 по 1937 г. (Отдел рукописей ГЦММК имени М. И. Глинки).
   

49

   1 В "Горьковских чтениях. 1949--1952" (стр. 60--61) к этому письму А. М. Горького даны следующие примечания: "В июне 1930 г. адвокат Шаляпина Д. Печорин предъявил во французском суде (Париж) иск к Советскому правительству, обвиняя советские учреждения в самовольном печатании и продаже мемуаров Шаляпина, в незаконном ввозе книги во Францию и продаже ее в Париже. Материальные и моральные убытки Шаляпина по этому иску исчислялись в два миллиона франков.
   При рассмотрении дела в суде представитель торгпредства СССР огласил переписку Шаляпина с издательством "Прибой", из которой выяснилось, что еще в 1926 г. Шаляпин отказался от претензий к издательству. Далее было опровергнуто утверждение, что издательство "Прибой" против воли и ведома истца якобы воспользовалось его "рукописью". На самом деле издательство "Прибой" лишь перепечатало, притом без всяких изменений, текст автобиографии Ф. Шаляпина, напечатанной в журнале "Летопись" за 1917 г. Что же касается утверждения истца, что изданием мемуаров и сообщением сведений, касающихся личной жизни Шаляпина, последнему нанесен моральный ущерб, то суду было предъявлено американское издание мемуаров Шаляпина, которое в своих основных частях является простым переводом автобиографии, напечатанной в 1917 г. В этом американском издании, вышедшем в свет с согласил автора, воспроизведены как раз все те факты, против оглашения которых протестует Шаляпин. Суд Шаляпину в иске отказал. Большое значение в деле установления действительной истории создания и печатания автобиографии Ф. Шаляпина имели письма A. М. Горького полпреду СССР во Франции B. С. Довгалевскому и в редакцию газет "Правда" и "Известия".
   В. С. Довгалевскому Горький писал: "Дорогой товарищ Довгалевский! Слышу, что Федор Иванович Шаляпин предъявил к Советскому Правительству иск за издание его рукописи.
   Мне кажется, что я должен сообщить Вам историю возникновения этой рукописи. История такова.
   В течение нескольких лет я безуспешно пытался уговорить Шаляпина написать автобиографию. Наконец, в 1915 г. {Даты (здесь и в следующем абзаце) указаны не точно: автобиография написана в 1916 году и напечатана в 1917 году.} мне удалось осуществить это таким образом: я приехал в Крым, в "Форос", где жил Шаляпин, и вызвал туда служившую [потом] в издательстве "Всемирная литература" Евдокию Петровну Сильверсван -- стенографистку. В течение некоторого времени Ф. И. Шаляпин рассказывал ей -- по часу в день -- свою жизнь, а я обрабатывал и редактировал текст стенографистки, дополняя его тем, что -- в разное время -- рассказывал Шаляпин мне. Так что "Записки" Шаляпина написаны моей рукой. Затем, зимой 15/16 "Записки" были напечатаны в журнале "Летопись", за что Ф. И. Шаляпин получил по 500 р. за лист. Это был, конечно, невысокий гонорар, но примите во внимание мой труд. Да и журнал был небогат. Сказанное хорошо известно бывшему редактору "Летописи" Александру Николаевичу Тихонову, ныне он работает в Москве, издательство "Федерация", Тверской бульвар, 25, "Дом Герцена". Е. П. Сильверсван живет в Финляндии, адрес более точный мне неизвестен. Должен прибавить следующее: факт появления "Записок" Шаляпина в журнале "Летопись", казалось бы, лишает автора прав на оплату гонораром иностранных изданий "Записок". Но года четыре тому назад Шаляпин издал "Записки" в Америке и предложил мне за работу мою 2500 д[олларов]. Я нуждался в деньгах, незадолго пред этим занимал у Шаляпина 1200 д., которые и уплатил ему из суммы в 2500.
   Полагаю, что все это Вам небезынтересно знать, а м. б., и полезно". В газетах "Правда" и "Известия" 20 декабря 1930 г. No 349 было напечатано: "Уважаемый тов. редактор! В отчете одной из белоэмигрантских газет по делу о взыскании Федором Шаляпиным с Советской власти двух миллионов франков за издание его "Записок" сказано, что издательство "Прибой" "издало часть его" -- Шаляпина -- "интимного дневника", переданного им М. Горькому для просмотра и исправления".
   Это -- неправда. Ни целого, ни части интимного дневника своего Шаляпин не передавал мне "для просмотра и исправления". Более того, я утверждаю, что до отъезда своего из России дневника он не вел. Издательство "Прибой" перепечатало "Записки" Шаляпина, напечатанные в 1917 {Ошибочно напечатано: "в 1916".} году в журнале "Летопись".
   "Записки" эти возникли по моей инициативе и при непосредственном моем участии. В 1916 г. {Ошибочно напечатано; "в 1915 г."} я уговорил Шаляпина рассказать мне его жизнь в присутствии стенографистки Евдокии Петровны Сильверсван. Он это сделал в несколько сеансов, затратив на рассказы не более 10 часов. После того, как эти хаотические рассказы были стенографисткой расшифрованы, я придал им связность, переписал, добавив все то, что знал раньше по рассказам Шаляпина. В 1916 г. он разрешил печатать их в "Летописи", за что ему уплачено было 6500 рублей. 11.XII 30. Sorrento.

M. Горький

   ("Горьковские чтения. 1949--1952", стр. 60--61).
   В Архиве А. М. Горького хранится черновой вариант письма к Ф. И. Шаляпину от 17 января 1933 г., в котором А. М. Горький резко осуждает некоторые высказывания Шаляпина по адресу Советской России в книге "Маска и душа".
   Не удалось установить, было ли это письмо отправлено Ф. И. Шаляпину, или же оно так и осталось у А. М. Горького в черновом наброске. Поэтому письмо не включено в раздел "Переписка Ф. И. Шаляпина с A.M. Горьким". Свою оценку книги Шаляпина "Маска и душа" и его окружения за границей, высказанную в этом письме, Горький подтвердил и в письме к Ромену Роллану, относящемуся к тому же периоду.
   Горький писал Роллану: "Очень тяжелая вещь эти "воспоминания", и я уверен, что Шаляпину внушают их паразиты, окружающие его, внушают для того, чтобы окончательно преградить ему дорогу на родину Его новая жена бесстыдно говорит: "Федя поедет к большевикам только через мой труп" А его -- как я слышал -- терзает "тоска по родине" (Архив А. М. Горького).
   

ИЗ ПИСЕМ А. М. ГОРЬКОГО

   Публикуется по тексту Собрания сочинений М. Горького в 30-ти томах, М., Гослитиздат, 1954, тт. 28, 29. Редакторские даты, взятые из этого издания, даются в квадратных скобках.
   

50

   1 Видимо, это одна из встреч Горького с Шаляпиным в Москве. Сближение их произошло летом того же года, когда Шаляпин пел-в оперном сезоне на Нижегородской ярмарке. Письмо к А. П. Чехову начинается словами: "Я только что воротился из Москвы, где бегал целую неделю, наслаждаясь лицезрением всяческих диковин, вроде "Снегурочки" и Васнецова, "Смерти Грозного" и Шаляпина, Мамонтова Саввы..."
   

51

   1 В письме к А. П. Чехову от 25 или 26 сентября 1901 года Горький сообщал: "В общем живу недурно, последнее время много работал, а в конце августа канителился с Шаляпиным. Очень он понравился мне -- простой, искренний, славный парень!"
   2 "Мещане".
   

53

   1 Идея постановки "Манфреда" Байрона с музыкой Р. Шумана при участии Шаляпина принадлежит С. В. Рахманинову. Еще в период работы С. В. Рахманинова в Русской частной опере он уговаривал С. И. Мамонтова вместо возобновления опер Верстовского ("Аскольдова могила" и "Громобой") поставить всего "Манфреда" Шумана с Шаляпиным в заглавной роли. "Лишь бы Шаляпин согласился не петь, а говорить,-- писал Рахманинов. -- А ведь Шаляпин должен быть в "Манфреде" прямо великолепен" (С. В. Рахманинов, Письма, М., Музгиз, 1955, стр. 155). Рахманинову не удалось тогда воплотить свою идею, не особенно горячо поддержанную Мамонтовым на том основании, что "тогда вместо частной оперы будет литературно-артистический кружок". Однако Шаляпин, увлеченный замыслом Рахманинова, не оставлял мысли о публичном исполнении "Манфреда", которое и осуществил в концерте 14 декабря 1902 г. в четвертом симфоническом собрании Московского филармонического общества под управлением А. И. Зилоти. В этом концерте приняли также участие В. Ф. Комиссаржевская (Астарта, фея Альп, дух и Немезида), Н. В. Салина, È. И. Збруева, Д. X. Южин, В. Р. Петров и хор Московского филармонического общества. В рецензии на концерт Ю. Д. Энгель писал в "Русских ведомостях" 17 декабря 1902 г.:
   "Главным attraction для невероятно многочисленной публики, переполнившей оба раза не только большую, но и все прилегающие к ней залы Дворянского собрания, было, конечно, появление г. Шаляпина в новой для него роли декламатора. Публика эта, по-видимому, осталась не вполне удовлетворенной. [...]
   Нам кажется, однако, что слушатели не совсем правильно отождествили виновника своей во многих отношениях понятной неудовлетворенности с г. Шаляпиным. Правда, светлые и звонкие ноты, характеризующие голос Манфреда в минуты гордого сознания своей силы, менее гибки и богаты у г. Шаляпина, чем более глухие и низкие ноты самоуглубления, отчаяния и мольбы, правда и то, что в чтении артиста замечались кое-где неровности, шероховатости. Но удачно схваченный общий тон речи (соединение некоторой приподнятости, вызываемой особенностями сюжета и языка, с интонациями простыми и искренними), редкая сила и выразительность декламации -- все это сделало бы честь и первоклассному драматическому артисту.
   [...] Больше него виноват здесь и сам Байрон, в "Манфреде" которого рядом с мыслями и чувствами, способными и ныне зажечь слушателя, немало есть устарелого, риторического, виноват и Шуман, отчасти грешивший тем же и, кроме того, избравший для своей музыки формы, мало способные подействовать на непосредственное воображение слушателя; виноват и управляющий концертом г. Зилоти, в передаче которого даже гениальная увертюра к "Манфреду" звучала вяло и сухо..."
   

54

   1 Концерт Ф. И. Шаляпина состоялся 5 сентября 1903 г. в нижегородском Народном доме, построенном в 1903 г. архитектором П. П. Малиновским на средства, собранные по инициативе А. М. Горького. Концерт был дан, как гласит афиша, "в пользу фонда постройки здания Общества распространения начального образования".
   Судя по некоторым документам, Ф. И. Шаляпин во время своих приездов в Нижний Новгород регулярно давал концерты в пользу фонда постройки здания Общества распространения начального образования. Так, например, в архиве И. Ф. Шаляпиной сохранилось письмо к Ф. И. Шаляпину председателя комитета по постройке здания этого Общества в Нижегородской губернии. В этом письме говорится, что комитет постановил выразить артисту искреннюю благодарность за пожертвование сбора от его концерта, данного в августе 1901 г. в городском Николаевском театре в пользу фонда.
   

56

   1 А. П. Чехов похоронен в Москве 9 [22] июля 1904 г.
   

60

   1 И. И. Бродский осуществил свое намерение написать портрет Ф. И. Шаляпина в 1911 г., во время пребывания Шаляпина у А. М. Горького на Капри. Этот портрет Шаляпин купил у художника и подарил А. М. Горькому.
   

61

   1 Ф. И. Шаляпин гостил у А. М. Горького на Капри с 27 августа по 11 сентября 1911 г.
   2 Несмотря на просьбу Горького, А. В. Амфитеатров не приехал на Капри и не возобновил своих прежних отношений с Ф. И. Шаляпиным.
   

62

   Данное письмо является сопроводительным к следующему письму (No 63), которое А. М. Горький намеревался опубликовать в русской прессе под заглавием: "Письмо к другу". Это поручение А. М. Горького H. E. Буренин не выполнил (см. примечания к письму No 28). Копия "Письма к другу" была также отправлена А. Н. Тихонову.
   

63 и 64

   См. примечания к письму No 24 и 28. 66
   1 Шаляпин, видимо, собирался работать над постановкой этой оперы и одновременно изучал основную басовую партию "Мейстерзингеров" -- Ганса Сакса, о чем имеются сведения в журнале "Театр". По сообщению "Русской музыкальной газеты" (1908, No 50), еще в 1908 г. в четвертом концерте Зилоти (6 декабря в зале Дворянского собрания) Шаляпин спел с оркестром монолог и песню Ганса Сакса из "Мейстерзингеров". 68 Перепечатано из кн. "Александр Ильич Зилоти. Воспоминания и письма", Л., Музгиз, 1963, стр. 308. Дата письма установлена по содержанию.
   1 Речь идет об организации юбилея Шаляпина в связи с 25-летием его сценической деятельности. Но артист категорически уклонился от официального празднования под предлогом "военного времени". Тем не менее в день юбилея, 26 сентября, в Большом театре при закрытом занавесе состоялось чествование Ф. И. Шаляпина. Вслед за Большим театром Шаляпина чествовали труппы Мариинского театра, Народного дома и оперы Зимина.
   

69

   1 Свою работу над автобиографией Шаляпин и Горький держали в тайне. Между тем слухи о ней просочились в печать. Горький подозревает, что эта информация могла исходить от И. Г. Дворищина.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru