Lib.ru/Классика: Шашков Серафим Серафимович. Эпизод из новейшей истории Германии

ЭПИЗОДЪ ИЗЪ НОВѢЙШЕЙ ИСТОРІИ ГЕРМАНІИ.

СТАТЬЯ ВТОРАЯ.

IV.

Въ предыдущей статьѣ мы уже видѣла, какъ вартбургскій праздникъ, убійство Коцебу и герцога Беррійскаго, покушеніе на жизнь фонъ-Ибелля и революціонныя движенія въ Италіи дали возможность полиціи и наемной литературѣ запугивать общество призраками какой-то всесвѣтной революціи, нѣмецкихъ "демагоговъ" и "итальянской интриги". Лишь только были пущены въ ходъ эти пріемы реакціонныхъ происковъ, какъ люди, понимающіе смыслъ обстоятельствъ, тотчасъ увидѣли, что реакціонеры побѣдятъ. При первомъ-же извѣстіи объ убійствѣ Коцебу, прусскій министръ Гардеибергъ воскликнулъ: "ну, теперь конституція невозможна!" Начались аресты, обыски, преслѣдованія. Подъ предлогомъ отысканія нитей "демагогическаго заговора" и "итальянской интриги" въ Пруссіи обыскивали, арестовывали, подвергали слѣдствію всѣхъ друзей конституціи, членовъ союза добродѣтели и гимнастическихъ обществъ, всѣхъ лицъ, ненравивишхся реакціонерамъ. Даже чиновники министра Гарденберга, хлопотавшаго о конституціи, даже такіе благонамѣреннѣйшіе изъ благонамѣренныхъ людей, какъ Эйхгорнъ и генералъ Гнейзенау подвергались полицейскимъ преслѣдованіямъ и терпѣли гоненіе. Съ такою-же ревностью дѣйствовала и австрійская полиція. Нѣмецкіе студенты, иностранцы, особенно швейцарцы и итальянцы, профессора, лучшіе австрійскіе писатели, Грилльнарцеръ, Кастелли, Цедлицъ, всѣ подвергались аресту или высылались за границу имперіи.

Но это била только увертюра реакціоннаго террора.

Тотчасъ-же послѣ убійства Коцебу, по иниціативѣ императора Франца, въ Карлсбадѣ собрались представители нѣмецкихъ государствъ для разсужденій о мѣрахъ, необходимыхъ для "водворенія порядка". Кардсбадскія постановленія 1810 г., рѣшенія конгрессовъ -- вѣнскаго 1820, тропнаускаго, лайбахскаго и веронскаго 1821--1822 годовъ были торжествомъ реакціи, и Генцъ приписывалъ имъ большее значеніе, чѣмъ побѣдѣ надъ Наполеономъ. Введена цензура, университеты и всѣ учебныя заведенія отданы подъ строжайшій надзоръ полиціи, приняты дѣятельныя и мѣры къ предотвращенію конституціонныхъ реформъ, установлено право вмѣшательства во внутреннія дѣла государствъ съ цѣлью искорененія въ нихъ либеральнаго духа и т. д. Эти постановленія и ихъ результаты будутъ разсмотрѣны ниже, теперь же обратимся къ той системѣ, которую употребили упомянутые конгресы для успѣшнѣйшаго проведенія своихъ реакціонныхъ мѣръ. Для устрашенія общественнаго мнѣнія, для того, чтобы "немножечко поубавить" прогрессистовъ, какъ выражался докторъ Бенценбергъ, и дать Австріи возможность вмѣшиваться во внутреннія дѣла государствъ, въ Карлсбадѣ было рѣшено учредить въ Майнцѣ центральную слѣдственную комиссію изъ семи членовъ, поручивъ ей "по возможности точное разслѣдованіе открытой во многихъ государствахъ злонамѣренной интриги, происхожденія и развитія направленныхъ противъ существующаго порядка вещей бунтовскихъ замысловъ и демагогическихъ союзовъ, на которые уже имѣются или впродолженіе изслѣдованія будутъ получены хоть какія-нибудь указанія". Комиссіи дано право арестовывать по всей Германіи и привозить въ Майнцъ всѣхъ подозрительныхъ людей. Всякое вліяніе союзнаго сейма на работы комиссіи, всякій контроль надъ нею были устранены, и въ сущности она являлась австрійскимъ присутственнымъ мѣстомъ, посредствомъ котораго меггерниховцы давили на бундестагъ и на всѣ нѣмецкія правительства. Генцъ называлъ эту комиссію средствомъ для сохраненія единства Германіи, пилотомъ противъ мнѣнія, будтобы Германія не имѣетъ общаго государственнаго существованія, словомъ, замѣною общенѣмецкой конституціи! Несмотря на негодованіе и протестъ всѣхъ порядочныхъ людей и нѣкоторыхъ южногерманскихъ правительствъ, въ 1819 г. комиссія была уже составлена изъ членовъ отъ Австріи, Пруссіи, Баваріи, Ганновера, Бадена, Гессена и Нассау. Эти достопочтенные господа начали свою дѣятельность вопросомъ о прогонныхъ и суточныхъ деньгахъ и, получивъ ихъ въ желаемомъ количествѣ, приступили къ дѣлу. Но несмотря на все ихъ усердіе, они не могли найти подходящаго дѣла! Самъ Меттернихъ, предлагая въ Карлсбадѣ учредить слѣдственную комиссію, выражалъ сомнѣніе въ томъ, найдется ли "много такихъ виновныхъ, которые достойны тяжелыхъ наказаній". Да и не одинъ Меттернихъ, а всѣ разсудительные люди, реакціонеры и прогрессисты, понимали, что въ Германіи нѣтъ никакой "демагогической интриги" и что комиссіи поручалось не открыть, а сочинить ее... Но комиссія болѣе года не могла ничего даже выдумать и сочинить, а впослѣдствіи сдѣлалось извѣстнымъ публикѣ ея оффиціальное заявленіе, что до учрежденія комиссіи и въ первый годъ ея существованія въ Германіи вовсе не было никакихъ революціонныхъ заговоровъ и демагогическихъ интригъ! (Ilse.) А между тѣмъ, комиссію основали и держали подъ предлогомъ ужаснаго заговора, распространеннаго по всей Германіи. Не только прогрессисты, но даже честные люди изъ консерваторовъ понимали и говорили, что если и существуетъ ужасный заговоръ, то прежде всего онъ выражается въ существованіи майнцской комиссіи и клонится къ ниспроверженію всѣхъ священныхъ основъ цивилизованнаго общества въ пользу реакціонной лиги. Правительства Виртемберга, Бадена, Кургессена, Гессена, Люксембурга, обоихъ Мекленбурговъ энергически требовали, чтобы или упразднить комиссію, или представить сейму отчетъ объ ея открытіяхъ, которыя бы доказывали необходимость ея дальнѣйшаго существованія. Охота на прогрессистовъ, затѣянная реакціонерами, на первый разъ оказалась неудачною, и комиссію хотѣли-было уже закрыть, когда начавшіяся съ января 1820 г. революціонныя потрясенія въ южной Европѣ дали новый матеріалъ для запугиванія нѣмцевъ краснымъ призракомъ "интриги", и существованіе комиссіи было продолжено.

Между тѣмъ полиція и наемная литература продолжали терроризировать правительства и общества независимо отъ майнцской комиссіи, поддерживая тѣмъ самымъ существованіе послѣдней. Выше мы уже разсказывали, какъ директоръ кассельской полиціи, фонѣмангеръ, разсыпалъ государямъ письма, будтобы писанныя революціонерами и угрожавшія имъ смертью. Той-же системы запугиванья держались и всѣ другія полиціи вмѣстѣ съ состоявшими ни ихъ содержаніи литературными сикофантами. Пустивъ въ ходъ иностранное слово "демагогъ", неимѣвшее въ Германіи никакого опредѣленнаго значенія, реакціонеры начали клеймить этимъ прозвищемъ всѣхъ, кто почему-нибудь не нравился имъ. Родился мифъ о "демагогахъ" и ихъ "интригѣ" (Umtriebe). Демагоги, по этому мифу, были распространены по всей Европѣ и соединенными силами работали для ниспроверженія существующаго порядка. Всѣ германскіе прогрессисты принадлежали къ той ужасной лигѣ, и полицейскіе сыщики всюду указывали признаки ея пагубной дѣятельности. Итальянскіе карбонаріи, испанскіе кортесы и революціонеры, французская оппозиція и Бенжаменъ Констанъ, англійскіе чартисты -- все это валилось въ одну безобразную кучу вмѣстѣ съ инсинуаціями на нѣмецкихъ прогрессистовъ и окрещивалось названіемъ демагогической интриги. Къ этой "интригѣ" приплетали всѣхъ, кого было нужно погубить вслѣдствіе разсчетовъ реакціонной партіи или даже просто по личной ненависти. Всѣ бурши, всѣ профессора, всѣ члены союза добродѣтели и гимнастическихъ обществъ, все благородное поколѣніе героевъ войны за освобожденіе поголовно обвинялись въ "демагогической интригѣ"' и назывались якобинцами. Австрійское правительство утверждало даже, что "всѣ прусскіе чиновники -- революціонеры. Министры Штейнъ, Гарденбергъ, Эйхгорнъ, Савиньи, Гумбольдтъ, Апсильонъ и др. были подъ тайнымъ надзоромъ полиціи, какъ люди крайне опасные. Святоша Шлейермахеръ считался "злѣйшимъ демагогомъ" и на его проповѣди посылались обыкновенно шпіоны. Прусскую армію считали наполненною демагогами и карбонарами, а введенный Штейномъ ландверъ -- войскомъ мятежниковъ. Стараясь объ уничтоженіи ландвера, реакціонеры отводили ему для королевскихъ смотровъ такую неудобную мѣстность, на которой ландверцы не могли отличиться своимъ знаніемъ фронтовой службы и тѣмъ навлекали на себя неудовольствіе его величества. Даже принцы вносились въ списки неблагонадежныхъ въ политическомъ отношеніи людей, а король виртембергскій считался главою карбонаровъ и нѣмецкихъ демагоговъ (Varnhagen)!.. Австрійская-же полиція, говоритъ Шпрингеръ, "недовѣряла цѣлому народу, подозрѣвала собственныхъ чиновниковъ и считала армію небезопасною отъ революціонныхъ увлеченій. Цѣлый экспедиціонный корпусъ, посланный въ Неаполь въ 1821 г., былъ отданъ подъ надзоръ полиціи... Честолюбіе и корысть доводили полицію до безобразныхъ преувеличеній. Она не только обманывала и вводила въ заблужденіе правительство, но даже потѣшалась надъ нимъ". Система тайныхъ доносовъ дошла до послѣдней крайности. По всей Германіи были учреждены особые агенты, слѣдившіе за "духомъ" общества и даже нескрывавшіе своего ремесла. Существовалъ цѣлый отрядъ литературныхъ доносчиковъ. Всѣ начальники обязывались имѣть тайный надзоръ за своими офицерами. Страсть къ доносамъ развращала все общество и гибельные слѣды ея во многихъ мѣстахъ нисколько не изгладились даже въ настоящее время {Вотъ, напр., прокламація генералъ-губернатора хорвато-славонской границы, изданная въ 1809 г.-- "Гибельный обычай доносовъ такъ глубоко коренится во ввѣренномъ мнѣ округѣ, что остается только съ сокрушеніемъ сердца думать о состояніи народной нравственности. Потому я и обращаюсь къ гт. полковымъ командирамъ, городскимъ головамъ и прочимъ гражданскимъ властямъ съ просьбой противодѣйствовать всѣми средствами убѣжденія и поученія атому въ высшей степени печальной; явленію, объясняя народу всю гнусность тайныхъ доносовъ, и проч.}. Ложные доносы оставались совершенно безнаказанными, и доносъ проникъ во всѣ слои общества. Газета доносила на газету, чиновникъ на чиновника, профессора на студентовъ, студенты на профессоровъ, офицеры на командировъ, командиры на офицеровъ, полиціи же на всѣхъ. Доносъ сдѣлался орудіемъ личной мести. Бездарный, но протежируемый прусскимъ королемъ композиторъ Спонтини, напр., доносилъ, какъ на "якобинцевъ", на всѣхъ, кто не признавалъ въ немъ музыкальнаго таланта и осмѣливался критиковать его нелѣпыя оперы. Полицейскій надзоръ проникалъ до сокровенныхъ тайнъ домашней жизни. Узнаетъ, напр., полиція, что одинъ учитель гимназіи разсказывалъ споимъ сыновьямъ, какъ совершаются народные выборы въ конституціонныхъ государствахъ, и тотчасъ доноситъ на него, какъ на демагога, воспитывающаго такихъ-же демагоговъ и въ своихъ сыновьяхъ. Частная корреспонденція всюду распечатывалась и читалась полиціей, а въ Австріи даже самимъ императоромъ. Распечатывались письма министровъ, и самъ Ренцъ признавался, что о важныхъ дѣлахъ невозможно писать по почтѣ. Извѣстный историкъ Нибуръ, бывшій посланникомъ въ Римѣ, жаловался прусскому правительству, что тайная полиція распечатываетъ и осматриваетъ его оффиціальную дипломатическую переписку.

Полицейская система запугиванья возбуждала въ прогрессистахъ негодованіе, смущала людей наивныхъ страхомъ демагогической интриги и радовала крайнихъ реакціонеровъ, видѣвшихъ въ ней отличное средство для мести и поживы. Майнцская слѣдственная комиссія продолжала существовать вплоть до 1827 г., по временамъ только удостоивая сеймъ и публику извѣстіями о ходѣ своихъ дѣяній. Тысячи людей обыскивались, арестовывались, подвергались слѣдствію по обвиненіямъ ихъ въ "государственныхъ преступленіяхъ", которыхъ они не совершали, и томились въ тюрьмахъ цѣлые годы. Берне говоритъ, что если бы въ современной ему Германіи было сдѣлано какое-нибудь очень серьезное преступленіе, "то преступника судили бы до конца его жизни изъ желанія выслѣдить "нить заговора", и выслѣживали бы ее такъ долго, залѣзшій бы такъ глубоко, отыскивая самые скрытые корни "духа времени", что прежде, чѣмъ слѣдователи вернулись бы съ конца свѣта, отъ антиподовъ, куда совершалось путешествіе для отысканія соучастниковъ преступленія, -- цѣлое поколѣніе людей успѣло бы совершенно вымереть. Милліоны нѣмцевъ приводились бы на очную ставку, весь народъ заносили бы въ судебные протоколы. Припомните Занда; онъ совершилъ свое преступленіе почти открыто, выбѣжалъ съ окровавленнымъ кинжаломъ на улицу и въ ту-же минуту во всемъ сознался, -- а его, несмотря на страшную рану и болѣзнь, продержали въ тюрьмѣ цѣлый годъ! Въ то время желали впутать въ это дѣло всѣхъ патріотовъ и заклеймить именами убійцъ благороднѣйшихъ людей!" Точно также поступала и майнцская комиссія. Она была обязана отнести къ "демагогическимъ пропекамъ" всѣ прогрессивно-патріотическія движенія нѣмцевъ и начала арестовывать встрѣчнаго и поперечнаго. Аресты производились часто но доносамъ, которые сама-же комиссія сплошь и рядомъ признавала "недостойными вниманія", какъ, напр., доносы надворнаго совѣтника Пике; по чаще всего аресты совершались безъ всякихъ поводовъ для обвиненія, по одному только подозрѣнію или произволу полиціи. Набравши достаточное число арестованныхъ, комиссія иногда не подвергала ихъ допросамъ втечеціе цѣлаго года, а потомъ начинала вытягивать изъ нихъ "нити заговора,", доводя несчастныхъ до сознанія и "чистосердечнаго раскаянія" посредствомъ утонченныхъ пытокъ, -- одиночнаго заключенія, нескончаемыхъ мучительныхъ допросовъ, угрозъ и обѣщаній помилованія въ случаѣ "раскаянія", -- обѣщаній, которыя почти никогда не исполнялись. И хотя по сознанію комиссіи, множество арестованныхъ представляло "печальное зрѣлище наглаго отпирательства, которое служитъ плодомъ ученій, проповѣдуемыхъ въ сочиненіяхъ и лекціяхъ" (!), но немало подсудимыхъ доводилось и до "чистосердечнаго раскаянія". Эти слабодушные люди доводились комиссіей до полнаго нравственнаго паденія, и чтобы избавиться изъ желѣзныхъ лапъ майнцскихъ инквизиторовъ, клеветали, доносили, плакали, каялись и давали комиссіи такія показанія, какія ей было угодно имѣть. Такъ, напр., арестованный по дѣлу студента Либера студентъ Клеменъ доносилъ на Либера, какъ на своего искусителя и подстрекателя; Клеменъ заявлялъ, что главная причина революціонной "интриги", "основное зло, лежитъ въ томъ политическомъ направленіи, которое со времени учрежденіи бурпіествъ приняла жизнь учащейся молодежи", которая вмѣсто спокойнаго занятія "наукою, особенно классической древностью, вмѣсто того, чтобы учиться и развиваться посредствомъ уваженія и любви къ существующему порядку, бросилась въ совершенно чужую для нея сферу". Признаніе Клемена -- это довольно объемистый доносъ на профессоровъ и студентовъ, на буршества и гимнастическія общества, на газеты и журналы... Заручившись подобными доносами, комиссія на основаніи ихъ объявила несознавшихся арестантовъ и дѣлала изъ нихъ государственныхъ преступниковъ. "Коль скоро, говоритъ Берне -- на голову нѣмецкаго юриста обрушивается вопросъ о государственномъ преступленіи, онъ поражается какъ-бы апоплексическимъ ударомъ, всѣ его умственныя способности ослабѣваютъ, и онъ впадаетъ въ состояніе несовершеннолѣтія и страннаго идіотизма". Это вполнѣ приложимо къ инквизиторамъ, засѣдавшимъ въ Майнцѣ. Изъ дѣлъ комиссіи видно, что на основаніи доносовъ, ничѣмъ недоказанныхъ и даже признанныхъ ложными самой комиссіей, она обвиняла людей и цѣлыя общества въ "демагогическихъ проискахъ".

Комиссія эта привлекала къ дѣлу не только живыхъ, но и мертвыхъ. Розыскивая "нити демагогической интриги", она прослѣдила ихъ вплоть до 1806 г. и въ своемъ докладѣ, представленномъ нѣмецкимъ правительствамъ въ 1827 г., обвинила въ интригѣ все, что было съ 1806 г. Живого, мыслящаго и прогрессивнаго въ Германіи. Фихте, Штейнъ, Арндтъ, гимнастическія общества, союзъ добродѣтели, университеты, герои войны 1813 г.-- всѣ оказались или руководителями или участниками демагогической интриги, которая будтобы съ 1819 г. охватила собою Германію. Въ сущности же комиссія не открыла и не могла открыть никакой "интриги". Живыхъ, какъ и мертвыхъ, она обвиняла въ революціонныхъ проискахъ за такія дѣйствія, слова и мнѣнія, которыя не содержали въ себѣ ничего революціоннаго и выражали только мирное желаніе нѣмцевъ имѣть тѣ реформы, которыя наканунѣ реакціи такъ торжественно обѣщали имъ всѣ правительства, -- свободу печати, гласное судопроизводство, отвѣтственность министровъ, отчетность въ государственныхъ финансахъ, равенство всѣхъ передъ закономъ. Понадобилось отмѣнить обѣщаніе и не давать этихъ реформъ, и вотъ -- даже разговоры о нихъ были отнесены къ разряду государственныхъ преступленій! Кружки добрыхъ и честныхъ гражданъ, мирно обмѣнивавшихся своими мыслями "объ учрежденіяхъ общественной жизни, о взаимныхъ отношеніяхъ индивидуумовъ, о государственномъ устройствѣ и политической жизни народовъ", выставлены тайными обществами злостныхъ демагоговъ. А между тѣмъ, тѣхъ-же самыхъ мыслей держалось множество лицъ, которыхъ комиссія не трогала, потому-что эти лица, не отказываясь отъ своихъ мнѣній, старались примѣняться къ существующему порядку и не высказывали своихъ мыслей и чувствъ съ такимъ увлеченіемъ и рѣзкостью, какъ люди болѣе пылкаго темперамента. Арестованные нерѣдко показывали, что они били знакомы или бесѣдовали съ такими-то и такими-то высокопоставленными лицами, которыя вполнѣ раздѣляли ихъ убѣжденія, по этихъ показаній комиссія вовсе не помѣщала въ своихъ отчетахъ, въ которые только случайно попало показаніе студента Либера. Этотъ "государственный преступникъ" былъ однажды въ гостяхъ у генерала Пфюля, излагалъ передъ нимъ свои "возмутительныя, идеи и разстался съ нимъ, тронутый до глубины души, что "такой высокопоставленный чиновникъ" раздѣляетъ всѣ его убѣжденія (Ilse). Чтобы показать читателю, подъ какими предлогами люди арестовывались и судились тогда за "государственныя преступленія", мы приведемъ нѣсколько случаевъ изъ мемуаровъ Фарнгагена фонъ-Энзе. Нѣкто Михаэлисъ арестованъ за то, что въ одномъ частномъ письмѣ, посланномъ къ его знакомымъ, онъ назвалъ прусскаго канцлера скотиной. Студентъ Ульрихъ признанъ "опаснымъ въ государственномъ отношеніи потому, что его мысли стояли въ противорѣчіи съ откровенной религіей". Одинъ полковой командиръ сказалъ своимъ солдатамъ: "вы солдаты не одного только короля, но и отечества"; офицеры донесли на него, и онъ былъ выгнанъ изъ службы. Тайный совѣтникъ Клюберъ былъ также выгнанъ изъ службы и отданъ подъ слѣдствіе за то, что въ своей книгѣ о государственномъ нравѣ онъ высказывалъ мысль, что государство продолжаетъ существовать даже въ томъ случаѣ, если государь падетъ или погибнетъ. Между тѣмъ та-же самая мысль высказывалась и въ твореніяхъ Капица, главнаго охотника на демагоговъ и т. д.

Такъ майнцская комиссія сочиняла и распространяла мифы о "демагогической интригѣ" и старалась выставить революціонерами всѣхъ порядочныхъ людей. Но запугивая общество "продолженіе цѣлыхъ восьми лѣтъ красными призраками, комиссія пришла только къ тому, что сама опровергла свои выдумки объ "интригѣ", показывая тѣмъ, что преслѣдованіе "демагоговъ"¹ было ничто иное, какъ безчестныя продѣлки реакціонной клики. Но сознанію комиссіи, въ первый годъ ея существованія въ Германіи не было никакихъ революціонныхъ "происковъ" (Ilse). Изъ доклада комиссіи 1822 г. оказывается, что всѣ захваченныя ею лица послѣ допросовъ были освобождены и даже офицеръ, отданный подъ военный судъ за прокламаціи, оправданъ по суду. Наконецъ, въ общемъ докладѣ 1827 года, обозрѣвая всю свою дѣятельность, комиссія приходитъ въ заключенію, что "но результатамъ слѣдственныхъ розысковъ всѣ союзныя правительства могутъ вполнѣ убѣдиться въ непоколебимой вѣрности своихъ подданныхъ. Честному и открытому характеру нѣмцевъ противно стремиться путемъ несправедливости и насилія къ мнимымъ нравамъ и воображаемымъ благамъ, и это придаетъ намъ увѣренность, что ложь и обманъ долго еще не найдутъ себѣ мѣста въ Германіи". Комиссія зарапортовалась даже до того, что начала утверждать, будтобы въ Германіи революціонныхъ попытокъ не только нѣтъ, но даже и не было "втеченіе многихъ столѣтій!" Но для чего-же, въ такомъ случаѣ, существовала комиссія, для чего разбивалась жизнь сотенъ арестованныхъ, единственная вина которыхъ состояла въ томъ, что они горячо любили свое отечество? Ужели всѣ эти полицейскія неистовства клонились только къ тому, чтобы доказать, "непоколебимую благонамѣренность" нѣмцевъ? Комиссія отвѣчаетъ, что она боролась не противъ существующей уже революціи, а противъ "извѣстныхъ идей", которыя современемъ могутъ довести до революціи! Майнцская комиссія, а вмѣстѣ съ нею и полицейская литература, хотя и сознавались, что преслѣдуемые ими нѣмецкіе демагоги не что иное, какъ молодые мечтатели, неимѣющіе даже опредѣленныхъ тенденцій и сами по себѣ люди совершенно безвредные, особенно въ виду испытанной вѣками вѣрноподданности нѣмецкаго народа; но безвредные сами по себѣ, они вредны, какъ орудіе "интриги", заправляющей ихъ дѣйствіями. Центромъ этой интриги майнцская комиссія считала какой-то Comité-Directeur европейскихъ революцій. Когда, такимъ образомъ, охотники на "демагоговъ" не могли уже поддерживать своей прежней лжи объ ихъ опасности и вынуждены были признаться, что между ними нѣтъ ни одного ужаснаго революціонера, то начали запугивать какими-то таинственными руководителями демагогической интриги, руководителями, приготовляющими изъ нѣмецкой молодежи поколѣніе Робеспьеровъ, Мара и Лувелей. Самую же молодежь наемная литература стала забрасывать грязью всевозможныхъ клеветъ и насмѣшекъ. Извѣстный историкъ Раумеръ, напр., описавъ свой визитъ О'Коннелю, тотчасъ начинаетъ издѣваться "надъ маленькими демагогами, сидящими въ Кепеншсѣ и другихъ нѣмецкихъ крѣпостяхъ, и говоритъ, что всѣ они -- карлики и жалкія творенья въ сравненіи съ великимъ агитаторомъ. "Какъ-будто, восклицаетъ по этому поводу Берне -- какъ-будто въ Пруссіи защитнику народа позволятъ дорости до О'Коннеля! Какъ-будто, если бы въ Пруссіи какимъ-нибудь чудомъ О'Коннель вышелъ изъ подъ земли совсѣмъ готовый, его не привязали бы къ рогамъ мѣсяца! Да, г. Фонъ-Раумеръ издѣвается надъ несчастными нѣмецкими юношами, проводящими лучшіе годы своей жизни въ тюрьмѣ за то, что они произнесли или написали слово свобода! Онъ издѣвается надъ ними за то, что они не сдѣлались О'Коннелями! Какимъ именемъ назвать такой гнусный поступокъ? Я мои, бы назвать его прусскимъ, но это было бы далеко недостаточно".

Многихъ арестованныхъ освобождали безъ всякихъ наказаній, но зато томили подъ слѣдственнымъ арестомъ, продолжавшимся иногда на нѣсколько лѣтъ; другихъ ссылали "на время, какъ неудобныхъ", административнымъ порядкомъ (Берне, II, 31); третьихъ подвергали уголовнымъ наказаніямъ, очень строгимъ сравнительно съ наказаніями за политическіе проступки въ передовыхъ государствахъ Европы и довольно легкимъ сравнительно съ наказаніями, употребительными въ государствахъ нецивилизованныхъ. Шварцъ, напр., "за участіе въ тайномъ обществѣ, имѣвшемъ цѣлью ниспроверженіе существующихъ государственныхъ порядковъ Германіи", присужденъ къ строгому аресту на 3 мѣсяца; Фолленіусъ "за покушеніе на государственную измѣну приговоренъ къ тюремному заключенію на 10 лѣтъ; Асверусъ "за участіе въ тайномъ обществѣ, имѣвшемъ, вѣроятно (И), измѣнническіе планы" -- въ крѣпость на 6 лѣтъ; Баадеръ, вслѣдствіе навлеченнаго имъ на себя сильнаго подозрѣнія (!!) въ основаніи тайнаго измѣнническаго общества -- "къ заключенію въ крѣпости на 6 лѣтъ (Ilse). Студенты, кричавшіе на берлинскихъ улицахъ ура въ честь испанскихъ революціонеровъ и конституціи, посажены на хлѣбъ и на воду на 4 мѣсяца. Вообще, прусскій король, за "революціонные происки" не наказывалъ тяжелѣе, какъ шестимѣсячнымъ тюремнымъ заключеніемъ (Varnhagen). Зато усердствовали другія правительства Союза, особенно австрійское. "Оно томило государственныхъ преступниковъ строгимъ и долговременнымъ арестомъ во время слѣдствія, наслаждалось ихъ страданіями, мучило ихъ неизвѣстностью объ ожидающей ихъ участи; ихъ изъ милости присуждали къ строжайшему тюремному заключенію въ Шпильбергѣ, изъ котораго они выходили тѣнями, лишенными всѣхъ жизненныхъ соковъ" (Springer). Какъ содержали въ Австріи политическихъ преступниковъ, показываетъ слѣдующій разсказъ, заимствованный Бернензъ "Courrier Franèais": "Одинъ молодой итальянецъ, Маронелли, былъ обвиненъ за письмо, написанное имъ своему брату, молодому доктору, возвратившемуся изъ Греціи, гдѣ онъ помогалъ эллинамъ своими медицинскими познаніями и искуствомъ. Тайная полиція Милана увидѣла въ этомъ выраженіе скрытаго подъ символическою формою желанія свободы. Молодого патріота арестовали, судила и, единственно на основанія этого письма, приговорили къ смерти. Но противъ такого приговора возстали даже судьи; смертную казнь они замѣнили двадцатилѣтнимъ строгимъ заключеніемъ въ тюрьмѣ. Маронелли и четырехъ его друзей отвозятъ въ крѣпость Брюннъ, куда вскорѣ послѣ того сажаютъ еще двадцать итальянскихъ патріотовъ. Тюрьма биткомъ набита, и начальство рѣшаетъ, что самаго младшаго изъ преступниковъ надо препроводить въ подвалъ. Здѣсь, на сырой землѣ, въ совершенномъ одиночествѣ, не видя живого лица, Маронелли проводитъ цѣлый годъ. Онъ былъ уже близокъ къ смерти, когда одинъ изъ его несчастныхъ товарищей умеръ. Маронелли перевели на очистившееся мѣсто. Теперь онъ видитъ подлѣ себя людей, но физическія страданія его не прекратилась. Ледяной холодъ пронизываетъ его насквозь; отвратительная пища совершенно разрушаетъ его здоровье; члены его деревенѣютъ; лѣвая нога, плотно сдавленная тяжелымъ кольцомъ, къ которому привѣшена двадцатифунтовая цѣпь, страшно пухнетъ; скоро обнаруживается антоновъ огонь: приходится отрѣзать ногу! Но губернаторъ, небрежно взвѣшивая на рукѣ эту больную ногу, распухшее мясо которой совершенно закрыло желѣзное кольцо, говоритъ съ холоднымъ равнодушіемъ: "къ намъ прислали преступника съ двумя ногами, и мы не можемъ сдать его съ одной только ногой". Приходится писать въ Вѣну и просить о милостивомъ разрѣшеніи операціи, которую всякое промедленіе можетъ сдѣлать смертельною. Отвѣтъ могъ бы получиться черезъ `24 часа, но онъ заставляетъ ждать себя ровно 14 дней. Наконецъ, операцій) дѣлаютъ въ той тюрьмѣ, гдѣ несчастный провелъ страшныхъ 8 лѣтъ. Тюремный цирульникъ отрѣзываетъ сгнившую ногу выше колѣна, и черезъ нѣсколько времени послѣ; этого Маронелли выпускаютъ на свободу. Онъ идетъ въ Римъ. Римъ не даетъ ему пріюта. Великій герцогъ флорентинсній позволяетъ ему жить въ своемъ государствѣ, но австрійскій посланникъ настаиваетъ на его изгнаніи. Маронелли нашелъ убѣжище во Франціи. Изъ 25 человѣкъ, раздѣлявшихъ тюремное заключеніе съ Маронелли, двое -- виконты Орабони и Вилла умерли отъ голода. Мы не преувеличиваемъ: все это -- сущая истина. Приготовленный изъ сала супъ, два крошечныхъ ломтика хлѣба и кусочекъ протухшаго мяса составляютъ единственную пищу заключенныхъ. Напрасно просили они, какъ милости, чтобы въ ихъ отвратительный супъ не клали, по крайней мѣрѣ, сала; имъ отвѣчали, что этимъ кормится отъ 200 до 300 каторжниковъ и что исключеній ни для кого нельзя дѣлать. Изъ денегъ, посылавшихся ихъ родственниками, они не получали ни гроша. Въ настоящее время (въ 1831 г.) въ Брюннѣ содержится еще девять итальянцевъ, въ томъ числѣ графъ Гонфадоньери, который, въ каждую годовщину произнесенія надъ нимъ судебнаго приговора, получаетъ двадцать пять палочныхъ ударовъ"... Подобными-то мѣрами думали привязать Италію къ Австріи и подавить всякое политическое развитіе нѣмецкаго народа!.. Доходили даже до того, что не находя виновныхъ, наказывали огуломъ встрѣчнаго и поперечнаго. Въ 182Н г. въ Прагѣ одно студенческое движеніе обнаружило, повидимому, присутствіе тамъ германскаго университетскаго духа; такъ-какъ нельзя было найти виновныхъ, то велѣно отдать въ солдаты безъ выслуги всѣхъ студентовъ, получившихъ за послѣднее время дурныя отмѣтки.

Такимъ образомъ сбывалось желаніе доктора Бенценберга "немножечко поубавить" прогрессистовъ.

Подъ предлогомъ спасенія отечества отъ коварной демагогической интриги, реакціонеры не останавливались ни передъ какими мѣрами. Прежде всего они наложили свои гибельныя руки на университеты, на эту національную святыню, которую щадилъ даже Наполеонъ. Въ силу карлсбадскихъ постановленій каждый университетъ былъ отданъ подъ особый надзоръ правительственнаго комиссара, бывшаго чѣмъ-то въ родѣ надсмотрщика, судьи и слѣдователя. Профессоръ, нарушающій такъ называемыя общественное спокойствіе и порядокъ, увольнялся и не могъ быть принятъ ни въ какой другой университетъ. Въ 1822 г. въ Пруссіи министрамъ народнаго просвѣщенія и полиціи было предписано -- безъ суда и слѣдствія удалять, какъ "недостойныхъ и негодныхъ людей", тѣхъ профессоровъ, "которые сочувствуютъ современнымъ заблужденіямъ или подвергались правительственнымъ мѣрамъ за предполагаемое или доказанное участіе въ демагогическихъ проискахъ". Всякія студенческія тайныя общества и кружки запрещены; исключенный студентъ не можетъ быть принятъ ни въ какой другой университетъ; студентамъ запрещено носить старонѣмецкое платье, а въ нѣкоторыхъ университетахъ -- даже бороды; въ Перлинѣ министерство цѣлую недѣлю занималось вопросомъ о студенческихъ сюртукахъ; студентовъ преслѣдовали за ношеніе сюртуковъ песочнаго цвѣта, подозрѣвая, что этотъ цвѣтъ служитъ выраженіемъ симпатіи къ убійцѣ Коцебу, Занду (Sand -- песокъ)!.. Немало находилось даже такихъ безумцевъ, которые, какъ это бывало и въ другихъ странахъ, требовали закрытія совсѣмъ университетовъ (Varnhagen)... Реакціонный походъ противъ университетовъ, погубившій столько нѣмецкой молодежи, былъ не менѣе гибеленъ и для профессоровъ. Люденъ, Окенъ, Киверъ, Фризъ, братья Велькеры и множество другихъ преподавателей выгонялись изъ службы, обыскивались, арестовывались, объявлялись государственными измѣнниками. Безсовѣстные слѣдователи долго мучили Арндта нелѣпыми допросами о сочиненіяхъ, писанныхъ имъ по порученію правительства, а государственная газета, приводя нѣкоторыя фразы изъ его бумагъ, на основаніи ихъ утверждала, что онъ измѣнникъ и злодѣй, готовый убивать даже духовныхъ; между тѣмъ эти фразы были написаны самимъ королемъ на поляхъ приказа о всенародномъ ополченіи, и Аридтъ только списалъ ихъ, какъ замѣчательныя слова короля! Основателя гимнастическихъ обществъ, Яна, преслѣдовали и мучили вплоть до 1840 г., публично оглашая его бандитомъ, содержа его подъ арестомъ въ вандалахъ, обвиняя даже въ попыткѣ убить Капица, на основаніи доноса одного старика глухого и экзальтированнаго почти до умопомѣшательства", который будтобы подслушалъ разговоръ Яна объ упомянутомъ покушеніи!..

Не менѣе строгой опекѣ были подчинены среднія и низшія учебныя заведенія, въ которыхъ, по словамъ Гете, "старались только о томъ, чтобы какъ-можно раньше сдѣлать юношей смирными, изгнать изъ нихъ всякую естественность и оригинальность, и въ концѣ концовъ превратить ихъ въ чистѣйшихъ филистеровъ". Дѣятельнѣе всѣхъ на этомъ поприщѣ отличалось австрійское министерство "затменія умовъ" (какъ справедливо всѣ честные люди называли тогдашнее австрійское министерство народнаго просвѣщенія), находившееся подъ сильнымъ вліяніемъ католическаго духовенства и іезуитовъ. "Общій надзоръ за училищами былъ порученъ духовенству. Въ рукахъ законоучителей была школьная полиція: они имѣли открытое наблюденіе за нравственностью учениковъ и тайное -- за нравственностью учителей. Заботливость государства о религіи, предписывавшая врачу напоминать больнымъ о принятіи св. тайнъ, чиновнику -- посѣщать церковь, профессору -- бывать у исповѣди, вступающимъ въ бракъ -- выдерживать религіозный экзаменъ, даже пастуху, поступающему въ услуженіе -- представлять религіозное свидѣтельство,-- эта заботливость естественно болѣе всего обнаруживалась въ учебныхъ заведеніяхъ" (Геришіусъ). Придворнаи комиссія по дѣламъ народнаго просвѣщенія заправляла всей системой образованія и регулировали ее съ такой мелочною предупредительностью, какую можно встрѣтить развѣ только въ Китаѣ. Въ "новомъ постановленіи о школахъ", напр., она предписывала дѣтямъ, какъ приготовляться дома къ отправленію въ училище, какъ идти но улицѣ, какъ держать себя до и во время уроковъ, какъ сидѣть, какъ держать руки, какъ обращаться съ печкой, какъ ходить по лѣстницамъ и въ отхожее мѣсто, и т. д. Изъ учебной программы естественныя науки были изгнаны, а исторія, географія и языки преподавались въ самомъ сокращенномъ и безтолковомъ видѣ. Въ университетахъ вовсе не было философскаго факультета, а внесшій 20 талеровъ студентъ освобождался отъ изученія естествознанія и исторіи. Поступленіе въ иностранные университеты было строжайше запрещено. Иностранцы не могли быть даже домашними учителями, а дѣти ихъ принимались въ австрійскія заведенія только моложе 10 лѣтъ да и-то съ величайшими затрудненіями. Домашнимъ обученіемъ можно было заниматься только по выдержаніи особаго экзамена и съ дозволенія полиціи. При выборѣ казенныхъ учителей предписывалось обращать вниманіе прежде всего на ихъ политическія и религіозныя мнѣнія. Библіотекари обязаны были ежегодно доносить обо всѣхъ книгахъ, которыя брали учителя. Полное умственное затишье и тупой общественный индиферентизмъ были результатами такой системы народнаго образованія. "Благонамѣренность" торжествовала.

Карлсбадскими постановленіями всѣ періодическія изданія и книги, имѣющія менѣе 20 листовъ, были подчинены цензурѣ, строгости которой поддерживались и постепенно усиливались полицейскими распоряженіями. Журналистика была совершенно подавлена и доведена до ничтожества. "Всякій осторожный журналистъ, писалъ Верне въ 1819 г.,-- уже теперь старается запастись хорошими суррогатами, которыми онъ могъ бы подслащать чай и кофе своихъ читателей въ томъ случаѣ, если какимъ-нибудь новымъ тарифомъ на произведенія ума ввозъ обыкновеннаго сахара будетъ воспрещенъ. Осторожный журналистъ принимается теперь уже за солидныя науки. Онъ занимается астрономіей, за исключеніемъ кометъ, потому-что. онѣ служатъ предвѣстниками войны и народныхъ бѣдствій,-- географіей, пропуская мѣста, гдѣ находятся минеральныя воды, такъ-какъ въ этихъ мѣстахъ собираются конгрессы,-- алгеброй, но безъ включенія въ нее плюсовъ и минусовъ, ибо они подлежатъ вѣденію финансоваго управленія, -- психологіей, не пускаясь только въ ученіе о душѣ знатныхъ людей,-- богословіемъ, за исключеніемъ вопроса о священномъ союзѣ,-- юриспруденціей, выключая уголовное судопроизводство, относящееся къ обязанностямъ чиновниковъ, -- философіей безъ всякаго ограниченія,-- полезнымъ ученіемъ о клинообразномъ письмѣ, коническомъ сѣченіи и коренныхъ словахъ нѣмецкаго языка,-- затѣмъ механикой, оптикой, этикой, реторикой, математикой, макробіотикой, динамикой, статикой, всевозможными и тми, за исключеніемъ лишь политики, такъ-какъ она принадлежитъ только правительству. Произволъ и невѣжество цензуры доходили до крайнихъ предѣловъ. Въ Вѣнѣ, напр., не было пропущено цензурою стихотвореніе Грилльпарцера на выздоровленіе австрійскаго наслѣднаго принца, потому-что въ немъ говорилось слишкомъ много о сердечной добротѣ принца и мало объ его умѣ. Въ переводахъ шекспировскаго Лира не пропускалось никакихъ "неприличныхъ шутокъ", чтобы не выводить передъ публикой смѣшного короля. Въ "Разбойникахъ" Шиллера отецъ Мооръ былъ превращенъ цензурою въ дядю, "Донъ Карлосъ" дозволялся только съ исключеніемъ всѣхъ тѣхъ мѣстъ, въ которыхъ говорится объ его любви къ мачихѣ. Восклицаніе "о, Ложе" допускалось только на придворномъ вѣнскомъ театрѣ, а на всѣхъ прочихъ его предписано замѣнять -- "о, небо". Если въ романѣ цензоръ встрѣчалъ выраженіе -- "у нея была бѣлая, пышная грудь", то зачеркивалъ его и писалъ -- "спереди она была весьма хорошо сложена". Однажды прусскій король былъ очень огорченъ тѣмъ, что въ газетахъ говорятъ о Гете гораздо больше, чѣмъ о какомъ-нибудь другомъ государѣ, и цензорамъ было предписано не пропускать впредь ни одной подобной статьи!.. Даже сочиненія извѣстнаго гуманиста Гуттена были запрещены въ Пруссіи, а въ Австріи запрещены почти всѣ произведенія тогдашней французской литературы, даже сочиненія историка Тьерри, Гиббона, Макіавелли, Байрона, Бентама -- словомъ, произведенія всѣхъ лучшихъ представителей европейской мысли или вовсе не допускались въ австрійской имперіи, или дозволялись, но въ крайне обдерганномъ и обезображенномъ видѣ. Даже древніе греческіе и латинскіе классики печатались не иначе, какъ съ исключеніемъ всѣхъ мѣстъ, напоминавшихъ о республикѣ.

Реакція, по словамъ Берне, раздѣлившая нѣмецкій народъ на два класса -- шпіоновъ и шпіонствуемыхъ, распространила это раздѣленіе и на литературу. Съ этого времени одна часть ея стала исправлять полицейскія обязанности, надзирала за другою частью и преслѣдовала ее своими доносами. Вся либеральная журналистика была совершенно безоружна передъ этими литературными сыщиками, которымъ дозволялись всякія безобразія, всякая ложь; ее же лишали возможности не только нападать на сикофантовъ, но даже защищаться отъ ихъ клеветъ и инсинуацій. Эта диктатура, поддерживаемая произволомъ полиціи, налагала печать молчанія на всю либеральную литературу, отклоняя ученыхъ и литераторовъ отъ насущныхъ вопросовъ жизни и заставляя ихъ возноситься въ заоблачныя сферы "науки для науки", въ сферы, которыхъ не касался надзоръ полиціи. Этого мало. Кастрируя однихъ, реакція въ конецъ развращала другихъ посредствомъ подкупа. Благодаря деньгамъ, мѣстамъ и разнымъ отличіямъ, величайшіе люди Германіи, какъ, напр., Гете и Гегель, превращались въ угодниковъ, льстившихъ своимъ милостивцамъ, а второстепенные таланты, какъ Арндтъ, братья Шлегели, Геицъ, Стеффеисъ мельчали до пошлости. "Они, говоритъ Берне, -- упали изъ царства солнечнаго свѣта и истины въ царство тьмы и безумія, изъ орловъ сдѣлались совами; чтобы не оставаться узниками, они сдѣлались тюремщиками и начали такъ гордо побрякивать своими ключами, какъ будто ими они отворили дверь истины, а не заперли ее; и тутъ пришли къ нимъ всѣ лицемѣры и дураки, и стали цѣловать ключи истины, и чтить добродѣтельныхъ ключарей". Продажность писателей доходила тогда до полнѣйшаго цинизма; ею чуть не хвастались. Но кромѣ этой продажности и цензурныхъ стѣсненій реакціонному перевороту въ наукѣ и литературѣ содѣйствовало еще и то ужасное разочарованіе, которое послѣ революціи наступило съ реставраціей. Неутѣшительная дѣйствительность жизни заставляла людей отрываться отъ нея и уноситься фантазіей въ сферы всяческаго мистицизма и всевозможныхъ вымысловъ. Романтики увлекались средними вѣками и стремились къ возстановленію феодальной жизни. Іезуиты, въ родѣ Бональда и Де-Местра, проповѣдовали реставрацію средневѣкового католицизма. Шеллингъ училъ, что человѣчество значительно ухудшилось послѣ первобытной эпохи, когда въ жизни его принимали дѣятельное участіе высшія существа "изъ природы духовъ"; онъ превратилъ науку въ сумбуръ мистицизма, самыхъ фантастическихъ выдумокъ и нелѣпѣйшихъ аналогій. Фридрихъ Шлегель считалъ высшимъ идеаломъ для человѣчества сидячую праздность индуса, а въ прозябаніи наподобіе растенія видѣлъ совершеннѣйшую жизнь. Возвращеніе нѣмцевъ къ среднимъ вѣкамъ, полная солидарность папства и имперіи, возстановленіе рыцарства и феодализма, дворянскій сенатъ, единый для всей Германіи, -- вотъ политическіе идеалы ренегата Шлегеля. Беллетристика и поэзія со своими чертями, привидѣніями и другою средневѣковою чепухой разчищали дорогу нелѣпымъ, теоріямъ и шарлатанскимъ фокусамъ сомнамбулизма, месмеризма, магнетизма, находившимъ множество приверженцевъ въ высшихъ слояхъ общества. Французское вліяніе въ XVIII в., наполеоновское иго и освобожденіе отъ него породили партію германофиловъ, которые съ дикою ненавистью нападали на все иностранное, особенно на французское, считая нѣмцевъ избраннымъ народомъ, который можетъ быть счастливымъ только внѣ всякаго вліянія иностранныхъ цивилизацій. Нелѣпымъ патріотизмомъ германофиловъ, ловко воспользовалась реакція и наемная литература, которыя, но выраженію Шерра, "всякій разъ, когда надо было противодѣйствовать либеральнымъ теоріямъ, начинали толковать о "нѣмецкой вѣрности и благочестіи", объ естественномъ, историческомъ развитіи государства". "Властители, писалъ Верне, -- которые направляютъ общественное мнѣніе, нравственность и воспитаніе только къ своей собственной выгодѣ, никогда не считали добродѣтелью ту любовь къ отечеству, которая обращается противъ внутреннихъ враговъ; напротивъ, они признавали ее величайшимъ изъ всѣхъ пороковъ и строго наказывали, какъ измѣну отечеству. Они объявляли лучшими патріотами тѣхъ гражданъ, которые заботились только о себѣ и о своихъ семействахъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на страданія своихъ согражданъ и своего отечества. Они награждали только тотъ патріотизмъ, который возставалъ противъ внѣшнихъ враговъ, считали только его добродѣтелью, потому-что онъ былъ полезенъ имъ, потому-что онъ обезпечивалъ за ними власть и давалъ имъ возможность представлять врагомъ ихъ народа всякое чужеземное правительство, которое они собирались покорить." А тогдашняя Германія большею частію имѣла подобныхъ властителей. Что нѣмецкія правительства предумышленно пользовались упомянутымъ патріотизмомъ для достиженія реакціонныхъ цѣлей, это не подлежитъ никакому сомнѣнію. Въ одномъ дипломатическомъ прусскомъ документѣ того времени, напр., всѣмъ нѣмецкимъ правительствамъ совѣтуется шритворяться ревностно содѣйствующими упроченію и развитію реформъ, которыя необходимо изъ-подъ-руки подкапывать по возможности, за исключеніемъ реформъ, относящихся къ военному устройству и къ положенію германскаго союза относительно иноземныхъ государствъ." Прогрессивную же партію, которая хлопочетъ о реформахъ, слѣдуетъ "подвергать въ ея принципахъ, образѣ дѣйствій и органахъ косвенному, но энергическому гласному обсужденію; причемъ, для подорванія довѣрія къ этимъ принципамъ и учрежденіямъ было бы не трудно задѣтъ въ разсудительныхъ и здравомыслящихъ нѣмцахъ національное тщеславіе, выставивъ это новое ученіе исходящимъ изъ враждебной націи и дѣйствующимъ въ иноземномъ духѣ." Для этого слѣдуетъ принанять "талантливыхъ и благонамѣренныхъ писателей, предоставивъ имъ, -- насколько личность каждаго изъ нихъ представляетъ вѣрную гарантію въ ихъ образѣ мыслей,-- болѣе широкую свободу слова, не дѣлая однако вообще никакихъ существенныхъ измѣненій въ существующихъ цензурныхъ постановленіяхъ" (Берне, I, 79--81). И не одинъ прусскій дипломатъ, сочинившій эту записку, а весьма многіе правительства, государственные люди, наемные литераторы думали точно также и старались депопуляризировать конституціоыное устройство, которое они выставляли иноземною выдумкою, неприложиною къ нѣмцамъ, и которое признавалъ кореннымъ нѣмецкимъ первый поклонникъ и проповѣдникъ его, Монтескье (Гериннусъ). Оказывалось, что всѣ нововведенія и реформы неприложимы къ Германіи, что для нея желательно и возможно только одно національное развитіе въ "чисто-нѣмецкомъ духѣ", т. е. въ духѣ застоя, столь любезномъ для реакціонной лиги! Вотъ образчикъ дѣятельности этихъ псевдо-патріотовъ. Однажды гессенскій сеймъ потребовалъ, чтобы произведено было на вѣчныя времена отдѣленіе имуществъ, принадлежащихъ курфирсту, отъ имуществъ, принадлежащихъ государству, и чтобы счеты по государственному хозяйству были представлены сейму. Гессенское правительство, совершенно сходясь въ этомъ случаѣ съ гановерскимъ, объявило такія понятія о государственныхъ имуществахъ "чужеземными растеніями, которыя никогда не аклиматизуютси на германской почвѣ" и присвоило всѣ казенныя имущества (Kammergut) въ полную, неотчуждаемую собственность курфирста.

Возстановленіе стараго католичества, вслѣдствіе конкордатовъ католическихъ государствъ съ папою, возобновленіе монастырей и привилегій духовенства, папская жандармерія іезуитовъ, фанатическая проповѣдь и шарлатанство патеровъ, -- все это содѣйствовало развитію тѣхъ умственныхъ болѣзней, которыя въ началѣ настоящаго вѣка появились во всѣхъ странахъ Европы. Въ католической Германіи то-и-дѣло являлись чудеса и знаменія; умы волновались религіозными фантазіями; духовенство ловило рыбу въ мутной водѣ, поддерживая своею силою реакціонную лигу, преслѣдуя иновѣрцевъ, искореняя великія идеи, бывшія наслѣдіемъ XVIII вѣка, и, въ лицѣ бывшаго поклонника революціи, Герреса, защищая инквизицію и процессы вѣдьмъ. Въ то-же время въ протестантской Германіи шла реакція піэтизма, съ ея фанатическою ненавистью ко всѣмъ иновѣрцамъ, съ ея порицаніемъ всякихъ удовольствій, съ ея мистицизмомъ, съ ея проповѣдью рабской покорности сильнымъ міра сего, съ ея отвращеніемъ отъ всякой науки, отъ всякаго свободнаго проявленія разума. Все это было на руку руководителямъ реакціи, и они умѣли пользоваться всѣмъ для достиженія своихъ цѣлей. Такъ, напр., въ Пруссіи Камицъ и Альтенштейнъ поручили перешедшему въ католичество профессору и доносчику Ярке пересмотръ брачнаго законодательства. Ярке былъ выбранъ для этого дѣла потому, что онъ разыгрывалъ роль истаго австрійскаго реакціонера и фанатическаго религіанта. Прусскіе реакціонеры не удовольствовались своимъ протестантскимъ ретроградствомъ, а сочли за лучшее прихватить католическаго!... Религіозные вопросы въ Пруссіи занимали въ особенности короля, который послѣ вѣнскаго конгресса совершенно уподобился византійскимъ императорамъ временъ паденія. Большую часть своего времени онъ посвящалъ церковнымъ дѣламъ; сочинялъ катехизисы, составлялъ новую литургію, хлопоталъ о введеніи ея, преслѣдовалъ непринимавшихъ ее пасторовъ. Высшее общество подражало своему властителю и ревностно заботилось о возвращеніи на путь истины заблудшихъ овецъ дома Израилева. Евреевъ нанимали креститься. Ихъ синагога въ Берлинѣ была закрыта по повелѣнію короля, котораго напугали тѣмъ, что если дать евреямъ свободу богослуженія, то они сдѣлаются деистами, и тогда ни одного изъ нихъ уже нельзя будетъ обратить въ протестантство! Въ то-же время въ другихъ мѣстностяхъ Германіи, особенно во Франкфуртѣ, евреевъ преслѣдовали и угнетали съ фанатизмомъ, достойнымъ среднихъ вѣковъ.

Наука, литература, журналистика, религія, патріотическія чувства -- все эксплуатировалось реакціонерами. Не забили и драматическаго искуства, протежируя съ особеннымъ усердіемъ развитіе оперы. "Изъ итальянскихъ донесеній кавалера Меііда Меттерниху, говоритъ Гервинусъ, видно, что развитіе сенсуализма намѣренно поддерживалось въ Австріи, какъ существеннѣйшее средство для развлеченія неспокойныхъ умовъ. Для осуществленія этого плана нельзя было придумать ничего лучше этой музыкальной шумихи, которой древніе придавали, на ряду съ танцами, сномъ и пиршествами, значеніе забавы, располагавшей людей къ замѣнѣ серьезныхъ жизненныхъ интересовъ игрою и удовольствіями; она была для взрослыхъ дѣтей чѣмъ-то въ родѣ хлопушекъ Архотоса, которыя въ древности давались маленькимъ дѣтямъ для того, чтобы они ничего не ломали въ домѣ. Въ Италіи, гдѣ политическое нетерпѣніе обнаруживалось въ большей степени, люди мыслящіе уже тогда понимали значеніе этого усыпляющаго Искуства." Въ Пруссіи король заботился объ оперѣ еще больше, чѣмъ австрійскіе правители, тратя на нее громадныя суммы, поддерживая бездарнаго композитора Спонтини и рачительно наблюдая за нравственностью пѣвицъ, которыхъ въ насмѣшку называли "духовнымъ гаремомъ" его величества.

Реакціонеры, такимъ образомъ, побѣдили, и не въ одной Австріи, не въ одной Пруссіи, а даже "въ вольныхъ городахъ" и государствахъ, имѣвшихъ конституцію. Застой въ дѣлахъ, преобладаніе феодальной партіи и клерикаловъ и произволъ бюрократіи царили также и въ конституціонныхъ государствахъ. "Паши нѣмецкія конституціи, говорилъ Берне, -- ничто иное, какъ тюрьмы свободы; чтобы она не бѣгала по всей странѣ, ее запираютъ въ палаты." "Развѣ есть въ Германіи конституціонныя государства?" восклицаетъ этотъ замѣчательный публицистъ. "Развѣ конституціонно то государство, въ которомъ представители народа обязаны утверждать бюджетъ, не смѣютъ разсуждать обо всемъ, о чемъ угодно, не смѣютъ обнародывать своихъ рѣчей, не смѣютъ печатать протоколовъ своихъ засѣданій? Развѣ конституціонно то государство, въ которомъ господствуетъ цензура и существуетъ закрытое судопроизводство? Развѣ конституціонно то государство, которое заточаетъ въ темницы тысячи цвѣтущихъ юношей только потому, что они любили свободу больше, чѣмъ это нужно было для ихъ правительствъ? Развѣ конституціонно то государство, въ которомъ отъ публики скрываютъ имена арестованныхъ, имена обвиненныхъ и свойство самихъ преступленій,-- въ которомъ сотнямъ людей, приговоренныхъ къ наказанію, составляется счетъ, словно на бойнѣ: убито столько-то быковъ, столько-то коровъ, столько-то барановъ, столько-то свиней,-- такъ и здѣсь: приговорено къ наказанію столько-то теологовъ, столько-то юристовъ, столько-то медиковъ, столько-то офицеровъ! Развѣ конституціонно то государство, гдѣ женщину преслѣдуютъ судебнымъ порядкомъ за высказанное ею участіе къ судьбѣ ея мужа, сидящаго въ тюрьмѣ? Гдѣ мать принуждаютъ выдать полиціи письма, полученныя ею отъ ея бѣжавшаго сына? Гдѣ въ судъ приводятъ четырехлѣтняго ребенка съ цѣлью воспользоваться его невинностью и невѣденіемъ и выманить у него показаніе противъ его собственной матери? Развѣ конституціонно то государство, въ которомъ различныя правительства одной и той же страны заранѣе сворятъ между собою о правѣ завладѣнія и пользованія личностью бѣжавшихъ патріотовъ, которыхъ снова можно поймать,-- спорятъ о томъ, которому изъ этихъ правительствъ первому будетъ предоставлено право мучить этихъ пойманныхъ бѣглецовъ,-- заключаютъ между собою договоръ, по которому это право получитъ тотъ, кто успѣетъ поймать прежде другихъ,-- и затѣмъ спѣшатъ абонироваться на бѣглецовъ заранѣе, точно на первое представленіе оперы!" Въ Пруссіи и Австріи съ ихъ провинціяльными сеймами дѣла шли еще хуже. Здѣсь все дѣлалось феодальной партіей и для феодаловъ, чиновниками и для чиновниковъ. Неоправившись еще отъ наполеоновскаго ига и отъ войны за освобожденіе, народъ былъ въ конецъ раззоряемъ барщиной, податями и повинностями; онъ голодалъ, питался травами и кореньями, умиралъ съ голода; число преступленій постепенно возрастало (Varnhagen, Springer). Подати нерѣдко приходилось взыскивать съ крестьянъ посредствомъ военныхъ командъ; нерѣдко приходилось посредствомъ тѣхъ-же командъ усмирять крестьянскіе бунты и заставлять поселянъ отбывать обязательныя работы въ пользу землевладѣльцевъ. Недоимки поглотили въ Нижней Австріи ¹/₅ крестьской поземельной собственности, въ Зальбургской низменности -- половину, въ горныхъ странахъ -- всю! Сельское хозяйство впродолженіе десятилѣтій находилось въ однихъ странахъ въ совершенномъ упадкѣ, въ другихъ на одной и той-же, очень низкой степени развитія. Количество хлѣба, собиравшагося въ Богеміи, напр., только въ 1830 г. немного превысило то, какое собиралось прежде, начиная съ 1789 г., а скотоводство еще въ 1837 г. стояло на той-же степени, какъ и въ 1805 г. Финансы болѣе и болѣе разстраивались и государства впадали въ неоплатные долги, но безумное расточеніе казны не прекращалось. Казнокрадство было въ полномъ ходу.

Всѣ эти неустройства и злоупотребленія крайне невыгодно отозвались и на самихъ Правительствахъ, заставляя ихъ изыскивать средства къ поправленію дѣлъ. Устроялись разные комитеты и комиссіи съ цѣлью реформъ (Springer, Varnhagen), Но члены этихъ комитетовъ и комиссій только получали хорошее жалованье и ничего путнаго не дѣлала, да и не могли дѣлать, потому-что правительства желали не существенныхъ реформъ, не поправки испорченнаго государственнаго механизма, а только самыхъ незначительныхъ перемѣнъ, которыя большею частію не улучшали, а только ухудшали положеніе. Такъ-какъ чиновниковъ выбирали не но ихъ способностямъ и степени развитія, а только по степени ихъ политической благонадежности, такъ-какъ всѣ лучшіе, честнѣйшіе люди Германіи были ненавистны реакціонной лигѣ и терпѣли гоненіе, то управленіе государственными дѣлами находилось въ рукахъ людей не только безнравственныхъ, но и положительно бездарныхъ. Фаригагенъ фонъ-Энзе, котораго невозможно заподозрить въ пристрастіи, сообщаетъ поразительныя свѣденія о тупости прусской бюрократіи. "Всѣ, пишетъ онъ,-- жалуются на недостатокъ способныхъ и "благонамѣренныхъ", т. е. крайне-реакціонныхъ (ultraistischen) чиновниковъ"... "Президентъ полиціи, Эзебекъ, ничего не понимаетъ и едва умѣетъ писать"..."Прусскій посланникъ въ Гамбургѣ, графъ Гротъ, человѣкъ скудоумный, дуракъ"... "Прусскій дворъ и прусское высшее общество вездѣ бранятъ ужасно. Александръ Гумбольдтъ говоритъ, что во всей Европѣ нѣтъ ни одного мѣста, гдѣ бы этотъ кругъ былъ такъ бездаренъ, грубъ и невѣжественъ, какъ здѣсь". При этомъ, всѣ высшіе государственные дѣятели постоянно ссорились между собою, производя въ дѣлахъ невообразимую путаницу, картину которой оставилъ намъ одинъ современникъ, цитируемый у Гериннуса. "Основаніемъ борьбы въ министерствѣ была, конечно, разница политическихъ направленіи, по противники столько лѣтъ боролись между собою изъ-за столькихъ мелочей и личностей, что вмѣсто партій вышли личныя котеріи, которыя грызлись между собою изъ-за чистыхъ пустяковъ. Одни притворялись сочувствующими духу времени, но только притворялись; другіе, хотѣвшіе сохранить или возвратить свои мѣста и привилегіи, прикрывали голый эгоизмъ пышными тряпками, которые называли "высшимъ взглядомъ" и "глубокимъ соображеніемъ". Нелѣпости и непослѣдовательности -- единственныя дѣти, которыя могутъ рождаться отъ такого правительства,-- и нельзя было порицать тѣхъ людей, которые ждали пользы только въ томъ случаѣ, если будетъ отброшенъ "весь существующій хламъ", чтобы изъ хаоса родилось нѣчто новое". Каждое министерство тянуло дѣла въ свою сторону; королевскіе указы сплошь и рядомъ противорѣчьи министерскимъ предписаніямъ: путаница во всемъ была страшная. Въ государственномъ совѣтѣ дебаты нерѣдко переходили въ площадную брань. При этомъ дѣла шли чрезвычайно медленно, выполненіе самыхъ необходимыхъ мѣръ сплошь и рядомъ затягивалось на цѣлые годы. Въ Саксоніи, напр., пересмотръ гражданскихъ и уголовныхъ законовъ, начатый еще въ 1777 г. не былъ оконченъ вплоть до 1830 г. "Никто не знаетъ, что будетъ дѣлаться, пишетъ въ 1823 г. Фарнгагенъ,-- всѣ только чего-то ожидаютъ; всякая дѣятельность остановилась; поговариваютъ даже, чтобы призвать какого-нибудь министра изъ-за границы." Вотъ до какой степени тупа была реакціонная лига! Она могла выставить только сыщиковъ, въ родѣ Камица и Сѣдльницкаго, литературныхъ доносчиковъ, въ родѣ Менделя и Янке, пройдохъ въ родѣ Меттеринха, неспособныхъ судей и генераловъ, безжалостныхъ тюремщиковъ,-- по ни одного талантливаго и честнаго человѣка. Она могла бороться со своими врагами не силою ума, а силою штыка, цѣпей, пули, ne силою истины, а силою лжи и обмана. Она побѣдила, благодаря неразвитости и апатіи нѣмецкаго народа, среди котораго мало было гражданъ, и,-- по выраженію одного писателя,-- безчисленны были "лѣнивыя массы невѣждъ, управляемыя на манеръ животныхъ, которымъ даютъ извѣстное количество свѣта и воздуха, корма и питья, подстилки и покоя."

VI.

Побѣда реакціи никогда не бываетъ полною, и рано или поздно истица снова выходитъ на свѣтъ. Прогрессивныя идеи не умираютъ; вслѣдствіе реакціонныхъ преслѣдованій, онѣ только усиливаются и, если можно такъ выразиться, дѣлаются взрывчатыми. Реакція -- это незаконная мать заговоровъ, тайныхъ обществъ, политическихъ утопій, бунтовъ и революцій. Новѣйшая исторіи Германіи доказываетъ это несомнѣннымъ образомъ.

Реакція все болѣе и болѣе возбуждала недовольства даже въ тѣхъ слояхъ общества, которые не очень-то заботились о реформахъ и которые она запугивала демагогическими призраками. Обманъ постепенно раскрывался, и наконецъ, дошло до того, что никто уже болѣе не вѣрилъ въ существованіе революціонной "интриги"! "Люди всѣхъ сословій, пишетъ Фарнгагенъ, -- пасторы, медики, офицеры, камергеры, купцы, чиновники, бюргеры говорятъ о розыскахъ интриги" съ насмѣшкою, даже съ досадою и злобою, считая мнимые демагогическіе происки чистыми фантазіями, глупостями, даже положительною ложью, которая выдумана и поддерживается, чтобы, запугивая монарховъ, подчинять ихъ своекорыстнымъ намѣреніямъ министровъ и царедворцевъ". Если реакціонная интрига такъ возмущала собою людей постороннихъ, то понятно, какую бурю злобы и негодованія она должна была поднимать въ средѣ тѣхъ партій и кружковъ, надъ которыми главнымъ образомъ разражались всѣ ея козни и жестокости! Она сѣяла и воспитывала въ кружкахъ прогрессистовъ чувства ненависти и желаніе мести. Преслѣдуя каждую свободную политическую мысль, каждое проявленіе здраваго патріотизма, реакціонная интрига заставляла гласные политическіе кружки превращаться въ тайныя общества. Угнетая и запрещая союзы, неимѣвшіе никакого политическаго характера, она вызывала съ ихъ стороны протестъ и сама толкала ихъ на дорогу политической оппозиціи. Еслибы нѣмецкія правительства сдержали свои обѣщанія, еслибы въ Германіи введены были конституціонное устройство, свобода прессы, гласный судъ, отвѣтственность министровъ, то это совершенно удовлетворило бы "демагоговъ"; ихъ силы пошли бы на мирную и вполнѣ легальную государственную дѣятельность, и жизнь великой націи потекла бы ровнымъ потокомъ. Но мало того, что законныя и признанныя самими правительствами желанія прогрессистовъ были обмануты, эти желанія были выставлены еще разрушительными "демагогическими происками", а сами прогрессисты, эти мирные и благородные патріоты, даже помечтавшіе о революціи, выданы за кровожадныхъ революціонеровъ, за убійцъ, враговъ общества. Эти клеветы, конечно, произвели радикальный переворотъ въ направленіи прогрессистовъ. Реакція довела этихъ людей до горькаго сознанія, что путемъ мирной пропаганды, путемъ слова и мысли, невозможно добиться никакихъ существенныхъ реформъ. Оставался другой путь,-- и дѣятельность прогрессистовъ приняла революціонное направленіе. При здоровомъ и свободномъ развитіи народа политическая мысль не покидаетъ практической почвы я не вырождается въ утопическія фантазіи; но если работа этой мысли стѣснена, если эта работа должна идти въ тайнѣ и не имѣть никакого практическаго характера, то естественно, что ея выводы во многомъ должны расходиться съ условіями, требованіями и средствами дѣйствительной жизни. Не свобода, а рабство, не прогрессъ, а реакція порождаютъ такъ называемыя политическія "утопіи". Въ желаніяхъ нѣмецкихъ прогрессистовъ получить вышеупомянутыя реформы и въ обѣщаніяхъ правительствъ дать ихъ не было ничего утопичнаго. Не было ничего утопичнаго и въ тѣхъ средствахъ, которыя употреблялись прогрессистами для достиженія своихъ цѣлей, -- въ распространеніи образованія, въ литературной пропагандѣ, въ основанія обществъ, имѣвшихъ цѣлью умственное, нравственное и политическое развитіе нѣмцевъ. Реакціонный терроръ заставилъ прогрессистовъ перемѣнить свои мнѣнія на такія, которыя дѣятели реакціи преслѣдовали, какъ "глупыя, несбыточныя утопіи". Реакціонный терроръ довелъ прогрессистовъ до мысли, что отъ нѣмецкихъ правительствъ нельзя ожидать чего-нибудь путнаго, что даже конституція была бы только метаморфозою прежняго произвола. Тотъ-же реакціонный терроръ отнялъ у дѣятельности прогрессистовъ ея практическій характеръ и заставилъ ихъ взяться за средства совершенно утопическія. Патріоты начали составлять мизерные заговоры и фантастическіе планы радикальныхъ переворотовъ. Въ своей экзальтаціи они думали достигнуть великихъ результатовъ посредствомъ ничтожной кучки своихъ единомышленниковъ, воображая, что для произведенія всеобщаго взрыва въ Германіи необходима только одна воспламеняющая искра. Революціи южной Европы, польское возстаніе 1830 г. и въ особенности іюльская революція во Франціи отозвалась и въ Германіи. Но и теперь все дѣло ограничивалось мечтами, планами, разговорами, митингами, литературною пропагандою. Самые ярые изъ патріотовъ мечтали, напр., овладѣть какою-нибудь крѣпостью, которая служила бы базисомъ для дальнѣйшихъ дѣйствій предполагавшейся революціи. Одинъ изъ виртембергскихъ демагоговъ хотѣлъ во что бы то ни стало взволновать крестьянъ въ пользу великой нѣмецкой революціи; но несмотря на всѣ его усилія, ему удалось завербовать только двухъ мужиковъ, изъ которыхъ одинъ былъ піэтистъ, приставшій къ демагогу только вслѣдствіе увѣренности, что "передъ пришествіемъ антихриста должна произойти великая революція", а послѣ антихриста -- наступитъ тысячелѣтнее царство благодати. Народъ не понималъ демагоговъ и оставался глухъ къ ихъ воззваніямъ. Поэтому, они были совершенно безопасны, и многіе изъ нихъ очень скоро и сами собою приходили къ сознанію невыполнимости своихъ плановъ (Ilse). Случалось, что въ цѣломъ комплотѣ, мечтавшемъ о революціи, у одного только студента была пищаль и нѣсколько патроновъ! Питая совершенно неосновательныя надежды на сочувствіе народа, экзальтированные патріоты воображали также, что ихъ сторону будутъ держать войска, въ особенности артиллерія. Большинство ихъ было убѣждено, что во главѣ движенія стоятъ извѣстные люди, напр., профессоръ Іорданъ, котораго и прочили въ президенты будущей республики. Разгоряченной фантазіи "демагоговъ" представлялись революціонерами и республиканцами всѣ лица, желавшія реформъ, всѣ недовольные правительствами, -- а такихъ было множество во всѣхъ классахъ общества. Реакціонеры поспѣшили воспользоваться этою ошибкою и постарались зачислить въ революціонеры всѣхъ, кто былъ недоволенъ ихъ системою, всѣхъ, кто расходился съ ними въ политическихъ мнѣніяхъ, всѣхъ, кто разсуждалъ и говорилъ о необходимости реформъ. Снова начали подготовлять огромную охоту на "демагоговъ" и ждали только приличнаго повода, чтобы начать ее. Поводъ этотъ былъ данъ гамбахскимъ праздникомъ.

Въ то время, какъ въ Баваріи, несмотря на конституцію, злоупотребленія власти возбудили всеобщее недовольство, увеличиваемое еще вліяніемъ іюльской революціи, приверженцы правительственной системы вздумали отпраздновать 2ß мая 1832 г. около развалинъ гамбахскаго замка годовщину баварской конституціи. Въ пику этой демонстраціи, прогрессисты устроили 27 мая въ Гамбахѣ-же митингъ, на который, несмотря на всѣ противодѣйствія полиціи, собралось отъ 10 до.15 тысячъ человѣкъ, -- множество студентовъ, литераторовъ, чиновниковъ, адвокатовъ, бюргеровъ. Митингомъ руководили редакторы либеральныхъ газетъ, Зибенифейферъ и Виртъ. Большинство посѣтителей было привлечено на этотъ праздникъ однимъ только любопытствомъ. Тутъ были люди всевозможныхъ политическихъ партій, существовавшихъ тогда въ Германіи. Даже между главными ораторами митинга произошелъ разрывъ, потому-что одни изъ нихъ увлекались германофильскою ненавистью ко всему французскому, между тѣмъ-какъ другіе держались идей, которыми Франція всегда осѣменяла европейскую почву. Весь либерализмъ митинга заключался въ общихъ фразахъ объ угнетеніи Германіи, въ рѣчахъ, нападавшихъ на злоупотребленія властей, но никогда недоходившихъ до революціонныхъ воззваній къ ниспроверженію существующихъ порядковъ. Поговорили нѣмцы и разошлись, и каждый мирно усѣлся подъ смоковницей своей.

Реакціонеры возликовали. "Гамбахскій праздникъ, глубокомысленно замѣтилъ князь Меттернихъ,-- если только имъ хорошо воспользоваться, можетъ сдѣлаться праздникомъ благонамѣренныхъ!" Въ виду будтобы приближающейся революціи, въ виду такихъ "революціонныхъ событій, какъ либеральная болтовня гамбахскихъ посѣтителей, союзный сеймъ, руководимый закоснѣлою въ реакціонныхъ козняхъ австро-прусскою политикой, уже 28 іюня 1832 г. поспѣшилъ обнародовать свои новыя постановленія, приведшія въ негодованіе всѣхъ людей, непричастныхъ этой новой реакціонной интригѣ. Пресса, пользовавшаяся до сихъ поръ хотя нѣкоторой свободой, окончательно "обуздывалась". Представительныя собранія низведены на степень совѣщательныхъ. Сеймъ присвоилъ себѣ право силою подавлять во всѣхъ государствахъ союза, даже противъ воли ихъ правительствъ, какое бы то ни было прогрессивное движеніе.

Въ то-же время въ Баваріи начался ожидаемый Меттернихомъ "празднихъ благонамѣренныхъ" и снова пошли въ ходъ совѣты д-ра Бенценберга "немножечко поубавить либераловъ". Баварское правительство объявило, что "если въ рейнскомъ округѣ недостаточно однихъ законовъ для обузданія безпокойной партіи, то оно пуститъ въ дѣло всю свою власть и всѣ средства, врученныя провидѣніемъ государю". Видитъ, Зибенифейферъ и многіе другіе тотчасъ были арестованы; многіе бѣжали за границу; маршалъ Вреде и геыералъ-маіоръ Горнъ заняли войсками рейнскій округъ. Съ мирными и безоружными жителями начали поступать, какъ съ бунтовщиками или непріятелемъ. Въ Цвейбрюкенѣ, напр., солдаты ни съ того, ни съ сего начали бросать каменьями въ публику, находившуюся въ садахъ и въ танцевальной залѣ. Одинъ купецъ, вышедшій къ солдатамъ, чтобы успокоить ихъ, былъ пораженъ сабельнымъ ударомъ въ голову. Напуганные этимъ убійствомъ бюргеры, похватали попавшіяся подъ руки палки, чтобы защищаться. Тогда солдаты сдѣлали полное нападеніе, и на мѣстѣ схватки осталось до 40 раненыхъ. По донесенію рейнскаго окружного ландрата, жители округа были доведены до отчаянія вслѣдствіе беззаконныхъ дѣйствій администраціи и солдатъ, постоянно нарушавшихъ личныя и имущественныя нрава гражданъ. Однакожъ этого было мало реакціонной лигѣ, и она выдумала еще новую штуку, все въ томъ-же несчастномъ Гамбахѣ. Въ маѣ она распространила всюду объявленія о томъ, что администрація строжайше запрещаетъ повтореніе гамбахскаго праздника, хотя объ этомъ повтореніи никому и въ голову не приходило, тѣмъ болѣе, что всѣ главные участники праздника или сидѣли въ тюрьмѣ или бѣжали за границу. Этимъ объявленіемъ реакціонная партія какъ-бы намекала жителямъ, что въ Гамбахѣ затѣвается новый праздникъ. Въ то-же время въ окрестностяхъ Гамбаха былъ расположенъ отрядъ войскъ изъ 48 эскадроновъ кавалеріи, нѣсколькихъ батальоновъ пѣхоты, со многими артиллерійскими орудіями. Всѣ эти войска были размѣщены но домамъ гражданъ, извѣстныхъ своимъ либеральнымъ образомъ мыслей. Праздника въ Гамбахѣ, разумѣется, никакого не состоялось, и 27 мая 1833 года на гамбахской горѣ были замѣтны только хозяева замка, принадлежавшаго нѣсколькимъ владѣльцамъ, и толпы гуляющихъ, собравшихся вовсе не на митингъ. Все было мирно и тихо; не было ни рѣчей, ни пѣсенъ, никакихъ признаковъ политической сходки. Несмотря на это, генералъ Горнъ и маршалъ князь Вреде приказали войскамъ немедленно очистить гору отъ посѣтителей. Солдаты и жандармы напали на безоружныхъ и непредвидѣвшихъ никакой опасности гражданъ. Штыками, прикладами, саблями били и рубили они мужчинъ, женщинъ, стариковъ, дѣтей, сталкивая и сгоняя ихъ съ горы и продолжая преслѣдовать ихъ даже подъ горою. Одинъ мальчикъ, продававшій на горѣ съѣстные припасы, былъ заколотъ штыкомъ; одинъ бюргеръ получилъ больше 20 ударовъ прикладомъ, 4 сабельныхъ раны на лицѣ и 2 раны штыкомъ; израненнаго его поволокли подъ гору, бросили въ тюрьму и только черезъ двои сутки дали ему постель и медицинскую помощь. Преслѣдованіе продолжалось на улицахъ Гамбаха и Нейштадта. Но донесенію рейнскаго окружного ландрата, "солдаты съ опущенными штыками, съ обнаженными саблями рыскали по улицамъ, нападая на каждаго встрѣчнаго; женщины, дѣти, старики -- всѣ падали подъ ихъ ударами. Одинъ восемнадцатилѣтній юноша былъ раненъ штыкомъ посреди улицы и тотчасъ умеръ. Другого бюргера застрѣлили сзади изъ ружья. Нѣсколько сотъ другихъ было ранено. Эта бойня продолжалась цѣлый день. Много было убитыхъ и нѣсколько сотъ раненыхъ бюргеровъ, но ни одинъ солдатъ не получилъ ни малѣйшаго поврежденія. И при этомъ, доноситъ упомянутый ландратъ,-- "ни одинъ бюргеръ не дозволилъ себѣ ни малѣйшаго оскорбленія солдату, ни одинъ бюргеръ не былъ вооруженъ!" Вся исторія, какъ писалъ королю одинъ общеуважаемый нейштатскій чиновникъ, была устроена реакціонною "враждебною партіей", чтобы проучить либераловъ.

Но и этимъ дѣло не кончилось. Видитъ, Зибенифейферъ, пасторъ Гохдерферъ и много другихъ лицъ цѣлый годъ томились въ крѣпости за участіе въ гамбахскомъ праздникѣ. Четверо изъ лихъ были приговорены къ смертной казни, девять -- къ изгнанію. Для окончательнаго рѣшенія процесса были созваны ассизы въ крѣпости Ландау, гарнизонъ и пушки которой, но заявленію правительства, вполнѣ обезпечивали "общественный покой и порядокъ, необходимые для правильнаго рѣшенія дѣла". Но несмотря на всѣ усилія власти, процессъ принялъ самое благопріятное для подсудимыхъ направленіе; послѣ первыхъ-же засѣданій ассизовъ, для всѣхъ стало ясно, что они будутъ оправданы. Реакціонная клика пустила тогда въ ходъ новую интригу, чтобы заставить присяжныхъ вынести обвинительный приговоръ. Солдаты, которымъ втеченіе нѣсколькихъ дней выдавались деньги на пьянство, старались вывести изъ себя жителей разными выходками, придирками и дебоширствами, чтобы выставить ихъ волненіе результатомъ пагубной дѣятельности Вирта и другихъ подсудимыхъ. Одинъ бюргеръ, проходившій по своимъ дѣламъ мимо тюрьмы, въ которой сидѣли подсудимые, былъ арестованъ солдатами; на шумъ сбѣжались жители; солдаты напали на нихъ съ криками; "ахъ, вы бюргерскія собаки;" "ужо, вотъ мы поотрубимъ головы проповѣдникамъ свободы!" Снова началась такая-же бойня, какъ въ Гамбахѣ и Нейштадтѣ. Ее объяснили тѣмъ, что будтобы солдаты вынуждены были защищать тюрьму отъ друзей подсудимыхъ, желавшихъ освободить ихъ!.. Въ то-же время былъ пущенъ слухъ, что присяжныхъ убьютъ, если они произнесутъ оправдательный вердиктъ. Но присяжные, несмотря на эту угрозу, равно и на то обстоятельство, что они были назначены правительствомъ изъ его приверженцевъ, все-таки оправдали подсудимыхъ отъ обвиненія въ попыткѣ произвести бунтъ. Реакціонная партія, однакожъ, не захотѣла разстаться со своими жертвами, и оправданные подсудимые были снова преданы, по другимъ обвиненіямъ, суду исправительной полиціи, которая и покарала почти всѣхъ, приговаривая, рапр., за оскорбленіе дорожнаго сторожа на основаніи той статьи уголовнаго кодекса, по которой осуждались виновные въ оскорбленіи величества! За порицаніе правительственныхъ распоряженій полиція налагала наказаніе, какъ за личное оскорбленіе министра и т. д. Талантливаго, и поэтому ненавистнаго реакціонерамъ, редактора Вирта посадили на три года въ смирительный домъ "и заставили, какъ выражается Верне, носить мундиръ воровъ и вязать чулки". Тюремное заключеніе такъ подѣйствовало на Вирта, что онъ превратился въ завзятаго филистера.

Въ то самое время, какъ въ Баваріи реакціонеры вызывали бунтъ, но не сумѣли вызвать его, въ нѣкоторыхъ другихъ частяхъ Германіи проявилась хотя и вполнѣ революціонныя, но незначительныя движенія. Въ Виртембергѣ былъ открытъ военный заговоръ; во Франкфуртѣ 3 апрѣля 1833 г. совершилось неудачное возстаніе. Реакціонная лига, такимъ образомъ, довела положеніе дѣлъ до того, что призраки, которыми они запугивали государей и общество, начинали превращаться въ дѣйствительность. И хотя эта дѣйствительность далеко не была ужасною, хотя горсть экзальтированныхъ умовъ была совершенно безсильна, но реакціонеры не могли не воспользоваться упомянутыми случаями, чтобы подъ предлогомъ спасенія отечества отъ небольшой кучки экзальтированныхъ людей, устранить выполненіе тѣхъ реформъ, которыя были обѣщаны двадцать лѣтъ назадъ и которыхъ теперь снова требовалъ духъ времени. Начались новые аресты, обыски, новый терроръ, и вмѣсто закрытой въ 1827 г. майнцской комиссіи, въ іюнѣ 1833 г. открыта новая во Франкфуртѣ на Майнѣ.

Хотя вся партія либераловъ еще осенью 1832 г. совершенно разошлась съ незначительной партіей демократовъ, отвергнувъ ихъ планы и отказавшись отъ всякаго участія въ тайныхъ обществахъ, но франкфуртская комиссія, повинуясь Меттерниху и другимъ руководителямъ реакціонной интриги, должна была смѣшать и отожествить съ фантазіями демократовъ не только стремленія либераловъ-практиковъ, но даже и такія совершенно одиночныя проявленія революціоннаго духа, какъ покушеніе на жизнь Луи-Филиипа въ 1835 г. (Ilse). Съ 1833 по 1842 г. было подвергнуто судебному преслѣдованію за "политическія преступленія" болѣе 1,800 человѣкъ, въ числѣ которыхъ находились лучшіе представители нѣмецкаго ума и такія литературныя свѣтила, какъ Гейне, Берне, Гуцковъ и др. "Многіе томились въ тюремномъ заключеніи цѣлые годы, и вообще подслѣдственный арестъ былъ гораздо тяжелѣе и продолжительнѣе окончательнаго наказанія, опредѣленнаго судомъ. Большинство этихъ политическихъ арестантовъ состояло изъ неопытныхъ юношей; и эти-то молодыя растенія, слишкомъ быстрое развитіе которыхъ, ускоряемое напряженною силою того времени, проявлялось больше въ словахъ, чѣмъ въ поступкахъ, -- эти-то молодыя растенія перемѣщали изъ ихъ теплицъ въ тюрьмы, чтобы засушить ихъ здѣсь и потомъ снова пересадить въ гражданское общество. Но не всѣ перенесли эту процедуру. Многіе увяли во цвѣтѣ юности; у многихъ надломились силы; многіе впали въ тяжкую болѣзнь или неизцѣлимое сумасшествіе, многіе прибѣгли къ самоубійству, какъ къ послѣднему средству спасенія" (Rott. und Welckers Staatlexikon, XI, 806).

Что же открыла комиссія?

Она открыла нѣсколько тайныхъ обществъ. Этого и слѣдовало ожидать. "Тайныя общества, говоритъ историкъ комиссіи Ильзе (мнѣніе котораго въ этомъ случаѣ имѣетъ особенный вѣсъ, такъ какъ, принадлежа къ консервативной партіи, онъ не сочувствуетъ ни тайнымъ обществамъ, ни тенденціямъ нѣмецкихъ революціонеровъ),-- тайныя общества всегда возникаютъ и существуютъ тамъ, гдѣ или гнетъ власти подавляетъ всякое свободное движеніе въ народной жизни, всякую попытку свободной дѣятельности, или же, гдѣ вслѣдствіе прежнихъ политическихъ грѣховъ, (совершены ли они государями или революціей), подорваны нравственныя основы націи. Въ Китаѣ, какъ извѣстно, тайныхъ обществъ больше, чѣмъ гдѣ-либо, хотя за участіе въ нихъ и положена смертная казнь.... И сколько благородныхъ юношей и мужей, съ истиннымъ энтузіазмомъ любящихъ свое отечество и способныхъ съ пользою служить ему, приносятъ себя въ жертву, присоединяясь къ тайнымъ обществамъ и обманываясь относительно ихъ силы, распространенности и конечной цѣли. Третируйте общественныя дѣла, какъ res publica, и тайныя общества изчезнутъ, какъ изчезаютъ тѣни ночи передъ солнечнымъ свѣтомъ!" Всѣ открытыя франкфуртской комиссіей тайныя общества -- "Союзъ Юношей", "Нѣмецкій Союзъ Справедливости", "Молодая Германія" и др.-- образовались подъ давленіемъ реакціи изъ обществъ и кружковъ не только явныхъ, но даже признанныхъ правительствами, изъ буршествъ, гимнастическихъ обществъ, "Союза Добродѣтели". Мы уже говорили выше, какъ слабы и незначительны были самыя радикальныя изъ этихъ обществъ, имѣвшія цѣлью сдѣлать революцію и основать нѣмецкую федеральную республику; но даже тенденціи и этихъ радикаловъ доходили до такой крайности вслѣдствіе гнета той-же реакціи, которая породила и самыя тайныя общества. Эти радикалы отказались бы и отъ революція, и отъ федеральной республики, еслибы въ Германіи совершены были тѣ реформы, которыя обѣщаны были еще въ 1813 г. Въ сущности, эти радикалы требовали только свободы печати, всеобщаго нрава петицій, народнаго представительства, народной милиціи и объединенія всѣхъ государствъ союза посредствомъ одинаковыхъ конституцій и свободныхъ сообщеній между ними (Ilse). Даже самъ Верне былъ конституціонистъ и могъ бы удовлетвориться такими учрежденіями, которымъ онъ завидовалъ въ люифилшшовской Франціи. Онъ съ негодованіемъ опровергалъ полицейскую клевету, будтобы всѣ нѣмецкіе либералы хотятъ перевернуть Германію вверхъ дномъ и основать республику. " Какимъ жалкимъ, неискуснымъ защитникомъ нынѣшняго положенія Германіи является Мендель, когда онъ утверждаетъ, что между этимъ положеніемъ и республикой нѣтъ ничего средняго, писалъ Берне.-- Тѣмъ хуже, если нѣтъ; тѣмъ хуже, если нѣмцамъ только и остается на выборъ -- или переносить этотъ порядокъ вещей, или искать спасенія въ республикѣ!" Дѣятельность большинства либераловъ, въ томъ числѣ и родоначальниковъ"Молодой Германія", Гейне и Берне, была чисто отрицательною дѣятельностью, направленною къ низпроверженію реакціонной тиранніи. Сама по себѣ это была мирная дѣятельность, это была литературная пропаганда гуманныхъ и демократическихъ идей. Правительство начало преслѣдовать ее, какъ"революціонную интригу", и она но необходимости приняла революціонное направленіе. Болѣе и болѣе стало появляться прокламацій, брошюръ, книгъ и газетныхъ статей, призывавшихъ народъ къ возстанію и дававшихъ столько работы франкфуртской комиссіи; но всѣ эти прокламаціи, всѣ эти брошюры, всѣ эти запальчивыя воззванія были ни что иное, какъ та-же оппозиціонная литература, которая въ странахъ свободныхъ существуетъ въ формѣ мирной пропаганды, а водъ гнетомъ реакціи ожесточается, доходитъ до раздраженія, проповѣдуетъ не мирное развитіе, а насильственный переворотъ. Большая часть открытыхъ комиссіей государственныхъ преступленій состояла въ сочиненіи и распространеніи прокламацій, часто невиннаго свойства, и брошюръ. Даже многія тайныя общества республиканцевъ, какъ, напр., "Общество Человѣческихъ Правъ", посвящали всю свою дѣятельность только такой пропагандѣ (Ilse). Преслѣдуя эти революціонныя сочиненія, нѣмецкія правительства и франкфуртская комиссія относили къ одному разряду съ ними и всѣ лучшія произведенія тогдашней германской литературы, почти все, что писали Гейне, Берне, Гуцковъ, которые и судились, какъ революціонеры, наравнѣ съ членами тайныхъ обществъ. Точно такія-же натяжки и преувеличенія дѣлала комиссія при изслѣдованіи дѣятельности тайныхъ обществъ. Такъ, напр., она совершенно ложно доказывала, что во главѣ гессенскаго тайнаго общества, приготовлявшагося сдѣлать революцію и провозгласить республику, стояли профессора Роттекъ, Велькеръ и Іорданъ; она причисляла къ тайнымъ обществамъ даже женщинъ, помогавшихъ политическимъ эмигрантамъ и т. д. Тайнымъ же обществамъ она приписывала такое значеніе, какого они вовсе не имѣли, хотя по ея же собственнымъ документамъ видно, что эти общества были слабы и несостоятельны до такой степени, что члены ихъ совершенно расходились между собою, какъ относительно цѣли своей дѣятельности, такъ и относительно средствъ. "Der deutsche Bund der Geächteten", напр., имѣлъ своею цѣлью основаніе германскаго единства, по члены его не имѣли никакого единаго, яснаго и опредѣленнаго плана относительно тѣхъ порядковъ, которые будутъ утверждены въ объединенной Германіи. Одни стремились къ республикѣ, другіе къ имперіи, причемъ императорскую ворону предназначали то тому, то другому изъ нѣмецкихъ государей. Одни думали достигнуть всего этого путемъ мирной пропаганды, развивъ посредствомъ ея политическое самосознаніе нѣмцевъ до такой степени, что всякое сопротивленіе со стороны реакціонныхъ правительствъ окажется невозможнымъ; другіе рекомендовали предложить государямъ добровольно отречься отъ своихъ правъ! Такая же юность, шаткость, неопредѣленность политической мысли замѣтна и во всѣхъ другихъ тайныхъ обществахъ. И еслибы въ Германіи сдѣланы были либеральныя уступки духу времени, то, безъ сомнѣнія, всѣ эти общества изчезли бы сами собою. Реакціонный гнетъ не ослаблялъ, а только усиливалъ ихъ. До майнцской комиссіи не было, какъ мы уже видѣли, никакихъ "демагогическихъ происковъ"; майнцская комиссія и современный ей реакціонный терроръ создали ихъ. До майнцской комиссіи и въ ея время въ рядахъ "демагоговъ" находилась почти исключительно молодежь; реакція продолжалась съ прежнею силою и довела до того, что франкфуртская комиссія имѣла дѣло уже не съ одними юношами, но и съ людьми почтенныхъ лѣтъ всякихъ сословій,-- съ пасторами, чиновниками, купцами, пивоварами, сапожниками, трактирными половыми и т. д. Реакція сама плодитъ и усиливаетъ враговъ своихъ. Она начинаетъ запугиваньемъ общества красными призраками, потомъ своими регрессивными мѣрами заставляетъ эти призраки превращаться въ дѣйствительность, преувеличиваетъ размѣры и степень революціонности этой дѣйствительности и наконецъ до того запутывается въ своихъ собственныхъ козняхъ и сбивается съ толку, что теряетъ способность видѣть даже дѣйствительную опасность для себя, которая обыкновенно застигаетъ ее совершенно врасплохъ.

Духъ времени смягчаетъ нѣсколько даже и самую реакцію. Франкфуртская открытая судебная комиссія не дѣйствовала уже съ такимъ произволомъ и безцеремонностію, какъ тайная слѣдственная комиссія майнцская, въ приговорахъ которой могли встрѣчаться выраженія въ родѣ того, что "хотя такой-то и не сознается и противъ него нѣтъ доказанныхъ уликъ, но принимая во вниманіе его упорное запирательство" и т. д. И хотя лица, привлеченныя къ отвѣтственности франкфуртской комиссіей присуждались къ очень тяжелымъ наказаніямъ, по государи всегда значительно смягчали ихъ въ своихъ конфирмаціяхъ. Такъ изъ 204 буршей, судившихся въ Берлинѣ, 39 было приговорено къ смертной казни, которую король замѣнилъ тюремнымъ заключеніемъ отъ тридцатилѣтняго до пожизненнаго. Даже въ Вѣнѣ смертную казнь замѣняли иногда только двухлѣтнимъ тюремнымъ заключеніемъ. Въ Дармштатѣ за распространеніе "возмутительныхъ сочиненій" приговаривали въ тюрьму на два мѣсяца, а за участіе "въ измѣнническихъ тайныхъ обществахъ" къ тюремному-же заключенію отъ 6 мѣсяцевъ до 6 лѣтъ. Шестилѣтнее тюремное заключеніе было вообще высшею мѣрою наказанія. Въ добавокъ ко всему этому, правительства нерѣдко давали полныя амнистіи всѣмъ безъ исключенія лицамъ, осужденнымъ, судимымъ и даже находящимся подъ слѣдствіемъ за какія бы то ни было политическія преступленія. Такова была, напр., амнистія, данная прусскимъ королемъ 10 августа 1839 г. И хотя нѣмецкіе писатели глубоко негодуютъ на тогдашнюю реакціонную лигу, загубившую столько даровитыхъ и честныхъ людей, которыхъ она жестоко угнетала и преслѣдовала, хотя негодованіе нѣмцевъ и ихъ мнѣнія о жестокости реакціи справедливы, но, съ другой стороны, должно отдать нѣмецкимъ реакціонерамъ и ту справедливость, что они, при всей своей жестокости, никогда не доходили до такого звѣрства, до такого каннибальства, съ какими такъ называемыя "политическія преступленія" преслѣдовались, напримѣръ, хотя въ бывшемъ неаполитанскомъ королевствѣ. Нужно отдать нѣмецкимъ реакціямъ справедливость и за амнистіи, хотя для созданія необходимости послѣднихъ требовалось немного ума, такъ-какъ для всѣхъ было очевидно, что число политическихъ преступниковъ, постепенно увеличиваясь, грозитъ дойти до такой громадной цифры, что образуется въ государствѣ благонамѣренныхъ особое государство "бунтовщиковъ"...

Въ періодъ франкфуртской комиссіи, открытой въ 1833 и закрытой въ 1842 г., въ Германіи продолжала дѣйствовать прежняя реакціонная система управленія, съ прежнимъ гнетомъ надъ печатью, университетами, надо всею общественной жизнью, съ прежними злоупотребленіями, При полиціи попрежнему состояла "по особымъ политическимъ порученіямъ" наемная литература. Она обязана была прежде всего преслѣдовать и поражать нѣмецкихъ эмигрантовъ, которые, собираясь заграницей, преимущественно въ Парижѣ, руководили отсюда мыслью передовой Германіи, будили и развивали ее, въ особенности Гейне и Верне. Наемная литература употребляла всѣ усилія, чтобы, очернивъ эмигрантовъ, подорвать ихъ авторитетъ въ Германіи; она изображала ихъ врагами отечества, пошляками, глупцами, людьми продавшими. Такими-же клеветами и пасквилями преслѣдовала она и всю нѣмецкую прогрессивную партію за ей политическія увлеченіи, представляй людей этой партіи, съ одной стороны, слабоумными недорослями, съ другой злодѣями, опасными для всего общественнаго порядка. По словамъ сшофанговъ. эти люди были образцами безнравственности и въ то-же время невинными ребятами, увлеченными какою-то коварною интригой; ихъ идеи выставлялись, какъ глупыя утопіи и ребяческія бредни и въ то-же время, какъ ужасныя орудія переворота, болѣе страшныя, чѣмъ пули и бомбы; съ одной стороны эта литература потѣшалась надъ гнусностью демагоговъ, которые, не замѣчая прирожденной благонамѣренности нѣмецкаго народа и желая революціонизировать его, уподоблялись глупцу, пробивающему своимъ лбомъ каменную стѣну; съ другой стороны она-же била въ набатъ и кричала объ опасности для отечества опытовъ упомянутаго глупца! Кромѣ подобныхъ пасквилей и нелѣпыхъ доносовъ, наемная литература но прежнему продолжала поддерживать германофильское суемудріе, трактуя, что всѣ либеральныя реформы вовсе неприложимы къ нѣмецкому народу, который представляетъ собою нѣчто особенное" въ средѣ другихъ европейскихъ націй. Да, отвѣчалъ на это Верне, -- народъ, который несмотря на свою силу духа и на свободу духа, на свою здоровую натуру и чистоту нравовъ, никогда не могъ добиться того, что другіе народы съумѣли пріобрѣсти безъ силы духа, безъ свободы духа, безъ добродѣтели, наконецъ народъ, который не можетъ выйти изъ позорнѣйшаго несовершеннолѣтія и похожъ на идіота, боящагося привидѣній, или на ребенка, дрожащаго при видѣ розги,-- такой народъ, дѣйствительно, явленіе совершенно особенное!..." Сикофанты доходили даже до такой нелѣпости, что всѣ политическія либеральныя идеи, ходившія въ Германіи, всѣ требованія реформъ, всю пропаганду нѣмецкихъ прогрессистовъ выдавали за происки жидовской интриги, такъ-какъ во главѣ этой пропаганды стояли еврей Берне и еврей Гейне! Вотъ что, напр., писалъ объ этой жидовской интригѣ извѣстный ренегатѣярке."Эти принципы никогда не могутъ творчески войти въ дѣйствительную жизнь; Германія никогда не можетъ сдѣлаться республикой по рисунку нынѣшнихъ соблазнителей народа; проповѣдуемыя ими свобода и равенство никогда не осуществятся даже ори помощи силы террора. Мы склонны даже думать, что дерзновеннѣйшіе руководители пагубнаго направленія сами занимаются своимъ дѣломъ только какъ игрой въ высочайшія блага Германіи, что они лучше всякаго другого понимаютъ смертельную опасность этого образа дѣйствій и только для того продолжаютъ вести съ хитрымъ расчетомъ дѣло совращенія другихъ съ пути истины, чтобы великимъ всемірно-историческимъ переворотомъ отомстить за гнетъ и позоръ, переносившіеся втеченіе нѣсколькихъ столѣтій народомъ, къ которому эти люди принадлежатъ по происхожденію, отъ нашего народа". Немногіе, впрочемъ, договаривались до такой ерунды, какъ гофратъ Ярко; большинство наемныхъ публицистовъ доказывало, что люди прогрессивной партіи совершенно оторвались отъ нѣмецкой почвы и совращаютъ Германію ненавистными идеями французскаго изобрѣтенія. "Напрасно, отвѣчалъ имъ Гейне,-- напрасно стремитесь вы уронить въ общественномъ мнѣніи друзей отчизны и ихъ принципы, обзывая эти послѣдніе французскимъ революціоннымъ ученіемъ, а первыхъ -- французскою партіей въ Германіи. Вы всегда спекулируете на самое худшее въ нѣмецкомъ народѣ, на національную ненависть, на религіозные и политическіе предразсудки, а особенно на глупость. Но вы не знаете, что даже и Германію не надуешь теперь старыми штуками, что даже и нѣмцы замѣтили, что національная ненависть есть только средство для порабощенія одного народа другимъ. Вы не знаете, что теперь въ Европѣ нѣтъ болѣе націй, а существуетъ только двѣ партіи, аристократія и демократія. Понасгоящему вы бы должны называть насъ небесной партіей, а не французской, потому-что это признаніе человѣческихъ нравъ, на которомъ зиждется вся наша государственная наука, идетъ не изъ Франціи -- (хотя оно тамъ громче и торжественнѣе, чѣмъ гдѣ-либо проповѣдуется), и не изъ Америки, откуда вывезъ его Лафайетъ: оно родилось въ небесахъ, въ этой вѣчной отчизнѣ Разума! Какъ ужасно должно быть для васъ это слово Разумъ! Вѣроятно, также ужасно, какъ и для вѣчныхъ враговъ его, клерикаловъ, царству которыхъ оно полагаетъ предѣлъ и которые въ минуту общей опасности вступаютъ съ вами въ союзъ!.." Нѣкоторые изъ литературныхъ наемниковъ притворялись даже либералами, совершенно соглашались съ мнѣніями прогрессистовъ въ теоріи, но осуществленіе ихъ на практикѣ признавали "рановременнымъ": нѣмцы, дескать, еще ее не доросли до свободныхъ учрежденій, достигать которыхъ нужно постепенно, а не такъ, какъ того желаютъ либералы, которые "способны только отрицать и разрушать". "Эти господа, говорилъ Верне -- постоянно уговариваютъ насъ, прежде, чѣмъ разрушить ненавистное старое, возвести зданіе милаго новаго! А гдѣ намъ взять мѣста для постройки, когда прежній хламъ еще не вывезенъ, гдѣ взять строительнаго матерьяла, когда нельзя начать рубки лѣса,-- этой тайны они намъ не открываютъ".

Опираясь на свои штыки, на полицію и наемныхъ ученыхъ и публицистовъ, наслаждаясь настоящимъ и не заботясь о будущемъ, реакціонная лига продолжала благоденствовать, охотиться на демагоговъ и запугивать простоватыхъ бюргеровъ разными врагами общественнаго порядка. Въ дѣйствительности же, реакціонеры находились въ страшномъ самообольщеніи, и вся ихъ система была гнилымъ зданіемъ, готовымъ развалиться при первомъ мало-мальски значительномъ взрывѣ. Волненія 1846 г. въ Галиціи и открытые здѣсь слѣди обширнаго польскаго заговора до того потрясли эту систему и нагнали такого страха на правителей Австріи, что они прибѣгли къ средству, отъ котораго до сихъ поръ еще воздерживались, сознавая его опасность для самихъ себя. Австрійцы организовали возстаніе крестьянъ противъ неблагонамѣреннаго дворянства Галиціи. Достовѣрно извѣстно, что тарновскій окружной начальникъ выдавалъ крестьянамъ премію за каждаго плѣннаго дворянина; дозволялись подъ рукою даже самыя убійства. Со своими косами и вилами, съ топорами и дубинами крестьяне разграбили и выжгли тарновскій округъ, истребляя всѣ попавшіеся имъ дворянскія семейства.

Галиційская рѣзня 1846 г. была послѣдней крупной интригой реакціи. Въ Германіи вѣялъ уже вѣтерокъ, предвѣщавшій грозу 1848 года. Въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ реакціонная система вызывала бунты даже среди крестьянъ. По поводу одного изъ такихъ волненій Берне писалъ; "Богъ покаралъ наше правительство слѣпотою, и оно само идетъ на гибель. Оно обнаруживало ненависть и презрѣніе къ спокойнѣйшимъ и благонамѣреннѣйшимъ писателямъ; оно не хотѣло допустить, чтобы жалобы и желанія народа были обсуждаемы въ мирной рѣчи; такъ вотъ, теперь пришли поселяне, теперь они начнутъ писать своими видами".

Реакція принимала всевозможныя мѣры, пускала въ ходъ всякія интриги, хваталась за всякія средства, чтобы только остановить политическое развитіе Германіи, но результатомъ ея дѣятельности была революція...

Благодаря реакціи, нѣмецкая прогрессистская партія постепенно революціонизировалась и старалась революціонизировать общество Благодаря той-же реакціи заграницей, въ Англіи, Швейцаріи, Парижѣ составлялись изъ нѣмецкихъ эмигрантовъ политическіе кружки, которые вели свою пропаганду въ Германіи и этимъ замѣняли въ ней отсутствіе свободной литературы. Запрещенныя сочиненія имѣли гораздо больше вліянія, чѣмъ имѣли бы они въ томъ случаѣ, еслибы ничто не препятствовало открытому появленію и распространенію ихъ на нѣмецкой почвѣ. Въ самой Германіи потребность въ свободной литературѣ возрастала больше и больше, и такому настроенію общества невольно подчинялась и цензура. Несмотря на ея строгости, все-таки велась дѣятельная пропаганда конституціонныхъ идей, причемъ важное вліяніе имѣлъ громадный, четырнадцатитомный Staatslexikon Роттека и Велькера. Политическія движенія заграницей и иностранная политическая литература имѣли еще болѣе сильное вліяніе. Духъ скептицизма и критики постепенно овладѣвалъ обществомъ. Тягостная опека, лежавшая на учебныхъ заведеніяхъ, воспитывала въ молодежи чувства недовольства и отрицанія, которыя вовсе не ладили съ тѣмъ благонамѣреннымъ направленіемъ, которое старались привить юношамъ. Молодежь стала презирать казенную науку и предпочитать ей свободное самообученіе, которое доводило ее до политическаго самосознанія, хотя и не создавало хорошихъ практическихъ дѣятелей. Независимо отъ крайнихъ тенденцій молодого поколѣнія, политическая мысль пробуждалась и въ буржуазіи и въ дворянствѣ. Дворянство Венгріи, Галиціи, Богеміи увидѣло, наконецъ, что возстановленіе крѣпостного права и другихъ феодальныхъ привилегій невозможно, и что оно можетъ вознаградить себя только конституціоннымъ путемъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ въ этихъ странахъ и въ Италіи росло національное движеніе, ослабить которое были не въ силахъ ни Меттернихи, ни Сѣдльницкіе. Наконецъ, дѣла дошли до такого напряженнаго состоянія, что достаточно было одной вѣсти о февральской революціи въ Парижѣ, чтобы поставить вверхъ дномъ всю реакціонную систему и водворить въ Германіи свободныя учрежденія. И что всего поучительнѣе, такъ это то, что нѣмецкія революціонныя движенія 184И г. разразились неждано-негадано для реакціонной лиги и, при всей своей слабости, привели въ такое замѣшательство реакціонеровъ, что послѣдніе, будучи въ силахъ задушить революцію, уступили ей почти на всѣхъ пунктахъ.

Вотъ до чего довела реакціонная интрига! Мирныхъ прогрессистовъ она превратила въ революціонеровъ, породила заговоры, бунты, "утопіи". Запугивая общество красными призраками, она создала красную дѣйствительность и совершенно спасовала передъ ней, погибая отъ собственной трусости и находя утѣшеніе въ надеждѣ снова выступить на арену дѣятельности.

Эта надежда осуществилась въ пятидесятыхъ годахъ. Конституціи, свобода печати, отвѣтственность министровъ, единство Германіи -- все осталось только на бумагѣ и настала новая реакція. И хотя ни въ пятидесятыхъ, ни въ шестидесятыхъ годахъ въ Германіи уже не быдо такого реакціоннаго террора, какъ въ періодъ майнцской и франкфуртской комиссіи, хотя наука, университеты и литература, кромѣ политической, пользовались значительной свободой, хотя конституціонное начало утвердилось во всѣхъ нѣмецкихъ земляхъ, но упомянутая реакція продолжается въ нѣсколько смягченной формѣ и до сихъ поръ.

С. Шашковъ.

"Дѣло", No 10, 1870

Оставить комментарий Шашков Серафим Серафимович (bmn@lib.ru) Год: 1870 Обновлено: 03/06/2023. 99k. Статистика. Статья: История, Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Статья вторая.

Шашков Серафим Серафимович Эпизод из новейшей истории Германии

ЭПИЗОДЪ ИЗЪ НОВѢЙШЕЙ ИСТОРІИ ГЕРМАНІИ.

СТАТЬЯ ВТОРАЯ.

Шашков Серафим Серафимович
Эпизод из новейшей истории Германии