Леонтьев-Щеглов Иван Леонтьевич
Рассказы Ивана Щеглова: Корделия, Миньона, Петербургская идиллия, Кожаный актер, Проводы, Мир праху. Издание А. С. Суворина. Спб., 1891 г
Разсказы Ивана Щеглова: Корделія, Миньона, Петербургская идиллія, Кожаный актеръ, Проводы, Миръ праху. Изданіе А. С. Суворина. Спб., 1891 г. Цѣна 1 руб. На оберткѣ книжки напечатало крупнымъ шрифтомъ заглавіе перваго разсказа: за нимъ меньшимъ шрифтомъ слѣдуютъ названія остальныхъ разсказовъ, а на корешкѣ книжки выставлено ея настоящее заглавіе -- И. Щеглова. Авторъ не новичокъ въ писательствѣ; мы припоминаемъ другую книжку его разсказовъ, преимущественно изъ военнаго быта, въ которыхъ проглядывали искорки молодаго таланта, "подававшаго надежды". Въ настоящее время мы, къ прискорбію нашему, должны сказать, что Корделія и всѣ вышеназванные разсказы даютъ одни только разочарованія. Все это какая-то фельетонная"скоропись", непродуманная, не прочувствованная, небрежно написанная на старые, истрепанные мотивы, ничтожные по самому существу своему. Въ первомъ разсказѣ повѣствуется о томъ, какъ нѣкая дѣвица мечтала сдѣлаться знаменитою актрисой и удивить міръ необыкновеннымъ исполненіемъ роли Корделіи въ Королѣ Лирѣ. Мечты не сбылись, барышня попала въ оперетку, потомъ спустилась ниже и дошла до положенія кабацкой хористки. Кожаный актеръ мечталъ тоже о крупныхъ роляхъ и загибъ въ театральномъ омутѣ. Въ Миньонѣ разсказано о томъ, какъ офицеръ какого-то захолустнаго гарнизона застрѣлился послѣ концерта заѣзжей пѣвицы. Почему Корделія очутилась въ кабакѣ, почему актеръ сталъ "кожанымъ актеромъ", изъ-за чего застрѣлился артиллерійскій поручивъ -- остается необъяснимымъ, и читателю совершенно непонятно, для чего все это написано. Въ Петербургской идилліи изображены мелкій чиновникъ и молодая портниха, вступившіе въ сожительство, но жившіе вмѣстѣ не долго потому, что портнихѣ захотѣлось имѣть "красный" зонтикъ и ѣздить на лихачахъ. Она и уѣхала отъ чиновника съ французомъ-парикмахеромъ. Чиновникъ отъ такого "пассажа" упалъ въ обморокъ; а что произошло потомъ, намъ неизвѣстно, -- г. Щегловъ прикончилъ повѣствованіе обморокомъ чиновника. Проводы посвящены изображенію того, какъ офицеры напиваются до безобразія, провожая уѣзжающаго товарища, и какъ потомъ съ похмѣлья ссорятся съ этимъ товарищемъ, опоздавшимъ на поѣздъ желѣзной дороги. Въ разсказѣ Миръ праху авторъ въ каррикатурномъ и якобы смѣхотворномъ видѣ представляетъ похороны нѣкоего знаменитаго романиста. Этотъ послѣдній разсказъ производитъ крайне непріятное впечатлѣніе неприличнаго гаэрства надъ тѣмъ, что совсѣмъ не подлежитъ глумленію и осмѣянію. Всѣмъ давно и хорошо извѣстно, что для толпы похороны и всякія процессіи представляютъ собою любопытное зрѣлище; извѣстно также, что въ толпѣ всегда найдутся недисциплинированные люди, способные на непристойности и безобразія. И къ этому,-- всѣмъ извѣстному,-- обличенія дурнаго тона г. Щеглова ничего не прибавляютъ, а возбуждаютъ только нехорошія чувства недоброжелательства. Мы понимаемъ насмѣшки Альфонса Додэ надъ пестрою толпой, собравшеюся на похороны Луазильона (въ романѣ Безсмертный). Талантливый французскій писатель бьетъ своими сарказмами праздную толпу за то, что она чествуетъ "ничтожество" наравнѣ съ геніемъ. Г. Щегловъ, наоборотъ, глумится надъ чествованіемъ, которое воздаютъ люди извѣстному, знаменитому и честному писателю-романисту, провожая его гробъ до могилы. Мы не хотимъ искать никакихъ намековъ въ разсказѣ г. Щеглова. На нашихъ глазахъ прошли похороны Тургенева, Достоевскаго, Салтыкова, Шелгунова... Неужели г. Щегловъ предпочелъ бы тѣмъ чествованіямъ памяти писателей, которыя мы видѣли, проводы ихъ до моголы одними только родственниками и хорошими знакомыми? Толпѣ "чужихъ" людей, принесшей вѣнки на гробъ умершаго романиста, авторъ противопоставляетъ его вдову, женщину "простаго происхожденія, почти безграмотную". "Изрѣдка поднимала она свои заплаканные глаза и обводила, ими, какъ въ туманѣ, эту огромную, вовсе чуждую ей толпу, простиравшую одинаковое съ ней право на любовь "къ ея Димѣ", и настойчиво враждебное чувство невольно вкрадывалось въ ея сердце". И авторъ умиляется надъ тѣмъ, что этой скромной женщинѣ, никому неизвѣстной, "не думаютъ оказывать подобающаго вниманія". "Безграмотной" женщинѣ, само собою разумѣется, вся эта огромная толпа была "вовсе чуждою", и "простой" женщинѣ, убитой горемъ, было, пожалуй, непонятно даже присутствіе такой толпы на похоронахъ "ея Димы". И въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. За то весьма удивительно, какъ г. Щегловъ не признаетъ духовной связи между извѣстнымъ, уважаемымъ писателемъ и читающею публикой, нравственно обязанной чтить память добрыхъ и честныхъ общественныхъ дѣятелей.