Шекспир Вильям
Тимон Афинский

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

В. ШЕКСПИРА

ВЪ ПРОЗѢ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

ТОМЪ ПЯТЫЙ.

I. Мѣра за мѣру.-- II. Тимонъ Аѳинскій.-- III. Зимняя сказка и IV. Лукреція.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ

КЪ ЖУРНАЛУ

"ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРѢНІЕ"

за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДѢЕВА.

1893.

  

ТИМОНЪ АѲИНСКІЙ.

  

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА

   Тимонъ, знатный аѳинянинъ, Вентидій, одинъ изъ мнимыхъ друзей Тимона, Люцій, Лукуллъ, Семпроній -- льстецы Тимона
   Апемантъ, философъ-брюзга.
   Алкивіадъ, аѳинскій полководецъ.
   Флавій, дворецкій Тимона.
   Фламиній, Люцилій, Сервилій -- слуги Тимона.
   Кафизъ, Филотъ, Титъ, Люцій, Гортензій -- слуги заимодавцевъ Тимона.
   Слуги Варрона и Исидора, двухъ заимодавцевъ Тимона.
   Купидонъ и другія маски.
   Три чужестранца.
   Стихотворецъ.
   Живописецъ.
   Ювелиръ.
   Торговецъ
   Старикъ Аѳинянинъ.
   Пажъ.
   Шутъ.
   Фринія, Темандра -- любовницы Алкивіада.

Вельможи, сенаторы, вожди, воины, разбойники и слуги.

Дѣйствіе въ Афинахъ и въ сосѣднемъ лѣсу.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1.

Зала въ домѣ Тимона

Входятъ съ разныхъ сторонъ Стихотворецъ, Живописецъ, Ювелиръ, Торговецъ и другіе.

   Стихотворецъ (Живописцу). Здравствуй, пріятель.
   Живописецъ. Радъ видѣть тебя въ добромъ здравіи.
   Стихотворецъ. Давно не встрѣчалъ тебя. Какъ поживаетъ міръ?
   Живописецъ. Все болѣе болѣе дряхлѣетъ по мѣрѣ того, какъ становится старше.
   Стихотворецъ. Это давно извѣстно всѣмъ. Нѣтъ-ли чего нибудь особеннаго, выдающагося, о чемъ приходится слышать не каждый день?... Посмотри, однако! О, волшебная сила щедрости! Ты своею властью привлекла сюда всѣхъ этихъ духовъ. Этого торговца я знаю.
   Живописецъ. Я знаю ихъ обоихъ. Другой -- ювелиръ.
   Торговецъ. Онъ высокой души человѣкъ!
   Ювелиръ. Это знаютъ всѣ.
   Торговецъ. Да, человѣкъ, не имѣющій себѣ равнаго. Безконечная доброта его неистощима. Онъ рѣдкій образецъ совершенства.
   Ювелиръ. Вотъ у меня вещица...
   Торговецъ. О, прошу тебя, покажи! Она предназначается для высокочтимаго Тимона?
   Ювелиръ. Да, если онъ согласится дать за нее надлежащую цѣну. Если-же нѣтъ...
   Стихотворецъ. Когда за плату мы дурное восхваляемъ,
   Такая похвала пятнаетъ лучшій стихъ;
   Вѣдь назначеніе прямое стихотворства
   Въ томъ, чтобъ прекрасное одно превозносить.
  
   Торговецъ (Разсматривая камень). Отдѣлка прекрасная.
   Ювелиръ. Да, богатая. А взгляни, какова игра.
   Живописецъ (Стихотворцу). Ты о чемъ-то задумался... Вѣрно сочиняешь какое-нибудь посвященіе великому нашему покровителю?
   Стихотворецъ. Да, я обдумываю небольшое преподнесеніе. Стихи, скажу я тебѣ, словно камедь, сами собою сочатся изъ источника ихъ питанія. Огонь, таящійся въ кремнѣ, не брызнетъ до тѣхъ поръ, пока его не вызовешь ударомъ огнива, но наше небесное пламя вызываетъ себя само и, словно потокъ, летитъ впередъ, сокрушая всѣ преграды, только усиливающія его стремительную силу. Что это у тебя?
   Живописецъ. Картина. Скоро выйдетъ въ свѣтъ твоя книга?
   Стихотворецъ. Вслѣдъ за ея поднесеніемъ. Позволь полюбоваться твоимъ произведеніемъ.
   Живописецъ. Нельзя сказать, чтобы оно не удалось.
   Стихотворецъ. Превосходно! Какъ все выдѣляется!
   Живописецъ. Да, недурно.
   Стихотворецъ. Поразительно! Сколько изящества въ самой фигурѣ, сколько духовной силы въ глазахъ! Сколько ума въ складкѣ рта! Какъ краснорѣчивъ его безмолвный жестъ!
   Живописецъ. Да, недурное передразниваніе дѣйствительности... Но вотъ черта:-- какъ она тебѣ нравится?
   Стихотворецъ. Не передразниваніе дѣйствительности, нѣтъ, это сама дѣйствительность! У тебя могла бы поучиться сама природа. Могучее дыханіе искусства, одухотворяющее эти черты, дѣлаетъ ихъ болѣе живыми, чѣмъ сама жизнь.

Появляются нѣсколько сенаторовъ и проходятъ во внутренніе покои.

   Живописецъ. Какъ всѣ усердно посѣщаютъ Тимона.
   Стихотворецъ. Даже аѳинскіе сенаторы. Счастливый онъ человѣкъ.
   Живописецъ. Смотри, вотъ еще.
   Стихотворецъ. Ты видишь это стеченіе, этотъ громадный приливъ посѣтителей. Въ моемъ новомъ, далеко еще не отдѣланномъ произведеніи, я вывожу человѣка, которому нашъ низменный міръ неудержимо расточаетъ лесть и куритъ ѳиміамъ. Мелочи, впрочемъ, не задерживаютъ свободы моего стиля; онъ неудержимо мчится по разлитому восковому морю. Даже ни одной запятой онъ въ вольномъ своемъ полетѣ не заражаетъ ядомъ злобы. Вдохновеніе могучимъ полетомъ орла мчится все впередъ и впередъ, не оставляя за собою ни одного слѣда злобы.
   Живописецъ. Что ты хочешь этимъ сказать?
   Стихотворецъ. Сейчасъ тебѣ объясню. Ты видишь, какъ, начиная съ самыхъ пустыхъ и поверхностныхъ людей и кончая людьми самаго глубокаго и вѣскаго ума, всѣ льнутъ къ благородному Тимону. Громадное его богатство, какъ и его прекрасная душа, покоряютъ ему всѣ сердца, вызываютъ къ нему всеобщую любовь. Не только толпа, но даже и Апемантъ, съ безпощаднымъ презрѣніемъ относящійся и къ самому себѣ, и къ другимъ, даже и онъ преклоняетъ передъ Тимономь колѣни и счастливъ, если этотъ милостивый покровитель кивнетъ ему головою.
   Живописецъ. Я видѣлъ, какъ они разговаривали между собою.
   Стихотворецъ. Я изображаю Фортуну, царственно сидящую на высокомъ цвѣтущемъ холмѣ, у подножія котораго всякаго рода и всякихъ достоинствъ люди стремятся подняться выше того уровня, на которомъ они стоятъ. Среди этой толпы, взгляды которой устремлены на всевластную царицу, я рисую одинъ образъ, долженствующій изобразить величаваго Тимона. Вотъ бѣлыя, какъ слоновая кость, руки богини манятъ его одного, и мигомъ всѣ его соперники становятся его слугами и льстецами.
   Живописецъ. Задумано широко. Мнѣ кажется, что и этотъ престолъ богини на вершинѣ цвѣтущаго холма, и этотъ единственный избранникъ, самонадѣянно откинувшій назадъ голову и взбирающійся на гору, не смотря на сопротивленіе соперниковъ, могли бы дать богатый матеріалъ и нашему искусству.
   Стихотворецъ. Подожди, выслушай меня до конца. Всѣ эти люди, еще такъ недавно бывшіе его соискателями счастія и даже стоявшіе выше его,-- всѣ эти люди, говорю я,-- припадаютъ теперь къ его стопамъ, съ рабскимъ подобострастіемъ тѣснятся въ его прихожихъ, словно дождь, проливая ему въ уши боготворящій шепотъ, съ благоговѣніемъ, словно святыню, цѣлуютъ его стремя и, кажется, только имъ однимъ и дышатъ.
   Живописецъ. А далѣе?
   Стихотворецъ. Далѣе то, что Фортуна съ свойственнымъ ей непостоянствомъ пинкомъ столкнетъ послѣдняго своего любимца съ занимаемаго имъ положенія, и вся толпа, которая карабкалась за этимъ любимцемъ, ползала за нимъ на четверенькахъ, стараясь вмѣстѣ съ нимъ забраться на вершину, тотчасъ же броситъ его, и никто не захочетъ раздѣлить съ нимъ судьбы.
   Живописецъ. Дѣло обыкновенное. Я могу показать вамъ тысячу картинъ, нагляднѣе всякихъ словъ изображающихъ измѣнчивость Фортуны. Впрочемъ, и вы поступаете недурно, намекая Тимону, что и сильные міра не разъ летали въ пропасть внизъ головою.

При звукахъ трубъ входитъ Тимонъ со свитой; онъ разговариваетъ съ слугою Вентидія.

   Тимонъ. Ты говоришь, онъ въ тюрьмѣ?
   Слуга. Такъ точно, добрѣйшій господинъ: -- за пять талантовъ. Онъ оказался несостоятельнымъ, а заимодавецъ неумолимъ; поэтому Вентидій проситъ, чтобы ты поручился за него. Отказомъ ты лишишь его послѣдней надежды.
   Тимонъ. Бѣдный Вентидій! Я не могу оттолкнуть отъ себя друга, когда онъ всего болѣе нуждается во мнѣ. Онъ человѣкъ благородный, стоитъ помощи, и я ему помогу... Я заплачу за него долгъ.
   Слуга. Ты обяжешь его на всю жизнь.
   Тимонъ. Поклонись ему отъ меня. Я сейчасъ пришлю деньги. Попроси, чтобы онъ тотчасъ же зашелъ ко мнѣ какъ только освободится. Мало того, чтобы поднять слабаго; надо еще его поддержать. Прощай!
   Слуга. Желаю тебѣ всякаго счастія (Уходитъ).

Появляется старикъ аѳинянинъ.

   Старикъ. Выслушай меня, великодушный Тимонъ.
   Тимонъ. Говори.
   Старикъ. Есть у тебя слуга Люцилій?
   Тимонъ. Есть.
   Старикъ. Прошу тебя, вели позвать его сюда.
   Тимонъ. Гдѣ Люцилій? Позвать Люцилія!

Люцилій входитъ.

   Люцилій. Ты звалъ меня, господинъ?
   Старикъ. Благородный Тимонъ, гнусный этотъ рабъ привыкъ таскаться по ночамъ ко мнѣ въ домъ. Я всю жизнь неустанно копилъ наживаемыя деньги и, наконецъ, накопилъ ихъ столько, что заслуживалъ бы не такого зятя, который вѣкъ бѣгаетъ съ блюдами въ рукахъ.
   Тимонъ. Хорошо. Что же дальше?
   Старикъ. У меня, кромѣ дочери, нѣтъ никакой родни, которой я могъ бы завѣщать нажитое состояніе. Дочь моя невѣста, красавица, воспитана какъ нельзя лучше, потому что я ничего для нея не жалѣлъ, а этотъ рабъ гоняется за нею съ своею любовью. Молю тебя, Тимонъ, запрети ему ходить къ намъ; меня же онъ не слушаетъ.
   Тимонъ. Онъ человѣкъ честный.
   Старикъ. Пусть же ищетъ себѣ награду за честность въ чемъ угодно, только не въ моей дочери.
   Тимонъ. Любитъ она его?
   Старикъ. Она молода, могла увлечься. Мы по себѣ знаемъ, какъ глупа бываетъ молодость.
   Тимонъ (Люцилію). А ты любишь эту дѣвушку?
   Люцилій. Люблю, и она меня любитъ.
   Старикъ. Если она выйдетъ замужъ безъ моего согласія, честное слово, отдамъ всѣ деньги первому встрѣчному, а ее лишу всего.
   Тимонъ. Сколько же ты дашь ей, если она выйдетъ замужъ за человѣка, равнаго ей по состоянію?
   Старикъ. Сейчасъ послѣ свадьбы три таланта, а послѣ смерти моей она получитъ все остальное.
   Тимонъ. Этотъ молодой человѣкъ служитъ мнѣ уже давно, и я считаю себя обязаннымъ позаботиться о его счастіи. Выдай за него свою дочь; онъ получитъ отъ меня столько же, сколько ты дашь за нею. Я уравновѣшу ихъ состоянія.
   Старикъ. Дайте честное слово, благородный господинъ, и она его жена.
   Тимонъ. Вотъ и рука моя, и честное слово.
   Люцилій. Какъ мнѣ благодарить тебя? Всѣмъ счастьемъ, которое меня ожидаетъ, я буду обязанъ тебѣ (Уходитъ со старикомъ).
   Стихотворецъ. Удостой съ обычнымъ снисхожденіемъ принять мой слабый трудъ, а затѣмъ пусть даруетъ тебѣ небо долгіе дни счастія.
   Тимонъ. Благодарю, и на дѣлѣ докажу тебѣ свою благодарность. Останься здѣсь (Живописцу). А у тебя, другъ мой, что такое?
   Живописецъ. Посильное произведеніе моей кисти. Умоляю, прими его благосклонно.
   Тимонъ. Я каждой картинѣ радъ, какъ желанной гостьѣ. Человѣкъ, изображенный кистью, почти тоже, что самъ человѣкъ. Съ тѣхъ поръ, какъ люди стали постыдно промышлять человѣческою природою, самъ человѣкъ превратился въ одну внѣшность. Эти нарисованные образы именно то, за что они себя выдаютъ. Мнѣ нравится твое произведеніе и ты самъ увидишь, что оно мнѣ нравится. Подожди здѣсь, и я еще поговорю съ тобою.
   Живописецъ. Да пошлютъ тебѣ боги долгую жизнь.
   Тимонъ. Благодарю, друзья. Дайте руку. Вы непремѣнно должны остаться обѣдать у меня сегодня. А твой камень оказался совсѣмъ не тѣмъ, чего отъ него ожидали.
   Ювелиръ. Неужто кто-нибудь рѣшился его обезцѣнивать?
   Тимонъ. Напротивъ, всѣ въ одинъ голосъ увѣряютъ будто ему цѣны нѣтъ. Я совсѣмъ-бы раззорился, если-бы заплатилъ за него, сообразуясь съ расточаемыми ему похвалами.
   Ювелиръ. Ему назначена обыкновенная, торговая цѣна; но ты, вѣдь, знаешь, что одна и таже вещь для одного покупателя имѣетъ одну цѣну, для другого другую. Повѣрь, благородный Тимонъ, что на твоемъ пальцѣ стоимость этого камня удвоится.
   Тимонъ. Ты смѣешься надо мною?
   Торговецъ. Нѣтъ, добрѣйшій господинъ, онъ только высказываетъ то, что вокругъ него говорятъ всѣ другіе.
   Тимонъ. Смотрите, кто сюда идетъ (Входитъ Апемантъ). Не боитесь вы, что онъ васъ изругаетъ?
   Ювелиръ. Мы охотно перенесемъ то, что перенесешь ты.
   Торговецъ. Онъ никого не щадитъ.
   Тимонъ. Здравствуй, любезный Апемантъ.
   Апемантъ. Побереги свое привѣтствіе до той поры, когда я самъ въ самомъ дѣлѣ сдѣлаюсь любезнымъ, а это будетъ тогда, когда ты превратишься въ Тимонову собаку, а эти мерзавцы въ честныхъ людей.
   Тимонъ. За что ты обзываешь ихъ мерзавцами? Ты ихъ совсѣмъ не знаешь.
   Апемантъ. Развѣ они не аѳиняне?
   Тимонъ. Да, аѳиняне.
   Апемантъ. Если такъ, я не раскаяваюсь въ томъ, что сказалъ.
   Ювелиръ. Развѣ ты знаешь меня, Апемантъ?
   Апемантъ. Самъ видишь, что знаю, когда назвалъ тебя по имени.
   Тимонъ. Однако, Апемантъ, ты гордъ.
   Апемантъ. И болѣе всего горжусь тѣмъ, что я не похожъ на Тимона.
   Тимонъ. Куда-жь ты идешь?
   Апемантъ. Иду выколачивать мозги изъ честныхъ аѳинскихъ головъ.
   Тимонъ. За это тебя ожидаетъ смертная казнь.
   Алемлитъ. Разумѣется, если законъ караетъ за то, чего не сдѣлано.
   Тимонъ. Какъ нравится тебѣ эта картина, Апемантъ?
   Апемантъ. Очень нравится, потому что она безвредна.
   Тимонъ. Не правда-ли, что въ томъ, кто ее написалъ, видѣнъ искусный живописецъ?
   Апемантъ. А тотъ, кто произвелъ живописца, еще искуснѣе. Сама-же картина дрянь.
   Живописецъ. Собака!
   Апемантъ. Твоя мать одной породы со мною. Если я собака, то что же она такое?
   Тимонъ. Останешься ты обѣдать со мною?
   Апемантъ. Нѣтъ, я не ѣмъ знатныхъ.
   Тимонъ. Если-бы ты поступалъ иначе, женщины очень-бы на тебя разсердились.
   Апемантъ. Онѣ сами ихъ пожираютъ, поэтому у нихъ такъ часто пухнутъ животы.
   Тимонъ. Замѣчаніе довольно непристойное.
   Апемантъ. Если ты считаешь его непристойнымъ, оставь его себѣ за труды.
   Тимонъ. Какъ тебѣ нравится вотъ этотъ камень?
   Апемантъ. Гораздо менѣе, чѣмъ искренность, ровно ничего не стоющая человѣку.
   Тимонъ. Какъ думаешь, какая ему цѣна?
   Апемантъ. Онъ даже не стоитъ того, чтобы я объ этомъ думалъ... Что скажешь, стихотворецъ?
   Стихотворецъ. Что скажешь, философъ?
   Апемантъ. Ты все врешь.
   Стихотворецъ. Развѣ ты не философъ?
   Апемантъ. Да, философъ.
   Стихотворецъ. Значитъ, я не совралъ?
   Апемантъ. Ты, вѣдь, стихотворецъ?
   Стихотворецъ. Да.
   Апемантъ. Поэтому и врешь. Въ послѣднемъ своемъ произведеніи, ты изобразилъ Тимона достойнѣйшимъ человѣкомъ, то есть, такимъ, какимъ онъ представлялся твоему воображенію.
   Стихотворецъ. Это совсѣмъ не воображеніе. Тимонъ именно таковъ и есть.
   Апемантъ. Вы оба стоите одинъ другого, поэтому онъ долженъ платить тебѣ за трудъ. Кто любитъ, чтобы ему льстили, самъ не лучше льстецовъ. О, если бы я былъ вельможей.
   Тимонъ. Что сталъ-бы ты тогда дѣлать?
   Апемантъ. То-же, что и теперь:-- сталъ-бы ненавидѣть вельможъ.
   Тимонъ. Даже и самого себя?
   Апемантъ. Даже и себя.
   Тимонъ. За что-же?
   Апемантъ. За то, что у меня ума хватило только на то, чтобы пожелать сдѣлаться вельможей... Ты, кажется, занимаешься торговлей?
   Торговецъ. Да, торгую.
   Апемантъ. Пусть сокрушитъ тебя торговля, если не хотятъ этого сдѣлать боги.
   Торговецъ. Если сокрушитъ меня торговля, значитъ такова воля боговъ.
   Апемантъ. Торговля твой богъ, пусть-же этотъ богъ и сокрушитъ тебя.

Звуки трубъ. Входитъ слуга.

   Тимонъ. Что возвѣщаютъ эти трубы?
   Слуга. Прибылъ Алкивіадъ, а съ нимъ человѣкъ двадцать всадниковъ.
   Тимонъ. Примите ихъ хорошенько и проводите сюда (Нѣкоторые изъ свиты уходятъ). Вы-же останетесь у меня обѣдать; это необходимо; не уходите ранѣе, чѣмъ я не отблагодарилъ васъ. Послѣ обѣда ты еще разъ покажешь мнѣ картину. Очень радъ, что вижу васъ всѣхъ (Входитъ Алкивіадъ съ товарищами). Добро пожаловать, господа (Здоровается).
   Апемантъ. Ну, да, такъ, такъ! Пусть ваши гибкія сочлененія окостенѣютъ и высохнутъ отъ ломоты. Какъ много вѣжливости у этихъ слащавыхъ бездѣльниковъ, и какъ мало искренной любви! Человѣкъ совсѣмъ перерождается въ обезьяну.
   Алкивіадъ. Мнѣ такъ хотѣлось видѣть тебя, и вотъ теперь мое зрѣніе насыщается тобою жадно.
   Тимонъ. Добро пожаловать, дорогіе гости! Пока не настанетъ минута прощанія, мы постараемся провести время въ разнообразныхъ развлеченіяхъ. Прошу васъ, идемъ со мною. (Всѣ уходятъ, кромѣ Апеманта и двоихъ гостей).
   1-й гость. Который часъ, Апемантъ?
   Апемантъ. Часъ быть честнымъ.
   1-й гость. Этотъ часъ никогда не долженъ проходить.
   Апемантъ. Тѣмъ тебѣ стыднѣе, что онъ никогда для тебя не наступаетъ.
   2-й гость. Ты тоже идешь на пиръ къ Тимону?
   Апемантъ. Да, хочу посмотрѣть, какъ мясо будетъ наполнять утробы бездѣльниковъ, а вино горячить дураковъ.
   2-й гость. Счастливаго пути, счастливаго пути!
   Апемантъ. Какъ-же ты глупъ, что пожелалъ мнѣ этого два раза.
   2-й гость. Почему, Апемантъ?
   Апемантъ. Другой ты могъ приберечь для себя, такъ какъ я никогда тебѣ этого не пожелаю.
   1-й гость. Ну, повѣсься, если такъ.
   Апемантъ. Ни этого, какъ и ничего другого, я для тебя не сдѣлаю; обратись съ этой просьбой къ своему другу.
   2-й гость. Вонъ отсюда, злая собака, или я вытолкаю тебя палками!
   Апемантъ. Не трудись. Я самъ, какъ собака, ухожу отъ ослинаго копыта (Уходитъ).
   1-й гость. Онъ ненавидитъ все человѣчество. Пойдемъ, однако, насладимся гостепріимствомъ Тимона. Его доброта превосходитъ всякую мѣру.
   2-й гость. Да, у него она такъ и льется. Плутонъ, богъ золота, только его управитель. За каждую услугу онъ расплачивается разъ въ семь дороже, чѣмъ она стоитъ, а за каждый подарокъ отдариваетъ такъ, что дѣлаетъ немыслимою возможность съ нимъ поквитаться.
   1-й гость. Едва-ли кто-либо изъ людей надѣленъ такою высокою душою.
   2-й гость. Да пошлютъ ему боги долгіе дни и полное благополучіе. Идемъ, что-ли?
   1-й гость. Иди, и я вмѣстѣ съ тобою (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Залъ пиршествъ у Тимопа.

Раздаются громовые звуки гобоевъ. Флавій и другіе слуги хлопочутъ около великолѣпно накрытаго стола. Входятъ Тимонъ, Алкивіадъ, Люцій, Лукуллъ, Семпроній и другіе аѳинскіе сенаторы, за ними Вентидій и слуги. Сзади всѣхъ недовольный и сердитый Апемантъ.

   Вентидій. Благородный Тимонъ, богамъ угодно было припомнить, сколько лѣтъ моему отцу, и вотъ они призвали его на долгій покой. Онъ безмятежно отошелъ въ вѣчность. Смерть его сдѣлала меня богатымъ человѣкомъ, поэтому позволь мнѣ, такъ много обязанному твоему великодушію, возвратить тебѣ тѣ таланты, которымъ я обязанъ былъ освобожденіемъ, удвоивъ ихъ благодарностью и готовностью служить тебѣ всегда и во всемъ.
   Тимонъ. Нѣтъ, честный Вентидій, ты этимъ оскорбляешь нашу дружбу. Я далъ тебѣ деньги не взаймы, а навсегда. Кто беретъ назадъ подарки, тотъ не можетъ сказать, что обязалъ ими кого-нибудь на самомъ дѣлѣ. Если такъ поступаютъ даже болѣе богатые, чѣмъ я, изъ этого еще не слѣдуетъ, будто я обязанъ подражать имъ на томъ только основаніи, что даже сомнительные поступки богатыхъ всегда кажутся прекрасными.
   Вентидій. Какое благородство! (Всѣ продолжаютъ чинно стоятъ, смотря на Тимопа).
   Тимонъ. Что же вы стоите, любезные друзья? Разныя чинности придуманы только для прикрытія душевной пустоты, притворнаго расположенія или такого радушія, въ которомъ раскаиваются ранѣе, чѣмъ оно успѣло проявиться наружу. Искренняя дружба въ нихъ не нуждается. Прошу васъ, садитесь. Для моего счастья вы необходимѣе, чѣмъ мое богатство (Всѣ садятся).
   1-й гость. Доблестный Тимонъ, мы всегда это сознавали.
   Апемантъ. Будто бы только сознавали, а не злоупотребляли?
   Тимонъ. А, и ты, Апемантъ, здѣсь? Очень радъ.
   Апемантъ. Нечего тебѣ радоваться моему приходу, такъ какъ я только затѣмъ и явился, чтобы ты велѣлъ меня вытолкать за дверь.
   Тимонъ. Садись! Можно-ли быть такимъ невѣжей? Ты напускаешь на себя брюзгливость, совсѣмъ неприличную человѣку, и за это нельзя тебя не пожурить. Друзья, увѣряютъ будто:-- "ira furor brevis est", а вотъ этотъ человѣкъ сердится вѣчно. Пусть для него накроютъ особый столъ; онъ не любитъ общества да и самъ не годится для общества.
   Апемантъ. Если ты меня не боишься, пожалуйста, не выталкивай. Однако, предупреждаю тебя, Тимонъ, что я пришелъ сюда наблюдать.
   Тимонъ. Какое мнѣ до этого дѣло? Ты аѳинянинъ, а всякому аѳинянину я радъ. Сдѣлать это самому мнѣ не хотѣлось бы, такъ пусть зажмутъ тебѣ ротъ мои кушанья.
   Апемантъ. Плевать мнѣ на твои кушанья! Самъ я никогда не рѣшусь тебѣ льстить, поэтому кушанья твои станутъ у меня поперекъ горда. О, боги, какое множество людей пожираетъ Тимона, а онъ даже не замѣчаетъ этого. Мнѣ тошно смотрѣть, какъ столько людей макаютъ свою ѣду въ кровь человѣка, а самъ онъ, безумный, даже поощряетъ ихъ къ этому... Дивлюсь, какъ рѣшаются люди довѣрять людямъ? Пусть бы хоть приглашали другъ друга безъ ножей, это и для мяса было бы полезно да и не угрожало бы опасностью ихъ жизни... Мало-ли бывало примѣровъ! Кто поручится, что вотъ тотъ, кто сидитъ рядомъ съ вотъ этимъ, дѣлитъ съ нимъ хлѣбъ-соль и пьетъ за его здоровье изъ одного съ нимъ кубка, не сдѣлается его же убійцей? Вѣдь и это бывало. Будь я великимъ человѣкомъ, ни за что не сталъ бы пить на пиру вмѣстѣ съ другими; все боялся бы, какъ бы они не подмѣтили, гдѣ у меня на шеѣ опасное мѣсто. Великимъ людямъ слѣдуетъ пить, имѣя на шеѣ кольчугу.
   Тимонъ. За твое здоровье, другъ. Теперь пусть идетъ круговая.
   2-й гость. Идетъ, добрѣйшій нашъ Тимонъ. Пусть льется благодатная влага.
   Апемантъ. Да, пусть льется! Ты готовъ пользоваться каждымъ ея разливомъ. Эти заздравные кубки, Тимонъ, не доведутъ до добра ни тебя самого, ни твое состояніе. То-ли дѣло мой излюбленный напитокъ -- безвредная вода?! Она не настолько крѣпка, чтобы доводить пьющаго ее до грѣха, и изъ-за нея никто еще не валялся въ грязи. И напитокъ мой, и пища моя равны другъ другу. Удивляться этому нечего. Современные пиры слишкомъ пошлы, чтобы за нихъ возсылать благодарность богамъ.
  
             Воззваніе Апеманта.
  
   О, боги, я у васъ богатства не молю,
   И только за себя намѣренъ я молиться:--
   Не дайте оскудѣть настолько мнѣ умомъ,
   Чтобъ я когда-нибудь повѣрилъ увѣреньямъ
   Обманщиковъ-друзей, слезамъ прелестницъ лживыхъ,
   Иль сомкнутымъ глазамъ сторожевого пса,
   Или тюремщику, что путь мнѣ заградилъ
   Къ освобожденію, иль ближнему, коль помощь
   Его окажется нужна. Но тамъ -- аминь!
   Пускай все будетъ такъ:-- грѣшить пусть продолжаютъ
   Богатые, а я примуся жрать коренья (ѣстъ и пьетъ).
   Кушай, Апемантъ; насыщай свою добрую душу.
  
   Тимонъ. Полководецъ Алкивіадъ, твои мысли и теперь носятся гдѣ-нибудь на полѣ битвы?
   Алкивіадъ. И мысли мои, и сердце всегда къ твоимъ услугамъ.
   Тимонъ. А все-таки сознайся: тебѣ было бы пріятнѣе сражаться съ врагами, чѣмъ обѣдать съ друзьями.
   Алкивіадъ. Нѣтъ зрѣлища увлекательнѣе вида лежащаго въ крови врага. Такого наслажденія я готовъ пожелать искреннѣйшему своему другу.
   Апемантъ. Какъ было бы хорошо, еслибы всѣ эти льстецы оказались твоими врагами. Ты всѣхъ бы ихъ перебилъ, а меня пригласилъ бы полюбоваться на это зрѣлище.
   l-й гость. О, еслибы, добрѣйшій Тимонъ, намъ когда-нибудь выпало на долю такое счастіе, какъ возможность на дѣлѣ доказать тебѣ всю нашу благодарность. Если бы намъ удалось доказать хоть частицу ея, мы все-таки были бы безмѣрно счастливы.
   Тимонъ. Не сомнѣвайтесь, добрые друзья, что такая минута когда-нибудь настанетъ. Боги рѣшили, что и я могучею силою обстоятельствъ рано или поздно вынужденъ буду прибѣгнуть къ вашей помощи, и мнѣ кажется, что только затѣмъ вы мнѣ и посланы въ друзья. Иначе зачѣмъ среди тысячъ другихъ вы стали бы именно моими друзьями?.. Я самъ себѣ говорилъ о васъ такъ много хорошаго, что вы изъ скромности не рѣшились бы повторить того, что я себѣ говорилъ. Слушайте, вотъ насколько велика моя вѣра въ васъ. "О, боги!" не разъ думалъ я:-- "зачѣмъ бы намъ и друзья, еслибы обстоятельства никогда не вынуждали насъ прибѣгать къ ихъ помощи? Тогда друзья были бы похожи на великолѣпные музыкальные инструменты, которые, будучи заперты въ футлярѣ, только для самихъ себя хранятъ свои чарующіе звуки?" Не разъ случалось мнѣ желать вдругъ обѣднѣть, чтобы еще тѣснѣе сблизиться съ друзьями. Мы рождены затѣмъ, чтобы дѣлать добро, и что же мы съ большею увѣренностью, съ большимъ правомъ можемъ назвать своею собственностью, какъ не достояніе нашихъ друзей? Какъ отрадно видѣть, что множество людей располагаетъ состояніемъ друзей, какъ своимъ собственнымъ! О, зачѣмъ ранѣе тонетъ радость, чѣмъ успѣетъ разцвѣсть? Глаза мои не въ силахъ удержать слезъ! Чтобы наказать ихъ за вину, пью, друзья, за ваше здоровье.
   Апемантъ. Ты затѣмъ и плачешь, Тимонъ, чтобы заставить ихъ пить.
   2-й гость. И наша радость подобна твоей; и она, какъ новорожденный ребенокъ, явилась на свѣтъ въ слезахъ.
   Апемантъ. Къ тому же, какъ ребенокъ незаконнорожденный, и меня при этомъ разбираетъ смѣхъ.
   3-й гость. Клянусь, ты растрогалъ меня до глубины души!
   Апемантъ. Неужели такъ сильно? (За сценой звуки трубъ).
   Тимонъ. Это что еще такое? (Входитъ слуга) Что такое? Говори.
   Слуга. Смѣю доложить, что тамъ нѣсколько женщинъ убѣдительно просятъ впустить ихъ сюда.
   Тимонъ. Какихъ женщинъ? Что имъ нужно?
   Слуга. Имъ предшествуетъ толмачъ; онъ объяснитъ тебѣ ихъ желаніе.
   Тимонъ. Передай, что я прошу ихъ войти.

Входитъ Купидонъ.

   Купидонъ. Хвала тебѣ, доблестный Тимонъ, какъ и всѣмъ вкушающимъ отъ твоихъ щедротъ. Ты властелинъ всѣхъ нашихъ пяти чувствъ. Эти пять чувствъ признали тебя своимъ властелиномъ и готовы служить тебѣ съ полнымъ самоотверженіемъ; слухъ, вкусъ, обоняніе и осязаніе уже удовлетворены пышною твоею трапезою; когда же ты встанешь изъ-за стола, мы постараемся очаровать и твой взоръ.
   Тимонъ. Добро пожаловать. Примите ихъ какъ можно лучше. Музыканты, привѣтствуйте ихъ своею игрою (Купидонъ уходитъ).
   l-й гость. Ты видишь, какъ велика къ тебѣ всеобщая любовь.

Музыка. Купидонъ возвращается съ женщинами,одѣтыми амазонками. У каждой изъ нихъ въ рукѣ лютня. Онѣ играютъ и пляшутъ.

   Апемантъ. Вотъ еще ворвался сюда цѣлый рой суеты и тщеславія. Онѣ пляшутъ... потому что онѣ безумны. Вся наша слава, вся пышность жизни сравнительно съ небольшимъ количествомъ масла и кореньевъ -- одно только безуміе. Мы превращаемъ себя въ шутовъ, ради собственной забавы, расточаемъ лесть, чтобы кто-нибудь напоилъ насъ до пьяна, а когда самъ хлѣбосолъ состарится, мы въ отплату за прежнее наплюемъ на него съ дикою ненавистью, съ ядовитою клеветою. Кто изъ живущихъ не развращенъ самъ и не развращаетъ другихъ? Кто изъ умершихъ не уноситъ съ собою въ могилу какой-нибудь обиды со стороны своихъ-же друзей? Какъ поручиться, что вотъ эти пляшущія передо мною женщины не затопчутъ меня когда-нибудь своими ногами? Вѣдь и это продѣлывалось не разъ. Какъ только солнце начинаетъ закатываться, такъ люди тотчасъ затворяютъ передъ нимъ окна и двери.

Гости встаютъ изъ-за стола, разсыпаются передъ Тимономъ въ привѣтствіяхъ и, чтобы еще болѣе угодитъ хозяину, каждый выбираетъ себѣ по амазонкѣ. Мужчины и женщины нѣсколько времени пляшутъ парами подъ звуки гобоевъ, потомъ останавливаются.

   Тимонъ. Красавицы, вы были лучшимъ украшеніемъ нашего пира. Своимъ присутствіемъ вы придали ему то изящество, ту прелесть, которыхъ недоставало ему безъ васъ. Вы своею несравненною игрою и волшебными плясками придали ему столько оживленья и веселости, что я самъ начинаю приходить въ восторгъ отъ своей изобрѣтательности. Я долженъ васъ отблагодарить.
   1-я амазонка. Благодаримъ тебя, Тимонъ; но ты видишь въ насъ одно хорошее.
   Апемантъ. Если видѣть въ васъ худшее, вы оказались-бы такою грязью, что къ вамъ гадко было-бы притронуться.
   Тимонъ. Тамъ ждетъ васъ небольшая закуска. Сдѣлайте мнѣ честь, отвѣдайте ея.
   Всѣ женщины. Благодаримъ тебя, Тимонъ (Уходятъ вмѣстѣ съ Купидономъ).
   Тимонъ. Флавій!
   Флавій. Что прикажешь, господинъ?
   Тимонъ. Принеси мой ларчикъ.
   Флавій. Сію минуту. (Про себя). Начнетъ опять сыпать драгоцѣнностями, а перечить ему въ этомъ не смѣй. Иначе я сказалъ бы, конечно бы, сказалъ. Когда промотаетъ все, станетъ-же упрекать за то, что его не предупредили. Жаль, что у не въ мѣру щедрыхъ людей нѣтъ глазъ на затылкѣ, тогда люди не гибли бы отъ излишней доброты (Уходитъ, но скоро опятъ возвращается съ ларчикомъ).
   1-й гость. Гдѣ-же наши слуги?
   Слуга. Здѣсь, господинъ.
   2-й гость. Подводите лошадей.
   Тимонъ. Погодите; мнѣ надо еще кое-что вамъ сказать. Любезный другъ, вотъ вещица. Осчастливь меня, прими и носи ее на память о любви моей къ тебѣ; ты этимъ окажешь мнѣ честь и доставишь удовольствіе.
   1-й гость. Я и такъ засыпанъ твоими подарками.
   Всѣ. Да и мы всѣ тоже.

Входитъ слуга.

   Слуга. Господинъ, нѣсколько человѣкъ сенаторовъ только что слѣзли съ коней и желаютъ посѣтить тебя.
   Тимонъ. Очень радъ; проси ихъ.
   Флавій. Умоляю тебя, дай мнѣ сказать нѣсколько словъ о важномъ, касающемся тебя дѣлѣ.
   Тимонъ. Если оно касается только меня, я выслушаю тебя въ другой разъ. Прошу тебя, позаботься, чтобы вновь прибывшимъ было у меня пріятно, и что-бы ни въ чемъ не чувствовалось недостатка.
   Флавій (Про себя). Самъ не знаю, какъ я это сдѣлаю.

Входитъ другой слуга.

   Слуга. Благородный Люцій въ знакъ глубокаго своего благоволенія прислалъ тебѣ, господинъ, четверню бѣлыхъ какъ молоко, коней въ серебряной сбруѣ.
   Тимонъ. Принимаю съ удовольствіемъ, но сейчасъ-же отдарить достойнымъ образомъ (Входитъ третій слуга). Тебѣ что?
   Слуга. Благородный Лукуллъ приглашаетъ тебя завтра на охоту;-- онъ также прислалъ тебѣ въ даръ два смычка борзыхъ.
   Тимонъ. Отвѣть, что непремѣнно буду, а за подарокъ отдарить какъ слѣдуетъ.
   Флавій (Про себя). Къ чему приведетъ все это? Онъ заставляетъ насъ угощать гостей и дѣлать богатые подарки; когда сундуки его уже совсѣмъ пусты. Онъ не хочетъ знать, въ какомъ положеніи его казна, не позволяетъ даже объяснить, что сердце его совсѣмъ обнищало и болѣе не можетъ удовлетворять всѣхъ его потребностей. Его долговыя обязательства страшно превышаютъ наличное его состояніе, а каждое его слово только увеличиваетъ сумму долговъ. Щедрость его до того велика, что онъ вынужденъ теперь платить за нее проценты. Всѣ помѣстья его въ залогѣ... Ахъ, хотѣлось бы мнѣ уйти отъ него ранѣе, чѣмъ выгонитъ меня отсюда сила обстоятельствъ. Лучше пусть совсѣмъ не будетъ друзей, которыхъ надо дарить и угощать, чѣмъ имѣть такихъ, которые хуже враговъ. Хотя я и молчу, но ты, сердце, обливаешься кровью, какъ только я подумаю о своемъ господинѣ (Уходитъ).
   Тимонъ. Умаляя такъ сильно свои достоинства, ты несправедливъ къ самому себѣ. Вотъ бездѣлушка, прими ее на память о нашей дружбѣ.
   2-й гость. Принимаю съ болѣе чѣмъ обыденной благодарностью.
   3-й гость. Онъ воплощеніе щедрости.
   Тимонъ. Да, вспомнилъ! Ты на-дняхъ хвалилъ гнѣдого коня, на которомъ я ѣхалъ; онъ тебѣ понравился, значитъ онъ твой.
   2-й гость. О, нѣтъ, умоляю тебя, позволь отказаться хоть отъ этого!
   Тимонъ. Можешь повѣрить мнѣ на слово. Другъ, я знаю -- искренно хвалятъ только то, что нравится на самомъ дѣлѣ. О привязанности ко мнѣ друзей я сужу по самому себѣ. Право, такъ. Кстати, я на-дняхъ собираюсь посѣтить васъ.
   Всѣ. Ты будешь у насъ желаннѣйшимъ гостемъ!
   Тимонъ. Мнѣ дорого чье бы то ни было посѣщеніе, а тѣмъ болѣе ваше. Не знаю, можно-ли отблагодарить подарками за доставленное удовольствіе. Хотя, Алкивіадъ, ты и полководецъ, но воины рѣдко бываютъ богаты; вотъ это не окажется для тебя лишнимъ. Единственный твой доходъ -- трупы убитыхъ, единственныя помѣстья -- поля битвъ.
   Алкивіадъ. А это самыя безплодныя земли.
   1-й гость. Ты и такъ осыпалъ насъ подарками.
   Тимонъ. А вы меня радостью.
   2-й гость. Ты такъ крѣпко привязалъ насъ къ себѣ.
   Тимонъ. А вы меня къ вамъ. Эй, огня! Посвѣтите!
   1-й гость. Добрѣйшій Тимонъ, богатство, почетъ и счастіе да будутъ вѣчными твоими спутниками!
   Тимонъ. Я всегда къ услугамъ своихъ друзей (Алкивіадъ и другіе гости уходятъ).
   Апемантъ. Сколько увѣреній! поклоновъ-же столько, что связки и въ спинѣ, и въ колѣняхъ трещатъ. А все-таки сомнѣваюсь, чтобы поклоны эти стоили того, что на нихъ потрачено. Въ дружбѣ всегда не мало негодной гущи! По моему мнѣнію, лживымъ думамъ никогда не слѣдовало бы имѣть крѣпкихъ ногъ. Эти ноги своими присѣданіями рѣшительно раззоряютъ добродушныхъ глупцовъ.
   Тимонъ. Не будь ты, Апемантъ, такъ брюзгливъ, я и относительно тебя былъ-бы щедръ.
   Апемантъ. Ничего мнѣ не нужно. Если задаришь и меня, некому будетъ надъ тобою смѣяться, а тогда ты задуришь еще хуже. Ты, Тимонъ, такъ щедро награждаешь другихъ, что я боюсь, какъ-бы ты не отдалъ самого себя въ видѣ какого-нибудь письменнаго обязательства. Ну, скажи мнѣ, зачѣмъ всѣ эти пустые пиры, эта расточительная роскошь?
   Тимонъ. Если ты намѣренъ изливать свою желчь на людей и на мою общительность, клянусь, слушать я тебя не стану. Поэтому прощай; приходи въ болѣе пріятномъ настроеніи и съ болѣе пріятною музыкою (Уходитъ).
   Апемантъ. Какъ знаешь... А, ты болѣе не желаешь меня слушать, ну и не услышишь. Я загорожу передъ тобою доступъ на небеса. Зачѣмъ это люди глухи только къ полезнымъ совѣтамъ, а не къ лести! (Уходитъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Аѳины.Комната у одного изъ сенаторовъ.

Входитъ Сенаторъ; въ рукахъ у нею бумаги.

   Сенаторъ. У Варрона онъ на-дняхъ взялъ пять тысячъ, а Исидору онъ и безъ того уже долженъ девять тысячъ; со всѣмъ прежнимъ, что занималъ онъ у меня, это составитъ двадцать пять. А между тѣмъ дикая его расточительность не уменьшается. Продолжаться такъ далѣе не можетъ и всему скоро настанетъ конецъ. Если кому нужны деньги, пусть онъ у перваго попавшагося нищаго украдетъ собаку, подаритъ ее Тимону, вотъ деньги и готовы; собака будетъ оцѣнена на вѣсъ золота. Еслибы мнѣ вздумалось продать лошадь, а на мѣсто ея купить цѣлыхъ двадцать еще лучшихъ, мнѣ стоило бы только подарить ее Тимону. Хотя за нее не требовалось-бы никакой платы, она сама принесла-бы такой великолѣпный приплодъ жеребца, что имъ переполнилась-бы вся моя конюшня. У воротъ его нѣтъ привратника, но стоитъ кто-то привѣтливо улыбающійся и приглашающій всѣхъ войти. Нѣтъ, не выдержитъ онъ долго, не можетъ выдержать. Довѣриться ему долѣе -- просто безуміе... Эй! Кафизъ! Кафизъ! Не слышишь, что-ли?

Входитъ Кафизъ.

   Кафизъ. Что прикажешь?
   Сенаторъ. Накинь плащъ и скорѣе ступай къ Тимону; требуй, чтобы онъ тотчасъ уплатилъ всю должную мнѣ сумму. Простымъ отказомъ ты не удовлетворяйся и въ томъ случаѣ, если, вотъ такъ вертя въ рукахъ шапку, онъ скажетъ:-- "Кланяйся своему господину; будетъ исполнено". Ты настаивай, говоря, что съ меня самого требуютъ уплаты, что срокъ обязательству прошелъ давно, и поэтому теперь волей-неволей приходится приводить въ порядокъ счеты, что, наконецъ, излишнею снисходительностью я подорву довѣріе ко мнѣ другихъ. Добавь также, что я люблю его и уважаю, но что не сломать-же мнѣ шею ради того, чтобы помочь его мизинцу, что нужды мои безотлагательны, что словами ничего не сдѣлаешь, и что деньги необходимы мнѣ сейчасъ, сейчасъ. Ступай; будь какъ можно настойчивѣе; придай своему лицу самое неумолимое выраженіе, потому что я боюсь, какъ бы самый этотъ Фениксъ, пока крылья его еще не ощипаны, разомъ не превратился бы въ ворону, когда для этого настанетъ неизбѣжное время. Ну, иди-же скорѣе.
   Кафизъ. Бѣгу!
   Сенаторъ. Бѣгу! Возьми прежде необходимыя долговыя обязательства и просмотри хорошенько сроки.
   Кафизъ. Слушаю.
   Сенаторъ. Ступай (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Комната у Тимона.

Входитъ Флавій; въ рукахъ у него множество счетовъ.

   Флавій. Ничто его не тревожитъ; ничто не можетъ его остановить. Онъ до того безпеченъ, что и подумать не хочетъ, есть-ли какая-нибудь возможность продолжать такую жизнь, и не пора-ли пріостановить этотъ потокъ сумасбродной расточительности. Онъ бросаетъ деньги безъ счета и даже не подумаетъ, откуда-же ихъ добывать, и что останется ему для дальнѣйшей жизни. Никогда не встрѣчался человѣкъ такой безразсудный, будучи добрымъ. Что дѣлать?! Онъ одумается только тогда, когда надъ нимъ разразится окончательный ударъ. Надо будетъ поговорить съ нимъ окончательно, когда онъ вернется съ охоты... Горе, горе!..

Входятъ Кафизъ, а также слуги Варрона и Исидора.

   Кафизъ. Здравствуй, Варронъ. Ты, должно-быть, за деньгами?
   Слуга Варрона. Да я ты, кажется, затѣмъ-же.
   Кафизъ. А то зачѣмъ-же? А ты, Исидоръ?
   Слуга Исидора. И я за деньгами.
   Кафизъ. Хорошо, еслибы намъ всѣмъ заплатили.
   Слуга Варрона. Мало на это надежды.
   Кафизъ. А вотъ и самъ Тимонъ.

Входитъ Тимонъ, Алкивіадъ и другіе знатные аѳиняне.

   Тимонъ. Утолимъ голодъ, любезный Алкивіадъ, а затѣмъ опять на коней (Слугамъ). Вы ко мнѣ?.. Что вамъ нужно?
   Кафизъ. Я пришелъ получить по долговымъ обязательствамъ.
   Тимонъ. По долговымъ обязательствамъ? Ты откуда?
   Кафизъ. Изъ Аѳинъ.
   Тимонъ. Обратись къ моему управителю.
   Кафизъ. Простите, добрѣйшій господинъ, но я вотъ уже цѣлый мѣсяцъ только и слышу, что завтра да завтра. Мой господинъ, побуждаемый крайне стѣсненными обстоятельствами, вынужденъ, нижайше прося у васъ прощенія, требовать, чтобы вы разомъ возвратили ему все, что у него брали, и доказали бы этимъ все свое благородство.
   Тимонъ. Прошу тебя, любезный, дай мнѣ сроку до завтра.
   Кафизъ. Это невозможно, добрѣйшій господинъ.
   Тимонъ. Я сказалъ тебѣ -- завтра.
   Слуга Варрона. Благородный Тимонъ, я служитель Варрона.
   Слуга Исидора. А я пришелъ отъ Исидора. Онъ убѣдительно просить съ нимъ расплатиться.
   Кафизъ. Если-бы ты зналъ, добрѣйшій Тимонъ, какъ нуждается мой господинъ!
   Слуга Варрона. Долговое обязательство срочное, а срокъ этотъ уже истекъ еще шесть недѣль тому назадъ.
   Слуга Исидора. Отъ твоего управителя мы слышимъ одни только отказы, поэтому господинъ мой приказалъ обратиться къ тебѣ лично.
   Тимонъ. Довольно, довольно! Дайте вздохнуть!-- Прошу васъ, друзья мои, ступайте впередъ; я приду къ вамъ сію минуту (Алкивіадъ и его спутники уходятъ. Тимонъ, обращаясь къ Флавію). А ты подойди сюда. Скажи мнѣ, Флавій, почему меня осаждаютъ со всѣхъ сторонъ съ требованіями уплаты по такимъ обязательствамъ, срокъ которымъ давно истекъ? Что это значитъ?
   Флавій. Умоляю васъ, поймите, что теперь не до того, подождите хоть окончанія обѣда. Дайте мнѣ объяснить моему господину, почему вамъ до сихъ поръ не уплачено.
   Тимонъ. Сдѣлайте это, друзья мои. Флавій, угостить ихъ хорошенько (Уходитъ).
   Флавій. Прошу за мной (Уходитъ).

Появляются Апемантъ и шутъ.

   Кафизъ. Постойте! Вотъ идетъ шутъ да еще съ Апемантомъ. Они насъ позабавятъ.
   Слуга Варрона. Ну его на висѣлицу! Онъ еще насъ облаетъ.
   Слуга Исидора. Очумѣть-бы ему, собакѣ.
   Слуга Варрона. Какъ поживаешь, шутъ?
   Апемантъ. Ужъ не разговариваешь-ли ты съ своею тѣнью?
   Слуга Варрона. Я говорю не съ тобою.
   Апемантъ. Я вижу, что ты разговариваешь съ собою; такъ я и говорю (Шуту). Пойдемъ отсюда.
   Слуга Исидора (Слугѣ Бартона). Вотъ дуракъ-то и повисъ у тебя на спинѣ.
   Апемантъ. Врешь, не повисъ. Вѣдь ты еще на него не влѣзъ?
   Кафизъ. Кто-же выходитъ дуракъ-то?
   Апемантъ. Тотъ, кто объ этомъ спрашиваетъ. Жалкіе бездѣльники, холопы растовщиковъ, служащіе сводниками между нуждой и золотомъ.
   Слуги. Кто? Мы?
   Апемантъ. Кто вы?-- ослы.
   Слуги. Почему-же?
   Апемантъ. Потому что спрашиваете меня, кто вы такіе, словно не знаете самихъ себя. Разговаривай съ ними ты, шутъ.
   Шутъ. Какъ поживаете?
   Слуги. Спасибо, добрый шутъ. Что подѣлываетъ твоя хозяйка?
   Шутъ. Кипятитъ воду, чтобы хорошенько ошпарить такихъ цыплятъ, какъ вы... Право, пріятнѣе было-бы встрѣтиться съ вами не здѣсь, а въ Коринѳѣ.
   Апемантъ. Хорошо. Большое тебѣ спасибо.

Входитъ пажъ.

   Шутъ. Вотъ и пажъ моей хозяйки идетъ сюда.
   Пажъ (Шуту). Что это значитъ, почтенный? Какъ попалъ ты въ такое мудрое общество?.. Какъ поживаешь, Апемантъ?
   Апемантъ. Жаль, что у меня въ зубахъ нѣтъ розги, чтобы дать тебѣ поучительный отвѣтъ.
   Пажъ. Сдѣлай одолженіе, прочти надпись на этихъ письмахъ, чтобы я зналъ, какое кому вручить.
   Апемантъ. Развѣ самъ ты не умѣешь читать?
   Пажъ. Не умѣю.
   Апемантъ. Не особенно-же много погибнетъ учености, когда тебя повѣсятъ... Вотъ это къ Тимону, а это къ Алкивіаду. Ступай! Родился ты незаконорожденнымъ, а умрешь сводникомъ.
   Пажъ. А ты родился собакой и умрешь собачьей смертью. Избавляю тебя отъ отвѣта: я уже ушелъ (Убѣгаетъ).
   Апемантъ. Такъ уйдешь ты и отъ спасенія своей души. Шутъ, пойдемъ со мною къ Тимону.
   Шутъ. Ты меня тамъ и оставишь?
   Апемантъ. Да, если самъ Тимонъ останется дома. Ну, а вы всѣ трое служите у троихъ ростовщиковъ?
   Слуги. Да, у нихъ, хотя пріятнѣе было-бы, чтобы они служили намъ холопами.
   Апемантъ. Я и самъ ничего не имѣлъ бы противъ этого, мнѣ хотѣлось бы, чтобы они служили вамъ, какъ палачъ служитъ вору.
   Шутъ. Такъ и вы служите у ростовщиковъ?
   Слуги. Да, служимъ, шутъ.
   Шутъ. Стало-быть, не найти ростовщика, въ услуженіи у котораго не находился бы дуракъ. Вотъ и моя хозяйка тоже ростовщица, а я состою у нея въ шутахъ. Когда случится побывать у вашихъ господъ, приходишь унылымъ, а уходишь веселымъ. У моей-же хозяйки наоборотъ:-- всѣ приходятъ веселыми, а уходятъ унылыми. Какая-бы тому причина?
   Слуга Варрона. Я знаю какая.
   Апемантъ. Такъ говори, какая и докажи, что ты не только бездѣльникъ, но еще и блудодѣй. Впрочемъ, это нисколько не измѣнить нашего мнѣнія о тебѣ.
   Слуга Варрона. А объясни-ка, шутъ, что значитъ блудодѣй?
   Шутъ. Такой-же дуракъ, какъ ты, но только одѣтый получше. Это духъ, являющійся иногда вельможей, иногда законовѣдомъ, иногда философомъ съ двумя камешками въ добавленіе къ собственному его, поддѣльному. Часто принимаетъ онъ обликъ воина отъ восьмидесяти до тринадцати лѣтъ включительно.
   Слуга Варрона. Ты, какъ выходитъ на повѣрку, не совсѣмъ глупъ.
   Шутъ. А ты, какъ тоже выходитъ на повѣрку, не совсѣмъ уменъ. Ты настолько-же уменъ, насколько я глупъ.
   Апемантъ. Ну, такой отвѣтъ впору бы хоть самому Апеманту.
   Одинъ изъ слугъ. Отойдемъ въ сторону; вотъ идетъ Тимонъ.

Входятъ Тимонъ и Флавій.

   Апемантъ. Идемъ, шутъ, идемъ за мною.
   Шутъ. Не всегда же мнѣ ходить только за любовникомъ, старшимъ братомъ или за женщиной; можно иной разъ пойти и за философомъ (Уходитъ за Апемаптомъ).
   Флавій. Уйдите пока отсюда; я сейчасъ къ вамъ приду (Слуги уходятъ).
   Тимонъ. Ты просто изумилъ меня. Отчего ты раньше не предупредилъ меня насчетъ настоящаго положенія моихъ дѣлъ? Тогда я соразмѣрилъ-бы свои расходы съ наличными средствами.
   Флавій. Много разъ заговаривалъ я объ этомъ, но ты и слушать не хотѣлъ.
   Тимонъ. Можетъ-быть, одинъ какой-нибудь разъ, когда я находился въ дурномъ расположеніи духа, а теперь хочешь этимъ оправдаться?
   Флавій. Нѣтъ, добрый господинъ, не одинъ, а много разъ приходилъ я къ тебѣ со счетами, но ты никогда не хотѣлъ ихъ провѣрить, говоря, будто моя честность выше всякихъ отчетовъ. Сколько разъ, когда ты за какой-нибудь ничтожный подарокъ приказывалъ отдаривать чуть не сторицею, я, забывая всякое приличіе, качалъ головою, плакалъ, молилъ быть бережливѣе. Да, сколько разъ встрѣчалъ одни только выговоры, порою даже очень жесткіе, за напоминанія объ отливѣ твоихъ богатствъ и объ ужасающемъ приливѣ долговъ. Теперь, добрѣйшій мой господинъ, хотя ты и готовъ выслушать меня, но ужъ поздно. Тѣмъ, что у тебя еще остается, ты не уплатишь и половины своихъ долговъ.
   Тимонъ. Продай всѣ мои помѣстья.
   Флавій. Всѣ онѣ уже заложены, а иныя, просроченныя, совсѣмъ отошли отъ тебя. Того-же, что остается, едва-ли хватитъ на расплату по обязательствамъ, уже представленнымъ ко взысканію. А сколько взысканій грозитъ еще впереди?! Чѣмъ-же существовать тебѣ самому и платить по остальнымъ долгамъ?
   Тимонъ. Однако, земли мои простирались до самаго Лакедемона?
   Флавій. Добрѣйшій мой господинъ, вселенная всего одно только слово, если бы она цѣликомъ принадлежала тебѣ, моргнуть бы не успѣлъ, какъ отъ нея ничего-бы уже не осталось.
   Тимонъ. Это правда.
   Флавій. Если ты подозрѣваешь, что я или нерадиво управлялъ твоими имѣніями, или даже нечестно, собери самыхъ опытныхъ счетоводовъ; пусть они усчитаютъ и провѣрятъ меня. Призываю самихъ боговъ во свидѣтели: -- когда у насъ на кухняхъ и въ столовыхъ кишѣли толпы лизоблюдовъ, когда наши подвалы, словно слезами, обливались потоками вина, проливаемыми пьяными, когда въ каждомъ покоѣ горѣли сотни свѣтильниковъ, гремѣла музыка, я уходилъ въ уединенный мой чуланъ и заливался тамъ слезами!
   Тимонъ. Довольно! прошу тебя, довольно!
   Флавій. "О, боги!" взывалъ я:-- "видите, какъ добръ мой господинъ! Видите, сколько добра поглощается въ одну ночь рабами и всякою дряныо? Кто не навязывается къ Тимону въ друзья? Чье сердце и голова, чье оружіе, чья сила и усердіе не предлагали себя великому, благородному, доблестному, достойному царства Тимону? Исчезнутъ средства, которыми покупаются хвалы, исчезнетъ и дыханіе, которое ихъ одухотворяетъ; всѣ они мигомъ обратятся въ ничто. При первомъ облакѣ, предвѣщающемъ зиму, мухи засыпаютъ мертвымъ сномъ!"
   Тимонъ. Довольно, прекрати свои наставленія. Въ моей расточительности не было по крайней мѣрѣ ничего позорнаго. Я сорилъ деньгами безразсудно, но не безчестно. О чемъ ты плачешь? Неужели ты не вѣришь въ привязанность моихъ друзей? Успокойся! Стоитъ мнѣ обратиться къ услугамъ друзей и, чтобы испытать ихъ расположеніе, занять деньги у нихъ, ты увидишь, что души ихъ, какъ и ихъ имущество, такъ-же легко очутятся въ моихъ рукахъ, какъ мнѣ легко заставить тебя говорить.
   Флавій. Ахъ, еслибы ваши предположенія оправдались на дѣлѣ!
   Тимонъ. Самое обѣднѣніе становится моимъ торжествомъ и я готовъ привѣтствовать его, какъ благословеніе боговъ, потому что, благодаря ему, мнѣ суждено будетъ провѣрить любовь ко мнѣ друзей. Ты самъ увидишь, какъ ошибочно ты смотришь на мое положеніе; я уже потому богатъ, что у меня есть друзья. Эй, Фламиній, Сервилій, сюда!

Входятъ Фламиній, Сервилій и другіе слуги.

   Сервилій. Что прикажешь, добрый мой господинъ?
   Тимонъ. Я нѣкоторымъ изъ васъ дамъ порученія. Ты отправишься къ благородному Люцію, ты къ благородному Лукуллу,-- мы еще сегодня охотились съ нимъ,-- а ты къ Семпронію: скажите имъ, что я свидѣтельствую имъ свое почтеніе и что я горжусь тѣмъ, что обстоятельства заставляютъ меня исполнить ихъ давнишнее желаніе, о которомъ они говорили столько разъ,-- прибѣгнуть къ ихъ помощи. Мнѣ нужно пятьдесятъ талантовъ.
   Фламиній. Будетъ исполнено въ точности.
   Флавій (Про себя). Къ Люцію! Къ Лукуллу! Гм...
   Тимонъ (Другому слугѣ). А ты отправься къ сенаторамъ. Я своими заслугами передъ государствомъ заслужилъ того, чтобы они меня выслушали; скажи, чтобы они сейчасъ прислали мнѣ тысячу талантовъ.
   Флавій. Зная, что это кратчайшій путь, я взялъ на себя смѣлость явиться къ нимъ отъ твоего имени и съ твоею печатью. Всѣ они только покачали головами, и я вернулся домой не богаче, чѣмъ былъ.
   Тимонъ. И ты говоришь правду? Неужто это возможно?
   Флавій. Всѣ они, какъ одинъ человѣкъ и въ одинъ голосъ заговорили, что ты вполнѣ достоинъ участія, что ихъ искреннѣйшимъ желаніемъ было бы помочь, но что, какъ это имъ ни прискорбно, они не въ состояніи исполнить твоей просьбы, такъ какъ казна ихъ совершенно пуста. Затѣмъ стали разсуждать, что тутъ что-нибудь не такъ, что и благородный человѣкъ иногда спотыкается, но что, авось, къ величайшей ихъ радости, все еще поправится; затѣмъ они перешли къ болѣе, по ихъ мнѣнію, важнымъ дѣламъ. Отрывистою своею рѣчью, сердитыми, полными негодованія взглядами и какимъ-то особеннымъ, холоднымъ, хотя едва замѣтнымъ покачиваніемъ головы они совершенно оледенили мой языкъ.
   Тимонъ. Да воздадутъ имъ за меня боги! Но ты, добрый Флавій, все-таки не унывай. У этихъ отжившихъ стариковъ неблагодарность болѣзнь наслѣдственная; кровь ихъ сгустилась, остыла и едва движется по жиламъ. Они жестокосерды отъ недостатка благотворной теплоты, а природа человѣческая, когда она снова начинаетъ пригибаться къ землѣ, истративъ на жизненномъ пути все, что было въ ней лучшаго, становится тяжелой и неповоротливой (Одному изъ слугъ). Ступай къ Вентидію... (Флавію). Прошу тебя, не сокрушайся же, Флавій. Ты преданъ и честенъ и,-- говорю это отъ души,-- не заслужилъ ни малѣйшаго упрека (Слугѣ). Вентидій недавно похоронилъ отца и поэтому теперь богатъ. Когда онъ былъ бѣденъ и оставленный друзьями на произволъ судьбы сидѣлъ въ тюрьмѣ, я послалъ ему пять талантовъ и тѣмъ возвратилъ ему свободу. Поклонись ему отъ меня и скажи, что другъ его, находящійся теперь въ крайности, умоляетъ его возвратить эти пять талантовъ (Флавію). Когда онъ пришлетъ деньги, уплати тѣмъ, кто дожидается, хоть часть моего долга. Не смѣй думать и говорить, будто Тимонъ раззоренъ окончательно, когда у него столько друзей.
   Флавій (Про себя). Радъ былъ бы не думать! Такая мысль врагъ щедрости; человѣкъ, сознавая себя добрымъ, воображаетъ, будто и всѣ такіе же, какъ онъ (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Въ Аѳинахъ у Лукулла.

Фламиній ждетъ; входитъ Слуга.

   Слуга. Я докладывалъ господину; онъ сейчасъ выйдетъ.
   Фламиній. Благодарю.

Входитъ Лукуллъ.

   Слуга. Вотъ и онъ.
   Лукуллъ (Про себя). Слуга отъ Тимона. Должно быть съ подаркомъ... Чтожъ, онъ имѣетъ на это полное право. Не даромъ мнѣ всю ночь снились сегодня серебряные тазы и кувшины (Громко). А, это ты, Фламиній, честный мой Фламиній. Здравствуй, милости просимъ (Слугѣ) Подай мнѣ вина (Слуга уходитъ). Ну, а какъ поживаетъ господинъ твой,-- благороднѣйшій, совершеннѣйшій, великодушнѣйшій изъ всѣхъ аѳинскихъ гражданъ? Здоровъ онъ?
   Фламиній. Здоровъ.
   Лукуллъ. Отъ души этому радъ. А что это у тебя подъ плащемъ, милѣйшій мой Фламиній?
   Фламиній. Только пустой ящикъ, добрѣйшій господинъ. Я отъ имени своего господина пришелъ просить тебя, чтобы ты наполнилъ пустое это пространство. Тимону встрѣтилась крайняя нужда въ пятидесяти талантахъ; вотъ онъ и прислалъ меня за ними къ тебѣ; онъ вполнѣ убѣжденъ, что ты не откажешь ему въ этой просьбѣ.
   Лукуллъ. Ну, ну, ну! Ты говоришь, что онъ вполнѣ убѣжденъ... Напрасно... Человѣкъ онъ, правда, прекраснѣйшій, благородный до крайности... но кто же велѣлъ ему вести такую не въ мѣру роскошную жизнь? Много разъ, обѣдая у него, я его предостерегалъ, даже часто только затѣмъ и ходилъ къ нему ужинать, чтобы убѣдить его, что не слѣдуетъ такъ безумно сорить деньгами, но онъ не хотѣлъ слушать моихъ совѣтовъ и не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на цѣль моихъ посѣщеній. У каждаго свой недостатокъ; у него -- безумная щедрость. Много разъ говаривалъ ему я это, но не могъ его исправить.

Слуга возвращается съ виномъ.

   Слуга. Вотъ вино.
   Лукуллъ. Фламиній, я всегда считалъ тебя умнымъ малымъ. Твое здоровье. Выпей и ты.
   Фламиній. Какъ будетъ угодно вашей милости.
   Лукуллъ. Я всегда замѣчалъ,-- надо отдать тебѣ полную справедливость,-- что умъ у тебя гибкій, быстрый на соображенія, замѣчательно понятливый, и что ты умѣешь примѣниться ко всякому случаю, когда такой случай выпадаетъ тебѣ на долю. Все это качества превосходныя (Слугѣ). Ступай (Слуга уходитъ). А ты, честный Фламиній, подойди ближе. Да, господинъ твой человѣкъ щедрый и расточительный не въ мѣру, но самъ ты, вѣдь, парень разсудительный. Хотя Тимонъ и прислалъ тебя ко мнѣ, но ты самъ поймешь, что теперь не такія времена, чтобы ссужать крупныя суммы во имя одной дружбы, безъ всякаго обезпеченія. Вотъ тебѣ три золотыя монеты; притворись слѣпымъ и скажи, что не засталъ меня дома. Будь здоровъ.
   Фламиній. Неужто свѣтъ можетъ измѣняться такъ быстро, межъ тѣмъ, какъ мы, живущіе въ немъ, остаемся такими, какъ были? Проклятая дрянь, вернись къ тому, кто видитъ въ тебѣ божество! (Бросаетъ обратно монеты Лукуллу).
   Лукуллъ. Теперь я вижу, что ты тоже дуракъ, вполнѣ достойный своего господина (Уходитъ).
   Фламиній. Пусть и это золото попадетъ въ тотъ же котелъ, въ которомъ будешь кипѣть ты. Да, пусть расплавленный металлъ будетъ вѣчною карою тебѣ, другу на словахъ, но не на дѣлѣ. Неужто у дружбы такое дрянное молочное сердце, что оно прокисаетъ ранѣе истеченія двухъ ночей?.. О, боги, я чувствую, какъ сильно огорчитъ моего господина неожиданный отказъ. Въ желудкѣ у этого человѣка еще не успѣли перевариться яства Тимона; неужто онѣ явятся для него питательнымъ веществомъ, тогда какъ самъ онъ тлетворнѣйшій ядъ? Какъ было бы хорошо, еслибы онъ отъ нихъ захворалъ, и пусть тѣ жизненныя силы, которыя онъ черпалъ за столомъ моего господина, послужатъ ему не для возстановленія силъ, а только для продленія его предсмертныхъ мукъ! (Уходитъ).
  

СЦЕНА II.

Площадь въ Аѳинахъ.

Входятъ Люцій и трое чужестранцевъ.

   Люцій. Кто? Тимонъ? Онъ искренній мой другъ и благороднѣйшій изъ смертныхъ.
   1-й чужестранецъ. Знаю это, хотя съ нимъ и незнакомъ. Говорятъ, однако, что счастливые дни его миновали, и что денежныя дѣла его пришли въ крайнее разстройство.
   Люцій. Не вѣрьте этому; нуждаться въ деньгахъ онъ не можетъ.
   2-й чужестранецъ. А между тѣмъ очень еще недавно одинъ изъ его слугъ приходилъ къ Лукуллу просить взаймы сколько-то талантовъ. Какъ ни убѣдительны были просьбы, какъ ни ясно представлялась необходимость помощи, Лукуллъ все-таки отвѣтилъ отказомъ.
   Люцій. Отказомъ?
   2-й чужестранецъ. Да.
   Люцій. Это просто изумительно! Клянусь богами, мнѣ стыдно за Лукулла! Какъ могъ онъ отказать такому благородному человѣку? Это прямо безчестно!.. Что касается меня, нельзя сказать, чтобы Тимонъ и мнѣ не дѣлалъ подарковъ. Онъ доказывалъ мнѣ свое расположеніе деньгами, сосудами, драгоцѣнными каменьями и тому подобными бездѣлками, но какую цѣну имѣетъ все это сравнительно съ тѣмъ, что онъ дарилъ Лукуллу? Тѣмъ не менѣе у меня никогда не достало бы духа отказать ему, если бы онъ обратился ко мнѣ.

Входитъ Сервилій.

   Сервилій. А, наконецъ-то вотъ и онъ! Ну и вспотѣлъ же я, отыскивая его... Я къ тебѣ, благородный Люцій!
   Люцій. А, Сервилій! Очень радъ пріятной встрѣчѣ... Однако, я тороплюсь... До свиданія! Кланяйся твоему благородному, высокоуважаемому господину и любезнѣйшему моему другу.
   Сервилій. Позволь мнѣ сообщить тебѣ, что мой господинъ прислалъ...
   Люцій. Прислалъ? Опять? Онъ ужь черезчуръ щедръ, вѣчно подарки, не можетъ онъ безъ этого... Чѣмъ же мнѣ отблагодарить? Однако, что же прислалъ онъ на этотъ разъ?
   Сервилій. Онъ прислалъ меня съ просьбой одолжить ему нѣсколько талантовъ.
   Люцій. Я вижу, онъ хочетъ подшутить надо мною. Не можетъ же онъ въ самомъ дѣлѣ нуждаться въ какихъ нибудь пяти тысячахъ пяти стахъ талантовъ.
   Сервилій. О, теперь онъ готовъ удовольствоваться несравненно меньшей суммой. Я не сталъ бы просить такъ настойчиво, если бы не крайняя необходимость.
   Люцій. Значитъ, любезный Сервилій, ты говоришь не шутя?
   Сервилій. Нисколько не шутя. Клянусь вамъ честью.
   Люцій. Какая же я негодная скотина! Нужно же было мнѣ ухитриться остаться безъ денегъ именно въ такую минуту, когда мнѣ представляется случай доказать, что я благородный человѣкъ. Надо же было явиться такому случаю, что я не далѣе, какъ вчера, увлекся пустяками и тѣмъ лишилъ себя величайшаго счастія! Сервилій, клянусь богами, я не имѣю ни малѣйшей возможности помочь твоему господину, а что еще ужаснѣе: -- я самъ сію минуту шелъ къ Тимону, чтобы сколько нибудь занять у него. Засвидѣтельствовать правду моихъ словъ могутъ вотъ эти господа. Но теперь, если бы за мою глупость мнѣ предлагали все золото Аѳинъ, я не согласился бы, чтобы она была уже сдѣлана. Поклонись отъ меня благородному твоему господину; надѣюсь, онъ не разсердится за то, что я не могу ему помочь. Скажи, что невозможность исполнить просьбу такого достойнѣйшаго человѣка для меня величайшее несчастіе. Сдѣлай одолженіе, добрый Сервилій, передай ему все это моими же словами.
   Сервилій. Передамъ.
   Люцій. Я буду очень тебѣ благодаренъ (Сервилій уходитъ). Ваша правда: дѣла Тимона должно быть въ самомъ дѣлѣ плохи. Тому, кто хоть однажды получилъ отказъ, никогда уже не выкарабкаться изъ бѣды (Уходитъ).
   1-й чужестранецъ. Понялъ, Гостилій?
   2-й чужестранецъ. Какъ нельзя лучше.
   1-й чужестранецъ. Таковъ уже свѣтъ, и душа каждаго льстеца создана изъ одного и того же вещества. Кто же рѣшится назвать другомъ человѣка, который ѣстъ съ нимъ съ одной тарелки. Насколько мнѣ извѣстно, Тимонъ былъ вторымъ отцомъ этому негодяю и своимъ кошелькомъ поддерживалъ къ нему довѣріе. И состояніемъ своимъ, и положеніемъ -- онъ всѣмъ обязанъ Тимону, изъ своихъ денегъ платившему даже жалованье его прислугѣ. Всякій разъ, какъ ему захочется пить, онъ подноситъ къ губамъ серебряный кубокъ, подаренный ему Тимономъ. Возможно-ли теперь вообразить что нибудь чудовищнѣе неблагодарности этого человѣка? По его состоянію услуга, которой проситъ у него Тимонъ, не болѣе милостыни, подаваемой благотворителемъ нищему.
   3-й чужестранецъ. Возмутительно.
   l-й чужестранецъ. Что же касается меня, я никогда не пользовался ни расположеніемъ Тимона, ни его щедротами. Никогда не былъ я въ числѣ его друзей, но несмотря на это, обратись онъ ко мнѣ, я за его благородство, за его доброту, за высокія его чувства отдалъ бы лучшую половину своего состоянія, какъ бы взамѣнъ подарковъ, которыхъ никогда не получалъ. Да, вотъ до чего люблю я его и уважаю. Внушительный намъ урокъ: не увлекаться добротою сердца тамъ, гдѣ надъ совѣстью царитъ расчетъ (Уходятъ).
  

СЦЕНА III.

Прихожая у Семпронія.

Входятъ Семпроній и слуга Тимона.

   Семпроній. Будто бы такая ужъ необходимость безпокоить меня ранѣе, чѣмъ другихъ? Развѣ не могъ онъ обратиться къ Люцію или къ Лукуллу. Да и Вентидій, котораго онъ освободилъ изъ тюрьмы, теперь разбогатѣлъ. Всѣ они своимъ благосостояніемъ обязаны одному ему.
   Слуга. Благородный Семпроній, къ нимъ уже обращались:-- всѣ оказались самымъ негоднымъ металломъ, всѣ отвѣчали отказомъ.
   Семпроній. Какъ, отказомъ? Всѣ?-- даже Вентидій, даже Лукуллъ? и послѣ этого онъ обращается ко мнѣ? Послѣ трехъ неудачъ, ко мнѣ! Гм! Не много же у него ума и сердца, когда онъ рѣшается обратиться ко мнѣ за неимѣніемъ лучшаго. Друзья ему тоже, что врачи. Трое изъ нихъ отказались помочь ему, и вотъ онъ, на первыхъ порахъ пренебрегавшій мною, обращается теперь ко мнѣ. Онъ сильно меня обидѣлъ, и мнѣ это крайне прискорбно. Я не въ состояніи не сердиться на него за такое пренебреженіе... Какъ же онъ сразу не обратился ко мнѣ? Онъ долженъ былъ бы знать, что первый, къ кому слѣдовало обратиться, именно я. Меня болѣе, чѣмъ кого либо другого, онъ осыпалъ дарами, и вдругъ, что же? Онъ считалъ меня послѣднимъ, на чью благодарность онъ находилъ возможнымъ разсчитывать, какъ будто я хуже другихъ. Какая гнусность! Я сдѣлался бы мишенью для всеобщихъ насмѣшекъ, еслибы помогъ ему послѣ этого, а между тѣмъ до того велико было во мнѣ стремленіе удовлетворить его желаніе, что я не пожалѣлъ бы для него ничего и сдѣлалъ бы втрое болѣе, чѣмъ онъ требовалъ, еслибы онъ обратился ко мнѣ ранѣе, чѣмъ къ другимъ. Но теперь не то. Ступай, и къ безсердечнымъ отказамъ другихъ прибавь вотъ эти мои слова:-- "Кто оскорбилъ мою честь, тому никогда не видать моего золота" (Уходитъ).
   Слуга. Изумительно! Сколько въ немъ благородства и какой онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, мерзавецъ! Такихъ людей изощряетъ самъ чортъ и, конечно, самъ не знаетъ, что можетъ выйти изъ этого. Люди до того сдѣлаются гнусными, что рядомъ съ ними даже онъ будетъ казаться самою непорочностью... Какъ хоть вотъ этотъ Семпроній старается обѣлить свою черноту! Онъ, чтобы дѣлать дурное, беретъ въ образецъ добродѣтель и поступаегь такъ же, какъ тѣ люди, которые подъ личиною пламеннаго рвенія поджигаютъ цѣлыя царства!.. И его мнимая преданность того же рода. На него мой господинъ возлагалъ болѣе надеждъ, чѣмъ на кого-либо другого; теперь всѣ его покинули, да, всѣ, кромѣ боговъ. Друзей его не стало, и тѣмъ дверямъ, которыя никогда не запирались въ теченіе столькихъ лѣтъ счастія, приходится оберегать свободу своего господина. Вотъ до чего довела его вся его щедрость. Кто не умѣлъ сберегать имущества, долженъ теперь оберегать свой домъ.
  

СЦЕНА IV.

Сѣни въ домѣ Тимона.

Титъ, Гортензій и другіе слуги заимодавцевъ Тимона ожидаютъ его выхода. Появляются двое слугъ Баррона и слуга Люція.

   Слуга Варрона. Какая пріятная встрѣча! Здравствуй, Титъ, здравствуй Гортензій.
   Титъ. Здорово, любезный Варронъ.
   Гортензій. Ты зачѣмъ, добрѣйшій Люцій?
   Слуга Люція. Затѣмъ же, думаю, зачѣмъ и вы всѣ, то-есть, за деньгами.
   Титъ. Да, и мы всѣ за тѣмъ же.

Входитъ Филотъ.

   Слуга Варрона. А, и Филотъ идетъ сюда.
   Филотъ. Здравствуйте всѣ.
   Слуга Люція. Милости просимъ, дорогой товарищъ. Который можетъ быть теперь часъ?
   Филотъ. Да часовъ около девяти.
   Слуга Люція. Уже?
   Филотъ. А великолѣпный хозяинъ еще не показывался?
   Слуга Люція. Еще нѣтъ.
   Филотъ. Это меня удивляетъ. Прежде онъ сіялъ уже съ семи часовъ.
   Слуга Люція. Да, было время; но теперь дни стали для него короче. Вы должны помнить, что теченіе жизни расточителя похоже на теченіе солнца, съ тою только разницею, что оно не возобновляется. Сдается мнѣ, что для казны Тимона настала самая лютая зима. Этимъ я хочу сказать, что какъ ни запускай въ нее руки, ничего не вытянешь.
   Филотъ. Я и самъ боюсь того-же.
   Титъ. Я обращу ваше вниманіе на одно странное обстоятельство. Гортензій, тебя хозяинъ прислалъ за деньгами?
   Гортензій. Совершенно вѣрно.
   Титъ. А самъ щеголяетъ въ каменьяхъ, подаренныхъ ему Тимономъ, а я теперь жду уплаты за эти самые каменья,
   Гортензій. Я здѣсь не по своему желанію.
   Слуга Люція. Обратите-же вниманіе вотъ на какую странность; въ данномъ случаѣ Тимонъ долженъ платить болѣе, чѣмъ ему слѣдуетъ. Выходитъ такъ, что твой хозяинъ самъ щеголяетъ въ каменьяхъ, а за деньгами, которыя слѣдуетъ за нихъ заплатить, посылаетъ къ другому.
   Гортензій. Сами боги свидѣтели, что такая должность мнѣ совсѣмъ не по-сердцу. Я знаю, что мой хозяинъ сильно пользовался щедротами Тимона, а теперешняя его неблагодарность, право, хуже воровства.
   Слуга Варрона. Это такъ. Мой счетъ въ три тысячи кронъ.
   Слуга Люція. А мой въ пять тысячъ.
   Слуга Варонна. Деньги не малыя. Если судить по цифрамъ, твой хозяинъ болѣе довѣрялъ Тимону, чѣмъ мой; иначе итоги подъ счетами были-бы, конечно, равны.

Входитъ Фламиній.

   Титъ. Вотъ одинъ изъ слугъ Тимона.
   Слуга Люція. А, Фламиній! Скажи, добрый товарищъ, скоро-ли выйдетъ твой господинъ?
   Фламиній. Нѣтъ еще.
   Титъ. Доложи, пожалуйста, что мы его ждемъ.
   Фламиній. Не зачѣмъ докладывать; ваше усердіе извѣстно ему и безъ этого (Уходитъ).

Появляется Флавій, закутанный въ плащъ.

   Слуга Люція. А вѣдь это, кажется, его управитель такъ закутался. Онъ совсѣмъ исчезаетъ, какъ въ облакѣ. Окликни его, окликни!
   Титъ. Слышишь, Флавій, тебя зовутъ.
   Слуга Варрона. Съ твоего позволенія...
   Флавій. Чего тебѣ отъ меня нужно, другъ мой?
   Титъ. Денегъ. Мы давно ждемъ.
   Флавій. Еслибы вмѣсто васъ здѣсь находились деньги, на нихъ вы могли бы разсчитывать. Зачѣмъ коварные ваши господа не предъявляли своихъ счетовъ и росписокъ, когда они пировали за столомъ у моего господина? Тогда они могли улыбаться его долгамъ и мириться съ ними; они своими жадными зубами получали хорошіе проценты. Теперь-же, приставая ко мнѣ, вы только попусту тратите время; дайте-же мнѣ пройти спокойно. Знайте, что и господину моему насталъ конецъ: ни ему тратить, ни мнѣ считать болѣе нечего.
   Слуга Люція. Можетъ-быть, и правда, но я такимъ отвѣтомъ все-таки удовольствоваться не могу.
   Флавій. Можешь или не можешь, все-таки знай, что вы своею гнусностью далеко превосходите мой отвѣтъ, такъ какъ всѣ вы въ услуженіи у мошенниковъ (Уходитъ).
   1-й слуга Варрона.Что еще ворчитъ тамъ разжалованный управитель?
   2-й слуга Варрона. Не стоитъ обращать вниманія, теперь онъ бѣденъ, а это лучшее ему отмщеніе за насъ. Кто-же болѣе имѣетъ право открыто высказывать свои мысли, какъ не тотъ, у кого нѣтъ угла, куда приклонить голову. Пусть отведетъ душу хоть ругаясь надъ дворцами.

Входитъ Сервилій.

   Титъ. Вотъ Сервилій. Авось, мы добьемся толку хоть теперь.
   Сервилій. Прошу всѣхъ васъ пожаловать въ другое время; вы этимъ оказали бы мнѣ большое одолженіе, такъ-какъ, клянусь богами, господинъ мой очень разстроенъ. Обычная его веселость исчезла безслѣдно; онъ боленъ и сидитъ въ своей комнатѣ.
   Слуга Люція. Вѣдь не одни больные сидятъ въ своей комнатѣ, но и здоровые. Если-же онъ въ самомъ дѣлѣ расхворался не на шутку, ему необходимо поскорѣе расплатиться по счетамъ, чтобы тѣмъ проложить себѣ дорогу къ богамъ.
   Сервилій. О, всемогущіе боги!
   Титъ. Мы не можемъ уйти ни съ чѣмъ.
   Фламиній (За сценой). Сервилій, помоги! Добрый, хорошій господинъ мой!

Входитъ Тимонъ въ сильномъ гнѣвѣ, за нимъ Фламиній.

   Тимонъ. Какъ, даже двери моего дома болѣе не хотятъ для меня отворяться? Я всегда былъ свободенъ, и вдругъ мой-же домъ становится моимъ врагомъ, моею темницей. Развѣ то мѣсто, гдѣ я пировалъ, дѣлается такимъ же, какъ всѣ люди, показывающіе мнѣ свои желѣзныя сердца?
   Слуга Люція. Титъ, начинай ты.
   Титъ. Благородный Тимонъ, вотъ мой счетъ.
   Слуга Люція. А вотъ и мой.
   Гортензій. И мой.
   Оба слуги Варрона. Вотъ и наши.
   Филонъ. Вотъ еще и мой.
   Тимонъ. Вяжите меня вашими счетами, какъ веревками, разсѣкайте меня ими по поясъ, какъ сѣкирами.
   Слуга Люція. Благородный господинъ...
   Тимонъ. Рвите на куски мое сердце! Обращайте ихъ въ звонкую монету!
   Титъ. Мнѣ слѣдуетъ пятьдесятъ талантовъ.
   Тимонъ. Я готовъ расплатиться своею кровью!
   Слуга Люція. А мнѣ пять тысячъ кронъ.
   Тимонъ. Бери пять тысячъ капель крови, за каждую крону по каплѣ. А вамъ сколько, вамъ сколько?
   1-й слуга Варрона. Благородный Тимонъ!
   2-й слуга Варрона. Добрѣйшій Тимонъ!
   Тимонъ. Берите, рвите меня на части, и пусть покараютъ васъ за это боги! (Уходитъ).
   Гортензій. Теперь вижу, что господа наши могутъ и шапки побросать вслѣдъ за деньгами. Обязательства и счеты можно считать совсѣмъ безнадежными, потому что должникъ, кажется, тоже безнадежно сошелъ съ ума (Уходитъ).

Тимонъ возвращается съ Флавіемъ.

   Тимонъ. Эти мерзавцы вывели меня изъ себя. Это не заимодавцы, а какіе-то демоны!
   Флавій. Дорогой господинъ!
   Тимонъ. Что, если...
   Флавій. Добрѣйшій мой господинъ!..
   Тимонъ. Да, такъ. Эй, Флавій.
   Флавій. Что прикажешь?
   Тимонъ. А, ты здѣсь. Слушай! Ступай и пригласи всѣхъ моихъ друзей:-- Люція, Лукулла, Семпронія -- всѣхъ! Угощу еще разъ всѣхъ этихъ негодяевъ, угощу на славу!
   Флавій. Дражайшій господинъ, ты такъ сильно разстроенъ, поэтому, кажется, совсѣмъ забылъ, что у тебя едва-ли осталось средствъ на самый скудный, будничный обѣдъ.
   Тимонъ. Не безпокойся. Я приказываю тебѣ, иди и пригласи всѣхъ; еще разъ впусти сюда приливъ всѣхъ этихъ подлецовъ. Объ угощеніи я похлопочу самъ вмѣстѣ съ поваромъ (Уходятъ).
  

СЦЕНА V.

Сенатъ.

Полное засѣданіе сенаторовъ; входитъ Алкивіадъ со свитою.

   1-й сенаторъ. Присоединяю свой голосъ. Онъ совершилъ кровавое преступленіе, поэтому самъ достоинъ смерти. Ничто такъ не поощряетъ пороки, какъ чрезмѣрная снисходительность.
   2-й сенаторъ. Совершенно справедливо, и законъ его покараетъ.
   Алкивіадъ. Желаю сенату славы, счастія и милосердія.
   l-й сенаторъ. Чего хочешь ты отъ насъ, доблестный полководецъ?
   Алкивіадъ. Являюсь къ вамъ скромнымъ просителемъ и смиренно обращаюсь къ вашему милосердію, такъ-какъ милосердіе -- необходимая добродѣтель правосудія; одни только тираны дѣлаютъ его жестокимъ. Судьба, злое стеченіе обстоятельствъ страшнымъ гнетомъ налегли на одного изъ моихъ друзей. Въ пылу горячности, нерѣдко имѣющей такія гибельныя послѣдствія для людей неосторожныхъ, онъ преступилъ законъ. Помимо этого несчастнаго случая, онъ человѣкъ превосходный; даже своего проступка онъ не запятналъ ни низостью, ни трусостью, а эта черта,-- по моему мнѣнію,-- совершенно искупляетъ его вину. Когда его чести нанесли смертельную рану, онъ съ благороднымъ негодованіемъ вскипѣлъ противъ своего врага, а между тѣмъ онъ съ такою твердостью сдерживалъ въ себѣ это негодованіе до самой послѣдней минуты, что можно было подумать, будто онъ ведетъ только ученый споръ.
   1-й сенаторъ. Твой парадоксъ, стремящійся оправдать такое преступленіе, построенъ на слишкомъ шаткомъ основаніи. Твое искусно выработанное краснорѣчіе, пытающееся оправдывать убійство, возводитъ въ санъ высокой добродѣтели чувство мстительной строптивости, эту побочную доблесть, явившуюся на свѣтъ вмѣстѣ съ духомъ партій и сектъ. Истинная доблесть терпѣливо переноситъ, даже самое худшее, даже то, что едва имѣетъ названіе на языкѣ людей. Тотъ, кто всякое оскорбленіе переносить, какъ нѣчто внѣшнее, какъ одежду, прилегающую къ тѣлу, никогда не допуститъ его слишкомъ близко къ сердцу, не дастъ отравлять себя этому яду. Если оскорбленіе есть зло, вызывающее убійство, не безумно-ли, ради этого зла, жертвовать жизнью?
   Алкивіадъ. Уважаемый сенаторъ...
   1-й сенаторъ. Какъ ни старайся, преступленіе въ добродѣтель ты не превратишь.
   Алкивіадъ. Прости, если я, попросивъ на то позволеніе, возражу тебѣ, какъ полководецъ и какъ воинъ. Зачѣмъ же дѣлаютъ люди такую глупость:-- подвергаютъ опасности свою жизнь на поляхъ битвъ? Зачѣмъ не переносятъ они безропотно обидъ и оскорбленій? Зачѣмъ не засыпаютъ они и съ полнымъ равнодушіемъ не допускаютъ, чтобы непріятель безпрепятственно рѣзалъ имъ горло? Если доблесть въ одномъ терпѣніи, что же мы дѣлаемъ на поляхъ сраженій? Если такъ, то и наши жены, сидящія дома, несравненно доблестнѣе насъ, и не левъ настоящій воинъ, а оселъ. Если вся человѣческая мудрость въ терпѣніи, то и закованный въ кандалы преступникъ много мудрѣе, чѣмъ всѣ судьи въ мірѣ. О, будьте настолько же милосерды, насколько могущественны и велики! Людямъ хладнокровнымъ легко громить пылкость! Я сознаю, что убійство самое тяжкое изъ всѣхъ преступленій, но милосердіе всегда должно оправдывать убійство, вызванное самозащитой. Предаваться гнѣву, конечно, предосудительно, но гдѣ же тотъ человѣкъ, который никогда бы ему не предавался? Вотъ, въ чемъ вы можете искать мѣру его преступленія.
   2-й сенаторъ. Всѣ твои старанія тщетны.
   Алкивіадъ. Какъ, тщетны? Однихъ услугъ, оказанныхъ имъ государству въ Лакедемонѣ и въ Византіи, достаточно, чтобъ искупить его вину.
   1-й сенаторъ. Что хочешь ты этимъ сказать?
   Алкивіадъ. Что онъ оказалъ не мало услугъ отечеству, истребивъ множество его враговъ. Какъ неустрашимо дрался онъ въ послѣднюю войну. Сколько смертельныхъ ударовъ нанесла его рука!
   2-й сенаторъ. Да, на удары онъ не скупъ; воздержаніе не его добродѣтель. Онъ одержимъ порокомъ, часто затѣвающимъ всѣ его доблести, часто даже опьяняющимъ его. Не имѣй онъ еще другихъ враговъ, достаточно было бы одного этого, чтобы сокрушить его. Кому неизвѣстно, что подъ наитіемъ скотскаго бѣшенства онъ совершалъ чудовищныя неистовства, порождалъ даже смуты. Мы убѣждены, что жизнь его позорна, и что такой порокъ, какъ пьянство, грозитъ опасностью государству.
   1-й сенаторъ. Поэтому онъ долженъ умереть.
   Алкивіадъ. О, безпощадный рокъ! Зачѣмъ же не захотѣлъ ты, чтобы онъ умеръ на полѣ битвы? Хотя его десница могла бы сама даже съ лихвою искупить его проступки, молю васъ, ради доблестныхъ дѣяній и его, и моихъ, будьте къ нему снисходительны. Я знаю, старость любитъ обезпеченія, поэтому и честь мою, и всѣ мои побѣды я отдаю вамъ въ залогъ того, что онъ исправится. Если за это преступленіе правосудіе требуетъ его смерти, пусть онъ найдетъ ее въ кровопролитной битвѣ. Война, вѣдь, еще безпощаднѣе закона.
   1-й сенаторъ. Мы блюстители правосудія, и онъ умретъ. Замолчи, если не хочешь вооружить насъ и противъ тебя. Кто пролилъ кровь другого,-- будь онъ намъ братъ или другъ,-- тотъ неизбѣжно долженъ быть казненъ смертью.
   Алкивіадъ. Неужто это должно совершиться? Нѣтъ, не можетъ быть. Умоляю васъ, сенаторы, узнайте меня.
   2-й сенаторъ. Какъ?
   Алкивіадъ. Вспомните, кто я.
   3-й сенаторъ. Что такое?
   Алкивіадъ. Одно только и могу предполагать, что старость заставила васъ забыть, кто я, иначе вы не оскорбили бы меня отказомъ въ такой ничтожной просьбѣ. Вы растравили всѣ мои старыя раны!
   1-й сенаторъ.Ты дерзаешь вызывать нашъ гнѣвъ? Онъ не многорѣчивъ, но безпредѣленъ на дѣлѣ. Коротко и ясно:-- мы изгоняемъ тебя навсегда.
   Алкивіадъ. Меня? Изгоните лучше ваше тупоуміе, ваше лихоимство, дѣлающее сенатъ такимъ гнуснымъ въ глазахъ народа!
   1-й сенаторъ. Если черезъ два дня Аѳины все еще увидятъ тебя въ своихъ стѣнахъ, страшись еще болѣе грознаго приговора суда, а чтобы преступникъ не докучалъ намъ долѣе своими просьбами, пусть казнь надъ нимъ совершится сейчасъ же (Уходятъ).
   Алкивіадъ. О, да продлятъ боги вашу жизнь хоть до той минуты, когда вы, еще живые, сдѣлаетесь для всѣхъ омерзительными остовами! Я какъ будто теряю разсудокъ. Они копили золото и отдавали его въ ростъ, а я въ это время сокрушалъ ихъ враговъ и богатѣлъ однѣми только глубокими ранами. И вотъ теперь награда! Вотъ то цѣлебное средство, которымъ сенатъ врачуетъ раны своихъ полководцевъ:-- изгнаніе! А впрочемъ, я ему радъ! Оно, по крайней мѣрѣ, даетъ мнѣ право разразиться надъ гнусными аѳинянами всѣмъ моимъ негодующимъ гнѣвомъ. Я воспламеню свое и безъ того уже недовольное войско, воспользуюсь его любовью ко мнѣ. Въ борьбѣ съ сильнымъ нѣтъ безчестія; воины, какъ и боги, не должны выносить оскорбленій (Уходитъ).
  

СЦЕНА VI.

Великолѣпно убранная зала у Тимона.

Музыканты. Слуги накрываютъ столы; въ разныя двери входитъ нѣсколько гостей.

   1-й гость. Здравствуй, пріятель.
   2-й гость. Здравствуй. А благородный-то Тимонъ, какъ видно, только испытывалъ насъ за послѣдніе дни.
   l-й гость. Въ эту же сторону была направлена и моя мысль, когда я встрѣтился съ тобою. Я надѣюсь, что положеніе его совсѣмъ не такъ дурно, какъ онъ старался это выказать, чтобы испытать кое-кого изъ друзей.
   2-й гость. Новый пиръ служитъ этому очевиднымъ доказательствомъ.
   1-й гость. Важныя дѣла сначала заставили было меня отказаться отъ приглашенія, но онъ просилъ такъ настоятельно, что я бросилъ все и пришелъ.
   2-й гость. У меня тоже были важныя дѣла, но онъ не хотѣлъ слушать никакихъ отговорокъ. Вы не повѣрите, какъ мнѣ тяжело, что у меня не оказалось никакой возможности помочь ему, когда онъ и ко мнѣ присылалъ за деньгами.
   1-й гость. Меня это сильно огорчаетъ особенно теперь, когда я вижу въ чемъ дѣло.
   2-й гость. Въ такомъ же положеніи и остальные его друзья. Сколько просилъ онъ у тебя?
   1-й гость. Тысячу червонцевъ.
   2-й гость. Тысячу!
   і-й гость. А у тебя?
   3-й гость. У меня... Да вотъ онъ и самъ.

Входятъ Тимонъ и слуги.

   Тимонъ. Отъ всей души радъ васъ видѣть. Какъ поживаете?
   1-й гость. Особенно хорошо съ тѣхъ поръ, какъ успокоились насчетъ твоего положенія.
   2-й гость. Ласточка не такъ радостно ожидаетъ лѣта, какъ мы встрѣчи съ тобою.
   Тимонъ (Про себя). И не такъ торопливо убѣгаетъ отъ зимы. Люди то же, что перелетныя птицы (Громко). Господа, мой обѣдъ не вознаградитъ васъ за такое долгое ожиданіе; утолите покамѣстъ вашъ голодъ музыкой, если звуки трубъ не слишкомъ грубая для васъ пища. Мы сейчасъ приступимъ къ трапезѣ.
   1-й гость. Надѣюсь, добрѣйшій Тимонъ, ты не сердишься, что твой посланный вернулся отъ меня съ пустыми руками.
   Тимонъ. Стоитъ-ли безпокоиться о такихъ пустякахъ.
   2-й гость. Благороднѣйшій Тимонъ...
   Тимонъ. Что тебѣ угодно, любезный другъ? (Приносятъ блюда).
   2-й гость. Безцѣнный Тимонъ, я просто сгораю со стыда, что вчера, когда ты присылалъ ко мнѣ, я оказался бѣднѣе всякаго нищаго.
   Тимонъ. Перестань объ этомъ думать.
   2-й гость. Еслибы ты прислалъ хоть двумя часами ранѣе.
   Тимонъ. Полно тревожить себя такими воспоминаніями (Слугамъ). Подавайте скорѣе все разомъ.
   2-й гость. Всѣ блюда закрытыя.
   1-й гость. Ручаюсь, что обѣдъ, по обыкновенію, будетъ царскій.
   3-й гость. Безъ сомнѣнія, будетъ подано все, что могутъ доставить деньги и время года.
   1-й гость. Какъ вы поживаете? Что слышно новаго?
   3-й гость. Вы, вѣроятно, уже слышали, что Алкивіадъ изгнанъ?
   Всѣ гости. Алкивіадъ? Неужто?
   3-й гость. Да, онъ, Алкивіадъ. Это вѣрно.
   1-й гость. Возможно-ли?
   2-й гость. За что же?
   Тимонъ. Мои достойные друзья, прошу за столъ.
   3-й гость. Разскажу послѣ. Какая роскошь!
   2-й гость. Все, какъ было прежде.
   3-й гость. Только вопросъ:-- на долго-ли?
   2-й гость. Покамѣстъ, кажется, есть средства, а что будетъ далѣе, увидимъ.
   3-й гость. Понимаю.
   Тимонъ. За столъ, друзья, за столъ, и съ такою пылкостью, съ какою вы рветесь къ устамъ любимой женщины. Угощеніе для всѣхъ будетъ одно и то же. Это не чопорный обѣдъ, за которымъ кушанья простываютъ прежде, чѣмъ рѣшится вопросъ, которое изъ нихъ подавать слѣдуетъ ранѣе, которое позже. Садитесь, садитесь! Начнемъ молитвою. О! всемогущіе, осѣните нашу трапезу своею благодатью! Заставьте благословлять васъ за безцѣнные ваши дары, но, если не хотите утратить своего обаянія, не расточайте этихъ даровъ съ безмѣрною щедростью, а поступайте такъ, чтобы они всегда были у васъ въ запасѣ. Даруйте каждому человѣку столько, чтобы онъ не былъ вынужденъ къ горькой необходимости занимать у другихъ. Если вы будете слишкомъ щедры, то и вашей божественной власти пришлось бы прибѣгнуть къ займамъ у людей и притомъ къ займамъ настолько крупнымъ, что люди скоро совсѣмъ бы отреклись отъ боговъ. Сдѣлайте такъ, чтобы мясо оказалось пріятнѣе, чѣмъ тотъ, кто его предлагаетъ. Если на пиръ сойдется человѣкъ двадцать, среди нихъ непремѣнно окажется десятка два мерзавцевъ. Если за столъ сядетъ дюжина женщинъ, окажется, что всѣ двѣнадцать... то, что онѣ есть. Будьте, о, боги, неумолимы къ своимъ врагамъ. Пусть гнѣвное ваше мщеніе одинаково обрушится и на аѳинскихъ сенаторовъ, и на народные подонки! Пусть собственные ихъ пороки сами способствуютъ ихъ гибели! Что же касается собравшихся здѣсь моихъ друзей -- они для меня ничто, поэтому я и не зову на нихъ вашего благословенія. Я созвалъ ихъ только на призрачный пиръ. Снимите крышки съ чашъ! Ну, собаки, лакайте!

Гости открываютъ чаши; оказывается, что въ послѣднихъ только горячая вода.

   Нѣсколько голосовъ. Что хочетъ онъ сказать?
   Другіе голоса. Совсѣмъ непонятно.
   Тимонъ. Пусть тебѣ, гнусной стаѣ прихлебателей, никогда не видать лучшаго пира! Паръ и теплая вода -- вотъ все, чего вы стоите. Таково прощальное вамъ слово Тимона, котораго вы, словно грязью, испачкали, облѣпили своею лестью; онъ омывается отъ васъ, бросая вамъ въ лицо грязную воду, то-есть, собственный вашъ клубящійся позоръ! (Плещетъ на нихъ водою). Живите позорно и долго, вѣчно улыбающіеся, льстивые лизоблюды, вѣжливые грабители, ласковые волки, кроткіе медвѣди, шуты Фортуны, друзья-собутыльники, осеннія мухи, низкопоклонные рабы, зловонный чадъ, куклы на пружинахъ! Пусть безчисленные недуги, бывающіе и на людяхъ, и на скотахъ, покроютъ ваше тѣло гнойными струпьями! Какъ, ты уже уходишь?... Постой, получи прежде должную тебѣ часть!.. Вотъ и тебѣ!.. И тебѣ также!.. (Швыряетъ въ нихъ посудою и выгоняетъ). Постой! Я хочу дать тебѣ денегъ, а не просить взаймы!.. Какъ, всѣ уже разбѣжались. Съ этой минуты да не будетъ пира, на которомъ мошенникъ являлся бы желаннымъ гостемъ! Гори, мой домъ! Аѳины, рухните до основанія! Отнынѣ и все человѣчество, и каждый отдѣльный человѣкъ ненавистны Тимону (Уходитъ).

Нѣкоторые гости возвращаются; среди нихъ видны сенаторы.

   1-й гость. Что-же это значитъ, господа?
   2-й гость. Отчего такъ разсвирѣпѣлъ Тимонъ?
   3-й гость. Кто его знаетъ?! Не видали-ли вы моей шапки?
   4-й гость. А я потерялъ плащъ.
   3-й гость. Онъ человѣкъ сумасшедшій и вѣчный рабъ своихъ причудъ. Недавно онъ подарилъ мнѣ цѣнный камень, а теперь сорвалъ его съ моей шапки... Не видали-ли вы моего камня?
   4-й гость. Не видалъ-ли кто моей шапки?
   2-й гость. Вотъ она.
   4-й гость. А вотъ и мой плащъ.
   1-й гость. Такъ идемте-же.
   2-й гость. Онъ совсѣмъ обезумѣлъ.
   3-й гость. Да, мнѣ это говорятъ мои кости.
   4-й гость. Вчера дарилъ алмазы, а сегодня швыряется булыжниками.
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

  

СЦЕНА I.

Внѣ аѳинскихъ стѣнъ.

Входитъ Тимонъ.

   Тимонъ. Еще разъ оглянусь на тебя, родной городъ! О, стѣны, служащія охраной для волковъ, провалитесь въ землю и не защищайте болѣе Аѳинъ. Матроны, забудьте всякій стыдъ! Повиновеніе, исчезни изъ сердецъ дѣтей! Рабы и шуты, сгоните съ судейскихъ мѣстъ важныхъ и сморщенныхъ сенаторовъ и управляйте городомъ вмѣсто нихъ! Ты, нерасцвѣтшая еще дѣвственность, окунись въ грязь общественнаго разврата и непотребствуй на глазахъ у родителей! Вы, неисправные должники, держитесь крѣпко и вмѣсто того, чтобы расплачиваться, рѣжьте горла заимодавцамъ! Подневольные слуги, воруйте, потому что ваши безжалостные хозяева, эти разбойники, своими загребистыми лапами сами грабятъ васъ съ разрѣшенія закона. Пусть служанки скорѣе вскакиваютъ на постели къ хозяевамъ, а хозяйки отправляются въ непотребные дома! Вы, шестнадцатилѣтніе сыновья, вырывайте изъ рукъ дряхлыхъ отцовъ ихъ окованные костыли и этими костылями размозжайте старикамъ черепа! Пусть исчезнутъ и страхъ передъ богами, всякое богопочитаніе, всякое къ нимъ уваженіе, а, вмѣстѣ съ этимъ, и вы -- миръ, правосудіе, правда, святое почитаніе семьи, спокойствіе ночей, честныя отношенія къ сосѣдямъ, образованіе, добрые нравы и обычаи, завѣщанное преданіемъ уваженіе къ общественной Іерархіи, мудрые законы, все, все! Пусть все это сдѣлается какъ разъ противоположнымъ тому, чѣмъ должно быть, и да воцарится всюду дикій хаосъ!.. Вы, губительные для человѣка заразные недуги, скопляйте надъ Аѳинами свои отравленныя тучи и своими сокрушительными лихорадками дыхните на городъ, вполнѣ созрѣвшій для гибели. Ты, безпощадная ломота, искалѣчь сенаторовъ, чтобы и ноги ихъ ковыляли такъ-же, какъ ихъ совѣсть. Развратъ и любострастіе, проникните въ мозгъ и въ кости нашихъ юношей, чтобы эти юноши, плывя противъ теченія добродѣтели, утонули окончательно въ волнахъ порока! Пусть нарывами и коростой покроется тѣло каждаго аѳинянина, и пусть всеобщая проказа будутъ единственными всходами, которые пожнуть жители этого города. Пусть каждое дыханіе заражаетъ другое, чтобы не только дружескія отношенія, но и самое присутствіе человѣка дѣйствовали какъ тлетворный ядъ! Изъ тебя, омерзительный городъ, я не унесу ничего, кромѣ наготы! Вотъ вамъ мои одежды, аѳиняне; примите ихъ вмѣстѣ съ моими до безконечности повторяемыми проклятіями! Тимонъ удаляется въ лѣса, гдѣ каждый самый лютый звѣрь будетъ къ нему милосерднѣе, чѣмъ человѣчество. О, услышьте меня, великіе и милостивые боги! Услышьте всѣ аѳиняне, какъ въ стѣнахъ ихъ города, такъ и за этими стѣнами! Да ростетъ въ Тимонѣ вмѣстѣ съ лѣтами его ненависть ко всему роду человѣческому, не дѣлая различія между знатью и чернью! Аминь (Уходитъ).
  

СЦЕНА II.

Аѳины. Въ домѣ у Тимона.

Входитъ Флавій съ другими двумя или тремя слугами.

   1-й слуга. Послушай, главный управитель, куда же дѣвался нашъ господинъ? Неужто мы совсѣмъ раззорены? Неужто ушло все, и ничего не осталось?
   Флавій. Къ несчастью, друзья, ничего утѣшительнаго отъ меня вы не услышите. Сами правосудные боги свидѣтели, что я также бѣденъ, какъ и вы.
   1-й слуга. Итакъ, роскошный домъ рушился, а такой высокочестный человѣкъ раззорился! Все пошло прахомъ; не осталось даже друга, который подалъ бы ему въ несчастіи руку и захотѣлъ бы раздѣлить его печальную судьбу!
   2-й слуга. Какъ сами мы обращаемся спиною къ останкамъ товарища, только что опущеннаго въ землю, такъ и люди, когда-то наиболѣе близкіе Тимону, отворачиваются теперь отъ его похороннаго счастія, оставляя ему, словно пустые кошельки, свои притворныя сожалѣнія, а онъ, это злополучное существо, предоставленъ во власть всѣмъ ужасамъ бурь и непогодъ, безжалостной нищеты, отъ которой всѣ бѣгутъ, какъ отъ чумы... и онъ вынужденъ одиноко бродить по міру, словно воплощенный позоръ. А вотъ и еще товарищи.

Входятъ еще нѣсколько слугъ.

   Флавій. Всѣ мы жалкіе обломки одного и того же, когда-то великолѣпнаго, но теперь разрушившагося зданія.
   3-й слуга. По вашимъ лицамъ я, однако, вижу, что всѣ мы остаемся вѣрны ливреѣ Тимона. Мы все еще товарищи и готовы попрежнему служить великому страдальцу. На нашемъ кораблѣ оказалась течь, а мы, бѣдные мореходы, стоимъ на все болѣе и болѣе погружающейся въ воду палубѣ и прислушиваемся къ грозному рокоту волнъ, такъ-какъ всѣ мы должны разсѣяться въ этомъ безбрежномъ океанѣ воздуха, невѣдомо куда гонимые порывами вѣтра.
   Флавій. Добрые товарищи, я раздѣлю съ вами послѣднее, что имѣю. Гдѣ-бы ни привелось намъ встрѣтиться, мы изъ любви къ Тимону встрѣтимся, какъ подобаетъ товарищамъ. Покачаемъ уныло головами и скажемъ:-- "Знавали и мы лучшіе дни", и эти слова будутъ какъ-бы погребальнымъ звономъ по умершемъ счастіи нашего хозяина. Пусть каждый получитъ то, чѣмъ я могу съ нимъ подѣлиться (Раздаетъ деньги). Берите, берите и ни слова болѣе. Вотъ мы, богатые горемъ, разойдемся теперь бѣдняками (Слуги расходятся). О, какое страшное горе готовитъ намъ излишняя щедрость. Кто-же, зная, что богатство рано или поздно ведетъ къ нищетѣ, къ презрѣнію, не пожелалъ бы лучше совсѣмъ съ нимъ не знакомиться. Кто пожелалъ бы насладиться ослѣпительною роскошью только для того, чтобы познакомиться лишь съ призраками дружбы, а затѣмъ, чтобы, очнувшись отъ грезъ, увидать, что роскошь и все, что можетъ дать намъ богатство -- такой-же обманъ, какъ и румяна, которыми размалеваны щеки мнимыхъ друзей... Какое жалкое созданіе тотъ человѣкъ, который не можетъ устоять противъ собственнаго своего сердца. Странно, непонятно поступила природа, допустивъ такое громадное преступленіе, какъ нарожденіе человѣка, добраго уже не въ мѣру. Кто на будущее время рѣшится быть хоть въ половину настолько щедрымъ, когда доброта, это божественное свойство, губитъ людей?.. О, безцѣнный мой господинъ, только затѣмъ и пользовавшійся благословеніями толпы, чтобы дожить до ея проклятій, бывшій богатымъ только для того, чтобы очутиться въ нищетѣ!-- Богатство твое послужило тебѣ только для того, чтобы все твое громадное состояніе стало для тебя источникомъ величайшихъ огорченій. Ахъ, бѣдный, бѣдный господинъ! Онъ, полный гнѣва, возмутился противъ неблагодарнаго города, проклялъ этихъ чудовищно гнусныхъ друзей, а у самого не осталось ни средствъ къ существованію, ни возможности зарабатывать насущный хлѣбъ. Бѣдный господинъ, пойду тебя отыскивать! Я всегда самоотверженно исполнялъ каждую твою прихоть. Пока у меня хоть немного денегъ, я буду оставаться его управителемъ (Уходитъ).
  

СЦЕНА III.

Лѣсъ.

Входитъ Tuмонъ.

   Тимонъ. О, ты, всѣмъ управляющее солнце, извлеки изъ сырыхъ нѣдръ земли самыя зловредныя испаренія и зарази ими воздухъ, которымъ дышатъ аѳиняне подъ властью сестры твоей -- луны. Вотъ двое близнецовъ вышли изъ одной и той-же утробы. Ихъ зачатіе, питаніе, рожденіе были почти одинаковы, но пошлите имъ на долю не одинаковую судьбу, и тотъ, кому посчастливилось, непремѣнно станетъ презирать несчастнаго; но и человѣческая природа со всѣхъ сторонъ осаждаемая человѣческими бѣдствіями, не можетъ безъ презрѣнія, а въ то-же время безъ зависти смотрѣть на чужое счастіе. Обогати этого нищаго, а этотъ богачъ пусть обѣднѣетъ, и прежде бывшаго богатымъ ожидаетъ униженіе, а прежняго нищаго -- почетъ. Обиліе подножнаго корма помогаетъ животнымъ жирѣть, а недостатокъ нищи -- худѣть. Кто дерзнетъ, да, кто, чувствуя себя въ душѣ вполнѣ правымъ, дерзнетъ воскликнуть:-- "Вотъ этотъ человѣкъ льстецъ!" Если этотъ льстецъ, то и всѣ другіе тоже, потому что каждый, стоящій на нижней ступени общественной лѣстницы, непремѣнно льститъ каждому стоящему выше: ученый олухъ непремѣнно кланяется въ поясъ раззолоченному дураку. Все кривитъ душою. Да, въ нашей проклятой человѣческой природѣ все идетъ кривымъ путемъ, а прямотою можетъ похвалиться одна только отъявленная гнусность. Пусть будутъ прокляты всѣ празднества, общества, всѣ человѣческія сходки! Тимонъ и ближнихъ своихъ презираетъ такъ-же какъ самого себя! Пусть гибель будетъ удѣломъ всего человѣчества (Роетъ землю). Земля, дай мнѣ кореньевъ,а кто требуетъ отъ тебя чего-нибудь большаго, услади тому вкусъ безпощаднѣйшимъ изъ твоихъ ядовъ.. Это что такое! Золото! Желтое, блестящее, драгоцѣнное золото! Нѣтъ, боги, я не хитрю въ своихъ молитвахъ. Кореньевъ прошу я у тебя, лучезарное небо! Тутъ благороднаго желтаго металла достаточно, чтобы черное сдѣлать бѣлымъ, скверное прекраснымъ, виноватое правымъ, гнусное честнымъ, старое молодымъ, трусливое мужественнымъ. О, праведные боги, зачѣмъ это? Да, зачѣмъ это, великіе боги? Этимъ вы можете удалить отъ себя и жрецовъ своихъ, и самыхъ преданныхъ слугъ; неужто таково ваше желаніе? Неужто вы хотите вырывать подушки изъ-подъ головъ еще не умирающихъ людей? Этотъ металлъ -- отличное средство для порабощенія: онъ заставляетъ заключать условія и нарушать священные обѣты; онъ способенъ заставить призывать благословенія на достойнаго проклятій, поклоняться, какъ божеству, даже разъѣдающей проказѣ, уважать, чествовать воровъ, преклоняя передъ ними колѣни, и назначать ихъ на высокія должности, сажать на скамьи сенаторовъ. Золото будетъ побуждать вдову съ заплаканными глазами избрать себѣ другого мужа. Той, отъ которой даже больницы, гдѣ лечатся самыя скверныя язвы, отвернулись бы съ омерзеніемъ, это средство придаетъ и прелесть, и благоуханіе, и апрѣльскую свѣжесть новой юности. Ну, проклятый прахъ, всесвѣтная блудница, сѣющая раздоры между народными толпами, иди!-- я возвращу тебѣ твое мѣсто въ природѣ (вдали раздаются воинственные звуки трубъ). А, трубы и барабаны! Какъ бы ты живуще не было, я все-таки тебя зарою. Ты, неунывающій воръ, все еще ходишь бодро, тогда какъ твои искалѣченные всякими недугами охранители не въ силахъ уже твердо стоять на ногахъ.. Или нѣтъ; оставлю на всякій случай наружу хоть небольшую частицу (беретъ частъ золота).

При звукахъ трубъ и барабановъ входятъ облеченный въ воинскіе доспѣхи Алкивіадъ, Фринія и Тимандра.

   Алкивіадъ. Эй, говори, кто ты?
   Тимонъ. Такое-же животное, какъ и ты самъ. Да изгложетъ тайная рана твое сердце за то, что, благодаря тебѣ, я снова увидалъ человѣческое лицо.
   Алкивіадъ. Какъ твое имя? За что ты такъ сильно ненавидишь человѣчество, когда ты самъ человѣкъ?
   Тимонъ. Я ненавидящій все человѣчество "мизантропъ". Если желаешь, чтобы я хоть сколько-нибудь полюбилъ тебя, превратись въ собаку.
   Алкивіадъ. Теперь я, кажется, узнаю тебя, но рѣшительно не знаю, что произошло съ тобою.
   Тимонъ. И я узнаю тебя настолько, что узнать о тебѣ болѣе, чѣмъ знаю, мнѣ совсѣмъ не желательно. Ступай за своими барабанами, окрашивай землю человѣческою кровью и краснѣй за это насколько возможно краснѣть. Если жестокосердны обряды богослуженія и человѣческія управленія, насколько жестоки должны быть войны? Да, сопровождающая тебя блудница, несмотря на свои ангелоподобные взоры, произведетъ болѣе опустошеній, чѣмъ твой мечъ.
   Фринія. Да отгніютъ у тебя за это губы.
   Тимонъ. Цѣловать тебя я, вѣдь, не стану; оставляй слѣдовательно свою заразу при себѣ; мнѣ она не опасна.
   Алкивіадъ. Какъ могла такая страшная перемѣна произойти съ благороднымъ Тимономъ?
   Тимонъ. Въ Тимонѣ произошла такая-же перемѣна, какъ и въ мѣсяцѣ, когда ему больше нечѣмъ свѣтить. Однако, возродиться, подобно мѣсяцу, онъ не могъ, не найдя такого солнца, у котораго было бы можно позаимствовать свѣта.
   Алкивіадъ. Дорогой Тимонъ, чѣмъ могу я доказать тебѣ свою дружбу?
   Тимонъ. Утверди во мнѣ еще крѣпче то, въ чемъ я уже и такъ убѣжденъ вполнѣ.
   Алкивіадъ. Въ чемъ-же дѣло, Тимонъ?
   Тимонъ. Поклянись быть моимъ другомъ и не исполни этой клятвы. Если ты не поклянешься, да накажутъ тебя боги, потому что ты человѣкъ, а если сдержишь -- пусть тебя все-таки покараютъ боги, опять-таки потому, что ты человѣкъ.
   Алкивіадъ. Я что-то слышалъ о постигшемъ тебя несчастіи; но только мимоходомъ.
   Тимонъ. Ты видѣлъ его ранѣе, когда все еще было благополучно.
   Алкивіадъ. Нѣтъ, я вижу его теперь. Тогда было блаженное время.
   Тимонъ. Оно и тогда было такое-же, какъ теперешнее твое счастіе, которое ты раздѣляешь съ двумя потаскушками.
   Тимандра. Неужто это въ самомъ дѣлѣ онъ, превозносимый всѣми любимецъ Аѳинъ?
   Тимонъ. Ты Тимандра?
   Тимандра. Да.
   Тимонъ. Оставайся вѣчно блудницей. Вѣдь тѣ, кто пользуются тобою, не чувствуютъ къ тебѣ любви, вотъ и ты, удовлетворяя ихъ сладострастіе, награди ихъ всякими скверными болѣзнями. Лови часы сластолюбія, отправляй развратниковъ въ больницы, въ ванны, сажай краснощекую юность въ горячую воду и обрекай ее на полное воздержаніе.
   Тимандра. Петлю-бы тебѣ на шею, извергъ.
   Алкивіадъ. Не сердись на него, милая Тимандра. Разсудокъ его подъ давленіемъ несчастія повихнулся. Золота у меня, добрѣйшій Тимонъ, остается мало, а недостатокъ въ немъ почти ежедневно возбуждаетъ ропотъ въ моихъ нуждающихся воинахъ. Среди этихъ заботъ, я къ величайшему моему прискорбію, слышалъ, будто проклятые аѳиняне забыли всѣ твои, заслуги и то, что если-бы не твой мечъ и не твое богатство, они давно были-бы подданными сосѣднихъ тирановъ...
   Тимонъ. Прошу тебя, вели бить въ барабаны и уходи.
   Алкивіадъ. Тимонъ, я твой искренній другъ, и мнѣ отъ души тебя жаль.
   Тимонъ. Не вѣрю.Тѣмъ, кого жалѣютъ, не надоѣдаютъ. Мнѣ хотѣлось-бы остаться одному.
   Алкивіадъ. Если такъ, прощай. Вотъ тебѣ немного золота.
   Тимонъ. Оставь его у себя; я сытъ имъ не буду.
   Алкивіадъ. Когда я превращу гордыя Аѳины въ груду развалинъ...
   Тимонъ. Какъ? Ты идешь войною противъ Аѳинъ?
   Алкивіадъ. Да, Тимонъ, и не безъ основанія.
   Тимонъ. Да пошлютъ тебѣ боги полное торжество; истреби аѳинянъ всѣхъ до послѣдняго, а потомъ ужь кстати и себя самого.
   Алкивіадъ. За что-же, Тимонъ?
   Тимонъ. За то, что, погубивъ негодяевъ, ты загубишь и мою родину. Спрячь свое золото; забирай кстати и вотъ это. Бери, бери! Уподобься чумѣ, которую Юпитеръ иногда въ видѣ ядовитыхъ тучъ насылаетъ на преступные города, и не щади никого! Не жалѣй сѣдобородыхъ старцевъ: всѣ они ростовщики! Рази лживыхъ матронъ, притворяющихся добродѣтельными; честны только ихъ одежды, а сами онѣ сводни. Да не остановится твой мечъ передъ свѣжими щеками дѣвушки; ея молочно-бѣлыя груди, на которыя за ихъ завѣсами любуются мужчины, должны возбуждать не чувство состраданія, а чувство злобы, какъ гнуснѣйшія предатели. Не щади и грудного младенца, улыбка котораго, вызывая ямочки на щекахъ, вызываетъ къ себѣ такое безмѣрное снисхожденіе у дураковъ. Считай его ублюдкомъ, которому по указанію какого-нибудь оракула суждено перерѣзать тебѣ горло. Да, руби его безъ всякаго зазрѣнія совѣсти. Отрекись отъ всякаго чувства состраданія; сокрой глаза и уши за непроницаемою бронею, чтобы сквозь нее но могли достигнутъ до тебя мольбы матерей, непорочныхъ дѣвушекъ и дѣтей, чтобы не смущалъ тебя видъ окровавленныхъ одеждъ жрецовъ, убитыхъ во время священнодѣйствія. Если нужно тебѣ золото для расплаты съ войсками, бери, вотъ оно. Будь всеобщимъ бичемъ; а когда твой гнѣвъ укротится, погибни самъ. Бери, и болѣе ни слова! Уходи!
   Алкивіадъ. Если у тебя есть еще золото, давай. Его я приму, но твоихъ совѣтовъ -- нѣтъ.
   Тимонъ. Прими ихъ или не принимай, все-таки да проклянетъ тебя небо!
   Фринія и Тимандра. Добрѣйшій Тимонъ, если у тебя есть еще золото, дай и намъ.
   Тимонъ. У меня его столько, что каждая потаскушка броситъ свое ремесло, а сводни перестанутъ плодить потаскушекъ. Ну, вы, твари, давайте сюда передники. Отъ подобныхъ вамъ никакихъ клятвъ не требуется, хотя я знаю, что вы способны надавать такихъ страшныхъ клятвъ, что сами боги содрогнулись-бы на небесахъ. Не клянитесь-же, не давайте никакихъ обѣтовъ. Напрасный трудъ; я могу вѣритъ только однимъ вашимъ природнымъ влеченіямъ. Оставайтесь-же всегда потаскушками. Если кто-нибудь вздумаетъ обличительнымъ голосомъ обратить васъ на путь истины, усильте свои непотребныя чары, постарайтесь искусить его, разожгите въ немъ самомъ тотъ-же нечистый огонь прелюбодѣянія и подавите своимъ пламенемъ его жалкій дымокъ. Оставайтесь вѣрны себѣ; посвящайте половину года разврату, а другую половину леченію отъ его послѣдствій. Прикрывайте свои облѣзшія, полуплѣшивыя головы волосами отъ умершихъ, даже отъ висѣльниковъ; это все равно! Щеголяйте въ нихъ, надувайте ими довѣрчивыхъ глупцовъ и продолжайте непотребствовать. Замазывайте морщины такимъ густымъ слоемъ прикрасъ, чтобы на лицѣ вашемъ, пожалуй, могла-бы увязнуть лошадь.
   Фринія и Тимандра. Давай только побольше золота, а затѣмъ что угодно. Повѣрь, изъ-за денегъ мы готовы на все.
   Тимонъ. Сѣйте всюду истощеніе, даже въ пустыхъ костяхъ мужчинъ; заставьте окостенѣть ихъ гибкія сочлененія, уничтожайте въ нихъ скорѣе ихъ мужескую силу. Поразите хрипотою голоса законовѣдовъ, чтобы они болѣе не могли ни защищать завѣдомо неправыхъ дѣлъ, ни терзать намъ уши своимъ крючкотворствомъ. Заражайте убѣленныхъ сѣдинами жрецовъ, вопіющихъ противъ ихъ плоти и не вѣрящихъ ни слову изъ того, что говорятъ. Оттаивайте до чиста, съ самымъ переносьемъ, тѣ зараженные страшнымъ недугомъ носы, которые пользуются своимъ чутьемъ не ради общественнаго блага, а только ради своихъ личныхъ выгодъ. Заставляйте скорѣе лысѣть завитыя головы разныхъ бездѣльниковъ! Не обдѣляйте своими щедрыми дарами и тѣхъ храбрыхъ воиновъ, которыхъ смерть пощадила въ бояхъ. Заражайте все гнилью, изсушайте всѣ источники напряженія. Вотъ вамъ еще золото. Губите другихъ; это-же золото пусть погубитъ васъ самихъ, а канавы и ямы пусть послужатъ вамъ могилами.
   Фринія и Тимандра. Давай еще совѣтовъ, но и еще золота, щедрый Тимонъ.
   Тимонъ. Отъ васъ-же требуется побольше распутства, побольше всякаго зла, а дальше -- увидимъ. Это только задатокъ.
   Алкивіадъ. Гремите трубы и барабаны; мы идемъ противъ Аѳинъ! Прощай, Тимонъ. Если мое предпріятіе увѣнчается успѣхомъ, я еще увижусь съ тобою.
   Тимонъ. А я больше никогда съ тобою не увижусь, если только не обманутъ меня мои надежды.
   Алкивіадъ. Я никогда не сдѣлалъ тебѣ ни малѣйшаго зла.
   Тимонъ. Нѣтъ, дѣлалъ: ты меня хвалилъ.
   Алкивіадъ. Развѣ это зло?
   Тимонъ. Да, если вѣрить ежедневному опыту, зло. Ступай, да не забудь захватить съ собою и своихъ собаченокъ.
   Алкивіадъ. Наше присутствіе ему непріятно. Впередъ!

Уходитъ съ Фриніей и съ Тимандрой при звукахъ трудъ и при барабанномъ боѣ.

   Тимонъ. Даже изнемогающая подъ гнетомъ человѣческой неблагодарности природа -- и та можетъ еще томиться голодомъ (Снова копаетъ землю). О, ты, общая всѣмъ мать, природа, чье необъятное чрево порождаетъ все, а чья неизмѣримая грудь питаетъ все и всѣхъ, ты, изъ одного и того-же вещества, изъ котораго сотворено любимое твое гордое чадонадменный человѣкъ, создающая и черную жабу, и синяго ужа, и золотистую ящерицу, и слѣпую ядовитую ехидну, и все, что родится ужаснаго подъ небеснымъ сводомъ, освѣщаемымъ животворнымъ огнемъ Гиперіона, пошли изъ щедрыхъ своихъ нѣдръ хоть одинъ корень на долю того, кто одинаково ненавидитъ всѣхъ сыновъ человѣческихъ. Сдѣлай безплодной могучую свою утробу, чтобы неблагодарное человѣчество не могло болѣе ничего отъ тебя получать! Если-же все-таки хочешь зачинать, будь чревата тиграми, драконами, волками и медвѣдями; нарождай новыхъ чудовищъ, еще невиданныхъ на твоей поверхности подъ мраморнымъ сводомъ небесъ! А, вотъ корень! Благодарю, земля, благодарю! Изсуши свои жилы, свои виноградники, свои воздѣланныя поля, благодаря которымъ неблагодарный человѣкъ, до отвала нажравшись всякихъ питій и вкусныхъ яствъ, притупляетъ свой умъ и, уподобляясь скоту, теряетъ даже способность мыслить (Входитъ Апемантъ). Опять человѣкъ! О, какое наказанье, какое наказанье!
   Апемантъ. Меня направили сюда. Говорятъ, будто ты вздумалъ подражать моимъ привычкамъ и жить, какъ живу я.
   Тимонъ. Если подражаю, то потому только, что у тебя нѣтъ собаки; иначе я бы сталъ подражать ей. Чтобъ тебѣ зачахнуть!
   Апемантъ. Все это у тебя только напускное, только недостойное сложившагося мужа уныніе, вызванное тѣмъ, что судьба перестала гладить тебя по головкѣ. Къ чему этотъ заступъ, это нелѣпое пребываніе въ лѣсу, эта одежда, годная, развѣ, для раба, и этотъ мрачный видъ? Твои льстецы, на которыхъ ты раззорился, продолжаютъ ходить въ шелку, пить вино, спать на мягкихъ постеляхъ и обнимать своихъ зараженныхъ, но раздушенныхъ красотокъ. Они давно уже забыли думать, что когда-то существовалъ какой-то Тимонъ! Не наноси тяжкаго оскорбленія этимъ лѣсамъ, принимая среди нихъ видъ суроваго судьи, порицающаго все и всѣхъ. Превратись самъ въ льстеца и постарайся отыскать благоденствіе въ томъ, что тебя раззорило. Научи и колѣни свои и спину гнуться какъ можно ниже, и пусть вѣтеръ тотчасъ-же сноситъ съ головы твоей шапку, какъ только появится тотъ, передъ кѣмъ ты пресмыкаешься. Превозноси самыя порочныя его наклонности и находи ихъ превосходными. Вотъ тотъ языкъ, на которомъ другіе говорили съ тобою, и ты одобрительно внималъ этимъ рѣчамъ, словно харчевникъ, ласково привѣтствуя каждаго мерзавца, который къ тебѣ приходилъ. Будетъ совершенно естественно, если ты самъ превратишься въ негодяя. Если-бы ты какимъ-нибудь чудомъ разбогатѣлъ снова, это пошло-бы на пользу однимъ только бездѣльникамъ. Не пытайся-же уподобляться мнѣ.
   Тимонъ. Я отрекся-бы отъ себя, если бы уподобился тебѣ.
   Апемантъ. Отъ себя ты отрекся уже и въ то время, когда во всемъ былъ еще вполнѣ сходенъ съ самимъ собою. Ты всегда былъ безумнымъ, а теперь сталъ совсѣмъ дуракомъ. Не думаешь-ли ты, что до мозга костей пронизывающій холодный вѣтеръ, словно предупредительный слуга, принесетъ тебѣ теплую фуфайку? Что эти поросшія мохомъ и переживающія орловъ деревья будутъ, словно преданные пажи, внимательно слѣдитъ, за каждымъ твоимъ движеніемъ и по одному твоему знаку сейчасъ-же переходитъ на другое мѣсто? Что холодный потокъ, словно латами окованный льдомъ, предложитъ тебѣ птичьяго молока, чтобы возстановить твои силы, растраченныя среди ночныхъ излишествъ. Зови тѣхъ тварей, которыхъ обнищаніе заставляетъ переносить самыя тяжкія оскорбленія со стороны безжалостнаго неба, заставляющаго мириться съ отсутствіемъ одежды, крова, подвергаться рѣзкимъ столкновеніямъ стихій и жить на лонѣ матери-природы. Прикажи имъ льстить тебѣ и ты познаешь...
   Тимонъ. Что ты дуракъ. Вонъ отсюда!
   Апемантъ. Теперь я люблю тебя болѣе, чѣмъ когда-либо.
   Тимонъ. А я за это ненавижу тебя еще сильнѣе.
   Апемантъ. За что-же?
   Тимонъ. За то, что ты льстишь нищетѣ.
   Апемантъ. Я не льщу, а только говорю, что ты нищій.
   Тимонъ. И ты только для этого отыскиваешь меня?
   Апемантъ. Да, чтобы позлить тебя.
   Тимонъ. Развлеченіе достойное дурака или мерзавца. Неужто тебя это забавляетъ?
   Апемантъ. Да.
   Тимонъ. Въ такомъ случаѣ, ты бездѣльникъ.
   Апемантъ. Если-бы ты надѣлъ на себя это грубое негрѣющее рубище, чтобы дать хорошій урокъ своей гордынѣ, было-бы конечно недурно. Но ты, вѣдь, надѣлъ его на себя поневолѣ. Не очутись ты нищимъ, ты попрежнему оставался бы расточителемъ. Добровольную нищету переживать легче, чѣмъ пышную роскошь, вѣчно боящуюся за завтрашній день, она скорѣе является полученіемъ желаннаго, чѣмъ тяжкою пыткою. Одна бываетъ постоянно переполненною, другая-же требуетъ все новыхъ и новыхъ пополненій и никогда не достигаетъ полной сытости. Самое лучшее состояніе, за отсутствіемъ полнаго удовлетворенія, все-таки нужда, но нужда, довольная собою. Тебѣ, несчастный, въ томъ положеніи, въ какомъ ты находишься, лучше всего было бы умереть.
   Тимонъ. Нѣтъ, я не желалъ бы умереть только по наущенію такого жалкаго человѣка, который еще жалчѣе меня. Ты проходимецъ, котораго фортуна никогда не сжимала въ своихъ ласковыхъ объятіяхъ и съ которымъ она вѣчно обходилась, какъ съ собакой. Еслибы ты, какъ мы, съ первыхъ пеленокъ, благодаря услугамъ цѣлой толпы отлично вышколенныхъ слугъ, постепенно испыталъ всѣ удобства, всѣ удовлетворенія, которыя доступны только баловнямъ счастія, ты ушелъ бы съ головою въ самый невзыскательный, самый будничный развратъ. Глухой къ суровымъ требованіямъ воздержанія, ты былъ-бы послушенъ только медоточивому голосу наслажденій. Но для меня весь міръ былъ только лавкой, гдѣ продаются сласти; меня ублажали, холили. Уста, языки, глаза и сердце безконечнаго числа людей вѣчно находились къ моимъ услугамъ и ихъ было такъ много, что я не могъ употреблять всѣхъ ихъ въ дѣло; а между тѣмъ они были привязаны ко мнѣ, словно листья къ вѣтвямъ стараго дуба. Зимняя стужа заставила ихъ оторваться отъ родныхъ стеблей, и я, окончательно обнаженный, очутился во власти бурь и непогодъ. Для меня, никогда ничего не знавшаго, кромѣ счастія, переносить такое положеніе, довольно тяжело; но для тебя существованіе началось прямо съ страданій и ты въ нихъ закалился. За что сталъ-бы ты ненавидѣть людей? Они никогда тебѣ не льстили. Что далъ ты имъ? Если непремѣнно хочешь кого-нибудь проклинать, проклинай отца, несчастнаго, оборваннаго нищаго въ рубищѣ, который въ игривую минуту сошелся съ какою-нибудь нищею и произвелъ тебя на свѣтъ, съ самаго твоего рожденія обрекая тебя на нищету. Ступай отъ меня прочь! Если бы ты не былъ отребьемъ человѣчества, ты непремѣнно оказался бы пронырой и льстецомъ.
   Апемантъ. Ты до сихъ поръ такъ еще гордъ?
   Тимонъ. Я горжусь тѣмъ, что не такой, какъ ты.
   Апемантъ. А я тѣмъ, что никогда не былъ расточителемъ.
   Тимонъ. А я еще тѣмъ, что до сихъ поръ могу имъ оставаться. Если бы все мое имущество заключалось въ тебѣ одномъ, я и тутъ позволилъ бы тебѣ повѣситься. Уходи отсюда. О, если-бы вся жизнь Аѳинъ заключалась въ одномъ этомъ корнѣ, съ какою радостью я-бы его проглотилъ (Жуетъ корень).
   Апемантъ. (Подавая ему что-то). Возьми, приправь этимъ свою пищу.
   Тимонъ. Позаботься прежде о моемъ обществѣ; избавь меня отъ себя.
   Апемантъ. Мое собственное общество только улучшилось бы безъ тебя.
   Тимонъ. Нѣтъ, не улучшилось бы, а только бы ухудшилось. Если оно не такъ на самомъ дѣлѣ, я желалъ бы отъ души, чтобъ было такъ.
   Апемантъ. Что-же пожелаешь ты Аѳинамъ?
   Тимонъ. Чтобъ вихрь какъ можно скорѣе примчалъ тебя въ ихъ стѣны. Если хочешь, скажи имъ, что у меня есть золото. Видишь, какая бездна?
   Апемантъ. Здѣсь отъ него нѣтъ никакой пользы.
   Тимонъ. Напротивъ,здѣсь-то оно и прекрасно и полезно, такъ-какъ спитъ здѣсь спокойно и не служитъ злу.
   Апемантъ. Гдѣ-же спишь ты ночью, Тимонъ?
   Тимонъ. Подъ тѣмъ, что надо мною. А гдѣ кормишься ты, Апемантъ?
   Апемантъ. Гдѣ найдется пища или, вѣрнѣе, гдѣ удается ее съѣсть.
   Тимонъ. Желалъ-бы я, чтобы въ моемъ повиновеніи находился ядъ. Понимаешь, зачѣмъ мнѣ этого бы хотѣлось?
   Апемантъ. Что-же бы ты сдѣлалъ?
   Тимонъ. Прпправилъ-бы имъ твою пищу.
   Апемантъ. Ты не знаешь и никогда не знавалъ средины; тебѣ знакомы однѣ только крайности. Когда ты жилъ только среди золота и благоуханій, всѣ смѣялись надъ твоею чрезмѣрною расточительностью. Теперь, когда у тебя нѣтъ болѣе ничего, надъ тобою смѣются за твое обнищаніе. Вотъ тебѣ кислая ягода; съѣшь ее.
   Тимонъ. Всякая кислятина мнѣ противна.
   Апемантъ. Даже и кизилъ?
   Тимонъ. Мнѣ противно все, что похоже на тебя.
   Апемантъ. Если бы ты ранѣе началъ ненавидѣть все кисло-сладкое, которое несравненно менѣе вкусно, чѣмъ кизилъ, ты былъ-бы теперь гораздо болѣе доволенъ собою. Слыхалъ-ли ты, чтобы мотъ, разумѣется, растратившій свое состояніе, былъ кѣмъ-нибудь любимъ?
   Тимонъ. Вообще бывалъ-ли кто-нибудь любимъ, не имѣя состоянія?
   Апемантъ. Я.
   Тимонъ. Понимаю. Тебѣ средства какъ-то позволили накормить собаку.
   Апемантъ. Скажи, кто по-твоему имѣетъ наибольшее сходство съ твоими льстецами?
   Тимонъ. Конечно, болѣе всего женщины; но мужчины сама воплощенная лесть. Что сдѣлалъ-бы ты со вселенной, если-бы тебѣ дана была на это власть?
   Апемантъ. Отдалъ-бы ее на растерзаніе звѣрямъ, чтобы избавиться отъ людей.
   Тимонъ. И чтобы по уничтоженіи рода человѣческаго самому превратиться въ животное и жить среди животныхъ?
   Апемантъ. Да, Тимонъ, такъ.
   Тимонъ. Какое скотское честолюбіе! Отъ души былъ-бы радъ, если-бы боги помогли тебѣ исполнить это желаніе. Если-бы ты сталъ львомъ, тебя надувала-бы лисица, а еслибы ягненкомъ, тебя заѣла-бы лисица. Если-бы ты превратился въ лисицу, ты остался бы въ подозрѣніи, если-бы на тебя принесъ случайно жалобу оселъ. Если-бы ты сдѣлался осломъ, тебя вѣчно мучила бы собственная твоя тупость, и жизнь твоя докончилась бы тѣмъ, что ты послужилъ-бы завтракомъ для волка. Если-бы очутился волкомъ, тебя вѣчно преслѣдовалъ-бы неутолимый голодъ и ты нерѣдко-сталъ-бы подвергать опасности жизнь, чтобы только раздобыться для обѣда кускомъ мяса. Если-бы ты превратился въ единорога, тебя погубили бы гордость и задоръ; ты непремѣнно палъ-бы жертвой собственнаго бѣшенства. Обратись ты въ медвѣдя, тебя убила-бы лошадь; стань ты лошадью, тебя загрызъ бы барсъ. Сдѣлаешься барсомъ, будешь близкимъ родственникомъ льва и самое это родство вѣчно угрожало-бы тебѣ гибелью и тебѣ пришлось бы искать спасенія въ бѣгствѣ; только одно отсутствіе могло бы тебя спасти. Въ какое животное не превратись, ему постоянно будетъ угрожать другой звѣрь: и какое-же ты животное уже теперь, если до сихъ поръ не видишь, какъ много потерялъ бы ты при превращеніи.
   Апемантъ. Если бы твой разговоръ могъ когда-нибудь доставить удовольствіе, то это было бы теперь. Аѳинская республика превратилась въ дремучій лѣсъ, населенный дикими звѣрями.
   Тимонъ. Какъ-же удалось ослу пробить стѣну? Вѣдь оказывается же, что ты за городомъ.
   Апемантъ. Вотъ я вижу вдали живописца и стихотворца. Да заразятъ они тебя чумою своей бесѣды; я-же боюсь чумы, поэтому и удаляюсь. Когда мнѣ рѣшительно больше нечего будетъ дѣлать, я опять приду къ тебѣ.
   Тимонъ. Когда на свѣтѣ болѣе не останется ни одного живаго существа,-- тогда милости просимъ. Я бы предпочелъ быть собакою нищаго, чѣмъ Апемантомъ.
   Апемантъ. Ты царь всѣхъ существующихъ глупцовъ.
   Тимонъ. Къ сожалѣнію, ты такъ уже грязенъ, что на тебя противно даже плевать.
   Апемантъ. Напади на тебя моровая язва. Ты слишкомъ гадокъ, чтобы тебя проклинать;
   Тимонъ. Каждый негодяй рядомъ съ тобою покажется чистымъ.
   Апемантъ. Каждое твое слово дышетъ проказой.
   Tимонъ. Да, если я произношу твое имя. Я охотно прибилъ бы тебя, но боюсь какъ бы руки мои не заразились.
   Апемантъ. А я былъ-бы очень радъ, если-бы онѣ отгнили у тебя отъ моего языка.
   Тимонъ. Прочь отъ меня, пометъ паршивой собаки! Меня разбираетъ бѣшенство, когда я вижу, что ты все еще живешь на свѣтѣ; мнѣ дѣлается тошно отъ одного взгляда на тебя.
   Апемантъ. Какъ-бы хорошо было, еслибы ты лопнулъ.
   Тимонъ. Прочь, надоѣдливый мерзавецъ! На тебя жаль потратить и камень (Бросаетъ въ нею камнемъ).
   Апемантъ. Скотъ!
   Тимонъ. Рабъ!
   Апемантъ. Жаба!
   Тимонъ. Мошенникъ, мошенникъ, мошенникъ! (Апемантъ дѣлаетъ видъ, будто уходитъ, но самъ только прячется за дерево). Какъ отвратительно мнѣ смотрѣть на этотъ лицемѣрный міръ. Мнѣ отъ него не нужно ничего, кромѣ того, что удовлетворяетъ главныя потребности. И такъ, Тимонъ, сей-часъ-же принимайся рыть для себя могилу. Выбери себѣ для этого такое мѣсто, чтобы бѣлая пѣна морская, набѣгая на берегъ, омывала твой надгробный камень. Сочини для себя такую надгробную надпись, чтобы смерть твоя издѣвалась надъ жизнью другихъ (Смотритъ на золото). О, божественный цареубійца, умѣющій сѣять раздоры между отцомъ и сыномъ! Блестящій осквернитель чистѣйшаго ложа Гименея! Неустрашимый Марсъ! Вѣчно юный соблазнитель, вѣчно свѣжій, нѣжный и любимый, отъ нѣжной окраски котораго можетъ растаять священный снѣгъ, покрывающій лоно Діаны. Видимый богъ, связывающій, сковывающій между собою всевозможныя невозможности и заставляющій ихъ лобызаться, владѣющій всѣми языками и заставляющій ихъ говорить въ какомъ угодно смыслѣ! О, великолѣпный пробный камень для сердецъ, вообрази, будто люди, то-есть твои рабы возмутились, поэтому и поступай съ ними, какъ съ мятежниками:-- вызови между ними междоусобицу, чтобы міръ этотъ сдѣлался добычею звѣрей!
   Апемантъ. И я желаю того-же, только пусть это совершится послѣ моей смерти. А разскажу, что у тебя есть золото; тогда посѣтители станутъ являться къ тебѣ одни за другими, отъ нихъ не будетъ отбоя.
   Тимонъ. Даже отбоя не будетъ?
   Аііемлитъ. Не будетъ.
   Тимонъ. Сдѣлай одолженіе, обратись ко мнѣ спиною.
   Апемантъ. Живи и вѣчно будь связанъ съ нищетою.
   Тимонъ. Живи и ты, живи подольше и будь связанъ съ нею-же до конца дней своихъ! (Апемантъ уходитъ). Я съ нимъ поквитался... О, боги, опять человѣческія лица! Гложи свой корень, Тимонъ, гложи, съ лютой ненавистью проклиная родъ человѣческій (Входятъ разбойники).
   1-й разбойникъ. Гдѣ хранится его золото? Это, должно-быть, какіе нибудь ничтожные остатки, жалкіе обломки прежняго богатства. Оскудѣвшая казна и вѣроломство друзей повергли его въ глубокое уныніе.
   2-й равбойникъ. Ходятъ слухи, будто онъ до сихъ поръ страшно богатъ.
   1-й разбойникъ. Сдѣлаемъ попытку: если онъ болѣе не дорожитъ золотомъ, онъ выдастъ намъ его тотчасъ-же. Но если онъ дрожитъ надъ нимъ, какъ скряга, что дѣлать намъ тогда?
   2-й разбойникъ. Да, правда. Не носитъ-же онъ при себѣ всѣхъ своихъ сокровищъ.
   1-й разбойникъ. Не онъ-ли это?
   Разбойники. Гдѣ?
   2-й разбойникъ. Да, по описанію онъ.
   3-й разбойникъ. Онъ самый; я его знаю.
   Разбойники. Здравствуй, Тимонъ.
   Тимонъ. Кто вы такіе? Воры?
   Разбойники. Нѣтъ, не воры, а воины.
   Тимонъ. И то, и другое да, въ придачу, еще сыновья женщинъ.
   Разбойники. Мы не воры, но люди, впавшіе въ нужду.
   Тимонъ. Самая большая ваша нужда заключается въ томъ, что вамъ недостаетъ излишнихъ блюдъ. Чего-же вамъ нужно? Видите, въ землѣ немало кореньевъ, на небольшомъ пространствѣ болѣе ста ключей; на дубахъ не мало желудей, а на колючихъ кустарникахъ румяныхъ ягодъ. Гостепріимная хозяйка сама у каждаго куста разставляетъ ваши приборы; пусть каждый беретъ у нея все, что ему нужно. Вы-то нуждаетесь? Въ чемъ-же именно?
   1-й разбойникъ. Мы не можемъ питаться только травами, ягодами и водою, словно скоты, птицы или рыбы.
   Тимонъ. Вы не можете быть сыты, питаясь даже скотами, птицами и рыбами; вамъ надо жрать людей! Но все равно; я еще хвалю васъ за то, что вы воруете и грабите открыто, а не служите своему ремеслу, прикрываясь самыми назидательными личинами, потому что въ каждымъ промыслѣ, какъ-бы онъ ни былъ честенъ на видъ, непремѣнно таится воровство. Безстыжіе воры, вотъ вамъ золото! Ступайте, высасывайте изъ гроздей ихъ одуряющую кровь! Да, дѣлай се это до тѣхъ поръ, пока и ваша кровь не начнетъ бродить, какъ въ горячкѣ, и не вспѣнится отъ жару, спасая васъ этимъ отъ висѣлицы. Не прибѣгайте къ помощи врача: его противоядія -- тѣ-же яды; они отправляютъ на тотъ свѣтъ чаще, чѣмъ вы грабите. Отнимайте вмѣстѣ съ жизнью и богатства; продолжайте убивать, воровать и грабить такъ-же, какъ вы дѣлали это до сихъ поръ, смотря на преступленіе, какъ на ремесло. Я вамъ докажу, что воровство и грабежъ существуютъ всюду. Солнце, вѣдь, тоже грабитель; оно могучею своею притягательною силою обворовываетъ широкое море. Луна тоже самая безстыжая воровка; она свой блѣдный свѣтъ крадетъ у солнца. Океанъ тоже воръ; его струящаяся зыбь растворяетъ и поглощаетъ исходящія изъ земли испаренія, превративъ ихъ въ соленыя слезы. Земля тоже воровка; она плодоносна только потому, что сама питается навозомъ, накраденнымъ средь испражненій всего міра. Все на свѣтѣ воруетъ! Даже законъ,-- узда ваша и бичъ,-- пользуясь своею властью, грабитъ безпощадно. Не щадите и самихъ себя: обворовывайте другъ друга. Вотъ вамъ еще золото. Рѣжьте другимъ горла, кого-бы вы ни встрѣтили -- непремѣнно воръ. Ступайте въ Аѳины, взламывайте дома и лавки. Кого-бы вы не обворовали, каждый обобранный самъ окажется воромъ. Если я даю вамъ золото, то никакъ не затѣмъ, чтобы вы грабили меньше. Напротивъ, воруйте какъ можно болѣе и пусть то-же золото приведетъ васъ къ окончательной гибели.

Уходитъ въ пещеру.

   3-й разбойникъ. Убѣждая насъ продолжать прежнее ремесло, онъ заставилъ меня почувствовать къ этому ремеслу почти отвращеніе.
   1-й разбойникъ. Ненависть къ роду человѣческому побуждаетъ его давать намъ такіе совѣты, а совсѣмъ не желаніе, чтобы мы преуспѣвали въ этомъ ремеслѣ.
   2-й разбойникъ. Я способенъ повѣрить ему, какъ повѣрилъ-бы врагу, и распроститься съ своимъ ремесломъ.
   1-й разбойникъ. Пусть прежде водворится въ Аѳинахъ миръ. Честнымъ можно сдѣлаться во всякое время (Уходятъ; появляется Флавій).
   Флавій. О, боги, неужто этотъ блѣдный, худой, одѣтый въ рубище человѣкъ -- мой господинъ? Какой изумительный памятникъ воздвигла себѣ ты, безмѣрная доброта, не умѣвшая какъ слѣдуетъ распредѣлять свои благодѣянія. Какою ужасною противоположностью является теперешняя его нищета сравнительно съ прежнею его пышностью. Что можетъ быть на свѣтѣ гнуснѣе друзей, способныхъ доводить благороднѣйшихъ людей до такого униженія? и какъ подходитъ къ нашему времени заповѣдь, научающая любить даже своихъ враговъ! Дѣйствительно, несравненно лучше любить того, кто явно желаетъ намъ зла, чѣмъ того, кто губить насъ, прикрываясь личиной дружбы. Тимонъ, кажется, замѣтилъ меня. Выскажу ему, какъ глубоко мнѣ его жаль, а также свое намѣреніе служить ему до конца моей жизни (Тимонъ выходитъ изъ пещеры). Добрѣйшій мой господинъ.
   Тимонъ. Ступай вонъ! Кто ты такой?
   Флавій. Неужто ты забылъ, кто я?
   Тимонъ. Вопросъ совершенно излишній. Я желалъ-бы забыть, что на свѣтѣ существуютъ люди. Если ты человѣкъ, я не желаю ни знать тебя, ни помнить.
   Флавій. Я бѣдный, но честный твой управитель.
   Тимонъ. Въ такомъ случаѣ, я совсѣмъ тебя не знаю. Я около себя никогда не видалъ ни одного честнаго человѣка; у меня въ услуженіи постоянно бывали только негодяи, подававшіе кушанья разнымъ бездѣльникамъ.
   Флавій. Боги свидѣтели, что едва-ли на свѣтѣ былъ когда-либо преданный слуга, который такъ глубоко скорбѣлъ-бы о раззореніи своего господина, какъ искренно оплакиваю я постигшее тебя горе.
   Тимонъ. Что-же это такое?..Ты плачешь?..Подойди ближе! Мнѣ отрадно видѣть, какъ ты, отбрасывая отъ себя каменную твердость мужчины,-- глаза котораго способны подергиваться влагой только или отъ похоти, или отъ смѣха,-- уподобляешься теперь женщинѣ. Состраданіе спитъ въ мужчинахъ непробуднымъ сномъ. Странное наше время! У него есть слезы для радости и нѣтъ ихъ для горя.
   Флавій. Умоляю тебя, узнай меня хорошенько! Вѣрь моей привязанности и позволь мнѣ попрежнему оставаться твоимъ управителемъ, пока не изсякнутъ въ конецъ мои скудныя средства.
   Тимонъ. Неужто у меня былъ управитель, настолько вѣрный и честный, что онъ готовъ утѣшать меня даже и теперь? Такое открытіе совсѣмъ сбиваетъ меня съ толку!.. Дай хорошенько вглядѣться въ твое лицо. Нѣтъ никакого сомнѣнія, ты не мужчина, а женщина. О, никогда ничѣмъ не увлекающіеся боги, простите полную и возмутительную мою опрометчивость! Я вынужденъ сознаться, что на землѣ есть честный человѣкъ,-- но не истолковывайте моихъ словъ превратно!-- есть только одинъ, и при томъ онъ только управитель! Хотѣлось бы мнѣ возненавидѣть весь міръ, но ты, Флавій, выкупаешь себя изъ общаго числа; надъ остальными-же, надъ всѣми остальными пусть по прежнему тяготѣетъ мое проклятіе!.. Мнѣ, однако, кажется, что въ тебѣ честность преобладаетъ надъ умомъ; мнѣ кажется, что ты, обманывая, надувая меня, скорѣе нашелъ бы себѣ другое мѣсто: -- многіе только потому добываютъ себѣ новыя и выгодныя должности, что они къ новому хозяину являются на плечахъ стараго. Скажи мнѣ откровенно,-- такъ-какъ, несмотря на очевидность, меня все таки гложетъ подозрѣніе,-- скажи мнѣ, нѣтъ-ли въ твоемъ самоотверженіи чего-нибудь лицемѣрнаго, придуманнаго заранѣе, чего-то похожаго на подарки бѣдныхъ людей, разсчитанные на лихву, то-есть, что за каждый подарокъ отдарятъ въ десять, двадцать или тридцать разъ?
   Флавій. Нѣтъ, высокочтимый господинъ мой! Сомнѣнія и подозрѣнія проникли въ твою грудь слишкомъ поздно. Тебѣ слѣдовало-бы съ меньшимъ довѣріемъ относиться къ окружающему міру, когда все еще вокругъ тебя ликовало; но подозрительность, къ сожалѣнію, является только тогда, когда уже слишкомъ поздно. Небу извѣстно, что только привязанность заставляетъ меня рѣшиться на то, на что я рѣшаюсь; уваженіе къ несравненнымъ качествамъ твоей души, преданность къ тебѣ вызвали у меня заботу о твоемъ настояніемъ и будущемъ существованіи. Повѣрь мнѣ, величайшимъ моимъ счастіемъ была-бы возможность удовлетворять каждому твоему желанію съ тѣмъ, чтобы ты отплатилъ мнѣ только тогда, когда снова разбогатѣешь самъ.
   Тимонъ. Смотри, желаніе твое исполнилось: я богатъ. Единственный во всемъ мірѣ извѣстный мнѣ честный человѣкъ, бери эти сокровища. Ихъ при посредствѣ моихъ рукъ, рукъ нищаго, посылаютъ тебѣ небеса. Иди! живи въ довольствѣ, въ счастіи, но съ однимъ только условіемъ:-- подальше отъ людей! Ненавидь, проклинай всѣхъ, не чувствуй ни къ кому состраданія! Пусть ранѣе, чѣмъ ты поможешь бѣдняку, голодъ огложетъ мясо съ его костей, бросай въ добычу псамъ то, въ чемъ ты будешь отказывать людямъ, а людей пусть поглощаютъ тюрьмы. Пусть неоплатные долги высушиваютъ въ нихъ малѣйшіе проблески жизни; пусть они уподобятся побитымъ морозомъ растеніямъ; пусть всякіе недуги высосутъ изъ нихъ лживую, предательскую кровь!.. Теперь, прощай, будь счастливъ.
   Флавій. Позволь мнѣ остаться съ тобою; утѣшать тебя!
   Тимонъ. Если боишься проклятій, уходи! Бѣги отсюда, пока еще живъ и свободенъ. Избѣгай людей, а также никогда болѣе не смѣй показываться мнѣ на глаза! (Расходятся въ разныя стороны).
  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Передъ пещерою Тимона.

(Входятъ Живописецъ и Стихотворецъ, не замѣчая сидящаго вдали Тимина).

   Живописецъ. Мнѣ подробно описали мѣстность. Мы непремѣнно найдемъ его гдѣ нибудь здѣсь поблизости.
   Стихотворецъ. Не слыхалъ-ли ты о немъ чего-нибудь еще? Подтверждаются слухи о его непомѣрномъ богатствѣ?
   Живописецъ. Подтверждаются вполнѣ. Разсказывалъ самъ Алкивіадъ. Тимонъ набросалъ кучи золота Фриніи и Тимандрѣ. Благодаря ему, обогатились болѣе десяти бродячихъ воиновъ, да и управителю своему онъ, говорятъ, подарилъ цѣлыя сокровища.
   Стихотворецъ. Значитъ, мнимое его раззореніе было только притворствомъ, чтобы испытать друзей?
   Живописецъ. Разумѣется, такъ. Вотъ увидишь, онъ вернется въ Аѳины, зазеленѣетъ снова, какъ великолѣпная пальма, и заживетъ роскошнѣе, чѣмъ когда-либо. Поэтому не мѣшаетъ намъ показать ему, будто мнимое его раззореніе нисколько не поколебало нашего расположенія къ нему. Этимъ мы убѣдимъ его въ искренности нашей привязанности, и -- если только справедливы разсказы о его богатствѣ -- наши мошны наполнятся снова.
   Стихотворецъ. Что-же преподнесешь ты ему въ настоящую минуту?
   Живописецъ. Ровно ничего, кромѣ самого себя. Однако, скажу, что оканчиваю для него великолѣпную картину.
   Стихотворецъ. Я тоже намекну, что изготовляю новое произведеніе, которое намѣренъ поднести ему (У входа въ пещеру показывается Тимонъ).
   Живописецъ. Даже лучше, чѣмъ превосходно. Обѣщаніе какъ разъ въ духѣ настоящаго времени. Оно возбуждаетъ любопытство, а исполненіе обѣщаннаго совсѣмъ другое и при томъ второстепенное дѣло; оно совсѣмъ вышло изъ употребленія и держится только между людьми простоватыми и между простолюдинами. Обѣщаніе само во себѣ и любезно, и въ модѣ, а исполненіе -- нѣчто вродѣ послѣдней воли или духовнаго завѣщанія, доказывающее только, какимъ страшнымъ умственнымъ недугомъ страдалъ тотъ, кто писалъ завѣщаніе.
   Тимонъ. Изумительный мастеръ! Ты не можешь написать человѣка, который былъ-бы гаже тебя самаго.
   Стихотворецъ. Я обдумываю теперь, что сказать ему по поводу того произведенія, которое намѣренъ ему пообѣщать. Оно должно служить его олицетвореніемъ. Сказать-ли, что это сатира на непрочность земныхъ благъ, которая должна способствовать обличенію лести, служащей вѣчной спутницей молодости и богатства?
   Тимонъ. Ты собственнымъ своимъ произведеніемъ, бичуя чужіе пороки, обличишь, какой негодяй ты самъ. Бичуй-же! У меня и для тебя еще найдется золото!
   Стихотворецъ. Пойдемъ-же его искать.
  
   Другъ, противъ своего-жъ мы счастья погрѣшимъ,
   Когда утратимъ зря удобное мгновенье.
  
   Живописецъ. Совершенная правда.
  
   Покуда свѣтитъ день, ищи того, что нужно.
   Какіе-жъ поиски, когда наступитъ ночь.
  
   Идемъ.
   Тимонъ. Пойду къ нимъ навстрѣчу и какъ-бы случайно наткнусь на нихъ при первомъ перекресткѣ дороги. Какимъ всесильнымъ божествомъ является золото, когда ему поклоняются въ такомъ храмѣ, который отвратительнѣе свинаго хлѣва! Ты оснащаешь суда и заставляешь ихъ разсѣкать пѣнистыя волны; ты внушаешь уваженіе, даже благоговѣніе къ мерзавцамъ. Тебѣ поклоненія людей! и пусть жрецы твои, послушные только тебѣ, стяжаютъ вѣнцы, зараженные чумою. Пойду къ нимъ (Выступаетъ впередъ).
   Стихотворецъ. Привѣтъ мой тебѣ, уважаемый Тимонъ.
   Живописецъ. Всегда бывшему благороднымъ нашимъ покровителемъ.
   Тимонъ. Неужто я таки дожилъ до того, что удостоился увидать двухъ истинно честныхъ людей?
   Стихотворецъ. Ты, великій Тимонъ, всегда осыпалъ насъ своими щедротами. Мы знали, куда ты удалился, услыхавъ, что отъ тебя отвернулись твои друзья -- эти неблагодарныя, эти гнусныя души! Нѣтъ, сами небеса не имѣютъ достойныхъ для нихъ бичей. Оказаться неблагодарными противъ тебя, когда ты, одинъ ты своею звѣздоподобной щедростью придавалъ и жизнь, и движеніе всему ихъ существу! Я совершенно теряюсь и не нахожу словъ, въ которыя могъ бы достойнымъ образомъ облечь эту чудовищную неблагодарность.
   Тимонъ. Пусть ходитъ голая; тѣмъ она будетъ замѣтнѣе. Вы люди честные и это качество заставляетъ васъ отличаться отъ другихъ, выдѣляться изъ ихъ среды.
   Живописецъ. Мы оба,-- и онъ, и я,-- орошены ливнемъ твоихъ щедротъ и этотъ ливень глубоко проникъ въ наши сердца.
   Тимонъ. Да, я знаю, вы люди честные.
   Живописецъ. И мы явились даже сюда, чтобы предложить тебѣ свои услуги.
   Тимонъ. Ахъ, честные люди, какъ мнѣ расквитаться съ вами? Можете вы питаться одними кореньями и пить одну только холодную воду? Конечно, нѣтъ!
   Живописецъ и Стихоторецъ. Мы сдѣлаемъ все, что въ нашихъ силахъ, лишь бы тебѣ угодить.
   Тимонъ. Да, честные люди, до васъ дошли слухи, что у меня еще есть золото. Вѣдь, дошли?-- я это знаю. Говорите-же всю правду! Не даромъ-же вы люди честные.
   Стихотворецъ. Да, въ Аѳинахъ ходятъ слухи о твоихъ богатствахъ, добрѣйшій Тимонъ, но не это побудило меня и моего друга придти сюда.
   Тимонъ. Добрые, честные люди! (Живописцу). Ты поддѣлываешься подъ природу искуснѣе, чѣмъ кто либо другой изъ аѳинскихъ живописцевъ. На твоихъ картинахъ люди совсѣмъ живые.
   Живописецъ. Да, отчасти, не смѣю этого отрицать.
   Тимонъ. Я говорю то, что есть (Стихотворцу). Что-же до твоихъ произведеній, стихъ въ нихъ такъ плавенъ, такъ гладокъ, такъ сладкозвученъ и такъ естественъ, что у тебя нѣтъ равнаго въ этомъ родѣ. Но тѣмъ не менѣе я все-таки долженъ сказать вамъ, честные мои друзья, что у васъ есть небольшой недостатокъ. Впрочемъ, въ этомъ недостаткѣ нѣтъ ровно ничего чудовищнаго, и я нисколько не желаю, чтобы вы утруждали себя стараніемъ отъ него избавиться.
   Живописецъ и Стихотворецъ. Умоляемъ тебя, скажи, какой это недостатокъ?
   Тимонъ. Вы, пожалуй, обидитесь.
   Живописецъ и Стихотворецъ. Напротивъ, мы будемъ благодарны отъ всей души.
   Тимонъ. Въ самомъ дѣлѣ?
   Живописецъ и Стихотворецъ. Не сомнѣвайся въ этомъ, добрѣйшій Тимонъ
   Тимонъ. Каждый изъ васъ довѣряется негодяю, который обманываетъ его самымъ наглымъ образомъ.
   Живописецъ и Стихотворецъ. Какъ?
   Тимонъ. Да, вы слушаете его ложь, видите его притворство, замѣчаете его грубыя продѣлки, а все-таки продолжаете любитъ, угощать, лелѣять его въ своемъ сердцѣ, тогда какъ, повѣрьте мнѣ, онъ отъявленный мерзавецъ.
   Стихотворецъ. Я не знаю, кто-же это?
   Живописецъ. Я тоже не знаю.
   Тимонъ. Слушайте, я васъ очень люблю, согласенъ даже дать вамъ денегъ, только не знайтесь болѣе съ этими бездѣльниками. Повѣсьте ихъ, заколите, утопите ихъ въ выгребныхъ ямахъ, истребите ихъ какими угодно способами. Тогда приходите ко мнѣ опять и я дамъ вамъ много, много золота.
   Оба. Назови ихъ! Скажи, кто они?
   Тимонъ. Ступай одинъ въ одну сторону, а другой въ другую, вы все-таки будете вдвоемъ; каждый изъ васъ даже въ одиночествѣ, наединѣ съ самимъ собою, все-таки будетъ находиться въ обществѣ отъявленнаго мерзавца (Живописцу). Если не хочешь, чтобы тамъ, гдѣ ты, было два мошенника, не пускай къ себѣ его (Стихотворцу). Хочешь быть въ обществѣ только одного негодяя, избѣгай его. Вонъ отсюда! (Бьетъ ихъ). Вотъ вамъ золото! Вѣдь, вы, мерзавцы, только за нимъ и приходили. Вотъ вамъ плата за вашъ трудъ! Убирайтесь! Вы, вѣдь, алхимики, такъ обратите въ золото и это. Вонъ отсюда, гнусные псы! (Прогоняетъ ихъ, бросая въ нихъ каменья, а самъ уходитъ въ пещеру).
  

СЦЕНА II.

Тамъ-же.

Появляются Флавій и два сенатора.

   Флавій. Вы напрасно добиваетесь свиданія съ Тимономъ; онъ до того поглощенъ самъ собою и тѣмъ, какъ съ нимъ поступили люди, что все, имѣющее человѣческій образъ, стало ему ненавистно.
   1-й Сенаторъ. Укажи намъ, гдѣ его пещера. Мы дали слово аѳинянамъ повидаться съ нимъ.
   2-й Сенаторъ. Люди при различныхъ обстоятельствахъ рѣдко могутъ оставаться такими-же, какими были ранѣе. Время и обрушившееся несчастіе сдѣлали его такимъ, какъ теперь. Пусть время благодатною своею рукою возвратитъ ему прежнее его богатство, и онъ, быть можетъ, снова будетъ такимъ-же, какимъ былъ. Веди-же насъ къ нему, и будь изъ этого, что будетъ.
   Флавій. Вонь его пещера. Да осѣнятъ ее миръ и довольство собою... Тимонъ, добрѣйшій Тимонъ, покажись; тебя желаютъ видѣть друзья. Двое почтенныхъ сенаторовъ пришли привѣтствовать тебя отъ имени Аѳинъ. Выйди къ нимъ, благородный Тимонъ, и поговори съ ними (Тимонъ появляется у входа въ пещеру).
   Тимонъ. О, жги ихъ, благодатное солнце, жги!.. Говорите, что вамъ нужно, а затѣмъ отправляйтесь на висѣлицу. За каждое слово правды пусть у васъ вскочитъ по нарыву на языкѣ, а за каждое лживое, пусть, словно раскаленнымъ желѣзомъ, уничтожится вашъ языкъ по самый корень.
   1-й Сенаторъ. Достойный Тимонъ...
   Тимонъ. Да, настолько достойный васъ, насколько вы достойны его.
   2-й Сенаторъ. Аѳинскіе сенаторы, Тимонъ, шлютъ тебѣ свой привѣть.
   Тимонъ. Я такъ благодаренъ имъ за это, что послалъ бы имъ въ подарокъ моровую язву, еслибы зналъ, гдѣ ее для нихъ схватитъ.
   1-й Сенаторъ. Забудь о томъ, что заставляетъ насъ самихъ скорбѣть такъ глубоко. Всѣ сенаторы, движимые единодушной къ тебѣ любовью, молятъ тебя вернуться въ Аѳины, гдѣ тебя ожидаютъ исключительно созданныя для тебя почетныя должности; онѣ дадутъ тебѣ и изобиліе, и славу.
   2-й Сенаторъ. Они только теперь сознали вполнѣ, какъ непростительно было съ ихъ стороны забывать твои заслуги. Государство сознало свои ошибки, но и оно чувствуетъ теперь, что ему самому недостаетъ помощи Тимона, что отказомъ помочь ему, оно само накликало на себя гибель. Сенаторы поручили намъ выразить тебѣ ихъ раскаяніе и предложить такое вознагражденіе, которое далеко превышаетъ нанесенную обиду. Городъ окружитъ тебя такою любовью, дастъ тебѣ такія громадныя средства къ жизни, что всѣ оказанныя тебѣ несправедливости изгладятся изъ твоего сердца и въ немъ глубокими чувствами запечатлѣются только наша любовь и наша признательность.
   Тимонъ. Вы изумляете, просто очаровываете меня, доводите меня почти до слезъ. Дайте мнѣ сердце глупца и глаза женщины, и я, доблестные сенаторы, заплачу отъ радости.
   1-й Сенаторъ. Такъ вернись-же съ нами и прими верховную власть надъ Аѳинами, надъ нашей и твоею родиной. Возвращеніе твое будетъ встрѣчено глубокою благодарностью. Тебѣ будетъ вручена неограниченная власть. Тогда намъ не трудно будетъ справиться съ бѣшенымъ изступленіемъ Алкивіада, стремящагося, словно дикій вепрь, вырвать съ корнемъ благосостояніе родной страны.
   2-й Сенаторъ. Онъ обнаженнымъ мечемъ грозитъ стѣнамъ родныхъ Аѳинъ.
   1-й Сенаторъ. Поэтому, благородный Тимонъ...
   Тимонъ. Пожалуй, господа, я согласенъ. Да, господа, я согласенъ. Слушайте! Если Алкивіадъ убиваетъ моихъ согражданъ, дайте ему отъ моего имени знать, что Тимону это рѣшительно все равно. Но если онъ станетъ разрушать красивые Аѳины, если будетъ за бороды таскать но улицамъ нашихъ почтенныхъ старѣйшинъ, или нашихъ свято непорочныхъ дѣвушекъ подвергалъ позорнымъ оскорбленіямъ, неразлучнымъ съ гнусностями войны, полной грубѣйшихъ насилій, передайте ему,-- и я настоятельно требую, чтобы вы передали ему буквально моими словами,-- что мнѣ въ сущности до этого нѣтъ ровно никакого дѣла. Пусть онъ понимаетъ эти слова, какъ ему угодно. Вы-же не заботьтесь о ножахъ, пока у васъ есть горло, которое можно перерѣзать. Что-же касается меня самого, то во всемъ непріятельскомъ станѣ нѣтъ ни одного ножа, который не былъ-бы мнѣ несравненно дороже самаго почтеннаго аѳинскаго горла. Теперь прощайте. Призываю на васъ милость боговъ; пусть они будутъ къ вамъ настолько-же благосклонны, насколько благосклоненъ къ вору тюремщикъ.
   Флавій. Уходите. Дальнѣйшее пребываніе ваше здѣсь безполезно.
   Тимонъ. Смотрите, я былъ занятъ писаніемъ себѣ надгробнаго слова. Завтра его увидятъ всѣ. Долгая болѣзнь совсѣмъ расшатала мое здоровье; жизнь близится къ концу, а судьба скоро даруетъ мнѣ то, чего я больше всего желаю, а именно небытіе. Идите, живите и пусть Алкивіадъ будетъ вашимъ бичемъ. Отвѣчайте ему тѣмъ-жe, и пусть это длится вѣчно.
   l-й Сенаторъ. Значитъ старанія наши уговорить тебя не повели ни къ чему?
   Тимонъ. Ни къ чему. Тѣмъ не менѣе я все-таки люблю свою родину. Притомъ-же я не изъ тѣхъ, кто радуется всеобщему крушенію. Да, я не таковъ, какимъ изображаетъ меня общественное мнѣніе.
   1-й Сенаторъ. Вотъ это отрадныя слова.
   Тимонъ. Кланяйтесь отъ меня любезнымъ моимъ согражданамъ.
   1-й Сенаторъ. Эта просьба дѣлаетъ честь твоимъ устамъ.
   2-й Сенаторъ. Она входитъ въ наши уши, словно въ тріумфальные ворота увѣнчанный побѣдитель.
   Тимонъ. Да, кланяйтесь отъ меня сенаторамъ хорошенько. Скажите имъ: -- для того, чтобы избавить ихъ отъ горя, отъ страха передъ ударами, наносимыми непріятелемъ, и отъ неразлучныхъ съ этимъ страданій, вызванныхъ безнадежнымъ-ли положеніемъ, скорбью, любовью или какими-бы то ни было иными причинами, безъ устали осаждающихъ утлую ладью нашего существованія на невѣрномъ пути нашей жизни, я хочу оказать имъ великую услугу, хочу дать имъ возможность ополчиться противъ дикой ярости Алкивіада.
   2-й Сенаторъ. Вотъ это хорошо; онъ вернется къ намъ.
   Тимонъ. Въ этой чащѣ есть дерево, которое мнѣ необходимо для собственнаго моего употребленія и которое я вынужденъ буду срубить въ самомъ непродолжительномъ времени.. Скажите-же моимъ друзьямъ, скажите аѳинянамъ великимъ и малымъ, соблюдая іерархическій порядокъ, чтобы всякій, желающій скорѣе положить конецъ своимъ страданіямъ, поспѣшилъ сюда и повѣсился на этомъ деревѣ, пока его не срубилъ еще мой топоръ. Прошу васъ, передайте имъ это порученіе.
   Флавій. Не докучайте ему, вы видите, онъ неисправимъ.
   Тимонъ. Сами-же сюда, однако, болѣе не приходите. Скажите аѳинянамъ, что Тимонъ соорудилъ себѣ вѣчное жилище на самомъ берегу моря, гдѣ его будутъ омывать соленыя волны и каждый день обдавать своею бѣлою мятежной пѣной. Приходите туда, и пусть мой надгробный камень служитъ вамъ оракуломъ. Уста мои, покончите на слѣдующемъ горькомъ словѣ, а затѣмъ пусть голосъ мой замолкнетъ навѣки. Пусть заразы и моровыя язвы служатъ цѣлебными средствами противъ зла. Пусть копаніе собственной могилы будетъ единственнымъ трудомъ человѣка, а смерть его саваномъ! Спрячь свои лучи, ярко свѣтящее солнце! На землѣ Тимонъ совершилъ все земное (Уходитъ).
   1-й Сенаторъ. Ненависть пустила въ его душѣ слишкомъ глубокіе корни.
   2-й Сенаторъ. Всѣ надежды наши рушились. Идемъ, поищемъ другихъ средствъ, могущихъ отвратить грозящую намъ опасность.
   1-й Сенаторъ. Да, время терять тутъ незачѣмъ (Уходятъ).
  

СЦЕНА III.

На аѳинскихъ стѣнахъ.

(Входятъ два Сенатора и Гонецъ).

   3-й Сенаторъ. Тебѣ, можетъ быть, трудно было разузнать всю правду. Можетъ быть, войско его совсѣмъ не такъ многочисленно, какъ тебѣ говорили?
   Гонецъ. Нѣтъ, я скорѣе могъ уменьшить, чѣмъ преувеличить численность войска. Изъ всего сказаннаго не трудно понять, что онъ скоро двинется къ стѣнамъ нашего города.
   4-й Сенаторъ. Плохо придется намъ, если неудастся уговорить Тимона возвратиться.
   Гонецъ. Я на пути встрѣтился съ другимъ гонцомъ, старымъ своимъ товарищемъ. Не смотря на то, что мы находимся во враждебныхъ рядахъ, мы все-таки разговорились по дружески. Онъ мчался къ Тимону съ письмомъ отъ Алкивіада, въ которомъ мятежникъ молитъ его идти вмѣстѣ съ нимъ на Аѳины, такъ какъ мятежъ, главнымъ образомъ, поднятъ будто-бы изъ-за него (Входятъ два Сенатора, бившіе у Tuмона).
   3-й Сенаторъ. Вотъ и наши товарищи.
   1-й Сенаторъ. Ни слова болѣе о Тимонѣ. Разсчитывать на него нечего. Воинственный барабанный бой непріятеля уже слышенъ. Пыль отъ страшнаго его приближенія уже затемняетъ воздухъ. Скорѣе въ городъ! Къ оружію! Наша гибель, повидимому, неизбѣжна (Уходятъ).
  

СЦЕНА IV.

Лѣсъ, пещера Тимона, близь нея могильный памятникъ.

Входитъ Воинъ, отыскивая Тимона.

   Воинъ. Судя по тому, что мнѣ говорили, это самое мѣсто и есть... Говори, откликнись!.. Отвѣта нѣтъ... Это что такое? Тимонъ умеръ, покончилъ свое земное поприще. Вѣроятно, это сдѣлалъ какой-нибудь дикій звѣрь, такъ какъ здѣсь нѣтъ ни одного человѣческаго существа... А все-таки онъ умеръ, и вотъ его могила... Не могу прочесть надписи, высѣченной на его надгробномъ памятникѣ, но при помощи воска я сниму съ нея отпечатокъ. Нашъ полководецъ долженъ умѣть разбирать надписи:-- не смотря на свои молодые годы, онъ обладаетъ знаніемъ маститыхъ старцевъ. Его полчища, вѣроятно, уже стоятъ подъ стѣнами Аѳинъ, паденіе которыхъ -- главная цѣль его честолюбія (Уходитъ).
  

СЦЕНА V.

Подъ стѣнами Аѳинъ.

Труби гремятъ. Алкивіадъ входитъ съ войскомъ.

   Алкивілдъ. Возвѣстите трубами трусливому и развратному городу наше приближеніе (Трубятъ на переговоры. Сенаторы входятъ на стѣны). До сихъ поръ вы шли путемъ произвола, послушные не закону, а только собственной своей волѣ. До сихъ поръ и я, и многіе подобные мнѣ, дремали подъ сѣнью вашей власти, праздно скрестивъ руки, тщетно изливая горькія свои жалобы. Но теперь времена созрѣли и слишкомъ долго подавляемая, жаждавшая подвиговъ, мужественная сила выпрямилась во весь ростъ и громко кричитъ:-- "Довольно!" Теперь задыхающееся отъ гнѣва возмездіе обрушится на тѣ ложа, на которыхъ вы праздно отдыхали, и само сядетъ на нихъ вмѣсто васъ, а страждущее одышкой нахальство вынуждено будетъ, задыхаясь отъ страха, обратиться въ постыдное бѣгство.
   1-й сенаторъ. Юный и благородный вождь, когда твое недовольство только еще въ зародышѣ бродило у тебя въ головѣ, мы, ранѣе, чѣмъ ты имѣлъ возможность намъ грозить, а у насъ не было еще основанія тебя бояться, уже посылали къ тебѣ. Нашей цѣлью было пролить цѣлебный бальзамъ на твое озлобленіе и смыть нашу неблагодарность словами полными миролюбія и любви.
   2-й сенаторъ. Мы также пытались примирить съ Аѳинами такъ страшно измѣнившагося Тимона. Для этого къ нему отправлены были послы съ самыми блестящими предложеніями. Не всѣ же мы виновны въ неблагодарности и не заслужили, чтобы насъ истребляли поголовно.
   1-й сенаторъ. Наши стѣны воздвигнуты были не руками тѣхъ, кто оскорбилъ тебя потомъ. Къ тому же оскорбленія эти, право, не настолько велики, чтобы за проступки нѣкоторыхъ разрушать наши башни, памятники и школы.
   2-й сенаторъ. Къ тому же тѣ, которые высказались за твое изгнаніе, уже болѣе не существуютъ. Сознавая въ себѣ недостатокъ мудрой предусмотрительности, они впали въ отчаяніе и сердца ихъ перестали биться. Войди въ нашъ городъ, благородный воинъ! Войди въ него съ распущенными знаменами! Если же твоя месть все-таки требуетъ пищи, столь несвойственной пищи, казни не всѣхъ поголовно, а только по жребію одного изъ десяти и пусть случай рѣшаетъ нашу участь, пусть гибнуть отмѣченныя имъ жертвы.
   1-й сенаторъ. Не всѣ же виноваты, и не жестоко-ли мстить живымъ за тѣхъ, кому месть уже не страшна. Проступки не то, что земли; они по наслѣдству не переходятъ. Поэтому, дорогой соотечественникъ, введи свое войско въ городъ, а ненависть свою оставь за его стѣнами. Пощади Аѳины, свою колыбель! Пощади и близкихъ своихъ, которыхъ, въ пылу изступленія, ты, пожалуй, уничтожишь вмѣстѣ съ виноватыми. Войди, какъ пастырь въ овчарню; не щади зараженныхъ, но не убивай всѣхъ безъ разбора.
   2-й сенаторъ. Всего желаемаго ты скорѣе добьешься отъ насъ улыбкой, чѣмъ взмахами меча.
   1-й сенаторъ. Если смягченное сердце твое скажетъ намъ, что ты входишь въ Аѳины не съ враждебными намѣреніями, коснись только ногою до замкнутыхъ ворогъ, и они тотчасъ сами распахнутся передъ тобою настежь.
   2-й сенаторъ. Въ знакъ того, что ты ищешь не всеобщей гибели, а только праведнаго возмездія, брось или перчатку свою, или что хочешь, пусть твое войско вступаетъ въ городъ и стоитъ въ немъ, пока мы не исполнимъ всѣхъ твоихъ требованій.
   Алкивіадъ. Вотъ вамъ моя перчатка. Сойдите внизъ и велите отворить ворота, которымъ ничто не угрожаетъ. Смерть ожидаетъ только тѣхъ изъ моихъ враговъ или враговъ Тимона, кого вы укажете мнѣ сами. Да, смерть только имъ однимъ! Чтобы еще болѣе успокоить васъ, скажу, что ни одинъ воинъ не покинетъ назначеннаго ему мѣста, а если кто-нибудь дерзнетъ произвести въ городѣ безчинство, виновный подвергнется тяжкой карѣ закона, царящаго у васъ въ городѣ.
   Сенаторы. О, благородныя рѣчи!
   Алкивіадъ. Сойдите же со стѣнъ и будьте вѣрны данному слову (Сенаторы сходятъ внизъ и отворяютъ ворота. Появляется вотъ).
   Воинъ. Доблестный вождь, Тимонъ умеръ и похороненъ около самого моря. На могильномъ камнѣ я нашелъ надпись и при помощи воска сдѣлалъ съ нея слѣпокъ. Этотъ оттискъ лучше объяснить тебѣ все, чѣмъ мое невѣжество.
   Алкивіадъ (читаетъ).
   "Здѣсь жалкій трупъ лежитъ, души лишенный жалкой.
   "Не узнавайте чей. Проклятье всѣмъ живущимъ!
   "Покой нашелъ здѣсь я, Тимонъ, при жизни клявшій
   "Жизнь и людей. Кляни и ты меня, коль хочешь;
   "Но только проходи, но оставайся здѣсь".
   Въ этихъ словахъ вполнѣ вѣрно выразилось послѣднее состояніе твоей души. Ты не могъ иначе какъ съ отвращеніемъ относиться къ нашимъ человѣческимъ страданіямъ, съ пренебреженіемъ къ мелкимъ нашимъ чувствамъ и къ слезамъ, проливаемымъ нашею себялюбивою природою. Но въ высокомъ умѣ твоемъ возникла вдохновенная мысль, когда ты рѣшилъ, что Нептунъ вѣчно будетъ обливать слезами и скромную твою могилу, и прощенные тобою проступки. Да, доблестный Тимонъ умеръ и намъ предстоитъ достойнымъ образомъ почтить его память. Ведите меня въ свой городъ; я обовью оливковыми вѣтвями свой мечъ, желая, чтобы миръ истекъ изъ войны, чтобы миръ подавлялъ войну и чтобы они служили врачующимъ средствомъ другъ противъ друга. Бейте въ барабаны (Всѣ уходятъ).
   ПРИМѢЧАНІЯ
   "Тимонъ Аоинскій" былъ предметомъ продолжительныхъ и горячихъ споровъ. Въ этой трагедіи много странностей и противорѣчій; попадаются цѣлыя сцены, написанныя въ чрезвычайно прозаическомъ тонѣ, сухимъ языкомъ, что, главнымъ образомъ, и подало поводъ большинству англійскихъ критиковъ отнестись къ этой трагедіи съ недовѣріемъ и объявить, что она не принадлежитъ перу Шекспира. Такимъ образомъ, "Тимонъ Аѳинскій" принадлежитъ къ сомнительнымъ пьесамъ англійскаго поэта. Но въ какой мѣрѣ эта трагедія не принадлежитъ перу великаго поэта? Попала-ли она въ in-folio 1623 г. только по ошибкѣ или незнанію, или же въ созданіи ея Шекспиръ частично участвовалъ? Мнѣнія по этому поводу раздѣлились; но, во всякомъ случаѣ, не можетъ быть сомнѣнія, что "Тимонъ Аѳинскій" сохранилъ слѣды передѣлокъ, вѣроятно, позднѣйшихъ. Въ нѣкоторыхъ сценахъ преобладаетъ риѳмованный стихъ,-- тотъ однообразный, архаическій стихъ, который постоянно встрѣчается въ самыхъ старинныхъ пьесахъ англійскаго театра и въ первыхъ произведеніяхъ Шекспира; въ другихъ сценахъ преобладаетъ бѣлый стихъ, какъ и во всѣхъ позднѣйшихъ, лучшихъ произведеніяхъ Шекспира. Кольриджъ первый указалъ на эти разницы стиля и заключилъ, что "Тимонъ Аѳинскій" не принадлежитъ перу Шекспира. По его мнѣнію,-- а это мнѣніе было принято многими англійскими критиками,-- въ старомъ англійскомъ репертуарѣ существовала пьеса, написанная какимъ-нибудь неизвѣстнымъ писателемъ, героемъ которой являлся Тимонъ; и вотъ эту-то пьесу Шекспиръ передѣлалъ. Передѣлка была сдѣлана, по всей вѣроятности, спѣшно, а поэтому и неудачно, что и объясняетъ многія неровности композиціи, какъ, напр., недостатокъ связи между эпизодомъ Алкивіада съ остальными частями трагедіи, отсутствіе имени госпожи, которой услуживаютъ пажъ и шутъ, и пр. Другіе критики полагаютъ, наоборотъ, что трагедія первоначально была написана Шекспиромъ, но потомъ передѣлана какимъ-либо неизвѣстнымъ писателемъ. Въ настоящее время этотъ споръ едва-ли можетъ быть разрѣшенъ окончательно, потому что у насъ нѣтъ никакихъ внѣшнихъ, фактическихъ указаній, которыя могли бы руководить нами въ отысканіи истины. Однако, въ шекспировской критикѣ установилось мнѣніе, что въ трагедіи замѣтна рука великаго поэта и что Шекспиръ только поправилъ пьесу другаго автора. Недавно было высказано другое предположеніе: основаніе трагедіи, зерно, такъ сказать, принадлежитъ Шекспиру, но впослѣдствіи кто-нибудь изъ второстепенныхъ драматурговъ обработалъ мотивъ, только намѣченный Шекспиромъ, и, разумѣется, испортилъ даже и то, что принадлежало поэту. Авторъ этой гипотезы предполагаетъ (безъ всякихъ, впрочемъ, основаній), что издатели in-folio 1623 г., гдѣ эта пьеса появилась въ первый разъ, плохо разсчитали размѣры своего изданія: у нихъ оказалось незамѣщенныхъ и лишнихъ страницъ тридцать. Въ виду этого затруднительнаго обстоятельства, они взяли "Тимона Аѳинскаго", послѣднюю пьесу, которую имъ приходилось напечатать, и отдали ее какому-то плохому драматургу, съ тѣмъ, чтобы онъ пополнилъ ее и увеличилъ до требуемыхъ размѣровъ. Авторъ этой гипотезы, впрочемъ, и самъ сознается, что его предположеніе "смѣло до нелѣпости".
   Въ англійскомъ репертуарѣ есть много пьесъ, составляющихъ переработку "Тимона Аѳинскаго". Такъ, пьеса Шэдуэля была играна въ театрѣ Герцога въ 1678 году, пьеса Джемса Лове -- въ королевскомъ театрѣ Ричмонда Грина въ 1708 г., пьеса Кумберленда -- въ Дрюри-Ленскомъ театрѣ въ 1771 г., пьеса Гулля -- въ Ковенъ-гарденѣ въ 1786 г.
   Стр. 92. "Ira furor brevis est",-- гнѣвъ, кратковременное безумство.
   Стр. 92. "Пусть бы хоть приглашали другъ друга безъ ножей". Въ шекспировское время было въ обычаѣ, что каждый гость приносилъ къ обѣду свой ножъ. Вилки же были еще неизвѣстны.
   Стр. 98. "У воротъ его нѣтъ привратника, но стоитъ кто-то привѣтливо улыбающійся".-- Привратника знатныхъ и богатыхъ всегда представляли суровымъ и сердитымъ.
   Стр. 100. "Здравствуй, Барронъ".-- Въ этой сценѣ служители называютъ другъ друга именами своихъ господъ. Это бываетъ нерѣдко и въ настоящее время, даже въ Россіи.
   Стр. 101. "Появляются Апемантъ и тутъ..." Джонсонъ предполагаетъ, что въ этомъ мѣстѣ должна была находиться сцена, нынѣ потерянная, въ которой появленіе шута и пажа, идущаго за нимъ, было подготовлено какимъ-нибудь объяснительнымъ діалогомъ, дающимъ понять зрителямъ, что оба, и шутъ, и пажъ находятся на службѣ у Фрины, Тимандры или какой-нибудь другой греческой куртизанки,-- объясненіе, отъ котораго въ значительной степени зависитъ эффектъ и соль слѣдующихъ за тѣмъ шутокъ.
   Стр. 102. "Пріятнѣе было бы встрѣтиться съ вами не здѣсь, а въ Коринѳѣ".-- Коринѳами въ шекспировское время въ Англіи назывались дома разврата, вѣроятно, вслѣдствіе того, что греческій городъ Коринѳъ въ древности славился своими распущенными нравами... Мильтонъ въ своей "Защитѣ Смектимнууса" называетъ хозяйку одного дома разврата -- "мудрой и старой аббатиссой, окруженной всѣми ея молодыми коринѳянками": "а sage and old prelatess; with all her young Corinthien laity".
   Стр. 115. "Вяжите меня вашими счетами, какъ веревками, разсѣкайте меня ими по поясъ, какъ сѣкирами".-- Здѣсь непереводимая игра значеніями слова bil -- обязательство и топоръ, сѣкира. Тимонъ принимаетъ это слово въ послѣднемъ значеніи, т. е. говоритъ: -- рубите меня ими, разсѣкайте до пояса.
   Стр. 121. "Вчера дарилъ алмазы, а сегодня швыряетъ булыжниками". Одинъ изъ извѣстнѣйшихъ англійскихъ антикваріевъ и шекспирологовъ въ 1842 году нашелъ рукопись старинной англійской анонимной пьесы, героемъ которой является тотъ же Тимонъ Аѳинскій. Впослѣдствіи оказалось, что эта пьеса была написана въ концѣ шестнадцатаго столѣтія или въ началѣ семнадцатаго, т. е. при жизни Шекспира. Это -- очень плохой и пошлый фарсъ, но этотъ фарсъ мѣстами имѣетъ нѣчто общее съ пьесой Шекспира. Такъ, въ этомъ фарсѣ мы видимъ дворецкаго, который, подобно Флавію шекспировской пьесы, принимаетъ дѣятельное участіе въ судьбѣ Тимона послѣ того, какъ онъ употребилъ всѣ свои усилія не допустить своего господина до раззоренія. Затѣмъ, въ этомъ фарсѣ мы имѣемъ еще сцену, которая напоминаетъ сцену насмѣшливаго пира, которымъ Тимонъ угощаетъ своихъ гостей, съ тою, однако же, разницей, что въ фарсѣ, вмѣсто горячей воды (какъ въ шекспировской пьесѣ), фигурируютъ камни, раскрашенные какъ артишоки (Stones painted like artichokes). Изъ этого обстоятельства было выведено заключеніе, что этотъ пошлый и бездарный фарсъ послужилъ образцомъ для Шекспира, когда онъ писалъ "Тимона Аѳинскаго". Само собою разумѣется, что эта догадка не имѣетъ ни малѣйшаго основанія: принадлежитъ-ли "Тимонъ Аѳинскій" цѣликомъ Шекспиру или только отчасти -- въ немъ нѣтъ ничего общаго съ анонимнымъ фарсомъ, кромѣ только-что указанныхъ аналогій, вѣроятно, случайныхъ.
   Стр. 122. "Оглянусь на тебя",-- т. е. на Аѳины.
   Стр. 125. "Подъ властію сестры твоей -- луны". Въ этомъ мѣстѣ мизантропъ Тимонъ высказываетъ желаніе, чтобы солнце заразило воздухъ, которымъ дышутъ люди на землѣ, т. е. въ этомъ подлунномъ мірѣ.
   Стр. 125. "Неужто вы хотите вырывать подушки изъ-подъ головъ еще не умирающихъ людей?" -- намекъ на обычай того времени, заключавшійся въ томъ, чтобы ускорятъ смерть умирающихъ, вынимая подушки изъ-подъ ихъ головъ.
   Стр. 128. "...свѣжими щеками дѣвушки; ея молочно-бѣлыя груди, на которыя за ихъ завѣсами любуются мужчины",-- намекъ на рѣшетчатый грудной уборъ, бывшій въ концѣ XVI вѣка въ большой модѣ въ Англіи. Этотъ уборъ носили исключительно молодыя дѣвушки. При дворѣ королевы Елисаветы было въ обычаѣ, чтобы дѣвицы почти совершенно не закрывали груди. Сама королева слѣдовала этому обычаю даже подъ конецъ своей жизни, т. е. когда ей уже было семьдесятъ лѣтъ. Объ этомъ упоминаетъ извѣстный путешественникъ Гентукеръ, который видѣлъ королеву Елисавету въ Гринвичѣ "въ бѣломъ шелковомъ платьѣ, съ открытою грудью, какъ это дѣлаютъ всѣ англійскія дамы, пока не выйдутъ замужъ" (her bosom unkovered, as all the Englich ladi have it, till they marry).-- Эта модная подробность разрѣшаетъ споръ о томъ, какой костюмъ должны имѣть дѣйствующія лица "Тимона Аѳинскаго",-- модный англійскій того времени или же греческій.
   Стр. 129. "Прикрывайте... головы волосами отъ умершихъ". Другое указаніе на англійскую моду того времени. Обычай носить парики былъ введенъ только въ XVI столѣтіи. По увѣренію лѣтописца Стоу, этотъ обычай былъ занесенъ въ Англію изъ Франціи вскорѣ послѣ варѳоломеевской рѣзни. Королева Елизавета стала носить парикъ изъ кокетства, съ цѣлью скрыть свои сѣдые волосы, а по ея примѣру и всѣ англійскія дамы надѣли парики. Пуританинъ Стеббсъ разсказываетъ въ одномъ памфлетѣ того времени, что женщины, желая имѣть парики, по временамъ заманивали къ себѣ въ домъ дѣтей и обрѣзали имъ волосы. Другія доходили даже до того, что вскрывали могилы и обрѣзали волосы умершихъ, съ тѣмъ, чтобы изъ нихъ дѣлать себѣ парики. На это послѣднее преступленіе и намекаетъ здѣсь Шекспиръ.
   Стр. 134. "...менѣе вкусно, чѣмъ кизилъ". Здѣсь непереводимая игра созвучій на слова: medlar -- кизилъ и meddler -- вмѣшивающійся въ чужія дѣла, проныра.
   Стр. 134. "Если бы ты превратился въ единорога... ты непремѣнно палъ бы жертвой собственнаго бѣшенства". По древнему суевѣрію, левъ, и единорогъ вѣчно враждовали между собою; левъ при встрѣчѣ съ единорогомъ прятался будто бы сейчасъ же за какое-нибудь дерево, а единорогъ стремительно бросался за нимъ, вонзалъ рогъ свой въ дерево и такимъ образомъ дѣлался добычей льва.
   Стр. 134. "Стань ты лошадью, тебя загрызъ бы барсъ". По мнѣнію Пэна, въ этомъ монологѣ Шекспиръ намекаетъ на обычай въ Турціи: прежде вступленія на престолъ, султанъ приказываетъ умертвить всѣхъ своихъ близкихъ родственниковъ.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru