Lib.ru/Классика: Шелгунов Николай Васильевич. Суемудрие метафизики

СУЕМУДРІЕ МЕТАФИЗИКИ.

Петербургскіе журналисты обошли молчаніемъ "женскій вопросъ" г. Страхова ("Заря", февраль, 1870 г.). И напрасно. Я не скажу, чтобы всероссійское вліяніе г. Страхова равнялось всероссійскому вліянію г. Каткова, но "женскій вопросъ" вовсе не одна изъ тѣхъ мелкихъ крупицъ русскаго интеллектуальнаго движенія, которое бы слѣдовало игнорировать, разчитывая на русское здравомысліе.

Въ статьѣ г. Страхова нѣкоторые видятъ арсеналъ несокрушимой аргументаціи, отличающійся неуязвимостію Корана, даютъ ее читать дѣвушкамъ, подозрѣваемымъ въ соучастіи въ женскомъ вопросѣ, если есть еще какая-нибудь надежда на спасеніе погибающихъ, и вообще видятъ въ этой статьѣ одно изъ тѣхъ средствъ, съ которыми навѣрно можно вырвать побѣду изъ рукъ, повидимому, торжествующаго врага. Но не повтореніе ли это старой исторіи объ Юліанѣ отступникѣ? Не придется ли и г. Страхову съ его единомышленниками воскликнуть наконецъ съ отчаяніемъ: "Ты побѣдилъ, галилеянинъ!"

Я знаю, что г. Страхову будетъ пріятно узнать о томъ значеніи, которое придается его статьѣ отсталыми провинціальными читателями, но, для возстановленія истины, считаю необходимымъ прибавить, что чтеніе его "женскаго вопроса" погибающихъ не спасетъ и только укрѣпляетъ въ отсталости тѣхъ, кто женскаго вопроса не признаетъ или, исповѣдуя его явно, думаетъ про себя другое и мѣшаетъ втихомолку. Изъ этого я вывожу справедливое заключеніе объ общественной зловредности отсталости г. Страхова и думаю, что его сбивающія съ толку измышленія оставлять безъ возраженій неразчетливо.

Г. Страховъ задался мыслью доказать, что женскій вопросъ не болѣе какъ выдумка праздныхъ европейцевъ и что онъ явился у насъ, благодаря лишь тому, что у всѣхъ русскихъ тупыя головы. Такое смѣлое полемическое обобщеніе, убѣждая въ умственной самостоятельности г. Страхова, непризнающаго никакихъ авторитетовъ, даетъ и его противникамъ законное право не признавать и его собственнаго авторитета. Мы просимъ г. Страхова доказать, что послѣднее умственное движеніе Россіи происходитъ отъ того, что тупыя головы взяли перевѣсъ надъ головами умными.

Г. Страховъ называетъ наше время печальнымъ и временемъ вопросовъ. Его огорчаетъ, что подвергать сомнѣнію существующія мнѣнія и установившіеся порядки признается позволительнымъ и похвальнымъ, какъ самая правильная и законная дѣятельность ума. Какое страшное направленіе умовъ! восклицаетъ г. Страховъ. Повсюду кишатъ вопросы, всякій ищетъ на нихъ отвѣтовъ и торжествующая глупость даже составляетъ непремѣнное условіе, чтобы могъ возникнуть вопросъ. "Я ничего не понимаю!" кричитъ, иная глупая голова, объясните мнѣ то и это! И вотъ готовы безчисленные вопросы, которые только потому и существуютъ, что есть множество глупыхъ и самоувѣренныхъ людей, немогущихъ уразумѣть вещей самыхъ простыхъ и ясныхъ. Г. Страховъ для большаго убѣжденія своихъ читателей приводитъ даже пословицу, что на вопросы одного дурака не съумѣютъ отвѣчать десять умниковъ. Итакъ, г. Страховъ очень огорчается тѣмъ, что Россія не состоитъ сплошь изъ геніальныхъ людей, что есть у насъ люди, непривыкшіе къ самостоятельному мышленію, -- люди, ищущіе поэтому умственной помощи, люди, желающіе разъяснить черезъ другихъ то, чего они сами понять не въ состояніи. Я не знаю чѣмъ тутъ обижается г. Страховъ? Я думаю и онъ, несмотря на свое презрѣніе къ констатируемому имъ повальному русскому тупоумію, вѣроятно, не родился во всеоружіи критической мудрости и нѣкогда тоже мучился вопросами, искалъ отвѣтовъ, спрашивалъ у людей болѣе умныхъ, читалъ книги и, конечно, иностранныя. Почему же если тоже самое будутъ дѣлать другіе, они непремѣннопогибшія пустыя головы и всѣхъ вопрошающихъ слѣдуетъ привязать къ позорному столбу за то, что они не погружены въ смиренномудрое молчаніе.

Г. Страховъ, обижается, что каждый, у кого является неразрѣшенный вопросъ, требуетъ помощи болѣе умныхъ людей. Чтоже въ этомъ прискорбнаго, способнаго возбудить злое чувство и презрительное отношеніе къ вопрошающимъ? Соціальное право всякой меньшей силы въ томъ, чтобы большая сила ей помогала. Если изъ этого правила мы не сдѣлаемъ закона общественной солидарности, то какимъ же образомъ человѣчество выработаетъ себѣ лучшія условія умственнаго и матеріальнаго благосостоянія? Мнѣ бы хотѣлось знать, какъ поступаетъ г. Страховъ въ тѣхъ случаяхъ, когда къ нему подходятъ дѣти и предлагаютъ всякіе вопросы.

Даетъ ли онъ дѣтямъ щелчковъ и обзываетъ ихъ глупыми ребятишками, или же удовлетворяетъ ихъ умственную пытливость и поощряетъ ихъ къ вопросамъ на будущее время?

Г. Страховъ говоритъ, что люди, ничего непонимающіе, гордо и смѣло заявляютъ свое непониманіе. Чтоже! это очень хорошо; ибо кто стыдится своего незнанія, тотъ никогда ничего не знаетъ. Или г. Страховъ огорчается особенно тѣмъ, что непонимающіе заявляютъ свое непониманіе гордо и смѣло? Не зная, насколько обидная для г. Страхова гордость и смѣлость не соотвѣтствуетъ его понятіямъ и великосвѣтской мягкости приличій, я возражать ему не стану, но вообще думаю, что гордость и смѣлость-чувства хорошія и болѣе вамъ необходимыя, чѣмъ изнеможенный видъ и запуганная скромность, отъ которой меньше всего можно ожидать вопросовъ.

Г. Страховъ говоритъ, что люди, хоть что либо понимающіе обязаны смиренно представлять свои объясненія и горе имъ, если тупоголовые предлагатели вопросовъ найдутъ эти объясненія недостаточно для себя вразумительными. Выраженіе г. Страхова энергичны, но неясны. Намъ бы хотѣлось знать, кого именно изъ своихъ соотечественниковъ г. Страховъ считаетъ тупоголовыми наглецами и кого скромными, смиренными умниками, призванными разрѣшать всѣ русскіе вопросы. Если бы г. Страховъ приложилъ списокъ коноводовъ того и другаго лагеря, то съ нимъ бы можно было говорить на чистоту, не читая его статей между строками. Но г. Страховъ, напуская на себя какую-то таинственность заговорщика, точно онъ пишетъ и не богъ вѣсть какую разрушительную статью, съ преднамѣреннымъ лукавствомъ выражается темно и огульно, такъ что каждое отсталое умственное убожество самодовольно причислитъ себя къ полку хранителей земной мудрости, а въ полкъ противниковъ запишетъ именно тѣхъ, которыми справедливо гордится наша литература и журналистика послѣдняго десятилѣтія.

Но отсталое умственное убожество пусть не ищетъ себѣ опоры въ лукавой, но не сильной и расплывающейся адвокатурѣ своего присяжнаго повѣреннаго. Мы просимъ ясной мысли, прямой постановки вопроса, точности выраженія а въ томъ, что возбуждаетъ ликующій восторгъ кліентовъ г. Страхова, предающихся шумной радости отъ кажущагося имъ ловкаго слова ихъ адвоката, намъ слышится лишь лебединая пѣснь философіи застоя, послѣдняя натуга умирающей мудрости, питающейся спасти хотя лоскутки своего растрепаннаго, какъ мочалка, знамени. Именно въ попыткѣ г. Страхова провести какой-то междустрочный смыслъ, мы читаемъ сознаніе его несостоятельности и въ его рѣзкомъ словѣ -- отчаянное усиліе прибѣгнуть къ послѣднему средству самозащиты, но тому что въ умственномъ арсеналѣ ихъ полка царитъ безпорядокъ и пустота.

Г. Страховъ имѣетъ достаточный навыкъ въ обращеніи съ словомъ, чтобы вести свою адвокатуру лукаво и возбудить въ своихъ единомышленникахъ, уже упавшихъ духомъ, энергію воображаемой непобѣдимости. Г. Страховъ пишетъ вовсе не для того, чтобы разбить своихъ противниковъ, ибо онъ ихъ ничѣмъ не разбиваетъ; онъ пишетъ для тѣхъ, кто думаетъ, какъ онъ, и хочетъ имъ сказать -- "не падайте духомъ, мужайтесь; ибо ваши противники небольше, какъ наглые, самоувѣренные глупцы и мальчишки". Чтобы сообщить своему слову еще большую ободрительную силу, онъ придаетъ статьѣ видъ діалога и заставляетъ своихъ идеальныхъ противниковъ дѣлать себѣ ничтожныя возраженія, которыя немедленно и разбиваетъ. Пріемъ старый, но неловкій и въ настоящемъ случаѣ служащій къ собственному пораженію тѣхъ, кто думаетъ черпать въ этомъ средствѣ свою силу.

Сохраняя свое кажущееся безпристрастіе, г. Страховъ отъ лица своихъ идеальныхъ противниковъ возражаетъ себѣ такъ: "можно, скажутъ намъ, дать всему этому движенію болѣе глубокій и правильный смыслъ; вопросы, какъ выраженіе сомнѣнія, какъ стремленіе отдать себѣ отчетъ въ своихъ мысляхъ и дѣйствіяхъ, есть неизбѣжный и правильный пріемъ ума. Если нашъ вѣкъ продолжаетъ дѣло скептицизма и анализа, начатое прошлымъ вѣкомъ и даже гораздо раньше, то въ этомъ нельзя видѣть ничего дурного. Это признакъ того, что спящіе умы все больше и больше пробуждаются, что даже дураки начинаютъ мыслить, начинаютъ разсуждать и спрашивать. Причина обилія вопросовъ въ наше время не есть одна глупость и одно непониманіе, а напротивъ избытокъ ума, предлагающаго столь глубокіе запросы, заявляющаго столь высокія требованія, что ихъ не могутъ удовлетворить существующія мнѣнія и порядки. Вопросы возникли и усилились именно потому, что отвѣты на нихъ давались все слабѣе и несостоятельнѣе. Партія вопрошающихъ потому и получила такой побѣдный видъ, такую дерзость и развязность, что партія отвѣчающихъ все больше и больше робѣетъ, все меньше и меньше чувствуетъ у себя силъ на отвѣты".

Но это не то: это не скептицизмъ и не въ немъ болѣзнь нашего вѣка, возражаетъ самъ себѣ г. Страховъ. Не сомнѣніе пожираетъ людей; не отчаяніе и ужасъ овладѣваютъ людьми, застигнутыми скептицизмомъ; нѣтъ -- вопрошающіе люди сіяютъ какою-то радостью, которая ясно показываетъ, что ими владѣетъ не печаль о потерянной истинѣ, а напротивъ твердая вѣра, крѣпкое убѣжденіе. Какая же это вѣра? То вѣра въ человѣческій разумъ, вѣра слѣпая и фанатическая, какъ и многія другія вѣры. Эти скептики незыблемо вѣруютъ въ то, что разумъ человѣческій можетъ все разрѣшить и все постигнуть, что для него нѣтъ тайнъ ни на землѣ, ни на небѣ.-- Нѣтъ, г. Страховъ, не то вы говорите, и вашихъ словъ,-- простите за рѣзкость выраженія,-- мы не можемъ назвать иначе, какъ преднамѣренною ложью. Вамъ знакомы философскія требованія нашего времени, и потому, прибѣгая даже къ самымъ крайнимъ средствамъ защиты людей одного съ вами міровоззрѣнія, вы не имѣете права клеветать на людей противнаго вамъ лагеря. Вамъ извѣстно очень хорошо, что послѣдняя философская система именно меньше всего проповѣдуетъ всеобъятность человѣческаго разума, что за эту всеобъятность напротивъ стоитъ не она, а то метафизическое міровоззрѣніе, котораго придерживаетесь вы. Только метафизическое міровоззрѣніе не знаетъ неразрѣшенныхъ вопросовъ, и только оно не затрудняется отвѣтами. Новые же мыслители знаютъ очень хорошо, что есть на свѣтѣ вещи непознаваемыя, что тратить силы на ихъ познаніе или придумывать гадательные отвѣты -- чепуха, неведущая ровно ни къ какому полезному результату. Поэтому новая философія весьма основательно оставляетъ въ покоѣ непознаваемое и обращается лишь къ познаваемому. Новая философія говорятъ, что мы знаемъ лишь самыя явленія, и -- то насколько они подлежатъ нашимъ чувствамъ, нашему наблюденію, нашему опыту, сущности же явленій и ихъ первичной причины мы не только не знаемъ, но по своей природѣ даже и знать не можемъ. Ясно, что наши знанія только относительныя. Гдѣ же та вѣра во всемогущество человѣческаго разума, о которой вы говорите? когда же это всѣмъ было обѣщано, что они "все уразумѣютъ, что имъ будутъ разрѣшены всякія недоумѣнія?"

Но намъ скажутъ, снова возражаетъ самъ себѣ г. Страховъ, что мы преувеличиваемъ и клевещемъ на разумъ, что нашъ вѣкъ не вѣкъ скептицизма, а вѣкъ положительныхъ, твердыхъ знаній, понемногу вытѣсняющихъ шаткія и фантастическія понятія. Перевѣсъ теперь принадлежитъ не глупости, а истинамъ очевиднымъ, доступнымъ повѣркѣ каждаго и потому не составляющимъ принадлежности немногихъ избранныхъ умовъ. Если это такъ, то какія истины получаютъ въ наше время все больше и больше ходу, какія новыя рѣшенія получились для старыхъ вопросовъ, въ чемъ состоитъ новая мудрость? Затѣмъ г. Страховъ излагаетъ въ видѣ, короткихъ афоризмовъ выводы новой враждебной ему мудрости, усиливаясь придать имъ даже смѣшной характеръ, что ему однако не удается. Такъ напримѣръ, онъ говоритъ, что новые мудрецы не устанавливаютъ между женщиной и мужчиной никакого различія. Женщина, по ихъ словамъ, какъ бы безбородый мужчина, меньшаго роста, чѣмъ обыкновенно бываютъ мужчины -- Это тоже преднамѣренная ложь, ибо никто никогда, ничего подобнаго не утверждалъ и, пускаясь въ подобныя плоскія шутки, г. Страховъ лишь ослабляетъ самого себя. Очень можетъ быть, что г. Страховъ возбуждаетъ этимъ пріемомъ энергію своихъ друзей, упавшихъ духомъ, но за-то рѣзче обнаруживаетъ безсиліе своего лагеря и пустоту его арсенала.

Поразивъ, повидимому, своихъ противниковъ резюмированіемъ ихъ выводовъ, но въ то же время не попытавшись ничѣмъ ихъ опровергнуть, точно она такая нелѣпость, что это понимаетъ всякій и безъ доказательствъ, г. Страховъ прямо утверждаетъ, что человѣчество не подвинулось впередъ въ разрѣшеніи всякаго рода вопросовъ и что служеніе разуму вовсе не привело ни къ какимъ блистательнымъ результатамъ. Но вѣдь это-то и требовалось доказать, г. Страховъ, а развѣ вы это доказали? Все то, что вы говорите, обращается противъ самихъ васъ, и тотъ приговоръ, который вы дѣлаете новѣйшему скептицизму, есть именно торжество того разума, противъ котораго вы ополчаетесь. На стр. 109 вы старались обнаружить продерзость человѣческаго разума, будтобы самоувѣренно сочиняющаго отвѣты на всѣ свои вопросы, а на стр. 114 и 115 вы говорите совсѣмъ другое. Заставляя идеализуемаго вами современнаго мудреца высказывать его міровоззрѣніе, вы влагаете въ его уста слѣдующую рѣчь: "если я иногда вира жаюсь такъ, какъ будтобы для меня не существуетъ никакихъ различій между пещами, то это не имѣетъ того нелѣпаго смысла, будто между ними дѣйствительно нѣтъ различія, а только тотъ чисто объективный и весьма дозволительный смыслъ, что я самъ еще не имѣю основаній, чтобы твердо и ясно судить объ этихъ различіяхъ и что существующія до сихъ поръ основанія меня не удовлетворяютъ". И затѣмъ вы же говорите -- "вотъ единственный разумный смыслъ, который имѣетъ современная популярная философія".

Примирившись такимъ образомъ съ современнымъ умственнымъ движеніемъ, г. Страховъ внезапно спохватился и поправляетъ свою оплошность слѣдующимъ блистательнымъ образомъ. "А впрочемъ и все вмѣстѣ взятое, т. е. и вопросъ и новое рѣшеніе и самое сомнѣніе въ прежнемъ рѣшеніи можетъ оказаться сплошнымъ вздоромъ, сплошною глупостію". Итакъ въ концѣ концовъ оказывается все-таки, что интеллектуальная жизнь человѣчества, всѣ попытки ума, всѣ порывы той самой безсмертной души, на защиту которой ополчается г. Страховъ -- вздоръ и сплошная глупость.

Такое неожиданное заключеніе заставляетъ меня напомнить читателю слѣдующій случай изъ военныхъ лѣтописей прошедшаго столѣтія. Въ одну изъ войнъ Франціи съ Англіей французскій военный корабль встрѣтился съ англійскимъ. У англійскаго не было ни зерна пороху. Ну, какъ сражаться съ безоружнымъ врагомъ? Французы съ предупредительностію предложили англичанамъ половину своего пороха, сраженіе оказалось возможнымъ и французы потопили англичанъ.

Противники г. Страхова и полчище за нимъ стоящее находятся совершенно въ положеніи французскаго корабля. Имъ приходится дѣлиться съ полчищемъ г. Страхова своимъ порохомъ; ибо критикъ "Зари", выплывъ въ океанъ, не позаботился взять съ собою зарядовъ.

Г. Страховъ не можетъ же, конечно, отрицать того, что не русскіе гимназисты и семинаристы выдумали вопросы и проситъ на нихъ отвѣтовъ; г. Страховъ, конечно, знаетъ очень хороню и исторію движенія человѣческой мысли и знакомъ съ сочиненіями и именами людей, вотъ уже цѣлое столѣтіе работающихъ на поприщѣ новыхъ изслѣдованій. Предъ г. Страховымъ стоить все человѣчество, за весь его исторической періодъ, предъ нимъ необъятная масса мыслящаго человѣческаго мозга, употребляющаго послѣдовательно втеченіи многихъ вѣковъ необычайныя усилія, чтобы найти отвѣты навѣчно, безпрестанно возникающіе вопросы, предъ г. Страховымъ та самая коллективная человѣческая душа, за погибель которой онъ такъ дрожитъ;-- а онъ, г. Страховъ, съ книжкой "Зари" въ рукахъ -- одинъ одинехонекъ выступаетъ въ поле и говоритъ всей исторіи, всему прошлому и настоящему, всему, что когда либо думало и думаетъ, всему, что искало отвѣтовъ на свои вопросы, что все это вздоръ и чепуха, все это сплошная глупость. Предъ грандіозностью такого отрицанія дѣятельности человѣческой души, на защиту которой, повидимому, ополчается г. Страховъ, долженъ померкнуть всякій скептицизмъ и нигилизмъ. Ужь не г. Страхову приходится теперь защищать человѣческую душу, а его противникамъ; ибо отрицая законность проявленія какой либо силы, г. Страховъ отрицаетъ тѣмъ и самое существованіе этой силы истины получаютъ въ наше время все больше и больше ходу, какія новыя рѣшенія получились для старыхъ вопросовъ, въ чемъ состоитъ новая мудрость? Затѣмъ г. Страховъ излагаетъ въ видъ короткихъ афоризмовъ выводы покой враждебной ему мудрости, усиливаясь придать имъ даже смѣшной характеръ, что ему однако не удается. Такъ напримѣръ, онъ говоритъ, что новые мудрецы не устанавливаютъ между женщиной и мужчиной никакого различія. Женщина, по ихъ словамъ, какъ бы безбородый мужчина, меньшаго роста, чѣмъ обыкновенно бываютъ мужчины.-- Это тоже преднамѣренная ложь, ибо никто никогда, ничего подобнаго не утверждалъ и, пускаясь въ подобныя плоскія шутки, г. Страховъ лишь ослабляетъ самого себя. Очень можетъ быть, что г. Страховъ возбуждаетъ этимъ пріемомъ энергію своихъ друзей, упавшихъ духомъ, но за-то рѣзче обнаруживаетъ безсиліе своего лагеря и ну стоту его арсенала.

Поразивъ, повидимому, своихъ противниковъ резюмированіемъ ихъ выводовъ, но въ то же время не попытавшись ничѣмъ ихъ опровергнуть, точно она такая нелѣпость, что это понимаетъ всякій и безъ доказательствъ, г. Страховъ прямо утверждаетъ, что человѣчество не подвинулось впередъ въ разрѣшеніи всякаго рода вопросовъ и что служеніе разуму вовсе не привело ни къ какимъ блистательнымъ результатамъ. Но вѣдь это-то и требовалось доказать, г. Страховъ, а развѣ вы это доказали? Все то, что вы говорите, обращается противъ самихъ васъ, и тотъ приговоръ, который вы дѣлаете новѣйшему скептицизму, есть именно торжество того разума, противъ котораго вы ополчаетесь. На стр. 109 вы старались обнаружить продерзость человѣческаго разума, будтобы самоувѣренно сочиняющаго отвѣты на всѣ свои вопросы, а на стр. 114 и 115 вы говорите совсѣмъ другое. Заставляя идеализуемаго вами современнаго мудреца высказывать его міровоззрѣніе, вы влагаете въ его уста слѣдующую рѣчь: "если я иногда выражаюсь такъ, какъ будтобы для меня не существуетъ никакихъ различіи между вещами, то это не имѣетъ того нелѣпаго смысла, будто между ними дѣйствительно нѣтъ различія, а только тотъ чисто объективный и весьма дозволительный смыслъ, что я самъ еще не имѣю основаній, чтобы твердо и ясно судить объ этихъ различіяхъ и что существующія до сихъ поръ основанія меня не удовлетворяютъ". И затѣмъ вы же говорите -- "вотъ единственный разумный смыслъ, который имѣетъ современная популярная философія".

Примирившись такимъ образомъ съ современнымъ умственнымъ движеніемъ, г. Страховъ внезапно спохватился и поправляетъ свою оплошность слѣдующимъ блистательнымъ образомъ. "А впрочемъ и все вмѣстѣ взятое, т. е. и вопросъ и новое рѣшеніе и самое сомнѣніе въ прежнемъ рѣшеніи можетъ оказаться сплошнымъ вздоромъ, сплошною глупостію". Итакъ въ копнѣ концовъ оказывается все-таки, что интеллектуальная жизнь человѣчества, всѣ попытки ума, всѣ порывы той самой безсмертной души, на защиту которой ополчается г. Страховъ -- вздоръ и сплошная глупость.

Такое неожиданное заключеніе заставляетъ меня напомнить читателю слѣдующій случай изъ военныхъ лѣтописей прошедшаго столѣтіи. Въ одну изъ войнъ Франціи съ Англіей французскій военный корабль встрѣтился съ англійскимъ. У англійскаго не было ни зерна пороху. Ну, какъ сражаться съ безоружнымъ врагомъ? Французы съ предупредительностію предложили англичанамъ половину своего пороха, сраженіе оказалось возможнымъ и французы потопили англичанъ.

Г. Страховъ не можетъ же, конечно, отрицать того, что не русскіе гимназисты и семинаристы выдумали вопросы и просятъ на нихъ отвѣтовъ; г. Страховъ, конечно, знаетъ очень хорошо и исторію движенія человѣческой мысли и знакомъ съ сочиненіями и именами людей, вотъ уже цѣлое столѣтіе работающихъ на поприщѣ новыхъ изслѣдованій. Предъ г. Страховымъ стоитъ все человѣчество, за весь его исторической періодъ, предъ нимъ необъятная масса мыслящаго человѣческаго мозга, употребляющаго послѣдовательно втеченіи многихъ вѣковъ необычайныя усилія, чтобы найти отвѣты на вѣчно, безпрестанно возникающіе вопросы, предъ г. Страховымъ та самая коллективная человѣческая душа, за погибель которой онъ такъ дрожитъ;-- а онъ, г. Страховъ, съ книжкой "Зари" въ рукахъ -- одинъ одинехонекъ выступаетъ въ поле и говоритъ всей исторіи, всему прошлому и настоящему, всему, что когда либо думало и думаетъ, всему, что искало отвѣтовъ на свои вопросы, что все это вздоръ и чепуха, все это сплошная глупость. Предъ грандіозностью такого отрицанія дѣятельности человѣческой души, на защиту которой, повидимому, ополчается г. Страховъ, долженъ померкнуть всякій скептицизмъ и нигилизмъ. Ужь не г. Страхову приходится теперь защищать человѣческую душу, а его противникамъ; ибо отрицая законность проявленія какой либо силы, г. Страховъ отрицаетъ тѣмъ и самое существованіе этой силы.

Но г. Страховъ скажетъ, что онъ этого не дѣлаетъ; онъ скажетъ, что мы навязываемъ ему то, чего онъ не говорилъ; онъ укажетъ на слѣдующій свой выводъ: "сомнѣніе въ вещахъ очевидныхъ, сильно затрогивающихъ умъ и сердце собственно несравненно нелѣпѣе, чѣмъ признаніе извѣстныхъ взглядовъ на эти вещи, положимъ, взглядовъ одностороннихъ и грубыхъ, но все-таки дающихъ нѣкоторый отвѣтъ на то, на что отвѣтъ непремѣнно требуется и непремѣнно существуетъ." Что же это такое? Ясно, что г. Страховъ признаетъ право вопросовъ, но его удовлетворяютъ взгляды только односторонніе и грубые. Ну а если они кого не удовлетворяютъ? Допуская законность лишь грубаго и односторонняго рѣшенія и вывода, зачѣмъ же нападать на человѣческую глупость и обзывать всѣхъ тупыми головами, когда въ то же время заявляется желаніе, чтобы на свѣтѣ не было ни одной пытливой, мыслящей и умной головы. Г. Страховъ хочетъ, чтобы люди удовлетворялись хотя нѣкоторыми отвѣтами на то, на что отвѣтъ непремѣнно требуется и непремѣнно существуетъ. Ну а если же съ человѣческой душой приключится такая бѣда, что нѣкоторый отвѣтъ ее ]не удовлетворяетъ; если научныя изслѣдованія, наблюденія и опыты показываютъ этой душѣ, что нѣкоторые вовсе неискомая истина, а только туманъ. Вы сами говорите, что отвѣтъ непремѣнно существуетъ и что отвѣтъ, который вы держите въ своихъ рукахъ и предлагаете читателямъ "Зари", вовсе ненастоящій. Допуская это, зачѣмъ же вы не позволяете искать отвѣта истиннаго. Однимъ словомъ, скажите, чего вы хотите, что вы позволяете, чего не позволяете? Вотъ что вы позволяете -- отвѣтимъ мы за васъ. Вы допускаете только доисторическое право вопрошенія и признаете законность только тѣхъ отвѣтовъ, которые придумало давно уже угасшее человѣчество. Затѣмъ вы ставите человѣческому мышленію точку и думать никому больше не позволяете. Вы признаете правдой лишь все прошлое, а все новое для васъ ложь и заблужденіе.

Въ заключеніе своего общаго вступленія въ статью, г. Страховъ говоритъ: "вотъ точки зрѣнія, съ которыхъ, какъ мы думаемъ, слѣдуетъ разсматривать женскій вопросъ, какъ и многіе другіе современные вопросы". Итакъ точка зрѣнія г. Страхова на женскій вопросъ та, что если этотъ вопросъ разрѣшался грубо и односторонне, и если на него не нашлось еще лучшаго отвѣта, "который однако непремѣнно существуетъ", то отвѣта этого искать не слѣдуетъ. Отчего же не слѣдуетъ искать того, что существуетъ непремѣнно, но еще не найдено? Новое противорѣчіе. Г. Страховъ!-- человѣку позволяется быть непослѣдовательнымъ, но ужь не слишкомъ ли вы злоупотребляете этимъ правомъ возбужденія энергіи въ своемъ дрогнувшемъ и отступающемъ полку. Приготситесь лучше воскликнуть: "ты побѣдилъ галилеянинъ"; ибо это единственный честный отвѣтъ, который вы можете дать сохраняя свое достоинство. Потомъ мы вамъ совѣтывали бы перечесть то, что на вашъ счетъ говоритъ Стюартъ Милль въ той самой книгѣ, на которую вы изливаете свое негодованіе. "Если человѣчество не умѣетъ предвидѣть своихъ собственныхъ измѣненій, если чувства его направляются къ прошлому, а не къ грядущимъ вѣками, то вѣдь это нисколько по ново. Видѣть будущее расы -- всегда составляло преимущество избранныхъ свѣтлыхъ умовъ или тѣхъ, которые отъ нихъ научились; проникнуться чувствами этого будущаго -- это признакъ еще болѣе свѣтлаго умственнаго величія, обыкновенно приготовлявшій мученическій вѣнецъ такимъ избранникамъ. Учрежденія, книги, воспитаніе, общество -- все это повторяетъ ветхіе зады долго послѣ того, какъ новое уже наступило и тѣмъ болѣе, когда оно только приближается."

II.

Задавшись мыслію доказать, что все обстоитъ благополучно; что людямъ вредно думать и приходить къ какимъ бы то ни было вопросамъ; что прогрессъ есть не больше, какъ выдумка безпокойныхъ людей; что на свѣтѣ жилось особенно хорошо, когда люди не безпокоили себя никакими размышленіями,-- г. Страховъ, взявшій на себя непосильное желаніе затормозить цивилизацію и порывъ русскаго человѣчества къ лучшему будущему, искажаетъ, съ весьма понятной односторонностію человѣка партіи, весь смыслъ словъ Милля. Г. Страховъ изъ книжки въ 300 страницъ выковырялъ пять отдѣльныхъ фразъ, обрушилъ на нихъ все свое негодованіе, всю силу своего философскаго мышленія и эрудиціи и думаетъ, что онъ убилъ "женскій вопросъ" и стеръ Милля въ ничтожный порошокъ. Почитатели г. Страхова, нечитавшіе Милля, конечно, могутъ ликовать, сколько имъ угодно, и потирать съ восторгомъ руки, благодушествуя отъ діалектической ловкости своего защитника. Но благодушествующіе люди, конечно, не въ состояніи, въ порывѣ своей воображаемой побѣды, замѣтить улыбки сожалѣнія своихъ враговъ, сознающихъ вполнѣ свое умственное превосходство.

Умственную разницу между полкомъ г. Страхова и его противницами читатель можетъ видѣть изъ слѣдующаго сравненія. Книжка Милля "О подчиненіи женщины" -- трудъ неоспоримо благонамѣренный и почтенный, по читая ее задаешься на каждой страницѣ вопросомъ, почему такой серьезный мыслитель и почтенный человѣкъ усиливается разжевать давно извѣстныя истины, непредставляющія никакого интереса новизны. Но, прочитавъ статью г. Страхова, приходится придти къ иному заключенію. Оказывается, что давно извѣстныя истины не только не извѣстны всѣмъ, но еще оспариваются, какъ модное измышленіе, какъ нѣчто вредное, тревожное, раздражающее умы и мѣшающее людямъ наслаждаться вполнѣ счастіемъ, которымъ они владѣютъ.

Всѣ возраженія противъ Милля г. Страховъ приводитъ къ тому, что будто бы Милль задался чисто-юридическимъ рѣшеніемъ вопроса. Г. Страховъ усиливается даже доказать, что Милль вовсе не прогрессивный мыслитель, что онъ только кажется имъ, а въ сущности говоритъ вздоръ, совершенно непримѣнимый къ дѣлу, а тѣмъ болѣе у насъ въ Россіи. И изъ цитатъ, приводимыхъ г. Страховымъ, можно дѣйствительно заключить, что Милль говоритъ только вздоры, впадаетъ въ противорѣчія, обнаруживаетъ необдуманность и идеалъ женскаго счастія полагаетъ въ предоставленіи женщинамъ нрава быть солдатами и членами парламента. По Стюартъ Милль говоритъ совсѣмъ не то. Вся его книга направлена именно на возбужденіе сознанія въ нравственной зависимости женщины отъ мужчины, создавшейся постоянной, легальной неравноправностію. Милль говоритъ не о томъ, чтобы предоставить женщинамъ право носить мужскія панталоны, а о томъ, что нравственный міръ женщины подавленъ нравственнымъ міромъ мужчины и перевѣсъ послѣдняго санкціонированъ повсюду буквою закона. Можете ли вы, г. Страховъ, опровергнуть это положеніе!

Далѣе Стюартъ Милль весьма пространно разсуждаетъ о печальномъ состояніи современной европейской семьи и о вредномъ вліяніи существующихъ семейныхъ отношеній на весь соціальный и политическій строй европейской жизни. Г. Страховъ, увѣряющій, что все обстоитъ благополучно, и что Стюартъ Милль болтаетъ вздоръ, найдетъ ли въ своемъ арсеналѣ оружіе, чтобы опровергнуть слѣдующія мысли Милля, на которыхъ мы просимъ читателя обратить свое вниманіе. Мы будемъ говорить о существующихъ повсюду условіяхъ, указываемыхъ закономъ брачному сожительству.

Бракъ составляетъ для женщины единственное положеніе, предназначенное ей обществомъ. Другой цѣли нѣтъ и не можетъ быть у женщины. Къ этой цѣли готовитъ се и семья, и воспитаніе внѣ дома и все ея юридическое положеніе. Если это такъ, и другое положеніе для женщины не указано самой природою, то очевидно, что всѣ усилія общества должны бы стремиться къ тому, чтобы это единственное положеніе женщины достигалось ею возможно совершеннѣе и полнѣе. но какъ же согласить съ этимъ существующій еще мѣстами народный обычай, по которому отецъ продаетъ свою дочь ея будущему мужу; какъ согласить существующій даже между образованными людьми обычай лишать дѣвушекъ нрава устраивать бракъ по своему личному произволу и вкусу, безъ всякаго посторонняго вмѣшательства? Правда, говоритъ Милль, что церковь въ своемъ уваженіи къ нравственному принципу зашла такъ далеко, что требовала формальнаго "да" при совершеніи брачнаго обряда, но и это согласіе, разумѣется, носило совершенно принудительный, подневольный характеръ; для дѣвушки не было никакой физической возможности противиться настоятельнымъ требованіямъ отца, кромѣ, быть можетъ, того исхода, когда она, пронзися обѣтъ монашества, становилась подъ непосредственное покровительство религіи.

Послѣ совершенія брачнаго обряда мужъ пріобрѣтаетъ надъ своею женою полныя юридическія права и становится почти подъ безусловную защиту общественнаго мнѣнія. Семья превращается въ тотъ таинственный очагъ, въ который не позволяется проникнуть ни одному постороннему глазу. Общественное мнѣніе передовой Англіи позволяетъ обсуживать внѣсемейное поведеніе мужчины, по караетъ прозвищемъ безчестнаго отношеніе къ поведенію мужчины въ своей семьѣ, если бы это поведеніе доходило даже до крайности безобразія и деспотизма. Развѣ мужъ, въ буквальномъ смыслѣ, не верховный повелитель и судья своего дома? развѣ глухая тайна не есть законъ междусупружескихъ отношеній, превращающая семью въ изолированную ячейку и совершенно выдѣляющую ее изъ общей семьи человѣчества, точно для той или другой существуютъ не общіе, а отдѣльные законы существованія? Вслѣдствіе этой изолированности и безгласности всякихъ ужасовъ многимъ вообразилось, что по отношенію къ брачному союзу все обстоитъ такъ, какъ ему обстоять надлежитъ, и намъ постоянно твердятъ, говоритъ Милль, что цивилизація и христіанство возстановили священныя права женщины. Женщина и прежде и въ настоящее время остается рабою своего мужа; въ смыслѣ легальной подчиненности она также порабощена, какъ и существа, обыкновенно называемыя невольниками. Жена не можетъ сдѣлать ни одного шага безъ прямого хотя бы и нѣмого -- на то позволенія своего мужа. За женою признается даже меньше правъ, чѣмъ въ христіанскихъ странахъ за обыкновенною рабою. На рабу возлагается даже нравственный долгъ отказывать господину въ послѣдней фамильярности. Но жена иное дѣло. Къ какому бы тирану ни приковало ее несчастіе, какъ бы онъ ее ни ненавидѣлъ; какъ бы онъ ее ни мучилъ ежедневно ст, наслажденіемъ; какъ бы ни было велико омерзѣніе ея къ нему, онъ все таки имѣетъ полное право настойчиво требовать послѣдняго униженія, какому только можетъ подвергнуться человѣческое существо. Если жена, доведенная до послѣдней степени отчаянія, вздумаетъ бросить своего мужа, она и тутъ ничего не выиграетъ, потому что онъ можетъ заставить ее возвратиться. Только одинъ легальный разводъ разъединяетъ супруговъ окончательно и спасаетъ жену отъ тираніи ея мужа. По легальная сепарація слишкомъ дорога по издержкамъ, чтобы она была доступной для людей, непринадлежащихъ къ высшимъ классамъ. Въ трудности достиженія возможности уйдти отъ тиранства мужа заключается, конечно, величайшее противорѣчіе воображаемаго единственнаго назначенія женщины для семейной жизни, съ отсутствіемъ права на свободный выборъ себѣ мужа. Казалось бы, что если всѣ условія жизни жены зависятъ отъ пріисканія себѣ добраго господина, то непремѣннымъ слѣдствіемъ такого порядка должно быть предоставленіе права свободнаго выбора. Но въ дѣйствительности этого нѣтъ.

Милль вовсе не скрываетъ того, что рисуемая имъ мрачная картина есть безъисключительное констатированіе существующаго. Я не представляю легальное положеніе жены, но не обращеніе съ нею въ дѣйствительности, говоритъ онъ. "Почти во всѣхъ странахъ законы несравненно хуже своихъ исполнителей и многіе изъ нихъ остаются законами именно только потому, что рѣдко или никогда не примѣняются къ практикѣ. Къ счастію жизнь дала намъ какъ чувства, такъ и интересы, которые во многихъ мужчинахъ исключаютъ и почти во всѣхъ значительно смягчаютъ импульсы и наклонности, ведущіе къ тиранніи.

Но законы и учрежденія должны приноравливаться и къ хорошимъ, и къ дурнымъ. Бракъ не есть институтъ, предназначенный для немногихъ избранныхъ. Сознаніе долга относительно жены и дѣтей вообще не есть правило, а скорѣе исключеніе. Да и въ этомъ сознаніи нужно различать разныя его степени. Какъ есть разныя степени доброты и порочности людей, которыхъ не могутъ связывать никакія обязательства, и на которыхъ общество можетъ дѣйствовать только логикою карательнаго закона, такъ точно супружеская любовь и супружескій долгъ образуютъ собою нисходящую лѣстницу и на каждой ступенькѣ ея находится какой либо мужчина, которому ввѣряется легально супружеская власть во всемъ ея объемѣ. "Опаснѣйшій злоумышленникъ, говоритъ Милль, тащитъ за собою какую либо несчастную, прикованную къ нему женщину, можетъ подвергать ее всякимъ жестокостямъ, кромѣ убійства, да при нѣкоторой осторожной сноровкѣ можетъ и убить ее, не слишкомъ рискуя подвергнуться за это уголовному наказанію." Конечно, на подобныя вещи слѣдуетъ смотрѣть, какъ на исключенія, противъ которыхъ возмущается личная и общественная совѣсть; но если законъ оправдываетъ хоть одинъ подобный случай, такой законъ защищать нельзя и онъ долженъ быть вычеркнутъ изъ кодекса страны. Неразмышляющіе, или недобросовѣстные люди, оправдывающіе законъ исключительностію явленій супружескаго деспотизма, доказываютъ только то, что они сами сторонники этого деспотизма и рядовые полка г. Страхова. Никто не долженъ оставаться слѣпымъ въ виду дѣйствительнаго существованія подобныхъ фактовъ, или, какъ во многихъ случаяхъ, въ виду ихъ энергическаго характера. "И при этомъ становится совершенно очевиднымъ, говоритъ Милль, что нѣтъ возможности достаточно обуздать злоупотребленія властно, пока не уничтожена сама власть. Вѣдь власть эта дана или предлагается не только однимъ добрымъ, или благопристойнымъ и почтеннымъ людямъ, но всѣмъ мужчинамъ безъ исключенія, до самыхъ грубыхъ, до наиболѣе преступныхъ. Преграды можетъ ставить только общественное мнѣніе, а вѣдь подобные господа вообще признаютъ надъ собой только мнѣніе людей такого же закона. Если бы подобные люди не мучили всячески человѣческое существо, обреченное закономъ сносить отъ нихъ всякія мерзости, то общество достп' по бы уже состоянія райскаго благополучія. Тогда не нужно было бы уже совершенно никакихъ законовъ, стѣсняющихъ порочныя наклонности людей. Астрея не только должна была бы превратиться въ землю, ко и сердце самаго злого человѣка сдѣлалось бы ея храмомъ.

Нельзя отрицать того, что многіе супруги, даже и при существующемъ законѣ, живутъ въ справедливой равноправности. Да вѣдь законы никогда бы и не улучшились, замѣчаетъ Милль, если бы не было очень многихъ людей, которыхъ моральныя чувства лучше существующихъ кодексовъ. Р"ъ томъ и бѣда вся чаго общества, что въ немъ имѣютъ перевѣсъ люди, слишкомъ погруженные въ свои личные интересы и неспособные стать выше своего личнаго своекорыстія. Такіе люди, обыкновенно не мыслители, вообще склонны думать, что законы и обычаи, худыхъ послѣдствій которыхъ они не испытали на себѣ, имѣютъ за собою такой неоспоримый авторитетъ, что вооружаться противъ нихъ -- преступленіе. Но не будетъ ли ошибкой со стороны подобныхъ людей полагать, что если имъ живется хорошо; что если они не замѣчаютъ въ своихъ супружескихъ отношеніяхъ ничего дурного, или что они примирились съ своимъ положеніемъ, то и между всѣми остальными сожителями, если только мужъ не ославленный негодяй, жизнь тоже течетъ, какъ по маслу. Такъ можетъ думать только тотъ, кто не знаетъ ни фактовъ жизни, ни человѣческой природы. Историческій опытъ и наблюденіе надъ единоличнымъ поведеніемъ людей, кажется, уже достаточно убѣдили всѣхъ, что люди совершенно неспособны пользоваться властію. Чѣмъ человѣкъ ниже по своему нравственному развитію, тѣмъ онъ больше тѣшится своею властію и ломается надъ тѣми, кто не имѣетъ права ему противиться. Въ низшихъ слояхъ общества легальное рабство жены вызываетъ въ мужѣ даже чувство какого-то отвращенія и презрѣнія, тогда какъ подобное чувство не является въ немъ никогда къ другой женщинѣ, стоящей внѣ его власти. Докажите, г. Страховъ, что этого нѣтъ, и не бываетъ въ дѣйствительности.

Оставляя міръ поддонковъ человѣчества и дѣлая наблюденіе надъ сливками общества, мы, конечно, не натолкнемся на тѣ ужасы, какими поражаетъ неразвитая семья, но коренная сущность вопроса отъ этого нисколько не мѣняется. Совершенно справедливо, что между порядочными людьми неравенство прячется какъ можно далѣе отъ дневного свѣта и въ особенности замаскировывается отъ дѣтей. Мальчиковъ заставляютъ такъ же повиноваться матери, какъ и отцу; имъ не позволяютъ верховодничать надъ сестрами и съ раннихъ лѣтъ избавляютъ отъ вредныхъ вліяній. Но это застрахованіе отъ вреднаго вліянія не продолжается долго, формы дѣйствительности слишкомъ явны и слишкомъ повсюдны, чтобы даже хорошо воспитанный юноша могъ совершенно спастись отъ ихъ отравляющаго вліянія. Громадный слой, лежащій ниже сливокъ общества, оттягиваетъ ихъ къ себѣ, и то, что въ поддонкахъ проявляется, можетъ быть, уже слишкомъ часто и въ черезъ чуръ грубой формѣ, въ людяхъ хорошаго воспитанія проявляется только рѣже и мягче. Въ сущности это различіе нравственно-количественное и ненравственно-качественное.

Въ слоѣ, лежащемъ между сливками и поддонками, мальчикъ прямо воспитывается на примѣрахъ превосходства мужчины, надъ женщиною. Мысль объ этомъ превосходствѣ растетъ вмѣстѣ, съ мальчикомъ, она прививается отъ одного мальчугана къ другому, и всякій безбородый юноша, можетъ быть, за весьма немногими исключеніями, обыкновенно воображаетъ себя выше матери, которую онъ удостоиваетъ снисходительности, но не истиннаго уваженія. Мальчуганъ, выростающій къ подобной практикѣ и безсознательно подчиняющійся окружающему его факту, выростаетъ уже пропитанный до мозга костей самодовольнымъ превосходствомъ надъ женскою половиною человѣческаго рода, точно самимъ Господомъ Богомъ, назначено ему быть первымъ человѣкомъ въ цѣпи твореній. "Развѣ это не должно извратить весь порядокъ человѣческаго существованія въ индивидуальномъ и общественномъ смыслѣ? спрашиваетъ Стюартъ Милль. Вѣдь это совершенно сходно съ спѣсивымъ чувствомъ дворянина, воображающаго себя цѣлой головой выше другихъ именно потому, что онъ явился на свѣтъ благороднымъ."

Подавляющее вліяніе мужчины, отмежевавшаго женщинѣ мѣсто подчиненное и сжимавшаго объемъ и силу средствъ для ея умственнаго и нравственнаго развитія принесло плоды, которыхъ и слѣдовало ожидать. Женщина вносила въ семью не силу, а безсиліе, она являлась представительницею не прогрессирующаго вліянія, а обезличенія и консерватизма золотой середины. "Вліяніе жены на высшихъ ступеняхъ соціальной лѣстницы, говоритъ Стюартъ Милль, -- насколько это вліяніе можетъ далеко хватить -- старается удержать мужа отъ паденія ниже общаго уровня условленной въ странѣ добропорядочности. Но съ тою же самою силою вліяніе это мѣшаетъ мужу подняться и выше указаннаго уровня. Жена обыкновенная пособница огульнаго мнѣнія массы. Мужчина, сочетавшійся бракомъ съ женщиною, низшею его по уму, встрѣчаетъ въ ней вѣчное противорѣчіе: хуже того -- тормазъ, цѣпляющійся за шею при каждой попыткѣ сдѣлаться лучше, чѣмъ какимъ желаетъ видѣть его общественное мнѣніе. Достигнуть высшей нравственной порядочности для всякаго, кто связанъ такими, путами, едва ли возможно. Если подобный мужъ расходится во мнѣніяхъ съ массою; если онъ сознаетъ истины, которыхъ она не подозрѣваетъ; если онъ, чувствуя въ своемъ сердцѣ номинально иріьзнаваемыя людьми истины, желаетъ добросовѣстнѣе поступить по нимъ, чѣмъ большинство человѣчества, то для всѣхъ такихъ мыслей и желаній бракъ служитъ самымъ тяжелымъ тормазомъ; развѣ ужъ мужчина такъ счастливъ, что жена его одинаково возвышается вмѣстѣ съ нимъ надъ общимъ уровнемъ пониманія " Причина этого, такъ сказать, семейнаго индивидуализма заключается въ томъ что, при столкновеніи общественныхъ и личныхъ интересовъ, женщина почти исключительно приноситъ общественное въ жертву личному. Поэтому мужчина, готовый, но своему, развитію, пожертвовать обществу всѣмъ тѣмъ, что зависитъ отъ него лично, непремѣнно призадумается и заколеблется, если ему приходится подвергнуть испытанію свое семейство. Подъ семействомъ же въ подобныхъ случаяхъ всегда понимается жена и дочери; ибо въ сыновьяхъ отецъ всегда увѣренъ, что они будутъ чувствовать съ нимъ за одно (и, предоставленные сами себѣ, охотно сдѣлаютъ тоже, что сдѣлалъ бы и онъ безъ женской обузы. Если въ подобномъ положеніи мужчинѣ приходится сообразить и взвѣсить все то, что онъ заставляетъ терять женскую половину своего семейства, то и человѣкъ наименѣе себялюбивый, прежде чѣмъ онъ рѣшится подвергнуть свою семью ожидаемымъ лишеніямъ и жертвамъ, крѣпко-накрѣпко призадумается. Если даже дѣло касается и нематеріальныхъ неудобствъ жизни, а только нарушенія уваженія къ общественному мнѣнію, то и тутъ положеніе мужчины въ большинствѣ случаевъ безвыходно мучительное, если бы онъ захотѣлъ примирить свой личный взглядъ съ интересами семьи. Стюартъ Милль говоритъ: "уже кто обзавелся женой и дѣтьми, тотъ отдалъ себя въ залогъ грозному qu'en dira-t-on". Поступить иначе мужчина не можетъ; ибо при всемъ своемъ равнодушіи къ общественному мнѣнію, мужчина, возвышающійся надъ нимъ, или ищущій оправданія и вознагражденія въ мнѣніи тѣхъ, кто раздѣляете образъ его мыслей, не можетъ однако дать никакого вознагражденія женщинѣ, связанной съ его судьбой и смотрящей на это дѣло иначе. Эту особенность черты женскаго характера ставятъ обыкновенно женщинамъ въ упрекъ, но едва ли нужно доказывать всю несправедливость подобнаго упрека; потому что, при существовавшихъ до сихъ поръ условіяхъ въ развитіи и образованіи женщины, не могла же она сложиться иначе. Погоня за благорасположеніемъ общественнаго мнѣнія дѣлаете то, что причину разныхъ неудачь мужа на общественномъ и политическомъ поприщѣ жены видятъ обыкновенно въ томъ, что мужья ихъ недостаточно подчиняются господствующему мнѣнію, отъ котораго ждутъ онъ себѣ выгодъ, и что мужья ихъ, по всей вѣроятности, заражены какимъ нибудь зловреднымъ радикализмомъ, приносящимъ, поэтому, имъ и ихъ семьѣ несчастіе. Располагая свое вліяніе въ направленіи подобнаго мышленія, жены, конечно, должны являться силой, воздерживающей своихъ мужей отъ проявленія всякой рѣзкой; самостоятельности и, какъ замѣчаетъ Стюартъ Милль, нечего удивляться тому, что люди вообще удерживаются въ тои достоуважаемой приличной посредственности, которая сдѣлалась характеристической чертой новѣйшаго времени. Невѣжественное, коснѣющее въ застоѣ, семейное вліяніе, оттягивающее мужчину отъ высшихъ интересовъ и заставляющее его погружаться въ узкое одностороннее семейное особнячество, дѣйствуетъ самымъ разрушительнымъ образомъ на пониженіе уровня какъ мужскихъ, такъ и женскихъ способностей. "Вотъ почему, говоритъ Милль, мы видимъ, что молодые люди съ самыми блестящими задатками перестаютъ развиваться, чуть только оженятся и, переставъ развиваться, неудержимо идутъ заднимъ ходомъ вспять".

"Если жена не толкаетъ мужа впередъ, то всегда тянетъ назадъ. Онъ перестаетъ интересоваться тѣмъ, о чемъ не хлопочетъ она; симпатичное съ нимъ по его прежнимъ стремленіямъ общество уже не привлекаетъ его, и онъ кончаетъ тѣмъ, что не терпитъ, избѣгаетъ его, да и самое общество это съ презрѣніемъ видитъ теперь въ немъ отщепенца отъ своей среды. Высшія способности его ума и сердца уже не возбуждаются къ дѣятельности. Эта перемѣна, при содѣйствіи новыхъ и себялюбивыхъ интересовъ, созданныхъ семействомъ, ведетъ къ тому, что чрезъ нѣсколько лѣтъ онъ ни въ чемъ не отличается отъ тѣхъ господъ, всѣ желанія которыхъ сосредоточиваются на угожденіи пошленькому тщеславію и на пошленькихъ денежныхъ интересахъ".

Мужчина, поставленный въ подобное положеніе вступаетъ въ тотъ безысходный кругъ, въ которомъ онъ вертится, какъ бѣлка въ колесѣ, и отъ худого идетъ къ еще болѣе худому. Себялюбивый мужчина, желающій освободиться изъ подъ подобнаго стѣсняющаго его вліянія и контроля дли предупрежденія безконечныхъ столкновеній и безпокойствъ, грозящихъ ему на всю жизнь, старается захватить въ свои руки власть и еще болѣе усиливаетъ то зло, которое навело его на мысль о необходимости выгородить себя изъ кодъ гнетщаго его вліянія. Какой же это бракъ, какія же это человѣческія отношенія, какія же это практическіе уроки для сыновей и дочерей, возрастающихъ въ условіяхъ, развращающихъ ихъ нравственное чувство; въ условіяхъ, грозящихъ въ будущемъ не развязать, а еще болѣе затянуть узелъ неравноправности полонъ и вызвать тѣ послѣдствія, на которыя такъ убѣдительно указываетъ Стюартъ Милль! Г. Страховъ, попробуйте ка доказать, что все это неправда.

III.

Вмѣсто того, чтобы остановиться на тѣхъ мысляхъ Милля, о которыхъ мы говорили выше, г. Страховъ предпринимаетъ путешествіе въ область непознаваемаго и приходитъ въ великое негодованіе, что Милль не знаетъ всего на свѣтѣ и не можетъ доказать г. Страхову по пальцамъ, чѣмъ психологически и физіологически женщина отличается отъ мужчины.

Г. Страховъ тщательно выбираетъ изъ Милля все то, что можетъ уличить англійскаго публициста въ его невѣденіи физическихъ и психологическихъ различій и думаетъ, что онъ окажетъ великую услугу просвѣщенію Россіи, если докажетъ, что есть вещи, еще никому неизвѣстныя. Но развѣ Стюартъ Милль пытается гдѣ либо выдавать свои догадки за положительное знаніе. Развѣ данными для адвокатуры служатъ ему именно эти догадки? Развѣ онъ не отводігГъ имъ въ своемъ разсужденіи самое ничтожное, несущественное мѣсто именно потому, что онѣ увели бы его въ область еще невѣдомаго и всѣ его разсужденія превратили бы въ простую, праздную болтовню?

Задавшись предвзятой мыслію похоронить "женскій вопросъ", г. Страховъ думаетъ, что онъ обнаружитъ неотразимую основательность сужденія, если скажетъ, что невозможно строить зданіе безъ плана. Это, впрочемъ, старая штука, на которую теперь не поймаешь и гимназиста перваго класса. Строить замки на пескѣ было всегдашнею слабостію метафизиковъ; отъ того-то ихъ постройки и оказались непрочными, а всѣ ихъ разсужденія вышли праздною болтовнею. Г. Страховъ самый закоренѣлый метафизикъ и, конечно, читатель, узнавшій это, избавитъ меня отъ необходимости пускаться въ подробныя доказательства того, что, несмотря на кажущуюся логичность и основательность размышленій г. Страхова, они въ сущности безконечная трата умственныхъ силъ на праздныя упражненія въ красивыя и логическія построенія, лишенныя всякаго практическаго содержанія.

Что хочетъ доказать г. Страховъ? Что наука не владѣетъ всѣми тайнами бытія? Вотъ удивительная новость! Что мы не знаемъ еще вполнѣ природы человѣка и различія между мужчиной и женщиной? Ну, конечно, не знаемъ! Но развѣ вопросъ въ этомъ? Цитируя слѣдующее мѣсто изъ Милля: -- "мнѣніе въ пользу существующей системы, вполнѣ подчиняющей слабѣйшій полъ сильнѣйшему, основано на одной теоріи; потому что никогда не было испытано никакой другой системы; такъ что опытность въ томъ смыслѣ, въ какомъ она противопоставляется теоріи, уже никакимъ образомъ не участвовала въ приговорѣ;" -- г. Страховъ возражаетъ такъ: "итакъ, вотъ источникъ великихъ несчастій и заблужденій человѣчества. Люди не сдѣлали надлежащихъ опытовъ и принялись жить по первой попавшейся системѣ, не догадываясь, что могли бы жить по другимъ системамъ, которыя, можетъ быть, оказались бы лучше. Экспериментальная философія -- эта глубокая мудрость, до которой мы наконецъ достигли, требуетъ поступать иначе. Сдѣлаемъ сперва всѣ возможныя комбинаціи между женщинами и мужчинами и тогда опытъ рѣшитъ, которая изъ нихъ ведетъ къ наибольшему счастію; ту мы и выберемъ."

Ну, конечно, въ этомъ и весь вопросъ. Вопросъ именно въ томъ, что, несмотря на красивые планы и проэкты сооруженій метафизиковъ, нужно покончить съ этимъ пріемомъ и идти путемъ прямого опыта. Стюартъ Милль объ этомъ-то и говоритъ. но какъ опытъ нельзя начать съ милліона разнообразныхъ попытокъ, то Милль предлагаетъ на первый разъ ограничиться однимъ экспериментомъ -- установить равенство между полами Понятно, что г. Страховъ недоволенъ такимъ предложеніемъ и очень сердито доказываетъ, что Стюартъ Милль настоящій англичанинъ; ибо является рѣшительнымъ практикомъ, для котораго отвлеченныя разсужденія не имѣютъ большой цѣны, который имѣетъ въ виду практическое дѣло и стремится къ нему съ увѣренностію и настойчивостію, чуждаго малѣйшаго скептицизма.

Мнѣ кажется, что г. Страховъ не могъ придумать лучшаго доказательства своего собственнаго безсилія и отмежевать себѣ болѣе скромное мѣсто въ интеллектуальной области Россіи. Полагая, что своими опроверженіями побиваетъ Стьюарта Милля, г. Страховъ побиваетъ лишь самого себя.

IV.

Не думайте, однако, что Страховъ занимается однимъ уничтоженіемъ Милля. Опроверженія Милля понадобились ему лишь для того, чтобы доказать, что "женскій вопросъ" намъ вовсе не нуженъ. "Этотъ вопросъ очевидно никакъ не составляетъ выраженія потребности русской жизни, говоритъ г. Страховъ. Это явленіе отчасти привозное, отчасти сочиненное. Завезли его къ намъ иностранныя книжки, а подсочинили его петербургскіе сочинители, которые, подобно г. Благосвѣтлову, далеки отъ всякаго прикосновенія съ русской жизнію; которые вовсе не обращаютъ на нее вниманія, а занимаются писаніемъ статей и изданіемъ журналовъ. Статьи пишутся и журналы составляются по тому рецепту, который такъ наивно обнаруженъ г. Благосвѣтловымъ въ слѣдующихъ словахъ: "если предлагаемый Миллемъ идеалъ свободной женщины еще далекъ отъ своего осуществленія въ средѣ такой высокой цивилизаціи, какъ англійская; то какое же отношеніе онъ можетъ имѣть къ намъ, идущимъ, по крайней мѣрѣ, на два столѣтія позади англичанъ въ умственной культурѣ?" Принципы для сужденій и темы для вопросовъ, продолжаетъ г. Страховъ, цѣликомъ заимствуются отъ какихъ либо передовыхъ европейскихъ людей. Поступая такимъ образомъ, наши писатели заранѣе увѣрены, что они приносятъ къ намъ лучшіе плоды прогресса, послѣдніе выводы человѣческаго ума. и что такимъ образомъ способствуютъ просвѣщенію своего невѣжественнаго отечества. Знать же свое отечество они почитаютъ совершенно излишнимъ на томъ самомъ основаніи, которое приводитъ г. Благосвѣтловъ: если что нибудь, думаютъ они, составляетъ прогрессъ для Англіи, то тѣмъ болѣе то же самое должно составлять прогрессъ для Россіи. Такимъ образомъ произошло, что, напримѣръ, наши просвѣщенные люди вдругъ воспылали противъ нашего смирнаго и забытаго духовенства тою ненавистію, которую возбудили противъ себя на Западѣ властолюбивые и могущественные католическіе духовные. Возгорѣлась война противъ капитала, тогда какъ у насъ нѣтъ капиталовъ; явился фабричный вопросъ, тогда какъ наши фабрики составляютъ весьма незначительное явленіе среди массы народа, занимающейся земледѣліемъ, скотоводствомъ и т. п. Точно также возникъ и женскій вопросъ. И къ величайшему сожалѣнію, нужно признать, что въ этомъ вопросѣ, нѣтъ ни единой нашей самобытной черты, что мы не слышимъ въ немъ выраженія какой либо дѣйствительной потребности русскихъ женщинъ, а видимъ только напускныя требованія, подражаніе иностранцамъ, фантазію, неимѣющую никакой правильной и ясной связи съ дѣйствительностію."

Если г. Страховъ считаетъ себя дома въ предѣлахъ метафизическихъ, гдѣ съ нимъ никто спорить не станетъ, то мы бы ему посовѣтывали не считать своимъ домомъ область экономическаго вѣденія, въ которой онъ даже и не гость. Изъ приведенныхъ словъ видно только то, что г. Страховъ совершенно не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о разницѣ между "капиталомъ" и "капиталистомъ", между "фабричнымъ вопросомъ", какъ теоретическимъ представленіемъ о трехчленномъ дѣленіи элементовъ производства, и фабрикой, и Что онъ рѣшительно не знаетъ того, что соціально-экономическое положеніе Россіи по существу своему не представляетъ ровно никакого различія отъ соціально-экономическаго положенія западной Европы; что экономическіе принципы, господствующіе тамъ, господствуютъ и у насъ, и что если въ пониманіи своихъ экономическихъ вопросовъ и для оцѣнки своего экономическаго положенія мы должны были обратиться къ Западу, то это происходитъ вовсе не отъ того, чтобы мы желали модничать, а просто отъ того, что не только въ соціально-экономическихъ вопросахъ, а и въ чемъ хотите, намъ было проще воспользоваться чужимъ готовымъ знаніемъ и опытомъ, чѣмъ ломать голову, только для того, чтобы уподобиться гоголевскому почтмейстеру. Г. Страховъ недоволенъ собственно не тѣмъ, что мы брали отъ Запада вполнѣ примѣнимыя къ намъ идеи, а тѣмъ, что не дали разростись у себя всякому внутреннему злу до такого размѣра, крайность котораго заставила бы наконецъ насъ придумать собственныя средства спасенія. Онъ, напримѣръ, недоволенъ, что наше духовенство не доросло до властолюбія и могущества католическихъ духовныхъ. Онъ, напримѣръ, недоволенъ, что у насъ нѣтъ такого числа капиталистовъ, какъ въ Англіи, и что заимствованіемъ чужихъ предупредительныхъ знаній мы не воспитаемъ въ себѣ кровожадной ненависти ко всему слою денежныхъ людей. Онъ, напримѣръ, недоволенъ, что у насъ мало фабрикъ и положеніе фабричныхъ рабочихъ не дошло до положенія западнаго пролетарія, и что, поэтому, нашему рабочему не придется повторить экспериментовъ за падію-европейскихъ фабричныхъ, ломавшихъ машины и разрушавшихъ фабрики своихъ хозяевъ. Приходится сожалѣть, что г. Страховъ не развивалъ свою мысль послѣдовательно далѣе и тогда къ числу русскихъ обезъянствъ онъ причислилъ бы освобожденіе крестьянъ, земство и гласный судъ. Конечно, подобной послѣдовательностью, доведенной до абсурда, г. Страховъ сильно поколебалъ бы свой авторитетъ въ глазахъ своихъ провинціяльныхъ поклонниковъ и мы констатируемъ это благоразумное отступленіе г. Страхова, какъ фактъ его намѣреннаго искаженія истины, лишь бы хоть на секунду повредить дѣлу лично ему ненавистному.

Г. Страховъ увѣряетъ голословно, что въ нашемъ "женскомъ вопросѣ" нѣтъ ни одной самобытной черты. Этого мало; г. Страховъ говоритъ, будто бы все то зло въ отношеніи мужчинъ къ женщинамъ, на которое указываетъ Милль, намъ не только неизвѣстно, но мы отличаемся добродѣтелями, невѣдомыми западному мужчинѣ. "Если человѣкъ властолюбивъ, говоритъ г. Страховъ, то ему всего болѣе льстить обладаніе правами (западный человѣкъ, по мнѣнію г. Страхова, властолюбивъ, въ высокой степени); а если онъ совѣстливъ, то его всего болѣе пугаетъ мысль объ обязанностяхъ. Мы, русскіе, очевидно принадлежимъ къ этому второму разряду (т. е. къ совѣстливымъ, а европейцы -- безсовѣстные); мы гораздо больше думаемъ объ обязанностяхъ, чѣмъ о правахъ, и не любимъ брать на "себя большую обязанность." Вслѣдствіе этой совѣстливости и высокаго пониманія своихъ обязанностей, мы, русскіе, по мнѣнію г. Страхова, поставили свою женщину въ такое счастливое положеніе, какое неизвѣстно ни англичанамъ, ни французамъ, ни нѣмцамі, Поэтому Стюардъ Милль, пишущій для спасенія англійской женщины, не можетъ быть для насъ авторитетомъ и вовсе вамъ ненуженъ. Въ видѣ подтвержденія своей мысли, г. Страховъ указываетъ, что русская женщина въ имущественныхъ правахъ стоитъ выше англійской женщины. Ну, а еще въ чемъ стоитъ она лучше? Вотъ уже не выдумаете!

Г. Страховъ, вѣроятно, читаетъ "Зарю"? Нѣсколькими страницами дальше своей статьи, онъ въ "библіографіи (Народные юридическіе обычаи архангельской губерніи) нашелъ бы слѣдующія мысли, совершенно несогласныя съ тѣми идеальными основами, изъ которыхъ онъ развиваетъ свои идеальныя ретроградности. Значеніе семьи въ нашемъ народномъ быту, говорится въ библіографіи, прежде всего хозяйственное! Узы, связывающіе между собою членовъ ея, болѣе экономическія, чѣмъ кровныя. На первомъ планѣ не личность, а домъ, общее достояніе семьи, этой постоянно хозяйственной артели, или общины. Отъ того чужой пріемышъ, какъ дольщикъ въ общей работѣ на домъ, при раздѣлѣ имущества въ случаѣ смерти хозяина, пользуется такими правами на достояніе семьи, какихъ не имѣютъ близкіе кровные родственники, напр. родной сынъ, или родная дочь, отбившіеся отъ дому. Дочери въ народномъ быту не имѣютъ никакого участія въ раздѣлахъ дѣдовскаго и отцовскаго имущества. Причина этого та, что женщины не считаются наживщицами дома, такъ какъ женскій трудъ въ народѣ цѣнится мало. Но въ дѣйствительности на долю ихъ выпадаетъ больше работы, чѣмъ на долю мужчинъ, которые уходятъ въ отхожіе промыслы. Кромѣ домоводства женщины заняты полевыми работами и несутъ общественную службу. При вступленіи въ бракъ, который совершается не по свободному согласію брачущихся, а по желанію родныхъ, большую роль играютъ семейные совѣты. При выборѣ невѣсты обращаютъ вниманіе, чтобы она была тѣльна и работница. "Выбирай корову по рогамъ, а дѣвку по родамъ", гласитъ народная мудрость. Передъ отправкой къ вѣнцу, одинъ изъ родственниковъ невѣсты беретъ ее за полотенце, привязанное къ правой рукѣ, и приводитъ къ жениху, который беретъ полотенце нѣсколько повыше руки приведшаго для доказательства того, что будущій супругъ во всѣхъ случаяхъ жизни, выше своей жены. Потомъ женихъ обводитъ ее трижды вокругъ себя и толкаетъ ее такъ, чтобы она не сѣла, а упала на лавку. Присутствующіе кричатъ: "побѣдилъ". Въ знакъ покорности, молодая, какъ и тысячу лѣтъ тому назадъ, разуваетъ мужа, т. е. снимаетъ съ него сапоги, когда онъ расположится на брачномъ ложе. Женихъ иногда кладетъ въ правый сапогъ немного денегъ, а въ лѣвый, еще недавно, клалась плетка.

Развѣ это не коренное русское міровоззрѣніе на женщину, развѣ "Домострой" воспиталъ русскаго человѣка въ какихъ либо иныхъ понятіяхъ, а не въ тѣхъ, противъ которыхъ ратуетъ Милль? А Милль вооружается съ негодованіемъ даже противъ англійскихъ обычаевъ. Что бы сказалъ Милль, если бы въ Англіи невѣста должна была снимать сапоги съ своего жениха, и если бы женихъ грозилъ ей плетью? Какъ послѣ этого у г. Страхова достаетъ отважности укорять г. Благосвѣтлова за его слова, что мы идемъ, по крайней мѣрѣ, на два столѣтія позади англичанъ въ умственной культурѣ? Что же мы впереди ихъ или равны имъ? Мы знаемъ, чѣмъ г. Страховъ можетъ защититься. Онъ скажетъ, что будто онъ не рисовалъ въ розовомъ свѣтѣ русскихъ супружескихъ отношеній; въ одномъ мѣстѣ онъ даже проговаривается, что "мы никогда особенно не притѣсняли нашихъ женъ и сестеръ"; но что значитъ эта крупица правды,-- да и то не открытой, прямой и честной,-- среди массы лжи и софизмовъ, которыми г. Страховъ наполнилъ свою статью.

Но если бы г. Страховъ вздумалъ оправдываться въ своей косности тѣмъ, что онъ вовсе не противъ улучшенія положенія женщинъ вообще, а возстаетъ лишь противъ зая^.^іаго ими требованія на политическія права, что онъ желаетъ лишь одного, чтобы женщины не обнаруживали смѣшного домогательства быть солдатами и членами парламента, то мы и въ этомъ видимъ не больше, какъ лукавствующее ретроградство. Г. Страховъ дѣйствительно позволяетъ себѣ мѣстами разнѣживаться и преподносить женщинамъ даже такіе ароматы любезности, которые повторять мы считаемъ непристойнымъ. Но смотря на женщину, какъ на игрушку, созданную для прихоти мужчины, г. Страховъ не скрываетъ отъ своихъ читателей желанія, чтобы русская женщина была лучшею матерью и болѣе любящею женою, чтобы она была источникомъ всякихъ семейныхъ добродѣтелей. Другого идеала у него нѣтъ и лучшей цѣли для женскихъ стремленій онъ не знаетъ. Превосходно. Мы принимаемъ идеалъ г. Страхова. Но въ такомъ случаѣ зачѣмъ же онъ доказываетъ, что "женскій вопросъ" выдумка, что русскимъ женщинамъ хорошо и ничего лучшаго имъ ненужно. Изъ словъ г. Страхова оказывается, что худо не русскимъ женамъ, а русскимъ мужьямъ, что худы не мужья у женъ, а жены у мужей, и такимъ образомъ "женскій вопросъ" г. Страховъ превращаетъ въ "мужской". Но мы принимаемъ даже и такую постановку вопроса. Если худы не мужья, а жены, и худыя жены являлись отъ того, что лучшихъ не производила русская почва, то я думаю ясно, что нужно создать другого рода произведенія для полученія лучшихъ плодовъ. А г. Страховъ говоритъ: "нѣтъ, условій измѣнять ненужно". Онъ возстаетъ даже противъ образованія женщинъ и увѣряетъ, что лучшая наука для нихъ въ кабинетѣ братьевъ и мужей, что эта наука была имъ всегда открыта. Но если эта лучшая наука привела лишь къ сознанію, что она не даетъ ничего и что она не въ состояніи воспитать ни хорошей матери, ни хорошей жены, то какими софизмами г. Страховъ ухитрится оправдать свои противорѣчія? И какъ онъ думаетъ помощью худой науки, оказавшейся вполнѣ несостоятельной, создать тѣхъ хорошихъ матерей и любящихъ женъ, которыхъ ему хочется имѣть? Наконецъ, если лучшая наука для женщинъ въ кабинетѣ ихъ братьевъ и мужей, то почему лучшая наука для сыновей не въ кабинетѣ ихъ отцовъ, зачѣмъ еще понадобились школы, гимназіи, университеты?

Вся ошибка г. Страхова и всѣхъ тѣхъ, кто тянется за нимъ длиннымъ хвостомъ, именно въ томъ, что они въ женщинѣ видятъ прежде всего половое различіе отъ мужчины. Это г. Страховъ высказываетъ прямо, и непризнаніе полового значенія женщины онъ прежде всего ставитъ въ упрекъ Стюарту Миллю. Исходя изъ полового различія, г. Страховъ изобрѣтаетъ какую-то особую женскую душу, особый женскій умъ, особенное женское сердце, особенную душевную и тѣлесную прелесть, и разлакомившись всѣми этими пріятными вещами, говоритъ, что женщина есть первое существо въ мірѣ, вѣнецъ созданія. Ну, зачѣмъ всѣ эти вздорныя слова и кто вамъ сказалъ, что женщина вѣнецъ творенія, что она красивѣе мужчины, что у ней только одной прелестная душа? Что все это, какъ не неисправимая метафизика? Красота, прелести и весь остальной эстетическій вздоръ -- все это понятія субъективныя. Да какими бы они тамъ ни были -- зачѣмъ ихъ примѣшивать въ "женскій вопросъ"? зачѣмъ выгораживать этотъ вопросъ изъ общихъ культурныхъ вопросовъ человѣчества? зачѣмъ въ области прогрессивныхъ стремленіи отмежевывать женщинѣ какое-то особое мѣсто и вообще изолировать "женскій вопросъ", точно женщина прежде всего не такой же человѣкъ, какъ и мужчина? Нѣтъ, не такой же! возражаетъ г. Страховъ. У женщины особенное женское сердце и вся прелесть ея именно въ плѣнительностяхъ ея пола. Выдѣляя такимъ образомъ женщину изъ всего мірозданія, г. Страховъ говоритъ въ то же время, что "женскій вопросъ" невозможенъ. Вѣдь этакій, изумительный спорщикъ! Впрочемъ, мы думаемъ, что г. Страховъ хитритъ; дѣлая видъ, что уничтожаетъ женскій вопросъ, онъ въ душѣ питаетъ къ нему непреоборимую нѣжность. Выгораживаньемъ женщины изъ человѣчества и назначеніемъ ей исключительно роли хорошей доброй самки г. Страховъ прежде всего и создаетъ "женскій вопросъ." И въ этомъ случаѣ мы не можемъ не обвинить противниковъ г. Страхова. Ихъ вина именно въ томъ, что они придуманнымъ ими прозвищемъ стремленію женщинъ къ равноправности дали своимъ врагамъ оружіе и какъ бы констатировали сепаратизмъ и индивидуализмъ въ томъ общемъ прогрессивномъ порывѣ, котораго нельзя назвать иначе, какъ общечеловѣческимъ. Равноправность, явившаяся лозунгомъ новаго времени, не знаетъ ни различій пола, ни различій состоянія, ни различій сословныхъ. Въ этомъ и сущность "женскаго вопроса," что онъ прежде всего минуетъ представленіе о половомъ различіи, тогда какъ люди міровоззрѣнія г. Страхова исходятъ изъ полового различія. Поэтому-то ихъ вопросъ и есть собственно "женскій вопросъ," а новый прогрессивный "женскій вопросъ" есть общечеловѣческій вопросъ. Чтобы порѣшить его, конечно, нѣтъ иного средства кромѣ того, на которое указываетъ Милль, т. е. нужно уничтожить прежде всего гражданскую и соціальную неравноправность и сказать женщинѣ словами закона:-- ты такой же человѣкъ, какъ и мужчина.

Но г. Страховъ непоправимъ. Признавая необходимость уничтоженія правъ и привиллегій мужчинъ и желая отъ души, чтобы женщинамъ были открыты всевозможныя поприща, онъ въ то же время упорно держится за чистоту дѣвы, любовь жены, чувства матери; онъ говоритъ, что отношенія между полами, эти таинственныя и многозначительныя отношенія -- источникъ величайшаго счастія и величайшихъ страданій, воплощеніе всякой прелести и всякой гнусности, настоящій узелъ жизни, отъ котораго существенно зависитъ ея красота и ея безобразіе. Кто же съ вами объ этомъ споритъ? Мы говоримъ не о томъ, чтобы всѣ эти таинственности и неуловимыя многозначительности отношеній не составляли весьма важнаго вопроса общественной науки. Вѣдь и въ крестьянскомъ быту, когда" нашъ мужикъ былъ прикрѣпленъ къ землѣ, существовало много таинственныхъ и многозначительныхъ отношеній, однако, эта не помѣшало уничтоженію крѣпостного неравноправія,-- а какъ вы думаете отъ чего? Только отъ того, что первые вопросы всегда идутъ раньше вторыхъ. Хороши бы мы были, если бы прежде чѣмъ дать крѣпостному свободу, стали бы изучать всѣ таинственности и многозначительности отношеній, которыхъ, конечно, не изучить намъ и въ 500 лѣтъ! Подобныя разсужденія вовсе неновы. Противники освобожденія всегда говорили, что сначала нужно изучить мужика, а потомъ уже дать ему права. Ту же самую мысль высказываетъ г. Страховъ и въ отношеніи къ женщинамъ. Онъ желаетъ, чтобы сначала была изучена женская душа и уже потомъ этой душѣ преподнесено было то, что окажется необходимымъ. Но кто займется этимъ изученіемъ, кто явится судьею стремленій женщины? По теоріи г. Страхова, это верховное право принадлежитъ только ему и его единомышленникамъ, ибо только они одни знаютъ теорію соціальной архитектуры, и только въ ихъ душѣ живъ идеалъ, къ которому должна стремиться женщина. Но неужели же г. Страхову нужно доказывать еще разъ, что всѣ метафизическіе идеалы больше ничего, какъ простые призраки раздраженнаго воображенія? Неужели онъ не знаетъ того, что эти фантастическіе мечты только и мѣшали до сихъ поръ людямъ идти вѣрнымъ путемъ и дѣлать твердые, безошибочные шаги но пути прогресса? Не умозрѣнія, а практика, опытъ, наблюденіе даютъ людямъ твердую точку опоры, и чтобы эта точка опоры выработалась для женщины, нужно прежде всего дать женщинѣ право идти. Г. Страховъ сказалъ, что онъ вовсе не противъ этого. Онъ можетъ указать намъ на слѣдующія свои слова: "что не касается до правъ и привиллегій, то нельзя не пожелать отъ души, чтобы женщинамъ были открыты всевозможныя поприща." Признавая такимъ образомъ необходимость гражданскаго равноправія, зачѣмъ же вы все толкуете о томъ, что таинственныя и многозначительныя отношенія половъ еще никому неизвѣстны? Вотъ ужь дался г. Страхову женскій полъ! И зачѣмъ вы, упирая на второе требованіе, обходите такъ легко основное, первое? Какой разсчетъ руководилъ вами писать противъ женскаго вопроса? Какъ критикъ и литераторъ, распахивающій поле русской мысли, г. Страховъ, конечно, не скажетъ про себя, что онъ приноситъ обществу вредъ и изображаетъ собою умственный гасильникъ. А между тѣмъ -- и, вѣроятно, съ искреннимъ желаніемъ блага своимъ соотечественникамъ и столь обожаемому имъ женскому полу -- г. Страховъ является противникомъ русскаго просвѣщенія, наивно думая, что онъ служитъ дѣлу русскаго прогресса.

Н. Ш.

"Дѣло", No 6, 1870

Оставить комментарий Шелгунов Николай Васильевич (bmn@lib.ru) Год: 1870 Обновлено: 07/03/2023. 73k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Шелгунов Николай Васильевич Суемудрие метафизики

СУЕМУДРІЕ МЕТАФИЗИКИ.

Шелгунов Николай Васильевич
Суемудрие метафизики