Lib.ru/Классика: Шеллер-Михайлов Александр Константинович. Моя тетушка

МОЯ ТЕТУШКА.

(Изъ записокъ моего стараго пріятеля.)

Люблю я уноситься въ воспоминаніяхъ къ своему прошлому. Сколько тамъ было то прекрасныхъ и человѣчныхъ, то мучительно искалѣченныхъ и въ конецъ загубленныхъ личностей; сколько тамъ происходило то свѣтлыхъ, какъ весенній день, то хватающихъ за сердце, какъ тайное убійство, сценъ. Тамъ совершались и трогательныя идилліи и полные драматизма романы. Ни одна книга не можетъ увлечь меня такъ сильно, какъ увлекаетъ меня то, что я видѣлъ и пережилъ въ жизни. Въ часы вечерняго затишья и одиночества изъ мрака отдаленнаго прошлаго встаютъ передо мною дорогія мнѣ тѣни, я ясно вижу ихъ лица., я ясно слышу ихъ рѣчи, мнѣ кажется, что всѣ эти люди еще живы, что мнѣ стоитъ встать и войдти въ другую комнату, чтобы вновь попасть въ ихъ кружокъ. Но нѣтъ, эта другая комната -- темная могила, куда скоро сойду и я, но не для свиданіи съ ними. Я могъ бы написать цѣлые томы объ этихъ лицахъ, которыя прошли передо мною, волнуя мою душу любовью и враждой, радостью и горемъ, страдая со мною или заставляя страдать меня. Когда нибудь я разскажу вамъ о нѣкоторыхъ изъ этихъ людей, покуда же остановлюсь исключительно на моей тетушкѣ Огорнѣ. Это одна изъ самыхъ дорогихъ мнѣ личностей. Ей подъ семдесятъ лѣтъ.-- значитъ, дѣло было давно.

Вамъ, можетъ быть, покажется страннымъ ея нечеловѣческое имя. Но я сейчасъ объясню, въ чемъ дѣло. Тетушку мою звали Ольгой Егоровной. Прислуга называла ее Ольгой Егорной. Я и мои сверстники, едва начинавшіе лепетать ребятишки, постоянно окружавшіе тетушку, какъ цыплята насѣдку, не могли, несмотря на всѣ наши усилія, называть ее ни такъ, какъ называли ее наши родные, ни такъ, какъ звала ее прислуга. Послѣ многихъ попытокъ выговорить ея полное имя, кто-то изъ насъ ухитрился назвать ее Огорной, и мы всѣ остались очень довольны, что и мы наконецъ можемъ звать любимую тетю такъ, какъ зовутъ ее большіе. Намъ и въ голову не приходило, что кличка, данная нами тетушкѣ, совсѣмъ не походитъ на ея настоящее имя. Но вѣдь воображаютъ же дѣти, что ихъ палочка настоящая лошадка, отчего и вамъ было не воображать, что Ольга Егоровна и Огорна одно и тоже?

Прошли годы, я научился говорить, но мнѣ жаль было разстаться съ этимъ прозвищемъ, придуманнымъ въ дни счастливаго дѣтства, и я не переставалъ называть свою любимицу Огорной, хотя посторонніе и близкіе люди замѣчали мнѣ, что подобная фамильярность стала неприличной, что я уже не маленькій, что тетя можетъ обидѣться. Только я, да сама тетушка Огорна не видѣли въ этой кличкѣ ничего дурного и даже дорожили ею, какъ дорожитъ человѣкъ какою нибудь завѣтною игрушкой, уцѣлѣвшей у него отъ дней невозвратнаго дѣтства. Да и какъ было не дорожить тѣмъ, съ чѣмъ связывалось столько чистыхъ и теплыхъ воспоминаній? Да, именно одного этого прозвища было довольно, чтобы мы съ тетушкой, черезъ долгіе годы разлуки, вдругъ перенеслись къ былымъ счастливымъ днямъ. Какъ сейчасъ помню я тотъ день, когда моя тетушка, послѣ десятилѣтней разлуки, встрѣтилась съ нашей семьей. Мнѣ было тогда около семнадцати лѣтъ. Моя семья пріѣхала къ тетушкѣ раньше меня; я закопался на станціи съ багажомъ. Родные встрѣтились ласково, пошли разспросы о здоровьѣ, о житьѣ-бытьѣ, о матеріальномъ положеніи, о мелочахъ дня, -- разговоры шли дружескіе, откровенные, но не особенно отрадные, немного грустные, немного прозаичные. Въ это время я пришелъ со станціи. Я вошелъ въ комнату: передо мною, среди моей семьи, сидѣла маленькая сморщенная старушка съ сѣдыми локонами, съ загорѣлымъ серьезнымъ лицомъ. Я сразу узналъ тетушку и остановился посреди комнаты съ тѣмъ чувствомъ понятнаго смущенія, которое всегда волнуетъ душу юноши, встрѣчающагося посслѣ долгой разлуки съ престарѣлыми родственниками: какъ подойдти къ нимъ? какой тонъ принять? не вызвать бы на первыхъ же порахъ неудовольствія и наставленій?

-- Ольга Его... началъ я нерѣшительно и не выдержалъ.-- Огорна! вырвалось у меня изъ груди, и я бросился на шею къ старушкѣ.

-- Милый, милый, все такой же, все такой же! шептала она, и смѣясь, и плача.-- Такъ ты все помнишь?.. Сахаромъ бывало я тебя тихонько отъ матери прикармливала... Ахъ, милый, да какъ же ты выросъ!... А уроки-то наши на огородѣ...

И пошли, и пошли воспоминанія... Мы смѣялись, мы плакали, я пожималъ и цѣловалъ руки тетки, она то разсматривала меня, то цѣловала мой лобъ. И всѣ вдругъ забыли, какъ кому живется теперь во дни разлуки, кого гнететъ нужда, кого притѣсняютъ сильные: всѣ мелкія дрязги, всѣ заботы о насущномъ хлѣбѣ изчезли на мгновеніе и заслонились яркою картиной той жизни, когда мы всѣ были моложе, можетъ быть, лучше, когда мы только вступали невѣрными шагами въ жизнь, когда мы еще жили близко другъ къ другу, почти одной семьей.

II.

А жили мы родные вотъ какъ: бабушка, Надежда Богдановна Бѣльская, мать моего отца, нанимала деревянный домикъ на "Новыхъ мѣстахъ", гдѣ теперь проходитъ Рижскій проспектъ, и занималась управленіемъ или, вѣрнѣе сказать, раззореніемъ по семейному министерству финансовъ. Старушка была почти разгоравшеюся помѣщицей-хлѣбосолкой, но все еще старалась жить на широкую ногу, когда и при самой сильной экономіи было уже довольно трудно сводить концы съ концами. Бабушка выглядѣла необыкновенно твердою и положительною женщиной.

-- Наша-то барыня точно королевна какая, говорила про нее прислуга, очень любившая старушку.

Но въ сущности "королевна" была очень слаба и боялась всего, начиная со своего меньшого сына Миши и кончая мышами, при видѣ которыхъ бабушка забиралась съ ногами на диванъ и безпомощно кричала о спасеніи, какъ погибающій пловецъ. Эти сцены выходили очень комичны, такъ какъ бабушка была женщина высокая, тучная, а мыши такія маленькія, боящіяся каждаго шороха. У бабушки на языкѣ постоянно были готовы сотни практическихъ, завѣщанныхъ семейной помѣщичьей жизнью, сентенцій о томъ, что въ хозяйствѣ нуженъ глазъ да глазъ, что копѣйка рубль бережетъ, что людишекъ нужно въ страхѣ держать, что дай имъ палецъ, они и руку откусятъ. Повидимому, бабушка была ходячею суровой житейскою мудростью. Но рядомъ съ сентенціями уживалась въ ней, также завѣщанная старой богатой помѣщичьей семьей, непрактичность, выражавшаяся въ стремленіи сдѣлать громаднѣйшую кулебяку для небольшой семьи, зажарить трехъ гусей для пяти человѣкъ, задать для десятка знакомыхъ такой пиръ, послѣ котораго недѣлю можно бы быть сытою всей семьѣ, если бы только бабушка вздумала когда нибудь кормить семью старымъ кушаньемъ -- "объѣдками", какъ она презрительно называла все, остающееся отъ стола, хотя бы до этого остающагося и ножъ не прикоснулся. Та же непрактичность выражалась и въ обращеніи бабушки съ прислугою. Бывало бабушка бушуетъ въ домѣ, задаетъ людямъ "острастку", допытываясь, куда засунули ея носовой платокъ, лежащій въ ея собственномъ карманѣ, или очки, торчащія на ея носу; прислуга, бывало, молчитъ, трепещетъ и въ тихомолку хихикаетъ, а при болѣе серьезныхъ обстоятельствахъ, когда дѣло идетъ объ украденныхъ рубляхъ, проводитъ барыню за носъ наилучшимъ манеромъ. Вотъ почему у насъ въ домѣ нерѣдко бывали бури, но никто ихъ не боялся, и каждый только посмѣивался про себя, слыша раскаты бабушкиныхъ громовъ.

-- Это барыня все для "близиру" дѣлаетъ, говаривала наша старая, серьезная няни въ такія минуты.-- Тоже вѣдь дай нашей сестрѣ волю, такъ мы и по головамъ пойдемъ.

-- Фу, уморили они меня, говорила бабушка, отдуваясь и опускаясь на диванъ послѣ метанія громовъ. -- И вѣдь ни одна бестія не сказала, что платокъ у меня въ карманѣ.

-- Отдохните, отдохните, матушка Надежда Богдановна, успокоивала ее няня.-- Кваску не хотите ли испить?

-- Пожалуй, дай... Ну, теперь будутъ помнить...

-- Какъ, матушка, не помнить,-- будутъ помнить, утверждала няня, сохраняя серьезное выраженіе лица.

Няня была дѣйствительно убѣждена, что людей попугать нужно. что они отъ рукъ отбились послѣ смерти стараго барина. Этотъ старый баринъ -- мой дѣдушка -- былъ страшнымъ тираномъ и деспотомъ, онъ засѣкалъ людей, выводилъ ихъ нагишомъ на морозъ, былъ отданъ подъ судъ, и не легко жилось при немъ не только имъ. но и самой бабушкѣ. Послѣ его смерти свободно вздохнула прислуга, вздохнула свободно и барыня. Прислуга знала, что бабушка дальше метанія театральныхъ громовъ никогда не пойдетъ и потому послѣ бурь въ кухнѣ шелъ веселый смѣхъ.

-- Ну. теперь на мѣсяцъ успокоилась "королевна", хихикали люди, очень хорошо помнившіе пословицу, что "брань на вороту не виснетъ".

За что метала бабушка громы, чего хотѣла этимъ достигнуть.-- этого никто не зналъ, не знала, вѣроятно, и она сама. Мнѣ кажется, что эти бури имѣли для бабушки ту же привлекательность, какую имѣетъ болтовня для едва начавшаго говорить ребенка. Онѣ напоминали бабушкѣ, что и она получила теперь неотъемлемое право бушевать, распекать, властвовать. Другого значенія въ этихъ буряхъ не было и не могло быть. Послѣ каждой бури прислуга дѣлалась еще лѣнивѣе, провизіи выходило еще болѣе, а сама бабушка, изливъ весь свой гнѣвъ, потѣшивъ себя, убѣдившись въ своей власти, распускала бразды правленія до послѣдней степени и величественно награждала Дашекъ и Глашекъ, такъ называемыми, "старыми", въ сущности совсѣмъ новыми капотами.

Съ бабушкой жили два сына: мой отецъ, служившій чиновникомъ въ одномъ изъ министерствъ, и мой дядя, неслужившій нигдѣ. Мой отецъ, Николай Федоровичъ Бѣльскій, былъ женатъ. Онъ, забитый покойнымъ дѣдушкой, былъ робокъ и съ сыновней покорностью отдавалъ бабушкѣ всѣ свои деньги и за это пользовался квартирой и столомъ. Впрочемъ, столомъ пользовался онъ не всегда, такъ какъ ври бабушкиномъ хозяйствѣ одинъ день у насъ бывало густо, а другой пусто. Моя мать, ее звали Вѣрой Василіевной. занималась разливаніемъ чая, угощеніемъ за обѣдами и тому подобными мелкими хозяйственными заботами. Бабушка очень любила мою мать, какъ женщину кроткую, молчаливую и отчасти не въ мѣру терпѣливую. Не имѣлъ никакихъ опредѣленныхъ занятій, не несъ никакихъ обязанностей только дядя Миша, меньшой братъ моего отца, любимецъ бабушки, оставшійся десятилѣтнимъ ребенкомъ послѣ смерти дѣда. Онъ -- быстроглазый, вѣчно оживленный красавецъ -- проходился по части художествъ, писалъ картины, которыхъ никто не покупалъ, писалъ стихи, которыхъ нигдѣ не печатали и только иногда выручалъ кое-какія деньжонки адвокатскою дѣятельностью. Въ тѣ времена было такъ же много ходатаевъ по дѣламъ, какъ и процессовъ, начатыхъ иногда изъ-за пустяковъ и длившихся втеченіе многихъ лѣтъ. Это была широкая натура, съ острымъ языкомъ, съ доброю душой, съ щедрой рукой, съ хорошими стремленіями,-- но изъ всего этого какъ-то не выходило ничего. Поверхностное и безалаберное образованіе, отсутствіе всякаго сознанія, что именно нужно дѣлать, великія стремленія къ чему-то лучшему, весьма смутно представлявшемуся дядѣ, все это сдѣлало изъ него непризнаннаго генія. Геніальность его признавалась обществомъ только въ дѣлѣ острыхъ словъ, танцевъ, устроиванья пикниковъ и катанья на конькахъ. Въ тѣ отдаленныя отъ насъ времена, какъ и нынче, между праздными людьми было въ модѣ убивать свободное время катаньемъ на конькахъ, только тогда былъ шире разгулъ этихъ удовольствій; тогда катались не гдѣ нибудь на десятисаженномъ каточкѣ съ аршинными горками на узенькой Фонтанкѣ. а на взморьѣ,-- катались на большія пари, уносились на конькахъ и на лыжахъ за версты, такъ что терялись изъ глазъ зрителей. Богатые англичане, непрокутившіеся владѣльцы тысячъ крестьянскихъ душъ, молодое барство тѣшились этой потѣхой, и была въ ней своего рода удаль. На катанья смотрѣли, какъ на рысистые бѣги, а не какъ на мѣсто для rendez-vous и показыванья дешевенькихъ тряпочекъ модныхъ нарядовъ. Другіе доходы, другіе и нравы.

Дядя Миша былъ одинъ изъ первыхъ конькобѣжцевъ, выигрывалъ огромныя пари и сводилъ здѣсь обширныя знакомства съ богатыми людьми. Слѣдствіемъ -- хотя очень отдаленнымъ по времени -- одного изъ подобныхъ знакомствъ было то, что дядя въ одинъ прекрасный день объявилъ бабушкѣ о своемъ желаніи жениться. Бабушку это извѣстіе поразило не потому, что дядѣ было рано жениться -- ему шелъ уже тридцать четвертый годъ,-- но потому, что его невѣста была бѣдна, некрасива и старше его двумя годами,

Я долженъ вамъ ее представить.

III.

Дядя Миша былъ еще юношей, когда во время одного выиграннаго имъ пари онъ познакомился на каткѣ съ однимъ изъ директоровъ росеійско-американской компаніи, Егоромъ Львовичемъ Шершневымъ. Шершневъ пригласилъ юношу къ себѣ и познакомилъ его со своею молоденькою дочерью, Ольгой.

Это было маленькое, тщедушное двадцатилѣтнее существо, съ некрасивымъ, хотя крайне моложавымъ, лицомъ, хранившее въ своемъ слабомъ тѣлѣ много одушевленія и мужества. Дядя, можетъ быть, и не обратилъ бы особеннаго вниманія на некрасивую дѣвушку, если бы одно обстоятельство не указало ему сразу, что передъ нимъ стоитъ не дюжинная и, можетъ быть, предназначенная къ видной роли женщина. Дѣло въ томъ, что съ Ольгой Егоровной былъ друженъ, что Ольгу Егоровну уважалъ одинъ человѣкъ, блестѣвшій яркой звѣздой среди тогдашнихъ общественныхъ дѣятелей -- это былъ поэтъ N.

N былъ передовымъ человѣкомъ, онъ стоялъ головою выше своихъ современниковъ по своему гражданскому развитію, по своей политической закваскѣ, по своей неподкупной честности, по своему пламенному стремленію пропагандировать великія идеи. Дядя, какъ и большинство молодежи того времени, благоговѣлъ вообще передъ представителями литературы и въ особенности передъ N, зная его только какъ писателя, и теперь, познакомившись съ нимъ, слушалъ его, какъ оракула. Тогда подобное благоговѣніе было вполнѣ понятно. Передовые литературные дѣятели той поры стояли очень высоко во мнѣніи общества, и у нихъ были дѣйствительные поклонники, ученики, считавшіе поддержкою каждое ласковое слово, каждое одобреніе этихъ учителей еще юнаго общества, Нужно было пройти долгимъ тяжелымъ годамъ, чтобы изчезли эти отношенія общества къ его представителямъ, чтобы писатель пересталъ быть учителемъ и сдѣлался въ глазахъ разныхъ Сквозниковъ-Дмухановскихъ вреднымъ бумагомарателемъ. Нужно было пройти долгимъ тяжелымъ годамъ, чтобы и самъ писатель отучился отъ своей роли и сдѣлался бы тѣмъ флюгеромъ, который вертится только въ ту сторону, куда дуетъ самый сильный вѣтеръ. Теперь, вертясь по волѣ вѣтра, мы гордо называемъ отношенія общества къ лучшимъ писателямъ двадцатыхъ годовъ низкопоклонствомъ и не замѣчаемъ, что намъ-то въ этомъ случаѣ нечѣмъ гордиться, такъ какъ низкЛіоклонство уцѣлѣло попрежнему, только перемѣнились роли, и теперь кланяется тотъ, кому поклонялись прежде. Да, если какое нибудь низкопоклонство можетъ быть хорошо, то это именно низкопоклонство передъ честной дѣятельностью, передъ честной мыслью. Только тогда общество и можетъ совершить что нибудь великое, когда оно идетъ за своими жрецами мысли, когда оно готово по ихъ слову отдать и имущество и свою жизнь на пользу общую. Такіе люди, такія отношенія являются только въ такъ называемыя переходныя эпохи, когда общество спѣшитъ разорвать оковы и пеленки старой жизни, чтобы явиться свободнымъ отъ нихъ на пиръ новой дѣятельности. N жилъ въ одну изъ такихъ эпохъ и былъ однимъ изъ главныхъ ея провозвѣстниковъ: онъ будилъ честныя человѣчныя сердца къ новой жизни. Его вліяніе отражалось на всѣхъ, съ кѣмъ онъ сходился, съ кѣмъ онъ переписывался, кого онъ называлъ своими друзьями. Однимъ изъ его друзей, какъ я сказалъ, была Ольга Егоровна. N въ шутку называлъ ее "маленькою маркитанткою", когда она ловко и быстро, съ свойственною ей непосидчивостью, распоряжалась на пирахъ своего отца, угощая избранныхъ гостей. Къ этой-то "маленькой маркитанткѣ" привязался всей душой дядя Миша, какъ къ лучшей хранительницѣ политическихъ и гражданскихъ идей N, какъ къ одному изъ лучей этого блестящаго свѣтила мысли. Страстный, неустоявшійся, ищущій своего призванія, ищущій цѣли въ жизни, дядя былъ пораженъ идеями и стремленіями того кружка, къ которому принадлежала Ольга Егоровна. Передъ молодымъ человѣкомъ открывался новый міръ -- широкій, просторный, кипящій духъ захватывающею дѣятельностью. И какъ ослѣпительно ярко умѣла обрисовать новую жизнь Ольга Егоровна!..

Молодые люди сошлись уже довольно близко, когда надъ ними неожиданно грянулъ ударъ. Впрочемъ, этой грозы не ожидалъ собственно дяди, маленькая же маркитантка знала о собирающихся тучахъ, но она не предвидѣла одного: скоропостижной смерти N. Его смерть была для дѣвушки роковымъ событіемъ. Маленькая маркитантка слегла въ страшной горячкѣ.

-- Гдѣ мое знамя?... Дайте мнѣ мое знамя... Я хочу съ нимъ, умереть! кричала она въ бреду, вырываясь изъ сдерживавшихъ ее рукъ.

Когда она пришла въ память, она увидала вокругъ себя незнакомыя лица, незнакомую обстановку, незнакомый домъ. Среди новыхъ личностей и предметовъ было знакомо ей только одно страшно похудѣвшее лицо ея отца.

-- Отецъ, гдѣ мы? спросила больная едва слышнымъ голосомъ.

-- Въ В., дитя, промолвилъ отецъ, назвавъ одинъ изъ отдаленныхъ городовъ сѣвера.

-- Давно?

-- Нѣтъ, дитя, недавно... Я думалъ, что ты умрешь въ дорогѣ... Неужели ты не помнишь, какъ мы ѣхали сюда... Ты была въ памяти...

Дѣвушка стала припоминать. Она точно начала сознавать, что она была больна въ Петербургѣ, что отецъ въ это время получилъ отставку и почему-то пропадалъ изъ дома, что потомъ она начала поправляться, что отецъ долженъ былъ ѣхать изъ столицы, что она поѣхала съ нимъ, ѣхала долго, потомъ... она уже не могла вспомнить, что происходило потомъ, вплоть до той минуты, когда она очнулась въ этой незнакомой, убогой комнатѣ, среди жалкой и бѣдной обстановки.

Пошли годы, тяжелые, суровые, полные глухой, затаенной скорби и тупой, ноющей боли. Уходъ за одряхлѣвшимъ отцомъ, добываніе шитьемъ и уроками денегъ или, вѣрнѣе сказать, даже не денегъ, а крупы, муки, яицъ; необходимость жить въ проголодь, не имѣя необходимаго,-- все это тяжелымъ бременемъ ложилось на молодую душу. Но маленькая маркитантка осталась все тою же твердой и энергичной личностью. Во мракѣ настоящаго блестѣли передъ нею, какъ яркіе лучи, воспоминанія объ урокахъ давно погибшаго друга. Ей казалось, что онъ все еще слѣдитъ за нею, и то одобряетъ, то поддерживаетъ ее. Никакія лишенія, никакія оскорбленія не могли сломить ея гордой и смѣлой души. Она какъ-то презрительно или сострадательно глядѣла на всѣхъ, кто, пользуясь правомъ сильнаго, пробовалъ дѣлать ей зло. Она сознавала, что нравственно она стоитъ выше всѣхъ этихъ мелочныхъ враговъ. Но надо сказать правду, этихъ мелкихъ бездушныхъ враговъ находилось не много; самые черствые, повидимому, самые неразвитые люди относились съ какимъ-то благоговѣніемъ къ ней и къ ея отцу, тайно угадывая, что эти люди стоятъ неизмѣримо выше ихъ самихъ, что эти люди родились не для того, чтобы быть заживо похороненными въ отдаленной глуши. Видѣть подобныхъ людей въ своей средѣ тогда было еще слишкомъ ново, слишкомъ необычайно для туземцевъ и они относились къ пришлецамъ такъ, какъ относятся дѣти къ большимъ, угадывая еще непонятныя имъ самимъ страданія взрослыхъ. Но кромѣ сознанія своего нравственнаго превосходства надъ одними людьми, у дѣвушки явилось и сознаніе превосходства своего матеріальнаго положенія надъ матеріальнымъ положеніемъ другихъ людей. Дѣйствительно, кругомъ нея жили массы голодныхъ, оборванныхъ, невѣжественныхъ, потонувшихъ въ грязи бѣдняковъ, неимѣвшихъ возможности выйти изъ своего бѣдственнаго положенія безъ чужой помощи, лишенныхъ часто всякаго пособія во время своихъ болѣзней. Разъ познакомившись близко съ этой жалкой массой, Ольга Егоровна ободрилась еще болѣе: она чутко угадала роль, выпавшую ей на долю среди новой обстановки. Указать этимъ людямъ, что нужно дѣлать во время болѣзни, учить ихъ дѣтей, давать имъ совѣты, когда ихъ притѣсняли, ходить за больными, учить шитью ихъ дочерей, -- все это поглотило всю энергію, всю дѣятельность маленькой маркитантки Глядя на ея оживленіе, на ея безропотную дѣятельность, трудно было повѣрить, что эта перевязывающая гнойныя раны, сидящая въ жалкихъ и грязныхъ лачугахъ, одѣтая въ бѣдное ситцевое платье, моющая по субботамъ полы женщина была еще такъ недавно одною изъ лучшихъ представительницъ столичнаго высшаго свѣта. Еще труднѣе было повѣрить, тому, что она была не исключеніемъ, что она была далеко не самымъ блестящимъ примѣромъ этого великаго подвижничества тогдашнихъ женщинъ ея кружка.

-- Благодѣтельница. Учительница. Лекарка. Голубушка наша, вотъ эпитеты, которыми награждали бѣдные люди Ольгу Егоровну. Они ловили подолъ ея платья и подносили его къ губамъ -- и это было не выряжаніе холопскихъ привычекъ, но выраженіе простой, глубокой и безграничной любви.

Прошло много лѣтъ. Шершневъ все слабѣлъ и слабѣлъ..Наконецъ онъ могъ ѣхать на югъ Россіи для совѣтовъ съ докторами. Недоѣзжая двухъ станцій до одного изъ большихъ южныхъ городовъ, старикъ умеръ. Этотъ ударъ былъ тѣмъ страшнѣе для дочери, что она осталась въ чужомъ мѣстѣ, покинувъ тотъ городъ, гдѣ успѣла обжиться, гдѣ у нея были друзья. Ѣхать назадъ было далеко. Оставаться здѣсь не хотѣлось. Она поѣхала въ Петербургъ. Теперь, послѣ смерти отца, ничто не мѣшало ей жить въ этомъ городѣ, гдѣ ее всѣ забыли. Но что дѣлать въ Петербургѣ? Какъ существовать? Изъ всѣхъ, кого знала Ольга Егоровна въ столицѣ, она отыскала только свою старую няню и поселилась въ комнатѣ отъ жильцовъ, заработывая кое-какъ шитьемъ и уроками кусокъ хлѣба. Ея силы послѣ долгаго напряженія упали. Ей былъ нуженъ отдыхъ. Такъ долго и неустанно работаетъ труженникъ и, повидимому, кажется, что никогда не ослабѣютъ его силы, что никогда не выпуститъ онъ изъ рукъ своего труда и проработаетъ вплоть до гробовой доски, не зная ни ломоты въ костяхъ, ни боли въ глазахъ, ни мозолей на загрубѣлыхъ рукахъ. Но остановите его, дайте ему отдохнуть на время и онъ вдругъ почувствуетъ, какъ наболѣлъ каждый его суставъ, какъ ноетъ каждый его членъ. Долгое время нужно ему, чтобы поправиться,-- но за то если онъ понравится, то его хватитъ опять на продолженіе начатаго труда, подъ бременемъ котораго онъ незамѣтно, но скоро палъ бы, какъ затянувшаяся въ хомутѣ почтовая кляча, если бы ему не дали возможности перевести духъ и отдохнуть.

IV.

По признанію самой Ольги Егоровны, это было самое трудное время въ ея жизни. Только теперь почувствовала она вполнѣ свое одиночество, возвратившись въ столицу, гдѣ она когда-то видѣла самое избранное общество, гдѣ вокругъ нея толпились лучшіе представители мысли, передовые люди, гдѣ, наконецъ, она сама занимала видное мѣсто по уму и образованію и мечтала о свѣтломъ и яркомъ будущемъ. Она жила почти затворницей, окруженная только дѣтьми, которыхъ учила. Дѣти большею частью были изъ бѣдныхъ и она едва могла существовать. Въ это время, какъ слышалъ я отъ ея старой няньки, ей часто приходилось терпѣть и голодъ и холодъ. Но Ольга Егоровна переносила все очень своеобразно. Она, бывало, не ѣстъ по цѣлымъ днямъ, но тѣмъ не менѣе велитъ накрывать на столъ. Зачѣмъ? Для того, чтобы сосѣди думали, что она обѣдаетъ.

-- Иначе, жалѣть стали бы, что я не имѣла возможности жить воровствомъ и обманомъ, какъ они, говаривала она мнѣ послѣ, вспоминая объ этихъ тяжелыхъ дняхъ.

-- Погремитъ, погремитъ тарелками, разсказывала мнѣ ея няня, да такъ безъ обѣда и просидитъ. Пригласятъ сосѣди къ себѣ,-- не идетъ. Я, говоритъ, обѣдала. А ужь если и пойдетъ, то развѣ только кофею чашку у нихъ выпьетъ.

Предлагали Ольгѣ Егоровнѣ и мѣсто въ гувернантки, но она не пошла. Не хотѣлъсь ей жить въ чужомъ домѣ и плясать подъ чужую дудку.

Среди этой-то нищеты, среди этой отчужденности отъ новыхъ людей, доходившей до озлобленія, встрѣтилъ ее случайно мой дядя. Онъ въ это время продолжалъ бить баклуши, но уже не былъ тѣлъ веселымъ и добрымъ малымъ, какимъ былъ прежде. Время наложило и на него свою руку: онъ хандрилъ, онъ рѣзко и желчно смѣялся даже надъ собою.

-- Вотъ мы въ какое время встрѣтились съ вами, грустно говорилъ онъ Ольгѣ Егоровнѣ.-- А помните ли наши мечты, наши планы. Какъ тогда все казалось свѣтло!

Ольга Егоровна оживилась: передъ ней пронеслись тѣни былого. Встрѣча съ дядей была благотворна для Ольги Егоровны, начинавшей впадать въ апатію, начинавшей озлобляться. На нее снова повѣяло весной ея жизни, передъ нею стоялъ одинъ изъ близкихъ свидѣтелей этой весны, сохранившій о ней воспоминанія, не менѣе живыя и свѣтлыя, чѣмъ воспоминанія самой Ольги Егоровны. Воспоминанія сразу завязали между нею и дядей ихъ старую дружбу. Ей нужно было отдохнуть отъ желчной раздражительности. Дядя снова, увидалъ въ этой женщинѣ ту "маленькую маркитанку", которая когда-то вносила съ собою всюду жизнь и одушевленіе. Она говорила, что и теперь можно дѣлать дѣло, что оно будетъ не широко, не блестяще, но можетъ быть плодотворно. Она указала на свою жизнь съ отцомъ въ отдаленномъ городѣ, на сочувствіе къ ней бѣдняковъ, на возможность приноситъ илъ пользу.

Дядя, смотря на ея оживленное лицо, слушая ея горячія слова, забылъ и ея лѣта, и ея некрасивое лицо, и уже черезъ двѣ или три недѣли предложилъ ей руку. Ему казалось, что эта женщина -- и только одна она -- можетъ поднять его. Ольга Егоровна была поражена предложеніемъ. Она съ улыбкой замѣтила дядѣ:

-- Не опоздали ли мы съ вами? Вы поглядите на меня, я стара.

-- Неужели вы думаете, воскликнулъ онъ, что вы старше всѣхъ современныхъ паркетныхъ куколъ? Полноте, теперь молоды старики и стары молодые!

-- Положимъ, что и такъ, но вѣдь я слышала, что вамъ сватаютъ богатую невѣсту? замѣтила Ольга Егоровна.

-- Какъ? вы подозрѣваете меня въ способности жениться на деньгахъ? воскликнулъ дядя.

-- Нѣтъ. Но я слышала, что этого брака желаетъ ваша мать.

-- Мало-ли чего она. Желаетъ! Не ей жить съ моей женой.

-- Но я не хочу становиться между вами и вашей матерью.

-- Что же вы хотите, чтобы я застрѣлился? воскликнулъ дядя съ свойственнымъ ему увлеченіемъ.

-- Вы не мальчикъ, улыбнулась Ольга Егоровна.-- Зачѣмъ говорить пустыя слова. Подумаете и одумаетесь. Я не пойду на перекоръ вашей матери.

Дядя не одумался. Онъ на отрѣзъ отказался отъ богатой невѣсты и объявилъ бабушкѣ, что любитъ Ольгу Егоровну.

-- Ну и женитесь на ней, на нищей! заговорила бабушка на вы.-- Очень буду рада-съ, только ужъ, пожалуйста, къ моимъ окнамъ за подаяніемъ не ходите-съ!....

-- Повѣрьте, что и не пришли бы, если бы она пошла за меня! вспылилъ дядя.

-- Что-о? она не пойдетъ за тебя? засмѣялась бабушка язвительнымъ смѣхомъ.

-- Да, не хочетъ идти!

-- Не-хо-четъ! протянула бабушка съ величайшимъ изумленіемъ.-- Нищая, уродъ не хочетъ идти за тебя. Да ты надсмѣхаешься надо мною!

-- Говорятъ вамъ, что не хочетъ,-- значитъ, это правда.

-- Ну, очень жаль, величественно засмѣялась бабушка.-- Я вамъ тутъ ничѣмъ пособить не могу. Не мнѣ же идти къ ней на поклонъ.

Такъ на томъ и покончили. Бабушка пѣтушилась и выглядѣла совсѣмъ королевной: ее задѣлъ за живое отказъ Ольги Егоровны и она хотѣла всѣмъ показать, что ее нисколько не оскорбляетъ этотъ "афронтъ." Дядя, между тѣмъ, ходилъ какъ въ воду опущенный и замѣтно худѣлъ. Его пылкое воображеніе уже рисовало передъ нимъ чудныя картины его нравственнаго перерожденія подъ вліяніемъ умной и энергичной женщины и вдругъ пришлось отказаться отъ осуществленія этихъ мечтаній. Чѣмъ яснѣе сознавалъ онъ невозможность женитьбы, тѣмъ ярче казалось ему то будущее, отъ котораго приходилось отказаться. Хандра все росла. Бабушка начала мало-по-малу терять свою величественность и не на шутку безпокоилась за своего избалованнаго любимца.

Въ одинъ прекрасный день, когда дядя лежалъ въ своей комнатѣ, вздыхая и разсматривая потолокъ, старушка неожиданно вошла къ нему.

-- Ну, что ты все горюешь, Миша.... Вѣдь я знаю, чего ты хочешь... Ты пригласилъ бы ее къ намъ, сказала она, присаживаясь на диванъ.-- Ну, познакомились бы...

-- Она не пойдетъ! отвѣтилъ дядя и отвернулся къ спинкѣ дивана, какъ капризный ребенокъ.

-- Глупости! Хочешь я пошлю за ней? Да, возьму и пошлю, рѣшила бабушка и совсѣмъ веселая вышла въ залу.

Оля написала Ольгѣ Егоровнѣ, что она желала бы съ ней познакомиться и потому проситъ ее къ себѣ. Въ отвѣтъ на это письмо Ольга Егоровна очень вѣжливо нависала, что если бабушка желаетъ съ ней познакомиться, то она рада будетъ видѣть ее у сёбя. Бабушка опять вспылила.

-- Не поѣду! рѣшила она и снова приняла величественный видъ, чтобы скрыть впечатлѣніе новаго "афронта."

Говорятъ, что это время въ нашей семьѣ было полно самыхъ комичныхъ сценъ. Бабушка или ходила королевной, скрывая слѣды афронтовъ, или бушевала, отыскивая надѣтыя ею на носъ очки. Дядя лежалъ на диванѣ, лицомъ къ потолку и ничего не говорилъ, никому не отвѣчалъ на вопросы, а только какъ-то неопредѣленно мычалъ или вдругъ ни съ того, ни съ сего начиналъ высвистывать какія-то дикія пѣсни, обрывая ихъ на первой строкѣ. Прислуга шепталась, ходила на цыпочкахъ, точно въ домѣ былъ трудно-больной, и быстро захлопывала за собой двери при появленіи дяди или бабушки, боясь грозы. Моя матушка не знала, когда велѣть подавать чай, когда приказать подавать обѣдъ, и очень часто оставалась одна за накрытымъ столомъ, такъ какъ дядя лаконически отвѣчалъ на приглашеніе:

-- Не хочу! и переворачивался лицомъ къ спинкѣ дивана.

Бабушка же съ раздраженіемъ замѣчала:

-- Ахъ, матушка, такое ли теперь время, чтобы ѣсть! и уходила въ свою комнату, откуда черезъ четверть часа слышался ея голосъ, робко спрашивавшій, не осталось ли ей чего нибудь отъ стола.

Не терялъ присутствія духа только мой отецъ; онъ выслушивалъ разсказы моей матушки о семейныхъ сценахъ и добродушно замѣчалъ:

-- Это ничего, діэту держатъ, чтобы лучше обсудить дѣло!

Отецъ не ошибся, ровно черезъ недѣлю послѣ своего неотмѣнимаго и окончательнаго рѣшенія не ѣхать къ Ольгѣ Егоровнѣ, бабушка поѣхала къ ней. Ольга Егоровна приняла ее радушно, но безъ особеннаго заискиванья,-- а бабушка почему-то ожидала драматической сцены, цалованья рукъ, слезъ и восклицаній. Она не знала, что Ольга Егоровна была менѣе всего способна на сантиментельныя и чувствительныя сцены.

-- Вамъ Миша предлагалъ свою руку, вы отказали ему, начала бабушка ex abrupto послѣ нѣсколькихъ пустыхъ фразъ.-- Я, право, не знаю, на какую партію вы разсчитываете...

-- Ни на какую, просто отвѣтила Ольга Егоровна.

Бабушку этотъ отвѣтъ совсѣмъ озадачилъ.

-- Вы понимаете, что Миша могъ бы сдѣлать болѣе блестящую партію, бухнула бабушка въ помраченіи ума.

-- Что жь, я буду очень рада...

Бабушку опять смутилъ этотъ неожиданный, простой отвѣтъ.

-- Но онъ такъ любитъ васъ, начала она, окончательно растерявшись.-- Я не понимаю, почему вы не соглашаетесь на его предложеніе. Это выгодная для васъ партія.

Ольга Егоровна улыбнулась.

-- Вы точно овесъ продаете, замѣтила она.-- Тутъ дѣло не въ выгодахъ, а въ любви. Я знаю, что Михаилъ Федоровичъ любитъ меня. Я тоже люблю его. Но вы-то, кажется, не любите меня, хотя мы почти незнакомы другъ другу, и я не хочу быть лишней въ вашей семьѣ, не хочу вносить непріятности въ эту семью.

-- Ну ужь если я предлагаю вамъ выйдти замужъ за моего сына, такъ значитъ я рѣшилась перенести все, какъ бы мнѣ это ни было непріятно, величественно промолвила бабушка, дѣлая сильное удареніе на словѣ я.

-- Вы меня не поняли, отвѣтила Ольга Егоровна.-- Я забочусь не о васъ. Я забочусь о томъ, что мое положеніе у васъ будетъ скверно, хуже, чѣмъ теперь.

-- Ху-же? Ваше положеніе будетъ хуже? воскликнула бабушка и обвела глазами бѣдную коморку Ольги Егоровны.

Ольга Егоровна опять улыбнулась.

-- Вы, кажется, производите оцѣнку моего имущества., замѣтила она,-- и находите, что я буду жить у васъ богаче? Но это бѣдное жилище -- мое, а ваше богатство -- чужое. Здѣсь я никому не обязана, ни о комъ не думаю, а у васъ -- вы, можетъ быть, упрекнете меня за кусокъ хлѣба; тамъ мнѣ придется заботиться, какъ угодить вамъ. Впрочемъ, что же это мы толкуемъ съ вами о свадьбѣ. Вы считаете, что вы дѣлаете мнѣ благодѣяніе согласіемъ на женитьбу вашего сына. Но благодѣянія можно дѣлать тѣмъ, кто ихъ проситъ. Я же не просила васъ объ этомъ. Отъ благодѣяній можно отказываться -- я и отказываюсь отъ нихъ. Значитъ, говорить и спорить объ этомъ намъ нечего.

-- Несчастный, несчастный Миша! Онъ любитъ васъ, не зная, что вы и глядѣть-то на него не хотите, воскликнула растерявшаяся бабушка.

-- О, нѣтъ, вы ошибаетесь! Я его люблю, отвѣтила Ольга Егоровна.

-- И отказываетесь отъ него? ядовито замѣтила бабушка.

-- Отказываюсь изъ любви къ нему, отвѣтила Ольга Егоровна.-- Я не хочу видѣть, какъ онъ будетъ несчастливъ изъ-за нашихъ ссоръ и споровъ съ вами.

-- А вы непремѣнно хотите ссориться со мною? еще ядовитѣе возразила бабушка.

-- Не хочу, но, вѣроятно, пришлось бы ссориться; вы уже и теперь нѣсколько разъ дали мнѣ понять, что мнѣ оказываютъ благодѣяніе, что я должна быть благодарна, что вы поневолѣ соглашаетесь на нашъ бракъ... Впрочемъ, пора кончить этотъ разговоръ. Постарайтесь сдѣлать такъ, чтобы вашъ сынъ забылъ меня.

Ольга Егоровна поднялась съ мѣста. Бабушка немного поблѣднѣла и тоже встала.

-- Вы, кажется, выпроваживаете меня отъ себя? замѣтила она.

-- Да что же намъ попусту раздражаться?

Бабушка простилась какъ-то нерѣшительно съ Ольгой Егоровной и вышла. Она воротилась домой и боязливо передала дядѣ, что Ольга Егоровна покуда ни на что не рѣшилась, что нужно подождать, что онъ покуда не долженъ ѣздить къ своей невѣстѣ. Дядя подозрѣвалъ, что дѣло не чисто, и дня черезъ три не утерпѣлъ и поѣхалъ къ Ольгѣ Егоровнѣ: ее уже не было на старой квартирѣ и хозяева не говорили, куда она перебралась. Дядя прибѣжалъ домой, какъ сумасшедшій, и поднялъ на ноги весь домъ. Онъ рвалъ на себѣ волосы, а они и безъ того были у него въ эту пору довольно рѣдки, онъ говорилъ, что онъ утопится, застрѣлится, повѣсится, однимъ слоовмъ, умретъ всѣми насильственными смертями разомъ. Такой трагической кончины своего любимаго сына бабушка, конечно, не пережила бы. Она рѣшила, что Ольга Егоровна приколдовала ея сына. Тѣмъ не менѣе колдунью надо было отыскать. Начались поиски. Проходили дни и недѣли. Наконецъ слѣдъ былъ отысканъ. Бабушка, совсѣмъ сбивпіаяся съ ногъ, поѣхала снова къ своей будущей невѣсткѣ. Бабушка была неузнаваема, она входила въ новую коморку Ольги Егоровны уже не королевскою походкой, но робко и съ замираніемъ въ сердцѣ: ну, какъ и теперь послѣдуетъ неудача? Ольга Егоровна нахмурилась при видѣ неожиданной посѣтительницы.

-- Неужели вы еще разъ хотите встревожить меня? невольно воскликнула она.

-- Извините меня, промолвила бабушка кроткимъ тономъ.-- Вы однѣ можете осчастливить Мишу. Вы однѣ можете успокоить меня.

Ольга Егоровна слушала молча.

-- Не я вамъ, а вы мнѣ окажете благодѣяніе, согласившись выйдти за него замужъ. У насъ въ домѣ все врозь пошло, покою нѣтъ.

Ольга Егоровна все молчала.

-- Я васъ прошу... Я мать, несчастная мать, распиналась бабушка.-- Я стану умолять васъ на колѣняхъ. Я не выйду изъ вашей комнаты. Поймите, что онъ мой сынъ, любимый сынъ! Неужели вы думаете, что я могу не любить ту, которую любитъ онъ?

Ольга Егоровна опустила въ раздумья голову.

-- Вы согласны, вы не отказываетесь? воскликнула бабушка, принявъ движеніе хозяйки за знакъ согласія.

-- Если бы вы знали, если бы вы знали, какъ я сжилась съ одиночествомъ! прошептала Ольга Егоровна въ волненіи и закрыла свое лице руками.

-- Мы васъ будемъ лелѣять, проговорила бабушка, порываясь обнять ее.

-- Лелѣять! воскликнула Ольга Егоровна, отступая на шагъ.-- Нѣтъ, Надежда Богдановна, поздно меня лелѣять! Я вѣчно была работницей, работницей и останусь. Я вѣчно была, сидѣлкой у больныхъ, сидѣлкой и умереть придется... Вѣдь и вашему сыну нужна во мнѣ сидѣлка, нянька...

Бабушка, вспыхнула отъ обиды, нанесенной ея сыну, хотѣла что-то сказать, но встрѣтила пристальный суровый взглядъ Ольги Егоровны и снова упала духомъ.

-- Вы правы, онъ какъ дитя, онъ избалованъ, прошептала она, вдругъ взпомнивъ, сколько горя и волненій приносило ей самой это избалованное ею дитя тридцати четырехъ лѣтъ.

-- Онъ не служитъ, онъ ничего не дѣлаетъ, онъ можетъ дойти до нищеты, онъ вѣтренъ, онъ настойчивъ, онъ бѣшенаго характера, суровымъ и однозвучнымъ тономъ заговорила Ольга Егоровна, какъ бы размышляя вслухъ.

Бабушка начала трусить не на шутку.

-- Ну, нѣтъ! нерѣшительно пробормотала она въ защиту сына.

-- Что же, вамъ кажется, что я лгу? угрюмо спросила Ольга Егоровна.

-- Не то, не то, смѣшалась бабушка.-- Вы меня не такъ поняли... Что же... Неужели вы... неужели вы опять отказываетесь?

Ольга Егоровна, повидимому, была всецѣло поглощена своими мыслями и не поняла бабушкиныхъ словъ. Ей было не до бабушки, ей приходилось отказаться отъ жизни, съ которой она сжилась втеченіе многихъ тяжелыхъ лѣтъ, какъ узникъ съ своею тюрьмою; ей приходилось рѣшиться сдѣлать шагъ на тотъ путь, съ котораго нѣтъ возврата. Она не могла сразу все обдумать, у нея кружилась голова, мысли путались.

-- И выдти за такого человѣка замужъ называютъ блестящею партіей! шептала Ольга Егоровна.

Бабушка склоняла голову все ниже и ниже.

-- Вы правы, вы правы, шептала уже совсѣмъ безнадежно старушка.-- Господи, какъ огорчится Миша... Что будетъ съ нимъ?.. Какъ я домой явлюсь?.. Что я ему скажу?.. Научите вы меня, что мнѣ сказать-то ему...

Ольга Егоровна посмотрѣла на бабушку такимъ взглядомъ, какъ будто она только теперь замѣтила ея присутствіе въ комнатѣ, и тихо проговорила:

-- Скажите, что я иду за него замужъ.

Бабушка вскрикнула и, рыдая, упала на грудь Ольги Егоровны.

-- Добрая! благодѣтельница! говорила старушка сквозь слезы.-- За что вы его любите? Онъ не стоитъ васъ!

-- Онъ все-таки честный человѣкъ, лаконически отвѣтила Ольга Егоровна.

Черезъ мѣсяцъ она, маленькая, худенькая, живая, носилась по нашимъ комнатамъ, приводя въ порядокъ запущенное хозяйство, очищая комнаты отъ обветшалой и непочинявшейся втеченіе долгихъ лѣтъ мебели, раздавая работу прислугѣ, трудясь надъ починкою запущеннаго бѣлья. Ея маленькая фигурка выростала, словно изъ подъ земли, ея голосъ слышался вездѣ, и всѣ смотрѣли ей въ глаза, желая угадать, чего она хочетъ, что она думаетъ. Она была царицей, владычицей дома.

Съ этой поры въ нашей семьѣ начали обѣдать ежедневно, и каждый членъ семейства могъ во всякую минуту найти въ своемъ комодѣ пару чистаго и неразодраннаго бѣлья. До сихъ поръ никто не пользовался этими благами. Но за то теперь кулебяки дѣлались меньше и объѣдковъ почти не выбрасывалось, -- однако отъ этого не похудѣлъ никто.

Я родился на свѣтъ, когда тетушка Ольга Егоровна, послѣ многихъ и трудныхъ усилій, послѣ довольно тяжелой борьбы, уже окончательно устроила нашъ домъ по своему, привела все въ порядокъ, распустила лишнюю прислугу и водворила въ семьѣ миръ и тишину.

Живо, какъ будто все это было вчера, помню я комнатку тетушки Огорны, маленькую, чистенькую, свѣтлую, выходившую окнами на огородъ, куда можно было вылѣзать прямо изъ окна. Въ комнатѣ простенькая, но новая и блестящая чистотой мебель, въ углу постель, красующаяся бѣлымъ покрываломъ съ кисейными оборками, подушки покрыты такою же накидкою, -- все это нарядно и смотритъ какъ-то весело. Тетушка любила хорошую и привлекательную обстановку. "Какъ-то дышется вольнѣе, говорила она, когда въ комнатахъ уютно и чисто". У одного окна сидитъ моя мать съ шитьемъ въ рукахъ. У другого окна помѣщается сама тетушка Огорна, окруженная пятью-шестью неуклюжими ребятишками: она учитъ ихъ шить, вязать, читать и писать. Все это дѣлается какъ будто въ шутку, между дѣломъ: ребятишки шьютъ изъ лоскотковъ одежду кукламъ или царапаютъ на грифельныхъ доскахъ буквы, не замѣчая, что они учатся, а не играютъ; тетушка Огорна даетъ имъ совѣты, не переставая плести ягташи и ридикюли изъ конскихъ волосъ съ бисеромъ; она, повидимому, вся отдается своему собственному дѣлу, дающему не малый доходъ семьѣ, и учитъ дѣтей только кстати. Среди этихъ дѣтей нахожусь и я, любимецъ тети, ея "хвостъ", какъ назвали меня домашніе, видя, что я являюсь постоянно спутникомъ тетушки, держащимся за подолъ ея юбки. День идетъ къ вечеру. Въ комнатѣ начинаетъ дѣлаться душно. Но за то въ огородѣ такъ хорошо. Тамъ солнышко золотитъ крайнія гряды бодро поднявшей изъ земли свои большія головы капусты. Вѣтеръ шевелитъ большія яркожелтыя шапки подсолнечниковъ. Около нашего дома, гдѣ стоитъ у стѣны скамья, лежитъ мягкая тѣнь.

-- А что, не пойти ли намъ на чистый воздухъ? обращается тетушка Огорна къ моей матери.

Дѣти чутко прислушиваются къ отвѣту.

-- Пожалуй, Оля. Тамъ теперь хорошо, соглашается матушка.

Въ комнатѣ начинается возня. Всѣ хватаютъ свои доски, лоскутья, куклы. Тетушка. Огорна серьезно, безъ улыбки смотритъ на дѣтей,-- она всегда такъ смотрѣла, -- только ея глаза какъ-то особенно ласковы и ясны.

-- Ну, маршъ въ окна! командуетъ она серьезнымъ тономъ.

Дѣти въ восторгѣ: вылѣзть въ окно -- это такое великое счастіе, совсѣмъ не то, что выйти въ двери! Черезъ минуту мы всѣ размѣщаемся на огородѣ. Кому нибудь изъ дѣтей поручается еще разъ слазить въ комнату и притащить скамейки подъ ноги тетушки и моей матери. Порученіе исполняется всѣми. Идутъ часы: въ комнатѣ слышится чей-то кашель,-- я знаю этотъ кашель, онъ давно схваченъ моимъ дядей Мишей.

-- Э, вы ужь и сюда перебрались, говоритъ дядя, высовывая въ окно свою красивую голову съ длинными черными усами.

-- Здѣсь такъ хорошо, отвѣчаетъ моя мать.

-- Ну, что твои дѣла? спрашиваетъ тетя.

-- Ничего, ничего, Оля. Все идетъ на ладъ, отзывается дядя, закуривая сигару.-- Ужь задалъ же я встряску управѣ. Теперь не увернется, -- все дѣло вывелъ на чистоту.

-- Такъ и надо, такъ и надо, говоритъ тетушка и оставляетъ работу.-- Присмотри за ними, говоритъ она моей матушкѣ, отправляясь распорядиться на счетъ кофе. Она знаетъ, что дядя очень любитъ напиться кофе послѣ дневныхъ трудовъ.

Но какіе же это труды у неслужащаго Михаила Федоровича?

О, онъ теперь по горло заваленъ работой, онъ постоянно возится съ мужиками, съ рабочимъ людомъ, его знаютъ разные мастеровые и поденьщики, но еще лучше знаютъ его подрядчики и тому подобный богатый или служащій людъ; дядя -- ходатай по дѣламъ, но ходатай совершенно своеобразный, берущій только дѣла бѣднаго простого люда. При помощи нѣсколькихъ старыхъ связей съ значительными лицами, при помощи ловкости и знанія законовъ, ему нерѣдко удается защитить обсчитаннаго работника и "упечь подъ судъ" подрядчика. "Упечь подъ судъ распротоканалью", сдѣлалось настолько обыденнымъ выраженіемъ на языкѣ дяди, что нерѣдко знакомые ему обтерханные кліенты, являясь къ нему на поклонъ, прямо говорили ему:

-- Ужь ты, батюшка, Михаилъ Федоровичъ, упеки подъ судъ распротоканалью!

Кліенты вѣрили въ силу важнаго барина, Михаила Федоровича Бѣльскаго. Впрочемъ, не вѣрить въ его силу не было никакой возможности, увидавъ его впервые и не зная, кто онъ такой. Дядя не поражалъ ростомъ, но онъ поражалъ своимъ блестящимъ, сверкающимъ взглядомъ, своимъ загорѣлымъ лицомъ, своими громадными черными усами, опускавшимися внизъ ниже галстуха. Еще болѣе поражалъ онъ быстротою движеній, рѣзкимъ и нетерпящимъ возраженій тономъ, иногда дерзостью, происходившей отъ его природной горячности и отъ всей его прежней жизни, проведенной внѣ всякихъ служебныхъ и подчиненныхъ отношеній.

-- У насъ горломъ надо брать, воспламенялся онъ, объясняя свой образъ дѣйствій въ качествѣ ходатая по дѣламъ.-- У насъ кто кого запугалъ, тотъ и выигралъ. Вы думаете, эти золотые мѣшки -- подрядчики -- сила? Трусы они! Ты только перекричи его. такъ у него поджилки затрясутся, сейчасъ подумаетъ, что ты, можетъ быть больше, чѣмъ генералъ,

-- Ну, Миша, говаривала ему въ этихъ случаяхъ бабушка,-- доживешь ты когда нибудь до бѣды. Вѣдь ужь за генерала-то тебя никто не сочтетъ, потому могутъ узнать, что на тебѣ и чину-то никакого нѣтъ.

-- Что вы мнѣ говорите! вспыльчиво возражалъ дядя.-- Ну, пусть справляются о чинѣ, ну, пусть узнаютъ, а какъ я припугну ихъ статьями-то, такъ и струсятъ: онъ, молъ, явно-то въ чинахъ не состоитъ, а можетъ быть онъ -- кто его знаетъ -- какой нибудь тайный генералъ.

Тетушка Огорна очень любила своего мужа въ такія минуты. Она всячески поддерживала его на избранномъ имъ пути дѣятельности. Она знала, что тутъ ея Миша можетъ принести такую же пользу, какую приносила она, уча дѣтей. Дядя тоже втянулся въ свои занятія. Сначала онъ увлекся, надо сказать правду, только одною стороною дѣла: возможностью видѣть около себя кланяющихся просителей, случаемъ разыграть передъ ними роль покровителя, перспективою насолить крапивному сѣмени и толстопузымъ. Но, поощренный двумя-тремя выигранными дѣлами, подстрекаемый женою, дядя вскорѣ почувствовалъ себя въ сферѣ новой адвокатской дѣятельности, какъ рыба въ водѣ, и принялъ тотъ важный и суровый видъ пламеннаго защитника обиженныхъ, который неизгладимо остался въ моей памяти. Въ этой важности нечиновнаго человѣчка была своя доля комизма, но я все-таки любилъ дядю, когда онъ рѣшительно и бойко обѣщался насолить людямъ болѣе сильнымъ, чѣмъ онъ. Тетушка Ольга Егоровна радовалась за мужа, хотя ее и поражали иногда очень непріятно своеобразныя отношенія дяди къ его оборваннымъ кліентамъ.

-- Что, опять денегъ не получили съ подрядчика? кричалъ дядя, встрѣчая просителей и выругивая крѣпкимъ словомъ ихъ противника.

-- Не получили, родной, кланялись въ поясъ мужики.-- Какъ есть ни гроша не получили.

-- А, ни гроша! А вы чего зѣвали? Чего вы въ зубы-то ему смотрѣли? Еще дешево онъ съ вами раздѣлался, зубы бы вамъ надо было начистить? Васъ сколько? Двадцать человѣкъ и ни одного мозга. Пропили, что ли, мозги-то? А? бушевалъ дядя.

У просителей поджилки дрожали отъ звуковъ этого громового голоса и молніеносныхъ взглядовъ.

-- Заступись, отецъ, въ деревню надо, несмѣло произносилъ одинъ голосъ изъ толпы.

-- А, въ деревню надо! передразнивалъ дядя.-- А денегъ не умѣли вырвать у ракальи. Ну, и ступайте безъ гроша.

Тетушка, сидя въ своемъ углѣ, тайкомъ качала головой и бросала какіе-то умоляющіе взгляды дядѣ.

-- Похлопочи, слышалась просьба кліентовъ.

-- То-то похлопочи! Умнѣй бы были, такъ и хлопотать бы не надо, смягчался дядя, замѣчая телеграфическіе знаки жены.

Онъ брался за дѣло.

-- Ахъ, Миша, зачѣмъ ты это на нихъ такъ напускаешься, говорила тетушка по уходѣ просителей.

-- Дураки, такъ ихъ учить надо, отвѣчалъ дядя.

Особенно подняли дядю въ его собственныхъ глазахъ два случая, когда ему предложили крупныя взятки, чтобы онъ бросилъ начатыя имъ два дѣла. Съ мѣсяцъ послѣ этого онъ земли подъ собой не слышалъ и ходилъ съ важностью нахохлившагося индѣйскаго пѣтуха. Но еще важнѣе сдѣлался онъ, когда одно лицо, передавая ему рѣшеніе дѣла, хмуро и мимоходомъ замѣтило:

-- Совѣтую вамъ быть осторожнѣе. Для нѣкоторыхъ лицъ гораздо удобнѣе жить внѣ Петербурга.

-- Ну, это мое дѣло, отвѣтилъ дядя.-- Я совѣтовъ не прошу, а если мнѣ что посовѣтуютъ, то съумѣю возражать.

Этотъ разговоръ былъ одною изъ любимыхъ темъ его разсказовъ о прошлой жизни во дни его старости.

Такъ жила наша семья. Бабушка успокоилась. Она не бушевала и сидѣла съ утра до вечера за гранпасьянсами. Неизвѣстно, о чемъ гадала старушка, чего она ждала, но только знали всѣ, что она огорчалась, когда гранпасьянсы не выходили, что она прибѣгала къ хитростямъ и тайкомъ, совершенно тайкомъ отъ себя плутовала, подбирая и подтасовывая карты, и потомъ торжествовала, видя, что онѣ сходились, какъ слѣдуетъ. Никакія силы не могли ее заставить идти къ чаю или къ обѣду, не кончивъ начатаго пасьянса. Впрочемь, однажды старушка не кончила пасьянса, разложивъ карты, расположившіяся самымъ блистательнымъ образомъ, сулившимъ самый счастливый исходъ гаданью, она наклонила свою сѣдую голову къ столу и -- затихла. Это былъ не восторгъ отъ удачи, это была -- смерть.

VI.

Вскорѣ послѣ смерти бабушки мой отецъ уѣхалъ въ провинцію, и наша семья разсѣялась.

Мои родители вели съ дядей и теткой переписку, знали, что дядя попрежаему ходатайствуетъ по дѣламъ, что тетушка по прежнему учитъ дѣтей и работаетъ на продажу ридикюли и ягташи, что ихъ средства все уменьшаются и уменьшаются. Имѣнье, оставшееся послѣ бабушки, было ничтожно, и отъ продажи его достались двумъ братьямъ незначительныя крохи; трудъ дяди не приносилъ почти никакого дохода; работа тетки оплачивалась все дешевле и дешевле -- ридикюли выходили изъ моды, ягташами охотники перестали хвастать и стремились покупать веревочные ягташи, которые были вдвое дешевле: сама охота въ Петербургѣ упадала и переходила въ руки чиновниковъ, ѣздившихъ погулять на острова, и въ руки двухъ-трехъ барышниковъ, стремившихся продать на рынокъ каждаго дупела, каждую курочку,-- имъ было не до дорогихъ ягташей.

Подходило время окончанія постройки николаевской желѣзной дороги. Тетушка Огорна задумала уѣхать изъ Петербурга: послѣ нѣсколькихъ долгихъ совѣщаній мужа и жены, дядя рѣшился поступить на службу -- какъ вы думаете, на какое мѣсто? На мѣсто оберъ-кондуктора. Болѣе высокой должности онъ не могъ получить. Сначала его смутила перспектива тяжелыхъ обязанностей, необходимость подчиняться начальству, но тетушка Ольга Егоровна поддерживала его, стараясь доказать ему, что другого исхода нѣтъ, что открывающееся мѣсто вполнѣ честное, что и въ новомъ положеніи дядя можетъ заставить уважать себя. Но сильнѣе всѣхъ этихъ доводовъ, какъ мнѣ кажется, повліялъ на дядю одинъ параграфъ "инструкціи для оберъ-кондукторовъ." Въ этомъ параграфѣ говорилось, что оберъ-кондукторъ есть полный хозяинъ поѣзда, что его распоряженіямъ должны подчиняться, какъ пассажиры, такъ и служащіе.

-- Это вѣдь то же, что капитанъ на кораблѣ! воодушевлялся дядя, -- онъ былъ все также легкомысленъ и горячъ, какъ прежде.-- Вѣдь оберъ-кондуктору ввѣряется жизнь сотенъ людей, подъ его надзоромъ повезется на десятки тысячъ товаровъ! Это трудная, но честная обязанность. Правда, могутъ быть стычки съ начальствомъ. Но вѣдь съ начальствомъ придется быть по десяти минутъ на станціяхъ, а во время ѣзды я буду самъ старшимъ. Я приму предложеніе.

Дядя поступилъ на службу и сразу очутился среди самаго разнообразнаго общества своихъ товарищей по службѣ. Въ числѣ ихъ были и выслужившіеся до перваго чина солдаты, и обрусѣвшіе иностранцы-ремесленники, владѣвшіе нѣсколькими языками, и дворяне, получившіе университетское образованіе, но несъумѣвшіе пристроиться въ чиновники. Одни шли на службу съ надеждой на большую поживу, и, дѣйствительно, года черезъ три завели своихъ лошадей, другіе не расчитывали на взятки, которыя въ то время было такъ легко получать оберъ-кондукторамъ, и думали только о кускѣ хлѣба, заработанномъ потомъ и кровью, -- да, потомъ и кровью, тутъ нѣтъ преувеличенія.

Тогда желѣзнодорожное дѣло было ново. Служащимъ приходилось жаться въ лачугахъ, ожидая окончанія постройки казенныхъ домовъ, и сидѣть безъ провизіи, ожидая устройства лавокъ и прибытія торгашей. Одни эти неудобства поглотили не одну еще полную силъ жизнь бѣдняковъ, которымъ приходилось съ непривычки терпѣть и голодъ, и холодъ и завязать въ грязи, тащась отъ станціи въ ближайшее село, въ свой жалкій, пропитанный вонью и копотью уголъ. Но были и другія причины, губительно вліявшія на здоровье служащихъ. При неумѣньи распоряжаться члены подвижного состава ломали себѣ руки и ноги, при вскакиваньи въ вагоны на станціяхъ или при столкновеніи поѣздовъ, и платились жизнью. Поѣзда часто останавливались во время мятелей на цѣлые сутки и находящимся при поѣздахъ людямъ приходилось нерѣдко голодать въ открылъ полѣ, простуживаться, бѣгая по колѣна въ снѣгу и распоряжаясь на счетъ очистки пути. Особенно свирѣпствовали здѣсь горловыя болѣзни и болѣзни желудка. Кромѣ того публика и сами служащіе еще не знали, какъ относиться другъ къ другу; съ одной стороны являлись самыя нелѣпыя требованія, съ другой -- неумѣнье удовлетворить самыя законныя желанія общества. Вообще новое дѣло требовало отъ первыхъ своихъ работниковъ расторопности, умѣнья, энергіи, а главное, готовности на все. Дядя очень быстро вошелъ въ свою роль и занялъ мѣсто самаго ловкаго и умнаго распорядителя. Но онъ все-таки на первыхъ порахъ нерѣдко проклиналъ новую дѣятельность, особенно тогда, когда ему приходилось возвращаться по грязи пѣшкомъ за полторы версты домой, продрогшимъ, голоднымъ и измученнымъ, и вмѣсто привычнаго уютнаго угла находить жалкую и далеко неуютную крестьянскую избу.

За то тетушка Ольга Егоровна попала снова въ ту сферу, гдѣ ей такъ хорошо жилось когда-то на отдаленномъ сѣверѣ.

Постройка домовъ и мастерскихъ при станціи, гдѣ помѣстился дядя, привлекла сотню простого народа. Здѣсь часто бывали несчастные случаи заболѣваній, порѣзовъ рукъ и тому подобнаго; докторовъ не было, и тетушка Ольга Егоровна явилась снова въ качествѣ лекарки. У нея была своя домашняя аптека, вѣчно готовая корпія и бинты, у нея было достаточно мужества, чтобы не падать въ обморокъ при видѣ прорѣзанныхъ до кости рукъ, при видѣ загноившихся ранъ. Мѣсяцевъ черезъ пять послѣ переѣзда на станцію, она была уже извѣстна всему окрестному населенію. Къ ней шли и временные рабочіе, и постоянные жители деревни и за совѣтами, и за помощью. Нерѣдко приходилось ей играть даже роль повивальной бабки. Въ видѣ особенной любви и уваженія къ ней ее звали въ крестныя и посаженныя матери.

Ея дѣятельность не ускользнула отъ глазъ начальника станціи и его жены. Это было довольно образованное польское семейство, обрадовавшееся возможности сойдтись въ этой глуши хоть съ кѣмъ нибудь, кто принадлежалъ къ ихъ кругу, хотя и не по чину, но по своему развитію. Тетушка воспользовалась удобнымъ случаемъ привести въ исполненіе свои завѣтные планы и тѣсно сблизилась съ Криницкими -- такъ звали начальника станціи.

Это была живая пора переселенія людей на новое мѣсто: они спѣшили обстроиться, пріютиться, создать ту обстановку, которая была необходима по ихъ привычкамъ и стремленіямъ. Какъ обыкновенно бываетъ въ этихъ случаяхъ, и начальство, и подчиненные стояли въ болѣе свободныхъ отношеніяхъ; каждый зналъ, что ему придется въ этой глуши жить и видѣться ежедневно съ своими новыми товарищами по мѣсту жительства, что кромѣ нихъ у него нѣтъ другого общества, и старался отстраниться отъ непріятностей, отъ наживанья враговъ тамъ, гдѣ у него еще нѣтъ друзей; каждый зналъ, что онъ на новой службѣ дѣлаетъ ежеминутно упущенія и промахи и потому былъ снисходительнѣе и терпимѣе къ ошибкамъ и промахамъ другихъ. Тутъ было много семейнаго, иногда эта близость всѣхъ живущихъ доходила до того, что на званыхъ вечерахъ у Криницкаго появлялась посуда Бѣльскаго, а на праздникахъ у Бѣльскаго красовались чайныя ложки съ вензелями Криницкихъ. Даже сплетня, эта неизбѣжная принадлежность человѣческихъ обществъ, еще не успѣла, заползти сюда: новымъ знакомымъ, сошедшимся съ разныхъ концовъ Россіи и Полыни, нечего было передавать другъ о другѣ. Въ эту-то прекрасную пору съумѣла тетушка Ольга Егоровна осуществить свой новый завѣтный планъ.

Казенные дома выстроились, ихъ стали освящать, Ольга Егоровна подошла на освященіи къ начальнику станціи:

-- У меня, панъ Криницкій, есть до васъ просьба, сказала она.

-- Что такое, пани Бѣльская? любезно обратился къ ней вѣжливый полякъ.-- Я весь къ вашимъ услугамъ.

-- Я хотѣла бы открыть школу для дѣтей, служащихъ при дорогѣ и вообще для бѣдныхъ.

-- Чѣмъ же я могу служить? спросилъ Криницкій.

-- Дайте мнѣ двѣ комнаты, которыя находятся подлѣ отведенной намъ квартиры...

-- Но тамъ будетъ казарма для холостыхъ....

-- Да, когда ихъ будетъ вдвое больше, чѣмъ теперь. Покуда же комнаты будутъ пусты. Кстати, мы здѣсь бы устроили и мѣсто для католическихъ богослуженій, когда будутъ пріѣзжать ксендзы...

-- О, вы все предусмотрѣли, засмѣялся Криницкій. Мы думали совершать наши службы на станціи.

-- Зачѣмъ же? Здѣсь можно бы хранить и все нужное для богослуженій, сдѣлать бы рѣшетки... Школьныя скамьи пошли бы тоже въ дѣло....

-- Позвольте, я васъ представлю начальнику дистанціи.

Криницкій подвелъ тетушку къ своему ближайшему начальнику и въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ отрекомендовалъ ее. Дѣло было улажено: двѣ обширныя комнаты были отданы въ распоряженіе Ольги Егоровны, ей было позволено заказать казеннымъ мастеровымъ скамьи, столы, доски, рѣшетки и все, что она считала нужнымъ для устройства школы. Кромѣ того ей было обѣщано отпускать денегъ на книги, перья, чернила и тому подобные мелкіе расходы по школѣ. Она бралась учить дѣтей безвозмездно. На помощь ей явился священникъ изъ ближняго села, согласившійся тоже даромъ давать уроки въ школѣ.

-- Ну, а я вамъ церковь выстрою, пошутилъ дядя, пожимая руку сельскаго священника.

-- Вашими бы устами да медъ пить! засмѣялся священникъ.

-- Каменную выстрою! Не хуже столичныхъ церквей будетъ! рѣшительно промолвилъ дядя и тутъ же обошелъ присутствующихъ, приглашая ихъ пожертвовать на церковь.

Рѣшено было отдавать на этотъ предметъ десять процентовъ; кромѣ того собралась на первый разъ довольно крупная сумма.

Такъ устроилась школа, такъ создалась церковь на одной изъ станцій желѣзной дороги скромными, но не всѣми забытыми людьми.

VII.

Разставшись съ тетушкой семилѣтнимъ ребенкомъ, я встрѣтился съ нею послѣ разлуки семнадцатилѣтнимъ юношей. Это было въ ту великую пору всеобщаго пробужденія нашего общества, когда мы начали отрекаться отъ всего отжившаго, отъ всего, что тормозило наше развитіе, что заставляло насъ отставать на сотни лѣтъ отъ западной Европы, когда мы стали стремиться къ новой, лучшей жизни и еще ощупью искали къ ней дороги. Въ обществѣ начались толки о различныхъ реформахъ, въ литературѣ снова появились такіе дѣятели, къ страстнымъ и честнымъ голосамъ которыхъ чутко прислушивалось молодое поколѣніе, желая найдти указаніе на новый путь, на новую дѣятельность. Литература опять поднялась на степень руководительницы общества и вышла изъ роли низкопоклонной рабыни капризнаго и вѣтреннаго барина -- общества. Я въ ту пору только-что кончилъ свое гимназическое образованіе. Въ моей душѣ уже успѣла накопиться порядочная доля горячей юношеской ненависти къ тѣмъ отжившимъ людямъ, которые всюду, начиная со школьнаго образованія, умѣли вносить свою недобросовѣстность, свои корыстныя стремленія. Я увлекался новыми книгами, новыми идеями и стремился къ дѣятельности, къ какому-то еще смутно рисовавшемуся въ моемъ воображеніи широкому и прекрасному поприщу новой жизни. Я, какъ вполнѣ неопытный юноша, не могъ относиться ни къ чему хладнокровно, безъ пристрастія, безъ предвзятыхъ идей,-- каждый старикъ возбуждалъ во мнѣ недовѣріе, каждый юноша пробуждалъ во мнѣ надежды. Я еще не зналъ, что не все молодое годами молодо умомъ и сердцемъ и что не все старое годится только на бездѣйствіе и должно выйдти въ отставку. Слѣдствіемъ этого было то, что я не на шутку трусилъ встрѣчи съ тетушкою, боясь разочароваться въ моей старой любимицѣ, боясь, что непривлекательная дѣйствительность заставитъ меня отрѣчься отъ того свѣтлаго образа, который хранился въ моей памяти съ дѣтства. Порою я думалъ, что этотъ образъ былъ ничто иное, какъ плодъ моей собственной фантазіи. Это мнѣніе могло еще болѣе укрѣпиться во мнѣ толками нашихъ родныхъ о моей теткѣ. Они говорили, что она строптива, сурова неуживчива, что у нея въ характерѣ много властолюбія.

-- Ей бы мужчиной быть, говорили барыни, знавшія ее.

Всѣ эти толки дразнили мое любопытство и порою говорили мнѣ, что я встрѣчу нѣчто въ родѣ женщины-самодура, порою же предсказывали, что я найду въ теткѣ просто неслабонервную, трезвую женщину.

Наконецъ день желаннаго свиданія насталъ. Я уже говорилъ вамъ, какъ радушно и ласково встрѣтила меня тетушка Огорна, какъ она вдругъ перенеслась въ воспоминаніяхъ къ тѣмъ отдаленнымъ счастливымъ днямъ, когда мы жили вмѣстѣ. Эта встрѣча сразу подкупила меня въ пользу сердца старушки. Во дни моей юности я любилъ вглядываться въ каждаго новаго человѣка, подмѣчать его характерныя своеобразныя черты, доискиваться, почему и отчего сложился онъ такъ, а не иначе, и дѣлать о немъ заключительные выводы. Но никогда не интересовалъ меня ни одинъ человѣкъ въ такой степени, какъ тетушка Огорна. И не мудрено. Передо мною стоялъ старый, находившійся на краю могилы человѣкъ и между тѣмъ всѣ стремленія этого человѣка сходились какъ разъ съ тѣми стремленіями, которыя были совершенно новы и поражали даже подобную мнѣ неопытную молодежь, противъ которыхъ боролось, повидимому, все отживавшее. Я началъ ближе сходиться съ тетушкой, началъ вглядываться въ ея характеръ. Она въ эту пору жила среди самого сильнаго разгара своей дѣятельности: она учительствовала въ школѣ, преподавая русскій, французскій и нѣмецкій языки, арифметику, географію и исторію, обучая дѣвочекъ шитью и вязанью; она сновала отъ скамьи къ скамьѣ, отъ ученика къ ученицѣ, отъ доски къ своему столу, гдѣ лежали вязательные крючки, спицы и иглы; она въ это же время на минуту, на двѣ отлучалась изъ класса, чтобы перевязать какому нибудь мужику порѣзанную руку или дать совѣтъ бабѣ, принесшей заболѣвшаго ребенка; она находила кромѣ того возможность по вечерамъ выкраивать платья, кофточки и тому подобные предметы дамскаго туалета для разныхъ солдатокъ и женъ кондукторовъ. Ея домашнее хозяйство находилось въ образцовомъ положеніи, хотя вести хозяйство порядочно на той станціи, гдѣ жила тетушка, было не легко. Архитекторъ, выстроившій дома для служащихъ при желѣзной дорогѣ, позабылъ немногое: онъ построилъ для жильцовъ комнаты и кухни -- и больше ничего, буквально ничего. Здѣсь не было ни дворовъ, ни сараевъ, ни ледниковъ, ни чулановъ, ничего, что нужно человѣку кромѣ комнаты и кухни. Тетушка выпросила у начальства клочекъ земли вблизи отъ дома, гдѣ она жила, и построила здѣсь погребъ, сарай и все, чего недоставало у ея квартиры. При помощи этихъ хозяйственныхъ пристроекъ ей можно было закупать гуртомъ провизію и обходиться безъ помощи дрянной и единственной мелочной лавочки, существовавшей для удовлетворенія нуждъ довольно большого населенія. Но кромѣ этихъ заботъ о домѣ, тетушка находила время для ухаживанья за своими любимцами -- за цвѣтами. Ея комната была цѣлымъ разсадникомъ цвѣтовъ, среди которыхъ особенно поражали красотой цѣлыя шпалеры восковыхъ деревьевъ, покрытыя большими пучками нѣжно душистыхъ цвѣтовъ. Эти цвѣты обставляли импровизированный алтарь во время пріѣзда ксендзовъ и во время торжественныхъ праздниковъ на станціи.

-- Гдѣ это вы, тетушка, всему научились? спросилъ я ее, удивляясь ея умѣнью дѣлать всякое попадавшееся ей въ руки дѣло.

-- Э, нужда научитъ калачи печь, засмѣялась она.

-- Кажется, въ пословицѣ то говорится, что нужда учитъ калачи ѣсть, замѣтилъ я шутливо.

-- Ну, душа моя, этому и безъ нужды научишься, отвѣтила она.

Загорѣлое лицо тетушки было еще довольно моложаво, только нѣсколько морщинъ на лбу говорили, что она пережила не мало лѣтъ и страданій, да необычайная серьезность, суровость ея мужественнаго лица говорила, что у этой женщины заботъ по горло, что день для лея коротокъ, что ей нужно бы не двадцать четыре, а сорокъ восемь часовъ въ сутки. Въ ея обращеніи съ взрослыми людьми не было особенной мягкости, когда дѣло шло о чемъ нибудь серьезномъ; она говорила торопливо, отрывисто, дѣловымъ языкомъ; видно было, что у нея нѣтъ времени на излишнія словоизверженія и церемоніи. Иногда въ ея отношеніи къ людямъ проявлялась даже строптивость и нетерпимость: такъ она не могла спокойно и хладнокровно видѣть лѣни, разгильдяйства и безчестности, въ этихъ случаяхъ тетушка являлась не только строгою судьею, но просто неуживчивою, сварливою, злою женщиной. Она какъ сильная личность, какъ чисто практическій дѣятель, не могла входить въ разсужденія, почему и отчего люди испорчены, можно ли ихъ судить за это, не слѣдуетъ ли всю вину свалитъ на обстоятельства,-- нѣтъ, испорченные люди мѣшали ей въ ея практической дѣятельности, и она боролась съ ними, какъ съ врагами. Къ всепрощенію она была способна только тогда, когда приходилось прощать людей, нестоявшихъ поперекъ ея дорогѣ, знакомыхъ ей только по слухамъ.

-- Это вѣдь мнѣ ничего не стоитъ, смѣялась она. Сплетничать-то да бока мыть ближнимъ я не люблю. Пусть ихъ пачкаются въ грязи, только бы ко мнѣ этой грязи не заносили; занесутъ, тогда ужь пусть не гнѣваются, я не грязь за ними выметать стану, а ихъ вымету.

Только въ однихъ случаяхъ она нападала не на самихъ лѣнтяевъ, ротозѣевъ и безчестныхъ,-- когда эти виновники были дѣти; въ этомъ случаѣ весь неудержимый гнѣвъ тетушки изливался на родителей, и если бы тетушка не была такъ нужна родителямъ, то, вѣроятно, большинство изъ нихъ стало бы къ ней во враждебныя отношенія. Къ счастію, она была имъ нужна, и они нерѣдко прибѣгали къ ея совѣтамъ даже въ дѣлахъ семейной жизни. Иногда выходили довольно комичныя сцены, когда тетушка принимала роль судьи между мужьями и женами и откомандировывала дядю Мишу сдѣлать внушеніе тому или другому виновному мужу. Меня поражало въ этихъ случаяхъ то обстоятельство, что дядя и тетка чинили судъ и расправу, какъ власть имущіе. Было ли это простымъ слѣдствіемъ нравственнаго и умственнаго превосходства моихъ родственниковъ надъ окружающею средою, было ли это слѣдствіемъ страха передъ теткой и дядей, имѣвшими значеніе въ глазахъ начальника станціи, пана Криницкаго,-- право, не знаю. Но мнѣ кажется болѣе вѣрнымъ первое предположеніе.

Съ первыхъ же дней моего пребыванія у тетушки мнѣ ярко бросилось въ глаза это нравственное вліяніе, которымъ пользуются въ своемъ кружкѣ тетка и дядя. Я понялъ, что дядя тутъ былъ только вѣрнымъ и горячимъ исполнителемъ воли своей жены, хотя она и не выказывала этого и во всѣхъ случаяхъ старалась выдвинуть дядю на первый планъ. Она любила своего мужа, какъ добрые воспитатели любятъ своихъ вѣрныхъ учениковъ, какъ матери -- своихъ дѣтей. Дядя, несмотря на старость, былъ по прежнему горячъ и увлекался, какъ юноша. Онъ по прежнему любилъ свою службу и все еще считалъ себя "капитаномъ корабля". Только одно обстоятельство огорчало этого стараго юношу: онъ сѣтовалъ, что при офицерскомъ окладѣ оберъ-кондукторы не имѣли чина. Его сѣтованія по этому поводу выходили иногда очень комичны, тѣмъ болѣе комичны, что онъ втеченіи всей жизни никогда не стремился къ чинамъ и пренебрегалъ чиновнической службой.

Дней черезъ пять или шесть моя семья должна была ѣхать въ Петербургъ, но тетушка Огорна пригласила меня и мою мать остаться у нея.

-- Ты, Вѣрочка, отдохнешь здѣсь, а тебѣ, Ваня, не худо заняться здѣсь съ ребятишками, говорила тетушка. Мнѣ лишній учитель будетъ полезенъ, а ты научишься учительской дѣятельности. Вѣдь теперь, голубчикъ, хорошіе учителя нужны.

-- Я, тетушка, очень радъ остаться у васъ, отвѣтилъ я. Подъ вашимъ руководствомъ можно научиться многому.

-- Ну, ну, что ты мнѣ комплименты-то разсказываешь, вѣдь мнѣ не шестнадцать лѣтъ, сшутила тетушка.-- Я вотъ горбъ работою нажила.

-- Да вы моложе всѣхъ шестнадцатилѣтнихъ дѣвушекъ, воскликнулъ я.

-- Полно, дядя услышитъ, такъ еще ревновать станетъ къ тебѣ.

Послѣ рабочаго дня тетушка дѣлалась веселой и любила побалагурить.

Я остался у нея и сдѣлался ея помощникомъ на лѣтнее время. Въ школѣ тетушки каникулы продолжались только мѣсяцъ, но и въ этотъ мѣсяцъ дѣти могли приходить учиться по своей охотѣ. Охотниками оказывались всѣ, такъ какъ въ школѣ имъ было веселѣй, чѣмъ дома, гдѣ ворчали родители, гдѣ пахло чадомъ, гдѣ было грязно и бѣдно. Здѣсь, въ большой комнатѣ, обставленной цвѣтами, въ виду работающей и доброй наставницы, среди множества товарищей они не чувствовали никакого стѣсненія. Иногда шопотъ дѣвочекъ, занятыхъ шитьемъ, переходилъ въ громкій говоръ и тогда тетушка только покачивала имъ головой,-- дѣвочки сконфуженно умолкали. Особенныхъ строгостей не требовалось, и тетушка, по старой институтской привычкѣ, прибѣгала больше всего къ знакамъ отличія, къ различнымъ голубымъ и краснымъ кисточкамъ изъ гаруса, обозначавшимъ степень прилежанія учениковъ и ученицъ.

Въ свободные часы въ комнатѣ начинались игры и шумъ. Тетушка нерѣдко являлась руководительницей и въ этомъ случаѣ. Иногда среди бѣлаго дня она устроивала импровизированные танцы дѣтей, безъ музыки. Для торжественныхъ дней у дѣтей были сшиты одинаковыя одежды, походившія на обычныя одежды институтскихъ воспитанницъ и пріютскихъ мальчиковъ. Тетушка не могла отказаться отъ этой слабости и очень гордилась, когда ея дѣти, одинаково одѣтые, украшенные кисточками и бантиками, представлялись начальству. Въ этой слабости было что-то, напоминавшее, что тетушка была когда-то институткой.

Огорчало тетушку только то, что ея образованіе было не на столько полно, чтобы она могла довести своихъ учениковъ и ученицъ до конца или помочь своимъ больнымъ въ трудныхъ и сложныхъ болѣзняхъ.

-- Эхъ, если бы я была мужчиной, говорила она, кажется, я все бы изучила, что можетъ изучить человѣкъ.

-- Мнѣ кажется, нужно жалѣть о томъ, что женщины не получаютъ мужского образованія, замѣтилъ я.

-- Да, пожалуй, что и такъ, вздыхала тетушка. Ну, авось, это увидитъ ваше поколѣніе. Мы, старики, вѣдь тоже этого желали...

-- Ну, тетушка, можетъ быть вы лично желали этого, а никакъ не старики.

-- Да ты кого стариками называешь? прищуривала она глаза, глядя на меня. Не тѣхъ ли, кого ненавидѣло и наше поколѣніе? Не тѣхъ ли, которые теперь сходятъ со сцены? Это, душа моя, промежуточное поколѣніе, жившее въ ту пору, которую называютъ французы entre chien et loup. Ты не думай, что вы, молодежь, что нибудь новое говорите,-- вы говорите, что проповѣдовалось давнымъ давно, когда у меня еще всѣ зубы были цѣлы. А у меня ихъ теперь вотъ и всего-то съ десятокъ.

Тетушка разсказала мнѣ о годахъ своей молодости, о своей дальнѣйшей судьбѣ, и мнѣ стала вполнѣ ясною та могучая и неустанная борьба, которую вела эта женщина втеченіи всей своей жизни,

-- Я въ бреду все говорила о своемъ знамени, разсказывала тетушка, вспоминая о прошлыхъ временахъ. Это знамя, голубчикъ, я удержала въ рукахъ до сихъ поръ. Теперь я буду рада передать его кому нибудь изъ молодежи,-- оно попадетъ не въ нечистыя руки, его будутъ спасать отъ тѣхъ же людей, отъ которыхъ спасала его и я.

Изъ разсказовъ тетушки я познакомился съ жизнью отдаленнаго отъ меня поколѣнія и понялъ, что тетушка дѣйствительно не была какимъ нибудь исключеніемъ, что она была одною изъ его далеко не главныхъ представительницъ.

Помогая теткѣ въ ея занятіяхъ, я гордился этою обязанностью и старался втянуться въ еще новый для меня трудъ учителя. Три мѣсяца, проведенные мною здѣсь, были для меня лучшею школою. Когда мы разставались, тетка говорила мнѣ:

-- Ну, учительствуй тамъ, въ столицѣ. Теперь прежде всего нужно образованіе массамъ. Каждый, кто введетъ въ эту темную среду двухъ-трехъ просвѣщенныхъ членовъ, -- сдѣлаетъ хорошее дѣло. Образованье, другъ мой, это и орудіе, и щитъ.

Съ свѣтлыми и теплыми воспоминаніями уѣзжалъ я изъ этого мирнаго и дѣятельнаго уголка, давая мысленно обѣтъ трудиться подобно тетушкѣ. Не думалъ я тогда, что не всѣ надежды сбудутся, что не всѣ обѣты исполнятся.

VIII.

Пошли годы моей университетской жизни, годы дѣятельные и живые. Это было время открытія воскресныхъ школъ, приготовленій къ освобожденію крестьянъ, къ новымъ судамъ. Общество жило полною, лихорадочною жизнью...

Иногда я получалъ письма отъ тетки съ описаніемъ успѣховъ ея занятій. Порою пріѣзжалъ дядя и разсказывалъ мнѣ о томъ, что дѣлалось у нихъ. Особенно радовались дядя и тетка, когда одна изъ ихъ ученицъ поступила наборщицей въ одну изъ петербургскихъ типографій. Это была одна изъ первыхъ по времени наборщицъ, а этимъ трудомъ началось у насъ развитіе стремленія женщинъ къ одинаковому съ мужчинами труду. Не менѣе радовалась тетушка, когда ея другая любимая ученица, Генріета Д. дочь поляка оберъ-кондуктора, поступила на службу при одной изъ желѣзныхъ дорогъ. Особенно радовало тетушку въ этомъ случаѣ то обстоятельство, что это былъ первый примѣръ женщины, служащей на желѣзной дорогѣ. Впрочемъ, это былъ, кажется, первый и послѣдній примѣръ или, по крайней мѣрѣ, одинъ изъ послѣднихъ примѣровъ, такъ какъ кромѣ Генріеты Д. я слышалъ только объ одной женщинѣ, служившей при варшавской желѣзной дорогѣ. И то, можетъ быть, послѣдній случай былъ газетной уткой.

Наставала между тѣмъ пора польскаго возстанія. На станціи, гдѣ жилъ дядя, начались перемѣны. Начальникъ, покровительствовавшій начинаніямъ тетушки, вышелъ въ отставку и уѣхалъ на родину. Тетушка чувствовала, что съ новымъ молодымъ начальникомъ ей не легко ладить. Прежняя простота отношеній между подчиненными и начальствомъ, связанная съ началомъ желѣзнодорожнаго дѣла, изчезла совершенно, и тетушка въ глазахъ новыхъ начальствующихъ лицъ была уже ничѣмъ инымъ, какъ женою оберъ-кондуктора, то есть чѣмъ-то близкимъ по званію къ солдаткѣ. Среди общества, жившаго на станціи, изчезла прежняя семейственность, и оно начало превращаться въ одно изъ самыхъ сквернѣйшихъ обществъ -- въ общество маленькаго провинціальнаго городка. Сплетни, дрязги, счеты чинами мелкихъ служащихъ,-- все это заползло и въ эту глушь. Образовались особенные кружочки, враждебные другъ другу и раздѣленные враждою даже внутри себя. Ладить съ этой массой мелкихъ самолюбій, угождать капризамъ мелкаго властолюбія было очень трудно, особенно въ то время, когда у человѣка за спиной было шестьдесятъ лѣтъ жизни.

Тетушка однако не оборвала своего дѣла на половинѣ, не выхлопотавъ утвержденія и опредѣленнаго ежегоднаго вспомоществованія школѣ, и когда утвержденіе вышло, когда опредѣлилась сумма, отпущенная на школу, когда для школы выстроили цѣлый домъ, тетушка сдала свое заведеніе молодой дѣвушкѣ, бывшей у нея помощницею въ послѣдніе два года.

Настали годы отдыха. Дядя тоже подумывалъ объ отставкѣ, но не хотѣлъ выходить въ отставку, не исполнивъ одного изъ своихъ завѣтныхъ желаній. Дѣло въ томъ, что онъ уже втеченіи двухъ-трехъ лѣтъ ежедневно, при всякомъ удобномъ случаѣ, толковалъ своимъ сослуживцамъ о необходимости устройства эмеритальной кассы для выдачи пенсій пострадавшимъ или заболѣвшимъ на службѣ кондукторамъ и оберъ-кондукторамъ и ихъ вдовамъ и дѣтямъ. Дядя предлагалъ ту же систему вычетовъ изъ жалованья, при помощи которой онъ началъ и значительно подвинулъ впередъ постройку церкви. Мало развитые изъ его женатыхъ собратьевъ по службѣ говорили, что, можетъ быть, имъ самимъ и не придется пользоваться пенсіями, а для другихъ не стоитъ лишать себя лишняго рубля въ мѣсяцъ; другіе изъ холостыхъ говорили, что имъ не кому оставлять пенсій и тоже не очень сочувствовали дѣлу. Начальники, слыша просьбы дяди, говорили, что не ихъ дѣло заботиться о кассѣ, что начать дѣло должны сами служащіе оберъ-кондукторы, подавъ коллективную просьбу. Дядя не унывалъ отъ неудачъ, хотя его характеръ сталъ замѣтно раздражительнѣе.

-- Идіоты, желчно кричалъ дядя, описывая намъ свои хлопоты,-- своихъ выгодъ не понимаютъ. Когда имъ руки и ноги переломаетъ, и они останутся безъ гроша, тогда только и поймутъ, что я говорилъ дѣло. Только тогда ужь поздно будетъ. А вѣдь у меня горло осипло вбивать имъ въ голову эту азбуку. Съ ними нужно дѣйствовать насиліемъ. На вереввкѣ ихъ тащить надо, за горло хватать. Ихъ надо захватить врасплохъ, какъ стадо барановъ, и заставить, кулакомъ заставить подписать просьбу.

Случай помогъ дядѣ привести въ исполненіе послѣднюю мысль -- конечно, не относительно кулака. Въ одинъ изъ зимнихъ морозныхъ дней на станціи была бѣготня. Всѣ суетились, подчищали и приготовляли все въ вокзалѣ для пріема одного изъ начальниковъ, ѣхавшаго для осмотра желѣзной дороги. Масса кондукторовъ и оберъ-кондукторовъ тѣснилась въ станціонныхъ комнатахъ, обдергивая мундиры. Дядя явился туда же, затянутый въ новый мундиръ, съ прошеніемъ въ рукахъ.

-- Ну, господа, теперь можно будетъ просить о нашемъ дѣлѣ, неожиданно обратился онъ къ сослуживцамъ.-- Подпишите-ка бумагу.

-- Да надо подумать, послышались голоса.

-- Чего тутъ думать? Мы ужь все обдумали, все обсудили, нахально лгалъ онъ.-- Сейчасъ пріѣдетъ поѣздъ. Подписывайте вы первый, обратился онъ къ одному изъ своихъ лучшихъ пріятелей.

Тотъ былъ приготовленъ къ этому и подписалъ свою фамилію. При его помощи дядя началъ собирать подписи. Черезъ пять минутъ волей или неволей стали подписываться и другіе. Въ отдаленіи уже слышался свистокъ приближающагося поѣзда. Всѣ стали выходить на платформу. Дядя былъ впереди. Черезъ нѣсколько мгновеній поѣздъ остановился у станціи. Начальство вышло изъ вагоновъ и поздоровалось съ подчиненными. Дядя вышелъ впередъ и подалъ прошеніе. Начальникъ заговорилъ съ нимъ о дѣлѣ. Разговоръ продолжался долго. Дядя горячо говорилъ о своей просьбѣ, его слушали очень милостиво. Ни начальникъ, ни дядя не замѣчали, что день стоитъ морозный и что на дядѣ нѣтъ ничего, кромѣ легонькаго мундира.

-- Я похлопочу, закончилъ начальникъ.-- Это не дурная мысль.

Дядя поблагодарилъ.

Онъ былъ особенно веселъ и оживленъ въ этотъ день.

-- Ну, послѣднее дѣло въ жизни сдѣлалъ, говорилъ онъ теткѣ, возвратившись домой.-- Теперь оставлю по себѣ память, и пора на покой... Фу, какой только холодъ у насъ сегодня! вздрогнулъ онъ... Не худо бы чаю... Вѣрно мало топили печку...

-- У насъ тепло, замѣтила тетка, распорядившись насчетъ чаю.-- Ты не простудился ли?

-- Ну вотъ еще вздумала! засмѣялся дядя.-- Мало я, что ли, на морозѣ стаивалъ?

-- Да, Миша, много мы терпѣли и холоду, и голоду, только стары мы стали, вздохнула тетка.

Она была какъ-то особенно встревожена тѣмъ, что дядю билъ ознобъ, что у дяди какъ-то потемнѣло лицо. Чай отпили въ разговорахъ о будущемъ, объ отставкѣ дяди, объ отдыхѣ подъ старость. Дядя тотчасъ послѣ чаю улегся въ постель.

Настала ночь. Было уже около второго часа ночи, когда дядя проснулся и попросилъ тетку послать за докторомъ. Онъ чувствовалъ страшную боль въ желудкѣ и дрожалъ въ лихорадкѣ. Послали за докторомъ,-- доктора не нашли дома, и получился отвѣтъ, что докторъ не будетъ до вечера слѣдующаго дня. Тетка впервые въ жизни растерялась совсѣмъ и не знала, что дѣлать, чѣмъ пособить мужу. Она, столько разъ перевязывавшая раны, столько разъ находившая средства помочь въ опасности ближнимъ, никогда непадавшая духомъ, теперь не знала, за что взяться, куда бѣжать за помощью. Въ этой глуши былъ только одинъ докторъ на всю станцію и на десятокъ окрестныхъ деревень. Больному между тѣмъ дѣлалось все хуже и хуже. Страшную ночь, страшный день пережила тетушка Огорна, тщетно дожидаясь доктора и видя невыносимыя мученія больного. Наконецъ, пріѣхалъ докторъ, поставилъ рожки, далъ кастороваго масла...

На слѣдующій день дядя уже лежалъ на столѣ...

Онъ угадалъ, сказавъ, что онъ кончилъ свое послѣднее дѣло. Онъ унесъ съ собой въ могилу убѣжденіе, что онъ своими усиліями доставилъ пользу сотнямъ людей, которые послѣ долгой службы не останутся безъ хлѣба на старости лѣтъ и не бросятъ безъ помощи своихъ женъ и дѣтей. Онъ не зналъ, что и его просьба затеряется въ сотнѣ другихъ болѣе важныхъ дѣлъ, что и сама желѣзная дорога перейдетъ въ другія руки.

Пріѣхавъ на похороны и проводивъ дядю до могилы, я предложилъ тетушкѣ переѣхать ко мнѣ. Она отклонила мое предложеніе.

-- Я проживу здѣсь первое время, отвѣчала она.-- Мнѣ хочется подольше побыть около могилы Миши.

-- Да я вашу тетушку къ себѣ перетащу, промолвилъ священникъ той церкви, возлѣ которой похоронили дядю.-- Вѣдь мы старые друзья, мы съ покойнымъ и церковь вмѣстѣ строили, и ребятишекъ учили, и въ картишки дулись... Тетушкѣ вашей будетъ у насъ хорошо.

Я долженъ былъ согласиться съ священникомъ, я зналъ, что онъ и его жена любили тетушку. Я безпокоился только о ея матеріальныхъ средствахъ, но и тутъ тетушка отклонила мою помощь.

-- Я продамъ кое-что и на первое время перебьюсь; ну, а послѣ попрошу у тебя, если будетъ нужно, говорила она, обнимая меня.-- Ты, другъ мой, не обижайся. Я вѣдь знаю, что ты отъ души предлагаешь... Но у тебя и такъ деньги уйдутъ не безъ пользы.

Я уѣхалъ, взялъ съ тетки слово, что она будетъ откровенна со мною...

Прошло года три.

Я снова пріѣхалъ на ту станцію, гдѣ жилъ дядя и посѣтилъ тетку. Она продолжала жить въ домѣ священника въ качествѣ домоправительницы и учительницы. У нея было двѣ небольшія комнаты, выходившія окнами на сельское кладбище. Въ одной изъ этихъ комнатъ тетушка устроила новую небольшую школу, гдѣ вмѣстѣ съ дѣтьми священника учились крестьянскіе ребятишки. Тетушка была слаба, страшно постарѣла, совсѣмъ сгорбилась, часто прихварывала, но по прежнему неусыпно трудилась. Священникъ, его жена и дѣти обожали тетушку и ухаживали за ней, какъ за старшей въ семьѣ.

-- Вамъ бы отдохнуть надо, тетушка Огорна, говорилъ я, цѣлуя старушку.

-- Нѣтъ, голубчикъ, еще будетъ время, когда всѣ мы отдыхать будемъ, отвѣтила она.-- Не хочу я ничьего хлѣба даромъ ѣсть. Мнѣ здѣсь хорошо. Я не лишняя, я всѣмъ нужна. А тутъ и Миша на моихъ глазахъ лежитъ. Устану я -- и пойду отдыхать на его могилу. Ты видѣлъ, сколько я тамъ цвѣтовъ насадила?

Я отвѣтилъ, что я еще не былъ на могилѣ дяди.

-- Ну, такъ пойдемъ. Поклонись ему, хорошій былъ человѣкъ.

Мы пробрались на кладбище.

-- Вотъ видишь, какъ здѣсь хорошо, говорила тетушка, вводя меня въ палисадникъ, украшенный цвѣтами.-- Вотъ и мое мѣсто, гдѣ я отдыхать буду.

Тетушка указала на пустое мѣсто возлѣ могилы дяди.

-- Дай Богъ, чтобы вамъ еще не скоро пришлось лечь отдыхать здѣсь, сказалъ я, пожимая руку старушки.

-- Нѣтъ, голубчикъ, чего же жить? Пора и умирать. Я на своемъ вѣку поработала. Мнѣ не за что упрекнуть себя. Я умру спокойно. Помянуть будетъ кому. Теперь вы должны работать, какъ мы, старики...

-- То есть, какъ вы, тетушка Огорна?

-- Да, какъ тетушка Огорна, улыбнулась старушка и, взявъ меня подъ руку, направилась къ дому.

Отъ ея фигуры, отъ ея рѣчей вѣяло невозмутимымъ, яснымъ спокойствіемъ. Это не было спокойствіе забитой судьбою мученицы, покорившейся со смиреніемъ рабы своей судьбѣ. Нѣтъ, это было спокойствіе силы, сознающей, что она совершила все, что можно было совершить въ вѣчной борьбѣ съ враждебными обстоятельствами, съ мелочными людьми, старающимися влить долю своего яда въ сердца своихъ собратій. Это спокойствіе отрезвляло, придавало болѣе выносливости, заставляло человѣка стыдиться своей плаксивости, слабонервности, излишней чувствительности. Глядя на тетушку Огорну, я чувствовалъ, что она бодрѣе, сильнѣе меня.

-- Я обтерпѣлась, сказала она мнѣ, когда я ей замѣтилъ это.-- Мы, хозяйки, знаемъ, что значитъ обтерпѣться: вотъ такъ у насъ горшки, одинъ поставишь въ печь -- лопнетъ, другой -- уцѣлѣетъ и обожжется, и ужь если обожжется, такъ долго будетъ служить. Ничего ему не дѣлается.

Я не настаивалъ болѣе на своемъ желаніи перевезти тетушку къ себѣ. Да и зачѣмъ? Пусть она живетъ, какъ жила, пусть она умретъ, не выпуская изъ рукъ своего знамени вольнаго и независимаго труда.

Когда я простился съ тетушкой и удалялся въ столицу, когда передо мною мелькнули и зданіе, гдѣ помѣщается школа, основанная тетушкой Огорной, и домикъ, гдѣ живетъ и учительствуетъ она теперь, и церковь, которую построили при помощи дяди, и кладбище, гдѣ покоится онъ теперь, -- во мнѣ не проснулось мысли о томъ, что эти люди знали въ жизни только одно горе и страданіи, что они исчезли безслѣдно. Нѣтъ, мнѣ казалось, что эти люди, не смотря на весь гнетъ обстоятельствъ, не смотря на всѣ притѣсненія со стороны враговъ, были счастливыми людьми: они ясно сознавали, что они дѣлаютъ честное дѣло, и враги могли казаться имъ только жалкими и несчастными, искалѣченными людьми. Ихъ трудъ принесъ такъ или иначе извѣстную долю пользы, и они не тужили, не могли тужить, что они пройдутъ по землѣ безслѣдно: воспоминаніе о нихъ должно остаться въ памяти нѣкоторыхъ благодарныхъ имъ людей, и этого съ нихъ было довольно. Не могли же эти люди гнаться за какой нибудь шумною славой! Они трудились не для нея: имъ былъ нуженъ трудъ, какъ воздухъ, и они постарались, чтобъ этотъ трудъ былъ честнымъ трудомъ. А посмертная слава -- что въ ней? Кому отъ нея тепло или холодно?

Да, я покинулъ старушку тетку безъ сантиментальныхъ вздоховъ о ея судьбѣ и пожелалъ ей въ душѣ только одного, чтобы ея силы выдержали до конца, чтобы ей не пришлось прожить ни одного дня въ жизни въ качествѣ даровой нахлѣбницы у кого бы то ни было. Это было бы истиннымъ несчастіемъ для нея... Но авось судьба не разыграетъ этой послѣдней шутки надъ нею... Покуда же мѣсто около могилы дяди еще красуется въ цвѣтахъ и рука деревенскаго могильщика еще не разрывала его, чтобы вырыть яму для новаго гроба....

А. Михайловъ.

"Дѣло", No 5, 1870

Оставить комментарий Шеллер-Михайлов Александр Константинович (bmn@lib.ru) Год: 1870 Обновлено: 08/06/2022. 95k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Из записок моего старого приятеля).

Шеллер-Михайлов Александр Константинович Моя тетушка

МОЯ ТЕТУШКА.

Шеллер-Михайлов Александр Константинович
Моя тетушка