Шеллер-Михайлов Александр Константинович
Хлеба и зрелищ

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.

ТОМЪ ДЕСЯТЫЙ.

Приложеніе къ журналу "Нива" на 1905 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1905.

СЕМЬЯ МУРАТОВЫХЪ.

ХЛѢБА И ЗРѢЛИЩЪ
РОМАНЪ.

I.

   Въ двери параднаго подъѣзда одного изъ богатыхъ барскихъ домовъ Петербурга входили двѣ женщины. Одной изъ нихъ было лѣтъ сорокъ пять, хотя она смотрѣла совершенной старухой. Другой едва ли минуло восемнадцать лѣтъ. У обѣихъ, на головахъ были выцвѣтшіе шерстяные платки; на обѣихъ были поношенныя ситцевыя платья. На старшей былъ надѣтъ узенькій и коротенькій салопъ изъ порыжѣвшаго полу-мериноса, очевидно, принадлежавшій не ей, а какому-нибудь ребенку, можетъ-быть, даже не дѣвочкѣ, а мальчику, такъ какъ онъ очень походилъ на старинныя фризовыя шинели. На младшей былъ надѣтъ совершенно вытертый и оборванный бурнусъ изъ чернаго драпа, съ жалкими остатками басонныхъ украшеній; бурнусъ висѣлъ на дѣвушкѣ мѣшкомъ и тоже намекалъ на то, что онъ только временно исполняетъ должность ея теплой одежды. Впрочемъ, названіе теплой одежды не совсѣмъ шло къ салону и бурнусу этихъ женщинъ, такъ какъ эти вещи были и во времена своего возникновенія очень скупо подбиты ватой, теперь же онѣ настолько выносились, что походили на легкія тряпки и едва ли хотя немного защищали отъ холода. Онѣ надѣвались, можетъ-быть, скорѣе для вида, чѣмъ вслѣдствіе сознанія приносимой ими пользы, какъ надѣваются мелкими хозяевами-мастеровыми рваные тиковые халаты на отданныхъ въ ученье мальчиковъ, только для того, чтобы никто не имѣлъ права сказать, что эти мальчики ходятъ голыми.
   Женщины вошли въ двери несмѣлыми шагами. Старшая шла впереди и боязливо осматривалась по сторонамъ. Опытный сыщикъ могъ бы задуматься при видѣ ея: это была личность подозрительная. Правда, можетъ-быть, она и не была еще воровкою, но она уже дошла до той степени нищеты, на которой человѣкъ можетъ быть подозрѣваемъ во всемъ, начиная съ кражи носового платка и кончая продажею самого себя и своихъ дѣтей.
   Младшая шла сзади, опустивъ руки, двигаясь какъ-то машинально и безучастно. Такъ ходятъ люди, страдающіе лунатизмомъ или тихимъ помѣшательствомъ на какой-нибудь одной идеѣ.
   -- Извините-съ, извините-съ!.. Намъ въ комитетъ, въ комитетъ, батюшка... Куда пройти, не знаемъ... Въ первый разъ прибѣгаемъ... къ стопамъ,-- вдругъ скороговоркою заговорила старуха, какъ бы захлебывая съ и глотая слова.
   Молодая дѣвушка подняла голову и увидѣла, что ея спутница торопливо кланяется швейцару,-- высокому и плотному старику, съ огромными усами и бакенбардами, сохранившему подъ своею шутовского одеждою швейцара слѣды солдатской выправки, угловатости и тупого равнодушія. Видно было, что онъ можетъ съ одинаковымъ спокойствіемъ и подсадить въ карету какую-нибудь молодую красавицу, и вытолкать въ шею какую-нибудь голодную мать семейства, если это только будетъ ему приказано. Онъ только-что вышелъ изъ своей конуры и, должно-быть, еще не совсѣмъ очнулся отъ послѣобѣденнаго сна. Лѣниво потягиваясь и зѣвая, онъ отвѣтилъ нѣсколько сиплымъ голосомъ:
   -- Во второй этажъ. Тамъ покажутъ.
   -- Покорнѣйше благодарю васъ, покорнѣйше благодарю, отецъ родной. Намъ это, батюшка, впервые, такъ мы точно въ лѣсу, точно въ лѣсу... Ни входу, ни выходу не знаемъ... По этой лѣсенкѣ вотъ, говорите!.. Покорнѣйше благодарю, покорнѣйше благодарю!..
   Старуха говорила и кланялась, стягивая при каждой умильной улыбочкѣ въ сотни складокъ свою и безъ того морщинистую кожу около губъ и глазъ; она, кажется, хотѣла задобрить въ свою пользу швейцара и заглушить разговоромъ свою собственную трусость.
   -- Ноги-то оботрите,-- попрежнему равнодушно и сипло произнесъ швейцаръ.
   -- Какъ же, батюшка, какъ же?.. Знаю сама... Шутка ли, у васъ все ковры... А-ахъ!.. Даша, оботри ножки-то... оботри!.. Такъ по этой лѣсенкѣ, батюшка?..
   Старуха обшаркала грязь съ ногъ и въ сопровожденіи молодой дѣвушки стала осторожно подниматься по широкой лѣстницѣ. На лѣстницѣ не было ни души, но старуха все-таки придерживалась къ сторонкѣ, чтобы по идти по ковру, украшавшему середину свѣтло-сѣрыхъ каменныхъ ступеней. Можетъ-быть, она боялась, что кто-нибудь явится передъ него изъ-подъ земли и прикрикнетъ на нее, какъ только она ступитъ на этотъ коверъ; можетъ-быть, она просто чувствовала уваженіе къ этому ковру и считала себя недостойной ходить по его яркому фону. Въ этихъ случаяхъ трудно угадать мысли бѣдняка, и въ особенности петербургскаго бѣдняка, то-есть окончательно искалѣченнаго, приниженнаго бѣдняка, похожаго на тѣхъ заморенныхъ извозчичьихъ клячъ, которыя сами останавливаются, когда имъ представляется удобный случай кого-нибудь задавить. Добравшись до первой площадки, выложенной въ видѣ шахматной доски черными и сѣрыми камнями, старуха остановилась въ полнѣйшемъ недоумѣніи: лѣстница дѣлилась здѣсь на двѣ части.
   -- Куда же теперь-то идти, Даша?-- прошептала старуха, растерянно смотря по сторонамъ.
   Молодая дѣвушка подняла голову и чуть не вскрикнула: передъ нею во всю стѣну возвышалось украшенное цвѣтами зеркало, въ которомъ отражались и сѣрыя ступени лѣстницы, и тяжелыя перила изъ бѣлаго мрамора, и блестящія бѣлыя стѣны, и двѣ большія мраморныя вазы съ цвѣтами, и рядъ бѣлыхъ шаровъ, скрывавшихъ газовые рожки, и, наконецъ, ея мать и она сама. Дѣвушка неожиданно увидѣла себя во всей поразительной непривлекательности своего нищенскаго одѣянія. Ея платье отъ многократнаго подшиванія стало слишкомъ коротко и поблѣднѣло отъ частыхъ стирокъ, какъ близкій къ могилѣ больной; ея бурнусъ висѣлъ на ней неуклюже, а его басонныя украшенія походили скорѣе на веревочную сбрую извозчичьихъ клячъ, чѣмъ на аграманты и аграфы; ея платокъ, нѣсколько сбившійся назадъ, казался сѣрой тряпкой съ порыжѣвшими пятнами крови вмѣсто узоровъ; наконецъ, ея лицо, съ блѣдными отъ малокровія губами, съ растеряннымъ отъ смущенія взглядомъ, съ нѣсколько припухшей отъ флюса щекою,-- все это было такъ смѣшно и жалко. Она невольно осмотрѣлась кругомъ; всѣ предметы здѣсь были такихъ громадныхъ размѣровъ, что изъ этой лѣстницы можно бы было устроить тридцать такихъ конуръ, какую занимала ихъ семья; все дышало здѣсь тою холодною и строгою правильностью, которая такъ поражаетъ въ музеяхъ, все было такъ чисто, такъ прибрано, такъ пустынно, какъ будто сюда никогда не заходили люди. Странное дѣло: молодой, дѣвушкѣ даже показалось, что она стала ниже ростомъ и что эти блестящія, бѣлыя, бездушныя стѣны строго и холодно смотрятъ на нее не то съ насмѣшкой, не то съ презрѣньемъ. Нервные, надломленные бѣдняки, если имъ случалось очутиться однимъ въ какомъ-нибудь великолѣпномъ храмѣ или роскошномъ музеѣ, знаютъ это чувство, похожее на минутную галлюцинацію; они боятся и стыдятся стѣнъ,-- стѣны, кажется имъ, глядятъ на нихъ. Дѣвушка еще болѣе поблѣднѣла и обратилась къ старухѣ:
   -- Маменька, туда ли мы идемъ?
   Она сдѣлала свой вопросъ, и, кажется, сама испугалась своего голоса: онъ прозвучалъ слишкомъ громко въ этомъ пустынномъ, обширномъ и гулкомъ пространствѣ.
   -- Туда, туда, Даша... Сама слышала, швицаръ сказалъ... Только вотъ теперь-то куда повернуть?.. Тутъ лѣстница-то въ обѣ стороны идетъ...
   Дѣвушка подняла голову.
   -- Обѣ лѣстницы опять сходятся вмѣстѣ,-- совсѣмъ тихо пояснила она.
   -- И то правда, и то... Съ чего же это?.. А-ахъ!.. По которой же теперь идти?-- недоумѣвала старуха.
   -- Да все равно,-- отвѣтила дѣвушка.-- Идите!
   Онѣ опять стали подниматься наверхъ, придерживаясь къ сторонкѣ. Наконецъ, онѣ добрались до верхней площадки, выложенной также въ видѣ шахматной доски, сѣрыми и черными камнями. Передъ ними были три двери, двѣ небольшія по бокамъ и одна большая посрединѣ. Маленькія двери были заперты; обѣ половинки большой двери были растворены настежь. Большая дверь вела въ высокій бѣлый залъ съ голубыми шелковыми драпировками на дверяхъ и окнахъ и съ бѣлыми стульями, обтянутыми голубой шелковой матеріей.
   -- Сюда, вѣрно,-- нерѣшительно проговорила старуха, показывая на залъ.
   Молодая дѣвушка не отвѣтила ни слова. Она какъ-то случайно бросила взглядъ черезъ перила внизъ и вздрогнула. Передъ нею была глубокая пропасть; въ эту пропасть по бокамъ спускались двѣ лѣстницы, покрытыя ярко-краснымъ ковромъ и соединяющіяся потомъ въ одну широкую лѣстницу. Въ глазахъ у дѣвушки рябило, и ей показалось, что переливы бархатнаго ковра движутся и сбѣгаютъ внизъ двумя алыми струями крови, сливаясь внизу въ одинъ широкій кровавый потокъ. Въ ея головѣ почему-то промелькнула мысль:
   "Здѣсь упасть -- убиться можно".
   Старуха на цыпочкахъ отправилась къ отворенной двери и, вытянувъ впередъ свою голову, стала изъ дверей осматривать залъ. Въ эту минуту въ залѣ раздался сиплый лай, похожій на старческое сморканье, и передъ старухой остановилась облѣзлая болонка въ красной, сбившейся на-бокъ, суконной кофточкѣ. Маленькое животное походило на всклоченнаго и полуплѣшиваго, выжившаго изъ ума старикашку, вскочившаго съ постели и кое-какъ накинувшаго на себя халатъ. Старуха растерялась при видѣ озлобленнаго животнаго и, вытянувъ свои сухія губы, начала причмокивать ими, чтобы успокоить врага.
   -- Ню, ню, польно, польно, дюсинька!-- заговорила она, картавя, какъ говорятъ съ дѣтьми, и наклоняя свою голову.-- Ню, пелестань, пелестань... Какъ тебя... Мальчикъ. Мальчикъ!..
   -- Куда лѣзете?-- непривѣтливо окликнулъ ее мужской голосъ.-- Куда лѣзете-то?
   Старуха совсѣмъ растерялась.
   -- Вижу, батюшка, вижу, что не туда, дура безтолковая, попала... Ворона въ хоромы... Экая храмина-то какая... Господи, ты Боже мой!.. Пресвятая Богородица!..-- заговорила она, уже совершенно не понимая своихъ собственныхъ словъ.
   -- Такъ развѣ вамъ здѣсь мѣсто?-- съ грубой ироніей спросилъ ее тотъ же голосъ.
   Голосъ этотъ принадлежалъ человѣку, одѣтому въ черные брюки, въ черный фракъ, въ черный жилетъ съ золотою цѣпью и въ бѣлый галстукъ; но, несмотря на этотъ господскій костюмъ, вы могли сразу угадать по тону, по голосу, по манерѣ этого человѣка, что онъ былъ не болѣе, какъ лакей, и притомъ лакей изъ бывшихъ дворовыхъ; всматриваась въ этого принарядившагося, гладко выбритаго, припомаженнаго холопа, вы тотчасъ же могли понять, что подъ господскимъ фракомъ и бѣлоснѣжной манишкой у него надѣта его собственная грязная ситцевая рубашка, что подъ барскими лакированными сапогами у него навернуты свои доморощенныя онучи, и что запахомъ резеды и жасмина онъ заглушаетъ только передъ другими тотъ своеобразный запахъ, который присущъ однѣмъ "лакейскимъ" старыхъ барскихъ домовъ.
   -- Швицаръ, батюшка, швицаръ вашъ наверхъ послали... Идите, говорятъ, наверхъ, тамъ, говорятъ...-- поясняла старуха.
   -- Такъ развѣ онъ сюда послалъ? Пріемная-то мала, что ли?.. Здѣсь члены собираются, господа!.. Если бы да васъ всѣхъ сюда пущать -- много было бы!.. Комнаты-то продушили бы... Въ недѣлю бы не выкурить... За тремя рублями половина Петербурга сбѣжаться готова...
   Лакей говорилъ внушительно и ядовито, какъ настоящій крѣпостной лакей, полагающій, что каждая его грубость еще недостаточно груба, если она не подчеркнута. Ему ужо давно надоѣли "нищіе", еженедѣльно "шляющіеся" въ "ихъ домъ" съ тѣхъ поръ, какъ "сама" была выбрана "предсѣдательницей" "Общества первой помощи".
   -- Это что говорить, батюшка, что говорить!-- вздохнула старуха.-- Три рубля деньги... большія деньги... на полу не подымешь... А позвольте васъ спросить, почтеннѣйшій -- имени, отчества вашего не знаю -- не извѣстны ли вы насчетъ того, какая намъ такая помощь можетъ выйти?.. Мы вѣдь, батюшка, впервые...
   -- Конечно, извѣстны,-- насмѣшливо произнесъ лакей:-- достойны окажетесь -- выдадутъ три рубля, а не достойны -- ну, и ничего не дадутъ.
   -- А нельзя ли васъ спросить, почтеннѣйшій, не устроятъ ли вотъ дѣточекъ моихъ къ мѣстамъ какимъ?
   -- Мѣстовъ-то этихъ у насъ нѣтъ, а то бы весь Петербургъ устроили... А вы ступайте, да ждите своей судьбы...
   -- Вы, батюшка, не обижайтесь. Я вѣдь спроста.
   -- Оно и видно.
   -- Мнѣ вотъ впервые это приходится просить-то, и желала бы я знать, какъ это мнѣ и къ кому прибѣгнуть, припасть...
   -- Въ комитетѣ скажутъ... Ступайте, а то тутъ еще застанутъ съ вами. Протекцію, скажутъ, за взятки оказываешь... У нашей генеральши насчетъ этого строго.
   -- Да вы при какой должности осмѣлюсь...
   -- Да что же, въ самомъ дѣлѣ, силой васъ, что ли, отсюда гнать!-- вдругъ почему-то совсѣмъ разсердился лакей.
   Молодая дѣвушка, все время стоявшая съ опущенной головой, вдругъ очнулась и дернула старуху за салопъ.
   -- Маменька!-- молящимъ голосомъ прошептала она.
   Старуха, однако, не унималась; она дѣлалась все смѣлѣе и смѣлѣе.
   -- Что это ты: маменька, да маменька!-- сердито обернулась она къ дочери.-- Прежде тебя я знала, что я тебѣ мать! Знать-то только мнѣ это не сладко... Вотъ, батюшка,-- обратилась она къ лакею:-- наградилъ меня Богъ дѣтками. Ума не приложу, что мнѣ съ ними дѣлать...
   Въ это время въ швейцарской раздался звонокъ.
   -- Тьфу ты, окаянные,-- плюнулъ лакей.-- Уйдите, уйдите, вамъ говорятъ!
   -- Да вѣдь я...-- начала оправдываться старуха.
   -- Да провалитесь вы со своими разсказами!-- грубо перебилъ онъ ее.-- Вонъ сами члены идутъ. Ступайте вонъ туда въ двери...
   Лакей указалъ на одну изъ боковыхъ дверей.
   -- Иду, иду, батюшка, иду, почтенный!-- забормотала старуха.
  

II.

   Она какъ-то бочкомъ, мелкими шажками направилась къ указанной лакеемъ двери, снова струсивъ при словахъ "сами члены идутъ". Среди множества страшныхъ для нея словъ, въ родѣ "домового", "лѣшаго", "квартальнаго", самымъ страшнымъ словомъ было слово "самъ". Когда ей говорили: "самъ идетъ", "самъ вамъ покажетъ",-- это значило идетъ самъ мужъ, самъ старшій дворникъ, самъ хозяинъ, самъ полицейскій,-- однимъ словомъ, кто-нибудь такой, кто могъ согнуть ее въ бараній рогъ, кто могъ на нее прикрикнуть, кто могъ ее довести до того, что у нея "душа уходила въ пятки, и всѣ поджилочки тряслись". Теперь она такъ растерялась, вспомнивъ о "самихъ членахъ" "Общества первой помощи", что даже не могла сообразить, куда она попала, кто стоялъ въ той комнатѣ, въ которую она вошла. Эта комната была не велика и меблирована очень просто легкими стульями орѣховаго дерева; въ простѣнкѣ между двумя окнами помѣщалось большое зеркало; противъ зеркала, между двумя дверями, стоялъ ломберный столъ съ какою-то шнуровою книгою, съ чернильницей и нѣсколькими перьями. Въ обыкновенное время эта комната служила мѣстомъ ожиданія для разныхъ докладчиковъ, служившихъ подъ начальствомъ "мужа Марьи Петровны". Сама Марья Петровна Прозорова-Солонецкая была предсѣдательницею "Общества первой помощи". Разъ въ недѣлю эта комната превращалась въ пріемную для бѣдняковъ. Сюда сходились самыя разнохарактерныя личности со всѣхъ концовъ Петербурга. Трудно сказать, о чемъ не просили являвшіеся въ эту комнату люди. Сюда заходилъ съ просьбою о первой помощи чиновникъ, обремененный семействомъ, оставшійся за штатомъ, ищущій частныхъ занятій и желающій опредѣлить на казенный счетъ всѣхъ шестерыхъ дѣтей, родившихся у него во время его пребыванія на государственной службѣ. Сюда являлась съ прошеніемъ женщина, жаждавшая развода съ своимъ "тирраномъ" и уже обходившая съ просьбами всѣ административныя и судебныя учрежденія, всѣ канцеляріи духовнаго, морского и военнаго вѣдомствъ. Люди, просящіе о чемъ-нибудь, люди, старающіеся выхлопотать что-нибудь, вообще не пренебрегаютъ ни однимъ мѣстомъ, гдѣ принимаются какія-нибудь "прошенія", какъ не пренебрегаютъ страдающіе зубной болью ни солдатомъ, заговаривающимъ зубы, ни евреемъ, дергающимъ зубы своими собственными грязными пальцами. Надежда, даже не основанная ни на чемъ, всегда облегчаетъ страданіе.
   Когда старуха съ своею дочерью переступили порогъ пріемной, въ этой пріемной было уже много просителей.
   Бѣдняки сидѣли у стѣнъ и боязливо шептались между собою. Только одинъ какой-то рослый и плотный мужчина расхаживалъ по комнатѣ, покручивая длинные усы.
   Старуха еще не успѣла окинуть взглядомъ присутствующихъ, какъ въ комнатѣ произошло нѣкоторое волненіе: бѣдняки поднялись съ мѣстъ, увидѣвъ, что противоположная дверь отворилась, и въ пріемную вошла сама предсѣдательница, въ сопровожденіи трехъ членовъ-благотворителей. Старуха растерялась, попятилась, прижалась въ уголъ около тѣхъ дверей, въ которыя она вошла, и, творя молитву, устремила осовѣвшіе глаза на благотворителей, точно ожидая, что они вотъ-вотъ крикнуть ей: "поди сюда!"
   Предсѣдательница и члены комитета не успѣли дойти и до половины комнаты, какъ къ нимъ подошелъ очень развязно господинъ съ длинными усами, расхаживавшій по комнатѣ. На немъ были надѣты голубовато-синія широкія панталоны и черная потертая венгерка, застегнутая до самаго подбородка. Изъ-подъ стоячаго воротника венгерки виднѣлась красная шея подозрительной чистоты. Лицо этого господина, красное и угреватое, поражало совершенно синимъ и точно опухшимъ носомъ и непомѣрно длинными черными усами. Его полусѣдые волосы были коротко подстрижены и стояли щетиной. Ловко шаркнувъ ногой и подбросивъ подъ мышку измятую фуражку съ кокардой, проситель развязно обратился къ Марьѣ Петровнѣ:
   -- Миль пардонъ, вотръ экселянсъ!-- произнесъ онъ и пристукнулъ каблукомъ о каблукъ.
   -- Вы иностранецъ?-- спросила Марья Петровна.
   -- Отставной прапорщикъ русской службы,-- бойко отвѣтилъ проситель.-- Павелъ Ивановъ Пантелеевъ, экскюзе...
   -- Такъ можете говорить по-русски,-- нетерпѣливо перебила его предсѣдательница комитета и отступила на шагъ отъ него.
   Отъ отставного прапорщика русской службы несло сивухой.
   -- Превратности судьбы...-- заговорилъ онъ скороговоркой, какъ говорятъ дѣти вызубренные ими слово въ слово уроки.-- Обремененъ семействомъ. Жена больная. Пять человѣкъ дѣтей, отецъ разбитъ параличомъ, старуха-мать -- слѣпая женщина. Живемъ въ углу, на чердакѣ, семья, лишенная одѣянія, не можетъ снискивать пропитанія... Ни пенсіи, ни работы...
   Во время этой рѣчи одинъ изъ членовъ комитета, графъ Зябловъ, зорко всматривался своими прищуренными глазами въ эту личность и, наконецъ, подошелъ къ отставному прапорщику русской службы.
   -- А вы опять къ намъ пожаловали?-- совершенно неожиданно спросилъ онъ.
   Отставной прапорщикъ русской службы быстро обернулся и съ удивленіемъ взглянулъ на старика-графа.
   -- Вы-съ?.. Не ожидалъ!-- пробормоталъ онъ въ смущеніи.
   -- Мы посѣщали уже этого господина два года тому назадъ,-- пояснилъ по-французски графъ, обращаясь къ Марьѣ Петровнѣ.-- Я самъ ѣздилъ.
   -- Имѣлъ счастіе видѣть высокую особу...-- началъ Пантелеевъ, уже оправляясь отъ смущенія.
   -- Да, и тогда у васъ не оказалось никакой семьи,-- произнесъ графъ, снова прищуривая свои зоркіе глаза.
   -- Умерли, умерли съ голоду и холоду,-- началъ снова Пантелеевъ довольно развязнымъ тономъ.
   -- Но вы сейчасъ говорили...-- перебила его нетерпѣливо Марья Петровна.
   -- Не имѣлъ чести досказать исторію нашихъ бѣдствій,-- уже совсѣмъ бойко заговорилъ храбрый прапорщикъ.-- Взволнованъ!.. Мои близкіе не вынесли тягостей жизни. Зараженный воздухъ, міазмы, тѣсный уголъ, недостатокъ питанія, лишенія свели въ могилу. Остался одинъ, по волѣ судьбы...
   -- Все еще въ домѣ Вяземскаго изволите жить?-- презрительнымъ тономъ прервалъ его графъ.
   -- Въ вертепѣ, въ вертепѣ! Среди невѣжества и разврата, среди паденія и нищеты! Не имѣю средствъ вырваться изъ омута. Лишенъ всякой поддержки. Это больно, больно сердцу офицера, сердцу русскаго дворяпина!
   Отставной прапорщикъ трагически ударилъ кулакомъ въ свою грудь.
   -- Я не могу съ нимъ говорить,-- тихо сказала Марья Петровна, обращаясь къ графу:-- отъ него водкой пахнетъ.
   Дѣйствительно, сивушный запахъ распространялся все сильнѣе и сильнѣе вокругь Пантелеева.
   -- Послушайте, вы сдѣлали бы лучше, если бы не безпокоили больше нашего общества,-- замѣтилъ графъ.
   -- Къ комуже обратиться?-- воскликнулъ, Пантелеевъ -- Здѣсь дворянинъ обращается къ дворянамъ, благородный человѣкъ разсчитываетъ на помощь благородныхъ людей. Мнѣ нужна рука помощи...
   Онъ немного пошатнулся въ сторону.
   -- И поддержки,--добавилъ графъ и сухо произнесъ:-- мы ничего не можемъ сдѣлать для васъ.
   -- Вы обрекаете на гибель благороднаго человѣка, воина, пролившаго кровь за отечество на Кавказѣ, на поляхъ битвы! Вы хотите, чтобы онъ шелъ съ протянутой рукой по улицамъ и площадямъ, какъ ходячій упрекъ въ черствости и сухости его собратій, чтобы онъ, какъ Велизарій...
   -- Можете дѣлать, что вамъ угодно, но мы не можемъ быть вамъ полезными,-- прервалъ его графъ.
   -- Но понимаете ли вы...
   Графъ неторопливо подошелъ очень близко къ нему и съ неподражаемымъ хладнокровіемъ поднесъ почти къ самому его лицу деньги.
   -- Вотъ вамъ двадцать копеекъ и ступайте!
   -- Благодарю, благодарю!-- произнесъ Пантелеевъ.-- Вы дворянинъ...
   -- Немножко,-- усмѣхнулся графъ.
   -- Да, я вижу, что вы дворянинъ. Вы понимаете..
   -- Отлично понимаю. Прощайте!
   -- До пріятнаго свиданія.
   Пантелеевъ, шатаясь, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и обратился къ присутствующимъ:
   -- Оревуаръ!-- произнесъ онъ, махнувъ разорванной шапкой.-- Не ожидалъ, никакъ не ожидалъ! На одинъ флаконъ.
   Марья Петровна, между тѣмъ, уже занялась переговорами съ личностью совсѣмъ другого рода. Передъ нею стояла низенькая, непомѣрно толстая и видимо страдающая водяною женщина въ невообразимой одевдѣ. Ея оборванный, грязный чепецъ, ея грязное, полинялое платье съ безчисленными прорѣхами, ея замазанный капоръ неизвѣстнаго цвѣта и неизвѣстной матеріи, съ торчащими клочьями грязной ваты, ея куцавейка, состоявшая изъ сплошныхъ, самыхъ разнообразныхъ заплатъ, изъ которыхъ одна была даже шелковая,-- все это отъ времени и грязи пришло въ то состояніе, которое опредѣляется словомъ "ветошь". Эта женщина, съ клочьями сухихъ сѣдыхъ волосъ, спускавшихся на глаза, какъ холка старыхъ клячъ, съ сѣдою щетиною надъ углами губъ, съ мутными, едва замѣтными глазами и съ кожею, похожею на сморщенный и покоробленный пергаментъ, походила скорѣй на узелъ стараго тряпья, чѣмъ на живое существо. Марья Петровна должна была почти кричать, разговаривая съ нею: она была совершенно глуха.
   -- О чемъ вы просите?-- кричала Марья Петровна.
   -- Прошеніе, матушка, прошеніе у меня!-- тупо отвѣчала старуха.
   -- У васъ семейство?-- надрывалась Марья Петровна.
   -- Нѣтъ, матушка, нѣтъ! Одна, одна, какъ перстъ, старушка божья,-- ровнымъ голосомъ произносила старуха.
   -- Вы не работаете?
   -- Нѣтъ, матушка, нѣтъ, какая работа въ эти-то годы... И который мнѣ годъ -- доподлинно никому неизвѣстно, матушка. Умерли, всѣ умерли, кто зналъ-то... Когда царицу Катерину, царство ей небесное, голубушку хоронили, такъ я маленькая еще, матушка, была, а когда царя Павла...
   -- Ну, могли бы хоть за дѣтьми смотрѣть, вы еще ходите,-- сообразила Марья Петровна, всегда придумывавшая для всѣхъ занятіе, такъ какъ, по ея мнѣнію, всѣ общественныя бѣдствія были слѣдствіемъ тунеядства.
   -- Гдѣ мнѣ, матушка, гдѣ мнѣ! Рученьки и ноженьки у меня болятъ, ревматизма меня одолѣла, матушка. Только и свѣтъ вижу, когда на печурочку заберусь.
   -- Такъ вы ничего не можете дѣлать?-- задумалась Марья Петровна.
   Ее всегда сбивала съ толку встрѣча съ людьми, которые не могутъ работать.
   -- Ужъ какое дѣло, матушка, спрашивать съ насъ, старушекъ божіихъ! Живемъ такъ-себѣ, небо коптимъ, потому что смерти на насъ нѣтъ.
   -- Хорошо, мы пошлемъ къ вамъ кого-нибудь и дадимъ вамъ отвѣтъ.
   -- Слушаю, матушка, слушаю.
   Старуха зашаркала несгибавшимися ногами и, вздыхая и охая, поплелась изъ комнаты.
   -- И зачѣмъ живутъ подобные люди!-- вырвалось невольное восклицаніе у Марьи Петровны..
   -- Распоряженіе не отдано еще, чтобы по истеченіи извѣстныхъ лѣтъ отправлять людей на живодерню,-- процѣдилъ сквозь зубы графъ.
   Марья Петровна не безъ гнѣва закусила губы.
   -- Ну-съ, а вамъ что угодно?-- ироническимъ тономъ обратился графъ къ ожидавшей очереди просительницѣ.
   Возрастъ этой женщины было невозможно опредѣлить, такъ какъ ея волосы были выкрашены, брови наведены, румянецъ вызванъ при помощи свеклы, бѣлизна напоминала о существованіи мѣла,-- только зубы, должно-быть, по недостатку средствъ, были у нея не искусственные, а просто состояли изъ толстыхъ кусковъ бѣлаго воску, втиснутыхъ между черными остатками былого украшенія ея рта. На ней была очень древняя крашеная шляпка, украшенная яркимъ, хотя и смятымъ, макомъ и двумя колосьями, торчавшими вверхъ, подобно рогамъ. На ней были даже надѣты черныя перчатки, совершенно потрескавшіяся отъ времени и съ развороченными во всѣ стороны концами пальцевъ, которые напоминали группу свѣжихъ орѣховъ, еще не. вынутыхъ изъ своихъ гнѣздъ. Когда къ ней приблизился графъ Зябловъ, она сдѣлала граціозный книксенъ.
   -- Изфинитъ, экселенцъ!-- заговорила она ломанымъ русскимъ языкомъ.-- У менэ есть прозибъ. Я дольшенъ ѣхать на отешество... nach Vaterland... и зовсѣмъ не имѣю дольшнихъ средствъ... Менэ ошень кочется просить сіятельный особъ пособляйтъ менэ на отъѣздъ.
   -- Вы, кажется, уже ѣздили въ свой Vaterland въ прошломъ году?-- спросилъ графъ.
   Просительница потупила глазки.
   -- О, я ошень, ошень билъ больная... Я зовсѣмъ лежалъ на кровать...
   -- Вы обратились бы въ свое посольство,-- посовѣтовала Марья Петровна.
   -- О, я русски поддинство принималъ при свадебъ и посольствъ менэ отказивалъ.
   -- Вы опять, пожалуй, захвораете и не уѣдете,-- насмѣшливо замѣтилъ графъ.
   -- О, сокрани Богъ. Я теперь зовсѣмъ, зовсѣмъ здоровъ...
   -- Но мы вамъ не можемъ дать на проѣздъ,-- рѣшилъ графъ.
   -- Можно попросить билетъ у оберъ-полицмейстера,-- замѣтила Марья Петровна.
   -- Да вѣдь это вѣчная путешественница,-- сказалъ, пожавъ плечами, графъ.
   -- Можетъ-быть, теперь она и уѣдетъ.
   -- Блаженъ, кто вѣруетъ.
   -- Мы посмотримъ,-- обратилась Марья Петровна къ просительницѣ.-- Мы достанемъ вамъ билетъ съ тѣмъ, чтобы вы назначили день отъѣзда, и мы отправимъ васъ сами.
   -- О, затѣмъ столь безпокойствъ! Менэ такъ зовѣстно!-- конфузилась нѣмка.
   -- Ничего, ничего, до свиданья,-- перебилъ ее графъ.
   -- Но я никакъ не моги назначить день... Я попроситъ, чтобы акселенцъ лучше видавалъ менэ бильетъ.
   -- Этого нельзя. Назначьте день, и мы васъ отправимъ.
   -- Но я удивляйтся, какъ можетъ такой особъ...
   -- Извините, у насъ мало времени,-- оборвалъ графъ. Просительница нахмурила полоски, исправлявшія должномъ бровей, сдѣлала торопливый книксенъ и, поднявъ кверху голову, съ видомъ оскорбленной невинности вышла изъ пріемной, шумно хлопнувъ дверью.
   -- Ну, теперь больше не придетъ: отношенія выяснились,-- засмѣялся графъ.
   -- Я устала,-- вздохнула Марья Петровна.-- И что за людъ идетъ къ намъ! Какіе-то негодяи и тунеядцы.
   -- А вы думали, что у васъ станутъ терять время въ пріемной работники?-- усмѣхнулся графъ.-- Имъ время дорого да и не вѣрятъ они въ пользу милостыни.
   -- Тутъ дѣло не въ милостынѣ, а въ разумной помощи. Если они не вѣрятъ въ нее -- имъ же хуже,-- разсердилась Марья Петровна.-- Всѣ отобраны просьбы?-- обратилась она къ двумъ другимъ членамъ комитета.
   -- Нѣтъ, еще остались двѣ просительницы,-- отозвался секретарь комитета, успѣвшій вмѣстѣ съ казначеемъ общества взять пять или шесть прошеній.
  

III.

   Марья Петровна присѣла и подозвала къ себѣ этихъ просительницъ.
   Это были знакомыя намъ мать и дочь.
   Старуха на цыпочкахъ, торопливо кланяясь, подошла въ Марьѣ Петровнѣ. Дочь шла за матерью съ потупленными глазами. Ей было совѣстно, что на нее были теперь обращены всѣ глаза присутствующихъ господъ.
   -- Съ просьбой, ваше сіятельство, съ просьбой,-- заговорила старуха жалобнымъ тономъ, приближаясь къ Марьѣ Петровнѣ.-- Къ стопамъ вашимъ, ваше превосходительство!.. Ручку позвольте, ваше превосходительство!..
   Вся фигура старухи, ея голосъ, ея слова выражали полное униженіе. Она впервые говорила съ такою высокопоставленной особой, она ждала отъ этой особы спасенія и готова была ползать у ея ногъ на колѣняхъ. Марью Петровну непріятно поразилъ этотъ тонъ. Она была настолько "либеральна", она такъ "современно" смотрѣла на людскія отношенія, что признавала въ принципѣ всѣхъ равными и не допускала униженія однихъ передъ другими.
   -- Ручку, ваше превосходительство...-- продолжала старуха.
   -- Меня зовутъ Марьей Петровной,-- мелькомъ замѣтила предсѣдательница общества, не любившая, чтобы ее титуловали.
   -- Знаю, знаю, ваше превосходительство, ангелъ сиротъ, вдовъ заступница,-- жалобно отвѣтила старуха.
   -- О чемъ вы просите?
   -- Это вотъ дочь моя, дочь, ваше превосходительство,-- начала старуха, не умѣя даже дать прямого отвѣта на вопросъ.
   -- Вы о ней просите?-- спросила Марья Петровна и окинула глазами молодую дѣвушку.
   Молодая дѣвушка почувствовала этотъ взглядъ и покраснѣла еще болѣе.
   -- Боже мой, съ этихъ лѣтъ привыкаютъ просить!-- произнесла по-французски Марья Петровна, обращаясь къ графу.
   Молодая дѣвушка вздрогнула и закусила губы. Это мимолетное движеніе не было замѣчено никѣмъ.
   -- И о ней, и о себѣ, ваше превосходительство,-- продолжала ноющимъ тономъ старуха и дернула за подолъ бурнуса дочь, пробормотавъ ей: кланяйся, кланяйся!-- У меня, ваше превосходительство,-- обратилась она снова къ хозяйкѣ:-- мужъ пьяница, ваше превосходительство, горькая пьяница...
   -- Я вамъ сказала, что меня зовутъ Марьей Петровной,-- уже раздражительно замѣтила Марья Петровна, начиная чувствовать отвращеніе къ этой матери, пріучающей къ попрошайству свою дочь.
   Дѣйствительно, отвратительно видѣть, когда "эти люди" пріучаютъ своихъ дѣтей не къ труду, а къ нищенству.
   -- Знаю, матушка, ваше превосходительство, знаю!..
   -- Ну, такъ и зовите меня по имени...
   -- Да смѣю ли я, ваше превосходительство! У ногъ вашихъ...
   -- Отчего же нѣтъ? Вѣдь не зову же я васъ вашимъ благородіемъ,-- съ ироніей замѣтила раздраженная отвратительными тунеядцами Марья Петровна.
   Старуха даже засмѣялась какимъ-то беззвучнымъ, подобострастнымъ смѣхомъ.
   -- Ужъ какое я благородіе, ваше превосходительство,-- заговорила она.-- Благородство-то наше въ кабакѣ пропито... Мужъ меня сокрушилъ. Безъ хлѣба сидимъ, все въ кабакъ, все въ кабакъ несетъ... У него тамъ пріятели, просьбы имъ строчитъ... Это онъ по-новому-то какъ называется... альбакасъ, что ли... вотъ что по судамъ хлопочутъ...
   -- Тоже благотворитель,-- иронически замѣтилъ графъ, обращаясь къ казначею.
   Это едва слышно сдѣланное замѣчаніе не ускользнуло отъ слуха старухи. Она съ поклономъ обратилась къ графу.
   -- Какой ужъ благотворитель, батюшка ваше превосходительство -- не знаю, какъ величать васъ,-- заговорила она.-- Грабитель онъ, грабитель, вотъ онъ что!.. Онъ, ваше...
   -- О чемъ же вы просите?-- прервала ее Марья Петровна.
   -- Да развѣ я знаю, ваше превосходительство, о чемъ мнѣ просить?-- растерялась старуха.-- Дура я, совсѣмъ дура безтолковая!.. Нужда меня давитъ, нужда меня гонитъ! И всегда-то я была не очень шустра, а теперь ужъ совсѣмъ голову потеряла... ровно въ туманѣ какомъ хожу... Вотъ тоже и на дѣточекъ сердце надрывается смотрѣть... Вотъ дочь моя, Дашей зовутъ, ваше превосходительство, Дашей...
   Старуха быстро дернула дочь за бурнусъ и пробормотала ей:
   -- Да кланяйся же, кланяйся!
   Дочь стояла, какъ статуя.
   -- Рукодѣльница она,-- опять обратилась старуха къ благотворителямъ:-- а при отцѣ хоть не работай... Что она добудетъ -- онъ все пропьетъ, все... Потомъ мальчоночекъ есть у меня десяти лѣтъ... Шустрый такой, все это понимаетъ, все смекаетъ... Вотъ намедни самъ салазочки мнѣ смастерилъ подъ корзины для бѣлья... Стираю я, матушка ваше превосходительство, на-сторону стираю... Ишь руки-то всѣ вспухли да потрескались, вонъ онѣ красныя какія... Тоже и не лѣта... спина болитъ отъ лаханки-то...
   -- Значитъ, вы хотите дѣтей пристроить?-- спросила Марья Петровна.
   -- У меня и хотѣній-то нѣтъ, матушка ваше превосходительство,-- покачала головой старуха.-- Такъ брожу, какъ въ лѣсу какомъ... ровно угорѣла я и не вижу это ничего... Какія у меня хотѣнія!.. Вотъ вся я тутъ, дѣлайте, что Богъ вамъ на душу положитъ...
   -- Мы не можемъ...-- началъ казначей, знавшій, что въ кассѣ общества имѣется какихъ-нибудь три рубля.
   -- Пожалуйста, не предрѣшайте ничего,-- перебила его Марья Петровна.-- Рѣшать -- это дѣло комитета... Я постараюсь помочь вамъ,-- обратилась она къ просительницѣ;-- Оставьте свой адресъ.
   -- Въ прошеніи, матушка ваше превосходительство, Дашенька все прописала,-- отвѣтила старуха.
   Секретарь комитета уже разсматривалъ это прошеніе и обратился съ вопросомъ къ молодой дѣвушкѣ:
   -- Это вы писали?
   Молодая дѣвушка едва слышно проговорила:
   -- Я.
   -- У васъ хорошій почеркъ,-- замѣтилъ секретарь и показалъ бумагу Марьѣ Петровнѣ.
   -- Вы гдѣ-нибудь учились?-- спросила предсѣдательница комитета.
   -- Урывками,-- тихо отвѣчала дѣвушка.-- Когда батюшка служилъ, мы жили безъ особенной нужды...
   -- Приношенія были, матушка ваше превосходительство, приношенія добрыхъ людей,-- вмѣшалась въ разговоръ старуха.
   -- Вотъ, графъ, прогрессъ: взяточники идутъ по-міру,-- вскользь и тихо замѣтилъ казначей, поднося къ носу открытую, маленькую золотую табакерку.
   -- Поправятся на адвокатскомъ поприщѣ,-- также вскользь отвѣтилъ графъ Зябловъ.
   -- Это точно, батюшка ваше высокопревосходительство, поправился бы, поправился бы,-- заговорила старуха, считавшая своимъ долгомъ отвѣчать впопадъ и невпопадъ на всѣ чужія рѣчи:-- только бы не пилъ, а то какъ не поправиться! Ужъ вѣдь я чего-чего ни дѣлала: и землю съ могилокъ, гдѣ Андреи похоронены -- мужа-то моего Андреемъ зовутъ -- брала, да водку ею настаивала, и девять клоповъ въ штофъ опущала...
   -- Ну, ужъ это, должно-быть, послѣднее средство,-- усмѣхнулся казначей.
   -- Послѣднее, послѣднее, батюшка ваше сіятельство,-- вздохнула старуха:-- а не помогло, не помогло.
   -- Вы въ пансіонѣ были?-- спрашивала, между тѣмъ, Марья Петровна у молодой дѣвушки.
   -- Да... впрочемъ, такъ недолго... училась потомъ одна... сначала было стыдно быть незнающей...
   Дѣвушка говорила несмѣло, конфузясь, испытывая, повидимому, самыя, тяжелыя муки.
   -- Сначала? А теперь?-- спросила ее Марья Петровна.
   -- Теперь и стыдиться некого,-- опустивъ голову, отвѣтила дѣвушка.-- Сначала еще были знакомые, подруги... Теперь мы одни живемъ... къ батюшкѣ только мужики ходятъ по дѣламъ...
   -- Ужъ извѣстно, кто же станетъ къ намъ порядочный-то ходить, ваше превосходительство,-- пояснила старуха.
   -- Вамъ, должно-быть, очень тяжело?-- вздохнула Марья Петровна, поднимаясь со стула.
   -- Что я!.. мой вѣкъ конченъ,-- произнесла дѣвушка.-- Брата жаль. Мальчикъ умный... его судьба впереди...
   -- Вы такъ говорите, какъ будто ваша судьба не впереди,-- улыбнулась Марья Петровна, взглянувъ на молодое лицо дѣвушки.
   -- О себѣ я не думаю, свыклась... Да что и думать?.. Ничѣмъ не пособить!-- послышался тихій отвѣтъ.
   -- Полноте, полноте! Зачѣмъ отчаиваться? Вотъ мы похлопочемъ,-- ободряла ее Марья Петровна, готовясь уйти.
   Молодая дѣвушка замѣтила это движеніе, какъ будто что-то вспомнила и шагнула къ Марьѣ Петровнѣ.
   -- Матушкѣ говорили,-- начала она несмѣло:-- что общество даетъ деньги...
   Она на минуту перевела духъ, точно ей трудно было говорить.
   -- Деньги не помогутъ,-- продолжала она.-- Сдѣлайте что-нибудь для брата... его спасите!..
   -- Хорошо, хорошо, я все сдѣлаю, что могу,-- отвѣтила Марья Петровна, направляясь къ дверямъ.-- Надо будетъ поручить Аделаидѣ Александровнѣ эту семью,-- замѣтила она казначею.
   -- Все на нее, все на нее,-- усмѣхнулся онъ.
   -- Ахъ, Боже мой,-- вспылила Марья Петровна.-- Взялась за дѣло, такъ и должна дѣлать!
   -- Любишь кататься, люби и саночки возить,-- съ какою-то двусмысленною усмѣшкою замѣтилъ графъ Зябловъ.
   Члены комитета и предсѣдательница общества удалились, сопровождаемые поклонами старухи.
   -- Ну, что же стоять-то? Пойдемъ,-- обратилась мать къ дочери, когда двери закрылись за благотворителями.
   Дочь стояла молча, опустивъ руки, склонивъ голову. Она вздрогнула и очнулась; услышавъ голосъ матери.
   -- Да, да, пойдемте,-- торопливо проговорила она и поспѣшно вышла изъ пріемной на лѣстницу, точно боясь, что ихъ прогонятъ, если онѣ еще простоятъ здѣсь хоть немного.
  

IV.

   Почти въ это же время по той же лѣстницѣ поднималась еще одна личность. Это была женщина лѣтъ двадцати восьми, съ черными, просто, но красиво причесанными волосами, съ большими черными глазами, съ нѣсколько крупными, страстными губами. Несмотря на нѣкоторую полноту, она была еще довольно стройна и шла легкой поступью. Ея черное шелковое платье, черныя серьги и черные браслеты очень выгодно выставляли на видъ матовую бѣлизну ея лица, шеи и рукъ. Только около глазъ лежала у нея какая-то легкая тѣнь, дѣлавшая ея глаза и больше, и глубже. На ея щекахъ игралъ довольно ровный, но слабый румянецъ, придававшій лицу свѣжій и моложавый видъ. Въ это красивое лицо, напоминавшее слегка южные типы, нужно было всматриваться очень пристально, чтобы разглядѣть и мелкія, преждевременныя морщинки около угловъ глазъ, и нѣкоторую дряблость кожи, потерявшей упругость молодого тѣла. Проходя мимо зеркала на первой площадкѣ лѣстницы, молодая женщина бросила едва уловимый взглядъ на него, но, должно-быть, этого взгляда было достаточно, чтобы она сразу осмотрѣла всю свою фигуру,-- по крайней мѣрѣ, свернувъ съ площадки, она уже проводила рукой по лбу, и тотчасъ же на этотъ лобъ упалъ небольшой завитокъ волосъ, который до того лежалъ на гладко-причесанныхъ волосахъ, должно-быть, откинутый туда вѣтромъ, когда она выходила изъ кареты. Взглянувъ на это лицо именно въ эту минуту, опытный художникъ сразу понялъ бы, что этому лбу недоставало именно такого капризно-отдѣлающагося отъ гладко-зачесанныхъ волосъ завитка. Безъ этого завитка лобъ молодой женщины казался бы слишкомъ гладкимъ, слишкомъ пустымъ и вульгарнымъ, если можно такъ выразиться. Это былъ одинъ изъ тѣхъ плоскихъ, гладкихъ, широкихъ русскихъ лбовъ, которые такъ часто встрѣчаются у полныхъ купчихъ и на которыхъ, по большей части, не отражается ничего. Этимъ лбамъ нужны долгіе годы или горькія страданія, чтобы на нихъ появилась замѣтная морщинка, свидѣтельница горя, тяжелыхъ невзгодъ и долгихъ одинокихъ размышленій. Эта морщинка уже появилась на лбу молодой женщины, появилась, вѣроятно, недавно, такъ какъ она была едва замѣтна, какъ слѣдъ, который остался бы на кожѣ, если бы по ней провести тупой стороной ножа.
   -- Марья Петровна у себя?-- мелькомъ спросила молодая женщина у лакея, входя въ бѣлый залъ.
   -- Въ кабинетѣ,-- отвѣтилъ лакей.
   -- Одна?
   -- Однѣ-съ. Графъ Зябловъ, казначей и Николай Ивановичъ здѣсь, но курить пошли на половину къ генералу. Прикажете доложить?
   -- Не надо.
   Посѣтительница безъ доклада легко и скоро направилась черезъ залъ къ кабинету хозяйки; видно было, что она "свой человѣкъ" въ домѣ.
   -- Наконецъ-то я дождалась васъ, Аделаида Александровна,-- воскликнула Марья Петровна, завидѣвъ ее, и чуть-чуть приподнялась съ кушетки, отбросивъ книгу.
   -- А что, развѣ члены комитета уже всѣ налицо?-- спросила посѣтительница, пожимая протянутую ей руку.
   -- Нѣтъ; вы знаете, какъ собираются наши члены,-- нетерпѣливо пожала плечами хозяйка.-- Но я ждала васъ, чтобы скорѣе узнать, что вы сдѣлали относительно маскарада.
   -- Совершенно измучилась, ѣздила цѣлый день,-- проговорила молодая женщина, снимая перчатки.
   -- Да, но результаты, результаты? Это главное!-- торопила ее Марья Петровна.
   -- Балетчицы будутъ стоять у колесъ алегри,-- отвѣтила гостья.-- Ахъ, Боже мой, что это за женщины! Зависть, интриги! Зорина не хочетъ продавать билеты, потому что Кашина будетъ продавать; Горлина отказывается отъ продажи, потому что Львовъ находится въ Москвѣ и не будетъ въ маскарадѣ, Агренева не идетъ къ колесу безъ Мухиной. Мнѣ пришлось даже за кулисами дежурить...
   -- Да, но, въ концѣ-концовъ, вы все-таки уговорили кого-нибудь?-- перебила ее Марья Петровна.
   -- Да.
   -- Хорошо. Но вы помните, я васъ еще просила обдѣлать дѣло съ этой проституткой, которая обратилась къ намъ съ просьбой объ освобожденіи ея изъ настоящаго ея положенія.
   Марья Петровна произнесла эту фразу отчетливо и ясно, не моргнувъ глазомъ, и замѣтила, какъ по лицу молодой женщины разлилась краска.
   -- Кажется, это дѣло улажено,-- проговорила Аделаида Александровна въ смущеніи.
   -- Да вы имѣете какія-нибудь вѣрныя основанія-такъ думать?-- настойчиво спросила Марья Петровна, привыкшая къ тому, что члены комитета и дамы-патронессы называютъ улаженнымъ каждое дѣло, которое имъ хочется сбыть съ рукъ.
   Аделаида Александровна поняла, что въ ея словахъ сомнѣваются, оскорбилась и все-таки не сразу могла высказать истину.
   -- Я была у содержательницы,-- наконецъ, проговорила она, едва переводя дыханіе.
   Ей вспомнилась до омерзѣнія ярко вся сцена ея посѣщенія этой содержательницы, и она въ эту минуту ненавидѣла Марью Петровну. Послѣдней достается честь и слава спасенія проститутки, ради котораго другая личность должна была заглушить, подавить въ себѣ тысячи чувствъ, поднявшихся при одной фразѣ: "посѣщеніе проститутки".
   -- Сами были?-- переспросила Марья Петровна.
   -- Да,-- глухо отвѣтила Аделаида Александровна.
   -- Значитъ, въ концѣ-концовъ вы признали, что я была права,-- произнесла Марья Петровна.-- Я говорила, что ѣхать должна которая-нибудь изъ дамъ. Если бы поѣхалъ мужчина, содержательница заподозрила бы его въ цѣляхъ и заломила бы большую сумму.
   Аделаида Александровна поѣхала сама вовсе не потому, что раздѣляла мнѣніе Марьи Петровны, но ей нужно было не раздражать Марью Петровну и въ угоду ей взять это дѣло на себя. Это дѣло было вѣнцомъ ея благотворительныхъ подвиговъ, яснымъ доказательствомъ того, что она безкорыстно служитъ филантропіи. Но, взявъ на себя это дѣло, она не рѣшилась сказать даже своему мужу, какое порученіе возложено на нее Марьею Петровною.
   -- Да, иначе нельзя было обдѣлать дѣло, какъ переговорить самой объ освобожденіи этой несчастной,-- отвѣтила Аделаида Александровна.-- Я прямо сказала этой женщинѣ, что я членъ благотворительнаго общества и что при первомъ ея несогласіи освободить дѣвушку общество будетъ дѣйствовать чрезъ полицію. Расчетъ удался. Дѣвушку освободятъ, если общество внесетъ за нее двѣсти рублей, такъ какъ на нее, по обыкновенію, насчитывается долгъ.
   Марья Петровна торжествовала.
   -- Отлично, отлично!-- заговорила она.-- Вы сдѣлали все такъ, какъ я полагала. Удача должна была послѣдовать непремѣнно. Я это знала.
   Марья Петровна безсознательно отнимала у Аделаиды Александровны даже честь изобрѣтенія средствъ для спасенія несчастной проститутки. Она въ волненіи встала съ мѣста и протянула руку своей гостьѣ. Послѣдняя тоже поднялась съ кресла -- Благодарю васъ!-- мимоходомъ произнесла Марья Петровна.-- Теперь мы увидимъ, какъ станутъ увѣрять насъ господа члены, что мы далѣе трехрублевой помощи не умѣемъ и не можемъ идти. Они называютъ насъ платоническими поклонницами женскаго вопроса. Пускай! но пусть отвѣтятъ они, кому изъ нихъ удалось въ жизни спасти отъ паденія хоть одну женщину? Нѣтъ, они могутъ насчитывать только погубленныхъ ими жертвъ, а не спасенныхъ несчастныхъ. Наше общество должно поставить себѣ главною цѣлью спасать падшихъ женщинъ. Намъ нечего заботиться о какихъ-нибудь пустякахъ въ родѣ доставленія дешевыхъ квартиръ. Это паліативъ.
   -- Да, я забыла еще вамъ сказать,-- замѣтила гостья:-- не говорите членамъ, какимъ образомъ удалось намъ спасти эту несчастную. Для нашего дѣла лучше, если они будутъ только знать, что вы захотѣли спасти ее и спасли. Чѣмъ тверже будете стоять вы, тѣмъ лучше пойдетъ общее дѣло.
   Хозяйка крѣпко пожала ей руку.
   Аделаида Алаксандровна перевела духъ: ей было, стыдно, что въ обществѣ могутъ узнать, что она ѣздила къ этой проституткѣ. Въ то же время она понимала, что Марья Петровна будетъ довольна, если вся честь заслуги будетъ приписана ей самой, Прозоровой-Солонецкой, а не какой-нибудь Муратовой.
   -- Тамъ уже, кажется, собрались члены,-- проговорила Марья Петровна, уже чувствовавшая потребность разсказать о своемъ подвигѣ.-- Выйдите къ нимъ, я явлюсь черезъ минуту... Обѣ женщины еще разъ обмѣнялись рукопожатіями и направились въ разныя стороны. Аделаида Александровна легкимъ движеніемъ руки отстранила тяжелую шелковую портьеру, опущенную у дверей кабинета, и вышла неторопливо въ гостиную. Ея лицо, горѣвшее за минуту выраженіемъ смущенія и стыда, теперь послушно приняло оттѣнокъ не то утомленія, не то грусти. Она привѣтливо и дружески раскланялась съ каждымъ изъ присутствовавшихъ въ гостиной, задушевно пожала своей пухленькой и мягкой ручкой протянутыя руки гостей и прошла въ сторону, гдѣ за рѣшеткою, обвитою цвѣтами, недалеко отъ камина, стояла небольшая кушетка и столъ съ альбомами для визитныхъ карточекъ. Она устало опустилась на кушетку, взяла одинъ изъ альбомовъ, положила его на колѣни, раскрыла его и какъ будто задремала въ этомъ положеніи. Ея лицо едва озарялось огнемъ, догоравшимъ въ каминѣ, и казалось еще прекраснѣе при этомъ полусвѣтѣ, при этомъ полумракѣ.
   -- Такъ задумались, что даже не замѣчаете своихъ друзей,-- послышался около нея негромкій и нѣсколько непріятный по своей сухости голосъ.
   -- Здравствуйте, баронъ,-- коротко, но дружески произнесла Аделаида Александровна, пожимая протянутую ей руку.
   -- Вы сегодня какъ-то грустны,-- замѣтилъ баронъ, помѣщаясь на креслѣ.
   Баронъ Гельфрейхъ былъ однимъ изъ крупныхъ петербургскихъ или, вѣрнѣе сказать, берлинскихъ евреевъ-банкировъ.
   -- Нѣтъ... Жду мужа. Марья Петровна непремѣнно требуетъ, чтобы я познакомила его съ ней.-- сухо отвѣтила
   Аделаида Александровна.
   -- И потому вы уединились отъ всего общества?-- улыбнулся баронъ.
   -- Я устала.
   -- Дѣйствительно, у васъ утомленное лицо И все это отъ хлопотъ съ этими филантропическими затѣями. Вѣдь такъ не долго и до полной потери силъ.
   -- А, Боже мой, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше!-- точно въ сторону, точно про себя прошептала или, скорѣе, вздохнула молодая женщина и стала перелистывать альбомъ.
   -- Что это? Отчаяніе?-- спросилъ баронъ.
   Отвѣта не было.
   -- Странные вы, господа мужчины,-- вдругъ заговорила Аделаида Александровна, поднявъ глубокіе глаза на своего собесѣдника, который какъ-то жадно впился въ нихъ своими тусклыми глазами.-- Вы заняты крупными дѣлами, въ карточной игрѣ и въ финансовыхъ оборотахъ вы рискуете милліонами, въ служебномъ мірѣ вы гоняетесь за высшимъ мѣстомъ,-- все это волнуетъ васъ, все это заставляетъ васъ забывать мелочи жизни и жить всѣми нервами своего существа. А когда мы, женщины, стремимся создать себѣ хоть какое-нибудь дѣло, чтобы забыться, чтобы увлечься имъ, чтобы заглушить всѣ гнетущія мысли,-- вы удивляетесь, вы не понимаете, для чего мы тратимъ на это дѣло свои силы. Поймите вы, что эти силы погибли бы еще скорѣе, если бы мы сидѣли однѣ, съ своими думами...
   Баронъ ничего не отвѣчать: широкое лицо откормившагося еврея приняло какое-то плотоядное выраженіе. Онъ не спускалъ своего свинцоваго взгляда съ блестѣвшихъ въ полутьмѣ глазъ молодой женщины.
   -- Вы вѣдь не знаете моего мужа?-- вдругъ рѣзко спросила она.
   -- А что?-- очнулся баронъ при словѣ: "мужъ".
   -- Хотите, я васъ познакомлю?-- съ едва замѣтной ироніей въ голосѣ спросила она.-- Онъ пріѣхалъ.
   Она неторопливо повернула голову въ сторону и слегка кивнула господину, въ нерѣшительности стоявшему посрединѣ гостиной. Это былъ высокій, толстый, неуклюжій господинъ во фракѣ. Его нѣсколько сплющенная съ боковъ, облысѣвшая голова, съ большими отвислыми ушами, съ непомѣрно-большой верхней губой, закрывавшей нижнюю губу, очень походила на свиную голову. Это лицо выражало не то холодную тупость, не то напускное глубокомысліе. Кто зналъ Аркадія Павловича Муратова лѣтъ пять, шесть тому назадъ, тотъ съ трудомъ узналъ бы его теперь,-- такъ онъ облысѣлъ, обрюзгъ, опустился и постарѣлъ. Онъ неуклюже и лѣниво подошелъ къ Аделаидѣ Александровнѣ.
   -- А я тебя искалъ,-- проговорилъ онъ хриплымъ басомъ.
   -- Мой мужъ, Аркадій Павловичъ Муратовъ; баронъ Исаакъ Осиповичъ Гельфрейхъ,-- сухо произнесла молодая женщина.
   Баронъ Гельфрейхъ и Муратовъ раскланялись и пожали другъ другу руки. Въ эту минуту къ ихъ группѣ подошла хозяйка.
   -- Марья Петровна, рекомендую новаго члена нашего общества,-- мой мужъ,-- проговорила Аделаида Александровна.
   -- А, очень рада,-- протянула хозяйка руку гостю.-- Надѣюсь, вы будете болѣе дѣятельнымъ членомъ, чѣмъ прочіе наши члены. Я еще должна поблагодарить васъ за ваши хлопоты о нашемъ маскарадѣ...
   -- Это не я...-- началъ Муратовъ, но Аделаида Александровна не дала ему кончить.
   -- Ахъ, вы напрасно его благодарите: вы никогда не заставите его сознаться въ его доблестяхъ,-- засмѣялась она, и въ этомъ смѣхѣ было что-то невеселое.-- Онъ сдѣлаетъ все, что угодно, и будетъ все-таки отрицать свои заслуги... Кстати о маскарадѣ: вы спрашивали у казначея насчетъ денегъ на расходы?
   -- Нѣтъ еще,-- отозвалась хозяйка.-- Хорошо, что напомнили. А вѣдь извѣстіе о нашемъ подвигѣ произвело впечатлѣніе,-- Проговорила она съ сіяющимъ видомъ и, пожавъ съ благодарностью руку Аделаиды Александровны, пошла отыскивать казначея.
   -- Ого, въ нашемъ "обществѣ" начинаютъ совершаться уже какіе-то подвиги!-- засмѣялся баронъ Гельфрейхъ.
   -- Не подвиги, баронъ, а сдѣлано дѣйствительно доброе дѣло,-- замѣтила Аделаида Александровна.-- Мнѣ удалось спасти отъ гибели одну несчастную женщину.
   -- И предоставить торжество на долю Марьи Петровны?-- добавилъ баронъ.
   -- Всякому, свое,-- вздохнула Аделаида Александровна.-- Марья Петровна настолько счастлива, что ей нужны только похвалы и поклоненіе, я же довольствуюсь и сознаніемъ, что мнѣ удалось спасти хотя одну погибающую женщину.
   Она вздохнула и взглянула на мужа, неуклюже стоявшаго около нихъ и незнавшаго, что дѣлать съ собою, и мелькомъ замѣтила ему:
   -- Ты вѣдь здѣсь не знаешь расположенія комнатъ. Вонъ тамъ, за бѣлой залой и красной комнатой, комната для куренья.
   Муратовъ посмотрѣлъ по тому направленію, куда указала его жена, и неторопливо, тяжелой поступью пошелъ курить. Аделаида Александровна посмотрѣла ему вслѣдъ полными грусти глазами. Потомъ, вдругъ оживившись и какъ бы искусственно ободряясь, поднялась съ мѣста.
   -- Однако, что же мы сидимъ безъ дѣла,-- проговорила она торопливо.-- Пора начать засѣданіе: бѣдняки ждутъ рѣшенія ихъ участи.
   -- Подождутъ еще, посидите хоть немного,-- остановилъ ее баронъ.
   -- Ахъ, нѣтъ, баронъ,-- отвѣтила она.-- Хорошо вамъ говорить: подождутъ! Нужно быть несчастнымъ, чтобы понять, какъ тяжела каждая лишняя минута несчастія и безпомощности.
   -- А вы это понимаете?-- спросилъ баронъ, и опять его лицо приняло плотоядное выраженіе.
   -- О, баронъ, я и не думала, что вы страдаете тѣмъ же порокомъ, за который обвиняютъ насъ, дочерей Евы,-- засмѣялась Муратова.
   -- Какимъ это?
   -- Любопытствомъ.
   Она вдругъ приняла веселый и бойкій видъ и вмѣшалась въ группу членовъ "Общества первой помощи". Черезъ минуту въ гостиной уже громко раздавался ея звучный и довольно свѣжій голосъ.
   -- Господа, господа, да вы ничего не дѣлаете!-- слышались ея слова.-- Вы занимаетесь личными дѣлами, и дѣла нашего общества васъ нисколько не интересуютъ... Ахъ, mesdames, что за вопросы о томъ, въ чемъ быть въ маскарадѣ! Точно мы поѣдемъ показывать себя! Мнѣ, право, совершенно все равно, если мнѣ придется быть въ моемъ черномъ бархатномъ "мундирѣ"...
   Баронъ Гельфрейхъ вслушивался въ звуки этого голоса съ такою жадностью, съ какою едва ли вслушивался онъ въ звуки падающаго на столъ червонца въ тѣ давно минувшіе дни, когда онъ, баронъ Гельфрейхъ, носилъ еще названіе Ицки и цѣловалъ сапоги толстаго русскаго откупщика, произведшаго его за одно необычайно ловкое мошенничество изъ должности "подносчика" въ званіе цѣловальника. Эта круглая голова съ большимъ носомъ, съ толстыми отвислыми губами непомѣрно широкаго рта, съ вьющимися черными волосами, слегка серебрившимися сѣдиной, это блѣдное и обрюзгшее лицо, эти свинцовые глаза, мутные, какъ у пьяницы, и въ то же время выражавшіе алчность и какую-то, если можно такъ выразиться, холодную страстность, эта плотоядная улыбка, открывавшая два ряда здоровыхъ, волчьихъ зубовъ,-- все это дѣлало барона Гельфрейха въ эту минуту похожимъ на опьянѣвшаго сатира, готоваго съ чисто-животною страстью схватить съ свои мускулистыя объятія обольстившую его вакханку. Онъ еще мало былъ знакомъ съ Муратовой -- онъ видѣлъ ее не болѣе двадцати разъ, но онъ уже успѣлъ увлечься этимъ "лакомымъ кускомъ", какъ онъ мысленно называлъ ее. Ему нравились въ ней и ея сочныя формы, и ея измѣнчивые, то живые и бойкіе, то томные и меланхолическіе бархатные глаза, и этотъ бѣлый лобъ, живописно оттѣненный нечаянно упавшимъ на него завиткомъ волосъ, и эти губы, страстныя, грѣшныя губы, иногда остававшіяся полуоткрытыми съ такимъ сладострастнымъ выраженіемъ, что баронъ впивался въ нихъ глазами, и наконецъ, ея граціозныя и мягкія движенія, имѣвшія что-то общее съ кошачьею граціею.
   -- Господа, мы можемъ, кажется, перейти въ залу засѣданія,-- пригласила хозяйка членовъ комитета.
   -- Я, къ сожалѣнію, не буду присутствовать сегодня въ засѣданіи,-- замѣтила Муратова.-- У меня есть еще дѣла по "Обществу раздачи работъ бѣднымъ женщинамъ" и въ "Обществѣ дешевыхъ квартиръ".
   -- Кстати о бѣдныхъ женщинахъ,-- вспомнила хозяйка.-- Вотъ адресъ,-- обратилась она къ Аделаидѣ Александровнѣ.-- Тутъ была одна бѣдная съ дочерью... Посѣтите ихъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Имъ нужна радикальная помощь. Дѣвушка умѣетъ шить, ее нужно вырвать изъ семьи. Мать уже пріучаетъ ее къ попрошайству. Семья какая-то дикая: отецъ взяточникъ и пьяница, мать глупа и унижается... Вы могли бы взять дѣвушку къ себѣ въ качествѣ швеи... Вообще, mesdames, намъ надо бы сдѣлать починъ и перестать отдавать шитье платьевъ француженкамъ. Онѣ наживаются, а наши русскія работницы голодаютъ. "Общество раздачи работы бѣднымъ женщинамъ" вовсе не понимаетъ сущности женскаго вопроса, и поддерживать этотъ вопросъ -- наша обязанность.
   Марьѣ Петровнѣ всегда казалось, что всѣ другія филантропическія общества совершенно ничтожны въ сравненія съ обществомъ, основаннымъ ею.
   -- Хорошо, я побываю у нея,-- отвѣтила Аделаида Александровна, взявъ адресъ.
   -- А что, какъ идутъ лѣта въ "Обществѣ раздачи работы"?-- спросила Прозорова-Солонецкая.
   -- Тридцать пять копеекъ въ кассѣ!-- пожала плечами Муратова.
   -- Ну, это въ десять разъ хуже, чѣмъ у насъ!-- засмѣялся казначей.
   -- Да и у насъ не много,-- замѣтила Муратова.
   -- Намъ маскарадъ и алегри помогутъ,-- рѣшила хозяйка.-- Деньги въ дѣлахъ благотворительности -- послѣдній вопросъ!
   Муратова простилась и направилась къ выходу. Баронъ стоялъ на ея пути.
   -- Вы уѣзжаете?-- спросилъ онъ, впиваясь въ нее глазами.
   -- Да,-- отвѣтила она.-- Кстати, не возьметесь ли вы раздать нѣсколько билетовъ на маскарадъ?
   -- Для васъ готовъ,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Такъ я вамъ ихъ пришлю,-- сказала она, протягивая ему руку.
   Онъ удержалъ эту руку въ своей широкой и нѣсколько влажной рукѣ долѣе, чѣмъ позволяло приличіе.
   -- Если вы позволите, я заѣду самъ за билетами завтра,-- проговорилъ онъ.
   -- Утромъ я занята... Часовъ въ восемь вечеромъ,-- въ раздумьи отвѣтила она, какъ бы соображая, когда она будетъ дома.
   -- Если вы позволите мнѣ сдѣлать первый визитъ въ эту пору,-- вѣжливо замѣтилъ онъ.
   -- Вы же будете по дѣлу общества,-- пожала она плечами.
   -- Мнѣ очень жаль, что я буду только какъ членъ "Общества", а не какъ знакомый,-- съ удареніемъ произнесъ баронъ.
   -- Вы придаете значеніе словамъ,-- засмѣялась она лукаво и, кивнувъ головой, направилась въ залъ, гдѣ уже бродилъ одиноко Аркадій Павловичъ.
   Она какъ-то холодно и презрительно взглянула на его сонную фигуру и, взявъ его подъ руку, стала спускаться съ нимъ по лѣстницѣ.
   -- Карету Муратовыхъ!-- уже кричалъ на подъѣздѣ швейцаръ.
   -- Фу, точно гора свалилась съ плечъ!-- вздохнулъ глубокимъ вздохомъ Муратовъ, откинувшись къ спинкѣ кареты и разстегивая подъ шубой жилетъ, постоянно давившій его все болѣе и болѣе тучнѣвшее тѣло.
   Аделаида Александровна бросила на него взглядъ, полный самаго безпощаднаго презрѣнія.
   -- Надѣюсь, что ты, по крайней мѣрѣ, старался молчать,-- холодно замѣтила она, какъ-то нетерпѣливо разстегивая перчатку.
   -- Съ кѣмъ же мнѣ было говорить, если я никого не знаю,-- отвѣтилъ мужъ.
   -- Слава Богу. Это избавило тебя отъ возможности сказать какую-нибудь глупость,-- пробормотала она,-- сдергивая перчатку.
   -- Я не понимаю даже, зачѣмъ мнѣ было ѣздить,-- размышлялъ Муратовъ.-- Битыхъ два часа ходилъ изъ угла въ уголъ, и самъ не знаю, для чего.
   Муратова пожала плечами и съ силою рванула пуговицы другой перчатки, такъ что одна изъ этихъ пуговицъ отлетѣла прочь.
   -- Завтра нужно достать три тысячи,-- сквозь зубы проговорила она.-- Онѣ нужны часамъ къ пяти.
   -- Гдѣ же мнѣ ихъ достать? Достать негдѣ,-- проговорилъ мужъ.
   -- Гдѣ достать -- это твое дѣло, по онѣ необходимы. Завтра нужно заказать платье, а послѣзавтра нужно выкупить брильянты. У насъ будетъ въ обществѣ маскарадъ, и мнѣ непремѣнно нужно быть хорошо одѣтой.
   Аделаида Александровна говорила рѣзко и рѣшительно.
   -- Ужъ какіе тутъ маскарады, когда на-дняхъ приходится платить проценты по залогу имѣнія,-- возразилъ мужъ.
   -- Я тебѣ говорю, что мнѣ нужно быть хорошо одѣтой, этого довольно,-- произнесла Муратова.
   -- Да, но откуда же мнѣ взять денегъ? Не лучше ли занять тебѣ самой? Попросить хоть у этого барона...
   -- Что?-- произнесла Аделаида Александровна и окинула мужа взглядомъ, полнымъ презрѣнія.-- Показать Гельфрейху. что мы нищіе,-- обратиться къ нему съ просьбою о какихъ-нибудь трехъ тысячахъ, когда онъ думаетъ, что мы богаты, когда онъ не смѣетъ, еще предложить даже мѣста тебѣ съ пятью, шестью тысячами жалованья.
   -- Что-жъ, я-бы взялъ такое мѣсто, пусть предложитъ,-- простовато произнесъ Аркадій Павловичъ.
   -- Пусть предложитъ!..-- передразнила его съ горечью жена.-- Ты взялъ бы!.. Я думаю!.. Но пойми ты, что этотъ жидъ охотно отдѣлается отъ насъ тремя тысячами, если можно, и не дастъ тебѣ этого мѣста, если сообразитъ, что ты нищій. Или ты думаешь, что мнѣ нужны новые наряды, брильянты потому, что я еще дорожу этою мишурой? Или ты полагаешь, что я ѣду въ маскарадъ для того, чтобы имѣть удовольствіе видѣть около себя этого жида, этихъ чопорныхъ барынь, этихъ глупыхъ франтовъ? Мнѣ все это уже слишкомъ надоѣло. Я уже шесть лѣтъ смотрю на всю эту пошлую комедію. Боже мой, какъ все это гадко, омерзительно!.. Но мы стоимъ наканунѣ разоренія, и потому вамъ нужно употребить всѣ средства, чтобы спастись. Кто нищается, тому бросаютъ грошъ, очень хорошо зная, что нищій станетъ изливаться въ благодарностяхъ за этотъ грошъ; кто парадируетъ своимъ богатствомъ, тому осторожно предлагаютъ тысячи, десятки тысячъ и еще боятся, что онъ можетъ обидѣться....
   -- Но положимъ, я найду, гдѣ достать,-- проценты заломятъ большіе,-- нерѣшительно началъ мужъ.
   -- Что-жъ, тебѣ въ первый разъ приходится ихъ платить? Впрочемъ, нѣтъ! Ты вѣдь только дѣлалъ долги, а платила я, платила, когда ты дѣлалъ долги, даже не спросясь меня... А теперь вдругъ стѣсняешься!..
   Въ ея словахъ, въ выраженіи ея лица была горькая иронія.
   -- Не то... Ну, а если мѣста баронъ не дастъ?..
   -- Тогда тебя посадятъ въ долговое отдѣленіе, потому что все, что у насъ есть,-- мое.
   Муратовъ посмотрѣлъ на жену съ какимъ-то тупымъ недоумѣніемъ: онъ не зналъ, шутитъ ли она или говоритъ серьезно. Аделаида Александровна молчала и смотрѣла задумчиво въ открытое окно кареты на мелькавшіе фонари. На дворѣ таяло, воздухъ былъ тяжелый, мглистый. Карета ѣхала въ это время по Невскому. По тротуару, въ довольно жиденькихъ бурнусахъ и кофточкахъ изъ плиса и манчестера, торопливо мелькали женскія фигуры, проходя вертлявой поступью и куря папиросы. Нѣсколько человѣкъ молодежи и стариковъ, то группами, то по-одиночкѣ, слѣдили за этими женщинами, иногда останавливались и заговаривали съ ними. На углу Большой Конюшенной стояла цѣлая толпа людей и, повидимому, о чемъ-то спорила съ полицейскимъ. Посрединѣ этой группы стояла какая-то женщина, отбивавшаяся отъ людей и громко кричавшая:
   -- Не пойду!
   До слуха Муратовой смутно долетѣли звуки этого голоса, хриплые, надорванные звуки. Она вздрогнула.
   -- Что онъ заснулъ, что ли?-- нетерпѣливо обратилась она къ мужу.-- Скажи, чтобы ѣхалъ скорѣе.
   Аркадій Павловичъ, уже успѣвшій задремать, очнулся и не сразу сообразилъ, что случилось. Потомъ онъ открылъ съ своей стороны окно кареты, высунулъ голову и крикнулъ извозчику:
   -- Пошелъ, чего ты спишь!
   Въ карету прошла струя холоднаго сквозного вѣтра.
   -- Фу!-- вздрогнула Муратова.
   Мужъ обернулся къ женѣ и безцѣльно пробормоталъ, закрывая окно:
   -- Холодно, не простудись!
   Жена ничего не отвѣтила, но въ ея душѣ шевельнулось что-то въ родѣ ненависти къ мужу. До сихъ поръ она только презирала его, теперь онъ возбуждалъ въ ней ненависть. Въ ея головѣ вдругъ промелькнуло все ея прошлое, все ея настоящее, и ей почему-то показалось, что ея мужъ, говоря ей: "не простудись", мысленно добавлялъ: "не то я мѣста не достану". Впрочемъ, она ошибалась: ея мужъ теперь уже былъ не способенъ додуматься даже и до этого. А между тѣмъ онъ, и только онъ, былъ источникомъ всѣхъ ея страданій, ея паденія, ея униженія. Такъ, по крайней мѣрѣ, думала она.
  

V.

   Карета, въ которой сидѣли Муратовы, доѣхала по Невскому проспекту до Малой Морской, свернула въ эту улицу и скоро остановилась у одного изъ большихъ домовъ недалеко отъ Кирпичнаго переулка. Прежде чѣмъ швейцаръ успѣлъ выбѣжать изъ подъѣзда, Аделаида Александровна уже отворила дверцу кареты и вошла въ подъѣздъ. Она поспѣшно поднялась до бель-этажа, нетерпѣливо позвонила у дверей своей квартиры и сбросила свою черную бархатную ротонду на руки лакея, отворившаго дверь. Она, видимо, спѣшила пробраться поскорѣй на свою половину, избѣгая дальнѣйшихъ разговоровъ съ своимъ мужемъ. Онъ былъ въ этотъ вечеръ ей противенъ и ненавистенъ, какъ никогда. Она вошла въ свой будуаръ, предшествуемая горничной, несшей лампу.
   -- Прикажете подать чай?-- спросила горничная, поставивъ лампу на столъ и принимая изъ рукъ барыни кружевную косынку, которую Аделаида Александровна небрежно сбросила съ головы.
   -- Не надо,-- отрывисто произнесла Аделаида Александровна.-- Я сейчасъ лягу.
   -- Прикажете раздѣть?
   -- Нѣтъ. Я раздѣнусь сама. Ступайте!
   Въ эту минуту въ комнату долетѣло нѣсколько смутныхъ звуковъ рояля.
   -- Викторъ Валерьяновичъ дома?-- спросила Муратова.
   -- У нихъ гости,-- отвѣтила горничная.
   -- А!
   До слуха Муратовой такъ же смутно долетѣлъ хохотъ нѣсколькихъ голосовъ и крики: "браво, браво!"
   -- Если кто-нибудь спроситъ, легла ли я,-- скажите, что легла,-- снова обратилась она къ горничной.
   -- И барину?-- спросила горничная.
   -- Разумѣется!
   Горничная удалилась.
   Аделаида Александровна опустилась на маленькое канапе и опустила на колѣни плотно сжатыя руки. Впервые въ жизни она вполнѣ ясно, болѣзненно сознавала, что она безконечно, безысходно несчастна. Ея денежныя дѣла и денежныя дѣла ея мужа запутались до послѣдней крайности. Въ сущности, Муратовы стояли наканунѣ нищеты. Правда, они еще занимали бель-этажъ въ богатомъ домѣ, на одной изъ лучшихъ улицъ; они еще держали много прислуги; они еще ѣздили въ экипажахъ -- уже наемныхъ экипажахъ, но все-таки не на простыхъ дрожкахъ, не ходили пѣшкомъ; они еще появлялись въ большомъ свѣтѣ и принимали у себя значительныхъ особъ, но все-таки они были нищими или даже хуже нищихъ, потому что у нихъ не только не было денегъ, но еще были долги. Нищета вообще страшна: сырое и холодное жилище, грязь какого-нибудь подвала, жалкія лохмотья вмѣсто одежды, постоянныя лишенія и голодъ,-- все это можетъ испугать хоть кого. Но нищета въ десять, во сто, въ тысячу разъ страшнѣе тому, кто ея никогда не испыталъ, кто привыкъ къ роскоши, къ удобствамъ, къ изобилію. Въ такомъ положеніи была Муратова.
   Она родилась и прожила всю жизнь, не зная, что значитъ отказывать себѣ въ чемъ-нибудь. Когда ей пришлось впервые отказаться отъ собственнаго экипажа и собственныхъ лошадей -- ей показалось, что она не переживетъ этого. Но лишеніе собственнаго экипажа и лошадей было ничто въ сравненіи съ предстоящими лишеніями. Муратова не могла себѣ представить, какъ она останется безъ прислуги, безъ порядочной квартиры, безъ хорошей одежды, безъ изобильнаго стола. Но мало того, что ей предстояло терпѣть нужду во всемъ,-- ей предстояло жить въ нищетѣ и видѣть, что всѣ ея знакомые будутъ жить въ довольствѣ, что они станутъ относиться къ ней съ обиднымъ состраданіемъ, что они, быть-можетъ, отвернутся отъ нея. А между тѣмъ спастись отъ нищеты обыкновенными средствами -- работой, не было никакой возможности: ее никто и никогда не приготовлялъ ни въ какому труду. Нужно было предпринять для избѣжанія нищеты какія-нибудь радикальныя средства. Муратова рѣшилась, во-первыхъ, достать частное мѣсто въ какой-нибудь акціонерной компаніи своему мужу; во-вторыхъ, она надѣялась достать денегъ и на свою долю. Но откуда? Чтобы получить мѣсто -- нужно было имѣть протекцію сильныхъ и вліятельныхъ ходатаевъ. А между тѣмъ людей именно этого сорта и не было въ числѣ знакомыхъ Муратовыхъ, такъ какъ ихъ родственники, старики графы Баскаковы, уже давно жили за границею, остальные же знакомые, окружавшіе ихъ, состояли изъ пустой свѣтской молодежи, умѣвшей повеселиться, но не умѣвшей сдѣлать какое бы то ни было серьезное дѣло. Муратова рѣшилась перемѣнить кругъ знакомства. Прежде всего она записалась въ нѣсколько благотворительныхъ обществъ: здѣсь она надѣялась войти въ сношенія съ представителями высшаго свѣта и финансоваго міра. Ей пришлось достигать своей цѣли не вдругъ, а исподволь, постепенно. Сначала нужно было показать всѣмъ этихъ людямъ, что она трудится безкорыстно, нужно было сдѣлаться необходимой въ ихъ кружкѣ. Это стоило не малыхъ усилій. Главныя надежды возлагала Аделаида Александровна на кружокъ Марьи Петровны Прозоровой-Солонецкой, пользовавшейся сильнымъ вліяніемъ въ петербургскомъ обществѣ.
   Марья Петровна Прозорова-Содонецкая, урожденная княжна Рубецкая, считалась во дни своей молодости первой красавицей въ Петербургѣ, а послѣ своего замужества слыла одною изъ самыхъ богатыхъ женщинъ высшаго круга. Этого было довольно для того, чтобы за нею увивались десятки поклонниковъ. Поклонники эти могли тѣмъ болѣе разсчитывать на успѣхъ, что ихъ ухаживанья льстили крайне самолюбивой женщинѣ, и что ея мужъ былъ нелюбимъ ею. Прозоровъ-Солонецкій былъ маленькимъ, пухленькимъ генераломъ съ гладко-выбритымъ розовымъ личикомъ и отличался настолько же своею глупостью, какъ и богатствомъ. Въ высшемъ кругу онъ игралъ роль шута, и ему приписывались всѣ кѣмъ-нибудь сдѣланныя или сказанныя глупости. Онъ плохо зналъ французскій языкъ, но постоянно говорилъ по-французски, и въ свѣтѣ разсказывали, что онъ, будучи еще полковникомъ, смѣшилъ одну изъ великихъ княгинь, говоря во время отправленія этой особы по желѣзной дорогѣ: "Tous est prêt". Эта фраза постоянно соединялась съ его именемъ. Показывались въ свѣтѣ его визитныя карточки, на которыхъ значилось: Prosoroff-Solonetzky, directeur du chemin de fer de St.-Pétersbourg à Zarskoe Selo et de retour. Нѣкоторые шутники такъ и оставили за нимъ названіе "général de retour". Такой мужъ, конечно, долженъ былъ играть очень жалкую роль при Марьѣ Петровнѣ, и скоро послѣ ея замужества его не иначе стали звать, какъ "мужемъ Марьи Петровны", точно у него не было своего имени. Марья Петровна была ходячее самолюбіе и долго играла роль первой свѣтской львицы. Въ скандалезную хронику петербургскаго высшаго свѣта занеслось не мало скабрезныхъ анекдотовъ, соединенныхъ съ именемъ Марьи Петровны. Особенно сильно смѣшили эти анекдоты простодушнаго мужа Марьи Петровны, когда шутники разсказывали ему эти анекдоты, не называя именъ. Въ эту минуту маленькій генералъ хохоталъ до колотья, пыхтя и задыхаясь и представляя себѣ положеніе рогоносца-мужа кутящей героини разсказа. Многіе уже полагали, что Марья Петровна кончитъ такъ, какъ кончила некрасовская княгиня, романъ которой начался въ Россіи и кончился въ парижской больницѣ. Но годы брали свое. Эта женщина, слывшая нѣкогда первой красавицей столицы, мало-по-малу, должна была уступить свое мѣсто другимъ. Тогда она бросилась на путь благотворительности, заставивъ маленькаго генерала пыхтѣть и выбиваться изъ силъ, для того чтобы завербовать новыхъ помощниковъ "для своей Марьи Петровны". Это случилось именно въ то время, когда ей грозила опасность потерять значеніе, первой героини великосвѣтскихъ салоновъ. Во времена славы своей красоты Марья Петровна не терпѣла соперницъ, теперь она не хотѣла быть обыденною, заурядною благотворительницею. Она въ сущности была первымъ врагомъ всѣхъ благотворителей и всѣхъ филантропическихъ обществъ, такъ какъ она завидовала каждому изъ ихъ успѣховъ. Разныя "общества дешевыхъ квартиръ", "общества доставленія труда нуждающимся женщинамъ", "общества пособія преетарѣлымъ и убогимъ" и тому подобныя учрежденія, возникшія въ то время, подвергались самой рѣзкой, самой безпощадной критикѣ Марьи Петровны. Она хотѣла убить всѣ эти общества, затмить славу всѣхъ этихъ благотворительницъ, чтобы только снова играть видную роль въ свѣтѣ. Она прочла нѣсколько популярныхъ книжонокъ о филантропіи, повела свое дѣло съ шумомъ и блескомъ и сыпала проектами: то проектировала общій съѣздъ благотворителей, то требовала, чтобы благотворители были не болѣе, какъ повѣренными нуждающихся классовъ, которые, по ея мнѣнію, должны были сами распоряжаться назначенными на бѣдныхъ суммами, то мечтала при помощи филантропіи уничтожить проституцію. Чтобы сдѣлаться врагомъ Марьи Петровны, достаточно было скептически отнестись хотя къ одному изъ ея проектовъ. Чтобы прибрать въ руки Марью Петровну и дѣлать изъ нея что угодно, достаточно было говорить, ей на каждомъ шагу, что ея замыслы велики, помогать ей въ самыхъ сумасбродныхъ затѣяхъ и благоговѣйно выслушивать ея планы. Сначала она шумѣла и хлопотала только ради тщеславія, только для наполненія той пустоты, которая чувствовалась въ ней и около нея послѣ потери значенія первой львицы; но, мало-по-малу, она сама убѣдилась, что разные возникавшіе въ ея головѣ планы дѣйствительно геніальны и велики, и сдѣлалась фанатикомъ своего дѣла. Ничто не превращаетъ человѣка такъ скоро въ фанатика, какъ отсутствіе возраженій и поклоненіе толпы. Марьѣ же Петровнѣ, съ одной стороны, сначала никто не считалъ нужнымъ возражать, помня пословицу: "чѣмъ бы дитя ни тѣшилось, лишь бы не плакало", а съ другой стороны, она, какъ всѣ благотворительницы, ежедневно слышала благословеніе десятка черносалопницъ и попрошаекъ и все болѣе и болѣе убѣждалась въ святости своего дѣла.
   Когда Аделаида Александровна попала въ кружокъ этой личности, она, Аделаида Александровна, поняла, что увлечь Марью Петровну и легко, и трудно. Легко потому, что Марья Петровна увлекалась всѣми хвалящими ее, трудно потому, что Марью Петровну хвалили сотни людей, надѣясь получить черезъ нее мѣста и тому подобныя выгоды. Мужъ Марьи Петровны только въ томъ и проводилъ время, что, волнуясь, обливаясь потомъ и дѣлаясь совсѣмъ краснымъ, хлопоталъ объ опредѣленіи разныхъ protégés "своей Марьи Петровны". А этимъ protégés не было счета. Значитъ, Аделаидѣ Александровнѣ, какъ лицу новому, пришлось бы довольно долго ждать своей очереди на полученіе милостей отъ Марьи Петровны. Нужно было выдаться чѣмъ-нибудь особеннымъ, чтобы Марья Петровна особенно дорожила Аделаидой Александровной и сдѣлала для нея все, что возможно. Выдаться можно было только тѣмъ, что сдѣлаться вторымъ "я" Марьи Петровны, быть въ сущности ея рабой, подсказывать ей еще болѣе широкіе планы, говоря, что эти планы принадлежатъ самой Марьѣ Петровнѣ, исполнять всю черную работу благотворительности,-- однимъ словомъ, служить новой ступенью пьедестала, при помощи котораго Марья Петровна могла бы казаться выше своего нравственнаго роста хотя на одинъ вершокъ. Аделаида Александровна рѣшилась и на это. Какъ всѣ фанатики, Марья Петровна была крайне деспотична и не признавала никакихъ правъ, никакихъ требованій въ той человѣческой личности, которую она избирала орудіемъ для осуществленія своихъ плановъ. Примкнуть къ дѣлу Марьи Петровны -- значило отдать въ ея распоряженіе все свое время и всю свою личность. Не было того часа дня и ночи, когда Марья Петровна не рѣшилась бы потревожить своего адепта вызовомъ для "важныхъ переговоровъ" или порученіемъ, которое нужно исполнить "немедленно". Рѣдко кто выдерживалъ ея гнетъ въ теченіе продолжительнаго времени: ея секретари, ея помощники смѣнялись часто, уходили отъ нея тотчасъ же, какъ только добивались того, зачѣмъ они шли въ ней. Эта же тяжелая роль выпала и на долю Муратовой. Праздная и бездѣтная Марья Петровна, томясь скукой, приглашала ее къ себѣ въ часъ ночи и будила въ 9 часовъ утра; она поручала ей посѣтить домъ Вяземскаго и дома терпимости, она заставляла ее ѣздить къ какимъ-нибудь кокоткамъ-танцовщицамъ съ приглашеніемъ принять участіе въ продажъ билетовъ на алегри; она по цѣлымъ часамъ мучила ее изліяніями своего негодованія или своего огорченія. Аделаида Александровна оскорблялась до глубины души этимъ деспотизмомъ, но съ настойчивостью и терпѣливостью женщины плела ту тонкую, но крѣпкую сѣть, въ которую нужно было завлечь Марью Петровну, чтобы достигнуть своихъ цѣлей. Уже черезъ пять, шесть мѣсяцевъ знакомства Марья Петровна говорила всѣмъ, что только одна Аделаида Александровна способна понимать все величіе ея плановъ, что только Аделаида Александровна умѣетъ своею энергіею побѣждать всѣ трудности.
   -- Вотъ мой лучшій другъ,-- рекомендовала она Аделаиду Александровну, обнимая и цѣлуя ее передъ лицомъ тѣхъ тузовъ петербургскаго общества, которые были такъ нужны Аделаидѣ Александровнѣ.
   И тузы смотрѣли на нее не безъ участія: они знали, что быть лучшимъ другомъ Марьи Петровны не легко, и удивлялись, для чего несетъ этотъ гнетъ на себѣ такая прекрасная, такая еще молодая, такая богатая женщина. "У нея, вѣрно, былъ въ жизни печальный романъ или она несчастна въ своей семейной жизни",-- думали тузы, понимая, что женщина молодая, хорощенькая, богатая и счастливая можетъ, пожалуй, играть въ благотворительность; но нести на себѣ все бремя этихъ заботъ и хлопотъ не станетъ. Отдаться этому дѣлу всецѣло можетъ подобная женщина только тогда, когда ей-нужно позабыться, подавить тяжелыя думы. Мысли о расчетѣ у тузовъ не могло явиться, потому что Аделаида Александровна тонко, но ясно давала понять, что она не бѣдна. Ей тяжело было играть эту роль. Иногда во всемъ существѣ ея было что-то лихорадочное, болѣзненное. Это дѣлало ее еще болѣе интересною, еще болѣе намекало на "печальный романъ" въ ея жизни. Но этотъ романъ былъ очень прозаиченъ: Аделаида Александровна трепетала и боялась каждую минуту, что ея денежныя дѣла запутаются и увлекутъ ее въ пропасть нищеты гораздо раньще, чѣмъ она успѣетъ что-нибудь сдѣлать для спасенія себя отъ гибели. Она еще не знала, чего просить для своего мужа, какое мѣсто намѣтить для него, когда въ салонѣ Марьи Петровны ей впервые встрѣтился баронъ Гельфрейхъ.
   -- Жидовскій царь идетъ,-- шепнула ей Марья Петровна, когда онъ появился въ залѣ, и любезно обратилась къ нему съ упрекомъ:-- Вы, баронъ, забываете своихъ старыхъ друзей!
   Гельфрейхъ равнодушно пожалъ протянутую ему руку какъ человѣкъ, знающій, себѣ цѣну, привыкшій давно ко всѣмъ заискиваніямъ и не вѣрящій никакимъ любезностямъ. Это была, въ сущности, отталкивающая фигура: его некрасивое лицо отличалось той мертвенностью, которая встрѣчается только на лицахъ евреевъ; отъ него вѣяло сухостью и холодомъ; сразу можно было понять, что этотъ человѣкъ, проходя своей дорогой, не обратитъ вниманія, по чему идутъ его ноги, по грязи, по падали, или по живымъ существамъ; если бы подъ его плоской и широкой, тяжелой ногой раздался пронзительный визгъ, онъ даже и не посмотрѣлъ бы, кого онъ раздавилъ, щенка или ребенка. Марья Петровна презирала этого человѣка и любезно жала ему руки, потому что онъ дѣлалъ ей значительныя ссуды денегъ на ея предпріятія. Онъ смотрѣлъ съ пренебреженіемъ на глупыя затѣи отцвѣтшей львицы и обязательно ссужалъ ей деньги на эти глупыя затѣи, потому что черезъ нее можно было добывать концессія и осуществлять разныя финансовыя сдѣлки: въ домѣ Марьи Петровны легко было узнать многое, что нужно было знать во-время на берлинской биржѣ. Простодушный, румянолицый и пухленькій генералъ выбалтывалъ "по секрету" всѣмъ и все, что онъ могъ выболтать.
   -- Вы, кажется, незнакомы?-- обратилась къ барону Марья Петровна, указывая глазами на Аделаиду Александровну.
   Баронъ отрицательно покачалъ головой.
   -- Аделаида Александровна Муратова, мой лучшій другъ; баронъ Исаакъ Осиповичъ Гельфрейхъ, царекъ финансоваго міра,-- съ улыбкой проговорила Марья Петровна.
   Баронъ протянулъ руку Аделаидѣ Александровнѣ, даже не дожидаясь, протянетъ ли она ему свою. Онъ зналъ, что ни одинъ человѣкъ не отказался бы отъ счастья покатъ его руку. Это была пухлая, влажная, холодная рука. Прикосновеніе къ ней напоминало прикосновеніе въ лягушкѣ; Аделаиду Александровну невольно покоробило. Ей припомнилось, какъ однажды въ дѣтствѣ, когда она жила въ домѣ своего дяди, Платона Николаевича Баскакова, гдѣ евреевъ называли не иначе, какъ "собаками-жидами", одинъ тощій еврей съ ободранными пейсиками, въ засаленномъ, лоснящемся длиннополомъ сюртукѣ, съ грязными и костлявыми руками, похожими на когти хищной птицы, прикоснулся губами къ ея рукѣ; отъ него пахло чеснокомъ и грязью, онъ былъ ей противенъ, и она, плача, начала кричать: "дайте духовъ, духовъ", и потомъ цѣлый день брезгливо отирала свою руку, точно на ней выжглись слѣды отъ прикосновенія еврейскихъ губъ. Человѣческая память долго сохраняетъ извѣстныя ощущенія: достаточно взглянуть на какое-нибудь кушанье, вызвавшее въ насъ когда-нибудь отвращеніе, чтобы ясно почувствовать во рту отвратительный вкусъ этого кушанья. Именно это испытывала теперь Аделаида Александровна и, въ невольномъ смущеніи, вся вспыхнула, какъ шестнадцатилѣтняя дѣвочка. А на нее, между тѣмъ, были безцеремонно устремлены свинцовые, холодные и проницательные глаза барона Гельфрейха. Ему понравилось это пикантное лицо. Аделаида Александровна поспѣшила уѣхать.
   -- Что эта дама вдова?-- мелькомъ спросилъ баронъ у Марьи Петровны.
   -- Нѣтъ, у нея живъ мужъ. Но она, кажется, несчастна въ супружеской жизни,-- вздохнула Марья Петровна.-- Мужъ ея не понимаетъ.
   -- Дуракъ,-- процѣдилъ сквозь зубы баронъ Гельфрейхъ.-- Она такъ хороша.
   -- Ну, баронъ, вы смотрите на женщинъ, какъ матеріалистъ, только со стороны ихъ красоты.
   -- Если я вижу красоту, то я и смотрю со стороны красоты,-- замѣтилъ баронъ.-- Если бы она говорила, то, можетъ-быть, я посмотрѣлъ бы на нее и со стороны ума.
   Затѣмъ онъ перешелъ къ дѣловому разговору.
   При слѣдующей встрѣчѣ съ Муратовой онъ подошелъ къ ней, какъ къ знакомой, и, взявъ ея руку, продержалъ ее въ своей рукѣ дольше, чѣмъ дозволяло приличіе. Но эта мягкая, бѣлая рука нравилась ему и потому онъ не безъ удовольствія продержалъ ее въ своей рукѣ, не считая даже нужнымъ подумать о томъ, пріятно это или непріятно Аделаидѣ Александровнѣ. Разговоръ зашелъ на самую банальную тему -- говорили объ оперѣ. Аделаида Александровна выразила сожалѣніе, что ея мужъ опоздалъ абонироваться въ оперу на предстоящій сезонъ.
   -- Я вамъ могу предложить свою ложу,-- замѣтилъ баронъ.
   -- Благодарю, баронъ,-- холодно отвѣтила Аделаида Александровна.-- Мы съ вами не настолько знакомы, чтобы я могла воспользоваться вашими услугами.
   Баронъ, повидимому, удивился: отъ него люди брали все, что онъ давалъ, какъ принимаютъ отъ правительства кресты и чины, не обижаясь, если эти чины и кресты даются даже не по заслугамъ.
   -- Все равно, у меня ложа стоитъ большею частью пустая,-- съ свойственною ему, можетъ-быть, умышленною безтактностью пояснилъ баронъ, какъ будто хотѣлъ сказать: "все равно я бросаю деньги въ помойную яму".
   Аделаида Александровна взглянула на него съ иронической улыбкой, но въ ея глазахъ сверкнулъ огонекъ негодованія.
   -- Такъ вы бы, баронъ, продавали ее съ преміей,-- произнесла она и, любуясь выраженіемъ внезапно поблѣднѣвшаго еще болѣе лица барона, прибавила со смѣхомъ:-- въ пользу благотворительныхъ учрежденій Марьи Петровны.
   Баронъ не понялъ, хотѣла ли она посмѣяться надъ нивъ или надъ благотворительными учрежденіями Марьи Петровны, но онъ сознавалъ одно: что эта женщина умѣла хотя на мигъ шевельнуть его сонную душу. Онъ впился къ нее глазами, когда она живо и бойко заговорила съ другими присутствующими, заговорила, правда, о пустякахъ, но зато заговорила такъ остроумно, такъ ловко, что сразу выказала свой не совсѣмъ дюжинный умъ. Барону захотѣлось, во что бы то ни стало, сойтись съ этой женщиной, и такъ какъ до сихъ поръ онъ сходился съ женщинаки просто, какъ сходятся съ подрядчиками, съ служащими въ его конторахъ, съ нанимаемою имъ прислугою, то онъ не сталъ прибѣгать къ излишнимъ уловкамъ и хитростямъ и рѣшился приступить къ дѣлу прямо: узнать отъ самой Муратовой, что она несчастна съ мужемъ, и сказать ей, что онъ хочетъ осчастливить ее своею любовью. Улучивъ удобную минуту, онъ спросилъ ее:
   -- Отчего я еще не видалъ вашего мужа?
   -- Вѣроятно, баронъ, оттого же, отчего онъ еще ни видалъ васъ,-- отвѣтила она сухо.-- Не встрѣчались.
   -- Да, но гдѣ же намъ и встрѣтиться: вы постоянно былаете здѣсь однѣ.
   Аделаида Александровна промолчала, перелистывая какую-то книгу.
   -- Отчего онъ не бываетъ у Марьи Петровны?
   -- Онъ не членъ ея общества.
   -- О, значить, онъ не ревнивъ. Я на его мѣстѣ записался бы членомъ во всѣ тѣ общества, гдѣ была бы членомъ моя жена, если бы она походила на васъ.
   Глаза барона приняли сластолюбивое выраженіе, но Аделаида Александровна такъ пристально и рѣзко взглянула на него, что это выраженіе тотчасъ же и исчезло.
   -- Ревнуютъ, баронъ, тѣхъ женщинъ, которыхъ не уважаютъ,-- съ особеннымъ удареніемъ произнесла она.
   -- Да, но иногда люди ревнуютъ просто потому, что они ревнивы,-- поспѣшилъ онъ вывернуться.
   -- Да, но для такихъ людей все равно, будутъ ли ихъ жены похожи на меня или нѣтъ, и вы совершенно напрасно предположили, что мой мужъ долженъ быть ревнивымъ именно потому, что его жена -- я.
   Аделаида Александровна поднялась съ мѣста и пошла, даже не взглянувъ на барона. Ей былъ противенъ этотъ царь жидовъ вообще, но теперь онъ сталъ ей еще противнѣе, потому что онъ, казалось ей, смотритъ на нее съ пренебреженіемъ, съ нахальствомъ.
   Эта неудача еще болѣе раздражила барона. Онъ видѣлъ первую женщину, которая не отдавалась ему сразу, покорно, безъ возраженій. Онъ видѣлъ въ ней первый предметъ, который онъ, баронъ Гельфрейхъ, не можетъ купить. Эта мысль начинала его бѣсить. Онъ даже и не подозрѣвалъ, что Муратова, еще ни разу не видавшая никого, подобнаго барону Гельфрейху, просто не сообразила вдругъ, что онъ не хочетъ нанести ей оскорбленіе, а просто предлагаетъ ей выгодную денежную сдѣлку. Она слишкомъ нервно и лихорадочно старалась скрыть свою нищету, она слишкомъ боялась, что люди подозрѣваютъ ея положеніе, она слишкомъ сильно хотѣла замаскироваться до поры, до времени, и потому обращеніе съ нею барона показалось ей подозрительнымъ: ей казалось, что этотъ жидъ чутьемъ угадалъ ея настоящее положеніе и хочетъ ее унизить, относясь въ ней нахально и небрежно. Такимъ образомъ, нѣкоторое время они оба ошибались относительно другъ друга: баронъ разсчитывалъ, что ему придется заплатить за эту новую игрушку дороже, чѣмъ онъ платилъ за всѣ другія подобныя игрушки, и даже готовъ былъ на очень крупныя жертвы, а Аделаида Александровна думала, что баронъ ни въ грошъ не ставить ее и потому обращается съ нею, какъ обращаются самодуры съ приживалками,-- догадаться, что баронъ всегда изъявляетъ свою любовь именно такимъ оригинальнымъ способомъ, она никакъ не могла. Недоразуменія, можетъ-быть, продолжались бы еще нѣсколько недѣль, если бы нѣсколько случайныхъ фразъ не открыли Муратовой истины.
   Въ одинъ изъ безчисленныхъ финансовыхъ кризисовъ "Общества первой помощи" въ интимномъ кружкѣ членовъ этого общества зашли толки о средствахъ пережить этотъ кризисъ.
   -- Развѣ опять прибѣгнуть къ барону Гельфрейху?-- говорила въ раздумья Марья Петровна.-- Но я увѣрена, что онъ теперь не дастъ денегъ. Мы и безъ того уже должны ему. Вотъ развѣ, если Аделаида Александровна попроситъ его...
   -- Я?-- изумилась Муратова.
   -- Ну да. Для васъ онъ все сдѣлаетъ,-- засмѣялась Марья Петровна.
   -- Для меня?-- переспросила Муратова.
   -- Да. Чему вы удивляетесь? Вѣдь онъ ходитъ за вами, какъ тѣнь, и не спускаетъ съ васъ глазъ.
   Муратова вся вспыхнула.
   -- Я не знаю, если это шутка, то, признаюсь, она слишкомъ неумѣстна,-- сухо возразила она.
   -- Другъ мой, чего вы обидѣлись?-- ласково обратилась къ ней Марья Петровна.-- Развѣ вы виноваты, что въ васъ влюбился этотъ старый ловеласъ? Неужели вы еще не вполнѣ знаете нашихъ мужчинъ?
   -- Но, кажется, я не дала никакого повода...
   -- Боже мой, какіе поводы тутъ нужны! Вы хороши -- вотъ и все.
   -- Негодяй, какую онъ роль заставилъ меня играть,-- почти сквозь слезы проговорила Муратова.
   -- Полноте, что вы! Никакой роли не заставлялъ онъ васъ играть. Мы всѣ очень хорошо знаемъ, что у такихъ хорошенькихъ женщинъ, какъ вы, всегда найдутся поклонники...
   -- Которые, въ концѣ-концовъ, заставятъ указывать пальцами на женщину, какъ на ихъ любовницу!
   -- Что вы...
   -- Однако, вы сказали же, что я могу заставить его сдѣлать все...
   -- Другъ мой, развѣ это значитъ, что я считаю васъ близкой къ нему?.. Ну, полноте, вы слишкомъ серьезно смотрите на эти вещи...
   Марья Петровна притянула къ себѣ Муратову и поцѣловала ее. Она относилась къ Муратовой, какъ ко всѣмъ своимъ помощницамъ, нѣсколько покровительственно, и давала имъ чувствовать своими ласками, что она стоитъ выше ихъ.
   -- Вы совсѣмъ дитя!-- прошептала она.
   Но Аделаида Александровна не успокоилась. Въ ея душѣ поднялась цѣлая буря. Этотъ жидъ смѣлъ влюбиться, въ нее! Эти люди смѣли подозрѣвать, что она знаетъ о его любви! Какъ онъ отвратителенъ, какъ отвратителенъ, этотъ свѣтъ! Они говорятъ, что она все можетъ сдѣлать изъ этого жида. Они, быть-можетъ, уже завидуютъ ей. Да можно ли и не завидовать той, которая можетъ повелѣвать царемъ жидовъ? Какъ онъ богатъ, какъ онъ силенъ! Что ему значитъ дать мѣсто ея мужу, дать ей десятокъ тысячъ? Онъ когда-то ей предлагалъ ложу такимъ тономъ, какъ будто говорилъ: "это для меня все ничего не значить". Онъ такъ же можетъ предложить ей деньги, экипажи, лошадей. Да, въ свѣтѣ можно блестѣть, можно не быть рабою разныхъ барынь, въ родѣ Маріи Петровны, можно заставить этихъ барынь кланяться себѣ, если только согласиться, чтобы эта холодная, влажная рука жида жала ея руку, руку Аделаиды Александровны, если согласиться припасть головкой къ этому мертвенному лицу и позволить этимъ свинцовымъ глазамъ впиваться въ полутьмѣ будуара въ ея плечи, въ ея грудь. Аделаидѣ Александровнѣ стало гадко, ей опять вспомнился тотъ тощій, грязный жидъ, который цѣловалъ въ дѣтствѣ ея руку... А дѣла ея все болѣе и болѣе запутывались. Иногда ей становилось жутко, когда она вспоминала, что, можетъ-быть, завтра отнимутъ все ея имущество, что она останется нищею. Что тогда? Не будутъ ли смѣяться надо нею всѣ эти люди? Не обрызгаетъ ли ее грязью этотъ самый жидъ, когда онъ поѣдетъ въ собственной каретѣ мимо нея, идущей пѣшкомъ? Но у нея будетъ чистая совѣсть! Чистая совѣсть при нищетѣ, при голодѣ, при зависти къ богачамъ, при всеобщемъ презрѣнія! Вѣдь за чистую совѣсть не уважаютъ людей; развѣ мы даемъ дорогу нищему за то, что у него чиста совѣсть, развѣ мы преклоняемся передъ голоднымъ за то, что у него чиста совѣсть? А грѣхъ? а Божье наказанье? Но можно ли ручаться, что страданія, голодъ, нужда не надломятъ силъ и не заставятъ, въ концѣ-концовъ, также согрѣшить, но согрѣшить, не купивъ себѣ даже довольства, а ради гроша, ради дневного обѣда?
   -- Въ нынѣшнемъ мѣсяцѣ срокъ векселямъ на пять тысячъ,-- вытянувъ верхнюю губу, вялымъ тономъ пояснялъ Аделаидѣ Александровнѣ ея супругъ.-- И предстоятъ платежи процентовъ по имѣнію въ общество поземельнаго кредита...
   -- Что это ты, дразнишь меня, что ли, этимъ memento mori?-- раздражительно спрашивала Аделаида Александровна.
   -- Нѣтъ, я такъ вспомнилъ,-- съ тупымъ равнодушіемъ произносилъ Муратовъ:-- потому что нечѣмъ будетъ уплатить...
   -- Нечѣмъ, нечѣмъ! Такъ что же ты мнѣ объ этомъ говоришь? Развѣ у меня-то есть деньги? Иль ты думаешь, что я ихъ должна пріобрѣтать, а не ты?
   -- Откуда же мнѣ?-- спокойно рѣшалъ супругъ.-- Мнѣ теперь неоткуда пріобрѣсти.
   Муратова отворачивалась отъ него и въ ея головѣ мелькала мысль: "Да, стоитъ сказать одно слово -- и деньги будутъ. Но нѣтъ, нѣтъ, ни за что. Довольно испытать одну пытку союза съ отвратительнымъ человѣкомъ". И она бросала полный презрѣнія взглядъ на тупую фигуру мужа Пять лѣтъ тому назадъ Муратовъ еще отличался внѣшнимъ лоскомъ, внѣшнею приличностью. Теперь не было и этого. Кутежи, развратъ, дружба съ неразвитыми кутилами, пребываніе среди наглыхъ и ограниченныхъ кокотокъ опошлили его окончательно. Неумѣлыя и глупыя спекуляціи, разоренье, долги притупили еще болѣе его и безъ того ограниченный умъ, растерявшійся въ виду безвыходнаго положенія. Пять лѣтъ тому назадъ онъ еще былъ способенъ волноваться, дѣлать бурныя "сцены" женѣ и пробуждать въ ней злобу и негодованіе. Теперь онъ апатично и тупо ждалъ отъ нея спасенія и покорно сносилъ ея вспышки, пробуждая въ ней только презрѣніе. А дѣла шли все хуже и хуже.
   -- Сударыня, васъ желаетъ видѣть госпожа Сипко,-- докладывала Муратовой горничная.
   -- Я говорила вамъ, чтобы не принимать эту особу,-- строго замѣчала Муратова.
   -- Но. она говорить, что не уйдетъ, не видавъ васъ,-- отвѣчала горничная.-- Она опять будетъ дежурить на лѣстницѣ, какъ въ прошлый разъ.
   Муратова съ негодованіемъ вспомнила, какъ госпожа Сипко дѣйствительно продежурила недавно полдня на лѣстницѣ и все-таки поймала ее и объяснилась съ нею, но уже не съ-глазу-на-глазъ, а при швейцарѣ.
   -- Просите,-- отрывисто произносила Аделаида Александровна..
   Въ комнату являлось низенькое, безобразное лицомъ, съ моргающими глазками существо въ шерстяномъ платьѣ съ крупными красными, синими и желтыми клѣтками. Эта женщина походила не то на кухарку, не то на торговку изъ лоскутнаго ряда. Выраженіе тупости не сходило съ ея лица.
   -- Скажите, пожалуйста, долго ли вы будете мучить меня?-- встрѣчала ее Муратова.
   -- Я за деньгами,-- отвѣчала Сипко.
   -- Я знаю, что вы только и можете придти ко мнѣ, что за деньгами. Но я вамъ говорила, что у меня нѣтъ денегъ.
   -- Вы знаете, что мы бѣдные люди: мужъ чиновникъ, семеро дѣтей, я сама стряпаю, сама стираю. Я повѣрила вашему мужу послѣднія деньги. Это было все приданое... Теперь сына отдала въ гимназію, нужно сдѣлать ему пальто. Мнѣ теплые башмаки нужны.
   Госпожа Сипко говорила ровно, безъ перерывовъ, однообразнымъ тономъ, съ тупымъ видомъ.
   -- Но я вамъ говорю, что у меня нѣтъ денегъ.
   -- Мы совсѣмъ обносились. Мужъ попрекаетъ, что я дала эти деньги вашему мужу, польстившись на большіе проценты. Это все мое приданое. Что-жъ, конечно, мнѣ хотѣлось побольше получить процентовъ...
   -- Но для чего вы мнѣ все это разсказываете? Все это я слышала десятокъ разъ. Но если у меня нѣтъ денегъ, то я не ногу вамъ отдать.
   -- Мнѣ нѣтъ никакой возможности обойтись безъ этихъ денегъ. Мы совсѣмъ принуждались, и мужъ все бранится. Вотъ, говоритъ, погналась за двумя...
   -- Послушайте,-- прерывала ее Аделаида Александровна, теряя всякое терпѣніе.-- Вамъ непремѣнно хочется получить эти деньги теперь? Ну, у васъ есть вексель, подавайте его ко взысканію, сажайте въ тюрьму моего мужа, дѣлайте, что хотите. Но предупреждаю васъ, что у него нѣтъ ни гроша своего.
   -- Я знаю, что имѣнье ваше, потому я и хожу къ вамъ. Намъ теперь необходимо...
   -- Я вамъ сказала...
   -- Мальчикъ не можетъ безъ теплаго пальто ходить. Теперь такіе холода стоятъ. Я тоже все простужаюсь безъ теплой одежды.
   Убійственно-однообразный тонъ этой тупоумной женщины дѣйствовалъ на нервы.
   -- Ну, берите, берите, вотъ вамъ десять рублей,-- почти бросила ей Муратова деньги, выходя изъ себя.
   -- Что же я сдѣлаю изъ десяти рублей?-- тѣмъ же тономъ продолжала Сипко, неторопливо и осторожно свертывая бумажку вчетверо и заботливо пряча ее въ портмоне.-- Портной не беретъ за теплое пальто меньше двадцати рублей. Тоже башмаки...
   -- У меня нѣтъ больше денегъ...
   -- Меньше четырехъ рублей нельзя заплатить...
   -- Господи!-- восклицала Муратова.-- Ну, вотъ вамъ еще пять рублей. Видите, у меня нѣтъ болѣе ни гроша.
   Она нервно переворачивала передъ глазами Сипко свой портмонэ.
   -- Такъ я на-дняхъ еще приду,-- спокойно замѣчала Сипко, опять складывая вчетверо бумажку и пряча ее въ портмонэ.-- Пальто черезъ недѣлю будетъ готово. Раньше портной не могъ. Теперь у нихъ работы много...
   -- Мнѣ некогда...
   -- Вы бы ужъ лучше всѣ деньги отдали, и вамъ, и мнѣ лучше бы. А то мой мужъ...
   -- Я вамъ говорю, что мнѣ некогда, времени у меня нѣтъ...
   -- Я давно бы подала вексель ко взысканію, если бы у вашего мужа были деньги, или посадила бы его въ долговое отдѣленіе, но туда платить нечѣмъ. Я и то говорила мужу: пристращаемъ, посадимъ на послѣднія...
   -- Ахъ, сажайте его, взыскивайте съ него, но оставьте меня въ покоѣ!-- восклицала Аделаида Александровна.
   Сипко удалялась.
   "Боже мой, развѣ смѣла бы эта женщина переступить порогъ моей комнаты, если бы"...-- думала Муратова и не кончила.-- "А каково будетъ оставаться съ нимъ наединѣ?" -- мелькало въ ея головѣ, и она вздрагивала.
  

VI.

   Аделаида Александровна Муратова сидѣла передъ зеркаломъ: горничная чесала ей волосы, и вдругъ замѣтила:
   -- А у васъ одинъ сѣдой волосокъ есть!
   -- Что?-- съ изумленіемъ спросила Муратова и даже обернулась къ горничной лицомъ, хотя она могла видѣть ея лицо и въ зеркалѣ.
   -- Сѣдой волосъ!-- повторила горничная.-- Прикажете вырвать?
   Муратова задумалась и равнодушно отвѣтила:
   -- Вырви, если хочется.
   Горничная вырвала и подала ей волосъ. Муратова машинально взяла его въ руки и внимательно стала разсматривать этотъ тонкій, серебристый волосъ, точно въ немъ было что-то особенное. Она навертывала его на палецъ и, кажется, не слыхала болтовни горничной.
   -- Какъ рано, сударыня, сѣдые волосы у васъ начинаютъ расти,-- болтала горничная.-- Это оттого, что у васъ черные волосы, или отъ головной боли. А то бываетъ отъ заботъ. Вотъ у меня долго не будетъ сѣдыхъ волосъ, я бѣлокурая, а не брюнетка...
   -- Ты, Маша, я слышала, замужъ идешь?-- спросила Муратова задумчиво.
   -- Да, сударыня... Да нескоро еще, мѣсяцевъ черезъ шесть,-- отвѣтила горничная.-- Съ деньгами еще не справились... Такъ нельзя, тоже свадьбу сыграть надо...
   -- По любви идешь?
   -- Какъ же, сударыня, безъ любви выйти...
   -- Да, да, безъ любви нельзя!-- вздохнула Муратова.-- Безъ любви выйти -- это значитъ погубить себя...
   Она задумалась.
   -- Вы, сударыня, какое платье сегодня надѣнете? Свѣтлое?
   -- Платье?-- очнувшись, спросила Муратова.-- Нѣтъ, черное сегодня, черное...
   -- Къ вамъ оно очень идетъ.
   -- А?.. Идетъ?.. Да, да, черное идетъ.
   Муратова одѣлась и стала ходить не комнатѣ.
   -- Ты мнѣ не нужна болѣе,-- обратилась она къ горничной.
   Горничная вышла.
   Муратова подошла къ зеркалу и окинула глазами свое отраженіе.
   -- Неужели я начинаю старѣться? Въ мои-то годы! Или такъ, случайно явился одинъ сѣдой волосъ?.. Впрочемъ, что же мудренаго и посѣдѣть отъ этихъ думъ... Нѣтъ, я еще молода, хороша!
   Муратова улыбнулась сама себѣ и ближе приникла къ зеркалу.
   -- Но у меня утомленный видъ сегодня...
   Она потянула пальцами кожу у наружныхъ угловъ глазъ.
   -- Да, это морщинки... Свѣжесть кожи исчезаетъ... И отчего эта черта появилась?
   Она взглянула на тонкую черту, проходившую подъ подбородкомъ.
   -- Полнѣю...
   Она отошла отъ зеркала и снова заходила по комнатѣ.
   -- А что сдѣлается въ годъ, въ два?-- почти вслухъ подумала она.
   Она мелькомъ взглянула на свой портретъ, писанный пастелью года три тому назадъ. Это была одна изъ лучшихъ работъ Веллоли.
   -- Какая перемѣна въ три года!-- вздохнула она.-- Тамъ почти дѣвочка, теперь...
   Она не кончила и горько усмѣхнулась.
   -- Еще года два, три -- и никакой жидъ не дастъ за меня ничего.
   Вечеромъ въ этотъ день она уже кокетничала съ барономъ Гельфрейхомъ. Въ глубинѣ души она уже рѣшила вопросъ: "быть или не быть". Но она не могла еще безъ отвращенія вспомнить о баронѣ и, какъ мы видѣли, почувствовала въ то же время ненависть къ мужу: она находила себѣ оправданіе въ томъ, что она поступаетъ такъ ради него, что при другомъ мужѣ ей не пришлось бы такъ поступать. Она сидѣла теперь, отдавшись тяжелымъ думамъ о человѣкѣ, внушившемъ ей отвращеніе и готовымъ потребовать ея любви. А до нея продолжали долетать смутные звуки музыка и говора. Она даже могла разслушать пѣніе. Она машинально встала, взяла свѣчу и пошла въ другую комнату. Это была небольшая, похожая на коридорчикъ, комната съ мраморною ванною и мраморнымъ умывальнымъ столомъ: за нею была гардеробная, большая комната съ красивыми шкапами, съ трюмо и парою креселъ. Изъ этой комнаты вела дверь въ комнату, гдѣ раздавалось пѣніе и музыка. Эта дверь была замкнута и закрыта тяжелой портьерой. Аделаида Александровна тихо поставила свѣчу на маленькій столикъ у трюмо, подняла тяжелую портьеру и остановилась у дверей.
   За стѣной кто-то тихо фантазировалъ за фортепіано, наигрывая вальсъ изъ "Фауста". У самой стѣны, точно подъ ухомъ Аделаиды Александровны, кто-то, очевидно продолжая начатый разговоръ, говорилъ:
   -- ...Ну, и пришлось разстаться. Но мы любили другъ друга и были счастливы. Чего же еще больше? Теперь будемъ искать новаго счастья.
   Фантазировавшій у фортепіано человѣкъ заигралъ арію изъ "Синей Бороды" и до Аделаиды Александровны долетали звуки чистаго тенора. Онъ пѣлъ:
  
   Amours nouvelles!
   Changer de belles,
   Changer tous les huit jours!
   Quoiqu'on en dise,
   C'est ma devise!
             Amours,
   Courtes amours!
  
   -- Ну, эти courtes amours хороши для того, кто уже любилъ,-- произнесъ мягкій и свѣжій голосъ, знакомый Аделаидѣ Александровнѣ.
   Это былъ голосъ ея дальняго родственника, графа Виктора Валерьяновича Баскакова.
   -- А ты еще не любилъ?-- раздался насмѣшливый вопросъ господина, сидѣвшаго у стѣны, около тѣхъ дверей, гдѣ стояла Муратова.
   Она почему-то ближе прижала ухо къ двери.
   -- Нѣтъ еще,-- какъ бы неохотно отвѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Ахъ, ты красная дѣвушка!-- засмѣялось нѣсколько голосовъ.
   -- Да развѣ не испытать любви -- значитъ быть красной дѣвушкой?-- возразилъ родственникъ Муратовой.
   -- Скажи, пожалуйста, неужели Аделаида Александровна любитъ своего монстра?-- такъ рѣзко и отчетливо раздалось подъ ухомъ Аделаиды Александровны, что она невольно отшатнулась отъ двери, точно боясь, что ее замѣтятъ.
   -- Я ее объ этомъ не спрашивалъ,-- сквозь зубы проговорилъ графъ Баскаковъ.
   -- Э, господа, мужчина немножко лучше чорта -- уже красавецъ для женщины. Женщинъ не поймешь, за что онѣ любятъ,-- замѣтилъ кто-то.
   Дилетантъ-піанистъ, между тѣмъ, снова игралъ отрывки изъ "Фауста" Гуно: это были думы и пѣсня Маргариты за прялкой.
   -- Ну, я съ этимъ не согласенъ,-- возразилъ голосъ подъ ухомъ Аделаиды Александровны.-- Безъ всякаго основанія не могутъ любить и женщины. Онѣ всегда любятъ за что-нибудь -- за красоту, за умъ, за богатство... А твой дядюшка, Викторъ, можетъ быть любимъ развѣ за то, что его можно бы за деньги показывалъ во время масленицы.
   Въ комнатѣ раздался дружный смѣхъ. Муратова закусила губы.
   -- А вы забыли, господа, что иногда женщины любятъ своихъ мужей за то, что они покладисты и закрываютъ глаза, когда нужно не видѣть, и затыкаютъ уши, когда нужно не слышать,-- замѣтилъ кто-то.
   Муратова вспыхнула: ее подозрѣваютъ, подозрѣваютъ въ грѣхѣ, котораго она еще не совершила. Ей было и досадно, и больно.
   -- Твоя выходка совсѣмъ неумѣстна,-- строго и рѣзко замѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.-- Моя тетка не нуждается въ покладистомъ мужѣ. Вообще, господа, совѣтую вамъ не говорить о ней или быть осторожнѣе.
   -- А что? развѣ она отсюда можетъ услышать?
   -- Она не можетъ услышать, но я-то слышу,-- съ удареніемъ отвѣтилъ родственникъ Муратовой.
   -- Ба! да онъ, кажется, неравнодушенъ къ своей прелестной tante! Что-жъ, да здравствуетъ любовь! -- раздались голоса.
   -- Да, любовь и вино!-- крикнулъ голосъ подъ ухомъ Аделаиды Александровны.-- Мы, господа, болтаемъ и мало пьемъ.
   Муратова услышала звонъ стакановъ. Музыкантъ заигралъ снова и запѣлъ:
  
   Buvons sec, quand le via est bon!
   Du raisin naquit la chanson,
   Les glouglous, les joyeux flonflons
   Sont toujours des gais compagnons.
  
   Въ комнатѣ зазвучалъ смѣхъ и смутный говоръ.
   "Какъ они веселы и счастливы!" -- невольно подумала Муратова, и въ ея головѣ мелькнула мысль о томъ, что она, Муратова, никогда не испытала въ жизни ни беззавѣтнаго веселья, ни полнаго счастья. Она опустилась въ одно изъ стоявшихъ креселъ и задумалась: ей опять вспомнилась вся ея жизнь.
  

VII.

   Въ воображеніи Аделаиды Александровны рисуется величественный, обширный барскій домъ, надменно и одиноко сторонящійся отъ убогихъ крестьянскихъ избъ. Кругомъ дома глухо шумитъ громадный паркъ. Въ домѣ царствуетъ тишина, точно въ немъ все вымерло. Но въ немъ есть народъ, только этотъ народъ -- "люди", "прислуга", "дворовые", "крѣпостные", "холопы". Они не смѣютъ стучать ногами, не смѣютъ громко говоритъ, не смѣютъ громко смѣяться. Иногда появляются здѣсь знакомые, но и они какъ-то стѣсняются, притихаютъ, улыбаются и говорятъ точно по заказу. Почему же замѣчается эта мертвенность, эта сдержанность? Потому, что такъ угодно самодурствующему властелину дома, старому дядѣ Аделаиды Александровны, Платону Николаевичу Баскакову. Надменный, холодный, эгоистичный, онъ подавляетъ всѣхъ: онъ скучаетъ и сердится на весь міръ и придирается ко всѣмъ, кому весело. Но онъ любитъ ее, котенка Адель, только какъ любитъ! Онъ и мучаетъ, и балуетъ ее. Сначала онъ доводитъ ее до слезъ своими капризами, потомъ сажаетъ къ себѣ на колѣни и требуетъ, чтобы она ласкалась къ нему. Изъ нея вырабатывается мелочно-хитрый ребенокъ, умѣющій сдерживаться, умѣющій во-время ласкаться, живущій въ себѣ самомъ своею собственною жизнью. Эта жизнь странная: Адель любитъ понѣжиться, полѣниться, погрѣться на солнцѣ, почитать въ теплой постели романы. У нея развивается воображеніе, и оно рисуетъ ей причудливыя картины ея будущаго счастья -- веселой и шумной жизни въ столицѣ, съ любовію къ "нему". Кто этотъ она еще не знаетъ, но она уже представляетъ его себѣ красавцемъ, блестящимъ героемъ. Иначе и быть не можетъ, потому что она сама хороша собою. Иногда она по получасу стоитъ въ своей комнатѣ на мягкомъ коврѣ передъ трюмо и любуется собою, любуется молодыми формами своего стройнаго тѣла. Что-то сладострастное, что-то грѣшное сказывается въ эти минуты во всей фигурѣ молодой дѣвушки. Но вотъ настаетъ минута, когда ей говорятъ, что за нее сватается женихъ,-- женихъ не красивый, не блестящій, и даже не спросившій ее о ея любви къ нему. Онъ проситъ ея руки прямо у дяди, безъ объясненій съ нею. Она оскорблена. Она готова отказать ему. Но какъ же отказать, когда этого брака желаетъ дядя, когда отъ дяди зависятъ всѣ ея матеріальныя средства? Къ тому же дядя говоритъ, что этотъ мужъ будетъ въ ея рукахъ игрушкою, такъ какъ деньги, богатство будутъ ея. Да, наконецъ, она и боится, что въ этомъ пустынномъ, домѣ не найдется другого жениха, а года уходятъ: ей уже двадцать два года. Она соглашается, какъ молодая вѣтреница, не знающая жизни, не имѣющая серьезныхъ понятій о бракѣ. И вотъ настаетъ минута перваго любовнаго объясненія съ женихомъ. Онъ глупо, пошло оскорбляетъ въ ней ея дѣвическую стыдливость, ея самолюбіе, и вселяетъ въ молодое сердце чувство презрѣнія къ себѣ. Однако, приходится побороть это чувство и стать съ этимъ человѣкомъ подъ вѣнецъ. Въ первыя же минуты послѣ свадьбы она видитъ, что ея мужъ безсознательный циникъ, циникъ по натурѣ, по воспитанію. Обнимая ее, онъ говоритъ ей, еще невинной дѣвушкѣ, что онъ сходился со многими женщинами, но ни разу не сближался съ такою, какъ она,-- и ей становятся противны, оскорбительны его ласки. Сжимая въ своихъ неуклюжихъ объятіяхъ, онъ не забываетъ спросить ее, далъ ли ей дядя денегъ въ приданое,-- и она не можетъ даже на минуту отдаться обаянію первыхъ ласкъ, сознавая, что она для мужа только придача къ деньгамъ. На другой же день послѣ свадьбы мужъ обнаруживаетъ деспотическій и грубый характеръ, поднимая бурю изъ-за денежныхъ счетовъ. Она видитъ потребность обуздать его и ухватывается за единственное средство: за свои имущественныя права. Молодые пріѣзжаютъ въ Петербургъ, и Адель нѣсколько воскресаетъ. Шумъ столицы, балы, театры, новыя знакомства,-- все это увлекаетъ ее въ быстрый водоворотъ. Мужъ ея истрачиваетъ свои деньги на меблировку комнатъ, на экипажъ и говорилъ, что имъ нужно еще денегъ, что деньги можно добыть, продавъ лѣсъ. Она продаетъ этотъ лѣсъ, она даетъ мужу денегъ, чтобы избѣжать "сценъ" и его ласкъ. Она уже понимаетъ, что онъ укрощается и исчезаетъ изъ дому, когда у него есть деньги. Въ домѣ начинается безпутная жизнь: мужъ играетъ на биржѣ, играетъ въ карты, покупаетъ ласки французскихъ кокотокъ, жена ѣздитъ по магазинамъ, по театрамъ, по баламъ. Иначе жить они не могутъ, потому что кругомъ ихъ, среди знакомой имъ свѣтской молодежи, все живетъ этою жизнью, похожею на пьяную оргію, на вальпургіеву ночь. И какъ они оба довольны, когда ему, безобразному уроду, удастся за деньги купить какую-нибудь едва расцвѣтшую красавицу-француженку, проданную ему матерью и отбитую имъ отъ менѣе богатаго юноши-красавца; какъ счастлива его жена, когда за нею въ собраніи, въ оперѣ появляется цѣлый хвосіъ блестящей молодежи, ожидающей ея милостиваго взгляда! Но все это поглощаетъ деньги, деньги и деньги. Правда, брильянты не всегда бываютъ настоящими брильянтами, но и поддѣлка стоитъ дорого при покупкѣ и ничего не стоить при продажѣ. Правда, картины на стѣнахъ ея комнатъ не принадлежатъ кисти Жераръ-Дона, Рембрандта, Теньера, Рафаэля,-- это сомнительные Буше, поддѣльные Ватто, жалкіе Лагрене, доморощенные Воробьевы, это не вѣковые холсты Ванъ-Дика, а скороисчезабщія пастели разныхъ Беллоли,-- но все это, стоящее гроша при продажѣ, покупается на вѣсъ золота. Правда, что бронза Крумбюгеля, Кумберга и Кача не бронза Бенвенуто Челлини, но главное отличіе этой бронзы отъ Челлини состоитъ не въ томъ, что она дешево стоитъ при покупкѣ, а въ томъ, что она теряетъ всякую цѣну, какъ только съ нея снимется ярлыкъ магазина. За ихъ мебель заплачены тысячи рублей, но все же это безхарактерная, сдѣланная изъ хрупкаго американскаго орѣха мебель Гассе, Тура, Лизере, а не вѣковая и характерная мебель Буля, передающаяся изъ рода въ родъ. Такимъ образомъ, мишура, сусальное золото, поддѣлки новѣйшей свѣтской жизни требуютъ все-таки много денегъ, денегъ и денегъ. Гдѣ же взять эти деньги? Имѣнье закладывается и перезакладывается, долги дѣлаются вездѣ -- и въ перспективѣ стоять призракъ долгового отдѣленія, нищеты, позора...
   Аделаидѣ Александровнѣ вспоминается гейневская барыня, за которой, во время ея богатства, ухаживали короли и про которую, во время ея бѣдности, сказали, что отъ нея "несетъ чеснокомъ".
   Оставалась одна надежда -- выпросить помощь у отца. Онъ получилъ въ наслѣдство все имѣніе своего брата Платона Николаевича. Попытка дѣлается, и, увы, получается отказъ. Отецъ пишетъ, что у него на рукахъ четверо дѣтей и что его жена -- онъ подчеркиваетъ это слово -- Матрена Кузьминична, находится теперь въ такомъ положеніи, что съ-часу начасъ ждутъ появленія пятаго ребенка. Матрена Кузьминична, бывшая крѣпостная дѣвка, бывшая ключница, женила его на себѣ! Ея дѣти узаконены имъ! можетъ-быть, отцомъ сдѣлана даже и духовная, такъ что ей, Аделаидѣ Александровнѣ, нечего разсчитывать и на его смерть! Значитъ, нужно надѣяться только на свои средства. Но что это за средства? Три тысячи жалованья Аркадія Павловича едва хватаютъ на плату за квартиру и на жалованье прислугѣ. На что же одѣваться, пить и ѣсть, содержать экипажи, выѣзжать на балы, дѣлать вечера у себя, абонироваться въ оперу и во французскій театръ. Отказаться отъ широкой жизни? Но что скажутъ другіе знакомые? Каково читать афиши объ абонементѣ на оперу и не имѣть возможности взять ложу. Каково видѣть своихъ знакомыхъ ѣдущими въ экипажахъ и идти пѣшкомъ или трястись на простомъ извозчикѣ? Каково знать, что у графовъ Баскаковыхъ дается балъ, и сидѣть дома, сидѣть съ ненавистнымъ мужемъ? Нѣтъ, кто разъ окунулся въ этотъ омутъ горячечной вальпургіевой ночи, тотъ пойдетъ на все, только бы купить себѣ право принимать участіе въ этой безумной оргіи. И вотъ начинаются изобрѣтенія средствъ: займы, обманы, аферы. Къ несчастію, Аркадій Павловичъ, зажирѣвшій, отупѣвшій среди вкусныхъ обѣдовъ и веселаго разврата, дѣлается неспособнымъ добиться до чего-нибудь своимъ умомъ. Ему приходится помогать, его приходится вести на помочахъ. Аделаида Александровна энергично борется, чтобы отстоять свое право на шумную, свѣтскую жизнь. У нея является даже помощникъ: секретарь ея мужа, гладенькая, чинная, сухая фигура холоднаго и мѣднолобаго мошенника во фракѣ. Андрей Андреевичъ Христофоровъ, попавшій въ мелкіе чиновники съ семинарской скамьи, способный на всевозможныя продѣлки, какъ истый бурсакъ, изобрѣтаетъ удивительныя средства для добыванія денегъ: онъ откапываетъ гдѣ-то глупыхъ людей, въ родѣ чиновницы Сипко, которые даютъ въ долгъ Аркадію Павловичу, онъ совѣтуетъ Аркадію Павловичу сдѣлать публикацію о томъ, что требуется управляющій дѣлами съ залогомъ въ пять тысячъ, и такой управляющій изъ пріѣхавшихъ искать занятій въ столицѣ провинціаловъ находится,-- ему платятъ семьдесятъ пять рублей въ мѣсяцъ за бездѣлье, а залогъ его закладываютъ въ банкъ и истрачиваютъ, забывая или, лучше сказать, не думая о послѣдствіяхъ этого поступка. Подъ вліяніемъ Христофорова дѣла запутываются до того, что Муратовымъ грозитъ уже цѣлая масса судебныхъ процессовъ очень, непривлекательнаго свойства. Въ это-то время Аделаида Александровна бросается на путь благотворительности, еще не сознавая, что она пріобрѣтетъ на этомъ пути, но уже предчувствуя, что она или падетъ, или выйдетъ побѣдительницей. Все это происходитъ въ какія-нибудь пять-шесть лѣтъ, но въ эти пять лѣтъ сильно постарѣла Аделаида Александровна и на ея головѣ даже появился сѣдой волосокъ, первый вѣстникъ ранней старости. Да, жизнь была прожита въ пять-шесть лѣтъ, а между тѣмъ эти годы были простымъ опьянѣніемъ, стремленіемъ забыть свое несчастное супружество, и не дали ни минуты любви. За Аделаидой Александровной ухаживали десятки людей, но ухаживали безплодно: невѣрность мужу, развратъ, потеря репутаціи честной женщины,-- все это пугало Аделаиду Александровну, и она держала себя строго, хотя, порой, ей нравилось то или другое лицо. "Я честная женщина",-- думала она, и въ этомъ состояла ея гордость, ея право смотрѣть съ презрѣніемъ на "падшихъ женщинъ". Она даже не сознавала, что вся ея жизнь была "паденіемъ", потому что она, подобно большей части женщинъ ея круга, считала "паденіемъ" только чисто-физическое паденіе. И вотъ настало время, когда ей приходится "пасть", пасть физически, но пасть безъ любви, пасть съ отвращеніемъ къ обольстителю, пасть за деньги, какъ послѣдней проституткѣ. Это ее возмущало. Она еще болѣе ненавидѣла своего мужа за то, что онъ не умѣлъ самъ изобрѣсти средствъ къ спасенію, за то, что часть платы за ея паденіе пойдетъ на удовлетвореніе его плотоядныхъ инстинктовъ. Теперь мужъ казался ей не просто некрасивымъ мужчиной, а уродомъ; теперь она видѣла въ немъ не недалекаго по уму человѣка, а идіота; теперь она считала его не обыкновеннымъ кутилой, а гнуснымъ развратникомъ. Но не лучше казался ей и баронъ, этотъ наглецъ, этотъ безобразный старикъ, этотъ грубый самодуръ, этотъ жидъ. Но если оттолкнуть барона, найдется ли другой исходъ? Нѣтъ, исхода не было.
   И въ это время, когда она оплакиваетъ свою погибшую молодость, когда она плачетъ о томъ, что не испытала чувства любви, тутъ, рядомъ съ нею, слышатся веселые звуки молодыхъ голосовъ, идутъ рѣчи о любви! Какъ живая представилась ей эта сосѣдняя комната, отведенная графу Виктору Валерьяновичу Баскакову! Этотъ юноша только-что надѣлъ гвардейскій мундиръ, ему только недавно минулъ двадцать одинъ годъ. Его поручили его дѣдъ и бабка дружбѣ Муратовыхъ, уѣзжая за границу. Аделаида Александровна живо представляетъ себѣ его фигуру: стройный, какъ молодая пальмочка, стянутый мундирчикомъ, съ молочно-розовымъ личикомъ, съ едва замѣтнымъ, какъ пухъ персика, пушкомъ на щекахъ, съ откровенными, мягкими глазами, смотрящими такъ страстно изъ-подъ длинныхъ шелковистыхъ рѣсницъ, съ тонкими, чувственными ноздрями, съ полными яркими губками, съ небольшими и ровными зубами,-- онъ представлялъ типъ выхоленнаго, изнѣженнаго барчонка. До сихъ поръ она мало обращала вниманія на его красоту, мало цѣнила его ласки, спокойно смотрѣла на него, когда онъ цѣловалъ ея руки, называя ее chère petite tante, или садился у ея ногъ и читалъ ей вслухъ новый романъ. Теперь же ее вдругъ поразила его фраза:
   -- Не говорите при мнѣ про тетку!
   Въ то же время ее заставили задуматься его грустно произнесенныя слова:
   -- Я еще не испыталъ любви.
   "Почему онъ такъ горячо вступился за меня? Неужели потому, что мы родственники?-- думалось ей.-- Нѣтъ, онъ самъ часто смѣется надъ болѣе близкими родственниками... Съ какою грустью онъ сказалъ, что не испыталъ истинной любви! Такъ можетъ говорить человѣкъ, который жаждетъ любви, въ которомъ пробуждается она... Не любитъ ли онъ меня болѣе, чѣмъ родственницу?.." Ей вспомнилось, какъ онъ цѣлуетъ ея руки -- долго, нѣжно, краснѣя. Ей вспомнилось, что онъ любить сидѣть у ея нотъ, что онъ иногда такъ мягко заглядываетъ ей въ глаза. Она почувствовала, что у нея начинаютъ биться виски, что у нея горятъ щеки... "И какъ онъ хорошъ собою!-- думалось ей.-- Что, если бы... Нѣтъ, нѣтъ, его бабка просила наблюдать за нимъ, беречь его... Онъ еще дитя... Беречь! Но развѣ можно сберечь юношу въ эти годы? Вотъ у него собрались товарищи... О чемъ они говорятъ? Они развращаютъ его. Они увлекаютъ его на дорогу паденія. Онъ бросится въ объятія падшихъ женщинъ и вмѣсто блаженства первой любви испытаетъ то же, что испытала я въ объятіяхъ падшаго мужчины, своего мужа. Отвращенье, презрѣнье, ненависть -- вотъ все, что даютъ подобныя связи... Я могла бы вселить въ него болѣе чистыя чувства".
   -- А! у васъ тутъ кутежъ!-- послышался вдругъ хриплый басъ. Аделаида Александровна узнала голосъ своего мужа.
   -- Дядя, какими судьбами? Я думалъ, что вы въ засѣданіи "Общества первой помощи",-- произнесъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Отдѣлался, чортъ возьми! Вотъ тоска-то тамъ!-- отвѣтилъ Муратовъ, здороваясь съ присутствующими.
   -- Значитъ, и тетушка вернулась?-- спросилъ Баскаковъ.
   -- Да.
   -- Ахъ, мы тутъ кутимъ и шумимъ,-- проговорилъ озабоченно Викторъ Валерьяновичъ.-- Ну, господа, значитъ конецъ!
   -- Да ты чего стѣсняешься...-- началъ Муратовъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, это ее обезпокоитъ,-- настаивалъ Баскаковъ:-- не хорошо!..
   -- Поѣдемъ съ нами,-- раздалось подъ ухомъ Аделаиды Александровны.-- Сегодня у Дорота пикникъ. Еще не поздно!
   Она замерла и ждала отвѣта.
   -- Нѣтъ, господа, вы знаете, что я не охотникъ до этихъ дамъ,-- отвѣтилъ Викторъ.
   Аделаида Александровна вздохнула свободнѣе.
   -- Мальчишка еще!-- засмѣялся сальнымъ смѣхомъ Муратовъ.-- Я за него ѣду съ вами.
   -- Ну, какъ хочешь, красная дѣвушка,-- сказалъ кто-то:-- а намъ пора.
   Молодежь зашумѣла стульями и стала прощаться. Отворились двери и послышались шаги. На минуту воцарилась тишина. Викторъ Валерьяновичъ вышелъ провожать гостей. Ихъ шаги послышались по коридору. Вотъ еще раздались уже одинокіе шаги, опять отворилась дверь. Викторъ вошелъ въ свою комнату. Аделаида Александровна стояла у дверей въ какомъ-то лихорадочномъ жару. Она не понимала, что дѣлается вокругъ нея, что дѣлаетъ она сама.
   -- Викторъ, ты не спишь?-- раздался вопросъ.
   Этотъ вопросъ сдѣлала Аделаида Александровна и вздохнула, точно его сдѣлалъ кто-то другой, сдѣлалъ неожиданно для нея.
   -- Это вы, ma tante?-- послышался удивленный голосъ Виктора.
   -- Да. Мнѣ нужно дать тебѣ порученіе,-- отвѣтила Аделаида Александровна.
   Она говорила наобумъ, безсознательно.
   -- Я сейчасъ приду къ вамъ въ будуаръ,-- сказалъ онъ.
   -- Нѣтъ, мнѣ нужно сказать только пару словъ... Отвори, я войду къ тебѣ,-- проговорила она, едва переводя духъ.
   -- Сейчасъ... я безъ сюртука.
   -- Ахъ, я не буду смотрѣть на тебя!-- лихорадочно засмѣялась Аделаида Александровна и прислонилась въ стѣнкѣ.
   Она едва стояла на ногахъ.
   Послышались шаги, щелкнулъ замокъ и дверь отворилась. На Аделаиду Александровну упали лучи сильнаго освѣщенія и пахнуло наркотическимъ, острымъ запахомъ табачнаго дыма, честера, выпитаго и пролитаго шампанскаго, очищенныхъ апельсиновъ, грушъ и яблоковъ. Викторъ, весь раскраснѣвшійся, въ разстегнутомъ сюртукѣ, въ бѣломъ жилетѣ, застегнутомъ только на верхнюю и нижнюю пуговицы, быстро подошелъ къ Муратовой и весело протянулъ ей руки.
   -- Милая моя гостья!-- ласково проговорилъ онъ, заглядывая ей въ глаза.
   -- Викторъ, Викторъ, если бы ты зналъ, какъ я несчастна!-- воскликнула она и припала головой къ его груди.
  

VIII.

   Въ двѣнадцатомъ часу утра Аделаида Александровна въ сопровожденіи ливрейнаго лакея вышла изъ своей квартиры, спустилась съ лѣстницы и сѣла въ карету.
   Ея лицо имѣло утомленный видъ, на щекахъ проступали неровныя пятна румянца, глаза были томны, въ тѣлѣ ощущалась какая-то дрожь, точно пробѣгали мурашки, какъ бываетъ во время легкой простуды.
   -- Въ Спасскую улицу, близъ Сѣнной, домъ Галкина,-- проговорила она лакею, затворявшему дверцы кареты.
   Лакей вскочилъ на козлы, и карета помчалась, гремя по оледенѣвшей мостовой. Аделаида Александровна, откинувшись въ уголъ кареты, задумалась. Ея мысли были сбивчивы и отрывочны. Она то вспыхивала вся, вспоминая о томъ, что она любитъ, что она любима, то пугливо вздрагивала, когда въ ея воображеніи представлялся образъ барона,-- барона, который будетъ сегодня вечеромъ у нея въ гостяхъ. Были минуты, когда она готова была дернуть за шнурокъ, чтобы тотчасъ же сказать лакею:
   -- Не принимать сегодня вечеромъ барона Гельфрейха, когда, онъ придетъ къ намъ.
   Въ эти минуты ей казалось невозможнымъ принять барона именно сегодня, принять въ то время, когда она можетъ пройти снова къ Виктору, пройти уже безъ спросу, безъ смущенія, безъ страха за результаты посѣщенія. Но вслѣдъ за этимъ бурнымъ и страстнымъ порывомъ являлись вопросы: а что же будетъ послѣ? не оскорбится ли баронъ, что имъ играютъ? не отвернется ли он отъ нея? "Пускай, пускай отвернется!" -- мысленно восклицала она, и въ то же время мгновенно какъ-то съеживалась, принижалась, падала духомъ. "А нищета?-- говорилъ внутренній голосъ.-- Развѣ ты будешь наслаждаться любовью Виктора въ нищетѣ? И что скажетъ свѣтъ, узнавъ о твоемъ разореніи? Вѣдь тебя считаютъ богатой и потому уважаютъ и принимаютъ. Вотъ и теперь ты ѣдешь спасать бѣдныхъ". Муратова обрадовалась, вспомнивъ о цѣли своего путешествія. Она могла хотя на-время отдѣлаться отъ мысли о баронѣ и Викторѣ и отдаться другимъ вопросамъ. Она начала разсуждать, что она будетъ дѣлать съ новою обузою, навязанною ей Марьею Петровною. "Имъ нужно радикально помочь, помимо нашего общества; придумайте, какъ бы это сдѣлать; возьмите дѣвушку къ себѣ швеей",-- эти слова еще звучали въ ушахъ Аделаиды Александровны. Нужно помочь, нужно вырвать эту дѣвушку изъ окружающаго ее омута, но это гораздо легче сказать, чѣмъ сдѣлать. Взять ее къ себѣ въ качествѣ швеи? хорошо, если она точно умѣетъ шить. Въ такомъ случаѣ это будетъ даже выгодно. За шитье нарядовъ приходится такъ дорого платить. Дома шить выгоднѣе; теперь это было бы даже кстати, потому что платить нечѣмъ; а въ долгъ -- въ долгъ уже не шьетъ ни одна изъ извѣстныхъ модистокъ. Ее нужно научить, если она не умѣетъ шить. Можно заставить ее познакомиться съ какой-нибудь горничной одной изъ этихъ дамъ полусвѣта, которыя являются теперь законодательницами модъ для дамъ высшаго круга.
   При мысли о дамахъ полусвѣта, по лицу Муратовой скользнула горькая усмѣшка, и она почти вслухъ проговорила: "А чѣмъ же дѣлаюсь я?" Но она сдѣлала усиліе надъ собой и снова перешла къ мысли о бѣдной дѣвушкѣ, порученной ея покровительству.
   "Но сколько придется ей платить?-- разсуждала она.-- Впрочемъ, объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Если, она дѣйствительно находится въ такой крайности, то она будетъ рада теплому углу, готовому столу, нѣсколькимъ старымъ платьямъ. Главное, чтобы Марья Петровна знала, что эта дѣвушка вырвана изъ омута".
   Вырвана изъ омута! А куда она попадетъ? Развѣ домъ самой Муратовой не омутъ? Развѣ сама Аделаида Александровна не рада бы бѣжать изъ него? Да, она рада бы бѣжать изъ него. Но этой дѣвочкѣ тутъ будетъ хорошо, въ теплѣ, на всемъ готовомъ. Эти люди, право, счастливы. Онѣ поступаютъ въ горничныя, въ швеи, въ няни и не думаютъ ни о чемъ, ѣдятъ, пьютъ, спятъ и, въ концѣ-концовъ, выходятъ замужъ по любви.
   -- Кого прикажете спросить?-- раздался вопросъ лакея, остановившагося у дверцы кареты.
   -- Это домъ Галкина?-- спросила Аделаида Александровна, не замѣтившая, какъ она доѣхала до цѣли.
   -- Точно такъ.
   -- Спроси, здѣсь ли живутъ... Постой я забыла ихъ фамилію...
   Аделаида Александровна въ замѣшательствѣ вынула изъ кармана изящную записную книжку, заглянула на страничку съ загнутымъ угломъ и медленно прочитала:
   -- Титулярный совѣтникъ Андрей Егоровичъ Лыткинъ.
   Лакей пошелъ справляться. Аделаида Александровна разсѣянно смотрѣла изъ окна кареты на длинный дворъ, виднѣвшійся сквозь отворенныя ворота. Снѣгъ, сметенный въ кучи, превратившійся въ какія-то сѣровато-коричневыя массы, чередовался здѣсь съ блестѣвшими, застывшими лужами; около раствореннаго сарая были свалены въ кучу дрова; въ одномъ углу было навалено нѣсколько пустыхъ бочекъ изъ-подъ соленыхъ огурцовъ и кислой капусты. Дворъ походилъ бы на обширную помойную яму, если бы здѣсь не сновали поминутно мастеровые, оборванныя женщины и грязныя дѣти.
   -- Здѣсь,-- послышался голосъ у дверцы кареты.-- Прикажете проводить?
   -- Да.
   Аделаида Александровна вышла изъ кареты и вступила подъ отсырѣвшія и мрачныя ворота, захвативъ одной рукой длинное платье и юбки. Ее поразили на дворѣ движеніе и шумъ: въ одномъ углу гулко гремѣлъ молотъ о желѣзо у слесаря, въ другомъ раздавались непріятные звуки оттачиваемыхъ на колесѣ инструментовъ, въ третьемъ углу слышались тяжелые удары топора, раскалывавшаго дрова. Пройдя весь длинный дворъ, Аделаида Александровна должна была пройти еще одни ворота и, войдя во второй дворъ, свернуть въ довольно узкій переулокъ, образовавшійся между лѣвою стѣною дома и надворнымъ строеніемъ, заключавшимъ въ себѣ сараи, прачечную и помойную яму. Поровнявшись съ прачечной, Аделаида Алексавдровна невольно отшатнулась въ сторону, такъ какъ ее обдало горячимъ паромъ, пропитаннымъ отвратительнымъ запахомъ распареннаго грязнаго бѣлья.
   -- Ты не ошибся?-- спросила она лакея.-- Тутъ, кажется, нѣтъ хода...
   -- Никакъ нѣтъ, вотъ лѣстница,-- отвѣтилъ лакей и указалъ ей въ уголъ налѣво.
   Дѣйствительно, тутъ было въ стѣнѣ, покрытой сырыми пятнами, почти черное отверстіе -- это былъ ходъ въ подвальный коридоръ. Отверстіе только наполовину находилось надъ землею, другая его половина ушла въ землю. Чтобы проникнуть въ него, нужно было спуститься по пяти каменнымъ ступенямъ. Ступени были разбиты, облиты не то оледенѣвшей водой, не то застывшей грязью. Помойная яма, помѣщавшаяся въ двухъ шагахъ напротивъ, была выше этихъ ступеней и отъ нея тянулась къ нимъ грязная, застывшая струя просачивавшихся изъ нея помоевъ.
   "И живутъ же люди въ этихъ трущобахъ и терпятъ! Это ужасно!" -- почти вслухъ подумала Аделаида Александровна.
   Въ эту минуту въ ея головѣ промелькнула мысль, что еслибы она принуждена была теперь свести разомъ всѣ свои счеты, то у нея не осталось бы средствъ даже и для найма помѣщенія въ такой трущобѣ, и кромѣ десятка тысячъ долга у нея не нашлось бы ничего.
   -- Что-жъ, отказать барону,-- горько усмѣхнулась она при этой мысли.-- Испытать, насколько сильна любовь Виктора, спустившись до подобной конуры.
   На ея глаза навернулись крупныя слезы.
   -- Но вѣдь это значитъ сдѣлаться проституткой! Не любить мужа и отдаваться ему. Любить юношу и покупать возможность пользоваться его любовью, продаваясь ненавистному, гнусному старику...
   Она вздрогнула и едва не оступилась, начавъ спускаться по скользкой лѣстницѣ въ омутъ столичной нищеты.
  

IX.

   Для Лыткиныхъ давно уже начался день. Старуха Лыткина съ пяти часовъ утра работала въ прачечной. Ея десятилѣтній сынишка въ девятомъ часу куда-то ушелъ изъ дома. Даша съ утра сидѣла за шитьемъ грубаго бѣлья. Только самъ старикъ Лыткинъ еще лежалъ на кровати. Впрочемъ, и онъ давно уже не спалъ.
   На немъ были надѣты свѣтлыя панталоны гороховаго цвѣта съ коричневыми клѣтками и двумя темными заплатами, и порыжѣвшій отъ времени сюртукъ, съ продранными локтями и съ пятью пуговицами, изъ которыхъ двѣ были свѣтлыя съ гербами, а три черныя, давно лишенныя обтяжки. Повидимому, онъ проспалъ всю ночь въ одеждѣ. На полу, недалеко отъ кровати, лежала его вытертая, замасленная фуражка съ бархатнымъ околышемъ, разорваннымъ козырькомъ и потускнѣвшею кокардою. Лежа на постели, онъ отъ времени до времени поворачивался съ боку на бокъ и искоса поглядывалъ на дочь, сидѣвшую спиною къ нему. Казалось, онъ хотѣлъ о чемъ-то заговорить и не рѣшался. Наконецъ, онъ. приподнялся,-- спустилъ на полъ ноги, обутыя въ порыжѣвшіе сапоги, и сѣлъ на кровати. Это былъ человѣкъ лѣтъ сорока-пяти, съ полусѣдыми всклоченными волосами, съ опухшимъ, давно небритымъ лицомъ, съ воспаленными и мутными глазами. Присѣвъ на кровати, онъ почесалъ въ головѣ и кашлянулъ. Онъ, видимо, ожидалъ, что дочь обернется къ нему лицомъ, услышавъ его движеніе и кашель. Но она упорно наклонилась надъ работой и, казалось, не замѣчала ни его движенія, ни его кашля. Онъ покачать головой и окликнулъ ее:
   -- Даша!.. Дашенька!..
   Онъ говорилъ немного нараспѣвъ. Его хриплый голосъ принялъ особенно, мягкое, заискивающее выраженіе. Дочь не повернула къ нему головы и сухо спросила:
   -- Что вамъ?
   -- Что ты, Дашенька, все такая скучная?-- промолвить онъ еще болѣе, приниженнымъ тономъ...
   -- Радоваться-то нечему!-- послышался отрывистый отвѣтъ.-- А вы вчера опять напились?
   Отецъ сдѣлалъ кислую гримасу и покачалъ головой.
   -- Съ горя, Дашечка, съ горя. Голова вотъ теперь трещитъ...
   -- Горе-то у васъ, съ чего? Служить не умѣли честно. взятки нужно было, брать. Ну, вотъ и дослужились до кабака за эти взятки...
   Дочь говорила отрывисто, раздражительно взмахивая иглой. Отецъ жалобно, улыбнулся.
   -- Нѣтъ, Дашечка, нѣтъ, это ты не то говоришь,-- началъ онъ оправдываться-х.-- Взятки что! Взятки брать можно. Это благодарность, отъ чувства происходитъ. Всѣ ихъ брали... Если бы я взятокъ не бралъ, меня въ первый годъ службы согнали бы съ мѣста, я бы у товарищей какъ бѣльмо на глазу былъ, они меня за фискала считали бы... Да и чѣмъ же бы жить? Развѣ жалованье-то такое давали, чтобы на него жить можно? А мать -- развѣ мать твоя потерпѣла бы, что другихъ мужей жены въ довольствѣ живутъ, а мы голодаемъ?.. Нѣтъ, Дашенька, не то ты сказала. Взятки и прежде насъ брали, и теперь берутъ, и послѣ брать будутъ. Безъ взятокъ никакого дѣла не сдѣлаешь. Еще Капнистъ въ Ябедѣ говорилъ...
   Дочь вдругъ обернулась и окинула суровымъ взглядомъ неприглядную фигуру отца:
   -- Такъ почему же это вы безъ мѣста-то теперь сидите?
   Старикъ съежился и заерзалъ въ смущеніи руками по кровати, точно разглаживая ладонями лохмотья одѣяла.
   -- Новые порядки меня сгубили -- вотъ что,-- началъ онъ снова.-- Да! Я человѣкъ старыхъ порядковъ. Не успѣлъ я къ новымъ порядкамъ присмотрѣться, не успѣлъ руку по-новому набить... Вѣдь теперь не то, что прежде. Прежде все по простотѣ было, по чувству. А теперь не то, совсѣмъ не то-о!.. Изощреніе ума пошло. Ну, зато и барыши больше стали. Ахъ, и что это за барыши теперь -- страхъ!.. Теперь если нашъ братъ всякіе законы знаетъ да наловчится, такъ такъ-то хорошо можетъ дураковъ объѣзжать, что имъ небо съ овчинку покажется... Вѣдь ты одно то возьми: порядки теперь новые, суды новые, мужики на новомъ положеніи, никто это не знаетъ, какъ ему по закону теперь держать себя слѣдуетъ, что законно, что незаконно,-- ну, вотъ знающій человѣкъ-то и можетъ наставлять, въ мутной водѣ рыбу ловить...
   Дочь отвернулась, по ея лицу скользнуло выраженіе не то насмѣшки, не то презрѣнія.
   -- Что же вы не ловите?-- спросила она.-- Совѣстно, что ли, стало на старости лѣтъ грабить народъ?
   Старикъ махнулъ рукою.
   -- Эхъ, Дашурочка, какая у нашего брата совѣсть! Кормить ее нечѣмъ. Ты посмотри на меня...
   -- Насмотрѣлась: хороши!-- отрывисто отвѣтила дочь.
   -- Именно: хорошъ! Именно: хорошъ!-- скривилъ въ усмѣшку свое оплывшее лицо старикъ.-- Ни образа, ни подобія!.. Такъ развѣ у такихъ людей совѣсть-то бываетъ? Съ голоду да съ холоду она у насъ сдохнетъ!.. Да если бы у насъ и была, такъ все равно никто не повѣрилъ бы, что она у насъ есть Андрея Лыткина совѣсть! У стараго крючкотвора, у чернильной души, у кабацкаго засѣдателя совѣсть!.. Экъ куда хватила!.. Совѣсть, Даша, у тѣхъ, кто въ каретахъ ѣздитъ, кто во фракахъ щеголяетъ, кто не самъ беретъ, а черезъ секретаря принимаетъ,-- вотъ у нихъ совѣсть!
   Старикъ нѣсколько оживился и говорилъ цвѣтисто, театрально, даже нѣсколько ѣдко. Въ немъ проглядывалъ старый семинаристъ.
   -- Что же вы не завели каретъ?-- усмѣхнулась съ горечью дочь.-- Или для этого побольше умѣнья да знанья было нужно?
   -- Не знаній, Даша, не знаній недостаетъ,-- покачалъ головою старикъ.-- Законы эти самые у меня въ головѣ цѣликомъ сидятъ. Кого хочешь статьями въ потъ вгоню. Вѣдь тѣ, которые судами-то ворочаютъ, не своей головой живутъ, а нашего брата, какъ справочную книгу, въ секретаряхъ держатъ...
   -- Чего же вамъ недостаетъ?
   -- Одежды, Дашенька, одежды! Виду приличнаго мнѣ недостаетъ!-- вздохнулъ старикъ.
   Онъ, кряхтя, всталъ съ кровати и вышелъ на середину комнаты, шаркая по полу сапогами, изъ которыхъ выглядывали толстые, кривые, мозолистые пальцы.
   -- Посмотри ты, каковъ я,-- обратился онъ къ дочери.-- Ни образа, ни подобія!.. Вотъ теперь хоть бы эти штаны или тоже сюртукъ взять,-- ну развѣ этакъ теперешніе-то законники ходятъ?.. Вѣдь меня теперь въ этомъ одѣяніи каждый за карманника считаетъ, опасается, какъ бы и часовъ или платка носового не стянулъ... А если бы у меня фракъ былъ да...
   -- Вы во фракѣ!-- съ горькой улыбкой воскликнула дочь.
   -- Чѣмъ же я не человѣкъ, что я во фракъ не могу одѣться,-- оскорбился отецъ.-- Было время, были и фраки.
   -- Вамъ дать фракъ? Полноте! Да вы его въ первомъ кабакѣ пропили бы.
   -- Нѣтъ, не пропилъ бы!-- возразилъ Лыткинъ убѣдительнымъ тономъ и подошелъ къ столу, у котораго сидѣла дочь.-- Ты думаешь, что я потому въ кабакѣ сижу, что мнѣ очень сладко это винище-то самое? Нѣ-ѣтъ, Дашенька, не сладко оно; тоже хереса и ренвейны разные хотѣлось бы пить; вкусъ имъ тоже я знаю; а фрака у меня нѣтъ, ну и пью это винище... Ты только подумай, для кого я въ этой амуниціи дѣла могу дѣлать? Для мужиковъ, для сиволапыхъ, для сѣрокафтанниковъ, для кабацкихъ засѣдателей... Гдѣ я могу эти самыя дѣла обдѣлывать? Въ кабакѣ.. И какія такія дѣла могутъ быть у Андрея Лыткина? Просьбу настрочить, направить деревенщину мужлана, куда ему идти -- вотъ и все. Не самъ я по дѣламъ хожу, не самъ въ суды являюсь. Въ три-шеи меня изъ новыхъ-то судовъ въ этомъ облаченія выгнали-бъ... Вотъ я и обдѣлываю кабачныя дѣла... Ну, а за эти дѣла много не заплатятъ: напоятъ, гривенникъ сунутъ -- и за то говори спасибо, потому что всякое даяніе благо и всякъ даръ суй въ карманъ, если на бобахъ не желаешь остаться.
   -- Не пили бы, такъ было бы лучше,-- начала дочь:-- а то...
   -- Да нельзя, Дашенька, нельзя!-- перебилъ ее отецъ, махнувъ рукою.-- Какъ же я это въ кабакъ приду и пить не буду? Вѣдь вонъ и на службѣ когда я состоялъ, такъ товарищи обижались, если сидишь трезвый въ ихъ компаніи, когда они пьютъ. Не то просмѣютъ, бывало, какъ красную дѣвицу, не то гордецомъ обзовутъ, съ пріятелемъ, говорятъ, повеселиться не хочешь. Ну, и пилъ, когда всѣ пили... А теперь и вовсе ужъ нельзя не пить. Не пей я въ кабакѣ, такъ меня этакъ за фискала, за сыщика, либо за вора примутъ.
   -- А вы и въ кабакъ не ходите,-- настаивала дочь.
   -- Да вѣдь я говорю тебѣ: кабакъ-то и есть теперь мой департаментъ: столоначальникъ я кабацкій -- вотъ что я,-- усмѣхнулся Лыткинъ и опять махнулъ рукою.-- Или ты думаешь, что дѣла-то ко мнѣ на домъ принесутъ, что за мной курьеровъ пошлютъ? Нѣ-ѣтъ, подъ лежачій камень и вода не течетъ. Не явись я въ этотъ департаментъ,-- другой за меня явится. Лыткиныхъ много... У насъ вѣдь тоже конкуренція. Мы тоже кліентовъ-то, какъ зайцевъ, травимъ, облаву на нихъ, какъ на медвѣдей, устраиваемъ. Каждый изъ насъ кліента-то разорвать готовъ, только бы къ себѣ перетянуть, ѣсть-то всѣмъ хочется... Вотъ отчего въ кабаки-то я хожу, Даша!
   Лыткинъ опустилъ голову: онъ былъ не то отвратителенъ, не то жалокъ въ своихъ лохмотьяхъ, съ своей грустной миной, напоминавшей гримасу паяца, который страдаетъ какимъ-то невыносимымъ недугомъ и въ то же время сознаетъ необходимость тѣшить публику своими кривляньями. Шутовство давно уже вошло въ плоть и кровь Лыткина, слышалось даже въ самыхъ горькихъ его рѣчахъ, сквозило сквозь самое грустное выраженіе его лица. Ему нужно было быть "разлюбезнымъ человѣкомъ", ему необходимо было быть "шутомъ гороховымъ", и онъ вошелъ въ эту роль. Дочь посмотрѣла на него не безъ грусти.
   -- Что-же, такъ и умереть въ кабакѣ хотите?-- проговорила она.-- Посмотрите на свое лицо, на что оно стало похоже.
   -- Что-же, на все воля Божія, Дашечка,-- вздохнулъ Лыткинъ.-- Каждому человѣку своя судьба. Отъ судьбы не уйдешь. Вотъ и нѣмецъ въ александринкѣ говоритъ, что суженаго конемъ не объѣдешь! Хе-хе-хе!
   Лыткинъ засмѣялся дѣланнымъ жидкимъ смѣхомъ и сдѣлалъ умиленное лицо.
   -- А я къ тебѣ Дашурочка, съ просьбой,-- началъ онъ, понизивъ голосъ и наклонясь къ столу съ умильной физіономіей.
   Дочь нахмурила брови и принялась шить, дѣлая видъ, что она не слышитъ.
   -- Даша, Дашенька!-- окликнулъ ее отецъ.
   -- Что вамъ?-- рѣзко спросила она.-- Опять гривенникъ?
   -- Гривенничекъ! Одинъ гривенничекъ!-- обрадовался Лыткинъ, что дочь угадала его обычную просьбу.-- Я тебѣ, Дашечка, видитъ Богъ, отдамъ.
   -- Знаю я, какъ вы отдаете! Напьетесь и опять безъ денегъ придете.
   -- Ну, виноватъ, виноватъ! Вчера не отдалъ. А теперь, вотъ тебѣ Христосъ, отдамъ! Будь я подлецъ...
   -- А если не отдадите? Что тогда? Вѣдь у насъ и всего-то въ домѣ двадцать копеекъ. Вѣдь вотъ мать ушла стирать безъ горячаго, братъ ушелъ куда-то не ѣвши...
   -- Сегодня я скоро приду, съ деньгами приду, полтинникъ принесу. Дѣло у меня такое есть. Вѣрныя деньги.
   -- Вѣрныя деньги! Ну, и пили бы на нихъ!
   -- Да вѣдь ихъ еще получить нужно, а какъ же я за ними приду, когда у меня въ карманѣ-то пусто? Вѣдь надо сперва подождать въ кабакѣ этого самаго добраго человѣка, у котораго деньги-то въ мой карманъ просятся. Хе-хе-хе!
   Лицо Лыткина приняло отвратительное выраженіе хищника, который, казалось, готовъ былъ на все, чтобы обобрать ближняго. Дочь съ омерзѣніемъ отвернулась отъ него и на ея лицѣ снова исчезло выраженіе грусти и страданія.
   -- Грабители вы какіе-то,-- процѣдила она сквозь губы.
   Лыткинъ испугался, видя, что она сердится, и заговорилъ шутливымъ тономъ:
   -- Что ты, что ты, Дашурочка! Мы тоже благородные люди, защитники... Да чѣмъ же мы хуже другихъ-то адвокатовъ? Законы мы знаемъ, бумаги писать умѣемъ. Да и беремъ-то мы меньше; что дадутъ, беремъ. Тѣ-то, другіе-то, куда почище насъ; къ нимъ и не подходи съ гривенниками да пятаками. Къ нимъ, если ты нищъ, нагъ и босъ, лучше и носу не показывай. А мы все по простотѣ, по-старинному, кто сколько дастъ, по усердію и по средствамъ,-- столько и беремъ. Вотъ тоже ты говорила и насчетъ пьянства, такъ это всѣ пьютъ, всѣ пьютъ: мы вотъ эту дешевку тянемъ, ну, они иностранными винами забавляются; мы это въ кабакахъ сидимъ, а они къ Борелямъ и Дюссамъ ѣдутъ. Это что!
   Дочь молчала. Лыткинъ стоялъ, переминаясь съ ноги на ногу и почесывая въ головѣ.
   -- Такъ какъ же, Дашенька?-- пробормоталъ онъ.-- Гривенникъ-то дашь? Дочь безнадежно махнула рукою и быстро бросила на столъ мѣдныя деньги. Онѣ прокатились но столу и упали на полъ.
   -- Берите... все берите!-- сурово проговорила она съ укоризной.-- Надоѣла мнѣ эта жизнь. Хоть бы вы высыпались гдѣ-нибудь да домой приходили. А то и безъ того не сладко и еще вы тутъ въ пьяномъ видѣ являетесь. Теперь вонъ точно нищій унижаетесь, руки готовы лизать, а въ пьяномъ видѣ бушуете! Да я, кажется, на край свѣта бѣжала бы, чтобы этихъ безобразій не видать. Мнѣ что: я дорогу нашла бы! Брата мнѣ жаль, мать жаль!
   Лыткинъ ползалъ по полу и дрожащими руками шарилъ по сырымъ доскамъ и собиралъ копейки.
   -- А меня-то, Дашенька, не жаль тебѣ? Старичка-то не жаль?-- бормоталъ онъ плаксивымъ голосомъ.
   -- Чего вы передо мной эту комедіи-то разыгрываете?-- рѣзко перебила его дочь.-- Развѣ, я васъ не знаю? Дай вамъ власть да волю, не то вы запоете. Въ бараній рогъ гнуть станете!
   -- Грѣхъ тебѣ, Дашенька, грѣхъ!-- жалобно упрекалъ ее отецъ, поднимаясь съ пола.
   -- Ступайте лучше! Не томите меня,-- пробормотала она, отвертываясь въ сторону.
   Лыткинъ потащился за фуражкой.
   -- Ну, иду, иду, Дашенька,-- заговорилъ онъ торопливо.-- Да ты не тужи, Дашечка. Я, сейчасъ, я скоро... я полтинничекъ принесу....
   -- Ступайте ужъ!!
  

X.

   Лыткинъ еще не успѣлъ подойти къ двери, какъ она быстро распахнулась, и его чуть не сшибла съ ногъ плотная, раскраснѣвшаяся и покрытая потомъ женщина, въ яркомъ клѣтчатомъ платьѣ, въ пестромъ платкѣ, въ сбившейся на затылокъ во время поспѣшной ходьбы старомодной шляпкѣ оранжеваго цвѣта съ пучкомъ колебавшихся при малѣйшемъ движеніи цвѣтовъ. На одной рукѣ этой особы висѣлъ туго набитый сакъ-вояжъ, въ другой рукѣ она держала носовой платокъ подозрительной бѣлизны и поспѣшно отирала имъ обильно катившійся съ ея лоснящагося лица потъ.
   -- Ишь, чуть съ ногъ не сшибла!-- проворчалъ Лыткинъ.
   -- Диво сшибить тебя съ ногъ!-- огрызнулась посѣтительница, вздернувъ голову вверхъ и надвинувъ этимъ движеніемъ на голову сбившуюся на затылокъ шляпку.-- Тебя и вѣтеръ-то съ пьяныхъ ногъ въ грязь валитъ.
   -- Ты, вѣрно, подносила?-- сердито проговорилъ Лыткинъ.-- Аспидъ!
   -- Стану я всякаго пьяницу угощать!-- послышался отвѣтъ.
   -- Сама хороша!-- не спустилъ ей Лыткинъ, переступая черезъ порогъ.
   -- Ужъ все лучше тебя-то!-- крикнула она ему вслѣдъ.
   Въ этихъ любезностяхъ не было ничего необыкновеннаго, такъ какъ ими обмѣнивались эти два лица при каждой встрѣчѣ. Они были связаны самыми тѣсными родственными узами, такъ какъ посѣтительница была родною сестрою Андрея Егоровича Лыткина. Кромѣ того, они были еще связаны, если не дружбою, не сердечнымъ влеченіемъ другъ къ другу, то сознаніемъ необходимости другъ для друга. Въ самыхъ крайнихъ случаяхъ Лыткинъ прибѣгалъ за деньгами къ Марьѣ Егоровнѣ, а такіе случаи бывали у него если не каждый день, то, по крайней мѣрѣ, черезъ день. Марья Егоровна, съ своей стороны, тоже прибѣгала къ своему брату, когда ей было нужно, чтобъ онъ ее "оправилъ передъ судомъ", въ чемъ случалась надобность если не каждую недѣлю, то черезъ каждыя двѣ недѣли. Когда наставали такія минуты, что братъ нуждался въ сестрѣ или сестра въ братѣ, то они встрѣчались еще привѣтливѣе и просящій предварительно исчислялъ всѣ вины и преступленія того, къ кому обращался съ просьбой, и только потомъ, послѣ самой ожесточенной перебранки, излагалъ свою просьбу. Эти отношенія, повидимому, были какъ нельзя болѣе по сердцу обоимъ родственникамъ, по крайней мѣрѣ никто и никогда не слыхалъ, чтобы они говорили мирно, чтобы они поздоровались при встрѣчѣ, чтобы они не послали одинъ другому на прощанье обиднаго названія. Марья Егоровна Коптяева была вдова-"чиновница", т. е. она была когда-то замужемъ за писаремъ, получившимъ передъ смертью первый чинъ. Она была образована, т. е. она разбирала даже писанное, если только "крупно" написано, и умѣла подписывать "Маря Каптява". Будучи чиновницею и образованною женщиною, она была горда, т. е. кричала при каждомъ удобномъ случаѣ всѣмъ и каждому:
   -- Да ты знаешь ли, съ кѣмъ ты говоришь? Мужичка я необразованная, что ли?
   Но вслѣдствіе всего этого, своей чиновности, своей образованности и своей гордости, она была несчастна, а потому и либеральна. Несчастіе ея состояло въ томъ, что она не могла разбогатѣть, хотя она дѣлала для этого все, что могла. Когда-то она торговала яйцами и селедками, молокомъ и ягодами, мелочами въ родѣ нитокъ, иголокъ, пуговицъ и шелку, и крупными вещами, въ родѣ холста и ситцевъ; на Масленой и на Святой она содержала карусель у балагановъ и имѣла здѣсь лотокъ съ орѣхами и пряниками; на вербахъ она продавала мелкую "хрустальную" посуду, искусственные цвѣты, поплавки для лампадъ и вязанныя шерстяныя вещи; во всякое время года она занималась сватовствомъ, отдачею денегъ на проценты и... Впрочемъ, я стѣсняюсь перечислять всѣ роды занятій, которыми старалась Марья Егоровна добыть деньги. Къ несчастію, денегъ у нея все еще было мало, такъ какъ "Господь навязалъ ей" сначала на "ладанъ дышавшаго мужа", потомъ "наградилъ ее все дѣвками, одна одной хуже", далѣе "послѣднюю коровенку отнялъ", наконецъ, люди "брать берутъ, а отдать не думаютъ", "тотъ надуетъ, да другой проведетъ", такъ тутъ не разбогатѣешь. При такихъ обстоятельствахъ и при "горячемъ характерѣ" Марья Егоровна отрицала все, не вѣрила ни во что и выражалась иногда очень рѣзко. Эта рѣзкость выраженій и нѣкоторыя коммерческія аферы, въ родѣ продажи подгнившаго полотна за свѣжее, нерѣдко доводили Марью Егоровну до того, что брату приходилось "оправлять ее передъ судомъ", а такъ какъ при введеніи мировыхъ учрежденій въ судъ ее звали чаще и оправдываться было труднѣе, то она при каждомъ удобномъ случаѣ кричала:
   -- Да какіе у насъ порядки? Шкуру съ тебя только драть умѣютъ, а ты и пикнуть не смѣй.
   Пославъ послѣднее бранное слово вслѣдъ удалявшемуся Лыткину, Марья Егоровна быстро подошла къ Дашѣ и, чмокнувъ ее на-лету вмѣсто щеки въ носъ, обратилась съ обычномъ своимъ вопросомъ:
   -- Ну, что, какъ у васъ тутъ дѣла?
   -- Ничего,-- сухо проговорила Даша.
   -- Знаю, знаю,-- перебила ее, не слушая, Марья Егоровна.-- Дѣла какъ сажа бѣла. Сегодня пальцемъ закусывали, вчера крестами насытились. А фельдшеръ былъ?
   -- Не былъ,-- односложно пробормотала Даша.
   -- Ишь, подлецъ! Отвиливаетъ. Да нѣтъ, я ужъ его женю. Онъ у меня не уйдетъ. И чѣмъ ты ему не невѣста? Денегъ нѣтъ, ну, такъ, лицомъ вышла. Ишь какая!
   Марья Егоровна быстрымъ движеніемъ руки подняла за подбородокъ голову Даши, какъ торгаши поднимаютъ матерію, чтобы полюбоваться ея рисункомъ, и потомъ махнула рукою.
   -- Съ такими глазищами, я не знаю, чего бы я не добыла,-- проговорила она.-- Машка-Соловей и не такой еще нищей была, а теперь въ коляскахъ разъѣзжаетъ да свои помѣстья имѣетъ...
   -- Что же мнѣ, торговать собою идти, что ли?-- проговорила Даша.
   -- Ахъ, мать, невидаль какая!-- воскликнула Марья Егоровна.-- Не захочешь поколѣвать съ голоду, такъ и собою торговать станешь. Нечего продавать, такъ и себя продашь. Да тебѣ и этого не нужно. Выйдешь замужъ за фельдшера,-- будетъ чѣмъ жить.
   -- Не пойду я за него,-- рѣшительно проговорила Даша.
   -- Да ты съ ума сошла, что ли?-- воскликнула Марья Егоровна.
   -- Что пользы-то, если выйду?-- опустила работу Даша.-- Ну, сама я не помру съ голоду, а семья-то что станетъ дѣлать? Легче будетъ ей? Поможетъ онъ-то матери, Васѣ?..
   -- Да ты о своей шкурѣ-то думай, свою избу почини, чтобы она не капала,-- а то сама подъ открытымъ небомъ стоишь, а чужую крышу крыть собираешься,-- внушительно заговорила Марья Егоровна и въ сердцахъ надвинула движеніемъ головы опять свалившуюся на затылокъ шляпку.
   -- Вамъ, можетъ-быть, чужіе моя мать и мой братъ, а мнѣ они свои,-- со вздохомъ проговорила Даша.
   -- Такъ ужъ ты не думаешь ли такого жениха сыскать, который разомъ женится и на тебѣ, и на всѣхъ твоихъ родственникахъ? Нечего сказать, малаго захотѣла!
   Даша не отвѣчала.
   -- Нѣтъ, вижу я, что изъ васъ пути не выйдетъ!-- кричала Марья Егоровна.-- И мать-то твоя всегда была рохлей, и отецъ-то твой деньгу не умѣлъ прикопить, и братъ-то растетъ дармоѣдомъ. Такъ вотъ и ты съ ними ошалѣлою какою-то стала. Да другая бы на твоемъ мѣстѣ плюнула бы на нихъ и ушла бы.
   -- Уйти-то куда?-- съ горечью спросила Даша.
   -- Да куда глаза глядятъ: ко мнѣ, къ чужимъ людямъ, на улицу.-- Въ твои годы да съ твоимъ лицомъ съ голоду не умираютъ. А вы какъ пни какіе, какъ колоды лежите, ну, а подъ лежачій камень и вода не течетъ.
   -- Ну, и оставьте насъ, если мы такіе,-- пожала плечами Даша.-- Вѣдь вы каждый разъ только затѣмъ и приходите, чтобы выругать насъ всѣхъ...
   -- А зачѣмъ же мнѣ и ходить-то къ вамъ, какъ не ругаться съ вами?-- развела руками Марья Егоровна.-- Корысть мнѣ отъ васъ какая есть, что ли? Угощенье для меня у васъ приготовлено, нѣшто? Или обчество благородное я у васъ встрѣтить могу? Ругаться, ругаться я къ вамъ иду, потому что смотрѣть мнѣ на васъ тошно. Я и тамъ, я и здѣсь, я и мытьемъ, я и катаньемъ грошъ стараюсь добыть, а вы... Тьфу, не смотрѣла бы я на васъ!
   Даша готова была сказать: "и не смотрите", но не успѣла. Марья Егоровна перескочила уже къ другой темѣ.
   -- А ты лучше, чѣмъ обиды на теткѣ считать, приходи ко мнѣ сегодня вечеромъ,-- проговорила она, понизивъ голосъ и искоса взглянувъ на дверь.
   -- Зачѣмъ?-- съ удивленіемъ спросила Даша.
   -- Дѣльцо одно, можетъ, сладимъ,-- потрепала ее по плечу тетка.-- Ишь вѣдь мордашка-то какая,-- сальнымъ тономъ произнесла она, снова поднявъ за подбородокъ голову Даши.-- Другой подумаетъ, что, какъ французенки, подвела рѣсницы. И волосы тоже, какъ есть самаго моднѣйшаго колера и вѣдь, ишь ты, отъ самаго корня волнуются, точно шелчинки, изъ крученаго шелка выдернутыя.
   Марья Егоровна потрогала рукою свѣтло-пепельные, точно гофрированные волосы Даши и пробормотала какъ бы въ раздумьи:
   -- Наклюнется, какъ не наклюнуться.
   Потомъ она быстро, словно очнувшись, надвинула съ затылка свою шляпу и скороговоркой пробормотала:
   -- Заболталась съ тобой, а еще по сосѣдству надо. Сегодня у пятыхъ жильцовъ въ этомъ домѣ. Салопъ свой надо захватить сверху у Леонтьевыхъ, у нихъ его оставила. Тамъ ужъ, поди, мой и кофей-то простылъ. Такъ смотри, сегодня приходи непремѣнно.
   Марья Егоровна снова чмокнула на ходу племянницу и исчезла. Вообще она вездѣ проносилась, какъ буря: ворвется въ домъ, нашумитъ, намутитъ и скроется, не остановивъ ни на минуту своего языка, не присѣвъ спокойно на стулѣ, не давъ никому времени одуматься. Она даже не имѣла обыкновенія выслушивать отвѣты тѣхъ, кому дѣлала свои предложенія, и потому сватала невѣстъ тѣмъ, которые не имѣли никакого желанія жениться, оставляла куски полотна тому, кто совсѣмъ не хотѣлъ шить себѣ новаго бѣлья, и требовала настойчиво обѣщанной награды за услугу у тѣхъ, кто не только не обѣщалъ этой награды, но даже и не требовалъ этихъ услугъ. Вообще она напоминала человѣка, неожиданно собравшагося въ путь и пріѣхавшаго съ десяткомъ сакъ-вояжей и чемодановъ на желѣзную дорогу ко второму звонку: онъ долженъ заплатить извозчику, не находя мелкихъ, денегъ, онъ долженъ отдѣть носильщику вещи, хотя носильщиковъ уже нѣтъ на подъѣздѣ, онъ долженъ взять себѣ билетъ на проѣздъ, не находя бумажника, который онъ отдалъ впопыхахъ кому-то изъ провожающихъ его родныхъ, онъ долженъ бѣжать сдавать багажъ, слыша крики, что пора садиться, и въ это время ему вспоминается, что нужно отдать приказанія по хозяйству своей семьѣ, и чего-нибудь "перехватить", такъ какъ его тошнить отъ голода, а его, между тѣмъ, толкаютъ, торопятъ, задерживаютъ и сбиваютъ съ толку. Онъ сбился съ ногъ, отдавилъ всѣмъ и каждому мозоли, поругался и съ бѣгущими пассажирами, и съ извозчиками, и съ кассиромъ, онъ на лету поцѣловалъ въ глазъ свою жену, поцѣловалъ вмѣсто отцовской руки руку посторонняго провожатаго, захватилъ чей-то дамскій зонтикъ и вытеръ крупныя капли пота новыми лайковыми перчатками, но зато какъ онъ будетъ счастливъ, если ему удастся ворваться въ вагонъ и сѣсть чуть не на колѣни къ какой-нибудь толстой помѣщицѣ именно въ ту минуту, когда жандармы готовы были оттащить его для его же собственнаго спасенія отъ тронувшагося въ путь поѣзда!..
  

XI.

   Даша не могла тотчасъ же приняться за работу послѣ удаленія тетки. Прошумѣвшая буря взволновала ее. "Наклюнется, непремѣнно наклюнется" -- эти слова еще звучали въ ушахъ молодой дѣвушки и вызывали на ея щекахъ румянецъ. "Продать первому встрѣчному готова,-- думалось ей.-- И то, сказать, когда продавать нечего, такъ и себя продашь",-- опять звучали въ ея ушахъ слова тетки. Она окинула глазами свою комнату, какъ бы желая убѣдиться, дѣйствительно ли у нихъ уже нечего продавать, хотя она очень хорошо знала, что у нихъ уже продано все, за что можно было получить деньги.
   Эта комната походила на погребъ, изъ котораго вынесли все, кромѣ хлама. Она была проходная, съ однимъ окномъ, съ низкими сводами. Единственное окно комнаты находилось наполовину ниже земли и прямо выходило на помойную яму, отдѣленную отъ него узкимъ переулкомъ. Въ комнатѣ было постоянно сыро и царствовала полутьма. Стѣны, выкрашенныя когда-то сѣрою краскою, давно мѣстами облупились, мѣстами почернѣли. Подъ потолкомъ тянулся желѣзный рукавъ отъ "чугунки", стоявшей въ комнатѣ квартирохозяевъ. Некрашенный столъ у окна, два такихъ же табурета около него, источенная червями сосновая кровать у противоположной стѣны и сундукъ съ отбитой крышкой -- составляли всю мебель комнаты. На сундукѣ лежало какое-то грязное, отвратительное тряпье, служившее постелью и покрывалами для семьи. На стѣнахъ были наклеены вырванныя изъ книгъ иллюстраціи и модныя картинки, сильно засиженныя мухами. Нѣкоторыя картинки относились къ первой четверти нынѣшняго столѣтія, другія хотя и были болѣе поздняго происхожденія, но давно пришли въ ветхость и уцѣлѣли только наполовину, третьи были наполовину заклеены новыми. Подъ нѣкоторыми были разнообразныя подписи. Подъ одной, изображавшей двухъ дерущихся человѣкъ, было написано: "два дурака дерутся, а третій смотритъ". Подъ другой, изображавшей господина въ чалмѣ, значилось: "турка". Подъ третьей, изображавшей митрополита Амвросія, былъ написанъ длинный счетъ бѣлья. На четвертой, изображавшей модницу былыхъ временъ, чернилами были пририсованы къ изображенію нарядной барыни бакенбарды и усы. Кромѣ слѣдовъ, оставленныхъ на этихъ художественныхъ произведеніяхъ мухами, виднѣлись на нихъ и слѣды раздавленныхъ клоповъ. Видно было, что картины наклеивались на стѣны разными поколѣніями, разными семьями жильцовъ. Даша не безъ горечи окинула глазами весь этотъ хламъ и, со вздохомъ махнувъ рукою, снова принялась за работу, точно желая забыть за нею горькую дѣйствительность.
   Дѣвушкѣ невольно вспомнилось ея недавнее прошлое. Оно было вовсе не похоже на ея настоящее. Семейство Лыткиныхъ дошло до крайней степени нищеты очень быстро, очень неожиданно. Еще лѣтъ пять или шесть тому назадъ Лыткинъ состоялъ на службѣ, нанималъ квартиру въ три комнаты, платилъ въ пансіонъ за Дашу, и если не могъ откладывать грошей на черный день, то все же могъ сводить концы съ концами. Даша жила какъ родная въ семьѣ начальника отца. Неожиданная перемѣна начальника и убавка штатныхъ чиновниковъ лишили Лыткина мѣста. Семьѣ пришлось сократить расходы: двѣ комнаты были отданы въ наемъ жильцамъ, потомъ Даша была отдана въ магазинъ учиться швейному мастерству, отецъ семейства началъ искать частной работы. Кое-какъ провели годъ или два, но, наконецъ, пришлось отказаться и отъ такой жизни: мебель была продана за долги, и Лыткинымъ пришлось нанять небольшую комнату отъ жильцовъ. Въ этой комнатѣ семья прожила пять или шесть мѣсяцевъ и была изгнана квартирною хозяйкой за неплатежъ денегъ. Пришлось искать еще болѣе дешевое помѣщеніе. Оно было найдено въ подвалѣ одного изъ большихъ каменныхъ домовъ въ Спасской улицѣ, близъ Сѣнной. Для того, чтобы достигнуть до этой конуры, нужно было пройти два двора, завернуть около помойной ямы на обломанную лѣстницу, спускавшуюся внизъ, пробраться по вѣчно сырому подвальному коридору и, отыскавъ ощупью дверь, миновать темную кухню, въ которой жило трое жильцовъ. За этою кухнею, слѣдовала комната Лыткиныхъ. Какъ измѣнилась обстановка этой семьи, такъ измѣнились и сами ея члены. Покуда у Лыткиныхъ была мебель, они могли отдавать комнаты жильцамъ; когда не стало мебели, имъ пришлось самимъ нанять комнату отъ жильцовъ; эта комната была еще сносною, покуда у нихъ была порядочная одежда, но когда они дошли до ношенія на себѣ лохмотьевъ, ихъ не стали пускать въ порядочныя комнаты, и они пріютились въ подвалѣ. Лыткинъ, ловкій и хитрый крючкотворъ-взяточникъ стараго закала, любившій кутнуть съ товарищами, послѣ отставки сдѣлался ходатаемъ по дѣламъ; покуда у него была порядочная одежда, онъ ловилъ кліентовъ въ одномъ изъ большихъ трактировъ, гдѣ собирались купцы; но чѣмъ болѣе протирался его сюртукъ, тѣмъ ниже спускался онъ, тѣмъ менѣе довѣряли ему богатые кліенты и, наконецъ, онъ, превратившись въ лохмотника, спустился до кабака, гдѣ уже ловилъ только мужиковъ въ кліенты; прилично одѣтый Лыткинъ могъ самъ посѣщать суды и департаменты, Лыткинъ-оборванецъ могъ только строчить просьбы въ кабакѣ. Его жена сначала шила бѣлье, но когда она стала похожа на нищую, ей не стали довѣрять шитья, къ ней не стали являться заказчики, и она начала заниматься поденною стиркою бѣлья. Даша, посѣщавшая пансіонъ, стала стыдиться подругъ, являясь въ училище оборванною, и начала выслушивать упреки начальницы за неряшливость; наконецъ, нечѣмъ стало и платить за нее, пришлось отдать ее въ модный магазинъ въ ученье, но и здѣсь явились требованія хозяйки-француженки, чтобы дѣвушка была чисто одѣта, такъ какъ магазинъ, по словамъ его хозяйки, былъ не нищенскій комитетъ; два-три посѣщенія полупьянаго оборванца Лыткина къ дочери довели хозяйку до того, что она отказала Дашѣ, говоря, что ея отецъ похожъ на вора и что опасно допускать его въ мастерскую. Десятилѣтній Вася изъ порядочнаго мальчика превратился въ уличнаго мальчишку, когда вмѣсто курточки на немъ появилась женская куцавейка. Чѣмъ болѣе убавлялось количество одежды Лыткиныхъ, тѣмъ менѣе шансовъ являлось у нихъ для пропитанія. Семья дошла до того, что большую часть времени она должна была проводить дома, потому что для выходовъ изъ дома женщинамъ приходилось занимать салопы и бурнусы, такъ какъ своей верхней одежды у нихъ не было, если не считать разорванную и грязную куцавейку самой Лыткиной, подбитую грязною ватою, едва прикрытою сѣрымъ коленкоромъ. У мальчика не было ни куртки, ни сюртучка, ни пальто, ни шинели; онъ обладалъ только женскою кофтою, изъ которой клочьями висѣла вата. Отлучался изъ дома на цѣлые дни только самъ Лыткинъ: этихъ отлучекъ требовали его "дѣла", и онъ не замѣчалъ, что при зимнихъ холодахъ было не особенно удобно щеголять въ одномъ сюртукѣ съ продранными локтями, съ пятью пуговицами. Даша съ горечью сознавала, что ея семья дошла теперь до того положенія, изъ котораго выходъ могъ сдѣлаться только случайно, неожиданно. Выбиться изъ этой колеи на иную дорогу при помощи разумныхъ усилій не было возможности. Но неужели же согласиться на гнусныя предложенія тетки? Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно. А брать? что будетъ съ нимъ, если дѣла будутъ идти по-старому? Даша задумалась о братѣ и вдругъ очнулась, услышавъ его, знакомые ей, топочущіе шаги. Онъ появился въ дверяхъ, запыхавшійся, въ своей женской кофтѣ, въ разорванной фуражкѣ, раскраснѣвшійся отъ сворой ходьбы. Даша взглянула на него съ любовью.
   -- А вотъ и я!-- весело проговорилъ онъ.
   -- Ты гдѣ это былъ?-- спросила она.
   -- Я, Даша, далеко ходилъ,-- отсюда не видать,-- бойко отвѣтилъ мальчуганъ.-- Вотъ три ватрушки досталъ... Ты вѣдь сегодня еще не ѣла...
   Даша посмотрѣла на него съ удивленіемъ, опустивъ на колѣни шитье.
   -- Гдѣ ты досталъ? Откуда ты взялъ деньги?-- поспѣшно спросила она.
   -- У меня... у меня были деньги,-- замялся мальчуганъ.
   Даша нахмурилась и рѣзко проговорила:
   -- Ты лжешь! Откуда у тебя могли быть деньги?
   -- У меня...-- началъ мальчикъ.
   -- Смотри мнѣ прямо въ глаза,-- перебила его сестра:-- у тебя не было денегъ.
   Братишка молчалъ.
   -- Вѣдь я знаю, что у тебя не могло быть денегъ,-- настаивала сестра.-- Если бы онѣ у тебя были, ты мнѣ бы ихъ отдалъ или купилъ бы хлѣба, а не ватрушекъ...
   -- Мнѣ хотѣлось...-- въ смущеніи пробормоталъ мальчуганъ.
   -- Не лги, не лги!-- опять перебила его она.-- Говори, гдѣ ты взялъ? Христа ради выпросилъ?
   -- Нѣ-ѣть...
   -- Такъ какъ же?
   -- Старуха тамъ старая... старая такая...-- началъ Вася сквозь слезы и не могъ продолжать.
   -- Ну, ну?-- торопила его сестра.
   -- Сидитъ за лоткомъ,-- захныкалъ братъ:-- у нея мальчуганъ на рукахъ...
   -- Да не тяни за душу!-- нетерпѣливо воскликнула молодая дѣвушка.-- Говори, что было.
   -- Я подошелъ... говорю: почемъ ватрушки?.. Она едва шамкаетъ: по три копейки...
   -- Ну?
   -- Ну, я вижу, что и голоса у ней нѣтъ... и бѣжать она не можетъ...
   -- И что же, что же дальше-то?
   Мальчикъ потупился и хмуро отвѣтилъ:
   -- Я и взялъ три ватрушки... тебѣ, матери, себѣ...
   -- Укралъ! укралъ!-- всплеснула руками Даша.-- Этого недоставало!.. И сообразилъ все, и все уладилъ, точно настоящій воръ! Умъ-то зачѣмъ тебѣ Богъ далъ! Лучше бы ты дуракомъ родился!
   -- Ты вотъ не ѣла утромъ,-- шепталъ мальчикъ.-- И вчера вечеромъ не ѣла...
   -- Ну, такъ что же, что не ѣла! Ну, и умерла бы съ голоду!-- рѣзко проговорила она.
   -- Даша!-- воскликнулъ онъ молящимъ тономъ.
   -- Да, да, и умерла бы съ голоду, а все-таки не со стыда, не съ горя бы умерла, что у меня братъ воришкой сталъ,-- страстно проговорила она.-- Вѣдь это послѣднее, послѣднее дѣло. Ты пойми: лучше петлю на шею надѣть, лучше въ воду кинуться, чѣмъ быть воромъ, чѣмъ другихъ грабить. Ты въ воду бросишься -- ты себя загубишь этимъ, а воромъ станешь -- и себя загубишь, и другихъ загубишь,-- горячо и внушительно объясняла она ему, какъ бы стараясь, чтобы ея слова врѣзались ему въ память.-- И у кого ты укралъ: старуха безпомощная съ ребенкомъ сидѣла, а ты и радъ, что она не можетъ бѣжать за тобой, не можетъ крикнуть: "держите его, добрые люди!" Ты бы хоть подумалъ, что она, можетъ-быть, голодная...
   Даша заходила по комнатѣ.
   -- У нея, Даша, ватрушекъ еще много,-- наивно сообразилъ мальчикъ.
   -- Много, много!-- остановилась передъ нимъ сестра.-- Что-жъ изъ этого? Вѣдь ты не видѣлъ, чтобы она ихъ ѣла? А?.. Она на продажу ихъ вынесла, а можетъ быть у нея, у ея внучонка маленькаго маковой росинки во рту не было. Ты бы подумалъ хоть то, что вотъ ты рубашки на тѣлѣ неимѣешь, а у матери корзины съ бѣльемъ ломятся. Да развѣ это наше бѣлье? Можетъ-быть, и у этой старушки куска хлѣба нѣтъ и еще тяжелѣе ей голодать,-- голодать, сидя надъ ѣдой... Злой, злой ты мальчишка!
   Она оттолкнула его отъ себя. Мальчуганъ расплакался.
   -- Даша... я отнесу... я и не думалъ... Я для тебя,-- всхлипывалъ онъ.
   -- Для меня воровского не нужно... На, возьми гривенникъ, отдай ей... скажи: забылъ, тетушка, деньги отдать.
   Она торопливо вынула изъ кармана деньги и отдала брату.
   -- Даша, ты не сердись,-- потупившись молилъ мальчуганъ.
   -- Ну, иди, иди скорѣе!-- отвернулась отъ него сестра, стараясь скрыть слезы.
   -- Я тебя пожалѣлъ, Даша,-- шепталъ онъ.
   -- Вотъ ты и жалѣй меня, и береги тѣмъ, что будь честнымъ, воромъ не будь!.. Иди же.
   Она готова была разрыдаться.
   Мальчикъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты. Даша осталась одна и не могла приняться за работу. "Этого только недоставало,-- думалось ей.-- Недоставало, чтобы онъ воришкой сдѣлался, въ тюрьму угодилъ. Да чѣмъ ему и быть, какъ не уличнымъ воришкой? Сегодня голоденъ, завтра голоденъ,-- ну и украдетъ! И что я-то могу противъ этого сдѣлать? Чѣмъ я помочь могу? Ужъ, въ самомъ дѣлѣ, не права ли тетка, не продать ли себя и на эти деньги образовать его? Но если я уйду отсюда, чего онъ безъ меня насмотрится здѣсь? Кто ему доброе слово скажетъ?"
  

XII.

   Даша ходила въ мучительномъ раздумьи и даже не замѣтила, какъ въ комнату вошелъ кошачьей походкой старый и сгорбленный, смотрѣвшій исподлобья господинъ, съ сухой и угрюмой физіономіей, съ нависшими густыми бровями, съ маленькимъ, плоскимъ лбомъ, надъ которымъ топорщились жесткіе черные волосы, начинавшіе сѣдѣть. Онъ шелъ неслышно, точно крадучись, по комнатѣ, и не смотрѣлъ, а высматривалъ, точно подстерегалъ кого-то, точно старался кого-то накрыть врасплохъ. По его сильно заношенной одеждѣ трудно было опредѣлить его общественное положеніе.
   -- Не здѣсь ли живутъ Лыткины?-- спросилъ онъ глухимъ, гробовымъ голосомъ.
   Даша вздрогнула и обернулась.
   -- Здѣсь. Что вамъ угодно?-- проговорила она.
   -- Я попечитель... отъ общества "защиты бѣдныхъ" попечитель, Меѳеодій Мироновичъ Мафусаиловъ...-- проворчалъ онъ.-- Вы кто?
   -- Я дочь Андрея Егоровича Лыткина,-- отвѣтила Даша.
   -- Такъ, такъ!..-- проговорилъ Мафусаиловъ, высматривая комнату.-- Работой изволите заниматься?
   -- Какъ видите: шью.
   -- Такъ, такъ! Шьете. Помогаете матушкѣ. Это хорошо. Трудиться въ ваши годы и Господь Богъ велѣлъ. Помогайте!
   -- Ужъ какая моя помощь!-- вздохнула Даша.
   -- Все же, все же-таки помогаете,-- настойчиво произнесъ старикъ.-- Курочка по зернышку клюетъ. Копейка къ копейкѣ, глядишь -- и рубль выйдетъ...
   -- Копеекъ-то этихъ такъ мало, что рублей не выходитъ,-- отвѣтила Даша.
   -- Нужно и малымъ довольствоваться! Нынче времена тяжелыя, ни у кого многаго нѣтъ, всѣ живутъ помаленьку, помаленьку... А роптать не слѣдуетъ, потому что всякую долю Богъ посылаетъ. Нынче безбожіе вездѣ, такъ ропщутъ. Вы учились гдѣ-нибудь?
   -- Училась въ пансіонѣ,-- отвѣтила Даша.
   -- Ну да, ну да!-- покачалъ головой старикъ.-- Такъ и зналъ. Идеи все, идеи! Богъ все не такъ дѣлаетъ, несправедливо! Безбожники!..
   Онъ еще болѣе сдвинулъ брови и, пристально взглянувъ на Дашу ястребинымъ взоромъ, отрывисто спросилъ:
   -- Гдѣ же ваша матушка?
   -- Въ прачечной... стираетъ,-- отвѣтила смущенная его взглядомъ Даша.
   -- На сторону, вѣрно?
   -- Да.
   -- Ну, пошли ей Господь силы!-- набожно произнесъ Мелодій Мироновичъ.-- Богъ труды любитъ. Есть много такихъ, которые и работать не могутъ... У васъ и батюшка живъ?
   -- Живъ.
   Мафусаиловъ осмотрѣлся, какъ бы желая отыскать, гдѣ скрылся отецъ Даши.
   -- А гдѣ же онъ?-- спросилъ старикъ.
   -- Онъ... Онъ пошелъ работы искать,-- смутилась Даша.
   -- А я думалъ, что онъ параличомъ разбитъ.
   -- Нѣтъ.
   Мафусаиловъ копотливо досталъ изъ кармана сложенную вчетверо бумагу, неспѣшно надѣлъ на кончикъ носа pincenez, поднялъ брови и, устремивъ внизъ глаза, проговорилъ:
   -- А въ просьбѣ тутъ вотъ написано: "больной мужъ"...
   Даша вся вспыхнула и потупилась.
   -- Да... то-есть... онъ часто хвораетъ, но теперь онѣ здоровъ,-- прошептала она.
   Мафусаиловъ снова аккуратно сложилъ бумагу, бережно спряталъ ее въ боковой карманъ, осторожно снялъ pince-nez и, сложивъ его, спряталъ въ жилетный карманъ и замѣтилъ:
   -- Ну и прекрасно, и прекрасно! Видите, Богъ все къ лучшему дѣлаетъ. Всѣ здоровы, всѣ работаютъ. Вотъ въ просьбѣ матушка ваша писала, что всѣ вы больны, что безъ куска хлѣба сидите, а теперь и здоровы, благодареніе Богу, стали, и сыты.
   -- Мы?.. сыты?..-- вырвалось изъ груди Даши болѣзненное восклицаніе.
   -- Да. Вотъ ватрушечки даже у васъ здѣсь... лакомство...-- произнесъ Мафусаиловъ, указывая на три лежавшія на столѣ ватрушки.
   -- Если бы вы знали!-- воскликнула Даша и остановилась.
   -- Что?-- спросилъ старикъ.
   -- Нѣтъ... Я такъ,-- стиснула она зубы.-- Да, ватрушки!.. Да, мы сыты... Завтра опять, быть-можетъ, будемъ голодны...
   Она стояла растерянная, смущенная, упавшая духомъ.
   -- Не надо отчаиваться! Отчаиваться не надо!-- наставительно проговорилъ старикъ.-- Всѣ съ малаго начинаютъ. Роптать грѣшно! Это идеи, духъ непокорности и возмущены! Богъ знаетъ, что дѣлаетъ. Здѣсь худо, тамъ будетъ хорошо! Старикъ указалъ на потолокъ.
   Въ эту минуту въ комнату вошла Аделаида Александровна и, остановившись на порогѣ, окинула взоромъ подвальное жилище. Она была взволнована. Неизвѣстно, волновала ли ое пришедшая ей въ голову мысль о томъ, что и она можетъ кончить подобной трущобой, или смущала ее картина этой дѣйствительно потрясающей нищеты.
   -- Ахъ, Боже мой, въ какой трущобѣ вы живете!-- обратилась она къ Дашѣ.-- Вы, вѣроятно, дочь госпожи Лыткиной?
   -- Да,-- отвѣтила Даша.
   -- Очень рада познакомиться!
   Аделаида Александровна протянула молодой дѣвушкѣ руку. Даша совсѣмъ растерялась.
   -- Я отъ Марьи Петровны,-- продолжала Муратова и, еще разъ обведя глазами комнату, увидала Мафусаилова, состоявшаго членомъ всѣхъ благотворительныхъ учреждены и зорко слѣдившаго за законнымъ исполненіемъ этими обществами всѣхъ параграфовъ устава.-- А, Меѳеодій Мироновичъ! Вы какъ здѣсь?-- спросила она, бросивъ на него подружелюбнѣй взглядъ.
   -- Отъ общества "защиты бѣдныхъ",-- отвѣтилъ онъ.-- Они, вѣрно, въ два общества разомъ подавали. Можетъ-быть, еще и въ "общество дешевыхъ квартиръ", и въ "человѣколюбивое" писали. Должно-быть, промышляютъ этимъ...
   -- Ахъ, не вѣрьте, не вѣрьте!-- воскликнула Даша.-- Матушка въ первый разъ это сдѣлала... Я не хотѣла, я отговаривала ее...
   Аделаида Александровна поняла всю искренность этого восклицанія и замѣтила съ лаской:
   -- Не волнуйтесь, дитя! Что-жъ за бѣда, что вы подали просьбы разомъ въ два или три общества?.. Вы вѣчно, Меѳеодій Мироновичъ, со своими подозрѣніями, а еще толкуете о христіанской любви...
   -- Да, къ бѣднымъ, къ бѣднымъ, а тутъ не истинная бѣдность,-- заговорилъ старикъ.-- Вотъ они всѣ здоровы, всѣ трудятся...
   -- Если бы вы знали, что приноситъ нашъ трудъ!-- произнесла Даша.
   -- Знаю, знаю,-- вздохнула Аделаида Александровна.-- Вотъ вы тутъ шьете грошовую работу. На это нельзя жить. Кромѣ того, я слышала, вашъ отецъ пьетъ...
   Даша покраснѣла и потупилась.
   -- Къ несчастію, пьетъ иногда,-- прошептала она.
   -- Вотъ видите, еще и пьетъ,-- проговорилъ Мафусаиловъ.-- На кабаки денегъ не напасется ни одно благотворительное общество.
   -- Ну и прекрасно, и берегите деньги своего общества для раздачи грошей престарѣлымъ старушонкамъ,-- взволновалась Аделаида Александровна.-- Поддерживайте тунеядцевъ...
   -- И старушки хотятъ жить, Аделаида Александровна, и старушки хотятъ жить,-- почти прошипѣлъ Мафусаиловъ.-- Я знаю, у васъ такъ же, какъ у Марьи Петровны, взгляды, идеи! Молодежь поддерживать, на старость рукой махать!.. Проститутокъ спасать хотите!.. Что-жъ, посмотримъ, до чего доведетъ это ваше общество. Я молчу, я молчу, но я гляжу. Кому у насъ помогаютъ: учащимся, ищущимъ работы, падшимъ, а просьбы старушекъ, старичковъ бросаютъ, оставляютъ безъ вниманія. Въ уставѣ этого нѣтъ, въ уставѣ нѣтъ!
   Старикъ говорилъ прерывистымъ, взволнованнымъ отъ злобы голосомъ.
   -- Ну, и идите къ своимъ старичкамъ и старушкамъ,-- воскликнула Муратова.-- Ужъ гдѣ вамъ понять задачи истинной филантропіи. Да, она состоитъ не въ раздачѣ грошей, а въ поддержаніи человѣка трудящагося, молодого. Мы не объ отжившихъ вѣкъ должны думать, для нихъ есть богадѣльни, мы должны поддерживать молодежь, тѣ силы, которыя могутъ быть полезны обществу и которыя безъ поддержки сдѣлаются бременемъ общества.
   Казалось, что въ эту минуту устами Муратовой говорила сама Марья Петровна.
   -- Я молчу, я молчу, но не соглашаюсь,-- шипѣлъ старикъ.-- И старушки жить хотятъ.
   -- Ахъ, намъ нѣтъ никакого дѣла до ихъ желаній!-- раздражительно замѣтила Аделаида Александровна.-- И саранча хочетъ жить, такъ не обязана же я ее поддерживать. Да что съ вами толковать, вы никогда не понимали цѣли того общества, которое создано Марьей Петровной... Дитя мое, обратилась она къ Дашѣ,-- я пришла къ вамъ съ доброю вѣстью. Я обдумала ваше положеніе и рѣшилась, что самое лучшее -- помѣстить васъ куда-нибудь на выгодное мѣсто швеей... Правда, наше общество трудно вразумить въ этомъ случаѣ. Оно такъ полно предразсудковъ, наши барыни отдаютъ предпочтеніе простымъ горничнымъ и швеямъ передъ благородными. Конечно, это отчасти оправдывается нашими варварскими нравами, нашимъ грубымъ обращеніемъ съ низшими, что мы боимся благородныхъ слугъ. Они заставляютъ насъ быть сдержаннѣе. Но я все-таки надѣюсь на успѣхъ. Покуда я возьму васъ къ себѣ швеей!-- попробуйте шить мнѣ домашнія платья. Это будетъ для васъ подготовительная школа, а потомъ мы пріищемъ и болѣе выгодное мѣсто.
   Даша, оглушенная цѣлымъ потокомъ безсодержательныхъ фразъ, едва могла проговорить:
   -- Благодарю васъ... Но у меня семья...
   -- И прекрасно,-- перебила ее Муратова:-- вы освободитесь отъ пьянаго отца, отъ невѣжественной матери, отъ грязной среды. Вы не будете прозябать въ этомъ углу. Вы будете свободнѣе, самостоятельнѣе. Я понимаю, какъ тяжело должны дѣйствовать эта заѣдающая среда, эти семейныя сцены, эти вѣчные попреки, это непроходимое невѣжество... Вѣдь вы немного образованы, читали кое-что...
   -- Да, но это все забывается,-- отвѣтила Даша, не успѣвшая придти въ себя отъ этого набора трескучихъ фразъ.
   -- Вотъ видите!-- воскликнула Муратова.-- И что-жъ мудренаго? Ваша матушка, кажется, женщина совсѣмъ неразвитая, привыкшая унижаться. Вамъ должно-бытъ тяжело смотрѣть на это паденіе женской личности...
   Мафусаиловъ, нахмуривъ брови, покачивалъ головой и поднялъ глаза къ потолку, точно мысленно моля о прощеніи грѣховъ Аделаиды Александровны.
   -- Я привыкла,-- отвѣтила Даша.
   -- Да, да, это горькое слово: дѣйствительно, ко всему можно привыкнуть,-- вздохнула Муратова, вспомнивъ о своей супружеской жизни:-- но здѣсь-то и лежитъ начало гибели... Васъ нужно вырвать отсюда.
   -- Но у меня братъ!-- тихо сказала молодая дѣвушка.
   -- Да, я не забыла,-- отвѣтила Муратова.-- Мнѣ говорили. Покуда для него я ничего не могу сдѣлать. Но, получивъ у меня мѣсто, вы будете въ состояніи помогать ему, дать ему хотя какое-нибудь образованіе, отдать его въ гимназію.
   -- Въ мастеровые бы его лучше,-- вставилъ Мафусаиловъ.-- Научился бы сапожничать или портняжить и имѣлъ бы кусокъ хлѣба.
   -- Кусокъ хлѣба,-- разсердилась Муратова.-- Да развѣ при нынѣшнемъ положеніи механическаго труда можно говорить о кускѣ хлѣба сапожника или столяра?
   -- Живутъ, живутъ!-- вздохнулъ старикъ, снова возводя глаза къ потолку.
   -- Знаю, что живутъ, но какъ? Вѣдь и нищіе тоже живутъ. Но вѣдь не посовѣтуете же вы ему жить милостыней?
   -- Молодъ еще, въ потѣ лица своего долженъ человѣкъ добывать хлѣбъ свой, пока силы есть.
   -- Что вы мнѣ говорите! Людямъ нужно дать образованіе, дать этотъ капиталъ, который послѣ принесетъ проценты, достаточные для разумной и честной жизни.
   -- Да гдѣ же ему классическую-то гимназію пройти?
   -- Что же вы думаете, что онъ долженъ быть глупѣе и тупѣе нашихъ дѣтей, если онъ бѣднѣе ихъ? Отжили вы, Меѳеодій Мироновичъ, со своими предразсудками. Знаете ли вы, что этотъ мальчикъ, можетъ-быть, будетъ великимъ общественнымъ дѣятелемъ, будетъ защитникомъ той среды, изъ которой онъ вышелъ, тогда какъ наши дѣти, можетъ-быть, выйдутъ праздными шалопаями и дармоѣдами?
   -- Господь милосердъ и Давиду далъ силу убить Голіаѳа пращнымъ камнемъ... Но я только насчетъ того, что учиться ему трудно будетъ этимъ классическимъ наукамъ здѣсь въ углу. Вотъ отецъ пьяный мѣшать будетъ, мать своими жалобами развлекать станетъ... Не для бѣдняковъ классическія-то гимназіи устроены. И наши-то дѣти, съ приватными учителями, съ протекціями, обрываются на экзаменахъ.
   -- Чѣмъ большимъ трудомъ купится побѣда, тѣмъ лучше,-- проговорила Муратова и тихо обратилась къ Дашѣ.-- Вы не слушайте, дитя, этого господина. Это -- человѣкъ старыхъ понятій.
   -- Да... но я... боюсь, что они отчасти правы,-- прошептала Даша.
   -- Развѣ вашъ братъ тупъ и лѣнивъ?-- изумилась Муратова.
   -- Онъ очень уменъ и прилеженъ,-- отвѣтила Даша.-- Но какъ же я его оставлю здѣсь? Какой же примѣръ будетъ у него на глазахъ? Нужда будетъ все та же, жязвь не измѣнится. Онъ будетъ обучаться въ гимназіи и портиться дома.
   -- А вы-то на что? Вы будете давать ему добрые совѣты, наставлять его, развивать,-- говорила Муратова.
   -- Я буду видѣть его разъ, два въ недѣлю, да минуту, а здѣсь онъ будетъ постоянно,-- замѣтила Даша.
   -- Другъ мой, доброе слово сильнѣе цѣлыхъ лѣтъ глупой жизни!-- воскликнула Аделаида Александровна.
   -- Да, да! разбойникъ на крестѣ искупилъ грѣхи свои однимъ словомъ!-- вздохнулъ изъ глубины души Мафусаиловъ.
   -- Да я не въ томъ смыслѣ говорю!-- сердито произнесла Муратова.-- Вы вѣчно помѣшаете! Я говорю, дитя, что разумное слово имѣетъ громадное вліяніе. Вы, конечно, не знаете этого. Но я могла бы вамъ указать десятки примѣровъ, даже изъ нашего круга, когда на пустыхъ, повидимому, вѣтреныхъ людей вліяла какая-нибудь умная книга, вліяла такъ, что эти люди отрекались отъ своего прошлаго и шли на новый путь...
   -- Можетъ-быть... я вамъ вѣрю... Но, право, я не знаю. Я боюсь...-- пугливо шептала Даша, теряясь отъ набора модныхъ фразъ.
   Мафусаиловъ подошелъ къ Аделаидѣ Александровнѣ и шепнулъ ей:
   -- Говорю я вамъ, что они не того хотятъ. Труда боятся.
   -- Оставьте вы меня въ покоѣ!-- громко отвѣтила Муратова.-- Тутъ происходитъ очень понятная человѣческая борьба чувства и разсудка, а вы со своими пошлыми подозрѣніями пристаете. Ты обдумайте все,-- обратилась она къ Дашѣ,-- взвѣсьте всѣ шансы. Если вы пойдете ко мнѣ на мѣсто, вы дадите образованіе вашему брату, если вы останетесь здѣсь, то онъ не получитъ образованія...
   -- Я знаю,-- отвѣтила Даша.-- Но я боюсь, что онъ испортится безъ меня... Пусть лучше онъ неучемъ будетъ, но честнымъ...
   -- Честнымъ!-- воскликнула Аделаида Александровна.-- Знаю я, какъ высоко значеніе этого слова! Но вспомните, что никакая честность не устоитъ противъ нужды. Что выйдетъ изъ него безъ образованія? Бѣднякъ, лишенный средствъ добыть трудомъ хоть грошъ. Гдѣ же будетъ исходъ: не въ обманѣ ли, не въ воровствѣ ли?
   Даша совсѣмъ растерялась. Въ сущности она гораздо менѣе понимала болтовню Муратовой, чѣмъ грубые взгляды Мафусаилова.
   -- Я и ума не приложу, что дѣлать!-- шептала она.-- Дайте мнѣ подумать, разсудить... Кромѣ того,-- робко замѣтила Даша:-- какъ я къ вамъ явлюсь, какъ переѣду къ вамъ...
   Она остановилась.
   -- Что же васъ затрудняетъ?-- спросила Муратова.
   -- Мнѣ не въ чемъ,-- стыдливо потупилась Даша.
   -- О, объ этомъ не безпокойтесь! Я все улажу,-- успокоила ее Муратова.
   Въ эту минуту дверь отворилась и въ комнату вбѣжалъ запыхавшійся мальчуганъ. Увидавъ постороннихъ людей, онъ сконфузился и остановился. Даша быстро подошла къ нему и взяла его за руку. Это былъ Вася.
  

XIII.

   -- Даша, я заплатилъ,-- шепнулъ онъ сестрѣ.
   -- Хорошо,-- такъ же тихо отвѣтила она и обратилась къ Муратовой:-- вотъ онъ... вотъ мой братъ...
   Она прижала его къ себѣ одной рукою.
   -- Ты очень любишь свою сестру?-- спросила Муратова, потрепавъ его по щекѣ своей маленькой ручкой, затянутой въ лайковую перчатку.
   Мальчикъ смотрѣлъ исподлобья и, видимо, дичился.
   -- Ее-то?-- спросилъ онъ.-- Люблю...
   -- Она у тебя добрая,-- проговорила Муратова.-- Она хочетъ твое счастье составить. Ты уговори ее, чтобы она шла на мѣсто.
   Мальчикъ испуганно взглянулъ на сестру.
   -- Ты уходишь?-- тихо спросилъ онъ.-- Совсѣмъ?
   -- Не ухожу еще,-- отвѣтила Даша.-- Нѣтъ... не совсѣмъ... Извините,-- обратилась она къ Муратовой,-- я такъ разстроена. Вамъ должно быть странно. Но я такъ люблю его, такъ люблю!.. Кромѣ него у меня ничего нѣтъ дорогого на свѣтѣ. Онъ для меня все.
   -- Ну, вотъ и принесите для него жертву,-- сказала Аделаида Александровна.-- Это будетъ самымъ лучшимъ залогомъ вашей любви къ нему.
   -- Благодарю васъ за заботы, за совѣтъ,-- произнесла Даша.
   -- Ничего изъ этого не выйдетъ,-- проговорилъ Меѳеодій Мироновичъ.-- Никакихъ такихъ жертвъ она для него не принесетъ...
   Аделаида Александровна нетерпѣливо пожала плечами.
   -- Пойдемте лучше,-- проговорила она.-- Вамъ не слѣдовало бы и посѣщать-то бѣдныхъ. Черствый вы человѣкъ!
   -- Не черствый, Аделаида Александровна, не черствый,-- сказалъ старикъ.-- Я только опытнѣе васъ. Присмотрѣлся я къ нуждѣ. Кто пальцемъ не можетъ двинуть, кто ватрушечками не лакомится, кто въ углу самъ-восемь съ чужими лѣпится -- вотъ нужда. А тутъ что? Всѣ работаютъ, уголъ свой имѣютъ...
   -- Стыдитесь,-- упрекнула его Муратова.-- Въ такомъ углу вы и своей собаки не стали бы держать!
   -- Ну, а можетъ-быть, вы и въ моей квартирѣ своей собаки держать не стали бы,-- усмѣхнулся Мафусаиловъ -- Это все относительно, Аделаида Александровна, все относительно!
   Муратова взглянула на него съ презрѣніемъ.
   -- До свиданья,-- сказала она Дашѣ.-- Я считаю дѣло улаженнымъ.
   Даша молчаливо не то поклонилась, не то поникла головой.
   Муратова направилась къ двери и столкнулась лицомъ съ лицу съ старухой Лыткиной. Катерина Ивановна Лыткина была одѣта въ подерганное платье и въ куцавейку. Вся ея одежда была забрызгана водой. Увидавъ Муратову, старуха отшатнулась и начала торопливо кланяться.
   -- Матушка, благодѣтельница, ваше превосходительство! У насъ изволили быть, а я и не знала! Ручку вашу!-- заговорила она, пряча свои руки за спину, выставляя впередъ голову и отстраняясь всѣмъ корпусомъ отъ Муратовой.-- Не смѣю прикоснуться сама, вся мокрая, вся мокрая, какъ курица... истинно такъ... Стирала-съ, стирала-съ...
   Аделаиду Александровну поразилъ жалкій, приниженный видъ старухи.
   -- Не стѣсняйтесь,-- промолвила она.-- Я ухожу. Дочь вамъ передастъ, что мы надумали. Авось вамъ будетъ легче.
   Она вышла.
   -- А наше общество не можетъ помочь вамъ,-- обратился Мафусаиловъ къ старухѣ, намѣреваясь тоже выйти.
   Лыткина оторопѣла и растерялась.-- Батюшка, ваше превосходительство, какъ же это?-- забормотала она, учащенно мигая глазами.
   -- Вы еще работать можете,-- пояснилъ старикъ.
   -- Работаю, работаю, батюшка, ваше сіятельство,-- наивно подтвердила Лыткина.-- Да толку что? Толку-то что? Наги и босы...
   -- А мы помогаемъ только тѣмъ, кто не можетъ работать,-- объяснилъ Мафусаиловъ.
   Лыткина недоумѣвала.
   -- Какъ же это?-- бормотала она, разводя руками.-- Батюшка, ваше превосходительство, развѣ я виновата, что руки еще не отвалились? Развѣ я виновата, что еще работаю?
   -- Ну, вотъ и трудитесь, и трудитесь. Господь, нашъ Создатель, самъ трудился и людямъ велѣлъ трудиться,-- наставлялъ Меѳеодій Мироновичъ, поднимая глаза къ потолку.
   -- И тружусь, батюшка, ваше превосходительство, и тружусь!-- говорила старуха.
   -- Ну, и прекрасно!-- одобрилъ Меѳеодій Мироновичъ.-- Трудитесь, трудитесь!
   Онъ, нетерпѣливо и неслышно шаркая ногами, направился къ двери и вышелъ, какъ кошка. Старуха Лыткина остановилась посерединѣ комнаты и, видя, что онъ удалился, съ тупымъ видомъ развела руками.
   -- Что же это, Даша?-- спросила она пугливо.-- Онъ далъ что-нибудь? Денегъ-то далъ?
   -- Не далъ, мама,-- глухо отвѣтила Даша.
   -- А она-то, она-то дала?
   -- Не дала, мама.
   -- Такъ какъ же?..-- Лыткина обвела глазами комнату, точно ища человѣка, который разрѣшилъ бы ей трудную загадку.-- Дѣлать-то мы что будемъ?-- спросила она черезъ минуту.
   -- Что же вы меня спрашиваете?-- пожала плечами Даша.-- Развѣ вы, мама, не видите, что я сама голову потеряла.
   -- Знаю, знаю, Дашенька,-- прошептала старуха.-- Да какъ же такъ не дали! Вѣдь прислужникъ-то въ комитетѣ говорилъ: три рубля дадутъ, если окажетесь достойными.
   -- Значитъ, не оказались достойными,-- горько усмѣхнулась дочь.
   -- Оно, конечно, что въ насъ достойнаго,-- простодушно согласилась Лыткина.-- Только какъ же это?.. Дѣлать-то что мы будемъ!.. Вотъ корзину надо на плотъ везти. Деньги-то у тебя есть? Три копейки мнѣ плотовщику.
   Даша махнула рукой.
   -- Ничего нѣтъ... Отецъ взялъ.
   -- Что-жъ ты это ему, грабителю, отдала!-- воскликнула мать.-- Сами голодомъ сидимъ... надо за корзины, а ты отдала.
   -- Обѣщалъ полтинникъ принести,-- отвѣтила молодая дѣвушка.
   -- Принесетъ онъ! Жди! А теперь-то что дѣлать, теперь-то?-- съ горечью воскликнула мать.-- Какъ корзины-то везти на плотъ? А?
   -- Отдайте подъ залогъ плотовщику мой платокъ... до вечера повѣритъ. Скажите, что забыли деньги... потеряли...
   Даша стащила съ шеи поношенный платокъ и отдала его матери.
   -- Охъ, Господи, нужда-то какая окаянная, нужда!-- простонала старуха.-- Хоть бы смерть пришла, что ли! И вѣдь жили, хорошо жили.-- такъ нѣтъ, прокутилъ все, грабитель нашъ прокутилъ.
   -- Воровское-то въ прокъ не пошло,-- усмѣхнулась дочь.
   -- Пойдемте, маменька. Я свезу корзины,-- проговорилъ Вася, дернувъ мать за рукавъ.
   -- Пойдемъ, пойдемъ!-- очнулась она и пошла за сыномъ, качая понурою головою и пожимая плечами.
   Даша вздохнула свободнѣе, оставшись одна. Она не могла сразу приняться за работу. Въ ея головѣ бродили тревожныя думы.
   "Ушли, слава Богу,-- думалось ей.-- Легче становится, когда одна остаешься. Не видала бы никого, не глядѣла бы на нихъ... Не глядѣла бы, а идти на мѣсто боюсь! Въ теплѣ бы жила, барышней одѣвалась бы, не видала бы, какъ здѣсь горе мыкаютъ, вышла бы замужъ за какого-нибудь камердинера, брата образовала бы... Голубчикъ мой, да развѣ мнѣ легко тебя оставить, да развѣ мнѣ легко безъ тебя жить? Безъ меня, пожалуй, и отецъ сопьется совсѣмъ съ кругу, и мать совсѣмъ потеряется. Тутъ все ласковое слово подчасъ услышатъ, бѣдные... И чего бы я для нихъ ни сдѣлала... Ну, а если я не пойду? Гдѣ же исходъ?"
   Даша ходила и ходила по комнатѣ, не имѣя ни силъ, ни возможности придумать какой-нибудь иной исходъ. Мѣсто у Муратовой являлось единственнымъ средствомъ спасенія, хотя средствомъ слабымъ и опаснымъ. Во-первыхъ, мѣсто не могло дать сразу такихъ средствъ, чтобы поднять семью; во-вторыхъ, оно отрывало молодую дѣвушку отъ дома, гдѣ нуждались въ ея нравственной поддержкѣ ея мать и братъ. И все-таки рѣшиться было необходимо.
  

XIV.

   -- Это ужасно, ужасно! И какъ люди выносятъ подобную нищету? Я бы не вынесла и половину этихъ страданій,-- почти вслухъ проговорила Аделаида Александровна, выбираясь изъ подвальной тьмы на свѣтъ и вдыхая полной грудью свѣжій полуденный воздухъ.
   "Надо скорѣе устроить дѣла!-- почти съ испугомъ подумала она въ ту же минуту.-- Выяснить отношенія къ барону"...
   Она торопливо пошла по двору, подобравъ одною рукою длинный шлейфъ платья. При воспоминаніи о баронѣ передъ нею вдругъ промелькнулъ другой, полный жизни, молодой и прекрасный образъ.
   -- И зачѣмъ это именно нынче нужно принять барона,-- вздохнула она.-- Нынче, когда я только-что узнала, что онъ любитъ меня... Но точно ли это любовь? Не было ли это минутное увлеченіе?.. Мнѣ надо его видѣть...
   -- Куда прикажете ѣхать?-- спросилъ лакей, подсаживая ее въ карету.
   -- Домой, домой, скорѣе!-- быстро проговорила она.
   -- Да, нужно увидѣть его прежде, чѣмъ пріѣдетъ баронъ... Это даетъ мнѣ силы...
   Она задумалась. Передъ нею носилась картина прошлой ночи.
   -- Милый, любимый, какъ ты мнѣ сталъ вдругъ дорогъ!-- шептала она, и ея лицо горѣло яркимъ румянцемъ.
   Карета остановилась прежде, чѣмъ Аделаида Александровна успѣла овладѣть собою.
   -- Викторъ Валерьяновичъ у себя?-- спросила она горничную.
   -- Нѣтъ-съ, уѣхали,-- отвѣтила дѣвушка.
   -- Спрашивалъ обо мнѣ?
   -- Никакъ нѣтъ.
   -- Хорошо, оставьте меня.
   Муратова опустилась на канапе въ своемъ будуарѣ.
   "Куда онъ уѣхалъ? Зачѣмъ?" -- спрашивала она мысленно.
   Она не могла найти отвѣта. Время теперь тянулось для нея медленно. Она посмотрѣла на часы: было около двухъ часовъ.
   -- Но что же я такъ сижу! Надо написать Марьѣ Петровнѣ объ одеждѣ для этой... какъ ее?.. да... для Лыткиной...
   Она сѣла къ письменному столу и начала писать. Она испортила два листика бумаги и, наконецъ, кое-какъ, безсвязно, написала на третьемъ, что для Даши Лыткиной нужны поношенныя платья, что она, Аделаида Александровна, съ своей стороны дастъ ей кое-что, но что она ждетъ для дѣвушки какого-нибудь платья и отъ Марьи Петровны. Написавъ письмо и заклеивъ конвертъ, она позвонила. Вошла горничная.
   -- Викторъ Валерьяновичъ еще не пріѣзжалъ?-- спросила Муратова.
   -- Никакъ нѣтъ,-- отвѣтила горничная.
   -- Пошли съ Иваномъ это письмо къ Марьѣ Петровнѣ Прозоровой-Солонецкой.
   -- Слушаю-съ.
   -- Да... Если Викторъ Валерьяновичъ пріѣдетъ, доложите мнѣ...
   Горничная вышла. Аделаида Александровна заходила по комнатѣ.
   -- Какъ жаль, что я не сказала ему вчера, чтобы онъ не уходилъ сетодня утромъ... Я совсѣмъ разстроена... я не сумѣю спокойно отнестись къ барону... Онъ мнѣ теперь еще противнѣе...
   Она задумалась и съ поникшей головой ходила изъ угла въ уголъ. Она была похожа на только-что пойманную львицу, кружащуюся въ нервномъ волненіи по клѣткѣ. Иногда она поднимала плечи, иногда сжимала руки. Наконецъ, она бросилась на кушетку и зарыдала.
   -- Я его ненавижу, ненавижу!-- шептала она, поднося къ стиснутымъ зубамъ платокъ.-- Но гдѣ же исходъ? Господи, гдѣ исходъ?
   Прошло болѣе получаса, когда нервный припадокъ нѣсколько стихъ и она задремала въ той позѣ, въ которой упала на кушетку. Въ комнату осторожными шагами вошла горничная и остановилась, увидавъ, что ея госпожа спитъ. Она кашлянула. Муратова очнулась и быстро сѣла, протирая глаза.
   -- Что вамъ?-- спросила она.-- Развѣ...
   -- Обѣдъ поданъ,-- отвѣтила горничная.
   -- А... хорошо!
   Муратова встала, подошла къ зеркалу, оправилась.
   -- Виктору Валерьяновичу сказали?-- нерѣшительно спросила она, избѣгая болѣе прямого вопроса о томъ, возвратился ли молодой Баскаковъ.
   -- Ихъ еще нѣтъ...
   Аделаида Александровна сдвинула брови. Ей было, наконецъ, совѣстно передъ горничной, что она такъ часто спрашиваетъ о Баскаковѣ. Но эти вопросы срывались съ языка невольно, безсознательно.
   -- Что ты, нездорова?-- спросилъ ее мужъ, когда она вошла въ столовую.
   -- Нѣтъ,-- сухо отвѣтила она.
   -- А у тебя лице такое измятое,-- проворчалъ онъ.
   Муратова вспыхнула, точно ее глубоко оскорбили.
   -- Не всѣ же могутъ выносить все такъ тупо, какъ ты,-- рѣзко проговорила она.
   -- А развѣ что-нибудь случилось?-- глупо спросилъ онъ.
   Она пожала плечами.
   -- Да развѣ можетъ еще что-нибудь случиться?-- отвѣтила она.-- Мы дошли до того, когда хуже не можетъ быть... Досталъ денегъ?
   -- Нѣтъ, никто не даетъ.
   -- Дуракъ!
   Супруги говорили по-французски, но лакей, подававшій кушанье, могъ замѣтить по ихъ тону, что разговоръ господъ былъ далеко не дружелюбенъ.
   -- Ты бы хоть постыдилась человѣка,-- проворчалъ сконфуженно Аркадій Павловичъ.-- Что у тебя за тонъ нынче явился?
   -- Ахъ, что мнѣ за дѣло до тона!-- воскликнула Муратова.-- Теперь не до нѣжностей, когда мы стоимъ на краю пропасти.
   -- Но ты же надѣешься...-- началъ онъ.
   -- На что?-- спросила она, въ упоръ взглянувъ на него.
   Онъ смѣшался.
   -- На барона?-- рѣзко проговорила она.-- Да?
   -- Ну да... ты сама же говорила,-- произнесъ онъ.
   Она съ презрѣніемъ посмотрѣла на него.
   -- Да, я надѣюсь на барона,-- проговорила она отчетливо.-- Но знаешь ли ты, что я могу надѣяться и на графа Зяблова, и на графа Толстогуба, и на сенатора Начинина, знаешь ли ты, что я могу надѣяться на всѣхъ стариковъ, тающихъ при видѣ хорошенькой женщины, и на всѣхъ матушкиныхъ сынковъ, хвастающихъ связями съ замужними женщинами?.. А на что надѣешься ты?
   Она помолчала, глядя съ негодованіемъ на облысѣвшую, сальную и тупую голову своего мужа, съ торчащими въ стороны ушами.
   Теперь ей было странно, что она когда-то такъ легко согласилась выйти за него замужъ.
   -- Я тебѣ скажу, на что ты надѣешься,-- проговорила она.-- Ты надѣешься на мое паденіе, на мой позоръ и на возможность этою цѣною купить для себя мимолетныя милости какой-нибудь площадной кокотки...
   -- Я...-- началъ растерянно Аркадій Павловичъ.
   -- Ты бездушный циникъ,-- перебила его Аделаида Александровна.-- Ты губилъ меня, чтобы захватить мои деньги, ты хочешь опозорить и уронить меня въ моихъ собственныхъ глазахъ, чтобы опять захватить мои деньги... Но ты долженъ знать, что изъ этого выйдетъ. Я продамъ себя теперь кому угодно, старику, уроду, жиду. Мнѣ теперь нечего терять, нечего бояться. Чего я не вынесу, если я вынесла пять лѣтъ твоей любви!-- съ горечью проговорила она.-- Но знай, что ты будешь мнѣ не мужъ. Да и можно ли считать мужемъ человѣка, къ которому чувствуешь менѣе уваженія, чѣмъ къ послѣднему лакею!
   Аркадій Павловичъ не вынесъ этого оскорбленія и вспылилъ.
   -- Я думаю, всему есть мѣра,-- задыхающимся голосомъ началъ онъ.
   -- Да, я уважаю тебя менѣе, чѣмъ послѣдняго лакея,-- рѣзко перебила она его.-- Если тебѣ не нравится это, ты можешь удалиться изъ моей квартиры. Слышишь ты? Здѣсь все мое. У тебя есть только долги и стремленіе къ широкой жизни. Ты довелъ меня до нищеты.
   -- Ты сама жила такъ же, какъ я,-- перебилъ онъ ее.
   -- Ты лжешь! Я была честною женщиною, а ты былъ негоднымъ развратникомъ, я была неопытною провинціалкою, не знавшею счета деньгамъ, а ты быль алчнымъ до чужихъ денегъ барышникомъ и очень хорошо сознавалъ, что увлекаешь меня въ пропасть. Итакъ, повторяю, ты довелъ меня до нищеты, ты дошелъ до нея и самъ. Теперь ты ждешь спасенія отъ меня, и я спасу тебя, спасу не ради тебя, а ради самой себя. Для тебя я шагу не сдѣлала бы... Но говорю тебѣ, что первый твой шагъ, сдѣланный безъ моего согласія, заставитъ меня порвать всякую связь съ тобою. Я не подорожу ничѣмъ.
   Аркадій Павловичъ раздражительно бросилъ на столъ салфетку.
   -- Пожалуйста, не вздумай разыгрывать одной изъ тѣхъ сценъ, которыми ты пугалъ меня когда-то,-- гнѣвно сверкнула она глазами.-- Теперь эти сцены не къ лицу тебѣ,-- засмѣялась она.-- Взгляни на себя, до чего ты дошелъ. Вѣдь съ тебя можно бы писать типъ человѣка, отупѣвшаго отъ обжорства, лѣни и грязнаго разврата.
   Она съ горечью засмѣялась. Аркадій Павловичъ скрежеталъ зубами. Въ былые дни, при малѣйшихъ сценахъ съ женою, у него летѣли на полъ тарелки и блюда, теперь онъ не смѣлъ этого сдѣлать. Онъ былъ, съ одной стороны, опутанъ сѣтями долговъ, которыя могла распутать только его жена, съ другой стороны, онъ привыкъ къ комфорту, къ сладкому куску, къ веселой компаніи, и отъ всего этого должно было отказаться, если бы она сказала: "не хочу". Аделаида Александровна смотрѣла на него съ презрѣніемъ. Обѣдъ пришелъ къ концу. Аркадій Павловичъ всталъ и хотѣлъ, по обыкновенію, подойти къ женѣ, чтобы поцѣловать ея руку. Онъ во всемъ и вездѣ, какъ всѣ тупые люди, бытъ человѣкомъ привычки.
   -- Безъ нѣжностей,-- проговорила она сухо.-- Ты гдѣ сегодня вечеромъ?
   -- Я, право, не знаю...-- замялся онъ, не зная, что нужно сказать.
   -- Мнѣ все равно, гдѣ ты будешь, но нужно, чтобы тебя не было дома,-- пояснила она.
   Онъ переминался съ ноги на ногу и сталъ ходить но комнатѣ, покусывая ногти. Муратова не обращала на него вниманія и допивала кофе.
   -- Ma chère...-- наконецъ, послышался его нерѣшительный голосъ.
   -- Денегъ?-- лаконически спросила она.
   -- Ты знаешь...-- началъ онъ.
   -- Тебѣ нужно денегъ?-- настойчиво спровила она.
   -- Да,-- коротко отвѣтилъ онъ.
   Она вынула портмонэ, порылась въ немъ и, доставъ десять рублей, бросила ихъ на столъ. Аркадій Павловичъ закусивъ губы. Лакей, убиравшій со стола, могъ не понять ихъ разговора, могъ не уловить тона ихъ рѣчей, но онъ не могъ не видѣть, какъ были брошены эти деньги, онъ не могъ не понять, что баринъ выпросилъ эти деньги, а барыня за это разсердилась.
   -- Ты третируешь меня...-- началъ Аркадій Павловичъ.
   -- Какъ лакея, хочешь ты сказать,-- окончила Аделаида Александровна.-- Ты можешь отказаться отъ этой роли, можешь даже не брать этихъ денегъ.
   Она молча встала и, подойдя къ окну, прижалась пылавшимъ лбомъ къ стеклу и безцѣльно устремила глаза на улицу. Тамъ живо и бодро мелькали массы людей всѣхъ сословій, всѣхъ возрастовъ, всѣхъ состояній. Ей показалось, что всѣ эти люди счастливѣе, богаче, довольнѣе ея. Ей стало завидно, ей стало досадно, что на свѣтѣ есть счастливые люди.
  

XV.

   Среди наступившей гробовой тишины, часы звонко и рѣзко пробили шесть. Аделаида Александровна вздрогнула и очнулась отъ горькаго раздумья. Въ ея головѣ промелькнула мысль, что баронъ Гельфрейхъ, какъ всѣ. влюбленные, старые и молодые, можетъ пріѣхать ранѣе назначеннаго срока. Ей нужно было приготовиться принять его, и она мысленно сказала:
   -- Пора!
   Она встала и направилась въ свой будуаръ.
   -- Черное платье!-- лаконически приказала она горничной.
   Горничная принесла платье изъ гардеробной. Муратова начала переодѣваться. Это платье было ей къ лицу. Гладкій лифъ обрисовывалъ вполнѣ ея еще красивыя формы. Небольшая вырѣзка ворота спереди позволяла видѣть часть бѣлой, какъ мраморъ, довольно полной, но стройной шеи. Концы бѣлаго батистоваго воротничка, похожаго на мужскіе откидные воротнички, ярко вырисовывались на черномъ шелку. Узкіе, гладкіе рукава давали возможность видѣть вполнѣ заманчивую форму полныхъ, стройныхъ рукъ.
   -- Вы можете идти,-- обратилась Муратова къ горничной, перечесывавшей ей волосы.-- Сегодня я не принимаю никого, кромѣ барона Гельфрейха.
   Горничная вышла, Аделаида Александровна осталась сидѣть передъ зеркаломъ и начала поправлять только-что причесаввые волосы. Наконецъ, она кончила и его дѣло, и, опустивъ за колѣнй руки, задумалась.
   -- Готова на продажу!-- прошептала она съ горькой усмѣшкой и еще ниже склонила голову.-- Думала ли я, что я когда-нибудь дойду до этого?..
   Въ ея головѣ снова воскресло все ея прошлое.
   Ей вспоминалось, какъ она жила у дяди, ни въ чемъ не нуждаясь, повелѣвая въ домѣ, видя на всѣхъ лицахъ заискивающія улыбки. Этотъ домъ былъ полною чашей. Она могла ничего не дѣлать, ни о чемъ не думать. Какъ сладко было ей, пригрѣтой лучами весенняго солнца, лѣниво нѣжиться въ своей постели, какъ хорошо было ей забываться въ дремотѣ гдѣ-нибудь въ бесѣдкѣ въ жаркіе лѣтніе дни, какъ безмятежно засыпала она въ холодные зимніе вечера въ своей уютной спальнѣ, не помышляя о тѣхъ, у кого нѣтъ въ эти холода и вьюги ни угла, ни постели, ни теплой одежды. Но зачѣмъ же она ушла изъ этого дома? Вѣдь она не любила своего жениха! Да, но ее душила скука, ее смущала боязнь, что ей придется остаться старой дѣвой въ этомъ очарованномъ замкѣ лѣни и сна. Ей хотѣлось пожить -- шумно, весело пожить, какъ живутъ въ городахъ, какъ живутъ въ романахъ. Ради возможности такъ пожить, она побѣдила свое отвращеніе къ жениху. Впрочемъ, и отвращеніе-то къ нему она почувствовала тогда, когда уже согласилась выйти за вето замужъ. Теперь ей кажется, что на свѣтѣ нѣтъ болѣе уродливаго человѣка, чѣмъ ея мужъ, а тогда она не замѣчала даже его уродства; она "привыкла" къ его лицу съ дѣтства и не всматривалась въ него, но относилась къ нему критически. Ихъ обвѣнчали. Шумная столичная жизнь настала. Балы, театры, ѣзда по магазинамъ, слушаніе комплиментовъ и любезностей, катанье по Дворцовой набережной; по Невскому и по Большой Морской въ ясные зимніе дни, обѣды въ веселой компаніи молодежи,-- все это прошло яркимъ и безпутнымъ сномъ въ ея жизни. Все это стоило денегъ, но деньги такъ легко добывались, что ихъ не стоило считать, что о нихъ не стоило думать. Проданный лѣсъ далъ двадцать тысячъ, залогъ имѣнія далъ еще столько же. Правда, все это прожилось, но богатымъ людямъ легко вѣрятъ въ кредитъ. Въ магазинахъ у нихъ не спрашиваютъ сейчасъ денегъ, люди, дающіе деньги на проценты, являются по первому слову къ услугамъ богачей.
   Она опомнилась только тогда, когда пришлось за заложенное имѣніе вносить проценты, за взятыя въ долгъ вещи платить втридорога, за занятые капиталы отдавать вдвое или подписывать векселя въ тысячи за занятыя сотни. Нѣтъ ничего ужаснѣе, какъ запутаться въ денежныхъ дѣлахъ. Ничто не возрастаетъ такъ быстро, какъ долги. Долгъ, котораго вы не можете выплатить, растетъ, какъ катящійся съ горы снѣжный комъ, съ тою только разницею, что отъ кома вы еще можете отстраниться, а долгъ неизбѣжно увлекаетъ васъ въ пропасть вмѣстѣ съ собою.
   -- Нынче я не могъ уплатить долга, говорите вы,-- но въ будущемъ году я уплачу его.
   Вы лжете. Изъ чего же вы уплатите его, если ваши доходы остаются прежними, а расходы увеличиваются процентами за долгъ? На будущій годъ вы опять не уплачиваете долга, но отсрочка покупается вами только при помощи обязательства переписать вексель съ тысячи на полторы тысячи, съ двухъ тысячъ -- на три. А сколько нравственныхъ пытокъ, сколько униженія, сколько грубостей приходится перенести вамъ въ эти скорбные дни свиданій съ кредиторами! Кредиторъ, которому вы хоть разъ не отдали въ срокъ денегъ, считаетъ и имѣетъ право считать васъ обманщикомъ, мошенникомъ. И чѣмъ болѣе желалъ онъ поживиться на вашъ счетъ, тѣмъ озлобленнѣе становится онъ, предчувствуя, что его расчеты оказались ошибочными. Онъ, ростовщикъ, негодяй, обирающій живыхъ и мертвыхъ, является передъ вами съ видомъ честнаго человѣка, обманутаго вами, является правымъ передъ обществомъ и передъ судомъ, а вы, виноватые только въ неразсчетливости, въ неумѣніи сводить концы съ концами, являетесь обманщикомъ, похитителемъ чужой собственности, личностью, которой не станетъ вѣрить никто, которую могутъ сегодня повести въ судъ, завтра засадить въ долговое отдѣленіе, послѣзавтра лишить пристанища и крова. Какъ дикій звѣрь на травлѣ, вы начинаете прятаться, бы боитесь каждой встрѣчи на улицѣ, вы дрожите при каждомъ звонкѣ у вашихъ дверей, вы теряете голову отъ преслѣдованій и вамъ кажется, что сотни голосовъ злорадно кричатъ:
   -- Ату его, ату!
   Все это испытала Аделаида Александровна, все это пережила она каждымъ первомъ своего существа, и когда она спрашивала себя, за что же выпали ей на долю эти муки -- отвѣтъ находился одинъ: "за то, что тебѣ дали жизнь, но не научили тебя жить". Но развѣ это была ея вина? Она металась изъ стороны въ сторону, ища спасенія, и, наконецъ, передъ нею явилась надежда на это спасенье. Но что это за спасеніе? Ей грозила участь женщины, погрязшей въ долгахъ, теперь ей грозила участь женщины, погрязшей въ развратѣ. Не лучше ли остановиться, покуда есть время? Но что же будетъ, если она будетъ разорена? Ей придется бороться съ нищетой. Но какъ же бороться, не умѣя работать? Какъ выносить нищету, когда кругомъ всѣ старые знакомые будутъ пировать на праздникѣ жизни? Не идти ли къ отцу искать куска хлѣба и пріюта? Но приметъ ли ее онъ или, лучше сказать, его жена? Снесетъ ли она, Муратова, жизнь подъ одной кровлей со своей бывшей крѣпостной, сдѣлавшейся ея мачехой? Вытерпитъ ли она послѣ шумной столичной жизни въ образованномъ обществѣ жизнь съ этой неразвитой и грубой женщиной? Нѣтъ, все это невозможно, невыносимо! Но развѣ легче сближеніе съ барономъ?
   -- Боже мой, какъ онъ противенъ!-- вырвалось невольно изъ груди Аделаиды Александровны болѣзненное восклицаніе, и она вздрогнула.
   "Противенъ,-- продолжала она думать.-- Но дѣло не въ томъ. Дѣло въ томъ, что скажетъ свѣтъ". Эта мысль промелькнула въ ея головѣ, и тотчасъ же на ея губахъ скользнула презрительная усмѣшка. "Что же скажетъ свѣтъ!-- думала она.-- Свѣтъ будетъ у моихъ ногъ, если я паду нравственно и буду блистать передъ нимъ богатствомъ. Свѣтъ назоветъ меня дурой, если я оттолкну барона и погибну отъ нищеты. Вотъ что скажетъ свѣтъ". "Нѣтъ, это все не то!-- продолжала она въ тревогѣ.-- Страшно самое паденіе..." "Но развѣ я уже не пала?" -- спрашивала она себя, и передъ нею живо воскресало воспоминаніе вчерашней ночи. "Какъ хорошъ Викторъ! Какъ онъ любитъ меня. Я сама впервые люблю,-- неслось въ ея головѣ.-- И отъ этой-то любви надо отказаться, если я сдѣлаюсь нищей! Отказаться? Ни за что! ни за что! Нужно принести всѣ жертвы, чтобы сохранить ее... А если Викторъ узнаетъ, какой цѣной я покупаю возможность любить его? Развѣ онъ не оттолкнетъ меня съ отвращеніемъ?" Она опустила на грудь голову, она терялась, она впервые въ жизни не находила никакого исхода, впервые въ жизни она сознавала, что умъ отказывается ей служить, и испытывала что-то похожее на ужасъ, который захватывалъ у нея духъ.
   -- Баронъ Гельфрейхъ ждутъ въ гостиной!-- раздался надъ нею голосъ горничной.
   Муратова вытянулась во весь ростъ и досмотрѣла на горничную испуганными глазами -- Который часъ?-- спросила она,
   -- Три четверти восьмого,-- отвѣтила горничная.
   -- Да... да, сейчасъ,-- проговорила растерянно Муратова и направилась къ гостиной.
  

XVI.

   Муратова подняла тяжелую опущенную портьеру и появилась на порогѣ. Баронъ ходилъ до гостиной, сложивъ за спину руки.
   -- Извините, я заставила васъ ждать,-- промолвила Аделаида Александровна,
   -- Я явился ранѣе назначеннаго часа,-- объяснилъ онъ, пожимая протянутую ему руку.
   Муратова была блѣдна и выглядѣла прекраснѣе, чѣмъ когда-нибудь: выраженіе ея лица было осмысленно, серьезно и грустно.
   -- Я очень рада вашей милой неаккуратности,-- любезно проговорила она, опускаясь на маленькій диванчикъ и указывая движеніемъ руки барону на кресло.-- На меня сегодня напала страшная хандра послѣ одного посѣщенія бѣдняковъ,
   -- Охота вамъ съ ними возиться!-- произнесъ баронъ, пожимая плечами.
   -- Ахъ, вы опять говорите на старую тему! Эти хлопоты -- все же призракъ дѣла. Это развлекаетъ.
   -- Хороши развлеченія, послѣ которыхъ нападаетъ хандра.
   -- Можетъ-быть, безъ этихъ развлеченій хандра была бы еще сильнѣе,-- вздохнула Муратова.
   -- Значитъ, есть еще другія причины для хандры?
   Баронъ нѣсколько вытянулъ впередъ свою голову, точно желая заглянуть въ лицо Муратовой.
   -- Много,-- уклончиво проговорила Аделаида Александровна -- Вы, кажется, курите?-- спросила она, перемѣняя разговоръ.-- Здѣсь это допускается для друзей,-- шутливо произнесла она, граціозно подвинувъ къ барону изящное фарфоровое плато, замѣнявшее пепельницу.
   -- Но вы позволяете друзьямъ только курить?-- улыбнулся баронъ,
   -- Я васъ не понимаю,-- слегка пожала она плечами.
   -- И не позволяете имъ заглянуть поглубже въ вашу душу?-- окончилъ онъ, не спуская съ нея зоркихъ глазъ и медленно закуривая папиросу.
   Баронъ далъ себѣ слово, во что бы то ни стало, добиться въ этотъ вечеръ положительныхъ результатовъ отъ бесѣды съ Муратовой.
   -- Не любопытно заглядывать въ эти потемки. Я сама иногда боюсь туда заглядывать, какъ боялась въ дѣтствѣ заглядывать въ ту темную комнату, куда насъ сажали за наказаніе,-- отвѣтила Аделаида Александровна.
   -- Неужели вамъ въ ваши годы не весело живется?-- спросилъ баронъ Гельфрейхъ.
   -- Не весело; но, право, объ этомъ не весело и говорить,-- отвѣтила молодая женщина.
   -- Но вѣдь есть же причины этого?-- безцеремонно настаивалъ баронъ.
   -- Повторяю, причинъ много,-- отвѣтила она.-- Но что за польза говорить о нихъ, да, наконецъ, и для чего? Чужое горе и останется чужимъ горемъ и, въ крайнемъ случаѣ, нагонигь на слушателя скуку. А я, по крайней мѣрѣ, на первый разъ, не хочу, чтобы вы вынесли отсюда чувство скуки. Я знаю по опыту, какое это убійственное чувство... Поговоримте лучше о другомъ. Вы будете въ нашемъ маскарадѣ?
   Муратова хотѣла собраться съ силами: до сихъ поръ она только кокетничала -- и это было легко; теперь ей было нужно продать себя -- и этого она не умѣла сдѣлать.
   -- Если вы будете тамъ,-- отвѣтилъ баронъ, не спуская съ нея плотоядныхъ глазъ.
   -- О, баронъ, вы меня считаете совсѣмъ деревенской простушкой!-- засмѣялась Муратова.-- Будете, если я буду! Это значитъ, что вы будете во всякомъ случаѣ: буду я -- скажете, что пріѣхали для меня, не буду я -- скажете мнѣ потомъ, что не были тамъ или что пріѣзжали искать меня... Но я васъ ловлю на словѣ: въ маскарадѣ я не буду и непремѣнно наведу справки потомъ, были ли вы.
   Она позвонила. Явился лакей.
   -- Чаю!-- лаконически произнесла она.
   Лакей ушелъ.
   -- Вы не шутя говорите, что не поѣдете?-- спросилъ баронъ.
   -- Не шутя,-- отвѣтила она.
   -- Отчего?-- освѣдомился онъ.
   Она помолчала.
   -- Сказать вамъ правду?-- проговорила она черезъ минуту.
   -- Всю правду, какъ другу,-- подтвердилъ баронъ и нѣсколько придвинулъ кресло.
   -- Хорошо! Я не поѣду потому, что я вообще должна перестать выѣзжать.-- отвѣтила она, вздохнувъ.
   -- Перестать выѣзжать?-- удивился баронъ.
   -- Да.
   Она опять помолчала. Ей нужно было ловко и рѣшительно приступить къ самой существенной части разговора. Но этого-то она и не умѣла сдѣлать. Она была еще неопытна въ подобныхъ сдѣлкахъ. Ей было и скверно сознавать, какую роль играетъ она, и страшно, что она не достигнетъ желанной цѣли, заключитъ невыгодную сдѣлку.
   -- Я не привыкла ничего скрывать, не привыкла маскироваться,-- проговорила она.-- Дѣло въ томъ, что я должна нѣсколько измѣнить образъ жизни и запереться отъ свѣта, отъ всѣхъ, въ четырехъ стѣнахъ, по крайней мѣрѣ, на нѣкоторое время.
   -- Вы меня пугаете,-- проговорилъ баронъ, недоумѣвая.
   -- Мой мужъ, какъ я вчера узнала, запуталъ мои денежныя дѣла. Имѣніе мое, но у него была полная довѣренность на управленіе. Я нѣсколько поздно узнала, что онъ плохо велъ дѣла... Чтобы привести въ порядокъ наше деревенское хозяйство, мнѣ нужно пожертвовать многимъ.
   -- Но зачѣмъ же жертвовать,-- воскликнулъ обрадованный баронъ:-- когда вамъ стоитъ захотѣть, и у васъ явятся средства?
   Онъ дѣлалъ предложеніе, по своему обыкновенію, прямо и грубо, безъ предисловій, не справляясь о томъ, насколько могутъ оскорбить его слова тѣхъ, къ кому они относятся. Муратова вспыхнула, но сдѣлала видъ, что не поняла его.
   -- Въ томъ-то и дѣло, что не явятся, если при помощи жертвъ не улучшится хозяйство,-- проговорила она.-- Я только жду весны, чтобы уѣхать на два, на три года отсюда въ деревню и похоронить себя тамъ на время.
   -- Да это невозможно!-- взволновался баронъ.-- Въ ваши годы похоронить себя въ деревнѣ! Хозяйничать въ имѣніи, когда хочется жить...
   -- И еще какъ хочется-то!-- вздохнула Муратова, и въ ея глазахъ блеснулъ огонь страсти.-- Но что дѣлать, если иначе нельзя? Вѣдь и съ вами, я думаю, часто случается такъ, что вы просиживаете надъ дѣлами ночи, когда хотѣлось бы отдохнуть, повеселиться?.. Ну, вотъ и я буду тамъ, въ деревнѣ, считать доходы фермы, возиться съ наймомъ рабочихъ и торговаться съ хлѣботорговцами... Погодите, года черезъ три, когда пріѣду сюда опять, вы меня не узнаете. Потолстѣю, загорю, постарѣю...
   Муратова едва замѣтно со вздохомъ махнула рукою.
   -- Нѣтъ, сегодняшній визитъ въ этотъ подвалъ окончательно разстроилъ меня,-- проговорила она.-- Въ голову приходятъ все мрачныя мысли, на душѣ точно какое-то бремя...
   Лакей въ это время подалъ чай. Баронъ и Муратова помолчали. У барона такъ и вертѣлось на языкѣ предложеніе ей поступить къ нему на содержаніе. Онъ никогда ни за кѣмъ не ухаживалъ и не зналъ теперь, какъ подступиться къ ней, смутно чувствуя, что она не изъ тѣхъ женщинъ, которыя прямо принимаютъ самыя дерзкія и наглыя предложенія. Муратова, съ своей стороны, начинала волноваться все сильнѣе и сильнѣе. До сихъ поръ она только заигрывала съ своими поклонниками, и это искусство было такъ просто, не требовало ни особенной изобрѣтательности, ни особеннаго ума. Теперь ей впервые приходилось продавать себя, и притомъ продавать "къ спѣху". Она терялась въ этой новой роли и въ сущности говорила наугадъ, шла къ цѣли ощупью. Самая тупая француженка-кокотка выказала бы на ея мѣстѣ болѣе такта, болѣе ловкости, болѣе сообразительности.
   -- Ваши планы не поведутъ ни къ чему,-- заговорилъ баронъ.-- Чтобы разбогатѣть въ деревнѣ -- нужны годы и годы. Но стоить ли убивать лучшее время жизни для того, чтобы исправить свои дѣла только къ той порѣ, когда уже ничего не будетъ нужно? Разбогатѣть можно только въ столицѣ, въ этомъ сборномъ пунктѣ азартныхъ игроковъ.
   -- Пріобрѣсти для мужа какую-нибудь концессію или мѣсто директора въ какомъ-нибудь банкѣ?-- иронически усмѣхнулась Муратова.-- Я уже слишкомъ опытна, чтобы строить подобные воздушные замки.
   -- Это избитыя средства, но кромѣ нихъ есть тысячи средствъ захватить долю земныхъ благъ на жизненномъ пиру,-- оживленно отвѣтилъ баронъ.-- Стоить только захотѣть, стоить сказать слово и...
   -- Вы не знаете моего мужа,-- перебила его Муратова.-- Онъ самъ ничего не сдѣлаетъ. Имъ нужно руководить, и тогда онъ пойдетъ по указанной дирогѣ. Но гдѣ же такіе руководители? Кто станетъ заботиться о чужихъ дѣлахъ?..
   -- Я,-- тихо и страстно отвѣтилъ баронъ, немного наклоняясь къ ней.-- Скажите слово -- и я сдѣлаю для васъ все, все...
   Муратова вопросительно посмотрѣла на него; у нея захватило дыханіе.
   -- Вы?-- прошептала она:-- но какое же право я имѣю ждать вашихъ услугъ? Вы человѣкъ дѣловой, серьезный.
   -- Я люблю васъ!-- проговорилъ баронъ и взялъ ея руку.
   -- Ради Бога!-- молящимъ тономъ воскликнула она, блѣднѣя отъ испуга.
   Баронъ уже не слушалъ ее и продолжалъ горячо:
   -- Вы несчастны, вы не любите своего мужа, вы ищете исхода. Зачѣмъ же даромъ губить свою молодость, свою жизнь, когда вы можете жить весело, безпечно, счастливо? Скажите, вѣдь я угадалъ, что вы несчастны?
   Баронъ поднесъ ея руку къ своимъ губамъ и услыхалъ сдержанныя рыданія. Муратова не вынесла этой пытки. Она чувствовала, что дѣло приходитъ къ развязкѣ, и теперь ей стало гадко, отвратительно играть ту роль, которую она приняла на себя. Въ эту минуту она была жалка, болѣе жалка, чѣмъ тѣ нищіе, которые прямо падаютъ къ ногамъ благодѣтелей, прося о подаяніи.
   -- Что съ вами?-- испуганно проговорилъ баронъ, еще ближе наклоняясь въ ней.
   -- О, если бы вы знали, если бы вы знали, какая пытка моя жизнь!-- шептала она.-- Оставьте меня, забудьте нашъ разговоръ.
   -- Оставить васъ теперь, когда я знаю, что вы несчастны, что вы жаждете исхода!-- проговорилъ баронъ.-- Какъ же вы мало знаете меня! Неужели вы не поняли ужо давно, что я готовъ быть вашимъ рабомъ, другомъ, спасителемъ, всѣмъ, всѣмъ...
   Онъ сжималъ и цѣловалъ ея мягкую, полную руку. Въ эту минуту онъ вовсе не походилъ на того апатичнаго, сухого и холоднаго дѣльца, какимъ онъ являлся обыкновенно въ обществѣ. Что-то приторное, слащавое, старчески-развратное было въ выраженіи его осклабившагося лица съ опустившимися углами губъ, сузившимися, подернувшимися масломъ глазами.
   -- Скажите хоть одно слово,-- безсвязно шепталъ онъ нетвердымъ, шамкающимъ тономъ.
   Муратова поднялась съ мѣста. Она была блѣдна, взволнована и прекрасна.
   -- Не теперь,-- прошептала она:-- не сегодня...
   Она сжала его руку и быстро пошла до направленію къ своему будуару. Она была не въ силахъ въ эту минуту продолжать объясненіе съ барономъ.
   -- Вы жестоки... Одно слово, одну ласку...-- говорилъ совсѣмъ потерявшій голову старикъ, дѣлая нѣсколько шаговъ за нею и дрожа ка ногахъ.
   Она обернулась, какъ-то лихорадочно протянула ему руки и въ изнеможеніи прислонилась въ стѣнѣ. Баронъ, какъ безумный, впился полуоткрытыми, отвислыми губами въ эти мягкіе, точно выточенные, стройные пальцы. Наконецъ, она вырвала у него свои руки, быстро наклонилась, на-лету обожгла его дряблую щеку горячимъ поцѣлуемъ и, почти простонавъ: "Послѣ!.. завтра!.." -- скрылась за портьерой,
   Если бы баронъ послѣдовалъ за нею, онъ увидалъ бы ее лежащею около кушетки съ лицомъ, спрятаннымъ въ подушку, съ вздрагивающими отъ истерическихъ рыданій плечами. Но баронъ, совсѣмъ опьянѣвшій отъ этихъ страстныхъ, неожиданныхъ поцѣлуевъ, не смѣлъ заглянуть за портьеру. Онъ растерянно и все съ тою же глуповато-тупою улыбкою поискалъ свою шляпу, потомъ въ недоумѣніи осмотрѣлся, чтобы найти дверь для выхода, и развинченной, присѣдающей походкой дошелъ до своей кареты, какъ бы въ туманѣ. Онъ не помнилъ себя въ такомъ состояніи даже въ тѣ дни, когда у него, тогда еще оборваннаго юноши, впервые появилась въ рукахъ пачка денегъ въ тысячу рублей,
   -- Вакханка! вакханка!-- шепталъ онъ, глядя куда-то въ пространство отуманенными, почти закатившимися глазами.
   А эта вакханка порывисто поднялась съ ковра, быстрымъ движеніемъ отерла батистовымъ платкомъ свои пальцы, свои губы, съ отвращеніемъ швырнула на полъ этотъ платокъ и почти простонала:
   -- Я ненавижу тебя, слышишь ты, я ненавижу тебя!
   Это былъ какой-то безумный порывъ гордой женщины, впервые продавшей себя. Въ эту минуту она ненавидѣла и того, кому продавала себя, и свѣтъ, который осмѣялъ бы ея страданія. Въ глубинѣ ея души шевелилось чувство презрѣнія къ самой себѣ. Въ ея душѣ была теперь потребность выплакать свое горе, покаяться передъ кѣмъ-нибудь, услышать чье-нибудь утѣшающее, ласковое слово. Но кто же могъ придти къ ней на помощь, кто могъ приголубить ее? Правда, было одно существо, которое она полюбила, которое, повидимому, любило ее, но возможно ли опять идти къ этому человѣку, какъ она шла къ нему наканунѣ? Вчера онъ могъ счесть ея посѣщеніе за невольный порывъ, за случайное разоблаченіе того, что они таили оба въ глубинѣ души. Теперь онъ могъ оттолкнуть ее, какъ женщину, бросающуюся ему на шею и не ожидающую, чтобы онъ сдѣлалъ хоть одинъ шагъ къ ней. Послѣ вчерашней сцены онъ могъ полюбить ее, послѣ сегодняшняго посѣщенія онъ могъ почувствовать къ ней презрѣніе. Все это ей подсказывало тонкое женское чутье, а между тѣмъ у нея не было силъ побѣдить душевную потребность ласки, утѣшенія, потребность забыться подъ звуки сочувственныхъ рѣчей. Она пошла изъ будуара въ гардеробную. Она шла тихо, съ опущенной головой, какъ кающаяся грѣшница, какъ опозоренная женщина, сознающая свое паденіе и свой позоръ. Она говорила себѣ, что она не войдетъ къ Виктору, что она только остановится у дверей его комнаты, подслушаетъ его шаги, его дыханіе, что ей довольно и того, что она будетъ сознавать, чувствовать близость его присутствія. Она вошла въ гардеробную, подняла портьеру надъ дверью, ведущею въ комнату Виктора, и прислонилась ухомъ къ этой двери.
   -- Милый, дорогой, если бы ты зналъ, какъ я люблю тебя,-- почти беззвучно шептала она:-- если бы ты зналъ, что я здѣсь...
   Она затаила дыханіе и слушала. Въ комнатѣ все было тихо.
   "Вотъ тутъ, на этомъ мѣстѣ, вчера впервые онъ обнялъ меня,-- неслось въ ея головѣ.-- Онъ взялся рукою за эту дверь..."
   Она прислонилась щекою къ этой холодной двери; она прильнула къ ней губами.
   "Господи, Господи, какъ я люблю его... Развѣ я виновата? Я никогда еще не любила..."
   Она не выдержала и вслухъ проговорила молящимъ голосомъ:
   -- Викторъ!
   Отвѣта не было.
   -- Онъ спитъ?...
   Она начала прислушиваться еще пристальнѣе. Въ комнатѣ не было слышно даже дыханія.
   -- Викторъ!-- еще громче проговорила она.
   Отвѣта не было попрежнему.
   "Но гдѣ же онъ? Съ нимъ что-нибудь случилось?.. Случилось?.. Что же могло случиться?.. Но зачѣмъ же онъ ушелъ и пропалъ на цѣлый день?.. Избѣгаетъ меня?"
   Она широко открыла глаза и безцѣльно смотрѣла въ этой темнотѣ. Передъ ея глазами носились, вертѣлись какіе-то яркіе круги.
   "Избѣгаетъ?.. Почему?.. Неужели я обманулась въ его чувствахъ ко мнѣ... Не можетъ быть, не можетъ быть!.. Онъ любитъ... Любитъ?.. Но развѣ можно бѣжать отъ любимаго человѣка на другой день послѣ того, какъ сказалось впервые слово: люблю? Нѣтъ, нѣтъ... въ такія минуты людямъ хочется быть вѣчно, вѣчно вмѣстѣ... А что, если онъ..."
   Она не докончила фразы, ей стало страшно при мысли, что онъ, можетъ-быть, презираетъ ее.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, надо разъяснить!-- вдругъ проговорила она и дернула за ручку двери.-- Викторъ! Викторъ!-- почти кричала она, забывъ, что ее могутъ слышать другіе и что ее могутъ застать здѣсь.
   Но дверь не подавалось, отвѣта не слышалось.
   -- Господи, что же это за пытка! За что? Вѣдь я съ ума схожу!-- въ отчаяніи воскликнула она и безъ чувствъ упала на полъ.
  

XVII.

   Когда Викторъ Валерьяновичъ въ памятную для него ночь проводилъ отъ себя Аделаиду Александровну и снова переступилъ порогъ своей комнаты, его поразилъ видъ этой комнаты. Дымъ отъ папиросъ и сигаръ еще не успѣлъ совершенно разсѣяться и висѣлъ въ воздухѣ. Подъ этой тяжелой пеленой догоравшія свѣчи мерцали тускло. На полу въ разныхъ мѣстахъ валялись окурки папиросъ, корки апельсиновъ, остатки яблоковъ и грушъ. На столахъ еще виднѣлись слѣды закуски, честера и швейцарскаго сыра; пара пустыхъ бутылокъ, хрустальный кувшинъ съ остатками шампанскаго и апельсиновъ, кожица отъ винограда, выброшенная на тарелки, все это непріятно бросалось въ глаза. Стулья стояли въ безпорядкѣ, его холостая постель, на которой часа два тому назадъ валялся кто-то изъ его пріятелей, была въ полнѣйшемъ безпорядкѣ Запахъ въ комнатѣ былъ тяжелый, наркотическій, какъ обыкновенно бываетъ послѣ пирушки.
   -- Кабакъ!.. оргія!-- прошепталъ Викторъ Валерьяновичъ съ отвращеніемъ.
   Передъ нимъ вдругъ ярко представилась та минута, когда на порогѣ появилась Муратова, огорченная, взволнованная, плачущая, пришедшая, повидимому, высказать ему свое горе.
   -- Какой же я мерзавецъ! Какой негодяй!-- воскликнуть онъ, хватая себя за голову.
   Онъ бросился, не раздѣваясь, на постель, лицомъ къ подушкѣ, казалось, онъ хотѣлъ не видѣть этой комнаты, которая оскорбляла его эстетическое чувство, казалось, онъ боялся, что, при видѣ ея, ему представится во всей своей отвратительной наготѣ картина его недавняго проступка, проступка противъ честной женщины, довѣрчиво пришедшей къ нему, какъ къ близкому родственнику, какъ къ доброму человѣку.
   "Какъ я покажусь ей на глаза?-- мелькало въ его головѣ.-- Что я скажу ей въ свое оправданіе!.. Что я увлекся въ пьяномъ видѣ?.. Въ пьяномъ видѣ!"
   Ему опять стало омерзительно гадко при воспоминанія, что онъ дѣйствительно подъ вліяніемъ винныхъ паровъ прикоснулся губами къ губамъ этой женщины, которую до сихъ поръ онъ уважалъ, какъ вполнѣ нравственную женщину, которую онъ любилъ чисто родственною любовью, къ которой онъ относился, какъ къ старшей, какъ юноша къ взрослой.
   Ощущенія, пробужденныя въ немъ его проступкомъ, были вообще крайне сложны. Быть-можетъ, онъ не смущался бы, если бы онъ совершилъ то же при болѣе изящной и красивой обстановкѣ, которая не внушала бы омерзѣнія его эстетическому чувству. Быть-можетъ, онъ не волновался бы такъ сильно, если бы онъ не сознавалъ, что онъ дѣйствовалъ подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, такъ какъ тогда онъ могъ бы сказать, что онъ дѣйствовалъ по увлеченію, по любви, по страсти, а теперь онъ говорилъ, что это все дѣлалось "съ пьяныхъ глазъ", что это "оргія", что это "пьяный развратъ". Быть-можетъ, онъ былъ бы спокоенъ, если бы то же самое случилось въ комнатѣ Муратовой, гдѣ онъ просидѣлъ бы часъ или два, успѣвъ объясняться и поговорить, а не въ его комнатѣ, не черезъ минуту послѣ того, нагъ эта женщина довѣрчиво перешла порогъ его кабинета, такъ какъ здѣсь онъ видѣлъ злоупотребленіе довѣріемъ, неблагородную попытку воспользоваться минутною слабостью женщины. Все это было вполнѣ понятно, потому что съ дѣтскихъ лѣтъ въ Викторѣ Валерьяновичѣ развивали эстетическое чувство, рыцарское отношеніе къ такъ-называемымъ честнымъ женщинамъ, чувство порядочности и свѣтскихъ приличій. Товарищи давно уже называли его "красной дѣвушкой", "рыцаремъ безъ страха и упрека", "идеалистомъ", "поэтической натурой", чаще же всею "дѣвчонкой" и "юнцомъ", и знали, что нужно тщательно скрывать свои некрасивыя продѣлки для того, чтобы имѣть право называться его друзьями.
   Графъ Викторъ Валерьяновичъ Баскаковъ былъ потомкомъ барскаго рода. Онъ рано остался на рукахъ матери, женщины вѣтреной, слабой, добродушной и нѣсколько сентиментальной, растратившей со своимъ мужемъ почти все свое состояніе и уничтожавшей послѣ смерти мужа послѣднія крохи на домашніе концерты и спектакли, на поощреніе разныхъ художниковъ и артистовъ. Она обожала своего сынишку, гордилась его красотой, восхищалась его нѣжностью. До десяти лѣтъ онъ походилъ болѣе на дѣвочку, чѣмъ на мальчика. Длинные вьющіеся волосы, шотландскій костюмъ съ юбкой и голыми ножонками, излишняя выхоленность организма,-- все это дѣлало его похожимъ на дѣвочку. На видъ ему можно было дать не болѣе семи лѣтъ. Быть между женщинами, цѣловать у всѣхъ руки, принимать отъ всѣхъ поцѣлуи, забираться къ матери и родственницамъ на колѣни,-- все это было любимымъ дѣломъ мальчугана. Изо всей этой десятилѣтней жизни онъ вынесъ только то, что узналъ всѣ мелочныя сплетни и интриги великосвѣтскихъ женщинъ, изнѣжился, избаловался и въ то же время пристрастился къ разнымъ эстетическимъ наслажденіямъ. На десятомъ году онъ уже участвовалъ въ домашнихъ концертахъ и позировалъ въ живыхъ картинахъ въ роли Амура, шаловливо заигрывавшаго съ какой-нибудь полуобнаженной Венерой-аристократкой.
   Противъ этой системы воспитанія постоянно протестовали его дѣдъ и бабка съ отцовской стороны, и мальчикъ научился рано хитрить, хитрить чисто по-женски, держа себя довольно прилично при старикахъ. Эти старики настояли, наконецъ, на томъ, чтобы его образованіе шло не дома, а гдѣ-нибудь въ общественномъ учебномъ заведеніи. Мать рѣшилась отдать его въ пажескій корпусъ. Когда онъ поступилъ въ это учебное заведеніе, всѣхъ поразили его красивенькое личико и слабое тѣлосложеніе: онъ сдѣлался баловнемъ всѣхъ и каждаго, на него нельзя было сердиться, отъ него нельзя было много требовать. Товарищей онъ обезоруживалъ ласкою, мягкостью, начальство -- слезами. Переходъ отъ веселья къ слезамъ былъ у него такъ же быстръ, какъ у его легкомысленной матери, отдѣлывавшейся слезами отъ всѣхъ упрековъ совѣсти за разныя совершенныя ею глупости. Мать продолжала баловать его и здѣсь, и Богъ знаетъ, до чего довело бы его это баловство, если бы она не умерла. Со смертью ея онъ попалъ подъ вліяніе своего дѣда и своей бабки.
   Старый графъ Иванъ Викторовичъ Баскаковъ былъ съ головы до ногъ представителемъ стараго русскаго барства, непомѣрно гордаго, но снисходительно-благосклоннаго съ низшими, богатаго и щедраго съ бѣдняками, не нуждавшагося въ темныхъ финансовыхъ сдѣлкахъ и имѣвшаго возможность жить широко, не отягощая особенно сильно своихъ крестьянъ. Старикъ занималъ видное положеніе въ свѣтѣ и гордился тѣмъ, что никто изъ его предковъ не былъ измѣнникомъ родной странѣ, что никто изъ нихъ не служилъ въ опричнинѣ Ивана IV, что никто изъ нихъ не былъ холопомъ Годунова, Василія Шуйскаго и Лже-Дмитрія, что никто изъ нихъ не былъ казненъ за какое-нибудь преступленіе, а если и умиралъ не своею смертью, то на войнѣ, съ оружіемъ въ рукахъ, что никто изъ нихъ не быль пронырой, временщикомъ и фаворитомъ, что никто изъ нихъ не былъ встревоженъ какимъ-нибудь бунтомъ своихъ крестьянъ, что, наконецъ, крестьяне графа Баскакова въ день своего освобожденія отъ крѣпостной зависимости скорѣе жалѣли о своемъ прежнемъ положеніи, чѣмъ радовались новому. Стихотвореніе Пушкина "Моя родословная" онъ называлъ "символомъ своей вѣры". Графъ Баскаковъ съ гордостью говорилъ, что его портретъ, сдѣланный по заказу его бывшихъ крѣпостныхъ, повѣшенъ въ сельской школѣ одной изъ его деревень, что у него есть благодарственный адресъ отъ его бывшихъ крестьянъ, что многіе изъ его крестьянъ задолго до всеобщаго освобожденія были богатѣйшими купцами. Не безъ гордости фигурировалъ онъ въ качествѣ посаженаго отца на свадьбѣ одного изъ своихъ бывшихъ крѣпостныхъ,-- на свадьбѣ, стоившей шесть тысячъ и надѣлавшей шуму во всемъ Петербургѣ. Не безъ гордости принималъ онъ при своихъ высокопоставленныхъ пріятеляхъ посѣтившаго его съ почтительными поклонами одного изъ тузовъ финансоваго міра, бывшаго тоже его крѣпостнымъ. Никто не радовался такъ введенію земскаго самоуправленія, какъ онъ, хотя онъ толковалъ о какомъ-то нѣсколько иномъ строѣ этого учрежденія, чѣмъ тотъ строй, который существуетъ въ дѣйствительности. Главной его идеей было вообще стремленіе сдѣлать дворянское сословіе руководящимъ сословіемъ.
   -- Мы должны руководить народомъ, а не нами долженъ руководить народъ. Мы должны его поднять до себя, но не опускаться до него,-- говорилъ онъ.
   Всегда снисходительный, любезный и утонченно-вѣжливый со всѣми, онъ держался надменно только съ выскочками или, какъ онъ выражался, съ "новоиспеченными господами, отъ которыхъ еще пахнетъ ваксой, оставшейся у нихъ на рукахъ съ того времени, когда они чистили наши сапоги".
   -- Я консерваторъ,-- говорилъ онъ:-- потому что я думаю, что въ Россіи нужно болѣе сохранять, чѣмъ разрушать. Она еще слишкомъ бѣдна для перестроекъ, и ее нужно только достраивать.
   Онъ былъ горячимъ патріотомъ, но любилъ провинцію и Москву, а не Петербургъ, который называлъ не иначе, какъ "всероссійской канцеляріей". Вслѣдствіе этого и среди литературныхъ направленій онъ особенно уважалъ славянофильство, но, съ величайшимъ уваженіемъ отзываясь объ Аксаковыхъ, Кирѣевскихъ и Хомяковѣ, онъ въ то же время нисколько не сочувствовалъ той части славянофиловъ, которая ближе примыкала къ Шевыреву и Погодину, чѣмъ къ Аксаковымъ. Онъ очень любилъ французовъ, называя ихъ "живымъ народомъ"; поклонялся англійскимъ учрежденіямъ, какъ прочно выработавшимъ государственный строй; презиралъ нѣмцевъ, говоря, что "нѣмецъ вовсе не выдумалъ обезьяны, а только старался самъ сдѣлаться обезьяной и, къ несчастью, неудачно". Вообще въ его головѣ все было ясно и опредѣленно, какъ у человѣка, не испытавшаго ни нужды, ни лишеній, достигавшаго своихъ цѣлей безъ борьбы, безъ гоненій, безъ неудачъ, научавшагося всему въ свое время, при помощи учителей, не искавшаго впотьмахъ истины, а получавшаго ее готовою изъ книгъ, изъ учительскихъ совѣтовъ. Вслѣдствіе этого онъ никогда не спорилъ, а просто выражалъ свои мнѣнія такимъ тономъ, который не допускалъ возраженій.
   Таковъ былъ старый графъ Баскаковъ.
   Его жена, графиня Ольга Васильевна Баскакова, вполнѣ раздѣляла идеи мужа и никогда не играла въ свѣтѣ двусмысленной роли. Эта маленькая, довольно полная, всегда бодрая и оживленная старушка, одѣтая по-старомодному, просто и степенно, въ платья изъ толстаго гро-грана и въ чепцы съ густыми оборками и длинными завязками изъ толстыхъ атласныхъ лентъ, смотрѣла строго на свои супружескія и общественныя обязанности. Про нее никогда не ходило шокирующихъ ее толковъ, ее никто не могъ упрекнуть, что она ведетъ себя несообразно съ своимъ положеніемъ къ обществѣ. Въ ея салонъ было не легко проникнуть людямъ, носившимъ со вчерашняго дня важные титулы или зашибившимъ только наканунѣ милліонное состояніе, но въ ея пріемную часто проникали бѣдняки, получавшіе отъ нея ежемѣсячныя пенсіи, на которыя ею тратился ежегодно десятокъ тысячъ рублей. Ее было не трудно завербовать въ члены какого-нибудь благотворительнаго общества, но участіе ея въ этомъ обществѣ ограничивалось только ежегоднымъ взносомъ, и она не считала возможнымъ и достойнымъ для себя посѣщать эти "базары грошоваго тщеславія", какъ она называла всевозможные филантропическіе комитеты, гдѣ, по ея словамъ, все дѣло состояло въ томъ, чтобы "какъ можно меньше дать и заставить людей какъ можно больше говорить о дающемъ". Она только снисходительно улыбалась, когда слышала, какъ "новыя" благотворительности хлопочутъ о лотереяхъ и балахъ въ пользу бѣдныхъ, и простодушно замѣчала;
   -- Стара я становлюсь, и, право, не знаю, зачѣмъ мы станемъ принуждать другихъ давать на бѣдныхъ то, чего мы сами не хотимъ пожертвовать на нихъ.
   Дѣйствительно, она никогда не вымогала у другихъ пожертвованій на тѣхъ бѣдняковъ, въ глазахъ которыхъ ей хотѣлось быть благотворительницей. Не могла она понять того, какъ возможно даже ради бѣдныхъ людей ея круга забѣгать къ какимъ-нибудь танцовщицамъ, долженствующимъ стоять у колеса алегри, къ какимъ-нибудь каскаднымъ пѣвицамъ, долженствующимъ обезпечить сборъ въ концертѣ, къ какимъ-нибудь разжившимся евреямъ, долженствующимъ ссудить деньги подъ будущую лотерею. Она внутренно смущалась, видя, какъ молодыя женщины высшаго круга пожимаютъ руки всѣмъ этимъ двусмысленнымъ, ничтожнымъ, развратнымъ или просто преступнымъ, но еще не осужденнымъ закономъ личностямъ.
   -- Ахъ, Боже мой, это дѣлается ради бѣдняковъ!-- замѣчали ей оправдывающіяся молодыя благотворительницы.
   -- А я все думала, что ради загребанья чужими руками жара,-- простодушно замѣчала она.
   Ей замѣчали, что въ старое время благотворительницамъ не нужно было бѣгать за балетными танцовщицами, за жидами-милліонерами, за пѣвцами и пѣвицами, потому что можно было легко благотворить изъ крестьянскихъ денегъ.
   -- Да, да, это-то правда,-- наивно соглашалась старушка.-- Вотъ только не могу я все понять, изъ чьихъ это денегъ нынче-то вы благотворите.
   Графъ и графиня Баскаковы, какъ люди, получавшіе нѣсколько десятковъ тысячъ ежегоднаго дохода, жили вполнѣ спокойною, сытою и довольною жизнью, нѣсколько замкнуто, немного скучно, сторонясь отъ новоиспеченныхъ знаменитостей, отъ биржевыхъ тузовъ, отъ іерусалимскихъ дворянъ новаго времени. Какой-то свѣтскій острякъ даже замѣтилъ, что у нихъ въ домѣ "пахнетъ въ парадныхъ комнатахъ кладовою древностей, а въ кабинетахъ и спальняхъ деревяннымъ масломъ". Но и у нихъ было свое горе: ихъ старшій сынъ женился противъ ихъ воли и умеръ, оставивъ послѣ себя жену и сына. Они хотѣли взять мальчика въ себѣ на воспитаніе, зная, какъ легкомысленна и вѣтрена его мать, но эта женщина воспротивилась ихъ желанію и удержала ребенка при себѣ. Она умерла, когда ребенокъ былъ уже сильно испорченъ ею и когда ея имѣніе было до конца промотано на тряпки, балы, театры и такія глупыя затѣи, на которыя можно было рѣшиться только человѣку, помѣшавшемуся отъ внутренней пустоты и скуки свѣтской жизни, не дающей женщинѣ никакого дѣла. Старики горячо любили внука, и когда онъ попалъ окончательно въ ихъ домъ, они попробовали дать новое направленіе его характеру и принуждены были взять его изъ Пажескаго корпуса, куда онъ былъ отданъ по ихъ же настоянію, чтобы быть избавленнымъ отъ исключительнаго вліянія матери. Ихъ заботы о немъ выразились въ томъ, что ему старались дать тщательное домашнее образованіе, что его стали охранять отъ всякихъ вліяній разгульныхъ товарищей, что изъ него хотѣли создать достойнаго носителя фамиліи Баскаковыхъ. Главный его гувернеръ, швейцарецъ Дефрансе, развивалъ изъ ребенка, согласно желанію старика Баскакова, истаго спартанца и рыцаря, стараясь истребить слѣды его женственной, восточной нѣги. Мальчикъ долженъ былъ привыкать къ простотѣ. Онъ просто одѣвался, спалъ на жесткой постели; въ его комнатѣ не было лишнихъ украшеній; его желѣзная кровать, его кожаная мебель, его незатѣйливый письменный столъ,-- все это было крайне просто; при немъ находился дядька изъ заслуженныхъ гвардейскихъ солдатъ, учившій его маршировкѣ и ружейнымъ пріемамъ; его никто изъ прислуги не называлъ "его сіятельствомъ". Старикъ-графъ, любившій по-своему народъ и считавшій дворянъ естественными руководителями народа, стремился, чтобы его внукъ познакомился съ народомъ, и лѣтомъ, живя въ деревнѣ, пробуждалъ въ юношѣ интересъ къ жизни мужиковъ, зимою же отправлялъ его вмѣстѣ съ Лефрансе къ тѣмъ бѣднякамъ, которые обращались съ просьбами къ самому старому графу или къ старухѣ-графинѣ. Такимъ образомъ, Викторъ очень рано могъ увидать, какъ живутъ бѣдняки, и задуматься о томъ, почему они такъ живутъ, гдѣ средства помочь имъ. Отвѣты на эти вопросы находились у старика-графа и у старухи-графини.
   -- Мы должны стараться быть развитыми людьми, запасаться знаніями, чтобы просвѣщать темную массу,-- говорилъ графъ въ своемъ кругу.-- Народъ бѣденъ потому, что онъ невѣжественъ и не имѣетъ образованныхъ руководителей.
   -- Мы обязаны употреблять наши матеріальныя средства на разумную помощь бѣднякамъ,-- говорила графиня, окруженная своей многочисленной семьей.-- Всѣ нынѣшнія благотворительныя общества не ведутъ ни къ чему, потому что въ нихъ люди больше шумятъ о своей добродѣтели, чѣмъ жертвуютъ. Они на какихъ-нибудь лотереяхъ обманутъ сотни бѣдныхъ невѣждъ, чтобы дать другимъ десяти бѣднымъ невѣждамъ какой-нибудь грошъ, не улучшающій ихъ положенія.
   Рядомъ съ этимъ и дѣдъ, и бабка развивали въ немъ фамильную гордость и кастовое самолюбіе. Онъ постоянно слышалъ, что графы Баскаковы не смѣшивали своей крови съ кѣмъ попало, что графы Баскаковы умѣли дорожить своимъ общественнымъ положеніемъ, что графы Баскаковы только потому и имѣютъ значеніе и богатство, что они не дѣлали никакихъ faux pas, никакихъ mésalliances, никакихъ extravagances.
   -- Кто хочетъ приносить пользу своей родинѣ, кто хочетъ поднять благосостояніе народа, тотъ долженъ стоить высоко и не спускаться до той грязи, въ которой вязнуть низшіе классы,-- нерѣдко говорилъ старый графъ во время семейныхъ обѣдовъ, гдѣ онъ игралъ роль предсѣдателя и отчасти проповѣдника.-- Народъ не слушаетъ и не уважаетъ тѣхъ баръ, которые ни съ того, ни съ сего якшаются съ нимъ. Наконецъ, всѣ эти сближенія у насъ тѣмъ опаснѣе, что мы еще далеко не проникнуты насквозь, не преображены цивилизаціей; мы, какъ только спустимся до народа, такъ тотчасъ же заражаемся всѣми его недостатками, не прививая въ то же время къ нему никакихъ достоинствъ.
   Графъ мѣтко отыскивалъ примѣры: онъ указывалъ на тѣ княжескіе и графскіе захудалые роды, представители которыхъ пашутъ землю, находятся въ невѣжествѣ, живутъ въ грязи; онъ приводилъ разсказы о нѣкоторыхъ славянофилахъ-народникахъ, которые, якшаясь съ народомъ, не сдѣлали ничего для народа, а сами превратились въ пьяницъ, въ кабачныхъ засѣдателей и въ крайне узкихъ по кругозору людей. Какъ человѣкъ, хорошо, знавшій Россію, какъ личность, слѣдившая за русской и европейскими литературами, графъ могъ всегда указывать на яркіе примѣры для подтвержденія своихъ идей. Сами эти идеи были не просто вычитанными, предвзятыми; онѣ сложились также подъ вліяніемъ жизни, наблюденій; если его выводы и были ложны, то не вслѣдствіе недобросовѣстности и стремленія подтасовать факты, а потому же, почему два вполнѣ добросовѣстные наблюдателя могутъ въ одно и то же время подмѣтить совершенно различныя стороны въ одномъ и томъ же явленіи.
   Но старики такъ сильно и много хлопотали о маленькомъ Викторѣ, что всѣ остальные члены семьи, даже и внучата стариковъ, стали ревновать послѣднихъ къ мальчугану и, въ сущности, ненавидѣли его. Въ семьѣ за нимъ осталось прозвище "лисички". Мальчикъ понялъ очень рано вражду своихъ дядюшекъ и тетушекъ, кузеновъ и кузинъ, и, научившись еще раньше, въ домѣ матери, лгать и хитрить, игралъ свою роль отлично. Онъ исполнялъ волю дѣда и бабки и зналъ, что этимъ онъ пріобрѣтаетъ такихъ союзниковъ, противъ которыхъ ничтожна сила всѣхъ соединившихся противъ него родныхъ. Старики по самому складу своихъ характеровъ и воззрѣній были деспоты, благосклонные и правосудные, но все же деспоты, не допускавшіе вмѣшательства въ управленіе семейными дѣлами.
   Подъ вліяніемъ такихъ условій Викторъ выросъ скромнымъ, серьезнымъ и очень прилежнымъ юношею, обладавшимъ довольно большимъ запасомъ знаній. Онъ поступилъ въ университетъ такъ рано, какъ можетъ поступить туда только человѣкъ съ сильными связями; онъ блистательно и быстро окончилъ тамъ курсъ, какъ можетъ эта сдѣлать только человѣкъ, имѣющій возможность пользоваться за большія деньги частными уроками всѣхъ своихъ профессоровъ; онъ тотчасъ же по выходѣ изъ университета былъ опредѣленъ въ полкъ. Старикъ-дѣдъ непремѣнно хотѣлъ, чтобы его внукъ былъ военнымъ, какъ всѣ графы Баскаковы, и притомъ ученымъ военнымъ, академистомъ. Если что-нибудь и огорчало стариковъ, такъ это то, что Викторъ остался очень невысокъ ростомъ, имѣлъ женоподобное лицо и отличался слабымъ тѣлосложеніемъ, хотя и былъ здоровъ. Но если бы старики могли заглянуть поглубже въ душу этого человѣка, они огорчились бы гораздо болѣе. Въ сущности фразы, наставленія и уроки стариковъ не могли никогда убить въ мальчикѣ воспоминаній о прелестяхъ распущенной, полной нѣги, изобилующей сладостными ласками жизни въ домѣ его матери. "Онъ,-- какъ говоритъ одинъ французскій поэтъ: -- слишкомъ рано научился ощущать сквозь платье прелесть женскаго тѣла". Онъ слишкомъ рано насмотрѣлся на красоту, полюбилъ эстетическія наслажденія, понялъ грацію балетныхъ танцовщицъ, изучилъ прелесть формъ великихъ произведеній скульптуры и не могъ сдѣлаться тѣмъ спартанцемъ, котораго думали приготовить изъ него дѣдъ и бабка. Правда, онъ не былъ ни кутилой, ни развратникомъ, но, можетъ-быть, это случилось потому, что дѣдъ и бабка давали ему очень мало денегъ, да еще потому, что въ немъ слишкомъ сильно развилось эстетическое чувство. Ему была гадка всякая грязь, всякая рѣзкость формъ, движеній и фразъ, всякая разнузданность кутежей. Иногда, задумываясь о своемъ будущемъ, онъ мечталъ о женѣ-красавицѣ съ плавными и граціозными движеніями, съ долей восточной лѣни, съ медленными и продолжительными ласками.
   Въ то время, когда мы застаемъ графа Виктора Валерьяновича Баскакова у Муратовыхъ, онъ только-что надѣлъ офицерскіе эполеты послѣ недолгаго пребыванія въ юнкерахъ. Его полкъ стоялъ въ окрестностяхъ Петербурга, и онъ не жилъ въ столицѣ, а только пріѣзжалъ сюда на три, на четыре дня въ недѣлю. Старики Баскаковы проводили послѣднія двѣ зимы за границей, почти со всею своею семьею, такъ какъ старуха графиня была больна, и Виктору Валерьяновичу приходилось проводить дни одному въ своемъ огромномъ домѣ. Правда, въ этомъ домѣ оставался со своею многочисленною семьею одинъ изъ сыновей старика Баскакова, но эта семья относилась крайне холодно къ Виктору, и ему, жаждавшему ласкъ и привѣта нѣженкѣ, было не по себѣ въ этой семьѣ. Его тяготило это положеніе, и онъ охотно согласился на предложеніе Аркадія Павловича бросить старый домъ и пріѣзжать на временные ночлеги въ квартиру Муратовыхъ. Аркадій Павловичъ пригласилъ къ себѣ своего родственника не безъ задней мысли: онъ очень хорошо понималъ, что было не безвыгодно какъ можно тѣснѣе сблизиться съ этимъ юношею, внукомъ и главнымъ наслѣдникомъ стараго милліонера. Бабка Виктора Валерьяновича, узнавъ за, границей, что ея внукъ, пріѣзжая въ Петербургъ, останавливается у Муратовыхъ, была тоже рада: она видѣла, какъ былъ скроменъ Аркадій Павловичъ въ ея домѣ во дни своего юношества, она полюбила Аделаиду Александровну, видя въ ней симпатичную, строгую и добрую женщину. Викторъ Валерьяновичъ, выглядѣвшій почти мальчикомъ, здоровенькій, румяный, стройный, жилъ у своихъ родственниковъ такъ же просто, какъ въ своемъ громадномъ домѣ, т. е. занималъ одну комнату съ простенькой обстановкой, безъ претензій. Для болѣе роскошной обстановки ему не давали средствъ. Тотчасъ послѣ его поступленія въ полкъ около, него начали вертѣться десятки пріятелей, понимавшихъ, что не безвыгодно прибрать къ рукамъ будущаго богача, но ему какъ-то удалось стать въ сторонѣ отъ нихъ. Онъ презиралъ ихъ въ душѣ: во-первыхъ, они были слишкомъ открыто разнузданы и развратны, а къ такимъ людямъ онъ научился питать отвращеніе въ домѣ, матери, гдѣ и самый порокъ долженъ былъ, принимать изящную форму, во-вторыхъ же, онъ глядѣлъ на нихъ свысока, наслушавшись въ домѣ дѣда о значеніи рода графовъ Баскаковыхъ и о томъ, какъ должны держать себя истинные баре, чтобы поддержать свое достоинство. Его возмущали толки о томъ, что такого-то изъ его пріятелей держитъ въ рукахъ и даже бьетъ по щекамъ такая-то танцовщица, незаконная дочь отставного унтеръ-офицера и прачки, или что такой-то его товарищъ дежуритъ у театра Берга, чтобы заслужить благосклонное вниманіе отъ какой-то каскадной пѣвицы, оказывающей безъ разбора свое вниманіе каждому изъ собратьевъ-пѣвцовъ и танцовщиковъ. Ему казалось омерзительною эта грязь, но не потому, что онъ ненавидѣлъ порокъ, а потому, что онъ ненавидѣлъ грязь. Только иногда, чтобы не прослыть скупцомъ, онъ предлагалъ къ услугамъ пріятелей свой кошелекъ или снисходилъ на ихъ просьбы угостить ихъ.
   -- Сегодня товарищи пригласили себя ко мнѣ,-- смѣялся онъ иногда Муратовымъ, говоря, что у него будутъ вечеромъ гости.
   Одинъ изъ такихъ вечеровъ съ гостями былъ именно въ то время, когда намъ впервые пришлось познакомиться съ Викторомъ Валерьяновичемъ...
   Ему было стыдно за себя, ему было гадко вспомнить всѣ событія этого вечера: онъ чувствовалъ, что онъ сдѣлалъ непоправимую подлость. Онъ не могъ оправдать себя въ своихъ глазахъ тѣмъ, что онъ страстно любилъ Аделаиду Александровну. Этой страсти она не пробуждала въ немъ и прежде, не пробуждала и теперь. Обдумывая свое положеніе, онъ рѣшился на другой день уѣхать рано утромъ въ полкъ, потомъ переселиться въ свой пустынный и скучный домъ, несмотря на то, что тамъ было неуютно, что тамъ жила семья нелюбимаго дяди. Онъ вернулся изъ полка только на слѣдующій день и не безъ страха вступилъ въ квартиру Муратовыхъ, боясь встрѣчи и объясненія съ Аделаидою Александровной. Рѣзкія объясненія съ-глазу наглазъ съ кѣмъ бы то ни было были не въ его характерѣ. Ему было легче въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ жать ежедневно руку подлецу, чѣмъ разъ навсегда сказать въ глаза этому человѣку, что онъ считаетъ его негодяемъ и прерываетъ съ нимъ сношенія. Какъ на зло, первое лицо, которое онъ встрѣтилъ въ домѣ Муратовыхъ, когда лакей отперъ ему двери, была Аделаида Александровна. Викторъ Валерьяновичъ покраснѣлъ, какъ школьникъ, и ждалъ увидѣть суровое лицо. Но Аделаида Александровна быстро протянула ему обѣ руки и почти вскрикнула:
   -- Викторъ, какъ можно такъ неожиданно пропадать! Я думала, что съ тобой Богъ знаетъ что случилось!
   Викторъ Валерьяновичъ остолбенѣлъ.
   -- Пойдемъ ко мнѣ!-- проговорила она.
   Онъ покорно пошелъ за нею въ ея будуаръ. Онъ имѣлъ видъ провинившагося и трусливаго ребенка.
   -- Милый, не грѣхъ ли тебѣ оставлять меня одну?-- прошептала она, припавъ къ нему на грудь.
   Онъ былъ ошеломленъ. Онъ не зналъ, что дѣлать. Она любила его, теперь онъ понялъ это. Какъ же сказать ей, что она ошибается въ его чувствахъ относительно ея? Какъ оттолкнуть, оскорбить ее въ эту минуту, сказавъ, что ихъ первое любовное объясненіе было слѣдствіемъ его увлеченія подъ вліяніемъ лишняго стакана шампанскаго, подъ вліяніемъ минутнаго возбужденія? Какъ сказать ей, что онъ отнесся къ ней въ тотъ вечеръ, какъ къ падшей женщинѣ, какъ негодяй? Викторъ Валерьяновичъ терялъ голову, а она обнимала его, цѣловала его руки. Она и плакала, и смѣялась. Ему было и жаль ее, и въ то же время такъ сладко чувствовать ея ласки. Его впервые такъ ласкала женщина. Ему оставалось только отдаться этимъ ласкамъ. Онъ думалъ, что надо будетъ выяснить ихъ отношенія мало-по-малу, когда-нибудь, послѣ. Теперь же онъ не безъ наслажденія цѣловалъ эти мягкія, граціозныя руки и склонялъ курчавую голову на эту горячую грудь.
   Аделаида Александровна была вполнѣ счастлива. Подъ вліяніемъ этого радужнаго настроенія она отправила лакея съ письмомъ къ Лыткинымъ. Еще такъ недавно послѣ непріятной сцены съ мужемъ, она досадовала, что на свѣтѣ есть счастливые люди; теперь ей хотѣлось осчастливить всѣхъ и каждаго. Ея душа была похожа на море, которое воетъ и стонетъ подъ вліяніемъ непогоды и блещетъ и нѣжится въ ясный солнечный день. Стать выше окружающихъ обстоятельствъ, управлять этими обстоятельствами -- на это у нея никогда не хватало ни силъ, ни умѣнья.
  

XVIII.

   -- Лыткина, Дарья Андреевна, здѣсь живетъ?
   Этотъ вопросъ былъ сдѣланъ лакеемъ, появившимся въ дверяхъ жилища Лыткиныхъ съ большимъ узломъ и письмомъ въ рукахъ.
   -- Это я,-- отвѣтила Даша.
   -- Вотъ вамъ прислали отъ госпожи Муратовой,-- сказалъ лакей, подавая письмо и узелъ.
   -- Хорошо... благодарите!-- конфузливо произнесла молодая дѣвушка, видя, что лакей оглядываетъ безцеремоннымъ и презрительнымъ взглядомъ ихъ жилище.-- Я отвѣчу послѣ...
   Лакей, не поклонившись, вышелъ вонъ. Даша поспѣшно распечатала письмо. Аделаида Александровна приглашала молодую дѣвушку скорѣй занять мѣсто и посылала необходимыя вещи. Даша еще стояла съ опущенными руками, дочитавъ коротенькую записочку и не замѣчая, что мать уже разсматриваетъ, что находится въ узлѣ, когда въ комнату шумно влетѣла Марья Егоровна.
   -- Ты чего же это вчера-то не пришла? А?-- крикнула она племянницѣ, ни съ кѣмъ не здороваясь и вся раскраснѣвшаявя отъ гнѣва.-- Купецъ у меня былъ, видѣлъ онъ разъ тебя на улицѣ, хотѣлъ познакомиться... А ты что?.. Ты на благородныхъ людей плюешь?.. Да что это у васъ? Откуда раздобыли,-- вдругъ обратилась она къ старухѣ Лыткиной, увидавъ узелъ съ платьями и бѣльемъ.-- Ужъ не подцѣпили ли кого безъ меня? Отъ васъ всего жди!
   -- Я на мѣсто поступаю,-- сухо отвѣтила Даша.
   -- Вотъ тебѣ и на! Къ кому это?-- изумилась Марья Егоровна, разводя руками.
   -- Къ Аделаидѣ Александровнѣ Муратовой,-- сказала Даша.
   -- Къ Муратихѣ?.. Ну, мѣсто!-- всплеснула руками Марья Егоровна и залилась громкимъ, пошлымъ смѣхомъ.
   -- Вы развѣ ее знаете?-- съ удивленіемъ спросила Даша.
   -- Я-то? Да кого же это я въ Петербургѣ не знаю? Слава Богу, ноги-то еще кормятъ, вездѣ пороги-то обиваю,-- мотнула головой Коптяева,: надвигая съ затылка свалившуюся шляпку.-- Муратиха и посейчасъ десять рублевъ за кружева мнѣ должна. Голь, какъ есть, голь перекатная!
   -- Что это вы, сестрица, говорите о такой-то особѣ! Благодѣтельница наша она, вотъ что! благодѣтельница!-- воскликнула жалобнымъ тономъ старуха Лыткина, качая головой.
   -- Благодѣтельница!-- съ ироніей повторила Марья Егоровна.-- Знаемъ мы ихъ! Людишкамъ-то своимъ лучше бы жалованье за шесть мѣсяцевъ отдала!.. Благодѣтельница! Да она сама скоро въ трубу вылетитъ!.. Имѣніе-то заложено да и перезаложено, мужъ что получаетъ, то за одну квартиру приходится платить; чтобы поѣсть, такъ весь Петербургъ обѣгаютъ, добывая денегъ въ долгъ; должники-то отъ дверей не отходятъ.
   Марья Егоровна, несмотря на то, что давала деньги въ долгъ и стремилась открыть гласную кассу ссудъ, никакъ не могла привыкнуть къ тому, что дающій въ долгъ деньги называется не должникомъ, а кредиторомъ.
   -- Ну, мать моя, поправишься изъ кулька въ рогожку, поступивъ къ ней! Нечего сказать, нашла мѣсто!-- продолжала она сердито.-- Муратиха-то сама норовитъ, съ кого бы содрать. Вотъ они пожертвованія въ пользу бѣдныхъ собирали; купцы кто вещами, кто матеріями жертвовали; такъ она въ это время руки нагрѣвала. Базаръ это былъ у нихъ устроенъ, распродавали, значитъ, вещи такъ, что она цѣны-то курамъ на смѣть поставила, да сама все лучшее за безцѣнокъ и купила, а потомъ черезъ меня же съ барышомъ а продавала. Да что говорить, ничѣмъ не брезгаетъ!.. А ты лучше бы меня слушалась. Пришла бы вчера ко мнѣ, такъ познакомилась бы съ этимъ самымъ купцомъ, который ради тебя и ко мнѣ приходилъ... Богачъ, богачъ, какъ есть, не лыкомъ шитый, какъ эти Муратовы-то твои... Ничего бы для тебя не пожалѣлъ... "Ты, говорить маѣ, познакомь меня, а я тебѣ на обзаведеніе этой кассы гласной ссужу"... Вѣдь ты пойми, что если это онъ мнѣ за тебя обѣщаетъ, то что-же для тебя-то сдѣлалъ бы, какъ его обвѣнчали бы... Ему деньги что? Наплевать да растереть!.. Ему денегъ-то не жаль,-- не свои; сегодня броситъ ихъ, завтра покупателей обдуетъ вдвое того. Это у него колесомъ все идетъ, колесомъ... А ты къ Муратихѣ на мѣсто! Придумала!..
   Даша молчала, опустивъ руки и голову.
   -- А ты вотъ что сдѣлай: возьми ты эти самыя вещи себѣ, а ей напиши, что раздумала... Вещи ничего, хорошія.
   Марья Егоровна торопливо начала рыться въ узлѣ и разсматривать платья.
   -- Вотъ это тебѣ къ лицу будетъ,-- говорила она, вытащивъ одно платье.-- Пріодѣнься въ него и приходи ко мнѣ. Купцу еще больше понравишься. Извѣстно, въ нарядѣ человѣкъ красивѣе... Примѣрь-ка...
   Даша едва замѣтно махнула рукой.
   -- Оставьте,-- глухо проговорила она.-- Сказала я, что иду на мѣсто, и пойду... Богъ съ ними, съ вашими купцами... Не продажная я...
   -- Ахъ, ты Господи, фря какая!..-- развела руками Марья Егоровна.-- Не продажная! Да были мы и получше тебя, а шли, куда нужда гнала! Диво какое! Не все равно, такъ ли кому на шею броситься, изъ-за денегъ ли замужъ выйти! Дѣти-то одинаковыя будутъ, не объ двухъ головахъ!
   Даша съ отвращеніемъ отвернулась отъ тетки.
   -- Намъ надо продать кое-что изъ присланнаго,-- обратилась она къ матери: -- а то вѣдь ни у меня ни копейки на первое время не будетъ, ни у васъ... Вотъ это платье получше, возьмите его и снесите...
   Даша выбрала изъ трехъ присланныхъ ей платьевъ лучшее и подала матери.
   -- Ты постой!-- сердито остановила ее тетка.-- Сердиться бы мнѣ на тебя нужно, да плюнуть на всю вашу семью. Да я не такая! Покажи платье-то, можетъ, я куплю. Все дороже дамъ, чѣмъ на рынкѣ.
   Коптяева быстро выхватила платье изъ рукъ старухи Лыткиной и начала его поворачивать во всѣ стороны.
   -- Не Муратихино, не Муратихино!-- воскликнула она.-- Муратиха и ниже, и толще... Такъ я и знала, что изъ чужого благодѣтельствуетъ... Всѣ онѣ такія!.. И гдѣ я это платье видѣла, Господи ты Боже мой!.. Вотъ ужъ не припомню, хоть убей, не припомню! А видѣла, видѣла своими глазами... Платье ничего... Сколько возьмете?..
   -- Да развѣ мы, сестрица, знаемъ?-- робко начала старуха Лыткина.-- Мы этакихъ-то вещей, почитай что, пять лѣтъ и за сто шаговъ не видали... Ей-Богу!.. Ужъ гдѣ намъ, въ помраченіи живемъ!.. Гдѣ намъ, Владычица Пресвятая Богородица, упованіе наше и покровъ!
   Старуха заморгала глазами и обратила лицо куда-то въ уголъ, гдѣ чернѣло что-то, должно-быть, образъ.
   -- Что-жъ, товаръ вашъ, не мнѣ назначать цѣну,-- проговорила Марья Егоровна, разсматривая подолъ платья, чтобы убѣдиться, что онъ не обился.
   -- Шнуркомъ, а не тесьмой обшитъ, непремѣнно французинка дѣлала,-- пробормотала она: -- русскія тое больше тесьмой нынче обшиваютъ...
   -- Да полноте ломаться-то,-- съ горечью замѣтила Даша:-- вѣдь вы очень хорошо знаете, что мы всякой цѣнѣ будемъ рады.
   -- Ахъ, мать моя, да не стану же я такъ зря деньги бросать,-- воскликнула Коптяева.-- Ты вонъ голодна, боса, такъ и не знаешь, чего деньги-то стоятъ. А я-то ихъ наживала, такъ знаю имъ цѣну. Ты вонъ говоришь: "Я не продажная". Нѣтъ, а ты прежде продай себя, тогда и узнаешь, чего деньги стоятъ. Тебѣ деньги что? Такъ, бумажки какія-то! А мнѣ каждая эта бумажка, можетъ-быть, сотня грѣховъ... Да что грѣхи? Бывало и хуже, что бумажка-то и синяковъ стоила... Трепали, мать моя, трепали на вѣку-то... Ишь ты, подъ мышечками-то подушечки клеенчатыя, а пропотѣло,-- съ сожалѣніемъ покачала она головой, увидавъ на лифѣ платья около рукавовъ слѣды отъ пота.
   -- Не задерживайте вы мать: скажите, сколько дадите; или она понесетъ платье на рынокъ,-- сказала Даша, теряя терпѣніе.
   -- Ну, загорѣлось!-- сердито проговорила Марья Егоровна.-- Восемь рублевъ хотите?
   -- Чего вы спрашиваете!.. Давайте, намъ деньги нужны,-- отвѣтила Даша.
   -- Да ты не торопи меня!-- отстранила ее Марья Егоровна, смущенная неожиданнымъ согласіемъ Даши взять предложенную цѣну.-- Не сбивай!.. Дай-ка я еще посмотрю.
   Она стала снова осматривать платье и покачала головой.
   -- Нѣтъ, восьми я не дамъ! Семь берите!-- проговорила она.
   -- Что же это вы, сестрица; голубушка, въ самомъ дѣлѣ, надъ нами издѣваетесь!-- жалобно заговорила старуха Лыткина.-- Я ужъ лучше жидовку позову, право!.. Вѣдь не знаю я цѣны этимъ вещамъ, не знаю, и грѣха этого на душу не беру, а все же понимаю, что и жидовка больше дастъ, но въ примѣръ больше...
   -- Жидовка, жидовка!-- передразнила ее Марья Егоровна.-- Да гдѣ вы жидовку-то возьмете? Теперь у нихъ праздникъ. Ну, несите на рынокъ,-- кто тамъ-то купитъ? Жидовскій-то рядъ запертъ, а кромѣ жидовокъ кто купитъ?
   -- Грѣхъ вамъ пользоваться...-- плаксиво начала старуха Лыткина, но Даша перебила ее.
   -- Оставьте!.. Я совсѣмъ не стану его продавать, а заложу сейчасъ,-- проговорила она.
   -- Ну, ну, чего пѣтушишься!-- поспѣшно остановила ее тетка.-- Хорошо, ужъ такъ и быть, по-родственному восемь дамъ...
   Она быстро завладѣла платьемъ и начала его свертывать. Завязавъ его въ платокъ, она отвернулась въ уголъ, отыскала подъ платьемъ и юбкою прикрѣпленный къ тальѣ почти на голомъ тѣлѣ подвязной карманъ, вытащила оттуда небольшой засаленный замшевый кошелекъ съ позеленѣвшимъ мѣднымъ замкомъ, отодвинула обкусаннымъ ногтемъ задвижку замка и начала отсчитывать деньги.
   -- Вотъ,-- отрывисто проговорила она, подавая засаленныя бумажки и грязныя серебряныя монеты, пахнувшія и лукомъ, и селедками, побывавшія Богъ знаетъ въ какихъ рукахъ.
   -- Что же это, сестрица, тутъ только семь рублей семьдесятъ копеекъ,-- проговорила въ недоумѣніи старуха Лыткина.
   -- Довольно, довольно!-- торопливо отвѣтила Коптяева, махая рукой.-- Все равно, когда-нибудь у меня же занимать будете.
   Она торопливо опять отвернулась въ уголъ, опять подняла платье и юбку и спрятала кошелекъ.
   -- Ну, съ Богомъ, съ Богомъ, ступай на мѣсто!-- обратилась она къ племянницѣ, намѣреваясь уйти.-- Живи съ моей легкой руки!.. Какъ-нибудь навѣдаюсь... Все равно за долгомъ нужно будетъ идти туда...
   Она распрощалась съ родственницами и пошла.
   -- А коли о купцѣ надумаешься, такъ скажи,-- обернулась она съ порога.-- Онъ такой человѣкъ, что всегда способенъ оболтаться, его только подпой.
   Даша, не слушая ея, торопливо готовилась оставить родной уголъ. Она стала поспѣшно одѣваться. Присланное ей платье оказалось ей впору, хотя и было нѣсколько узко въ тальѣ и слишкомъ длинно. Молодая дѣвушка была уже одѣта, когда она вспомнила, что ей, въ сущности, нельзя идти, такъ какъ у нея не было верхней теплой одежды. Аделаида Александровна прислала только платья, воротнички, да нарукавнички, но не доставила ничего болѣе существеннаго. Дашѣ пришлось опять занимать бурнусъ.
   -- Я его пришлю завтра,-- сказала она матери.-- Вы за нимъ не ходите...
   Ей было совѣстно, что мать придетъ въ своихъ лохмотьяхъ въ домъ Муратовой на посмѣшище прислуги.
   -- Ужъ гдѣ мнѣ въ такой домъ идти, гдѣ мнѣ!-- проговорила старуха Лыткина и побѣжала мелкими шажками доставать бурнусъ.
   -- Вотъ, голубчикъ, и уйду я отъ васъ,-- промолвила Даша, цѣлуя брата.-- Будь умнымъ, не шали... Милый ты мой, ужъ какъ мнѣ тебя жаль!
   -- Я къ тебѣ прибѣгу!-- проговорилъ братишка.
   -- Что ты, что ты! Тебя и не впустятъ туда!-- воскликнула сестра,-- Сама вырвусь къ вамъ какъ-нибудь на-дняхъ.
   Она едва сдерживала слезы.
   Какъ-то лихорадочно-тревожно вырывалась она изъ своего подвала, безъ всякихъ свѣтлыхъ надеждъ, безъ всякихъ грезъ о лучшемъ будущемъ. Она, кажется, хотѣла попробовать пожить въ чужомъ домѣ на мѣстѣ только для успокоенія своей совѣсти, почти не надѣясь, что изъ этого выйдетъ какой-нибудь толкъ. Она боялась, что если она не попробуетъ послужить на предложенномъ ей мѣстѣ, то ее будетъ послѣ мучить раскаяніе, что она отказалась отъ этого средства спасти свою семью.
   -- Отца удержите, чтобы не ходилъ ко мнѣ... А то опять изъ-за него выгонятъ,-- говорила она, цѣлуя мать и брата.
  

XIX.

   "Что-то ждетъ меня тамъ, на новомъ мѣстѣ?-- думала Даша, робко подходя къ дверямъ квартиры Муратовыхъ.-- Ну, да, хуже не будетъ, чѣмъ было... Только бы брата пристроить въ гимназію, а о себѣ нечего думать!"
   Она тихо позвонила. Лакей отворилъ дверь. Она попросила сказать о своемъ приходѣ. Даша не смѣла переступить порогъ. Ей было и стыдно, и страшно. Ей казалось, что лакей смотритъ на нее съ презрѣніемъ и насмѣшкою, что онъ сразу узналъ, что на ней надѣта чужая, только-что недавно принесенная имъ одежда.
   -- Лыткина пришла,-- доложилъ лакей, входя въ будуаръ Аделаиды Александровны.
   -- Проси ее сюда!-- отвѣтила Муратова.
   Она полулежала на кушеткѣ. Около нея на креслѣ сидѣлъ Викторъ. Они болтали о разныхъ пустякахъ. Аделаида Александровна вся находилась подъ впечатлѣніемъ сладкаго для нея объясненія съ Викторомъ и была счастлива. Она забыла и мужа, и барона, и долги, и была способна быть любезною и доброю съ каждымъ встрѣчнымъ, какъ человѣкъ съ здоровымъ желудкомъ, только-что кончившій вкусный обѣдъ съ тонкими винами. Въ такія минуты, какъ извѣстно, люди чувствуютъ, что они братья всѣмъ и каждому, и великому генію, и послѣднему пройдохѣ, и такъ широко открываютъ объятія, точно хотятъ заключить въ нихъ весь міръ. Въ такія минуты люди, и особенно русскіе люди, обыкновенно цѣлуются -- цѣлуются даже съ врагами, не опасаясь за цѣлость своихъ носовъ. Даша несмѣло вошла въ комнату.
   -- А, вотъ и вы, мой другъ!-- привѣтствовала ее хозяйка.-- Очень рада, что вы такъ аккуратны. Дай Богъ намъ долго жить вмѣстѣ.
   Викторъ Валерьяновичъ смотрѣлъ не безъ удивленія на Дашу, не зная, кто эта посѣтительница. Его, какъ художника въ душѣ, поразила наружность молодой дѣвушки. Довольно высокая, стройная, Даша сразу обращала на себя вниманіе своими глазами и волосами. Ея волосы вились отъ природы отъ самаго корня и были совершенно свѣтлы, безъ малѣйшей желтизны. Если бы такіе свѣтло-пепельные волосы кто-нибудь встрѣтилъ въ великосвѣтскомъ салонѣ, то непремѣнно заключилъ бы, что они выкрашены и завиты искусственно. Эта мысль могла бы возникнуть тѣмъ болѣе, что у молодой дѣвушки были темныя брови и темно-сѣрые глаза, казавшіеся необычайно глубокими и блестящими, потому что они оттѣнялись длинными, темными рѣсницами и нѣсколько темной кожей вѣкъ. Казалось, что и эти вѣки, и эти рѣсницы были тоже подкрашены. Все это бросалось въ глаза тѣмъ ярче, чѣмъ бѣлѣе была нѣжная кожа ея лица. Это была красота, но не деревенская, здоровая и полнокровная красота, а красота столичная, напоминавшая о недостаткѣ воздуха и малокровіи. Не ускользнуло отъ вниманія Виктора и то, что у дѣвушки былъ чисто-античный профиль, не особенно большой гладкій лобъ, довольно длинный и совершенно правильный прямой носъ, довольно полныя, хотя нѣсколько блѣдныя губы и большой, крайне красивый, рѣзко очерченный подбородокъ. Эта красота теперь являлась въ полномъ блескѣ, такъ какъ Даша не была уже съ подвязанной щекой, не была уже въ лохмотьяхъ. Гладкій и нѣсколько тѣсный лифъ хорошо сшитаго темно-коричневаго платья плотно охватывалъ ея дѣвственно-прекрасныя формы плечъ, рукъ и груди.
   -- Elle est charmante!-- невольно произнесла Муратова, окинувъ ее глазами.
   Ее даже нѣсколько удивила красота Даши: въ полутьмѣ подвала, съ подвязанной щекой Даша вовсе не показалась Муратовой красавицею.
   -- Кто это?-- тихо спросилъ Викторъ Валерьяновичъ по-французски.
   -- Это моя новая protégée,-- отвѣтила по-французски же Муратова.-- Она дочь чиновника. Отецъ какой-то пьяница, мать -- совсѣмъ тупое созданіе. Бѣдность ужасающая. Я просто была потрясена, когда была у нихъ. Описывать это нѣтъ никакой возможности. Это надо видѣть, чтобы понять... Они подавали прошеніе въ наше общество.
   -- Ну, и что же?-- горячо спросилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Что? Ты знаешь наши глупыя филантропическія общества. Барыни въ брильянтахъ, въ браслетахъ, въ бархатѣ толкуютъ и спорятъ по цѣлымъ часамъ, откуда достать три рубля для бѣдняковъ! Эти госпожи вѣдь не то, что твоя бабка, это гнусныя лицемѣрки, тупыя до того, что не могутъ понять, что однѣ ихъ брильянтовыя серьги стоятъ болѣе, чѣмъ весь ежегодный доходъ ихъ общества. Онѣ мнѣ противны.
   -- Но вы что-нибудь сдѣлаете для нея?
   -- Беру ее къ себѣ. Она швея. Заработаетъ что-нибудь... Да, кстати: вы умѣете шить и бѣлье?-- обратилась по-русски Муратова къ Дашѣ.
   Даша была смущена. Она понимала все, что говорилось про нее.
   -- Да, я шью бѣлье,-- отвѣтила она.
   -- Вотъ ты, если понадобится, дай ей работу, это все же увеличить ея заработки,-- обратилась Аделаида Александровна къ Виктору Валерьяновичу по-французски.
   Даша опять смутилась. Викторъ Валерьяновичъ чутьемъ угадалъ, что она понимаетъ ихъ разговоръ.
   -- Ну... она такъ молода,-- смущенно отвѣтилъ онъ.
   -- Такъ что же?-- изумилась Муратова.
   -- Мнѣ было бы неловко,-- пояснилъ онъ, краснѣя, и перемѣнилъ разговоръ.-- Надо какъ-нибудь иначе... полнѣе помочь этой семьѣ,-- проговорилъ онъ.
   Даша покраснѣла.
   -- Я готова все, все дѣлать,-- тихо сказала она:-- только бы спасти брата.
   -- Ахъ, да, у нея есть братишка. Снасти его, дать ему образованіе, это ея idée fixe, какъ кажется...
   Викторъ Валерьяновичъ задумался. Онъ уже не впервые стоялъ лицомъ къ лицу съ потрясающею бѣдностью, но впервые онъ видѣть среди нищеты подобную красоту.
   -- Вы будете жить у меня въ маленькой комнаткѣ,-- обратилась Муратова къ Дашѣ.-- Помѣщенія болѣе удобнаго я покуда не могу дать.. Но вы будете работать въ гардеробной, тамъ просторно, свѣтло и хорошо.
   -- Мнѣ все равно, гдѣ жить; вы видѣли, гдѣ я жила,-- отвѣтила Даша.
   -- Да, да, ужасный уголъ! Ступайте же, другъ мой, отдохните... Завтра дамъ вамъ работу...
   Муратова позвонила и велѣла человѣку проводить "Дарью Андреевну" въ назначенную ей комнату.
   Эта комната была полутемная и походила скорѣе на кладовую, на чуланчикъ, чѣмъ на жилое помѣщеніе. Но другой свободной комнаты въ квартирѣ Муратовыхъ не было. Остальная прислуга Муратовыхъ помѣщалась немного лучше. Даша сразу должна была занять самое двусмысленное положеніе среди этого народа. Она была "изъ благородныхъ", и потому она не могла сойтись съ ними, какъ равная: они косились на нее, она сторонилась отъ нихъ. Она прожила въ нищетѣ не настолько долго, чтобы вполнѣ забыть, что она дочь чиновника, что она училась когда-то въ пансіонѣ, что она когда-то жила, какъ родная, въ домѣ бывшаго начальника старика Лыткина. Но, стоя, повидимому, выше остальныхъ Муратовскихъ слугъ, она помѣщалась хуже ихъ, она не несла никакой прямой обязанности, не являлась чѣмъ-нибудь неизбѣжнымъ, и они сразу посмотрѣли на нее, какъ на прихлебательницу, на приживалку, на дармоѣдку. Въ богатыхъ домахъ прислуга, несмотря на всю свою праздность, не любитъ дармоѣдовъ и приживалокъ вообще, то-есть людей, не имѣющихъ опредѣленнаго положенія въ домѣ, опредѣленныхъ титуловъ лакеевъ, горничныхъ, поваровъ, кухарокъ; но еще враждебнѣе относится прислуга къ этимъ людямъ тамъ, гдѣ господа много должны прислугѣ, гдѣ прислуга видитъ въ приживалкѣ лицо, поѣдающее послѣднія крохи и безъ того разоренныхъ господъ. Еще болѣе свысока должна была смотрѣть прислуга на Дашу, такъ какъ лакей Муратовой видѣлъ, гдѣ и какъ жила семья Даши, и зналъ, что Даша явилась къ нимъ въ домъ въ "обноскахъ" ихъ госпожи. Даша все это почувствовала, угадала сразу. Впрочемъ, что же можетъ быть легче, какъ угадать расположеніе или нерасположеніе холопа? Ей было неловко, когда лакей угловато и сердито принесъ въ ея комнату вечерній чай. Муратова понимала, что неловко заставить Дашу пить и ѣсть съ прислугой, и въ то же время стѣснялась посадить ее сразу за столъ съ собою, и такимъ образомъ дѣлала еще болѣе невыносимымъ положеніе молодой дѣвушки, которая должна была пользоваться услугами лакеевъ, видя, какъ неохотно и грубо исполняютъ они эти услуги.
   Какою-то гробовою, непривѣтною тишиною вѣяло около нея, когда она проснулась и встала по-утру. Въ родномъ прохладномъ "углу" Даша давно привыкла къ движенію и къ шуму, въ появленію различныхъ личностей,-- здѣсь же она была одна, ни откуда не долетало до нея ни звука. Ее тяготили черныя мысли о томъ, что будетъ.
   -- Васъ просятъ въ столовую!-- вдругъ раздался около нея отрывистый голосъ лакея.
   Она вздрогнула и поднялась съ мѣста.
   -- Я здѣсь не знаю комнатъ,-- проговорила она, краснѣя.-- Проведите меня туда.
   Лакей пошелъ впередъ. Она послѣдовала за нимъ. Въ столовой ходила изъ угла въ уголъ Муратова, у окна стоять ея мужъ, барабаня пальцами по подоконнику.
   -- Пожалуйста, разлейте чай,-- обратилась Муратова къ Дашѣ, ласково кивнувъ ей головой и шутливо добавила:-- я васъ хочу пріучить и къ хозяйству.
   Аделаида Александровна не могла сразу понять, какъ ей держать себя съ Дашей, и принимала тотъ шутливый, не то дружескій, не то полу-презрительный тонъ, который очень часто пускается въ ходъ въ подобныхъ случаяхъ.
   Даша остановилась у стола, готовясь разлить чай.
   -- Какъ, вы стоя хотите разливать чай?-- засмѣялась Муратова.-- Садитесь!.. Налейте намъ и себѣ... Вы говорите по-французски?-- мелькомъ опросила она у молодой дѣвушки.
   -- Не говорю, но понимаю почти все,-- отвѣтила Даша.
   -- То-есть стыдитесь говорить?-- пояснила Муратова и прибавила по-французски:-- ради Бога, не думайте, что вы будете играть у меня роль слуги. Вы будете здѣсь въ домѣ своимъ домашнимъ человѣкомъ, но не слугою.
   Даша въ смущеніи пробормотала по-французски какую-то благодарность: она не смѣла понять глазъ и краснѣла, но уже не потому, что ее смущала непривычная роль или обращеніе Муратовой, а потому, что на нее были безцеремонно устремлены два циничные, сальные глаза. Аркадій Павловичъ уже давно пересталъ барабанить по подоконнику и впился замаслившимися глазами въ молодую экономку.
  

XX.

   Даша не могла ни въ чемъ упрекнуть Аделаиду Александровну. Муратова обращалась съ нею все болѣе и болѣе просто, искренно и добродушно. Такое обращеніе съ прислугой было вообще въ характерѣ этой личности, теперь же она сдѣлалась еще мягче съ людьми, потому что она начинала отдыхать отъ недавнихъ бурь и волненій.
   Муратова наслаждалась любовью Виктора Валерьяновича, котораго она упросила попрежнему, не стѣсняясь, останавливаться въ ея квартирѣ, и въ то же время она надѣялась, что ея денежныя дѣла должны будутъ быстро поправиться при помощи барона Гельфрейха. Она не ошиблась.
   Баронъ, какъ человѣкъ практическій, не столько тратился на подарки, сколько рѣшился оказать Муратовой болѣе существенную услугу. Онъ въ одинъ изъ слѣдующихъ неожиданныхъ визитовъ прямо и безъ особенныхъ оговорокъ освѣдомился о ея денежныхъ дѣлахъ, и она, смущенная его грубой прямотой, разсказала все.
   -- Все это очень легко поправить,-- замѣтилъ съ небрежной улыбкой баронъ Гельфрейхъ.-- Я не могу предложить вашему мужу никакого мѣста. Я не могу сдѣлать его пайщикомъ какого-нибудь концессіонера. Но мнѣ или, лучше сказать, моимъ друзьямъ-единовѣрцамъ въ настоящее время нуженъ такой человѣкъ, какъ вашъ мужъ,-- человѣкъ солидный...
   -- Солидный!-- съ невольной горечью въ голосѣ воскликнула Аделаида Александровна.
   -- Я говорю не о его частной жизни, а о его чинѣ и общественномъ положеніи,-- усмѣхнулся баронъ.
   -- А-а!-- вздохнула Муратова, соглашаясь вполнѣ съ барономъ, что чинъ ея мужа довольно "солиденъ".
   Баронъ пріостановился и началъ дѣловымъ тонокъ:
   -- Вы знаете, конечно, что права моихъ единовѣрцевъ ограничены во многихъ отношеніяхъ. Они не имѣютъ права покупать земли въ юго-западномъ краѣ, а между тѣмъ именно теперь очень выгодно покупать имѣнія разорившихся и промотавшихся господъ. Мы нашли исходъ. Мы покупаемъ имѣнія на чужія имена. Правда, въ этихъ случаяхъ намъ приходится прибѣгать Богъ знаетъ къ кому. Главный нашъ скупщикъ имѣній, Кушманъ, живущій магнатомъ въ Варшавѣ, долженъ былъ, напримѣръ, недавно прибѣгнуть къ помощи балаганной пѣвицы, которая теперь по его милости слыветъ крупной землевладѣлицей, хотя въ сущности ея собственныя имѣнія очень ничтожны. Но такія сдѣлки не всегда удобны. Эта госпожа, напримѣръ, недавно вообразила, что всѣ имѣнія дѣйствительно принадлежать ей, и даже вздумала продавать одно изъ нихъ. Конечно, у достопочтеннаго Кушмана есть связи; онъ прискакалъ въ Петербургъ, объяснилъ все и въ обществѣ поземельнаго кредита, и передъ правительственными лицами, и уладилъ дѣло. Но это непріятно. Намъ было бы удобнѣе сойтись съ болѣе порядочными людьми. Не согласится ли вашъ мужъ быть нашимъ помощникомъ въ этомъ дѣлѣ?
   -- Мой мужъ дѣлаетъ то, чего желаю я,-- отвѣтила съ пренебрежительной гримасой Аделаида Александровна.
   -- О, счастливъ тотъ, для кого законъ является въ такой прелестной формѣ,-- поцѣловалъ ея руку баронъ Гельфрейхъ.-- Эти сдѣлки почти не доставятъ вашему мужу никакихъ лишнихъ хлопотъ и работы, но онѣ доставятъ ему извѣстный процентъ съ купли и продажи имѣній. Обороты моими собратіями ведутся на милліоны, и процентъ будетъ достаточенъ, чтобы поправить ваше положеніе.
   -- Мой другъ, я не знаю, какъ благодарить васъ!-- воскликнула Аделаида Александровна, услышавъ слово "милліоны" и увлекаясь мыслью о поправкѣ своего положенія.
   -- Любите меня!-- тихо прошепталъ баронъ съ заблиставшими и сузившимися глазами.-- Но мы немножко нерасчетливы, мы не умѣемъ устраивать своихъ дѣлишекъ,-- шутливо говорилъ онъ, заглядывая ей въ лицо.-- Намъ нужны опекуны и руководители... Позвольте мнѣ распоражаться вашими дѣлами. Я заплачу ваши долги, я выкуплю ваше имѣніе, я доставлю случай вашему мужу очень выгодно купить имѣніе въ юго-западномъ краѣ...
   -- О, вы слишкомъ добры!
   -- Это все можно сдѣлать, выдавая вамъ половину процентовъ, слѣдующихъ вашему мужу, и употребляя другую на погашеніе долговъ... Прежде всего нужно знать эти долги, имена кредиторовъ. Я скуплю ваши векселя. Ихъ, вѣроятно, продадутъ дешево. Если черезъ годъ удастся погасить долги, то можно будетъ приступить и къ покупкѣ имѣнія, гдѣ-нибудь на западѣ или на югѣ.
   -- Но развѣ это такъ выгодно?-- полюбопытствовала Аделаида Александровна.
   Баронъ Гельфрейхъ усмѣхнулся и покачалъ головой.
   -- Имѣнія продаются теперь вообще, по большей части, за ничто,-- отвѣтилъ онъ.-- Заплаченныя за нихъ деньги выручаются вдвое и втрое вырубкою лѣса, посѣвомъ безъ удобренія, залогомъ въ обществѣ поземельнаго кредита, продажею мелкихъ участковъ... Всего не перечтешь... Да это теперь и не нужно... Скажу только, что эти сдѣлки выгодны. Компаніи моихъ единовѣрцевъ и компаніи нѣмцевъ поняли это очень хорошо и, мало-по-малу, дѣлаются обладателями большей части земель на западѣ и на югѣ Россіи. Конечно, все нужно вести умѣло, съ толкомъ. Тотъ, кто потомъ купить землю у насъ, купитъ голую, истощенную землю, но мы покупаемъ ее не въ такомъ видѣ...
   Муратова задумалась. Ее поразило, что баронъ Гельфрейхъ такъ легко, такъ увѣренно говоритъ о возможности наживы.
   -- Я, мой другъ, совсѣмъ глупая,-- проговорила она.-- Я никакъ не могу понять, какимъ образомъ можно купить имѣніе за безцѣнокъ и почти тотчасъ же продать его за двойную цѣну. Отчего же покупающіе имѣнія за дорогую цѣну не покупаютъ ихъ за дешевую?
   -- А вамъ это нужно знать?-- засмѣялся баронъ.
   -- А! я хочу быть дѣловымъ человѣкомъ,-- улыбнулась Муратова.
   -- За мужа?
   -- Ну, да!
   Лицо барона сдѣлалось снова серьезнымъ.
   -- Все дѣло въ единодушіи моихъ единовѣрцевъ,-- сказалъ онъ.-- Вы, конечно, знаете, что въ разныхъ обществахъ поземельнаго кредита продаются имѣнія за невзносъ процентовъ. Тутъ можно купить имѣнія довольно дешево, потому что конкурентовъ почти не является. Да и могутъ ли они явиться? Общества сами отвадили ихъ. Общества назначаютъ къ продажѣ десятки имѣній, но желающіе купить имѣніе никогда не могутъ разсчитывать на это: заемщикъ можетъ внести проценты въ день торговъ, за полчаса до торговъ, и имѣніе остается за нимъ; такимъ образомъ, человѣкъ, желавшій купить имѣніе и, можетъ-быть, пріѣхавшій на торги издалека, долженъ возвратиться ни съ чѣмъ. Я зналъ двухъ купцовъ, которые пріѣхали съ Кавказа покупать назначенное въ продажу имѣніе, которые сдѣлали большія затраты за проѣздъ и которымъ пришлось уѣхать обратно, не купивъ ничего, потому что одно изъ обществъ не пустило въ продажу имѣнія, выдавъ заемщику дополнительную ссуду и покрывъ ею долгъ обществу въ день торговъ. Это, конечно, должно было отвадить охотниковъ ѣздить на торги въ разныя поземельныя общества. Правда, для служащихъ въ обществахъ это выгодно, такъ какъ они могутъ сами покупать за безцѣнокъ лучшія имѣнія. Но частные покупщики почти не могутъ разсчитывать купить имѣнія въ обществахъ. Мои же единовѣрцы имѣютъ своихъ агентовъ вездѣ, и эти агенты безъ всякихъ затратъ, находясь на мѣстѣ торговъ, являются покупщиками имѣній, которыя и продаются ими тотчасъ же съ барышомъ...
   -- Какъ нее это просто дѣлается!-- вздохнула Муратова, точно скорбя, что она не принадлежитъ въ израильскому племени,
   -- Но это не все,-- продолжалъ баронъ.-- Въ юго-западномъ краѣ, чтобы совершить купчую крѣпость на пріобрѣтаемыя имѣнія, русскимъ нужно имѣть особыя свидѣтельства. Прошеніе о подобномъ свидѣтельствѣ должно пройти множество инстанцій и доставить не мало хлопотъ. Эта хлопоты иногда бываютъ такъ велики и такъ продолжительны, что покупщикъ отказывается отъ предполагаемой покупки только ради нихъ. Чтобы эти хлопоты были не велики и не продолжительны, нужно жить въ краѣ, знать всѣ входы и выходы, бѣгать ежедневно по присутственнымъ мѣстамъ. Но развѣ крупные покупщики рѣшатся тратить на это время? Развѣ мелкіе покупщики въ состояніи все это ловко уладить? Конечно, нѣтъ. Такимъ образомъ, конкурентовъ, желающихъ купить имѣнія ихъ первыхъ рукъ, не является. Поле остается чистымъ для моихъ единовѣрцевъ, издавна живущихъ въ краѣ, знающихъ, какъ къ чему приступить, способныхъ съ изумительною настойчивостью добиваться своей цѣли. Богъ послалъ имъ долголѣтнія испытанія, чтобы выработать ихъ характеры. Они-то и являются покупщиками имѣній, выхлопатывая свидѣтельства на имена русскихъ, которые служатъ подставными лицами при покупкѣ имѣній изъ первыхъ рукъ; они же выхлопатываютъ эти свидѣтельства и для тѣхъ русскихъ, которые покупаютъ имѣнія для себя изъ вторыхъ рукъ, то-есть изъ рукъ моихъ собратьевъ. Купить имѣніе у моего собрата -- значитъ купить имѣніе за довольно хорошую цѣну, но безъ хлопотъ, а купить имѣніе изъ первыхъ рукъ -- значить купить имѣніе дешево, но съ большими хлопотами. Впрочемъ, чаще всего нельзя купить имѣніе изъ первыхъ рукъ...
   Баронъ помолчалъ.
   -- Вотъ намъ и нужны такіе люди, какъ вашъ мужъ,-- продолжалъ онъ черезъ минуту.-- Онъ, конечно, имѣетъ полное право покупать имѣнія, и черезъ нѣсколько времени вы будете обладательницей огромныхъ имѣній въ юго-западномъ краѣ.
   -- Которыхъ я даже не увижу,-- усмѣхнулась Муратова.
   -- Да что же въ нихъ интереснаго? Процентъ они будутъ доставлять -- вотъ и все, что нужно,-- сказалъ баронъ, пожимая плечами.-- Такъ вы согласны?
   -- Вы еще спрашиваете!-- тихо вздохнула Муратова: у нея кружилась голова отъ мысли, какъ легко, какъ вѣрно идутъ къ богатству эти "жиды".
   Баронъ Гельфрейхъ сластолюбиво цѣловалъ ея руку.
   -- Но бросьте, ради Бога, свои филантропическія затѣи,-- проговорилъ онъ.-- Не глупо ли губить свою молодость среди этихъ засѣданій, среди разъѣздовъ по нищенскимъ конурамъ.
   -- Вы знаете, я дѣлала это, чтобы забыться...
   -- Забыться! Веселитесь, выѣзжайте въ свѣтъ, будьте на балахъ, въ театрахъ, и вы забудете все!.. И кого обманываютъ эти барыни-филантропки? Вѣдь всѣ знаютъ, что онѣ изъ своего кармана жертвуютъ только десять рублей въ годъ, а у общества выманиваютъ дрянными концертами и обманными частными алегри тысячи рублей. Наивные люди, правда, надѣются, что скоро прекратятъ эти алегри, такъ какъ онѣ принимаютъ гигантскіе размѣры. Въ эти общества поступаютъ однѣ, чтобы найти протекцію для своихъ мужей и любовниковъ, другія, чтобы видѣть свое имя напечатаннымъ въ газетахъ, третьи, чтобы загладить или замаскировать свою безпутную жизнь...
   -- Вы циникъ!-- засмѣялась Аделаида Александровна и покраснѣла до ушей, сознавая, что и она вступала въ эти общества съ нечистыми цѣлями.-- Вы не вѣрите въ честныя побужденія.
   -- Въ честныя, пожалуй, еще вѣрю, а ужъ въ филантропическія побужденія отнюдь не могу повѣрить.
   -- И сами состоите членомъ десятка благотворительныхъ обществъ!
   -- У меня дѣла на европейскихъ биржахъ и, главнымъ образомъ, на берлинской,-- равнодушно произнесъ баронъ.
   Муратова посмотрѣла на него съ недоумѣніемъ.
   -- Что же общаго между биржами и филантропическими обществами?-- спросила она, не понимая его мысли.
   -- Мы должны все знать, что дѣлается въ политикѣ, въ государственномъ управленіи, и толкаться въ разныхъ сферахъ,-- со вздохомъ отвѣтилъ баронъ Гельфрейхъ.-- Но чего не узнаешь отъ мужей за большія деньги въ канцеляріяхъ, то легко узнаешь отъ женъ даромъ въ салонахъ. Чего не вырвешь у мужей съ величайшимъ трудомъ, то легко обдѣлаешь черезъ ихъ женъ. Библейскій змѣй-искуситель отлично понималъ дѣло, когда дѣйствовалъ черезъ вашу прародительницу Еву,-- засмѣялся баронъ Гельфрейхъ своимъ ироническимъ, беззвучнымъ смѣхомъ циника.-- Знаете ли вы, какъ мнѣ досталась одна изъ концессій?.. Я далъ подъ лотерею впередъ деньги за проценты...
   -- Ну, и что же?
   -- Ну, а въ видѣ награды за эту услугу получилъ концессію...
   Баронъ совсѣмъ повеселѣлъ и, откинувшись къ спинкѣ кресла съ видомъ самодовольнаго буржуа, продолжалъ насмѣшливымъ тономъ:
   -- Когда вы хлопотали въ этихъ обществахъ, вы воображали, что приносите громадную пользу нуждающимся и голоднымъ тунеядцамъ? Но повѣрьте, что вся эта мнимая польза подвальному сброду только одна сторона медали, другая же сторона -- это барыши и выгоды тѣхъ, кто богатъ или кто умѣетъ пользоваться удобными случаями. Да иначе и быть не можетъ. Неужели мы, дѣловые люди, стали бы тратить свое время на посѣщеніе этихъ скучныхъ собраній, если бы мы не видѣли изъ этого пользы для себя, если бы это не поддерживало наши интересы, связи?.. Повѣрьте, что среди кокотокъ и дамъ полусвѣта мы нашли бы больше веселья и наслажденья, чѣмъ въ этихъ глупыхъ обществахъ филантропокъ насчетъ чужихъ кармановъ... Но мы должны держаться этихъ барынь... Когда я только-что поселился въ Петербургѣ, я не былъ крупнымъ капиталистомъ и не былъ принятъ ни въ одномъ изъ тѣхъ домовъ, которые мнѣ были нужны. Мнѣ долго бы пришлось добиваться чести попасть въ эти дома, если бы не было филантропическихъ обществъ. При помощи же этихъ обществъ я за десять рублей ежегоднаго налога открылъ себѣ двери во всѣ салоны. Въ одномъ обществѣ я ссудилъ двѣ тысячи рублей, когда общество погибало отъ недостатка средствъ, въ другомъ -- у меня заняли десять тысячъ подъ вѣрное обезпеченіе и за поручительствомъ трехъ крупныхъ тузовъ, въ третьемъ... Э, да всего не перечислишь... Уже черезъ два, три года послѣ моего переселенія сюда на общихъ собраніяхъ филантропическихъ обществъ только и слышалось, что о благодѣяніяхъ барона Гельфрейха...
   Баронъ усмѣхнулся усмѣшкою, полною презрѣнія къ тѣмъ людямъ, которыми онъ игралъ, какъ пѣшками. Въ его откровенности было что-то циничное, преднамѣренное. Онъ, какъ большинство его единоплеменниковъ, былъ сильно склоненъ къ самовосхваленію, къ хвастовству.
   -- Ну, и что же?-- спросила съ лихорадочнымъ любопытствомъ заинтересованная разсказомъ Муратова.
   Ее уже увлекали и затрогивали за живое эти разсказы о наживѣ. Баронъ сощурилъ свои свинцовые, холодные глаза и въ упоръ посмотрѣлъ на нее.
   -- Вы знаете старую графиню Хвостову?-- спросилъ онъ.
   Аделаида Александровна утвердительно кивнула головой.
   -- Вы знаете, до этой барыни рукой не достать. Это ходячая спесь... Ну, такъ вотъ черезъ три года послѣ моего пріѣзда въ Петербургъ, я, сидя въ салонѣ княгини Корицыной, однажды такъ придвинулъ свое кресло, что его ножка попала на платье старухи Хвостовой, и заговорился съ барынями о денежныхъ дѣлахъ,-- такъ она часъ просидѣла въ одномъ и томъ же положеніи, не рѣшаясь побезпокоить меня и прервать моего разговора, точно вмѣсто меня Патти пѣла... Я тогда ея сына спасалъ отъ долгового отдѣленія...
   Баронъ Гельфрейхъ въ эту минуту былъ неподражаемо хорошъ съ своимъ холоднымъ цинизмомъ. Слушая его, можно было понять, какимъ путемъ дошелъ этотъ человѣкъ до убѣжденія, что за деньги можно купить всѣхъ и все.
   -- Но вѣдь графъ Хвостовъ очень богатъ?-- въ недоумѣніи замѣтила Муратова, знавшая эту семью и завидовавшая ей.
   -- Теперь, когда ему удалось устроить администрацію по дѣламъ его родственника, стараго сумасброда Токмакова, догулявшагося до того, что онъ забылъ счетъ своихъ расходовъ и приходовъ.
   -- Какъ, и Токмаковъ оказывается банкротомъ?-- изумилась Муратова.
   -- Ничуть не бывало. Надъ его дѣлами его родственники назначили администрацію, чтобы поправить свои дѣла, и поправили... Впрочемъ, Токмаковъ долженъ быть имъ благодаренъ: теперь онъ, по крайней мѣрѣ, знаетъ, что у него есть еще до пяти милліоновъ состоянія, и можетъ опять нѣсколько лѣтъ сумасбродничать, не считать денегъ. Жаль только, что его чудныя оранжереи разорили совсѣмъ. Я хотѣлъ ихъ купить, но опоздалъ.
   -- Какъ глубоко, должно-быть, вы презираете всѣхъ людей?-- невольно воскликнула Аделаида Александровна, и ей показалось, что онъ презираетъ и ее.
   -- Нѣтъ, за что же?-- удивился баронъ Гельфрейхъ.
   -- Но вы считаете всѣхъ людей продажными.
   -- Что-жъ, не даромъ же имъ отдавать себя! Мнѣ смѣшно только, что эти люди ничему цѣны не знаютъ. За иное дѣло они могли бы взять десятки, сотни тысячъ, а они довольствуются какою-нибудь сотнею рублей. Это все отъ непривычки. Дикари вонъ мѣняютъ самыя драгоцѣнныя произведенія своей страны на стеклянныя бусы.
   Муратова задумалась. Баронъ смѣется надъ тѣми, кто не знаетъ себѣ цѣны! Не станетъ ли онъ также смѣяться и надъ нею, что она дешево продаетъ себя? Конечно, да. Но во что же оцѣнить себя? Это трудно опредѣлитъ. Во всякомъ случаѣ, надо замедлитъ окончательное сближеніе, чтобы добиться новыхъ и новыхъ выгодъ. Ей были гадки эти думы, и все-таки онѣ роились въ головѣ; ей хотѣлось увѣрить себя, что она не думаетъ о продажѣ себя, что она просто сходится съ барономъ, и въ то же время она боялась окончательно сойтись съ нимъ прежде, чѣмъ онъ заплатитъ за это сближеніе.
   -- Что вы задумались?-- спросилъ баронъ, видя, что она опустила на грудь голову.
   -- А?-- очнулась Аделаида Александровна, вздрогнувъ.-- Вы, баронъ, нагнали на меня тоску своими взглядами на человѣчество... Я не хочу думать, не хочу вѣрить, что оно такъ гадко...
   Она порывисто встала и подошла къ роялю.
   -- Вы любите музыку?-- спросила она его.
   -- Я ее полюблю, если вы будете играть,-- отвѣтилъ онъ, жадно слѣдя за каждымъ ея граціознымъ движеніемъ.
   Она начала перебирать ноты и стала едва слышно напѣвать мотивъ романса: "Ты скоро меня позабудешь".
   "Кокотка!" -- вдругъ промелькнуло въ ея головѣ, и она быстро отбросила ноты и смолкла, вспыхнувъ до ушей.
   -- Что же вы?-- спросилъ баронъ Гельфрейхъ, видя, что она хочетъ отойти отъ рояля.
   -- Нѣтъ... раздумала...-- отрывисто отвѣтила она.-- Я слишкомъ люблю музыку, чтобы играть передъ тѣмъ, кто убѣжденъ, что каждый шагъ дѣлается людьми ради денегъ...
   -- О, вы слишкомъ жестоко платите за мою откровенность!-- шутливо проговорилъ баронъ.-- Вѣдь если вы станете такъ смотрѣть на меня, то вы сначала перестанете говорить со мной, потомъ не велите меня принимать, боясь, что я и наши разговоры, и наши встрѣчи сочту средствомъ для добыванія денегъ...
   "Боже мой, Боже мой, я даже не умѣю быть ловкой продажной женщиной!" -- промелькнуло въ головѣ Муратовой.
   -- Мнѣ сегодня, баронъ, не по-себѣ,-- проговорила она.-- Вы правы! Я придала слишкомъ серьезное значеніе вашимъ словамъ... Вы не можете такъ смотрѣть на всѣхъ... Вы считаете людей лучше... Да?.. По крайней мѣрѣ дѣлаете исключенія?
   Баронъ Гельфрейхъ хотѣлъ что-то сказать, но она проговорила, нервно смѣясь:
   -- Молчите! Но то опять впадете въ свой безсердечный тонъ. Давайте руку и будемъ друзьями. Она протянула ему руку. Онъ опять прильнулъ къ ней губами.
   -- Довольно... довольно!-- лихорадочно засмѣялась она.-- Я хочу играть...
   -- Вы скупая!-- шопотомъ проговорилъ онъ, и опять его лицо приняло отвратительное выраженіе старческаго сластолюбія.
   Она сдѣлала видъ, что неслышитъ, сѣла къ роялю и заиграла бѣшеный вальсъ.
   -- Спѣть?-- спросила она, полуобернувшись въ барону и продолжая играть.
   Онъ замиралъ отъ восторга и едва могъ пробормотать:
   -- Да!.. Да!..
   -- Что же?
   Она запѣла опять: "Ты скоро меня позабудешь".
   -- Ахъ, глупо, глупо!-- оборвала она на полусловѣ романсъ.-- Позабудетъ! Значитъ, не стоило и помнить, если можно позабыть...
   Она запѣла изъ "Прекрасной Елены".

О, Адонисъ, и ты, Венера...

   Она пѣла какъ-то лихорадочно, точно рыдала.
   -- Пожалуйста, еще,-- прошепталъ совсѣмъ ошеломленный баронъ, когда она кончила. Онъ не ожидалъ, что Муратова обладаетъ такимъ звучнымъ, такимъ густымъ и сочнымъ голосомъ.
   -- Изъ той же вѣтреной "Елены"?-- бойко спросила она и, не дожидаясь отвѣта, уже пѣла:

Мы всѣ невинны отъ рожденья.

   Она еще не кончила куплета, когда дверь въ гостиную отворилась, и на порогѣ появился Аркадій Павловичъ. Она вздрогнула. Она не отдала приказанія лакею -- не впускать никого, когда у нея баронъ. Она невольно подумала о глупости своего супруга, входящаго неожиданно въ залъ, несмотря на присутствіе въ домѣ барона Гельфрейха, и при этой мысли нервно засмѣялась и, оборвавъ неоконченную арію, полнымъ горькой ироніи голосомъ запѣла:

Когда супругъ захочетъ вдругъ...

   "Кокотка, камелія, продажная женщина",-- снова мелькнуло въ ея головѣ, и ея голосъ зазвучалъ какъ-то язвительно и въ то же время болѣзненно.
   Она кончила и съ громкимъ, искусственно-бойкимъ смѣхомъ спросила:
   -- Хорошо?
   Это была бравада женщины, старавшейся заглушить въ себѣ сознаніе своего паденья, своей безтактности, своей неумѣлости.
   -- Превосходно!-- послышался отвѣтъ.
   Но этотъ отвѣтъ былъ сдѣланъ не барономъ и не Аркадіемъ Павловичемъ.
   Аделаида Александровна быстро повернулась вмѣстѣ съ подушкою табурета и увидѣла стоящаго на порогѣ, прислонись къ двери, Виктора Валерьяновича. Она, не владѣя собой, какъ-то безпомощно опустила на колѣни свои похолодѣвшія руки.
  

XXI.

   Аделаида Александровна не спала всю ночь. Ее волновала и мучила мысль, что подумалъ о ней Викторъ. Ей нужно было изгладить въ немъ то непріятное впечатлѣніе, которое могла оставить въ немъ эта сцена. Муратова очень хорошо сознавала, что она дѣлаетъ промахъ за промахомъ на новомъ пути, что она совершаетъ безтактность за безтактностью. Зная, зачѣмъ она принимаетъ барона, она забыла, или, лучше сказать, посовѣстилась сказать прислугѣ, что при баронѣ Гельфрейхѣ никто не долженъ входить къ ней. Рѣшившись сблизиться съ этимъ человѣкомъ, она не начертала себѣ никакого плана дѣйствій и при встрѣчахъ съ нимъ дѣйствовала какъ-то лихорадочно, болѣзненно, то являясь въ роли какой-то рыдающей просительницы, то переходя въ тонъ камеліи низшаго сорта, то поддаваясь его заигрываніямъ настолько, что онъ почти могъ достигнуть даромъ той цѣли, которой онъ долженъ былъ достигнуть за деньги, и притомъ за большія деньги. Ея неумѣлость, ея безтактность довели ее до того, что даже Викторъ сдѣлался свидѣтелемъ далеко неприглядной сцены. Молодая женщина придумывала себѣ тысячи оправданій, но тотчасъ же отказывалась отъ нихъ, очень хорошо сознавая, что ей трудно будетъ чѣмъ-нибудь оправдать въ глазахъ Баскакова свое поведеніе съ барономъ.
   "Я выглядѣла камеліей", эта мысль не покидала ее.
   "Я скажу, что я хотѣла посмѣяться надъ барономъ, что это была шутка",-- думала она.
   "Но развѣ Викторъ не пойметъ, что такъ не шутятъ порядочныя женщины, и притомъ съ такими людьми, какъ баронъ",-- говорилъ разсудокъ.
   "Надо будетъ на будущее время сказать мужу, чтобы онъ не смѣлъ входить, когда у меня баронъ. Прислугѣ тоже велю никого не впускать, когда онъ здѣсь... Но что же подумаютъ? Начнутъ толковать... Господи, какъ низко я падаю",-- думала она въ полуснѣ.
   Эти мысли являлись въ ея головѣ какъ-то отрывочно, безсвязно, точно она сама боялась серьезно, сознательно задуматься, а кто-то посторонній нашептывалъ ей подъ ухо эти отрывочныя фразы, волновавшія ее все болѣе и болѣе. У нея чисто лихорадочное состояніе.
   Она поднималась на какую-то гору, по скользкой, крутой тропинкѣ. Ея ноги скользили на каждомъ шагу, и она все дальше и дальше падала внизъ, а внизу зіяла страшная, темная пропасть. На вершинѣ же горы стояла толпа веселыхъ, нарядныхъ людей, тамъ слышался безпечный смѣхъ и пѣнье. Ей казалось, что эти люди смѣются надъ ея тщетными усиліями подняться къ нимъ. Но вѣдь дошли же они туда? Отчего же только она одна не можетъ подняться на эту гору? Можетъ-быть, они шли по другой дорогѣ? Но гдѣ же эта дорога? Она не можетъ ее найти, не можетъ искать ее, потому что у нея нѣтъ силъ сойти съ этой проклятой скользкой тропинки. Но надо же попробовать, сдѣлать усиліе добраться до нихъ. Не падать же безпомощно въ эту страшную пропасть. И вотъ она карабкается опять, хватается за сучья деревъ, но эти сучья или ломаются, или выскальзываютъ изъ рукъ, или до крови ранятъ ее. Она обрывается и падаетъ снова, а смѣхъ, холодный, безжалостный смѣхъ на вершинѣ дѣлается все громче и громче. Она начинаетъ въ безсиліи плакать и плачетъ до того, что рыданія захватываютъ ея дыханіе, душатъ ее.
   Она очнулась. Это былъ сонъ, но и наяву рыданія продолжали душить ее.
   "Проклятый сонъ,-- пробормотала она, всхлипывая.-- Это потому мнѣ приснилось, что я думала о паденья... Говорятъ, во снѣ плачутъ передъ радостью,-- чисто по-дѣтски подумала она.-- Что-жъ, можетъ-быть, и передъ радостью... Викторъ, можетъ-быть, не сдѣлалъ никакихъ заключеній... Онъ сказалъ: прекрасно! Но вѣдь я, точно, хорошо пѣла... Это только я придала другое значеніе его словамъ... Милый, какъ я тебя люблю!..."
   Она снова задремала болѣе покойнымъ сномъ, улыбаясь нѣжной, полудѣтской улыбкой.
   Она была жалка. Она вступала на тотъ путь, къ которому не пріучила ее вся ея предшествовавшая жизнь. Прямо изъ деревни, отъ одиночества она перешла къ шумной столичной жизни среди пустой веселящейся молодежи. Здѣсь за нею ухаживали, увивались юноши, и она отдавалась веселью беззавѣтно, безпечно, не думая о будущемъ, не работая надъ собой. Когда ей пришлось опомниться, она бросилась изыскивать средства для своего спасенія, но она, въ сущности, не сознавала, каковы будутъ эти средства. Ей казалось, что спастись не такъ трудно, что спасеніе придетъ само собой. Спасеніе оказалось возможнымъ при помощи продажи самой себя барону. Но какъ продать себя, какъ завлечь барона, какъ относиться къ нему -- этого она не знала: врожденное или привитое провинціальными ухаживаніями кокетство, столкновенія съ нѣсколько вольною кутящею молодежью столицы, все это не могло выработать въ ней того такта, той ловкости, той способности вести интригу, которыми отличаются опытныя свѣтскія женщины. Она сразу явилась передъ барономъ въ роли неумѣлой падшей женщины, неловкой провинціалки, жаждущей спасенія отъ любовной связи и переходящей отъ сдержанности честной женщины къ замашкамъ простой кокотки. Она не умѣла заставить барона ползать у своихъ ногъ ради поцѣлуя руки, она не умѣла сначала добыть у него все, а послѣ скупо вознаграждать его благосклоннымъ вниманіемъ, она не умѣла постепенно перейти отъ сдержанной свѣтской холодности къ искусно разыгранной роли влюбленной женщины. Она слишкомъ боялась, что баронъ можетъ отвернуться отъ нея, что она можетъ пропустить удобный случай, и дѣйствовала безъ расчета, безъ такта, безъ строго обдуманнаго плана. Каждый ея шагъ заставлялъ ее краснѣть въ душѣ за себя, терзалъ ее стыдомъ. Это была пытка, которой она не видѣла теперь конца. Но ей хотѣлось жить весело, широко, бурно, жить, какъ жили другія женщины вокругъ нея. Даша отдала бы все за вѣрный кусокъ "хлѣба" для брата, Муратова была готова отдать все за право наслаждаться "зрѣлищами", той безпутной свѣтской жизнью, которая уже успѣла опьянить ее.
   Рано по-утру она, не придумавъ ничего, рѣшилась пройти въ комнату Виктора. Она знала, что Даша будетъ разливать въ столовой чай, и при ней нельзя будетъ переговорить съ Викторомъ. Она подошла, какъ-то крадучись, къ его комнатѣ и несмѣло постучалась въ дверь.
   -- Войдите!-- послышался отвѣть.
   Она отворила дверь.
   -- Это вы!-- воскликнулъ изумленный Викторъ, собиравшійся ѣхать.-- Зачѣмъ вы не велѣли позвать меня?
   -- Я хотѣла сама придти къ тебѣ,-- отвѣтила она.-- Ты недобрый нынче, все исчезаешь.
   -- Вы знаете, служба требуетъ,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Ахъ, мнѣ надоѣла твоя противная служба!-- воскликнула она:-- я умираю съ тоски, когда тебя нѣтъ.
   Она обвила его руками и поцѣловала.
   -- Ради Бога, тише!-- прошепталъ онъ.-- Насъ могутъ услышать.
   -- О, что мнѣ за дѣло! Пусть слышатъ, пусть знаетъ весь свѣтъ, что я люблю тебя!-- воскликнула она.
   -- Но рядомъ, вѣроятно, находится эта дѣвушка,-- тихо сказалъ онъ.
   -- Ея тамъ нѣтъ, да если бы и была, такъ что же? Развѣ я ее боюсь? Развѣ я, вообще, кого-нибудь боюсь? Я не хочу прятать своей любви къ тебѣ. Я счастлива ею, и пусть всѣ знаютъ, что я счастлива.
   -- Хорошъ примѣръ для нея! Она почти ребенокъ!-- проговорилъ Викторъ, краснѣя за себя и за Муратову.
   -- Ребенокъ, выросшій въ проходной комнатѣ подвала! Если еще стѣсняться этихъ людей, то нужно бѣжать... Да она и не можетъ слышать насъ... Ея тамъ нѣтъ, я это знаю -- Нѣтъ, я не понимаю васъ мужчинъ. Вы болѣе трусы, чѣмъ мы! Ты знаешь, что женщина, когда она любитъ, способна на всѣ глупости. Я теперь готова громко говорить о своей любви, готова дурачиться, пѣть... Я счастлива.
   Викторъ Валерьяновичъ нахмурился еще болѣе. Ему вспомнилась вчерашняя сцена, оставившая въ немъ непріятное впечатлѣніе.
   -- Кстати о пѣніи,-- съ горькой усмѣшкой произнесъ онъ.-- Что за сцену я засталъ вчера. Я васъ не узналъ... Вы пѣли передъ барономъ Гельфрейхомъ что-то, если не ошибаюсь, изъ Belle Hélène...
   -- Ну?-- спросила нѣсколько поблѣднѣвшая Муратова.
   -- Мнѣ показалось это страннымъ, скажу даже болѣе -- неприличнымъ. Что могъ подумать о васъ этотъ развратный жидъ. Вы, chère tante, очень мало знаете нашъ свѣтъ...
   -- Ха-ха-ха!-- засмѣялась насильственнымъ смѣхомъ Муратова.-- Я такъ и думала: ты началъ ревновать... значитъ, ты любишь... опытъ оказался удачнымъ!
   Она начала цѣловать Виктора Валерьяновича, чтобы скрыть свое смущеніе, и радуясь, что случайно натолкнулась на объясненіе мучившей ее сцены. Она даже не подозрѣвала, что ея слова наводили Виктора на мысль, отъ которой онъ былъ очень далекъ. Онъ смотрѣлъ попрежнему серьезно. Онъ въ эту минуту просто не любилъ Аделаиду Александровну, впервые видя ее въ такомъ шокирующемъ его изящный вкусъ настроеніи.
   -- Не слишкомъ ли опасны подобные опыты?-- проговорилъ онъ:-- и для чего они? Между честными людьми они не нужны, да и рискованны. Баронъ изъ тѣхъ людей, которые понимаютъ смыслъ происходящихъ вокругъ нихъ сценъ и которые не молчатъ, когда могутъ скомпрометировать женщину.
   -- Скомпрометировать? Чѣмъ?-- воскликнула Аделаида Александровна.-- Разсказомъ, что я пѣла въ его присутствіи, соскучившись слушать его жидовскія соображенія о векселяхъ и процентахъ... Я держу себя такъ, что стою выше всѣхъ подозрѣній! Да, наконецъ, что мнѣ за дѣло до толковъ? Я сама свой судъ... Но я не знала, что ты-то такой ревнивецъ. О, погоди, я тебя еще буду дразнить...
   Викторъ Валерьяновичъ ощущалъ что-то непріятное. Ему казалось -- онъ и самъ не могъ дать себѣ отчета, почему ему это казалось,-- что передъ нимъ стоитъ жалкая, неумѣлая камелія, а не та женщина, которую онъ еще такъ недавно уважалъ за ея сдержанность, за ея скромность, за ея грацію, за ея тактъ. Теперь онъ даже не видѣлъ въ ней ума. И не мудрено: она взялась за новую, неразученную ею роль и растерялась, играла наугадъ.
   -- Не играйте чувствами,-- тихо и серьезно проговорилъ онъ.-- Я не изъ тѣхъ, которые могутъ любить женщину за то, что ее готовы купить нарасхватъ на базарѣ житейской суеты. Я, можетъ-быть, болѣе всего полюбилъ бы ту, за которою менѣе всего бѣжали бы барышники и покупщики женской красоты, потому что они бѣгаютъ не за истинно-прекраснымъ, а только за тѣмъ, что, по ихъ мнѣнію, навѣрно продается.
   Аделаида Александровна поблѣднѣла, но сдѣлала усиліе, чтобы отпарировать ударъ ироніей.
   -- Да ты сегодня готовишься, кажется, проповѣдывать гдѣ-то?-- засмѣялась она, но ея смѣхъ не удался и оборвался.
   -- Не смѣйтесь надъ тѣмъ, что требуетъ особенной серьезности,-- сухо отвѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.-- Наши отношенія были, быть-можетъ, болѣе слѣдствіемъ минутнаго опьянѣнія, чѣмъ глубокаго чувства, и потому, если мы не хотимъ погубить ихъ, ихъ нужно поддерживать такъ же осторожно, какъ недоношеннаго ребенка...
   Аделаида Александровна впервые услышала этотъ тонъ. Она до сихъ поръ смотрѣла на Виктора, какъ на прелестнаго и умнаго ребенка; теперь она видѣла, что этотъ ребенокъ владѣетъ собой лучше ея. Она испугалась.
   -- Викторъ, Викторъ, ты недобрый, ты злой!.. Ты не признаешь возможности шутки,-- растерянно начала она, чуть не плача.
   -- Есть вещи, которыми не шутятъ,-- отвѣтилъ онъ:-- и я думаю, что честью женщины возможно шутить менѣе всего, даже ей самой.
   -- Ну, прости меня, прости! Я знаю, что я поступила опрометчиво. Я виновата,-- расплакалась Аделаида Александровна.
   Она была дѣйствительно жалка въ эту минуту, даже болѣе жалка, чѣмъ въ то время, когда она стремилась выгодно продать себя барону Гельфрейху. Она схватила руку Виктора и прижала ее къ своимъ губамъ.
   -- Ты не знаешь, Викторъ, какъ я несчастна,-- тихо шептала она.-- Если бы ты знать хоть долю всего того, что, я выношу, ты простилъ бы меня, ты не упрекалъ бы меня...
   Викторъ Валерьяновичъ не вынесъ этого тона и постарался ее утѣшить. Онъ не только жалѣлъ ее, но и боялся, что ихъ услышитъ третье лицо, и caмъ не зналъ, чего онъ боится: того ли, что это третье лицо узнаетъ ихъ тайну, или того, что это лицо, можетъ-быть, та молодая красавица, на которую онъ засматривался теперь каждый день.
   -- Останься сегодня дома, не уѣзжай никуда, докажи, что ты не сердишься!-- просила его Муратова.:
   -- Хорошо, хорошо, только ради Бога успокойтесь!-- шепталъ онъ, отдаваясь ея ласкамъ.
   Она немного успокоилась.
  

XXII.

   Часа черезъ два Аделаида Александровна, уже совершенно оправившаяся отъ волненья, сидѣла въ своемъ будуарѣ и бесѣдовала съ очень непригляднымъ и неуклюжимъ господиномъ. Глядя на него, можно было подумать, что онъ весь сдѣланъ изъ дерева, такъ неуклюжи и угловаты были всѣ его движенія. Верхнія вѣки его глазъ опускались и поднимались такъ внезапно, такъ быстро, точно по командѣ, точно кто-то сзади дергалъ за невидимый шнурокъ, проведенный къ нимъ. Онъ былъ одѣтъ въ новенькій вицъ-мундиръ, гладко причесанъ и аккуратно выбритъ. Онъ смотрѣлъ подобострастно, выслушивалъ внимательно. Про него можно было сказать, что это почтительный и вѣжливый, но неловкій семинаристъ, недавно поступившій на государственную службу. Повидимому, въ немъ не было ничего особенно непріятнаго, но вся его особа производила какое-то гаденькое впечатлѣніе. Это былъ холопъ по наружности и мерзавецъ въ душѣ Такіе типы вырабатываются только въ трущобахъ нищеты, подъ розгами бурсы, за задними, скрытыми въ полутьмѣ столами служебныхъ мѣстъ. Это былъ Андрей Андреевичъ Христофоровъ.
   -- Я очень рада, что вы зашли сегодня,-- встрѣтила его Муратова.-- Мнѣ нужно переговорить съ вами.
   Христофоровъ почтительно поклонился.
   -- Да вы садитесь,-- пригласила его хозяйка.
   Христофоровъ присѣлъ на кончикъ стула.
   -- Я васъ попрошу составить записку всѣхъ нашихъ долговъ,-- начала Аделаида Александровна.-- Баронъ Гельфрейхъ беретъ на себя устройство дѣлъ моего мужа и хочетъ знать, сколько у насъ долгу. Онъ думаетъ, что кредиторы согласятся уступить.
   -- Уступятъ-съ,-- утвердительно кивнулъ головою Христофоровъ.
   -- Конечно, не всѣ,-- вздохнула Муратова.
   -- Нѣтъ, отчего же-съ! Всѣ уступятъ!-- рѣшилъ тѣмъ же утвердительнымъ тономъ Христофоровъ.
   -- Ну, нѣтъ. Какая-нибудь Сипко ужъ никакъ не уступитъ.
   -- Уступитъ-съ, отчего же ей не уступить-съ. Все равно пропащими должна была считать свои деньги.
   Муратова нахмурилась. Христофоровъ потупилъ глаза и кашлянулъ.
   -- Дѣло не въ томъ,-- заговорила Муратова.-- Мнѣ нужна выписка нашихъ долговъ завтра.
   -- Это можно-съ,-- скромно рѣшилъ Христофоровъ.
   Онъ повертѣлъ въ рукахъ шляпу и откашлялся.
   -- И господинъ Гельфрейхъ всѣ-съ долги будутъ уплачивать?-- освѣдомился онъ, скромно опустивъ въ землю глаза.
   -- Да, всѣ,-- отвѣтила Муратова.
   -- Такъ-съ.
   Христофоровъ опять повертѣлъ шляпу, опять откашлялся. Казалось, онъ хотѣлъ сказать что-то такое, что стоило ему большого труда.
   -- Вы-съ, Аделаида Александровна, больше занимать не будете?-- тихо спросилъ онъ и на мгновеніе устремилъ на нее глаза, быстро поднявъ опущенныя вѣки.
   -- Смѣшной вопросъ! Понадобится -- буду, не понадобится -- не буду,-- засмѣялась она.-- Будущее -- потемки.
   Христофоровъ заерзалъ нѣсколько на кончикѣ стула.
   -- Я-съ не насчетъ будущаго,-- пояснилъ онъ.-- А теперь-съ, можетъ-быть, вамъ угодно занять, такъ я бы эти деньги заодно въ счетъ проставилъ.
   -- Теперь мнѣ не нужны деньги,-- отвѣтила Муратова.
   -- То-есть какъ же это-съ не нужны?-- изумился Христофоровъ и опять бросилъ мимолетный взглядъ на Муратову.
   По лицу его промелькнуло выраженіе недоумѣнія.
   -- Такъ, просто не нужны,-- улыбнулась Муратова.
   -- Странно-съ.
   Христофоровъ опять тревожно заерзалъ на стулѣ и откашлялся.
   -- А то я думалъ, что если бы вы теперь заодно еще заняли денегъ, такъ ужъ господинъ Гельфрейхъ за разъ и расплатились бы,-- произнесъ онъ и опустилъ не только глаза, но и голову.
   Муратова посмотрѣла на него съ изумленіемъ.
   -- Я васъ не понимаю; зачѣмъ я буду входить еще въ долги, когда мнѣ не нужно? Эти долги и безъ того замучили меня. Они все спутали...
   -- Напрасно-съ! Кто же не долженъ-съ? Всѣ должны, даже само государство вотъ бумажки выпускаетъ,-- пояснилъ Христофоровъ.
   -- Ну, а я не хочу дѣлать болѣе долговъ!-- проговорила Муратова.
   -- Жаль-съ, а то бы господинъ Гельфрейхъ ужъ за все бы заразъ отдалъ,-- настойчиво повторилъ Христофоровъ.
   Муратова пристально посмотрѣла на него; онъ быстро потупилъ глаза и даже покраснѣлъ, начавъ тощими, длинными, растопыренными пальцами вертѣть шляпу, слегка барабаня до ея лоснящемуся дну.
   -- Я васъ, кажется, немного не понимаю,-- сказала Муратова.-- Вы мнѣ предлагаете еще взять денегъ въ долгъ, но для чего же?
   -- Чтобы лишнія-съ деньги имѣть!-- коротко и вразумительно пояснилъ Христофоровъ.
   -- Да, но кто же мнѣ повѣритъ? Вотъ нѣсколько дней тому назадъ Аркадій Павловичъ не могъ нигдѣ достать, онъ, вѣроятно, говорилъ и вамъ.
   -- Да-съ, говорили!.. Но теперь это дѣло другое. Тогда вѣдь ужъ каждый-съ такъ и зналъ, что это все равно пропащія деньги будутъ-съ, а теперь-съ, когда господинъ Гельфрейхъ платятъ...
   Муратова нахмурилась и сухо отвѣтила:
   -- Баронъ былъ такъ любезенъ, что взялся завѣдывать нашими дѣлами, но не можетъ же онъ Богъ знаетъ сколько долговъ платить.
   -- Отчего же-съ? Заплатятъ-съ! Имъ это ровно ничего не значитъ!
   Муратова опять посмотрѣла на Христофорова, и опять его маленькіе глаза ускользнули отъ ея главъ.
   -- И сколько бы вы могли достать мнѣ сегодня денегъ?-- спросила она.
   -- Тысячъ десять,-- отвѣтилъ онъ.
   -- И за какіе проценты?
   -- Для чего же-съ за проценты, когда господинъ Гельфрейхъ, можетъ-быть, послѣзавтра же начнутъ платить?
   -- Какъ? Вы беретесь достать даже безъ процентовъ?-- изумилась Муратова.
   -- Векселекъ-съ просто напишете на тридцать тысячъ,-- пояснилъ Христофоровъ.-- Заднимъ числомъ помѣтится...
   Муратова захохотала.
   -- Да, это точно, что безъ процентовъ! Вы начинаете меня смѣшить, Андрей Андреевичъ! За десять тысячъ выдать вексель на тридцать! Это мило!
   -- Да вѣдь господинъ Гельфрейхъ болѣе сорока копеекъ за рубль не дадутъ-съ,-- спокойно замѣтилъ Христофоровъ.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ за подобное предложеніе,-- сухо сказала Муратова.
   Христофоровъ потупился.
   -- Извините, я только думалъ, что вамъ десять тысячъ пригодятся,-- проговорилъ онъ.
   -- Помилуйте, взять десять тысячъ, давъ векселей на тридцать! Да развѣ это мыслимо!
   -- Что же-съ, по векселямъ платить -- это уже будетъ дѣло господина Гельфрейха.
   -- Да вы ошибаетесь!-- вспыхнула Муратова.-- Баронъ Гельфрейхъ не изъ своего кармана будетъ платить, онъ только скупитъ векселя, и Аркадій Павловичъ будетъ его должникомъ вмѣсто того, чтобы быть должникомъ десяти человѣкъ. Я не понимаю, какъ вы не могли этого сообразить. Это такъ просто.
   Аделаида Александровна сильно взволновалась. Христофоровъ потупился.
   -- Я только-съ думалъ, что господинъ Гельфрейхъ не потребуетъ долгу, потому это будетъ напрасно,-- скромно пояснилъ онъ:-- я думалъ, что это они въ знакъ своего расположенія скупаютъ векселя.
   -- Расположенья?-- воскликнула почти съ гнѣвомъ Муратова.-- Къ кому это?
   -- Къ Аркадію Павловичу!-- вдругъ въ упоръ поднять на нее свои глаза Христофоровъ, и выраженіе этихъ глазъ было такъ, чисто и наивно, какъ выраженіе дѣтскаго взгляда.
   Муратова закусила губу. Она сознавала, что Христофоровъ понялъ все, и въ то же время его невинный тонъ не давалъ возможности рѣзко опровергнуть его предположенія. Она въ волненіи встала съ мѣста, Христофоровъ тоже почтительно поднялся со стула. Въ эту минуту лакей вошелъ доложить о пріѣздѣ какой-то гостьи.
   -- Хорошо, иду,-- отвѣтила Муратова и обратилась къ Христофорову:-- Когда вы могли бы доставить эти деньги?
   -- Сегодня-съ къ обѣду,-- отвѣтилъ онъ.
   Она подумала и протянула ему руку.
   -- Такъ заѣзжайте передъ обѣдомъ и привозите деньги.
   Онъ подобострастно поцѣловалъ ея руку.
  

XXIII.

   Аделаида Александровна вышла въ гостиную, гдѣ ее уже ожидала одна изъ посѣтительницъ. Черезъ полчаса пріѣхали еще двѣ посѣтительницы и явился Аркадій Павловичъ. Началась обычная свѣтская болтовня. Викторъ Валерьяновичъ, присутствовавшій въ гостиной, разсѣянно пересматривалъ альбомы и почти не принималъ участія въ разговорахъ, когда къ нему подошелъ Аркадій Павловичъ.
   -- А у тебя явилась чудесная сосѣдка,-- проговорилъ онъ вполголоса Виктору Валерьяновичу.
   Викторъ посмотрѣлъ на него вопросительно.
   -- Что? скажешь, что не замѣтилъ?-- засмѣялся сальнымъ смѣхомъ Муратовъ.-- Знаемъ мы васъ, безусыхъ мудрецовъ! Дѣвушка, дѣйствительно, прелесть! Глаза-то одни чего стоятъ! А бюстъ? Вѣдь все натуральное, ничего поддѣльнаго... Бутонъ!..
   Виктора Валерьяновича покоробило. "Этого только недоставало, чтобы за ней сталъ ухаживать этотъ уродъ!" -- подумалъ онъ.
   -- Я, право, мало интересуюсь всѣмъ этимъ,-- отвѣтилъ онъ сухо.
   -- Ну, да, толкуй!-- засмѣялся Муратовъ, похлопавъ его по колѣнкѣ жирною рукой.-- Да, впрочемъ, я у тебя ее отобью... Ей-Богу, отобью!.. Я сегодня ее встрѣтилъ одну въ коридорѣ и чуть-чуть не обнялъ... Я ей-Богу предложу тебѣ помѣняться комнатами. Отъ тебя вѣдь есть ходъ въ гардеробную...
   -- Я, право, удивляюсь тебѣ, какъ это въ твои лѣта тебѣ идутъ на умъ однѣ сальности,-- съ отвращеніемъ отвѣтилъ Баскаковъ и отошелъ отъ своего родственника.
   Этотъ разговоръ, между тѣмъ, успѣлъ его встревожить.
   "Бѣдная дѣвушка, что ее ждетъ здѣсь? Съ одной стороны такія сцены, какъ сегодняшняя, съ другой -- ухаживаніе этого циника",-- думалось ему, и въ его воображеніи поразительно ясно обрисовался образъ этой скромной, прелестной дѣвушки, съ откровеннымъ взглядомъ, съ непорочно-чистымъ выраженіемъ лица... "Какъ жаль, что здѣсь нѣтъ бабки, она помогла бы этой несчастной",-- думалъ онъ.
   Въ его головѣ зароились думы, какая судьба ждетъ эту дѣвушку. Онъ понималъ, что ей нужно бы помочь. Но какъ? Онъ глубоко задумался. Онъ не впервые сталкивался въ жизни съ нищетою, не впервые если не спасалъ бѣдняковъ по волѣ бабки, то помогалъ имъ отъ ея имени, изъ ея денегъ, но никогда еще не поражала, не трогала его нищета такъ сильно, какъ теперь. Не потому ли, что здѣсь нищета воплощалась въ такомъ прелестномъ образѣ,-- онъ не задавалъ себѣ этого вопроса, этотъ вопросъ даже не приходилъ ему въ голову, а между тѣмъ, по всей вѣроятности, Викторъ Валерьяновичъ менѣе заинтересовался бы несчастною дѣвушкой, если бы она была не красавицей, а отталкивающимъ уродомъ. Это было ясно и потому, что его умъ не столько былъ занятъ взыскиваніемъ средствъ для помощи этой дѣвушкѣ, сколько анализомъ ея красоты и мыслями о томъ, какъ грустно будетъ, если она достанется въ руки такого урода, какъ Муратовъ.
   -- Викторъ Валерьяновичъ сегодня что-то не въ духѣ,-- замѣтила одна изъ посѣтительницъ хозяйкѣ, видя, что Баскаковъ не отходитъ отъ окна и не обращаетъ ни на кого вниманія.-- Ужъ не влюбленъ ли онъ? У него такой разсѣянный и въ то же время озабоченный видъ.
   -- Викторъ, тебя подозрѣваютъ, что ты влюбленъ,-- замѣтила хозяйка, обращаясь къ Баскакову, задумчиво стоявшему у окна поодаль отъ разговаривающихъ.
   -- Меня? Это почему?-- удивился онъ.
   -- Находятъ, что ты грустенъ и скученъ,-- пояснила хозяйка.
   -- Вотъ странная мысль, что грустить и скучать можно только отъ любви,-- пожалъ онъ плечами.
   -- Да, я думаю, вамъ-то не о чемъ больше грустить и скучать,-- замѣтила посѣтительница, начавшая этотъ разговоръ.
   Это была престарѣлая дѣва Вурмбергь, нѣсколько кривоплечее, желчное и грубое но натурѣ и сдѣлавшееся еще болѣе раздражительнымъ вслѣдствіе своей уродливости о дѣвственности существо. Она, ненавидѣвшая за свою дѣвственность всѣхъ мужчинъ, всѣхъ вышедшихъ замужъ женщинъ и всѣхъ могущихъ выйти замужъ дѣвушекъ, сдѣлалась филантропкой, чтобы имѣть право кричать о своей дѣятельности, и примкнула къ числу тѣхъ храбрыхъ по глупости эмансипированныхъ свѣтскихъ барынь, которыя появляются на всѣхъ лекціяхъ, во всѣхъ филантропическихъ засѣданіяхъ, во всѣхъ благотворительныхъ концертахъ и маскарадахъ, потому что это въ модѣ и потому что и здѣсь можно показывать свои модные наряды. У нихъ все такъ перепуталось въ головѣ, что онѣ потеряли и послѣднюю возможность отдавать себѣ отчетъ въ томъ, что вокругъ нихъ происходитъ, и сознаютъ только одно, что имъ нужно впутываться въ каждое предпріятіе, въ каждое дѣло, и рыскать по городу съ утра до ночи, жалуясь всѣмъ и каждому, что у нихъ все "дѣла, дѣла". Эти Бобчинскія и Добчинскія общественныхъ вопросовъ были вдвойнѣ непонутру Баскакову, привыкшему, съ одной стороны, съ дѣтства къ изящному кружку красивыхъ и граціозныхъ женщинъ въ салонѣ своей матери и слышавшему, съ другой стороны, отъ дѣда и бабки, что "чѣмъ серьезнѣе дѣло, тѣмъ менѣе шуму" и что болтуны не только вульгарны и пошлы, но и глупы и вредны, такъ какъ они выдаютъ слова за дѣло и часто обманываютъ этимъ невѣжественную массу.
   -- Я и не подозрѣвалъ, что вы такъ хорошо изучили меня, что даже знаете, о чемъ я могу или не могу скучать и грустить,-- отвѣтилъ онъ насмѣшливымъ тономъ.
   -- Очень мнѣ нужно изучать васъ!-- вздернула кривую лопатку посѣтительница.-- И къ чему нужны вообще изученія отдѣльныхъ личностей, когда и безъ того знаешь всю нашу свѣтскую молодежь, бѣгающую за хвостами хорошенькихъ дуръ.
   -- Вы, значитъ, думаете, что у насъ вся молодежь вылѣплена въ одну форму?-- спросилъ Баскаковъ.
   -- Почти!
   -- Но для женщинъ вы, вѣроятно, дѣлаете исключеніе, иначе вамъ пришлось бы говорить, что мы скучаемъ и грустимъ не отъ любви, а оттого, что въ каждой женщинѣ мы видимъ повтореніе того, что намъ уже до сихъ поръ надоѣло,-- провелъ Баскаковъ рукою по лбу.
   -- Ахъ, ужъ женщинъ-то нельзя упрекнуть за то, что онѣ остаются въ одномъ и томъ же положеніи?-- воскликнула барыня.-- Если гдѣ-нибудь у насъ и замѣчается застой, такъ это среди нашихъ мужчинъ, а наши женщины идутъ впередъ быстрыми шагами...
   -- Но все же не быстрѣе, чѣмъ бѣлки въ колесѣ,-- замѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ и, взглянувъ на часы, обратился къ Муратовой.-- Мнѣ нужно ѣхать...
   -- Ты будешь къ обѣду?-- спросила она.
   -- Да,-- отвѣтилъ Баскаковъ и, сухо поклонившись присутствующимъ, удалился изъ гостиной.
   Ему было не по-себѣ. Съ нѣкоторыхъ поръ его начинали тяготить всѣ и все. Полковые товарищи и свѣтскіе пріятели вертѣлись около него, чтобы выпросить у него денегъ, или попить и поѣсть на его счетъ; сойтись съ ними по душѣ онъ не могъ; всѣ они были пусты; всѣ они кутили, всѣ они прожигали жизнь и беззастѣнчиво щеголяли своимъ цинизмомъ и сальностями; кутежи и вѣчныя связи съ разными камеліями наложили особую печать на складъ ихъ умовъ; они могли болтать о театрѣ Берга, о танцовщицахъ, о пикникахъ, о свѣтскихъ скандальчикахъ, но далѣе этого не шли; они были чужды и искусству, и литературѣ, какъ русской, такъ и иностранной, и если читали, то только крайне пошлые романы французскаго рыночнаго издѣлія; впрочемъ, и это дѣлалось рѣдко. Друзей изъ другого круга у Баскакова не было и не могло быть: въ университетѣ онъ пробовалъ сойтись съ людьми другого круга, но онъ сразу разошелся съ лучшими изъ нихъ во взглядахъ, съ худшими же онъ не считалъ нужнымъ сближаться, да и здѣсь люди шокировали его если не своею разнузданностью, то вульгарностью. Среди женщинъ своего круга онъ встрѣчалъ все больше и больше эмансипированныхъ барынь, находящихся на пристяжкѣ при разрѣшеніи разныхъ вопросовъ и толкующихъ вкривь и вкось о томъ, чего онѣ вовсе не понимаютъ, чего онѣ даже не потрудились понять; эти ходячіе сборники громкихъ словъ и звучныхъ фразъ могли нагнать только тоску на того, кто наизусть зналъ тѣ книги, изъ середины которыхъ эти барыни выдирали наудачу по одной высокопарной фразѣ. Кромѣ того, Баскаковъ очень хорошо понималъ, что подкладка у этихъ эмансипированныхъ барынь оставалась та же, какая была у ихъ предшественницъ тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ, смѣшивавшихъ свободу женщины съ свободою чувства и выкидывавшихъ скандалезныя штуки въ разныхъ маскарадахъ и на разныхъ интимныхъ пикникахъ, гдѣ дѣло доходило до самыхъ вульгарныхъ дракъ шампанскими бутылками. Баскаковъ зналъ съ дѣтскихъ лѣтъ всю скабрезную хронику свѣта. Рядомъ съ этими эмансипированными барынями новаго пошиба стояли тѣ дѣвственныя, неповинныя въ какомъ-нибудь знаніи и вмѣшательствѣ въ общественные вопросы наивныя барышни свѣтскихъ гостиныхъ, способныя только болтать на четырехъ языкахъ о тряпкахъ и балахъ, барышни чопорныя, жеманныя, точно старающіяся показать всѣмъ и каждому, что у нихъ есть дипломъ непорочности, и, можетъ-быть, достойныя монтіоновской преміи за добродѣтель, но во всякомъ случаѣ вызывающія зѣвоту въ самомъ нетребовательномъ собесѣдникѣ. Были еще женщины, съ которыми могъ сойтись свѣтскій молодой человѣкъ: это женщины откровенныя, мотыльки, вакханки, кокотки, цѣль которыхъ въ жизни сводилась на мимолетныя любовныя интриги, на семейные водевили и комедіи. Всѣ эти личности имѣли мало привлекательнаго для Виктора Валерьяновича, и онъ чувствовалъ себя одинокимъ въ самыхъ людныхъ салонахъ. Покуда въ столицѣ жили его дѣдъ и бабка, покуда онъ былъ погруженъ въ учебныя занятія, онъ легко выносилъ свое одиночество или, лучше сказать, не замѣчалъ этого одиночества. Но когда онъ остался безъ семьи, когда онъ поступилъ въ полкъ, сознаніе одиночества пробудилось въ немъ. Онъ сначала отдался полковымъ интересамъ, но эти интересы или были слишкомъ мелки, или наполняли очень небольшую часть времени. Все свободное время, котораго было не мало, тянулось скучно. Молодой человѣкъ продолжалъ заниматься наукою, продолжалъ читать, продолжалъ заниматься живописью и музыкою, но жить одними книжными интересами на двадцать второмъ году жизни нельзя. Потребность сердечной связи съ людьми сказывается въ эти годы очень сильно, особенно когда человѣкъ по натурѣ мягокъ и нѣженъ и избалованъ женскимъ воспитаніемъ. Правда, у Виктора Валерьяновича были молодые родственники, дѣти его дяди и его тетки, но эта молодежь ничѣмъ не отличалась отъ остальной пустой свѣтской молодежи, если не считать того, что молоденькія дочери его дяди графа Матвѣя Баскакова, кромѣ свѣтской пустоты, отличались еще склонностью къ ханжеству, а сыновья его тетки княгини Маріи Скавронской, были не только простыми кутилами, но и нестерпимыми, надутыми фатами. Кромѣ того, и двоюродныя сестры, и двоюродные братья недолюбливали его, какъ любимца и баловня дѣда и бабки и опаснаго конкурента на наслѣдство. Среди этихъ родственниковъ были еще два человѣка, ухаживавшіе за молодымъ человѣкомъ,-- это были два брата Муратовыхъ, Аркадій и Петръ Павловичи. Они готовы были носить и носили на рукахъ Виктора Валерьяновича, но онъ смутно угадывалъ источникъ этой любви и не особенно уважалъ этихъ людей, одинъ изъ которыхъ былъ глупъ, другой же -- крайне пустъ. Но у одного изъ этихъ людей была жена -- тоже родственница Виктора Валерьяновича -- Аделаида Александровна. Она-то и произвела самое пріятное впечатлѣніе на молодого человѣка. Явившись въ столицу молоденькой провинціалкой, обладая живымъ и мягкимъ характеромъ, способная беззаботно веселиться и горько плакать, вспомнивъ о своей участи, она какъ-то сошлась съ молодымъ родственникомъ, который называлъ ее chère petite tante и которому она подставляла для поцѣлуевъ свои ручки. Для нея все было ново въ столицѣ, и Викторъ долженъ былъ нерѣдко служить ея проводникомъ въ то время, когда ея мужъ сидѣлъ въ должности или кутилъ на пикникахъ. Викторъ и Аделаида Александровна посѣщали Академію Художествъ и Эрмитажъ, гдѣ молодой Баскаковъ разсказывалъ ей объ иностранныхъ картинныхъ галлереяхъ, о Дрезденѣ, Мюнхенѣ и Луврѣ. Онъ бывалъ съ нею въ театрахъ и живо передавалъ ей, какъ онъ еще мальчикомъ увлекался пѣніемъ Бозіо и Тамберлика. Онъ сопровождалъ ее на балы и посвящалъ ее въ тайны свѣтской жизни. Иногда они оставались одни и читали вмѣстѣ его любимыя произведенія: Бальзака, Гоголя, Жоржъ-Занда, Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Гёте, Шиллера, Байрона, Диккенса, Теккерея. Онъ любилъ ее за то, что въ ней не было дѣланной чопорности свѣтскихъ весталокъ и напускной распущенности свѣтскихъ эмансипированныхъ барынь; онъ видѣлъ, что она относится ко всему просто, по-человѣчески. Но болѣе всего привлекали его къ ней ея грація, ея нѣсколько кошачья мягкость, ея умѣнье приласкать человѣка. Она, въ свою очередь, полюбила его за то, что изъ всей ея родни только онъ, да его дѣдъ и бабка отнеслись къ ней чисто по-родственному, тепло и радушно. Она любила его, какъ любила тѣ солнечные лучи, которые въ годы ея дѣвичества проскальзывали иногда въ ея спальню и пригрѣвали ее на время утренней дремоты. Но среди этой свѣтлой дружбы пробѣгали иногда и легкія тучки: порою его начинало смущать, что Аделаида Александровна слишкомъ усердно отдается развлеченіямъ, что она слишкомъ сильно привязывается къ грубому веселью столичной жизни, что она бѣжитъ изъ дома, изъ своего гнѣзда; онъ упрекалъ ее за это, высказывая ей свои мысли насчетъ идеала скромной и просто! домашней и семейной жизни; тогда Муратова начинала жаловаться на свою судьбу и говорила, что ей нужно забыться. Онъ начиналъ смутно понимать, что она несчастлива въ своей семейной жизни. Но она прямо не высказывала этого. Только разъ онъ слышалъ ея восклицаніе, вырвавшееся послѣ чтенія одного изъ романовъ Диккенса.
   -- Какъ счастливы героини всѣхъ этихъ романовъ,-- замѣтила она.-- Онѣ могутъ любить и уважать своихъ мужей.
   Другой разъ она говорила его бабкѣ:
   -- Если я завидую кому-нибудь, такъ это молодымъ матерямъ. Дѣти могутъ замѣнить имъ всѣ наслажденія и заставить забыть всѣ невзгоды.
   Далѣе этихъ случайныхъ признаній она не шла, и онъ уважалъ ее за это еще болѣе, понимая, что она изъ гордости не хочетъ дѣлать кого бы то ни было повѣреннымъ своихъ семейныхъ невзгодъ. Это заставило его еще нѣжнѣе и мягче относиться къ ней, и когда онъ, девятнадцатилѣтній юноша, выглядѣвшій почти ребенкомъ, цѣловалъ ея руки, сидя у ея ногъ съ книгою на колѣняхъ и ласково заглядывая ей въ глаза,-- ей было такъ хорошо, такъ отрадно. Его ласки походили на ея былыя дѣтскія ласки. Когда она бросилась на путь новой болтливой и суетной благотворительности, онъ объяснилъ это желаніемъ среди какой-нибудь дѣятельности забыть домашнюю жизнь. Онъ былъ крайне далекъ отъ того, чтобы понять всю истину; если онъ и зналъ одну сторону этой истины, то только хорошую. Когда, въ памятную для него ночь, Аделаида Александровна бросилась ему на шею, онъ сначала горько упрекалъ себя, онъ хотѣлъ вымолить себѣ прощеніе за свой "проступокъ" и переѣхать въ изгнаніе, въ домъ своего дѣда. Но новое свиданіе съ Муратовой показало ему, что онъ, въ сущности, не злоупотреблялъ ея довѣрчивостью, что она хотѣла сама этой связи. Ему стало жаль молодую женщину. Онъ сталъ даже думать, что этотъ конецъ несчастной семейной жизни былъ неизбѣженъ, что даже нужно считать благомъ для Муратовой то, что она сошлась съ нимъ, а не съ кѣмъ-нибудь другимъ. Онъ сумѣетъ честно отнестись къ ней, оградить ее отъ клеветы, доставить ей свѣтлыя минуты любви. Онъ даже проектировалъ, какъ они заживутъ еще болѣе дружно, какъ онъ отвлечетъ ее отъ разныхъ эмансипированныхъ барынь, отъ пикниковъ съ молодежью. Онъ думалъ, что она, подобно ему, менѣе всего создана для шумной жизни, что она по натурѣ должна вести скромную и мирную жизнь, отдаваться тихимъ наслажденіямъ, жить у комфортабельно и уютно устроеннаго домашняго очага, гдѣ все удовлетворяло бы развитый вкусъ, гдѣ лучшія произведенія скульптуры и живописи, музыка и изящная словесность удовлетворяли бы вполнѣ человѣка, окружившаго себя пятью-шестью избранниками-друзьями. Были минуты, когда онъ думалъ:
   "О, если бы она сдѣлалась матерью!"
   Ему казалось, что это спасетъ ее и сдѣлаетъ еще привлекательнѣе созданный его воображеніемъ уголокъ. Онъ не зналъ, что ее могутъ спасти только деньги, деньги и деньги. Муратова стыдилась говорить о своемъ денежномъ положеніи даже роднымъ. Она слишкомъ ясно поняла, что свѣтъ смотритъ снисходительно на своихъ членовъ до тѣхъ поръ, пока они не дошли до нищеты. Кромѣ того, она знала, что Викторъ Валерьяновичъ лично покуда не располагаетъ такими средствами, чтобы помочь ей, да если бы онъ и располагалъ этими средствами, то по своимъ взглядамъ онъ не могъ бы дать ей возможность вести прежнюю широкую жизнь. Онъ, пожалуй, заплатилъ бы ея долги, но при этомъ сказалъ бы: "теперь ваши дѣла поправлены, вамъ нужно постараться жить скромно, по своему состоянію". Онъ самъ велъ настолько скромную жизнь, что не могъ себѣ представить, какъ можетъ не удовлетворять такая жизнь другихъ. Вслѣдствіе всего этого матеріальное положеніе Аделаиды Александровны оставалось тайною для Виктора Валерьяновича, и когда она говорила о своей несчастной жизни, онъ приписывалъ всѣ ея несчастія ея неудачному замужеству. Онъ надѣялся, что она будетъ счастливѣе послѣ сближенія съ нимъ, и его непріятно поразила теперь неприличная сцена съ барономъ. Еще болѣе смутилъ его порывистый и лихорадочный тонъ Аделаиды Александровны во время объясненія по поводу сцены съ барономъ, когда онъ, Баскаковъ, смѣшивавшій понятіе о любви съ понятіемъ о восточной нѣгѣ и о томномъ, медленно развивающемся сладострастіи, чуть не на другой день послѣ начала первой любви увидалъ любимую женщину въ состояніи, близкомъ къ лихорадкѣ и безумію, требующую ревности и ревнующую, истерически рыдающую и раздражающуюся насильственнымъ, рѣзкимъ смѣхомъ, говорящую бравурнымъ тономъ вакханки и доходящую до приниженія кающейся Магдалины. Все это такъ же непріятно подѣйствовало на него, какъ дѣйствовала на него порою музыка Мейербера, когда въ ней обрывалась какъ бы неоконченною только-что начатая ласкающая мелодія, какъ дѣйствовала на него поэзія Виктора Гюго, обременявшая и поражавшая воображеніе нагроможденными одинъ на другой яркими образами и блестящими фразами,-- какъ дѣйствовала на него драма Шекспира, когда элегія гамлетовской скорби грубо нарушалась вульгарнымъ балагурствомъ могильщиковъ. Также непріятно было ему, что около Аделаиды Александровны все еще вертятся болтливыя и пустыя филантропки новаго пошиба, въ родѣ старой дѣвы Вурмбергъ, скорѣй напоминавшей фурію въ ея отношеніяхъ къ бѣднякамъ, чѣмъ ангела-хранителя вдовъ и сиротъ. Эти филантропки съ ихъ размашистымъ, заимствованнымъ Богъ знаетъ гдѣ языкомъ, съ ихъ угловатыми манерами, съ ихъ напускною развязностью, съ ихъ грубостью и безсердечностью были противны Баскакову.
   -- Надо какъ-нибудь иначе устроить ея жизнь,-- разсуждалъ онъ, и въ то же время въ его головѣ возникалъ вопросъ:-- но какъ?
   Впервые онъ сознавалъ, какъ печально положеніе свѣтской женщины, лишенной супружескаго счастія и дѣтей. Чѣмъ пополнить этой женщинѣ внутреннюю пустоту своей жизни? У бѣдняка есть насущная необходимость трудиться, у богатой свѣтской женщины этой необходимости нѣтъ; если такая женщина и играетъ иногда въ трудъ, то она приноситъ болѣе вреда, чѣмъ пользы, отбивая работу у бѣдняковъ. Чтобы наполнить хоть чѣмъ-нибудь свое время, такая женщина, не имѣя дѣтей, должна поневолѣ или играть въ филантропію, или порхать по гостямъ, по баламъ, по театрамъ, и наполнять свободное время мелкими интригами и любовными похожденіями. Разсматривая эти вопросы, онъ становился грустнымъ и серьезно думалъ о томъ, что если бы онъ когда-нибудь женился, то онъ прежде всего постарался бы создать для своей жены такой домашній мірокъ, изъ котораго ее не гнали бы тоска и скука.
   Онъ рисовалъ въ своемъ воображеніи всѣ детали, всѣ мелочи этого мирнаго, артистическаго уголка съ цвѣтами, съ художественными произведеніями, съ музыкальными вечерами, и посреди этого эдема онъ видѣлъ граціозную женщину -- свою жену. Страннымъ образомъ эта женщина теперь представлялась ему все чаще и чаще въ видѣ знакомой ему дѣвушки. Только воображаемая имъ женщина была роскошнѣе одѣта, чѣмъ та дѣвушка, образъ которой носился въ его воображеніи. Этотъ образъ былъ образъ Даши. Викторъ Валерьяновичъ съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе убѣждался, что онъ еще не встрѣчалъ болѣе граціозной, болѣе прекрасной женщины.
  

XXIV.

   Даша, между тѣмъ, хотя и не могла особенно жаловаться на свое положеніе въ домѣ Муратовыхъ, но не имѣла въ то же время и особенныхъ причинъ радоваться своей новой жизни.
   Любезное обращеніе съ нею Аделаиды Александровны, многознаменательные и сально заигрывающіе взгляды Аркадія Павловича, искреннее, хотя и не высказываемое восхищеніе ея красотой со стороны Виктора Валерьяновича -- все это нисколько не способствовало улучшенію положенія семьи молодой дѣвушки. Съ каждымъ днемъ Даша все болѣе и болѣе задумывалась о томъ, что дѣлаетъ ея семья, какъ она перебивается со дня на день, что будетъ дальше, и начинала все сильнѣе опасаться за будущее. Оно не представляло ничего отраднаго. "Общество первой помощи" въ лицѣ своей предсѣдательницы, считая вполнѣ достаточнымъ то, что молодая дѣвушка "вырвана изъ омута нищеты и невѣжества" и "пристроена къ мѣсту", успокоилось насчетъ судьбы Лыткиныхъ, какъ успокоилось бы въ подобномъ случаѣ каждое другое благотворительное общество, привыкшее дѣлать много шуму изъ ничего. Члены "Общества первой помощи" едва ли даже помнили, что передъ ихъ глазами, среди сотни другихъ бѣдняковъ, нѣсколько недѣль тому назадъ, въ промежутокъ между двумя балами, прошли, какъ китайскія тѣни, и эти бѣдняки, прошли, не оставивъ ни въ комъ ровно никакого слѣда, не пробудивъ никакого честнаго и искренняго чувства. Да если бы члены "Общества первой помощи" и помнили объ этихъ бѣднякахъ, то пользы было бы мало, Пристроить старуху Лыткину въ богадѣльню при живомъ мужѣ было невозможно; поставить на ноги этого пьяницу-мужа было еще труднѣе; отдать же на полный пансіонъ въ гимназію Васю -- на это нужны были слишкомъ большія средства, которыхъ въ кассѣ общества не было, да притомъ же Вася былъ не единственный ребенокъ, котораго "надо бы" пристроить, а у "Общества первой помощи", какъ и у всѣхъ другихъ подобныхъ обществъ, въ кассѣ была постоянная пустота. Къ тому же Марья Петровна увлекалась въ это время всецѣло мыслью объ устройствѣ пріюта для падшихъ женщинъ и выбивалась изъ силъ, придумывая разныя средства, чтобы добыть на этотъ предметъ необходимый капиталъ; остальныя же дамы-патронессы болѣе заботилась о выпискѣ платьевъ изъ Парижа для зимнихъ баловъ, о ложахъ въ итальянской оперѣ, о парадныхъ обѣдахъ, чѣмъ о пополненіи изъ своихъ средствъ обнищавшей кассы общества. Общество, въ дѣлѣ семьи Лыткиныхъ, было довольно, что оно спасло хоть одну личность изъ погибшей семьи, хотя ни одинъ изъ членовъ даже и не думалъ о томъ, какъ пристроена эта личность и какіе результаты принесетъ ей ея новое положеніе. Сама Аделаида Александровна думала объ этомъ менѣе всего, не вслѣдствіе одного своего легкомыслія, а потому, что она была занята совершенно другими, болѣе близкими ей вопросами.
   Уплата векселей, сближеніе Аркадія Павловича съ кружкомъ барона Гельфрейха, тѣсная связь съ барономъ самой Муратовой,-- все это поглощало всѣ мысли, все время молодой женщины. Среди такого положенія дѣлъ Аделаидѣ Александровнѣ, конечно, некогда было думать о Дашѣ, и Даша очень ясно сознавала, что ее почти забыли.
   Молодая дѣвушка начинала бояться за участь своихъ родныхъ: живя съ ними, она вырабатывала хоть что-нибудь, теперь она не могла даже опредѣлить, много ли ей дадутъ въ мѣсяцъ жалованья. Когда нанимаютъ прислугу, съ ней заключаютъ условіе насчетъ платы за трудъ; когда въ домъ берутъ изъ филантропіи какую-нибудь нищую, условія насчетъ платы за работу считаются лишними, такъ какъ размѣръ этой платы зависитъ отъ большей или меньшей щедрости филантропа. Даша вспоминала слова тетки и начинала бояться, что эта женщина была права. Ей хотѣлось теперь побывать дома, взглянуть на близкихъ, но, къ несчастію, она не могла вырваться изъ дома Муратовыхъ. Ее удерживала не работа,-- нѣтъ, ея судьбой опять-таки распоряжалась ея одежда: у молодой дѣвушки не было верхняго теплаго платья, а на дворѣ, какъ на зло, стояли холода. Даша должна была невольно обречь себя на сидѣнье по цѣлымъ днямъ за работой и не выходить никуда изъ четырехъ стѣнъ своей временной тюрьмы.
   Молодая дѣвушка, нѣсколько ободрившаяся и оживившаяся въ ту минуту, когда передъ нею блеснулъ слабый лучъ надежды, теперь снова упала духомъ и тоскливо смотрѣла на будущее. "Хоть бы брата спасти, хоть бы его одного", опять мелькало въ ея головѣ, и она безцѣльно устремляла впередъ свои глаза, точно силясь прочитать гдѣ-то свое будущее. Когда проходили эти тяжелыя минуты раздумья, и она, вспомнивъ, что у нея есть дѣло, снова принималась за работу,-- она начинала иногда бояться за себя. "Такъ и съ ума сойти можно",-- думала она и вздрагивала при этой мысли.
   Вѣсти изъ родного угла пришли къ ней совершенно неожиданно. Однажды, черезъ нѣсколько времени послѣ того памятнаго для Муратовой дня, когда она объяснилась съ Викторомъ Валерьяновичемъ по поводу своего поведенія съ барономъ Гельфрейхомъ, Даша чувствовала особенно сильно гнетущую тоску. Шитье было кончено; у Муратовыхъ были гости, и потому молодая дѣвушка въ полдень сидѣла одиноко въ столовой, разливая и отправляя съ лакеемъ чай и кофе въ гостиную; потомъ, за неимѣніемъ работы, она удалилась въ свою комнату и грустно просидѣла здѣсь до вечера, почти не принимаясь ни за что. Въ этотъ день она была бы рада даже посѣщенію тетки, несмотря на всю ея нелюбовь къ этой женщинѣ. Придумывая способы вырваться хоть на минуту домой, молодая дѣвушка была почти готова попросить верхней теплой одежды даже у кого-нибудь изъ прислуги, хотя эта прислуга враждебно относилась къ ней, какъ вдругъ къ ней вошелъ лакей.
   -- Васъ кто-то спрашиваетъ,-- сказалъ онъ.
   -- Меня?-- удивилась Даша.-- Кто же?
   -- Не знаю, старикъ какой-то... Изъ чиновниковъ, должно-быть,-- отвѣтилъ лакей съ насмѣшкой и пренебреженіемъ въ голосѣ.
   Даша тревожно поднялась съ мѣста.
   -- Гдѣ онъ?-- спросила она.
   -- На черной лѣстницѣ ждетъ.
   У Даши забилось сердце. Она поспѣшно вышла изъ своей комнаты, прошла черезъ коридоръ въ кухню, чтобы выйти на черный ходъ, и не могла не замѣтить, что прислуга какъ-то странно перешептывалась между собой. Молодая дѣвушка отворила дверь на черную лѣстницу и увидала сидящаго на подоконникѣ Андрея Егоровича. Онъ былъ, по обыкновеніи, по-нищенски одѣтъ, въ свою обычную одежду, только свергъ сюртука на его плечи была накинута оборванная шинель, вѣроятно, чужая, такъ какъ она была крайне коротка.
   -- Батюшка!-- вырвалось изъ груди дѣвушки восклицаніе, и въ немъ послышались и радость, и упрекъ.
   -- Да, батюшка!-- коротко отвѣтилъ Андрей Егоровичъ.-- А ты, поди, ужъ и забыла, что у тебя есть отецъ!.. Наги, босы, сидимъ голодомъ, а дочь въ хоромахъ живетъ, на пуховикахъ спитъ...
   -- Что братъ? Здорова ли мать?-- перебила его торопливо Даша.
   -- Ишь вдругъ вспомнила, а то почти мѣсяцъ и не думала!-- отвѣтилъ отецъ.
   Онъ говорилъ необычайно сурово. Даша замѣтила, что онъ не былъ пьянъ. Но его глаза смотрѣли какъ-то дико и странно, лицо словно осунулось.
   -- Не думала!-- съ горечью отвѣтила Даша.-- Вы бы спросили, какъ я провожу ночи отъ этихъ думъ-то!.. Развѣ я виновата, что я на улицу не могу выйти, что у меня теплой одежды даже нѣтъ...
   -- Толкуй, денегъ-то, чай, могла бы впередъ взять!-- отвѣтилъ старикъ.
   -- Легко сказать: могла бы взять, а каково просить, когда не заслужила еще... Да вы разсказывайте, какъ и что у насъ, здоровы ли всѣ?
   -- Здоровы!-- махнулъ рукою Лыткинъ.-- Я за деньгами пришелъ... денегъ у насъ нѣтъ...
   -- Я вамъ не могу ничего теперь дать,-- грустно отвѣтила Даша.-- Подождите, я пришлю дня черезъ два...
   -- Дня черезъ два!-- сурово передразнилъ ее отецъ.-- А теперь голодать прикажешь?..
   Онъ говорилъ все въ томъ же тонѣ, мрачно и сурово; было замѣтно, что онъ раздраженъ до послѣдней степени.
   -- Да что-жъ мнѣ дѣлать, если у меня нѣтъ?-- проговорила Даша.-- Повѣрьте, что и мнѣ не легко... Я за это время сама измучилась, думая о васъ...
   -- Измучилась! По своей волѣ-то пошла... Когда тетка говорила, что купецъ хочетъ познакомиться, такъ отказалась, а теперь изъ-за тебя голодаемъ...
   Даша широко открыла глаза. Она не думала, что отецъ знаетъ о предложеніи тетки.
   -- Благодари Бога, что я тогда не зналъ, а то не ушла бы ты сюда,-- продолжалъ старикъ суровымъ тономъ.-- На веревкѣ бы стащилъ къ теткѣ. Семья страдаетъ, семья мучается, а она отъ счастья отказывается! Тварь безчувственная!
   Даша вздрогнула. До этой минуты она говорила съ отцомъ ласково, привѣтливо, теперь онъ пробудилъ въ ней негодованіе.
   -- Такъ вы хотите, чтобы я продала себя для васъ?-- воскликнула она.
   -- Продала! Продала!-- грубо передразнилъ ее снова Лыткинъ.-- Не о продажѣ шла рѣчь, а о спасеніи себя и семьи. Старъ я, чтобы такую жизнь вести, пора духъ перевести... Завтра же требуй расчета и иди домой... Купецъ опять засылалъ тетку... Вчера была, говоритъ: "вотъ мучаетесь, а деньги сами въ карманъ просятся. И вамъ бы было хорошо, и мнѣ"...
   -- Я не пойду!-- рѣзко отвѣтила Даша, возмущенная до глубины души словами отца.
   -- Не пойдешь?-- переспросилъ Лыткинъ, вставая съ подоконника.
   -- Не пойду!-- твердо повторила Даша.
   -- А что ты скажешь, если я тебя черезъ полицію заставлю придти?-- съ разстановкою, твердымъ голосомъ произнесъ отецъ.-- Или еще не гуляла съ околоточными по городу? Я-то по-твоему кто? Не отецъ тебѣ? Власти у меня нѣтъ надъ тобою? А?
   Дашу бросало то въ жаръ, то въ холодъ. Ее душило негодованіе. Ея глаза загорѣлись лихорадочнымъ огнемъ.
   -- Я останусь здѣсь на мѣстѣ и не пойду домой,-- твердо проговорила она:-- и если вы попробуете потребовать меня черезъ полицію, то вы никогда больше не увидите меня. Слышите?
   -- Ну, посмотримъ!-- съ угрозой покачалъ головою старикъ.
   -- Да, и посмотрите!-- съ жаромъ отвѣтила она.-- Вы думаете, у меня не хватитъ силы покончить съ собою?... Да я бы давно, слышите вы, давно бросилась бы въ воду, если бы не братъ, не мать... Не для васъ ли мнѣ жить?
   Она ближе подошла къ нему.
   -- Васъ я ненавижу, проклинаю, слышите вы, проклинаю каждый день, каждую минуту!-- прошептала она глухимъ голосомъ.
   -- Что?-- рѣзко произнесъ онъ и хотѣлъ взять ее за руку.
   -- Не троньте, а не то я позову прислугу и велю столкнуть васъ съ лѣстницы!-- почти крикнула она.-- Я знаю васъ, я васъ давно знаю!.. Вамъ тетка наговорила, что за меня много дадутъ, у васъ, вѣрно, дня два денегъ не было, чтобы опохмелиться, такъ вотъ вы и готовы и меня продать, и кого угодно загубить, только бы денегъ добыть, а когда я позову людей, такъ вы въ ногахъ валяться будете, прося прощенья... Все знаю, все!.. Ступайте! Да помните, что я скорѣе вотъ отсюда на мостовую брошусь, чѣмъ продамъ себя вашему купцу, чѣмъ позволю ему обезчестить себя...
   Лицо Даши горѣло, въ глазахъ ея была энергія, въ голосѣ слышалась твердость. Лыткинъ вдругъ измѣнился въ лицѣ и перемѣнилъ тонъ.
   -- Да ты что же, Даша,-- началъ онъ болѣе ласково.-- Ты не поняла меня!.. Звѣрь я какой, что ли, что губить тебя стану?.. Я о твоемъ же счастіи забочусь... Такъ бы я и далъ какому-нибудь аршиннику, бородачу загубить тебя... Я законы знаю, мы его благословили бы законнымъ бракомъ... Ты вѣдь еще что -- почти дѣвочка, такъ ему даромъ-то не спустили бы, если бы что случилось... Теперь судъ гласный...
   -- Идите вонъ!-- указала Даша отцу на лѣстницу.-- Идите и не смѣйте никогда являться ко мнѣ. Изъ-за васъ меня выгнали изъ магазина, такъ вы хотите, чтобы выгнали и отсюда... Ступайте. Но знайте, что первая ваша попытка привести меня домой силою кончится не добромъ... Мертвую, мертвую только увидите вы меня тогда... Тогда уже не съ кого будетъ срывать послѣдній грошъ... Слышите вы?...
   Даша говорила нервнымъ, взволнованнымъ тономъ. Казалось, она была бы готова хоть сейчасъ на самоубійство, если бы отецъ вздумалъ употребить насиліе.
   Лыткинъ понялъ все и струсилъ окончательно: онъ чувствовалъ, что и въ этотъ вечеръ ему не удастся опохмелиться, а между тѣмъ онъ испытывалъ то страшное и мучительное ощущеніе, которое знакомо только пьяницамъ, когда они два-три дня не могутъ добыть ни капли водки, встрѣчая на каждомъ шагу винные погреба и кабаки, ощущая вездѣ запахъ вина и водки, видя людей, выходящихъ, пошатываясь, изъ трактировъ, погребовъ и питейныхъ заведеній. Это ощущеніе невыносимо: сначала пьяницу "сосетъ въ груди", какъ выражаются эти люди, потомъ ихъ начинаетъ томить тоска, переходящая, мало-по-малу, въ раздражительное состояніе; наконецъ, ихъ раздраженіе доходитъ до степени яростной злобы и мрачнаго отчаянія; въ такія минуты за рюмку водки пьяница готовъ сдѣлаться не только воромъ, подлецомъ, но и убійцей. Даша знала, что ея отецъ въ такіе дни былъ поистинѣ страшенъ и въ то же время низокъ: сначала онъ готовъ былъ бить ее и жену, но, встрѣтивъ отпоръ, онъ переходилъ въ унизительный тонъ, кланялся и молилъ ихъ, какъ нищій, о грошѣ. Въ эту минуту онъ перешелъ къ этому омерзительному униженію.
   -- Ну, полно, Дашечка,-- забормоталъ онъ, и его глаза забѣгали въ разныя стороны:-- вѣдь я все для тебя, все для тебя стараюсь... Ты думаешь, отецъ -- мерзавецъ, отецъ -- негодяй, онъ готовъ родную дочь продать... Нѣ-ѣтъ, нѣ-ѣть!.. Андрей Лыткинъ не продастъ дочери!.. Онъ ей добра же лаетъ...
   -- Мнѣ некогда,-- отрывисто проговорила Даша и хотѣла идти.
   Онъ удержалъ ее за платье, вцѣпившись въ него, какъ кошка, крючковатыми пальцами.
   -- Постой, Дашурочка, родная, постой!-- пугливо пробормоталъ онъ.-- Какъ же такъ?.. Мнѣ деньги нужны... Три дня безъ дѣла и безъ денегъ сижу... три дня... Ты это пойми!.. Вѣдь люди въ такомъ-то положеніи въ воду бросаются... Вѣдь вотъ иду я мимо кабака... народъ тамъ... шумятъ, галдятъ, пьютъ... а я безъ гроша... войти не могу, какъ прокаженный... зашелъ разъ, безъ денегъ зашелъ... гнать стали, окаянные... потомъ, шутники, черти проклятые, поднесли, ко рту поднесли шкаликъ и... выплеснули... на полъ выплеснули...
   Лыткинъ трясся всѣмъ тѣломъ и почти плакалъ.
   -- Я, Дашечка, руку свою, вотъ эту руку лизалъ, потому что попало на нее, нѣсколько капель попало... Вѣдь меня, Даша, червь сосетъ, вѣдь у меня видѣнія разныя теперь, страхъ меня одолѣваетъ, вотъ по этой лѣстницѣ я шелъ, а онъ-то рядомъ идетъ и шепчетъ: "бросься, бросься"... Я отъ перилъ къ стѣнкѣ прижался, а стѣнка отталкиваетъ, отталкиваетъ...
   Въ глазахъ Лыткина выражался ужасъ. Онъ и теперь прижался къ стѣнѣ, подальше отъ перилъ.
   Даша стояла съ поникшей головой: теперь отецъ казался ей и страшенъ, и жалокъ. Его поблѣднѣвшее лицо, его вдругъ заискрившіеся глаза, его трясущіяся руки, его всклоченные волосы и оборванный костюмъ дѣлали его похожимъ на сумасшедшаго.
   -- Мнѣ двугривенничекъ, двугривенничекъ, только опохмелиться сегодня, да выпить завтра по-утру,-- бормоталъ онъ:-- а тамъ и встрепенусь... встрепенусь... Потомъ опять будутъ и дѣла... будутъ... какъ не быть.
   -- Вотъ вамъ,-- тихо, отвѣтила дочь, вынимая изъ кармана послѣднія деньги.
   Онъ жадно схватилъ ихъ и какъ-то дико засмѣялся едва слышнымъ, жидкимъ смѣхомъ.
   -- Дала, дала!.. Вотъ дочка... спасибо, дочка!-- забормоталъ онъ и закивалъ ей головой съ выраженіемъ идіота.-- Ну, прощай... прощай!.. Холодно, холодно... согрѣться надо!
   Онъ съ застывшею на осклабившемся лицѣ улыбкою, торопливо, спотыкаясь, началъ спускаться съ лѣстницы, держа прижатый къ груди кулакъ съ деньгами и устремивъ впередъ неподвижно остановившіеся глаза.
   Даша какъ-то машинально, безсознательно пошла въ свою комнату. Ей приходилось, снова идти черезъ кухню, и здѣсь она опять встрѣтила всю прислугу Муратовыхъ, столпившуюся въ одну группу. Даша шла мимо этихъ людей, ничего не замѣчая, ни на кого не глядя, но ее остановила горничная вопросомъ:
   -- Это, должно-быть, вашъ батюшка были, Дарья Андреевна?
   -- Да,-- тихо отвѣтила Даша.
   -- Что же это вы ихъ на лѣстницѣ продержали и въ свою комнату не пригласили?-- спросила горничная.
   -- Онъ на минуту приходилъ,-- отвѣтила Даша.
   -- Все же не хорошо. Я не только своихъ родителевъ, но даже и жениха своего не заставлю дежурить на черной лѣстницѣ... Это ужъ вовсе не благородно...
   Даша ничего не отвѣтила и прошла въ свою комнату. Она слышала, какъ вслѣдъ за нею раздалось среди прислуги хихиканье. Ей было тяжело: она не могла удержаться отъ слезъ. Впервые она начала сознавать, что, несмотря на всѣ лишенія, она была счастливѣе въ своемъ подвальномъ углу, чѣмъ здѣсь. Въ ея воображеніи рисовалась теперь вся бѣдственная картина положенія ея родныхъ. Но чѣмъ она могла помочь имъ? У нея не было даже денегъ, чтобы послать ихъ матери, не было возможности спросить этихъ денегъ у Муратовой. Во-первыхъ, Дашу взяли въ этотъ домъ, не сказавъ ни слова о томъ, что ей будутъ платить; во-вторыхъ, Даша сознавала, что ея услуги въ этомъ домѣ въ сущности ничтожны и могутъ быть названы лишними, ненужными. Какъ же было ей просить за нихъ платы? Подъ вліяніемъ этихъ скорбныхъ думъ, она поникла головой и расплакалась.
   -- Васъ просятъ разлить чай,-- послышался голосъ лакея.
   Даша торопливо встала и осушила слезы.
   -- Вы, Дарья Андреевна, сказали бы своему папенькѣ, чтобы они не ходили къ намъ,-- проговорилъ лакей, не трогаясь съ мѣста.
   -- Онъ не къ вамъ, а ко мнѣ приходилъ,-- сухо отвѣтила Даша.
   -- Знаемъ, что не къ намъ,-- отвѣтилъ лакей.-- Къ намъ такіе-то не ходятъ... Только къ вамъ другого хода нѣтъ, какъ черезъ кухню и коридоръ, такъ если что, оборони Богъ, пропадетъ, то мы отвѣчать будемъ...
   Даша вспыхнула.
   -- Мой отецъ не воръ!-- проговорила она.
   -- Этого мы не знаемъ-съ. А только такъ какъ они не въ своемъ видѣ, то мало ли что человѣкъ можетъ сдѣлать...
   -- Я вамъ говорю, что мой отецъ не воръ,-- повторила Даша съ негодованіемъ.-- И покуда я здѣсь, мои родные будутъ ходить ко мнѣ...
   -- Это какъ вамъ угодно, только вы ужъ не пеняйте, если мы такъ барынѣ и скажемъ, что мы ни за что отвѣчать не можемъ...
   -- Ну, и идите, жалуйтесь, сколько вамъ угодно!
   -- Что-жъ, и пойдемъ. Мы тоже за всякаго отвѣчать не намѣрены... А вы если ужъ хотите на положеніи барышни здѣсь быть, такъ должны бы, по крайности, соблюдать себя и не принимать Богъ знаетъ кого съ улицы. Тоже хоть онъ и на черномъ ходу стоялъ, а все же жильцы могли видѣть. Подумаютъ, что къ намъ Богъ знаетъ кто шляется...
   -- Ступайте вонъ!
   -- Пойдемъ-съ, пойдемъ! Мы тоже это очень хорошо понимаемъ, что намъ въ вашей комнатѣ не мѣсто, мы вѣдь не графчики, чтобы съ вами компанію могли держать...
  

XXV.

   Даша быстрыми шагами направилась въ столовую. Она была блѣдна и взволнована. Она заварила чай и сѣла къ столу, какъ-то тупо устремивъ въ пространство свои глаза. Трудно сказать, что больше тревожило ее теперь: думы ли о положеніи семьи, воспоминаніе ли о встрѣчѣ съ спившимся съ круга отцомъ или оскорбленія и темныя подозрѣнія прислуги. Черезъ нѣсколько минутъ въ столовую вошли Аркадій Павловичъ, Петръ Павловичъ, Викторъ Валерьяновичъ и Аделаида Александровна. Даша начала разливать чай.
   -- Что съ вами? Вы нездоровы?-- спросилъ ее Викторъ Валерьяновичъ, привыкшій за послѣднее время всматриваться въ это лицо и любоваться имъ.
   -- Да... голова что-то болитъ,-- отвѣтила Даша.
   -- И отъ головной боли вы плакали?-- спросилъ Баскаковъ.
   Даша молчала. Она сознавала, что здѣсь не мѣсто ей разсказывать о своихъ тревогахъ и печаляхъ.
   -- У васъ непріятность какая-нибудь случилась?-- небрежно спросила Аделаида Александровна, услышавъ вопросы Виктора.
   Даша подняла на нее глаза.
   -- У меня сейчасъ былъ отецъ...-- начала она въ смущеніи.
   -- Ахъ, Боже мой, зачѣмъ онъ ходить!-- съ гримасой воскликнула Муратова.-- Не можетъ оставить васъ въ покоѣ...
   -- Меня не его приходъ взволновалъ,-- тихо пояснила Даша:-- а то, что моя семья голодаетъ...
   Баскаковъ съ удивленіемъ обернулся къ Муратовой.
   -- Да развѣ "Общество первой помощи" ничего не сдѣлало для семьи Дарьи Андреевны?-- спросилъ онъ.
   Муратова пожала плечами.
   -- Что же оно станетъ дѣлать!-- нетерпѣливо проговорила она.-- Тутъ трехрублевая помощь не поправитъ дѣла, а далѣе этого мы не идемъ... Общество попросило меня спасти Дарью Андреевну и успокоилось...
   Она обратилась къ Дашѣ:
   -- Но вы, другъ мой, должны болѣе спокойно относиться къ дѣлу,-- наставительно замѣтила она.-- Вашу семью трудно спасти разомъ. Вы знаете слабости своего отца. Ему никакая помощь не пойдетъ въ пользу... Если бы его не было, то, конечно, можно бы пристроить вашего брата въ гимназію, а мать въ Порошинъ домъ. Теперь же нужно подождать... Согласитесь, что никто не можетъ взять на себя такую обузу, какъ содержаніе трехъ человѣкъ...
   -- Я и не просила объ этомъ, Аделаида Александровна,-- тихо пояснила Даша, и по ея лицу разлился легкій румянецъ.-- Но побѣдить свои чувства, успокоиться, когда я знаю, что они голодаютъ,-- этого я не могу сдѣлать...
   Она опустила свои глаза и даже не замѣтила, что по ея щекамъ прокатились двѣ крупныя слезы
   -- Я удивляюсь, ma tante, какъ и вы можете такъ хладнокровно говорить объ этомъ,-- горячо замѣтилъ Баскаковъ.-- Какъ бы ни было трудно помочь семьѣ Дарьи Андреевны, но это нужно сдѣлать.
   -- Да кто же споритъ объ этомъ, Викторъ?-- замѣтила Муратова, пожимая плечами и въ упоръ взглянувъ на него, -- Я только говорю, что нельзя сдѣлать все вдругъ, что будетъ гораздо хуже, если Дарья Андреевна станетъ относиться слишкомъ нетерпѣливо къ этому дѣлу и ожидать большаго, чѣмъ то, что можно сдѣлать.
   -- Ахъ, я ничего не жду!-- тихо отвѣтила Дата.-- Я виновата въ томъ, что я еще не умѣю скрывать ничего, что у меня на душѣ... Я сама знаю, что я не имѣю права разстраивать другихъ своими слезами, но вѣдь это сдѣлалось невольно...
   Она сдѣлала усиліе надъ собою, чтобы подавить слезы. Аделаида Александровна перемѣнила разговоръ и начала болтать по-французски съ Петромъ Павловичемъ о разныхъ новостяхъ дня. Викторъ Валерьяновичъ слушалъ разсѣянно эту болтовню и отвѣчалъ невпопадъ, когда къ нему обращались съ вопросомъ. Это нѣсколько раздражило Муратову. Она надула свои розовыя губки и, молча допивъ чай, пригласила своихъ собесѣдниковъ перейти въ гостиную.
   -- Это невыносимо, когда нищета нагоняетъ на насъ тоску даже въ нашемъ интимномъ кружкѣ,-- проговорила она, подходя къ роялю и начавъ перебирать ноты.
   -- Меня возмущаетъ не столько нищета, сколько наши отношенія къ ней,-- сухо замѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Такъ ужъ не оплакивать ли намъ ее, когда мы не можемъ ей помочь?-- проговорила Муратова, полуобернувъ къ нему голову и продолжая перебирать ноты.
   -- Не можемъ помочь! Скажите лучше: не хотимъ помочь!-- съ удареніемъ произнесъ Баскаковъ.
   -- Ну, нѣтъ, братъ, иной и радъ бы помочь, да вотъ тутъ ничего нѣтъ,-- со вздохомъ показалъ на карманъ Аркадій Павловичъ.
   Финансы для него были всегда настолько же больнымъ мѣстомъ, насколько они бываютъ больнымъ мѣстомъ въ каждомъ государствѣ.
   -- О, братъ, вѣрно, первый помогъ бы ей за ея глазки, если бы онъ былъ при деньгахъ,-- пренебрежительно засмѣялся Петръ Павловичъ, разваливаясь на софѣ.
   Муратова обернулась и, насмѣшливо посмотрѣвъ на Виктора Валерьяновича, съ ироніей проговорила:
   -- Ужъ и ты не потому ли сочувствуешь нищетѣ, что она явилась передъ тобой въ образѣ хорошенькой рожицы?
   Викторъ Валерьяновичъ покраснѣлъ, какъ пойманный врасплохъ школьникъ, но тотчасъ же оправился.
   -- Вопросъ шелъ не о томъ,-- рѣзко и запальчиво проговорилъ онъ: -- сочувствуемъ ли мы нищетѣ потому, что она красива, или ласкаемъ безобразіе потому, что оно богато. Внутреннія побужденія могутъ быть грязны, но желательно, чтобы была чиста хоть внѣшность. Вѣдь вонъ и за такимъ уродомъ, какъ жидъ Гельфрейхъ, ухаживаютъ десятки женщинъ. А кто же спрашиваетъ, ради чего онѣ это дѣлаютъ: ради симпатіи къ нему, или ради любви къ его деньгамъ?
   Аделаида Александровна вздрогнула и бросила ноты на рояль.
   -- Я только могу сказать одно, что эта дѣвушка испортила нашъ вечеръ,-- пробормотала она сквозь зубы.
   Разговоръ снова перешелъ къ другимъ предметамъ, но уже не клеился. Прошло не болѣе получаса, какъ Петръ Павловичъ, зѣвая, посмотрѣлъ на часы и поднялся съ мѣста. Всѣ распрощались. Викторъ сухо простился съ Муратовой и не обратилъ вниманія на ея крѣпкое, многознаменательное рукопожатіе. Онъ прошелъ въ свою комнату и, не спѣша раздѣваясь, сталъ ходить изъ угла въ уголъ. Изъ его ума не выходило скорбное выраженіе лица Даши; впервые онъ ясно почувствовалъ, что это лицо преслѣдуетъ его и днемъ, и ночью, что онъ готовъ бы былъ безъ конца любоваться имъ, каждымъ его движеніемъ, каждымъ его оттѣнкомъ. Веселое или грустное, улыбающееся или плачущее, оно было одинаково прекрасно.
   "Ее надо спасти!"
   Эта мысль не оставляла теперь его ни на минуту, и въ то же время ему хотѣлось не только спасти эту дѣвушку, но видѣть ея радость, слышать ея благодарность, пожать ея руку, обнять ее, какъ сестру, какъ друга, какъ любовницу, какъ жену -- все равно какъ, но только почувствовать близко, близко около себя эту стройную, дѣвственную, граціозную фигуру. Но въ эти-то минуты предъ нимъ вдругъ воскресла мысль: "а Адель?" Онъ вздрогнулъ, и что-то близкое къ злобѣ промелькнуло въ его душѣ. Адель такъ черство смотритъ на печаль этой дѣвушки, она эгоистично думаетъ только о себѣ, она вообще ведетъ себя пустою свѣтскою барынею, поглощенною мыслями о тряпкахъ, о балахъ, о весельи, она среди этихъ баловъ загубила въ себѣ лучшіе порывы и утомила и свою душу, и свое тѣло. Да, она утомила и свое тѣло, она старѣетъ. До дня своего сближенія съ ней онъ не обращалъ на это вниманія, а теперь онъ ясно это видитъ, ощущаетъ. Мало того,-- онъ постоянно сравниваетъ ее съ другой женщиной, старается найти въ ней недостатки, помимо своей воли, находитъ эти недостатки. Съ которыхъ поръ начался этотъ оттѣнокъ въ отношеніяхъ Виктора къ Муратовой? Съ самаго ли начала ихъ сближенія или только послѣ встрѣчи съ Дашею? Потому ли онъ увидалъ достоинства Даши, что близко узналъ недостатки Муратовой, или потому бросились ему въ глаза эти недостатки, что передъ нимъ стояло болѣе совершенное существо? Онъ самъ, не могъ отвѣтить на эти вопросы. Онъ только сознавалъ, что его отношенія къ Муратовой становятся теперь похожими на отношенія придирчиваго критика къ художественному произведенію. Если бы онъ поглубже проанализировалъ эти отношенія, то онъ понялъ бы, что они были неизбѣжны: когда юношу приковываетъ къ себѣ женщина, не пробуждающая въ немъ страсти,-- онъ чувствуетъ себя неудовлетвореннымъ и болѣе чѣмъ когда-нибудь инстинктивно привязывается сердцемъ къ другому существу, которое при другихъ обстоятельствахъ, можетъ-быть, прошло бы передъ нимъ незамѣченнымъ. Но горе той женщинѣ, у которой въ этихъ случаяхъ является соперница: юноша, только позволяющій себя любить, но не любящій, начинаетъ преувеличивать всѣ недостатки любящаго существа, видя въ этомъ существѣ помѣху для сближенія съ другой личностью, достоинства которой преувеличиваются имъ, въ свою очередь, тѣмъ болѣе, чѣмъ болѣе чувствуетъ онъ себя неудовлетвореннымъ. То же случилось теперь и съ Баскаковымъ. Онъ походилъ на жаждущаго узника, которому подаютъ застоявшуюся воду, тогда какъ онъ видитъ за рѣшеткою тюрьмы весело бьющій горный ключъ.
   Но онъ не можетъ разойтись съ ней, думалось ему,-- въ немъ все ея спасеніе; въ случаѣ разрыва съ нимъ, она бросится Богъ знаетъ на какой путь; онъ долженъ, какъ порядочный человѣкъ, поддержать ее.
   Онъ передумывалъ все это и даже не угадывалъ, что происходило за двѣ комнаты отъ его помѣщенія. Тамъ, въ будуарѣ, съ поникшей головой, сидѣла Муратова. Въ ея душѣ шла тяжелая борьба. Она, послѣ утреннихъ визитовъ и скучной болтовни съ гостями, надѣялась отрадно отдохнуть съ нимъ въ этотъ вечеръ, и вдругъ случайная сцена въ столовой разрушила ея надежды. Слезы этой "дѣвчонки", какъ ее мысленно называла теперь Муратова, разстроили ея мечты. И почему Викторъ принимаетъ такое участіе въ этой дѣвчонкѣ? Потому, что она несчастна, бѣдна? Но вѣдь онъ знаетъ, что есть тысячи бѣдняковъ, болѣе несчастныхъ, чѣмъ эта дѣвчонка, однако, онъ не волнуется за нихъ, не упрекаетъ ее, Муратову, за безсердечное отношеніе къ нимъ. Не потому ли волнуетъ его несчастіе этой дѣвчонки, что онъ слишкомъ близко видитъ здѣсь ея несчастіе? Но вѣдь онъ уже не впервые стоитъ лицомъ къ лицу съ нищими, однако, онъ никогда не думалъ, не толковалъ о нихъ. Нѣтъ, его подкупила въ этомъ случаѣ красота. Красота? Да, эта дѣвчонка прекрасна. Такъ, значитъ, онъ влюбился въ нее? Влюбился? А какъ же она, Муратова, что она будетъ дѣлать? Ужъ не уступить ли его этой нищей, этой швеѣ, этой приживалкѣ? Нѣтъ, нѣтъ, ни за что! "Проклятая, какъ она смѣла думать!.." И какъ она отвѣчала ей, Муратовой! Сухо, съ достоинствомъ, съ спокойнымъ видомъ. И откуда явилось у нея это умѣнье держать себя? Неужели это простое слѣдствіе ея непорочности и чистоты? Муратовой вспомнилась вдругъ другая личность, которая держала себя такъ же просто, такъ же непринужденно. Эта личность была ея покойная сестра, Дуня. Та такъ же ясно смотрѣла на людей, когда они обвиняли ее. Это -- чистота и ясность невинно обвиняемой жертвы... Надо будетъ ее удалить. Но куда? А что, если онъ тогда сдѣлается еще холоднѣе къ ней, къ Муратовой? Вѣдь если онъ любитъ эту дѣвчонку, то это очень возможно. Или помочь ей такъ, чтобы она не являлась съ заплаканными глазами, чтобы она менѣе интересовала его своимъ несчастіемъ, и слѣдить за нимъ, за каждымъ его шагомъ, за каждымъ его взглядомъ? Да, это такъ! Но прежде всего нужно изгладить въ немъ слѣды непріятнаго впечатлѣнія, идти къ нему. Идти къ нему,-- легко сказать!
   "Господи, какъ низко я падаю!-- воскликнула молодая женщина, сжимая себѣ руки.-- Я прошу любви Христа ради, какъ нищая. Не онъ ко мнѣ идетъ, а я къ нему, вымаливая со слезами ласкъ, выслушивая всѣ наставленія, всѣ оскорбленія... Нѣтъ, довольно, не пойду!.. Онъ придетъ самъ!.."
   Она опустила на гоудь свою голову, а въ этой головѣ проносился вопросъ:
   "Придетъ ли?"
   Конечно, не придетъ! Развѣ онъ хоть разъ послѣ ихъ сближенія приходилъ къ ней? Да и зачѣмъ? Онъ покуда только позволялъ любить себя, но не любитъ. Нужно сначала сдѣлать такъ, чтобы онъ полюбилъ, а потомъ уже ждать, что онъ станетъ приходить самъ. Ей вспомнились его слова, что ихъ любовь требуютъ тщательнаго ухода, какъ недоношенный ребенокъ...
   Она встала и съ поникшей головой прошла черезъ комнату съ ванной и гардеробную и тихо постучала въ дверь.
   -- Викторъ, Викторъ, прости меня, научи меня, что я должна дѣлать, чтобы идти рука объ руку съ тобой!-- шептала молодая женщина, обвивая руками шею юноши.
   А онъ въ эту минуту яснѣе всего чувствовалъ, чувствовалъ впервые только то, что это лицо, прижимающееся къ его лицу, уже нѣсколько мягко, нѣсколько дрябло...
  

XXVI.

   Едва успѣла Даша выйти по-утру въ столовую, какъ туда появилась Аделаида Александровна. Обыкновенно она приходила къ утреннему чаю послѣ мужа и Виктора Валерьяновича, но на этотъ разъ она поспѣшила предупредить ихъ. Она вошла въ комнату съ веселымъ лицомъ и, довольно ласково поздоровавшись съ молодой дѣвушкой, замѣтила ей:
   -- Васъ, я думаю, удивило, дитя, что я вчера такъ безучастно отнеслась къ вашему горю? Но ваши слезы не во-время смутили хорошее настроеніе нашего семейнаго кружка.
   -- Я чувствую, что я виновата,-- проговорила Даша.-- Но что же дѣлать, я впервые живу въ чужомъ домѣ и еще не научилась скрывать своихъ чувствъ. Я надѣюсь, что этого не повторится, и еще разъ прошу у васъ извиненія.
   -- Э, полноте, я вовсе не сержусь!.. Вы говорили, что ваша семья голодаетъ? Вамъ нужны деньги? Вотъ вамъ.
   Муратова подала Дашѣ двадцать пять рублей. Даша не вѣрила своимъ глазамъ.
   -- Но когда же я отработаю эти деньги?-- тихо сказала она.
   -- Сочтемся когда-нибудь!
   -- Я, право, не знаю, какъ васъ благодарить, Аделаида Александровна,-- прошептала смущенная дѣвушка.
   -- Ну вотъ еще, что за благодарности!..-- произнесла Муратова.-- Но надо бы подумать серьезно о вашей судьбѣ. Я долго думала объ этомъ вчера вечеромъ, и мнѣ кажется, васъ спасло бы замужество.
   Муратова зорко посмотрѣла на молодую дѣвушку. Она походила на сыщика, дѣлающаго неожиданный вопросъ человѣку, подозрѣваемому въ преступленіи. Она съ замираніемъ въ сердцѣ ждала отвѣта. Даша отрицательно покачала головой, нисколько не измѣняя выраженія лица.
   -- Я не пойду замужъ,-- отвѣтила она.
   -- Не пойдете? Развѣ вы уже любите кого-нибудь?-- торопливо спросила Аделаида Александровна, и ея брови сдвинулись.
   Даша подняла на нее свои ясные, откровенные глаза.
   -- Кого же мнѣ любить?-- тихо проговорила она.
   -- Ахъ, Боже мой, почему я знаю!-- въ волненьи и нѣсколько рѣзко произнесла Муратова, раздраженная наивностью этого вопроса.-- Вы можете, какъ и всякая другая дѣвушка, любить кого-нибудь. Вы ужъ не дитя!
   -- Нѣтъ, я никого еще не люблю,-- коротко отвѣтила Даша.
   Муратова вздохнула свободнѣе; она чутьемъ угадывала, что Даша не лжетъ, не притворяется.
   -- Такъ почему же вы не хотите выйти замужъ, если явится хорошій женихъ?-- спросила она.
   -- Я потому и не хочу идти замужъ, что хорошій женихъ не можетъ явиться,-- серьезно отвѣтила Даша.-- Кто меня возьметъ? Какой-нибудь старикъ, который будетъ мнѣ ненавистенъ? Бѣднякъ, котораго я, быть-можетъ, буду любить, но съ которымъ я буду терпѣть ту же нужду, не имѣя средствъ помочь своимъ роднымъ? Такого же мужа, который бы былъ любимъ мною и могъ поддержать мою семью, не можетъ явиться: кто молодъ и богатъ, для того найдется сотня болѣе привлекательныхъ невѣстъ... Нѣтъ, теперь я хоть чѣмъ-нибудь могу помочь своей семьѣ, а выйдя замужъ, я лишусь и этой возможности...
   -- Но какъ знать! можетъ-быть, и явится такой женихъ, который поможетъ и вамъ, и вашей семьѣ...
   Даша не успѣла отвѣтить, такъ какъ въ комнату вошли Аркадій Павловичъ и Викторъ Валерьяновичъ.
   -- А мы здѣсь строимъ планы насчетъ будущности,-- засмѣялась Муратова, здороваясь съ ними.-- Я хочу приняться за новую роль.
   -- За какую это?-- спросилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Я хочу сдѣлаться свахой,-- отвѣтила Муратова и зорко посмотрѣла на Виктора Валерьяновича.
   -- Свахой!-- переспросилъ онъ.
   -- Да. Хочу сватать жениха нашей молодой экономкѣ.
   Аделаида Александровна впилась глазами въ лицо Виктора Валерьяновича. По этому лицу разлилась краска. Муратова дышала тяжело.
   -- Что же ты думаешь, Викторъ, насчетъ этого плана?-- спросила она, видя, что онъ молчитъ.
   -- Что-жъ, если Дарья Андреевна полюбитъ кого-нибудь и это будетъ достойный ея человѣкъ, то и прекрасно,-- проговорилъ онъ и почувствовалъ, что его сердце забилось сильнѣе.
   -- Но она не соглашается,-- прибавила Муратова, не спуская глазъ съ Баскакова.
   -- Не соглашается?-- почти радостно спросилъ онъ.
   -- Да, говоритъ, что она еще не любила,-- окончила Аделаида Александровна.
   Викторъ Валерьяновичъ почувствовалъ, что ему дышится свободнѣе.
   -- А вотъ Андрея Андреевича можно бы посватать,-- неожиданно вставилъ свое слово Аркадій Павловичъ, и его голосъ прозвучалъ, какъ трубный звукъ среди наступившей на мгновенье тишины.
   -- Этого негодяя?-- горячо воскликнулъ Баскаковъ.-- Я удивляюсь, что тебѣ приходитъ въ голову!
   -- Я, право, не знаю, за что ты не любишь Андрея Андреевича,-- усмѣхнулась Муратова.-- Онъ практическій человѣкъ...
   -- Онъ негодяй!-- повторилъ Баскаковъ такъ рѣзко, точно кто-нибудь нанесъ ему личное оскорбленіе.-- Да если бы онъ и былъ порядочнымъ человѣкомъ, то развѣ можно устраивать свадьбы при помощи посторонняго сватовства. Замужество -- не шутка. Нужно, чтобы человѣкъ самъ полюбилъ кого-нибудь, чтобы имѣть право разсчитывать на счастливое супружество. Я, впрочемъ, увѣренъ, что и Дарья Андреевна не пошла бы замужъ за человѣка, котораго она не знаетъ.
   -- Я уже сказала, что я не думаю о замужествѣ,-- коротко замѣтила Даша.
   Всѣ замолчали, допивая чай. Муратова выглядѣла уже далеко не такою веселою, какою она вошла въ эту комнату. Ревность, пробудившаяся въ ней наканунѣ, теперь усилилась еще болѣе. Викторъ радуется, что Даша не хочетъ выйти замужъ, значитъ онъ ее любитъ. Знаетъ ли это она? Едва ли. Она не сумѣла бы этого скрыть. Какъ бы хорошо было, если бы можно было сдѣлать такъ, чтобы она не узнала этого! Но какъ это сдѣлать? Развѣ можно помѣшать Виктору объясниться съ молодой дѣвушкой? Аделаида Александровна опять раскаивалась теперь, что взяла въ домъ Дашу. Она готова была удалить ее сейчасъ же и только боялась, что это возбудитъ подозрѣніе въ Викторѣ и заставитъ его искать еще упорнѣе сближенія съ молодой дѣвушкой. Нѣтъ, ее непремѣнно надо выдать замужъ. Этотъ Христофоровъ женится на комъ угодно, только пообѣщать ему мѣсто. Баронъ можетъ хорошо пристроить его, имѣя связи. Аркадій впервые въ жизни высказалъ умную мысль. Впрочемъ, и то сказать, можетъ-быть, онъ самъ имѣетъ виды на эту смазливую дѣвчонку. И гдѣ были глаза у нея, у Муратовой, когда она брала въ свой домъ эту дѣвчонку? Какъ она не замѣтила ея красоты, какъ не сообразила, что такихъ хорошенькихъ дѣвчонокъ нельзя держать въ домѣ? Да, нужно скорѣе хлопотать о ея замужествѣ. Ея замужество уронитъ ее въ глазахъ Виктора. Конечно, любовь Виктора къ этой нищей не можетъ быть серьезна, но все же она можетъ отдалить его отъ нея, отъ Муратовой. Къ тому же нынче аристократическая молодежь такъ безразсудно сближается съ кѣмъ попало! Вонъ князь Горлицынъ женился на танцовщицѣ изъ театра Берга. Пожалуй, и Викторъ... Нѣтъ, нѣтъ, его надо отвлечь отъ этой дѣвчонки!..
   Муратова обдумывала все это, а Даша и не подозрѣвала, что Аделаида Александровна уже распоряжается мысленно ея судьбою. Окончивъ разливаніе чая и вымывъ чашки, Даша удалилась изъ столовой, запечатала деньги, послала ихъ съ дворникомъ матери и пошла работать въ гардеробную. Было около второго часа, когда она услышала въ коридорѣ поцѣлуи и женскіе голоса.
   -- Да неужто, Марья Егоровна, Дарья-то Андреевна ваша племянница?-- говорилъ одинъ голосъ, въ которомъ Даша узнала голосъ горничной.-- Вотъ ужъ никакъ я не думала!
   -- Моя, моя, королевна писанная!-- отвѣтилъ другой звонкій голосъ, и Даша узнала въ немъ голосъ своей тетки.-- Замужъ-то когда идешь?
   -- Да вотъ деньги собрать надо на свадьбу,-- отвѣтила горничная.
   -- Ну, собирай, собирай! Платокъ-то за тобой,-- замѣтила Марья Егоровна.
   -- Ужъ это вы будьте покойны -- будетъ.
   -- То-то! Губки небойсь облизываешь, глядя, какого женишка тебѣ высватала! Малина-женихъ!
   -- Ужъ что говорить, такъ любитъ, такъ любитъ меня, что страсти!
   Даша услыхала опять поцѣлуи и торопливые шаги, направлявшіеся къ гардеробной. Черезъ минуту дверь въ гардеробную отворилась, и въ комнату влетѣла Марья Егоровна.
   -- Ну, здравствуй!-- громко проговорила она и на лету чмокнула племянницу чуть не въ глазъ вмѣсто губъ.
   -- Здравствуйте!-- привѣтствовала ее Даша.-- Пойдемте въ мою комнату.
   -- Ну, и тутъ хорошо!-- отвѣтила Марья Егоровна, садясь на кресло.
   -- Да сюда можетъ придти Аделаида Александровна.
   -- Дома ея нѣтъ, а если бы и была, такъ не велика важность. Мнѣ нечего скрываться, не ворованная я. Тоже, чай, знакомы. Не разъ и въ будуварѣ ея бывала. Прошлаго года сто рублевъ у меня занимали... А я къ тебѣ за дѣломъ. Отецъ-то вчера у тебя былъ?
   -- Былъ.
   -- Ну, и что же?
   -- Я васъ не понимаю, что вы спрашиваете?
   -- Ишь ты невинность въ мѣшечкѣ какая!-- развела руками Марья Егоровна и поправила движеніемъ головы вѣчно сваливавшуюся шляпку.-- Что говорилъ-то онъ тебѣ?
   -- Онъ...-- начала Даша.
   -- Онъ тебѣ домой приказывалъ собираться? Да? О купцѣ говорилъ? Такъ?
   -- Онъ...
   -- Не перебивай!-- прервала ее Марья Егоровна.-- Нить только потеряю. А ты-то что? Все свое: не пойду, да не хочу? Такъ?.. Ну, такъ я тебѣ вотъ что скажу: дура ты, дурой и останешься.
   -- Да когда вы оставите меня въ покоѣ!-- болѣзненно воскликнула Даша, сжимая на колѣняхъ руки.
   -- Да никогда не оставлю, никогда!-- энергично стукнула по столу ладонью Марья Егоровна.-- Скажите на милость, что выдумала? въ покоѣ ее оставить! Да дураковъ учить надо, а не въ покоѣ оставлять, а то такъ они дураками и вѣкъ проживутъ.
   -- Ну, и прекрасно,-- проговорила Даша.
   -- Ничего тутъ прекраснаго нѣтъ, потому что дураки у насъ вотъ гдѣ сидятъ,-- показала на затылокъ Коптяева.-- Отецъ, мать, брать у тебя голодаютъ, съ голоду помираютъ, я, какъ рыба объ ледъ, бьюсь, чтобы сколотить деньги на гласную кассу, а она -- на, сидитъ въ теплѣ и ухомъ не ведетъ... Ты пойми, пойми, что купецъ-то этотъ въ распаленномъ состояніи не одну тысячу тебѣ припишетъ, законнымъ бракомъ повѣнчается, да и мнѣ кассу-то подсобитъ открыть, такъ тутъ нельзя дурашливость-то твою не выбивать!
   -- Да я вамъ сказала...-- начала Даша.
   -- Молчи, молчи, слушать я тебя не хочу!-- перебила ее тетка.-- Я твоего отца навинтила вчера, да прислала къ тебѣ, я ему и шинель на подержаніе достала, думала: ну, авось дѣвка восчувствуетъ, а ты и ухомъ не ведешь. Ну, и пришла сама, и пришла отчитать тебя...
   Даша опять хотѣла сдѣлать попытку заговорить, но Коптяева уже не умолкала. Оставалось только слушать ее.
   -- Ты здѣсь что?-- кричала Марья Егоровна.-- Такъ, съ боку припека, ни слуга, ни барыня, ни Богу свѣчка, ни чорту кочерга. Христа ради чужой хлѣбъ ѣшь, у барыни на шеѣ сидишь, слугамъ на голову насѣла. Что-жъ, тебѣ сладко это? Поди, всѣ за тобой здѣсь ухаживаютъ, барыня, чай, только и думаетъ: "ахъ, какъ бы она насъ не бросила, какъ бы меня на мель не посадила своимъ отказомъ отъ мѣста; при ней я только и свѣтъ вижу, вѣдь безъ такой работницы и жить мнѣ нельзя"; прислуга-то тоже, чай, только о томъ и заботится, какъ бы тебѣ угодить, да все такое пріятное сдѣлать, тоже вѣдь лестно ей, что она такой царевнѣ служитъ!
   Марья Егоровна покачала головой и вдругъ перемѣнила свой ядовитый тонъ на рѣзкую брань:
   -- Ахъ, ты дармоѣдка безстыжая, право, дармоѣдка! Ну, кому ты нужна здѣсь? Ну, за что тебя поятъ, да кормятъ, да жалованье даютъ? За что тебѣ людишки-то услуживаютъ? Ни ты ихъ товарка, ни ты ихъ наградительница, ни ты ихъ заступница. Да мнѣ, если бы тысячи дали, то я бы дня этакой жизни не взяла. Ты гляди на меня, какъ я живу -- вольный казакъ я, съ налету все хватаю, ни надо мной власти нѣтъ, ни у меня указчиковъ нѣтъ. А ты? Что домой чуть не мѣсяцъ не шла? А? Салопчика нѣтъ? Что же у барыни не спросила? Чай, такой работницѣ съ радостью бы подарила! Или вонъ у товарокъ-прислужницъ спросила бы, поди, своей пріятельницѣ никто не откажетъ?
   -- Да что же, что же вамъ надо?-- воскликнула, почти рыдая, Даша, сознавая, что тетка вѣрно, до цинизма вѣрно рисуетъ ея положеніе.
   -- А то, чтобы ты дурость-то съ себя сбросила, да опомнилась,-- отвѣтила Коптяева.-- Ну, будешь ты здѣсь служить, дадутъ тебѣ десять, пятнадцать рублевъ въ мѣсяцъ за твои труды великіе, что же ты изъ этого сдѣлаешь? Себя одѣнешь, мать и отца прокормишь, брата воспитаешь? Да пятнадцати-то рублей въ мѣсяцъ на одно прокормленіе, да на квартиру семьѣ не хватить. А изъ какихъ капиталовъ сама-то ты одѣваться будешь? Вѣдь ты не въ кабакѣ подносчицей служишь, чтобы въ выбойкѣ ходить. Вѣдь ты въ барскомъ домѣ швеей, да экономкой состоишь. Тебѣ нужно въ приличности быть. Или ты думаешь, что тебѣ горы золотыя откроютъ за твое усердіе? Нѣтъ, мать моя, нѣтъ! Только изведешь ты голодомъ семью, да и себя изморишь, а лучше-то не будетъ!
   -- Да не говорите вы о моей семьѣ, не о ней вы заботитесь, а о своей гласной кассѣ,-- проговорила Даша.
   -- Ну да, не о ней забочусь, не о ней, а о своей гласной кассѣ!-- горячо перебила ее тетка.-- Что-жъ, я и не скрываюсь, я и не таюсь! У меня душа на языкѣ. Оттоптала я свои ноженьки, набѣгалась я, къ тихому пристанищу стремлюсь. Ну да! Да тебѣ-то что до того, о чемъ я забочусь? Ты слушай, что я тебѣ говорю, потому говорю-то я правду. Ты вонъ, поди, бѣсишься на меня, къ чертямъ тетку-то посылаешь, а тетка-то тебѣ правду говоритъ. Я, мать моя, тертый калачъ! Ты мнѣ скажи, по какой ты дорожкѣ идешь, а я тебѣ скажу, куда эта дорожка-то самая ведетъ. Я вѣдь на все насмотрѣлась. Ты вонъ видишь, какъ Муратиха живетъ? Хорошо? А почему она хорошо живетъ? Потому, что мужъ служитъ, потому, что деревня есть? Неправда, неправда! Съ мужнинымъ-то жалованьемъ, да съ деревнями они до долговъ доплясались, точно зайцы отъ должниковъ бѣгали, хуже насъ, грѣшныхъ, нищими были, а жида нашла Муратиха, ну и пошла въ гору...
   Даша широко открыла глаза. Не говоря съ прислугою, она не знала уже ходившихъ въ домѣ сплетенъ.
   -- Чего смотришь-то?-- насмѣшливо произнесла тетка.-- Живешь въ домѣ, а не знаешь, что подъ носомъ дѣлается.
   -- Мнѣ нѣтъ дѣла до того, какъ живутъ другіе,-- съ отвращеніемъ отвѣтила молодая дѣвушка.
   -- Нѣтъ дѣла, какъ живутъ другіе,-- передразнила ее тетка.-- А ты бы лучше сказала бы: фала я была, фалей и останусь!.. Нѣтъ дѣла, какъ другіе живутъ! Нѣтъ, мать моя, только тогда и научишься жить, когда узнаешь, какъ другіе живутъ. Вонъ кабы ты присмотрѣлась, какъ другіе живутъ, ты бы и знала, къ чему тебя приведетъ твоя-то жизнь.
   Тетка ближе пододвинула къ племянницѣ кресло.
   -- Да ты чего боишься?.-- какимъ-то интимнымъ тонокъ прошептала она.-- Ты думаешь, купецъ-то этотъ самый не въ порѣ мужчина или озорникъ какой-нибудь...
   -- Оставьте,-- начала съ омерзѣніемъ Даша и встала.
   -- Или грѣха, что ли, боишься?-- продолжала тетка.-- Такъ вѣдь онъ теперь и на законный бракъ пойдетъ. Да какой же въ томъ грѣхъ, что ты семью спасаешь? И лучше тебя были люди, не въ примѣръ лучше, да такъ дѣлали Это зачитается на томъ свѣтѣ въ заслугу. Вонъ Кузьма Рощинъ людей грабилъ, чтобы бѣднякамъ помочь. Про него и книжка пропечатана.
   -- Я васъ объ одномъ прошу: оставьте вы меня ради Бога,-- надорваннымъ голосомъ проговорила молодая дѣвушка
   -- Ну, хорошо, хорошо, подумай!-- согласилась тетка оставить свою жертву въ полномъ убѣжденіи, что Даша поддается.-- Конечно, вдругъ тоже это не легко. Подумай! Теперь поиспытала здѣсь, каково житье въ чужихъ людяхъ, да что оно даетъ, такъ тебѣ и виднѣе стало, чего напреда ждать можно...
   Марья Егоровна поднялась съ мѣста и осмотрѣлась.
   -- Обновъ-то, поди, нашила Муратиха?-- спросила она подмигивая однимъ глазомъ.
   -- Да, кажется, дѣлала три новыхъ платья,-- неохотно отвѣтила Даша.
   -- Ключи-то отъ шкаповъ у тебя?
   -- Нѣтъ.
   Марья Егоровна подошла къ шкапамъ и потрогала дверцы.
   -- И я-то, дура, забыла, что у нея дверцы-то отдвижныя, безъ ключовъ,-- проговорила она и отодвинула одну дверцу у шкапа.
   -- Что вы дѣлаете?-- воскликнула Даша.-- Войти могутъ.
   Марья Егоровна, не оборачиваясь, отвѣтила равнодушнымъ тономъ:
   -- Кто войдетъ-то? Сами всѣ уѣхали, а прислуга -- свои люди! Я вонъ Машкѣ горничной и жениха высватала... Ишь ты, это новое платье, этого у нея не было... Фаевая матерія, поди, шесть рублевъ за аршинъ, а нѣтъ, такъ и больше... Вотъ онъ каковъ, жидъ-то, на все денегъ даетъ... Ну, а это все старыя... Другія-то гдѣ же новыя?
   -- Еще не приносили изъ магазина,-- сухо отвѣтила Даша.
   -- Такъ, такъ,-- кивнула головою Марья Егоровна и задумалась.-- Времена-то, времена-то нынче какія!-- вздохнула она, затворяя шкапы.-- Смотришь, какая-нибудь изъ бывшихъ крѣпостныхъ дѣвчонка, въ родѣ Машки-Соловья, научится ноги выше головы задирать въ театрѣ и сейчасъ какого-нибудь жида, либо, еще лучше, графчика дурашливаго подцѣпитъ, да вѣдь какъ его держитъ,-- въ черномъ тѣлѣ, по щекамъ лупитъ, вонъ выгоняетъ, если мало принесетъ. Вотъ житье: пей, ѣшь, все это на серебрѣ, лекипажи у тебя, лакеи, палаты всѣ шелкомъ да бархатомъ обиты, вездѣ ты первая, любовникъ-то у тебя на колѣняхъ ползаетъ, а то еще, глядишь, и женится. Ей-Богу! Вотъ помяни мое слово, что и Машка-Соловей графа какого-нибудь на себѣ женитъ. А съ чего начала? Въ танцклассѣ за полтинники отплясывала. Всѣ онѣ нынче такъ-то живутъ?.. А что нужно? Только умъ нуженъ, потому мужчины глупо, а наша сестра вздорожала. Это не то, что въ наше время было. Тогда богачи-то кто были?-- Помѣщики. Такъ у каждаго дворня была, свои крѣпостныя красавицы-то были; ну, имъ и нечего было очень-то баловать нашу сестру. А теперь не прикажешь какой-нибудь деревенской дѣвкѣ въ любовницахъ состоять, теперь за свои денежки покупай нашу сестру, а мало дашь, такъ она и наплюетъ на тебя, потому и окромя тебя дураковъ остервенѣлыхъ много...
   Марья Егоровна, огорченная, что въ ея время жилось хуже, вздохнула.
   -- Ну, прощай, племянница, прощай,-- проговорила она, чмокнувъ Дашу и надвинувъ шляпку.-- Я приду, а ты подумай... Да помни, горе-то да бѣдность красоту, какъ ржа желѣзо, ѣдятъ... Сегодня ты тысячи стоишь,-- черезъ пять лѣтъ двадцати рублевъ за тебя не дадутъ. Наше женское дѣло такое: пока ты молода, да хороша, потуда и пристраивайся; не пристроилась смолоду -- никогда не выбьешься на дорогу... Это вѣрно!
   Коптяева вышла изъ гардеробной. Даша не трогалась съ мѣста. Давно уже стояла она неподвижно, какъ статуя, прислонившись къ шкапу, опустивъ голову и руки. Опять ее поразило сознаніе чего-то рокового, неизбѣжнаго въ ея судьбѣ. Черезъ нѣсколько минутъ, среди наступившей тишины, она какъ-то испуганно очнулась и осмотрѣлась кругомъ. Ей казалось, что все кругомъ нея движется и кружится. Ее пугали и одиночество, и эта гробовая тишина, и мрачныя картины, рисовавшіяся въ ея воображеніи подъ вліяніемъ разговоровъ съ теткой. Нѣтъ, тетка лжетъ. Не можетъ быть, чтобы жизнь была такъ гадка, не можетъ быть, чтобы для нея, для Даши, не было другого исхода! Но гдѣ же онъ? Даша присѣла къ окну и опять глубоко задумалась. Да, тетка права, что ей тяжело здѣсь жить, что, въ сущности, она не нужна Аделаидѣ Александровнѣ и не пріятна прислугѣ, какъ "благородная", какъ "лишняя", какъ "дармоѣдка". Права тетка и въ томъ, что на десять, на пятнадцать рублей мѣсячнаго жалованья нельзя и самой одѣться, и содержать семью, и воспитать брата. Но что же дѣлать? Этотъ вопросъ все повторялся и повторялся въ мозгу, какъ удары молота по наковальнѣ. Но ни разу не пришла въ голову Дашѣ мысль, что она, наконецъ, согласится идти къ теткѣ напоказъ купцу.. Но что же дѣлать? снова проносилось въ ея умѣ. Въ эту минуту мимо окна двое мастеровыхъ пронесли гробъ. Даша машинально посмотрѣла на него, и въ ея головѣ промелькнуло: "Вотъ, если бы умереть!.. А братъ, а мать, а отецъ? Что же, мертвые не знаютъ, каково живымъ. Да, но все же, каково будетъ этимъ живымъ!" Что-то гнетущее, что-то тяжелое давило мозгъ молодой дѣвушки. Ея лицо приняло опять то тупое, выраженіе, которое было на немъ въ тотъ вечеръ, когда она поднималась по лѣстрицѣ въ домъ Марьи Петровны. Если бы попристальнѣй со стороны посмотрѣть на нее въ это время, то было бы можно подумать, что у нея проявляются первые симптомы тихаго помѣшательства.
  

XXVII.

   Даша не замѣчала, какъ шли минуты и часы, какъ наступило время обѣда, какъ насталъ часъ вечерняго чая, а въ домѣ, какъ на зло, царствовала гробовая, могильная тишина. Аркадій Павловичъ и Аделаида Александровна были отозваны на обѣдъ къ барону Гельфрейху и заѣзжай домой -- онъ послѣ службы, она послѣ катанья и визитовъ,-- только переодѣться. Викторъ Валерьяновичъ тоже уѣхалъ куда-то. Въ обычный часъ, когда въ домѣ подавался вечерній чай, Даша вышла въ столовую. На столѣ стоялъ подносъ съ чашками.
   -- Господа будутъ къ чаю?-- спросила Даша у лакея.
   -- Не знаю, можетъ-быть, и будутъ,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Такъ вы меня позовите, когда спросятъ,-- проговорила Даша, намѣреваясь снова удалиться въ свою каморку.
   -- Да Викторъ Валерьяновичъ уже дома; имъ нужно отпустить чай,-- отвѣтилъ лакей.
   -- Такъ подавайте самоваръ.
   Лакей подалъ самоваръ качевскаго серебра. Даша стала заваривать чай. Въ столовой царствовалъ мягкій полусвѣтъ. Группа лампъ, висѣвшая надъ столомъ, была зажжена не вся: горѣли только двѣ лампы подъ узорчатыми матовыми шарами. Лакей, поставивъ на столъ серебряную корзинку съ бисквитами и тортами, хотѣлъ удалиться. Даша его остановила.
   -- Куда же вы? Я налью чай, вы отнесете его къ Виктору Валерьяновичу.
   -- Я пойду спросить, гдѣ они будутъ пить чай,-- отвѣтилъ лакей и вышелъ.
   Даша опять задумалась, облокотившись на столъ одною рукою и поддерживая голову, какъ бы защищая глаза отъ слабаго, бѣловатаго свѣта, разливавшагося сверху. Черезъ нѣсколько минутъ она очнулась, услыхавъ приближавшіеся шаги, и подняла голову. Къ столу подходилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- А вы сегодня одиноко хозяйничаете здѣсь,-- привѣтливо сказалъ онъ, садясь къ столу.
   -- Какъ видите,-- отвѣтила Даша и, наливъ въ стаканъ чаю, передала его Баскакову.
   Прошла минута молчанія.
   -- Извините меня за нескромный вопросъ,-- началъ онъ, задумчиво мѣшая ложкой въ стаканѣ.-- Какъ думаете вы вообще распорядиться своимъ будущимъ?
   -- Этотъ вопросъ болѣе, чѣмъ когда-нибудь, мучилъ меня сегодня,-- отвѣтила Даша.
   -- Ну, и къ какому же выводу вы пришли?
   -- Лучше всего было бы умереть, если бы не было семьи,-- отвѣтила Даша съ горькой улыбкой.
   -- Ну, это ужъ самый плохой исходъ.
   -- По крайней мѣрѣ неизбѣжный,-- съ горечью улыбнулась Даша.
   -- Вы только забываете, что безъ семьи вы стояли бы въ иномъ положеніи и могли бы найти другой выходъ, кромѣ смерти,-- серьезно замѣтилъ Баскаковъ.-- Послѣ вчерашняго разговора здѣсь я говорилъ съ Аделаидой Александровной о васъ, и она обѣщала сдѣлать что-нибудь для вашей семьи...
   -- Она была такъ добра, что дала мнѣ сегодня двадцать пять рублей, и покуда моя семья не умретъ съ голода,-- проговорила Даша.-- Но вы и представить себѣ не можете, какъ стыдно, какъ тяжело мнѣ было взять эти деньги.
   -- Да вѣдь онѣ заслужены вами!
   -- Полноте! Развѣ я не знаю, что за тѣ занятія, которыя исполняю я, платятъ десять, пятнадцать рублей въ мѣсяцъ,-- сказала Даша.-- Если мнѣ даютъ больше, то даютъ Христа-ради... На тѣ же деньги, которыя я могу дѣйствительно заработать, нельзя поддержать семью...
   -- Вы, какъ я слышалъ, не всегда такъ нуждались?
   -- Въ томъ-то и бѣда, что мы жили лучше, и даже очень недавно,-- вздохнула Даша.-- Я была бы счастливѣе, если бы мы были всегда нищими. Я, по крайней мѣрѣ, осталась бы даже и безъ того образованія, которое мнѣ дали. Оно жалко, недостаточно, я не умѣю порядочно писать, но я уже знаю, что не всѣ такъ невѣжественны, какъ окружающіе насъ бѣдняки, я уже желаю образованія, если не для себя, то для своего брата, я уже не могу быть настоящей служанкой или надѣяться на счастье выйти замужъ за лакея...
   Она говорила просто, безъ аффектаціи, но въ ея голосѣ слышалась невыразимая горечь.
   -- Впрочемъ, я не думаю о себѣ, я даже смотрю относительно спокойно на участь отца и матери,-- продолжала она.-- Но брата, брата мнѣ жаль. Вѣдь это смышленый, бойкій мальчикъ, способный работать и учиться. А что его ждетъ? Онъ останется полуграмотнымъ неучемъ, онъ вырастетъ среди грубаго и испорченнаго люда, онъ не пріучится ни къ чему? Если бы онъ еще былъ сиротою, тогда было бы лучше: его взяли бы куда-нибудь въ училище на казенный счетъ, а теперь, покуда живъ отецъ, его никуда не примутъ. Изъ него можетъ выйти негодяй. Это тѣмъ болѣе вѣроятно потому, что онъ не дуракъ. Мать тоже была бы счастливѣе безъ отца. Въ богадѣльню взяли бы. Иногда мнѣ самой стыдно, но я молюсь, чтобы умеръ отецъ...
   Даша нѣсколько раскраснѣлась и опустила голову.
   -- Но вы не говорите ни слова о себѣ,-- сказалъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Что я! Я уже сказала, что я о себѣ не думаю!-- отвѣтила Даша.-- Я уже давно не жду для себя ничего, да мнѣ и нечего ждать. Жить въ чужихъ домахъ въ качествѣ швеи или горничной -- это не сладко: ждать жениховъ изъ прислуги, или писарей... Нѣтъ, Викторъ Валерьяновичъ, мнѣ о своей судьбѣ нечего думать...
   Она замолчала. Онъ молча пилъ чай и почти не спускалъ съ нея глазъ. Она была прекрасна въ своей глубокой, похожей нѣсколько на тихое помѣшательство, грусти. Каждое ея движеніе было мягко, неторопливо, неугловато; ея голосъ былъ такъ чистъ, задушевенъ, ласкающъ.
   -- Налить вамъ еще?-- вдругъ спросила она, очнувшись и почему-то предполагая, что Баскаковъ уже допилъ чай.
   Ее томила въ этотъ день тишина. Она боялась этой тишины. Баскаковъ допилъ чай и подалъ стаканъ Дашѣ.
   -- Налейте,-- сказалъ онъ.-- Знаете ли, я нерѣдко видѣлъ очень близко бѣдняковъ,-- проговорилъ онъ:-- но, признаюсь вамъ, я впервые вижу такое трагическое положеніе, какъ ваше...
   Даша подняла на него глаза.
   -- Вы видѣли близко бѣдняковъ?-- спросила она съ удивленіемъ.
   -- Да, я посѣщалъ ихъ по порученію моей бабки, я...-- началъ онъ.
   -- А!-- проговорила Даша.-- На минуту видѣли...
   Баскаковъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на нее.
   -- Нужно пожить съ бѣдняками, чтобы узнать ихъ жизнь,-- проговорила Даша.-- Моя судьба -- не исключеніе. Бываютъ еще болѣе печальныя участи... Васъ вотъ трогаетъ моя судьба потому, что вы не попечитель бѣдныхъ, не ревизоръ благотворительнаго общества, а просто...-- Даша нѣсколько затруднилась въ выраженіи, потомъ проговорила:-- а просто добрый человѣкъ... Если бы вы смотрѣли на мое положеніе, какъ ревизоръ благотворительнаго общества или какъ попечитель бѣдныхъ, вы увидали бы, что все мое несчастіе не въ нашемъ положеніи, а въ нашихъ запросахъ: мнѣ вотъ тяжело бы было служить горничной, жить въ кухнѣ съ прислугой, выйти замужъ за лакея; моя мать все не можетъ бросить отца и наняться въ кухарки, въ няньки; мой отецъ не идетъ въ чернорабочіе или просить милостыню; мой братъ не отданъ въ ученье куда-нибудь къ сапожнику... А все это можно, все это должно сдѣлать... Но мы все еще помнимъ, что мы изъ чиновниковъ, благородные!
   Даша съ горечью улыбнулась.
   -- Полноте, какъ это можно!-- воскликнулъ Баскаковъ, пораженный какимъ-то сухимъ и строгимъ тономъ Даши.
   -- Да, это должно сдѣлать, потому что это все же будетъ и лучше, и честнѣе, чѣмъ ждать помощи Христа-ради, чѣмъ зависѣть отъ благодѣтелей,-- проговорила молодая дѣвушка.-- Мы не сдѣлали этого до сихъ поръ потому, что нищета слишкомъ быстро настигла насъ, не дала намъ времени опомниться, присмотрѣться, сообразить все... Я сама только сегодня еще смутно додумалась до той мысли, что мы все еще хотимъ играть роль чиновничьей семьи и именно этихъ губимъ себя...
   Баскаковъ хотѣлъ что-то отвѣтить, но въ эту минуту съ шумомъ отворилась дверь, и въ столовую, шурша длиннымъ шлейфомъ бархатнаго платья, вошла быстрыми шагами Аделаида Александровна. За ней слѣдовалъ Аркадій Павловичъ съ раскраснѣвшимся, запотѣлымъ лицомъ и съ веселыми глазами подгулявшаго человѣка.
   -- А, какой милый tête-à-tête!-- засмѣялась нервнымъ смѣхомъ Муратова.-- Я не помѣшала?
   Баскаковъ бросилъ на нее рѣзкій взглядъ, полный холоднаго презрѣнія. Она была сильно взволнована и необычайно красна.
   -- Угодно вамъ чаю?-- спросила Даша.
   -- Ахъ, Боже мой, не затѣмъ же я пришла сюда, чтобы слушать ваши бесѣды,-- рѣзко и нервно отвѣтила она.-- Конечно, налейте!
   Она шумно подвинула стулъ и сѣла. На ней было надѣто черное бархатное платье съ высокимъ лифомъ, но съ очень крупною вырѣзкою спереди, позволявшею видѣть часть шеи и груди. Въ углу, гдѣ сходилась внизу вырѣзка, красовалась, колебавшаяся при каждомъ дыханіи, бѣлая камелія. Въ волосахъ молодой женщины былъ такой же цвѣтъ. Аделаида Александровна дышала нѣсколько тяжело, ея шеы и глаза горѣли необыкновеннымъ огнемъ, губы были полуоткрыты. Она походила на вакханку, утомленную разгульнымъ пиршествомъ.
   -- Ну, ужъ и кутнули же мы у этого барона!-- произнесъ Аркадій Павловичъ, глубоко вздыхая и разстегивая одну пуговицу чернаго жилета.-- Ахъ, чортъ его побери! Вотъ такъ Крезъ... Мы вѣдь на обѣдѣ у него были въ его новомъ домѣ... Что за палаты, что за роскошь!.. А обѣдъ -- это чортъ знаетъ что такое! Все это тонко, тонко, а вина -- и откуда онъ ихъ достаетъ, бестія! Никогда такихъ не пилъ... Право...
   -- Это и видно по тебѣ,-- сухо сказалъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Ну, братъ, нельзя же было не пить такихъ винъ. Всѣ пили. Вотъ и Адель... Да притомъ же на радостяхъ. Онъ мнѣ даетъ мѣсто,-- пояснилъ Аркадій Павловичъ.-- Ей-Богу!
   Аделаида Александровна, сидѣвшая словно въ забытьи съ безцѣльно и тупо устремленными на чашку глазами, вздрогнула и взглянула на мужа. Ея взглядъ былъ какъ-то безхарактеренъ; видно было, что глаза не повиновались ей; Аркадій Павловичъ не обращалъ на нее вниманія. Онъ былъ въ духѣ.
   -- Какое же это мѣсто тебѣ-то онъ можетъ дать?-- насмѣшливо спросилъ Баскаковъ.
   -- А чортъ его знаетъ! Покупать что-то гдѣ-то нужно для жидовъ,-- отвѣтилъ Аркадій Павловичъ и расхохотался.-- А мнѣ все равно, для кого покупать... Вѣдь я буду на ихъ деньги покупать... Кушманъ былъ тамъ -- вотъ такъ жидъ... Онъ изъ Варшавы... "Мнѣ, говоритъ, правительство дастъ право покупать земли не въ примѣръ, потому что я пользу приношу государству!.." Держи карманъ!.. Такъ и дадутъ тебѣ это право!.. И какіе дураки станутъ хлопотать объ этомъ, если теперь съ него, когда онъ не можетъ покупать земель, можно драть деньги за то, что даешь ему имя?.. А, скажи, пожалуйста?.. Я сошелся съ нимъ, на все согласился. Мнѣ что?... Пусть покупаетъ!..
   Аделаида Александровна вдругъ нервно засмѣялась.
   -- Ха-ха ха!.. Нѣтъ, не могу! не могу! Какъ онъ смѣшонъ!-- проговорила она.-- Ха-ха-ха!.. Викторъ, взгляни на него!.. Ха-ха-ха!-- показывала Муратова на мужа.
   Викторъ вздрогнулъ. Его поразили звуки этого неестественнаго, болѣзненнаго хохота. Онъ понималъ, что у молодой женщины начинается истерика. Но Аркадій Павловичъ, весь сіяющій и лоснящійся, былъ радъ, что жена такъ весела, и продолжалъ развязно передавать свои впечатлѣнія.
   -- Они жиды, израильтяне, знаешь, а мнѣ-то что?-- говорилъ онъ.-- Деньги -- вещь космополитическая, сказалъ одинъ философъ... изъ новѣйшихъ... Ну, и давайте мнѣ денегъ... Вотъ и Адель...
   -- Перестань!.. перестань. Ха-ха-ха!.. Не надо, не надо!-- прерывисто восклицала Аделаида Александровна и слабо махнула рукой.
   Но мужъ не слушалъ ее или, лучше сказать, не слышалъ ея.
   -- Выпили шампанскаго,-- продолжалъ онъ.-- Баронъ поздравляетъ жену, говоритъ: "вашъ мужъ отличнѣйшій человѣкъ... Пью за его здоровье!.." За нее потомъ пили... Вѣдь это не я устраивалъ, а она... Она у меня молодецъ-баба!.. Баронъ удивляется ей... Это онъ самъ, Гельфрейхъ, и камеліи ей изъ своего зимняго сада по...
   -- Довольно... Довольно... Ахъ-ха-ха!-- разразилась еще болѣе громкимъ смѣхомъ Муратова.-- Не могу... Перестань... Ахъ, ха-ха!-- уже задыхаясь отъ слезъ, произнесла она.
   Она вдругъ поднялась съ мѣста, сдѣлала нѣсколько невѣрныхъ шаговъ отъ стола, закрыла лицо руками и, громко всхлипывая, зарыдала.
  

XXVIIІ.

   Было уже одиннадцать часовъ, когда проснулась Аделаида Александровна.
   Въ ея спальнѣ, отдѣленной тяжелою драпировкою отъ оконъ, завѣшенныхъ непроницаемыми занавѣсами, царила тьма. Только въ углу, у рѣзного, роскошнаго кіота, теплилась ровнымъ, безтрепетнымъ и неподвижнымъ свѣтомъ огражденная бронзовою рѣшеткою лампада. Она озаряла лицо Богоматери съ Младенцемъ Іисусомъ на рукахъ. Лицо Богоматери дышало выраженіемъ чистоты и безмятежности. Ея глаза смотрѣли спокойно и ясно на молодую женщину. Аделаидѣ Александровнѣ стало жутко. Казалось, ей было бы легче, если бы на нее смотрѣли взоры негодующаго, разгнѣваннаго Бога-мстителя, Бога-судьи. Этотъ безмятежный и ясный взглядъ пробуждалъ въ ней стыдъ. Она поднялась и хотѣла-подойти къ кіоту, чтобы опуститься на колѣни, но ея нога вдругъ наступила на что-то мягкое, сырое, скользкое. Она вздрогнула, отдернула ногу и взглянула на полъ; на коврѣ лежалъ смятый, поблекшій, начинавшій гнить, бѣлый цвѣтокъ. Это была камелія, подаренная ей барономъ Гельфрейхомъ. Этого было довольно, чтобы передъ молодой женщиной ослѣпительно-ярко воскресло воспоминаніе о всѣхъ событіяхъ прошлаго дня, и изъ всѣхъ этихъ событій ярче всего вспоминалась ей та минута, когда она послѣ обѣда вошла одна съ барономъ въ его зимній садъ и онъ сказалъ ей:
   -- Ну, теперь ваши дѣла окончательно устроены!
   Въ этой фразѣ она сразу угадала другую, не сказанную барономъ фразу.
   Онъ хотѣлъ сказать:
   -- Теперь время расплачиваться.
   Муратова снова присѣла на постель.
   "Онъ самъ воткнулъ мнѣ за лифъ эту камелію",-- промелькнуло въ умѣ молодой женщины, и она опустила голову.
   "Онъ наклонилъ свою голову и поцѣловалъ мою грудь",-- опять пронеслось въ ея головѣ воспоминаніе, и она какъ-будто сжалась, принизилась.
   "Потомъ онъ сказалъ: пойдемте, я покажу вамъ мою турецкую комнату, и я пошла, взявъ его подъ руку",-- снова вспомнила она, и по ея тѣлу пробѣжала дрожь, а на лицѣ отразилось не то выраженіе ужаса, не то выраженіе омерзѣнія.
   "А мужъ былъ веселъ и пилъ,-- опять мелькало въ ея головѣ:-- и я была весела и пила".
   Она вдругъ опять вздрогнула и, что-то вспомнивъ снова, вперила глаза во мракъ. Въ этихъ глазахъ было выраженіе страшнаго испуга.
   "Мы пріѣхали, Викторъ сидѣлъ съ ней вдвоемъ, меня это раздражило, мужъ началъ говорить про все, что было, сказалъ о своемъ мѣстѣ, о подаренныхъ мнѣ цвѣтахъ, я зарыдала".
   Она съ тупымъ видомъ сдвинула брови.
   "Онъ видѣлъ во мнѣ падшую женщину въ пьяномъ видѣ",-- невольно шевельнулось въ ея умѣ.
   Она еще ниже опустила голову, опустила на колѣни руки и словно застыла. Воспоминанія и мысли приходили ей въ голову отрывочно, отдѣльно, слѣдуя постепенно одно за другимъ и дѣлаясь все невыносимѣе, все позорнѣе. Она переживала снова всѣ фазисы своего паденія.
   -- Онъ видѣлъ меня въ такомъ видѣ!..-- прошептала она черезъ нѣсколько минутъ.-- Что же я скажу въ оправданіе?.. Онъ долженъ презирать меня... я сама презираю себя... какъ я взгляну ему въ глаза?.. И если бы онъ зналъ, какъ я люблю его... его одного!.. А этотъ жидъ, старый, изношенный, циничный... Каждая его ласка топчетъ меня въ грязь, покрываетъ позоромъ, будитъ во мнѣ омерзѣніе... И все-таки я должна отвѣчать на эти ласки... Господи, за что же все это?!
   Она сидѣла, какъ убитая. Наконецъ, ей стало холодно. Она очнулась и позвонила. Явилась горничная.
   -- Одѣваться!-- проговорила Аделаида Александровна.-- Который теперь часъ?
   -- Одиннадцать уже било,-- отвѣтила Маша.
   -- Какъ поздно!.. Отдерни занавѣсы у оконъ.
   Горничная отдернула занавѣсы; въ комнату ворвался яркій, ослѣпительный снѣгъ яснаго мартовскаго утра.
   -- Что, Викторъ Валерьяновичъ дома?-- спросила Муратова.
   -- Нѣтъ-съ, на первый поѣздъ желѣзной дороги уѣхали утромъ,-- отвѣтила Маша.
   Муратова вздохнула свободнѣе; она надѣялась, что въ теченіе дна или двухъ дней въ Баскаковѣ ослабѣетъ впечатлѣніе, произведенное наканунѣ непріятною сценой. Въ это время и она, Муратова, обдумаетъ. какъ оправдаться передъ нимъ.
   -- Пришлите, Маша, чай сюда,-- сказала она.
   Ей не хотѣлось идти въ столовую, она не хотѣла встрѣчаться съ Дашей. Трудно было сказать, было ли ей только стыдно теперь встрѣтиться съ этой дѣвушкой, или просто становилось ей ненавистнымъ это лицо.
   Покуда Аделаида Александровна мучилась воспоминаніями о минувшемъ днѣ и обдумывала объясненіе съ Викторомъ Валерьяновичемъ, молодой человѣкъ ѣхалъ въ полкъ. На дебаркадерѣ желѣзной дороги онъ, по обыкновенію, встрѣтилъ нѣсколько пріятелей-сослуживцевъ, проводившихъ, подобно ему, большую часть времени въ Петербургѣ и посѣщавшихъ полкъ только изрѣдка. Онъ поздоровался съ этими господами и прошелъ съ ними въ вагонъ перваго класса. Начались толки о разныхъ мелочахъ свѣтской жизни и, по обыкновенію, перешли къ скандалезной хроникѣ прошедшаго дня. Говоря съ своимъ товарищемъ по службѣ, сидѣвшимъ напротивъ него, Баскаковъ услышалъ, что между сидящими у противоположнаго окна, среди десятка другихъ фамилій произнеслась фамилія барона Гельфрейха. Баскаковъ сталъ прислушиваться. Въ послѣднее время онъ слышалъ эту фамилію все чаще и чаще, потому ли, что о Гельфрейхѣ стали въ послѣднее время много говорить, или потому, что самъ Баскаковъ ловилъ теперь эту фамилію,-- это было трудно опредѣлить. Разговоръ шелъ теперь о вчерашнемъ обѣдѣ у барона. Разговаривавшіе передавали подробности этого баснословно-роскошнаго обѣда въ новомъ домѣ разбогатѣвшаго еврея. Баронъ Гельфрейхъ только-что купилъ этотъ домъ, составлявшій когда-то гордость недавно разорившейся фамиліи графовъ Бортъ.
   -- Слышали вы, господа,-- говорилъ одинъ изъ собесѣдниковъ:-- какъ Гельфрейхъ украсилъ свой кабинетъ?
   -- Нѣтъ! Что-нибудь особенное сдѣлалъ? Цимбалы, что ли, и пейсы повѣсилъ на стѣны?-- пошутилъ кто-то.
   -- Нѣтъ, у Бортъ въ кабинетѣ висѣли фамильные портреты. У Гельфрейха же предковъ, за исключеніемъ Адама, не оказалось, а голыми стѣны не захотѣлось оставить, вотъ онъ взялъ, да и повѣсилъ портреты всѣхъ значительныхъ особъ, которыя когда-нибудь помогли ему пріобрѣсти крупные барыши.
   -- Постой, постой! У него, говорятъ, виситъ въ кабинетѣ и портретъ доктора Палкана,-- перебилъ одинъ изъ разговаривающихъ.-- Чѣмъ же могъ докторъ Палканъ помочь ему въ его финансовыхъ оборотахъ?
   -- Э, ты вѣрно и забылъ, что доктора Палкана посылали на одну изъ его желѣзныхъ дорогъ для какого-то санитарнаго слѣдствія,-- пояснилъ собесѣдникъ.-- Ходилъ даже анекдотъ, что докторъ, услышавъ, что его портретъ виситъ у Гельфрейха въ кабинетѣ, замѣтилъ: "Ишь вѣдь Іуда-предатель, сперва облобызалъ, а потомъ повѣсилъ на поруганіе".
   Всѣ засмѣялись.
   -- Нѣтъ, господа, интересно, что онъ сдѣлалъ съ знаменитой гостиной графовъ Бортъ,-- заговорилъ кто-то.-- Вы помните, у нихъ гостиная была отдѣлана à la renaissance съ замѣчательными зеркалами. Эти-то зеркала показались особенно дорогими Гельфрейху, и онъ позволилъ ихъ вынуть и вмѣсто нихъ повѣсилъ теперь первыя попавшіяся зеркала въ рамахъ стиля первой имперіи. Вы можете себѣ представить, на что стала похожа эта гостиная...
   -- Да, жидъ-то въ немъ всегда сказывается,-- послышался отвѣть одного изъ собесѣдниковъ.
   -- Кстати, Баскаковъ, ты не былъ вчера у Гельфрейха?-- спросилъ одинъ изъ разговаривавшихъ.
   -- Я съ нимъ не знакомъ,-- отвѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Муратовы тамъ были, и, говорятъ, Аделаида Александровна была царицей этого лукуловскаго пира,-- отозвался товарищъ Баскакова.-- Я встрѣтилъ вчера въ Буффѣ Петра Петровича Познанскаго; онъ пріѣхалъ къ концу спектакля, прямо съ пира и, кажется, пріѣхалъ-то только для того чтобы разсказать всѣ подробности обѣда.
   -- Еще бы! Развѣ можно ему пропустить случай оповѣстить весь міръ, что и онъ былъ удостоенъ чести посидѣть на концѣ стола у самого барона Гельфрейха!-- засмѣялся одинъ изъ собесѣдниковъ.
   -- Это вѣдь отмѣтчикъ свѣтскихъ гостиныхъ,-- замѣтилъ другой собесѣдникъ.
   Викторъ Валерьяновичъ молчалъ. Ему вспомнилось, въ какомъ видѣ встрѣтилъ онъ "царицу пира", когда она возвратилась домой, и ему стало гадко. Онъ сознавалъ, что Аделаида Александровна ведетъ себя непозволительно-безтактно, и хотѣлъ объясниться съ нею. Онъ все еще старался убѣдить себя, что она поступаетъ такъ просто потому, что еще не умѣетъ владѣть собою, что она еще попрежнему остается провинціалкой, что ее все еще занимаютъ эти пиры, на которыхъ нужно быть очень осторожной, чтобы не пасть во мнѣніи свѣта. Въ то же время его возмущало вчерашнее обращеніе Муратовой съ Дашей. Молодая женщины, повидимому, ревновала его къ этой дѣвушкѣ и грубо оскорбила это чистое существо. Мысли Виктора Валерьяновича перенеслись къ Дашѣ. Она казалась ему еще лучше послѣ ихъ вчерашней бесѣды. Ея тихая грусть, ея ясная откровенность, ея горькая участь,-- все это интересовало его и онъ обдумывалъ планъ спасти ее. Ему казалось, что прежде всего нужно отдать ея брата на полный пансіонъ въ какое-нибудь приготовительное училище, а потомъ помочь и ей самой кончить образованіе. Но всѣ эти планы въ его умѣ обрисовывались не такъ ярко, какъ обрисовывались въ его воображеніи отдѣльныя детали красоты молодой дѣвушки. Въ этихъ думахъ онъ молча доѣхалъ до цѣли своей поѣзди.
   Ему приходилось пробыть здѣсь дня два. Въ эти дни пребыванія въ полку онъ обыкновенно проводилъ время въ средѣ товарищей-сослуживцевъ. Онъ нанималъ здѣсь квартиру въ четыре комнаты, и во время его пріѣздовъ въ полкъ его квартира принимала видъ сборнаго пункта для полковой молодежи. Толкаясь среди товарищей, онъ случайно опять услышалъ среди разной болтовни, что въ одной группѣ молодежи снова говорили о баронѣ Гельфрейхѣ. Баронъ Гельфрейхъ, повидимому, начиналъ интересовать всѣхъ. Но почему? Нѣтъ ли какихъ-нибудь новыхъ сплетенъ? Не связаны ли эти сплетни съ именемъ Муратовой?-- Баскаковъ нахмурился.
   -- Что это, господа, баронъ Гельфрейхъ, кажется, сдѣлался злобою дня, сказкой города?-- замѣтилъ онъ, подходя къ этой группѣ.
   -- Еще бы!-- отвѣтилъ ему одинъ изъ товарищей:-- весь городъ начинаетъ говорить о его новой побѣдѣ.
   -- У Гельфрейха, я думаю, столько этихъ побѣдъ, что онъ самъ не отличаетъ новыхъ отъ старыхъ,-- замѣтилъ Баскаковъ.-- Онъ мѣняетъ любовницъ чаще, чѣмъ бѣлье. Мнѣ, право, странно, что свѣтъ интересуется этими пустяками больше, чѣмъ онъ самъ.
   -- Да, Гельфрейхъ начинаетъ играть въ Петербургѣ такую же роль, какую играетъ Кушманъ въ Варшавѣ,-- замѣтилъ одинъ изъ офицеровъ.-- Можете себѣ представятъ, въ Варшавѣ каждая падшая женщина, чтобы набитъ на себя цѣну, увѣряетъ, что она нѣкоторое время была близка съ Кушманомъ.
   Викторъ отошелъ отъ разговаривающихъ. Онъ вообще ненавидѣлъ эти свѣтскія сплетни, а теперь онѣ возмущали его еще болѣе, потому что онѣ связывались съ именемъ Гельфрейха. Онъ чувствовалъ, что ему необходимо будетъ предостеречь Аделаиду Александровну отъ близкаго знакомства съ барономъ. Но онъ былъ бы возмущенъ еще болѣе, если бы слышалъ то, что говорилось въ группѣ его товарищей послѣ его ухода.
   -- Баскакова надо, гоопода, предупредить,-- замѣтилъ одинъ изъ офицеровъ.-- Въ городѣ прямо называютъ Муратову новою любовницею Гельфрейха.
   Говорившій считалъ себя лучшимъ товарищемъ Баскакова, постоянно занимая у послѣдняго деньги.
   -- Ему-то что до этого за дѣло?-- возразилъ другой офицеръ.
   -- Какъ что за дѣло? Онъ живетъ у Муратовыхъ.
   -- Да вопросъ не въ томъ, интересуетъ это его или нѣтъ,-- возразилъ третій.-- Это роняетъ честь нашего полка.
   -- Что ты выдумываешь! Какое дѣло полку до того, съ кѣмъ живетъ та или другая родственница кого-нибудь изъ нашихъ офицеровъ?
   -- Да, если бы Баскаковъ не жилъ у Муратовыхъ,-- замѣтилъ пріятель Баскакова, начавшій разговоръ.-- Вы знаете, господа, что въ городѣ давно ходили слухи о томъ, что самъ Баскаковъ слишкомъ близокъ къ Муратовой.
   -- Ну?
   -- Ну, а теперь могутъ сказать, что она живетъ на деньги Гельфрейха и поддерживаетъ на нихъ Баскакова.
   Большинство возмутилось.
   -- Фи! Кто же станетъ дѣлать подобныя предположенія, зная Баскакова?-- замѣтилъ одинъ изъ офицеровъ.
   -- Да, зная его, не будутъ дѣлать этихъ предположеній, но не зная его, ихъ будутъ дѣлать,-- послышалось возраженіе.
   -- Да, наконецъ, онъ настолько богатъ, что каждый пойметъ нелѣпость этой сплетни.
   -- Въ томъ-то и дѣло, что богатъ не онъ, а его дѣдъ. У Баскакова, я думаю, не болѣе двухъ, трехъ тысячъ ежегоднаго дохода, а этихъ денегъ ему не хватитъ даже на скромную жизнь.
   Всѣ помолчали.
   -- Но положимъ, что все это такъ,-- началъ одинъ изъ собесѣдниковъ.-- Но кто рѣшится сказать ему объ этомъ?.. Вы знаете, какъ онъ относится къ Муратовой Первый прозрачный намекъ на эти слухи можетъ довести его до вызова на дуэль.
   -- Да къ чему тутъ объясненія?-- замѣтилъ лучшій пріятель Баскакова, которому уже давно хотѣлось, чтобы Баскаковъ жилъ въ столицѣ одинъ, въ квартирѣ, гдѣ было бы возможно поселиться на его счетъ и другимъ.-- Прежде всего Баскаковъ такой отличный товарищъ, съ которымъ не хотѣлось бы никому ссориться... Открыть ему глаза можно безъ всякихъ личныхъ объясненій...
   -- Ну, господа, я, право, не знаю, какъ это уладится, но я тутъ умываю руки,-- сказалъ кто-то изъ группы и отошелъ въ сторону.
   -- Надо все предоставить времени,-- послышался совѣтъ.
   -- И дать возможность сплетнѣ замарать нашего собрата?-- иронически улыбнулся все тотъ же добрый пріятель, горячо заботившійся объ интересахъ Баскакова.
   Кружокъ не пришелъ ни къ какому заключенію и разошелся.
   Баскаковъ ничего не подозрѣвалъ и на другой день уѣхалъ вечеромъ въ Петербургъ. Онъ вошелъ въ квартиру Муратовыхъ, спросилъ: "дома ли господа?" и получилъ отвѣтъ, что господа въ театрѣ. Онъ былъ очень радъ этому. Ему хотѣлось сообщить Дашѣ насчетъ своихъ плановъ, касавшихся ея брата. Онъ велѣлъ лакею приготовить чай и сказалъ, что придетъ въ столовую. Чай былъ поданъ, Даша уже сидѣла за столомъ, когда вошелъ Викторъ Валерьяновичъ. Онъ вошелъ съ добродушнымъ, сіяющимъ лицомъ и протянулъ руку молодой дѣвушкѣ. Она нѣсколько сконфузилась и слабо пожала его руку. Ей было непривычно такое обращеніе.
   -- А я къ вамъ спѣшилъ съ доброю вѣстью,-- сказалъ онъ, подсаживаясь къ столу.
   Даша подняла на него глаза, Она не привыкла къ добрымъ вѣстямъ.
   -- Дѣло въ томъ, что вы правы: вашей семьѣ не выбиться изъ нужды при помощи одного вашего труда,-- началъ онъ, взявъ изъ рукъ молодой дѣвушки стаканъ.-- Отъ разныхъ благотворительныхъ обществъ вамъ тоже нечего ждать. Потому не обижайтесь, если помочь вамъ возьмусь я.
   Даша смутилась, но молчала.
   -- Я пристрою вашего брата куда-нибудь въ приготовительный пансіонъ, а потомъ мы подумаемъ и объ окончаніи вашего образованія.
   -- О, ради Бога, не думайте обо мнѣ!-- воскликнула молодая дѣвушка, поднимая на него глаза.-- Спасите только брата!
   Ея лицо все засвѣтилось радостью.
   -- Отчего же не думать объ васъ?-- весело возразилъ Баскаковъ, любуясь свѣтлымъ выраженіемъ ея лица.-- Я хочу, чтобы и вы были счастливы.
   -- Да развѣ я не буду счастлива, если будетъ счастливъ онъ?-- воскликнула она съ оживленіемъ.
   -- Развѣ можно быть счастливою чужимъ счастьемъ?-- покачалъ онъ головою.
   -- Когда любишь?-- воскликнула она.-- О, вы не знаете, какой жертвы не принесла бы я для него... Для него я готова просить о помощи, протягивать руку, принимать милостыню!.. Для себя я не рѣшусь ни на что!..
   На ея глазахъ блеснули слезы.
   -- Ну, такъ я очень доволенъ, что покуда могу успокоить васъ,-- проговорилъ онъ, допивъ чай и протягивая ей снова руку.
   Она тихо наклонилась и поцѣловала руку.
   -- Что вы, что вы, Дарья Андреевна!-- воскликнулъ въ смущеніи Баскаковъ.-- Развѣ это возможно!
   Молодая дѣвушка подняла на него ясный и восторженный взглядъ.
   -- Вы... вы сами не сознаете, что вы для меня дѣлаете,-- прошептала она:-- отъ чего спасаете меня.
   Она была изумительно хороша въ эту минуту. Что-то восторженное, что-то радостное, что-то свѣтлое было во всемъ ея существѣ. Баскаковъ готовъ былъ сжать ее въ объятіяхъ, расцѣловать это прелестное лицо. Ему стоило большихъ усилій побѣдить этотъ порывъ. Онъ теперь ясно сознавалъ, что онъ любитъ эту дѣвушку. Онъ торопливо и крѣпко пожалъ ея руку и пошелъ изъ комнаты, тихо пробормотавъ:
   -- Ну, теперь спите покойнымъ сномъ!
   Даша, ничего не видя, ничего не слыша, прошла въ свою каморку и опустилась на колѣни предъ маленькимъ образомъ Спасителя. Она горячо молилась за того, кто спасалъ ея брата.
  

XXIX.

   Возвратившись въ свою комнату, Баскаковъ заперъ обѣ двери на ключъ и бросился, не раздѣваясь, на постель. Онъ чувствовалъ себя вполнѣ счастливымъ. Онъ любилъ -- любилъ впервые въ жизни, и зналъ, что любимое существо благословляетъ его въ эту минуту. Онъ не составлялъ никакихъ плановъ относительно своего будущаго, онъ не думалъ ни о чемъ, кромѣ того, что онъ любитъ. Онъ сознавалъ, что въ теперешнемъ его чувствѣ къ Дашѣ нѣтъ ничего общаго съ тѣмъ, что онъ чувствовалъ въ отношеніи къ Муратовой. Теперь у него не было ни боязни, ни сожалѣнія, ни опасенія. Настроеніе его духа было свѣтло и безмятежно.
   Часу въ двѣнадцатомъ ночи онъ услышалъ слабый стукъ въ свои двери со стороны гардеробной и затаилъ дыханіе. Онъ теперь боялся встрѣчи съ Муратовой, потому что она могла нарушить его свѣтлое настроеніе. Онъ услышалъ ея голосъ, назвавшій его по имени, онъ услыхалъ что-то въ родѣ мольбы, молчалъ. Его сердце сильно билось въ груди, точно онъ боялся, что Муратова можетъ проникнуть къ нему сквозь затворенную дверь. Наконецъ, стукъ утихъ, голосъ смолкъ. Викторъ Валерьяновичъ осторожно раздѣлся и легъ.
   Въ десятомъ часу утра, едва Баскаковъ успѣлъ проснуться и одѣться, готовясь ѣхать хлопотать объ опредѣленіи Васи, къ нему явился лакей и подалъ письмо. Баскаковъ посмотрѣлъ на подпись на конвертѣ и пожалъ плечами. Онъ не зналъ этого почерка. Онъ, не спѣша, сорвалъ конвертъ и развернулъ письмо. По мѣрѣ того, какъ онъ читалъ это письмо, на его лицѣ проступали красныя пятна.
   Въ этомъ письмѣ писали ему:

"Милостивый государь,
Графъ Викторъ Валерьяновичъ!

   "Случайно Вы попали въ такое положеніе, которое можетъ не только скомпрометировать Васъ самихъ, но и Вашихъ товарищей по службѣ, и потому люди, искренно преданные Вамъ, считаютъ нужнымъ предупредить Васъ насчетъ слуховъ, начинающихъ ходить по городу.
   "Близкая Вамъ личность, Аделаида Александровна Муратова, поставила себя въ такое положеніе, что ни для кого теперь не тайна ея отношенія къ барону Гельфрейху. Она -- новая его любовница. Онъ скупаетъ ея векселя, онъ даетъ выгодныя занятія ея мужу, она появляется открыто въ его ложѣ, въ подаренныхъ ей барономъ брильянтахъ Всѣ знаютъ, что эти фамильные брильянты пріобрѣтены имъ отъ графини Бортъ. Все это, конечно, нисколько не касалось бы Васъ, если бы Вы не жили въ домѣ Аделаиды Александровны Муратовой. До сихъ поръ злые языки говорили только о Вашей связи съ этой женщиной, теперь они идутъ далѣе и начинаютъ говорить, что Вы, какъ человѣкъ, располагающій покуда довольно ограниченными средствами, пользуетесь тѣми деньгами, которыя даются ей барономъ. Мы не знаемъ, насколько справедливы эти подозрѣнія относительно Вашего поведенія. Мы, зная Вашъ личный характеръ, даже имѣемъ основаніе думать, что предположенія, ходящія на Вашъ счетъ, совершенно ложны. Тѣмъ не менѣе, мы считаемъ нужнымъ предупредить Васъ. Васъ забрызгиваютъ грязью, и этимъ грязнымъ слухамъ повѣрятъ всѣ тѣ, которые не имѣютъ чести знать Васъ лично; личность же, замаранная подобными слухами, едва ли можетъ служить въ томъ полку, въ которомъ Вы имѣете честь состоять на службѣ. Вы скажете, что эти слухи легко опровергнуть, но Вы знаете свѣтъ: онъ охотнѣе вѣрить обвинителямъ, чѣмъ защитникамъ, имѣя полное право думать, что въ основаніи каждой лжи есть доля правды.
   "Вотъ все, что мы считали необходимымъ сообщить Вамъ, предупреждая могущій произойти открытый скандалъ. Ваши сослуживцы, конечно, не потерпятъ Вашего товарищества, когда слухи о Вашемъ поведеніи примутъ слишкомъ широкіе размѣры.

"Примите увѣреніе въ искреннемъ уваженіи
Вашихъ Доброжелателей".

   Виктора Валерьяновича точно обдало холодной водой. Онъ опустилъ письмо и зашагалъ по комнатѣ. Въ его душѣ проснулась со всею силою вся его фамильная гордость. До сихъ поръ ни на одномъ изъ графовъ Баскаковыхъ не лежало никакого пятна. До сихъ поръ о графахъ Баскаковыхъ не ходило никакихъ темныхъ слуховъ. До сихъ поръ графами Баскаковыми дорожили почти въ теченіе ста лѣтъ въ томъ полку, гдѣ служили его предки съ самаго основанія полка и гдѣ служилъ теперь онъ самъ. И вдругъ онъ дѣлается сказкой города, его хотятъ исключить изъ полка, ему пишутъ одно изъ тѣхъ анонимныхъ писемъ, которыя безнаказанно оскорбляютъ человѣка, даютъ ему пощечину изъ-за угла, иногда доводятъ до тѣхъ трагическихъ послѣдствій, до которыхъ они довели великаго Пушкина. Свѣтъ всегда злоупотреблялъ и злоупотребляетъ этимъ гнуснымъ оружіемъ, благо оно, не опасно для того, кто держитъ его въ своихъ предательскихъ рукахъ. Баскаковъ съ ненавистью думалъ про этотъ такъ-называемый "свѣтъ", который пользуется каждою сплетнею, каждымъ скандаломъ и отъ скуки разноситъ съ быстротою вѣтра всякіе слухи. Но что же дѣлать ему, Баскакову? Остаться въ домѣ Муратовыхъ и дождаться серьезнаго скандала въ полку? Переѣхать и тѣмъ самымъ подтвердить тѣ еще темные слухи, которые уже ходятъ про его тетку, и, такимъ образомъ, возвести ихъ на степень несомнѣннаго, факта? Для этого онъ былъ слишкомъ свѣтскимъ человѣкомъ. Губить репутацію женщины, которую онъ хотя уже и не любилъ, но съ которою онъ былъ тѣсно связанъ,-- это казалось ему недостойнымъ, гнуснымъ поступкомъ. Онъ прежде всего долженъ былъ отстоять ее, во что бы то ни стало. При этой мысли въ его умѣ промелькнулъ вопросъ: а что, если Аделаида Александровна дѣйствительно виновна? что если она точно любовница барона? Ему стало омерзительно гадко, когда онъ подумалъ, что она, быть-можетъ, ласкала его въ то же время, когда уже отдавалась барону Гельфрейху, этому отвратительному жиду. Онъ даже гадливо вздрогнулъ, подумавъ, что онъ цѣловалъ ту самую женщину, которая, быть-можетъ, только-что вырвалась изъ объятій этого стараго развратника. Его эстетическое чувство возмущалось при этой мысли едва ли не болѣе, чѣмъ оскорблялось его нравственное чувство. Объясненіе было неизбѣжно. Но Викторъ Валерьяновичъ былъ менѣе всего способенъ на рѣзкія объясненія, и по своей слабой, женственной натурѣ и по своему воспитанію. Онъ избѣгалъ рѣзкихъ объясненій во всѣхъ случаяхъ. При жизни матери онъ избѣгалъ ихъ потому, что боялся довести ее до слезъ; въ домѣ дѣда онъ избѣгалъ ихъ потому, что боялся разсердить старика. Кромѣ того, онъ очень хорошо зналъ, что онъ настолько слабъ, что не выскажетъ всей правды Аделаидѣ Александровнѣ, если только увидитъ ея слезы. Слезы, и въ особенности женскія слезы, всегда дѣйствовали нашего сильно и заставляли его покоряться. Его женственная, слабая и нервная натура могла еще выдержать не имъ начатую борьбу, отвѣтить рѣзко на рѣзкій вызовъ, но она окончательно ослабѣвала, когда противникъ молилъ о пощадѣ, раскаивался въ ошибкѣ заглаживалъ слезами свой проступокъ. Въ этихъ случаяхъ Викторъ Валерьяновичъ самъ легко доходилъ до слезъ. Онъ боялся, что и теперь, вмѣсто рѣшительнаго объясненія, онъ поддастся мольбамъ Муратовой и волею-неволею отдастся ея ласкамъ. Но объясниться было все-таки необходимо. Взволнованный и смущенный, онъ рѣшился только отсрочить это объясненіе и поѣхать сначала похлопотать о Васѣ. Онъ надѣялся освѣжиться, собраться съ силами, обдумать все основательнѣе.
   Но вышло не такъ, какъ онъ думалъ.
  

XXX.

   Прежде чѣмъ Баскаковъ успѣлъ уйти изъ дому, съ нимъ встрѣтилась сама Муратова. Эта встрѣча была едва ли случайною. Аделаида Александровна послѣ вчерашней безплодной попытки увидать Виктора Валерьяновича не рисковала снова пройти къ нему въ комнату, но нетерпѣливо поджидала его, чутко прислушиваясь, не послышатся ли его шаги. Она была блѣдна и взволнована. Въ послѣднее время она испытывала только рядъ униженій: она унижалась, вымаливая любовь у Виктора Валерьяновича; она унижалась, отдаваясь за деньги барону; она унижалась, ревнуя Виктора Валерьяновича къ Дашѣ и завидуя ея красотѣ; она унижалась, видя необходимость оправдываться передъ любимымъ ею человѣкомъ въ своихъ безтактныхъ поступкахъ. Ея самолюбіе начинало сильно страдать, характеръ становился все болѣе и болѣе неровнымъ и раздражительнымъ. Встрѣтивъ Баскакова, она сдѣлала не малое усиліе надъ собою и съ веселымъ видомъ поздоровалась съ нимъ.
   -- Мы съ тобой не видимся по цѣлымъ вѣкамъ,-- привѣтливо улыбнулась она ему тою мягкою, доброю и родственною улыбкою, которую онъ когда-то такъ искренно любилъ.-- Ты куда-то опять уходишь?
   -- Да,-- отвѣтилъ Баскаковъ.
   -- По дѣлу?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Такъ поѣдемъ кататься вмѣстѣ. Погода отличная.
   Баскаковъ смутился, ѣхать теперь, послѣ полученія анонимнаго письма, кататься съ Аделаидой Александровной по Невскому, по Дворцовой набережной, по Морской -- значило подавать новый поводъ какому-нибудь встрѣчному сплетнику поддерживать ходившіе уже толки. Онъ опять увидалъ всю неизбѣжность объясненія.
   -- Прежде чѣмъ ѣхать кататься, я хотѣлъ бы поговорить съ вами,-- сказалъ онъ.
   Аделаида Александровна почувствовала, что у нея захватило духъ. Она предчувствовала, что Викторъ Валерьяновичъ станетъ говорить о сценѣ, происшедшей послѣ пира у барона, и не находила для себя оправданій. Но отказаться отъ разговора не было возможности.
   -- Хорошо, поговоримъ,-- отвѣтила она.
   -- Пройдемте въ вашъ будуаръ, не велите никого принимать,-- сказалъ онъ.
   Аделаида Александровна позвонила и приказала лакею отказывать всѣмъ. Они прошли въ будуаръ. Она опустилась на кушетку. Викторъ Валерьяновичъ помѣстился на креслѣ.
   -- Скажите, въ какихъ отношеніяхъ находитесь вы къ барону Гельфрейху?-- прямо спросилъ онъ тревожно, торопясь высказать все скорѣе.
   Муратова поблѣднѣла, но сдѣлала надъ собою усиліе и разсмѣялась.
   -- Въ такихъ же, какъ и ко всѣмъ другимъ знакомымъ,-- равнодушно отвѣтила она. пожимая плечами.-- Меня удивляетъ твой вопросъ.
   -- И онъ въ качествѣ простого знакомаго даетъ вашему мужу выгодное занятіе и скупаетъ ваши векселя?
   Муратова широко открыла глаза. Она никакъ не предполагала, чтобы Викторъ Валерьяновичъ зналъ подробности о векселяхъ. Она, выросшая безвыѣздно въ деревнѣ, не знала, что въ томъ празднолюбивомъ свѣтѣ, гдѣ она вращалась теперь, слухи и сплетни облетаютъ весь муравейникъ гораздо быстрѣе, чѣмъ въ самой бездѣятельной провинціальной средѣ.
   -- Тутъ нѣтъ ничего необыкновеннаго,-- сказала она съ усиліемъ.-- Аркадій давно искалъ мѣста, и баронъ предложилъ ему занятіе, какъ сдѣлалъ бы это каждый хорошій знакомый... Если же онъ скупаетъ наши векселя -- чего я, впрочемъ, и не знала,-- то онъ дѣлаетъ это, вѣроятно, потому, что это, можетъ-быть, выгодно для него... Онъ дѣлаетъ обороты разными векселями...
   -- И только?-- спросилъ Баскаковъ, пристально взглянувъ на нее.-- Но вы... Разъ я васъ засталъ поющей передъ этимъ господиномъ, потомъ вашъ мужъ передавалъ, что этотъ господинъ на своемъ пиру подноситъ вамъ камеліи, затѣмъ я узнаю, что вы красуетесь въ его ложѣ въ театрѣ...
   -- Ахъ, Богъ мой, ты опять ревнуешь!-- засмѣялась неловкимъ, дѣланнымъ смѣхомъ Муратова, дрожа, какъ въ лихорадкѣ, и уже совершенно теряясь.-- Придавать значеніе всѣмъ этимъ мелочамъ можетъ только ревнующій влюбленный...
   -- Ревнуютъ только къ тѣмъ, кого считаютъ почему-нибудь достойнымъ любви.-- сухо отвѣтилъ Баскаковъ.-- Но я вовсе не думаю, чтобы вы могли чувствовать хотя искру любви къ этому уродливому цинику, къ этой темной личности. Для этого у васъ слишкомъ развитый вкусъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я тебя не понимаю,-- проговорила она, чувствуя, что ее прямо оскорбляютъ.-- Ты хочешь...
   -- Въ свѣтѣ ходятъ толки...-- началъ Баскаковъ.
   -- Ахъ, я думаю, что ты настолько знаешь и презираешь этотъ свѣтъ, что не станешь обращать вниманія на его гнусныя сплетни,-- торопливо перебила его Муратова.-- Кажется, я имѣю хотя настолько права на уваженіе, чтобы стоять выше свѣтскихъ сплетенъ, интригъ и зависти, чтобы...
   -- Да, когда этотъ свѣтъ только клевещетъ безъ всякихъ доказательствъ,-- сдержанно проговорилъ Викторъ Валерьяновичъ:-- но когда онъ указываетъ, что брильянты такой-то женщины куплены наканунѣ такимъ-то постороннимъ ей мужчиной, тогда невольно вѣришь свѣтскому злословію...
   Муратова поблѣднѣла, какъ полотно. Она была унижена, втоптана въ грязь. Она видѣла, что съ нею говоритъ не ревнующій любовникъ, а человѣкъ, презирающій ее. Ей показалось, что онъ нарочно собралъ всѣ доказательства, обличающія ее, чтобы бросить ей въ лицо оскорбленіе. Это ее возмутило до глубины души.
   -- Ахъ, Боже мой, стоило ли наводить столько справокъ, чтобы имѣть право оскорбить меня и сказать потомъ, что ты вслѣдствіе этого разлюбилъ меня!-- воскликнула она съ горькой ироніей.-- Это слишкомъ банальный пріемъ всѣхъ свѣтскихъ фатовъ. Я тебя считала болѣе честнымъ, болѣе искреннимъ!
   Въ ея голосѣ звучали слезы, хотя она старалась казаться бодрой.
   -- Вы ошибаетесь...-- началъ Баскаковъ.
   -- Не ошибаюсь теперь, но ошиблась прежде,-- горячо перебила его Муратова:-- ошиблась, когда довѣрилась тебѣ, когда открыла тебѣ свою душу... Не оправдывайся!-- остановила она его, видя, что онъ хочетъ что-то сказать.-- Ты меня и не любилъ, и не любишь! Я это давно начала угадывать. Ты только обрадовался возможности поиграть женщиной, которая сама неосторожно открыла тебѣ объятія. Теперь у тебя явилась новая игрушка, и ты хочешь отдѣлаться отъ старой, но отдѣлаться съ гордымъ видомъ оскорбленнаго и возмущеннаго героя. Этотъ пріемъ говоритъ о твоей опытности на этомъ поприщѣ. Ты далеко пойдешь!
   -- Я вамъ говорю...-- опять началъ Баскаковъ.
   Но Муратова уже не слушала его: въ ней теперь кипѣла ревность. Она увлеклась предположеніемъ, случайно возникшимъ въ ея умѣ или, вѣрнѣе сказать, случайно навернувшимся ей на языкъ, и уже считала это предположеніе за истину. Ей казалось, что не будь Даши, и Викторъ Валерьяновичъ никогда не отнесся бы къ ней такъ, какъ относился теперь.
   -- Ты заподозрѣваешь меня Богъ знаетъ въ какихъ отношеніяхъ къ первому встрѣчному человѣку,-- страстно говорила Муратова:-- заподозрѣваешь только для того, чтобы я не имѣла права сказать тебѣ, что заставляетъ тебя проводить вечера въ обществѣ какой-то нищей, служанки, развра...
   -- Стыдитесь!-- воскликнулъ Викторъ Валерьяновичъ, теряя терпѣніе и возмущаясь до глубины души.
   -- Да, я стыжусь, стыжусь, что вѣрила тебѣ, что любила тебя, что шла къ тебѣ еще вчера, когда ты былъ, можетъ-быть, не одинъ въ своей комнатѣ!-- съ горечью говорила Муратова.
   Викторъ Валерьяновичъ весь вспыхнулъ.
   -- Молчите! Не смѣйте пятнать честь той, которая покраснѣла бы за васъ, если бы слышала ваши слова!-- воскликнулъ онъ, не владѣя собой.
   -- А! Такъ я угадала, что ты любишь ее!-- произнесла Муратова, задыхаясь отъ волненія и съ сверкающими глазами поднимаясь во весь ростъ съ мѣста.-- Такъ это ей я обязана всей этой сценой, ради нея втоптали въ грязь мою любовь, ради нея хотятъ опозорить мое имя, ради нея наводятъ обо мнѣ справки въ дворницкихъ и лакейскихъ...
   -- Вы лжете!-- крикнулъ Викторъ Валерьяновичъ и, внѣ себя, бросилъ почти въ лицо Муратовой полученное имъ письмо, глухо проговоривъ:-- Читайте!
   Муратова вздрогнула отъ этого непривычнаго для нея со стороны Виктора Валерьяновича тона и почти безъ силъ снова опустилась на кушетку, пробѣгая глазами дрожавшее въ ея рукахъ письмо. Съ каждой новой строкой этого письма она все яснѣе и яснѣе сознавала, что она пала во мнѣніи свѣта, что она сдѣлалась сказкой города, что, можетъ-быть, въ эту минуту въ десяткѣ домовъ говорятъ о ней съ презрѣніемъ, съ насмѣшкой, съ отвращеніемъ. Она переживала ту страшную минуту, когда человѣкъ впервые сознаетъ, что онъ опозоренъ въ глазахъ ближнихъ, когда онъ еще не дошелъ до того состоянія, чтобы смѣяться надъ своимъ позоромъ, чтобы нагло являться повсюду съ клеймомъ этого позора, чтобы вызывать зависть въ своихъ ближнихъ этимъ позоромъ, приносящимъ десятки и сотни тысячъ ежегоднаго дохода.
   -- Вы видите, что заставило меня начать говорить съ вами,-- произнесъ Викторъ Валерьяновичъ, видя, что Муратова опустила письмо на колѣни и поникла головой.-- Я не хотѣлъ оскорблять васъ и показывать вамъ это письмо, я хотѣлъ осторожно предупредить васъ насчетъ того, что ваше поведеніе понятно всѣмъ, но вы заставили, вынудили меня отнестись къ вамъ иначе...
   Онъ хотѣлъ идти.
   -- Викторъ, Викторъ, если бы ты зналъ, какъ я люблю тебя!-- воскликнула Муратова, бросаясь къ нему.
   -- Полноте, теперь между нами не можетъ быть и рѣчи о любви,-- тихо проговорилъ онъ и сдѣлалъ попытку освободиться отъ молодой женщины.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ты не уйдешь, ты не бросишь меня въ такую минуту!-- молила она его, не помня, что говоритъ.-- Вѣдь ты для меня все... Я никогда никого не любила... Я была несчастна всю жизнь... Я полюбила тебя впервые, полюбила безумно... Ну, дѣлай со мною, что хочешь, только не гони, не отталкивай меня...
   Она опустилась передъ нимъ на колѣни и припала лицомъ къ его рукамъ, къ его колѣнямъ. Она казалась ему жалка. Онъ не находилъ теперь въ себѣ силъ, чтобы быть съ нею рѣзкимъ.
   -- Полноте, успокойтесь!-- тихо произнесъ онъ, поднимая ее.
   -- Ты простишь меня? Да?-- воскликнула она молящимъ тономъ.
   -- Я не имѣю даже права сердиться на васъ,-- отвѣтилъ онъ.
   Она хотѣла обнять его. Онъ тихо отстранилъ ее.
   -- Но любить васъ, уважать васъ я уже не въ силахъ,-- такъ же тихо произнесъ онъ.
   У нея опять засверкали лихорадочнымъ блескомъ глаза. Опять она не могла себѣ представить, что онъ не можетъ любить ее, только вслѣдствіе ея поведенія, и въ ея головѣ мелькала мысль, что онъ только потому не любитъ ее, что полюбилъ другую.
   -- Да, я и забыла, что у меня есть соперница,-- воскликнула она:-- эта чистая дѣвушка, это невинное созданіе, отказывающееся выйти замужъ, потому что женихи бѣдны, и идущая на содержаніе къ первому встрѣчному, потому что онъ богатъ!..
   -- Вы жалкая, жалкая женщина!-- проговорилъ съ отвращеніемъ Баскаковъ и тихо вышелъ изъ будуара Муратовой, даже не взглянувъ на нее.
   Она бросилась за нимъ, пошатнулась и съ истерическимъ рыданіемъ упала на коверъ.
  

XXXI.

   Викторъ Валерьяновичъ прошелъ въ свою комнату. Первою его мыслью была мысль о необходимости предупредить Дашу, что ей грозитъ непріятность. Онъ понималъ, что Муратова, подъ вліяніемъ безсмысленной ревности, выгонитъ бѣдную дѣвушку изъ своего дома, что на его обязанности лежитъ теперь забота объ участи этой дѣвушки. Она лишалась мѣста изъ-за него. Онъ тихонько отворилъ дверь въ гардеробную и приподнялъ портьеру. Даша спокойно сидѣла за работою у одного изъ оконъ.
   -- Дарья Андреевна,-- тихо окликнулъ онъ ее.
   Даша обернулась.
   -- Что вамъ угодно?-- спросила она, смущенная его неожиданнымъ появленіемъ.
   -- Не удивляйтесь ничему, что можетъ произойти сегодня,-- такъ же тихо сказалъ онъ.-- Вамъ, вѣроятно, откажутъ отъ мѣста. Не бойтесь этого. Я вамъ все разскажу послѣ. Я позабочусь о васъ и о вашей семьѣ. Я самъ сегодня удаляюсь изъ этого дома.
   Даша была ошеломлена этою новостью. Она хотѣла что-то сказать, но онъ остановилъ ее.
   -- Теперь не время для объясненій,-- произнесъ онъ.-- Будьте бодры и не падайте духомъ.
   Онъ дружески кивнулъ ей головою и поспѣшно скрылся. Онъ боялся, что Муратова можетъ войти въ гардеробную и застать ихъ вмѣстѣ. Онъ дѣйствовалъ безъ всякаго опредѣленнаго плана, подъ вліяніемъ неожиданныхъ событій, и самъ не зналъ, что выйдетъ изъ всего этого. Онъ только понималъ одно, что теперь онъ долженъ, какъ честный человѣкъ, поправить вызванную имъ бѣду. Даша осталась сидѣть, опустивъ руки, потупивъ голову. Она ничего не понимала, что происходить вокругъ нея. Она только сознавала, что ей придется снова вернуться въ старый, сырой подвалъ. Опять тотъ же знакомый ей тупой страхъ охватилъ ее. Опять въ ея головѣ мелькала мысль о томъ, что въ ея участи есть что-то роковое, фатальное. Опять она сидѣла, какъ статуя, безцѣльно и тупо устремивъ впередъ свои глаза! Прошло съ полчаса, когда къ ней вошла горничная Муратовой.
   -- Васъ барыня зоветъ,-- сказала она.
   Даша машинально встала, сложила работу и пошла въ будуаръ Аделаиды Александровны. Муратова въ волненіи ходила по комнатѣ. Ея лицо было покрыто красными пятнами и искажено злобой. При входѣ Даши Муратова на минуту остановилась и взглядомъ, полнымъ презрѣнія, съ головы до ногъ окинула свою соперницу. Даша смотрѣла на нее спокойно и прямо, какъ человѣкъ съ чистой совѣстью. Муратова отвернулась.
   -- Я васъ попрошу сегодня же оставить мой домъ,-- проговорила она.
   -- Скажите, какая причина...-- въ недоумѣніи начала Даша.
   -- Это вы должны знать лучше меня!-- воскликнула Муратова.-- Вы были взяты въ честный домъ, съ вами обращались, какъ съ порядочною дѣвушкою, но вамъ самимъ угодно было своимъ поведеніемъ вызвать то, чтобы васъ удалили отсюда.
   -- Я васъ не понимаю,-- тихо произнесла Даша.
   -- Ахъ, Боже мой, не играйте роль наивной простушки!-- раздражительно сказала Муратова, возмущенная яснымъ спокойствіемъ молодой дѣвушки.-- Вы попробовали начать любовную интригу, завлечь молодого человѣка, но для этого вамъ не слѣдовало избирать такой домъ, какъ мой.
   Даша съ изумленіемъ взглянула на Аделаиду Александровну. Она сама не подозрѣвала, что она завлекла кого-то.
   -- Кого же я могла завлекать здѣсь?-- спросила она.
   Муратова остановилась передъ нею.
   -- Вамъ еще нужно, чтобы я назвала его имя?-- проговорила она съ презрѣніемъ.-- Вамъ мало простыхъ намековъ, вамъ нужна вся правда, чтобы заставить васъ покраснѣть! Извольте, я скажу вамъ его имя. Вы завлекали графа Виктора Валерьяновича Баскакова.
   -- О, Аделаида Александровна,-- тихо произнесла Даша, протянувъ руку, точно желая этимъ движеніемъ остановить Муратову:-- могла ли я, нищая служанка въ вашемъ домѣ, завлекать того, кто, можетъ-быть, только изъ сожалѣнія могъ въ крайнемъ случаѣ подать мнѣ милостыню.
   -- А, такъ вы это понимаете! Вы понимаете, насколько ниже его стоите вы! И все-таки въ васъ хватило стыда разставлять ему сѣти!-- нервно разсмѣялась Муратова, останавливаясь передъ ней.-- Я еще могла бы извинить васъ, если бы вы могли надѣяться на замужество, но я не могу не презирать васъ, зная, что вы разсчитывали только на простую связь ради денегъ, ради наживы...
   Даша чувствовала, что у нея стѣснило грудь, что ей трудно удержаться отъ слезъ, но она собрала всѣ свои силы и попрежнему спокойно взглянула на Муратову.
   -- Вы жестоко ошибаетесь,-- произнесла она.-- Я не завлекала Виктора Валерьяновича, я ни на что не разсчитывала. Я видѣла въ немъ добраго человѣка, который готовъ былъ помочь моему брату, и молилась за него, какъ молилась за васъ, когда вы подали мнѣ руку помощи. Кромѣ святого чувства благоговѣнія передъ его добротою, во мнѣ не было никакихъ другихъ чувствъ къ нему. Вы говорите, что я не разсчитывала сдѣлаться его женою, но надѣялась быть его любовницей. Вы ошибаетесь! Я очень хорошо знаю, что такой человѣкъ стоитъ слишкомъ высоко даже для того, чтобы быть моимъ любовникомъ.
   -- Сбросьте, пожалуйста, эту маску лицемѣрія!-- гнѣвно крикнула Муратова, выведенная изъ терпѣнія яснымъ выраженіемъ лица молодой дѣвушки и ея безмятежнымъ тономъ.-- Вы лучше, чѣмъ кто-нибудь, знаете цѣну своей красотѣ! Вы очень хорошо понимаете, что онъ влюбился въ васъ, что онъ любитъ васъ!
   -- Любить!-- почти вскрикнула Даша, и по ея лицу вдругъ разлился яркій румянецъ.
   Казалось, молодая дѣвушка готова была въ эту минуту броситься къ Муратовой и поцѣловать ея руки за эту радостную вѣсть. То, о чемъ боялась бы даже и подумать Даша, стало теперь ей вполнѣ ясно, вполнѣ понятно. Да, она сама любила этого человѣка, любила роковою любовью, не признаваясь себѣ въ этомъ, не ожидая, не требуя взаимности. Теперь же вдругъ ей сказали, что и онъ любитъ ее! Это было такое счастье, о которомъ и не мечтала она. Муратова, какъ женщина, безъ словъ угадала все то, что вызвали ея слова въ душѣ этой дѣвушки, и поняла, чту она снова сдѣлала промахъ, что она сама открыла глаза и Виктору, и Дашѣ на ихъ собственныя чувства. Она сдѣлала надъ собой усиліе и съ ироніей проговорила:
   -- Ну да, онъ любитъ васъ, какъ любятъ падшихъ женщинъ, какъ любятъ продажныхъ проститутокъ...
   Даша подняла на нее свѣтлый и откровенный взглядъ.
   -- Аделаида Александровна, вы сами понимаете, что меня нельзя такъ любить,-- просто и съ достоинствомъ отвѣтила она.
   -- Ужъ не думаете ли вы, что кто-нибудь подумаетъ, что вы любите его безкорыстною любовью?-- захохотала Муратова.
   -- Мнѣ все равно, что будутъ думать другіе,-- отвѣтила Даша.-- Но Викторъ Валерьяновичъ никогда не подумаетъ, что я могу любить за деньги.
   Она тихо поклонилась Муратовой и вышла изъ комнаты.
   Аделаида Александровна бросилась на кушетку и снова зарыдала. Ей хотѣлось позвать снова Дашу, объяснить ей ласково, что она погубитъ и себя, и Виктора Валерьяновича своею любовью, что его родные не позволятъ ему жениться на Дашѣ, что они женятъ его на другой, что онъ не можетъ протестовать противъ ихъ желанія, такъ какъ онъ самъ не очень богатъ, такъ какъ, женившись на Дашѣ, онъ долженъ бы былъ порвать всѣ свои свѣтскія и родственныя связи. Муратова опять сознавала, что она поступила безтактно, встрѣтивъ Дашу грубо и рѣзко, что она могла бы удержать дѣвушку въ своемъ домѣ, подѣйствовавъ на нее мягкостью. Даша любитъ Виктора Валерьяновича наивною, дѣвственною любовью, и она отреклась бы отъ него, если бы доказать ей, что ея любовь испортитъ всю его жизнь. Даша честная дѣвушка, и она ужаснулась бы своей любви, если бы ей разсказать, что эта любовь принесетъ ей въ будущемъ только позоръ и названіе брбшенной любовницы. Не позвать ли ее снова? Вѣдь теперь она уйдетъ изъ дома прямо къ нему, въ его объятія, будетъ наслаждаться его любовью, но не тою любовью, которою насладилась Муратова, а искреннею, страстною, беззавѣтною любовью. Позвать! Но развѣ вынесетъ Муратова присутствіе этой дѣвушки въ своемъ домѣ? Развѣ, въ концѣ-концовъ, Даша не уйдетъ къ Виктору? Но ее можно выдать замужъ за Христофорова? Нѣтъ, это не такая натура. Она не выйдетъ замужъ безъ любви!
   "А я вышла!-- промелькнуло въ головѣ Муратовой.-- Вышла безъ любви замужъ и безъ любви отдалась другому... Господи, Господи, какъ низко я пала!.. Но что же теперь дѣлать, что дѣлать?"
   Муратова болѣзненно сжимала свои руки. Она металась, какъ больная, не видя исхода, не находя облегченія своимъ страданіямъ. Она проклинала всѣхъ и все, она съ презрѣніемъ думала о себѣ... Но если бы въ эту минуту къ ней вернулся Викторъ Валерьяновичъ, она бросилась бы ему на шею и -- снова зажила бы прежнею безпутною жизнью.
  

XXXII.

   Баскаковъ не ворочался, не думалъ ворочаться въ квартиру Муратовыхъ. Онъ поспѣшно переѣхалъ отъ нихъ, занялъ номеръ въ гостиницѣ Демутъ, но желая переселяться въ домъ дѣда, чтобы избѣжать разспросовъ дяди и его семьи, и направился въ Спасскую улицу. Отыскавъ жилище Лыткиныхъ, онъ былъ пораженъ представившеюся ему картиною нищеты. На его счастье, онъ засталъ только Васю и Катерину Ивановну. Старуха растерялась, увидѣвъ въ своей конурѣ такого блестящаго молодого офицера.
   -- Вы матушка Дарьи Андреевны?-- спросилъ онъ.
   -- Точно такъ, ваше сіятельство, точно такъ!-- начала кланяться старуха.-- Не знаю, съ кѣмъ имѣю счастье говорить...
   -- Моя фамилія Баскаковъ,-- отвѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.-- Ваша дочь вернется сегодня домой. Скажите ей, что завтра же я пріищу для вашего семейства квартиру... Вамъ, вѣроятно, нужны деньги, чтобы купить платье...
   Онъ досталъ пятьдесятъ рублей и передалъ ихъ Лыткиной. Она бросилась цѣловать его руку.
   -- Не надо, не надо,-- проговорилъ онъ въ смущеньи.-- До свиданья...
   Онъ потрепалъ по щекѣ Васю и торопливо пошелъ, по вернулся съ порога.
   -- Вы, пожалуйста, не берите въ новое помѣщеніе ничего изъ этого,-- онъ указалъ на хламъ подвальнаго жилища.-- Тамъ будетъ все необходимое...
   -- Слушаю, слушаю, ваше сіятельство!-- съ поклонами произнесла Лыткина.
   Она ровно ничего не понимала, что дѣлается, и только, сознавала, что ихъ кто-то спасаетъ, что кто-то устраиваетъ для нихъ новую жизнь. Баскаковъ вышелъ, прошелъ дворъ, и вдругъ въ его головѣ промелькнула мысль, что онъ слишкомъ смѣло распоряжается чужою судьбою, что Даша можетъ отказаться отъ его предложенія. Онъ постоялъ въ раздумьи на дворѣ потомъ снова торопливо вернулся въ квартиру Лыткиныхъ.
   -- Извините, что я опять безпокою васъ,-- началъ онъ въ замѣшательствѣ.
   -- Батюшка, ваше сіятельство, какое же безпокойство,-- забормотала Лыткина.
   -- Дѣло въ томъ, что я передумалъ,-- проговорилъ онъ.
   Лыткина растерялась.
   -- Ваше сіятельство, отецъ родной, какъ же такъ!-- воскликнула она, падая духомъ.
   -- Вы ничего не говорите Дарьѣ Андреевнѣ,-- пояснилъ Баскаковъ.-- Я заѣду еще сегодня, объясню все самъ...
   Лыткина вздохнула свободнѣе.
   -- Господи, Мать пресвятая Богородица, щитъ и покровъ!-- заговорила она, уже не сознавая, что говоритъ.
   Баскаковъ вышелъ. Онъ былъ въ какомъ-то лихорадочномъ состояніи и дѣйствовалъ торопливо, поспѣшно, неловко, ничего не обдумывая, ничего не разсчитывая, точно боялся опоздать. Въ его головѣ только носились мысли о томъ, что онъ долженъ теперь помочь Дашѣ, что она лишилась мѣста ради него, что теперь онъ будетъ видѣть ее безъ свидѣтелей, что они будутъ счастливы. Выбравшись на улицу, онъ пошелъ пѣшкомъ безъ всякой цѣли, добрался до Невскаго проспекта, прошелъ въ занятый имъ номеръ, спросилъ кофе и, не допивъ стакана, снова вышелъ на улицу. Сидѣть на одномъ мѣстѣ, думать онъ не могъ. Ему нужно было ходить, дѣйствовать. Было около пяти часовъ. Баскаковъ направился опять въ Спасскую улицу. Онъ не чувствовалъ усталости. Его нервы были крайне возбуждены. Проходя по двору дома Галкина въ Спасской улицѣ, онъ думалъ только объ одномъ, что скажетъ Даша. Съ усиленнымъ біеніемъ сердца онъ отворилъ дверь въ жилище Лыткиныхъ. Первое, что ему бросилось въ глаза, была Даша.
   -- Викторъ Валерьяновичъ!-- вскрикнула она и опустила руки.
   -- Дарья Андреевна, мнѣ нужно съ вами поговорить,-- сконфуженно произнесъ онъ.
   Старуха Лыткина и Вася прижались въ сторонѣ отъ молодыхъ людей.
   -- Здѣсь вамъ жить нельзя,-- безсвязно началъ Баскаковъ.-- Вамъ нужно подумать о себѣ...
   Даша молчала.
   -- Не сердитесь, не удивляйтесь, что я назойливо распоряжаюсь вапіею судьбой,-- продолжалъ онъ:-- и не отказывайтесь отъ моего положенія. Я былъ причиною вашего изгнанія изъ дома Аделаиды Александровны. Мой долгъ поправить бѣду. Я найму вашей семьѣ другую квартиру, я доставлю ей все необходимое. Можетъ-быть, вы и выбьетесь на лучшую дорогу...
   Даша стояла, какъ статуя, безмолвно, безъ двіженія. Мать тревожными, моргающими глазами напряженно слѣдила за выраженіемъ ея лица. Казалось, старуха съ паническихъ страхомъ ловила каждое движеніе мускуловъ на лицѣ дочери. Въ эту минуту всѣ лица присутствующихъ просились на полотно.
   -- Дашенька! Голубушка!-- вдругъ надорваннымъ голосомъ проговорила старуха Лыткина, видя, что дочь молчитъ, и боясь, что она почему-нибудь откажется отъ спасенія.
   Молящій голосъ матери какъ ножомъ прошелъ по сердцу Даши. Ей вдругъ вспомнилось все, все, что пережила ея семья: ей вспомнилось, какъ работала, какъ стонала отъ работы ея несчастная мать; ей вспомнилось, какъ дрогнулъ, какъ унижался ея оборванный отецъ; ей вспомнилось, какъ ея любимый братъ доходилъ въ этой нищетѣ до воровства; ей вспомнилось, какъ безплодны были всѣ попытки ея семьи выбиться на лучшій путь при помощи обыкновенныхъ средствъ, и она невольно вздрогнула при мысли, что одно ея слово можетъ измѣнить ихъ положеніе или оставить изъ на жертву гибели.
   -- Вы молчите, Дарья Андреевна?-- почти съ горечью спросилъ Баскаковъ.
   Онъ тоже боялся отказа.
   -- Дѣлайте, что хотите,-- тихо прошептала она, еще ниже опуская голову.-- У меня нѣтъ болѣе силъ...
   Она закрыла руками лицо и неслышно, беззвучно заплакала.
   -- Дашенька, родная моя!-- воскликнула Лыткина, и въ этомъ восклицаніи послышалась безконечная радость, сердечная благодарность.
   Баскаковъ былъ смущенъ. Только теперь онъ отдавалъ себѣ вполнѣ отчетъ въ томъ, что онъ дѣлаетъ. Онъ видѣлъ, что Даша ясно понимаетъ, въ какія отношенія она становится къ нему. Онъ подошелъ къ ней и тихо сказалъ ей:
   -- Полноте, Дарья Андреевна! Я хотѣлъ бы, чтобы вы меня считали честнымъ человѣкомъ...
   Она подняла на него глаза.
   -- Викторъ Валерьяновичъ, если бы я не вѣрила въ васъ, ничто не заставило бы меня принять отъ васъ милостыню,-- такъ же тихо отвѣтила она.-- Спастись такъ, какъ я спасаюсь теперь, мнѣ было не трудно и прежде...
   Онъ крѣпко сжалъ ея руку.
   Мысленно онъ уже называлъ ее своею женою, онъ давалъ себѣ чисто юношескіе обѣты свято относиться къ этому доброму, кроткому созданью.
  

XXXIII.

   Усталость чувствуется сильнѣе всего тогда, когда мы оканчиваемъ тяжелый путь и приходимъ на мѣсто отдыха.
   Семья Лыткиныхъ испытала это на себѣ. Когда она помѣстилась въ просторной, теплой, свѣтлой и хорошо убранной квартирѣ, когда она перестала дрогнуть въ холодной, дырявой одеждѣ, когда она начала ежедневно обѣдать, пить чай и кофе, когда ей стало не нужно вставать до зари на работу и просиживать надъ трудомъ за полночь,-- она поняла, что она вынесла въ эти годы нищеты.
   -- Каждая косточка, каждый суставчикъ у меня ноетъ,-- говорила Катерина Ивановна Лыткина, сидя въ своей новой квартирѣ за утреннимъ чаемъ.-- И какъ это силъ хватало надъ лаханкою-то стоять! Кажется, если бы теперь опять пришлось стирать, такъ померла бы, померла бы, такъ и отдала бы Богу душеньку!
   Она не лгала. Она дѣйствительно только теперь почувствовала, какъ измучила, какъ изморила ее нищета.
   Даша понимала это очень хорошо и не безъ грусти замѣчала матери:
   -- Поправляйтесь, родная, отдохните!
   Она не высказывала, какъ дорого ей стоитъ этотъ отдыхъ близкихъ ей людей, а они не спрашивали ее объ этомъ. Горе было настолько велико, настолько безысходно, что семья рада была спастись отъ него какимъ бы то ни было образомъ. Сама Даша, когда она оставалась одна съ своими думами, не раскаивалась, что она согласилась принять помощь Виктора Валерьяновича. Она ясно помнила ту минуту, когда она узнала, что ей отказываютъ отъ мѣста. Въ эту минуту ее охватилъ ужасъ, ее испугала мысль, что для нея и для ея семьи настанетъ опять голодная, безотрадная жизнь, безъ исхода, безъ надеждъ на будущее. Но когда она вернулась домой, когда она увидала опять картину ихъ нищенскаго жилища, когда предъ ней предстала сгорбившаяся старуха-мать, когда ее обнялъ оборванный братъ,-- у нея еще сильнѣе сжалось сердце. Она знала, что спасенія для нихъ нѣтъ. Ее снова охватилъ ужасъ, тупой, обдающій холодомъ ужасъ. Въ эту тяжелую минуту появился Баскаковъ съ предложеніемъ измѣнить ихъ положеніе, спасти ихъ. Она медлила отвѣтомъ, не потому, что ей было стыдно принять милостыню, но потому, что она боялась принять милостыню изъ этихъ рукъ. Она уже любила Баскакова, и ей хотѣлось, чтобы эта любовь была чиста, чтобы онъ ни одной минуты не думалъ, что она любитъ его изъ-за денегъ. Она еще колебалась, она хотѣла сказать:
   -- Спасите брата, а мы кое-какъ доживемъ вѣкъ.
   Но вотъ послышался голосъ матери. Этотъ голосъ походилъ на слабый стонъ, на тихую мольбу измучившагося утопающаго, у котораго хотятъ вырвать поданное ему для спасенія весло. Этотъ стонъ рѣшилъ все.
   Но если бы она осталась глуха къ этому стону? Что было бы тогда? Былъ ли какой-нибудь путь, на который Лыткины не попробовали бы вступить для своего спасенія? Нѣтъ, они испробовали всѣ пути: они работали, они просили помощи, они сокращали расходы до послѣдней возможности -- и все-таки у нихъ не только не было денегъ на порядочный уголъ, но даже не было лишняго гроша, чтобы быть постоянно сытыми. При всѣхъ ихъ усиліяхъ имъ не удалось бы образовать Васю, не удалось бы отдѣлаться, по крайней мѣрѣ, отъ голода. Ну, а если бы мать пошла въ кухарки, если бы она, Даша, пошла въ горничныя? Правда, имъ трудно бы было найти мѣста, такъ какъ онѣ не солдатки, не мѣщанки, не крестьянки, а чиновницы, благородныя. Но если бы и нашлись мѣста, то что изъ этого вышло бы? Развѣ отецъ не сталъ бы являться къ нимъ въ пьяномъ видѣ и выпрашивать денегъ? Развѣ стали бы ихъ держать на мѣстахъ, зная, что къ нимъ является подобный человѣкъ? А Вася? Гдѣ бы онъ жилъ тогда? Изъ какихъ средствъ далось бы ему образованіе? Или и его нужно бы было опредѣлить на мѣсто, въ лакеи, въ мастеровые, въ лавочку? Все это легко сказать, но не легко сдѣлать, не легко знать, что ребенокъ, дорогой, родной ребенокъ, погибнетъ среди невѣжества, среди грязной подвальной жизни. Да, другого исхода, кромѣ случайнаго спасенія, не было.
   Но что же дѣлать теперь?
   Теперь нужно искать работы и работы, чтобы не жить вѣчно на счетъ Баскакова. Теперь люди охотнѣе довѣрятъ работу ей, Дашѣ, и ея матери; теперь отецъ можетъ достать не грошовыя, а болѣе выгодныя дѣла. И зачѣмъ Баскаковъ нанялъ имъ такую квартиру? Имъ было бы достаточно одной или двухъ комнатъ. Имъ было бы легче платить за нее, когда ихъ дѣла пойдутъ лучше, и когда они будутъ имѣть возможность отказаться отъ чужой помощи. И въ какихъ отношеніяхъ будетъ теперь стоять къ Баскакову она, Даша?
   Всѣ эти вопросы мучили ее и оставались покуда безъ отвѣта.
   Викторъ Валерьяновичъ не ѣхалъ къ Лыткинымъ. Ему было тяжело не видать Дашу, но въ то же время онъ боялся встрѣчи съ нею. Онъ чувствовалъ, что онъ при первомъ же свиданіи не справится съ собою и выскажетъ ей все, что чувствуетъ. А что отвѣтитъ она? Не оскорбитъ ли ее теперь его признаніе, не увидитъ ли она въ этомъ признаніи не чистую любовь, а простое желаніе съ его стороны получить плату за благодѣяніе. Ему было бы легко объясниться съ пою, если бы она не была поставлена въ зависимость отъ него, если бы они сходились, какъ равный съ равнымъ.
   Не безъ волненія входилъ онъ въ квартиру Лыткиныхъ на пятый день послѣ ихъ переѣзда изъ подвала. Его встрѣтила старуха Лыткина съ низкими поклонами.
   -- Благодѣтель нашъ, отецъ родной!-- заговорила она, кланяясь и моргая слезящимися глазами.-- Пожалуйте, вотъ сюда, сюда...
   Она ввела его въ комнату, служившую чѣмъ-то въ родѣ гостиной. Квартира состояла изъ четырехъ комнатъ, передней и кухни; въ одной комнатѣ помѣщались старики Лыткины и Вася, въ другой -- находилась кровать Даши, двѣ комнаты были свободны и стояли большею частью пустыми.
   -- Дарья Андреевна дома?-- спросилъ Баскаковъ.
   -- Дома, дома, батюшка!-- отвѣтила старуха.-- Гдѣ же ей быть? Ни родныхъ, ни знакомыхъ... одни во всемъ городѣ, брошенные... Дашенька, Дашенька, гость дорогой пріѣздъ!-- позвала она дочь.
   Въ дверяхъ появилась Даша. Старуха съ поклонами вышла вонъ на цыпочкахъ, пятясь задомъ къ дверямъ.
   -- Здравствуйте!-- протянулъ обѣ руки Баскаковъ...
   Даша застѣнчиво поздоровалась съ нимъ.
   -- Ну, что подѣлываете на новосельи?-- спросилъ онъ.
   -- Достала работу,-- отвѣтила она.
   -- Работу?-- удивился Баскаковъ.-- Мало развѣ вы наработались?
   Они сѣли.
   -- Неужели же вы думали, что я буду сидѣть здѣсь праздно?-- спросила она.-- Теперь-то и нужно работать, чтобы поправить свое положеніе.
   -- Полноте, валъ не работать нужно, а продолжать ученье. Шитьемъ вы ничего не добудете.
   -- А выучусь не скоро,-- проговорила Даша:-- и все это время буду разорять васъ?
   -- Ну, не особенно разорите... Нѣтъ, ужъ вы, пожалуйста, не стѣсняйтесь и пригласите учительницъ, чтобы подучиться... Это необходимо...
   Разговоръ оборвался. Между молодыми людьми была какая-то натянутость. Оба чувствовали себя неловко. Что-то недосказанное слышалось въ ихъ рѣчахъ. Имъ трудно было дѣлать другъ другу самые простые вопросы. Они стояли другъ къ другу въ ложномъ положеніи. Они не были ни друзьями, ни любовниками, ни женихомъ и невѣстой, ни мужемъ и женой. Они сами не знали, какъ относиться другъ къ другу.
   -- Вы уже совсѣмъ размѣстились?-- прервалъ молчаніе Баскаковъ, окидывая глазами комнату.
   -- Да,-- отвѣтила Даша.-- Но зачѣмъ вы наняли такую большую квартиру?.. Намъ было бы довольно одной или двухъ комнатъ...
   -- Я хочу, чтобы вы не терпѣли никакихъ неудобствъ,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Все равно, мы не можемъ же всегда жить въ такомъ помѣщеніи,-- замѣтила Даша.-- Когда наши дѣла поправятся, и мы встанемъ на ноги, намъ трудно будетъ платить за такую квартиру...
   Викторъ Валерьяновичъ посмотрѣлъ на Дашу ласковымъ, нѣжнымъ взглядомъ.
   -- Вы все только о томъ и думаете, какъ бы избавиться отъ моей помощи,-- грустно сказалъ онъ.-- Развѣ она васъ тяготитъ?
   -- Не тяготитъ, потому что вы слишкомъ добры,-- отвѣтила Даша:-- но нельзя же и злоупотреблять чужой добротой... Я, право, считала бы самымъ счастливымъ днемъ тотъ день, когда я могла бы сказать, что я могу сама зарабатывать свой хлѣбъ...
   -- Чтобы этотъ день наступилъ, нужно образованіемъ подготовиться къ труду,-- замѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ, стараясь банальною фразою замаскировать то, что просилось на языкъ.
   Наступила опять минута молчанія.
   -- Дарья Андреевна,-- заговорилъ снова Баскаковъ:-- прошу васъ, если вы хотя сколько-нибудь уважаете идя... любите меня, не стѣсняйтесь тѣмъ, что я дѣлаю для васъ... Не работайте ради денегъ, а учитесь, старайтесь запастись знаніями, тратьте на это деньги и вѣрьте, что я буду счастливъ только тогда, когда я увижу, что вы относитесь ко мнѣ, какъ сестра къ брату...
   Онъ говорилъ тепло и нервно. Она прямо взглянула ему въ глаза и тихо прошептала:
   -- Я не умѣю благодарить, Викторъ Валерьяновичъ.
   Онъ взялъ ея руку и поднесъ къ своимъ губамъ.
   -- Я васъ люблю,-- почти шопотомъ, робко сказалъ онъ.
   Ему было теперь страшно высказать эту фразу.
   -- Я знаю,-- послышался отвѣтъ, походившій на едва слышный вздохъ.
   Онъ поднялъ на мгновеніе свою голову, заглянулъ въ лицо молодой дѣвушки и снова, уже страстно, припалъ къ ея рукѣ. Викторъ Валерьяновичъ угадалъ по выраженію ея лица, что и она любитъ его. Ему уже не нужно было ни клятвъ, ни увѣреній.
   -- Теперь я вполнѣ счастливъ, теперь я могу надѣяться на наше свѣтлое будущее,-- мечталъ онъ, не смѣя еще сказать ей ты, же рѣшаясь еще обнять ее.-- Теперь вы не будете стѣсняться жить и учиться на мой счетъ, потому что вы будете жить не на чужія деньги, а на деньги своего жениха, своего будущаго мужа...
   Даша покачала головой.
   -- Не загадывайте о нашей свадьбѣ!-- вздохнула она.
   -- Другъ мой, развѣ вы мнѣ не вѣрите?-- воскликнулъ онъ съ жаромъ.
   -- Не вамъ я не вѣрю, но не вѣрю возможности нашей свадьбы,-- грустно отвѣтила Даша.-- Не изъ такого круга нужна вамъ жена, не съ такимъ образованіемъ...
   -- Образованіе свое вы пополните въ годъ, въ два,-- горячо заговорилъ Баскаковъ.-- А изъ какого круга вы вышли, кто вы, до этого нѣтъ никому дѣла. Вы будете моею женою, вы будете носить мою фамилію, и этого довольно...
   -- Милый, добрый мой,-- ласково произнесла Даша, пожимая его руку.-- Не будемте говорить объ этомъ... Я знаю, что вы вѣрите теперь въ возможность нашей свадьбы, что вы станете убѣждать меня въ этомъ... Что же я вамъ отвѣчу?.. Я вѣдь не могу сказать, почему я-то не вѣрю этому, я просто сердцемъ угадываю, что не будетъ этого, а высказать, почему я такъ думаю,-- я не могу... Вотъ теперь ли говорите такъ весело, такъ радостно, а я думаю, что мнѣ не слѣдовало и говорить вамъ о своей любви, что мнѣ нужно было упросить Аделаиду Александровну оставить меня въ ея домѣ... Но вы не вините меня, не могла я этого сдѣлать, не могла!..
   Она тихо заплакала.
   -- Даша, другъ мой, полноте!-- воскликнулъ Баскаковъ.-- Зачѣмъ же черныя мысли?.. Зачѣмъ слезы?..
   -- Я и сама не знаю,-- отвѣтила она, улыбаясь сквозь слезы.-- Можетъ-быть, это отъ счастья... Не привыкла я къ нему... боюсь я ему вѣрить...
   Она поспѣшно отерла слезы и снова обратилась къ Виктору Валерьяновичу.
   -- Ну, Богъ съ нимъ, съ будущимъ!-- заговорила она.-- Что бы тамъ ни было -- мнѣ все равно... Только объ одномъ прошу васъ: что бы ни случилось въ будущемъ, не оставляйте моего брата, спасите его... А обо мнѣ, о моемъ счастьи, не думайте... я буду любить васъ, покуда вы любите меня; разлюбите вы меня -- я не стану мучить васъ своею любовью... Если вамъ жизнь моя понадобится -- я и ее отдамъ...
   -- Даша, Даша!-- началъ Баскаковъ.
   -- Ну, не буду, не буду разстраивать васъ!-- привѣтливо улыбнулась она.-- Я вѣдь все сказала, что было у меня на сердцѣ...
   Онъ заглянулъ ей въ лицо и припалъ къ ея рукѣ гулами.
   -- Милая, добрая моя!-- заговорилъ онъ, покрывая поцѣлуями ея руку.-- Ты и но подозрѣваешь, какъ я люблю тебя.
   Онъ быть вполнѣ счастливъ возможностью ласкать это "чистое существо", какъ онъ мысленно называлъ Дашу; онъ видѣлъ впереди цѣлый рядъ тихихъ и мирныхъ вечеровъ, которые онъ можетъ проводить у ногъ этой красивой, задумчивой дѣвушки, положивъ ей на колѣни голову, смотря ей въ глаза, слушая ея мягкій голосъ; онъ надѣялся свить себѣ здѣсь подобіе уютнаго гнѣзда, куда не посмѣетъ ворваться никто посторонній. А въ головѣ Даши, помимо ея воли, мелькнула въ это время мысль:
   "Вотъ теперь бы умереть!"
   Ей показалось, что она переживаетъ минуту высшаго, полнаго блаженства, за которою для пся снова настанутъ мрачные дни несчастія и горя. Въ то же время въ ея душѣ шевелилась мысль:
   "Господи, за что же Ты такъ искалѣчилъ мою судьбу, что я не могу даже насладиться счастіемъ безъ страха за будущее?.. Но чего же я боюсь?-- мелькало черезъ минуту въ ея головѣ.-- Что онъ разлюбитъ меня? Да развѣ можетъ онъ разлюбить? Развѣ я по буду стараться, чтобы онъ любилъ меня? Или боюсь я, что онъ на мнѣ не женится? Да мнѣ и не надо этого. Любви, одной его любви хочу я".
   Она глядѣла кроткими, добрыми глазами на Виктора Валерьяновича и давала въ своей душѣ одинъ обѣтъ,-- что она сдѣлаетъ все, все, чтобы только онъ былъ счастливъ съ нею, чтобы ей было но за что упрекнуть себя.
  

XXXIV.

   Въ семьѣ Лыткипыхъ водворились миръ и спокойствіе. Катерина Ивановна, принарядившаяся въ темное шерстяное платье и скромный старушечій чепецъ, топоталась мелкими шажками, хлопоча по хозяйству, или просиживала цѣлые часы у окна за работою, пригрѣвшись въ теплой комнатѣ подъ грѣющими лучами солнца. Для нея настала давно желанная пора отдыха. Даша и Вася, быстро почувствовавшіе, какъ начали возрождаться ихъ молодыя силы, бодро и усердно принялись за ученье. Только старикъ Лыткинъ не перенесъ такъ легко перемѣны къ лучшему и на первыхъ порахъ закутилъ напропалую, а потомъ слегъ въ постель. Болѣзнь была серьезная, опасная, но чѣмъ серьезнѣе была она, тѣмъ больше было надежды, что онъ, переживъ тяжелый недугъ, если и не исправится, то хотя на-время будетъ осторожнѣе. Есть доля правды въ томъ, что тяжелые недуги обновляютъ, очищаютъ организмъ. Дѣйствительно, когда старикъ поднялся съ постели, онъ былъ неузнаваемъ: онъ похудѣлъ, осунулся, состарѣлся, но уже не напоминалъ прежняго пьяницу Лыткина. Въ его лицѣ не замѣчалось прежней опухлости, оно было блѣднѣе, въ глазахъ но было лихорадочнаго блеска и того тревожнаго выраженія, которое замѣчается у пьяницъ. Начавъ выходить изъ дому, старикъ сталъ искать занятій. Теперь онъ былъ прилично одѣтъ и могъ уже снова посѣтить тѣхъ или другихъ купцовъ, у которыхъ онъ когда-то велъ дѣла. Дѣла явились не вдругъ, но все же явились. Семья каждый разъ, когда возвращайся домой Андрей Егоровичъ, зорко и боязливо всматривалась въ него, тревожно думая, что онъ придетъ опять пьянымъ. Но Лыткинъ возвращался трезвымъ. Правда, отъ него почти всегда пахло то ромомъ, то коньякомъ, то хересомъ, но онъ не шатался, не бушевалъ, а смотрѣлъ какъ-то особенно сурово и мрачно. Въ немъ, казалось, совершался никому не понятный переворотъ.
   Зашибленная судьбою Катерина Ивановна, отдыхавшая въ теплѣ, неопытный ребенокъ Вася и довѣрчивая Даша, съ жаромъ принявшіеся за ученье, освоились съ своимъ новымъ положеніемъ довольно быстро и перешли отъ полнаго отчаянія къ робкимъ, но все же свѣтлымъ надеждамъ на будущее. Не таковъ былъ Андрей Егоровичъ Лыткинъ. Онъ былъ травленый волкъ; онъ прошелъ, какъ говорится, сквозь огонь, воду и мѣдныя трубы и понималъ по-своему "суть" каждаго дѣла, "суть жизни". У него были свои взгляды, свои твердо сложившіяся убѣжденія, своя философія. Когда онъ говорилъ прежде, что ему надоѣло "винище", онъ не лгалъ. Оно дѣйствительно надоѣло ему; ему дѣйствительно не хотѣлось пить и "хереса". Но судьба поставила его въ такое положеніе, что онъ былъ радъ и этому "винищу", плакалъ, когда его не было, готовъ былъ на все, чтобы добыть этого зелья. Теперь случай снова вынесъ его на ту дорогу, на которой можно было не довольствоваться уже этимъ "винищемъ", а гнаться за "хересами". Но Лыткинъ не могъ успокоиться на этомъ: онъ былъ слишкомъ опытенъ, чтобы беззавѣтно отдаваться радужнымъ надеждамъ. Онъ не вѣрилъ ни въ какое дѣло, если оно не скрѣплено нотаріальнымъ порядкомъ, не утверждено закономъ, не освящено какимъ-нибудь формальнымъ обрядомъ, актомъ, условіемъ. Никакое честное слово не могло замѣлить для него казенной печати. Его же теперешнее положеніе не имѣло никакой законной опоры и зависѣло отъ доброй воля частнаго лица. Онъ понималъ, какою цѣною купилось благополучіе семьи; онъ не протестовалъ противъ этого способа спасенія; онъ даже съ хитростью старой лисицы не подавалъ вида, что онъ понимаетъ происходящее вокругъ него. Но онъ не могъ вѣрить въ прочность этого благополучія, какъ вѣрили его домашніе. Онъ зналъ, что положеніе страстно любимой любовницы или, какъ онъ говорилъ, "содержанки", менѣе вѣрно и болѣе шатко, чѣмъ положеніе самой постылой жены, потому что у первой нѣтъ никакихъ "законныхъ правъ", а положеніе второй утверждено "законнымъ порядкомъ". Онъ видѣлъ въ Викторѣ Валерьяновичѣ ни болѣе, ни менѣе какъ молодого кутилу, которому приглянулось смазливое личико первой встрѣчной дѣвчонки и который можетъ бросить и навѣрное бросить свою игрушку, когда она ему надоѣсть. Когда настанетъ эта минута: завтра, черезъ годъ или черезъ три года -- этого Лыткинъ не могъ угадать, но онъ твердо былъ убѣжденъ, что она настанетъ. Этой минуты онъ не могъ не бояться. Баскаковъ былъ не первый изъ тѣхъ людей, которые увлекались на-время смазливыми личиками и которыхъ не мало видѣлъ на своемъ вѣку старикъ. Но что же будетъ тогда, когда юноша удовлетворитъ свои прихоти и пресытится этою любовью? Для семьи начнется опять переходъ, медленный или быстрый переходъ отъ довольства къ лишеніямъ, къ нищетѣ. Эта перспектива пугала старика, пугала тѣмъ болѣе, что онъ уже не надѣялся прочно стать на ноги при помощи самостоятельнаго труда.
   -- Что, батюшка, есть ли дѣла?-- спрашивала его Даша за вечернимъ чаемъ.
   Ее занималъ этотъ вопросъ. Она съ нетерпѣніемъ ждала той минуты, когда ея семья будетъ въ состояніи жить на свои трудовыя деньги.
   -- Какія дѣла, Дашурочка, какія дѣла могутъ быть у нашего брата, стараго приказнаго,-- уныло замѣтилъ старикъ.-- Дѣла захватываетъ молодежь безусая, университетскіе выскочки, правовѣды. У нихъ крупныя дѣла. А у нашего брата въ рукахъ остается то, что выѣденнаго яйца не стоитъ... Правда, три-четыре года потолкавшись въ судахъ, можетъ и нашъ братъ репутацію пріобрѣсти, а каково прожить эти-то годы!
   -- Ну, какъ-нибудь проживемъ!-- вздыхала дочь.-- Скорѣй бы мнѣ доучиться. Уроки буду давать.
   Старикъ тяжело вздыхалъ и съ сомнѣніемъ качалъ головою.
   -- Ты, Дашечка, газеты-то почитай,-- замѣчалъ онъ:-- тамъ прописано это, сколько ртовъ учительскаго хлѣба просятъ... Трудно онъ достается, очень трудно...
   -- Легко ли, трудно ли -- все равно, а нельзя же весь вѣкъ на чужой счетъ жить,-- тихо произносила Даша.
   -- Въ томъ-то и дѣло, что нельзя,-- задумывался Лыткинъ, тяжело вздыхая.
   Повидимому, дочь и отецъ высказывали одну и ту же мысль, но между ихъ взглядами лежала цѣлая пропасть. Она думала, что имъ стыдно жить всегда на чужой счетъ; онъ думалъ, что ихъ станутъ содержатъ всегда на чужой счетъ. Она мечтала, когда настанетъ для нихъ возможность не кормиться на чужой счетъ; онъ разсчитывалъ, что нужно добиться того, чтобы ихъ неизбѣжно кормили на чужой счетъ. Она лелѣяла мысль о томъ, что человѣкъ счастливъ только тогда, когда онъ не живетъ на чуткой счетъ; онъ разсуждалъ, что вполнѣ обезпеченъ бываетъ только тотъ, того по необходимости, неизбѣжно должны кормить другіе. Лыткинъ давно уже пришелъ къ тому выводу, что честнымъ трудомъ, своимъ трудомъ не наживешься, что человѣкъ можетъ впасть въ нищету, вслѣдствіе такихъ случайностей, какъ болѣзнь, лишеніе мѣста и тому подобное, что застраховать себя отъ нужды можетъ только тотъ, кто кромѣ своего труда пользуется и выгодами отъ чужихъ богатствъ или трудовъ. Участь самаго трудолюбиваго работника ему казалась всегда хуже участи самаго лѣниваго фабриканта. Вслѣдствіе этого теперь у Лыткина была въ головѣ только одна мысль: ковать желѣзо, пока оно горячо.
   -- Довольно мы потерпѣли, довольно помучились!-- говорилъ онъ порою, и его голосъ звучалъ какъ-то мрачно.-- Не дай Богъ еще испытать, каково голодать!
   Когда онъ слышалъ отъ жены, что у нея каждый суставчикъ ноетъ, онъ хмуро замѣчалъ:
   -- А ты думаешь, у меня-то не всѣ кости перебиты?
   -- Это что говорить, что говорить, голубчикъ,-- вздыхала Катерина Ивановна.-- Тоже и назябся, и наголодался.
   -- Да, такъ вотъ тутъ и подумаешь о будущемъ!-- лаконически бормоталъ онъ и задумывался.
   При этомъ въ его головѣ мелькала роковая мысль: "А что, если опять придется дрогнуть на морозѣ, получать затрещины въ кабакахъ, голодать по цѣлымъ днямъ?" Онъ сдвигалъ плотнѣе свои густыя, взъерошенныя брови и что-то соображалъ. Его душа была потемками для его ближнихъ. Онъ говорилъ много только тогда, когда ему нужно было что-нибудь выпросить, провести кого-нибудь,-- однимъ словомъ, когда онъ хотѣлъ "заговорить" человѣка. Но и въ эти минуты онъ говорилъ едва ли то, что думалъ. Въ другое время, какъ старый крючкотворъ, какъ служака тѣхъ временъ, когда изъ всякаго пустяка но безъ задней мысли дѣлалась канцелярская или государственная тайна, когда каждое дѣло именно потому и приносило барыши, что сохранялось втайнѣ, "подъ сукномъ", Лыткинъ привыкъ хранить таинственное молчаніе. Это молчаніе сохранялъ онъ и теперь, обдумывая что-то. Семья обращала мало вниманія на его настроеніе и только радовалась, что онъ велъ себя такъ, такъ онъ велъ себя въ годы своей службы, то-есть, не буйствуя, не напиваясь до положенія ризъ, не валяясь на улицахъ. Даша даже была убѣждена, что онъ озабоченъ дѣлами; старуха Лыткина говорила, что онъ хмурится потому, что его "сосетъ", и усердно клала земные поклоны, моля Бога сохранить отъ пьянства "раба Андрея".
   Было еще одно лицо, близкое этой семьѣ, которое крайне интересовалось новымъ положеніемъ Лыткиныхъ. Марья Егоровна Коптяева на пятый же день послѣ переѣзда Лыткиныхъ на новую квартиру явилась къ нимъ, ворвавшись неожиданно чрезъ кухню въ комнату стариковъ. Ее волновала и раздражала мысль, что ея родные выбились изъ нужды безъ ея вѣдома, безъ ея совѣта.
   -- Хороши, хороши родственнички! Ай да, роденька!-- воскликнула она, обращаясь къ Лыткинымъ.-- Переѣхали, и хоть бы плюнули, хоть бы оповѣстили...
   -- Да вѣдь знали, что все равно на днѣ моря сыщешь!-- усмѣхнулся Лыткинъ, сидѣвшій въ этотъ день, вслѣдствіе начинавшагося нездоровья, дома.
   -- Что же это вы, сестрица, по черной лѣстницѣ пришли?-- жалобно замѣтила Катерина Ивановна.
   -- Ахъ, скажите, пожалуйста, невидаль какая!-- обернулась къ ней Коптяева.-- Да я и отродясь ни къ кому съ чистой-то лѣстницы не хаживала, а все съ задняго хода. На парадномъ-то еще встрѣтишь кого.
   -- Встрѣчать-то у насъ некого такого,-- развела въ недоумѣньи руками старуха Лыткина.-- Кого же встрѣчать?
   -- А вы говорите, счастье-то откуда привалило?-- спросила Марья Егоровна.
   -- Смотри, скоро состаришься, коли много знать будешь,-- проворчалъ Лыткинъ.
   -- Благодѣтели, благодѣтели помогли,-- пробормотала Катерина Ивановна, набожно устремляя въ уголъ моргающіе глаза.-- Свѣтъ не безъ добрыхъ людей, не безъ добрыхъ...
   -- Видно товаръ былъ, такъ съ рукъ сбыли!-- воскликцула Коптяева.-- А гдѣ Дарья-то?
   -- Даша у себя,-- отвѣтила Лыткина, не зная, нужно ли позвать дочь или нѣтъ.
   -- Что-жъ, непоказная нынче стала, что и теткѣ видѣть нельзя?-- заволновалась Коптяева.
   -- Смотрѣть-то нечего,-- отвѣтилъ Лыткинъ.-- А ты лучше сядь... Кофеемъ напоимъ да потолкуемъ...
   Онъ сдвинулъ брови и пристально посмотрѣлъ на Марьи Егоровну.
   -- Кабы ты не дура была, такъ съ тобою каждый говорить бы могъ,-- началъ онъ.
   -- А ты чего же лаешься-то!-- вспылила Марья Егоровна.
   -- А потому и лаюсь, что ты дура.
   -- Ну, полноте, полноте... Ахъ, прости Господи! Вотъ я сейчасъ кофейку схлопочу,-- засуетилась старуха Лыткина.
   Она мелкими шажками пошла хлопотать насчетъ кофе. Нѣжные братъ и сестра остались вдвоемъ.
   -- Языкъ-то у тебя длиненъ, такъ вотъ и впускать-то тебя не слѣдовало бы туда, гдѣ не хотятъ, чтобы соръ изъ избы выносили,-- началъ Лыткинъ холоднымъ тонокъ наставника.
   -- Ужъ это ты не хочешь ли, чтобы Дашка свою единоутробную тетку на порогъ не пускала?-- загорячилась Коптяева, подпираясь въ бока руками.
   -- И не будетъ пускать, если болтать будешь,-- спокойно отвѣтилъ старикъ.-- А ты смотри, да молчи, тогда, можетъ-быть, и другимъ легче будетъ, да и ты въ накладѣ не останешься...
   -- Кто на содержаніе-то взялъ?-- вдругъ отрывисто спросила Марья Егоровна и нагнулась лицомъ въ сторону брата.
   -- Вотъ и дура: никто на содержанье никого не брать, а помогъ добрый человѣкъ -- вотъ и все,-- отвѣтилъ Лыткинъ.-- Ты это такъ и заруби на носу, если не хочешь, чтобы съ лѣстницы тебя спустили.
   Коптяева смутилась. Она начала недоумѣвать насчетъ того, что дѣлается въ домѣ ея брата.
   -- Да что же въ самомъ дѣхѣ, это...-- начала она.
   -- На носу заруби, слышишь, на своемъ носу заруби, что никто никого на содержанье не бралъ и что говорить объ этомъ нечего, если дорожишь своими боками,-- внушительно повторилъ Лыткинъ.
   Марья Егоровна широко открыла глаза.
   -- А теперь поведемъ другой разговоръ,-- продолжалъ старикъ.-- Ты у Муратовыхъ-то еще бываешь?
   -- Не была съ тѣхъ поръ, какъ Дашка отошла, а захочу, такъ и пойду,-- отвѣтила Коптяева.
   -- Ну, такъ ты захоти!-- усмѣхнулся Лыткинъ.
   -- Ужъ это не для васъ ли?-- загорячилась Марья Егоровна.-- И не думай, и не думай! Вы надо мной ломаетесь, а я... Да будь я...
   -- Такъ, значитъ, ты вотъ сегодня и сходишь къ нимъ,-- невозмутимо перебилъ ее Лыткинъ.
   -- Да ни за что...
   -- И разузнаешь тамъ, богатъ ли графъ Викторъ Валерьяновичъ Баскаковъ,-- продолжалъ Лыткинъ.
   -- Такъ это, значитъ, онъ!-- съ радостью воскликнула Марья Егоровна.
   -- Что онъ?-- сурово спросилъ старикъ, сдвинувъ брови.
   Его видъ былъ настолько серьезенъ, что даже Марья Егоровна растерялась.
   -- То-есть благодѣтель-то,-- начала она.
   -- Ишь, учиться начинаешь языкъ-то сдерживать,-- засмѣялся Лыткинъ.-- Ну, такъ вотъ что я тебѣ скажу. Ты забудь и о томъ, что онъ благодѣтель. Это лучше будетъ. Думай просто, что все съ неба упало. Болтать-то лишняго не приходится. А узнать о его состояніи, да о томъ, какъ все было,-- узнай...
   -- Да говорю тебѣ...-- начала снова Коптяева.
   -- А, если полегчаетъ, къ тебѣ завтра самъ заверну за отвѣтомъ,-- перебилъ ее старикъ.
   Въ эту минуту вошла Катерина Ивановна и принесла кофе. Лыткинъ круто перемѣнилъ разговоръ.
   Марья Егоровна торопливо, обжигая губы и захлебываясь, напилась кофе и распрощалась съ родными, давая вполнѣ искренне обѣты не ходить къ Муратихѣ и не узнавать о состояніи Баскакова. Она чувствовала, что братъ ее глубоко обидѣлъ, и рѣшилась не оказывать ему услуги. Но братъ зналъ ее лучше, чѣмъ она сама. Если бы самый злѣйшій врагъ далъ ей какое-нибудь порученіе, касавшееся развѣдокъ, сплетенъ, слуховъ, она не задумалась бы ни на минуту исполнить это порученіе. Долгіе годы шатанья по чужимъ домамъ для добыванія куска хлѣба давно превратили эту женщину въ шпіона по профессіи. Шпіонство было ея единственною отрадою въ жизни; оно же было и главнымъ источникомъ ея безбѣднаго существованія. Если есть люди, которые могутъ сказать, что ихъ кормятъ исключительно ихъ руки, то Марья Егоровна по справедливости могла сказать, что ее кормятъ ея "ноги" и ея "языкъ". Въ городѣ, гдѣ покупается и продается все,-- сплетня всегда можетъ сдѣлаться источникомъ наживы, это тоже предметъ купли и продажи. Марья Егоровна давно знала это по опыту и старалась имѣть въ своемъ распоряженіи какъ можно больше этого товара. Она ненавидѣла тѣхъ людей, которые не повѣряли ей своихъ или чужихъ тайнъ. Она чувствовала себя несчастной, пристыженной, когда разыгрывался какой-нибудь скандалъ, подготовленій къ которому она не знала раньше. Сходя съ лѣстницы изъ квартиры Лыткиныхъ, она уже обзывала дурой себя за то, что ей раньше не пришла въ голову мысль побывать у Муратовыхъ, чтобы узнать, почему отошла отъ мѣста Даша. Также досадовала она на себя за то, что она не могла отвѣтить брату и насчетъ матеріальныхъ средствъ Баскакова, не могла сказать ему при этомъ:
   -- Оселъ, оселъ ты этакій, чего мнѣ узнавать-то, богатъ ли онъ, когда я это и такъ давно знаю!
   Выбравшись на улицу, Марья Егоровна уже мчалась по направленію къ жилищу Муратовыхъ, мчалась помимо своей воли, потому что ее несли туда ноги. Она уже сгорала отъ нетерпѣнія, ожидая результатовъ своихъ развѣдокъ. У Муратовыхъ ее встрѣтила горничная Маша и поспѣшно увела ее къ себѣ въ комнату.
   -- А объ васъ спрашивала барыня,-- торопливо проговорила она, когда онѣ остались однѣ.
   -- Что такое? Кружевъ, что ли, надо или опять позаимствовать хочетъ денегъ?-- спросила Марья Егоровна, цѣлуясь съ горничной и снимая свою шляпку.
   -- Нѣтъ, какіе займы теперь!-- засмѣялась горничная.-- У насъ у самихъ теперь денегъ куры не клюютъ. Всего теперь столько, что въ обновахъ потонули. Все любовникъ даритъ. Да только не радуетъ все это.
   -- А что?-- живо спросила Коптяева.
   -- Какъ-же-съ, у насъ горе: молодой графчикъ сбѣжали. Ха-ха-ха!
   Горничная захохотала.
   -- Ну, такъ что же?
   -- Да вѣдь у нихъ тоже амуры шли.
   Марья Егоровна ударила себя по колѣнкамъ.
   -- Да какъ же это я-то, мать моя, не знала! Ахъ, ты Господи! Вотъ оказія-то!
   -- Да мы и сами только послѣ догадались...
   -- Да богатъ онъ, что ли?
   -- Не очень, чтобы такъ богатъ! Дѣдушка ихъ богаты, мильонщики... Да дѣло не въ томъ: барыня очень ужъ влюблены въ нихъ.
   -- А-а! Значитъ онъ-то изъ чужихъ рукъ смотрятъ,-- сообразила Коптяева насчетъ денежныхъ средствъ Баскакова.-- Ну, да поговоримъ потомъ, а перво-на-перво веди къ барынѣ.
   Горничная доложила Муратовой о приходѣ Марьи Егоровны. Аделаида Александровна поспѣшно велѣла провести Коптяеву въ будуаръ. У нея, по обыкновенію, не было въ эту минуту никакого опредѣленнаго плана въ головѣ; ей просто хотѣлось услышать что-нибудь объ отношеніяхъ Баскакова и Даши.
   -- Здравствуйте, Марья Егоровна,-- проговорила она, завидѣвъ входившую къ ней Коптяеву.
   Коптяева поклонилась скромнымъ поклономъ.
   -- Приказывали звать, матушка? Что-нибудь купить желаете? Новыя кружева изъ Вологды мнѣ прислали. Моднѣйшіе рисунки. Ротонда...-- заговорила она и не успѣла кончить.
   -- Нѣтъ,-- перебила ее Муратова, отрицательно качая головой.-- Я просто недавно узнала, что дѣвушка, которую я въ послѣднее время пріютила у себя, ваша родственница.
   -- Какъ же, какъ же, родного брата дочь!-- вздохнула Коптяева, точно скорбя, что она состоитъ въ родствѣ съ Дашей.
   -- Такъ вотъ я и хотѣла предупредить васъ,-- продолжала Муратова.-- Ей грозитъ опасность. Она, кажется, увлеклась. Ее надо предостеречь.
   Коптяева изобразила на своемъ лицѣ недоумѣніе.
   -- То-есть какъ это, матушка, увлеклась?-- спросила она наивнымъ тономъ.
   -- Да тутъ жилъ у насъ молодой графъ Баскаковъ,-- пояснила Муратова.-- Ну, можетъ-быть, онъ полюбезничалъ съ ней... она повѣрила... Я вѣдь ничего навѣрное не знаю...
   Муратова путалась и не знала, что говорить.
   -- А-а!-- сообразила Коптяева.-- Такъ это значитъ вотъ на чьи деньги-то они и зажили такъ, и квартира, и платья,-- все откуда взялось...
   -- Что?-- торопливо воскликнула Аделаида Александровна, не совладавъ съ собою.-- Значитъ, онъ ее содержитъ, ѣздитъ къ ней?
   Коптяева опять сдѣлала невинное лицо.
   -- Не знаю, вотъ вамъ крестъ, не знаю, матушка,-- проговорила она, осѣняясь крестнымъ знаменіемъ.-- Что видѣла, то и говорю. Квартера огромнѣющая, все это уставлено, вотъ какъ у васъ, не въ обиду будь сказано, платья... да вотъ одно точь-въ-точь, какъ на васъ теперь, видѣла, въ клѣтку...
   Муратову всю бросило въ жартъ: она почти съ ненавистью осмотрѣлась кругомъ, ей показалось отвратительно надѣтое на ней платье. Это не было чувство зависти. Нѣтъ, это была просто злоба на то, что ея соперница счастлива даже въ матеріальномъ отношеніи не менѣе, чѣмъ она сама пользующаяся только этими матеріальными удобствами и ничѣмъ болѣе.
   -- Мнѣ нѣтъ никакого дѣла до того, какъ живетъ ваша родственница,-- проговорила съ раздраженіемъ Аделаида Александровна.-- Я просто обязана была, какъ личность, взявшая подъ свое покровительство эту дѣвочку, предупредить васъ.
   -- Покорно благодарю, матушка, покорно благодарю!-- поклонилась Марья Егоровна.
   -- Викторъ Валерьяновичъ очень не богатъ,-- продолжала Муратова.-- У него было двадцать или двадцать пять тысячъ своихъ денегъ, и онъ проживаетъ изъ. Черезъ годъ, черезъ два онъ останется безо всего и броситъ вашу родственницу. Или она думаетъ, что онъ на ней женится? Этого никогда не позволять его родные...
   -- Ужъ гдѣ же жениться, матушка!-- согласилась Марья Егоровна.
   -- Онъ броситъ ее, конечно, очень скоро,-- продолжала Аделаида Александровна.-- У него, вѣроятно, это не первая любовница...
   -- Знаю, знаю, матушка,-- смиренно замѣтила Коптяева.
   Аделаида Александровна вся вспыхнула.
   -- Что?-- спросила она, сдвинувъ брови.
   -- Я говорю, матушка, что извѣстно, что у такого красавчика любовницъ всегда найдется,-- пояснила Марья Егоровна.-- Наша вѣдь сестра дура, дура, не здѣсь будь сказано, чуть увидитъ смазливую рожицу, сейчасъ и вѣшается на шею...
   Муратову всю передернуло. Она уже сожалѣла, что позвала эту глупую женщину. Но ей такъ хотѣлось узнать, сошелся ли Баскаковъ съ Дашей. Теперь, повидимому, она удовлетворила свое ревнивое любопытство и могла отпустить эту женщину. Но ей хотѣлось сдѣлать още одну попытку.
   -- Я не обвиняю вашу родственницу,-- начала она. Она молода и неопытна. Она не предвидитъ, что выйдетъ изъ ея поступка. Но вы должны ее предупредить.
   -- Предупрежу, матушка, предупрежу,-- поклонилась Коптяева.-- Ужъ извѣстно, поиграетъ, потѣшитъ свою волюшку, да потомъ и броситъ. Надъ нею же съ новой полюбовницей смѣяться будетъ. Они ужъ всегда такъ, мужчины-то...
   Муратова опять раскраснѣлась. Въ ея головѣ промелькнула мысль, что, можетъ-быть, Викторъ смѣется теперь съ Дашей и надъ нею, надъ Аделаидой Александровной!
   -- Вы объясните ей, что дѣло еще можно поправить,-- сказала она.-- Ей можно найти приличнаго жениха...
   -- Жениха?-- переспросила Коптяева.
   -- Да... Я знаю одного молодого человѣка, который, вѣроятно, охотно женился бы на ней...
   -- Слушаю, матушка, слушаю,-- опять поклонилась Коптяева.-- Изъ чиновниковъ?
   -- Да... Ему дали бы хорошее мѣсто, приданое за ней...
   -- Приданое? Кто же это, матушка, далъ бы приданое-то?-- простодушно спросила она.
   -- Родня Виктора Валерьяновича... мы... однимъ словомъ, это дѣло уладилось бы.
   Муратова встала. Она была взволнована. Коптяева поняла, что ее вѣжливо просятъ выйти, и съ поклонами стала удаляться изъ будуара.
   -- Вы не забудьте сказать ея отцу объ этомъ женихѣ,-- сказала ей вслѣдъ Муратова.
   -- Хорошо, матушка, хорошо. Какъ забыть!-- отвѣтила съ порога Коптяева.
   -- Ну, что?-- спросила горничная, увидавъ Марью Егоровну.
   -- Ахъ, ха-ха!.. И рветъ, и мечетъ!-- отвѣтила Коптяева, махая руками.-- Какъ кошка въ него-то влюблена. Ужъ и смѣху мнѣ было. Говорю я: "ужъ и какъ не быть у него полюбовницамъ", а сама на нее смотрю, а она-то, она-то, какъ вскрикнетъ: "что-о?" Это думала, что я про нее все знаю. А я потупила глаза-то, да и говорю: "вѣдь наша сестра дура". Ахъ! ха-ха!
   Коптяева опять замахала руками, не имѣя силъ удержаться отъ пошлаго смѣха.
   -- Ну, отбаловали же вы ее!-- засмѣялась и горничная.
   -- По-дѣломъ вору и мука!
   -- Кофею вы не хотите ли?-- спросила горничная.
   -- Нѣтъ, въ трехъ домахъ пила! Ну его!-- махнула рукой Коптяева и стада собираться домой.-- У меня еще дѣловъ по маковку.
   Она теперь съ нетерпѣніемъ ждала слѣдующаго дня, чтобы ошеломить брата новостями. Но насталъ слѣдующій день, а братъ не шелъ. Пришелъ день и къ концу, а брата все не было. Коптяева была какъ на иголкахъ. Она полагала, что братъ запилъ. На другой день она не вытерпѣла и чѣмъ-свѣтъ понеслась въ квартиру Лыткиныхъ. Она застала брата уже безъ памяти. Онъ лежалъ въ постели. Марьѣ Егоровнѣ было трудно не высказать всего слышаннаго Катеринѣ Ивановнѣ и Дашѣ, но она геройски превозмогла себя и только мелькомъ замѣтила Дашѣ:
   -- А ужъ и зла же на тебя Муратиха!
   Даша пожала плечами и спокойно отвѣтила:
   -- Что же мнѣ до нея за дѣло?
  

XXXV.

   Какъ только выздоровѣлъ Андрей Егоровичъ, такъ тотчасъ же сестра сообщила ему все, что узнала въ домѣ Муратовыхъ. Она теперь ужъ интересовалась "исторіей", чувствуя, что братъ хочетъ "заварить какую-то кашу". Преданная всего душою шпіонству, разузнаванію новостей, слуховъ и скандаловъ, Марья Егоровна являлась первою помощницей въ тѣхъ дѣлахъ, которыя "заваривали кашу", какъ она выражалась сама. Тамъ, гдѣ заваривалась каша, Марья Егоровна всегда оставалась въ барышахъ. Этихъ барышей ждала она и теперь. Какъ ни ругалась она съ братомъ, какъ ни третировалъ онъ ее, она все-таки признавала его умственное превосходство надъ собою и теперь понимала очень хорошо, что онъ не безъ цѣли не велѣть ей намекать Дашѣ о Баскаковѣ и приказалъ разузнать о денежныхъ средствахъ Баскакова. Но какіе планы были у него въ головѣ -- этого она не могла понять и ее мучило любопытство.
   -- Что же ты дѣлать-то будешь?-- спрашивала она брата, угощая его у себя кофе послѣ сообщенія ему новостей.
   -- Подамъ на него прошеніе, что соблазнилъ несовершеннолѣтніою дѣвушку,-- серьезно отвѣтилъ Лыткинъ, смотря прямо въ глаза сестрѣ.
   -- Такъ, отлично, отлично!-- радостно воскликнула она, потирая руки.-- Я такъ и думала, такъ и думала!
   Она поближе придвинулась къ брату.
   -- Ну, и заставятъ или жениться, или выдать обезпеченіе,-- продолжалъ старикъ тѣмъ же тономъ.
   -- А-а! Такъ вотъ ты для чего узнавалъ-то, много ли у него денегъ.-- сообразила Коптяева.-- Это нужно знать, нужно!
   -- Да, для этого.
   -- Я такъ и знала, такъ и знала!
   -- Ну, и вышла дура!-- лаконически отвѣтилъ Лыткинъ, и сталъ прихлебывать кофе.
   Марья Егоровна растерялась и остолбенѣла.
   -- Да что же ты, въ самомъ дѣлѣ...-- въ смущеніи качала она, вспыхнувъ отъ гнѣва.
   -- Дура, говорю, такъ дура и есть,-- хладнокровно повторилъ Лыткинъ.-- Въ томъ-то и дѣло, что никакого тутъ обольщенія нѣтъ, а просто добрый человѣкъ помогаетъ бѣдной семьѣ... А это никому не запрещается. За это въ судъ не тянутъ.
   Лыткинъ вздохнулъ. Марья Егоровна въ недоумѣніи широко открыла глаза.
   -- Чего глаза-то пучишь?-- усмѣхнулся старикъ.-- Въ томъ-то и горе, что сегодня онъ благодѣтельствуетъ, а завтра бросить можетъ. И никому жаловаться не можемъ, роптать не смѣемъ...
   Онъ опустилъ голову и началъ барабанить пальцами по столу.
   -- Да какъ же такъ!-- недоумѣвала Коптяева, окончательно сбитая съ толку.
   -- Да вотъ такъ же!-- проговорилъ Лыткинъ.-- Не ходилъ бы я понуривъ голову, если бы какой-нибудь подлецъ мою дочь обезчестилъ, не сидѣлъ бы у тебя теперь, а обивалъ бы пороги въ судахъ да у родныхъ его. Лыткинъ безчестить свою дочь никому не позволитъ, Лыткинъ найдетъ на всякаго подлеца управу. А теперь -- теперь надоѣстъ этому щелкоперу кормить насъ, ну и не станетъ, и не станетъ... А потомъ что?-- Опять голодъ и холодъ, опять писанье прошеній мужичью... Старъ я, слабъ я сталъ, силъ лѣтъ пресмыкаться... отдыхъ нуженъ...
   -- Да ты ей сказалъ бы...-- начала совсѣмъ растерявшаяся Марья Егоровна.
   -- Что сказать-то? Чтобы она къ нему на шею вѣшалась? Да?-- сурово спросилъ старикъ.-- Опять ты дура. Да развѣ дочь-то у меня такая, развѣ Даша-то у меня тебѣ чета?
   -- Ахъ, Господи, невидаль какая! Тоже, чай, не каменная!-- воскликнула Коптяева.
   -- Вотъ это ты вѣрно сказала: не каменная!-- задумчиво проговорилъ Лыткинъ.-- Только боюсь я, что надоѣстъ-то ему няньчиться съ нами раньше, чѣмъ онъ узнаетъ, что она не каменная... И самъ-то онъ какой-то... Богъ его знаетъ, либо дуракъ, либо мокрая курица.
   -- Ты его видѣлъ?
   -- Мелькомъ... На глаза не лѣзу и Катеринѣ приказываю не лѣзть... Можетъ еще намозолимъ глаза, отвадимъ... Тоже не приглядны мы... Вонъ и ты: пусти я тебя въ домъ да позволь тебѣ болтать, что попало, такъ ты такъ-то запугаешь Дашу, что она и отъ благодѣяній откажется, и въ самомъ дѣлѣ себя его содержанкой сочтетъ...
   Коптяева только теперь сообразила тактику брата и прониклась еще большимъ уваженіемъ къ нему. Онъ, тяжело кряхтя, поднялся со стула.
   -- Ну, я пойду, Марья!-- сказалъ онъ.
   -- Прощай, родной, прощай! Авось дѣло мука будетъ!-- необычайно привѣтливо проговорила Марья Егоровна, провожая его.
   Она теперь была глубоко заинтересована участью Даши. Она никакъ не могла сообразить, какъ это Даша можетъ оставаться въ чистыхъ отношеніяхъ къ Баскакову, и въ концѣ концовъ приходила опять къ одному и тому же отрадному для нея и для ея брата выводу, что и Даша то каменная. Это былъ грубый выводъ человѣка, погрязшаго среди пошлой, будничной жизни и запасшагося только мелочной, жалкой практичностью. Это былъ животный цинизмъ, не имѣвшій возможности представить себѣ такія чистыя отношенія, у которыхъ не было бы грязной подкладки. Къ несчастью, въ настоящемъ случаѣ ожиданія Марья Егоровны должны были осуществиться,-- осуществиться то вслѣдствіе тѣхъ мотивовъ, которые были доступны ея пониманію,-- но все же осуществиться.
  

XXXVI.

   Отношенія Даши и Виктора Валерьяновича были довольно странны. Они любили другъ друга, но какъ-то боязливо, осторожно, нерѣшительно. Викторъ Валерьяновичъ краснѣлъ, рѣшаясь на робкій поцѣлуй; Даша была скупа на эти поцѣлуи. Но Викторъ Валерьяновичъ не тяготился своимъ положеніемъ и наслаждался этой платонической любовью. Въ его отношеніяхъ къ этой молодой дѣвушкѣ ярко сказались особенности его характера, его натуры. Въ немъ то было бурныхъ, страстныхъ порывовъ, которые заставляютъ человѣка позабыть все и надѣлать самыхъ сумасбродныхъ поступковъ. Ему было отрадно, что онъ можетъ сидѣть такъ близко подлѣ этого прелестнаго созданія, что онъ можетъ по цѣлымъ часамъ любоваться этимъ молодымъ лицомъ, что онъ можетъ положить голову на эти колѣни любимой дѣвушки и мечтать Богъ знаетъ о чемъ, говорить, не думая о томъ, что говорится. Въ эти минуты, когда онъ сидѣлъ у ногъ дѣвушки, положивъ голову на ея колѣни, лаская ея руку, заглядывая ей полузакрытыми глазами въ лицо, шопотомъ говоря слова любви, онъ походилъ и на больного ребенка, и на утомленнаго раннимъ развратомъ юношу. Дряблость, женственность, нерѣшительность, безсиліе сказывались теперь въ каждомъ его движеніи, въ каждомъ словѣ, сказывались потому, что здѣсь ему приходилось поступать самостоятельно, не по тому шаблону, по которому была выкроена его свѣтская жизнь. Въ свѣтѣ онъ казался и умнымъ, и самостоятельнымъ, и благороднымъ, однимъ словомъ, отличался всѣми добродѣтелями свѣтскаго человѣка, и въ этомъ не было ничего удивительнаго: у него былъ извѣстный шаблонъ, сообразно съ которымъ онъ могъ выкраивать каждую фразу, каждый поступокъ. Здѣсь было не то: здѣсь нужно было самому выбрать ту или другую дорожку и разсчитать, какъ удобнѣе будетъ идти по ней. На это у него не хватало ни силъ, ни уха, ни характера. Онъ цѣловалъ Дашу и боялся этихъ поцѣлуевъ; онъ не могъ оторваться отъ нея и не зналъ, что же будетъ дальше; онъ говорилъ о женитьбѣ на ней и не могъ начертать плана для осуществленія этой мысли. Если бы на мѣстѣ Даши была въ эти минуты опытная и страстная женщина,-- она пробудила бы въ немъ порывы страсти, которыми, въ концѣ-концовъ, должна была кончиться эта нѣга сладострастія. Но Даша болѣе всего боялась окончательнаго сближенія съ Викторомъ Валерьяновичемъ. Она боялась этого потому, что считала "за грѣхъ и за позоръ" незаконную связь съ постороннимъ мужчиной. Она боялась этого потому, что ей страшно было сдѣлаться матерью незаконнаго ребенка. Она боялась этого потому, что Викторъ Валерьяновичъ казался ей такимъ "ребенкомъ", котораго можно погубить, увлекши его. Всѣ эти "страхи" и "ужасы" охлаждали въ молодой дѣвушкѣ искренніе порывы страсти и ставили ее въ ложное положеніе къ любимому человѣку. Она подъ вліяніемъ страсти готова была броситься ему на шею и черезъ минуту подъ вліяніемъ страха готова была бѣжать отъ него. Смотря такъ на вещи, молодые люди старались увѣрить себя, что они находятся другъ въ другу въ отношеніяхъ жениха и невѣсты, и вовсе не замѣчали, что они стоятъ другъ въ другу въ отношеніяхъ любовника и любовницы, правда, платоническихъ, но все-таки любовниковъ. Ихъ любовныя отношенія были бы смѣшны, если бы они не были такъ жалки. Эти отношенія были плодомъ привитыхъ къ нимъ съ дѣтства взглядовъ, плодомъ ихъ искалѣченныхъ натуръ. Правда, что Викторъ Валерьяновичъ и Даша развивались въ совершенно различныхъ слояхъ общества, но правда и то, что и въ палатахъ Баскаковыхъ, и въ подвалѣ Лыткиныхъ молодые люди съ дѣтскихъ лѣтъ насмотрѣлись на одинъ и тотъ же развратъ и получили отвращеніе къ этому разврату; но какъ бы ни было велико это отвращеніе къ разврату, онъ все-таки коснулся ихъ душъ, наложилъ свои слѣды на ихъ воображеніе, оставилъ въ нихъ неизгладимое впечатлѣніе. Они сами не развратничали такъ, какъ развратничали ихъ ближніе, быть-можетъ, только потому, что такой развратъ возмущалъ эстетическое чувство Виктора, а въ запуганной, забитой судьбою Дашѣ пробуждалъ страхъ и стыдъ. Но не имѣя возможности отдаться ни беззавѣтной любви, ни беззавѣтному разврату, потерявъ способность понимать чутьемъ, что платоническое сластолюбіе не есть чистая и невинная любовь, эти больныя дѣти столицы незамѣтно для самихъ себя сближались все тѣснѣе и тѣснѣе, тѣмъ болѣе, что имъ приходилось въ сущности быть вмѣстѣ только въ четырехъ стѣнахъ, съ-глазу на-глазъ. Викторъ Валерьяновичъ не рѣшался въ весенніе дни поѣхать съ Дашей кататься на острова, не рѣшался пройти съ нею рука объ руку по людной улицѣ, не рѣшался поѣхать съ ней въ театръ. Подобныя появленія его съ Дашей публично дали бы право называть ее его любовницей. Онъ уже зналъ, что въ свѣтѣ говорили про его связь съ какой-то "гризеткой". Кто разгласилъ про эту связь, кто далъ Дашѣ названіе "гризетки",-- догадаться было не трудно. Баскаковъ очень хорошо понималъ, что показать эту "гризетку" обществу -- значило навсегда закрыть для нея двери въ это общество, давъ поводъ людямъ сказать потомъ, что онъ женился на своей содержанкѣ. Покуда свѣтъ не видалъ этой "гризетки", до той поры толки о ней, о его связи съ ней, имѣли значеніе "сплетни". Первое его появленіе вдвоемъ съ этою "гризеткой" дало бы право возвести сплетню на степень несомнѣннаго факта. Вѣдь свѣтъ очень хорошо зналъ, что никакая невѣста не станетъ за годъ, за два до свадьбы разъѣзжать вдвоемъ съ своимъ женихомъ на гулянья и въ театры. Не желая показывать Дашу никому, Викторъ Валерьяновичъ пересталъ почти являться въ обществѣ и большую часть свободнаго времени проводилъ въ уютной комнаткѣ Даши. Толки, мечты, чтоніе, музыка, пѣніе,-- все это тѣсно сближало молодыхъ людей, и порою, когда наставалъ часъ разлуки, Баскаковъ грустно говорилъ Дашѣ:
   -- Я, кажется, никогда бы не ушелъ отсюда!
   Онъ цѣловалъ ея руки, онъ заглядывалъ ей въ глаза. Она смущалась: ей самой становились тяжелы ихъ отношенія.
   -- И когда это настанетъ день, когда я назову тебя своею женою!-- восклицалъ онъ.
   -- Ты знаешь, что теперь этого сдѣлать нельзя,-- отвѣчала она.-- Что скажутъ твои родные...
   -- Что мнѣ до нихъ!-- говорилъ онъ.
   -- Нельзя же тебѣ ни за что, ни про что огорчить и оскорбить тѣхъ, кто такъ любилъ, кто такъ любитъ тебя,-- замѣчала она.
   -- Ну, я спрошу ихъ позволенья,-- говорилъ онъ.
   -- И покажешь имъ необразованную, полуграмотную невѣсту?-- замѣчала она.-- Вѣдь имъ придется краснѣть за меня, а мнѣ... Нѣтъ, я сама не рѣшилась бы сдѣлаться твоею женою теперь...
   -- Милая, милая, ты права!-- опускалъ онъ голову.
   Она задумывалась все сильнѣе и сильнѣе, и передъ нею вставалъ роковой вопросъ: "на что же я надѣюсь въ будущемъ?" Когда онъ уходилъ, она проводила безсонныя ночи, и въ ея головѣ мелькало: "Но возможна ли вообще наша свадьба? Позволятъ ли его дѣдъ и бабка ему жениться на мнѣ? Едва ли. А если не позволятъ, что тогда? Онъ женится помимо ихъ воли, огорчитъ ихъ, будетъ мучиться всю жизнь, что онъ отравилъ ради своего каприза всю остальную жизнь стариковъ".
   -- А что, простили ли бы тебѣ твои дѣдъ и бабка, если бы ты женился на мнѣ противъ ихъ воли?-- спрашивала она при свиданіи у Виктора Валерьяновича.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ.-- Дѣдъ добрый человѣкъ, но онъ не прощаетъ неповиновенія и непокорности. У него на этотъ счетъ свои взгляды. Но зачѣмъ ты это спрашиваешь? Неужели ты думаешь, что если мнѣ придется выбирать между его любовью ко мнѣ и нашимъ обоюднымъ счастьемъ, то я пожертвую послѣднимъ?
   -- О, нѣтъ, я знаю, какъ ты поступишь!-- сжимала она его руку.
   "Не простятъ. Значитъ, онъ долженъ будетъ выйти изъ ихъ круга, бросить всѣхъ родныхъ и знакомыхъ, у которыхъ онъ-можетъ встрѣтиться съ дѣдомъ и бабкой?" -- думала она.
   -- Но вѣдь тебѣ было бы очень тяжело встрѣчаться съ стариками послѣ ссоры,-- замѣчала она.
   -- Я и не встрѣчался бы съ ними,-- отмѣчалъ онъ.-- Если бы мы поссорились, то мнѣ пришлось бы оставятъ мой полкъ.
   -- Оставить полкъ?-- съ изумленіемъ спрашивала она
   -- Да, служба въ нашемъ полку стоить очень дорого,-- замѣчалъ онъ:-- а я не такъ богатъ. Я былъ бы богатъ только въ томъ случаѣ, если бы дѣдъ удѣлилъ мнѣ часть своего имѣнія. Да вѣдь это пустяки, гдѣ служатъ. Я могу служить и въ другомъ полку, наконецъ, могу бросать военную службу... Мы уѣхали бы изъ Петербурга, чтобы не встрѣчаться съ тѣми знакомыми, которые будутъ коситься на насъ... Тѣ знаешь, мнѣ нужна только ты.
   -- Милый, добрый мой!-- шептала она.
   "Господи, какъ онъ любитъ меня, я за эту любовь и лишу его всего, что было дорого ему до сихъ поръ,-- думала она:-- родныхъ, знакомыхъ, избранной имъ службы, надеждъ на поступленіе въ академію, столичной жизни, богатства,-- всего, всего лишу его и данъ за это только любовь... Во вѣдь она и теперь принадлежитъ ему... За что же я отниму отъ него все? За право называться его женою, а не любовницей... за право, которое не дастъ мнѣ даже возможности стать съ нимъ рядомъ въ томъ кругу, къ которому принадлежитъ онъ теперь".
   Она грустно склоняла свою голову. Ее смущали сотни и сотни вопросовъ.
   "Какъ повліяетъ на него перемѣна жизни, службы, среды? Вынесетъ ли онъ небогатую жизнь? Не упрекнетъ ли отъ хоть когда-нибудь, хоть намекомъ ее за то, что онъ лишился всего ради нея? Имѣетъ ли она право навязывалъ ему своихъ родныхъ? Не будетъ ли ему тяжело содержать ихъ, жить съ ними? Вѣдь отецъ теперь еще ищетъ работы, стремится пріобрѣсти что-нибудь, а послѣ ея замужества онъ будетъ радъ возможности жить на чужой счетъ. Она знаетъ своего отца. Теперь онъ прячется отъ Баскакова, и тогда онъ явится передъ зятемъ со всѣми своими грязными чувствами, взглядами, идеями. Не лучше ли порвать эту связь теперь? Да развѣ онъ, Викторъ, согласится на это? Нѣтъ, онъ зашелъ слишкомъ далеко, онъ слишкомъ сильно полюбилъ ее, чтобы броситъ ее. Да и въ состояніи ли она сама оторваться отъ него? Но что же дѣлать? что дѣлать? И опять въ ея головѣ смутно, едва уловимо проносилась мысль: "теперь бы умереть".
   Ее бросало въ дрожь при этой роковой, все чаще и чаще появлявшейся въ ея головѣ мысля.
   А Викторъ Валерьяновичъ дѣлался все нѣжнѣе и нѣжнѣе. Онъ ласкался къ ней, какъ дитя къ матеря, какъ малютка въ взрослой. Вообще во всей его фигурѣ, во всѣхъ его манерахъ было много чисто-дѣтскаго, добродушнаго, мягкаго. Заученныя серьезность, холодность, полированность свѣтскаго человѣка, все это уступало здѣсь мѣсто слабости, мягкости, чувствительности и какой-то азіатской нѣгѣ. Иногда въ головѣ Даши мелькала мысль, что онъ похожъ на ребенка и что этого-то ребенка она погубитъ своею любовью. Въ эти минуты она съ глубокою нѣжностью глядѣла на него и давала мысленно обѣты погибнуть самой, по не погубить его. Въ эта дни Викторъ Валерьяновичъ отдавался весь своимъ сладкимъ чувствамъ, своей нѣгѣ, своему платоническому сладострастію и дѣлался еще болѣе младенцемъ, чѣмъ прежде; Даша же, подъ вліяніемъ страха, за будущее, работала головой и становилась все сосредоточеннѣе и серьезнѣе. Ихъ отношенія убаюкивали его умъ и будили ея мысли.
  

XXXVII.

   Въ свѣтѣ, между тѣмъ, шли все чаще и чаще толки о Викторѣ Баскаковѣ.
   Аделаида Александровна была главнымъ источникомъ этихъ толковъ. Мысль о Викторѣ не давала ей покоя. Аделаида Александровна то сердилась на этого человѣка, то плакала о немъ. Знать, что онъ дѣлаетъ, отвлечь его отъ Даши, добиться примиренія съ нимъ -- вотъ что всего болѣе занимало ее. Казалось, если бы Викторъ вернулся теперь къ ней снова, она обняла бы его колѣни, она сдѣлалась бы его рабой. Впервые ей стало вполнѣ ясно, что ради этого человѣка она готова на всевозможныя униженія. И чѣмъ ближе сходился съ ней баронъ, тѣмъ дороже становился ей Викторъ, тѣмъ съ большею злобою она говорила объ этомъ человѣкѣ. Послѣ встрѣчи Муратовой съ Марьей Егоровной Коптяевой она пришла въ сильнѣйшее раздраженіе и впервые въ жизни даже обошлась очень грубо съ своею горничной.
   Смущенная Маша, не зная, какъ задобрить барыню, некстати стала ей говорить, что Марья Егоровна разсказывала и ей, Машѣ, о своей племянницѣ. Аделаида Александровна вспылила.
   -- Не смѣй мнѣ говорить объ этой мерзкой дѣвчонкѣ!-- закричала она.-- Что мнѣ за дѣло, какъ она развратничаетъ!
   Но слова горничной вдругъ напомнили Муратовой о Викторѣ. "Если бы онъ не бросилъ ее, она не сошлась бы съ барономъ, она не погибла бы". Эта мысль промелькнула въ головѣ молодой женщины, и никакой внутренній голосъ ужо не шепталъ ей, что она начинаетъ даже путать хронологію событій для оправданія себя.
   -- Я, сударыня, только такъ,-- сконфузилась Маша.-- Ужъ очень смѣшно, что она, какъ съ братомъ, живетъ съ Викторомъ Валерьяновичемъ.
   Муратова вся покраснѣла; ей вспомнилось, что и съ нею Викторъ жилъ сначала, какъ братъ съ сестрою. Передъ нею вдругъ воскресли всѣ эти сцены; сидѣнье вдвоемъ въ тишинѣ будуара при слабомъ и мягкомъ свѣтѣ лампъ, тихій разговоръ или молчаливое мечтанье Богъ знаетъ о чемъ; онъ сидитъ у ея ногъ, положивъ курчавую голову ей на колѣни, она безсознательно касается рукой его шелковистыхъ волосъ; они смотрятъ на полупотухающій огонь въ каминѣ и уносятся въ грезахъ куда-то далеко, далеко, гдѣ ярче свѣтитъ солнце, гдѣ теплѣе воздухъ, гдѣ все цвѣтетъ.
   На мгновенье Муратова словно опять отдалась сладкому чувству этой восточной лѣни, этой сладострастной нѣги; потомъ она вздрогнула, вспомнивъ, что ея мѣсто занимаетъ теперь другая, и по ея лицу скользнула не то злая, не то презрительная усмѣшка.
   -- Все это глупо... глупо!.. Нѣмецкая чувствительность!-- безсознательно пробормотала она.
   -- Да-съ и по-нѣмецки, и по-французски учатъ,-- поторопилась прибавить Маша, не понявъ словъ Аделаиды Александровны.-- Гувернерки къ нимъ ходятъ...
   -- Что?-- спросила пораженная Муратова.
   -- Да-съ, Викторъ Валерьяновичъ нанялъ ей учительшу...
   -- А-а! Образованную содержанку хочетъ имѣть! Стыдно со показать кому-нибудь неотесанною!-- засмѣялась Аделаида Александровна ироническимъ, злымъ смѣхомъ.
   "Ужъ не Викторъ ли разсказываетъ въ свѣтѣ о моей связи съ этимъ жидомъ?" -- мелькнуло въ ея головѣ, и она уже готова была возвести это предположеніе на степень дѣйствительнаго факта, забывъ, что дѣло было очевидно для всѣхъ и безъ Виктора.
   -- Они жениться хотятъ на ней,-- добавила горничная.
   Муратова вспыхнула.
   -- Кто ему позволитъ!.. Ступай и не смѣй мнѣ больше говорить о ней.
   Аделаида Александровна осталась одна и заходила по будуару. "Какъ братъ съ сестрой живетъ, учитъ ее, хочетъ жениться,-- мелькало въ ея головѣ.-- Нѣтъ, этому не бывать!" Викторъ бросилъ ее, Муратову, для этой дѣвчонки. Онъ сдѣлалъ видъ въ театрѣ, что не видитъ ее, Муратову. Онъ не отвѣтилъ ей, Муратовой, на ея письмо, написанное къ нему послѣ ихъ разрыва, полное слезъ и моленій. Онъ, можетъ-быть, распускаетъ про нее разные слухи. Онъ теперь думаетъ насладиться счастьемъ съ этой дѣвчонкой, ввести ее въ свой кругъ. Эта дѣвчонка, быть-можетъ, тоже подниметъ передъ нею. передъ Муратовою, голову и скажетъ: "я честная женщина". Увидимъ! Ей, Муратовой, стоитъ сказать только слово -- и всѣ знакомые Виктора будутъ знать, что онъ держитъ на содержаньи какую-то нищую, какую-то горничную, тогда что-то скажетъ Викторъ, какъ-то онъ введетъ въ свою семью эту дѣвчонку, развратницу, нищую, какъ-то сниметъ съ нея клеймо своей бывшей любовницы?
   Черезъ день, черезъ два у Муратовой были гости. Въ числѣ ихъ былъ и Петръ Павловичъ Муратовъ. Разговоръ случайно коснулся Виктора Валерьяновича.
   -- А онъ такъ и испарился,-- лѣниво замѣтилъ Петръ Павловичъ.--Его нигдѣ даже не встрѣтишь.
   -- Онъ у ногъ своей подруги,-- засмѣялась Муратова.
   -- Вотъ какъ! Началъ жить,-- небрежно усмѣхнулся Петръ Павловичъ.-- Впрочемъ, лучше поздно, чѣмъ никогда..
   -- Да, очень жаль только, что это совсѣмъ необразованная и жалкая личность,-- замѣтила съ пренебреженіемъ Аделаида Александровна.-- Ты ее, кажется, видѣлъ. Она. жила у меня недавно горничной. Я ее отыскала гдѣ-то въ трущобѣ и хотѣла ей помочь. Но это было уже вполнѣ погибшее созданье... Впрочемъ, ты, Пьеръ, можетъ-быть, будешь имѣть счастье назвать ее родственницей. Викторъ думаетъ на ней жениться.
   -- Значитъ и тебѣ надо готовиться къ пріему новобрачныхъ?-- иронически засмѣялся Петръ Павловичъ.
   -- Ну, нѣтъ, отъ этого-то онъ избавитъ хотя меня, потому что я слишкомъ хорошо ее знаю,-- нажала плечами Муратова.
   Этого разговора было достаточно, чтобы на другой день по городу пронесся слухъ о связи Баскакова съ "падшій дѣвушкой", на которой онъ думаетъ даже жениться. Одинъ изъ нѣмецкихъ поэтовъ говорить:
  
   Злое слово, катаясь, растетъ,
   Наподобіе снѣжнаго кома:
   Бросишь горсть у себя изъ воротъ --
   Встрѣтишь холмъ у сосѣдняго дома.
  
   Въ отношеніи городскихъ толковъ и сплетенъ насчетъ ближняго это совершенно вѣрно. Баскаковъ сдѣлался къ нѣсколько дней сказкой тѣхъ салоновъ, гдѣ праздные, скучающіе люди были рады каждой сплетнѣ, и особенно сплетнѣ, касавшейся Баскакова. Фамилія Баскаковыхъ, какъ мы говорили, была не запятнана, или, по крайней мѣрѣ, считала себя незапятнанною.-- это заставляло общество злобво радоваться удобному случаю запятнать, эту фамилію. Баскаковы держались въ сторонѣ отъ людей, которыхъ они считали выскочками, новой аристократіей, буржуазными знаменитостями -- это служило не малымъ поводомъ къ тому, чтобы злорадно трезвонить о предстоящемъ неравномъ бракѣ одного изъ этихъ чваныхъ старыхъ баръ. Самъ Викторъ Баскаковъ смущалъ до сихъ поръ золотую молодежь, свѣтскихъ гулякъ, титулованныхъ petits erévés своею безупречною и скромною жизнью -- это было важною причиною для умышленнаго преувеличенія его отношеній къ какой-то "гризеткѣ", какъ окрестили Дашу въ свѣтѣ. Одни говорили, что Баскаковъ уже тайно женился на ней; другіе разсказывали, что онъ надѣлалъ ради нея долговъ, такъ какъ она окружена баснословною роскошью; третьи передавали, что она его держитъ въ рукахъ, заставляетъ но цѣлымъ часамъ стоять у дверей и молить о правѣ войти къ ней; что она бьетъ его туфлями за то, что ей испортила портниха платье, что даже ея мать и отецъ третируютъ его ея canaille; четвертые разсказывали чудеса о ея безграмотности, о томъ, что она говоритъ "эвто", вмѣсто "это", "будить", вмѣсто "будетъ", "ногамъ", вмѣсто "ногами", что, однимъ словомъ, Машка Соловей, хорошо извѣстная всѣмъ товарищамъ Баскакова, была образованнѣе подруги Виктора даже въ то время, когда еще ходила въ рубищѣ или канканировала ради куска насущнаго хлѣба въ залахъ разныхъ танцклассовъ.
   Всѣ подобныя сплетня и басни доходятъ обыкновенно позже всего до того лица, до котораго онѣ касаются. До Виктора же Валерьяновича имъ было еще труднѣе дойти, такъ какъ онъ въ послѣднее время чуждался пріятелей еще больше, чѣмъ прежде. Правда, онъ слышалъ двѣ-три шутки насчетъ своихъ отношеній къ какому-то прелестному созданію, но онъ сумѣлъ такъ отвѣтить шутникамъ, что отбилъ у нихъ охоту шутить. Но если онъ былъ очень мало посвященъ въ эти толки, то были посвящены въ нихъ его родные. Дядя Виктора Валерьяновича, графъ Матвѣй Ивановичъ Баскаковъ, сильно не долюбливалъ этого "любимчика" стариковъ Баскаковыхъ и былъ бы радъ, если бы старики почему-нибудь лишили Виктора наслѣдства. Дядя очень хорошо зналъ, что женитьба его племянника на какой-то "нищей", на какой-то "дочери подвала", на какой-то "гризеткѣ" заставитъ стариковъ лишить внука наслѣдства. Но Матвѣй Ивановичъ былъ слишкомъ богатъ для того, чтобы ставить лишнія сто-двѣсти тысячъ выше фамильной чести. Онъ прежде всего помнилъ, что его племянникъ такой же графъ Баскаковъ, какъ и онъ самъ, и что каждое пятно, которое ляжетъ на этого человѣка, ляжетъ на ихъ фамилію. Ни минуты не задумываясь, онъ вызвалъ Виктора Валерьяновича на объясненіе при первой ихъ встрѣчѣ.
   -- Про тебя, Викторъ, ходятъ какіе-то странные, скажу даже болѣе -- невѣроятные слухи,-- замѣтилъ онъ.-- У тебя тамъ завелась какая-то компрометирующая тебя связь.
   -- Это ложь!-- горячо возразилъ Викторъ Валерьяновичъ, никакъ не ожидавшій, что дядя узнаетъ о его отношеніяхъ къ Дашѣ раньше, чѣмъ онъ объяснитъ дѣло дѣду и бабкѣ.-- Правда, я надѣюсь жениться, но и только.
   -- На комъ?-- спросилъ дядя.
   -- На очень бѣдной дѣвушкѣ,-- отвѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Жившей гдѣ-то въ горничныхъ?
   -- Я надѣюсь объяснить все лично дѣду, когда онъ пріѣдетъ,-- отвѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.-- Вамъ я могу только сказать одно: что дай Богъ, чтобы всѣ наши родные, которыхъ занимаетъ моя невѣста, были такъ же честны, какъ она.
   Дядя пожалъ плечами.
   -- Я думаю, нужно многое, кромѣ честности, чтобы вступить въ нашу семью,-- проговорилъ онъ.
   -- Я не буду умолять никого изъ родныхъ о томъ, чтобы былъ оставленъ за ихъ столомъ приборъ и для моей жены. Я женюсь лично для себя,-- замѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Смотри, не потеряй права на приборъ за нашими столами и для себя.
   -- Вы знаете, что и прежде близкіе мнѣ люди не особенно старались, чтобы дать мѣсто этому прибору.
   -- Я исполнилъ свою обязанность, все дальнѣйшее -- твое дѣло,-- проговорилъ дядя.
   -- Я вамъ очень благодаренъ, что вы такъ заботитесь обо мнѣ,-- отвѣтилъ племянникъ.
   Дядя и племянникъ сухо оборвали разговоръ и перешли къ другимъ предметамъ. Но дядя написалъ пространное письмо за границу; племянникъ же, въ свою очередь, счелъ нужнымъ послать туда письмо и отъ своего имени.
   Гроза начинала собираться.
  

XXXVIII.

   Еще сильнѣе, чѣмъ о Викторѣ Баскаковѣ, толковали въ свѣтѣ о Муратовой. Позорные слухи про ея связь съ барономъ Гельфрейхомъ быстро облетѣли всѣ салоны, гдѣ скучаетъ высшее петербургское общество.
   Въ этомъ не было ничего особеннаго, ничего удивительнаго. Баронъ Гельфрейхъ любилъ разные предметы роскоши и искусства, любилъ богатство и женщинъ, но любилъ все это не такъ, какъ "скупой рыцарь". Онъ любилъ эти предметы не потому, что ему пріятно было любоваться ими одному, но потому, что ихъ можно было выставлять на удивленіе толпы, хвастать ими, возбуждать ими зависть. Хвастовство было у него въ натурѣ. Онъ хвасталъ всѣмъ: и своимъ развратомъ, и своимъ умѣньемъ провести каждаго человѣка, и своимъ цинизмомъ, и своимъ тяжелымъ прошлымъ, которое онъ побѣдилъ своею энергіею, своимъ умомъ, своею ловкостью. Вся его великолѣпная обстановка, всѣ его крупныя и гласныя пожертвованія, всѣ его лукулловскіе пиры были простымъ слѣдствіемъ потребности хвастнуть передъ обществомъ, пустить пыль въ глаза, заставить говорить о себѣ. Безъ этой потребности онъ жилъ бы такъ же грязно, какъ жили его предки, онъ дрожалъ бы надъ каждой копейкой, какъ дрожали они. Но, увлекаемый страстью къ хвастовству, онъ бросалъ деньги на-вѣтеръ, умѣя въ то же время выжать ихъ изъ людей всѣми законными и незаконными средствами. Свѣтъ всегда очень скоро узнавалъ, когда баронъ покупалъ новую картину Айвазовскаго или когда баронъ мѣнялъ старую любовницу на новую. Свѣтъ узнавалъ тотчасъ же имена этихъ женщинъ и не безъ зависти смотрѣлъ на этого уродливаго побѣдителя женскихъ сердецъ и изъ-за угла швырялъ съ злобою грязью въ этихъ женщинъ, нерѣдко преклоняясь при встрѣчѣ съ ними. Муратова не могла избѣгнуть общей участи. Баронъ не могъ пощадить ее, потому что онъ вообще не умѣлъ щадить женщинъ и менѣе всего походилъ въ этомъ отношеніи на рыцаря или свѣтскаго человѣка. Вообще этотъ выросшій въ грязи, едва грамотный, не особенно умный, носившій на себѣ печать пошлости человѣкъ, казалось, говорилъ "свѣту" каждымъ своимъ поступкомъ: "посмотрите, какъ я пошлъ, циниченъ, наглъ, невѣжественъ, и все-таки всѣ считаютъ за счастіе пожать мою руку, потому что я богатъ!" Сблизившись съ Муратовой, онъ требовалъ, чтобы она присутствовала на его пирахъ, чтобы она появлялась въ его ложахъ, чтобы она чаще посѣщала балы, гдѣ онъ ходилъ за нею, какъ тѣнь, и вездѣ и всюду ей приходилось пріѣзжать на купленныхъ имъ лошадяхъ, о чемъ было извѣстно всѣмъ и каждому, вездѣ и всюду ей приходилось появляться въ подаренныхъ имъ брильянтахъ, о чемъ знали тоже всѣ и каждый, потому что эти брильянты были куплены барономъ на публичномъ аукціонѣ у графовъ Борта или пріобрѣтены у Зефтигена и Болена, не скрывавшихъ ни отъ кого, кто купилъ ихъ извѣстныя многимъ chefs d'oeuvres. Муратова краснѣла, когда впервые она появилась на Невскомъ проспектѣ въ коляскѣ, подаренной барономъ; ее жгла брильянтовая нитка, впервые охватившая ея шею на одномъ изъ баловъ; ей казалось, что всѣ указывали на нее Муратову, и говорили другъ другу:
   -- Вотъ продажная женщина, купленная вчера барономъ.
   Когда за нею начинали теперь ухаживать молодые и старые свѣтскіе развратники, она оскорблялась: ей казалось, что они вотъ-вотъ сейчасъ предложатъ ей за большую плату перейти на содержаніе къ нимъ. Но чувствительнѣе всего было для нея то, что она перестала заставать дома семью графа Матвѣя Ивановича Баскакова. Эта семья, строго державшаяся правилъ стариковъ Баскаковыхъ, заперла свои двери для Муратовой тотчасъ же, какъ только въ обществѣ разнеслись скандалезные слухи о ея связи съ барономъ Гельфрейхомъ. Аделаидѣ Александровнѣ казалось, что даже швейцаръ Баскаковыхъ смотрѣлъ на нее съ пренебреженіемъ, когда говорилъ ея лакею:
   -- Господь нѣтъ дома!
   Этотъ вѣжливый отказъ повторился два раза сряду, и при третьемъ визитѣ къ Баскаковымъ Муратова ясно разслышала, что ихъ швейцаръ сказалъ ея лакею:
   -- Господа не принимаютъ!
   Въ первые два неудачные визита она еще могла думать что она случайно не заставала дома своихъ родственниковъ, теперь она не сомнѣвалась болѣе въ томъ, что они не хотятъ ее принимать. Она сгорала отъ стыда, отъ гнѣва, отъ злости.
   -- Куда прикажете ѣхать?-- спросилъ ее лакей.
   -- Домой, домой!-- проговорила она въ волненіи.
   Ей въ эту минуту казалось, что для нея уже закрылись навсегда двери аристократическихъ домовъ. Она ѣхала, прижавшись въ уголъ коляски, и не замѣчала, что дѣлается вокругъ нея. А Невскій проспектъ, какъ обыкновенно бываетъ въ три часа дня, пестрѣлъ народомъ: золотая молодежь, продажныя женщины, выскочки-богачи, матушкины сынки,-- все это неслось въ какомъ-то безумномъ опьянѣніи, выставляя напоказъ свои богатства, иногда купленныя паденіемъ и позоромъ. Муратова не обращала ни на кого вниманія. Въ ея головѣ только носились мысли о томъ, что ее не принимаютъ порядочные люди, что она опозорена. "Скоро пальцами будутъ указывать!" -- вдругъ мелькнуло въ ея головѣ, и она, вздрогнувъ, осмотрѣлась крутомъ на эти толпы народа. "Но чѣмъ же лучше они?-- подумалось ей.-- Развѣ я погубила кого-нибудь, развѣ я отняла чье-нибудь спокойствіе, развѣ я сдѣлала преступленіе передъ обществомъ?.. Если я передъ кѣмъ-нибудь виновата, такъ передъ собою, передъ своею совѣстью. А многіе ли изъ нихъ могутъ покаяться только въ этомъ грѣхѣ? Почему же они смотрятъ такъ гордо, такъ весело? Или это я отъ непривычки?" Она задумалась на минуту и потомъ какъ-то машинально повернула голову вправо: рядомъ съ ея коляска ѣхала другая коляска, болѣе нарядная, болѣе роскошная, чѣмъ ея экипажъ. Кучера, очевидно, не хотѣли уступить другъ другу и ѣхали рядомъ, стараясь обогнать другъ друга. Муратова взглянула въ сосѣднюю коляску: въ ней лежала Камилла де-Боонъ. Эта личность, хорошо извѣстная Петербургу, утонувшая въ синемъ бархатѣ и настоящихъ кружкахъ, съ брильянтовыми пряжками на затѣйливой бѣлой шляпкѣ, украшенной бѣлыми перьями и едва державшейся на ея густыхъ бѣлокурыхъ локонахъ, купленныхъ въ Цюрихѣ -- эта личность, прошедшая огонь и воду, доходившая до тѣхъ крайностей разврата, воспоминаніе о которыхъ возбуждаетъ отвращеніе въ самихъ развратникахъ,-- эта личность, разорившая и доведшая до позора или до самоубійства десятки молодыхъ людей и разстроившая счастье многихъ семействъ, полулежала въ своемъ блестящемъ экипажѣ съ невозмутимо-холоднымъ видомъ на шелковыхъ подушкахъ своего экипажа и надменнымъ, презрительнымъ взглядомъ смотрѣла на все окружающее. Казалось, ее не удивляло ничто; казалось, она считала себя выше всего окружавшаго. На минуту Муратова встрѣтила этотъ взглядъ и невольно потупила глаза. Ей показалось, что эта женщина говоритъ ей: "ахъ, и вы тоже хотите тягаться съ нами, но какія вы жалкія женщины! Намъ стоитъ мигнуть вашимъ любовникамъ -- и они будутъ у нашихъ ногъ, и что даютъ вамъ изъ милости ваши любовники?-- половину того, что мы сами беремъ съ нихъ; и что у васъ за выраженіе лица -- точно къ смерти приговоренныя смотрите вы; у васъ вѣдь есть совѣсть, правда, дрянная совѣсть, боящаяся только сплетенъ своего муравейника, но все же она мучаетъ васъ". Муратова почти испуганно взглянула на Камиллу, а та попрежнему спокойно и холодно лежала въ своемъ экипажѣ и, казалось, уже не замѣчала своей сосѣдки. Но вотъ ея кучеръ натянулъ вожжи, и лошади помчались быстрѣе, далеко обогнавъ экипажъ Муратовой. Муратовой было въ эту минуту досадно, больно, обидно даже и то, что какая-нибудь "Камилка" смѣетъ обгонять ее, можетъ обгонять ее. Это было мелкое, постыдное чувство, но оно поднимало въ сердцѣ цѣлую бурю злобы, зависти и горечи.
   Пріѣхавъ домой, она сердито сбросила съ себя ротонду, разбранила безъ всякой причины Машу и сдѣлала сцену несчастному Аркадію Павловичу. Онъ съежился и поспѣшилъ убраться изъ дома. Черезъ полчаса пріѣхалъ баронъ. Онъ былъ въ веселомъ расположеніи духа, въ "фолишонномъ настроеніи", какъ выражалась Муратова, и проектировалъ въ умѣ устроить пикникъ въ своемъ загородномъ домѣ. Въ такія минуты баронъ бывалъ очень расточителенъ на поцѣлуи. Онъ крѣпко и звучно приложился своимъ осклабленнымъ ртомъ къ рукѣ Аделаиды Александровны и удивился, что она очень холодно отвѣтила на его привѣтствіе.
   -- Мы, кажется, не въ духѣ?-- спросилъ онъ, сладко улыбаясь.
   -- Я сейчасъ была у Баскаковыхъ. Меня опять не приняли,-- проговорила она, смотря въ сторону и хмуря брови.
   -- Ну?-- глупо спросилъ баронъ, не понимая въ чемъ дѣло.
   Его столько разъ въ былые годы не только не принимали въ нѣкоторыхъ домахъ, но даже выталкивали изъ нихъ, что онъ нисколько не удивлялся, что и Муратову могъ кто-нибудь не принять. Муратова нетерпѣливо передернула плечами.
   -- Что-жъ, вамъ, кажется, этого мало?-- спросила она.
   Баронъ растерялся, опять-таки не понимая ее.
   -- Меня не приняли, потому что я ваша любовница!-- рѣзко и отчетливо проговорила она.
   -- Но...-- началъ онъ, но Аделаида Александровна не дала ему времени кончить фразу.
   -- Да, меня начинаютъ презирать честные люди, они закрываютъ передо мною двери, они бросаютъ въ меня грязью,-- горячо заговорила она.-- Вы отняли у меня честное имя, вы погубили мою репутацію...
   -- Но вѣдь... мой другъ, ты сама...-- началъ баронъ.
   -- Что я сама?-- горячо воскликнула Муратова.-- Что? Не скажете ли вы, что я сама виновата въ томъ, что я полюбила васъ?.. Ну да, въ этомъ я виновата. Но развѣ я знала, что вы сдѣлаете меня сказкой города, что вы не сумѣете оградить мою честь отъ сплетенъ, что вы станете выставлять меня на позоръ?.. Вы не любите меня, а только хвастаете мною, хвастаете тѣмъ, что купили женщину, которую до васъ никто не могъ, не смѣлъ считать продажной.
   Она зарыдала. Баронъ привыкъ къ подобнымъ женскихъ "капризамъ", какъ онъ называлъ такія сцены, и попробовалъ обнять Муратову, но она рѣзкимъ движеніемъ отстранила его.
   -- Ну, полно, полно,-- ласково проговорилъ онъ.-- Вотъ завтра тебѣ приведутъ пару новыхъ рысаковъ, привезутъ новую коляску -- и всѣ эти честные люди будутъ завидовать тебѣ же и раскаиваться въ своей честности,-- улыбнулся онъ.
   Баронъ говорилъ развязно, спокойно, съ полной увѣренностью, что лишняя лошадь, лишній экипажъ вознаградятъ вполнѣ каждую женщину, скорбящую о потери чести. Муратова вся вспыхнула. Она быстро осушила слезы и взглянула на барона взглядомъ, полнымъ презрѣнія и гордости.
   -- А! такъ вы дѣйствительно смотрите на меня только какъ на продажную женщину!-- воскликнула она.-- Вы точно думаете, что мнѣ можно заплатить за все, не только за мои ласки, за мою любовь, но и за иной позоръ, за мое паденіе! Вы ошибаетесь! Вы не настолько богаты, вы не настолько щедры, чтобы купить право унижать меня! Я не изъ тѣхъ женщинъ, для которыхъ деньги -- все. Мнѣ нужно уваженіе, слышите вы, мнѣ нужно, по крайней мѣрѣ, ваше уваженіе. Вы неспособны на это, вы, можетъ-быть, не умѣете уважать даже самого себя. Ну, и идите отъ меня. Мы никогда не сойдемся, если вы будете такъ же смотрѣть на меня, какъ смотрѣли и смотрите на всѣхъ.
   Баронъ недоумѣвалъ. Онъ еще не изучилъ характера Аделаиды Александровны и не зналъ, какъ дѣйствовать въ сношеніяхъ съ нею.
   -- Я, право, не хотѣлъ...-- прошепталъ онъ въ смущеніи.
   -- Я вамъ говорю, что мнѣ нужны не деньги ваши, не ласки ваши, а ваше уваженіе ко мнѣ, къ моей чести! Мнѣ нѣтъ дѣла до того, что вы думаете обо мнѣ, но я не позволю вамъ третировать меня, какъ послѣднюю проститутку, которой платятъ не только за ласки, но и за побои!
   Муратова въ волненіи заходила по комнатамъ, тяжело дыша. Она подъ вліяніемъ своихъ собственныхъ словъ раздражалась все болѣе и болѣе.
   -- Или вы не умѣете смотрѣть на женщинъ иначе, какъ на продажныхъ тварей?-- нервно продолжала она.-- Ну, что-жъ, въ такомъ случаѣ, справьтесь, что платятъ разнымъ Камилкамъ и Альфонсинкамъ, и знайте, что если вы будете платить менѣе, то васъ бросятъ для какого-нибудь богатаго дурака, который дастъ больше, чѣмъ вы...
   Баронъ что-то хотѣлъ сказать, но Муратова вытянулась во весь ростъ и указала ему на дверь.
   -- Ступайте вонъ!-- проговорила она дрожащимъ голосомъ.
   Ея грудь стѣснялась отъ сдержанныхъ рыданій.
   -- Адель...-- прошепталъ растерявшійся старикъ, не трогаясь съ мѣста.
   -- Ступайте же вонъ!.. Чего же вы стоите?.. Слышите?.. Я... я...
   Она опять зарыдала, пошатнулась и упала въ истерическомъ припадкѣ на кушетку. Баронъ подбѣжалъ къ ней въ испугѣ и сталъ хлопотать около нея. Онъ былъ взволнованъ не на шутку. Его впервые выгоняла женщина; обыкновенно онъ самъ бросалъ надоѣвшихъ ему любовницъ. Это расшевелило его сонные нервы. Впервые онъ ощущалъ что-то въ родѣ страха при мысли, что его броситъ, выгонитъ женщина.
   -- Машу позовите!-- слабо проговорила она минутъ черезъ пять, приходя въ себя.
   Баронъ позвонилъ. Вошла горничная. Старикъ и она стали торопливо разстегивать лифъ Муратовой. Черезъ нѣсколько минутъ раздѣтая Муратова уже лежала въ постели. Баронъ сидѣлъ около нея и не выпускалъ изъ своихъ рукъ ея граціозную, полную руку, отъ времени до времени припадая къ ней губами.
   -- Адель, другъ мой, какая ты нервная... Ну, не сердись... Я старый циникъ... Ты знаешь...-- шепталъ онъ шамкающимъ и слащавымъ голосомъ, впиваясь глазами въ молодую женщину.-- Венера моя... богиня... Ну, ты простила меня?.. А?..
   Муратова лежала молча, съ полузакрытыми глазами.
   -- И какъ это такъ вдругъ -- вспыхнула, загорѣлась... Ступайте вонъ!.. А, каково?-- бормоталъ съ глупой улыбкой баронъ.-- Ахъ, порохъ, порохъ!.. Ты -- сама страсть, страсть!..
   Онъ совсѣмъ не понималъ, что онъ говоритъ; онъ даже не сознавалъ, что онъ выглядѣлъ и смѣшнымъ, и глупымъ въ эту минуту; онъ весь превратился въ зрѣніе и не могъ оторвать сластолюбивыхъ, алчныхъ глазъ отъ этихъ чудныхъ формъ все еще прекраснаго тѣла. Въ его головѣ мелькала только мысль о томъ, что эта-то женщина, умѣющая быть страстною, чуть-чуть не выскользнула изъ его рукъ именно въ то время, когда онъ только-что началъ вполнѣ наслаждаться ея ласками, когда онъ началъ возбуждать въ свѣтѣ зависть своею близостью къ ней. Онъ походилъ на человѣка, который въ теченіе всей своей жизни не подозрѣвалъ, что его могутъ высѣчь, и котораго совершенно неожиданно все-таки высѣкли для примѣра.
   Только къ вечеру баронъ уѣхалъ домой, вымоливъ себѣ прощеніе и проблаженствовавъ цѣлый день около постели Аделаиды Александровны. "Что за женщина, что за женщина!" -- шепталъ онъ съ слащавой, расплывающейся улыбкой, садясь въ свою карету и не помня, что онъ дѣлаетъ, гдѣ онъ находится, куда ѣдетъ. Его сухой, погрязшей въ денежныхъ расчетахъ натурѣ были нужны эти "возбужденія".
   -- Дачу ей подарю, непремѣнно дачу!-- бормоталъ онъ, осклабляясь.-- Комнату одну въ восточномъ вкусѣ... Садъ зимній для пикниковъ... Что за женщина... что за женщина!..
   Муратова, оставшись одна, невольно задумалась о происшедшей между нею и барономъ сценѣ. Эта сцена не была подготовлена, не была обдумана ею заранѣе. Аделаида Александровна дѣйствовала въ этомъ случаѣ, какъ всегда, подъ вліяніемъ нахлынувшихъ чувствъ, подъ вліяніемъ волненія. Въ ея рѣчахъ не было ни цѣльности, ни связности, ни логической послѣдовательности, ни опредѣленной цѣли. Она говорила тѣ слова, которыя навертывались на языкъ, и раздражалась этими "жалкими" словами. Вспоминая все сказанное ею, она даже испугалась теперь. Что было бы съ нею, если бы баронъ дѣйствительно ушелъ и не вернулся болѣе къ ней? Ея дѣла еще далеко не были устроены. Баронъ далъ ея мужу дѣло, но это дѣло не было еще начато. При ея разрывѣ съ барономъ, Кушманъ могъ выбрать вмѣсто Аркадія Павловича другое подставное лицо. Хотя баронъ и не занимался самъ покупкой имѣній, не имѣлъ ничего общаго съ этой компаніей, но онъ вліялъ, какъ капиталистъ, на Кушмана и его друзей. Онъ могъ сказать этимъ людямъ, чтобы они бросили Аркадія Павловича. Кромѣ того, у барона были въ рукахъ ея векселя, скупленные имъ. Онъ могъ бы опять сдѣлать ее нищею. По ея тѣлу пробѣжала дрожь при этой мысли. Но онъ не ушелъ, онъ просилъ у нея прощеніе. Значитъ, онъ любитъ ее довольно сильно. Надо воспользоваться этимъ, надо поступать разсудительнѣе, надо быть менѣе опрометчивой.. Правда, около нея увиваются и другіе развратники, готовые всегда купить женщину, подобную ей. Но неужели же пасть еще ниже, начавъ мѣнять любовниковъ? Нѣтъ, нѣтъ, довольно и того, что въ обществѣ и теперь толкуютъ про нее; не слѣдуетъ производить еще новаго скандала. И изъ-за чего она такъ взволновалась? Вѣдь съ семьей графа Матвѣя Ивановича Баскакова она и такъ была не особенно близка и хороша. Ну, порвалась связь съ этимъ домомъ -- остались другіе дома. Чѣмъ хуже семьи Баскаковыхъ кружокъ Марьи Петровны Прозоровой-Солонецкой? Нужно поддерживать сношенія съ нимъ, нужно пожертвовать въ общество Марьи Петровны лишнія сотни рублей -- и всѣ члены этого общества преклонятся передъ ней. Они не могутъ не преклониться. Сама Марья Петровна имѣла въ жизни столько романовъ, что не станетъ слишкомъ строго судить ее, Муратову. Да развѣ и другія женщины этого круга живутъ не таку какъ она, Муратова? Но кто же бросаетъ въ нихъ грязью? Муратова рѣшилась заѣхать на другой же день въ засѣданіе "Общества первой помощи", гдѣ она не была ужо довольно давно.
   На слѣдующій день она входила въ домъ Прозоровой-Солонецкой, не ожидая, что здѣсь встрѣтить ее новый ударъ.
  

XXXIX.

   У каждаго мошенника есть своего рода чувство чести. Воръ не считаетъ себя негодяемъ, когда онъ воруетъ, но онъ устыдился бы, если бы не сдержалъ своего слова относительно обѣщаннаго имъ дѣлежа съ другими ворами. Падшая женщина принимаетъ плату отъ перваго встрѣчнаго, но она вознегодовала бы, если бы этотъ первый встрѣчный далъ ей тѣ же деньги въ видѣ милостыни. Марья Петровна Прозорова-Солонецкая могла сказать о своихъ былыхъ "друзьяхъ", какъ Иванъ Грозный говорилъ о своихъ жертвахъ: "имена ихъ, Господи, ты вѣси", но она презирала женщинъ, продающихъ себя. Она любила и мѣняла своихъ "друзей" не за деньги. Вслѣдствіе этого она была до глубины души возмущена, когда до нея дошли ходившіе въ городѣ толки о связи Аделаиды Александровны съ барономъ Гельфрейхомъ. Но, несмотря на все свое негодованіе, она не могла, подобно Баскаковымъ, приказать своему лакею не принимать Аделаиду Александровну: Аделаида Александровна была членомъ "Общества первой помощи", членомъ комитета этого "общества" и имѣла полное право за свои десять рублей ежегоднаго взноса скандализировать своимъ присутствіемъ всѣхъ членовъ этого "общества". Не гнушаясь никакими деньгами, "общества", подобныя "Обществу первой помощи", не могли гнушаться и никакими лицами. Разбогатѣвшій обманами и преступленіями еврей, выскочившій въ люди "изъ ничего", далеко не честный чиновникъ, женщина, нажившая состояніе своимъ паденіемъ, какая-нибудь балетная плясунья съ скабрезнымъ прошлымъ, заставившая жениться на себѣ какого-нибудь развратнаго юношу-графчика или выжившаго изъ ума старика-аристократа,-- всѣ это лица имѣютъ полное право за десять рублей ежегоднаго взноса сидѣть рядомъ съ самыми честными людьми въ благотворительныхъ обществахъ, и посѣщать во время засѣданій этихъ обществъ тѣ аристократическіе салоны, которые безъ этихъ обществъ были бы навсегда закрыты для всей этой орды падшихъ людей. Марья Петровна не могла бытъ разборчивѣе другихъ предсѣдательницъ филантропическихъ обществъ: ей нужно было или благотворить изъ своего кармана, или принимать вклады въ общество отъ всякаго сброда и ласково пожимать грязныя руки этого сброда. Теперь она почувствовала сильнѣе, чѣмъ когда-нибудь, неудобства своего положенія. Она слышала, что Муратову называютъ "содержанкой Гельфрейха", и ей приходилось волейневолей принимать эту "содержанку". Это ее бѣсило. Ей оставалось только одно средство избавиться отъ встрѣчъ съ Муратовой -- это холодный и сухой пріемъ. Это средство было пущено въ ходъ.
   При первомъ своемъ появленіи въ комитетѣ Аделаида Александровна почувствовала, что всѣ дамы "общества" знаютъ о ея связи съ барономъ и тяготятся ея присутствіемъ. Ей отвѣчали односложными фразами, отъ нея отходили прочь, при ней дамы обрывали разговоръ, и только мужчины сгруппировывались около нея и говорили съ ней свободнѣе, чѣмъ слѣдовало. Никто не сумѣетъ такъ сильно дать почувствовать человѣку, что его презираютъ, какъ члены такъ-называемаго "свѣта". Въ этомъ отношеніи съ ними могутъ поспорить развѣ только лакеи, холопы, дворовые.
   Сконфуженная и раздраженная сухими отвѣтами и холодными взглядами, Аделаида Александровна скоро уѣхала изъ комитета, давъ себѣ слово не появляться болѣе здѣсь. Она пріѣхала домой въ такомъ волненіи, что ей необходимо было излить свою досаду. Горничная и мужъ явились первыми жертвами ея раздраженія. Но баронъ Гельфрейхъ на этотъ разъ былъ счастливѣе, чѣмъ наканунѣ. Аделаида Александровна гнѣвно передала ему свою неудачу, но уже не упрекала его. Она теперь сердилась не на него, а на этихъ "лицемѣрокъ", "биготокъ", "ханжей". Онъ выслушалъ внимательно ея разсказъ и взялъ ее за руку.
   -- Милая Адель, ты смотришь на вещи совсѣмъ какъ дитя,-- ласково проговорилъ онъ.-- Мало ли кому завидуютъ эти барыни! Этимъ нельзя огорчаться. Это должно радовать. Плохо, когда человѣку и завидовать-то нельзя.
   -- Это не зависть, а презрѣніе, презрѣніе!-- взволнованно проговорила Муратова.
   -- Полно!-- обнялъ ее за талью баронъ.-- Имъ просто досадно, что я предпочелъ тебя имъ -- вотъ и все. Ну, не ѣзди къ нимъ, забудь о нихъ, подожди, когда онѣ сами пріѣдутъ въ тебѣ.
   -- Онѣ пріѣдутъ ко мнѣ!-- воскликнула Аделаида Александровна.-- О, этого мнѣ долго придется ждать!
   -- Нѣтъ... У насъ теперь начало весны,-- въ раздумьи сказалъ баронъ ироническимъ и холоднымъ тономъ.-- Мѣсяца черезъ три начнутся въ "Обществѣ первой помощи" первые симптомы денежнаго кризиса, а къ концу лѣта или къ началу осени кризисъ дойдетъ до послѣднихъ предѣловъ, тогда и пріѣдутъ онѣ къ тебѣ.
   -- Зачѣмъ это?-- спросила Муратова.
   -- За деньгами, конечно, -- насмѣшливо пояснилъ баронъ.-- Вѣдь если онѣ не умѣютъ быть любезными съ тобой, то, разумѣется, и я перестану къ нимъ ѣздить, а перестану я ѣздить -- имъ негдѣ будетъ достать въ долгъ денегъ... Онѣ поймутъ, на какихъ условіяхъ можно будетъ достать у меня денегъ...
   -- На какихъ же это?-- спросила Муратова съ недоумѣніемъ.
   -- На условіяхъ полнаго уваженія къ тебѣ, мой другъ,-- пояснилъ баронъ и заглянулъ въ глаза Муратовой замаслившимися глазами.
   Она улыбнулась.
   -- Ты вчера была несправедлива ко мнѣ, полагая, что я позволяю всѣмъ этимъ барынямъ не уважать тебя, если я тебя люблю,-- произнесъ онъ, цѣлуя ея руки.-- Я заставлю ихъ не только уважать тебя, но ухаживать за тобою, носить тебя на рукахъ, исполнять твои желанія.
   Муратова пристально взглянула на барона. Она начинала понимать, что онъ говорить не пустыя слова, что, дѣйствуя въ союзѣ съ нимъ, она дѣйствительно можетъ добыть не только богатство, но и почетъ. Правда, можетъ-быть. за глаза про нее будутъ говорить дурно, на нее будутъ клеветать, но что кому за дѣло, что о немъ говорятъ за глаза?
   -- Ты меня очень любишь?-- проговорила она, отдаваясь его старческимъ, приторнымъ ласкамъ.
   -- Я только жалѣю, что я не настолько молодъ, чтобы ты могла любить меня такъ же, какъ я люблю тебя,-- отвѣтилъ онъ, впиваясь губами въ ея руку.
   -- Что молодость!-- вздохнула она.-- Въ тебѣ есть что-то, чего нѣтъ во всей нашей молодежи. Въ тебѣ есть какая-то непреклонная сила. Я только теперь начинаю понимать, что эта сила покоряетъ тебѣ всѣхъ. Для тебя, кажется, нѣтъ ничего невозможнаго...
   Аделаида Александровна дѣйствительно начинала если не любить барона, то удивляться ему, бояться потерять его. Онъ быль живымъ ея контрастомъ. Она до сихъ поръ дѣйствовала наугадъ, наобумъ,-- онъ дѣйствовалъ всегда съ расчетомъ, навѣрняка; она падала духомъ при малѣйшей неудачѣ,-- онъ при каждой неудачѣ дѣлался только упорнѣе и настойчивѣе. "Зачѣмъ онъ не молодъ!.. Я, можетъ-быть, полюбила бы его!-- думала она.-- Впрочемъ, если бы онъ былъ молодъ, онъ и не полюбилъ бы меня!.." -- промелькнуло въ ея головѣ, и въ ней проснулись горькія воспоминанія. Но если она и не могла полюбить барона, то ей уже начинало нравиться то чувство, которое являлось въ ней теперь подъ вліяніемъ барона,-- чувство смѣлости и самоувѣренности. Когда баронъ стоялъ около нея, она вѣрила, что на свѣтѣ нѣтъ ничего невозможнаго, что терпѣніе все превозмогаетъ. Она, съ свойственнымъ ей легкомысліемъ, даже начинала серьезно увѣрять себя, что она отдалась барону именно потому, что ее побѣдила его неотразимая сила воли, что ей понравилась его мужественная настойчивость. Безсознательно она искала въ своей душѣ оправданія для самой себя.
   -- Но прежде всего я хотѣлъ бы уѣхать съ тобою отсюда на лѣто,-- сказалъ баронъ.-- Мѣсяца два, три мы провели бы за границею, потомъ ты проведешь осень на дачѣ на Каменномъ острову, а тамъ начнется я зимній сезонъ. Ты должна провести его весело...
   -- Дай Богъ!-- вздохнула Муратова.-- Боюсь я, что придется разойтись со всѣми...
   -- Полно! Ты не только не разойдешься ни съ кѣмъ, но еще, въ концѣ-концовъ, можешь сдѣлаться предсѣдательницей "Общества первой помощи". Нужно только умно дѣйствовать. Вообще, мой другъ, ты должна привыкнуть смотрѣть хладнокровно на вещи и не думать, что тебя считаютъ какою-то преступницею. Повторяю еще разъ: тебѣ завидуютъ -- и только.
   Муратова замѣтно успокоилась. Она вѣрила барону.
   Едва успѣлъ окончательно стаять снѣгъ, едва успѣла появиться зеленая трава, какъ Муратова поѣхала съ барономъ за границу. Она была рада поѣздкѣ. Ей хотѣлось вырваться изъ Петербурга, гдѣ она ежедневно встрѣчала во время катаній то Баскаковыхъ, то Марью Петровну, то дамъ изъ комитета "Общества первой помощи". Уѣзжая изъ Петербурга, она надѣялась, что, потерявъ ее изъ виду, ея знакомые изъ высшаго круга перестанутъ говорить о ней.
   Она не ошиблась. Уже черезъ два или три мѣсяца послѣ начала сплетенъ о ней въ кругу Марьи Петровны никто изъ дамъ не упоминалъ имени Муратовой. Онѣ не видали теперь ея блестящихъ нарядовъ и экипажей, онѣ не слышали преувеличенныхъ толковъ о щедрости барона относительно ея, и потому въ нихъ не пробуждалась зависть, а вслѣдствіе этого и охота къ сплетнѣ, къ бросанью грязью въ ослѣплявшее ихъ золото. Впрочемъ, лѣто дѣйствуетъ примирительно на людей вообще, а на жителей столицы въ особенности. Всѣ эти мелкіе и пошлые враги, утомленные долгою зимою, раздраженные безденежьемъ и потребностью роскоши, испытывающіе служебныя непріятности, разъѣзжаясь по дачамъ и деревнямъ, на нѣкоторое время забываютъ другъ о другѣ и успокаиваются.
   Забыть же о Муратовой было тѣмъ легче, что члены комитета въ "Обществѣ первой помощи" были уже озабочены изысканіемъ средствъ для пополненія кассы, по обыкновенію начинавшей пустѣть въ лѣтнее время. Январскіе годовые взносы членовъ "общества", по обыкновенію, истощались въ первое полугодіе, и въ теченіе второго полугодія "общество" чувствовало себя въ отношеніи финансовъ въ положеніи турецкой имперіи.
  

XL.

   Члены комитета "Общества первой помощи" -- эти невѣдающія, что творятъ, бѣлки, добровольно замкнувшіяся въ безвыходную клѣтку безплодной филантропіи, вертѣлись въ своемъ колесѣ, несмотря на начинавшійся лѣтній зной, вертѣлись до изнеможенія, до упадка силъ, вертѣлись безъ выхода, безъ конца, безъ приближенія къ какой бы то не было цѣли, а денегъ все не было, а просящіе хлѣба рты все умножались и умножались. Положеніе становилось поистинѣ трагикомическимъ.
   Уже въ маѣ мѣсяцѣ Марья Петровна придумала устроить негласную лотерею въ "своемъ кружкѣ", какъ она выражалась, и подняла на ноги своего розовенькаго и кругленькаго генерала. Пользоваться подобными незаконными средствами въ "обществѣ" считалось дѣломъ очень обыкновеннымъ, такимъ же обыкновеннымъ, какъ подсыпать лишнихъ пустыхъ билетовъ въ колесо гласной алегри, какъ выставлять напоказъ цѣнныя вещи, не пускавшіяся въ лотерею. Все это мелкое плутовство и мошенничество не считалось позорнымъ и противозаконнымъ, такъ какъ все это совершалось "для бѣдныхъ". Пыхтя и отдуваясь, бѣдный генералъ носился изъ конца въ конецъ города, добывая вещи для розыгрыша. Онъ не брезгалъ ничѣмъ и бралъ старые серебряные портсигары, портмонэ, бокалы, чарочки, ложки,-- однимъ словомъ все, что только давали ему его пріятели, желавшіе какъ-нибудь отдѣлаться отъ его настойчивыхъ требованій. Розовенькій и кругленькій миролюбивый генералъ дѣлался въ это время настоящимъ бандитомъ и, такъ сказать, бралъ за воротъ каждаго, требуя во что бы то ни стало пожертвованія на благотворительную лотерею для своей Марьи Петровны. Онъ дѣлалъ это такъ же настойчиво, какъ когда-то вербовалъ за столами англійскаго клуба членовъ въ ея только-что начинавшееся "общество". Недѣли въ двѣ ему удалось набрать достаточное количество этихъ "добровольныхъ пожертвованій" и Марья Петровна, пожертвовавъ отъ себя небольшое, довольно-сомнительное произведеніе Буше "Источникъ любви", усадила своего генерала отдыхать отъ разъѣздовъ за свертываніемъ лотерейныхъ билетовъ. Храбро совершавшій свои набѣги на чужую собственность, генералъ чувствовалъ себя несчастнымъ во время этого отдыха. Его толстые, коротенькіе пальцы совершенно не повиновались ему, когда приходилось скручивать въ трубочки маленькіе билеты, тѣмъ болѣе, что дѣло было спѣшное, такъ какъ раздача билетовъ шла довольно удачно: они разбирались нарасхватъ, то-есть Марья Петровна дала по сотнѣ билетовъ десяти подчиненнымъ своего мужа и по пятидесяти билетовъ каждому изъ десяти членовъ комитета и приказала занести казначею въ кассовую книгу приходъ въ 1.500 рублей.
   Такой успѣшный исходъ лотереи далъ возможность "обществу" просуществовать безъ особенныхъ заботъ до половины іюля. Въ половинѣ же іюля казначей снова заявилъ комитету, что касса общества пуста. Марья Петровна начинала терять присутствіе духа и, какъ и слѣдовало ожидать, накинулась на казначея съ упреками за то, что дѣла "общества" съ каждымъ годомъ идутъ все хуже и хуже, и что въ прошломъ году въ половинѣ іюля не было еще и помину о кризисѣ.
   -- Да вѣдь въ прошломъ году баронъ Гельфрейхъ далъ взаймы обществу двѣ тысячи рублей,-- пояснилъ казначей.
   -- Что вы мнѣ толкуете: баронъ, баронъ! Баронъ и теперь дастъ еще взаймы.-- воскликнула Марья Петровна.
   -- Ну, не думаю,-- пробормоталъ казначей, поднося къ носу открытую табакерку.-- Во-первыхъ, баронъ теперь за границей, а во-вторыхъ, его контора потребовала отдачи и тѣхъ двухъ тысячъ, которыя мы брали въ прошломъ году.
   -- Скажите, чтобы подождала. Откуда мы возьмемъ ей денегъ!-- горячилась Марья Петровна.
   -- Въ томъ-то и дѣло, что денегъ нѣтъ, а контора барона не хочетъ ждать. Я уже говорилъ съ управляющимъ, онъ отвѣтилъ, что баронъ не далъ ему никакихъ инструкцій на этотъ счетъ, и что онъ долженъ взыскать эти деньги теперь же. Пятьсотъ рублей я ужъ внесъ, а гдѣ взять еще полторы тысячи... Да, за барономъ мы были какъ за каменной стѣной...
   -- Ахъ, отстаньте вы съ своимъ барономъ! Мы должны такъ поставить общество, чтобы оно не зависѣло отъ случайныхъ пожертвованій.-- Всякое учрежденіе, вызванное насущною необходимостью и потребностями общества, должно стоять на своихъ ногахъ и не зависѣть отъ случайностей!
   Казначей сомнительно покачалъ головой и вздохнулъ.
   -- И радъ бы въ рай, да грѣхи не пускаютъ,-- пробормоталъ онъ, опять понюхавъ табаку.
   -- Помощи непосильныя оказываемъ, на поддержку разныхъ грѣшницъ святыя деньги тратимъ, оттого и оскудѣніе у насъ,-- вздохнулъ Меѳеодій Мироновичъ Маѳусаиловъ, поднимая глаза къ потолку.
   -- Ну да, вы хотѣли бы, чтобы мы выдавали полтинники вашимъ старикамъ и старухамъ!-- разсердилась Марья Петровна.
   -- И полтинникъ -- помощь старушкѣ Божіей! Это только развращенные новыми идеями ваши тунеядцы ни за что не считаютъ полтинникъ. А иная старушка Божія на полтинникъ десять дней живетъ,-- опять вздохнулъ старикъ.
   -- Ну, и давайте имъ изъ своего кармана полтинники, отвернулась отъ него Марья Петровна.
   По окончаніи засѣданія комитета одинъ изъ членовъ общества подошелъ къ казначею.
   -- Скажите, пожалуйста, у Марьи Петровны вышло что-нибудь съ Гельфрейхомъ?-- озабоченно спросилъ онъ.
   -- Ничего особеннаго: Марья Петровна только не одобрила поведенія госпожи Муратовой,-- шутливо отвѣтилъ казначей и лукаво подмигнулъ глазомъ.
   Собесѣдникъ пожалъ плечами.
   -- Давно ли напущена такая строгость!-- усмѣхнулся онъ.-- Вѣдь и Муратова, можетъ-быть, не одобряла поведенія самой Марьи Петровны въ былые дни... Впрочемъ, дѣло не въ томъ!.. Важно то, что Марья Петровна сама вредитъ обществу, Богъ знаетъ ради чего... Если мы взялись за дѣло, то мы не можемъ пренебрегать ничѣмъ.
   -- Говорено, все было говорено, но у насъ есть свой душокъ,-- проговорилъ казначей, уложивъ въ портфель бумаги и вставая съ мѣста.
   -- И что это у нея за обращеніе съ членами комитета? Она ихъ третируетъ en canaille.
   -- Темпераментъ-съ, батюшка, темпераментъ во всемъ виноватъ,-- усмѣхнулся казначей.-- Наша почтеннѣйшая Марья Петровна не женщина, а воплощенный темпераментъ.
   -- Пора бы уходиться! Въ молодости ея темпераментъ былъ источникомъ наслажденія, а теперь онъ болѣе походитъ на сварливость...
   Не менѣе казначея и другихъ членовъ комитета взволновалась и сама Марья Петровна. Она тотчасъ же обрушилась на своего розовенькаго генерала, придравшись къ тому, что онъ ничего не дѣлаетъ, ни о чемъ не заботится и только занимается пустяками: занятіе пустяками состояло въ томъ, что генералъ клеилъ по цѣлымъ днямъ какіе-то коробочки, портфельчики и переплеты для книгъ, отдавшись всецѣло переплетному ремеслу. Страсть къ переплетному ремеслу, какъ говорили злые языки, появилась въ немъ совершенно неожиданно для него самого: однажды, лѣчась за границей на водахъ отъ излишней тучности, онъ услышалъ отъ доктора, что ему, генералу, грозитъ ударъ, если онъ не будетъ заниматься гимнастикой или какимъ-нибудь механическимъ трудомъ. Генералъ испугался и рѣшился послѣдовать совѣту доктора: сначала онъ сталъ ѣздить на гимнастику, но лазанье по лѣстницамъ и скаканье сильно утомляли его. Особенно же плачевно дѣйствовали на него руки отставного солдата, состоявшаго при гимнастикѣ и аккуратно каждый день подходившаго къ генералу съ одной и той же стереотипной фразой:
   -- Позвольте, ваше превосходительство, размять вамъ бока.
   Генералу надоѣло разминать себѣ бока, и онъ рѣшилъ, что будетъ лучше заняться механическою работою. Рѣшеніе было тотчасъ же приведено въ исполненіе: сначала онъ сталъ столярничать, но столярная работа вызывала усталость и заставляла его обливаться потомъ; онъ бросилъ ее и занялся токарной работой, но его толстые, коротенькіе пальцы едва сдерживали долото, а похожіе на деревянные обрубки ноги не успѣвали вертѣть колесо, такъ что оно поминутно останавливалось или вертѣлось въ обратную сторону; генералъ бросилъ и точенье и задумалъ заняться переплетнымъ искусствомъ; это дѣло оказалось очень легкимъ, и онъ засѣлъ клеить коробочки, тетрадочки, портфельчики, и, сидя согнувшись надъ столомъ и пыхтя глубокомысленно оттопыренными губами, глубоко вѣрилъ, что онъ теперь застраховалъ себя отъ удара, занявшись "мускульнымъ трудомъ".
   -- Знаете, это необходимо послѣ умственныхъ занятій,-- говорилъ онъ знакомымъ, совѣтуя и имъ не пренебрегать "мускульнымъ трудомъ".
   Злые языки утверждали, что эта исторія такъ же достовѣрна, какъ то, что генералъ ухитрился однажды сдѣлать четыре ошибки въ словѣ, состоящемъ изъ трехъ буквъ, написавъ вмѣсто "еще" -- "эсчо".
   Застигнутый женою за этими-то спасительными для его здоровья занятіями, генералъ нѣсколько смутился и забормоталъ, что онъ "готовъ... готовъ помочь... но... но какъ же... чѣмъ?"
   -- Вотъ живыя картины развѣ, при иллюминаціи, съ баломъ?-- пробормоталъ онъ, наконецъ.
   -- Какія это живыя картины?-- сердито спросила Марья Петровна.
   -- Такія... знаешь, обыкновенныя,-- забормоталъ сконфуженный генералъ, думая, что онъ непремѣнно сказалъ глупость.-- Вотъ... ты... ну, дамы-патронессы... изобразите изъ себя что-нибудь... Пускать публику за деньги...
   Онъ совсѣмъ сконфузился и смѣшался. Марья Петровна задумалась.
   -- Расходы большіе,-- проговорила она.-- Окупится ли?
   -- Отчего же большіе? Вотъ я склею, что надо...
   Генералъ былъ очень радъ, что онъ изобрѣлъ источникъ дохода и что онъ можетъ быть полезенъ "обществу" своей Марьи Петровны. Марья Петровна замѣтила, что "объ этомъ нужно серьезно подумать", и въ слѣдующее же засѣданіе комитета предложила устроить балъ съ живыми картинами и иллюминаціей въ ея саду. Комитетъ согласился съ радостью: лишнее развлеченіе лѣтомъ -- кладъ для людей, скучающихъ на ежедневномъ дежурствѣ въ Павловскомъ саду. Кромѣ того, нѣкоторыя дамы-патронессы надѣялись на эффектныя роли въ живыхъ картинахъ. Тотчасъ же выбрали особую комиссію для устройства праздника и пригласили въ нее одного изъ художниковъ, состоявшаго членомъ "общества" и принадлежавшаго къ числу тѣхъ смѣтливыхъ "новыхъ" людей, которые давно поняли, какъ выгодно художникамъ и артистамъ втираться въ аристократическіе кружки. Засѣданія комиссіи начали происходить ежедневно. Это были веселые дни для ея членовъ: этимъ господамъ приходилось болтать безъ умолку, рыскать изъ Павловска въ Петербургъ, волноваться по поводу каждой мелочи, присутствовать на репетиціяхъ живыхъ картинъ и маленькаго водевиля, который рѣшили разыграть члены "общества", заказывать и выписывать изъ-за границы наряды. Главный спорный пунктъ состоялъ въ выборѣ картинъ. Художникъ предлагалъ сцены изъ "Прекрасной Елены" и Олимпъ изъ "Орфея въ аду". Члены комиссіи протестовали, говоря, что ни одна изъ дамъ не согласится явиться въ слишкомъ откровенномъ нарядѣ боговъ. Остановились, наконецъ, на картинахъ: "Неравный бракъ", "Игра въ жмурки", "Стрекоза и муравей" изъ иллюстраціи Густава Дорэ къ баснямъ Лафонтена, и, наконецъ, "Состязаніе" изъ "Прекрасной Елены". Послѣднюю картину отвоевалъ художникъ, который самъ рѣшился позировать въ роли Париса. Впрочемъ, эта картина была вообще необходима, такъ какъ желающихъ позировать было слишкомъ много и обидѣть кого-нибудь отказомъ было неудобно. Въ видахъ экономіи картина "Неравный, бракъ" должна представлять не вѣнчаніе, а обрученіе, то-есть могла состояться при обыкновенной комнатной обстановкѣ; "Стрекоза и муравей" тоже должна была составиться при комнатной обстановкѣ, безъ той декораціи, которой требовалъ рисунокъ Дорэ. Возникли затрудненія насчетъ одежды для священника въ "Неравномъ бракѣ". Это затрудненіе взялся устранить пухленькій и розовенькій генералъ: онъ взялъ на себя трудъ съѣздить къ священнику того вѣдомства, гдѣ онъ служилъ, и достать отъ него ризу. Такимъ образомъ все уладилось превосходно. Генералъ поѣхалъ къ священнику и объявилъ, что ему нужна на три, на четыре дня риза.
   -- Зачѣмъ это вамъ, ваше превосходительство?-- спросилъ сухой и хмурый старичокъ-священникъ.
   -- Моя Марья Петровна... знаете, все у нея благотворительность на умѣ,-- путался генералъ, не зная, какъ объяснить дѣло.
   -- Вѣроятно, ризы на какую-нибудь церковь желаютъ сшить?-- спросилъ священникъ.
   -- Да, да... Точно, сшить ризы хотятъ!-- обрадовался генералъ неожиданному объясненію и внутренно назвалъ себя несообразительнымъ дуракомъ.
   -- Что-жъ, это дѣло хорошее!-- вздохнулъ священникъ.-- Много есть храмовъ, гдѣ священнослужители священнодѣйствуютъ въ оборванной одеждѣ. Я всегда говорилъ: пусть люди жертвуютъ на благолѣпіе храмовъ, и вѣра въ народѣ не оскудѣетъ. Благолѣпіе нужно, чтобы народъ проникся уваженіемъ передъ величіемъ храма.
   -- Конечно, конечно... Это такъ... И я вотъ тоже,-- говорилъ генералъ.-- Такъ вы ужъ позвольте ризу-то...
   -- Съ величайшимъ удовольствіемъ, ваше превосходительство, съ величайшимъ! Я для своей братіи на все готовъ,-- вздохнулъ священникъ.
   Черезъ полчаса генералъ мчался въ Павловскъ вполнѣ счастливый.
   Онъ, какъ школьникъ, прямо пробѣжалъ въ себѣ въ кабинетъ и черезъ минуту, весь сіяющій и обливающійся потомъ, появился передъ своею Марьею Петровною въ блестящей золотой ризѣ, возбудивъ визгъ жениной собачонки. Марья Петровна была такъ обрадована удачею, что даже не разбранила своего пухленькаго генерала за его школьническую выходку.
   О раздачѣ билетовъ, по обыкновенію, заботились не особенно много. Секретарь комитета велѣть писарю генерала написать письма ко всѣмъ членамъ "общества" и приложить къ каждому письму билетъ. Въ письмѣ говорилось, что билетъ стоитъ три рубля и что невозвращенные за день до праздника билеты будутъ считаться взятыми. Посылались же билеты за два дня до празднества, такъ что большинство членовъ получало ихъ слишкомъ поздно и не успѣвало возвратить. Этотъ обычай рассылать билеты при письмахъ всѣмъ знакомымъ и незнакомымъ лицамъ практиковался "обществомъ" съ давнихъ поръ и давалъ благопріятные результаты даже тогда, когда спектакли и концерты "общества" выходили безобразными до послѣдней степей и принимали до того семейный характеръ, что вмѣсто обманувшихъ и не пріѣхавшихъ артистовъ Марья Петровна насильно посылала на эстраду перваго подвернувшагося ей подъ руку юношу, прося его "прочесть что-нибудь" и усердно аплодируя ему за невыносимое чтеніе всѣмъ надоѣвшихъ произведеній.
   Наконецъ, насталъ и желанный праздникъ. Все шло отлично. Народу набралось много. Картины удались. Пьеса при помощи суфлера прочиталась безъ большихъ ошибокъ и остановокъ. Сверхъ всякаго ожиданія, даже появился на сцену какой-то престарѣлый артистъ, не значившійся въ программѣ, и прочелъ юмористическое стихотвореніе своего сочиненія. Члены комитета аплодировали всѣмъ и всему, поддерживая, такъ сказать, семейнымъ образомъ одушевленіе въ публикѣ. Балъ тоже прошелъ недурно, и Марья Петровна, несмотря на свои "бальзаковскія лѣта", декольтированная до послѣдней степени, танцовала, не отдыхая, съ увивавшеюся около нея молодежью, которая постоянно не отходила отъ этой потухающей звѣзды, давно покинутой людьми, болѣе опытными и ищущими болѣе юныхъ красавицъ. Только къ третьему часу ночи разъѣхались гости, и настала тишина въ домѣ. Марья Петровна до того увлеклась "вечеромъ", что еще рѣшилась прокатиться въ шарабанѣ послѣ бала съ тремя юношами, чтобы "подышать утреннимъ воздухомъ и освѣжиться". Послѣ зимнихъ спектаклей въ "Обществѣ первой помощи", она обыкновенно ѣздила съ такими же юношами и двумя-тремя дамами-патронессами "не освѣжаться", а "ужинать" къ Борелю.
   На второй день послѣ празднества членамъ комитета предстояло разрѣшить самую трудную изъ своихъ обязанностей -- опредѣлить расходы и доходы. Начались представленія и провѣрка счетовъ: оказалось, что чистый барышъ равнялся ровно 500 рублямъ. Именно этой суммы денегъ стоило платье, которое заказала къ этому балу одна изъ дамъ, фигурировавшая въ роли "Прекрасной Елены". Марья Петровна упала духомъ.
   -- Изъ-за чего же мы бились?-- взволновалась она.-- Наше "общество" не оказываетъ намъ поддержки. Я назначила небольшую плату за входъ, я выставила блюдо для пріема добровольныхъ пожертвованій. И что же? Мы получили какіе-то дрянные пятьсотъ рублей. На блюдѣ оказалось только двадцать рублей... Я полагаю, господа...
   -- Да вѣдь баронъ Гедьфрейхъ не былъ на балу, а кто же, кромѣ него, станетъ бросать добровольно сотни рублей,-- съ ироніей замѣтилъ настойчивый казначей, перебивая потокъ ея гнѣвной рѣчи.
   Этотъ чисто-практическій человѣкъ сильно упрекалъ въ душѣ Марью Петровну за то, что она "отвадила" отъ "общества" барона, и повторялъ его имя на засѣданіяхъ комитета, какъ Катонъ повторялъ свое "delenda Carthago".
   -- Что вы мнѣ все указываете на барона!-- раздражилась Марья Петровна.-- Это, наконецъ, изъ рукъ вонъ! Что же вы мнѣ прикажете дѣлать? Не ѣхать ли къ нему, не умолять ли его спасти наше "общество"? Я, кажется, и такъ приношу не мало жертвъ общественной дѣятельности. Кто же дѣйствуетъ, кромѣ меня? Не вы ли, вносящій только безнадежность въ наши засѣданія? Мы должны поддерживать, ободрять другъ друга. Вы видите, что мнѣ тяжелѣе всѣхъ, а я не падаю духомъ, работаю. Меня, кажется, не за что упрекнуть.
   -- Я и не упрекаю, я вѣдь только на факты указываю,-- спокойно замѣтилъ казначей.
   -- Съ смиреніемъ должны люди нести свой крестъ,-- возвелъ къ потолку глаза Маѳусаиловъ.-- Смиренія въ насъ нѣтъ.
   -- Да скажите, пожалуйста, отчего это дѣйствительно баронъ охладѣлъ къ нашему обществу?-- вмѣшался въ споръ графъ Зябловъ.
   -- Ахъ, Богъ мой, вѣроятно, ему теперь нужны деньги на покупку какихъ-нибудь рысаковъ и брильянтовъ!-- съ презрѣніемъ отвѣтила Марья Петровна.-- Почемъ я знаю.
   -- Да, я думаю, ему и прежде нужны были деньги на эти предметы,-- замѣтилъ холодно графъ Зябловъ.
   -- Да, но теперь, вѣроятно, нужно тратить на это болѣе, чѣмъ тратилось прежде!-- раздражительно произнесла Марья Петровна.
   -- Все дѣло, сколько я могу понять, касается какихъ-то темныхъ слуховъ, сплетенъ,-- пожалъ плечами графъ Зябловъ.-- Признаюсь, я не слѣжу за скандалезной хроникой города и потому не могу въ настоящемъ случаѣ ничего сказать. Могу только замѣтить одно,-- что мы потеряли самаго полезнаго члена общества, и ужъ, конечно, потеряли не потому, что у него не стало средствъ помогать "обществу", или потому, что онъ понялъ безполезность нашей дѣятельности.
   Мнѣнія Зяблова раздѣляли всѣ мужчины, знавшіе или, лучше сказать, угадывавшіе причину охлажденія барона къ обществу. Каждый изъ этихъ мужчинъ очень хорошо, даже по опыту, зналъ, что всѣ эти барыни изъ комитета, начиная съ самой Марьи Петровны, имѣли въ своемъ прошломъ или настоящемъ точно такіе же романы, какъ романъ Муратовой, вся разница была въ томъ, что онѣ или умѣли лучше прятать, или не пользовались отъ своихъ покровителей и любовниковъ такими щедрыми дарами, какими пользовалась Муратова. Аделаида Александровна, если и была чѣмъ-нибудь преступнѣе ихъ, такъ это своею вѣтреною откровенностью. Вслѣдствіе этого никто изъ мужчинъ не оправдывалъ щепетильности Марьи Петровны, и каждый сознавалъ, что Муратова всегда была однимъ изъ украшеній комитета, что она оживляла скучныя бесѣды во время засѣданій, что она была душою этихъ засѣданій. Наконецъ, всѣ мужчины, бывшіе членами комитета, мало-по-малу, уже весною начали дѣлать попытки покороче сблизиться съ Муратовой, питая надежду, что и имъ перепадетъ хоть капля меду послѣ трапезы барона Гельфрейха. Дамы-патронессы, правда, были еще озлоблены на Аделаиду Александровну, завидуя ея обогащенію, но эти дамы въ то же время были рады, что въ комитетѣ начинаются нападенія на вѣчно рѣзкую, вѣчно безцеремонную Марью Петровну. Эти барыни, горячо пожимавшія ей руки, цѣловавшія ее поцѣлуями сестеръ, были бы очень, рады, если бы она пала, то-есть, лишилась бы званія предсѣдательницы общества. Вслѣдствіе этого, слыша намеки мужчинъ на то, что Марья Петровна виновата въ отчужденіи барона отъ общества, дамы молчали и не возражали. Марья Петровна краснѣла и блѣднѣла; на ея лицѣ появились красныя пятна; ея и безъ того всегда короткое и тяжелое дыханіе сдѣлалось еще тяжелѣе, прерывистѣе.
   -- Но, господа, что же дѣлать, что дѣлать?-- проговорила она крикливымъ голосомъ, стараясь покрыть перекрестные разговоры членовъ комитета.-- Вы все говорите, всѣ упрекаете другихъ, а исхода все-таки никто не указываетъ. Критиковать легко, дѣла дѣлать трудно.
   -- Кажется, мы за старика Буало принялись,-- прошепталъ чей-то насмѣшливый голосъ на ухо сосѣду.
   -- Закрыть лавочку надо!-- хладнокровно пробормоталъ казначей, поднося къ носу табакерку.
   -- Здѣсь не лавочка!-- почти крикнула Марья Петровна.-- Слышите: здѣсь не лавочка! Кто считаетъ наше дѣло -- дѣломъ лавочки, тотъ сдѣлаетъ лучше всего, если удалится изъ общества... Мы никого не держимъ насильно!
   -- Ну, на удаленіе никто, я думаю, и не попроситъ позволенія,-- проговорилъ кто-то изъ членовъ.
   -- Мнѣ кажется, обществу будетъ не особенно выгодно, если его членамъ будутъ постоянно напоминать о ихъ правѣ выйти изъ общества,-- замѣтилъ небрежно графъ Зябловъ.
   Марья Петровна, которую оглушалъ шумъ и гамъ разговаривавшихъ и спорившихъ кругомъ нея членовъ комитета, чувствовала, что еще одинъ неловкій шагъ -- и она окончательно вооружитъ противъ себя этихъ людей. Но она переживала подобныя бури не разъ въ году и научилась унравлять этимъ "стадомъ барановъ", какъ она называла комитетъ.
   -- Господа, господа, вы говорите всѣ вдругъ! Это невозможно!-- крикнула она на весь залъ, торопливо понюхавъ изъ флакона спирта.-- Я не понимаю, изъ-за чего идетъ все это волненіе. Потерпѣло общество убытки? Сдѣлалъ комитетъ какую-нибудь неудачную попытку? Вовсе нѣтъ! мы разыграли лотерею, и у насъ оказалось болѣе тысячи рублей чистаго барыша...
   -- Часть котораго пошла на уплату долга конторѣ барона Гельфрейха,-- равнодушно вставилъ, между прочить, казначей, какъ бы комментируя отчетъ предсѣдательши.
   -- Прошу не перебивать меня!-- сверкнула на него глазами задыхавшаяся Марья Петровна, снова нюхая спиртъ.-- Итакъ, я говорю: отъ лотереи у насъ была слишкомъ тысяча рублей барыша. Мы дали балъ съ живыми картинами и получили пятьсотъ рублей чистой прибыли...
   -- Это крайне мало,-- сказалъ кто-то изъ членовъ.
   Марья Петровна только бросила на него гнѣвный взглядъ и продолжала:
   -- Значить, комитетъ ведетъ свои дѣла добросовѣстно, и волноваться намъ нечего. Но вы скажете, что все-таки у насъ нѣтъ денегъ. Но гдѣ же въ благотворительныхъ обществахъ не бываетъ этихъ кризисовъ лѣтомъ? Это такіе пустяки, что волноваться тутъ нечего. Намъ нужны деньги? Я ихъ достану!
   Послѣдняя фраза была произнесена съ аффектомъ. Члены комитета были поражены: они теперь забыли, что Марья Петровна была главною причиною охлажденія барона къ обществу и послѣдовавшаго затѣмъ финансоваго кризиса, и сознавали только одно то, что одна Марья Петровна обладаетъ такой магической силой спасать общество во время кризисовъ.
   -- Въ такомъ случаѣ нечего и говорить,-- послышалось въ одномъ концѣ стола.
   -- Если такъ, то и прекрасно,-- говорили въ другомъ концѣ.
   -- Господь каждаго умудряетъ!-- вздохнулъ Маѳусаиловъ, возводя къ потолку набожные взоры и въ благочестивомъ смиреніи вспоминая объ исцѣленіи Валаама.
   -- Я хотѣла въ сегодняшнемъ засѣданіи попросить господина секретаря прочитать выработанный мною проектъ общины для спасенія падшихъ женщинъ,-- проговорила Марья Петровна.-- Но я устала и потому отлагаю это до слѣдующаго засѣданія. Мы нашими мелочными спорами наполняемъ время засѣданій и отстраняемъ толки о болѣе существенныхъ для общества вопросахъ.
   Она встала и, переваливаясь съ-боку-на-бокъ, усталою походкой вышла изъ залы засѣданія, пожавъ на ходу нѣсколько рукъ. Въ залѣ задвигались стулья, зашуршали шелковыя платья.
   -- Съ этого надо было начать,-- ворчалъ казначей, складывая бумаги.
   -- Съ чего это?-- спросилъ графъ Зябловъ.
   -- Съ объясненія, что деньги будутъ,-- отвѣтилъ казначей.-- И какъ это легко разрѣшаютъ у насъ женщины финансовые вопросы -- это удивительно! Имъ бы министерство финансовъ отдать въ управленіе. Ей-Богу!
   Онъ захихикалъ своимъ неслышнымъ смѣхомъ и побрелъ изъ залы.
   -- Вы сегодня у Излера?-- спросилъ его графъ Зябловъ.
   -- Какъ же, какъ же!-- вдругъ оживился казначей.-- А, вы, значитъ, слышали? Что за дѣвочка! что за дѣвочка!
   Онъ поднесъ къ губамъ свои дряблые пальцы.
   -- En petit comité, конечно?-- спросилъ Зябловъ.
   -- Ну, разумѣется, разумѣется.
   Графъ взялъ казначея подъ руку, и они пошли тихими шагами по тѣнистой аллеѣ, серьезно перешептываясь между собою. Со стороны ихъ можно было счесть за дипломатовъ, обсуждавшихъ важный политическій вопросъ.
  

XLI.

   Дней пять или шесть Марья Петровна только о томъ и толковала, что общество взваливаетъ все на нее, что она одна спасаетъ общество, что она для общества готова на всякія матеріальныя и нравственныя жертвы, что ради общества она готова бы стоять на паперти съ протянутой рукой. Всѣ выслушивали ее и удивлялись ей, сознавая, что не будь Марья Петровна предсѣдательницей "Общества первой помощи" -- оно погибло бы безвозвратно. Она же, между тѣмъ, дѣйствительно готовилась принести жертву: эта жертва состояла въ визитѣ къ Аделаидѣ Александровнѣ Муратовой. Жертва была дѣйствительно велика, такъ какъ Аделаида. Александровна, возвратившись изъ-за границы, и не думала дѣлать неизбѣжнаго перваго визита къ Прозоровой-Солонецкой.
   Муратова только-что вернулась изъ-за границы и поселилась на дачѣ, подаренной ей барономъ Гельфрейхомъ на Каменномъ острову. Она поздоровѣла въ два лѣтніе мѣсяца, ея нервы успокоились, ея манеры стали развязнѣе и смѣлѣе. Почти ежедневно можно было встрѣтить ее на Елагиномъ острову то въ коляскѣ, то въ амазонкѣ на лошади. Она стала носить очень ловко pince-nez и отличаться вывезенными изъ Парижа крайне шикарными и нѣсколько причудливыми нарядами. Въ первое же ея появленіе на "Стрѣлкѣ", ея экипажъ окружила толпа знакомой молодежи. Аделаида Александровна бойко встрѣтилась съ этими людьми и съ напускнымъ или искреннимъ смѣхомъ разспрашивала ихъ о разныхъ общихъ знакомыхъ изъ высшаго круга, дѣлая комическія замѣчанія насчетъ "прожектовъ" Марьи Петровны, насчетъ "старушекъ Божіихъ" Маѳусаилова, насчетъ "неугасимыхъ лампадочекъ" графа Матвѣя Баскакова, насчетъ "чувствительной исторіи" графа Виктора Баскакова. Присматриваясь къ ней, можно было сразу замѣтить, что изъ нея вырабатывался тотъ часто встрѣчающійся теперь типъ женщины, которая замѣняетъ сознаніе своего собственнаго достоинства простою бравадою, безшабашною, удалью, беззаботною наглостью. Она какъ будто поняла, что каждый наглецъ можетъ "пересмотрѣть" самаго честнаго человѣка и заставить послѣдняго потупить глаза, и вслѣдствіе этого стала смотрѣть всѣмъ и каждому прямо въ лицо до тѣхъ поръ, пока люди, можетъ-быть, стыдясь за нее, не потупляли передъ нею своихъ взглядовъ. Она освоилась со своимъ положеніемъ съ тою легкостью, которая была въ ея характерѣ. За границей это было тѣмъ легче сдѣлать, что тамъ никто не мучилъ ее обидными намеками, косыми взглядами. Тамъ не знали ея романа. Тамъ она была просто богатой, свѣтской женщиной, живущей въ свое удовольствіе; за деньги ей услуживали всѣ; всѣ удивлялись ея нарядамъ; всѣ были обворожены ея любезностью и веселостью. Она если и не была счастлива, то старалась быть веселою и держать на привязи своего "старикашку", какъ она называла теперь барона. Скоро у нея на дачѣ началъ собираться веселый кружокъ молодежи, сопровождавшей ее на прогулкахъ или просиживавшей у нея цѣлые часы по утру или по вечерамъ среди болтовни и смѣха за завтраками и за ужинами съ шампанскимъ.
   Во время одного изъ такихъ сборищъ Аделаида Александровна была изумлена докладомъ лакея о пріѣздѣ Марьи Петровны Прозоровой-Солонецкой.
   -- Проси,-- сказала Муратова и съ иронической улыбкой на лицѣ встала навстрѣчу Марьѣ Петровнѣ.
   Она поняла, что въ ней начинаютъ нуждаться: безъ крайней необходимости Марья Петровна вообще не заѣхала бы къ ней, и тѣмъ болѣе не заѣхала бы первая, не дожидаясь визита вернувшейся изъ-за границы Аделаиды Александровны.
   -- Вы недобрая, вы совсѣмъ забыли наше общество,-- упрекнула хозяйку Марья Петровна, цѣлуя се.-- Васъ приходится разыскивать.
   -- Я была за границей,-- отвѣтила Аделаида Александровна:-- а теперь...
   Она окинула смѣющимися глазами группу молодежи.
   -- А теперь меня держатъ въ плѣну,-- бойко улыбнулась она, указывая глазами на присутствующихъ.-- Все говорятъ, что успѣю еще наскучаться въ разныхъ засѣданіяхъ послѣ...
   Марья Петровна была нѣсколько смущена этимъ тономъ, но она овладѣла собой и довольно развязно начала пустой свѣтскій разговоръ. Присутствовавшая молодежь была почти вся знакома ей; одинъ изъ молодыхъ людей былъ даже одно время "секретаремъ" Марьи Петровны и въ теченіе цѣлаго года сопровождалъ ее всюду какъ тѣнь. Въ обществѣ всѣ знали, что значило быть "секретаремъ" Марьи Петровны. Вслѣдствіе этого разговоръ сдѣлался общимъ. Черезъ полчаса Марья Петровна встала.
   -- Я надѣюсь, мой другъ, что вы будете попрежнему дѣятельнымъ членомъ нашего комитета,-- обратилась она къ Муратовой.-- Это необходимо тѣмъ болѣе, что наши фонды порядочно поистощились.
   -- Не знаю, право,-- отвѣтила Аделаида Александровна.-- Я такая вѣтреница и врядъ ли буду полезна комитету...
   -- Не грѣхъ ли вамъ! вы знаете, что вы всегда были моею правою рукой,-- проговорила Марья Петровна.
   -- Ну, не всегда,-- отвѣтила Аделаида Александровна, въ упоръ взглянувъ на Марью Петровну.-- Мнѣ даже казалось весною, что я стада совершенно лишнею въ комитетѣ...
   Она смотрѣла такъ прямо, она поставила вопросъ такъ рѣзко, что Марья Петровна закусила губы.
   -- Ахъ, вотъ вы всѣ такъ относитесь къ дѣлу! -- воскликнула Марья Петровна.-- Что-нибудь покажется, нервы разстроятся, и общее дѣло разстраивается...
   -- Я, кажется, вообще не страдаю мнительностью и галлюцинаціями,-- засмѣялась Аделаида Александровна:-- и что вижу, то существуетъ въ дѣйствительности... Впрочемъ, вы меня напрасно упрекаете въ обидчивости, въ щепетильности. Когда дѣло идетъ о помощи ближнимъ, я готова на все. Вѣдь вы очень хорошо знаете, съ какими падшими женщинами мнѣ приходилось имѣть дѣло въ то время, когда я работала въ комитетѣ.
   Муратова смотрѣла прямо въ глаза Марьѣ Петроні, точно хотѣла сказать: "вѣдь это я про тебя говорю". Но Марьѣ Петровнѣ приходилось только согласиться: она помнила, что Муратова посѣщала по ея порученію падшихъ женщинъ.
   Визита Марьи Петровны было вполнѣ достаточно, чтобы всѣ остальные "бараны" ея стада, то-есть дамы комитета, подъ разными предлогами поспѣшили тоже завязать сношенія съ Муратовой. Аделаида Александровна отблагодарила ихъ щедрымъ вкладомъ въ кассу общества, сдѣлавъ, конечно, этотъ вкладъ не изъ своего кармана, но визиты отдала имъ не скоро. Члены общества остались довольны ею. Они начали даже называть ее въ своемъ кружкѣ жертвой предразсудковъ, говорили, что ее выдали насильно замужъ, называли ея мужа тираномъ и чудовищемъ, возмущались, что у насъ такъ затруднителенъ разводъ, соболѣзновали, что христіанка не можетъ сдѣлаться женою еврея,-- однимъ словомъ, признали вполнѣ неизбѣжнымъ положеніе Аделаиды Александровны. Ей только это и было нужно. Теперь уже не зависть была въ этихъ пошлыхъ и мелкихъ душонкахъ, а надежда поживиться хотя чѣмъ-нибудь черезъ Муратову отъ барона. Кому нужна была протекція барона, кому необходимъ былъ заемъ у него денегъ, кто просто гнался за лишнимъ баломъ и обѣдомъ на счетъ царька жидовъ. Муратова торжествовала и высоко поднимала голову. Она разсчитывала весело провести зимній сезонъ, и только иногда у нея ныло и болѣло сердце, когда ей что-нибудь напоминало о Викторѣ.
   Среди этой жизни, въ концѣ августа воспоминаніе о Викторѣ вдругъ должно было воскреснуть въ душѣ Аделаиды Александровны съ новою силой. Однажды она собиралась кататься верхомъ. Лошадь уже ждала ее у крыльца; Аделаида Александровна, затянутая въ амазонку, въ мужской высокой шляпѣ съ чернымъ вуалемъ, съ хлыстъ подъ мышкой, натягивала черныя перчатки и медленно шла по залѣ, когда ей доложили о пріѣздѣ графа Баскакова. Она сдвинула брови. По ея лицу разлилась краска.
   "Неужели онъ разошелся съ ней?.. Вернулся опять ко мнѣ?.. не можетъ быть!"
   Эти мысли, какъ молнія, быстро промелькнули въ ея головѣ, и у нея замеръ духъ.
   -- Проси!-- отвѣтила она лакею и съ усиліемъ приняла свой обычный беззаботно-веселый, нѣсколько наглый видъ.
   Она услыхала шаги за портьерой въ сосѣдней комнатѣ и пошла съ напускною развязной улыбкой навстрѣчу неожиданному посѣтителю, играя хлыстомъ.
   -- Какими судьбами?-- проговорила она, переступая порогъ комнаты, и разомъ смолкла, смутилась, потупилась и выронила хлыстъ.
   -- Я къ тебѣ по дѣлу,-- послышался сухой, почти суровый отвѣтъ.
   Передъ Муратовой стоялъ высокій, серьезный старикъ. Это былъ графъ Иванъ Баскаковъ. Онъ окинулъ ее глазами, и по его лицу скользнуло выраженіе не то состраданія, не то презрѣнія.
  

XLII.

   Вдали отъ всѣхъ этихъ тревогъ и волненій прожила лѣто Даша. Въ ея судьбѣ не было никакихъ рѣзкихъ перемѣнъ. Наступилъ, наконецъ, и августъ. Гвардія уже успѣла окончить маневры и возвратиться изъ лагеря на зимнія квартиры. Викторъ Валерьяновичъ тоже перебрался въ Петербургъ. Въ теченіе лѣта онъ рѣже видѣлся съ Дашей, чѣмъ весною, и потому отдыхалъ теперь полнѣе въ ея присутствіи. Онъ находилъ, что она сдѣлала значительные успѣхи въ образованіи, что она похорошѣла, что она пополнѣла,-- однимъ словомъ, все въ ней казалось ему еще привлекательнѣе, чѣмъ прежде. Даша, въ свою очередь, только теперь могла оцѣнить всю силу своей любви къ Виктору Валерьяновичу: въ сущности, они видѣлись очень недавно, хотя и не надолго, но ей показалось безконечнымъ это недолгое время разлуки; теперь ей хотѣлось вознаградить себя за двѣ недѣли его отсутствія во время маневровъ и пробыть съ нимъ какъ можно дольше. Какъ всегда бываетъ послѣ разлуки, они болтали много, перебивая другъ друга и торопясь высказать всѣ важныя новости, и въ сущности передавали только мелочи, какіе-то отрывки того, что хотѣлось передать другъ другу. Только послѣ цѣлаго часа этой оживленной болтовни Баскаковъ вспомнилъ о самой главной и важной для нихъ новости -- о томъ, что его дѣдъ ѣдетъ изъ-за границы. Даша поблѣднѣла, услышавъ эту новость. Это не ускользнуло отъ вниманія молодого человѣка.
   -- Что ты, голубка, такъ испугалась!-- весело проговорилъ онъ.-- Этотъ пріѣздъ меня радуетъ. Онъ рѣшитъ наше "быть или не быть".
   -- Я того-то и боюсь, что онъ рѣшитъ: не быть!-- тихо отвѣтила она.
   -- Да ты меня не такъ поняла,-- поторопился успокоить ее Викторъ.-- Я говорю "быть или не быть" въ томъ смыслѣ, что женюсь ли я съ согласія или безъ согласія дѣда.
   -- Ради Бога, не ссорься съ стариками!-- воскликнула Даша.-- Милый, вѣдь имъ, можетъ-быть, не долго жить. За что же ты будешь оскорблять ихъ? За что отравишь ихъ жизнь? Намъ Богъ не пошлетъ за это счастья... Знаешь, я всегда слышала, что у людей, не уважающихъ своихъ отцовъ, вырастаютъ не уважающія ихъ самихъ дѣти... Я этого не хочу...
   Баскаковъ взялъ ея руки.
   -- Добрая моя, но что же дѣлать, если они не согласятся?-- проговорилъ онъ.
   -- Ждать!-- отвѣчала она.
   Онъ тихо вздохнулъ и не сказалъ ни слова. Ему становилось все труднѣе и труднѣе ждать. Поздно вечеромъ, когда Баскаковъ уѣхалъ домой, Даша опустилась въ своей комнатѣ на колѣни передъ образомъ. Сжавъ руки и поднявъ глаза къ изображенію Богоматери, она тихо шептала:
   -- Заступись!.. Смягчи сердце этого человѣка... Не погуби меня!..
   Изъ ея глазъ текли незамѣчаемыя ею слезы...
   Когда она молилась, она и не подозрѣвала, что рѣшеніе ея участи должно совершиться очень скоро. Баскаковъ пріѣхалъ домой и нашелъ на письменномъ столѣ телеграмму отъ дѣда, извѣщавшую, что старикъ пріѣдетъ въ этотъ день на вечернемъ поѣздѣ. Поѣздъ долженъ былъ придти около седьмого часу, а теперь было уже двѣнадцать часовъ. Викторъ Валерьяновичъ смутился. Онъ не зналъ, что дѣлать. Остаться ли дома до утра или ѣхать сейчасъ же въ домъ дѣда? Онъ рѣшился на послѣднее. Онъ предчувствовать, что дѣдъ тотчасъ же заговоритъ о его намѣреніи жениться, и приготовился, что отвѣчать. Онъ хорошо зналъ старика, зналъ, что тотъ поставитъ на своемъ, если начать рѣзко возражать ему съ перваго же слова. Нужно было внѣшнимъ образомъ согласиться съ тѣмъ, чего захочетъ старикъ, и потомъ понемногу постараться смягчить его. Викторъ Валерьяновичъ былъ смущенъ до послѣдней степени и готовъ былъ бѣжать отъ всякихъ объясненій. До сихъ поръ онъ храбрился, теперь онъ снова трусилъ. Если бы въ эту минуту къ нему явилась Даша и сказала бы ему: "оставь ихъ всѣхъ и женись на мнѣ безъ ихъ согласія",-- онъ обрадовался бы этому предложенію. Ему было легче сдѣлать самое безразсудное дѣло тайкомъ, чѣмъ смѣло отстоятъ отъ нападеній дѣда свое намѣреніе. Но Даша постоянно настаивала на томъ, что Виктору Валерьяновичу не слѣдуетъ ссориться съ родными, и онъ понималъ, что ее трудно склонить на тайный бракъ. Понималъ онъ и то, что его бракъ не можетъ остаться тайной, такъ какъ въ случаѣ женитьбы ему пришлось бы выйти изъ полка. Онъ по своей молодости еще не могъ получить разрѣшенія начальства на женитьбу. Подъѣхавъ къ дому дѣда и соскочивъ съ дрожекъ, Баскаковъ нервно дернулъ за ручку звонка у подъѣзда. Къ нему навстрѣчу вышелъ заспанный швейцаръ. Швейцаръ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на молодого барина и объявилъ, что старый баринъ уже "започивали". Молодому человѣку оставалось только возвратиться въ свой номеръ въ гостиницу "Демутъ" и ждать утра. Ночь прошла почти безъ сна, тревожно. Викторъ Валерьяновичъ теперь жалѣлъ, что ему не удалось объясниться съ дѣдомъ вечеромъ. Часовъ въ десять утра онъ уже снова былъ въ домѣ дѣда. Старикъ принялъ его съ распростертыми объятіями.
   -- Здравствуй, голубчикъ,-- говорилъ старикъ, цѣлуя своего любимца.-- Тебѣ надо бы ушонки вытрепать за то, что не встрѣтилъ дѣда! Ну, да ужъ Богъ проститъ!
   -- Да вы знаете ли, когда я увидалъ вашу телеграмму, папа?-- сказалъ Викторъ Валерьяновичъ, всегда называвшій дѣда отцомъ.-- Въ двѣнадцать часовъ ночи!
   -- Ну, я такъ и зналъ, такъ и зналъ, что ты гдѣ-нибудь полуночничаешь!-- засмѣялся дѣдъ, погрозивъ ему пальцемъ.-- Ну, дай посмотрѣть на тебя. Ничего, молодцомъ выглядишь!
   Дѣдъ повернулъ его передъ собою, какъ ребенка, и осмотрѣлъ со всѣхъ сторонъ, какъ куколку, улыбаясь ласковой и привѣтливой улыбкой стараго баловника.
   -- Да съ чего же мнѣ и не выглядѣть молодцомъ?-- улыбнулся внукъ.
   -- А-а! Мнѣ про тебя такія вещи писали, что ты живешь Сарданапаломъ. Я думалъ, что ты и похудѣлъ, и поблѣднѣлъ,-- замѣтилъ старикъ и потрепалъ по щекѣ внука.-- А ты вонъ совсѣмъ розовый, точно весенняя зорька... Ну-съ, а какъ наши карманныя обстоятельства? Много ли мы надѣлали долговъ?
   Старикъ сощурилъ глаза и пристально поглядѣлъ на внука
   -- Карманныя обстоятельства въ прежнемъ положеніи,-- отвѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.-- Долговъ, слава Богу, еще нѣтъ.
   -- Нѣтъ?-- удивился старикъ.-- А я думалъ... Впрочемъ, поговоримъ о дѣлѣ за кофе. Я еще не пилъ.
   Старикъ подошелъ въ сонеткѣ и дернулъ за нее. Вошелъ лакей. Старикъ велѣлъ подать кофе и не принимать никого. Викторъ Валерьяновичъ слѣдилъ за движеніями дѣда. Этотъ рослый и плотный старикъ, въ англійскомъ сюртукѣ, съ старомодными стоячими воротничками, съ здоровымъ и добрымъ выраженіемъ лица, съ большою львиною головою, покрытой густыми и волнистыми сѣдыми волосами, съ благородными и изящными манерами, напоминавшими отчасти, что онъ провелъ веселую молодость въ будуарахъ свѣтскихъ женщинъ и въ кругу блестящей военной молодежи, говорившими отчасти, что онъ привыкъ къ паркету и къ высшему обществу, гдѣ онъ умѣлъ не гнуть спины и держать себя съ достоинствомъ,-- ототъ старикъ напомнилъ Виктору Валерьяновичу его дѣтство, его раннюю юность. Викторъ теперь позабылъ свою боязнь передъ предстоящимъ объясненіемъ и съ искреннею любовью глядѣлъ на старика. Онъ помнилъ, какъ этотъ старикъ просиживалъ ночи у его постели, когда онъ былъ боленъ, какъ этотъ старикъ исполнялъ его дѣтскіе капризы, заботился о его развитіи, старался создать изъ него благороднаго и порядочнаго человѣка. Теперь онъ уже самъ чувствовалъ, что у него не хватитъ силъ разорвать -- по крайней мѣрѣ, сразу разорвать -- связь съ этимъ человѣкомъ, отравить всѣ его послѣдніе дни. Лакей внесъ кофе. Дѣдъ и внукъ усѣлись къ небольшому столу на старомодный большой диванъ, обитый прочной темно-зеленой кожей.
   -- Ну, теперь исповѣдуйся!-- проговорилъ ласково дѣдъ, похлопавъ по плечу внука.
   Старикъ былъ, неожиданно для Виктора, веселъ и спокоенъ; Викторъ понялъ, что дѣдъ не придаетъ никакого серьезнаго значенія его "исторіи".
   -- Моя исповѣдь будетъ коротка: вы знаете все изъ моего письма,-- отвѣтилъ, очнувшись, задумавшійся о прошломъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Влюбленъ по уши и потому готовъ на всякія сумасбродства?-- усмѣхнулся старикъ, вынулъ батистовый платокъ и началъ подчищать длинные красивые ногти.-- Такъ?
   -- Я не влюбленъ, а люблю,-- тихо отвѣтилъ внукъ.
   -- Ну да, не станемъ спорить о словахъ,-- мягко замѣтилъ дѣдъ.-- Но дѣло не въ томъ. Ты, кажется, намѣренъ жениться?
   -- Да.
   -- На бывшей служанкѣ одной изъ нашихъ родственницъ.
   Старикъ пристально посмотрѣлъ на внука. Викторъ Валерьяновичъ покраснѣлъ и потупился.
   -- Папа, не станемъ говорить, до чего довела судьба эту дѣвушку,-- мягко и тихо проговорилъ онъ.-- Она бѣдна, она не изъ нашего круга, но я люблю ее.
   Дѣдъ ласково взглянулъ на него и началъ дружескимъ тономъ:
   -- Я тебя не упрекаю, дружокъ, за то, что ты полюбилъ дѣвушку, не спрашивая ея метрическаго свидѣтельства и описи ея имущества. Я первый, быть-можетъ, пожалѣлъ бы тебя, если бы ты не былъ молодъ на двадцать второмъ году. Дѣвственность -- такое же безсердечіе, какъ и развратъ. Кто не жилъ въ юности всею молодою жизнью, тотъ дѣлается слишкомъ сухимъ въ старости или, что еще хуже, стремится наверстать потерянное въ юности тогда, когда уже нѣтъ на его силъ. Но любить и жениться -- я думаю, это двѣ вещи разныя.
   -- Я, по крайней мѣрѣ, убѣжденъ, что честнѣе жениться на дѣвушкѣ, чѣмъ губить ее,-- замѣтилъ внукъ.
   Лицо дѣда сдѣлалось серьезнымъ и озабоченнымъ.
   -- Конечно, конечно! Но сдѣланнаго не воротишь. Если ты не могъ устоять противъ искушенія, то, снявши голову, по волосамъ не тужатъ. Проступокъ нужно исправить, но, конечно, не новымъ проступкомъ, не тѣмъ, чтобы ввести откуда-то изъ подвала въ нашъ кругъ новую родственницу... Довольно съ насъ, что мы имѣемъ несчастье считаться родственниками Адели,-- вздохнулъ старикъ.
   Ему уже успѣли передать всѣ толки, ходившіе въ городѣ о Муратовой.
   -- Я не думаю, чтобы можно было считать любовь проступкомъ,-- проговорилъ Викторъ Валерьяновичъ: -- и тутъ не можетъ быть и рѣчи о заглаживаньи чего-нибудь.
   Старикъ не то съ недоумѣніемъ, не то съ изумленіемъ широко раскрылъ глаза и посмотрѣлъ на внука.
   -- Но ваши отношенія...-- началъ онъ въ замѣшательствѣ.
   -- Наши отношенія -- отношенія жениха и невѣсты,-- перебилъ его внукъ.-- Васъ это удивляетъ, папа? Но вѣдь вы не удивились бы, если бы я былъ въ теченіе года женихомъ дѣвушки изъ нашего круга и не оказался бы мерзавцемъ?
   -- Да, я знаю, что ты честенъ,-- проговорилъ старикъ, потирая лобъ.-- Но эти отношенія къ дѣвушкѣ, которая живетъ до свадьбы на счетъ жениха.
   -- Да развѣ это сколько-нибудь измѣняетъ обязанности порядочнаго человѣка?-- горячо перебилъ его молодой Баскаковъ.-- Неужели вы думаете, что я долженъ былъ брать проценты за помощь? Чѣмъ яснѣе я сознавалъ, что положеніе этой семьи зависитъ отъ меня, тѣмъ осторожнѣе долженъ я былъ относиться къ той, которую я люблю, чего бы это ни стоило мнѣ...
   -- Все это такъ, все это такъ, мой другъ,-- въ раздумьи сказалъ нѣсколько пораженный старикъ.-- Но въ какую же исторію ты впуталъ себя! Тебя завлекли очень ловко...
   Старикъ окончилъ чищенье ногтей, встряхнулъ платокъ, сунулъ въ карманъ и принялся за кофе.
   -- О, ради Бога, говорите все, что угодно, но не обвиняйте той, которой вы не знаете!-- горячо воскликнулъ Викторъ Валерьяновичъ.-- Когда вы говорите, что вамъ трудно согласиться на этотъ бракъ,-- я понимаю еще васъ, но когда вы бросаете осужденіе въ дѣвушку, которой вы не знаете,-- я не узнаю васъ! Посмотрите на нее, познакомьтесь съ ней...
   Старикъ быстрымъ движеніемъ руки остановилъ внука, точно онъ испугался, что внукъ сейчасъ приведетъ сюда эту дѣвушку.
   -- Это вовсе не нужно,-- произнесъ онъ.-- Я вѣрю твоей честности, я готовъ вѣрить ея честности, но ты или женишься на ней помимо моей воли, или тогда, когда будетъ, уже все равно, что дѣлается здѣсь...
   Голосъ старика зазвучалъ не то грустью, не то строгостью. Лицо его приняло выраженіе холодности.
   -- Я не хочу, чтобы на тебя указывали пальцемъ въ свѣтѣ, я не хочу, чтобы имя Баскаковыхъ сдѣлалось сказкой города,-- строго произнесъ старикъ. Довольно позоритъ наша золотая молодежь наши имена, довольно скандалезныхъ исторій про лучшія фамиліи разносится по городу, довольно совершается этихъ постыдныхъ браковъ Богъ знаетъ съ кѣмъ. Вѣдь теперь уже говорятъ о твоей связи съ этой дѣвочкой невообразимыя вещи. Что же ты думаешь, что ты увѣришь послѣ женитьбы весь свѣтъ, что ваши отношенія были чисты, что ты женился не на проституткѣ? Ты знаешь, что ни для кого не тайна, что эта дѣвочка жила въ услуженіи у Адели. Что же ты думаешь, что нашъ кругъ приметъ ее въ свою среду? Или ты бросишь службу, бросишь столицу, погубишь свою карьеру, порвешь свои связи ради того, что въ тебѣ не было настолько мужества, чтобы отказаться отъ удовольствія обладать первой встрѣтившейся тебѣ дѣвочкой, въ которую ты влюбился? Стыдись! Это мало, душіе недостойно мужчины. Ты еще полюбишь двадцать, тридцать разъ въ жизни, и лѣтъ черезъ пять тебѣ будутъ смѣшны всѣ твои теперешнія увлеченія.
   Старикъ всталъ и положилъ руки на плечи присмирѣвшаго, какъ бы съежившагося внука.
   -- Ну, смотри молодцомъ и стряхни съ себя эти бабьи сентиментальности!-- весело проговорилъ онъ.-- Отъ любви не умираютъ! Какая-нибудь двухмѣсячная командировка, какая-нибудь интрижка съ "этими дамами" -- и все забудется.
   Викторъ Валерьяновичъ поблѣднѣлъ и тоже поднялся съ дивана.
   -- Я думаю, что моя любовь -- мое личное дѣло, не мѣшающее никому,-- произнесъ онъ упавшимъ, но спокойнымъ голосомъ.-- Что говорятъ объ этой любви въ свѣтѣ -- мнѣ все равно, потому что въ свѣтѣ будутъ говорить и о томъ, что я никого не люблю и живу монахомъ, и о томъ, что у меня цѣлый сераль любовницъ, и что я живу Сарданапаломъ. Если моя любовь кого-нибудь и можетъ касаться, такъ это васъ, и то только своими результатами. Но я вамъ даю слово, папа, что я никогда не женюсь, не сказавъ вамъ первому о своемъ намѣреніи. Я васъ слишкомъ глубоко уважаю, чтобы скрывать отъ васъ это.
   Дѣдъ бросилъ мимолетный, но пристальный взглядъ на внука.
   -- Ну, хорошо, хорошо, перестанемъ толковать объ этомъ!-- сказалъ онъ, допивъ кофе и дружески похлопавъ внука по плечу.-- Пройдемъ на половину дяди. Ты манкируешь своими обязанностями, рѣдко бываешь у него...
   -- Я почти нигдѣ не бываю...
   -- Не хорошо, не хорошо! Отъ этого и лѣзетъ всякая дурь въ голову! Надо развлекаться... А что академія?.. Готовишься понемногу?
   -- Да, и даже помногу,-- улыбнулся Викторъ Валерьяновичъ.
   Онъ шелъ по стариннымъ знакомымъ ему заламъ подъ руку съ этимъ величавымъ старикомъ и чувствовалъ, что тотъ смотритъ на него съ безграничной любовью и гордостью. Въ головѣ молодого Баскакова мелькала невольно мысль о томъ, что лучше бы было, если бы онъ не такъ любилъ этого старика или еслибы этотъ старикъ отнесся къ нему во время ихъ объясненія рѣзко и грубо. Старикъ же давалъ себѣ мысленно обѣты во что бы то ни стало спасти внука отъ неравнаго брака, отъ разрыва съ свѣтомъ, отъ гибели всей будущей карьеры. Когда, они входили подъ руку въ гостиную графа Матвѣя Ивановича Баскакова,-- вся семья хозяина зорко устремила на нихъ глаза и не безъ злобы подумала: "все попрежнему обожаютъ другъ друга".
   Часу въ девятомъ, прямо съ семейнаго обѣда Викторъ Валерьяновичъ поѣхалъ къ Дашѣ. Онъ былъ грустенъ. Изъ разговора съ дѣдомъ онъ ясно понялъ, что старикъ никогда не согласится на его- бракъ съ любимой имъ дѣвушкой и что этотъ бракъ можетъ совершиться только- противъ воли старика. Но покуда дѣдъ былъ гдѣ-то далеко, за границею,-- Виктору Валерьяновичу казалось нетруднымъ поступить противъ воли старика. Теперь же, когда молодой человѣкъ снова встрѣтился съ этимъ любящимъ, прямодушнымъ старикомъ, когда въ душѣ внука пробудились всѣ воспоминанія о ласкахъ и заботахъ этого старика; когда обстановка дѣдовскаго дома, рѣчи дѣда и разговоръ въ семейномъ кружкѣ напомнили ему снова; кто онъ,-- молодому Баскакову стало тяжело при мысли, что онъ долженъ будетъ отравить послѣдніе дня любимаго имъ человѣка, что онъ дастъ право своимъ семейнымъ врагамъ хотя намекомъ, хотя взглядомъ высказать старику: "вотъ какъ отплатилъ вамъ за вашу любовь вашъ любимецъ". Но что же было дѣлать? Даша говорила: "ждать", дѣдъ говорилъ: "постараться забыть эту дѣвушку". Но развѣ то или другое было возможно? Ждать до смерти еще бодраго и здороваго старика -- это цѣлая вѣчность. Постараться забыть эту дѣвушку -- это значило ни съ того, ни съ сего ради предразсудковъ другихъ людей калѣчить свою жизнь. Баскаковъ совершенно терялся, соображая, какъ поступить.
   -- Викторъ, а я ужъ боялась, что ты заболѣлъ!-- встрѣтила его встревоженная Даша.-- Я весь день ждала тебя.
   -- Дѣдъ пріѣхалъ,-- коротко отвѣтилъ онъ, цѣлуя ея руку.
   Она поблѣднѣла и пристально взглянула на него, отступивъ на шагъ назадъ.
   -- Ты говорилъ съ нимъ?-- тихо спросила она.
   -- Да.
   Она не спрашивала, что отвѣтилъ ему дѣдъ: она давно знала, угадывала этотъ отвѣтъ. Она присѣла на диванъ съ опущенной головой и опущенными на колѣни руками. Баскаковъ понялъ, что она угадала отвѣтъ его дѣда.
   -- Даша, милая, ради Бога не безпокойся, не волнуйся!-- мягко заговорилъ онъ, взявъ ея руку.-- Старикъ, какъ я и предполагалъ, не соглашается на нашъ бракъ покуда, но...
   -- Онъ и никогда не согласится,-- тихо прошептала она.-- Намъ надо разстаться...
   Баскакова бросило въ жаръ.
   -- Разстаться?-- воскликнулъ онъ.-- И это говоришь ты? Или ты не любишь меня?
   Она подняла съ упрекомъ свои ясные глаза.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я знаю, что ты любишь!-- проговорилъ онъ поспѣшно.-- Но какъ же за можешь говорить о разлукѣ? За что мы будемъ губить себя, калѣчить всю свою жизнь? Я женюсь на тебѣ, не спрашивая никого...
   Въ головѣ Даши промелькнуло все то, что передумала она, когда ей приходило на мысль, что будетъ, если Викторъ женится на ней помимо воли дѣда. Она невольно вздрогнула
   -- Нѣтъ,-- тихо отвѣтила она:-- я никого не хочу огорчать, а тѣмъ болѣе того, кто такъ долго, такъ горячо любилъ тебя...
   -- А меня?-- воскликнулъ Баскаковъ.-- Меня ты не жалѣешь? Ты думаешь, мнѣ будетъ легко ждать годы и годы того дня, когда я назову тебя своею женою? Теперь я тайкомъ ѣзжу къ тебѣ, чтобы люди не узнали даже твоего адреса; Теперь я боюсь остаться лишній часъ съ тобою, чтобы не навлечь на тебя подозрѣнія даже твоихъ родныхъ. Теперь я боюсь лишній разъ поцѣловать твою руку, чтобы ты не считала меня за негодяя.
   -- Викторъ,-- остановила она его: -- что бы ни было, я всегда буду о тебѣ одного и того же мнѣнія, а что говорятъ, что будутъ говорить обо мнѣ другіе -- мнѣ все равно!
   Она сдѣлала усиліе, чтобы подавить свои слезы.
   -- Ты удивился, когда я сказала: разстанемся,-- продолжала она съ усиліемъ.-- Ты былъ правъ... Это я лгала... Если бы ты рѣшился разстаться со мною, я сама пришла бы къ тебѣ... впрочемъ нѣтъ... я не пришла бы... я перестала бы жить...
   Она закрыла лицо руками и зарыдала.
   -- Даша, Даша, милая, дорогая!-- бросился къ ней Викторъ.-- Что съ тобою?
   -- Люби, только люби меня и больше мнѣ ничего не надо,-- нервно, порывисто прошептала она.-- Не думай ни о чемъ, ни о комъ...
   Онъ страстно обнялъ ее, дѣйствительно забывъ все и всѣхъ.
  

XLIII.

   Былъ десятый часъ. Старый графъ Баскаковъ, заложивъ руки за спину, ходилъ взадъ и впередъ по своему старинному, длинному Кабинету, меблированному полвѣка тому назадъ тяжелою мебелью изъ чернаго дуба съ массивнею рѣзьбою. Онъ только-что удалился въ эту комнату послѣ фамильнаго обѣда и теперь на свободѣ обдумывалъ утренній разговоръ съ своимъ любимцемъ-внукомъ. Онъ очень хорошо понялъ, что юноша влюбился безъ памяти въ какую-то дѣвочку не изъ ихъ круга, въ какую-то Сандрильону, какъ уже называлъ мысленно Дашу графъ Иванъ Викторовичъ. Онъ очень хорошо понялъ, и то, что побороть сразу эту, быть-можетъ, первую любовь юноши крайне трудно. Но онъ не понималъ одного: внукъ сказалъ ему, что его отношенія къ этой дѣвушкѣ вполнѣ чисты,-- но почему они чисты, потому ли, что Викторъ крайній идеалистъ, потому ли, что эта дѣвушка крайне нравственна, потому ли, что эта дѣвушка крайне хитра и поняла сразу, что ничѣмъ нельзя такъ сильно прикрѣпить къ себѣ такого юношу, какъ неприступною строгостью? Есть женщины, которыя только потому и водятъ на помочахъ мужчинъ, что играютъ роль неприступныхъ праведницъ. Но каковы бы ни были причины существующихъ между Викторомъ и этой Сандрильоной отношеній,-- это обстоятельство, во всякомъ случаѣ, затрудняетъ развязку. Если она держитъ себя такъ честно, то Викторъ не только горячо любитъ, но и глубоко уважаетъ ее, и, значить, съ нимъ приходится говорить о ней вдвое осторожнѣе и осмотрительнѣе. Если она честное по натурѣ созданіе, то ей нельзя сдѣлать никакого предложенія, не оскорбивъ, не возмутивъ ее. Если она ловкая интриганка, то она, быть-можетъ, не согласится взять никакого отступного, разсчитавъ, что гнѣвъ родныхъ на ослушника пройдетъ, и что ему достанется все слѣдующее ему наслѣдство. Надо, во всякомъ случаѣ, все разузнать. Но какъ? Старикъ не зналъ ни ея имени, ни ея фамиліи. Навести справки у Виктора,-- но онъ предупредитъ ее, онъ заподозритъ, что старикъ хочетъ уладить дѣло помимо его. Поступить круто и рѣзко съ Викторомъ,-- это значило испортить все дѣло. Дѣдъ хорошо изучилъ внука. Онъ зналъ, что ласкою и любовью можно было сдѣлать все изъ этого мягкаго и слабаго созданья, но рѣзкостью и грубостью можно было вызвать въ немъ ту нервную энергію протеста, которую вызывали въ Викторѣ всѣ остальные родные, выказывавшіе ему открыто свою непріязнь. Но какъ же узнать подробности объ этой дѣвушкѣ? Она жила у Муратовой и только Муратова можетъ сообщить о ней хотя какія-нибудь точныя свѣдѣнія. Старикъ уже узналъ о поведеніи Муратовой относительно барона Гельфрейха и съ презрѣніемъ говорилъ теперь объ этой падшей женщинѣ, которую его семья имѣла несчастіе считать своею родственницею. Но онъ все-таки зналъ эту женщину за довольно откровенное и искреннее, хотя и вѣтреное существо, и надѣялся, что она скажетъ правду въ такомъ дѣлѣ, какъ вопросъ о любимой его внукомъ женщинѣ. Правда, Викторъ, повидимому, разошелся съ Муратовыми, но что же въ томъ? Онъ вообще разошелся почти со всѣми со времени своей "несчастной" любви, и Муратова не можетъ особенно сердиться на него за это. Да, наконецъ, она во всякомъ случаѣ скажетъ хотя имя и фамилію этой дѣвушки, и тогда будетъ легко собрать справки. Сначала старикъ думалъ написать къ Муратовой письмо, но потомъ рѣшилъ, что въ подобныхъ дѣлахъ "письма" -- лишніе обличители, и что личное объясненіе будетъ болѣе цѣлесообразнымъ.
   Онъ довольно рано легъ спать и по утру, по обыкновенію, бодрый и свѣжій вышелъ изъ дому. Никто не подозрѣвалъ, куда онъ пошелъ: старикъ во время своего пребыванія въ Петербургѣ обыкновенно гулялъ по утрамъ въ теченіе двухъ часовъ, и потому никто не удивился, что онъ вышелъ пѣшкомъ изъ дому, не приказавъ даже коляскѣ ѣхать за нимъ.
   -- Дядя!-- воскликнула растерявшаяся Муратова, увидѣвъ передъ собою этого гордаго старика.-- Я никакъ не думала, что вы здѣсь... что вы пріѣдете.
   Она путалась, она не знала, что говорить. Она никакъ не думала, что въ ея домъ еще разъ заглянетъ кто-нибудь изъ семьи графовъ Баскаковыхъ. Она, по обыкновенію, поцѣловала руку старика. Онъ поцѣловалъ ее въ голову. Она не могла понять, что привело къ ней старика. На минуту она даже подумала, что ему ничего неизвѣстно, но эта мысль тотчасъ же смѣнилась убѣжденіемъ, что добрые родственники, конечно, успѣли все разсказать графу. Не пришелъ ли онъ съ намѣреніемъ наставить на путь истины ее, Муратову? Что ей отвѣтить, если онъ начнетъ упрекать ее?
   -- Я къ тебѣ, Адель, по дѣлу,-- повторилъ старикъ.
   Онъ сказалъ эту фразу безъ умысла, но Аделаиду Александровну бросило въ жаръ. Ей показалось, что старикъ хотѣлъ сказать, что "безъ дѣла", безъ необходимости онъ не пришелъ бы къ ней. Можетъ-быть, она и была права.
   -- Мнѣ, во всякомъ случаѣ, пріятно видѣть васъ,-- тихо отвѣтила она, опустивъ глаза въ землю и сбросивъ съ себя шляпу.
   -- Ты ѣхала кататься?-- спросилъ старикъ.
   -- Да... но это не необходимость... Садитесь!..
   Она движеніемъ руки указала на кресло.
   -- Ты можешь мнѣ сообщить нѣкоторыя свѣдѣнія, которыя мнѣ очень нужны,-- началъ графъ, опускаясь въ кресло.-- Они касаются отчасти Виктора...
   Муратова опять покраснѣла. У нея сильно забилось сердце. Неужели графъ знаетъ объ ея отношеніяхъ къ Виктору?
   -- Дѣло идетъ о той дѣвушкѣ, которая жила у тебя,-- сказалъ графъ.
   -- Ахъ! объ этомъ низкомъ созданіи!-- воскликнула въ волненіи Муратова.-- Я хотѣла бы совершенно забыть, что я когда-то старалась спасти ее...
   Въ ея сердцѣ снова закипѣла ненависть.
   -- Не увлекайся, мой другъ, личными антипатіями,-- довольно ласково проговорилъ графъ.-- Ты могла быть огорчена, что она увлекла Виктора...
   Муратова снова вспыхнула, видя опять какой-то темный намекъ въ словахъ старика.
   -- Мы всѣ огорчены этимъ,-- окончилъ старикъ, тѣмъ же спокойнымъ и мягкимъ тономъ.-- Но безпристрастіе прежіе всего... Что, она очень молода?
   -- Да, семнадцать, восемнадцать лѣтъ...
   -- И очень любитъ Виктора?..
   -- Ахъ, развѣ я ее спрашивала! Это просто негодная развратница, готовая броситься на шею первому встрѣчному!
   Старикъ съ грустью покачалъ головой. Ему было тяжело слышать этотъ приговоръ изъ устъ Адели, теперешней падшей Адели.
   -- Значить, ты мнѣ въ сущности не скажешь ничего о ней,-- вскользь замѣтилъ онъ и вздохнулъ.
   -- Я только могу сказать вамъ, что ее слѣдовало бы поскорѣе выдать замужъ за кого-нибудь, иначе она или, лучше сказать, ея отецъ подниметъ исторію на весь городъ.
   Старикъ поднялъ голову.
   -- Изъ-за чего?-- спросилъ онъ, пристально взглянувъ на племянницу.-- Изъ-за того, что она любитъ Виктора, а Викторъ любитъ ее?.. Она до сихъ поръ настолько же честная дѣвушка, насколько была честною дѣвушкою ты до замужества.
   Муратова сверкнула глазами, стиснула зубы и смяла въ рукѣ батистовый платокъ. Она теперь еще болѣе ненавидѣла эту дѣвчонку, которую называютъ честною, тогда какъ ее, Муратову, клеймятъ уже именемъ продажной женщины.
   -- Что-жъ, тѣмъ легче ее выдать замужъ!-- нервно засмѣялась она.-- Кстати у Аркадія, есть одинъ чиновникъ, Христофоровъ, котораго можно бы женить на этой примѣрной особѣ...
   -- И ты думаешь, что она пойдетъ за него?-- спросилъ графъ, не спуская съ нея глазъ.
   -- Велятъ; отецъ велитъ идти!-- пожала плечами Муратова.-- Это какой-то старый взяточникъ, крючкотворъ, пьяница...
   Графъ молчалъ.
   -- Нужно только дать приданое,-- замѣтила Муратова.
   -- Ну, я не забочусь о деньгахъ. Не въ нихъ дѣло,-- тихо проговорилъ онъ.-- Но меня иногда удивляете своею жестокостью вы, женщины. Вотъ ты сейчасъ слышала, что это честная дѣвушка, и совѣтуешь принудить ее выйти замужъ за нелюбимаго ею человѣка. Точно ты не знаешь, что выходитъ изъ этихъ браковъ безъ любви.
   Муратову снова бросило въ жаръ, она опять слышала горькій упрекъ себѣ.
   -- Ахъ, Боже мой, я говорю это потому, что ищу хоть какого-нибудь исхода для Виктора!-- воскликнула она.-- Мнѣ лично, право, все равно, если эта дѣвочка останется вѣчно дѣвушкой и, въ концѣ концовъ, дождется того, что Викторъ получитъ возможность жениться на ней...
   -- Положимъ, этого не будетъ,-- сказалъ старикъ.
   -- Покуда вы живы -- да!-- отвѣтила Муратова.-- Онъ можетъ быть спасенъ отъ женитьбы на ней только тогда, когда она сама будетъ замужемъ.
   Старикъ задумался. Онъ понималъ, что Муратова говоритъ правду. Но его возмущала мысль о насиліи.
   -- Какъ ее зовутъ?-- спросилъ онъ.
   -- Дарья Лыткина;-- отвѣтила Муратова.-- Поэтическое имя и благородная фамилія.
   Старикъ вынулъ записную книжку и мелькомъ спросилъ:
   -- Ты знаешь имя ея отца?
   -- Андрей... Егоровичъ, кажется,-- отвѣтила Муратова, очень хорошо знавшая отчество Лыткина, такъ какъ она знала его родную сестру.
   Старикъ записалъ имена, спряталъ записную книжку въ боковой карманъ и поднялся съ мѣста.
   -- Вы уже идете, дядя?-- спросила Аделаида Александровна.
   -- Да, пора!-- отвѣтилъ онъ.
   -- Вы, дядя, подумайте о моемъ планѣ,-- сказала она на прощаньи.-- Можетъ-быть, вы потомъ и не будете обвинятъ меня за безсердечность: когда приходится ставить на карту благополучіе близкаго, любимаго человѣка и благополучіе чужого, неизвѣстнаго намъ лица -- люди рѣдко задумываются надъ вопросомъ: что дѣлать?
   -- Къ несчастію, да!-- отвѣтилъ старикъ.
   Онъ вышелъ отъ Муратовой далеко не такъ бодро, какъ шелъ къ ней. Аделаида Александровна чисто по-женски въ минуту раздраженія поставила вопросъ на настоящую точку. Она высказала то, что долженъ былъ сдѣлать старикъ, если онъ дѣйствительно желалъ застраховать своего внука отъ женитьбы на этой "дочери подвала", какъ называли Дашу въ семьѣ Баскаковыхъ. Выдать замужъ эту дѣвушку волей или неволей -- вотъ единственная болѣе или менѣе вѣрная гарантія въ томъ, что Викторъ Валерьяновичъ уже никогда не женится на ней. Думалъ ли объ этомъ старикъ до разговора съ Муратовой, представлялась ли ему такъ ясно неизбѣжность этого исхода, какъ теперь -- это трудно сказать. Но во всякомъ случаѣ вѣрно то, что онъ не ставилъ вопроса такъ рѣзко и былъ теперь смущенъ. Послѣдняя фраза Муратовой не выходила у него изъ головы. До сихъ поръ онъ, какъ и каждый другой человѣкъ, поступалъ именно такъ, то-есть ради благополучія своихъ родныхъ и близкихъ готовъ былъ приносить въ жертву благополучіе чужихъ и незнакомыхъ; быть-можетъ, такой образъ дѣйствія стоилъ слезъ приносимымъ въ жертву. Но теперь впервые ему прямо сказали, что онъ долженъ принести и принесетъ въ жертву чужое счастье, разобьетъ чужую жизнь, погубитъ человѣка. Но о чьемъ же счастьи шло дѣло? О счастьи одной изъ тѣхъ бѣдныхъ, другомъ и покровителемъ которыхъ являлся онъ до сихъ поръ. Онъ зналъ, что, выданная насильно замужъ, эта дѣвушка легко сойдетъ съ честнаго пути на путь разврата, и сойдетъ по его винѣ, тогда какъ именно онъ-то и проповѣдывалъ, что ихъ кругъ долженъ поднимать нравственность темной толпы, людей подваловъ и чердаковъ. Но что же дѣлать? Не допустить же, въ самомъ дѣлѣ, послѣдняго молодого носителя древней фамиліи графовъ Баскаковыхъ до женитьбы на какой-то бывшей служанкѣ, на дочери спившагося съ круга отставного "приказнаго". Муратова была права, говоря, что одинъ только бракъ этой дѣвушки съ кѣмъ-нибудь положитъ хотя сколько-нибудь вѣрную преграду для женитьбы на ней Виктора. Но какъ устроить этотъ бракъ? У самого старика не было подъ рукою такого человѣка, который согласился бы продать себя. Въ этомъ случаѣ нужно будетъ воспользоваться предложеніемъ Муратовой и отстранить себя насколько возможно отъ этой грязной, хотя и неизбѣжной сдѣлки. Но прежде нужно узнать, кто эта дѣвушка, какъ она живетъ. Можетъ-быть, справки дадутъ возможность для какой-нибудь другой комбинаціи.
   Старикъ былъ взволнованъ.
   Онъ возвратился домой не въ духѣ и рѣшился дѣйствовать. Онъ самъ и одно изъ его довѣренныхъ лицъ, его старый дворецкій, собрали свѣдѣнія о семьѣ Лыткиныхъ. Свѣдѣнія оказались неутѣшительными. Старикъ узналъ, что за человѣкъ былъ самъ Андрей Егоровичъ, какова была его жена, но это его мало интересовало. Главное, Нго было ему нужно,-- это были справки о поведеніи Даши. Оказалось, что она живетъ скромно, почти затворницей, что она по цѣлымъ днямъ учится, что ее посѣщаетъ только Викторъ Валерьяновичъ. Ни одного намека не было высказано никѣмъ насчетъ того, что это ловкая интриганка, что это корыстолюбивое существо, что это способное на всякую низость созданіе. Значитъ, дѣйствительно, она любитъ Виктора. Она учится, значитъ, она, дѣйствительно, надѣется быть его женою. Въ такомъ случаѣ неизбѣжно выдать ее замужъ за кого-нибудь другого, иначе она, не сегодня, такъ завтра, обвѣнчается съ Викторомъ. Была минута, когда старикъ думалъ поѣхать къ ней и объяснить ей дѣло, просить ее отказаться отъ этого брака. Но развѣ она пойметъ его доводы? Да если и пойметъ, если и рѣшится отказать Виктору, то развѣ самъ-то Викторъ не станетъ еще сильнѣе настаивать на этомъ бракѣ, возмущенный интригою? Нѣтъ, этотъ планъ никуда не годится. Попробовать еще заговорить объ этомъ предметѣ съ самимъ Викторомъ. Не перемѣнилъ ли онъ рѣшенія?
   -- Ну, а что твоя любовь еще не остыла?-- дружески спросилъ дѣдъ у Виктора Валерьяновича при одной изъ первыхъ встрѣчъ.
   -- Я не думаю, чтобъ она когда-нибудь остыла,-- отвѣтилъ молодой человѣкъ.
   -- Значитъ, въ одинъ прекрасный день я буду имѣть несчастіе услышать о твоей женитьбѣ?-- вздохнулъ старикъ.
   -- Вы знаете, папа, что я не женюсь, не предупредивъ объ этомъ прежде всего васъ,-- отвѣтилъ внукъ.
   -- Да, да, придешь и объявишь, что черезъ часъ ѣдешь вѣнчаться,-- проговорилъ дѣдъ.
   -- Я слишкомъ глубоко уважаю и люблю васъ, папа, чтобы насмѣхаться надъ вами и вашею привязанностью ко мнѣ,-- замѣтилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- Я былъ бы радъ, если бы твое уваженіе простиралось настолько, чтобы ты никогда не огорчилъ меня извѣстіемъ объ этой женитьбѣ...
   -- Я и постараюсь сдѣлать это,-- уклончиво отвѣтилъ внукъ.
   Старикъ смутился. Ему показалась подозрительною эта покорность.
   -- Да, но я все-таки хотѣлъ бы видѣть тебя женатымъ, хотѣлъ бы видѣть хотя въ колыбели того, кто будетъ носить въ будущемъ нашу фамилію,-- проговорилъ старикъ.
   -- Папа, вы слишкомъ требовательны!-- возразилъ молодой человѣкъ.-- Я покоряюсь вашей водѣ и не женюсь на любимой мною дѣвушкѣ, не требуйте же, чтобы я сдѣлалъ еще низость, женившись на нелюбимой мною дѣвушкѣ...
   -- Другими словами говоря, ты рѣшился ждать моей смерти, чтобы исполнить свое желаніе?-- проговорилъ старикъ.-- Хороша будетъ отнынѣ твоя любовь ко мнѣ, когда ты будешь видѣть во мнѣ бревно, лежащее поперекъ твоей дороги, когда ты невольно будешь желать только моей смерти...
   Викторъ Валерьяновичъ поблѣднѣлъ.
   -- Что же вамъ угодно?-- горячо спросилъ онъ.-- Чтобы я лгалъ вамъ, говоря, что я разлюбилъ эту дѣвушку? Чтобы я лгалъ передъ Богомъ, давая обѣтъ любить ту, которую я не буду любитъ и буду обманывать? Если вы мнѣ скажете, что вы хотите именно этого, то я...
   -- Я хочу, чтобы ты былъ мужчиной, а не чувствительной женщиной, которая не можетъ отказаться отъ перваго сердечнаго влеченія, не можетъ, потому что не хочетъ,-- сурово перебилъ его старикъ.-- Впрочемъ, оставимъ этотъ разговоръ; ты знаешь, какъ я взгляну на твой бракъ съ этой дѣвушкой, а время покажетъ, что будетъ.
   Старикъ понялъ, что другого исхода не было, какъ выдача замужъ этой дѣвушки за кого-нибудь другого.
  

XLIV.

   Нѣсколько дней спустя послѣ послѣдняго объясненія съ внукомъ, графъ Иванъ Викторовичъ Баскаковъ снова поднимался по лѣстницѣ къ дверямъ квартиры Муратовыхъ. Опять его визитъ изумилъ Аделаиду Александровну и еще болѣе изумило ее скорбное выраженіе лица старика. Казалось, онъ въ эти дни похудѣлъ и осунулся; его взглядъ былъ сосредоточенъ и тусклъ.
   -- Что съ вами, дядя? Вы больны?-- спросила Муратова.
   -- Нѣтъ, Адель... просто маленькія тревоги утомили,-- отвѣтилъ онъ, цѣлуя ее въ голову.-- У меня есть къ тебѣ просьба.
   -- Говорите, дядя, что такое?-- сказала Аделаида Александровна, предлагая старику движеніемъ руки кресло.
   -- Ты мнѣ говорила о какомъ-то господинѣ, который согласился бы жениться на этой несчастной дѣвушкѣ,-- проговорилъ старикъ, не называя даже имени Даши.
   -- А-а! Вы, значитъ, согласны со мной,-- радостно произнесла Муратова.
   Она съ мелочною, чисто-женскою ненавистью вспомнила о Дашѣ. По привычкѣ сваливать всю вину съ себя на другихъ, она все настойчивѣе и настойчивѣе увѣряла себя, что эта дѣвушка была главною виновницею ея разрыва съ Викторомъ. Если бы не было этой дѣвушки, Муратова могла бы еще вымолить прощеніе у Виктора, могла бы сохранить хоть долю его любви. Она даже думала, что, поправивъ отчасти свои дѣла, она оттолкнула бы отъ себя барона Гельфрейха и отдалась бы вполнѣ одному Виктору. Но эта дѣвочка окончательно овладѣла сердцемъ молодого человѣка и навсегда отрѣзала Муратовой путь къ примиренію съ этимъ юношею. Аделаида Александровна, какъ всѣ мелочныя, поверхностныя и слабыя натуры, винила за свои несчастія только другихъ людей, но не себя, и представляла себѣ самыя несбыточныя картины счастія, котораго она могла бы достигнуть безъ этихъ другихъ людей. Теперь ее радовала возможность отомстить этой дѣвчонкѣ.
   -- Къ несчастію, да,-- вздохнулъ старикъ, отвѣчая на вопросъ Муратовой.-- Хотя, признаюсь, я не вѣрю въ возможность уладить это дѣло. Я хватаюсь за него, какъ утопающій хватается за соломинку.
   -- Отчего же нельзя? Нужно только дѣйствовать осторожно и расчетливо. У этой дѣвчонки есть отецъ, есть тетка, которые пойдутъ на все ради денегъ.
   -- А если она не согласится?-- спросилъ Баскаковъ.
   -- А, Боже мой, вы не знаете этихъ людей! Вы думаете, что они станутъ дѣйствовать такъ же, какъ дѣйствуемъ мы! Они заставятъ ее согласиться...
   Старикъ задумался; его рѣзали по сердцу слова племянницы.
   До сихъ поръ если онъ и былъ причиной чьего-нибудь несчастія, то онъ не зналъ этого или могъ оправдываться, что онъ сдѣлалъ зло ближнему безъ умысла, невольно. Теперь было не то.
   -- Конечно, нужно обѣщать выгоды и имъ, и жениху,-- продолжала Муратова, увлекаясь мыслью о замужествѣ Даши.-- Аркадій можетъ достать ему хорошее мѣсто.
   -- Дѣло не въ мѣстѣ и не въ деньгахъ: протекцію оказать не трудно, денегъ я не пожалѣю,-- сказалъ графъ.-- Но ты сама говоришь, что дѣло нужно вести осторожно и осмотрительно. А этого-то я не сумѣю сдѣлать. Ты знаешь меня: я не привыкъ ни хитрить, ни скрывать своихъ чувствъ... Эти люди, должно-быть, очень гадки и неприглядны и я не ручаюсь за себя, что я не велю вытолкать ихъ изъ своего кабинета, когда мнѣ станетъ ужъ слишкомъ гадко торговаться съ ними... Я дожилъ до семидесяти лѣтъ и мнѣ впервые приходится вступать въ подобныя сдѣлки.
   Муратова пристально посмотрѣла на него.
   -- Въ такомъ случаѣ кто же поведетъ съ ними переговоры?-- спросила она.-- Въ это дѣло, мнѣ кажется, не слѣдуетъ впутывать лишнихъ свидѣтелей.
   Старикъ смутился. Ему было омерзительно гадко вести переговоры самому съ такими темными личностями. У него не было подъ рукою ни одного лица, которому онъ могъ бы довѣрить это дѣло или которое было бы достаточно практично для веденія этого дѣла. Онъ понималъ, что Муратова могла бы уладить все лучше, чѣмъ кто-нибудь другой, такъ какъ она знала этихъ людей. Но у него не хватало смѣлости сказать ей это прямо, поручивъ ей такое дѣло, котораго онъ стыдился самъ. Муратова поняла его молчаніе. Она начинала торжествовать, сознавая, что стоитъ ей отказаться отъ участія въ этомъ дѣлѣ -- и старикъ совершенно растеряется.
   -- Я знаю, что ты добрая женщина, что ты любишь меня и Виктора,-- началъ онъ нерѣшительно и глядя въ сторону.
   Муратова сдѣлала жестъ, какъ бы желая остановить его.
   -- Я понимаю, чего хотите вы,-- проговорила она съ горячностью.-- Вы хотите, чтобы я сдѣлала то, что тяжело даже для васъ, для мужчины. Я не стану васъ упрекать за то, что вы навязываете мнѣ тяжелую роль. Я не стану вамъ говорить, насколько отвратительно для меня это дѣло. Вы это хорошо понимаете сами. Вы упрекали недавно меня за то, что я васъ навела на эту мысль. Но вѣдь я это сдѣлала не потому, что мнѣ особенно пріятно видѣть эту дѣвочку насильно выданною за кого бы то ни было. Я дала вамъ этотъ совѣтъ только потому, что другого исхода я не нахожу...
   -- Адель, я вполнѣ понимаю...-- началъ старикъ Баскаковъ, но Аделаида Александровна перебила его.
   -- Я знаю, что заставляетъ васъ просить меня вмѣшаться въ это дѣло,-- сказала она.-- Вы боитесь, что вы, взявшись за это дѣло лично, можете испортить его. Но вспомните, дядя, о томъ, что все это дѣло можетъ случайно выйти наружу. Что тогда? Кого опять начнутъ забрасывать грязью въ свѣтѣ въ вашемъ же домѣ? Меня, и только меня! Вы будете въ сторонѣ...
   Старикъ хотѣлъ что-то возразить, но Муратова остановила его..
   -- Не возражайте!-- съ горечью произнесла она.-- Я уже испытала, что значитъ клевета! Вчера въ меня бросали грязью за то, что мой мужъ вошелъ въ компанію съ какимъ-то евреемъ, съ какимъ-то банкиромъ, за то, что я не имѣла достаточно твердости, чтобы отказаться отъ любезныхъ услугъ этого еврея, не знающаго, чѣмъ отплатить за дѣла мужа, за то, что я не бросила своего мужа, которому нужно расположеніе этого человѣка... Завтра меня будутъ позорить за то, что я выдала насильно замужъ какую-то дѣвчонку... еще, можетъ-быть, найдутъ мотивы, побуждавшіе меня дѣйствовать такъ... скажутъ, что а взяла за это съ васъ деньги, поступала такъ изъ ревности... Мало ли что еще могутъ сказать эти люди!..
   -- Адель!-- проговорилъ старикъ.
   -- Ахъ, Боже мой, развѣ все это невозможно!-- перебила она его.-- Развѣ свѣтъ не можетъ выдумать еще болѣе позорную клевету и придать ей значеніе несомнѣнной истины! Настолько-то хватитъ ума у каждой пустоголовой биготки, замаливающей тайные грѣхи своей юности, у каждаго промотавшагося фата, полирующаго паркеты вашихъ залъ, чтобы вытанцовать выгодную невѣсту или любовницу. И всѣ повѣрятъ, и никто не станетъ опровергать клеветы, потому что всѣ злы на пустоту своей жизни, на свою скуку, на свои разстроенныя дѣла...
   Старикъ опустилъ голову: онъ видѣлъ, что послѣдняя его надежда на содѣйствіе Аделаиды Александровны рушится... Но онъ не зналъ, что эта женщина сама жаждетъ устроить занимавшее его дѣло.
   -- Не сердитесь, дядя, что я высказываю вамъ все это, я прямо говорю вамъ, что и вы не заступитесь за меня, когда въ меня будутъ бросать грязью за мою помощь вамъ,-- проговорила Муратова.-- Вѣдь вы и теперь посѣщаете меня не потому, что вы попрежнему любите свою бѣдную Адель, а потому, что у васъ есть до нея дѣло... Не возражайте,-- остановила она старика, видя, что онъ хочетъ возражать.-- Вы сами въ прошлый разъ сказали, что васъ привело ко мнѣ только дѣло... Я, дядя, не дѣвочка, я понимаю смыслъ каждой фразы, мнѣ не нужно ставить lee points sur lesei. Не сердитесь, что я высказываю все откровенно. Я вамъ сказала все это для того, чтобы вы не думали, что я поступаю въ настоящемъ случаѣ, какъ жалкая простушка, не знающая, на что она идетъ... Я не отказываю вамъ въ своемъ содѣйствіи, не отказываю потому, что я глубоко люблю и уважаю васъ и тетю, какъ бы вы ни смотрѣли на меня, какъ бы вы ни обидѣли меня... Кто не умѣетъ прощать, тотъ никогда не умѣлъ любить... Что бы ни сказалъ потомъ про меня свѣтъ, я увѣрена, что вы если и не станете заступаться за меня, то не будете винить меня въ душѣ... Этого съ меня будетъ довольно: я уже настолько трезво смотрю на жизнь, что дорожу только приговорами своей совѣсти да мнѣніями двухъ-трехъ человѣкъ...
   Аделаида Александровна говорила горячо и нервно и едва ли сама отдавала себѣ отчетъ, насколько было въ ея словахъ правды и насколько лжи. Она дошла уже до того состоянія, когда виновный человѣкъ цѣлымъ рядомъ софизмовъ успѣваетъ оправдать себя въ своихъ собственныхъ глазахъ и не краснѣя изливаетъ передъ другими благородное негодованіе за тѣхъ, кто осмѣливается произносить надъ нимъ справедливый приговоръ. Старикъ молча пожалъ ея руку. Ему стало жаль эту женщину. Онъ вѣрилъ, что въ ея словахъ есть значительная доля правды, онъ готовъ былъ даже признать, что если она и была въ чемъ-нибудь виновна, такъ въ неосторожности, въ слабости, въ увлеченіи, а не въ развратѣ, не въ продажности.
   -- Теперь мнѣ еще тяжелѣе просить тебя объ этомъ дѣлѣ,-- произнесъ онъ.
   -- Ничего... Я вамъ сказала, дядя, что я все беру на себя... Не станемте болѣе говорить объ этомъ...
   Они перемѣнили разговоръ. Аделаида Александровна жаловалась, что ей тяжело жить въ Петербургѣ, что ее тянетъ въ провинцію или за границу, куда-нибудь въ другую среду, въ другую мѣстность.
   -- Отчего Аркадій не хлопочетъ о мѣстѣ въ провинціи?-- замѣтилъ вскользь старикъ.
   Онъ почти обрадовался, услышавъ о желаніи Аделаиды Александровны уѣхать изъ Петербурга. Ея отъѣздъ прекратилъ бы всѣ толки о скандалѣ.
   -- Вы знаете Аркадія, дядя,-- вздохнула Муратова.-- Онъ самъ не добьется ничего. Хлопотать должна я. А я уже устала, да и боюсь неудачи...
   Старикъ задумался: въ его головѣ все настойчивѣе и настойчивѣе мелькала мысль, что было бы не дурно выхлопотать видное мѣсто Аркадію Павловичу въ провинціи и такимъ образомъ заглушить толки о поведеніи Муратовой. Пять-шесть лѣтъ отсутствія молодой женщины изъ Петербурга могли навсегда изгладить произведенное ею теперь впечатлѣніе, и она снова могла бы съ поднятой головой войти въ столичное общество. Мало ли уважаемыхъ обществомъ женщинъ имѣетъ свои романы въ прошломъ, кто же помнитъ объ этихъ романахъ, кто указываетъ на этихъ женщинъ пальцами? Въ свѣтѣ трудно найти женщину, которая во дни своей молодости не была бы въ теченіе извѣстнаго времени сказкой города.
   -- Объ этомъ можно подумать,-- сказалъ старикъ, вставая.
   Муратова поцѣловала его руку. Они простились
   Молодая женщина, оставшись одна, заходила по комнатѣ. Она радовалась, что ей представляется возможность отомстить и этой дѣвчонкѣ, и Виктору. Она даже смутно надѣялась, что Викторъ, разочаровавшись въ этой дѣвчонкѣ, воротится въ ней, къ Муратовой. Неуспѣшнаго окончанія своей попытки она никакъ не ждала. Ей казалось, что съ такими союзниками, какъ Лыткинъ, Христофоровъ и Марья Егоровна, можно покорить не такую дѣвочку, какъ Даша. Въ то же время въ ея головѣ мелькала мысль о послѣднихъ словахъ дяди: старикъ еще въ силѣ, онъ можетъ выхлопотать видное мѣсто для Аркадія въ провинціи; она готова будетъ уѣхать изъ этого города, гдѣ нѣкоторые люди ея круга начали относиться къ ней съ двусмысленными улыбками или съ худо скрытымъ презрѣніемъ; ея дѣла поправлены и потому баронъ ей покуда не нуженъ. Но что скажетъ баронъ, если она объявитъ о своемъ удаленіи въ провинцію? Можетъ-быть, онъ предложитъ ей такія средства, чтобы она осталась здѣсь, что ей будетъ легко сносить свое положеніе въ свѣтѣ, легко будетъ заставить этотъ свѣтъ пасть въ ея ногамъ? Вѣдь и теперь баронъ находится у нея въ рукахъ и его будетъ можно забрать въ руки еще сильнѣе, пугая его отъѣздомъ. Вѣдь и теперь свѣтъ въ лицѣ мужчинъ и такихъ барынь, какъ Марья Петровна, начинаетъ заискивать въ ней, а когда у нея увеличатся еще болѣе средства, къ ней придутъ всѣ. Правда, къ ней не придутъ Баскаковы, но что ей въ нихъ, когда она можетъ теперь держать въ рукахъ старика Баскакова, который будетъ бояться, что она выдастъ Виктору его тайну? Старкъ обожаетъ Виктора и сдѣлаетъ все, чтобы только Викторъ не узналъ составляющейся интриги и не потерялъ уваженія къ нему, къ старому дѣду. Будущее улыбалось молодой женщинѣ. "Во всякомъ случаѣ, нужно напоминать дядѣ о мѣстѣ для Аркадія въ провинціи,-- думала она:-- и въ то же время еще сильнѣе завлекать барона".
   -- Посмотримъ, что будетъ!-- усмѣхнулась она.
   Она позвонила. Вошелъ лакей.
   -- Пошлите за Андреемъ Андреевичемъ Христофоровымъ!-- приказала Муратова.
   Лакей вышелъ.
   Христофоровъ явился черезъ два часа и засталъ Аделаиду Александровну въ залѣ. Она въ раздумьи ходила изъ угла въ уголъ по комнатѣ и не сразу замѣтила его. Увидавъ его, она окинула взглядомъ съ головы до ногъ его приглаженную, скромную фигуру и проговорила:
   -- А, это вы! Мнѣ васъ нужно по дѣлу!
   -- Слушаю-съ. Что прикажете?-- смиренно спросилъ онъ.
   Она указала ему на стулъ и опустилась сама на другой. Христофоровъ присѣлъ на кончикъ стула и скромно потупилъ глаза.
   -- Я хочу васъ сватать,-- произнесла она и невольно разсмѣялась презрительнымъ смѣхомъ.
   -- Что-жъ, а готовъ-съ жениться. Мои такія лѣта,-- осклабилъ ротъ Христофоровъ и снова потупилъ глаза.
   Онъ началъ разглаживать шляпу своими сухими пальцами. Его лицо приняло пошловато-самодовольное выраженіе. Въ этой дущѣ закопошилось что-то въ родѣ сластолюбиваго чувства.
   -- Вы знаете, у меня тутъ жила недавно бѣдная дѣвушка, дочь чиновника,-- начала Муратова.
   -- Это Дарья Андреевна Лыткина-съ?-- быстро спросилъ Андрей Андреевичъ.
   -- Ахъ, вы и фамилію ея запомнили!-- усмѣхнулась Аделаида Александровна.
   -- У меня-съ память хорошая. Это у насъ съ въ семинаріи память развивали-съ. Все въ долбню-съ учили,-- скромно пояснилъ Христофоровъ.
   -- Такъ вотъ я хочу вамъ ее посватать,-- сказала Муратова и посмотрѣла на него.
   Онъ осклабился еще болѣе, но тотчасъ же принялъ печальный видъ.
   -- Только онѣ не пойдутъ-съ за меня,-- вздохнулъ онъ.
   -- Это почему вы думаете? Чѣмъ же вы не женихъ?
   Муратова опять усмѣхнулась полупрезрительною усмѣшкою. Ей былъ противенъ этотъ человѣкъ.
   -- Конечно-съ, я самъ по себѣ, по моимъ лѣтамъ, могу быть женихомъ кого угодно,-- скромно произнесъ Христофоровъ.-- Но онѣ-съ очень любятъ графа Виктора Валерьяновича.
   -- Вотъ какъ, вы и это знаете!-- удивилась Аделаида Александровна.
   -- Слухомъ земля полнится-съ!-- пояснилъ Андрей Андреевичъ, потупивъ глаза.
   -- Но у нея есть отецъ, который можетъ приказать ей выйти замужъ,-- сказала Муратова.-- Наконецъ, она сама пойметъ, что лучше быть замужемъ хоть за кѣмъ-нибудь, чѣмъ жить весь вѣкъ такъ, какъ она теперь живетъ.
   -- Конечно-съ, въ замужествѣ безопаснѣе,-- согласился Андрей Андреевичъ.-- Но онѣ-съ, вѣроятно, думаютъ, что графъ Викторъ Валерьяновичъ сами женятся-съ на нихъ...
   -- Ну, это разъяснитъ ей отецъ, наконецъ, вы сами... Виктору Валерьяновичу никогда не позволитъ жениться его дѣдъ. Самъ же Викторъ Валерьяновичъ не богатъ, да къ тому же онъ, вѣроятно, успѣлъ уже тронуть значительную часть своего небольшого капитала и ему было бы нечѣмъ жить, если бы онъ женился безъ согласія дѣда.
   -- Это совершенно вѣрно-съ,-- опять согласился Христофоровъ.
   Онъ принялъ теперь обычный дѣловой видъ, понимая, что тутъ идетъ теперь вопросъ не о женитьбѣ, а о сдѣлкѣ, и внимательно слушалъ Муратову.
   -- Выйдя за васъ замужъ, она была бы гораздо богаче, потому что за ней дали бы приличное приданое. Наконецъ, вы получили бы болѣе видное мѣсто...
   -- Да-съ, разумѣется, я не могу жениться на бѣдной и не имѣя порядочнаго мѣста-съ, потому нынче жизнь очень дорога-съ,-- пояснилъ Андрей Андреевичъ.
   -- Обь этомъ нечего и говорить. Васъ обезпечатъ, такъ какъ этого брака желаетъ дѣдъ Виктора Валерьяновича.
   -- Хорошо-съ, я готовъ попытаться, хотя-съ, признаюсь вамъ, я очень мало надѣюсь...
   Выраженіе лица Андрея Андреевича сдѣлалось озабоченнымъ и грустнымъ. Онъ видѣлъ, что ему предлагаютъ очень выгодную сдѣлку, и не надѣялся на успѣхъ.
   -- Прежде всего вамъ нужно скрыть отъ нея, что вы дѣйствуете съ согласія дѣда Виктора Валерьяновича и съ моего...
   -- Да это зачѣмъ же-съ разсказывать? Въ этомъ вы положитесь на меня.
   -- Потомъ вамъ нужно привлечь на свою сторону ея отца...
   -- И это-съ возможно, только того-то я и боюсь-съ, что ихъ батюшка не согласится...
   Муратова съ удивленіемъ посмотрѣла на Андрея Андреевича.
   -- Ея отецъ не согласится отдать дочь за чиновника съ хорошимъ мѣстомъ, не согласится отдать ее за него, когда ей дадутъ хорошее приданое? Что вы говорите!-- воскликнула она и пожала плечами.
   Христофоровъ въ упоръ посмотрѣлъ на Муратову.
   -- Я на ихъ-съ мѣстѣ не согласился бы -- твердо произнесъ онъ.
   Муратова широко открыла глаза.
   -- Я васъ не понимаю! вѣдь этотъ Лыткинъ практическій человѣкъ, онъ пойметъ, что ея положеніе теперь шатко, невѣрно, тогда какъ замужество прямо обезпечитъ ее.
   -- Да вѣдь обезпечить-съ ихъ можно и безъ замужества,-- скромно замѣтилъ Христофоровъ.
   Муратова нетерпѣливо пожала плечами.
   -- Я вамъ говорю, что Викторъ Валерьяновичъ не богатъ. Дѣдъ же его дастъ ей обезпеченіе только въ томъ случаѣ, если она согласится выйти замужъ...
   -- Такъ-съ! А если господинъ Лыткинъ пригрозятъ подать жалобу въ судъ на Виктора Валерьяновича-съ?-- спросилъ Христофоровъ, прямо взглянувъ на Муратову.
   Муратова нахмурила брови.
   -- Положимъ-съ, судъ ничего не сдѣлаетъ графу Виктору Валерьяновичу,-- продолжалъ смиренно разъяснять свою мысль Андрей Андреевичъ.-- Но вѣдь позоръ-съ, огласка-съ, вотъ что будетъ непріятно для семьи графа Виктора Валерьяновича. Нынче вѣдь все гласно-съ дѣлается и сейчасъ въ газетахъ... разумѣется, все это ради денегъ... существовать чѣмъ-нибудь надо...
   Муратова кусала губы. Она начинала серьезно тревожиться за успѣхъ предпріятія, понимая, что Лыткинъ не можетъ думать и чувствовать иначе, чѣмъ думаетъ и чувствуетъ Христофоровъ.
   -- Ну, можетъ-быть, Лыткинъ иначе смотритъ на дѣло, чѣмъ вы,-- замѣтила она, чтобы что-нибудь сказать.
   -- Не думаю-съ. Господинъ Лыткинъ тоже человѣкъ дѣловой-съ,-- пояснилъ Христофоровъ.
   -- Все же надо попытаться. Можетъ-быть, окажется, что вы болѣе ловкій дѣлецъ, чѣмъ онъ,-- съ презрѣніемъ проговорила она.
   -- Я-съ попытаюсь. Попытка-съ -- не пытка, спросъ -- не бѣда. Только ужъ вы не вините-съ меня, если не удастся. Я вамъ-съ впередъ говорю, какъ бы я поступилъ-съ на мѣстѣ господина Лыткина.
   -- Ну, можетъ-быть, онъ принудитъ ее выйти замужъ, чтобы спасти ее отъ позора...
   -- Да позоръ-съ что! Конечно, если при бѣдности, такъ это тяжело-съ, а при деньгахъ... Вѣдь всѣ-съ не лучше живутъ... Человѣкъ въ грѣхѣ родится...
   У Муратовой разлилась по лицу краска. Она была еще чутка къ каждому слову, похожему на обидный намекъ.
   -- Но васъ надо будетъ сначала познакомить съ семьей. Я знаю сестру Лыткина и вы можете устроить знакомство съ его семьею черезъ эту женщину,-- проговорила Аделаида Александровна сухимъ тономъ.-- Только прошу васъ не говорить даже ей, что вы дѣйствуете отъ нашего имени...
   -- Помилуйте-съ, развѣ вы меня не знаете, Аделаида Александровна. Развѣ я когда-нибудь говорилъ, что я вижу и что слышу, если не слѣдуетъ говорить?
   Христофоровъ поднялся съ мѣста.
   -- Вамъ надо узнать адресъ этой женщины,-- сказала Муратова.
   -- Вы не безпокойтесь-съ, я знаю, гдѣ она квартируетъ,-- остановилъ ее Андрей Андреевичъ.
   -- Да вы всевѣдущій,-- усмѣхнулась презрительно! усмѣшкой Муратова.
   -- Нельзя-съ не знать такихъ людей. Марья Егоровна всегда могутъ пригодиться. Я человѣкъ-съ молодой и опять же дѣла... Но позвольте спросить, какъ же насчетъ приданаго? Мнѣ ли надо показать, что у меня есть деньги, или потомъ объяснить, что въ случаѣ свадьбы невѣстѣ дадутъ... Да нѣтъ-съ, это неловко...
   -- Конечно; вы скажете, что у васъ есть свое состояніе и что вы не потребуете за невѣстой ничего. Вамъ дадутъ тысячъ десять, пятнадцать...
   -- Слушаю-съ!
   Христофоровъ сталъ почтительно откланиваться. Муратова небрежно кивнула ему головой и задумалась. Ей было не весело. Андрей Андреевичъ отчасти разрушилъ ея надежды, выразивъ сомнѣніе въ успѣхѣ, отчасти же пробудилъ въ ней какое-то злорадное чувство, сказавъ, что отецъ Даши можетъ пригрозить судомъ. Молодая женщина угадывала, что подобная угроза подыметъ скандалъ и нарушить мирную жизнь Даши, Виктора и Баскаковыхъ вообще. Счастіе молодыхъ людей не давало ей покоя: она завидовала ихъ взаимной любви, потому что сама тщетно жаждала вполнѣ испытать это чувство; она ревновала, потому что еще до сихъ поръ горячо любила Виктора; она озлоблялась, потому что ей казалось, что Даша отняла у нея Виктора, похитила его ласки. Въ то же время ей было противно, что она должна вступать въ сношенія съ такимя людьми, какъ Христофоровъ, чтобы удовлетворить свое мстительное чувство, чтобы погубить свою соперницу во мнѣніи Виктора.
   Муратова еще не совсѣмъ успокоилась отъ разговора съ Христофоровымъ, когда въ ея гостиную безъ доклада вошелъ баронъ. Этотъ человѣкъ казался ей теперь, послѣ воспоминаній о Викторѣ, противнѣе, чѣмъ когда-нибудь. Его появленіе напоминало ей опять, что ради этого "жида" ее забрасываютъ грязью въ обществѣ. Но въ то же время она вспомнила, что теперь нужно было быть вдвойнѣ любезною съ этимъ человѣкомъ, чтобы еще болѣе привязать его къ себѣ на случай полученія Аркадіемъ Павловичемъ мѣста въ провинціи.
  

XLV.

   Марья Егоровна Коптяева, обдѣлывавшая сотни самыхъ разнообразныхъ дѣлишекъ и вращавшаяся въ самыхъ разнообразныхъ сферахъ, была довольно близко знакома съ Андреемъ Андреевичемъ Христофоровымъ, хотя онъ, какъ и всѣ другіе ея знакомые, гораздо чаще видѣлъ ее у себя, чѣмъ бывалъ у нея. Бѣгая по городу, она забѣгала иногда и къ нему подъ вечеръ и, просиживая съ нимъ за самоваромъ, болтала безъ устали о разныхъ городскихъ сплетняхъ, снабжала его полотномъ на бѣлье, бралась высватать ему хорошую невѣсту или познакомить его съ такой писанной красавицей-швейкой, "какой еще и свѣтъ не производилъ", и т. п. Въ послѣдніе годы, когда Христофоровъ сдѣлался довѣреннымъ лицомъ Муратовыхъ, Марья Егоровна забѣгала къ нему еще чаще, собирая отъ него справки о денежныхъ дѣдахъ "Муратихи", такъ какъ ей были необходимы эти справки: она отъ времени до времени ссужала Аделаидѣ Александровнѣ то пятьдесятъ, то сто рублей, дрожа за участь этихъ денегъ и въ то же время сгорая желаніемъ получить большіе проценты. Такимъ образомъ, между этими двумя личностями существовала довольно прочная связь, основанная на взаимныхъ услугахъ и на одномъ и томъ же стремленіи ловить рыбу въ мутной водѣ. Несмотря на это, Марья Егоровна была нѣсколько изумлена визитомъ Андрея Андреевича.
   -- Какимъ это вѣтромъ тебя занесло?-- воскликнула она, встрѣчая его у себя въ передней, отдѣленной перегородкою отъ кухни.
   Марья Егоровна говорила Христофорову "ты", потому что онъ былъ еще не въ чинахъ и потому что у него, по ея выраженію, еще молоко на губахъ не обсохло.
   -- По дѣлу-съ, по дѣлу, Марья Егоровна,-- отвѣтилъ онъ, пожимая ея руку.
   -- Такъ прислалъ бы сказать, сама забѣжала бы!-- отвѣтила Марья Егоровна:-- а то у меня, знаешь, объ дѣлахъ-то говорить не сподручно, мои дѣвки все на глазахъ торочатъ... Ну, да пришелъ, такъ не гнать же... Милости просимъ!
   Она провела его въ чистую комнату и торопливо распорядилась, чтобы ея "дѣвки", то-есть дочери, удалились въ кухню. Она не любила, чтобы онѣ присутствовали при ея дѣловыхъ разговорахъ, такъ какъ считала ихъ "круглыми дурами", которыя только разболтаютъ все, что не слѣдуетъ. Распорядившись насчетъ приготовленія чая, Марья Егоровна воротилась въ чистую комнату, убранную сборною мебелью краснаго дерева, потускнѣвшею и просиженною отъ времени, и усѣлась на диванъ около осьми-угольнаго стола на толстой ножкѣ, покрытаго выцвѣтшей и сильно "сѣвшейся" отъ мытья желтой салфеткой съ бѣлыми узорами.
   -- Ну, какое такое у тебя дѣло? Говори!-- ударила Марья Егоровна по колѣнкѣ вздрогнувшаго Андрея Андреевича, тоже помѣстившагося на диванѣ и закурившаго "папироску".
   -- Жениться хочу-съ!-- отвѣтилъ онъ, выпуская дымъ къ потолку колечками и закинувъ назадъ голову.
   -- Давно пора? чего раньше-то меня не слушалъ? Купецъ-то Синегубовъ выдалъ ужъ свою-то кралю. Говорила тебѣ о ней,-- отвѣтила съ упрекомъ Марья Егоровна.-- Тогда не хотѣлъ слушать. А теперь, гдѣ я найду такую-то невѣсту?
   -- Да мнѣ и не надо-съ, чтобы вы искали,-- замѣтить Христофоровъ.-- У меня ужъ невѣста намѣчена. Только вашего содѣйствія жду.
   -- Что-жъ, я готова! Она-то кто такая?
   -- Ваша племянница, Дарья Андреевна.
   Марья Егоровна даже отодвинулась въ сторону отъ изумленія и во всѣ глаза поглядѣла на Христофорова.
   -- Шутишь ты, что ли, со мною?-- спросила она.
   -- Для чего же шутить-съ, это дѣло серьезное,-- отвѣтилъ Андрей Андреевичъ, дымя папиросой.
   Марья Егоровна замахала обѣими руками.
   -- И не думай, и не думай!-- проговорила она пониженнымъ голосомъ.-- Съ чего это она за тебя пойдетъ, когда за ней графчикъ увивается. Совсѣмъ онъ въ нее врѣзамши...
   -- Да вѣдь они-то не женятся-съ,-- замѣтилъ Христофоровъ.-- Такъ, отъ скуки поиграютъ и -- бросятъ.
   -- Ну, не такая она у насъ, чтобы одного любить, а за другого замужъ идти,-- со вздохомъ сказала Марья Егоровна.-- Ты это выкинь изъ головы.
   -- Да отчего же не попробовать! Познакомьте меня съ Андреемъ Егоровичемъ. Можетъ-быть, онъ и уговоритъ-съ Дарью Андреевну, все же отецъ.
   -- Станетъ онъ уговаривать! Онъ ее, чай, лучше насъ съ тобою знаетъ. Нѣтъ, это дѣло не выгоритъ. Да и съ чего это ты-то вдругъ вздумалъ на ней жениться?
   -- Какъ это: вдругъ? Совсѣмъ не вдругъ,-- торопливо сказалъ Христофоровъ.-- Я уже давно влюбленъ въ Дарью Андреевну. Въ церкви ее нѣсколько разъ видѣлъ. Думалъ раньше имъ руку предложить, да, знаете-съ, дѣла не позволяли. Деньжонокъ не могъ съ должниковъ собрать.
   -- Ну, много ихъ у тебя?-- насмѣшливо спросила Марья Егоровна, похлопавъ его по плечу.
   -- Все же тысчонокъ пятнадцать будетъ,--небрежно откинулся на диванъ Христофоровъ и пустилъ струйку дыма къ потолку.
   Марья Егоровна восплеснула руками и опустила ихъ на колѣни, вытаращивъ отъ изумленія глаза.
   -- Тысчонокъ пятнадцать? Шутишь ты, что ли, аль и впрямь! Да когда ты ихъ успѣлъ скопить?-- воскликнула она недовѣрчиво.
   -- А вы думали, я такъ, даромъ, Муратовымъ-то дѣла обдѣлывалъ-съ? Пороемся, найдется и болѣе.
   Христофоровъ не лгалъ: у него было тысячъ пять своихъ денегъ, да кромѣ того онъ надѣялся получить пятнадцать тысячъ въ награду за женитьбу. Марья Егоровна почти съ завистью посмотрѣла на него и покачала головой.
   -- И то сказать, твое дѣло не то, что наше, бабье,-- вздохнула она.-- Тутъ вотъ бьешься, бьешься, а ничего-не скопишь. Все въ домъ, какъ въ прорву какую, ухлопываешь. Вашъ братъ, холостой, чѣмъ больше знакомыхъ заведетъ, тѣмъ ему лучше: дома хоть не пей, да не ѣшь, только на одежду, да на квартиру трать. А наше дѣло семейное: каждый день чай, да обѣдъ припасай, а коли знакомыхъ заведешь, такъ не ты къ нимъ обѣдать съ семьей тащишься, а они норовятъ на твой счетъ полопать...
   Въ эту минуту въ комнату вошла одна изъ дочерей Марьи Егоровны, созданіе очень некрасивое, вялое и отупѣвшее отъ постояннаго сидѣнія дома за вязаньемъ шерстяныхъ вещей и гаданіемъ на картахъ. Дѣвушка внесла подносъ съ чашками и, молча отвѣтивъ на поклонъ Христофорова, ушла за самоваромъ. Неряшливая ситцевая блуза съ кокеткой, обшитой довольно широкою измятою оборкою, стоптанныя туфли, сбитые волосы,-- все это придавало и безъ того некрасивой дѣвушкѣ крайне отталкивающій видъ.
   -- Вотъ онѣ, рты-то мои,-- проговорила ей вслѣдъ Марья Егоровна.-- Накорми, напои ихъ, такъ и узнаешь, какъ трудно нашей сестрѣ скопить. Вонъ который годъ гласную кассу хочу открыть. А гдѣ деньги? Все эти рты поѣдаютъ.
   -- Да вы-съ напрасно сразу это кассу ссудъ хотите открыть, -- замѣтилъ Христофоровъ.-- А вы просто безъ вывѣски берите подъ закладъ вещи, благо знакомыхъ у васъ много...
   -- Да денегъ-то гдѣ взять?
   -- На это-съ много не надо. Вы такъ дѣлайте. Ну, возьмите какую-нибудь вещь: дайте подъ нее немного, проценты побольше назначьте, а сами ее къ закладчику отнесите, который меньше возьметъ процентовъ,-- вы въ барышахъ и будете. Съ этого начать -- можно и до настоящей кассы ссудъ съ вывѣскою дойти. Ваше же мѣсто здѣсь хорошее: въ улицѣ нѣтъ ни одной другой кассы ссудъ. И насчетъ вотъ денегъ: обдѣлайте дѣло мое -- пятисотъ не пожалѣю.
   -- Ну!-- недовѣрчиво произнесла Марья Егоровна.
   -- Ей-Богу-съ!-- побожился Христофоровъ.
   Въ эту минуту въ комнату опять вошла дочь Марья Егоровны съ самоваромъ. Она грузно донесла его до стола, поставила на дощечку и ушла. Марья Егоровна насыпала на ладонь изъ бумажнаго свертка чаю, всыпала его въ чайникъ, заварила и поставила чайникъ на самоваръ.
   -- Дарья Андреевна такъ обольстили меня, что я не знаю, чего бы я ни сдѣлалъ, чтобы жениться на нихъ,-- произнесъ Христофоровъ.-- Конечно, я могъ бы по моему званію и состоянію взять честную дѣвицу, но Дарья Андреевна очень прелестны, и я готовъ-съ на все. Пусть въ тамъ графъ любитъ, и онѣ его любятъ, а когда я буду женатъ, такъ я буду знать, что ихъ любовь съ графомъ -- это такъ, преходящее. Пусть ихъ тамъ любятъ, а послѣ все же и ко мнѣ, какъ къ своему законному мужу, обратятся...
   Марья Егоровна покачала головой.
   -- Ужъ, право, и не знаю,-- вздохнула она.-- Познакомить съ братомъ тебя можно. Отчего не познакомить. Только толкъ-то какой выйдетъ -- это ужъ Богъ вѣдаетъ... А насчетъ денегъ-то какъ, ты и подписку дашь, что не обманешь?
   -- Чего же мнѣ обманывать? Сказалъ пятьсотъ -- пятьсотъ и дамъ.
   -- То-то. Я брату скажу. Послѣзавтра объ эту пору можешь придти?
   -- Могу-съ, мнѣ все равно, тоже слоновъ по вечерамъ продаю...
   -- Ну, такъ и приходи! Потолкуемъ.
   Марья Егоровна стала разливать чай. У нея изъ ума не выходили обѣщанные пятьсотъ рублей. Андрей Андреевичъ, въ свою очередь, робко мечталъ о пятнадцати тысячахъ. Онъ мало надѣялся на успѣхъ своего предпріятія, но ему хотѣлось испробовать всѣ средства для пріобрѣтенія права получить эти деньги. Когда, напившись чаю, онъ шелъ домой, ему лѣзли въ голову черныя мысли. Лежа на своемъ протертомъ и жесткомъ диванѣ и смотря въ потолокъ, онъ упрекалъ судьбу за то, что она посылаетъ ему случай зашибить крупный для него капиталъ и въ то же время отнимаетъ возможность прибагорить эти деньги къ рукамъ. Его положеніе походило на положеніе голоднаго бѣдняка, которому пообѣщали бы несмѣтныя богатства, если бы онъ, положимъ, переплылъ Финскій заливъ. Только бѣднякъ, можетъ быть, и не сталъ бы пытать своихъ силъ на такой подвигъ, а Христофоровъ не устоялъ противъ искушенія и храбро началъ сватовство.
   Марья Егоровна тоже совсѣмъ, съ толку сбилась отъ нахлынувшихъ думъ, когда удалился Христофоровъ. Она такъ же, какъ и онъ, не вѣрила въ возможность этого брака, но пятьсотъ рублей уже не давали ей покоя.
   "Пятьсотъ рублевъ, шутка ли, вѣдь это полтысьчи",-- разсуждала она, и уже въ ея умѣ представлялась картина открытой ею гласной кассы ссудъ.
   "Вывѣска черная и бѣлыми буквами прописано! Сколько народу повалитъ!" -- проносилось въ ея головѣ.
   Она то тревожно ходила изъ угла въ уголъ, то присаживалась къ столу и задумывалась, безсмысленно устремивъ глаза въ одну точку. "Полтысьчи" -- это магическое слово ни на минуту не оставляло ее въ покоѣ. Ея дочери, пришедшія допивать остатки чая и успѣвшія уже разругаться, смотрѣли на нее съ удивленіемъ, потому что она даже не кричала имъ:
   -- Цыцъ, собаки! Что лаетесь?
   Напротивъ того, она обратилась довольно ласково къ старшей дочери и проговорила:
   -- Ну, ты, колдунья, раскинь-ка на трефонную даму.
   Дочь раскинула карты и начала объяснять. Тутъ было все: и молодой человѣкъ, и молодая дѣвица, и марьяжъ, и деньги -- и неудача. Марья Егоровна слушала, слушала и плюнула.
   -- Поди ты, дурища, хуже только душу мутишь!
   Ночь прошла для нея довольно тревожно, и рано по утру Марья Егоровна уже неслась къ брату. Она застала его, еще дома и, не желая говорить съ нимъ о дѣлѣ при Катеринѣ Ивановнѣ, шепнула ему:
   -- Приди черезъ часокъ ко мнѣ?.. Дѣло есть!..
   -- Что, опять, видно, провралась?.. Оправлять передъ судомъ надо!..-- усмѣхнулся Лыткинъ, видя, что она очень встревожена.
   -- Нѣтъ... До тебя касается дѣло,-- отвѣтила она
   Катерина Ивановна хотѣла угостить ее кофеемъ, но Мары Егоровна наотрѣзъ отказалась, объявивъ, что ей некогда сидѣть. Она была настолько взволнована, что даже притихла, не размахивала руками, не кричала и не бранилась. Она походила на человѣка, который ждетъ своего приговора, долженствующаго рѣшить его судьбу.
   Прошло менѣе часу, какъ у нея въ квартирѣ появился уже Андрей Егоровичъ.
   -- Ну, что у тебя за дѣло?-- спросилъ онъ, входя къ ней въ переднюю.
   -- Погоди!-- махнула она рукой и пошла въ чистую комнату, чтобы удалить своихъ дочерей.
   Черезъ нѣсколько минуть она пригласила въ чистую комнату брата и плотно заперла за нимъ двери.
   -- Къ Дашѣ-то нашей женихъ наклевывается,-- таинственно произнесла она, подсаживаясь къ брату.
   -- Женихъ?-- удивился онъ.
   -- Да; молодой, изъ себя ничего, видный, чиновникъ, двадцать тысячъ капиталу имѣетъ,-- пояснила Марья Егоровна, прибавивъ цифру капитала Андрея Андреевича.-- Видѣлъ онъ Дашу два раза въ церкви. Влюбленъ, говоритъ...
   -- Да ты ему про графа-то что же не сказала?-- замѣтилъ старикъ.
   -- Какъ не говорить, говорила! Это, говоритъ, я знаю, но для меня все единственно. Графъ, говоритъ, все равно не женится.
   -- Шельма какая-нибудь продувная, думаетъ что за ней горы золотыя дадутъ,-- соображалъ Лыткинъ.
   -- Ну вотъ! Все равно, говоритъ, графъ ихъ броситъ, а я, по крайности, и ихъ, и батюшку ихъ на старости лѣтъ успокою,-- уже привирала Марья Егоровна, стараясь смягчить сердце брата.
   -- Да ты его хорошо знаешь?-- спросилъ Лыткинъ, пристально взглянувъ на нее.
   -- Еще бы! Онъ у Муратихи дѣла велъ,-- сказала Марья Егоровна.
   -- А-а! Такъ вотъ оно откуда дѣло-то идетъ!-- захохоталъ Лыткинъ.
   Марья Егоровна заморгала глазами, не понимая словъ брата.
   -- Такъ это съ чего же онъ жениться-то хочетъ на Дашѣ?-- переспросилъ Лыткинъ.
   -- Влюбленъ, говоритъ!-- нерѣшительно отвѣтила смущенная Марья Егоровна.
   -- Дура ты, дура и есть!-- произнесъ Лыткинъ.
   -- Ну, пошелъ опять ругаться!-- обидѣлась сестра.
   -- Да какъ же не сказать, что дура, если не сообразила, откуда дѣло идетъ? Подослали его они, родные Виктора Валерьяновича, подослали, да, можетъ-быть, и онъ самъ просилъ.
   -- Ну-у!
   -- Что: ну-у? Не запрягла еще, чтобы нукать!.. Всѣ они одного поля ягоды! Поигралъ съ дѣвочкой, а теперь и хочетъ отвилять...
   Марья Егоровна была смущена. Ей было обидно, что она сама не могла сообразить, кто подослалъ Христофорова. Теперь она даже вспомнила, что нѣсколько мѣсяцевъ назадъ сама Муратова говорила о возможности выдать Дашу замужъ за какого-нибудь человѣка.
   -- Тебѣ-то много обѣщалъ?-- спросилъ братъ.
   -- Что объ этомъ говорить,-- уклончиво отвѣтила сестра.
   -- Нѣтъ, ты ужъ все говори...
   -- Ну, обѣщалъ полтысьчи,-- отвѣтила она.
   -- Ишь, такъ и видно, что деньги-то не свои,-- а шальныя... Что же, это хорошо: пятьсотъ рублей -- деньги. Поди, на первое время для гласной кассы и довольно? Откроешь ее въ маломъ видѣ, потомъ разживешься, такъ и расширить можно. Вѣдь тоже это хорошо, гласную-то кассу имѣть; сиди себѣ, какъ откормленная индюшка дома, да собирай проценты; не уплатятъ процентиковъ -- вещь у тебя остается за четверть цѣны. Теперь-то вонъ изъ-за каждаго рубля набѣгаешься, ноги-то тоже однѣ, притопчутся...
   -- Ужъ что говорить!-- вздохнула Марья Егоровна, совсѣмъ упавшая духомъ при мысли, что у нея ускользнутъ изъ рукѣ пятьсотъ рублей.
   Андрей Егоровичъ молчалъ и что-то соображалъ.
   -- Такъ какъ же, значитъ, ужъ и думать нечего?-- боязливо спросила сестра.
   -- О чемъ?
   -- Да объ этой свадьбѣ-то?
   -- Отчего же? Пусть попробуетъ посвататься. Можетъ-быть, дѣло-то мука: будетъ,-- отвѣтилъ Андрей Егоровичъ.-- Вѣдь оно хорошо бы: ты свою кассу открыла бы, я за зятькомъ успокоился бы...
   -- Да ты шутишь, что ли, Андрей Егоровичъ?-- недовѣрчиво спросила Марья Егоровна, глядя на брата широко открытыми глазами.
   -- Нѣтъ, чего шутить! Ты насъ познакомь. Я давно подумываю, какъ бы дѣло покончить. Не пойдетъ Даша -- острастку дамъ. Тоже вѣдь графъ-то Викторъ Валерьяновичъ можетъ ее не сегодня, такъ завтра бросить. Тогда что станешь дѣлать?
   -- Это точно, это точно,-- обрадовалась Марья Егоровна.-- И бросить, помяни слово, что броситъ! А тутъ благо даютъ деньги, брать нужно...
   -- Еще бы!
   Лыткинъ всталъ.
   -- Такъ когда же я его увижу?-- спросилъ онъ.
   -- Да завтра; у меня онъ будетъ вечеромъ,-- отвѣтила Коптяева.
   -- Ну, и хорошо.
   Лыткинъ ушелъ. Его лицо было хмуро, брови надвинуты, голова опущена. Онъ думалъ и соображалъ. Онъ былъ твердо увѣренъ, что Христофоровъ подосланъ семьей Виктора Валерьяновича, а можетъ-быть, и самимъ Викторомъ Валерьяновичемъ. Въ серьезность любви послѣдняго Лыткинъ не вѣрилъ и не могъ вѣрить. Ему казалось вполнѣ несбыточной женитьба молодого графа на его дочери. Онъ былъ убѣжденъ, что молодой графъ поиграетъ съ его дочерью и поспѣшитъ отретироваться прочь. Нужно было какъ можно дороже продать ему право на отступленіе. Теперь Баскаковы подсылаютъ жениха, даютъ ему за сдѣлку до двадцати тысячъ,-- эти деньги, о которыхъ упоминала Марья Егоровна, были, по убѣжденію Лыткина, графскими деньгами. Но выгодно ли будетъ, если Даша выйдетъ замужъ за Христофорова? Вѣдь деньги получитъ не она, а ея мужъ. Лыткинъ усмѣхнулся: онъ очень хорошо зналъ, что Даша не выйдетъ ни за Христофорова, ни за кого другого. Но онъ считалъ необходимымъ допустить это сватовство. Оно покажетъ, во-первыхъ, графамъ Баскаковымъ, что дѣло уладить не такъ легко, какъ они думаютъ, а во-вторыхъ, дастъ ему, Лыткину, поводъ серьезно поговорить съ дочерью. Теперь нужно ковать желѣзо, пока оно горячо, рѣшилъ онъ, и бодро зашелъ въ трактиръ. Домой онъ вернулся сильно подгулявшимъ и въ самомъ отличномъ настроеніи духа.
   -- Что это ты, Андрей Егоровичъ, опять загулялъ!-- воскликнула Катерина Ивановна.-- Бога ты не боишься, старый грѣховодникъ!..
   -- Жена, молчи!-- произнесъ Лыткинъ, махнувъ рукою.-- Дѣла у мужа, большія дѣла, и ты ничего не смышлишь!
   -- Ужъ чего и смыслить-то, чего... Напился, опять напился, только это я и понимаю... Да понимать-то мнѣ это не легко!-- жалобно произнесла она.
   -- Не хнычь! Все пойдетъ отлично... Заживемъ... фью, какъ заживемъ.
   Лыткинъ присвистнулъ и потащился къ постели. Катерина Ивановна только покачала головой, глядя ему вслѣдъ.
   На слѣдующій день онъ явился въ условленный часъ къ сестрѣ. У нея уже сидѣлъ Христофоровъ.
   -- Очень пріятно-съ познакомиться!-- развязно раскланялся со старикомъ Андрей Андреевичъ.-- Слышалъ давно о васъ отъ вашей сестрицы-съ.
   Лыткинъ пожалъ его руку, окинувъ его исподлобья ястребинымъ взоромъ стараго дѣльца.
   -- Да, вотъ и мнѣ она вчера про васъ говорила,-- промолвилъ онъ, садясь къ столу.
   -- И о намѣреніи моемъ сказали-съ?-- спросилъ Христофоровъ.
   -- Какъ же, какъ же!-- отвѣтилъ Лыткинъ.-- Какъ это вы такъ вдругъ?..
   -- Помилуйте, развѣ можно видѣть вашу дочь и не воспылать! Примѣрная дѣвица.
   -- Бѣдная она,-- вотъ горе!
   -- Что богатство! И черезъ золото слезы льются! Я самъ не бѣденъ, такъ мнѣ не нужно богатой невѣсты. Мнѣ хорошенькая, да добрая жена нужна.
   -- Ну, Даша у меня и красива, и добра... Только вотъ знаете ли, за ней ухаживаетъ...
   -- Ахъ, это вы насчётъ графа Баскакова? Это ничего-съ! Мало ли кѣмъ молодыя дѣвушки занимаются!
   -- Да нынче, батюшка, и съ огнемъ не найдешь такой-то, которая бы никѣмъ не занималась,-- вставила свое слово Марья Егоровна, хлопотавшая съ приготовленіемъ чая.-- Нынче ужъ развѣ уродина какая, такъ та никому не нужна. Времена такія амурныя.
   -- Это точно-съ!-- согласился Христофоровъ.-- Но я настолько люблю-съ Дарью Андреевну, что мнѣ все это -- плевать!
   -- Что-жъ, это ваше ужъ дѣло!-- произнесъ Лыткинъ.-- Я очень буду радъ, если ее пристрою. Я тоже отецъ, мнѣ больно это видѣть, что ее обманываютъ. Конечно, графъ Викторъ Валерьяновичъ говоритъ, что онъ ее любитъ, да вѣдь это не надолго...
   -- Конечно-съ, конечно! Бракъ совсѣмъ другое дѣло -- это ужъ нерасторжимо, навѣкъ!.. Но ужъ и вы, Андрей Егоровичъ, посодѣйствуйте мнѣ!
   -- Не врагъ я своей дочери,-- отвѣтилъ Лыткинъ.-- Отговаривать не стану. Разумѣется, принудить не могу, а насчетъ совѣтовъ -- такъ ужъ это мое дѣло. Объясню ей, что будетъ, если она не выйдетъ замужъ. Тоже не дура -- пойметъ.
   -- Дай Богъ-съ, дай Богъ!-- произнесъ Христофоровъ, начинавшій оживать, видя, что Лыткинъ, поддается на удочку.-- Ужъ я бы такъ радъ, такъ радъ былъ, что и представить вамъ не умѣю. Вы повѣрите ли, теперь я покой потерялъ: и днемъ, и ночью мнѣ такъ и представляется Дарья Андреевна.
   -- Ну, да ужъ это извѣстное дѣло, если любишь!-- замѣтила Марья Егоровна.
   -- Да еще какъ люблю-то! Страсть!
   Собесѣдники стали пить чай.
   -- Только какъ же я объяснюсь съ Дарьей Андреевной?-- спросилъ Христофоровъ.
   -- А вотъ приходите утромъ въ воскресенье,-- отвѣтилъ Лыткинъ.-- Въ воскресные дни мы одни. Ну, познакомитесь съ ней, а тамъ и объяснитесь...
   -- Да-съ, я, конечно, не вдругъ, чтобы не смутить Дарью Андреевну, а исподволь...
   -- Да, но въ очень-то дальній ящикъ не откладывайте...
   -- Ужъ чего тутъ медлить-то, медлить очень нечего,-- замѣтила Марья Егоровна, помышлявшая только о полученіи "полтысьчи".
   -- Ну, наговорите, тоже поспѣшишь -- людей насмѣшишь,-- возразилъ Христофоровъ.-- Сперва надо освоиться; а то такъ, съ вѣтру, нельзя...
   Разговоръ длился въ этомъ родѣ еще съ часъ; наконецъ, собесѣдники, довольные другъ другомъ, разстались. У каждаго изъ нихъ были свои надежды и свои опасенія. Христофоровъ и Марья Егоровна теперь были спокойнѣе и болѣе вѣрили въ удачу, чѣмъ два дня тому назадъ. Ихъ успокаивало отношеніе Лыткина къ занимавшему ихъ вопросу: старикъ былъ на ихъ сторонѣ, и они надѣялись, что онъ пуститъ въ ходъ свою власть. Лыткинъ же, возвращаясь домой, улыбался хитрою усмъшкою и, вспоминая о Христофоровѣ и сестрѣ, бормоталъ:
   -- Рыломъ еще не вышли, чтобы перехитрить Андрей Лыткина...
  

XLVI.

   Даша и не подозрѣвала, что дѣлалось вокругъ нея. Она попрежнему занималась, попрежнему вела тихую жизнь. Но внимательный наблюдатель могъ бы замѣтить, что она стала еще чаще задумываться, чѣмъ прежде. Съ того памятнаго дня, когда она еще тѣснѣе сошлась съ Викторомъ Валерьяновичемъ, она, казалось, должна была оживиться, ободриться. Она и въ самомъ дѣлѣ оживлялась, козда пріѣзжалъ Викторъ Валерьяновичъ: она словно расцвѣтала подъ его поцѣлуями и ласками и испытывала невѣдомое ей до сихъ поръ блаженство. Но это свѣтлое настроеніе проходило тотчасъ же, какъ только уѣзжалъ онъ. Она становилась снова задумчивою и грустною. Въ ея душѣ не было раскаянія и упрековъ себѣ за свое поведеніе: ей ни разу даже не приходило въ голову, что она дѣлаетъ что-нибудь дурное. Ее тревожили совсѣмъ другія мысли: она боялась за свое будущее, и хуже всего было то, что она не могла дать себѣ яснаго отчета, чего она боится,-- того ли, что ее разлюбитъ ея милый, того ли, что его заставятъ жениться на другой и бросить ее, того ли, что онъ въ одинъ прекрасный день порветъ изъ-за нея связи со своей семьей, со своимъ кругомъ, со своей службой, чтобы сдѣлаться вполнѣ ея мужемъ. Просто какъ человѣкъ, съ самой колыбели бывшій игрушкою случайностей, она смотрѣла впередъ съ безотчетной, непобѣдимой и смутной боязнью. Когда Викторъ Валерьяновичъ не пріѣзжалъ въ назначенный день, она уже создавала сотни предположеній, почему онъ не пріѣхалъ, ей уже казалось, что ему запретили посѣщать ее. Когда Викторъ Валерьяновичъ съ горечью жаловался, что ему не хотѣлось бы уѣзжать отъ нея,-- она со страхомъ ожидала, что вотъ-вотъ онъ начнетъ настаивать на необходимости ихъ брака. Когда онъ говорилъ, что его дѣдъ, повидимому, забылъ о ней,-- она видѣла что-то зловѣщее въ этомъ безмолвномъ спокойствіи старика. Тяжелѣе всего были дли нея воскресные дни: въ эти дни Викторъ Валерьяновичъ заглядывалъ къ ней только передъ ночью, на часокъ, на два, такъ какъ по воскресеньямъ у его дѣда бывали фамильные обѣды, не присутствовать на которыхъ было невозможно.
   Въ одинъ изъ такихъ дней, возвратившись съ Васей отъ обѣдни, она застала въ своей квартирѣ Андрея Андреевича Христофорова. Онъ сидѣлъ со старикомъ Лыткинымъ у стола, около котораго Катерина Ивановна хлопотала надъ приготовленіемъ кофе. Онъ вѣжливо скромно раскланялся съ Дашей и самъ отрекомендовалъ себя.
   -- Очень пріятно познакомиться съ вами,-- проговорилъ Андрей Андреевичъ.-- Не будучи лично знакомъ съ вами, имѣлъ удовольствіе нѣсколько разъ видѣть васъ.
   Даша вопросительно посмотрѣла на него.
   -- Въ церкви-съ видѣлъ,-- пояснилъ Христофоровъ:-- всегда удивлялся, какъ вы скромно стоите и молитесь.
   -- Я думаю, что и другіе точно такъ же стоятъ и молятся въ церкви,-- отвѣчала Даша, улыбнувшись.
   -- Нѣтъ-съ, вы этого не говорите! Иные только затѣмъ и идутъ въ церковь, чтобы поговорить.
   -- Ну, мнѣ не съ кѣмъ говорить, у меня тамъ нѣтъ никого знакомыхъ,-- отвѣтила Даша.
   -- Помилуйте, что тутъ знакомые! Иной съ первымъ встрѣчнымъ разговоры старается завести. А вы нѣтъ, ужъ это сейчасъ видно, какъ вы набожны. Я просто иногда глазъ не спускаю, когда вижу, какъ это вы молитесь.
   Даша опять усмѣхнулась.
   -- Значитъ, вы-то сами вмѣсто образовъ на меня смотрите,-- замѣтила она.
   -- Это невольно-съ, невольно!-- оправдался Христофоровъ.
   Всѣ принялись за кофе.
   -- Часто изволите бывать въ театрѣ?-- началъ снова разговоръ Андрей Андреевичъ.
   -- Нѣтъ, я вовсе не бываю въ театрѣ,-- отвѣтила Даша.
   -- Она у насъ домосѣдка, батюшка, домосѣдка,-- жалобно пояснила Катерина Ивановна.-- Все дома, все занимается.
   -- Вѣроятно, Дарья Андреевна не любить театровъ,-- замѣтилъ Андрей Андреевичъ.-- Многіе даже порицаютъ ихъ въ газетахъ. Вотъ про господина Нильскаго...
   -- Я никогда не бывала въ театрахъ и потому ничего не могу сказать, понравились ли бы они мнѣ или нѣтъ,-- отвѣтила Даша.
   -- Пустое-съ развлеченье! Конечно, кто ведетъ одинокую жизнь, какъ я, тотъ иногда ѣздитъ отъ скуки въ театръ. Вѣдь вы себѣ представить не можете, что такое холостая жизнь. Сидишь это, сидишь, все одинъ, все одинъ, совсѣмъ одичаешь. Семейная жизнь -- это совсѣмъ другое дѣло. Тутъ жена, дѣти, свой теплый уголокъ. А нашему брату, холостому, стѣны-то своей квартиры противны кажутся, точно тюрьма. Ей-Богу-съ.
   -- Да вы, батюшка, что же не женитесь?-- замѣтила Катерина Ивановна.-- Вѣдь это все отъ человѣка зависитъ... отъ самого человѣка...
   -- Невѣсты не могъ найти по вкусу до сихъ поръ,-- вздохнулъ Христофоровъ.-- Конечно, при моемъ состояніи я могъ бы жить съ женою безбѣдно. Но я искалъ невѣсты скромной, доброй, образованной, а у насъ дѣвицы, большею частью, всѣ вѣтреницы.
   -- Ну, батюшка, не всѣ же такія,-- вздохнула старуха Лыткина.
   Даша допила свой кофе и удалилась въ свою комнату.
   -- Примѣрная у васъ дочь, почтеннѣйшая Катерина Ивановна,-- замѣтилъ Христофоровъ.
   -- Не могу, батюшка, жаловаться, не могу, добрая она, добрая къ намъ, старикамъ,-- вздохнула старуха и перекрестилась, бросивъ взглядъ въ уголъ.
   -- Вотъ бы мнѣ такую невѣсту,-- вѣкъ бы благодарилъ Бога,-- сказалъ Андрей Андреевичъ.
   -- Высмотрите, высмотрите, авось и найдется,-- произнесла старуха.-- Свѣтъ-то не клиномъ сошелся... А за васъ всякая пойдетъ; сами вы скромный молодой человѣкъ, тоже не бѣдный, ну и пойдетъ...
   -- Вашими бы устами, да медъ пить!-- вздохнулъ Христофоровъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ раскланялся.
   На слѣдующее воскресенье Даша, по возвращеніи изъ церкви, снова застала его въ своей квартирѣ. Онъ любезно раскланялся съ молодой дѣвушкой и поднесъ ей завернутую въ бумагу коробку конфетъ.
   -- Что это?-- изумилась Даша.
   -- Конфеты,-- пояснилъ Христофоровъ.
   Даша смутилась и пробормотала:
   -- На что же?
   -- Отъ моего душевнаго уваженія,-- произнесъ Андрей Андреевичъ.
   -- Но мнѣ, право, странно...-- начала Даша въ смущенья.
   -- Ахъ, Дашенька,-- жалобно произнесла Катерина Ивановна:-- что же ты обижаешь Андрея Андреевича, если они это отъ расположенія дѣлаютъ.
   -- Ради Бога, примите!-- молилъ Христофоровъ.
   Даша пожала плечами и проговорила:
   -- Благодарю.
   Она поставила коробку на столъ и сѣла пить кофе.
   -- Вы не повѣрите, Дарья Андреевна, что чѣмъ больше я смотрю на васъ, тѣмъ чаще думаю, какою хорошею матерью семейства вы будете,-- нѣжно сказалъ Христофоровъ.-- Вы, я слышалъ, такъ уважаете своихъ родителей, такъ любите своего братца. Да, счастливъ будетъ тотъ, кто назоветъ васъ своею женою, кто войдетъ въ вашу скромную семью.
   Даша молчала. Ей начинали дѣлаться подозрительными любезности новаго знакомаго. Она поспѣшила допить кофе и встать.
   -- А вы опять лишаете насъ своего общества?-- вздохнулъ Христофоровъ.
   -- У меня есть дѣло,-- пояснила она.
   -- Но вѣдь сегодня день воскресный, день отдыха,-- произнесъ онъ.
   -- Праздниковъ такъ много, что нельзя посвящать ихъ всѣ бездѣлью,-- проговорила она, не зная, что сказать, и, поклонившись, вышла изъ комнаты.
   -- Даша, какой онъ смѣшной, точно изъ сахару,-- замѣтилъ ей Вася, когда сестра и братъ остались одни.
   -- Да, и зачѣмъ онъ сталъ ходить каждое воскресенье?-- задумчиво произнесла она.
   -- Отчего ты, Даша, всегда такая скучная?-- спросилъ ее мальчуганъ, видя, что она впала въ обычную задумчивость.
   -- Нечему радоваться, Вася,-- вздохнула она.-- Вырастешь большой, тогда поймешь, почему не весело жилось мнѣ.
   Онъ покачалъ головой.
   -- А помнишь, ты говорила прежде, что была бы совсѣмъ, совсѣмъ счастлива, если бы я учиться началъ,-- замѣтилъ мальчуганъ.-- Вонъ я теперь и учусь, въ гимназію пансіонеромъ поступилъ, а ты все такая же скучная...
   Даша глубоко вздохнула и поцѣловала брата.
   -- Оставимъ этотъ разговоръ... когда-нибудь буду и веселѣе,-- сказала она.-- А теперь лучше пройдемся... освѣжиться надо...
   Сестра и братъ ушли гулять.
   Возвратившись домой, Даша спросила мелькомъ во время обѣда у отца:
   -- Зачѣмъ этотъ Христофоровъ ходитъ къ намъ?
   -- Дѣла его я веду,-- отвѣтилъ отецъ.
   -- Такъ въ праздники-то зачѣмъ онъ приходитъ?
   -- Вѣдь онъ рабочій человѣкъ, въ будни занятъ,-- пояснилъ Лыткинъ.
   -- Не нравится онъ мнѣ,-- сказала Даша.
   -- Человѣкъ дѣловой, нужный намъ, такъ тутъ нечего разбирать, хорошъ онъ или не хорошъ,-- многозначительно и серьезно замѣтилъ отецъ.
   -- Ахъ, Дашенька, чѣмъ же не хорошъ, чѣмъ не хорошъ?-- вздохнула старуха Лыткина.-- Почтительный, скромный такой. Вотъ нынче просфору мнѣ принесъ. Все отъ почтительности. Нѣтъ, маточка, такого жениха каждая мать для своей дочери приголубитъ, каждая...
   Даша молчала.
   -- И деньги у него водятся: женится, такъ жена не будетъ нуждаться, да думать со страхомъ, что будетъ завтра,-- прибавилъ самъ Лыткинъ, зорко взглянувъ на Дашу.
   Она опять ничего не отвѣтила, только въ ея умѣ, помимо ея воли, промелькнула мысль: "ужъ не прочатъ ли они его мнѣ въ женихи?" Но эта мысль такъ же быстро исчезла, какъ и явилась. Даша даже подумала, что ей съ нѣкоторыхъ поръ Богъ знаетъ что лѣзетъ въ голову. "Я положительно разнемогаюсь,-- думала молодая дѣвушка:-- меня все пугаетъ, все тревожитъ, точно я жду какого-то несчастія. Вотъ и братъ даже замѣтилъ. А чего мнѣ недостаетъ: Викторъ любитъ меня, семья сыта, братъ учится, даже отецъ меньше пьетъ..." Она старалась успокоить себя, а между тѣмъ впадала въ еще болѣе грустное раздумье о томъ, что ея отношенія къ Виктору не могутъ продолжаться вѣчно въ томъ видѣ, въ какомъ они находятся теперь: его родные что-нибудь да предпримутъ. И опять ея глаза устремились безцѣльно куда-то вдаль и на лицѣ являлось выраженіе, похожее на тихое помѣшательство.
   А дни летѣли: настало опять воскресенье, и явился Христофоровъ. Опять услышала Даша его вкрадчивый голосъ, его приторныя любезности. Она поспѣшно допила кофе и встала. Христофоровъ тоже поднялся съ мѣста.
   -- Дарья Андреевна,-- произнесъ онъ:-- мнѣ нужно сказать вамъ пару словъ.
   Она въ недоумѣніи остановилась и проговорила:
   -- Говорите!
   -- Я бы хотѣлъ поговорить съ вами одной,-- пояснилъ онъ.
   -- У меня, Андрей Андреевичъ, нѣтъ тайнъ отъ родныхъ,-- сухо сказала она, чувствуя, что у нея замерло сердце.
   -- Помилуйте-съ, смѣю ли я думать это!-- воскликнулъ онъ.--Но я самъ не могу-съ... я робокъ... дѣло серьезное...
   Христофоровъ находился въ полнѣйшемъ смущеніи.
   -- Маточка Дашенька, что же тебѣ сдѣлается, если ты выслушаешь Андрея Андреевича?-- жалобно вступилась Катерина Ивановна.-- Если у Андрея Андреевича важное дѣло... можетъ, и надо... вѣдь не развалишься...
   Старуха, считавшая своимъ долгомъ вступаться за всѣхъ и каждаго, совершенно спуталась и замолчала. Даша опять пожала плечами и сказала:
   -- Пойдемте въ гостиную...
   Для Христофорова наступала рѣшительная минута, и на его плоскомъ, небольшомъ лбу проступалъ потъ. Впервые онъ чувствовалъ, что онъ приступаегь къ такому разговору, отъ котораго его уже заранѣе била лихорадка. Онъ сознавалъ, что отъ одного слова Даши зависѣла его будущность, что стоитъ Дашѣ сказать: "я согласна" -- и у него будетъ капиталъ, хорошее мѣсто, можетъ-быть, постоянные доходы отъ молодого Баскакова. Какую жизнь можно будетъ начать: не нужно будетъ больше кланяться, не нужно будетъ больше сгибаться передъ каждымъ встрѣчнымъ, можно будетъ жить, какъ живутъ другіе, широко, весело, безпечно. Объ этой жизни онъ не разъ мечталъ въ послѣдніе дни, лежа на протертомъ диванѣ въ своей узенькой, мрачной комнаткѣ отъ жильцовъ, выходившей единственнымъ окномъ на задній дворъ. Эти мечты уносили его далеко, раскрывали передъ нимъ картины совершенно иного существованія, чѣмъ его холостая жизнь. Иногда онъ приходилъ въ такое волненіе, что громко восклицалъ: "да отчего же ей и не выйти за меня? и молодъ я, и могу обѣщать безбѣдную жизнь, и недуренъ собою". Онъ вскакивалъ съ дивана, хватать небольшое зеркало и начиналъ разсматривать свою давно знакомую ему физіономію, точно желая убѣдиться, что въ ней ничего нѣтъ такого, что могло бы оттолкнуть Дашу. "А графчикъ?" -- мелькалъ въ его головѣ роковой вопросъ. Но что же графчикъ за помѣха? Даша, и выйдя замужъ, можетъ любить его; онъ, Христофоровъ, не станетъ ее ревновать! Ей же будетъ лучше, когда она станетъ въ прочное положеніе и не будетъ бояться положенія брошенной любовницы. Онъ начиналъ надѣяться на успѣхъ. Но теперь, приступая къ рѣшительному разговору, онъ ощущалъ только страхъ. Онъ въ душѣ молился, горячо и искренно молился за удачу начатаго дѣла.
   -- Дарья Андреевна, вы меня извините, что я попросилъ васъ поговорить со мною съ-глазу на-глазъ,-- проговорилъ онъ въ волненіи, когда они вошли въ гостиную.-- Но я робокъ, я и теперь, когда мы одни, боюсь, не знаю, какъ начать...
   Дашу изумило его тревожное состояніе.
   -- Я, Дарья Андреевна, уже давно слѣжу за вами,-- продолжалъ онъ.-- Конечно, вы меня не замѣчали. На меня, вообще, мало обращаютъ вниманія. Я человѣкъ невидный. Но я-съ слѣдилъ за вами... Вашъ прекрасный образъ, ваша скромность, ваше терпѣніе и безропотность привлекли къ вамъ мое сердце...
   -- Позвольте,-- остановила его Даша, до крайности смущенная этимъ вступленіемъ.
   -- Не перебивайте меня, ради Бога, или я совсѣмъ потеряю нить своихъ мысленй!-- горячо, молящимъ тономъ перебилъ онъ ее.-- Я честный человѣкъ и могу сдѣлать вамъ только честное предложеніе. Выйдите за меня замужъ.
   -- За васъ? Замужъ?-- воскликнула Даша, блѣднѣя.-- Но я васъ почти не знаю...
   -- Что меня знать? Я весь налицо! Я одинокъ, я веду скромную жизнь, я могу доставить вамъ и вашей семьѣ безбѣдную жизнь. У меня нѣтъ никого родныхъ, которые могли бы огорчить васъ. А я,-- да я рабомъ вашимъ буду, я буду смотрѣть вамъ въ глаза и угадывать каждое ваше желаніе.
   Онъ говорилъ такъ искренно, такъ лихорадочно, что Дашѣ невольно стало его жаль.
   -- Мнѣ жаль, что я должна обмануть вагаи надежды,-- довольно ласково отвѣтила она.-- Я не могу выйти за васъ замужъ.
   Христофоровъ почувствовалъ, что у него зубъ-на-зубъ не попадаетъ. Никогда не робѣлъ онъ такъ сильно, даже въ то минуты, когда ему приходилось стоять передъ лицомъ разгнѣваннаго начальника.
   -- Отчего же-съ?-- спросилъ онъ.
   -- Я вамъ сказала, что я васъ почти не знаю и... не люблю,-- отвѣтила Даша въ смущеніи.
   -- Вы полюбите, послѣ полюбите меня,-- заговорилъ онъ.-- Когда вы увидите мои заботы, вы оцѣните меня. Ради Бога, молю васъ, не отказывайте мнѣ, не дѣлайте меня несчастнымъ на всю жизнь. Вѣдь если вы откажете мнѣ, я погибну. Въ васъ вся моя надежда, вся будущность... Вы поймите, что безъ васъ я буду несчастнѣйшимъ человѣкомъ.
   Онъ почти плакалъ. Даша невольно протянула ему руку. Онъ схватилъ эту руку и горячо поцѣловалъ ее.
   -- Дарья Андреевна, позвольте надѣяться,-- шепталъ онъ.
   -- Вы сами не знаете, чего вы желаете,-- съ горечью проговорила она.-- Вы говорите, что вы слѣдили за мной, но вы, вѣроятно, не знаете, что я люблю другого.
   -- Я все знаю-съ,-- тихо отвѣтилъ Христофоровъ.
   -- Знаете и предлагаете мнѣ руку?-- воскликнула Даша, отшатнувшись отъ него.
   -- Что же-съ тутъ удивительнаго? Я люблю васъ, и мнѣ нѣтъ дѣла до всего остального.-- Я вѣдь знаю, что графъ Викторъ Валерьяновичъ никогда не женятся, да и не могутъ жениться на васъ.
   Даша опустила голову.
   -- И все-таки я люблю его, и только его!-- отвѣтила она.
   -- И это я знаю-съ,-- горячо проговорилъ Христофоровъ.-- Но мнѣ жаль васъ, что вы стоите въ такомъ положеніи. На васъ люди смотрятъ...
   -- Мнѣ все равно, что думаютъ обо мнѣ люди!.. Оставимте этотъ разговоръ,-- рѣзко перебила его Даша, вспыхнувъ до ушей.
   -- Позвольте, одно слово позвольте!-- молящимъ тономъ воскликнулъ Христофоровъ, останавливая ее движеніемъ руки.-- Я васъ прошу обо одномъ: будьте моею женою. Я не буду васъ стѣснять ни въ чемъ, я буду вашимъ братомъ, вашимъ другомъ...
   -- Что вы мнѣ предлагаете?-- съ негодованіемъ воскликнула Даша.-- Низкую сдѣлку, развратъ?
   -- Какой же-съ тутъ развратъ, если я буду знать о вашихъ отношеніяхъ къ графу?
   -- Ступайте! Я вамъ сказала все, что было нужно вамъ знать!-- уже съ гнѣвомъ произнесла Даша, возмущенная послѣднимъ предложеніемъ Христофорова.
   -- Но ради Бога, не спѣшите... Обдумайте...
   -- Мнѣ нечего думать...
   -- Успокойтесь, взвѣсьте все... Я буду еще разъ у васъ... не губите меня и себя...
   Христофоровъ торопливо поклонился и вышелъ вонъ. Онъ не засталъ уже Андрея Егоровича Лыткина, который почему-то поспѣшилъ скрыться.
  

XLVII.

   Даша тревожно ходила по своей гостиной. Ее до глубины души взволновало предложеніе Андрея Андреевича. Она не знала, назвать ли его негодяемъ или человѣкомъ, влюбленнымъ безъ памяти и готовымъ на все ради возможности быть постоянно около любимаго существа. Она еще не успѣла ничего сообразить, когда къ ней вошла Катерина Ивановна. Старуха удивилась тревожному виду дочери и спросила ее:
   -- Что это говорилъ тебѣ, маточка, Андрей Андреевичъ-то?
   -- Руку свою предлагалъ!-- отрывисто отвѣтила Даша.
   Старуха перекрестилась.
   -- Слава тебѣ Господи, Создатель мой, Владычица Пресвятая!-- проговорила она, глядя на образъ.-- Такой скромный, такой добродѣтельный...
   -- Ахъ, что вы говорите!-- воскликнула Даша.-- Точно вы не знаете, что я люблю уже...
   -- Знаю я, знаю, Дашенька!-- съ горечью вздохнула старуха.-- Вѣдь мать я, какъ же мнѣ не знать-то? Сердце мое изныло, глядя на тебя! Тоже думаю, что-то будетъ, что будетъ?.. Вѣдь графъ Викторъ Валерьяновичъ не женихъ, поиграетъ и броситъ... А тутъ Заступница наша небесная, Владычица Пресвятая, добраго человѣка посылаетъ... за долготерпѣніе... за долготерпѣніе...
   Даша съ изумлённымъ видомъ остановилась передъ матерью.
   -- Что же вы хотите, чтобы я продала себя, торговала своею душою, лгала передъ людьми и передъ Богомъ?-- сказала она.
   -- Что это, Дашенька, какія ты слова говоришь... какія слова!-- жалобно покачала головой старуха.
   -- Да развѣ это не правда?
   Старуха вздохнула.
   -- Правда, правда, что же мы дѣлать-то будемъ, дѣлать-то что будемъ? Вотъ немного вздохнула, отецъ пріодѣлся, на ноги всталъ...
   -- Грабить народъ теперь легче!-- съ горечью произнесла дочь.
   -- И вдругъ опять... Вотъ и ребеночекъ у тебя будетъ...
   Даша поблѣднѣла. Она сама боялась думать объ этомъ.
   -- Онъ не будетъ голодать,-- тихо сказала она.-- Я ночей не буду спать, а ему на хлѣбъ заработаю, если меня броситъ Викторъ.
   -- Ужъ какая работа при грудномъ ребенкѣ, какая работа! И прежде не лѣнива ты была, да и я безъ дѣла не сидѣла, видитъ Богъ не сидѣла, а все голодали... голодали... сама знаешь, маточка, нечего разсказывать... А теперь вотъ и дитя у тебя руки свяжетъ, и Вася подрастаетъ, дороже стоитъ, за ученье платить нечѣмъ, придется гранить мостовую.
   -- Мама, мама, хоть бы вы меня пожалѣли! Хоть бы ободрили!-- съ горькимъ упрекомъ простонала Даша, сжимая руки.-- Такъ нѣтъ, вы мнѣ душу вытягиваете, сердце надрываете! Ну, знаю я, что мы погибнемъ, если Викторъ броситъ меня, знаю, да поймите вы, что мнѣ гадко сдѣлаться женой этого человѣка и быть въ то же время любовницей Виктора... Вѣдь теперь я хоть себя, свою совѣсть успокаиваю тѣмъ, что считаю себя не любовницей, не содержанкой, а невѣстой Виктора, а тогда...
   Она закрыла лицо руками и зарыдала.
   -- Знаю, знаю,-- испуганно проговорила старуха.
   -- Знаете, а какіе совѣты даете,-- упрекнула ее дочь.
   -- Что ты, что ты? Развѣ я даю совѣты. Развѣ я что понимаю? Откуда это у меня понятіямъ-то быть!.. Косточки только мои, суставчики всѣ ноютъ, какъ я вспомню, что опять это не сегодня, такъ завтра въ подвалъ придется идти, на прачечной у лаханки стоять, на плоту мерзнуть. вотъ я и говорю... Нищета-то ужъ очень меня изломала, страхъ у меня передъ нею великій... Думалось все, вотъ вздохну, вотъ отведу душу хоть на старости... А тутъ... Господи, не попусти, Отецъ небесный!
   Старуха подняла на образъ свои мигающіе тусклые глаза.
   -- Мама, мама, простите меня, что я не могу спасти васъ этимъ путемъ!-- обняла ее Даша.-- Все я знаю, голубушка, все передумала, да не могу, не могу продажной развратницей сдѣлаться... Вѣдь у меня у самой все сердце изныло...
   Въ эту минуту въ комнату вошелъ Андрей Егоровичъ. Онъ быстро окинулъ глазами присутствующихъ и развелъ руками.
   -- Что вижу? Плачъ и стенанія!-- воскликнулъ онъ театральнымъ шутовскимъ тономъ, къ которому онъ нерѣдко прибѣгалъ, когда выпивалъ для храбрости.-- Какое горе посѣтило обитель нашу? Что случилось?
   -- Андрей Андреевичъ сейчасъ вотъ здѣсь былъ съ Дашей,-- начала старуха Лыткина.
   -- Ну?-- спросилъ мужъ.
   -- Руку Дашенькѣ предлагалъ.
   -- Христофоровъ ей руку предлагалъ?-- съ удивленіемъ сказалъ Лыткинъ тѣмъ же тономъ.-- Христофоровъ самъ по себѣ руки ей не предложитъ. Не такой человѣкъ Христофоровъ. Христопродавецъ онъ, а не Христофоровъ, вотъ кто онъ!-- поднялъ кверху указательный палецъ Лыткинъ.-- Вѣрно, ея превосходительство Аделаида Алаксандровна или ихъ сіятельства графы Баскаковы приказали предложить руку. Это такъ!
   Даша съ изумленіемъ открыла глаза: ее точно озарило какимъ-то новымъ свѣтомъ. Она побѣлѣла, какъ полотно, смутно угадывая, что для нея наступаетъ роковая пора борьбы, развязки, гибели.
   -- Что ты, что ты!-- воскликнула старуха Лыткина мужу.
   -- А! такъ вотъ куда оно пошло,-- воскликнулъ Лыткинъ.-- Освободиться хотятъ, освободиться.
   Онъ обратился къ дочери.
   -- Ну, а ты что ему отвѣтила?-- спросилъ онъ ее.
   -- Что вы меня спрашиваете!-- глухо проговорила она, припоминая теперь всѣ мелочи недавней сцены.
   -- Отказала, голубчикъ, отказала,-- чуть не плача проговорила мать.-- Что мы теперь дѣлать будемъ, если Викторъ Валерьяновичъ броситъ...
   -- Такъ, такъ, отказала!-- произнесъ Лыткинъ.-- Что мы теперь дѣлать будемъ, если Викторъ Валерьяновичъ броситъ!-- передразнилъ онъ жену.-- Эхъ ты, простота сердечная!-- съ презрѣніемъ добавилъ онъ.-- Теперь-то мы только на настоящій путь и встанемъ, теперь!.. Не плачь, Даша! Не плачь! Отецъ твой не дремлетъ. Лыткинъ изъ ума не выжилъ. Дождался онъ, когда ему можно свой голосъ поднять. А! вы, ваше сіятельство, думаете, что такъ легко отдѣлаться отъ этой дѣвочки? Стоитъ только найти перваго попавшагося голяка, женить его на ней -- и концы въ воду! Она дурочка, она нищая, она на все пойдетъ! Нѣтъ, забыли вы, что у этой дѣвочки есть отецъ! Вы думаете, онъ мерзавецъ, пьяница, дуракъ! Нѣтъ. Лыткина враги погубили, Лыткинъ до грязи дошелъ, но теперь Лыткинъ опять на ногахъ стоитъ. Онъ еще потягается съ вашимъ внукомъ, имя Лыткина еще станетъ рядомъ съ вашимъ именемъ.
   Даша съ нѣмымъ ужасомъ вслушивалась въ слова все болѣе и болѣе хмелѣвшаго отца. Она начинала понимать, что онъ затѣваетъ что-то гнусное, низкое. Она начинала подозрѣвать, что онъ зналъ о намѣреніи Христофорова. Она ненавидѣла въ эту минуту своего отца.
   -- Что вы хотите дѣлать?-- воскликнула она.
   -- Какъ что?-- изумился Лыткинъ.-- Судиться.
   Даша вздрогнула и отступила отъ отца.
   -- Судиться?!-- вырвался изъ ея груди болѣзненный крикъ.
   -- Ну, да,-- произнесъ Лыткинъ заплетающимся языкомъ.-- Ты еще дитя, ты неопытный ребенокъ, тебя соблазнилъ негодяй... Но у тебя есть отецъ, который вступится за честь дочери... Посмотримъ, кто устоитъ, когда явятся убитый горемъ старикъ... обожающій дочь, задыхающійся отъ слезъ и волненія... и красавица-дѣвушка, почти дитя... съ блѣднымъ личикомъ, съ потупленными глазами... въ смущеніи сознающаяся почти шопотомъ въ своемъ паденія...
   -- Молчите! Не смѣйте этого говорить!-- крикнула Даша.-- Вы пьяны!..
   Но Лыткинъ не слушалъ ее.
   -- Ты увидишь, ты увидишь, что будетъ, когда Лыткинъ заплачетъ передъ судьями,-- продолжалъ совсѣмъ захмелѣвшій старикъ.-- Когда онъ скажетъ: господа... вѣдь и вы отцы... и у васъ есть дочери... во имя ихъ, во имя этихъ чистыхъ и неопытныхъ созданій, защитите мое дитя... защитите... не отравите послѣднихъ дней моей горькой жизни... Судьи, судьи будутъ рыдать!
   -- Такъ вы въ судъ хотите идти? Въ судъ хотите вести меня?-- воскликнула Даша, не помня себя.
   -- Въ судъ!-- драматично протянулъ впередъ руку Лыткинъ.
   -- Заставить меня говорить о томъ, какъ я любила, какъ я пала?-- продолжала Даша съ сверкающими глазами.-- Обвинять отца ребенка, котораго я, быть-можетъ, уже ношу подъ сердцемъ? Признаваться въ своемъ паденіи и падать еще ниже? Публично пояснять то, что заставляетъ меня краснѣть передъ самой собой? Никогда, никогда...
   -- Да ты съ ума сошла?-- съ изумленіемъ спросилъ Лыткинъ, стараясь взглянуть ей въ лицо.-- Да я тебя заставлю!-- грозно топнулъ онъ ногою.
   -- Довольно, довольно!-- прервала его Даша.-- Я виновата, я и заплачу за свою вину, заплачу одна съ своимъ ребенкомъ. Когда онъ вырастетъ, онъ оправдаетъ меня. Онъ будетъ незаконнымъ ребенкомъ, но все-таки онъ не будетъ сыномъ женщины, которая требовала публично, чтобы ей заплатили за ея любовь!
   -- Экъ, матушка, куда махнула!-- захохоталъ пьянымъ смѣхомъ старикъ.-- Когда онъ вырастетъ, такъ никто и помнить-то этой исторіи не будетъ... Кто это скажетъ ему, какъ ты жила съ его отцомъ, по любви или за деньги?..
   -- Я, я буду помнить эту исторію,-- воскликнула Даша.-- Да нѣтъ, что я волнуюсь! Ничего этого не будетъ, я никуда не пойду съ жалобой... Ступайте вы!..
   -- Ты не пойдешь, такъ я пойду!-- довольно твердо произнесъ пьяный Лыткинъ.
   -- Вы не посмѣете! Слышите? Не посмѣете!
   -- Кто же это мнѣ запретитъ-то?-- ударилъ онъ кулакомъ по столу.
   -- Я! Вы этого не смѣете сдѣлать безъ моего согласія. Я вамъ не дамъ на это права,-- проговорила дочь.
   -- Не дашь?-- усмѣхнулся Лыткинъ, качая головой.-- Эхъ, Даша, Даша, говорю я, что ты дитя -- дитя и есть... Какихъ еще мнѣ нужно правъ, если я твой отецъ?.. Отецъ!.. Кто же и обязанъ вступиться за дочь, какъ не отецъ?.. Полно глупить-то!.. Погоди, мы все такъ уладимъ.
   -- Молчите!-- внѣ себя закричала Даша.-- Я вамъ не позволю! Слышите? Не позволю идти въ судъ... Если пойдете, я не буду отвѣчать, я убѣгу...
   Она не помнила себя, не понимала, что говоритъ.
   -- Куда, куда убѣжишь-то? Какъ не позволишь-то?.. Ахъ, ты, дурочка, дурочка!..
   -- Господи, что же это будетъ!-- сжала она мучительно руки.-- Да нѣтъ, это невозможно! Вѣдь есть же на землѣ защита для насъ... Подите... послѣ поговоримъ... Чего-жъ вы-то стоите?.. Уведите его!-- рѣзко обратилась она въ матери и быстро пошла въ свою комнату.
  

XLVIII.

   Даша вошла въ свою комнату и въ волненіи заходила изъ угла въ уголъ. Происшедшія сцены окончательно сбили ее съ толку, спутали всѣ ея мысли. За нее сватался женихъ. Отецъ говорилъ, что этотъ женихъ подосланъ семьей Баскаковыхъ, Аделаидою Александровною Муратовою, самимъ Викторомъ, что эта семья хочетъ освободить отъ нея Виктора. Отецъ сказалъ, что онъ пойдетъ жаловаться въ судъ, требовать вознагражденія, платы за ея любовь. Отецъ былъ сильно хмеленъ, но то, что у пьянаго на языкѣ,-- у трезваго на умѣ. Отецъ и мать боятся, что Викторъ броситъ ее, что они снова впадутъ въ нищету. Но развѣ Викторъ можетъ бросить ее? Онъ готовъ хоть сейчасъ жениться на ней. Но если выйти за него замужъ, что будетъ? Онъ будетъ принужденъ выйти изъ службы, онъ порветъ связи съ своими родными и знакомыми, онъ лишится наслѣдства, онъ будетъ обязанъ жить трудомъ, будетъ нуждаться во всемъ. Что же дастъ она ему за эти жертвы? Только свою любовь и тысячи лишеній. Положимъ, она броситъ отца и мать, но вѣдь не можетъ же она бросить брата. Виктору придется тратить деньги на его образованіе. Да нѣтъ, она не броситъ и матери, а отецъ самъ ворвется къ нимъ въ домъ, будетъ дѣлать сцены, требовать денегъ и денегъ. Вынесетъ ли Викторъ грубости этого человѣка, когда сама она, Даша, выноситъ ихъ съ трудомъ? Викторъ -- добрый, нѣжный, мягкій человѣкъ, но онъ такой слабый, точно ребенокъ. Она, Даша, сильнѣе его. Она давно замѣтила, что имъ можно управлять, что изъ него можно дѣлать, что угодно. Бороться онъ не въ состояніи. Нужда и трудъ разомъ сломятъ его Да, замужество невозможно,-- невозможно теперь, покуда живъ дѣдъ Виктора. Но неужели въ самомъ дѣлѣ дѣдъ Виктора подослалъ къ ней жениха? Зачѣмъ? Ужъ не для того ли, чтобы она никогда не вышла замужъ за Виктора? Да вѣдь она готова дать клятву, что она никогда, никогда не выйдетъ за него. Клятву! кто же повѣритъ ей. Но что же дѣлать?
   Она опустилась на стулъ, опустила на колѣни свои руки и словно онѣмѣла, устремивъ безцѣльно впередъ глаза. Минуты шли за минутами, а она не двигалась съ мѣста. Снова на ея лицѣ появилось выраженіе тупого, тихаго помѣшательства. Она походила на человѣка, который долго напрасно бился надъ разрѣшеніемъ трудной задачи, и наконецъ, не разрѣшивъ ее и выбившись изъ силъ, сидитъ въ положеніи, близкомъ къ оцѣпенѣнію и потерѣ всякаго сознанія. Въ ея головѣ, какъ бы помимо ея воли, какъ чьи-то посторонніе голоса, являлись отдѣльныя мысли.
   "Выйти за Виктора -- значить погубить его... Не выйти за него -- значитъ заставить отца идти въ судъ... Бросить, бросить Виктора,-- но развѣ отецъ не пойдетъ и въ этомъ случаѣ въ судъ?.. Какъ же дочери заставить отца не жаловаться на ея любовника?.. И зачѣмъ я отдалась ему?.. Но развѣ я могла не отдаться?.. Богъ наказываетъ меня за это... Богъ!.. Неправда, это онъ, онъ, отецъ, губитъ меня, воспользовавшись этимъ случаемъ... Онъ торговалъ мною... торговалъ... Но гдѣ же защита противъ него?.."
   Ей становилось холодно и жутко.
   Пробило уже четыре часа. Дверь въ комнату Даши тихо отворилась, и къ ней вошла мать.
   -- Дашенька, голубушка,-- жалобно проговорила Катерина Ивановна:-- обѣдать давно пора!
   Даша очнулась и какъ-то странно посмотрѣла на мать, точно передъ нею совершалось нѣчто необыкновенное. Старуха повторила свое приглашеніе, видя, что дочь не поняла ее.
   -- Я не хочу,-- отрицательно покачала головой Даша, тупо взглянувъ на мать.
   -- Да ты не убивайся, родная моя,-- заговорила ноющимъ голосомъ Лыткина.-- Отецъ никуда не пойдетъ... Вѣдь онъ о тебѣ же заботится, о тебѣ... Ну, вдругъ броситъ тебя Викторъ-то Валерьяновичъ, что тогда будемъ мы всѣ дѣлать... что?..
   -- Да, да,-- безсознательно проговорила Даша, думая совсѣмъ о другомъ.-- Это ужасно, ужасно!
   -- Ужъ какъ не ужасно, чего хуже!-- вздохнула мать.-- Вотъ отдохнули мы немного, съ духомъ собрались, а тутъ опять... На бѣднаго Макара, извѣстно... Чуетъ мое сердце, что не вынесемъ мы теперь этой нужды-то, нужды окаянной... Ужъ не работники мы, не работники, а такъ, коптители какіе-то...
   -- Да, да, хорошо... Ступайте!-- произнесла Даша, глядя разсѣянно по сторонамъ.-- Я не хочу обѣдать...
   -- Ты бы прилегла... Вишь, лица на тебѣ нѣтъ, маточка... Ахъ, Госцоди ты Боже мой, Пресвятая Богородица... вотъ -- горе-то!..
   -- Я лягу,-- сказала Даша.
   Она тяжелой поступью, шатаясь, подошла къ кушеткѣ и легла. Она походила теперь на больного, хилаго ребенка. Мать осѣнила ее крестнымъ знаменіемъ и, вздыхая и охая, побрела изъ комнаты. Даша закрыла глаза и лежала. Она не спала, но и не открывала глазъ. Казалось, ей хотѣлось не думать ни о чемъ, не видѣть ничего.
   Часовъ въ восемь пріѣхалъ Викторъ Валерьяновичъ. Даша услыхала стукъ колесъ остановившагося у ихъ дома экипажа, услыхала знакомый звонокъ и устремилась навстрѣчу Виктору Валерьяновичу. Она какъ будто вдругъ ожила. Ея глаза теперь свѣтились лихорадочнымъ блескомъ, по ея щекамъ разлился румянецъ. Она противъ обыкновенія бросилась въ объятія Баскакова.
   -- Милый, милый, я ужъ думала, что я никогда не увижу тебя!-- воскликнула она и заплакала.
   -- Что съ тобой, Даша, родная?-- тревожно спросилъ онъ, удивленный такой встрѣчей.
   -- Не спрашивай... Сама не знаю... Но если-бъ ты зналъ, какъ мнѣ было тяжело!-- шептала она, прижимаясь къ нему.
   -- Да отчего же? Что-нибудь случилось?-- озабоченно разспрашивалъ онъ ее.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!.. Я глупая такая... мысли черныя мнѣ приходятъ въ голову... Но теперь ничего, теперь я покойна.
   Они вошли въ ея комнату.
   -- Сядь вотъ здѣсь, рядомъ со мною, ближе ко мнѣ!-- говорила она.-- Сядемъ на кушетку. Я хочу чувствовать, что ты со мною...
   -- Но, Даша, ты меня пугаешь! Нельзя же, чтобы ты такъ, безъ причины, взволновалась,-- проговорилъ онъ, заглядывая ей въ лицо.
   -- Ахъ да,-- словно что-то вспомнила она" -- Ты будешь смѣяться... ко мнѣ сегодня женихъ сватался...
   -- Женихъ?-- изумился онъ.-- Ты шутишь?
   -- Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ.
   -- Кто же это? Вѣдь къ вамъ никто не ходитъ?
   -- Это кліентъ отца... какой-то Андрей Андреевичъ Христофоровъ.
   -- Что? Христофоровъ? Этотъ негодяй!-- съ негодованіемъ воскликнулъ Баскаковъ.
   Даша поблѣднѣла. "Онъ знаетъ Христофорова, значитъ, это точно отъ его семьи подосланный человѣкъ",-- промелькнуло въ ея головѣ.
   -- Ты его знаешь?-- спросила она.
   -- Еще бы! Это фактотумъ Аделаиды Александровны и Аркадія Павловича,-- отвѣтилъ Баскаковъ, волнуясь.-- Да какъ же ты забыла его?.. Впрочемъ, ты, кажется, не слыхала его фамиліи, когда его хотѣли сватать тебѣ... Это новая продѣлка Аделаиды Александровны...
   -- Ты думаешь?-- спросила Даша, пристально взглянувъ на него.
   -- Еще бы! кто же больше могъ его подослать...
   -- Гнусная, низкая женщина!... Она могла меня убить...-- глухо прошептала Даша, и въ ея душѣ шевельнулось что-то въ родѣ ненависти.
   -- Ну, Богъ съ ней! Забудь ее!-- мягко проговорилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   Дашѣ стало немного легче. Она начинала вѣрить, что жениха дѣйствительно подослала Муратова, а не дѣдъ Виктора.
   -- Но неужели это могло взволновать тебя?-- спросилъ Викторъ Валерьяновичъ, лаская ее.
   -- Нѣтъ... но онъ говорилъ... Ты не смѣйся... Я не повѣрила ему, но все же онъ говорилъ, что ты бросишь меня... Я знаю, что это неправда, но это встревожило меня...
   -- Даша, я тебѣ сто разъ говорилъ, что лучше намъ пожениться...
   -- И испортить все твое будущее... Полно!.. Я вѣдь знаю, что ты любишь меня, что я люблю тебя... этого и довольно...
   -- И волнуешься, когда какой-нибудь негодяй скажетъ, что я хочу или могу бросить тебя?
   -- Ну, да... эта мысль, глупая, пустая мысль пугаетъ меня... Это вѣдь невольно... вотъ какъ боишься иногда, въ темной комнатѣ остаться... знаешь, что тамъ никого нѣтъ, а все же боишься...
   -- Дорогая ты моя, для того, чтобы не бояться этой темной комнаты нашего будущаго, намъ стоить только освѣтить ее: намъ надо пожениться... Я давно жду, когда ты позволишь мнѣ это сдѣлать... Наша жизнь будетъ свѣтлѣе, мы перестанемъ видѣться урывками... Заживемъ веселѣе...
   -- А дѣдъ?
   -- Что же дѣдъ: онъ не позволитъ никогда мнѣ жениться, но я настою на своемъ и женюсь безъ его согласія...
   -- И разойдешься съ нимъ?
   -- И разойдусь...
   -- А потомъ онъ проститъ тебя?
   -- Никогда!
   У Даши опять замерло сердце. "А какъ ты вынесешь нищету? Какъ снесешь упреки моего пьянаго отца, который надѣется обирать тебя?" -- думалось ей.
   -- Нѣтъ, оставимъ покуда эти мечты,-- тихо прошептала она и на минуту впала въ оцѣпенѣніе.-- А приходить ли твоему дѣду въ голову, что ты женишься на мнѣ послѣ его смерти?-- вдругъ спросила она, помолчавъ минуты двѣ и какъ-то порывисто приподнявъ голову.
   -- Да, этого-то онъ и боится, и потому былъ бы радъ, если бы ты или я обвѣнчались съ кѣмъ-нибудь другимъ...
   -- Онъ тебѣ говорилъ это?-- торопливо спросила Даша
   -- Еще бы!.. Онъ понимаетъ, что покуда мы оба будемъ свободны, мы оба будемъ имѣть возможность повѣнчаться послѣ его смерти.
   Даша задумалась: она опять начинала вѣрить, что Христофоровъ подосланъ дѣдомъ Виктора. Она провела рукой по своему лбу. Лобъ у нея не болѣлъ, но онъ былъ какъ будто тяжелъ и въ то же время пустъ. Это было странно, непріятное ощущеніе, заставлявшее ее безсознательно проводить рукою надъ глазами, точно стараясь что-то отстранить это лба.
   -- А если бы я ему поклялась, чѣмъ угодно поклялась, что я никогда не выйду за тебя замужъ,-- онъ повѣрилъ бы?-- спросила она, глядя безцѣльно впередъ.
   -- Ты совсѣмъ дитя!-- улыбнулся привѣтливо! улыбкой Баскаковъ.-- Кто же можетъ давать подобныя клятвы и кто имъ станетъ вѣрить!
   Онъ въ эту минуту цѣловалъ и ласкалъ ея рукя.
   -- Отчего же?-- спросила она.
   -- Да развѣ и ты, и я не нарушили бы этой клятвы сейчасъ же, если бы у насъ явилось сознаніе, что ты будешь скоро матерью? Развѣ мы захотѣли бы, чтобы наше первое дитя было незаконнорожденнымъ?
   Даша опять провела рукою по лбу и опустила голову.
   -- Ну, перестанемъ говорить объ этомъ!-- сказала она.-- Что заглядывать впередъ!.. Еще можетъ быть, я и умру прежде твоего дѣда.
   -- Даша!-- съ упрекомъ сказалъ Баскаковъ, сжимая ее въ объятіяхъ.
   -- Что-жъ, молодые часто умираютъ прежде стариковъ... И если бы я умерла, ты не долженъ бы былъ отчаиваться, потому что ты зналъ бы, что ты сдѣлалъ меня счастливою, что не было дня, когда бы я не молилась за тебя... Знаешь, я ни разу, ни разу ни за что не могла упрекнуть тебя... Мнѣ постоянно кажется, лучше любить, чѣмъ ты любишь меня,-- нельзя...
   Она прилегла къ его плечу и, улыбаясь, заглянула ему въ лицо.
   -- Видишь, я сегодня очень встревожилась этимъ предложеніемъ противнаго Христофорова, а теперь мнѣ такъ хорошо, такъ хорошо, что я...
   Она вдругъ замолчала: съ ея языка чуть не сорвалось, что она рада бы была умереть въ эту минуту. Она опять опечалилась: ей стало страшно, что въ ея умѣ по какой-то роковой случайности постоянно возникаетъ мысль о смерти.
   -- Ну, что же ты замолчала?-- спросилъ Викторъ.
   -- Я хочу, чтобы ты говорилъ,-- упавшимъ голосомъ отвѣтила она.-- Разсказывай, какъ ты провелъ весь день, что дѣлалъ.
   Викторъ обнялъ ее и началъ болтать о разныхъ новостяхъ дня. Даша знала уже изъ его разсказовъ всю жизнь большого свѣта и потому слушала разсказы Виктора о его роднѣ и знакомыхъ, какъ разсказы о лицахъ знакомыхъ ей.
   -- А Аделаида Александровна къ вамъ не ѣздитъ?-- спросила она.
   -- Нѣтъ. Дяди и тетки не принимаютъ ее,-- отвѣтилъ онъ.-- Ея отношенія къ барону Гельфрейху возмущаютъ всѣхъ. Вообще она ведетъ себя ужасно... Она опустилась до того, что ѣздитъ въ загородные рестораны кутить на цѣлыя ночи... Въ концѣ лѣта она была въ публичномъ саду на Крестовскомъ островѣ...
   -- Это что же за садъ?-- спросила Даша.
   -- Поютъ цыгане тамъ, акробаты ломаются, французскія пѣвицы поютъ шансонетки, пляшутъ грязный, разнузданный канканъ... Вообще въ этотъ садъ не поѣдетъ ни одна сколько-нибудь порядочная женщина изъ нашего круга, уважающая себя... Но теперь такое время, что дамы нашего свѣта, матери семейства, готовы опуститься въ какую угодно грязь, только бы спастись отъ скуки... Вѣдь и Прозорову-Солонецкую видѣли въ саду на Крестовскомъ!.. Хороша предсѣдательница "Общества первой помощи", хороша спасительница падшихъ -- разгуливаетъ на Крестовскомъ и наслаждается созерцаніемъ канкана... И онѣ еще хотятъ, чтобы ихъ уважали порядочные люди!.. Порядочные люди краснѣютъ за нихъ.
   Даша молчала: она почти не слышала, почти не понимала Виктора Валерьяновича.
   -- Только странно мнѣ, что дѣдъ заступается за Аделаиду Александровну,-- закончилъ Баскаковъ.
   Даша вздрогнула.
   -- Какъ, онъ заступается за нее?-- съ удивленіемъ спросила она, очнувшись.
   -- Это можно объяснить тѣмъ, что онъ не любитъ вообще, когда въ кого-нибудь бросаютъ камень изъ-за угла.
   -- Но онъ не бываетъ у нея?-- опять спросила Даша.
   -- Нѣтъ, этого-то онъ не сдѣлаетъ! Онъ просто не желаетъ, чтобы ее осуждали за глаза.
   Викторъ Валерьяновичъ опять перешелъ къ разсказамъ о разныхъ мелочахъ, занимавшихъ его. Даша слушала его молча, углубившись въ свои думы.
   -- Такія женщины, какъ Аделаида Александровна и какъ Марья Петровна, гораздо хуже самыхъ послѣднихъ падшихъ женщинъ,-- говорилъ Баскаковъ.-- Тѣ хотя не носятъ никакой чужой маски. А эти только убиваютъ вѣру въ честность женщинъ вообще и плодятъ тѣхъ циниковъ, которые говорятъ: "Э, да всѣ женщины одинаковы, только однѣ откровеннѣе и смѣлѣе, а другія трусливѣе и болѣе скрытны"...
   -- А твой дѣдъ не знаетъ этого Христофорова?-- вдругъ спросила Даша, ничего не слышавшая изъ того, что говорилъ Викторъ.
   -- Нѣтъ. Дѣдъ не знакомъ съ подобными людьми,-- отвѣтилъ онъ.-- Съ чего это вдругъ пришелъ тебѣ опять на память этотъ Христофоровъ?..
   -- Ахъ, мнѣ такъ и грезится его глупое лицо,-- постаралась улыбнуться Даша и провела рукой по лбу.
   Она опять выпрямилась, передернула шеей, словно ея головѣ было неловко, и опять нѣсколько повеселѣла или, лучше сказать, оживилась.
   Викторъ Валерьяновичъ уѣхалъ отъ нея за полночь. Она старалась теперь быть нѣсколько спокойнѣе. Она начинала убѣждать себя, что Христофоровъ, если и былъ подосланъ, то не дѣдомъ Виктора, а Аделаидою Александровною. Эта мысль утѣшала ее или, вѣрнѣе сказать, этою мыслью она утѣшала себя. Ей не хотѣлось думать, что дѣдъ Виктора начинаетъ интриговать противъ нея, чтобы отдѣлаться отъ нея. Ей казалось, что ей нужно было только уговорить теперь отца, чтобы онъ не шелъ въ судъ или къ дѣду Виктора, и все пойдетъ отлично. При мысли о намѣреніяхъ отца она успокоивала себя тѣмъ, что отецъ говорилъ подъ вліяніемъ винныхъ паровъ. Это было инстинктивное, безсознательное стремленіе къ самосохраненію, въ спасенію себя отъ умопомѣшательства подъ гнетомъ безысходныхъ тяжелыхъ думъ. Она старалась обмануть себя, придумывая различные спасительные исходы, различныя смягчающія ея положенія обстоятельства, и сознавая, что она обманываетъ себя, все-таки нѣсколько успокоилась. Между тѣмъ, эта работа мозга нѣсколько утомила ее. Она довольно мирно и усердно помолилась и легла въ постель, надѣясь утромъ переговорить съ отцомъ.
  

XLIX.

   -- А гдѣ отецъ?
   Это былъ первый вопросъ, который сдѣлала Даша матери, проснувшись по утру; проспавъ всю ночь, какъ убитая, она проснулась подъ тѣми самыми впечатлѣніями, подъ которыми уснула вчера. Въ этомъ было что-то зловѣщее. Долгое и чрезмѣрное напряженіе мысли въ одну и ту же сторону всегда опасно.
   -- Ушелъ, маточка, ушелъ,-- своимъ вѣчно ноющимъ тономъ отвѣтила мать.
   -- Куда?-- почти съ испугомъ спросила дочь.
   -- Да развѣ онъ говоритъ, родная, развѣ онъ говоритъ,-- вздохнула старуха.
   Даша встревожилась: "что, если онъ пошелъ къ Баскаковымъ! въ судъ?.. Развѣ онъ говоритъ, куда онъ ходитъ!.. Да, это правда! Какое страшное положеніе: вѣчно бояться, вѣчно трепетать во время его постоянныхъ отлучекъ, угадывать потомъ по его лицу, не предпринялъ ли онъ чего-нибудь... Нѣтъ, нѣтъ, это ужасно, это невыносимо!.."
   -- Боюсь я, запьетъ онъ у насъ, видитъ Богъ, запьетъ!-- жаловалась слезливая Катерина Ивановна.-- Вотъ вчера ни съ того, ни съ сего напился... Сегодня тоже, чѣмъ-свѣтъ ушелъ... не къ добру это...
   Даша не понимала, не слышала словъ матери: она только ловила эти ноющія, однообразныя нотки, и онѣ еще болѣе терзали ее, ей было страшно тяжело. Она присѣла къ окну и безцѣльно устремила глаза на улицу. Въ ея головѣ бродили все тѣ же мысли о томъ, что такое положеніе невыносимо. Ей придется каждую минуту бояться, что отецъ пойдетъ жаловаться. Удержать его было невозможно. Взять съ него честное слово, что онъ ничего не сдѣлаетъ безъ ея позволенія -- было бы ребячествомъ: онъ могъ давать десять разъ честное слово и столько же разъ нарушать его. Ну, а если онъ пойдетъ къ старику Баскакову? Вѣдь тотъ не повѣритъ, что отецъ Даши пришелъ съ постыдными требованіями безъ ея согласія. Не предупредить ли самой старика заранѣе, не объяснить ли ему свое трагическое положеніе? Но положимъ, старикъ приметъ въ ней участіе,-- что же въ томъ? Онъ ей скажетъ: хорошо, я вѣрю, что вашъ отецъ -- мерзавецъ, что онъ требуетъ съ меня денегъ за вашу любовь безъ вашего согласія, я не стану за это винить васъ; но вѣдь это не остановитъ вашего отца отъ жалобы въ судъ, а подобная жалоба скомпрометируетъ имя моего внука -- мое имя. Но что же дѣлать? Опять эта фраза, какъ молотъ по наковальнѣ, стучала въ ея головѣ. Въ это время послышались шаги. Даша провела рукой по лбу, обернулась и почти вскриквула:
   -- Куда вы ходили?
   -- Дѣло есть у одного купца, за бумагами къ нему ходилъ,-- спокойно отвѣтилъ вошедшій въ двери Лыткинъ и, кажется, удивился волненію дочери.
   Она тяжело дышала, а между тѣмъ въ ея головѣ мелькала мысль: "Господи, какъ измучилась, какъ я всего боюсь".
   -- Мнѣ надо съ вами поговорить,-- произнесла она.
   -- Что-жъ, поговоримъ,-- спокойно отвѣтилъ Лыткинъ и обратился въ женѣ:-- Катерина Ивановна, кофейку бы не худо подать...
   -- Сейчасъ, батюшка, сейчасъ,-- заторопилась старуха, обрадовавшаяся, что мужъ воротился не пьянымъ.
   -- Вы помните, что вы вчера говорили мнѣ?-- спросила у отца Даша.
   -- Какъ же, Дашенька, не помнить? Все помню,-- отвѣтилъ отецъ.
   -- Такъ, значитъ, вы серьезно думаете жаловаться?-- спросила дочь, пристально глядя на него.
   -- Какъ-же иначе-то, Дашечка, быть?-- мягкимъ тономъ замѣтилъ отецъ.-- Вѣдь теперь мы между небомъ и землей висимъ... Не сегодня, такъ завтра, можетъ, что случится, опять нищими будемъ... намъ уже не зашибить куска хлѣба... Я дѣлецъ не нынѣшній, говорить не умѣю, а нынче все съ разговорами дѣлопроизводство... кто лучше говоритъ, тотъ и правъ... Мать изморилась, работать не можетъ. И прежде мало доставала, а теперь и вовсе ничего не достанетъ... Ты... что же ты можешь достать? Себя не прокормишь, а не только что насъ, Васю, своего ребенка, если онъ будетъ... Тутъ обезпеченіе нужно... Вотъ я и хлопочу, тебя жалѣя.
   -- Жалѣя!-- воскликнула съ горечью Даша.-- Полноте! Денегъ вамъ надо за мой позоръ...
   -- Да вѣдь ужъ сдѣланнаго не воротишь, а хуже будетъ, когда опозоренной останешься, и нищей...
   -- Я буду работать, буду все дѣлать, ночей не буду спать, только избавьте меня отъ этого... Мама, да хоть бы вы заступились за меня! Вы женщина, вы должны понимать мои чувства!-- воскликнула Даша, обращаясь къ вошедшей матери и, въ сущности, не помня, что говоритъ.
   -- Да что же я-то могу? что я могу?-- жалобно произнесла мать.-- Сама ты знаешь, какая я заступница... И понятій-то у меня нѣтъ...
   -- Да ты успокойся, Дашурочка,-- сказалъ Лыткинъ.-- Подумаешь -- сама увидишь, что я добра тебѣ желаю. Что ты такъ-то будешь дѣлать? Вѣдь не женится на тебѣ Викторъ Валерьяновичъ, не позволятъ ему, а если и женится, то у него денегъ своихъ почти совсѣмъ нѣтъ, а родные не дадутъ. Что вы будете дѣлать? Что мы-то будемъ дѣлать? Вѣдь онъ не такой человѣкъ, чтобы работать, да спокойно нужду терпѣть. Ужъ если намъ отъ нея солоно приходилось, такъ ему-то еще солонѣе придется. Тутъ и любовь пройдетъ. Вотъ родные его подослали жениха...
   -- Неправда, неправда! Это Муратова подослала!-- проговорила Даша.
   -- Ну, Муратова не дала бы изъ своего кармана пятнадцати тысячъ за его женитьбу на тебѣ...
   -- Кто ее знаетъ!.. Но кромѣ нея некому было подослать Христофорова... Дѣдъ Виктора даже и не знаетъ его...
   -- Какъ знать, какъ знать! Дѣдушка-то Виктора Валерьяновича зачастилъ теперь къ Муратовой...
   -- Вы лжете!-- крикнула Даша съ сверкающимъ и широко открытымъ взглядомъ.-- Лжете!..
   -- Ахъ, Даша, Даша, за что ты на отца-то кричишь?-- произнесъ Лыткинъ приниженнымъ тономъ обиженнаго старика.-- Ты-то вотъ сидишь въ четырехъ стѣнахъ и ничего не знаешь, а я справлялся. Узналъ я, что бываетъ старый графъ у Муратовыхъ, узналъ я и то, что тотчасъ послѣ его второго визита призывала Муратова къ себѣ Андрея Андреевича, а потомъ онъ и со мной познакомился...
   Даша глядѣла на отца остановившимися глазами, въ которыхъ выражался тупой ужасъ.
   -- Такъ вы все заранѣе знали?.. Все?-- прошептала она упавшимъ, глухимъ голосомъ, точно ее кто-то душилъ за горло.
   -- Зналъ, Дашенька, зналъ! Вѣдь я думалъ, что ты согласишься выйти замужъ,-- солгалъ Лыткинъ.-- Ну, не согласилась -- и Богъ съ тобой. Но теперь зѣвать нечего. Ужъ если дѣдушка графа Виктора Валерьяновича пустился интриговать противъ тебя, такъ онъ на одной подсылкѣ жениховъ не остановится. Ну, станетъ сватать невѣсту Виктору Валерьяновичу.
   -- Что вы мнѣ говорите: развѣ я не знаю Виктора!-- опять на минуту раздражилась Даша, точно очнувшись отъ укола чѣмъ-то острымъ.
   -- Ну, не женится онъ на другой,-- услать его могутъ по казенной надобности за границу, въ Ташкентъ, да мало ли куда...
   -- Точно онъ не можетъ выйти въ отставку!-- проговорила, опять теряясь, Даша.
   -- Можетъ, можетъ выйти, да не на радость, для того развѣ, чтобы голодать съ тобою, женившись на тебѣ?.. Да вѣдь захочетъ графъ, такъ выхлопочетъ, что и насъ-то спровадятъ, такъ1 спровадятъ, что и не сыщутъ потомъ. Грѣхи мои старые вспомнятъ, кляузникомъ выставятъ. Ты думаешь, что старый графъ не употребитъ всѣхъ средствъ, чтобы единственнаго своего потомка, носящаго фамилію графовъ Баскаковыхъ, спасти отъ женитьбы на дочери Лыткина? Вѣдь старикъ-то съ молокомъ матери всосалъ понятіе, что выше ихъ рода и нѣтъ родовъ, такъ ужъ ему не снести такой обиды, какъ женитьба послѣдняго изъ графовъ Баскаковыхъ на Лыткиной, на нищей, на служанкѣ...
   Даша сидѣла, опустивъ голову, опустивъ руки. Что-то безпомощное и тупое было въ выраженіи ея лица. Иногда это выраженіе появлялось у ея матери. Казалось, что это человѣкъ, приговоренный къ смерти и ожидающій только роковой минуты казни.
   -- А случится что недоброе, Дашенька, да останешься ты безъ средотвъ -- что тогда?-- снова продолжалъ Лыткинъ.-- Ты объ работѣ мнѣ не говори. И сама ты знаешь, и мы знаемъ, что работа даетъ. Да теперь и труднѣе намъ будетъ сносить нищету. Ты погляди, всѣ мы теперь только что пріободрились, духъ перевели, на людей стали опять похожи, братишка теперь бариномъ учится, я не пьянствую по кабакамъ, мать не стоить надъ лаханкою...
   -- Ужъ гдѣ мнѣ!-- жалобно простонала старуха Лыткина.-- Косточки всѣ изныли. Теперь только передохнула... Гдѣ мнѣ опять... Отецъ-то, Даша, правду говоритъ, правду... Отецъ человѣкъ обстоятельный, тоже пожилъ... Не сладко будетъ жить опять въ нищетѣ послѣ отдыха... охъ, какъ не сладко!
   -- И вы туда же!-- тихо упрекнула ее дочь, не поднимая головы.
   Звуки до нея долетали словно издалека.
   -- Маточка, да вѣдь больна я, старушка я,-- произнесла мать.-- Въ мои годы покой нуженъ... Тоже вотъ и Вася: изъ училища придется взять... Что онъ дѣлать станетъ? Куда пойдетъ... ни входу, ни выходу!
   -- Господи, что же это будетъ, руки наложить на себя!-- тихо прошептала Даша, не обращаясь ни къ кому, не обращая ни на кого вниманія.
   -- Что ты, что ты! Христосъ съ тобою!-- испуганно произнесла старуха.-- Мысли-то какія у тебя... Ахъ ты, Господи, пресвятые заступники, цѣлитель Пантелеймонъ... Да ты о душѣ-то, о душѣ-то вспомни, насъ-то, брата-то пожалѣй... Ахъ, ты, Христе Боже мой -- прибѣжище и покровъ!
   Старуха совсѣмъ растерялась.
   -- Да ты, Даша, не тужи,-- сказалъ отецъ.-- Вѣдь, можетъ-быть, до суда и не дойдетъ, старый графъ не допуститъ... А не то или за Андрей Андреевича... Пусть ему мѣсто хорошее дадутъ, денегъ прибавятъ... Я съ нимъ уговорюсь, чтобы перевелъ часть капитала на твое имя... Вѣдь это какой мужъ будетъ -- подставной, ты его и видѣть не будешь... Христофоровъ подлецъ, но онъ понимаетъ, какъ надо вести себя...
   Даша молча поднялась съ мѣста, не дотронувшись до чашки съ кофе.
   -- Какъ же, Даша,-- спросилъ Лыткинъ: -- откажешь окончательно Христофорову?..
   -- А?-- спросила она.
   Отецъ повторилъ вопросъ.
   -- Я отказала,-- глупо произнесла она.
   -- Да онъ еще придетъ.
   Она тупо посмотрѣла на отца.
   -- Мнѣ не надо,-- отвѣтила она, не понимая своихъ собственныхъ словъ.
   Она вышла въ свою комнату и опустилась на диванъ. Опять въ ея головѣ зароились думы: "Уйти отъ отца, бросить его и мать? А Вася? Васю съ собою взять. Но куда же уйти? Отецъ отыщетъ. Отецъ обѣгаетъ всѣ суды, извѣститъ полицію, подниметъ скандалъ. Вѣдь отецъ можетъ заставить привести ее къ себѣ по этапу, съ полицейскими, съ солдатами. Отъ отца скрыться нельзя ни въ Петербургѣ, ни въ провинціи. Да и какъ скрыться безъ денегъ? Кто ее приметъ, кто ей поможетъ? Ждать? Ну, а если отецъ завтра же сходитъ къ старому графу? Если графъ и не повѣритъ, что она принимала участіе въ интригѣ отца, то что онъ скажетъ? Онъ еще больше будетъ противиться браку Виктора съ ней, когда увидитъ ея отца. Онъ съ еще большимъ омерзѣніемъ будетъ смотрѣть на ея семью. Но развѣ она имѣетъ что-нибудь общаго съ своимъ отцомъ? Конечно, нѣтъ, но вѣдь старый графъ этого не знаетъ. Въ его глазахъ она падшая женщина, проститутка, любовница его внука. Онъ можетъ считать ее способной на все дурное. И каково будетъ выносить это Виктору!"
   По ея тѣлу пробѣжалъ морозъ, ее охватывалъ ужасъ.
   -- Я не хочу, не хочу думать! Мнѣ не о чемъ теперь думать!-- вдругъ воскликнула она черезъ минуту, проведя рукою по лбу, и быстро подошла къ столу.
   Она какъ-то нервно, болѣзненно стала приводить въ порядокъ книги и тетради, развернутыя ею по утру, чтобы учиться. Убравъ ихъ, она стала разбирать вещи въ туалетномъ ящикѣ. Она аккуратно прибирала ихъ, какъ вдругъ ей попалась подъ руку какая-то вещь. Она поспѣшно схватила эту вещь, крѣпко прижала ее къ губамъ и зарыдала. Это были перчатки, забытыя у нея однажды Викторомъ и оставленныя ею на память. Она цѣловала и цѣловала ихъ, какъ будто передъ нею былъ самъ Викторъ. Наконецъ, она опомнилась и торопливо спрятала ихъ въ карманъ.
   -- Надо быть веселой... Пусть ничего не знаетъ,-- проговорила она и быстро подошла къ умывальнику за драпировкой, раздѣлявшей комнату на двѣ половины.
   Она умылась, причесалась, надѣла самое нарядное платье и подошла къ окну.
   -- Какая сегодня чудная погодаі Сухо, свѣтло!-- вздохнула она.-- Въ такіе дни хочется жить, хочется быть счастливой!
   Кто-то подъѣхалъ къ дому. Она прижалась лицомъ къ стеклу и кивнула головой. Это былъ Викторъ Валерьяновичъ. Онъ едва успѣлъ переступить порогъ, какъ она уже обнимала его.
   -- Какой ты свѣжій!-- говорила она, цѣлуя его и прижимаясь лицомъ къ его лицу.-- Щеки холодныя, розовыя...
   -- Погода отличная,-- отвѣтилъ онъ:-- свѣжо и сухо...
   -- Поѣдемъ кататься!-- обратилась она съ просьбой.
   -- Кататься?-- удивился онъ.-- Куда же?
   -- По Морской, по Невскому, на острова... куда хочешь!-- отвѣтила она.-- Мнѣ сегодня хочется быть на воздухѣ... не дома... Мнѣ жить хочется...
   Его удивило ея предложеніе. Они почти никогда не катались и только изрѣдка гуляли по болѣе отдаленнымъ отъ центра города улицамъ. Но Викторъ Валерьяновичъ не могъ отказать Дашѣ въ ея невинной просьбѣ. Онъ понималъ, что ей тяжело жить затворницей.-- Я сейчасъ найму коляску,-- сказалъ онъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не уходи!-- почти испуганно остановила она его.-- Пойдемъ вмѣстѣ, наймемъ сами... Возьмемъ и Васю.
   День былъ праздничный, и мальчикъ былъ не въ гимназіи. Онъ съ утра ушелъ къ своему новому товарищу гимназисту, жившему въ одномъ домѣ съ семьею Лыткиныхъ. За Васей послали служанку.
   Даша, когда явился братъ, велѣла ему поскорѣе одѣться, быстро надѣла шляпку и накинула тальму. Они вышли. Коляска была нанята. Вася взбирался уже на козлы, подсаживаемый однимъ изъ кучеровъ, стоявшихъ около нанятой коляски.
   -- Это хорошія лошади?-- наивно спросила Даша, садясь въ коляску.
   -- Хорошія,-- отвѣтилъ Викторъ съ улыбкой,-- А что?
   -- Такъ... Значитъ мы быстро, быстро поѣдемъ... точно понесемся отъ погони...
   Она нервно засмѣялась и прижалась къ Баскакову.
   -- Куда прикажете?-- спросилъ, обернувшись, кучеръ.
   -- Сперва по Невскому, потомъ по Морской,-- сказала Даша.
   -- Но не лучше ли куда-нибудь въ другое мѣсто?-- нерѣшительно началъ Баскаковъ, не желавшій появляться съ Дашей на людныхъ улицахъ.
   Онъ все попрежнему не хотѣлъ, чтобы его знакомые видѣли его съ ней до свадьбы.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, по Невскому, по Морской, гдѣ больше людей,-- настойчиво сказала Даша.
   Кучеръ подобралъ вожжи. Коляска понеслась.
   -- Что съ тобой, милая?-- тихо спросилъ Викторъ Дашу.
   -- Капризъ, Викторъ!-- засмѣялась она.-- Хочу, чтобы люди всѣ, всѣ видѣли меня сегодня съ тобою... хоть разъ пусть видятъ съ тобой... Пусть говорятъ, что хотятъ... Потомъ поѣдемъ на острова, тамъ еще все зелено... Да?.. Ахъ, Викторъ, я никогда не ѣзжала такъ быстро... Какъ это хорошо... Воздухъ освѣжаетъ лицо...
   -- А оно у тебя сегодня особенно горитъ,-- замѣтилъ Викторъ.-- Ты здорова?
   Онъ начиналъ безпокоиться. Ея оживленіе было для него непривычно.
   -- Это отъ счастья, что я съ тобою ѣду, какъ жена съ мужемъ... Да вѣдь ты и есть мой мужъ! Не все ли равно, передъ людьми или только передъ Богомъ.
   Они проѣхали по Невскому, свернули на Большую Морскую, потомъ мимо церкви Благовѣщенія выѣхали на Николаевскій мостъ и черезъ Васильевскій островъ проѣхали въ Петровскій паркъ.
   -- Какъ здѣсь все еще зелено!-- проговорила Даша, любуясь паркомъ.
   -- Да, нынче прекрасная осень. Ты здѣсь бывала когда-нибудь?-- спросилъ Баскаковъ.
   -- Нѣтъ, въ первый разъ, и Богъ-знаетъ, буду ли еще когда-нибудь.
   Онъ посмотрѣлъ на нее вопросительно.
   -- Ты доволенъ, Вася?-- спросила она дрожа.
   -- Отлично!-- отвѣтилъ братъ, поворачиваясь къ ней лицомъ съ козелъ.-- Онъ, знаешь, говорить, что онъ кого хочешь можетъ обогнать на этихъ лошадяхъ,-- указалъ мальчикъ на кучера.
   -- Бѣдный ребенокъ!-- прошептала Даша, отворачиваясь въ сторону, чтобы скрыть навернувшіяся на глаза слезы.
   Она сдѣлала усиліе надъ собой и снова приняла веселый видъ.
   -- А гдѣ же мы будемъ обѣдать?-- спросила она у Баскакова.
   -- Домой поѣдемъ,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не хочу... Я сегодня не хочу быть дома...
   Викторъ Валерьяновичъ нѣсколько затруднялся. Онъ не любилъ вообще ресторановъ и въ особенности загородныхъ.
   -- Все равно, я готова лучше не ѣсть, только бы побыть подольше вдвоемъ съ тобою, далеко отъ всѣхъ нашихъ,-- сказала она.
   Они доѣхали до конца Елагина острова.
   -- Выйдемъ и пройдемся,-- предложила она.
   Мѣстность была совершенно пуста, народу не было вовсе.
   Они вышли изъ коляски и пошли пѣшкомъ. Вася уже мчался впередъ къ отмели залива. Даша была какъ-то лихорадочно настроена: она то смѣялась, то дѣлала грустныя замѣчанія, то болтала безъ умолку, то вдругъ умолкала. Но Викторъ Валерьяновичъ былъ крайне доволенъ. Онъ давно тяготился тѣмъ, что онъ не смѣетъ никуда вывезти свою Дашу. Онъ самъ никогда не предложилъ бы ей подобной поѣздки. Его вѣчно преслѣдовали разныя: "что скажутъ", "что подумаютъ". Но теперь, исполнивъ желаніе Даши, то-есть умывъ свои руки подобно Пилату, онъ былъ веселъ и счастливъ, какъ мальчикъ. Его нужно было наталкивать на всякое дѣло, самъ онъ не могъ придумать ничего. Они нагулялись, даже набѣгались, и снова сѣли въ экинажъ.
   -- Что-жъ, къ Доротту поѣдемъ?-- спросилъ Баскаковъ у Даши.
   -- Къ кому?-- спросила она.
   -- Къ Доротту,-- повторилъ Баскаковъ.
   -- Это кто-жъ такой?-- удивилась Даша.
   -- Ресторанъ Доротта.
   Она засмѣялась.
   -- А я думаю, какой-нибудь твой знакомый!-- Нѣтъ, лучше поѣдемъ къ тебѣ. Вѣдь у тебя можно отобѣдать? Да?
   -- Конечно!
   -- Ну, и отлично! Я сегодня буду у тебя въ гостяхъ... у себя...
   -- Въ гостиницу Демутъ!-- сказалъ Баскаковъ кучеру.
   Они быстро помчались въ обратный путь.
   -- А знаешь ли, кто здѣсь живетъ?-- спросилъ Баскаковъ, когда они проѣзжали по Каменному острову.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтила Даша.
   -- Муратовы.
   -- Она!-- почти вскрикнула Даша и сдвинула брови.
   Въ ея душѣ вдругъ поднялась впервые въ жизни непреодолимая, жгучая ненависть къ этой женщинѣ, ненависть за то, что она подослала Христофорова, ненависть за то, что она оскорбила ее, Дашу, ненависть за то, что она хотѣла отнять Виктора у нея, у Даши. Даша вдругъ прижалась къ Виктору, откинувшись къ спинкѣ коляски, и рѣзко сказала кучеру:
   -- Поѣзжай шагомъ!
   -- Зачѣмъ это?-- спросилъ Викторъ Валерьяновичъ.
   -- О, если бы она увидѣла меня теперь!-- вмѣсто отвѣта сказала Даша, съ сверкнувшими глазами.-- Она, богатая, важная, позавидовала бы мнѣ... Я хотѣла бы... Ахъ, Викторъ, Викторъ, я готова была бы теперь идти въ ней, чтобы сказать, что я счастлива, счастлива...
   Въ голосѣ Даши слышался и гнѣвъ, и слезы, и горечь. Баскаковъ глядѣлъ на нее съ изумленіемъ.
   -- Гнусная, низкая женщина!-- съ страстною ненавистью проговорила она черезъ минуту съ выраженіемъ презрѣнія.
   -- Да, это правда, Даша, она жалка!-- проговорилъ онъ.-- Вотъ ея дача...
   :-- А!.. Никого нѣтъ... Постой... вонъ кто-то... Нѣтъ, это кто-то изъ прислуги... Ахъ, вонъ Маша... ея горничная... Она узнаетъ меня, разскажетъ... пусть! пусть!..
   Даша впилась глазами въ окна роскошной муратовскоі дачи. Она дорого бы дала, чтобы ее видѣла Муратова. Но ее радовало и то, что ее видѣла Маша. Черезъ минуту они снова мчались дальше. Наконецъ, коляска остановилась въ Большой Конюшенной, у гостиницы "Демутъ". Викторъ Валерьяновичъ подъ руку съ Дашей и въ сопровожденіи Васи поднялся по лѣстницѣ въ свой номеръ.
   Даша внимательно осматривала роскошно отдѣланное помѣщеніе. Здѣсь все для нея было ново.
   -- Какъ у тебя хорошо!-- восхищалась Даша.-- Я точно въ раю.
   -- Ну, и слава-Богу... а ѣсть и въ раю нужно... Что-жъ мы спросимъ?-- сказалъ Баскаковъ, смѣясь надъ ея восторгомъ.
   -- Все равно... Впрочемъ, нѣтъ, постой, я придумаю,-- сказала она.-- Я буду хозяйничать... Я вѣдь теперь у себя.
   Она взяла карточку обѣда и начала выбирать блюда.
   -- Супъ крутапо, консоме, супъ принтаньеръ,-- прочитала она и разсмѣялась.-- Это что такое за супы?-- обратилась она въ Баскакову.-- Нѣтъ, выбирай ты. Я ничего не понимаю.
   Баскаковъ улыбнулся и заказалъ обѣдъ. Лакей поклонился и вышелъ.
   -- Знаешь, мнѣ теперь кажется, что мы далеко, далеко отъ Петербурга, отъ нашего дома, отъ всѣхъ знакомыхъ мнѣ людей,-- проговорила она.-- Вотъ такъ бы быть всегда... Впрочемъ...
   -- Сегодня у насъ настоящій праздникъ,-- сказалъ Вася.
   -- Тебѣ весело, голубчикъ?-- спросила сестра и горячо поцѣловала его.
   -- Да вѣдь и тебѣ весело,-- утвердительнымъ тономъ сказалъ онъ.
   -- Да, да, весело, весело!-- проговорила она дрогнувшимъ голосомъ и обернулась къ окну.
   Изъ ея глазъ брызнули слезы. Она украдкой отерла ихъ.
   -- И какъ тебѣ пришло въ голову устроить сегодня пиръ?-- смѣялся Баскаковъ, обнимая ее за талью.
   -- Такъ вдругъ захотѣлось не быть дома... быть только съ тобою и съ нимъ,-- отвѣтила она.-- Я бы до ночи не возвратилась домой...
   -- Въ театръ бы поѣхать,-- несмѣло проговорилъ Вася.-- Наши гимназисты говорятъ, что въ театрѣ хорошо представляютъ.
   -- О, да и ты кутить хочешь весь день!-- засмѣялся Баскаковъ, потрепавъ по щекѣ мальчугана.-- А уроки?
   -- У меня уроки приготовлены,-- бойко отвѣтилъ онъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, поѣдемъ отсюда въ театръ,-- сказала Даша.
   -- Но...-- началъ Баскаковъ и понизилъ голосъ.-- Тамъ могутъ насъ увидѣть знакомые...
   -- Пусть видятъ... Теперь мнѣ все равно,-- отвѣтила она.-- Да и кто меня знаетъ?
   -- Теперь не знаютъ, но могутъ узнать послѣ, запомнивъ твое лицо.
   -- Когда еще узнаютъ! До тѣхъ поръ забудутъ.
   -- Твое лицо не легко забывается.
   -- Ну, да что думать о будущемъ... Я хочу пожить, повеселиться сегодня.
   -- Я готовъ ѣхать; ты видишь, что сегодня я готовъ на все...
   -- Я тебя поцѣлую послѣ, безъ него, милый!-- прошептала она, указывая на Васю.
   Баскаковъ ласково улыбнулся ей.
   -- Но куда же мы поѣдемъ? Сегодня оперный день. Развѣ въ русскую оперу?.. Вася, сходи за афишами... Выйди и спроси у кого-нибудь изъ лакеевъ.
   Вася выбѣжалъ. Баскаковъ быстро обнялъ Дашу. Она засмѣялась.
   -- Какой ты хитрый!-- проговорила она, горячо цѣлуя его.-- Изъ театра ты заѣдешь къ намъ?..
   -- Не поздно ли будетъ,-- проговорилъ Баскаковъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... ты мой мужъ... не все ли равно, когда ты пріѣдешь ко мнѣ, сколько пробудешь... Да, теперь хоть одинъ, одинъ день въ жизни ты былъ моимъ мужемъ... былъ со мною, не стѣсняясь, что скажутъ другіе, какъ взглянутъ... хорошій мой... если бы всегда такъ жить, всѣмъ троимъ вмѣстѣ... Ты любишь Васю?
   -- Онъ милый мальчуганъ,-- отвѣтилъ Баскаковъ.
   -- Его не оставляй никогда, никогда,-- страстно проговорила она.-- Что бы ни случилось, береги его.
   -- Но что же можетъ случиться?-- удивился онъ ея взволнованному тону.
   Она опять быстро обвила его руками, поцѣловала и отвернулась, проговоривъ:
   -- Идутъ!
   Онъ отошелъ отъ нея по направленію къ дверямъ, а она уже отирала опять брызнувшія изъ ея глазъ слезы. Ей самой становилось странно и страшно слѣдить, какъ у нея путались мысли, перескакивая отъ одного предмета къ другому. Она не могла ни о чемъ говорить послѣдовательно, связно. Ей то вспоминалось прошлое, то хотѣлось отдаться радости настоящаго, то являлась забота о будущемъ Васи, Виктора, матери. Она не думала, старалась не думать только о своемъ будущемъ. Оно было словно вычеркнуто ею. Но Баскаковъ ничего не замѣчалъ. Онъ былъ веселъ, какъ школьникъ, вырвавшійся на свободу. Вася и онъ просматривали уже афиши. Въ Маріинскомъ театрѣ давался "Робертъ".
   -- Хочешь послушать "Роберта", Даша?-- спросилъ Баскаковъ.
   -- Хорошо, хорошо!.. мнѣ все равно... я ничего не видѣла, не слыхала,-- отвѣтила она, подходя въ Баскакову и брату.
   -- А ты опять плакала?-- съ удивленіемъ спросилъ Вася, взглянувъ на нее и замѣтивъ, что у нея покраснѣли вѣки.
   -- Съ чего это ты взялъ!-- отвѣтила она, немного смутившись.
   -- У тебя глаза красные.
   Баскаковъ тоже обратилъ вниманіе на ея глаза. Она засмѣялась и подошла къ зеркалу.
   -- Это, вѣрно, отъ вѣтра раскраснѣлись глаза!-- сказала она.-- О чемъ мнѣ сегодня плакать?..
   Въ комнату вошли два лакея и стали устанавливать приборы къ обѣду. Черезъ пять минутъ Баскаковъ, Вася и Даша уже сидѣли за столомъ. Вася болталъ безъ умолку и очень ловко передразнивалъ татарина-лакея, который сказалъ ему:
   -- Вотъ афыши!
   Веселый смѣхъ и болтовня не умолкали во все время обѣда. Когда Викторъ Валерьяновичъ взглянулъ на часы, ему пришлось напомнить, что пора ѣхать въ театръ.
   -- Ты заѣдешь домой переодѣться?-- спросилъ онъ Дашу.
   -- Зачѣмъ же?-- сказала она.-- Вѣдь въ чертомъ платьѣ можно?
   -- Разумѣется... ты такъ хороша въ немъ сегодня,-- тихо шепнулъ онъ ей.
   Они поспѣшно собрались въ путь. Въ кассѣ Маріинскаго театра уже не было никакихъ билетовъ, кромѣ двухъ ложъ бель-этажа. Баскаковъ взялъ одну изъ нихъ. Всѣ трое поднялись по лѣстницѣ и вошли въ ложу.
   Театръ былъ еще почти пустъ, и Дашу поразили его размѣры, его красота, тысячи газовыхъ огоньковъ, хрустальныя украшенія люстры, количество ложъ и креселъ. Вася былъ удивленъ еще болѣе и какъ-то присмирѣлъ, точно его испугала и смутила эта роскошь.
   -- Присядемъ покуда здѣсь на диванѣ,-- сказалъ Баскаковъ Дашѣ.
   Они усѣлись въ глубинѣ ложи на маленькій голубой диванчикъ.
   -- Я никакъ не думала, что тутъ такъ хорошо,-- сказала Даша.-- Какъ весело жить тому, кто богатъ...
   -- Но неужели же ты и въ дѣтствѣ никогда не бывала въ театрѣ?-- спросилъ Баскаковъ.
   -- Съ кѣмъ же?.. Мать и отецъ и сами никогда не ходили въ театръ, когда у нихъ были средства. Они только въ балаганы возили меня, да и то я помню смутно... Когда же обѣднѣли, то было не до театровъ... Впрочемъ, можетъ-быть, и лучше такъ... Все это, должно-быть, привязываетъ къ жизни...
   -- Это-то и хорошо!-- сказалъ Баскаковъ.
   -- Богъ знаетъ... иные, можетъ-быть, только изъ-за того, что они слишкомъ привязаны къ жизни, рѣшаются на все, чтобы только жить... А знаешь ли, я, когда мы были бѣдны, могла бы совершенно спокойно умереть... меня только участь Васи пугала. Теперь вотъ мнѣ труднѣе умереть... Мнѣ я тебя, и Васю... и... и жизни жаль... Какъ вспомню, что я могла бы долго, долго еще сидѣть вотъ такъ возлѣ тебя, спокойно, безъ заботы, безъ тревогъ... и станетъ жаль жизни.
   Баскаковъ смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ: она говорила тихо, спокойно, точно въ полуснѣ.
   -- Даша, я тебя не понимаю, что за мысли пришли тебѣ въ голову?-- почти испуганно проговорилъ онъ.
   -- А?-- очнулась она и съ усиліемъ улыбнулась, проводя рукой по лбу.-- Я сама не знаю, что это мнѣ пришло въ голову... Я, вѣрно, немного устала... Это пройдетъ...
   Въ эту минуту началась увертюра.
   -- Пойдемъ,-- сказалъ Баскаковъ и подошелъ съ Дашей къ барьеру ложи.
   Театръ былъ уже полонъ. Когда Даша и Баскаковъ появились у барьера ложи, на нихъ устремилось нѣсколько биноклей. Даша обвела глазами ложи. Ее поразила эта пестрая масса народа. Баскаковъ слѣдилъ за нею и, видимо, былъ счастливъ. Его любимица была поразительно прекрасна. Черное шелковое платье ловко охватывало ея стройный станъ. Ея точно сгофрированные отъ корней, свѣтлые волосы были причесаны просто и падали сзади двумя тяжелыми косами. Ея темно-сѣрые глаза, оттѣненные длинными, густыми рѣсницами, смотрѣли пристально на сцену и отражали всѣ ея душевныя движенія. Викторъ Валерьяновичъ восхищался ею и больше смотрѣлъ на нее, чѣмъ на сцену. Опера произвела на Дашу сильное впечатлѣніе. Ее сразу поразилъ и испугалъ демоническій образъ Бертрама. Ей было какъ-то жутко за Алису, когда ее спрашивалъ Робертъ: "отчего она поблѣднѣла и вся дрожитъ", когда онъ назвалъ Бертрама "добрымъ другомъ и вѣрнымъ товарищемъ". Сцена у креста, адская музыка цѣпей, знаменитое "Сжалься",-- все это заставляло Дашу вздрагивать, а мрачная сцена на кладбищѣ обдала ее холодомъ.
   -- Неужели всѣ оперы такъ страшны?-- спросила она Баскакова.-- Это на нервы дѣйствуетъ. Я, кажется, не буду спать всю ночь...
   -- Конецъ оперы успокоитъ тебя,-- замѣтилъ Викторъ.-- Тамъ есть и примиренье.
   Дѣйствительно, хоръ странниковъ, звуки церковной музыки, спасеніе Роберта -- все это подѣйствовало успокоительно на Дашу, хотя въ ея воображеніи все еще рисовалась сцена на кладбищѣ.
   -- Ну, вотъ и прошелъ этотъ день,-- сказала она, когда замерли послѣдніе звуки музыки и пѣнья.-- Теперь поѣдемъ домой.
   Она тяжело вздохнула. Если бы она могла, она теперь вовсе не возвращалась бы домой. Баскаковъ поѣхалъ ее провожать. Они вошли въ квартиру Лыткиныхъ и прошли въ комнату Даши. Она велѣла подать чаю въ свою комнату. Баскаковъ, она и Вася пили чай вмѣстѣ, втроемъ. Наконецъ, чай былъ допитъ и убранъ.
   -- Тебѣ пора спать, Вася! Завтра рано надо въ гимназію,-- сказала Даша.
   Она горячо обняла брата.
   -- Поблагодари Виктора Валерьяновича!-- проговорила она, цѣлуя его.-- Помни, другъ мой, что онъ, и только онъ будетъ всегда твоимъ покровителемъ... Не забывай меня...
   Она еще и еще поцѣловала мальчугана, едва сдерживая слезы, душившія теперь ея грудь. Вася простился и вышелъ. Онъ спалъ въ комнатѣ отца и матери. Баскаковъ и Даша остались одни.
   -- Ты, милая, такъ избаловала меня за сегодняшній день, что мнѣ тяжело подняться, чтобы уѣхать домой,-- сказалъ Баскаковъ, цѣлуя ея руки.
   -- Развѣ ты не дома?-- спросила она.
   Онъ взглянулъ въ ея глаза и снова припалъ къ ея рукѣ губами.
  

L.

   Рано утромъ Баскаковъ, счастливый и сіяющій, уѣзжалъ на желѣзную дорогу. Онъ уѣзжалъ на пять дней. Прощаясь съ нимъ. Даша не могла удержаться отъ слезъ.
   -- Что съ тобой, милая?-- шепталъ онъ ей.
   -- Не забывай меня... Благодарю тебя за все, за все... Помни, всегда помни, что мы были счастливы,-- говорила она сквозь слезы.
   -- Родная, я, право, боюсь... Не больна ли ты?-- встревоженно говорилъ онъ.
   -- Нѣтъ!.. нѣтъ... Но я хочу, чтобы съ сегодняшняго дня ты называлъ меня своею женою... Вѣдь мы мужъ и жена передъ Богомъ? Да?..
   Она обняла его еще разъ и быстро проговорила:
   -- Ну, поѣзжай...
   -- Ради Бога, напиши, если ты хотя немного почувствуешь себя нездоровой,-- произнесъ онъ.
   -- Не безпокойся!.. не безпокойся!..
   Онъ ушелъ. Онъ не понималъ, что дѣлалось съ ней.
   -- Ну, теперь я одна... одна въ этой могилѣ,-- проговорила она, опустивъ голову.
   Въ ея головѣ опять мелькнула мысль: "теперь можно умереть". Умереть, когда можно бы быть счастливой, когда хочется жить! "И зачѣмъ я не покончила съ собою вчера, до его прихода?-- думала она.-- Мнѣ было бы легче... А то послѣ этого счастливаго дня... Но что же я?.. Вѣдь еще можно поговорить съ отцомъ". Она думала какъ-то отрывочно, лихорадочно, спутанно. Она вошла въ комнату матери.
   -- А гдѣ отецъ?-- спросила она.
   -- Ушелъ, ушелъ, маточка,-- произнесла старуха,
   -- Не знаете, куда?
   -- Не говорилъ, родная, не говорилъ...
   Даша опять подумала, что онъ и никогда не говорить, куда уходитъ.
   "Ну, а если онъ пошелъ къ дѣду Виктора, въ судъ?-- опять мелькнуло въ ея головѣ. Ей стало страшно, жутко. Нѣтъ, такъ жить нельзя: вѣчно мучиться страхомъ, вѣчно бояться позора,-- лучше умереть!" Она прошла въ свою комнату, начала что-то прибирать, пересматривать и вдругъ вспомнила о чемъ-то: "Но такъ умереть нельзя... Надо написать письмо... Виктору надо написать"...
   Она сѣла, взяла перо, бумагу и зарыдала:
   "Нѣтъ, нѣтъ... я не могу... не могу ему писать"
   Она въ волненіи заходила по комнатѣ.
   "Не пришелъ ли отецъ?"
   Она вышла, спросила у кухарки. Отецъ еще не возвращался.
   "Можетъ-быть, теперь онъ у старика графа, и графъ съ презрѣніемъ выслушиваетъ его жалобу... Графъ честенъ... Ему надо написать... Да, да... онъ любитъ Виктора... Онъ его утѣшитъ..."
   Она опять сѣла къ столу и начала писать. Ея руки дрожали, какъ въ лихорадкѣ.

"Милостивый государь,
"Графъ Иванъ Викторовичъ

   "Не удивляйтесь, что я рѣшилась писать къ Вамъ, зная Васъ только по слухамъ. Это мое первое и послѣднее письмо къ Вамъ. Когда Вы его получите, меня уже не будетъ въ живыхъ. Я должна Вамъ объяснить причину моей смерти, чтобы на меня не клеветали послѣ моей смерти. Я не хочу, чтобы обо мнѣ думали дурно и тогда, когда я уже не услышу людскихъ толковъ. Мнѣ хочется быть чистой въ глазахъ того, кого я любила. Я любила Вашего внука Виктора Валерьяновича. Вы это знаете. Вы знаете также, что онъ хотѣлъ жениться на мнѣ. Я знала, что это навсегда разлучитъ его съ Вами, съ Вашимъ кругомъ, что это испортитъ его карьеру. Этого было довольно, чтобы я дала себѣ слово никогда, никогда не выходить за него замужъ. Я не говорила этого ему, чтобы не огорчать его, чтобы не вызвать его возраженій. Я надѣялась, что онъ будетъ счастливъ моею любовью и безъ женитьбы,-- и этого было съ меня довольно. О себѣ я не думала,-- не думала потому, что уже давно потеряла надежду на полное спокойствіе и счастіе. Я радовалась только возможности хоть два-три года быть любимою тѣмъ, кто сталъ мнѣ дороже жизни. Этого мнѣ было довольно. Но случилось не такъ. Кто-то изъ близкихъ Виктору людей подослалъ ко мнѣ жениха. Сначала я не поняла, почему сватается за меня, за падшую дѣвушку, этотъ господинъ, но мой отецъ объяснилъ мнѣ все. Я поняла, что кто-то изъ Вашей семьи хочетъ отдѣлаться отъ меня, хочетъ, чтобы я, выйдя замужъ за другого, лишилась возможности въ будущемъ быть женою Виктора. Я не обвиняю, не проклинаю, графъ, придумавшаго эту интригу человѣка, но скажите ему, если Вы его знаете, что онъ безсердечно и тупо убилъ меня, не зная меня, не видавъ меня, не переговоривъ со мною. Онъ думалъ, что если я нищая, если я вышла не изъ высшаго круга, то я способна на все: на продажу себя за деньги, на бракъ съ нелюбимымъ человѣкомъ, на связь съ любимымъ лицомъ во время брака съ другимъ человѣкомъ. Но этотъ человѣкъ, рѣшившійся такъ холодно оскорбить мою честь, дѣйствовалъ въ то же время какъ-то по-дѣтски наивно. Онъ считалъ меня дѣвушкою, способною на всякую низость, и подсылалъ мнѣ жениха. Но вѣдь мнѣ было бы выгоднѣе просто жаловаться на Виктора въ судъ. Вѣдь для избѣжанія скандала даже Вы сами, графъ, предложили бы мнѣ большую сумму денегъ. Вѣдь Вы не захотѣли бы, чтобы имя какой-то Лыткиной становилось рядомъ съ именемъ графовъ Баскаковыхъ. Это все разъяснилъ мнѣ мой отецъ. Но, разъясняя мнѣ все это, онъ въ то же время замѣтилъ, что если начинаютъ интриговать противъ насъ, то и намъ нужно принять свои мѣры. Онъ рѣшился идти сначала къ Вамъ, а потомъ въ судъ, чтобы требовать награды за мою любовь. Это рѣшеніе отца открыло мнѣ глаза, показало мнѣ, что я должна дѣлать: я испугалась, что Вы подумаете, что интрига затѣяна съ моего согласія, и перестанете считать меня честною дѣвушкою, а я уже уважала Васъ, считала за честнаго человѣка, мнѣніе котораго мнѣ было дорого, потому что Васъ любилъ и уважалъ любимый мною человѣкъ. Я молила отца не предпринимать ничего, но онъ говорилъ одно и то же: интригуютъ противъ насъ -- будемъ интриговать и мы. Что же мнѣ было дѣлать? Идти къ Вамъ и объяснить Вамъ все? Но развѣ вы повѣрили бы мнѣ? Развѣ Вы перестали бы бояться, что я когда-нибудь выйду замужъ за Виктора? Развѣ, наконецъ, перестали бы интриговать противъ меня тѣ, кому казалось это необходимымъ? Въ то же время, понимая впередъ безплодность объясненій съ Вами, я знала безплодность объясненій съ отцомъ. Мнѣ оставалось умереть или ждать той минуты, когда мой отецъ опозоритъ меня передъ Вами и Вашего внука передъ судомъ. Я выбрала первое. Почему я такъ поступаю,-- это пойметъ каждая честная женщина: умереть гораздо легче, чѣмъ пасть во мнѣніи любимаго человѣка и дождаться того, чтобы его окружающіе сказали ему: вотъ какова та, которую ты любишь! Я могла бы оправдаться, скажете Вы. но кто бы мнѣ повѣрилъ? Онъ, а не Вы, не тѣ люди, которые мѣшали меня съ грязью, не зная меня. Они, бросая грязью въ меня, бросали бы ею и въ него. Правда, я могла сказать одно слово, и онъ женился бы на мнѣ и устранилъ бы все разразившееся надо мною горе. Но это слово я сказала бы не иначе, какъ послѣ Вашего согласія, я вѣчно мучилась бы страхомъ, что Викторъ упрекнетъ меня хоть взглядомъ, хоть намекомъ за то, что я испортила его жизнь. Этотъ упрекъ былъ бы для меня страшнѣе позора, страшнѣе смерти. Извините, что я пишу Вамъ все это. Я знаю, что Вамъ нѣтъ никакого дѣла до меня, до моихъ чувствъ, до моихъ мученій. Но я хочу, я требую, графъ, отъ Васъ, чтобы Вы оправдали меня передъ Викторомъ, чтобы Вы объяснили ему все, чтобы Вы спасли его отъ отчаянія. Утѣшьте его тѣмъ, что онъ сдѣлалъ меня счастливою хотя подъ конецъ моей жизни. Утѣшьте его тѣмъ, что я любила его, и только его одного, чистою, святою, безкорыстною любовью. Утѣшьте его тѣмъ, что я умерла спокойно, что не онъ былъ виновникомъ моей смерти, что она была неизбѣжною, необходимою... Боже мой, что я говорю! Вы его любите, Вы найдете сами въ своемъ сердцѣ слова утѣшенія. Я у васъ не прошу ничего, мнѣ ничего не надо, но у меня есть братъ,-- спасите его, воспитайте его, объясните когда-нибудь и ему, почему умерла я. Вы вѣдь лучше, чѣмъ кто-нибудь другой, можете объяснить все. Моимъ роднымъ не говорите, что я умерла. Пусть считаютъ меня живою. Пусть не винятъ Васъ..."
   Даша писала торопливо, лихорадочно, не замѣчая, что слезы падаютъ на бумагу. Ей казалось, что передъ нею стоить самъ графъ, и что она говорить съ нимъ. Если бы кто-нибудь былъ въ ея комнатѣ, то онъ могъ бы узнать содержаніе ея письма; она думала вслухъ. Она не перечитывала написаннаго, не задумывалась надъ выраженіями. Наконецъ, письмо было кончено. Она торопливо сложила его, сунула въ конвертъ и запечатала послѣдній. Потомъ она спрятала его въ карманъ, отерла слезы, начала рыться въ комодѣ, достала всѣ бывшія у нея деньги и пошла къ матери.
   -- Мама, вотъ деньги,-- сказала она.
   -- Дашенька, на что же это ты даешь мнѣ?-- спросила старуха въ недоумѣніи.
   -- Такъ, такъ, возьмите... Я, можетъ-быть, уѣду... Мнѣ тяжело здѣсь жить... Не плачьте обо мнѣ...
   Она бросилась на шею матери и зарыдала.
   -- Куда же, голубушка, куда ты?-- воскликнула старуха, моргая глазами.
   -- Молчите... молчите... Я уйду въ монастырь... Я не хочу, чтобы отецъ зналъ... Берегите Васю... Жить вамъ будетъ чѣмъ... Викторъ, старикъ Баскаковъ помогутъ...
   -- Да полно, полно, родная... Господи, Владычица Пресвятая...-- стонала старуха, смотря растерянными взглядами кругомъ.-- Что же это... за что...
   -- Не плачьте... Что же тутъ такого... Въ монастырѣ буду... молиться буду... за васъ, за всѣхъ... грѣхи замолю...
   -- Да ты куда, скажи, куда?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, никто не долженъ знать...
   Даша еще разъ обняла оторопѣвшую, почти обезумѣвшую мать и вышла въ свою комнату.
   Въ эту минуту воротился Лыткинъ.
   "Отецъ пришелъ!-- мелькнуло въ головѣ Даши.-- Попробовать еще разъ... броситься къ ногамъ... упросить..."
   Она пріотворила дверь въ комнату матери. Лыткинъ сидѣлъ у стола, положивъ голову на столъ. Онъ былъ пьянъ. Даша вздрогнула и махнула рукой.
   "Нѣтъ, его просить нечего! Онъ пообѣщаетъ что угодно и обманетъ!"
   Она вернулась въ свою комнату и услышала плачъ въ гостиной. Это плакала ея мать. Она поблѣднѣла. Потомъ она услышала, что дверь въ гостиную отворилась, и тамъ раздался громкій голосъ.
   -- А, вотъ ты гдѣ!
   Это былъ голосъ Марьи Егоровны Коптяевой.
   -- А вѣдь я-то, я-то какова!-- кричала съ порога Марья Егоровна.-- Поставила на своемъ... Вчера высватала моему-то купцу такую, такую швейку, что онъ полтысьчи въ долгъ дастъ... Ей-Богу... Вотъ ужъ правда: голенькій "охъ", а за голенькимъ Богъ! Ну, ужъ и дѣвка, нашей Дашкѣ не уступитъ... Да ты-то что хнычешь? А?
   -- Охъ горе у меня, горе,-- застонала Катерина Ивановна, совершенно растерявшаяся, не умѣвшая ничего сообразить.
   -- Знаю, знаю!.. Братъ въ судъ хочетъ идти... Дашка артачится... Ничего, перемелется рожь -- мука будетъ!.. Это ей съ непривычки, такъ и трудно, а стерпится -- слюбится... заживетъ барыней...
   -- Охъ, не заживетъ она, не заживетъ!-- стонала старуха, качая головой.
   -- Полно, точно о покойницѣ убиваешься... А я, знаешь, и вывѣску заказала... Чернымъ полемъ велѣла пустить, а на черномъ-то бѣлыми литерами вывести "Гласная касса ссудъ"... Разрѣшеніе обѣщали... Оно, знаешь, бѣлое-то на черномъ въ глаза бросается... Фамилью-то тоже велѣла прописать... все уваженія будетъ больше...
   Даша торопливо одѣвалась, съ разсѣяннымъ взглядомъ хватаясь за вещи.
   "Въ Неву... теченіемъ унесетъ... никто и не узнаетъ... Ночью брошусь... Мать будетъ думать, что въ монастырѣ... Викторъ... О, Господи, еще бы разъ, на минуту, на одну минуту взглянуть на него"...
   -- Сейчасъ Муратиху видѣла,-- слышался голосъ Марьи Егоровны.-- Ахъ, безстыжая, безстыжая... По Невскому-то со своимъ содержателемъ катитъ... Лежитъ это въ коляскѣ, вся въ бархатѣ, а на носу пенсе, очки, знаешь, модныя... И съ чего это?.. Прежде глазами не жаловалась... И вдругъ... А онъ-то,-- рожа-то, рожа-то какая, улыбается во весь ротъ, во весь ротъ...
   "Пойду снесу письмо... потомъ проѣду на Елагинъ... Тамъ, гдѣ вчера гуляли... а ночью на Строгоновскій мостъ...-- мелькало въ головѣ Даши.-- Говорятъ, не тяжело, разомъ захлебнешься... холодомъ только обхватитъ... Если бы тѣла не нашли... никогда, никогда не нашли бы... точно меня и не было..." "А что, если у меня подъ сердцемъ..."
   Она болѣзненно схватилась за грудь.
   "Нѣтъ, нѣтъ... не можетъ быть... Да онъ и проститъ меня... у меня исхода другого нѣтъ... Я не виновата, что я такая..."
   Она стала надѣвать шляпку.
   -- Да она броситъ его, броситъ его, жида-то,-- тараторила Марья Егоровна.-- У нея ужъ на примѣтѣ есть... Позадился кувшинъ по воду ходить, тамъ ему и голову сломить... и вѣдь какъ живетъ, какъ живетъ: все золото, да бархатъ, графы, да князья ѣздятъ... Вчерась даже въ газетахъ пропечатано было: "Наша извѣстная..." Ахъ, какъ это сказано было, дай Богъ памяти... нынче слова-то пошли мудреныя, языкъ ломаютъ только... И съ чего это?.. Да, да... "наша извѣстная филантропка Аделаида Александровна Муратова пожертвовала въ "Общество первой помощи" тысячу рублей для помощи падшимъ женщинамъ"... И какія это такія женщины?.. Христосъ ихъ разберетъ нынче... А ужъ молодецъ баба, теперь только и говорятъ, что о ней... Въ кухни какія-то тоже пожертвовала, и все это пропечатано... Говорятъ, имъ обѣдъ давали, такъ такіе тузы тамъ были да ее-то, Муратиху-то, благодарили, что ахъ! А давно ли сама, подлая, насъ, нищихъ, надувала? А?
   Даша вышла изъ своей комнаты.
   -- Охъ, кто это тамъ?-- воскликнула Катерина Ивановна, услыхавъ, что въ передней хлопнула дверь.
   -- Ну, скажутъ, если кто чужой!-- отвѣтила Марья Егоровна, махнувъ рукой.-- Марья-то Петровна теперь такъ и лебезитъ около Муратихи-то: жидъ-то Муратихинъ обѣщалъ еще на какой-то пріютъ жертву сдѣлать. Извѣстно, въ мутной водѣ каждый рыбу удитъ...
   -- Настасья, Настасья,-- позвала Катерина Ивановна кухарку.
   Настасья вошла.
   -- Кто это тамъ?
   -- Никого нѣтъ,-- отвѣтила она.
   -- Да двери-то зачѣмъ отворяла?
   -- Барышня ушли.
   -- Охъ, родные, голубчики мои, бѣгите за ней!.. Ушла... навсегда ушла,-- заметалась Катерина Ивановна.-- Что я-то буду дѣлать, голову-то куда склоню?.. Ни мыслей, ни понятіевъ у меня... такъ, пустота одна...
   -- Да чего ты убиваешься?-- разсердилась Марья Егоровна.-- Ну, пошла гулять, воротится... Эка невидаль!..
   -- Охъ, нѣтъ, охъ, чуетъ мое сердце!-- стонала Катерина Ивановна, припавъ головой къ столу.
   -- Э, полно! Не объ чемъ плакать, такъ горе придумываешь... А у мужа-то, у Муратихина мужа-то, у Аркадія-то Павлыча, французенка... плюгавая такая, поджарая, носище крючкомъ, какъ у птицы, а только пѣнію обучена и по-французскому умѣетъ, ну и промышляетъ... Что-жъ, извѣстно, каждому жрать хочется... И что за жизнь у нихъ идетъ, вотъ ужъ подлинно безпечальное житье.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Даша исчезла съ лица земли безслѣдно, какъ исчезаютъ и наши свѣтлые, и наши тяжелые сны.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru