Lib.ru/Классика: Щепкина-Куперник Татьяна Львовна. Правая рука

Т. Л. Щепкина-Куперникъ

Правая рука.
Разсказъ.

Изъ сборника "Около кулисъ" (1903)

"Играютъ на вечерахъ всевозможные новѣйшіе танцы за умѣренную плату. Обращаться письменно и лично отъ 10 ч. утра до 6 ч. вечера". Слѣдовалъ адресъ.

Такое объявленіе, ничѣмъ не отличавшееся отъ сотенъ ему подобныхъ, можно было время отъ времени встрѣтить на послѣдней страницѣ московскихъ газетъ. Объявленіе это печаталось изъ года въ годъ, такъ что ужъ и конторщики газеты хорошо знали его подательницъ и дружелюбно съ ними здоровались.

Приносили объявленія всегда двѣ старушки, чистенькія, скромно одѣтыя и до такой степени похожія другъ на друга, что различить ихъ можно было бы только при очень усердномъ наблюденіи.

Обѣ были небольшого роста, сухощавенькія, тоненькія; у обѣихъ были блѣдныя, словно выцвѣтшія личики съ кроткими голубыми глазами; ихъ жиденькіе, сѣдые волосы, раздѣленные спереди проборомъ на двѣ части, прикрывались черненькими наколками. И порыжѣвшіе, подштопанные, хотя аккуратные, бурнусики были у нихъ одинаковые, и зимой черныя шубки на бѣличьемъ мѣху и старомодные капоры.

-- Какія миленькія старушки! -- говорили всѣ, взглянувъ на нихъ.

И дѣйствительно, онѣ были изъ тѣхъ, что хорошѣютъ къ старости. Вѣрнѣе сказать, то, что бываетъ у такихъ лицъ въ молодости недостаткомъ -- отсутствіе красокъ, огня въ глазахъ, зажигающей улыбки,-- перестаетъ чувствоваться въ старости, а правильныя, мелкія черты, кротость выраженія, все это выдѣляется и выигрываетъ.

Таковы были старушки.

Главная разница между ними была та, что одну звали Полиной Михайловной, а другую -- Агніей Михайловной. Фамилія старушекъ была Заварыкины.

Заварыкины были старый дворянскій родъ, имѣвшій въ свое время и великолѣпную подмосковную съ "бесѣдкой миловидой", домашнимъ театромъ, "гротами вздоховъ" и т. п., и домъ на Арбатѣ со львами у воротъ, и имѣнье въ Симбирской губерніи. Но ко времени рожденія близнецовъ Полины и Агніи у ихъ отца (единственнаго къ тому времени представителя славнаго рода Заварыкиныхъ), благодаря усердію предковъ, отъ всей роскоши осталась только часть симбирскаго имѣнья, приносившая въ годъ тысячи три, да чинъ подполковника, съ которымъ онъ и отошелъ въ вѣчность, оставивъ вдову съ двумя дѣтьми.

Несмотря на ограниченность средствъ, мать всячески старалась, чтобы ея дочки получили воспитаніе, достойное ихъ сословія. Учились онѣ дома, при чемъ главное вниманіе обращалось на французскій языкъ и музыку; для нихъ "ничего не жалѣли", и то и дѣло для этого продавали то пустошь, то лѣсокъ, то лужокъ. Зато барышни выѣзжали, бывали на дворянскихъ балахъ одѣты не хуже прочихъ, не выходили на прогулку безъ лакея... Дома не занимались ничѣмъ, кромѣ вышиванія, чтенія вслухъ и разыгрыванія "Пробужденія льва" или "Prière d'une vierge" на роялѣ. Словомъ, усердно дѣлали все то, что, по традиціямъ, надлежало дѣлать благовоспитаннымъ барышнямъ.

Годы шли и шли.

Барышни Заварыкины не отличались ни красотой, ни особыми талантами, и всегда какъ-то оставались въ тѣни. Можетъ быть, этого не было бы, имѣй онѣ состояніе; но всѣмъ было извѣстно, что ихъ крохи близятся къ концу,-- всѣмъ, кромѣ самихъ барышень Заварыкиныхъ. Имъ казалось, что въ порядкѣ вещей жить такъ, какъ живутъ онѣ; что, какъ естественно, чтобы за днемъ слѣдовала ночь, а за ночью опять вставало солнце, такъ же естественно и то, чтобы послѣ пробужденія ихъ ждалъ чай и завтракъ, а потомъ обѣдъ; что, если у нихъ что-нибудь приходило къ концу, то только стоило сказать maman, и все это являлось. Откуда берутся деньги, что такое хозяйство, какъ живутъ тѣ, у кого нѣтъ симбирскаго имѣнья и управляющаго, которому пишутъ, когда нужны деньги -- это все было для нихъ совершенно неизвѣстно; и хотя имъ перешло за 30 лѣтъ, когда умерла ихъ мать -- онѣ были безпомощны, какъ малыя дѣти, ни о чемъ не имѣли понятія, такъ что только черезъ годъ, когда ихъ имѣнье пошло съ молотка, и онѣ остались совершенно безъ всякихъ средствъ, какъ будто впервые проснулисъ къ жизни

Родныхъ у нихъ не было никого, кромѣ какихъ-то бѣдныхъ троюродныхъ тетокъ, еще отъ нихъ же ждавшихъ помощи; единственной ихъ совѣтчицей была старая горничная ихъ матери, которая, хотя себя не забывала и за свою долгую службу у Заварыкиныхъ успѣла себѣ сколотить капиталецъ и собиралась уѣхать въ Ростовъ къ дочери и зажить барыней, но все-таки "по христіанству" пожалѣла своихъ "барышень" и помогла имъ распродать, что у нихъ оставалось, отпустить прислугу, развязаться съ квартирой и т. п. Она даже перевезла ихъ въ меблированныя комнаты; словомъ, исполнила свой долгъ -- и уѣхала со спокойной совѣстью.

Для сестеръ настали дни тяжелыхъ испытаній. Онѣ засыпали, обнявшись, въ слезахъ, просыпались, думая, что все это кошмаръ, что "maman" жива,-- но какъ только взгляды ихъ встрѣчали убого-казенную обстановку номера, онѣ опять принимались рыдать безутѣшно.

Такъ или иначе, деньги ихъ быстро таяли, и вскорѣ Полина Михайловна, болѣе энергичная, чѣмъ сестра, съ ужасомъ увидѣла, что близокъ день, когда ихъ казна совсѣмъ опустѣетъ.

Надо было думать, надо было спасать себя; какъ онѣ ни были наивны, но это онѣ видѣли ясно.

Полина Михайловна рѣшила поговорить съ сестрой.

-- Агнинька! -- начала она. -- Судьба дослала намъ тяжкія испытанія; мы принуждены позаботиться о томъ, чтобы найти себѣ... хлѣбъ насущный.

-- О, если бы maman это видѣла! -- пролепетала Агнія и достала изъ кармана носовой платокъ.

Обѣ сестры прослезились и нѣкоторое время не могли говорить отъ волненія.

Потомъ Полина Михайловна овладѣла собою и продолжала:

-- Въ трудѣ нѣтъ ничего позорнаго, сестра... Самъ Господь нашъ трудился...

-- Но что же мы будемъ дѣлать, Поленька? Вѣдь мы ничего не умѣемъ!-- безпомощно всплеснула руками Агнія. При словѣ "трудъ" ей немедленно представились самыя страшныя картины: прилавокъ, швейная мастерская, прачечная...

-- Мы знаемъ языки и музыку, Агнинька! Попробуемъ достать уроки, переписку, переводы... Мало ли что! Надо и надо.

-- Да я что жъ...я готова, Поленька...

И начались поиски.

Пусть всякій, кто когда-нибудь искалъ для себя или для другихъ уроковъ или переводовъ, вспомнитъ безконечныя прогулки по всевозможнымъ адресамъ, часовыя ожиданія въ передней, каменныя лица тѣхъ, кого просишь, совѣты "зайти черезъ недѣльку", и пойметъ, какъ легко было сестрамъ что-нибудь найти.

Для того, чтобы давать уроки -- требовался дипломъ, котораго у нихъ не было... Съ ними говорили, выслушивали ихъ, но когда на вопросъ: гдѣ вы кончили? -- онѣ отвѣчали, что занимались дома, то на нихъ только взглядывали съ удивленнымъ сожалѣніемъ и болѣе или менѣе вѣжливо выпроваживали ихъ.

-- Помилуйте! Сотни, тысячи окончившихъ гимназіи, университеты, консерваторіи жаждутъ занятій, даютъ уроки за гроши, "не стѣсняясь разстояніемъ" -- зачѣмъ же брать неопытныхъ, да еще и неизвѣстно что знающихъ особъ?

Для языковъ требовались учительницы другой національности, и ихъ было сколько угодно; переписку отдавали на машины, кому охота была предпочитать рукопись Ремингтону? За переводы брались настоящія литературныя силы. Словомъ, всюду была слишкомъ велика конкуренція. А жить было уже не на что; продавались и закладывались послѣднія дорогія воспоминанія прошлаго: колечки, медальончики, какіе-то мѣховые воротнички...

Какъ-то предложили Полинѣ Михайловнѣ мѣсто компаніонки въ отъѣздъ; но, когда сестры подумали, что надо будетъ разстаться, онѣ въ одинъ голосъ сказали: -- лучше... умереть. Самое сильное чувство въ душѣ сестеръ, самое яркое проявленіе ихъ энергіи -- была ихъ безконечно-нѣжная взаимная любовь. Онѣ любили другъ друга, какъ умѣютъ любить только близнецы. Съ дѣтства у нихъ не было слова "я" -- оно съ успѣхомъ замѣнялось словомъ "мы". "Мы хотимъ", "мы не хотимъ", "мы голодны", "мы не хотимъ спать" -- иначе онѣ не говорили, и смѣло могли говорить такъ: ужъ если одна была голодна, то, навѣрно, была голодна и другая; если одной хотѣлось спать, такъ хотѣлось и другой. Онѣ въ одно время хворали; имъ нравились одни и тѣ же люди, однѣ и тѣ же книги, одни и тѣ же цвѣта; одно и то же смѣшило ихъ, одно и то же вызывало слезы. Никакое удовольствіе не было для нихъ полно, если онѣ не дѣлили его. Какъ-то разъ учитель, когда онѣ еще были дѣтьми, задалъ имъ классное сочиненіе: "разскажите самый интересный случай изъ вашей жизни" -- обѣ написали, не сговариваясь, одно и то же:

"Наша поѣздка къ морю".

Даже сны имъ снились одинаковые.

Разъ только въ жизни не пришлось Полинѣ Михайловнѣ раздѣлить чувства своей сестры. Это было тогда, когда Агнія Михайловна переживала свой первый и единственный романъ... если только можно было назвать это романомъ. Скорѣй такъ... Пѣсня безъ словъ, похожая на ея любимыя мендельсоновскія "Lieder ohne Worte": такъ же мечтательно и коротко.

Онъ былъ красавецъ -- поручикъ Чекмарцевъ, танцовавшій какъ-то съ ней весь вечеръ на дворянскомъ балу. Бѣдная дѣвушка не знала, что онъ дѣлалъ это исключительно изъ желанія побѣсить одну очаровательную брюнетку, слѣдившую огромными насмѣшливыми глазами за тѣмъ, какъ онъ нашептываетъ любезности блѣдненькой барышнѣ, какъ ведетъ ее къ ужину и нѣжно смотритъ на нее. Черезъ два дня Чекмарцевъ сдѣлалъ визитъ Заварыкинымъ; мать уже начала съ тревожной радостью поглядывать на Агниньку. Но поручикъ всѣхъ ихъ поразилъ, какъ громомъ, заявивъ, что пріѣхалъ проститься -- онъ переводится въ Петербургъ.

Агнія ничего никому не сказала, но съ тѣхъ поръ она тайно мечтала о немъ; спрятала бантикъ и букетикъ отъ котильона, меню ужина, и эти скромныя реликвіи неоднократно видѣли ея слезы, когда она дотрагивалась до нихъ дрожащими руками. Часто за то время на вопросъ сестры:

-- Что съ тобой?

Она отвѣчала:

-- Ничего... Чему со мной быть?

И таила мечты и вздохи на днѣ своей души такъ же бережно, какъ увядшіе цвѣты и полинявшія ленточки на днѣ дѣвичьей шкатулочки...

Чекмарцевъ въ Москву не возвращался, и мало-по-малу исчезли и мечты Агніи: только изрѣдка, какъ какой-то неясный сонъ, онѣ поднимались со дна души и меланхоличною дымкой заволакивали ея глаза.

Тогда опять на вопросы сестры:

-- Что съ тобой?

Она отвѣчала:

-- Ничего, Поленька!..

Таковъ былъ романъ ея: онъ былъ такой же бѣдный и безрадостный, какъ все ея существованіе. Но это была ея единственная тайна отъ сестры. Въ остальномъ -- онѣ были одна душа и одно тѣло, и разстаться для нихъ было дѣйствительно равносильно смерти.

Отчаяніе уже начинало ихъ охватывать, когда онѣ попали къ бывшей своей пріятельницѣ, пѣвицѣ Зарницкой.

Зарницкая -- барышня изъ ихъ общества -- бросила это общество, уйдя на сцену. У нея былъ рѣдкой красоты голосъ, и она быстро завоевала себѣ славу; но, выйдя замужъ, она оставила театръ; потомъ, когда разошлась съ мужемъ, хотѣла вернуться на сцену, но оказалось, что послѣ рожденія ребенка она потеряла голосъ; тогда она стала учительницей пѣнія. Благодаря своимъ связямъ и имени, она сдѣлалась профессоромъ въ консерваторіи. Къ ней-то сестры и пошли, надѣясь, что она достанетъ имъ какой-нибудь урокъ.

Когда обѣ онѣ появились въ ея изящной гостиной, Зарницкая съ легкою грустью посмотрѣла на нихъ. Она невольно сравнивала ихъ съ собою. Какъ ей, такъ и имъ было лѣтъ по 35-ти -- онѣ были ровесницы. Она успѣла за это время блеснуть на сценѣ, насладиться всѣми восторгами успѣха, овацій, цвѣтовъ; полюбила; имѣла ребенка; разошлась съ мужемъ, перестрадавъ свою разлуку; не одна буря пронеслась надъ ея гордой головой, а она стояла красивая, цвѣтущая, сильная,-- до сихъ поръ увлекающая и... увлекающаяся.

А эти?

Ничего не было въ ихъ жизни: ни яркихъ радостей, ни яркаго страданья; въ 35 лѣтъ у нихъ былъ такой же малый запасъ чувствъ и ощущеній, какъ въ 15; вяло и безцвѣтно прошла ихъ молодость -- наивныя, жалкія, безпомощныя, ничего никогда неиспытавшія -- теперь онѣ увяли, засохли, какъ выброшенные цвѣты.

И вдругъ -- имъ приходилось сызнова начинать жизнь, слабыми и неумѣлыми руками браться за дѣло, вступить въ непривычную борьбу за существованіе. Ей жаль стало Заварыкиныхъ.

-- Милыя мои, у меня есть мысль. Урокъ найти трудно... требуютъ диплома... А вотъ что вы могли бы...

-- Что же? -- съ испугомъ и надеждой спросили сестрыѵ

-- Вы недурно играете... Такъ вотъ... Вы могли бы играть танцы на вечерахъ или на урокахъ танцевъ.

-- За деньги... на вечерахъ?...-- почти шопотомъ сказала Агнія.

Полина опустила голову.

-- Надо же чѣмъ-нибудь жить... Что-нибудь дѣлать! -- тихо сказала она.

Обѣ сестры долго молчали, потомъ подавили слезы и одновременно промолвили:

-- Ну, что же... Спасибо и за это.

Такъ рѣшена была ихъ участь. Зарницкая сдѣлала для нихъ все, что могла.

Рекомендовала ихъ знакомымъ, какъ тапершъ и аккомпаніаторшъ, указала, куда направиться съ объявленіями, съ предложеніемъ услугъ, даже, наконецъ, пристроила ихъ въ школѣ, гдѣ преподавала сама -- играть во время урока танцевъ два раза въ недѣлю.

Такъ сестры и устроились.

Въ первое время, правда, странно и плохо приходилось сестрамъ.

Попадали онѣ въ купеческіе дома, на разныя мѣщанскія вечеринки; тамъ все казалось имъ чуждымъ. Привыкшія къ тонкимъ, деликатнымъ манерамъ, къ изысканно-вѣжливому обращенію,-- онѣ сначала часто прямо пугались расходившейся молодежи; ихъ коробило отъ шума, крика, топота,-- отъ обращенія съ ними. Ихъ не просили, имъ приказывали; обносили ихъ чаемъ, подавали имъ ужинъ на кончикѣ стола въ буфетной комнатѣ. Онѣ отказывались отъ этого ужина и только молча пожимали другъ другу руки.

А ужъ получать деньги -- это для нихъ съ непривычки было просто пыткой.

Хуже всего было, когда ихъ приглашали играть въ тѣ дома, гдѣ прежде имъ случалось бывать, какъ равнымъ. Въ нѣкоторыхъ домахъ дѣлали видъ, что ихъ не узнаютъ; въ другихъ, наоборотъ, начиналось оханье, аханье, обидныя сожалѣнія -- это было еще тяжелѣе.

Пріятнѣе всего имъ было, когда онѣ играли на урокахъ танцевъ, въ школѣ и въ частныхъ домахъ. Какъ-то легче смотрѣлось на то, какъ учатся дѣти, чѣмъ на то, какъ веселится, хохочетъ, флиртуетъ счастливая, эгоистическая молодежь.

Мало-по-малу сестры привыкли ко всему. Онѣ стали и на хозяевъ, и на танцующихъ смотрѣть, какъ тѣ на нихъ смотрѣли, то-есть видѣть въ нихъ деревянныхъ манекеновъ -- не болѣе. Онѣ даже перестали отказываться отъ ужина, резонно сообразивъ, что сидѣть голодными часовъ съ 8--9-ти до утра -- не стоитъ.

Постепенно жизнь ихъ входила въ колею, укладывалась въ извѣстныя рамки.

Работы у нихъ все прибавлялось: онѣ играли всегда въ 4 руки, но вдвоемъ получали то, что обыкновенно платятъ одному таперу. За ихъ скромныя требованія ихъ охотно приглашали, и онѣ могли существовать безбѣдно.

Сыгрались онѣ такъ, что даже пьесы, написанныя для двухъ рукъ, играли въ четыре, при чемъ лѣвую руку играла Полина Михайловна, а правую -- Агнія. Агнія Михайловна вообще играла лучше, и потому ей принадлежала мелодія; Полинѣ Михайловнѣ -- аккомпаниментъ. И въ то время, какъ аккомпаниментъ твердо и положительно звучалъ въ лѣвой рукѣ, въ правой то мечтательно, то игриво пѣла и звенѣла мелодія. Да и немудрено! Въ эту мелодію Агнія Михайловна вкладывала всѣ свои несбывшіяся мечты, всѣ когда-то промелькнувшіе сны и грезы; и изъ-подъ ея тонкихъ, увядшихъ пальцевъ лились нѣжные звуки, словно легкія тѣни умчавшейся безвозвратно юности...

А юность отходила все дальше и дальше въ область воспоминанія... Незамѣтно, день за днемъ, годъ за годомъ уходило время. День казался длиннымъ-длиннымъ, а годъ улеталъ такъ, что и не оглянешься. Сестры одинаково старились,-- и даже не старились, а какъ-то блекли, выцвѣтали, какъ старинные портреты, рисованные непрочной пастелью... Имъ казалось, что онѣ не мѣняются; сначала онѣ вздыхали еще въ день своего рожденія, особенно Агнія; но когда перешло имъ за 40, онѣ перестали вздыхать; и для нихъ годы шли незамѣтно, какъ часы; часы тянулись, какъ годы.

Съ тѣхъ поръ, какъ онѣ побывніи у Зарницкой, прошло уже двадцать лѣтъ; у Зарницкой уже была давно своя школа; она выдала дочку за милліонера; второй разъ вышла замужъ сама... А сестры все жили въ одной и той же комнаткѣ у вдовы-телеграфистки. Когда онѣ переѣхали къ ней, у нея былъ 4-хъ лѣтній мальчуганъ; теперь этотъ мальчуганъ ходилъ въ 6-й классъ гимназіи, и къ сестрамъ привыкъ такъ, что звалъ ихъ "тетя Поля" и "тетя Агнія".

Свыкшись со своей жизнью, сестры даже стали находить ее пріятной и счастливой; ко всему можно привыкнуть! Въ своемъ трудовомъ существованіи начали онѣ находить свои маленькія, несложныя, незамѣтныя постороннему глазу, но свѣтлыя для нихъ -- радости.

Онѣ любили свою комнатку, свою "келейку" -- блестящую чистотой, съ бѣлыми кроватями, піанино въ углу и цвѣтами на окнахъ. Онѣ любили вернуться туда послѣ работы, смѣнить "мундиры" свои на фланелевыя темныя блузы, надѣть мягкія туфли и усѣсться въ кресла у окошка "чаевничать".

Любили также, когда, вернувшись домой, онѣ у себя въ креслѣ находили свернувшуюся клубочкомъ съ книжкой Наденьку, подругу жившей у ихъ хозяйки консерваторки. Наденька эта была трудолюбивое существо, училась она съ ужаснымъ рвеніемъ, мечтала завоевать весь міръ, а пока пробивалась на стипендію въ двадцать пять рублей; такъ какъ иногда ей негдѣ было приклоиить голову, то она приходила ночевать къ своей подругѣ, а если та сама учила въ это время монологи изъ "Жанны д'Аркъ", то Наденька уходила къ старушкамъ въ комнату.

Она была сирота и, какъ цвѣтокъ къ солнцу, тянулась къ ласкѣ; старушки полюбили ее сердечно, и у этого молодого огня отогрѣвали свои старыя косточки.

И у нихъ были хорошіе вечера въ этой уютной комнаткѣ, когда тихо трещала печка, въ углу трепеталъ синій мотылекъ лампаднаго огня, а Наденька приходила къ нимъ "посумерничать" и говорила:

-- Сыграйте, тетя Агнія.

Агнія садилась за свое піанино и играла. Играла она ужъ не тѣ польки, вальсы, шаконны, которыя такъ надоѣли ей, а тѣ небольшія пьески, которыя были ей особенно близки и дороги почему-то: "пѣсни безъ словъ" Мендельсона, ноктюрны Фильда. Она училась у ученицы Фильда, и у нея была, какъ выражались про него когда-то, игра "perlée": мягкая, чистая, прозрачная. На вечерахъ играла она изо всѣхъ силъ, какъ и требуется отъ таперши, но дома она вспоминала старое и роняла свои жемчужныя нотки на пожелтѣвшія клавиши стараго піанино.

Полина Михайловна вздыхала и, забывая положить четверку бубенъ на тройку пикъ, путала свой пасьянсъ; Наденька широко-раскрытыми глазами глядѣла на старушекъ и чувствовала, что въ эти минуты всѣ прекрасныя пѣсни безъ словъ звучатъ у нихъ въ душѣ.

И это было такъ.

Вспоминали оба старыя сердца, что есть на свѣтѣ любовь, о которой пишутъ нѣжные стихи, въ честь которой слагаются сладкія мелодіи; что есть гдѣ-то чудесныя страны, гдѣ вѣчная весна; что въ лунныя ночи счастье слетаетъ на землю; что есть ароматъ весеннихъ розъ, поэзія незаснувшей ночи, клятвы, счастье, жаркія слезы блаженства; что все это есть, что это не фантазія, а дѣйствительность, и звучитъ, и поетъ сейчасъ, въ этихъ звукахъ -- и вотъ забывалось, что это все недоступно, что для нихъ этого не было и не будетъ никогда... никогда!..

II.

Каждое лѣто старушки уѣзжали на дачу. Агнія Михайловна была вообще слабѣе здоровьемъ Полины Михайловны, и та употребляла всѣ свои силы, чтобы собрать денегъ на лѣто. Она огкладывала каждую копейку, кромѣ того не брезговала ничѣмъ: бралась въ свободное время за всякую работу, какъ бы ничтожна она ни была. Онѣ переписывали ноты, вязали платки, мѣтили бѣлье, дѣлали переводы, когда случалось, саше, подушечки для булавокъ и для скрипокъ... Господи, чего онѣ ни дѣлали, лишь бы скопить нѣсколько десятковъ рублей и пожить "на дачѣ". Онѣ обыкновенно снимали комнатку въ Кунцевѣ, гдѣ жили одни очень богатые люди, у которыхъ онѣ часто играли зимой; лѣтомъ хозяйка справляла именины, а въ началѣ августа -- рожденіе старшей дочери; они отлично платили, такъ что это былъ для старушекъ вѣрный заработокъ. Кромѣ того, если случалось, рекомендовали ихъ на сосѣднія дачи. Такъ что и лѣтомъ сестры работали, но ужъ, конечно, меньше, чѣмъ зимой, и все время проводили въ паркѣ, на солнышкѣ, наслаждаясь чахлой подмосковной природой отъ души, благодаря Бога за каждый кусочекъ неба, за каждый зеленый уголокъ, который онѣ видѣли. Въ городъ онѣ возвращались съ массой всевозможныхъ "сувенировъ": засушенныхъ цвѣтовъ, сухихъ травъ, изъ которыхъ онѣ дѣлали букеты, еловыхъ и сосновыхъ шишекъ, которыя тоже служили имъ для какихъ-то работъ, рамочекъ и т. д. Возвращались обыкновенно посвѣжѣвшія, поздоровѣвшія, но довольныя опять увидѣть и свою келейку, и хозяйку, и гимназиста Володю, и Наденьку, и даже кухарку Матрену и стараго кота Антипа.

Такъ было и теперь. Съ чувствомъ радости онѣ пріѣхали "домой", прибрали свою комнатку, расцѣловали Наденьку, сходили въ баньку, потомъ къ Иверской -- и пошла прежняя тихая жизнь.

Въ одинъ прекрасный день старушки получили прекрасное приглашеніе, черезъ своихъ лѣтнихъ знакомыхъ, въ очень богатый домъ; за вечеръ обѣщано было 25 рублей! Такъ хорошо имъ рѣдко платили, и обѣихъ очень обрадовала эта неожиданная перспектива. Онѣ особенно тщательно одѣлись въ самыя парадныя свои черныя муароныя платья -- плодъ долгихъ сбереженій,-- служившія имъ вѣрой и правдой около десяти лѣтъ, завязали бѣленькіе бантики у ворота и прикрыли волосы чернымъ кружевомъ.

-- Ну, какія же вы красавицы! -- восхищалась Наденька, помогая имъ одѣться.-- Въ васъ тамъ всѣ влюбятся!

Старушки усмѣхались.

-- Ладно, ладно; ужъ я знаю, что кому-то хотѣлось розовой фланельки на кофточку!..-- лукаво поглядывая на Наденьку, говорила Агнія Михайловна.-- Вотъ, можетъ быть, ему завтра добрая волшебница и принесетъ подарокъ!..

-- Знаю я эту добрую волшебницу! Чтобы она не смѣла дѣлать глупостей!-- возражала Наденька, душа старушку въ объятіяхъ.

Въ такомъ розовомъ настроеніи отправились онѣ по конкѣ на Остоженку, куда ихъ пригласили.

Когда онѣ пріѣхали, не было еще никого. Хозяйка дома, видная, красивая барыня, встрѣтила ихъ любезно, поблагодарила за согласіе, предложила чаю.

Сестры, восхищенныя такимъ, рѣдко выпадавшимъ имъ, пріемомъ, расцвѣли и отвѣчали ей по-французски, со старомодною учтивостью. Она познакомила ихъ и со своими дѣтьми, молоденькимъ студентикомъ и хорошенькой барышней лѣтъ 16-ти, и тѣ проводили ихъ на мѣсто, къ роялю.

Довольныя, счастливыя, сестры ждали знака хозяйки. Наконецъ, гости съѣхались, и балъ открылся вальсомъ. Никогда еще такъ бравурно не звучали мазурки, не скользили такъ плавно pas de quatre, не звенѣли такъ томно вальсы; двѣ старушки бодро принялись за дѣло и, словно желая отблагодарить хозяевъ за вниманіе, старались изо всѣхъ силъ.

Нѣсколько разъ, подбѣгая просить ихъ сыграть то или другое, и студентъ, и барышня дѣлали имъ комплименты насчетъ ихъ игры, а въ антрактѣ даже сама хозяйка, за которой шествовалъ лакей съ фруктами и мороженымъ, предлагая имъ освѣжиться, благодарила за то удовольствіе, которое ихъ "прекрасная игра" доставляетъ молодежи, благодарила по-французски, повергши старушекъ въ большой восторгъ и заставивши ихъ удвоить рвеніе.

Онѣ взяли себѣ и фруктъ, и конфетъ и, улыбаясь, переглянулись:

-- Ужъ это Наденькѣ!

Наденька у нихъ эту ночь ночевала, и ридикюльчики наполнялись: съ мыслью о ней старушки ни отъ чего не отказывались.

Когда балъ былъ въ полномъ разгарѣ, въ залъ вошелъ, гремя шпорами, бравый генералъ, лѣтъ подъ 60, весь бѣлый, но съ черными бровями и красивый до сихъ поръ.

Агнія Михайловна случайно взглянула на него и вдругъ ошиблась нотой.

Ей показалось въ этомъ лицѣ что-то странно знакомымъ: эги глаза... орлиный носъ съ подвижными ноздрями...

-- Не можетъ быть,-- шептала она про себя, разсѣянно играя, а сердце ея сжималось тайнымъ страхомъ и тоской.-- Я брежу... вѣдь 30лѣтъ... больше... я не могла бы узнать... не можетъ быть.

-- Мазурку! Мазурку!-- требовали въ залѣ.

-- Что жъ ты, Агнинька? -- изумленно и не безъ недовольства окликнула ее Полина.-- Мазурку, ты слышишь? Разъ, два, три...

-- Слышу, слышу...-- испуганно отозвалась Агнія и заиграла бравурную мазурку. Огневые звуки вылетали изъ-подъ старыхъ пальцевъ, но она играла машинально, а глаза ея все слѣдили за красивымъ генераломъ.

Вотъ онъ молодцоватой походкой подошелъ къ очаровательной молодой дѣвушкѣ, склонилъ голову съ усмѣшкой подъ сѣдыми усами, щелкнулъ шпорами. Она встала съ мѣста. Самолюбивый румянецъ запылалъ на ея нѣжныхъ щекахъ, очевидно она была польщена выборомъ генерала. Она встала, подала ему крошечную руку въ бѣлой перчаткѣ... и они понеслись въ мазуркѣ.

-- Онъ!.. Это онъ!.. -- вырвалось у Агніи Михайловны.

-- Да что ты, Агнинька, опомнись! Второй разъ ты сфальшивила! -- испуганнымъ шопотомъ упрекнула ее лѣвая рука.-- Что на тебя нашло?

-- Я ничего... ничего, Поленька!-- опять отвѣтила Агнія, едва преодолѣвая дрожь во всемъ тѣлѣ.

Она стиснула зубы и, глотая слезы, играла.

-- Надо доиграть! Во что бы то ни стало выдержать. А то что Поленька скажетъ? Она не должна ничего знать. Лишиться такихъ денегъ... безуміе... Надо преодолѣть себя. Что до того, что въ глазахъ ходятъ зеленые круги, что сердце сжимаетъ словно рука желѣзная! Глупое, старое сердце! Скажите, чего разволновалась? Вотъ, горько, обидно стало, что она сидитъ здѣсь, наемница, жалкая, старая, никому ненужная; изъ доброты, изъ состраданія только съ ней и разговариваютъ, а онъ... Чекмарцевъ, о которомъ всю долгую жизнь вспоминала она -- мазурку танцуетъ! И какъ танцуетъ, что она его сразу узнала... И красивъ, и глаза блестятъ... Вотъ, сталъ на колѣни передъ своей дамой... Картина! А она, какъ она смотритъ не него!.. Что же, влюбилась Марія въ Мазепу... И ему еще и молодость, и любовь... Гдѣ же справедливость? Почему однимъ все, а другимъ ничего?

Она думала это, и слезы застилали ей глаза... А мазурка все отчаяннѣе и безумнѣе гремѣла, и оборвалась подъ громъ аплодисментовъ, которыми молодежь привѣтствовала генерала, когда онъ кончилъ танцовать и рыцарски поцѣловалъ ручку своей дамы...

Позвали къ ужину. Опять сама хозяйка подошла къ сестрамъ.

-- Прошу васъ, поужинайте съ нами.. Послѣ ужина молодежь навѣрно, еще захочетъ потанцовать...

Отказаться было нельзя. Долгъ свой надо исполнить до конца.

-- Мсье Fayet!-- обратилась хозяйка къ старичку гувернеру:-- conduisez ces dames, s'il vous plait...

Старушекъ усадили въ концѣ стола, рядомъ съ гувернанткой, гувернеромъ, маленькимъ кадетомъ, которому позволили остаться съ большими, и репетиторомъ. Ихъ угощали очень любезно, занимали разговоромъ; Полина Михайловна, какъ ребенокъ, была рада поболтать по-французски съ гувернеромъ, ухаживавшимъ за нею со всей французской вѣжливостью, и даже выпила "un doigt de Champagne". Она совсѣмъ хорошо себя чувствовала и не слѣдила за сестрой.

А Агнія Михайловна, вся блѣдная, смотрѣла на другой конецъ стола, гдѣ сидѣлъ Чекмарцевъ рядомъ со своей очаровательной, похожей въ бѣломъ на весенній ландышъ, дамой, и наклонялся къ ней, и шепталъ ей что-то на ушко, и засматривалъ въ глаза, а она розовѣла и смѣялась тихимъ, довольнымъ смѣхомъ.

Агнія Михайловна ясно вспоминала тотъ единственный счастливый вечеръ, память о которомъ она хранила такъ свято, такъ нѣжно...

Она еще подумала, что, можетъ быть, она ошиблась, что судьба не могла такъ жестоко подшутить надъ ней.

-- Quel est ее monsieur? -- спросила она у своего сосѣда.

-- C'est un oncle à Madame... Mr le gênerai Tchékmarzeff...-- отвѣчалъ французъ.

Итакъ, сомнѣній больше не было.

Какъ насмѣшка надъ всей ея неудавшейся жизнью, промелькнулъ въ ея глазахъ этотъ образъ, ликующій, торжествующій, чтобы яснѣе показать ей, какъ жалка и бѣдна она...

Она не помнила, какъ кончился ужинъ, какъ онѣ играли вальсъ, mignon и т. д. Какъ, наконецъ, ихъ отпустили, и Полина Михайловна, довольная, веселая, наняла извозчика, говоря:

-- Ну, сегодня можно раскутиться! Ты знаешь, что въ конвертѣ 30 рублей? Вотъ это люди -- такъ люди.

Она разболталась, можетъ быть, и подъ вліяніемъ шампанскаго, и болтала всю дорогу.

-- Снѣжокъ-то какой! Вотъ чудная погода. Я рада проѣхаться, освѣжиться, хе-хе-хе, послѣ шампанскаго! Ахъ, какіе милые люди; вотъ пріятно я провела время. Знаешь, прелюбезный этотъ старичокъ-гувернеръ... Онъ меня завѣрилъ, что теперь можно разсчитывать, что у нихъ каждую субботу будутъ собираться... У M-me кончился трауръ по бабушкѣ, и они хотятъ принимать. Какая красивая, и вотъ сейчасъ видно, что изъ настоящаго круга... Такая distinction... Ты знаешь, вѣдь она племянница этого генерала... Чекмарцева... Вспомнила ты? Я припомнила, что мы его знавали когда-то,-- ну, да не называть же себя. Что же дѣлать, душечка фортуна измѣнчива... Но я не жалуюсь на свою жизнь, могло бы быть и хуже... Главное, ты со мною, моя добрая Агнинька... А онъ-то, онъ-то, какой молодецъ! Вообрази... 58 лѣтъ -- женится... на этой блондиночкѣ... богатая барышня и влюблена въ него; да вѣдь онъ еще какъ хорошъ! И мазурку какъ танцуетъ! А сынъ хозяйки помолвленъ съ этой, въ розовомъ... съ которой онъ танцовалъ mignon въ концѣ. А какое чудесное заливное было! Повару платятъ 75 рублей въ мѣсяцъ, говоритъ мсье Фане. Онъ прелюбезный, мсье Фане. Знаешь? Онъ попросилъ позволенія у насъ бывать, онъ вдовецъ и одинокъ, и такъ радъ былъ поболтать по-французски; вѣдь у нихъ гувернантка нѣмка и ни слова по-французски!.. Онъ положилъ мнѣ цѣлую коробку конфетъ въ шубу; вотъ Наденька-то обрадуется!

Такъ она болтала до самаго дома и только когда онѣ уже были въ своей комнатѣ, и сонная Наденька, вскочивъ съ дивана, зажгла имъ лампу, спрашивая:

-- Ну, что, хорошій былъ балъ?

Полина Михайловна вдругъ замѣтила блѣдность и странное выраженіе сестры и бросилась къ ней:

-- Агнинька! Что съ тобой? Что ты?-- съ ужасомъ вскрикнула она, хватая сестру за похолодѣвшія руки.

-- Ничего,-- чуть слышно, какъ прежде, отвѣтила та, но натянутые нервы не выдержали, и она упала бы, если бъ ее не подхватила Наденька.

III.

Всю ночь и весь слѣдующій день Полина Михайловна и Наденька провозились съ Агніей Михайловной.

Она почти не приходила въ сознаніе; минутами она задыхалась, минутами имъ казалось, что она совсѣмъ перестала дышать. Полина Михайловна не присѣла ни на минутку, не пила и не ѣла; зубы ея нервно стучали, она то-и-дѣло хватала холодныя руки сестры, цѣловала ихъ, называла ее нѣжнѣйшими именами. Заѣзжалъ докторъ, прописалъ какія-то капли, покачалъ головой на вопросы Наденьки и сказалъ, что завтра заѣдетъ. Въ комнатѣ стояла тяжелая тишина, нарушаемая только неровнымъ мучительнымъ дыханіемъ больной, да судорожными вздохами Полины Михайловны. Часы были унесены, чтобы не тикали, лампа заставлена; пахло лѣкарствомъ. Время отъ времени просовывала испуганно голову въ дверь Матрена; заходила хозяйка, консерваторка, даже гимназистъ. Всѣ ступали на цыпочкахъ, шопотомъ спрашивали:

-- Ну; что?

И выходили со стѣсненнымъ сердцемъ.

Докторъ опять пріѣхалъ рано утромъ. Полина Михайловна, какъ-то вся похудѣвшая за одну ночь, смотрѣла на него съ молитвенной надеждой, но даже не смѣла спросить его -- какъ дѣла?

Его вчерашнее молчаніе прямо убило ее. Но сегодня онъ самъ объявилъ:

-- Теперь лучше. Положительно лучше. Черезъ недѣльку-другую встанетъ!

Въ передней онъ сказалъ Наденькѣ:

-- Ну, знаете, не ждалъ я послѣ вчерашняго припадка, что старуха выскочитъ. Думалъ -- пріѣду, а ужъ она на столѣ.

-- Господи! Что вы! -- вырвалось у Haденьки.

-- Да, слабый организмъ. Вотъ она теперь оправится, а черезъ мѣсяцъ-другой эта исторія повторится, и капутъ. Сердце шутить не любитъ.

-- Боже мой, Боже мой! -- шептала Наденька, до слезъ взволнованная.

-- Нѣтъ, это зачѣмъ же! -- докторъ отвелъ ея руку съ рублевкой, простился и уѣхалъ.

Полина Михайловна ожила душою.

Она знала только, что Агнинька поправится, и этого ей было довольно. Она стояла на колѣняхъ передъ сестрой, кормила ее виноградомъ, какъ малаго ребенка, по ягодкѣ. Агнія слабо улыбалась и хотя хваталась за грудь, но дышала легче. Все-таки вставать ей не позволили. Только черезъ недѣлю она начала осторожно бродить по комнатѣ, хватаясь за спинки стульевъ. Уроки пришлось пропустить. Полина Михайловна и рѣшилась бы оставить сестру на попеченіе Наденьки и Матрены, да бѣда была не въ этомъ. За двадцать лѣтъ она такъ привыкла играть свою лѣвую руку, что ничего у нея въ правой не выходило. Лѣвая была куда легче правой, а всѣ эти трудные пассажи, которые такъ легко и чисто продѣлывала Агнія Михайловна, Полина и разбирала-то съ трудомъ. Пальцы не такъ слушались ея, какъ у сестры, и она съ горестью видѣла, что безъ нея справиться не въ силахъ. Koгда Агнія Михайловна наконецъ оправилась, пришлось работать вдвое: болѣзнь стоила порядкомъ, незамѣтно какъ-то стоила: тутъ лѣкарство, тамъ доктору, тамъ крѣпкаго вина, тамъ цыпленочка, свѣжихъ яичекъ, тутъ за уходъ Матренѣ, тамъ дворнику за то, что ночью бѣгалъ въ аптеку; деньги-то и таяли, а добывать неоткуда было, пришлось затронуть сбереженія, что копились на лѣто; а тутъ, какъ нарочно, всякіе мелкіе долги, какъ всегда бываетъ, когда денегъ въ обрѣзъ, изо всѣхъ щелокъ вылѣзали. То прачка придетъ, то Матрена заявитъ, что керосину нѣтъ, то хозяйкины именины -- подарокъ, то за билетики на доставку молока срокъ. Настали праздники. Приглашеній было масса; заработали старушки на славу; но не радовалась Полина Михайловна, когда она взглядывала на похудѣвшее, совсѣмъ прозрачное лицо сестры, на ея восковыя руки -- и вспоминала слова доктора:

-- Надо беречься, не утомляться...

Гдѣ же было не утомляться? Надо было работать; а вѣдь раньше какъ-то и въ голову не приходило, что можетъ быть болѣзнь. Агнія Михайловна сама волновалась хуже сестры, подозрѣвая состояніе ихъ финансовъ, и потому, какъ бы ни чувствовала себя слабой и усталой, не отказывалась ни отъ одного вечера; но всячески старалась, чтобы сестра не замѣтила ея недомоганья, пересиливала себя, и это еще хуже отражалось на ея организмѣ.

Такъ прошло мѣсяца два, и Агнія Михайловна не выдержала.

Заболѣла она ни съ того, ни съ сего: просто, хотѣла какъ-то одѣваться, встала съ кресла, и съ ней повторился прежній припадокъ: обморокъ, полное безсиліе и это ужасное удушье. О, Господи! Когда она задыхалась, Полина Михайловна чувствовала, что задыхается сама, и только въ отчаяніи и смертной тоскѣ хваталась обѣими руками за виски.

Все почти время ей приходилось быть съ больной; у Наденьки шли экзамены, и она только изрѣдка навѣщала Полину Михайловну. Она хорошо помнила предсказаніе доктора, но у нея не хватало храбрости сказать это старушкѣ, и съ болью въ сердцѣ она слушала ея рѣчи:

-- Господи, только бы Агнинька скорѣе поправилась! Прошлый разъ она недѣлю лежала... Значитъ, всего четыре денька осталось. Докторъ ѣздитъ каждый день. Что денегъ-то, что денегъ болѣзнь съѣдаетъ! Мнѣ прямо страшно становится. Не могу я безъ нея, безъ моей голубушки, ничего начать: ну, какъ я буду играть безъ цравой руки? Не переучиваться же подъ старость! Охъ, только бы она скорѣй встала!

Но Агнинька не вставала. Она полусидѣла на постели, обложенная подушками (лежать ей было тяжело) и съ трудомъ дышала. Все ее словно давило; даже легкій вязаный платочекъ ее стѣснялъ, и она слабою рукой отодвигала его.

Вся она постарѣла сразу; губы ввалились, глаза ушли глубоко и изъ темныхъ впадинъ смотрѣли съ несказанной грустью на сестру. Въ тѣ рѣдкія минуты, когда она дышала свободнѣе, она находила только слова сожалѣнія и ласки для другихъ.

-- Бѣдная Поленька!.. Измучила я тебя! -- лепетала она почти беззвучно, съ трудомъ шевеля губами. -- И Матренѣ столько хлопотъ.

-- И полно, барыня! Только поправляйтесь! -- грубоватымъ голосомъ, но глотая слезы, возражала кухарка.

-- Поленька, поди, погуляй... Я одна останусь, ничего... Да кушала ли ты? Смотри, я тебя знаю! -- вотъ все, что говорила Агнія Михайловна, когда ей становилось легче. Только о другихъ и заботилась. Безпокоило ее и то, что онѣ ничего не дѣлаютъ, что деньги выходятъ; теперь ужъ она это высказывала. Но скоро и объ этомъ перестала думать, такъ ей мучительно было дышать. Она только слабымъ голосомъ просила пить: воды съ лимономъ, винограду, апельсина, ей все хотѣлось залить свою жажду.

Послѣдней ея просьбой было позвать священника. Полина Михайловна вся затряслась, услышавъ это, но бывшія тутъ Наденька и Матрена успокоили ее:

-- Послѣ этого всегда легче бываетъ!..

Позвали священника. Агнія Михайловна исповѣдалась, причастилась... Весь домъ былъ погруженъ въ какое-то трепетное ожиданіе. Когда священникъ ушелъ, всѣ пришли поздравить Агнію Михайловну.

Должно быть отъ подъема нервовъ, ей стало лучше. Она лежала въ бѣлой кофточкѣ, въ бѣломъ чепчикѣ, сама бѣлая, какъ восковая, и слабо улыбалась, принимая поздравленія: всѣхъ поцѣловала,-- и хозяйку, и Володю, и Матрену,-- шепча:

-- Спасибо, голубчики... спасибо!..

Послѣ этого она забылась, казалось -- заснула. Тишина воцарилась,-- какая-то жуткая тишина... Полина Михайловна и Наденька притаили дыханіе и боялись пошевельнуться, чтобы невзначай не разбудить спящую. Надежда боролась у нихъ съ тревогой, но верхъ брало необъяснимое, мучительно-тоскливое предчувствіе. На всемъ: на заставленной ширмочками кровати, на иконахъ въ углу, на цвѣтахъ -- словно легла какая-то мрачная тѣнь; таинственно горѣла лампа, разливая зеленый полусвѣтъ по комнатѣ, а изъ тонущихъ во мракѣ угловъ глядѣло что-то черное, пугающее, и кто-то страшный притаился за темнымъ зеркаломъ. Въ тишинѣ, казалось, можно было разобрать, какъ стучатъ сердца, бьющіяся испугомъ и болью. Наденька пугливо жалась къ Полинѣ Михайловнѣ, а та шептала молитвы, глядя не видящими ничего глазами впередъ... И тоска, и ужасъ, гнетущій ужасъ царили въ комнатѣ. Какъ будто ничто не измѣнилось въ ней, а вмѣстѣ съ тѣмъ все было другимъ. Сознаніе неизбѣжности, роковая загадка конца, призраки одиночества и отчаянія влетѣли въ нее и сѣрыми крыльями на все набросили холодную, могильную тѣнь...

Вдругъ Агнія Михайловна проснулась, слабо пошевелилась и застонала. Сестра и Наденька бросились къ ней.

-- Что ты?..-- Что вы, тетя Агнія?-- Какъ тебѣ?...

-- Мнѣ хорошо... Я бы... чайку теперь и... леденчиковъ... кисленькихъ!..-- чуть слышно, по-дѣтски, попросила она.

-- Сейчасъ, родная, сейчасъ!..

Матрена полетѣла, стрѣлою въ лавочку, а Полина Михайловна, дрожа отъ радости, говорила Наденькѣ:

-- Видишь, видишь, ей совсѣмъ хорошо!

Матрена принесла леденцы. Агнія Михайловна поднесла одинъ изъ нихъ ко рту, но безсильно опустила руки: ее опять начало душить. Снова похолодѣвшая Полина Михайловна стала надъ ней и тихо гладила ее по головѣ. Матрена, стоявшая въ углу, вдругъ всхлипнула и шопотомъ промолвила Наденькѣ:

-- Не жилица она больше на этомъ свѣтѣ! Видите? Обирается!

Дѣйствительно, Агнія Михайловна водила рукой по одѣялу, словно собирая что-то... Дыханіе ея становилось все чаще и чаще, оно со свистомъ вырывалось изъ истерзанной груди.

-- О, Пресвятая Богородица...-- шептали ея побѣлѣвшія губы.-- Сократи мои муки!..

Около получаса прошло въ этомъ жестокомъ нелѣпомъ терзаніи смертью слабаго безпомощнаго существа... Потухающая жизнь все еще боролась съ неизбѣжностью, забывая, какія муки приноситъ этимъ. Полина Михайловна шептала:

-- Господи! За что! За что ей это!..

-- Поля! Поленька!..-- крикнула Агнія Михайловна, вобрала въ себя воздухъ, вздрогнула и вытянулась.

Правой руки не стало.

Оставить комментарий Щепкина-Куперник Татьяна Львовна (bmn@lib.ru) Год: 1903 Обновлено: 25/01/2018. 45k. Статистика. Рассказ: Проза Около кулис (1903)	Скачать FB2 Ваша оценка:

Щепкина-Куперник Татьяна Львовна Правая рука

Щепкина-Куперник Татьяна Львовна
Правая рука