Щепкина-Куперник Татьяна Львовна
Уголок Германии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

T. Щепкина-Куперникъ

Уголокъ Германіи.
(Изъ лѣтнихъ впечатлѣній).

   T. Щепкина-Куперникъ. Письма изъ далека.
   Изданіе Д. П. Ефимова. Москва, Б. Дмитровка, д. Бахрушиныхъ.
  
   Не знаю, откуда пришла я
        И выросла гдѣ я;
   Не знаю, я птичка лѣсная --
             Иль фея!
   Но развѣ кто знаетъ,
   Откуда цвѣтокъ, что во мракѣ ночномъ
        Ароматъ свой кругомъ
             Разливаетъ."
   Такъ поетъ полу-фея, полу-ребенокъ, златокудрая Раутенделейнъ, сидя на выступѣ стараго, обросшаго сѣдымъ мхомъ, камня; у ногъ ея торопливо бѣжитъ съ свѣжимъ шумомъ, съ неустаннымъ плескомъ, холодный ручеекъ. Сквозь зеленые папоротники проникаетъ солнечный лучъ, руческъ сверкаетъ и дробится серебромъ и алмазами. Онъ прибѣжалъ сюда съ самой высоты горы, по узкой лощинкѣ, густо заросшей орѣшникомъ, засыпанной сухимъ валежникомъ, спутанной ползучими цвѣтами повилики. Ея крупные, бѣлые колокольчики тянутся кверху и вкрадчиво обвиваютъ кусты и деревья, по могучимъ столѣтнимъ пнямъ вьется вырѣзной плющъ; тамъ и сямъ изъ травы торчитъ высокими пучками красновато-лиловая мята; ея пряный запахъ смѣшивается съ ароматомъ розоваго донника, сырого мха и воды...
   По оврагу спускается дорожка -- настоящая "Козья тропинка"; заслышавъ шаги, шорохъ, трескъ сучьевъ подъ ногами, двѣ козули испуганно шарахаются въ кусты. Только ихъ тонкимъ ножкамъ, да воздушной Раутенделейнъ и можно, кажется, пробраться здѣсь.
   По обрыву тутъ и тамъ изъ пышной зелени выглядываютъ обнаженные камни, образуя прихотливыя углубленія, пещеры, сидѣнья, похожія на огромныя неуклюжія кресла, самой природой устроенныя для таинственныхъ лѣсныхъ и горныхъ духовъ... Вонъ мелькаетъ полуразвалившаяся лачужка, сложенная изъ потемнѣвшихъ кирпичей; у порога низенькой двери вязанка хвороста; черная кошка съ ярко-зелеными глазами сторожитъ жилье; здѣсь, должно быть, ютится старая колдунья -- Виттиха; да не ея ли это сгорбленная фигура тамъ, выше, попалась намъ навстрѣчу, съ космами сѣдыхъ волосъ, выбивающихся изъ-подъ чепца, съ пучками лѣкарственныхъ травъ въ передникѣ?...
   Вся эта прелестная, немножко мрачная, немножко мечтательная декорація такъ и переноситъ насъ въ міръ волшебной сказки, въ міръ чудесъ и тайнъ...
   Здѣсь, въ этомъ оврагѣ, съ навороченными камнями, съ трещинами вглубь темнаго базальта -- прячутся маленькіе кобальды; тутъ, въ лощинкѣ, гдѣ плещетъ и скачетъ вода, живетъ дѣдушка-водяной; это его зеленая борода мелькнула сейчасъ въ густомъ мракѣ лѣсного колодца. А вонъ тамъ, за вѣковыми деревьями, въ громадномъ дуплѣ разлапистаго дуба, притаилась фигура лѣшаго съ козлиными ногами. Корни и сучья сплелись по землѣ, какъ странныя змѣи, крошечный гномъ въ красномъ колпачкѣ мелькнулъ въ травѣ,-- да завидя насъ остановился и притворился мухоморомъ.
   А если здѣсь нѣтъ Раутенделейнъ, то только потому, что она только что вспорхнула и побѣжала за своимъ мотылькомъ; я еще слышу ея пѣсенку:
  
   "... Не знаю, откуда пришла я
   И выросла гдѣ я!.."
  
   Слишкомъ красиво зеленое золото солнца сквозь густую листву деревьевъ! Слишкомъ заманчиво смотритъ картинка-лачужка изъ-за кустовъ орѣшника и лѣсной малины! Слишкомъ пышно на сѣрыхъ камняхъ разрастаются яркіе цвѣты, букеты пунцовыхъ маковъ, голубой мальвы, ажурныхъ папоротниковъ, слишкомъ ясно вездѣ слышится какой-то шорохъ, плескъ, шопотъ, не то плачъ, не то смѣхъ, перекликаніе птицъ...
   Здѣсь все дышитъ волшебной прелестью, здѣсь витаетъ тѣнь стараго Топеліуса, здѣсь живетъ сказка! И не хочется уходить съ Мальберга, и полной грудью вдыхаешь, глотаешь насыщенный испареніями травъ и цвѣтовъ до густоты воздухъ. Весь міръ кажется далеко; по "Козьей тропинкѣ" не ходитъ никто, вѣковые дубы и буки важно ведутъ свою бесѣду, покачивая головами,-- и тишина, и зеленый сумракъ, и лепетъ ручья, и трепетанье листвы...
   Можно ли повѣрить, что стоитъ свернуть съ "Козьей тропинки", выйти на открытую лужайку -- и передъ вашими глазами раскинется ландшафтъ, полный жизни и движенія, сразу вырывающій изъ той сказочной атмосферы, въ которую погружаетъ Мальбергъ.
   Передъ вами -- тихая Lahn -- притокъ Рейна -- зеленоватой лентой прорѣзывающая узкую долину между отрогами Таунуса. За нею, по ту сторону, снова горы; тѣ, что ближе, видно, покрыты лѣсами, воздѣланными пашнями, фруктовыми садами; на фонѣ желтыхъ, коричневыхъ, зеленыхъ полосъ бѣлѣютъ домики, краснѣютъ черепичныя кровли... Дальше -- горы уже неопредѣленно синяго цвѣта, темныя, закрытыя флеромъ тумана; еще дальше -- и онѣ цвѣтомъ смѣшиваются не то съ небомъ, не то съ тучами, и уходятъ въ такую даль, что глазъ не достигаетъ ихъ!..
   По эту сторону рѣки, утопая въ садахъ, виднѣются нарядныя виллы Эмса. Возлѣ праваго берега ютится собственно Bad-Ems, элегантный и много посѣщаемый курортъ; у лѣваго -- такъ называемый Spien-Ems,-- виллы,-- а самъ городокъ Эмсъ уходитъ повыше въ гору.
   Сейчасъ сезонъ въ разгарѣ; по граціозному чугунному мостику, соединяющему оба берега, снуютъ пѣшеходы; перевозчикъ не успѣваетъ переправлять свой челнокъ отъ кургауза къ вилламъ и обратно; на террасѣ у кургауза за столиками смѣхъ, говоръ ужинающихъ -- ужинаютъ здѣсь рано,-- въ 7 часовъ.
   Толпа прибываетъ сюда со всѣхъ угловъ Европы, и съ трогательной надеждой старики, молодые, дѣти тянутся со своими кружечками къ источникамъ, наивно думая, что черпаютъ изъ нихъ здоровье. Но здѣсь много совсѣмъ почти здоровыхъ людей; въ Эмсъ тяжко больные не ѣздятъ, и нѣтъ толпы, которую можно видѣть въ курортахъ, напримѣръ, для чахоточныхъ или больныхъ печенью,-- въ Карлсбадѣ или въ Меранѣ,-- толпы еле двигающихся призраковъ съ желтыми, измученными лицами, съ боязливыми глазами, кутающихся, кашляющихъ, вздыхающихъ... Сюда пріѣзжаютъ пѣвцы, пѣвицы, адвокаты подправить голосовыя связки; вообще, легкая хрипота, утомленіе горла -- и врачи посылаютъ починиться въ Эмсъ; но въ остальномъ лѣчащіеся въ Эмсѣ -- здоровы, и бѣгаютъ безъ устали по горамъ, гуляютъ въ паркѣ, посѣщаютъ театрикъ, чистенькій и приличный, кончающійся въ 10 ч. аккуратно. При мнѣ гастролировалъ здѣсь знаменитый трагикъ Матковскій, и та же труппа, которая въ обыкновенное время играетъ "Тетку Чарлея", "Гейшу", "Контролера спальныхъ вагоновъ" и т. д., перемѣшивая фарсъ съ опереткой,-- вполнѣ прилично и добросовѣстно поддержала ансамбль въ "Кинѣ" и "Королѣ Лирѣ", что, надо сознаться, было бы немыслимо у насъ. Горячо, искренно, оригинально провела молоденькая актриса -- Іоганна Дишерль -- роли Анны Демби и Дездемоны, видно всю душу вложила въ это... Бѣдненькая! Въ среду -- это была Дездемона, робко жавшаяся къ Отелло, съ трогательной мольбою у него же по-дѣтски искавшая защиты... а въ четвергъ она играла даже не вторую роль -- третью -- пансіонерку въ "Нитушъ"; недолго длилось ея счастье. Но я отвлеклась.
   Итакъ, публика переполняетъ театръ; вообще эмскіе "больные" развлекаются чѣмъ могутъ. Общее впечатлѣніе Эмса -- очень нарядное. Много француженокъ,-- значитъ изящныхъ туалетовъ; подъ аркадами кургауза веселенькіе и привѣтливые магазины со всевозможными бездѣлушками, ювелирныя лавки, хрусталь, сувениры, тоненькія дамскія тросточки всѣхъ цвѣтовъ, съ бантами à la bergère, альбомы видовъ, палатки съ живыми цвѣтами, поражающими своей роскошью, нѣжныя розы на длинныхъ стебляхъ, пунцовые, бѣлые и розовые гладіолусы,-- настоящіе украшенные цвѣтами мечи, растрепанныя астры, гигантскія маргаритки; корзинки, убранныя съ неизвѣстнымъ у насъ вкусомъ, съ бантомъ и пучкомъ цвѣтовъ сбоку на ручкѣ, вотъ-вотъ готовыя, кажется, порхнуть. Хрусталь блеститъ, разноцвѣтные каменья играютъ, цвѣты съ прилавковъ шлютъ прощальныя улыбки на куртины парка, полныя розъ и огненныхъ лилій, выглядывающихъ изъ свѣжей зелени газона. Посреди добрыхъ зеленыхъ липѣ, дубовъ и буковъ Германіи мелькаютъ чужеземные гости: тисъ, японскій дубъ, пинія, розовая акація, китайская сооора, всѣ листья, отъ бѣлыхъ до розовато-зеленыхъ, отъ темно-пурпурныхъ до почти черныхъ сочетаютъ свои оттѣнки и сливаютъ свою тѣнь. Кое-гдѣ мелькаетъ статуя; усыпанныя мелкимъ гравіемъ аллеи шуршатъ подъ шагами прохожихъ.
   Подъ звуки музыки движется толпа, совершенно какъ толпа опереточныхъ статистовъ; съ удовольствіемъ и удивленіемъ вдругъ замѣчаешь въ ней знакомыя лица и смотришь на нихъ, какъ на первыхъ сюжетовъ.
   Вотъ красивое, чисто русское лицо нашего извѣстнаго прооессора; вотъ всѣмъ знакомая голова почтеннаго романиста; вотъ кудрявая шевелюра и немного женственныя черты баритона петербургской оперы; вотъ стройная, изящная фигура любимой артистки, характерное лицо одного изъ свѣтилъ адвокатуры...
   Встрѣчаются, обмѣниваются восклицаніями, впечатлѣніями; русскія "превосходительства" считаются родствомъ; пессимисты находятъ, что невыносимая скука, оптимисты -- восхищаются окрестностями.
   Говоръ, смѣхъ, шелестъ вѣеровъ, ароматъ цвѣтовъ, надъ мостомъ и по набережной загораются вереницы опалово-бѣлыхъ фонарей электричества; въ блѣдномъ небѣ загораются рѣдкія серебряныя звѣзды; тихіе аккорды струнъ -- какой-то мечтательный нѣмецкій вальсъ... И, наконецъ, выплываетъ луна, и струйки медленно текущей Lahn начинаютъ играть блѣднымъ золотомъ, и виллы, такія обыкновенныя днемъ, кажутся таинственнѣе: все мѣняется, все темнѣетъ, все пріобрѣтаетъ поэтическую окраску; "вѣтеръ складываетъ теплыя крылья", пахучія испаренія сильнѣе поднимаются съ травъ и цвѣтовъ, изъ курильницъ природы; сейчасъ бы здѣсь разыграться какому-нибудь космополитическому роману въ духѣ Поля Бурже -- но режимъ требуетъ ложиться: только-что гдѣ-то "на башнѣ медленно пробило десять часовъ" -- какъ обыкновенно начинаются старые французскіе романы, и Эмсъ благонравно затихаетъ; огни потухаютъ; все успокаивается.
   Вотъ въ окнѣ виллы виднѣется женская фигура въ бѣломъ, распахнувшая раму и глядящая на звѣзды; можно пари держать, что это -- прелестная соотечественница: русскіе, какъ дѣти, терпѣть не могутъ съ вечера ложиться спать...
   Какъ стихаетъ Эмсъ каждую ночь, такъ же замираетъ онъ на всю зиму. Съ окончаніемъ сезона закрываются купальныя заведенія, заколачиваются лавочки и магазины, запираются виллы, содержатели того и другого обыкновенно уѣзжаютъ обратно къ себѣ въ Берлинъ или Кельнъ.
   Все пустѣетъ; Эмсъ, какъ медвѣдь, на зиму засыпаетъ, закутавшисъ въ снѣговой саванъ; и зимой только вѣтеръ гуляетъ по пустому кургаузу, заглядывая въ темныя окна и напрасно отыскивая тѣни тысячъ людей, которые такъ недавно здѣсь жили, отдыхали и волновались, плакали и смѣялись...
   Вся жизнь сосредоточена зимой дальше, въ самомъ городкѣ -- Dorf Ems, выше, въ гору.
   Узкія улицы; мостовая, вымощенная мелкими плитами; старая церковь; добродушные дома, опоясанные балкончиками въ цвѣтахъ; острыя черепичныя кровли; палисадники, въ которыхъ насаженъ виноградъ, любопытно высовывающій изъ-за ограды завитые усики свои; розы, розы, розы высокія, штамбовыя розы, усыпанныя, какъ на декораціяхъ, крупными цвѣтами; розы, вьющіяся по рѣшеткамъ, взбирающіяся на стѣны дома, цѣпляющіяся за камни; встрѣчающіеся чисто одѣтые крестьяне, румяныя дѣвушки, бѣловолосые дѣтишки въ чистыхъ передникахъ и крѣпкихъ сапожкахъ -- вотъ другой Эмсъ.
   Въ этомъ Эмсѣ, благодаря значительному количеству руды въ прилегающихъ горахъ, находятся извѣстные серебряные и свинцовые заводы. Къ большому горю обитателей Эмса, одни -- и самые доходные -- рудники пришлось запечатать, такъ какъ ихъ эксплоатація грозила гибелью нѣкоторымъ источникамъ Эмса; принуждены были выбирать. Выборъ склонился въ пользу источниковъ: никакія горы золота и серебра не могли бы дать городу того, что даетъ наивная надежда человѣчества на излѣченіе.
   И теперь въ одной изъ горъ таинственно чернѣютъ запечатанныя ворота, точно разсердился могучій Рюбецаль и замкнулъ входъ въ свои владѣнія.
   Заводы принадлежатъ одному товариществу и раздѣляются на три части: внизу (приводясь въ движеніе водою рѣки Lahn) цѣлая система колесъ перемываетъ и сортируетъ камни; выше -- плавится руда, и, наконецъ, на самомъ верху -- находятся шахты.
   Заводъ, какъ всѣ заводы, и, конечно, не устройство зубчатыхъ колесъ или доменныхъ печей заинтересовало меня въ немъ, а то необычное впечатлѣніе, которое выносишь оттуда, и которое каждому кидается въ глаза.
   Нижнее отдѣленіе, кромѣ зданія конторы, имѣетъ нѣсколько просторныхъ корпусовъ, гдѣ производятся работы, сюда камни привозятся изъ шахтъ. Большія глыбы еще наверху взрываются динамитомъ, а уже эти меньшія разбиваются молотками -- работа, на которую идутъ обыкновенно мальчуганы лѣтъ 14-ти; самые мелкіе осколки сортируются, на что требуются нѣжныя женскія руки. Остальное дѣлаетъ вода: она перемываетъ руду и сортируетъ ее, смотря по тяжести: свинецъ, серебро и негодные камни. Маленькія вагонетки по рельсамъ желѣзной дороги переправляютъ промытую руду въ плавильню,-- такъ что внизу, собственно, самая легкая часть труда.
   Мы попали какъ-разъ ко второму отдыху: когда мы входили на заводъ, прозвонилъ звонокъ, и разомъ все остановилось, замолкло жужжаніе колесъ, шумъ воды, шорохъ сыплющихся камушковъ: у paбочихъ было полчаса на кофе. Кофе они получаютъ здѣсь же, платя за большую кружку 2 пфенига (меньше 1 копѣйки), а хлѣбъ и молоко приносятъ свое. Подъ предводительствомъ управляющаго мы вошли въ громадную комнату съ очень большими окнами, гдѣ работали сортировщицы, и вотъ гдѣ началось мое удивленіе.
   Масса воздуха и свѣта, нѣчто въ родѣ рабочихъ станковъ, на которыхъ лежатъ груды мелкихъ камней и стоятъ небольшія деревянныя корытца, куда складываютъ отобранные камни, по три корытца у каждой работницы, въ одномъ -- густой блескъ свинца, въ другомъ желтоватый отблескъ мѣди, въ третьемъ -- просто кварцъ.
   Въ комнатѣ было десятка три дѣвочекъ. (Онѣ и работаютъ, и отдыхаютъ отдѣльно отъ мужчинъ.) Онѣ дружелюбно поклонились намъ.
   О, какой болью отозвалось въ моемъ сердцѣ воспоминаніе о тѣхъ чахлыхъ женскихъ фигурахъ въ лохмотьяхъ, съ не то нахальнымъ, не то замученнымъ выраженіемъ молодыхъ, но до чего изнеможенныхъ лицъ,-- о тѣхъ жалкихъ тѣняхъ разврата, болѣзни, голода и пьянства, которыя у насъ зовутся фабричными работницами... Бѣдныя, бѣдныя "младшія сестры!" Я думала о васъ, глядя на этихъ дѣвушекъ, и горячее чувство обиды вставало во мнѣ...
   Здѣсь впечатлѣніе было совершенно такое, какое бывало у меня, когда я входила въ пріемную петербургскихъ патріотическихъ школъ,-- если отнять обстановку, эти станки и корытца съ камушками...
   Все это были дѣвушки въ возрастѣ отъ 14 до 17 лѣтъ. Раньше ихъ здѣсь не пускаютъ на заводъ, такъ какъ отъ 6 до 14 лѣтъ онѣ обязаны окончить школу, послѣ 17 ихъ уже не оставляютъ на фабрикѣ -- такъ какъ тогда каждой дѣвушкѣ легче найти себѣ болѣе выгодное занятіе: она уже въ силѣ, на нее спросъ. Здѣсь она зарабатываетъ отъ 1 1/2 до 2-хъ марокъ въ день (20--25 р. въ мѣсяцъ). Кромѣ того, вся ея семья имѣетъ право покупать въ потребительномъ товариществѣ завода, гдѣ есть все, что угодно, и дѣйствительно очень пониженныя цѣны на все -- начиная съ сахара и кончая башмаками -- и притомъ выдается дивидендъ въ концѣ года, смотря по суммѣ покупокъ.
   Дѣвочки всѣ въ опрятныхъ синихъ или коричневыхъ платьяхъ, въ темныхъ передникахъ, свѣжія, плотныя, румяныя, съ туго заплетенными косами... Нѣкоторыя изъ нихъ уже кончили свой завтракъ и вяжутъ чулки или шьютъ, усѣвшись рядкомъ на скамеечкахъ; иныя, чинно-обнявшись, прохаживаются взадъ и впередъ... Глазамъ своимъ не вѣришь, что это -- фабричныя. И, однако, это такъ, и для этихъ дѣвушекъ фабрика не была "злой ямой", мѣстомъ порока и неизбѣжной гибели!...
   Вернувшись домой, онѣ будутъ помогать матери въ работѣ,-- а года черезъ два-три выйдутъ съ фабрики такія же чистенькія, свѣжія, не потерявъ румянца круглыхъ щекъ, ни ясности голубыхъ глазъ. И какой-нибудь Фрицъ или Іоганнъ спокойно возьметъ ихъ въ жены...
   Значитъ, это возможно?.. Возможно?..
   Но идемъ дальше.
   Вотъ передъ нами трехъ-этажное зданіе: это -- столовая и общежитіе для рабочихъ.
   Почти всѣ рабочіе на заводѣ -- изъ ближайшихъ деревень, и потому, кончая къ 6-ти часамъ свою работу и возвратившись домой, они еще успѣваютъ работать для себя, обрабатывать свой клочокъ поля, копаться въ виноградникѣ. Они не прекращаютъ, такимъ образомъ, несмотря на фабрику, естественной и чудесной связи крестьянина съ землею. И это сохраняетъ въ нихъ инстинктъ домовитости, любовь къ своему углу, традиціи семейнаго очага; у нѣмецкаго крестьянина -- это не пустое слово.
   Но нѣкоторые рабочіе, издалека, уходятъ къ себѣ домой только по праздникамъ,-- особенно зимой, въ холодъ и снѣгъ,-- и вотъ для нихъ-то и устроено на всякій случай общежитіе.
   Весь нижній этажъ занимаетъ обширная столовая, чистая и свѣтлая, съ полированными лавками и длинными столами; у каждой группы рабочихъ -- свое отдѣленіе, указанное табличкой. Налѣво -- кухня съ громадными баками для кофе и для кипятка; маленькая форточка ведетъ изъ кухни въ столовую, черезъ нее передаютъ кушанье или кофе въ обмѣнъ на установленные для этого билетики. Направо лѣстница ведетъ въ верхніе два этажа, гдѣ находится контора потребительнаго товарищества и спальни рабочихъ.
   -- Ну, я съ вами въ эти клоповники не пойду!-- заявляетъ одинъ изъ моихъ спутниковъ, русскій генералъ, занимающій видный постъ въ Парижѣ.-- И вамъ не совѣтую!
   Съ этимъ онъ рѣшительно усаживается на лавку.
   Мы поднимаемся наверхъ. Управляющій наудачу раскрываетъ дверь въ одну изъ спаленъ...
   Представьте себѣ идеально-чистую комнату съ большимъ окномъ, прекрасно провентилированную; направо по стѣнѣ -- желѣзная кровать; надъ нею -- другая, такимъ образомъ, что ножки верхней кровати входятъ въ перила нижней и образуютъ нѣчто въ родѣ коекъ, или желѣзнодорожныхъ спальныхъ мѣстъ,-- но, по желанію, эти кровати могутъ и разъединяться. Налѣво еще двѣ такихъ кровати, такъ что всѣхъ мѣстъ шесть, но комната просторная, потолки высокіе, воздуха довольно. Посреди большой столъ, нѣсколько стульевъ. Направо, въ стѣнѣ, ближе къ двери -- шкафъ, раздѣленный на шесть ящиковъ; на каждомъ -- табличка, изъ нихъ три съ именами владѣльцевъ; въ этой комнатѣ сейчасъ помѣщаются трое рабочихъ.
   У двери вѣшалка для платья, праздничная одежда рабочихъ аккуратно развѣшана на ней.
   Въ одной изъ комнатъ на шкафу стоитъ клѣтка, изъ которой слышится чириканье и щебетанье. Я всматриваюсь ближе -- на перекладинкахъ сидитъ превеселое пташество, мирно рядышкомъ, чижи, щеглята, зяблики -- штукъ съ десять.
   -- Это что же такое? -- спрашиваю я управляющаго.
   -- Это принадлежитъ одному рабочему.
   -- Позволяется?
   -- Помилуйте, это такая невинная страсть, и онъ любитъ своихъ птицъ больше всего на свѣтѣ!..
   Постели совершенно опрятныя. Бѣлье мѣняется разъ въ недѣлю, какъ въ заграничныхъ пансіонахъ -- ни болѣе, ни менѣе.
   За все это рабочій платитъ 2 марки 40 пфениговъ въ мѣсяцъ.
   Мы съ торжествомъ тащимъ генерала:
   -- Что, клоповникъ, по-вашему?
   -- Не ожидалъ! -- разводитъ онъ руками.
   Осматриваемъ затѣмъ потребительный магазинъ:-- двѣ небольшія комнаты, содержащіяся въ образцовомъ порядкѣ, гдѣ на полкахъ мирно и не ссорясь лежатъ самые разнообразные предметы: ситцы, мыло, сапоги, кофе, канцелярскія принадлежности, игрушки и т. п.-- такъ что здѣсь можно удовлетворить всѣ свои потребности, съ ногъ до головы одѣться, запастись домашнимъ провіантомъ и такъ далѣе: универсальный магазинъ въ миніатюрѣ!
   Затѣмъ, поблагодаривъ управляющаго, усаживаемся снова въ экипажъ и рѣшаемъ ѣхать прямо въ шахты.
   Чудесная дорога ведетъ въ гору. По пути попадаются намъ домики, цѣлая вереница домиковъ до самаго зданія плавильни, которую мы пока минуемъ, удаляясь отъ нея въ сторону. Домики -- опять жилища рабочихъ, совершенно не казарменнаго стиля, тутъ и садики, и виноградники; здѣсь живутъ семейные рабочіе. Большое, красивое зданіе -- это школа, тамъ же и зала собранія рабочихъ. У нихъ свой "Gesang-Verein" "Turn-Verein" и т. д. Я устремляюсь было туда, но мое рвеніе удерживаютъ:
   -- Сначала въ шахты!..
   Вотъ мы опять подъѣзжаемъ къ какимъ-то строеніямъ, навѣсамъ... Узюе, желѣзные рельсы приводятъ насъ къ двумъ отверстіямъ въ видѣ арокъ, пробитымъ прямо въ горѣ. Передъ нами зіяетъ безконечный черный коридоръ, уходящій подъ землю и скупо освѣщенный блѣдно мерцающими лампочками.
   Намъ объясняютъ, что для того, чтобы спуститься въ шахту (въ корзинкѣ), надо сначала пройти больше полверсты впередъ по этой галлереѣ. Это значительно охлаждаетъ наше намѣреніе спускаться. Мы идемъ обратно мимо рудокоповъ въ кожаныхъ передникахъ, вагонетокъ, сверлильныхъ машинъ и т. д. И отправляемся въ плавильню.
   По дорогѣ я останавливаюсь у заинтересовавшихъ меня домиковъ и прошу показать мнѣ любую квартиру.
   Проводникъ нашъ -- помощникъ управляющаго плавильни -- стучитъ въ первую попавшуюся дверь.
   -- Herr Zimmermann, можно къ вамъ? Желаютъ взглянуть, какъ живутъ наши рабочіе.
   -- Пожалуйста, пожалуйста! Потрудитесь войти! -- привѣтливо встрѣчаетъ насъ хозяинъ, красивый брюнетъ съ интеллигентнымъ лицомъ. Онъ въ блузѣ и самъ возится у плиты въ блестящей опрятностью кухонькѣ; у ногъ его вертится смуглый, крѣпкій мальчуганъ лѣтъ трехъ.
   Хозяинъ немножко смущенно улыбается:
   -- Вотъ, жена понесла маленькую въ гости къ бабушкѣ, я и хозяйничаю здѣсь за нееі
   -- Сколько же у васъ здѣсь комнатъ?
   -- Вотъ, взгляните.
   Кромѣ маленькой стеклянной галлерейки -- нѣчто въ родѣ передней, дверь изъ которой ведетъ въ кухоньку -- еще три комнаты: чистая комната, спальня и крошечная комната, гдѣ стоитъ дѣтская кроватка. Въ гостиной -- право, я не могу иначе назвать эту комнатку, хоть и дико для русскаго уха прозвучитъ слово "гостиная" у фабричнаго -- свѣтлые обои, удобное кресло, у окна швейная машина, цвѣты въ вазочкѣ, газета на столѣ; гравюры на стѣнахъ и надписи, прибитыя надъ дверью:
   -- "Ailes mit Gott" -- "Nicht Geld giebt uns das wahre Gluck".
   Въ спальной -- большая деревянная кровать, бѣлыя занавѣски на окнахъ; окна блестятъ, полъ блеститъ, словомъ, обстановка лучше и чище, чѣмъ у нашего любого чиновника изъ мелкихъ.
   Я вспоминаю заплѣсневѣлые московскіе дворы, лѣстницы, гдѣ пахнетъ кошками, керосиномъ и чадомъ, сырые углы жалкихъ квартиръ, гдѣ ютится интеллигентный пролетаріатъ, платя рублей 15, 20 въ мѣсяцъ...
   -- Сколько вы платите здѣсь?
   -- 10 марокъ въ мѣсяцъ, всѣ эти квартирки; есть больше -- тѣ 14.
   -- А что вы получаете?
   -- Это зависитъ.. судя по работѣ. Нашъ заработокъ колеблется отъ 3 до 5 марокъ въ день. Я рѣдко вырабатываю менѣе 4.
   -- Дома вы работаете?
   -- Я ухожу въ разное время; обычно -- отъ 1/2 6 утра до 1/2 2 дня, такъ у меня весь день свободенъ и остается время повозиться въ виноградникѣ, да вотъ съ ними...
   Онъ кивнулъ головой на сынишку, который держалъ его за полу блузы.
   -- Скоро въ школу будетъ ходить?
   -- Года черезъ два отправится!
   Мы дали серебряную монетку на конфеты будущему школьнику; но, очевидно, сейчасъ ему еще рано было въ школу, потому что когда отецъ велѣлъ ему поблагодарить, то онъ залепеталъ что-то веселое, но абсолютно непонятное. Должно быть дѣло шло о сладкомъ, потому что онъ повторилъ знаменитую сцену изъ Пиквикскаго клуба, когда не совсѣмъ проснувшійся и случайно очутившійся въ чужой повозкѣ сэръ Пиквикъ, на вопросъ, какъ его зовутъ, блаженно улыбаясь, бормочетъ...
   -- "Холодный пуншъ"!
   Такъ юный господинъ, когда мы его спросили:
   -- Какъ тебя зовутъ?
   Пролепеталъ:
   -- Пумперникэль!
   Названіе популярныхъ среди нѣмецкаго юношества пряниковъ.
   Мы распрощались съ ними и отправились въ плавильню.
   Здѣсь больше пахнетъ фабрикой, чѣмъ внизу. Женщины не работаютъ; у paбочихъ черныя отъ копоти лица; атмоcфepa раскаленная до того, что задыхаешься. Расплавленный свинецъ, красныя струи жидкаго металла, льющіяся изъ печей... серебряная пѣна, застывшая на черпакахъ; груды готовыхъ свинцовыхъ плитокъ, еще не остывшихъ и играющихъ всѣми цвѣтами радуги... Тутъ и тамъ красный огонь, а здѣсь зеленоватый... Мракъ, и вдругъ ярко вспыхивающее пламя, по рембрандтовски озаряющее чью-то черную голову...
   Сущій адъ,-- и адскій трудъ,-- и въ сущности для чего это все? для чего трудятся эти люди? для выдѣлки вещей, которыми сами они не воспользуются, а воспользуютсятѣ, кто взысканъ судьбой...
   И странныя мысли начинаютъ бродить въ моей головѣ.
   Мнѣ невольно думается о томъ далекомъ времени, когда первобытные люди, крѣпкіе, мощные, воевали, какъ дикіе звѣри, съ подобными себѣ, съ природой, съ настоящими дикими звѣрями, а тѣхъ, кто не въ силахъ былъ бороться, какъ они,-- оставляли дома.
   И вотъ я представляю себѣ этихъ блѣдныхъ, хилыхъ людей, ненавидящихъ своихъ господъ. Они ненавидятъ и принуждены покоряться, стеречь ихъ пещеры, качать ихъ дѣтей, прислуживать имъ.
   Но одинъ изъ нихъ, случайно, сидя въ темнотѣ -- въ ужасной темнотѣ, бывшей самымъ страшнымъ врагомъ первобытнаго человѣчества и, можетъ быть, нервно ударяя камнемъ о камень, чтобы спугнуть хищныхъ звѣрей -- высѣкъ искру огня!..
   Да, именно! Не гордый титанъ Прометей, соперникъ боговъ, а жалкій слабый рабъ.
   Онъ былъ спасенъ! Благодаря этой нечаянно разгаданной тайнѣ, онъ побѣдилъ. Его сочли посланникомъ Верховнаго Существа, мудрецомъ. Онъ передалъ великую тайну себѣ подобнымъ, чтобъ отнять могущество у сильныхъ; ихъ стали называть жрецами... Они побѣдили!
   И такъ до сихъ поръ.
   Эти здоровые, сильные, мускулистые люди -- они въ подчиненіи у насъ. Они до смерти работаютъ тяжелую, изнурительную работу свою. А мы -- потому что мы нашли и хранимъ божественный огонь знанія и разума -- поставили себя выше ихъ.
   Но и мы не спѣшимъ подѣлиться съ ними этимъ огнемъ; мы ревниво бережемъ его для себя, бережемъ, какъ жадные скупцы -- неужели для того -- чтобы не потерять силу -- надъ сильными?..
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru