Приказано было в нашей деревне Крайней женотдел образовать. Ну ясно, оборудовали. Председательша -- Фекла Пахомова -- чернущая, как цыганка с табора. И страсть какая злобная -- перцем не корми. То есть так взъершила баб против мужиков, не надо лучше: поедом стали бабы мужнишек есть: "Ах вы, пьяницы! Ах вы, окаянные! Да мы вас, да вы нас..." Даже ежели, скажем, желательно допустить над собственной женой что-нибудь особенное, ну, вот это самое, дак и то она -- пошел, говорит, к черту, думаешь, говорит, легко в тягостях-то нашей сестре ходить... А чуть вразумлять начнешь, она норовит ухватом по морде смазать, да с ревом в женотдел: "Караул, караул, убил!" А какое, к свиньям, убил, ежели сам стоишь у рукомойника, нос замываешь, а из носу невинная, конечно, кровь...
Других мужиков председательша Фекла Пахомова, чтоб ей в неглыбком месте утонуть, в суд потянула, -- дескать -- увечат жен. И что ж? Разве наши суды -- суды? Жены пришли на суд краснорожие, у мужьев под глазами фонари понатырканы, даже один хромает. И, невзирая на подобные приметы, мужиков присудили к штрафу да к отсидке.
-- Разобьют рыло, а скажут: так и было, -- ругали женщин мужики.
Один прибег домой -- лица нет, аж зубами скрипит, а бабу колошматить воспрещено. Дак он что... Он от горькой злобы собственную собаку удавил, сгреб за шиворот и сразу в петлю:
-- На, -- говорит, -- тебе, сучья тварь, на! Повиси заместь моей стерьвы -- Машки... У-ух! -- и заплакал. Сидит в хлеве, на навозе, сморкается на все стороны, плачет. Мужики очень смирные у нас, а бабы -- бой.
Этот ужасный террор проистекал до осени. Феклу Пахомову вытребовали в город служить, то есть к повышению. Она бобылка грамотная, собралась, уехала. Бабья часть провожала ее с воем.
Мужики сказали на сходе:
-- Ну, длиннохвостые, кончилась вам масленица. Кого хотите в председательши? Становь кандидатуру, черт вас ешь!
Та не хочет, эта не желает, третья -- боится. Так никого и не избрали. А из волости приказ -- избрать. Судили мы, рядили, дай, думаем, изберем в председательши мужчину.
Сельсовет, мельник наш, сказал:
-- Что же, братцы, деревня наша Крайняя, на самом краю, дальше болото на сто верст, к нам никто дорого не возьмет и заглянуть-то из порядочных. Давайте, братцы, изберем Настасея. Имя у него вроде бабье, и фамиль -- сам поп не разберет -- Сковорода. Баба тоже может сковородой быть за всяко просто.
Тогда начал говорить сам Настасей:
-- Я ничего, братцы, согласен, как говорится. И имя... тово... действительно, чтобы... Даже маленького меня и звали-то "Настюхой". Только, братцы, как бы какого худа не было... Кроме всего прочего, конечно, да.
-- Хы! Худа. Эка штука гумагу раз в месяц подмахнуть. Пиши фамиль само неразборчиво, чтоб гаже нет.
-- Да мне разборчиво-то и не... А только... этого, как его... чтобы... Сумленье у меня, да. Вдруг нагрянут. А человек я робкий. Я такой человек, урони возле меня, скажем, ложку, я так и подскочу до потолка. Человек я припадочный...
-- А ты не скачи... Ты что, блоха, что ли?.. Соглашайся знай. А мы тебе... Ребята, соберем Настасею пудишек пяток муки в честь уважения. И четвертуху самогону первый сорт. Идет?
Стал с тех пор Настасей Сковорода председательшей женотдела.
И стало мужикам вольготно, бабам худо.
А тут... Ну, так даже и не выдумать. Вдруг -- фють! -- здравствуйте -- прикатил мимоездом какой-то заведующий член из города, и прямо к председателю сельсовета, мельнику Вавиле Четвергову. То да се, спросы да расспросы, ну как, дескать, дела, почему нет избы-читальни, почему нет комсомола, работает ли женотдел?
-- Сделайте милость, ваша честь, чайку испить, -- краской залился Вавила. -- Женотдел у нас справный. Председательшей женщину мы избрали, Настасья Сковорода фамиль. Бабочка толковая. Ведет линию парцинально, согласуемо...
-- Нельзя ли с ней переговорить?
-- Даже невозможно! Они, кажись, больные, -- похолодел Вавила. -- Они, кажись, ребенка родили. Быдто мертвенький... царство ему небесное.
-- Тогда я навещу. Где она?
У Вавилы сразу осел живот, и тугой поясок ослаб.
-- Что вы, товарищ, господин, как вас... с непривыку... Она в отдаленности живет, на хуторе, в лесочке... Быдто, сказывают, волки бешеные там рыщут, волчица да волк, пара. Согласуемо... Спаси господь...
Приезжий прищурился по-хитрому из-под очков в лицо Вавилы.
-- А все-таки мне надо с ней переговорить.
-- Тогда вот какое дело, товарищ хороший, как вас... с непривыку... имя-отчество. Вы после чайку прилягте отдохнуть. Столько верст проехамши, болотина да буераки. А вечерком я доставлю ее вам, на сон грядущий. Ведь вы заночуете? А куда же ваш путь принадлежит? Ах, в Павловское? Очень даже приятно нам, Павловское селенье подходящее. Народ -- чистяк. Ах, какое село веселое... -- повеселел наш пузан Вавила.
-- Будь по-вашему, -- сказал гость. -- Только ко мне не пускайте пока никого: заниматься надо.
-- Будьте вполне благонадежны, -- вскричал Вавила. -- То есть ни одна тварь не побеспокоит вашу честь.
-- Карауль начальника, -- сказал Вавила своей жене, а сам по деревне марш. Обежал все избы -- хоть бы одна баба согласилась на полчасика председательшей побыть. Ах, ерш те в бок. Вот так штука...
Вавила к Настасею Сковороде и сразу заорал:
-- Чтоб те сдохнуть, дурак паршивый! Пропадаем мы все. Член приехал! Требует! Ах, ах... Приделился, дьявол бородатый, в бабью должность, вот теперича иди!
-- Убегу... Дура! Он книги требует. Он баб скличет. Хуже будет!
Настасей хлюпнулся на лавку и по-сумасшедшему выпучил глаза.
-- Стриги рыжую бороду свою проворней, черт тя, собаку, ешь! -- крикнул мельник. -- Бритва имеется? Ужо я писаря позову, он обкатает.
Через час Настасея перевернули на Настасью.
-- Повойник мой на башку-то надень! -- злобилась его баба. -- А поверх-то. Ужо-ко я шаль повяжу. -- И не знала баба, хохотать иль плакать, -- баба хохотала.
-- Форменно. Сойдет, -- окончательно развеселился мельник. -- Член, кажись, подслеповат. А голосишка у тебя, слава богу, бабий... Сойдет. Эх, жаль, член самогон не впотребляет. Слышь-ка, тетка Дарья!.. Напхай ему кудели вот в этом месте... Так... Убавь! Прибавь! Так, в плепорцию. Вот мужика и в красотку перевернули, хе-хе... Даже замуж можешь в этом сарафане выходить за какого ни то расстригу. Идем проворней. Не подгадь. Личность веселей держи, с игрой!
Председательша Настасья по записной книге давала объяснения проезжему гостю. Заикалась, голосишко дрожал, вилял, руки тряслись. И смех и грех, вот те Христос.
-- Да вы, гражданка, не волнуйтесь. Говорите спокойно. У вас, кажется, все в порядке, -- сказал член и глазами заморгал.
-- В порядке, ваша милость, как вас... -- сиял мельник именинником. -- Бабочка она хорошая, толковая. Линию ведет парционально, согласуемо.
-- Говорят, у вас несчастные роды были?
-- Никак нет, -- тонким голосом ответила Настасья и шаль натянула на глаза. -- У нас... как его... все рожают, конечно, правильно, счастливо, да.
-- Нет, нет. У вас лично, -- поправил гость.
-- Это, извините, я спутал, -- выставил наш мельник бороду. -- Та даже совсем другая женщина. Та действительно, черт ее знает, взяла да и... тово...
А гость -- ну прямо как на грех -- открыл на улицу окно, крикнул:
-- Эй, тетушки! Шагайте обе в избу на пару слов.
Настасье показалось тут, будто юбка сама собой полезла вниз, будто из-под шали снова выставилась бородища. В избу вошли тем временем две тетки под хмельком -- после баньки хлопнули.
-- Ну как, тетушки, -- спросил гость и очками поблестел. -- Председательшей женотдела довольны?
Настасья охнула от ужаса, сгреблась за край стола. Мельник боком-боком к теткам:
-- Выручай, молодайки, -- шепнул им и даже толстую маленечко по заду приласкал.
-- Пошли вон!.. Пьяные ваши рожи!.. Они -- полудурки, товарищ дорогой, тово... с максимцем... Вон!!
У теток враз раздулись ноздри, а спина дугой, как у кошек перед собакой.
-- Ах ты брюхан! -- заорали обе вдруг. -- Нам -- тьфу, что ты сельсовет! А пошто же ты лишних по две копейки за помол берешь? Это порядки? Тьфу! Слушай, товарищ городской, мы тебе всю правду истинную... Он, нечистик, с чертом знается... Вот он какой сельсовет... Тьфу! Он, паскуда, нам в женотдел мужика рыжебородого всучил. Дуняха! Веди-ка сюда Настасея Сковороду...
-- Как? -- ополоумел гость. -- Вот ваша председательша.
-- Тьфу! -- плюнули обе тетки. -- Наш Настасей бородатый... Это он, брюхан, полюбовницу свою привел... У него их...
Тетки -- к неизвестной бабе. Живо кофточку долой, вот так фунт -- замест того-сего -- ха-ха -- ку-деля!
-- Боже милосердный! -- в страхе перекрестился мельник и попятился. -- Кто же это? А?!
Тетки в хохот, в визг, понять не могут. Лежавшая вверх носом председательша шевельнула правой ручкой и чихнула.
А мельник плаксиво на колени перед гостем пал.
-- Ваше скородие, как вас, с непривыку... Голубчик! Не губи... Действительно -- мужик это... Только очень бритый... Враг попутал... То есть ах, боже... с перепугу все, согласуемо. Просто неисповедимо как... Ах, ах, ущерб какой... Вставай, рыжий черт!! -- сдернул мельник шаль с плешивой головы Настасея. -- Ишь развалился, быдто дохлый гусь... Кланяйся!.. Проси прощенья!..
Гость -- брови вверх протирал вспотевшие очки и взмыкивал, потом стал неудержимо хохотать. Настасей помаленьку приходил, слава богу, в чувство.
Через десять дней, приказом города, были перевыборы в сельсовет и женотдел.