Lib.ru/Классика: Шкловский Исаак Владимирович. Из Англии

ИЗЪ АНГЛІИ.

Незамѣтный переворотъ.

Мало легендъ, которыя произвели бы такое глубокое впечатлѣніе на умы читателей, какъ преданіе о семи спящихъ юношахъ, помѣщенное въ сборникѣ Gesta Romanorun. Легенда про ефеескихъ юношей, заснувшихъ при императорѣ Деціи въ 249 году и проснувшихся при Ѳеодосіи младшемъ въ 450 году, до такой степени поразила воображеніе, что она варіировалась потомъ много разъ народами востока и запада. Когда Децій преслѣдовалъ еще христіанъ,-- гласитъ легенда -- семь знатныхъ юношей, родомъ изъ Ефеса укрылись въ одной изъ пещеръ горы Кореса. Намѣстникъ, Прослѣдивъ, куда скрылись бѣглецы, велѣлъ замуровать входъ въ пещеру, чтобы они тамъ погибли голодной смертью. Юноши тотчасъ же погрузилисъ въ глубокій сонъ, продолжавшійся двѣсти лѣтъ. При императорѣ Ѳеодосіи нѣкій Афлій, которому гора Жореса перешла по наслѣдству, велѣлъ рабамъ своимъ взять камни, закрывавшіе входъ въ пещеру, чтобы употребить ихъ на постройку. Солнечныя лучи, проникшіе въ пещеру, разбудили юношей. они были въ увѣренности, что проспали нѣсколько часовъ. Мучимые голодомъ, они поручили одному изъ своей среды, Ямбликію, спуститься ночью въ городъ и купитъ хлѣба. И когда Ямбликій прибылъ въ Ефесъ, то не могъ больше узнать столъ ему знакомыхъ улицъ родного города. Удивленіе юноши въ особенности возросло, когда онъ замѣтилъ крестъ,-- побѣдно водруженный на главныхъ городскихъ воротахъ. Странное платье Ямбликія, его устарѣвшій языкъ и манеры смутили булочника и, когда юноша далъ за покупку старинную золотую монету времени императора Деція, булочникъ заподозрилъ, что неизвѣстный нашелъ кладъ. Ямбликія повели къ судьѣ, гдѣ путемъ допроса каждаго изъ семи юношей въ отдѣльности выяснилось, что они, дѣйствительно, проспали двѣсти лѣтъ. Неизмѣримо больше, чѣмъ жители Ефеса, поражены были юноши великими перемѣнами, происшедшими за двѣсти лѣтъ: западная Римская имперія пала, затоптанная варварами, прибывшими съ сѣвера. Величіе ея лежало въ прахѣ. Столица была перенесена изъ Рима въ Константинополь. Преслѣдуемая раньше вѣра стала господствующей. Послѣдніе храмы Діаны и Геркулеса захватывались новымъ культомъ, но имя котораго уже начались преслѣдованія язычниковъ и еретиковъ.

"Мы постепенно превращаемся изъ юношей въ стариковъ,-- говоритъ Гиббонъ, комментируя эту легенду въ своей "Исторіи паденія Римской имперіи".-- Подвигаясь впередъ въ жизни, мы не замѣчаемъ медленныхъ, но безпрерывныхъ перемѣнъ, происходящихъ на нашихъ глазахъ. И даже тогда, когда мы изучаемъ прошлое какой-нибудь страны, цѣлая серія причинъ и слѣдствій, объясняя намъ дальнѣйшія перемѣны, не даетъ возможности нашему воображенію поражаться разницей между былымъ и настоящимъ. Но, если бы промежутокъ между двумя замѣчательными историческими моментами могъ быть сразу уничтоженъ; если бы возможно было перенести наблюдателя съ его представленіемъ о настоящемъ на два вѣка впередъ, его удивленіе и его размышленія доставили бы великолѣпный матеріалъ для философскаго романа" {Gibbon, "Declins and Fall of the Roman Empire", Chap. XXXIII.}. Мы знаемъ теперь, что тема, подсказанная знаменитымъ историкомъ, была использована потомъ много разъ.

Надобенъ ли однако интервалъ въ два вѣка, чтобы въ странѣ произошли поразительныя перемѣны? На нашихъ глазахъ Англія мѣняетъ совершенно свой характеръ и, чтобы вполнѣ уразумѣть эту перемѣну, достаточно взять два момента, раздѣленные промежуткомъ не въ 200, а въ 25 лѣтъ. На эту мысль навелъ меня, между прочимъ, только что вышедшій первый томъ (всѣхъ частей будетъ четыре) "Life of David Lloyd George" Герберта Дю-Парка. Авторъ говоритъ только о перемѣнахъ въ политической жизни Англіи; но послѣ первыхъ же страницъ мнѣ вспомнилась старинная легенда изъ Gesta Romanorum. Будь, вмѣсто семи ефесскихъ юношей, семь англичанъ, напр., священникъ, художникъ, драматургъ, беллетристъ, business-man, являющійся въ жизни представителемъ освященнаго традиціями кодекса морали, рабочій и государственный дѣятель; явись они въ Лондонъ послѣ двадцатипятилѣтняго сна,-- они на каждомъ шагу наталкивались бы на совершенно непонятное въ области культа, литературы, искусства, морали, отношеній государства къ спору между трудомъ и капиталомъ, политики. "Семь пробудившихся англичанъ" были бы поражены перемѣнами во всемъ, не менѣе, чѣмъ семь ефесскихъ юношей. Всюду, во всѣхъ областяхъ, въ Англіи теперь происходитъ движеніе, которому только одно названіе -- революція. Носитель новой жизни Діонисъ вторгается всюду въ царство Аполлона, гдѣ все такъ спокойно и уравновѣшено. "Аполлонъ" не сдается безъ боя; всюду кипитъ отчаянная борьба. И только особенностями аи глійской государственной машины объясняется то, что "вторженіе Діониса" и борьба съ нимъ не сопровождается здѣсь такими страшными сценами, какія описываетъ Анатоль Франсъ въ своемъ послѣднемъ романѣ. Въ другихъ странахъ, гдѣ происходилъ переворотъ, далеко не такой радикальный, какой свершается теперь въ Англіи, наблюдатель, къ несчастью, имѣлъ всѣ основанія вспоминать стихи Гете:

"Opfer fallen hier,

Weder Lamm noch Stier.

Aber Menschenopfer -- unerhört".

Покуда еще не существуетъ книги, дающей полную, всеобъемлющую картину "вторженія Діониса" въ "царство Аполлона" въ Англіи. И, если она будетъ написана, ею будутъ зачитываться, какъ самымъ увлекательнымъ романомъ, даже, если литературный талантъ автора будетъ не особенно великъ. Матеріалъ выручитъ все. Борьба идетъ по всей линіи. Гипотетическій англійскій клэрджименъ, явившійся послѣ двадцатипяти лѣтняго сна, вполнѣ понялъ бы и одобрилъ ту попытку "Аполлона" защищать всю линію укрѣпленій, какою является послѣдній церковный конгрессъ въ Миддлсбро (Middlesbrough). Проснувшійся англичанинъ вполнѣ одобрилъ бы отношеніе къ чудесамъ, принятое на конгрессѣ цѣлымъ рядомъ канониковъ. Священникъ Сэнди, напр., говоря объ историческихъ доказательствахъ въ пользу евангельскихъ чудесъ, указываетъ, что вся библія полна символизма и что этотъ символическій элементъ какъ разъ самый значительный, важный и характерный. Гипотетическій клэрджимэнъ одобрительно подчеркнулъ бы въ стенографическомъ отчетѣ то мѣсто, гдѣ каноникъ Сэнди заявляетъ; "Вообще говоря, историческія свидѣтельства въ пользу чудесъ новаго завѣта выдерживаютъ самую строгую критику". Въ особенности это касается до свидѣтельствованій св. Павла. "Ихъ можно назвать не только хорошими, но и окончательными". Для гипотетическаго клэрджимэна, какъ и для каноника Сэнди, "внѣ сомнѣнія, что св. Павелъ вполнѣ вѣрилъ, что онъ можетъ творить чудеса, и что онъ творилъ ихъ". Дальше надо сказать, что "всѣ содержащіяся въ евангеліяхъ чудеса подтверждаются многими авторитетами". "Все, сказанное относительно св. Павла, относится также и къ Господу нашему Іисусу Христу, который не только жилъ въ сверхъестественной атмосферѣ, но и Самъ былъ творцомъ ея" {Выдержка изъ стенографическаго отчета: He not only lived in a supernatural atmosphere, but was Himself the creative centre of that atmosphere".}. Гипотетическій, клэрджимэнъ дважды подчеркнулъ бы въ стенографическомъ отчетѣ слѣдующія слова каноника Карнеги, настоятеля церкви св. Филиппа въ Бирмипгэмѣ: "Не будь я твердо убѣжденъ въ высшемъ чудѣ, о которомъ говоритъ новый завѣтъ, я не могъ бы ни пребывать въ христіанской вѣрѣ, ни признавать мораль, проповѣдуемую ею. Христіанство, не признающее чудесъ, быть можетъ, имѣетъ будущее, но оно не имѣетъ прошлаго, на которое могло бы опереться. Такое ученіе не можетъ быть признано дальнѣйшимъ развитіемъ стараго культа". Отрицаніе чудесъ повело бы къ буддизму. Царство небесное было бы замѣнено "нирванной". Съ такимъ же одобреніемъ клэрджименъ подчеркнулъ бы слова каноника Вебъ-Типле: "Я говорю моимъ прихожанамъ, что единственная истина заключается въ Новомъ Завѣтѣ и что каждое слово тамъ можетъ быть доказано". Кто возстаетъ противъ такого утвержденія?-- Матеріалисты. Кто такіе матеріалисты? На это отвѣчаетъ настоятель собора св. Павла, докторъ богословія Инджъ въ "The Present Position of Christianity" (отчеты "Christian Evidence Society" за май). "Это люди, ненавидящіе всякій установленный порядокъ и презирающіе законъ. Они коснѣютъ въ порокахъ, никогда не возвращаютъ взятыхъ книгъ, не отвѣчаютъ на письма, не платятъ долговъ, никогда не исполняютъ данныхъ обѣщаній и не въ силахъ понять, что нельзя одновременно съѣдать лепешку и имѣть ее цѣлой". Докторъ Инджъ побиваетъ филососфское ученіе матеріалистовъ аргументами идеалистовъ. Все это гипотетическій клэрджименъ понимаетъ и одобряетъ; но рядомъ онъ наталкивается на совершенно новое и непонятное. Онъ беретъ книгу, написанную однимъ священникомъ англиканской церкви и узнаетъ изъ нея, что идеалисты плохіе союзники для защиты традицій. Гегель. Шопенгауэръ, Гартманъ, Милль и Тэнъ -- великіе идеалисты, но это не друзья, а враги. Они не были даже теистами. Для ортодоксовъ оксфордскаго университета Гегель долгое время являлся пугаломъ. Противники идеалистовъ не такъ глупы, какъ изображаетъ ихъ докторъ богословія Инджъ, и они могутъ выставить много гораздо болѣе серьезныхъ аргументовъ, чѣмъ тѣ, которые такъ побѣдно разрушаетъ настоятель собора св. Павла.

И это все говоритъ священникъ англиканской церкви! Гипотетическій клэрджименъ обращается къ труду, написанному Робертсомъ, тоже священникомъ англиканской церкви. И тутъ изумленію пробудившагося нѣтъ предѣла. Онъ протираетъ себѣ нѣсколько разъ глаза, когда читаетъ, что книги установленнаго культа не могутъ быть признаны историческимъ документомъ, такъ какъ являются только компиляціей ранѣе существовавшихъ легендъ и моральныхъ ученій. Авторъ-священникъ выясняетъ источники притчъ, въ которыя облечено ученіе. Онъ доказываетъ, что весь чудесный элементъ ученія долженъ быть отброшенъ. Иное не пріемлемо разумомъ, а другое,-- совѣстью. Священникъ оставляетъ только моральное ученіе, хотя съ горечью констатируетъ, что именно ему не слѣдуютъ профессіональные истолкователи его. Онъ выбрасываетъ за бортъ такъ много, что гипотетическій клэрджименъ съ ужасомъ спрашиваетъ себя: "что же въ такомъ случаѣ остается"? Вопросъ этотъ обусловливается слѣдующими строками въ книгѣ священника Робертса: "Нѣтъ абсолютнаго мѣрила морали. Всѣ этическія утвержденія имѣютъ только относительную цѣнность: они измѣняются только въ зависимости отъ уровня цивилизаціи и отъ укладовъ, существующихъ въ данномъ обществѣ. Принадлежность къ данному обществу или къ данному кругу создаетъ извѣстные взгляды на мораль. Житель Новой Гвинеи, напр., согласно взглядамъ своего племени, поступаетъ вполнѣ морально, когда онъ, чтобы отомстить за смерть родовича, убиваетъ совершенно невинныхъ людей, принадлежащихъ къ другому племени. Убійца исполняетъ только свой долгъ. И, когда европейцы осуждаютъ такого дикаря за убійство, они вносятъ только свое понятіе о томъ, что такое мораль. Съ точки зрѣнія родовичей, это осужденіе безнравственно". Авторъ дѣлаетъ то заключеніе, что клэрджименъ обязанъ, вмѣстѣ съ соціальными реформаторами, содѣйствовать улучшенію окружающихъ условій, такъ какъ только тогда создается высшая мораль. Не менѣе проснувшагося клэрджимена пораженъ будетъ buliness-man т. е. представитель среднихъ классовъ, строитель того home'а, которымъ такъ гордится Англія. Этого поразятъ больше всего перемѣны во взглядахъ его подруги. Прежде "home" держался вполнѣ на томъ принципѣ, который изложенъ въ Пѣснѣ о колоколѣ: мужъ -- добытчикъ, жена -- нянька и экономка.

"Der Mann muss kinaus

Ins feindliche Leben,

Muss wirken und streben

Und pflanzen und schaffen,

Erlisten, erraffen,

Muss wetten und wagen,

Das Glück zu erjagen".

("Мужъ долженъ потомъ въ бой съ жизнью стремиться, творить и трудиться: онъ долженъ искать, хитрить, добывать, дерзать, состязаться -- за счастьемъ гоняться") {Переводъ Мина.}.

А въ это время жена "съ мудрой заботой, прилежной работой порядокъ ведетъ и множитъ доходъ". Дѣвушка это -- диккенсовскія Агнеса, Русь, Белла ("Нашъ общій другъ"). Она знаетъ только одинъ видъ исканія -- семейнаго очага, home, мужа. И, когда "home" найденъ, Агнеса превращается совершенно въ кроткое домашнее животное. Ея индивидуальность тонетъ въ индивидуальности добытчика. Своихъ идеаловъ у нея больше нѣтъ:

"Mit dem Gürtel, mit dem Schleier

Reisst der schöne Wahn entzwei".

"Проснувшійся англичанинъ" привыкъ раньше къ тому, что въ семьѣ долженъ держаться такой же порядокъ, какъ въ Индіи: жена, какъ индусъ, должна смотрѣть на добытчика, какъ на высшее существо. Слово добытчика для нея законъ. Въ этомъ отношеніи поразительно характерно все поведеніе Беллы Хармонъ ("Нашъ общій другъ"), когда ея мужа обвиняютъ въ убійствѣ. Жена даже не рѣшается сама взвѣсить факты и слѣпо слѣдуетъ за мужемъ. Цѣль жизни для женщины -- привыкъ думать гипотетическій англичанинъ -- добытчикъ. Союзъ съ нимъ долженъ быть, конечно, скрѣпленъ пасторомъ. Если клэрджименъ не далъ своего разрѣшенія на сожительство, то дѣвушкѣ остается скрыть свой позоръ отъ людей или на днѣ рѣки, или въ заросляхъ Австраліи (Маленькая Эмилія въ романѣ "Давидъ Копперфильдъ"). И теперь еще Диллонъ или Морисъ Барингъ дѣлаютъ строжайшій выговоръ русской интеллигенціи за то, что она снисходительно смотритъ на свободныя жительства. Г. Диллонъ на чемъ свѣтъ стоитъ "разнесъ" русскихъ женщинъ за то, что ихъ идеалъ Елена (Наканунѣ).

Кодексъ морали, изложенный выше, былъ принятъ всей англійской литературой. Она смѣло подходила къ самымъ серьезнымъ политическимъ и философскимъ вопросамъ, но останавливалась на порогѣ семейнаго очага. Гипотетическій англичанинъ зналъ, конечно, что въ жизни не такъ, какъ въ романѣ, гдѣ авторъ соединяетъ Флори и Арчи и говоритъ: "Они жили потомъ счастливо". Англичанинъ зналъ, напр., что драма только и начинается тамъ, гдѣ авторъ опускаетъ занавѣсъ. Флори измѣняла мужу или, что случалось гораздо чаще, Арчи находилъ свою горничную Мэри-Энъ или няньку Рози миловиднѣе жены. Но гипотетическій англичанинъ былъ твердо убѣжденъ, что объ этомъ можно говорить только въ судѣ, во время бракоразводныхъ процессовъ, но не въ романѣ или въ драмѣ. Законъ снисходительно относился къ маленькимъ слабостямъ Арчи. Доказанное прелюбодѣяніе Флори, напр., составляло и составляетъ причину для развода. Но, если Арчи грѣшитъ съ горничной Мэри или съ нянькой Рози, это еще не есть поводъ къ разводу. Флори должна доказать не только прелюбодѣяніе мужа, но еще и "cruelty", т. е. жестокое обращеніе.

И все это гипотетическій англичанинъ считалъ вполнѣ естественнымъ и понятнымъ. Онъ одобрительно кивалъ головою двадцать пять лѣтъ назадъ, когда "чтецъ короля" не разрѣшалъ ставить Ибсена или Зудермана, или когда привлекали къ суду переводчиковъ ЗоляиГюи де Мопассана. И вотъ пробудившійся послѣ двадцатипятилѣтняго сна англичанинъ попадаетъ прежде всего въ театръ, гдѣ ставятъ пьесу Бернарда Шоу. Пробудившійся представитель среднихъ классовъ не можетъ прійти въ себя отъ изумленія при видѣ того, какъ дамы въ вечернихъ туалетахъ и мужчины во фракахъ, т. е. "very respectable people", апплодируютъ автору, разрушающему весь кодексъ морали, чтимый этими людьми. Еще болѣе велико изумленіе гипотетическаго англичанина, когда онъ попадаетъ на представленіе новой "семейной драмы" Джона Голсуорти "The Eldest son", имѣющей теперь колоссальный успѣхъ. Гипотетическаго англичанина шокируетъ, что на сценѣ говорятъ о такомъ явленіи, какъ связь сына баронета съ горничной Фридой, но еще больше поражаетъ трактованіе явленія. Молодой человѣкъ не любитъ больше Фриду, но, такъ какъ она должна стать матерью, то онъ хочетъ жениться на ней. Старый баронетъ въ отчаяніи: ихъ родъ, живущій въ наслѣдственномъ замкѣ семь вѣковъ, будетъ опозоренъ этимъ бракомъ. Что будутъ говорить теперь въ другихъ старинныхъ дворянскихъ гнѣздахъ? Но дѣвушка, убѣдившись, что Белль (сынъ баронета) не любитъ ея, что онъ рѣшается на бракъ только, чтобы сохранить self-respect (самоуважаніе),-- гордо отказывается отъ союза. Гипотетическій англичанинъ приходитъ въ ужасъ отъ того, какъ публика смотритъ на внѣбрачное материнство. И на ту же тему написана другая драма "Hindle Wakes", тоже имѣющая громадный успѣхъ.

Точно такъ, какъ Ямбликій не узнавалъ больше знакомыхъ улицъ родного Ефеса, гипотетическій англичанинъ перестаетъ узнавать типичный "home" среднихъ классовъ. Кроткая овечка Агнеса, смиренница Белла и куколка Дора требуютъ политическихъ правъ и становятся милитантками, когда правительство не достаточно быстро дѣлаетъ уступки. Правда, куколка Дора, вступивъ въ милитантскій женскій соціальный и политическій союзъ, не научилась еще думать и поступать строго логично, но тѣмъ не менѣе явленіе крайне симптоматично. Защищая пощечины министрамъ, битье стеколъ и наливаніе чернилъ въ почтовые ящики или бросаніе туда зажженныхъ тряпокъ, Агнеса или куколка Дора смѣшиваютъ разныя понятія, какъ это видно, напр., изъ слѣдующихъ выдержекъ. "Милитантокъ обвиняютъ въ томъ, что онѣ думаютъ, будто на законодателей дѣйствуютъ сильнѣе битье стеколъ и т. д., чѣмъ обыкновенные способы мирной пропаганды. Именно такъ мы и думаемъ... Никакая реформа не можетъ быть добыта въ Англіи иначе, какъ съ помощью насилія или вотумовъ. Гладстонъ сказалъ: "Если бы англичанъ научили всегда ненавидѣть насиліе, то вольности, которыми они пользуются теперь, никогда не были бы достигнуты". Не подлежитъ сомнѣнію, что женщины въ Англіи или въ какой-либо другой странѣ могутъ сдѣлать управленіе безъ ихъ согласія -- невозможнымъ. И тѣ суффражистки, которыя отступаютъ передъ насильственными дѣйствіями, не имѣютъ достаточно воодушевленія. Намъ странно даже, что милитантская тактика отрицается тогда, когда всему свѣту доказана цѣлесообразность ея. Побѣды балканскихъ союзниковъ надъ турками и впечатлѣніе, произведенное этими побѣдами на общественное мнѣніе Европы, являются предметнымъ урокомъ для милитантокъ. Въ высшей степени характерно то, что симпатіи либеральнаго правительства къ туркамъ были убиты милитантской тактикой балканскихъ государствъ,-- утверждаетъ публицистика.-- Въ виду результатовъ войны,-- сказалъ сэръ Эдуардъ Грэй,-- никто не станетъ больше оспаривать у союзниковъ права формулировать свои требованія при заключеніи мира"... Суффражистки не милитантки, по мнѣнію публицистки, начинаютъ теперь, при видѣ болгарскихъ побѣдъ, сомнѣваться въ томъ, правильно ли онѣ поступали, возставая противъ милитантства {"War. Why we are militant". (Suffragette, November 15, 1912).}. Намъ скажутъ, что нельзя сравнивать либеральный кабинетъ въ Англіи съ турецкимъ правительствомъ. Мы отвѣтимъ, что вся разница лишь въ оттѣнкахъ. "Духъ, побуждающій балканскихъ союзниковъ тотъ же, который проявляютъ милиталтки. Британскій кабинетъ проявляетъ такое же стремленіе властвовать безконтрольно, какъ турки. Члены нынѣшняго кабинета... вполнѣ похожи на тѣхъ людей, которые распинали Христа, послали Жанну д'Аркъ на костеръ и въ Турціи рѣзали мужчинъ и женщинъ". "Агнеса", какъ видите, не научилась еще разсуждать логически и не умѣетъ еще видѣть явленія въ настоящемъ свѣтѣ. Самый радикальный министръ, котораго когда-либо видѣла Англія, г. е. Ллойдъ-Джорджъ, вождь ирландцевъ Рэдмопдъ или рабочей партіи Рамсэй Макдональдъ, конечно, не совсѣмъ похожи на башибузуковъ; болгары побѣждали турокъ не тѣмъ, что выбили ихъ стекла; но дѣло не въ томъ. Симптоматично само выступленіе "Агнесы" и "Доры". Застѣнчивая "Белла", вѣрившая еще недавно, что абсолютная покорность высшая женская добродѣтель, съ гордостью описываетъ въ журналѣ милитантокъ свой поступокъ, который считаетъ революціоннымъ выступленіемъ. Она явилась въ Баттерси на цвѣточную выставку, при открытіи которой говорилъ Джонъ Бернсъ. Цѣлью милитантки было не дать министру сказать слово. "Пришелъ мой чередъ,-- повѣствуетъ милитантка.-- Я привязала себя къ стулу и крикнула потомъ:

-- Исполняйте вашъ долгъ! Дайте женщинамъ избирательныя права. Это гораздо важнѣе, чѣмъ цвѣточная выставка! (Очевидно, милитантка думаетъ, что Джонъ Бернсъ, вмѣсто того, чтобы открыть выставку, можетъ сказать, если дать ему предварительно нѣсколько пощечинъ:.даю женщинамъ среднихъ классовъ избирательныя права!")

-- Вышвырните ее!-- яростно крикнулъ Бернсъ!" "Когда меня вели мимо эстрады, Бернсъ,-- продолжаетъ милитантка,-- крикнулъ мнѣ: "Вы не демократка! Будь вы ею, вы уважали бы свободу слова!" У дверей я въ послѣдній разъ испустила боевой кличъ: "Votes for women!" Это восклицаніе привело въ ярость тѣхъ, которые вели меня. Они подняли меня и швырнули черезъ открытую дверь. Я налетѣла на дежурнаго и сшибла его съ ногъ... Меня подняли и велѣли уходить. Такъ какъ я стояла, то три человѣка схватили меня за руки и поволокли изъ коридора. Полъ былъ натертъ, по этому я не могла упереться, а скользила. Меня дотащили до входа и вытолкали на улицу" {"The Suffragette", November 15, стр. 69.}. Гипотетическій англичанинъ, явившись въ Лондонъ, узналъ бы, что, кромѣ милитантокъ, которыхъ онъ могъ бы обвинить въ нелогичности, есть много феминистокъ, стоящихъ за конституціонные методы борьбы. И эти суффражистки выставляютъ аргументы, противъ которыхъ у него нѣтъ возраженій. Вотъ, напримѣрь, аргументъ, формулированный въ популярной пѣснѣ суффражистокъ:

Round there come the tax collector,

Asking us to pay;

But how they mean to spend our money,

None of us can say.

Every man be a voter,

Ne'er а vote have we:

So it's hard we pay the taxes,

Surely you'll agree".

("Насъ обходитъ сборщикъ податей и требуетъ уплаты налоговъ. Но никто изъ насъ (женщинъ) не знаетъ, какъ будутъ израсходованы собранныя деньги. Каждый мужчина голосуетъ на выборахъ, но у насъ нѣтъ вотума. Вы согласитесь, конечно, что требованіе налоговъ съ насъ является несправедливостью") {Каждая политическая или религіозная организація въ Англіи самоопредѣляется прежде всего сборникомъ собственныхъ пѣсенъ или гимновъ, въ которыхъ изложены взгляды организаціи. Мирныя суффражистки и милитантки тоже имѣютъ свои пѣсенники. Приведенный куплетъ взятъ мною изъ "Women's Suffrage Songs".}. Гипотетическій англичанинъ попадаетъ на громадный митингъ феминистокъ въ Альбертовой залѣ и видитъ десятки тысячъ нарядныхъ дамъ, требующихъ вотума для себя. Онъ слышитъ, какъ читаютъ телеграмму отъ министра иностранныхъ дѣлъ, привѣтствующаго феминистокъ и желающаго имъ успѣха {На митингѣ, состоявшемся 9 ноября.}. Поднимается сынъ покойнаго маркиза Солсбри. И гипотетическій англичанинъ съ удивленіемъ слышитъ, какъ крайній консерваторъ выступаетъ въ защиту политической эмансипаціи женщинъ и разбиваетъ аргументы противниковъ.

-- Говорятъ, женщины не должны участвовать въ парламентскихъ выборахъ потому, что палата народныхъ представителей рѣшаетъ, между прочимъ, вопросы о защитѣ страны. Женщины же въ этомъ вопросѣ не могутъ имѣть голоса, такъ какъ не сражаются,-- аргументируетъ лордъ Робертъ Сесиль.-- Но мужчины не рожаютъ. Вытекаетъ ли отсюда, что они не имѣютъ права участвовать въ обсужденіи вопроса о лучшей системѣ воспитанія?

-- Женщинамъ необходимо дать немедленно политическія права еще вотъ почему,-- заканчиваетъ благородный лордъ.-- Мы живемъ въ эпоху революціи. Въ Англіи поколеблены устои церкви, и въ ближайшемъ будущемъ здѣсь предстоитъ отчаянная борьба между защитниками вѣры и атеистами. И въ этой борьбѣ церковь будетъ имѣть англійскую женщину на своей сторонѣ.

И, хотя эти слова объяснятъ гипотетическому англичанину, почему такой крайній консерваторъ и горячій защитникъ государственной церкви, какъ лордъ Робертъ Сесиль, стоитъ за дарованіе избирательныхъ правъ женщинамъ изъ среднихъ и выше-среднихъ классовъ,-- но новый Ямбликій все-таки придетъ къ заключенію, что за двадцать пять лѣтъ въ Англіи произошла революція во взглядахъ.

III.

Третій "пробудившійся" -- беллетристъ. Онъ помнилъ романы "викторіевской эпохи", притомъ не первой ея половины, когда авторы поднимали политическіе вопросы, а послѣднихъ лѣтъ, когда "Аполлонъ" побѣдилъ по всей линіи, успокоился и полюбилъ поэтому мирные, "семейные" романы, заканчивающіеся благополучнымъ бракомъ. Эти романы поставлялись въ изобиліи дамами, литературныя физіономіи которыхъ были всѣ одинаково сѣры. Великаго романиста Мередита не читали, потому что онъ разрабатывалъ философскіе вопросы. "Мы его не понимаемъ",-- откровенно говорили читатели.-- Издатели не принимали отъ авторовъ рукописи, если романъ кончался неблагополучно и порокъ не былъ наказанъ {Я уже разсказалъ когда-то траги-комедію одного пожилого романиста. Онъ написалъ романъ и принесъ его издателю, который, просмотрѣвъ рукопись, согласился принять ее, если извѣстный владѣлецъ, библіотеки, Мьюди возьметъ 300 экземпляровъ. Пожилой романистъ идетъ къ Мьюди. Тотъ просматриваетъ рукопись и говоритъ: "Я взялъ бы 300 экземпляровъ для моей библіотеки; но у васъ въ концѣ злодѣй отдѣлывается сравнительно легко. Надо сильнѣе наказать его". И пожилой романистъ беретъ рукопись и черезъ недѣлю приноситъ ее Мьюди съ измѣненнымъ концомъ. Злодѣй понесъ примѣрное наказаніе. Издатель принялъ рукопись, а Мьюди купилъ 300 экземпляровъ. Это -- картинка съ натуры. Траги-комедію я слышалъ изъ устъ романиста.}. Всякіе "вопросы" изгонялись. Страшно талантливый, умный, ученый и безпринципный Грэнтъ-Алленъ писалъ романы по чужому рецепту, потому что, когда написалъ произведеніе, какое ему нравилось ("The Woman who did"), въ печати поднялся шквалъ. (См. Діонео, "Очерки современной Англіи", Грэнтъ-Алленъ). Издатели не соглашались выпускать русскихъ авторовъ, потому что "они слишкомъ мрачны", скандинавскихъ, потому что "они слишкомъ туманны", французскихъ, потому что "они слишкомъ безнравственны". Англійскаго читателя охраняли отъ Ибсена, отъ Ницше, отъ Гюи де Мопассана, отъ Зола, отъ всѣхъ писателей, стонавшихъ, мучившихся, искавшихъ правду. Больше всего издатели берегли нравственность читателя. И тѣ самые издатели, которые отказывались принимать переводъ "Сафо" Додэ, выпускали въ дешевомъ изданіи комедіи временъ реставраціи, т. е. крайне "откровенныя" произведенія Оутвея, Ковентри, Уичерли и Афры Белъ.

Пробудившійся романистъ видитъ, что "семейный" романъ отдали горничнымъ. Жизнь выдвинула цѣлый рядъ серьезныхъ и страшныхъ вопросовъ, къ которымъ смѣло подходитъ романистъ Фильпотъ или Голсуорти не боятся "мрачныхъ" темъ. Съ изумленіемъ перелистываетъ пробудившійся беллетристъ такія книги, какъ только что вышедшій трудъ Аберкомби о знаменитомъ романистѣ Томасѣ Гарди. Со времени Ричардсона англійскій романистъ всегда думалъ, что первой его задачей -- вѣрно изображать жизнь. Прежде всего -- реализмъ и таковъ былъ тезисъ геніальныхъ писателей, какъ Фильдингъ и десятистепенныхъ поставщицъ "семейныхъ" романовъ. Бывали исключенія, какъ Мередитъ; но ихъ, хотя иногда почитали, никогда не читали., И вотъ Аберкомби доказываетъ, что романистъ долженъ быть прежде всего философомъ. Пробудившійся беллетристъ читаетъ тезисы, которыхъ не привыкъ встрѣчать въ литературѣ, предназначенной для большой публики: "Дѣйствительно высокое искусство должно имѣть свою метафизику. Искусство должно явиться отраженіемъ скрытой сущности, постигаемой талантомъ беллетриста". И, когда пробудившійся беллетристъ убѣждается, что, въ силу народившихся у средняго читателя запросовъ,-- появились переводы "отверженныхъ" авторовъ; когда онъ убѣждается, что вопросы, поднятые этими авторами, обсуждаются въ прежде столь спокойныхъ drawing-rooms (гостинныхъ),-- новый Ямбликій находитъ только одно слово: "революція".

Вмѣстѣ съ беллетристомъ отправился въ Лондонъ и художникъ, проспавшій двадцать пять лѣтъ. Онъ тоже не перестаетъ изумляться. Четверть вѣка назадъ абсолютными законодателями художественныхъ вкусовъ являлись чины "Royal Academy". Средніе художники поставляли, по выраженію Грэнтъ-Аллена, "чулочный товаръ", т. е. рисовали семейныя сцены, въ которыхъ на первомъ планѣ сидѣли дѣвочки въ длинныхъ шелковыхъ чулкахъ; художники рисовали спокойные пейзажи или (на любителей) голенькихъ англійскихъ дѣвицъ съ розовымъ, какъ у молодыхъ поросятъ, тѣломъ, которыхъ называли то Психеей, то Истиной въ колодцѣ, то не знаю еще какъ. Самые крупные академики спеціализировались на передачѣ одного предмета, напр., мрамора (Альма Тадема). Я говорю о художникахъ, господствовавшихъ у большой публики. Былъ, конечно, Уистлеръ; но большая публика знала его, главнымъ образомъ, по процессу съ Рескинымъ изъ-за рецензіи. Былъ, конечно, Уотсъ, но его глубоко задуманныя картины слишкомъ холодны, чтобы волновать сердца. Россети, Фордъ, Мадоксъ Броунъ и Бернъ Джонесъ тронули только избранные круги.

И вотъ проснувшійся художникъ убѣждается, что открытая теперь въ Grafton Gallerlies выставка постъ-импрессіонистовъ производитъ неизмѣримо большее впечатлѣніе на среднюю публику, чѣмъ академическая выставка. Съ изумленіемъ читаетъ онъ манифестъ англійскихъ постъ-импрессіонистовъ. "Битва выиграна теперь. Теперь всѣ признали уже законность каждой формы, въ которой художникъ находитъ надобнымъ проявиться. Наиболѣе придирчивые критики поняли теперь, что есть вещи, достойныя выраженія, но которыя раньше не могли быть переданы ни одной изъ формъ, признанныхъ традиціей. Мы теперь ужъ больше не спрашиваемъ: "что изображаетъ эта картина"?.. Вмѣсто этого мы задаемъ вопросъ: "что она насъ заставляетъ чувствовать"? Произведеніе пластическаго искусства должно приближаться больше къ музыкѣ, чѣмъ къ цвѣтной фотографіи". "При выборѣ сюжета художникъ не признаетъ никакихъ другихъ авторитетовъ, кромѣ внутренняго сознанія истины, а при выборѣ формы считается только съ необходимостью выразить истину. Это и есть постъ-импрессіонизмъ" {Clive Bell, "Second Post-Impressionist Exhibition". Стр. 21.}. Далѣе авторъ манифеста говоритъ о достоинствахъ постъ-импрессіонистской живописи, которыя видитъ въ "упрощеніи" и въ "пластичности рисунка". "То, что мы подразумѣваемъ подъ терминомъ "упрощеніе",-- понятно. Беллетристъ, желающій изобразить лѣсъ, отнюдь не долженъ дать читателямъ подробное описаніе флоры и фауны его. Постъ-импрессіонистъ требуетъ для себя тѣхъ же привилегій: тѣ факты, которые каждый можетъ наблюдать самъ или которые заключаются въ любомъ учебникѣ, постъ-импрессіонистъ предоставляетъ всецѣло составителямъ рождественскихъ "открытокъ" и діаграммъ. Художникъ упрощаетъ, опускаетъ детали; другими словами, онъ концентрируется на чемъ-то болѣе важномъ: на смыслѣ формы" (On the significance of form). "Посѣтитель выставки постъ-импрессіонистовъ убѣдится, что ихъ картины представляютъ собою не красивую мебель, изящную бездѣлушку или милый сувениръ, а пламенную попытку выразить глубокія эмоціи". "Всѣ" эти картины являются проявленіемъ революціи, провозглашающей искусство религіей и запрещающей унижать его до предмета торговли".

Двадцать пять лѣтъ назадъ по заламъ Графтоновской галлереи перекатывался бы несмолкаемый хохотъ. Нѣкоторыя картины дѣйствительно написаны или сознательными мистификаторами, или людьми, быть можетъ, чувствующими нѣчто важное и глубокое, но которые совершенно не въ силахъ передать этого. Часть такихъ картинъ, поэтому, приводитъ на память разбитаго параличомъ Латкина въ разсказѣ Тургенева "Часы". Когда больной хотѣлъ сказать: "дайте мнѣ хлѣба", у него выходило: "Чу-чу-чу. Ножницы мнѣ". Иногда впечатлѣніе сложнѣе. Кому приходилось ѣхать ночью на лошадяхъ проселочной дорогой, тотъ знаетъ, какъ каждый звукъ вызываетъ изъ тайниковъ памяти забытыя картины. Колесо скрипнуло о камень, и рѣжущій звукъ ж-ж-и вызываетъ картину дѣтства. Ярко свѣтитъ солнце. На дворѣ все заснуло. Только жужжитъ точильный камень и визжатъ натачиваемыя старыя, развихлившіяся ножницы. Но, если я напишу на бумагѣ только "ж-ж-ж-ж", то отъ этого читатель не получитъ представленія лѣтняго полдня, заснувшаго двора и мальчика, внимательно слѣдящаго за тѣмъ, какъ старый, случайно забредшій точильщикъ, съ круглыми стальными очками на красномъ носу, правитъ почернѣвшія ножницы съ обломаннымъ концомъ. Картина будетъ только у меня въ сознаніи, но не у читателя. Такимъ изображеніемъ звука "жж-ж-ж" являются нѣкоторыя картины постъ-импрессіонистовъ. Такова, напр., картина, изображающая рядъ волнистыхъ линій. Въ каталогѣ значится, что это "Буффало Билль", послѣдній американецъ изъ романовъ Майнъ-Рида, объѣзжавшій лѣтъ пятнадцать назадъ Западную Европу съ труппой послѣднихъ сіуксовъ и команчей. Быть можетъ, рядъ волнистыхъ линій вызываетъ въ представленіи художника картину, въ которой "Буффало Билль" занимаетъ главное мѣсто, но для зрителя это "ключъ отъ брошенной въ море шкатулки". Гипотетическій художникъ видитъ, какъ публика, вмѣсто того, чтобы хохотать, какъ двадцать пять лѣтъ назадъ, внимательно всматривается въ картину, стараясь понять мысль художника. А это иногда дѣйствительно трудно. Вотъ, напр., картина съ подписью "Голова человѣка", вся состоящая изъ какого-то лабиринта геометрическихъ фигуръ. Ясно различить можно только одну пуговицу и загадочныя буквы "Gr" и "Ku". Рядомъ виситъ ребусъ, названный почему-то портретомъ Кубелика. Различить можно только геометрическія линіи, да ясныя надписи поперекъ полотна: "Моцартъ", "Кубеликъ". Дальше картина Пикассо со страннымъ названіемъ "Кубъ прессованнаго бульона". На полотнѣ изображена коробка съ надписью "Кубъ". Повидимому, слова "Ку", "Ky-беликъ", "Кубъ", которыя можно разобрать на трехъ упомянутыхъ картинахъ, вызываютъ въ умѣ художника опредѣленное представленіе, но для зрителей это -- іероглифъ. Еще болѣе загадочной, если только возможно, является картина съ французскимъ названіемъ "женщина съ банкой горчицы" ("Femme au Pot de Moutard"). Голова у женщины прозрачна и сквозь нее видна банка горчицы. Все это нарисовано такъ, какъ будто художникъ работалъ подъ вліяніемъ гашиша.

И гипотетическій художникъ видитъ, что публика, не смотря на эти картины, умѣетъ понять декоративныя картины Матиса съ ихъ красивыми ритмическими линіями. Ямбликій-художникъ вполнѣ понимаетъ и одобряетъ, когда читаетъ въ послѣдней книжкѣ солиднаго, умнаго "по старинному" "Blackwood's Magazine" статью объ "Анархистахъ въ искусствѣ": "Аполлонъ" опоясалъ свои чресла и защищаетъ старыя позиціи, занятыя художниками "викторіевской эпохи". "Постъ-импрессіонисты представляютъ собою только анархистовъ въ искусствѣ",-- говоритъ "Аполлонъ".-- Живопись -- искусство изобразительное. Таковымъ его считали всюду въ мірѣ. Таковымъ его въ глубинѣ души считаютъ и постъ-импрессіонисты, какъ доказываетъ ихъ нелѣпая погоня за извѣстностью путемъ изображенія жилетныхъ пуговицъ и непонятныхъ надписей. Постъ-импрессіонисты не достаточно сильны, чтобы сбросить съ себя цѣпи традиціи, и крѣпко держатся за старую манеру изображать портреты. Художники называютъ свои іероглифы "Головой женщины" и не знаю какъ еще, добиваясь такимъ образомъ допущенія въ салонъ рядомъ съ художниками, убѣжденными, что живопись -- изобразительное искусство. Но постъ-импрессіонисты хотятъ убѣдить насъ, что весь видимый міръ долженъ находиться въ опалѣ у новаго художника. Великіе художники, какъ Веласкесъ и другіе, умѣли изображать видимый міръ и "унижались" до завлеченія зрителей путемъ сочетанія формы и идеи.

"Постъ-импрессіонисты парятъ неизмѣримо выше,-- иронизируетъ "Blackwood's Magazine" и "презираютъ" унизительныя попытки Веласкеса. Новые художники ничего не хотятъ изобразить. Они постигли великую истину, что въ наше время круглая бездарность можетъ имѣть колоссальный успѣхъ. По мнѣнію постъ-импрессіонистовъ подчиняться законамъ грамматики -- грѣхъ. Они не могутъ ни превзойти, ни сравняться съ тѣми художниками, которые были до нихъ и такъ изучили красоту линій и красокъ. Поэтому постъ-импрессіонистамъ ничего не остается, кромѣ анархіи. По ихъ мнѣнію, легко и выгодно дѣлать то, чего никто другой раньше подѣлалъ. Передъ нами группа интернаціональныхъ шарлатановъ, громко и безстыдно заявляющихъ, что до нихъ -- искусства не было вовсе. По ихъ мнѣнію, единственная опасность, угрожающая міру, заключается въ томъ, что нельзя запретить старымъ художникамъ, чтобы они рисовали. Черезъ два года анархисты въ искусствѣ придумаютъ какую-нибудь новую штуку и тогда въ глазахъ художниковъ Матиссъ и Пикассо явятся vieux jeu".

Художникъ викторіевской эпохи, явившійся въ Лондонъ послѣ, двадцатипятилѣтняго сна, долженъ написать: "совершенно вѣрно" на поляхъ статьи въ "Blackwood's Magasine". И велико изумленіе этого художника, когда онъ въ Times'ѣ находитъ передовую, статью по поводу выставки картинъ художника Максуэля Армфильда, усвоившаго китайскую манеру письма. Передовая статья называется "Революція въ современномъ искусствѣ" и очень интересна для того изданія, въ которомъ появилась. "Сто лѣтъ назадъ -- говоритъ Times -- при появленіи картинъ Максуэля Армфильда сказали бы, что художникъ желаетъ быть варваромъ. За послѣдніе годы въ искусствѣ произошелъ перевороть. Къ худу ли или къ добру, покуда сказать еще нельзя". Ученый авторъ передовой статьи, помѣщенной въ лучшей и наиболѣе типичной газетѣ "Аполлона", набрасываетъ дальше исторію искусства за послѣднія сто лѣтъ. Въ XVIII вѣкѣ было только одно искусство, признаваемое цивилизованнымъ: искусство Возрожденія, унаслѣдованное отъ грековъ и римлянъ. Признавалось, что только оно заслуживаетъ вниманіе Европы. Всѣ остальныя формы искусства признавались варварскими, заслуживающими интересъ только какъ курьеръ. И къ этому варварскому искусству причислено было все то, что произвела Европа въ промежутокъ времени отъ паденія древняго міра до Возрожденія. Превосходство цивилизованнаго искусства надъ варварскимъ никѣмъ не оспаривалось. Оно было очевидно для всѣхъ, какъ очевидно было для грека временъ Перикла, что все въ Аѳинахъ лучше, чѣмъ у варваровъ. Принималось, какъ аксіома, что цивилизованное искусство разумно и красиво, а варварское безсмысленно и уродливо. Первая брешь въ этой теоріи была пробита тогда, когда слово "готическій" перестало звучать, какъ упрекъ, а вторая тогда, когда художники узнали про напряженность религіознаго чувства въ картинахъ предшественниковъ Рафаэля. Въ обоихъ случаяхъ не произошло перемѣны въ эстетическихъ принципахъ. Люди только открыли глаза и поняли красоту болѣе ранняго искусства. Но, какъ только глаза раскрылись, началась перемѣна въ художественныхъ взглядахъ, которая стремительно Наростаетъ съ каждымъ десятилѣтіемъ.

Теперь искусство эпохи Возрожденія всецѣло потеряло свое первенствующее вліяніе. И вотъ теперь вполнѣ проявляются въ живописи результаты этой революціи, не мало смущая большую публику. Любовь къ классической архитектурѣ и классической живописи была глубоко вкоренена. Но еще глубже въ сознаніи большой публики укоренилось, что греки и итальянцы эпохи Возрожденія навсегда установили принципы изображенія. Большая публика глубоко вѣрила, что греческая скульптура и итальянская живопись эпохи Возрожденія потому совершенны, что наиболѣе вѣрно передаютъ то, что стремились изобразить. Этотъ взглядъ подвергся нѣкоторому измѣненію, когда картины Фра Анджелико стали предпочитаться за большую искренность полотнамъ Гвидо Рени. Но художественные критики, оцѣнивая сильное религіозное чувство Фра Анджелико, отмѣчали также несовершенство его техники. Впослѣдствіи они сдѣлали шагъ впередъ. Критики выяснили, что несовершенства техники обусловливаются именно тѣмъ, что религіозный пылъ выраженъ такъ сильно. Потомъ былъ сдѣланъ еще шагъ: критики заинтересовались Джованни Чимабуе {Флорентинскій художникъ второй половины XIII вѣка, учитель Джотто (Giotto).} не потому, что видѣли въ немъ первыя слабыя проявленія натурализма, а потому, что онъ выразился въ своемъ искусствѣ также полно, какъ любой художникъ эпохи Возрожденія. Съ такой оцѣнкой критики подошли къ византійскимъ мозаикамъ, а потомъ къ ранней буддійской живописи Китая и Японіи. И какъ только понятъ былъ языкъ Чимабуе, исчезла разница между европейской и азіатской живописью. Основы той и другой -- одинаковы. Не имѣетъ значенія то, что одна живопись трактуетъ христіанскія темы, а другая буддистскія. Религіозныя эмоціи въ европейской и азіатской живописяхъ однѣ и тѣ же. Одинаковы также средства выраженія этихъ эмоцій. Впослѣдствіи, когда художники и критики открыли по личному опыту, что живопись въ состояніи при помощи этихъ средствъ передать наиболѣе мимолетныя религіозныя эмоціи, они заключили, что нѣтъ прирожденнаго этимъ средствамъ несовершенства. Точно такъ, какъ поэзія неизмѣримо болѣе совершенно передаетъ настроеніе, чѣмъ самыя детальныя прозаическія описанія, новая живопись достигаетъ того же результата лучше, чѣмъ детальное искуство эпохи Возрожденія.

Ученый критикъ Timеs'а не оправдываетъ этимъ всѣхъ опытовъ, продѣланныхъ новой живописью, а объясняетъ только причину появленія ихъ. Не надо думать, что даже самые странные опыты продѣланы только изъ одного желанія мистифицировать публику,-- убѣждаетъ критикъ. Мы всюду въ Европѣ наблюдаемъ признаки, доказывающіе, что великое художественное движеніе, начавшееся въ эпоху Возрожденія и давшее такіе великолѣпные плоды, приходитъ къ концу, какъ истощилось оно совершенно въ Италіи еще въ XVII вѣкѣ. Къ добру ли или къ худу, но во взглядахъ европейцевъ произошла перемѣна. Не смотря на свой тріумфъ въ области механики,-- европеецъ не увѣренъ болѣе въ своемъ моральномъ, эстетическомъ и интеллектуальномъ совершенствѣ въ сравненіи съ другими народами. Подобно Риму во время наивысшаго великолѣпія, Европа слышитъ шопотъ, доносящійся съ востока и говорящій намъ, что мы -- дѣти, забавляющіяся вульгарными и глупыми игрушками. И, слыша это, мы спрашиваемъ себя: "Не пора ли, научившись, какъ дѣлать разныя вещи, приступить къ изученію того, какъ жить"? И наши художники приходятъ къ заключенію, что долгое время они только изучали технику изготовленія разныхъ вещей. Теперь художники не интересуются больше точнымъ воспроизведеніемъ окружающихъ предметовъ, а проявляютъ любопытство новаго рода.

Они пытаются открыть, не можетъ ли чувство выразиться въ живописи такъ же непосредственно, какъ въ поэзіи или въ музыкѣ. До сихъ поръ въ искусствѣ душа художника была такъ занята заботой о передачѣ, что забыли даже спросить себя: имѣетъ ли она что-нибудь выразить. И точно такъ, какъ дѣловой человѣкъ внезапно проникается желаніемъ упростить жизнь, чтобы получить большую свободу и душевный покой,-- художникъ можетъ проникнуться желаніемъ упростить искусство, чтобы наконецъ имѣть возможность выразить черезъ посредство его что-нибудь. Въ обоихъ случаяхъ упрощеніе обусловливается не лѣнью, но стремленіемъ освободить умъ. И это стремленіе, которое постоянно было присуще востоку, передается періодически западу, производя тамъ великія перемѣны и обновленія жизни. Вполнѣ возможно,-- думаетъ Тіmеs,-- что одинъ изъ такихъ періодовъ начался теперь. Революція въ искусствѣ является первымъ предвѣстникомъ перемѣнъ, захватывающихъ болѣе широкія области. Новое искусство не есть только прихоть парижскихъ художниковъ. Искусство больно теперь какою-то таинственною болѣзнью безпокойства. И "капризъ" художниковъ является только симптомомъ безпокойства.

И, читая все это, проснувшійся художникъ, привыкшій къ тому, что старые эстестическіе каноны незыблемы, какъ старый культъ, не знаетъ, что и думать.

О перемѣнахъ, которыя "пробудившійся" драматургъ найдетъ въ области англійскаго театра, я писалъ уже не разъ.

IV.

Безгранично будетъ также изумленіе проснувшагося рабочаго. Двадцать пять лѣтъ назадъ подавляющее большинство англійскихъ рабочихъ совершенно чуждалось политики и было твердо убѣждено, что добьется единственнаго, что его интересуетъ, т. е. лучшей заработной платы и болѣе короткаго рабочаго дня, путемъ соглашенія съ хозяевами или стачекъ. Рисуя положеніе рабочаго класса въ Англіи, агитаторы тогда большею частью ограничивались общими мѣстами. Часто приводилась, напримѣръ, баллада неизвѣстнаго автора XIV вѣка, изображавшая горестное положеніе англійскихъ крестьянъ до возстанія Уота Кровельщика и Джэка Мельника.

"Я отвернулся отъ господъ и пошелъ дальше,

Твердя про себя: "Лживыя, безсовѣстныя твари!"

И, когда я брелъ дорогой, плача отъ горя,

То увидалъ бѣдняка, согнувшагося надъ плугомъ.

Казакинъ пахаря былъ изъ тряпки, что зовется посконью;

Волосы падали прядями изъ-подъ дыряваго шлыка;

Изъ заплатанныхъ, покрытыхъ грязью башмаковъ

Выглядывали большіе пальцы.

Штаны, доходившіе лишь до колѣнъ,

Открывали голыя икры, облѣпленныя грязью.

Были на немъ рукавицы изъ тряпокъ.

Изъ нихъ тоже торчали всѣ пальцы.

Четыре слабыхъ вола волокли плугъ

И были они такъ тощи, что хоть ребра считай.

Рядомъ, съ длиннымъ бодиломъ въ рукахъ, брела жена пахаря,

Выше колѣнъ подоткнувъ посконную юбку.

Женщина завернулась отъ холода въ цыновну

Была она босая, и слѣдъ отмѣчался кровью.

У межи лежалъ младенецъ, завернутый въ тряпки,

А рядомъ съ нимъ ребенокъ -- погодокъ.

Пахарь и баба тянули пѣсню, что жалко было слушать.

То былъ не то стонъ, не то плачъ" ¹).

¹) Неизвѣстный авторъ подражалъ, вѣроятно, знаменитому народному поэту XIV в. Вильяму Лэнглэнду, автору поэмы "Vision of Piers Plowman".

И, приведя эти стихи, ораторы прибавляли тогда, что за 500 лѣтъ положеніе массъ въ Англіи не измѣнилось. Это, конечно, было не совсѣмъ такъ, но, если бы гипотетическому рабочему предложили тогда сформулировать, что сдѣлали консерваторы и либералы для трудящагося населенія, живущаго заработной платой,-- онъ привелъ бы мѣсто изъ старой брошюры, написанной почти четверть вѣка назадъ. "Консервативная партія откровенно защищаетъ интересы только привилегированныхъ классовъ и монополій. Она была у власти послѣднія шесть лѣтъ и за это время отмѣнила народныя права въ Ирландіи, и въ Англіи пыталась сдѣлать то же самое. Каждый разъ, когда интересы помѣщиковъ подвергались опасности, консерваторы вооруженной силой покушались на свободу слова. Доказательствомъ является разгонъ митинговъ на Трафальгарской площади и въ Митчельстонѣ. Во время многочисленныхъ споровъ между трудомъ и капиталомъ консервативное правительство вмѣшивалось только для того, чтобы поддержать штрейкбрехеровъ противъ трэдъ-юніонистовъ. Хотя уголовные законы вообще потакаютъ богатымъ, но судъ, когда у власти были консерваторы, въ особенности тяготѣлъ къ нимъ. Такимъ образомъ, были введены суровые законы объ охраненіи дичи въ заповѣдныхъ паркахъ; безукоризненныхъ по поведенію рабочихъ вождей, по обвиненію въ устрашеніи, отправляли въ тюрьму. Въ Лондонѣ полиція арестовала нѣсколькихъ рабочихъ только за рѣчи. И когда арестованные преданы были суду и оправданы присяжными, не смотря на всѣ усилія со стороны полиціи опозорить подсудимыхъ, правительство не извинилось и не сдѣлало никакой попытки загладить свою вину. Судъ отправлялъ въ каторжныя работы бѣдняковъ за ничтожное воровство и проявлялъ необыкновенную снисходительность и мягкость къ богатымъ преступникамъ, обвиненнымъ въ грабежѣ и въ непреднамѣренномъ убійствѣ. Если консервативное правительство поднимало земельный вопросъ, то только для того, чтобы укрѣпить права монополистовъ и чтобы создать много мелкихъ лэндлордовъ. Консерваторы не расширили избирательныхъ правъ населенія и не измѣнили тѣхъ пунктовъ о регистраціи, въ силу которыхъ третья часть всѣхъ рабочихъ по могли использовать правъ, предоставленныхъ закономъ 1884 года. Законъ о мѣстномъ самоуправленіи составленъ такъ, что сельскохозяйственные рабочіе не могутъ имѣть дѣйствительнаго контроля надъ графскимъ совѣтомъ... Консервативное правительство поддерживало семигодичный парламентъ, всѣ привилегіи государственной церкви и Верхней палаты. Правительство возставало противъ жалованья коммонерамъ, что отнимало у бѣдныхъ возможность попасть въ парламентъ".

Въ такой же почти степени велики были жалобы рабочихъ противъ либераловъ.

"Во многихъ случаяхъ либералы обнаружили, что въ глубинѣ души они въ такой же степени враждебно относятся къ рабочимъ классамъ, какъ и ихъ оппоненты. Либералы употребили всѣ усилія, чтобы заглушить требованія англійскихъ массъ рѣчами о бѣдственномъ положеніи Ирландіи. Неискренность либераловъ въ данномъ случаѣ обнаруживается слѣдующимъ. Когда консервативное правительство примѣнило въ 1887 году митчельстонскую {Въ сентябрѣ 1887 года полиція, разгоняя буйный митингъ націоналистовъ (т. е. гомрулеровъ) въ Митчельстонѣ, въ Ирландіи, стрѣляла въ толпу, причемъ убила одного и ранила нѣсколькихъ человѣкъ. Тщательное разслѣдованіе обнаружило, что жандармерія стрѣляла безъ надобности, не получивъ на то полномочій. Присяжные у коронера рѣшили, что въ данномъ случаѣ полицейскимъ инспекторомъ и тремя жандармами совершено убійство. Но, вопреки англійскому обычаю, рѣшеніе присяжныхъ у коронера не повлекло къ привлеченію къ суду жандармовъ. Въ силу этого у націоналистовъ стало политическимъ лозунгомъ: "Помни про Митчельстонъ!" Этимъ восклицаніемъ націоналисты хотѣли сказать, что отъ англійскаго правительства нечего ждать правосудія (см. R. Barry О Brien, "The Life of Charles S. Parnell, vol. II, стр. 193).} тактику на Трафальгарской площади, либеральная партія фактически оставила лондонскихъ рабочихъ на произволъ судьбы. Гладстонъ восхвалялъ тогда "превосходную полицію". Въ трущобахъ англійскихъ городовъ рабочіе живутъ въ такихъ же мурьяхъ и также изгоняются на улицу за неплатежъ ренты, какъ въ Ирландіи; но вожди либеральной партіи не обращаютъ никакого вниманія на положеніе массъ и обличаютъ чрезмѣрныя вымогательства лорда Кланрикорда у своихъ фермеровъ въ Ирландіи, хотя сторонники либераловъ дѣлаютъ то же самое въ Англіи. Когда либералы вынуждены были въ 1887 г. внести въ свою избирательную программу нѣкоторые пункты, важные для массъ, они рѣшительно отказались прибавить параграфъ о жалованіи для членовъ парламента. Подъ давленіемъ радикаловъ либералы признали, наконецъ, въ принципѣ эту реформу. Въ городахъ, подъ видомъ реформы, (Lease holds Enfranchisement Bille) либералы, въ сущности, сократили избирательныя права лицъ, снимающихъ отдѣльныя комнаты. Такимъ образомъ увеличилось вліяніе во время выборовъ лендлордовъ". (Выдержки эти сдѣланы изъ стараго памфлета, вышедшаго въ концѣ восьмидесятыхъ годовъ). Въ своемъ "манифестѣ къ избирателямъ" фабіанцы намѣчали въ 1892 году такую программу: "Жалованье коммонерамъ, что откроетъ доступъ въ парламентъ и, такимъ образомъ, поведетъ къ дѣйствительному контролю населенія надъ нимъ; болѣе короткій срокъ парламентскихъ полномочій; перебаллотировки; обложеніе незаработаннаго приращенія" {"The Fabian Election Manifest", 1892, стр. 4.}.

И гипотетическій рабочій, знавшій хорошо положеніе дѣлъ 25 лѣтъ назадъ, не переставалъ бы поражаться. Въ парламентѣ онъ увидалъ бы большую, сплоченную и вліятельную рабочую партію, находящуюся въ коалиціи съ министерской партіей. Рядъ реформъ, которыя четверть вѣка назадъ казались почти утопіей, осуществился. Таковы законы о государственной пенсіи для престарѣлыхъ, о страхованіи на случай болѣзни и безработицы, объ отвѣтственности предпринимателей за жизнь и здоровье рабочихъ Гипотетическій рабочій узналъ бы, что незаработанное приращеніе уже обложено; что министръ финансовъ, выработавшій революціонный бюджетъ 1909 года, подготовляетъ теперь грандіозную земельную реформу; что цѣлый рядъ законовъ о жилищахъ для массъ далъ возможность многимъ рабочимъ селиться въ удобныхъ коттэджахъ; что мурьи большихъ городовъ снесены въ силу тѣхъ же законовъ. Установленіе законодательнымъ путемъ наименьшаго предѣла заработной платы казалось четверть вѣка назадъ -- утопіей. Послѣ большой угольной стачки "утопія" эта принята парламентомъ въ принципѣ. Законъ, принятый въ августѣ 1910 года (точнѣе, новелла къ "Trade Boards Act of 1909"), установилъ minimum заработной платы въ тѣхъ отдѣлахъ промышленности, гдѣ существуетъ "система выжиманія пота" изъ рабочихъ. Въ августѣ иноябрѣ 1911, да въ мартѣ 1912 г. прибавлены были новыя новеллы, расширяющія дѣйствіе закона, который касался раньше только рабочихъ, изготовляющихъ кустарнымъ образомъ цѣпи. Результатомъ всего этого было то, что терминъ "minimum заработной платы", которымъ недавно еще пугали, какъ призракомъ, вызваннымъ на свѣтъ революціей, теперь пересталъ смущать коммонеровъ. Двадцать пять лѣтъ назадъ либералы и консерваторы знали по названію другое "революціонное пугало" -- референдумъ. Теперь эта мѣра выставляется консерваторами, а радикалы возстаютъ противъ нея.

Коммонеры получаютъ 400 ф. ст. въ годъ; выборы происходятъ каждыя пять лѣтъ; привилегіи Верхней палаты значительно сокращены. Въ настоящій моментъ парламентъ разсматриваетъ законъ о всеобщемъ избирательномъ правѣ. И гипотетическій рабочій съ изумленіемъ узнаетъ, что идетъ рѣчь о распространеніи этого закона на женщинъ. Четверть вѣка назадъ средніе классы встрѣтили бы проектъ каждой реформы, ставшей теперь закономъ, воплемъ: "Революція!"

Гипотетическаго рабочаго поразитъ новое отношеніе среднихъ классовъ къ трудящимся массамъ, намѣтившееся съ тѣхъ поръ, какъ послѣднія стали политической силой. Онъ беретъ, напр., любопытный отчетъ объ анкетѣ, устроенной Daily Mail по вопросу, чего хотятъ рабочіе. Рабочій нисколько не удивленъ, когда находитъ тамъ такое заявленіе представителя среднихъ классовъ: "То, что броженіе среди рабочихъ обусловливается только завистью, а не дѣйствительными страданіями, подтверждается очень многими данными. Недовольство массъ создано искусственно, преднамѣренно, какъ изготовляетъ столяръ столъ или стулъ. Сперва недовольство создавалось молодыми джентельменами изъ фабіанскаго общества, отличающимися высокими, гладкими лбами, туманнымъ взоромъ и слабыми подбородками. Эти юные джентельмены были вскормлены не жизнью, а книгами, и имѣли въ жилахъ не кровь, а типографскую краску. И эти теоретики возвѣстили рабочимъ, что именно они, "трудящіеся", создаютъ всѣ цѣнности. И рабочіе, страдающіе не отъ излишества знанія, а отъ скудости его, повѣрили проповѣдникамъ. Затѣмъ явились соціалисты болѣе рѣшительнаго характера. Въ каждомъ англійскомъ городѣ они стали проповѣдывать евангеліе конфискаціи. Всюду они основали воскресныя школы, чтобы вливать въ умы дѣтей ненгвисть къ высшимъ классамъ. Такимъ образомъ создалось искусственнымъ путемъ недовольство, для котораго въ сущности нѣтъ основанія. Не смотря на это, агитація дала ядовитые плоды. И для дополненія бѣды два члена кабинета, т. е. Ллойдъ-Джорджъ и Черчилль, стали объѣзжать Англію, обличая всюду владѣльцевъ собственности, какъ злѣйшихъ враговъ рода человѣческаго". Говорятъ,-- продолжаетъ тотъ же авторъ,-- что рабочій доведенъ теперь до отчаянья. "Какъ это могло случиться? Онъ получилъ все, о чемъ только просилъ: дѣти рабочаго обучаются безплатно въ школѣ, а самъ онъ въ старости получаетъ государственную пенсію. Трэдъ-юніониста поставили даже выше закона, чтобы онъ могъ больнѣе наступить на шею вольному рабочему. Капиталы, накопленные трэдъ-юніонистами, неприкосновенны. Правительство предоставило трэдъ-юніонисту право свободнаго текстированія, нарушающее свободу остальныхъ рабочихъ. Отчего же ему приходить въ отчаянье? Вотъ уже сколько лѣтъ, какъ трэдъ-юніонисту кадятъ, будто онъ идолъ. Его не наказываютъ, даже если онъ совершаетъ преступленіе". "Къ несчастью, дѣйствительно не всѣ рождаются съ одинаковыми способностями. Къ сожалѣнію, на свѣтъ появляются люди, лишенные талантовъ. И они должны довольствоваться почетной ролью рабочихъ" {"What the Worker Wants", The Daily Mail Enquiry. London, 1912. Стр. 38--40.}. Гипотетическаго рабочаго эти строки не изумили. Его поражаетъ, когда онъ находитъ въ той же книгѣ статьи, въ которыхъ авторы-консерваторы изображаютъ положеніе рабочихъ, какъ это дѣлали раньше только революціонеры. Крайній консерваторъ лордъ Хью Сесиль находитъ недовольство англійскихъ рабочихъ вполнѣ понятнымъ и законнымъ. За послѣднія двадцать пять лѣтъ знаніе распространилось среди трудящихся массъ. Развитой рабочій не можетъ и не долженъ довольствоваться такою же обстановкою, какъ совершенно неграмотный, темный человѣкъ. "Неграмотному -- говоритъ лордъ Хью Сесиль -- для полнаго довольства надобны только пища, платье, жилище и топящійся каминъ. Развитому рабочему требуется какой-нибудь интересъ въ жизни и извѣстная доля развлеченій. Вотъ почему обстановка и жизненный уровень, которыми удовлетворялись массы, когда были темны, становятся недостаточными при развитіи знанія. Заработная плата, которою довольствуются темныя массы, перестаетъ съ теченіемъ времени быть "суммой, достаточной для жизни". Развитой рабочій понимаетъ подъ словомъ "жизнь" не только сѣрое прозябаніе... Углекопы, ткачи, машинисты стремятся теперь не только къ болѣе сытой, но и къ болѣе интересной и свѣтлой жизни"... {Ib., стр. 54.}. По мнѣнію лорда Хью Сесиля, для успокоенія рабочихъ и для того, чтобы дать имъ возможность устроить себѣ болѣе интересную жизнь,-- необходимо, чтобы они стали участниками въ прибыляхъ.

"Проснувшійся" обращается къ другой книгѣ, написанной однимъ изъ самыхъ крупныхъ заводчиковъ въ Англіи и наталкивается на тезисъ, что для предпріятія "выгоднѣе", если у рабочаго интересная жизнь. "Та фирма, во главѣ которой я стою, ввела еще въ 1884 году ежегодные отпуски для рабочихъ. И мы быстро убѣдились, какъ выгодно отзывается на успѣхѣ предпріятія то обстоятельство, что рабочіе провели недѣлю на берегу моря. Сперва мы давали семидневный отпускъ съ сохраненіемъ жалованья всѣмъ рабочимъ, у которыхъ въ году было не больше десяти прогульныхъ дней. Затѣмъ мы стали выдавать отпущеннымъ на отдыхъ -- двойное жалованье. Въ 1884 году только 43% рабочихъ имѣли право на полученіе отпуска, а въ 1908 году -- 97,6%" {Sir Alfred Mond,.Questions of to-day and to-morrow". London, 1912. стр. 281.}.

Въ другомъ мѣстѣ тотъ же авторъ доказываетъ, что, прежде всего, крупнымъ предпринимателямъ невыгодно, чтобы въ странѣ были безработные квалифицированные рабочіе. "Каждый обученный рабочій представляетъ собою опредѣленную и крупную цѣнность для общины -- доказываетъ сэръ Альфредъ.-- На выучку его затрачены извѣстныя деньги. Технически обученный рабочій спеціализировался, когда состоялъ въ подмастерьяхъ. Вотъ почему онъ представляетъ неизмѣримо большую цѣнность, чѣмъ неквалифицированный рабочій, и является такимъ же экономическимъ факторомъ, какъ врачъ, адвокатъ или какой-либо другой спеціалистъ. Но, если общество допуститъ, чтобы такой рабочій не имѣлъ возможности примѣнить своихъ способностей, если общество допуститъ, чтобы онъ вынужденъ былъ пойти на рабочій рынокъ, какъ чернорабочій; если его поставятъ въ такія неблагопріятныя матеріальныя условія, что онъ не въ состояніи будетъ проявить вполнѣ свое искусство, то въ проигрышѣ будутъ и общество, и предприниматели".

Діонео.

"Русское Богатство", No 12, 1912

Оставить комментарий Шкловский Исаак Владимирович (bmn@lib.ru) Год: 1912 Обновлено: 07/03/2025. 63k. Статистика. Статья: Публицистика Из Англии	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Незаметный переворот.

Шкловский Исаак Владимирович Из Англии

ИЗЪ АНГЛІИ.

Незамѣтный переворотъ.

Шкловский Исаак Владимирович
Из Англии