Шрейнер Оливия
Из очерков

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Въ развалинахъ часовни.
    II. Дары жизни.
    III. Сонъ въ темную ночь.
    Текст издания: журнал "Міръ Божій", No 5, 1898.

   

ИЗЪ ОЧЕРКОВЪ ОЛИВЪ ШРАЙНЕРЪ.

Переводъ съ англійскаго.

I.
Въ развалинахъ часовни.

   Четыре голыя стѣны; на нихъ изображеніе Христа, несущаго свой крестъ, божественный младенецъ съ полустертыми чертами, пресвятая Дѣва въ синемъ и красномъ, римскіе солдаты и еще Христосъ со связанными руками. Крыша вся провалилась и надъ головой открытое небо, синее итальянское небо; дождь проточилъ дыры въ стѣнахъ, а штукатурка съ нихъ такъ и обваливается. Часовня стоитъ одиноко, высоко на самомъ концѣ мыса, и днемъ и ночью морскія волны разбиваются у ея подножія. Одни говорятъ, что она выстроена здѣсь монахами, живущими тамъ внизу на островѣ, чтобы они могли приносить сюда своихъ тяжко-больныхъ. Другіе -- что проходившіе по большой дорогѣ монахи и странники выстроили ее здѣсь, чтобы имѣть пристанище и молитвенное мѣсто. Но ныньче никто больше не останавливается въ часовнѣ для молитвы и больныхъ сюда больше не приносятъ для исцѣленія.
   За часовней пролегаетъ старая римская дорога. Если вы взберетесь сюда совсѣмъ одни и сядете тутъ въ жаркій солнечный день, вамъ покажется, что вы слышите шаги римскихъ солдатъ по мостовой, бряцаніе ихъ оружія и звуки тѣхъ далекихъ временъ, когда Аннибалъ со своими войсками ломился сквозь чашу и здѣсь еще не было никакого пути. Нынче здѣсь полная тишина. Кое-когда вы услышите шаги мула по камнямъ мостовой -- это крестьянская дѣвушка проѣзжать верхомъ, сидя между своими корзинами, или увидите старую женщину, проходящую со своимъ узелкомъ на головѣ, или человѣка со страшнымъ разбойничьимъ лицомъ и дубиной въ рукѣ, поспѣшно проходящаго подорогѣ. Но за всѣмъ тѣмъ часовня здѣсь стоитъ одиноко; съ обѣихъ сторонъ ея морскіе заливы и она прислушивается къ прибою моря у ея подножія.
   Я пришла сюда, однажды, въ зимній день, когда полуденное солнце жарко пекло по старой мостовой. Я утомилась и дорога казалась мнѣ. крутой. Я вошла въ часовню, подошла къ разрушенному окну и стала смотрѣть въ море. Далеко, далеко за синими водами залива виднѣлись города и деревни, разсѣянные бѣлыми и красными пятнами по зеленымъ склонамъ горъ, а горныя вершины подымались въ самое небо и то появлялись, то скрывались за облаками. Мнѣ казалось, что вершины эти манятъ меня къ себѣ, но я знала, что никогда никакой мостъ не соединитъ меня съ ними, никогда, никогда! И я закрыла глаза рукой и отвернулась отъ нихъ. Видъ ихъ былъ невыносимъ для меня.
   Я прошлась по развалинамъ часовни, взглянула на Христа, несущаго свой крестъ, на божественнаго младенца, римскихъ солдатъ, на ихъ сложенныя руки, и вышла на открытую паперть, гдѣ сѣла на камень. У ногъ моихъ была маленькая бухта и рядъ бѣлыхъ домиковъ, тонувшихъ въ зелени оливковыхъ деревьевъ, а бѣлая пѣна волнъ длинной узкой лентой окаймляла берегъ; и, усталая, я облокотилась на колѣна. Я страшно устала -- усталость моя мнѣ казалась древнѣе дневного жара, древнѣе солнцепека на камняхъ старой римской дороги, и я положила голову на колѣна и, прислушиваясь къ прибою волнъ 300 футовъ подо мною и къ шуму вѣтра въ оливковыхъ вѣтвяхъ и старыхъ сводахъ, я заснула. И мнѣ приснился сонъ.
   Человѣкъ взывалъ къ Богу и Богъ ниспослалъ къ нему на помощь ангела. И ангелъ вернулся и сказалъ: "Я не могу помочь этому человѣку".
   Богъ сказалъ: "Что ему нужно?"
   Ангелъ отвѣтилъ: "Онъ убивается и кричитъ безъ умолку, что кто-то его обидѣлъ и что онъ хотѣлъ бы, да не можетъ простить обидчика".
   Богъ сказалъ: "Что сдѣлалъ ты для него?"
   Ангелъ отвѣтилъ: "Я сдѣлалъ все. Я взялъ его за руку и сказалъ ему: слушай, когда будутъ говорить объ этомъ человѣкѣ дурно, говори о немъ хорошо, втайнѣ, незамѣтнымъ для него образомъ, помогай ему, гдѣ можешь, дѣлись съ нимъ въ томъ, что у тебя есть самаго драгоцѣннаго, и постепенно, служа ему такимъ образомъ, ты почувствуешь, что обрѣлъ его душу и что ты простилъ его. И человѣкъ сказалъ: хорошо, я сдѣлаю это. Но потомъ въ одну темную ночь я опять услышалъ его вопли: "Я сдѣлалъ все. Ничто не помогаетъ. Мнѣ не легче отъ того, что я говорю о немъ одно добро. И хотя бы я пролилъ свою собственную кровь за него, я не могу погасить ненависть въ своемъ сердцѣ. Я не могу простить, о Боже, не могу, не могу!"
   Тогда я сказалъ ему: "Посмотри сюда, оглянись на свое прошлое, начиная съ самаго дѣтства, посмотри на мелочность и несправедливость свою, всмотрись хорошенько во всѣ ошибки и недостатки свои и развѣ при свѣтѣ твоей собственной жизни ты не увидишь брата во всякомъ другомъ человѣкѣ? Развѣ ты самъ такъ безгрѣшенъ, что имѣешь право ненавидѣть?"
   И онъ посмотрѣлъ и сказалъ: "да, ты правъ, я тоже грѣшилъ и я прощаю собрата. Довольно, ступай, я простилъ". И онъ спокойно легъ и сложилъ на груди руки, и я думалъ, что теперь онъ нашелъ міръ своей душѣ. Но не успѣлъ я взмахнуть крыльями, чтобы подняться на небеса, какъ я снова услыхалъ на землѣ вопли: "Я не могу простить, о Боже, не могу! Лучше умереть, чѣмъ ненавидѣть. Я не могу простить!"
   И я приблизился къ его жилищу и во мракѣ всталъ за его дверью и слышалъ, какъ онъ продолжалъ кричать:
   "Я тоже грѣшилъ, но не такъ. Если я когда-нибудь наносилъ собрату малѣйшую рану, я становился предъ нимъ на колѣна и цѣловалъ его рану до тѣхъ поръ, пока она не заживала. Я не могъ допустить, чтобы чья-нибудь душа погибла изъ ненависти ко мнѣ. И если кто-нибудь только воображалъ себѣ, что я оскорбилъ его, я передъ нимъ падалъ ницъ, чтобы онъ могъ топтать меня ногами и такимъ образомъ, видя все мое униженіе, могъ бы простить меня и не губить свою душу. Но о моей душѣ никто не заботился, никто не хотѣлъ спасти меня отъ погибели и не дѣлалъ ни одного шага, дабы я могъ простить его".
   Я сказалъ ему: "Послушай, успокойся. Если ты не можешь, то и не прощай своего обидчика, но забудь о немъ и о его обидѣ, забудь объ этомъ и живи по прежнему. Можетъ быть, въ будущей жизни..."
   Онъ вскричалъ: "Отойди, ты ничего не разумѣешь! Что для меня будущая жизнь? Я погибаю теперь, сейчасъ. Я не могу видѣть солнечнаго свѣта, глава мои полны пыли и глотка полна песку. Оставь меня, ты ничего не знаешь! О, еслибъ я могъ видѣть хоть еще одинъ разъ въ жизни, какъ прекрасенъ Божій міръ! Господи, Господи! Я не могу жить не любя, не могу жить ненавидя".
   Итакъ, я оставилъ его въ вопляхъ и стенаніяхъ и вернулся къ Тебѣ, Господи.
   И Господь сказалъ: "Душа этого человѣка должна быть спасена"..
   Ангелъ спросилъ: "Какъ спасти ее?"
   Богъ сказалъ: "Вернись за землю и спаси ее!"
   Ангелъ спросилъ: "Что же мнѣ дѣлать?"
   И Господь наклонился къ ангелу и что-то шепнулъ ему на ухо, и ангелъ распустилъ свои крылья и спустился на землю.
   И я было проснулась, сидя на камнѣ съ опущенной на колѣна головой, но я была не въ силахъ подняться. Я слышала, какъ вѣтеръ пробѣгалъ по вѣтвямъ оливковыхъ деревьевъ и подъ сводами развалинъ, и опять заснула.
   И ангелъ вернулся на землю, нашелъ человѣка съ ожесточеннымъ сердцемъ, взялъ его за руку и повелъ его на одно мѣсто. И человѣкъ не зналъ ни куда его ведетъ ангелъ, ни что онъ хочетъ показать ему. Когда же они пришли, то ангелъ закрылъ своимъ крыломъ лицо человѣка, и когда онъ отвелъ крыло, человѣкъ увидѣлъ что-то передъ собой за землѣ. Богъ далъ ангелу власть разоблачать человѣческую душу и снимать съ нея всѣ тѣ внѣшніе аттрибуты формы, цвѣта, возраста и пола, которые отличаютъ одного человѣка отъ всѣхъ остальныхъ его собратьевъ, и душа эта теперь лежала передъ нимъ такой же обнаженной, какой человѣкъ видитъ ее, когда онъ обращаетъ внутрь себя взоры.
   И они увидѣли передъ собой все ея прошлое: крошечную зарождающуюся жизнь и дѣтство съ его нѣжнымъ пушкомъ невинности, видѣли, какъ пушокъ этотъ, мало-по-малу, пропадалъ и наступала юность, и какъ молодая жизнь жадными губами припала къ великой чашѣ жизни, и какъ вода изъ нея полилась черезъ край; они видѣли всѣ несбывшіяся надежды и тѣ заблужденія ума и сердца, которыя людьми называются грѣхомъ, и тѣ минуты внутренняго просвѣтлѣнія, которыя людьми называются правдой, дни ея могущества и силы, когда, воспрянувъ, она восклицала: "я всесильна!" и дни малодушія и слабости, когда она падала на землю и распростертая лежала во прахѣ; они увидѣли все, чѣмъ могла сдѣлаться эта душа, но чѣмъ она никогда не сдѣлается.
   И человѣкъ поникъ головою.
   Ангелъ спросилъ его: "Что это?"
   Человѣкъ отвѣтилъ: "Это я, это я самъ". И онъ сдѣлалъ движеніе, какъ будто хотѣлъ прижать къ себѣ эту душу, но ангелъ удержалъ его и закрылъ его очи.
   Богъ далъ также ангелу власть снимать съ души тѣ внѣшніе аттрибуты времени, пространства и обстоятельствъ, которые отличаютъ одну отдѣльную человѣческую жизнь отъ жизни всей вселенной.
   И ангелъ снова раскрылъ человѣку глаза и человѣкъ прозрѣлъ. И онъ увидѣлъ передъ собой то, что въ одной маленькой каплѣ отражаетъ весь міръ, движеніе самыхъ далекихъ звѣздъ въ небесномъ пространствѣ и ростъ кристалловъ въ глубинѣ земли, куда не заглядывало око; то, что животворитъ зародышъ въ яйцѣ и приводитъ въ движеніе крошечные пальчики новорожденнаго младенца, что даетъ жизнь каждому листочку и цвѣточку и что пребываетъ одинаково въ глубинѣ необъятнаго моря и на свѣтлой его поверхности и на горныхъ вершинахъ, покрытыхъ лишаемъ да мохомъ, и въ душѣ человѣка...
   И человѣкъ погрузился въ созерцаніе. Но ангелъ коснулся его своимъ крыломъ и человѣкъ низко наклонилъ голову и прошепталъ съ благоговѣйнымъ трепетомъ: "Это Богъ!"
   И ангелъ закрылъ глаза человѣка. Когда же онъ снова открылъ ихъ, то человѣкъ увидѣлъ, что кто-то проходитъ мимо нихъ. Это была душа, облеченная во внѣшнюю форму и принявшая образъ человѣка, ибо ангелу дана Богомъ власть облекать, какъ и разоблачать души; и человѣкъ узналъ проходившаго.
   И ангелъ спросилъ его: "Знаешь ли ты, кто это?"
   Человѣкъ отвѣтилъ: "Я знаю его", и онъ смотрѣлъ ему во слѣдъ.
   Ангелъ спросилъ: "Простилъ ли ты его?"
   Человѣкъ только сказалъ: "Какъ прекрасенъ братъ мой"!
   И ангелъ заглянулъ человѣку въ глаза и закрылъ свой собственный ликъ -- свѣтъ, исходившій изъ этихъ глазъ, ослѣпилъ его. И онъ тихо засмѣялся и вернулся къ Богу. А оба человѣка на землѣ стали братьями.
   И я проснулась.
   Надо мной синее, синее небо, а далеко внизу волны прибиваютъ къ берегу. Я прохожу въ часовню, смотрю на мадонну въ синемъ и красномъ, на Христа, несущаго крестъ, римскихъ солдатъ и божественнаго младенца съ полу-стертыми чертами, и по крутой тропинкѣ спускаюсь на большую мостовую. Съ обѣихъ сторонъ стоятъ оливковыя деревья съ ихъ темными плодами и свѣтлыми листьями, а изъ щелей каменной стѣны выглядываютъ крошечные подснѣжники. Мнѣ кажется, что пока я спала, дождь освѣжилъ всю природу. Мнѣ чудится, что никогда еще я не видѣла небо и землю такими прекрасными. Я спускаюсь по дорогѣ и прежнее чувство усталости и дряхлости совершенно покинуло меня.
   Вотъ по тропинкѣ сверху спускается крестьянскій мальчикъ; онъ погоняетъ осла, къ бокамъ котораго привязаны двѣ большихъ корзины; онъ выходитъ на дорогу и идетъ впереди меня. Я никогда не видѣла его прежде. Но мнѣ хочется идти рядомъ съ нимъ и взятъ его за руку -- только онъ не понялъ бы, почему я это дѣлаю.
   

II.
Дары жизни.

   Я видѣлъ спящую женщину. Ей снилось, что передъ ней стоитъ Жизнь и въ каждой рукѣ держитъ по одному дару, въ одной -- любовь, въ другой -- свободу. И Жизнь сказала женщинѣ: "выбирай". Долго выбирала женщина и наконецъ сказала: "свободу".
   И Жизнь сказала ей: "Ты хорошо выбрала. Если бъ ты сказала: "Любовь", я дала бы тебѣ то, о чемъ ты просила, и ушла бы отъ тебя, я больше никогда не вернулась бы. Но теперь настанетъ день, когда я вернусь къ тебѣ. Въ этотъ день ты найдешь въ моей рукѣ оба дара вмѣстѣ".
   Я слышалъ, какъ женщина радостно засмѣялась во снѣ.
   

III.
Сонъ въ темную ночь.

   Въ одну темную ночь я лежалъ въ своей постели. Я слышалъ, какъ раздавались шаги полицейскаго на тротуарѣ, слышалъ шумъ экипажей, развозившихъ по домамъ веселящихся людей, и смѣхъ женщины, прошедшей подъ моимъ окномъ -- и затѣмъ заснулъ. И въ темнотѣ ночной я увидѣлъ сонъ. Я увидѣлъ, что Богъ послалъ мою душу въ Адъ.
   Въ Аду было хорошо; озеро въ немъ было свѣтлое, синее. Я сказалъ Богу: "мнѣ нравится это мѣсто".
   -- Вотъ какъ, оно тебѣ нравится!-- сказалъ Богъ.
   Пѣли птицы, зеленая травка спускалась до самой воды, росли прекрасныя деревья. Вдали между деревьями виднѣлись красивыя женщины. На нихъ были платья изъ нѣжныхъ разноцвѣтныхъ тканей; онѣ были высоки и стройны; волосы у нихъ были золотистые. Онѣ гуляли и то появлялись, то скрывались за деревьями; длинныя платья ихъ волочились по травѣ, а надъ головой у нихъ висѣли крупные, спѣлые плоды, желтые, какъ золото.
   Я воскликнулъ: "Какъ хорошо здѣсь, я бы хотѣлъ попробовать"..Но Господь сказалъ мнѣ:-- Подожди.
   Немного спустя я замѣтилъ хорошенькую женщину; она шла куда-то и оглядывалась по всѣмъ сторонамъ; потомъ она быстро нагнула вѣтку, поднесла ко рту висѣвшій на ней плодъ и какъ будто поцѣловала его, послѣ чего она удалилась такъ же незамѣтно, какъ и появилась; не слышно было даже шума ея платья на травѣ.-- И когда она скрылась, изъ за деревьевъ показалась другая женщина, такая же миловидная, какъ и первая, въ свѣтломъ, цвѣтномъ одѣяніи, и она тоже озиралась по сторонамъ. Когда она убѣдилась, что тамъ нѣтъ никого, она также притянула къ себѣ вѣтку, выбрала на ней самый лучшій плодъ и прильнула къ нему губами, послѣ чего она удалилась, какъ первая. И приходило еще много другихъ женщинъ, всѣ онѣ безшумно скользили и также незамѣтно скрывались, какъ и появлялись.
   И я спросилъ Бога, что онѣ дѣлаютъ?
   -- Онѣ отравляютъ плоды, -- сказалъ Онъ.
   "Какимъ образомъ?"
   -- Когда онѣ подносятъ плодъ ко рту, онѣ передними зубами прокусываютъ кожицу и вливаютъ туда свой ядъ; укушенное мѣсто онѣ сглаживаютъ губами, чтобы никто его не замѣтилъ, и уходятъ.
   "Зачѣмъ онѣ это дѣлаютъ"?
   -- Чтобы другія не ѣли плодовъ.
   "Но если онѣ отравятъ всѣ плоды, то никому нельзя будетъ ѣстъ ихъ; что же онѣ выиграютъ"?
   -- Онѣ ничего не выиграютъ.
   "Развѣ онѣ не боятся, что онѣ сами могутъ съѣсть плоды, отравленные другими"?
   -- Онѣ боятся этого, въ Аду всѣ боятся.
   И Богъ повелъ меня дальше. Но озеро показалось мнѣ уже не такимъ прозрачнымъ, какъ прежде.
   Направо между деревьями работали мужчины. Я посмотрѣлъ и сказалъ: "Мнѣ хотѣлось бы поработать вмѣстѣ съ ними, въ Аду почва должно бытъ плодородная, трава такая зеленая!"
   -- То, что растетъ въ этомъ саду, воздѣлываются не ими,-- сказалъ Богъ.
   И мы стояли и смотрѣли. Мужчины низко нагибались между кустами и копали ямы, но они ничего не сажали въ нихъ. Накрывъ яму хворостомъ и землей, каждый изъ нихъ отходилъ и садился поодаль за кустами, чтобы наблюдать оттуда. И я замѣтилъ, что всѣ они ступали съ большой осторожностью и нащупывали передъ собой дорогу.
   Я спросилъ, что они дѣлаютъ.
   -- Они роютъ ямы своимъ собратьямъ.-- сказалъ Господъ.
   "Зачѣмъ они это дѣлаютъ?"
   -- Каждый изъ нихъ думаетъ, что если упадетъ его собратъ, то онъ самъ возвысится.
   "Какъ можетъ онъ возвыситься?"
   -- Онъ не можетъ возвыситься.
   И я видѣлъ, какъ изъ за кустовъ сверкали глаза ихъ.
   "Здоровы ли эти люди"? спросилъ я.
   -- Они не здоровы, никто не здоровъ въ Аду.
   И Господь позвалъ меня дальше. Я ступалъ осторожно, чтобы не попасть въ яму. Мы вышли на открытое мѣсто, гдѣ Адъ переходитъ въ обширную равнину. Среди равнины стояло огромное зданіе. Мраморныя колонны поддерживали крышу, бѣлыя мраморныя ступени вели въ домъ. И вѣтеръ свободно гулялъ въ немъ на просторѣ. Только у задней стѣны висѣла тяжелая занавѣсь. Здѣсь длинными столами пировали нарядныя женщины и мужчины. Нѣкоторые танцовали; видно было, какъ развѣвались женскія платья, и слышно было, какъ смѣялись пирующіе. Но главное наслажденіе ихъ было въ винѣ; они доставали его изъ большихъ чановъ или кувшиновъ, стоявшихъ у задней стѣны, и я видѣлъ, какъ оно искрилось, когда они его наливали.
   Я сказалъ: "Мнѣ хочется войти къ нимъ и выпить вина".
   Но Господь сказалъ:-- Подожди.
   И я увидѣлъ, какъ на пиръ прибывали новые люди; они появлялись изъ за задней стѣны, приподымали одинъ уголъ занавѣси и, быстро проскользнувъ въ залу, тотчасъ же опускали ее за собой. Всѣ они вносили съ собой огромные кувшины, которые съ трудомъ тащили на себѣ. Пирующіе обступали со всѣхъ сторонъ вновь вошедшихъ, а они раскрывали свои кувшины и наливали всѣмъ вина; при этомъ женщины пили даже съ большей жадностью, чѣмъ мужчины. Угостивъ всѣхъ какъ слѣдуетъ, новые гости присоединяли свои кувшины къ тѣмъ, которые уже стояли у стѣны, а сами садились за столъ. И я замѣтилъ, что нѣкоторые изъ кувшиновъ были очень стары, покрыты плѣсенью и пылью, тогда какъ на другихъ сверкали капли молодаго вина и они сами какъ будто только что вышли изъ печи.
   И я внезапно вскрикнулъ: что это? Ибо среди звуковъ пѣсенъ, топота ногъ, смѣха и звона стакановъ я услышалъ пронзительный крикъ. Господь сказалъ мнѣ: "Встань подальше". И онъ повелъ меня на мѣсто, откуда я увидалъ обѣ стороны занавѣси. За домомъ былъ винный прессъ, и тамъ дѣлалось вино. Я видѣлъ, какъ раздавливались виноградныя кисти и слышалъ ихъ крикъ. Я спросилъ: "Развѣ люди пирующіе по ту сторону занавѣси, не слышатъ этого крика?"
   -- Занавѣсь плотна, и они пируютъ,-- сказалъ Богъ.
   -- Но только что вошедшія туда люди... вѣдь они видѣли?...
   -- Они опускаютъ за собой занавѣсь и забываютъ то, что видѣли.
   -- Какимъ же образомъ достается имъ то вино, которое они приносятъ съ собой въ кувшинахъ?
   -- Виномъ завладѣваютъ только тѣ изъ нихъ, которымъ во время давки винограда удается протиснуться на самый верхъ. Высвободившись изъ пресса, они вскарабкиваются на край чана, зачерпываютъ сверху вино и выходятъ сюда пировать.
   -- А еслибъ они упали, взбираясь наверхъ?
   -- Тогда бъ они сами сдѣлались виномъ.
   Я стоялъ, наблюдалъ и содрогался.
   Господь тоже наблюдалъ, лежа въ солнечномъ сіяніи.
   Немного спустя я замѣтилъ, что занавѣсь, висѣвшая у задней стѣны, заколыхалась. Я спросилъ: "Это подулъ вѣтеръ"?.
   Богъ сказалъ: "Да, вѣтеръ".
   И мнѣ показалось, что извнѣ кто-то напираетъ на занавѣсь и что на ней показались очертанія мужскихъ и женскихъ фигуръ. Скоро и пирующіе замѣтили колебанія занавѣси и стали перешептываться между собой.
   Тогда нѣкоторые изъ нихъ встали, собрали самую плохую посуду и слили въ нее все, что оставалось на днѣ опорожненныхъ кувшиновъ. Матери шептали своимъ дѣтямъ: "Не выпивайте все, оставляйте капельку въ вашихъ стаканахъ". И когда они слили всѣ остатки, они выплеснули ихъ прямо подъ занавѣсь, не приподнимая ея съ пола; и послѣ этого движеніе улеглось.
   Я спросилъ: "Почему они успокоились?"
   Господь сказалъ: "Они пьютъ то, что имъ выплеснули".
   Я вскричалъ: "Какъ, свои, свои собственные соки?"
   -- Они попадаютъ къ нимъ съ другой стороны занавѣси, и ихъ томить жажда.
   И пиршество продолжалось. Но спустя нѣкоторое время изъ подъ занавѣси показалась маленькая блѣдная рука, она точно ползла по полу и протягивалась къ виннымъ кувшинамъ.
   -- Отчего эта рука такъ безкровна?-- спросилъ я.
   -- Это рука, изъ которой выжаты всѣ соки,-- сказалъ Богъ.
   И мужчины, сидѣвшіе за столами, тоже увидали эту руку и въ испугѣ вскочили на ноги; а женщины вскричали, подбѣжали къ чанамъ съ виномъ, обняли ихъ, крича: "Наши, наши собственные, не отдадимъ ихъ"! и обвили ихъ своими длинными волосами.
   Я спросилъ Бога: "Отчего эта маленькая рука такъ испугала ихъ?"
   -- Оттого, что она такая блѣдная,-- сказалъ Онъ.
   И мужчины цѣлой толпой кинулись къ занавѣси и вступили въ драку съ напиравшими оттуда людьми. Слышно было, какъ они боролись на полу и какъ, наконецъ, сытые побили голодныхъ. А когда занавѣсь по прежнему спокойно опустилась и всѣ вернулись на свои мѣста, я на полу увидѣлъ пятно.
   -- Отчего не смоютъ они этого пятна?-- спросилъ я.
   -- Они не могутъ смыть его,-- сказалъ Господь.
   И пировавшіе въ залѣ люди стали собирать камешки и разложили ихъ по всему нижнему краю занавѣси, чтобы она не могла подняться. И, сдѣлавъ это, они опять усѣлись за столы и веселье возобновилось.
   Я спросилъ Бога: "Развѣ эти камешки могутъ удержать занавѣсь?"
   -- А какъ ты думаешь?-- сказалъ Онъ.
   -- А если подуетъ вѣтеръ, то...
   -- Если подуетъ вѣтеръ?
   Въ залѣ продолжали пить и веселиться.
   И внезапно я вскричалъ къ Господу: "А еслибъ вдругъ нашелся кто-нибудь въ ихъ средѣ, даже въ ихъ же средѣ, кто вскочилъ бы за столомъ и, далеко закинувъ свою чашу, закричалъ бы всѣмъ: "братья, сестры мои, остановитесь! Знаете ли вы, что мы пьемъ?"... и, разодравъ своимъ мечомъ занавѣсь надвое, широко раскрылъ бы обѣ полы ея и закричалъ бы имъ: "Смотрите, братья мои, это не вино, нѣтъ, не вино мы пьемъ, смотрите, о братья, сестры мои... еслибъ онъ опрокинулъ всѣ"...
   Богъ сказалъ: "Замолчи, смотри сюда".
   И я посмотрѣлъ: передъ домомъ въ травѣ тянулся рядъ могилъ; цвѣты покрывали ихъ, позолоченные мраморные памятники стояли у ихъ изголовья. Я спросилъ Бога, чьи это могилы?
   -- Это могилы тѣхъ, которые возвышали свой голосъ во время пиршества и останавливали безуміе своихъ братьевъ.
   -- Почему они здѣсь погребены?
   -- Люди, пировавшіе въ домѣ, схватили и выбросили ихъ вонъ.
   -- Кто же похоронилъ ихъ?
   -- Тѣ же самые люди, которые выкинули ихъ.
   -- Какже это они сначала выкинули ихъ, а потомъ сами же поставили имъ памятники?
   -- Кости выброшенныхъ труповъ громко вопіяли о дѣлахъ ихъ и потому они закрыли ихъ.
   И тутъ же въ травѣ я увидѣлъ лежавшее мертвое тѣло, и я спросилъ, почему оно здѣсь лежитъ?
   -- Тѣло это было выброшено только вчера. Пройдетъ немного времени, начнетъ гнить мясо, обнажатся кости и тогда они похоронятъ, и его и на могилѣ посадятъ цвѣты.
   А пиршество становилось все шумнѣе и шумнѣе.
   Мужчины и женщины сидѣли за столами и выпивали полные бокалы. Нѣкоторые изъ нихъ выходили изъ за стола, кидались другъ другу на шею и танцовали и пѣли. Провозглашались тосты за тостами, слышалось чоканье бокаловъ; одни пили за здоровіе другихъ и цѣловали другъ друга въ красныя, какъ кровь, уста.
   И разгулъ пирующей компаніи переходилъ въ дикую оргію.
   Мужчины, которые не могли больше допить того, что оставалось, въ ихъ стаканахъ, вставали, выплескивали вверхъ свои остатки, и вино каскадами стекало внизъ на полъ. Женщины окрашивали виномъ свои платья и обагряли имъ крошечные, невинные уста своихъ малютокъ. По временамъ танцующая пара опрокидывала сосудъ, стоявшій на полу, и брызги вина обдавали ихъ платья. Дѣти сидѣли на полу передъ большими чашами съ виномъ и пускали въ нихъ лодочки изъ розовыхъ лепестковъ. Они своими рученками плескались въ винѣ и вздували большіе красные пузыри.
   И волны пьянаго разгула подымались все выше и выше.
   Бѣшенѣе становились танцы, громче и громче пѣсни. Но въ этой компаніи то здѣсь, то тамъ встрѣчались одинокіе люди, которые не принимали участія въ оргіи. Я видѣлъ, какъ они сидѣли въ разныхъ концахъ залы и, облокотившись на столъ, закрывали лицо руками; они смотрѣли въ стаканы, стоявшіе передъ ними, но больше не пили вина. И когда кто-нибудь дотрагивался до ихъ плеча и звалъ ихъ танцовать или пѣть, они испуганно вздрагивали и опять устремляли свой неподвижный взоръ въ стоявшее передъ ними вино.
   И я замѣтилъ также нѣсколько женщинъ, сидѣвшихъ отдѣльно въ разныхъ мѣстахъ. Другія танцовали, или пѣли, или обкармливали своихъ дѣтей; онѣ же сидѣли молча и безъ движенія, склонивъ голову, и какъ будто прислушивались къ чему-то. Дѣти теребили ихъ за платья, но онѣ не замѣчали ихъ и все прислушивались къ какимъ-то непонятнымъ имъ звукамъ.
   И оргія все не прекращалась.
   Мужчины пили до полнаго опьяненія и, положивъ головы на край стола, тутъ же засыпали тяжелымъ сномъ. Женщины, обезсилѣвшія отъ танцевъ, опускались на скамьи и склоняли головы на плечи своихъ любовниковъ. Малыя, опьянѣвшія отъ вина дѣти лежали въ ногахъ своихъ матерей. По временамъ кто-нибудь порывисто вскакивалъ изъ за стола и опрокидывалъ за собой скамейку; другой, опираясь на перила, свѣшивался съ нихъ, опьянѣвъ до потери сознанія, или шатаясь на ногахъ, подходилъ къ винному чану и безъ чувствъ падалъ около него. Онъ успѣлъ отвернуть кранъ чана, но въ эту минуту сонъ одолѣлъ его, и вино льется на полъ.
   Тонкая красная струя течетъ по бѣлымъ мраморнымъ плитамъ; вотъ она достигла лѣстницы; медленно стекаетъ капля за каплей, со ступеньки на ступеньку и, наконецъ, падаетъ на землю и просачивается въ нее. А съ земли подымается бѣлое облако и застилаетъ все кругомъ.
   Я не могъ произнести ни одного слова, я задыхался. Но Богъ позвалъ меня и повелъ еще дальше.
   И мы пришли на мѣсто, гдѣ на семи холмахъ лежатъ развалины громаднаго зданія; зданіе это когда-то навѣрное было еще больше и солиднѣе, чѣмъ то, которое я только что видѣлъ.
   Я спросилъ: "Что дѣлали люди строившіе это зданіе?"
   Богъ отвѣтилъ: "Они пировали".
   -- И тоже пили вино?.
   -- И тоже пили вино.
   И за развалинами дома въ землѣ я увидѣлъ большое кругообразное углубленіе, какое дѣлается для подставки виннаго пресса.
   -- Почему же рушилось это огромное зданіе?
   -- Потому что почва подъ нимъ пропиталась виномъ и превратилась въ трясину.
   И Богъ повелъ меня дальше.
   И когда мы поднялись на холмъ, передъ нами открылись ясныя синія воды, а кругомъ на землѣ лежали обломки бѣлаго мрамора.
   -- Что было здѣсь прежде?-- спросилъ я.
   -- Домъ пиршествъ и увеселеній.
   И когда я взглянулъ на колонны, лежавшія у моихъ ногъ, я громко вскрикнулъ отъ радости: "Здѣсь мраморъ цвѣтетъ!"
   -- Это былъ когда-то великолѣпный домъ. Никогда не было и никогда не будетъ подобнаго ему. Колонны и статуи въ немъ были какъ живыя. Винные сосуды походили на цвѣты, а занавѣсь съ одной стороны вся была вышита золотомъ, и разукрашена роскошными рисунками.
   -- Почему же рушился этотъ домъ?-- спросилъ я.
   -- Потому что съ другой стороны занавѣси, тамъ, гдѣ былъ винный прессъ, было темно,-- сказалъ Богъ.
   И пройдя дальше, мы увидѣли могучій песчаный хребетъ. Темная рѣка пробѣгала здѣсь и высоко поднимались двѣ огромныя возвышенности.
   -- Какъ огромны онѣ!-- воскликнулъ я.
   -- Да, онѣ огромны,-- сказалъ Богъ.
   И мнѣ послышались какіе-то звуки. Богъ спросилъ меня, къ чему я прислушиваюсь.
   -- Я слышу какъ будто плачъ и звукъ наносимыхъ ударовъ, но я не могу понять, откуда раздаются они.
   -- Это отголоски виннаго пресса еще не замерли среди развалинъ этихъ высотъ. И здѣсь люди когда-то пировали,-- сказалъ Господъ.
   И онъ повелъ меня дальше.
   На голомъ безплодномъ склонѣ холма Господь велѣлъ мнѣ остановиться. Я посмотрѣлъ вокругъ себя.
   -- Здѣсь тоже когда-то стоялъ домъ, въ которомъ пировали люди,-- сказалъ Богъ.
   -- Я не вижу и слѣдовъ дома,-- сказалъ я.
   -- Оттого, что въ немъ не осталось и камня на камнѣ.
   И когда я оглянулся, я увидѣлъ на склонѣ одинокую могилу я спросилъ: "Что въ этой могилѣ?"
   -- Виноградная лоза, раздавленная въ винномъ прессѣ,-- отвѣтилъ Богъ.
   У изголовья могилы стоялъ крестъ, а въ ногахъ лежалъ терновый вѣнецъ. И когда я повернулся, чтобы уйти съ этого мѣста, я еще разъ оглянулся. Винный прессъ и домъ пирующихъ не оставили за. собой ни слѣда, но могила эта уцѣлѣла. Мы пошли дальше. Въ концѣ длинной горной цѣпи начиналась обширная песчаная равнина, она далеко разстилалась передъ нами. Всмотрѣвшись, я увидѣлъ, что по ней разсыпаны большіе камни, но толстый слой песку за половину закрылъ ихъ.
   Я сказалъ: "На этихъ камняхъ есть какія-то надписи, но я не могу прочесть ихъ". И Господь сдулъ песокъ съ камней, и я прочелъ: "Взвѣшены на вѣсахъ и найдено"... послѣдняго слова не доставало.
   Я спросилъ: "И здѣсь былъ домъ, въ которомъ пировали люди?"
   -- И здѣсь пировали люди,-- сказалъ Господь.
   -- И у нихъ былъ винный прессъ?
   -- И у нихъ былъ винный прессъ.
   Больше я не спрашивалъ. Я слишкомъ усталъ. Я устремилъ взоръ вдаль и смотрѣлъ сквозь розовый свѣтъ заходящаго солнца.
   Далеко впереди я увидѣлъ двѣ огромныя фигуры. Съ высокоприподнятыми крыльями и суровыми чертами лица, онѣ, казалось, смотрѣли вглубь песчаной равнины и стояли тамъ точно въ ожиданіи. Они не походили ни на человѣка, ни на звѣря, но я не спросилъ Бога, кто они, потому что зналъ, что Онъ мнѣ отвѣтитъ.
   И утомленный взоръ мой проникалъ все дальше и дальше. Я защитилъ глаза отъ свѣта, и тамъ за сыпучими песками равнины увидалъ одиноко стоящую колонну. Верхушка ея сломилась и зарылась въ песокъ. На обезглавленной колоннѣ сидѣла, сложивъ крылья, обитательница пустыни сѣрая сова, а внизу по песку пробиралась осторожная лиса, волоча за собой свой длинный хвостъ. И взору моему открывались все новые и новые горизонты. Далеко на самомъ краю пустыни показались новые песчаные холмы, и они, навѣрное, за собой скрывали еще что то...
   Но я въ изнеможеніи закрылъ глаза и вскричалъ: "Такъ усталъ, такъ усталъ!"
   -- Ты видѣлъ лишь половину ада,-- сказалъ Богъ.
   -- Но я не могу видѣть больше. Я боюсь ада. Мнѣ страшно проходить даже по своей узкой тропѣ. Иду ли я по землѣ, мнѣ чудится, что я падаю въ вырытую для меня яму. Протяну ли руку, чтобы сорвать плодъ, я со страхомъ отдергиваю ее назадъ, потому что мнѣ кажется, что его уже поцѣловала женщина. Озираюсь ли въ равнинѣ, всѣ холмы ея мнѣ кажутся могилами; прохожу ли мимо камней, я слышу все громкіе вопли; вижу ли танцующихъ людей, мнѣ кажется, что они танцуютъ подъ звуки рыданій, а вино ихъ -- живая кровь! О, какъ ужасенъ адъ!
   -- Куда жъ ты хочешь идти?
   -- Я хочу вернуться на землю. Тамъ было лучше.
   И Господь засмѣялся, но я не знаю, надъ чѣмъ Онъ смѣется. Онъ сказалъ: "Иди за Мной и Я покажу тебѣ небо".
   

II.

   И я проснулся. Было тихо и темно. Звуки экипажей на улицѣ замерли; смѣявшаяся женщина куда-то ушла и шаги полицейскаго больше не раздавались на тротуарѣ. И въ глубокомъ мракѣ ночи мнѣ показалось, что огромная рука легла на мое сердце и сжимаетъ его, какъ въ тискахъ. Я задыхался и переворачивался съ боку на бокъ. Но вслѣдъ затѣмъ я опять заснулъ, и прерванный сонъ мой возобновился.
   Мнѣ снилось, что Богъ повелъ меня на край свѣта. Земля кончалась и передо мной зіяла пропасть. Я посмотрѣлъ внизъ и мнѣ показалось, что пропасть бездонна. Но затѣмъ я увидѣлъ два моста, перекинутые на ту сторону -- оба они постепенно вели вверхъ.
   Я спросилъ Бога, есть ли еще путь, по которому можно перейти туда.
   -- Есть еще одинъ путь,-- сказалъ Богъ,-- но до него далеко и онъ ведетъ прямо вверхъ.
   Я спросилъ, какъ называются эти мосты, но Богъ сказалъ мнѣ:-- "Что въ названіяхъ? называй ихъ какъ хочешь -- Добромъ, Правдой, Красотой... ты, все равно, еще не поймешь ихъ".
   -- Почему же я не могу видѣть третьяго моста?-- спросилъ я.
   -- Его видятъ только тѣ, которые поднимаются по немъ.
   -- Всѣ ли они ведутъ въ одно и то же небо?
   -- Небо только одно. Но оно можетъ быть выше и ниже. Тѣ, которые достигли высшихъ ступеней, могутъ спускаться на низшія, чтобы отдыхать на нихъ; но достигшія низшихъ ступеней не всегда имѣютъ силу подняться на высшія. Свѣтъ же вездѣ одинъ и тотъ же.
   И на ближайшемъ ко мнѣ мосту -- онъ былъ шире другого -- я замѣтилъ безчисленное множество слѣдовъ. Я спросилъ, почему по немъ переходило столько народу.
   -- Этотъ мостъ ведетъ только на низшія ступени, и онъ не такъ круто подымается вверхъ, какъ другіе.
   И я замѣтилъ, что также было много слѣдовъ людей, повернувшихъ назадъ, и спросилъ: почему это?
   -- Кто разъ поднялся на небо -- больше не спускается на землю. Но, дойдя до середины моста, нѣкоторыхъ беретъ раздумье, на нихъ находитъ страхъ, что тамъ, на той сторонѣ, можетъ быть, нѣтъ твердаго материка, и тогда они поворачиваютъ назадъ.
   -- Развѣ оттуда никто никогда не возвращался?
   -- Никто никого.
   И Богъ повелъ меня черезъ мостъ. Когда мы подошли къ однѣмъ изъ большихъ дверей неба -- ибо въ небо ведетъ много дверей, и всѣ онѣ открыты -- я взглянулъ наверхъ: двери были такъ высоки, что не видно было ихъ вершины.
   . И небо показалось мнѣ неизмѣримо великимъ.
   Я спросилъ: "Что больше -- небо или адъ?"
   -- Адъ такъ же обширенъ, какъ и небо,-- сказалъ Богъ,-- но небо выше и глубже. Адъ можетъ быть поглощенъ небомъ, но небо не можетъ быть поглощено адомъ.
   И мы вышли. Это было безмолвное и необъятное царство. Съ обѣихъ сторонъ возвышались горы и все было окутано блѣднымъ, прозрачнымъ свѣтомъ. Я замѣтилъ, что свѣтъ этотъ испускали камни и скалы. Я хотѣлъ спросить Бога, отчего это, но Онъ не отвѣтилъ мнѣ.
   И я смотрѣлъ и дивился, ибо думалъ, что небо совсѣмъ другое. Немного спустя свѣтъ усилился, какъ онъ усиливается при наступленіи дня. Я спросилъ, не восходитъ ли солнце.
   -- Нѣтъ,-- сказалъ Господь,-- мы приближаемся къ тому мѣсту, гдѣ есть люди.
   И чѣмъ ближе мы подходили, тѣмъ становилось свѣтлѣе; на скалахъ распускались роскошные цвѣты, по дорогѣ цвѣли всѣ деревья, повсюду сбѣгали веселые ручейки и раздавалось пѣніе птицъ.
   Я спросилъ, гдѣ они поютъ?
   -- Это люди такъ зовутъ другъ друга,-- сказалъ Богъ.
   И когда мы подошли еще ближе, я увидѣлъ людей; они были нагіе, и тѣла ихъ свѣтились. Я спросилъ Бога, почему они не носятъ одежды.
   -- Тѣла ихъ испускаютъ свѣтъ и потому они не хотятъ закрывать ихъ.
   -- А что они дѣлаютъ?-- спросилъ я.
   -- Освѣщаютъ растенія, дабы они росли.
   И я замѣтилъ что они работали то группами, то по одиночкѣ, но чаще всего парами, двѣ женщины или двое мужчинъ и еще чаще женщина и мужчина вмѣстѣ. И я спросилъ: почему это?
   -- Когда мужчина и женщина свѣтятъ вмѣстѣ, получается самый совершенный свѣтъ. Но есть и много другихъ растеній, каждые изъ нихъ нуждается въ особомъ свѣтѣ.
   И изъ одной группы вышелъ человѣкъ и подбѣжалъ ко мнѣ; и тогда я взглянулъ на него, мнѣ показалось, что мы играли вмѣстѣ, когда еще были маленькими дѣтьми и что мы однолѣтки. Я сказалъ Богу, что я почувствовалъ.
   -- На небесахъ всѣ люди чувствуютъ то же, когда встрѣчаютъ друга друга,-- сказалъ Господь.
   И человѣкъ, подбѣжавшій во мнѣ, взялъ меня за руку и повелъ меня впередъ.
   Проходя между деревьями, онъ громко запѣлъ, и кто-то ему отвѣтилъ. Это была женщина, работавшая съ нимъ вмѣстѣ; онъ подвелъ женя къ ней.
   -- Ему надо дать напиться,-- сказала она; и она черпнула рукой воды и напоила меня (въ аду я бы побоялся пить); затѣмъ, они сорвали плоды и накормили меня. Они сказали мнѣ: "Мы долго освѣщали эти плоды, чтобы они созрѣли". И глядя на то, какъ я ѣлъ, они смѣялись и радовались.
   Потомъ мужчина сказалъ женщинѣ: "Онъ очень усталъ, ему надо отдохнуть" (я не спалъ въ аду, я боялся тамъ спать), и онъ положилъ мою голову на колѣна своей подруги и закрылъ меня ея длинными волосами. Я заснулъ, но и во снѣ мнѣ все казалось, что я слышу пѣніе птицъ. Когда же я проснулся, было какъ будто раннее утро, на всемъ лежала свѣжая утренняя роса.
   И человѣкъ взялъ меня за руку и повелъ меня на уединенное мѣсто въ скалахъ. Почва была камениста, но изъ нея выглядывали нѣжные ростки растеній и вблизи протекала струя свѣтлой воды. "Это садъ, который воздѣлывается только нами обоими; никто объ этомъ не знаетъ. Каждый день мы здѣсь свѣтимъ и грѣемъ... и посмотри, земля уже треснула и изъ нея сочится вода. А вотъ, уже распустились и цвѣты".
   И онъ полѣзъ на скалу, сорвалъ два маленькихъ цвѣточка, на которыхъ еще сверкали капли росы, и подалъ ихъ мнѣ. Я взялъ по одному цвѣтку въ каждую руку, и руки мои свѣтились, пока я держалъ цвѣты. "Когда садъ будетъ готовъ, онъ будетъ для всѣхъ", сказалъ онъ. И онъ вернулся къ своей подругѣ, а я вышелъ на большую свѣтлую дорогу.
   Идя по дорогѣ, я услышалъ громкое звучное пѣніе и скоро увидалъ, что это поетъ человѣкъ, у котораго закрыты глаза; вокругъ него стояли его товарищи; закрытые глаза человѣка испускали такой яркій свѣтъ, какого я еще не видѣлъ на небѣ. Я обратился къ одному изъ стоявшихъ тамъ людей и спросилъ, кто этотъ человѣкъ.
   -- Тише,-- сказалъ онъ,-- это нашъ пѣвецъ.-- Я спросилъ почему изъ глазъ его исходитъ такой свѣтъ.
   -- Они не видятъ, и мы цѣловали ихъ до тѣхъ поръ, пока они засвѣтились.-- И всѣ обступили его.
   И я пошелъ дальше. Вдали между деревьями виднѣлась толпа людей, слышны были ихъ смѣхъ и радостные возгласы. Встрѣтивъ ихъ, я замѣтилъ, что они несутъ человѣка, у котораго не было ни рукъ, ни ногъ. Отъ изуродованныхъ частей его тѣла исходилъ такой ослѣпительный свѣтъ, что я не могъ смотрѣть на него. Я спросилъ, кого несутъ.
   -- Это нашъ братъ,-- сказали мнѣ.-- Однажды онъ упалъ и сломалъ себѣ руки и ноги; съ тѣхъ поръ онъ не можетъ обходиться безъ нашей помощи, но мы такъ часто дотрогивались до его больныхъ мѣстъ, что они испускаютъ теперь самый яркій свѣтъ на небѣ. Мы носимъ его для того, чтобы онъ освѣщалъ и согрѣвалъ все, что нуждается въ самомъ сильномъ свѣтѣ и теплѣ. Никто не оставляетъ его долго у себя; онъ принадлежитъ всѣмъ.-- И толпа прошла дальше.
   Тогда я обратился къ Богу и сказалъ: "Это удивительная страна.. Я всегда думалъ, что слѣпота и увѣчье большое зло. Здѣсь же люди извлекаютъ изъ него радости!"
   -- Развѣ ты думалъ, что любовь нуждается въ глазахъ или рукахъ?-- сказалъ Богъ. И я пошелъ дальше по большой и свѣтлой дорогѣ; по обѣ стороны высокія пальмы подымали свои вершины.
   Я сказалъ Богу: "Давно, съ тѣхъ поръ, какъ я былъ маленькимъ ребенкомъ и всегда, когда я бывалъ одинокимъ или плакалъ, я мечталъ объ этой странѣ, и теперь я больше не уйду отсюда. Я останусь здѣсь и буду свѣтить". И я началъ снимать съ себя платье, дабы я могъ свѣтить, какъ и всѣ въ этой странѣ; но когда я посмотрѣлъ на себя, то увидѣлъ, что тѣло мое не испускаетъ лучей. Я спросилъ Бога, отчего это?
   -- Развѣ въ твоемъ сердцѣ нѣтъ ни капли темной крови, развѣ въ немъ нѣтъ вражды ни къ кому?
   "Есть..." сказалъ я и подумалъ: теперь наконецъ, настало время, когда я могу показать Богу, какова была моя жизнь, когда я могу разсказать ему, какъ дурно обращались со мной мои собратья, какъ они не понимали меня и какъ я всегда старался быть великодушнымъ и благороднымъ къ нимъ... а они... И я началъ говорить, но когда я посмотрѣлъ внизъ, я увидѣлъ, что подъ дыханіемъ моимъ поблекли цвѣты, и я замолкъ.
   И Богъ позвалъ меня еще дальше; я же закрылъ лицо своимъ плащемъ и послѣдовалъ за нимъ.
   Мы долго шли; скалы становились все выше и круче, и, наконецъ, мы подошли къ подножію горы, вершина которой терялась въ облакахъ. На склонѣ этой горы работали люди; они копали землю громадными заступами; видео было, что они напрягали всѣ свои силы. Нѣкоторые изъ нихъ работали по одиночкѣ, другіе -- группами. Крупные капли пота выступали у нихъ на лбу; на рукахъ обозначались ихъ напряженные мускулы. Я сказалъ: "Я не думалъ, чтобы на небѣ люди работали такъ тяжело!" И я вспомнилъ тѣ сады, въ которыхъ люди пѣли и любили другъ друга, и удивился, почему другіе, выбрали такую тяжелую работу на такомъ голомъ склонѣ горы. И я увидѣлъ, что отъ чела работавшихъ людей падалъ свѣтъ и что капли пота, падавшія за землю, также свѣтились.
   Я спросилъ Бога, зачѣмъ они копаютъ землю?
   И Господь коснулся моихъ очей и я увидѣлъ, что на землѣ сверкаютъ камни; блескъ ихъ былъ такой ослѣпительный, что прежде я не могъ ихъ видѣть, и я замѣтилъ, что свѣтъ, падавшій отъ чела работавшихъ людей, и свѣтъ этихъ камней былъ одинъ и тотъ же. Каждый разъ, когда работникъ находилъ камень, онъ передавалъ его стоявшему рядомъ, тотъ третьему и т. д. Никто не оставлялъ камней себѣ. А когда откапывался большой тяжелый камень, нѣсколько человѣкъ подбѣгали къ этому мѣсту, подымали его вверхъ и оглашали воздухъ радостными криками, послѣ чего они опять принимались за работу.
   Я спросилъ Бога, что они дѣлаютъ съ этими камнями?
   И Богъ опять коснулся моихъ очей, дабы укрѣпить мое зрѣніе, и когда я открылъ глаза, я у самыхъ своихъ ногъ увидалъ гигантскую корону. Свѣтъ отъ нея такъ и лился потоками.
   -- Каждый камень, который они откапываютъ, они вставляютъ въ эту корону,-- сказалъ Господь.
   Корона эта была сдѣлана по дивному образцу; части ея были выполнены различно, но всѣ онѣ сливались вмѣстѣ и составляли одинъ общій чудный узоръ.
   Я сказалъ: "Почему же каждый изъ работниковъ знаетъ, куда онъ долженъ вставлять свой камешекъ, чтобы былъ выполненъ узоръ?"
   -- Въ свѣтѣ, падающемъ отъ его чела, каждый работникъ видитъ слабыя очертанія всей оконченной короны.
   -- А какимъ образомъ края камней сходятся такъ плотно, что нигдѣ не видно щелей?
   -- Камни эти -- живые, они растутъ.
   -- Какую же награду за свой трудъ получаютъ работники?
   -- Награда ихъ въ томъ, что они видятъ, какъ выполняется та часть узора, надъ которой они трудятся.
   -- Но вѣдь камни, вставленные прежде, закрываются слѣдующими за ними, а эти послѣдніе также закроются другими?
   -- Одни камни закрываются другими, но не затемняются ими. Свѣтъ, исходящій отъ всей короны, въ то же время свѣтъ каждаго отдѣльнаго камня. Безъ перваго не могло бы быть и послѣдняго.
   -- Когда же будетъ окончена вся корона?
   -- Взгляни на верхъ.-- И когда я посмотрѣлъ, я увидѣлъ, что до вершины горы было еще далеко; ея не видно было, она скрывалась за облаками.
   И Богъ не оказалъ больше ничего.
   Потомъ я взглянулъ на корону -- и жгучая тоска и жажда овладѣли мною. Такъ тоскуетъ мать о ребенкѣ, котораго отняла у нея смерть; такъ рвется другъ къ разлученному съ нимъ другу; такъ потухающія очи жаждутъ ускользающей отъ нихъ жизни; такъ юноша жаждетъ любви при первомъ ея пробужденіи, и также жаждалъ и я, но жажда моя была еще сильнѣе, еще жгучѣе.
   И я вскричалъ къ Господу: "И я хочу работать здѣсь! И я хочу вставлять камни въ эту чудную корону, дабы вложить и свой крошечный вкладъ въ великую сокровищницу. И хотя бы я проработалъ здѣсь годы и не нашелъ бы нігодного камня, я по крайней мѣрѣ буду вмѣстѣ съ этими людьми, я услышу ихъ радостные крики, когда они найдутъ новый камень, я буду ликовать вмѣстѣ съ ними, буду оглашать воздухъ вмѣстѣ съ ними. Я увижу, какъ будетъ рости корона!" И жажда, проснувшаяся въ моей груди, въ эту минуту была такъ велика, что мнѣ показалось, что и отъ моего чела упали слабые лучи свѣта.
   Богъ сказать: "Развѣ ты не слышалъ пѣнія въ садахъ?"
   Я сказалъ: "Нѣтъ, я ничего не слышу, я вижу одну корону". Я былъ внѣ себя отъ волненія. Я забылъ о цвѣтахъ, которые видѣлъ въ небесахъ подъ нами, и я не слышалъ пѣнія. Я кинулся впередъ, сбросилъ съ себя плащъ и наклонился, чтобы схватить огромный лежавшій тутъ заступъ. Но я не могъ даже приподнять его съ земли.
   -- Откуда у тебя могла взяться сила поднять этотъ заступъ?-- сказалъ Господь,-- подыми свой плащъ.
   И я накинулъ на себя плащъ и послѣдовалъ за Богомъ; но я оглянулся и посмотрѣлъ еще разъ на горѣвшую всѣми огнями корону, на мою дорогую корону, за которую я теперь готовъ былъ отдать свою жизнь.
   И мы подымались все выше и выше, воздухъ становился все рѣже и рѣже. Мы не встрѣчали больше ни одного дерева, ни одного растенія. Здѣсь царила ненарушимая тишина. Дыханіе мое становилось все чаще и тяжелѣе, кровь медленно текла по жиламъ. Я спросилъ: "И это небеса?" -- "Это самыя высшія небеса", сказалъ Богъ.
   И мы взбирались все выше и выше. Я сказалъ: "я не могу больше дышать".
   -- Оттого что воздухъ чистъ?-- сказалъ Богъ.
   Голова моя закружилась; на кончикахъ пальцевъ выступила кровь.
   Но въ это время мы вышли на горную вершину и остановились.
   Здѣсь не было ни одного живого существа. Только вдали на уединенной вершинѣ я увидѣлъ одиноко-стоящую фигуру. Я не могъ бы сказать, была ли то женщина или мужчина; формы мнѣ показались женскими, но размѣры ихъ мужскими. Я спросилъ Бога, мужчина ли то, или женщина.
   -- Здѣсь нѣтъ ни мужчинъ, ни женщинъ,-- сказалъ Богъ:-- различіе половъ существуетъ только тамъ внизу. Чѣмъ выше небеса, тѣмъ различія меньше; здѣсь его нѣтъ совсѣмъ.
   И я видѣлъ, какъ эта огромная фигура наклонялась, видѣлъ мощные взмахи ея рукъ, но не могъ разглядѣть, что она дѣлала.
   "Какъ попало сюда это существо?" спросилъ я Бога.
   -- Оно поднялось по тернистому кровавому пути. Ступенька за ступенькой оно взбиралось съ самаго дна преисподней и, пройдя черезъ весь адъ, но еще не достигнувъ неба, оно повисло между двумя мірами.. Здѣсь оно провело долгіе годы въ жестокой кровавой борьбѣ. Часъ за часомъ и день за днемъ оно напрягало всѣ свои силы, чтобы подняться выше. И по мѣрѣ того, какъ оно боролось, какъ выростало его тѣло и какъ крѣпли его силы, его старое изношенное одѣяніе стало спадать съ него клочьями; каждую ступень, на которую оно подымалось, оно обливало своимъ потомъ и кровью и -- наконецъ, оно достигло этой вершины.
   И я опять вспомнилъ тѣхъ людей, которые тамъ въ садахъ пѣли и обнимали другъ друга, вспомнилъ работниковъ, трудившихся вмѣстѣ на склонѣ горы, и мнѣ стало жутко на этой вершинѣ.
   Я сказалъ; "Развѣ здѣсь не страшно одиноко?"
   -- Нигдѣ нѣтъ одиночества -- сказалъ Богъ.
   "Но какой же цѣли достигло здѣсь это существо? Я не вижу, въ чемъ его награда".
   Тогда Богъ коснулся моихъ очей и я увидѣлъ, какъ подъ нами въ безпредѣльномъ пространствѣ развернулись небеса и адъ; я увидѣлъ все, что было на небесахъ и въ аду.
   Богъ сказалъ: "Для стоящаго на этой высотѣ открыта вся вселенная. Онъ видитъ сіяніе въ небѣ, цвѣты, которые распускаютъ подъ этимъ сіяніемъ, и ручейки, сверкающіе на скалахъ. До его слуха доносятся радостные крики работающихъ на горѣ людей; ему видно, какъ растетъ ворона и какъ изъ нея льется свѣтъ. Передъ нимъ открытъ также весь адъ. Онъ видитъ, какъ изъ него тропинки ведутъ вверхъ. Для него адъ то зерно посѣва, изъ котораго выростаютъ небеса. Его зрѣнію доступно восхожденіе физическихъ соковъ до самой вершины".
   И я снова взглянулъ на одиноко стоящую на горѣ фигуру и увидѣлъ, что она надъ чѣмъ-то склонилась и что свѣтъ упалъ отъ ея лица.
   Я спросилъ: "Что она дѣлаетъ?"
   -- Ударяетъ по струнамъ арфы,-- сказалъ Богъ.
   И Господь коснулся моихъ ушей и я услышалъ музыку, какой еще никогда не слыхалъ прежде. Долго слушалъ я и наконецъ прошепталъ: "Да, это небо". И Господь спросилъ меня, отчего я плачу, но я не могъ произнести ни одного слова отъ радости.
   И стоявшее на вершинѣ существо обратило ко мнѣ свой ликъ, и свѣтъ упалъ на меня. Тогда меня окружило такое сіяніе, что я не могъ больше различать отдѣльныхъ предметовъ, я не могъ больше сказать, гдѣ Богъ, гдѣ то существо, гдѣ я; всѣ мы слились въ одно. Я вскричалъ: "Гдѣ ты, о Господи!" Но отвѣта не было. Только звуки да свѣтъ.
   Когда же я очнулся и свѣтъ сталъ настолько слабѣе, что я опять могъ различать отдѣльные предметы, я увидѣлъ, что стою плотно закутавшись въ свой старый сѣренькій плащъ; а Богъ и одинокая фигура на вершинѣ снова предстали передъ моими глазами каждый отдѣльно.
   Я не посмѣлъ сказать, что я хочу подняться на ту вершину, хочу ударять по струнамъ арфы. Я зналъ, что я такъ малъ, что не могу достать и до колѣна этой гигантской фигуры, что не могу даже пошевельнуть его арфой. Но я подумалъ, что останусь здѣсь на этой горѣ и тихо буду подпѣвать этой дивной музыкѣ. И я началъ подтягивать, во голосъ мой захрипѣлъ, задрожалъ и оборвался. Я не могъ вывести ни одного звука -- и замолчалъ.
   И Богъ приказалъ мнѣ выйти изъ неба.
   Но я вскричалъ къ Господу: "О, позволь мнѣ остаться, Боже! Если ужъ правда то, что я не достоинъ оставаться на небѣ, и я знаю, что я не достоинъ этого, знаю, что я слишкомъ ничтоженъ, чтобы пѣть на этой горѣ, слишкомъ слабъ, чтобы работать на ея склонѣ, слишкомъ грѣшенъ, чтобы свѣтить и любить внизу въ садахъ -- то позволь мнѣ хоть, Господи, встать у самаго входа; смиренно я преклоню колѣна и, когда будутъ входить спасенные, я увижу на ихъ лицѣ сіяніе, услышу ихъ пѣніе въ садахъ".
   Богъ сказалъ: "Это невозможно". И Онъ снова указалъ мнѣ на выходъ.
   Я вскричалъ: -- "Если ужъ мнѣ нельзя оставаться на небѣ, то позволь мнѣ хоть спуститься въ адъ, Господи! Я подойду тамъ къ мужчинамъ и женщинамъ, возьму ихъ за руку и, такъ поддерживая другъ друга, мы вмѣстѣ проложимъ себѣ дорогу наверхъ". Но Богъ все также повелительно указывалъ мнѣ на выходъ.
   И я въ отчаяніи упалъ на землю и закричалъ: "О, земля такъ ничтожна, такъ низменна! Это невозможно, чтобы душа, побывавшая на небѣ, вновь была бы исторгнута изъ него!"
   Но Господь положилъ на меня свою руку и сказалъ мнѣ:
   -- Вернись на землю; тамъ ты найдешь, чего ищещь.

-----

   И я проснулся. Было уже утро. Тишина и мракъ ночи исчезли, и сквозь узенькое окно моей комнаты врывался свѣтъ другого новаго дня. Но я закрылъ глаза и повернулся лицомъ къ стѣнѣ. Мнѣ было невыносимо смотрѣть на этотъ скучный сѣренькій свѣтъ. Внизу на улицѣ проходили люди цѣлыми толпами, и я слышалъ, какъ раздавались ихъ шаги на тротуарѣ. Проходили мужчины по своимъ дѣламъ, прислуга съ порученіями, ученики спѣшащіе въ школу, усталые профессора, медленно шагающіе по улицѣ, проституты и проститутки, еле влачащіе ноги послѣ ночного распутства, художники со своей живой нетерпѣливой походкой, торговцы за получкой денегъ, дѣти нищихъ за милостыней... Я слышалъ, какъ протекалъ подъ моимъ окномъ весь этотъ шумный потокъ людей. А въ концѣ улицы, гдѣ онъ впадалъ въ новое русло, старая шарманка наигрывала какую-то мелодію. По временамъ она дребезжала и почти останавливалась. Но потомъ снова подхватывала свою пѣсенку и мнѣ казалось, что звуки ея похожи на разбитый человѣческій голосъ. Я слушалъ и сердце мое почти остановилось, оно было холодно, какъ свинецъ. Мнѣ противенъ былъ весь этотъ скучный длинный день впереди, и я старался заснуть. Но шаги на улицѣ не переставали раздаваться у меня въ ушахъ. И вдругъ я яено услышалъ, что шаги эти громко кричали мнѣ: "и мы ищемъ, и мы ищемъ!" Разбитая шарманка на улицѣ плакала и рыдала по красотѣ, по гармоніи, а остановившееся сердце мое ожило и съ каждымъ біеніемъ пульса громко повторяло себѣ: "Любовь, Правда, Красота, Гармонія". Да, это были тѣ же звуки, которые я слышалъ на небѣ, но которые тамъ были недоступны для меня.
   И я совершенно очнулся. Сквозь узкое окно моей комнаты проникала блѣдная полоса лондонскаго свѣта и падала поперегъ моей постели на одѣяло. Я улыбнулся и всталъ.
   Я былъ радъ, что весь длинный день былъ впереди меня.

"Міръ Божій", No 5, 1898

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru