Стасов Владимир Васильевич
Из писем к родным

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:


   Федор Иванович Шаляпин. Том 1
   М., "Искусство", 1976
   

ИЗ ПИСЕМ В. В. СТАСОВА К РОДНЫМ

91
Из письма к Д. В. СТАСОВУ

   СПБ, среда, 25 июня 1897 г.
   ...Вчера я получил письмо от Кругликова, который говорит, что на Мамонтовском театре хотят ставить "Хованщину" и "Садко", невзирая ни на какие траты. Исполнители главные: Цветкова (говорят -- превосходная!) и Шаляпин (оригинальный талант), а в декорациях и костюмах участвуют Васнецов, Серов, Поленов, Коровин и др. -- а меня просят давать указания. Конечно, я тотчас отвечал, что радехонек. ...
   

92
Из письма к Д. В. СТАСОВУ

   Среда, 25 февраля 1898 г.
   ...Как мы с Антоколией безумствовали в понедельник, третьего дня, от Шаляпина в "Псковитянке". Он просто -- гениален и в 100 раз выше и Петрова, и Стравинского. Вот-то неожиданность, вот-то счастье!! В антракте я бросился на сцену, да, схватив за плечи Антокольского, потащил с собой и его. А он в самом деле тоже был потрясен. Уж мы обнимались, обнимались с Шаляпиным, и я ему на ухо шепнул, чтоб никто не слыхал: "А знаете, куда вы идете? Туда, где сидят гениальные люди". Он -- сама скромность и простота, конфузился и отнекивался, но мы его все снова и снова обнимали, и речи лились потоками, а щеки горели. Глаза, я думаю, тоже. Мы ушли, а по дороге со сцены в партер с Антокольским снова еще раз обнялись. Я только сто раз повторял Антокольскому: "Вот видите, вот видите, как хорошо, что вы бросили свой дурацкий обед, я уж и не знаю, у каких графов и князей (да и знать не хочу), послушались и сюда приехали..." Он всякий раз отвечал: "Да, да, этим я вам обязан. Вы все это сделали..." ...
   

93
Из письма к Д. В. СТАСОВУ

   Суббота, 28 февраля 1898 г.
   Я так был доволен давеча. Вдруг в Библиотеку пришел Шаляпин для своих благодарностей,-- он еще в четверг спрашивал меня у себя в уборной, куда ему можно прийти ко мне благодарить. Конечно, я ему сказал, что мой настоящий кабинет -- Библиотека и что всего больше во дню я тут. Я никак не ожидал, что он в самом деле придет. И что же? Он остался от 1 1/2 часа до 5 1/2. Мы расстались необыкновенно довольные друг дружкой, и на прощанье он просил позволения звать меня, хоть нынче, хоть в нынешний приезд -- дедушкой.
   Но он ушел не с пустыми руками, а с толстенькой небольшой книжечкой, где я переплел для Библиотеки все несколько десятков фотографий со сценок Андреева-Бурлака: "Записки сумасшедшего" Гоголя. А отчего? Оттого, что я присоветовал ему читать их публично на концертах и литературных вечерах. Он сказал мне в ответ, что это в самом деле, наверное, у него выйдет порядочно: "Записки сумасшедшего" он ужасно любит, как и всего Гоголя. И, что мне понравилось необыкновенно: он стал читать перед каждой картинкой текст из Гоголя, напечатанный сбоку, и читал экспромтом, и читал так чудесно, так чудесно, и с такими жестами, вроде как сам Андреев-Бурлак, или как Давыдов, когда, помнишь, я тебе рассказывал, как этот тоже экспромтом читал в прошлом году зимой народную сцену из "Шуйского" Кутузова 1 (в гостях у Коссиковской, внучки графа Виельгорского). Если только возможно будет, Шаляпин на пасхе или после пасхи сделает для меня на дому, а то, пожалуй, и в публике, такое представление à la Андреев-Бурлак. А потом я ему посоветовал взять тоже и сцену Мармеладова, тоже chef-d'oeuvre Бурлака.
   Что любопытно, этот Шаляпин в котором-то 80-м году пел панихиду в Казани на похоронах Андреева-Бурлака. Он тогда принадлежал к одному церковному хору в Казани.
   Но какую жизнь он вел в те времена, просто страсть! Где-то он ни перебывал с 15-тилетнего возраста. И у сапожника, который жестоко его бил и не давал есть, и писцом в земской управе в Уфе, и на антрепренерских театрах, где он выступал мальчишкой-статистом, и черт знает где еще, в Средней Азии, в Астрахани, в Ахмед-Абаде, в Тифлисе, Баку, и бог знает где еще; то в оперетках, та в малороссийских представлениях, с множеством странствующих трупп, где он голодал иногда по 4 дня, голодал без перерыва, наконец, с отчаяния приехал в Петербург, был в хоре в Аркадии, а наконец, из Тифлиса, от какого-то учителя пения, приютившего и учившего его из милосердия, приехал в Петербург в 1893 году на Александрийский, а потом Мариинский театр. Сколько тут везде с ним случалось комического и трагического -- несть конца!
   В 1896 году он бросил Мариинский театр и уехал в Нижний-Новгород, на выставку,-- в труппу Мамонтова. Тот заплатил за него 3600 р. отступных театральной дирекции, по контракту. Но это была только половина. "Другую,-- говорит он,-- я непременно заплачу императорскому театру когда-нибудь, во что бы то ни стало..." Теперь он учит партию Сальери для "Моцарта и Сальери" Римлянина. Если будет можно, это дадут на пасхе или после пасхи. Думаю, будет чудно! Ах, какой денек мы нынче с ним провели!
   Что меня ужасно удивило, это, что он думает, ценит и любит или не любит -- точь-в-точь Петров. И ненавидит итальянцев, итальянскую музыку и певцов, точь-в-точь мы, за фальшь и преувеличение.

В. С.

   

94
Из письма к С. В. ФОРТУНАТО

   СПБ, 2 апреля 1898 г.
   ...Так вот, в честь этого Шаляпина, для меня очень дорогого, я устроил вчера небольшой музыкальный вечер. Были тут все только наши музыканты: Римский-Корсаков, Глазунов, Лядов, оба Блуменфельды и еще кое-кто. Из посторонних, немузыкантов, были только: Надежда Николаевна Римская-Корса-кова с дочкой Софьей, Н. П. Дютур (Кларк) и Варя с мужем. Дмитрий, конечно, не был, так как нигде (покуда) не бывает, а Александра Николаевна Молас надула новый раз, как это часто с нею случается, и в последнюю минуту прислала письмо с посыльным,-- мне был громадный подрыв, разумеется. Петы же все-таки были и играны целые массы чудеснейших вещей Мусоргского, Бородина, Риме ко го-Корсакова и других. Чтоб устроить такой вечер, знаешь ли, сколько надо хлопот, писем, разъездов и всяческих приготовлений и т. д.? Пропасть! Времени-то, времени сколько уходит. А мне, кроме моего собственного желания-- слышать Шаляпина, необходимо было сделать такой вечер нашей музыкальной компании -- ведь на 2-е января меня нынче не было дома, я был в Москве у Льва Толстого и на первых представлениях "Садко". ...
   

95
Из письма к Н. Ф. ПИВОВАРОВОЙ

   Москва. 5 января 1900 г.
   ...Вышло мое пребывание в Москве -- самое капитальное, самое великолепнейшее, с Львом Великим произошли такие разговоры, как, может быть, никогда! Потом был несколько раз в театре, и всякий раз преотлично:
   1) в первый раз -- 2-го же января в самый первый день моих 77 лет давали "Царя Салтана" [...]
   2) во второй раз -- 3 января, в 2 часа на репетицию "Анджело", куда меня повез Шаляпин в театральной карете,-- в первый раз в жизни я ездил тут, значит, в казенной карете, театральной.
   3) в третий раз вчера вечером (четверг) в Большом театре, на "Анджело". Тут Шаляпин был так великолепен, особенно в смерти "полицейского шпиона" Галеофы,-- так великолепен, как, например, во Владимире Галицком (в "Игоре"). Уж я и не знаю, как это вел[икий] князь Сергей смотрел из своей ложи на сцену, перед самым его великокняжеским носом и бакенбардами, где происходило народное восстание и народная расправа со шпионом!! Ах, как чуден был в изображении смерти, как чуден и страшен Шаляпин! Часа за 3 до спектакля, перед обедом, я лежал у него в кабинете на диване, выпивши 1/2 стакана горячего красного вина от расстройства желудка, всегда у меня случающегося в новом городе и новом воздухе,-- лежал и прослушал всю его роль, которую он прошел с одной отличной аккомпаниаторшей (полькой-чешкой, присяжной, так сказать, при здешних театрах и певцах),-- было хорошо, очень хорошо то, что было потом на самом театре, это прежде и вообразить нельзя было, лежа на диване и с красным вином в желудке. А 4-й акт, 4-й акт со сценами Тизбы -- это было для меня то самое совершенство и chef-d'oeuvre, что 27 лет тому назад. Чудо, чудо!! Но публика ничего тут не поняла, и в 5-м акте не было ни единого хлопка, тогда как за дрянной 3-й акт -- неистово ревели и аплодировали...
   

96
Из письма к П. С. СТАСОВОЙ

   Понедельник, 9 июля 1901 г.
   Полина, а ведь сколько материала накопилось -- просто страсть! Даже не знаю, поспею ли все вам порассказать, а надо, и очень!
   Началось с того, что в прошлый понедельник, ровно тому неделю, и даже в этот самый час, приносят телеграмму из Павловска от середины дня: "Завтра будем у вас после обеда. Шаляпин, Глазунов" 1. Я так и ожидал чего-нибудь в этом роде: я знал, что на репетицию концерта Галкина в Павловске должен около понедельника приехать Шаляпин 2 -- еще бы не приехать, ему ведь за этот приезд назначено было 1300 рублей, а новому тенору из Москвы, Собинову,-- 700 р. Вот мы и стали их ждать, со вторника, 7-ми часов вечера. [...] Вышло так хорошо, так чудесно, как мы даже и не ожидали. Стоило, стоило!!!
   Началось-то оно, как будто, не совсем исправно, но потом зато... ах, как чудесно вышло!
   Я воображал, что, должно быть, наши гости приедут около 8-ми часов -- ан нет; ждем, ждем, нет да и только. Приехали уже только около 9-ти. Ну, конечно, первым делом, в воротах à la russe под знаменитым флагом с "Сиреной" пошли объятия и поцелуи на три щеки, но когда я спросил Шаляпина про 15-е и про музыку на сегодня, то вдруг мы услыхали, что 15-го он в Петербурге вовсе и быть не может, потому что должен петь в Москве, а что до пения сегодня, то тоже совершенно невозможно -- какие-то связки в горле болят, и он боится за завтрашний концерт, и доктор запрещает ему даже много говорить, и вот он принимает род леденцов маленьких, изумрудного цвета. Вот-то была досада! Но, на всякий случай, для утешения, мы все потаскали у него этих леденцов, и выпотрошили у него из бонбоньерки изрядную порцию.
   Это все еще было в саду у монументальных славянских ворот, с лошадиными мордами по сторонам. Однако же, нечего делать, пошли в стеклянную галерею и расселись. Потянулись рассказы московские, миланские, парижские, петербургские, смехи, веселости, большие перебивания друг дружки. Всего-то перебрали, что только на язык попадало, пропасть. Но когда часов в 10 позвали чай пить, оба они, Глазун и Шаляпин, увидав на столе целую миску Kalte Schale {Крюшон (нем.).}, объявили, что никакого чаю уже и не нужно и что вот это будет самое пречудесное дело! Ну, и принялись мы все -- чай, и едва только лизнули этой смеси, а они, напротив, только в миску и наведывались, и эдак через час или 1 1/2 там уже ничего и не осталось. Только такой дух хороший ходил по комнате, от смеси мозельвейна, мараскина, бенедиктина с клубникой и земляникой. Но среди всего этого шум и разговоры еще прибавились.
   Анекдоты так и летели с одного конца на другой; но не надо думать, что тут только было, что еда, да питье, да жеванье, да хлебанье, да каляканье. Нет, нет, не такой народ тут был. Шаляпин -- вы его, Полина, покуда вовсе еще не знаете,-- ведь он не только что большой талант, но чудесный, веселый и светлый умница, которому всего 27 лет, который и думает и говорит так, как из господ художников не очень-то многие. Чего-то и кого-то мы ни перебрали вместе! Но всего лучше было то, когда он рассказывал, в несколько приемов, и все с разными антрактами, как он собирается исполнять нынче зимой сцену Фарлафа с Наиной. Это нечто такое новое, такое неожиданное, но вместе такое простое и естественное и рисующее шведского труса старинных времен, и хвастуна заскорузлого, что мы хохотали во все горло! Чудесно было! А он сам такой серьезный, и усом не пошевелит. Да, новости это были великие.
   Но, после долгих и пространных разговоров, всех экспромтов чудесных, оба они, Глазун и Шаляпин, так расходились и разгорелись, что объявили: "Нет, нет, музыку надо,-- пойдемте..." "А доктор что скажет? -- говорю я. -- Ведь не велел, строго запретил..." -- "Пускай, пускай, теперь нам музыку надо..." И пошла музыка, да ведь какая чудная! Великолепно! До 3-го часа ночи. И только тогда пошли великие прощанья, уже начинало светло становиться, но так тихо и хорошо было на воздухе, что мы вышли провожать их со свечами и усадили их в колясочку Глазуновых (парой) и кричали им вслед "Ура!!", пока они не загнули за угол.
   Аккомпанировал, конечно, все время Глазун, и аккомпанировал отлично! Он так мастерски следил за всеми его бесчисленными ritardanto и accelerando, словно они много раз сыгрывались и спевались. Пропели весь концерт для Павловска, на среду, со всеми пьесами на bis, значит -- было пьес десять, наприм[ер], "Капрал" и "Ich grolle nicht", "Zwei Grenadiere", "Песнь о блохе" (из "Фауста") Мусоргского, "Ночной смотр", "Червяк", "Генеральская дочь" 3 и т. д., но потом, когда ноты кончились, пошло у них множество вещей наизусть -- и Шаляпин все помнит, да и Глазун тоже. Чего только ни пропели и ни сыграли из одного "Руслана". Шаляпин так и валяет то басовые, то теноровские партии -- вот-то было чудо (да, да, забыл сказать, что Шаляпин пел тоже "Забытого", "Трепак" из "Плясок Смерти" Мусоргского и еще разные другие вещи). Вот-то был концерт чудный! Как Шаляпин выражает, как поет, какой драматизм -- напоминает Мусоргского... Но как он поет "Ich grolle nicht" -- я отроду не слыхал ничего подобного, ни у кого, никогда... Но в конце концов Шаляпин до того был и сам доволен, и так расходился, что, уезжая в 3-м часу ночи, уверял много раз, что нарочно приедет из Москвы 15-го. Но я что-то плохо верю!..
   

97
Из письма к Д. В. СТАСОВУ

   Парголово Четверг, 16 августа 1901 г.
   ...А вчера у нас было прощанье с Шаляпиным. Нельзя было его не устроить. На прошлой неделе, когда он у нас был здесь с Глазуном (и много пел), я попросил его записать нам ложу в "Аркадию" на прошлую пятницу, 10-го, давали "Моцарта и Сальери" и "Игоря", сцену с разгульной компанией и бабами, и весь 2-й акт. Было чудно!!! Он нынче делает князя Владимира Галицкого еще чудеснее, чем прежде. Изумительно было, просто изумительно!!! Но за ложу с нас велено было ничего не брать. Я так удивился, когда приехал, раньше наших, по Приморской жел. дороге, и пришел в кассу. "Не велено-с с вас ничего принимать-с",-- говорит мне черноокая, красивая кассирша, при входе. "Ложа записана-с на самого Федора Ивановича-с..." Что делать! Так и сели, и просидели наши, а приехали они прямо из Парголова в шарабане от Порваля.
   Любопытную штуку надо рассказать тебе. В антракте стою я на крылечке, дышу свежим, необыкновенно приятным ночным воздухом [...] Я стою и смотрю, нет ли знакомых? И оказалось, есть -- Фаина Ивановна! Она только недавно воротилась из Наугейма, где была с дочкой Ольгой,-- идет мимо меня в очках и вся в черном, по обыкновению, идет и улыбается, и рассказывает, как ни единого раза не пропускает Шаляпина, так им восхищается во всех, во всех ролях,-- еще кое-кто другие прошли знакомые, в том числе Дютур и Альфред, и уже Дютур больше не "ненавидит" и не "презирает" Шаляпина, напротив, в восхищении великом!! Был еще в театре в тот вечер Боря.
   Вот все толпы и прошли мимо меня. Я собирался уже входить в залу, вдруг проходит тоже Иванов-жираф 1 со своим вечным Санчо Пансой -- Баскиным. Идут, идут, на меня посматривают -- конечно, с ненавистью и гневом великим! Вдруг, поравнявшись со мной, Иванов остановился, еще раз хорошенько взглянул на меня из-под очков своими подлыми глазами, жадными, негодными, гадкими и подслеповатыми, с какой-то слюной в них,-- отвернулся и плюнул через перила в сторону, на траву. Я посмотрел, конечно, промолчал -- и так они и ушли.
   Ну вот, принимаюсь снова за рассказ. Как же мне было быть после даровой ложи. Он сказал мне, что перед отъездом хочет еще раз побывать у нас днем, попрощаться в день, когда будет свободен,-- ну, конечно, я тотчас и сказал ему: "Ну, зачем же только на часок? Лучше, Федор Иванович, совсем на весь день!.." Он немного поспорил, однако согласился, ну вот и приехал часов в 5 вечера из Левашовки от своего старинного приятеля Стюарта, бывшего директора Государственного архива, у которого ночевал. Мы все ждали у калитки давно уже. Подняли тотчас все великий крик и "ура!" и "здравствуйте!" и всякую всячину. Но когда он только вступил на стеклянную галерею (что на улицу), к нему вышли толпой все наши дамы -- их много было! -- и они поднесли ему на подушке (одной из тех, что на диване, но на этот раз прикрытой кружевом с золотым шитьем) -- поднесли адрес (с него прилагается здесь копия) и великолепный эмалевый разноцветный porte-cigare от Овчинникова, где внутри было награвировано: "Федору Большому от Парголовских поклонников".
   Потом мы пошли все в сад, и Форш (муж Веры Измаиловны) снял с нас несколько групп; после обеда (великолепного) Репин нарисовал большой портрет Шаляпина, грудной, в настоящую величину; остальное время (до 12 ч.) шла музыка и пенье -- великолепно, великолепно, несравненно!!! Всего выше и лучше "Ich grolle nicht", "Как во городе было, во Казани", "Червяк" Даргомыжского, "Забытый" Мусоргского и т. д. Был также посреди потолка в столовой фонарь; по белому полю вышивки красными кусочками кумача: одна сторона: "Федору Большому"; другая: ноты (строка) из "Ich grolle nicht"; третья и четвертая: "От почитателей..." и число.

В. С.

   
   Ф. И. ШАЛЯПИНУ
   Зачем Москва тебя чарует,
   Зачем тебя к себе манит?
   Зачем заранее ликует,
   Коварно издали кадит?!
   
   Москва добра и хлебосольна,
   Квасов и растегаев там довольно.
   Здесь, в Петербурге, сердцу шире,
   И мысль летит бодрей вперед,
   И не найдешь во всем ты мире,
   Кто так тебя душой зовет!
   
   Пускай в Москве останутся Царь-пушка,
   Давно увядшая игрушка,
   Царь-колокол, Иван Великий --
   Образчик старины довольно дикий,
   Но к нам пусть возвратится --
   И Питер этим пусть гордится --
   Федор наш Большой,
   Мы ждем его душой!
   Ура!!!
   

98
Из письма к Н. Н. и В. Д. КОМАРОВЫМ

   Понедельник, 7 января 1902 г.
   ...Около 17-го приезжает Шаляпин, и мне надо не только не пропустить ни единого его представления, но, быть может, даже и писать про него и сделать ему у нас дома изрядную какую-нибудь овацию, вроде как летом, а то, пожалуй, и покрупнее...
   

99
Д. В. СТАСОВУ

   Вторник, 5 февраля 1902 г.
   А хочешь слышать завтра Шаляпина в "Фаусте"? Приходи в 8 часов в нашу ложу (бельэтаж, No 17). Директор мне сейчас, перед обедом, прислал. С. А. Горвиц говорит мне, что эти ложи (бельэтажа) продавались по 100 рублей.

В. С.

   

100
Из письма к Д. В. СТАСОВУ

   Пятница, 8 февраля 1902 г.
   Давеча, скоро после тебя, ко мне в Библиотеку собралась (постепенно) целая компания: сначала Семечкина, только приехавшая по делам из Саратова; потом моя бывшая массажистка Любимова (разряженная), просящая "изданий" и "картинок"; потом Окунева, чтоб узнать о Шаляпине и "Игоре"; и вдруг, в одно время с ними -- Блуменфельд и Шаляпин. Ну, тут пошли объятия, разговоры, возгласы, шум, крик. Но главное: сегодня день рождения Шаляпина, и он за мной приехал, чтоб в 7 часов я обедал с ним и 8-ю другими у его приятеля, скульптора князя Трубецкого. Нечего делать -- еду. Обед будет -- вегетарианский и без вина! ...
   

101
В. Д. КОМАРОВОЙ

   Вторник, 12 февраля 1902 г.
   Ря, ты обещалась быть у нас, когда будет Шаляпин. И потому спешу черкнуть тебе пару слов, когда мы только что выбрали день. Шаляпин проводит у нас весь вечер во вторник, 19 февраля. Будет, кажется, много народа, человек сорок -- иначе невозможно! Будут в том числе: Савина (которая сама просилась), Фриде (которая будет тоже петь), Римский-Корсаков с женой, Кюи с дочерью, Глазун, Лядов, оба Блуменфельды и множество других. Даже иные дамы собираются разрядиться! Жду тебя, если только возможно, непременно 1.

В. С.

   

102
Из письма к П. С. СТАСОВОЙ

   Четверг, 30 октября 1903 г.
   ...В 10 часов вечера попадаю к Глазуновым (получил только сегодня днем приглашение), потому что будет Шаляпин, и будет пение, каляканье великое, объятия, тосты, музыка и проч. и проч. ...
   

103
Из письма к С. В. МЕДВЕДЕВОЙ

   СПб. 15 января 1904 г.
   ...А Шаляпин недавно на одном ужине провозгласил мне тост, как "художественному и музыкальному подстрекателю", и прибавил, что у него от меня все нервы дрожат! Каково, каково, каково???!!!..
   

104
Из письма к Н. Ф. ПИВОВАРОВОЙ

   Понед[ельник], 23 августа 1904 г.
   ...Разве немножко про Горького и про Шаляпина.
   Когда мы приехали в прошлую среду к Репину, я вошел в дачу к ним -- первым ко мне навстречу идет сам Репин и с ним Горький. Репин хотел было меня знакомить с ним, но я остановил его и сказал: "Нет, постойте, постойте! Мне надо наперед, Илья, покончить одно дело с вами. С нами приехал еще Булла, фотограф,-- стоит у дверей и не знает, входить или нет? Он ведь без позволения приехал. Говорит, что ему страх хочется снять фотографией и вас, Илья, и Горького. Но бог знает, согласны ли вы будете, и он тоже, или нет?" Репин заговорил: "Конечно, конечно, очень рад, пожалуйста, пусть снимает, кого хочет и сколько хочет". (А Лида всю дорогу от вокзала пилила меня в нашей таратайке, что вот что я наделал! Испортил весь день! Позволил Булле ехать с нами, Репин рассердится, надуется, все пойдет вверх ногами, а виноват буду во всем я.) Однако ничего подобного не случилось. Репин, напротив, был очень доволен. Булла снял с нас 16 фотографий, одна другой лучше, просто чудо как хорошо,-- всеобщий восторг был! Надо сказать, что Горький сначала казался изрядным букой, точно будто дичился меня, но потом все переменилось и у нас пошла такая дружба, что просто страх!
   А вчера после целого дня, проведенного у нас, как он говорил, с великим наслаждением, он совсем как-то не хотел уезжать от нас и уже в дверях перед садом говорит мне вдруг: "А у вас здесь хорошо! И каким-то славным народом вы все тут окружены..." А замечательно, что Горький почти вовсе не пил за обедом и после обеда никакого вина -- только немного, стакана 2--3 отличного лафита. Вот Шаляпин и Глазунов -- другое дело. Шаляпин с удовольствием попивал и хереса, и мадеру, и икем, и лафит, и венгерское, и шампанского, знаешь, в красных ярких мешках (в виде бутылок шампанских, надетых сверх действительных бутылок шампанского, выдуманных Эрнестиной),-- а вечером множество крюшона с ананасом.
   И все это было отлично, я нарочно вчера днем ездил в Петербург за шампанским и ананасом -- здесь ведь ничего этого нет! Шаляпину тоже страсть как не хотелось уезжать -- он так распевал, в таком был увлечении и ударе! Уже только принужден был уехать, потому что его заставил его приятель, молодой барон Стюарт, остановиться с пением и уехать в Петербург, чтоб отдохнуть горлу: завтра, дескать, надо ему петь в "Жизнь за царя".
   А надо сказать, что вчерашний день и особенно вечер удались так удивительно хорошо, как редко бывало когда бы то ни было. Что касается музыки собственно, то жаль было только, что многих нот не хватило, не было у нас, а что было (я много нот притащил на дачу от Бесселя), оказалось, что многое ему не по голосу нынче, то слишком высоко, то слишком низко, и Глазунов принужден был переводить в другую тональность -- перекладывать, а это не очень-то легко и удобно. Но, нужды нет, пение Шаляпина было удивительное! А как он пел "Бориса" за два дня перед тем, в пятницу, 20-го, в нашем театре на Бассейной!!! Сцену галлюцинаций и смерти Бориса! И это, несмотря на то, что Шаляпин был страшно недоволен и оркестром и капельмейстером: даже хотел на другой день уехать в Москву и бросить всю эту оперу на Бассейной! Как он бранил ее, как сердился и ругал всех! Насилу его уговорили остаться в Петербурге. ...
   

105
Из письма к Е. Д. СТАСОВОЙ

   26 августа 1904 г.
   ...Мы заканчиваем нынешний летний сезон (гадкий по погоде, но бывший мне приятным во многом случайно), заканчиваем его довольно блестящим образом: два раза мы ездили всей нашей компанией к Репину на дачу, и он тоже был у нас со своей компанией. Тут было много и музыки, и живописи, и всяческих искусств на сцене; много и новых художественных знакомств, в том числе Максим Горький, которого я до сих пор никогда и нигде не видал, не слыхал. Он прекраснейший и преинтереснейший человек,-- нечто совсем другое против того, как его описывают и рассказывают в печати и на словах. Он был уже и у нас здесь на даче и притом со своим сердечным другом, этим гениальным Шаляпиным, которого я так давно обожаю!
   У нас в воскресенье, 22 августа, было здесь настоящее музыкальное событие, целый концерт. Гостей было человек тридцать, песни, музыка (вся музыкальная талантливая наша компания) -- вот-то был праздник. На улице за забором стояла целая толпа народа; все дачники каким-то чудом проведали, что у меня в гостях великий Шаляпин, и толпа народа простояла у нас весь вечер за большим и длинным нашим забором, у моего флага с нарисованной на нем Сиреной. И в самом деле, в тот вечер наша дача оглашалась волшебными звуками Сирены, которая покоряет все сердца, я думаю, даже урядников, волостных старшин, старост с бородами, нарядных кавалеров и дам, всяческого бомонда. ...
   

106
Из письма к П. С. СТАСОВОЙ

   Суббота, 28 августа 1904 г.
   ...Теперь надо к прошлой моей реляции прибавить вот что: третьего дня, в пятницу, 27 августа, мы целой компанией отправились в город смотреть вторым разом "Бориса" с Шаляпиным. "Вторым разом" был я один, а прочие все были тут еще первым разом. Это были именно: Эрнестина (и я) в стульях по 4 рубля (четвертый ряд стульев; в прошлый раз я был в девятнадцатом ряду, но это было так далеко, в самом конце зала, что почти вовсе не было возможно видеть лицо Шаляпина -- куда же это годится?! Да еще в сцене "галлюцинаций" и в сцене "смерти"?!!) Дальше: Аннушка (Померанцева) -- 3 рубля, Герцель (место стоячее) -- 1 рубль. Также потом оказались в театре: Надежда Петровна и Перельман (врозь). Что было в театре -- просто свету преставление!!
   Стукотня, аплодирование, топанье, гром, ад настоящий! Цветы -- без конца! Но он в конце взял да стал бросать цветы в публику, в ложи, в партер,-- и тут-то пошел новый ад, в десять раз еще сильнее. Удивительно, удивительно, удивительно! ...
   

107
Из письма к П. С. СТАСОВОЙ

   СПб., вторник, вечер 21 сентября 1904 г.
   ...А Шаляпин на весь ноябрь и декабрь с Фарлафом, Варлаамом, князем Владимиром Галицким и Иваном Грозным? А Горький, который так меня теперь восхищает, до самого корня души -- такой это чудесный и глубокий человек! А все концерты зимы (их будет много и знатных!). А новые оперы Римского? А "Млада" Бородина? А множество вещей Антокольского, которые мы издадим вместе с многими сотнями его чудных писем, которые мы пустим в общий оборот? А Лев Толстой и новая поездка к нему! А множество новых книг, русских и нерусских, а может быть, что-то даже и свое собственное, авось сколько-нибудь сносное и изрядное?.. Нет, нет, не все еще пропало, не все еще исчезло. Много есть еще и хорошего и чудесного! И все это, еще оставшееся, надо есть и пить, пожирать, не пропускать, чтоб улетало втуне мимо, надо хватать, ловить, обжираться им, быть пьяным от всего чудесного и великолепного. Еще жить -- стоит!!!!!! Только сам не спи и не зевай.

В. С.

   

108
Из письма к П. С. СТАСОВОЙ

   Суббота, 4 декабря 1904 г.
   Полина, нельзя ли, чтоб в пятницу, 10 декабря, Дмитрий никуда еще не уезжал: в этот день дают в первый раз "Руслана" с Шаляпиным, и это бог знает когда повторится, а если уехать вместо этого на такое или другое собрание (какое бы, может быть, ни важное), то ведь это может повториться еще 100 раз!
   В пятницу утром я был у директора театров, и он мне сразу пообещал и велел чиновничку в вицмундире записать на мое имя ложу. Когда же я стал просить еще другую для вас, он очень затруднился -- говорит, что он просто погибает теперь от просьб на ложи и кресла; в конце концов он велел записать мне еще кресло. [...]
   Я был сегодня на репетиции: от 12 1/2 до 6 1/4!!!! Это потому, что всего "Руслана" дают, без единой купюры. Шаляпин был хорош, но не очень,-- кто говорил мне (первая скрипка из оркестра Вальтер), что он не совсем знал сегодня свою роль (!!!), кто -- что, кажется, он не совсем в порядке. ...
   

109
Из
письма к Д. В. СТАСОВУ

   Среда, 6 июля 1905 г.
   ...Как жаль, если ты не будешь здесь 15-го: а я собираюсь позвать и Горького (с Марьей Федоровной), и Андреева (с женой), ведь неизвестно, будет ли еще раз такая оказия. Если нынче это состоится, мне хочется просвещать их по части русской музыки, певческой и инструментальной (Сигизмунда зову, тоже Асафьева) -- ведь в прошлом году за обедом Горький мне сказал на мой вопрос, что он знает и что любит в музыке: "Вот этот меня просвещает по русской музыке..." А этот -- был Шаляпин, сидевший по правую мою руку. Это было 22 августа прошлого года. ...
   

110
Из письма к П. С. СТАСОВОЙ

   Понедельник. 29 августа 1905 г.
   ...Вчера у нас состоялось здесь собрание, и притом большое. Не было из числа предполагавшихся и ожиданных, самонужнейшых -- только двоих: Глазунова и Горького. Глазунов приехал часа в 2, в 3-м и пробыл часа два. Это он приехал извиниться, что доктор запретил ему оставаться в многолюдном собрании, ради уха, которому теперь гораздо лучше, и барабанная перепонка понемногу зарастает, но все-таки еще бедствует и очень чувствительна не только к музыке и большому шуму, но и к громкому разговору. Это раз -- пришлось покориться.
   Но, во-вторых, не приехал Горький: он прислал сказать, что ужасно сожалеет и ужасно ждал этого дня, но, во-первых, должен именно сегодня кончить свою новую драму "Варвары", а во-вторых, кто-то прислал ему телеграмму, что приедет к нему по делу именно 28-го вечером. Нечего делать, пришлось проглотить и эту пилюлю. Но я не совсем верю резонам: я, скорее, думаю, что он на меня за что-то дуется. Может быть, за "Детей солнца" 1.
   Шаляпин появился так поздно, так поздно, что я уже думал: "Не будет!" Но оказалось: хотя обещался Феликсу Блуменфельду ехать с ним и Сигизмундом во 2-М часу на железную дорогу, но когда они за ним пришли, он крепко спал, потому что уже, кажется до 5-и утра (в письме пропущено слово. -- Ред.). Наконец, его подняли, снарядили, они поехали, захватив еще с собою молодого барона Стюарта. А приехав на нашу станцию, вздумали пройтись через парк пешком! Погода была чудесная. И таким образом они добрались до нас позже 6 часов. Каково!!
   Нет, а какова другая недавняя история этого самого Шаляпы. Поехал он из Петербурга к Горькому в Куоккало к обеду. Сел на извозчика, говорит: "Поезжай на железную дорогу". Тот спрашивает, на какую! Шаляпин подумал-подумал, отвечает: "Кажется, на Приморскую". Приехал, поехал без билета. Кондуктор спрашивает уже на ходу. Шаляпин говорит: "Я еду в Куоккало. Дайте мне билет". Ну, и пошли объяснения, он где-то сошел, попал на другую -- на маленькой станции. Покуда он закуривал, поезд ушел, он должен был опять ждать, сел на обратный какой-то, снова ошибся, лез через заборы, влезая на проходящий мимо поезд, наконец, приехал в Куоккало -- в 8 ч. вечера. Каково?!
   Но у нас вышло все-таки лучше. Правда, мы не встречали его, как в третьем году вечером (с Глазуновым),-- держа все, все зажженные шандалы со свечами, причем мы раз ошиблись и встречали свечами и ура какой-то посторонний экипаж,-- этого не было, однако же было и парадно и торжественно. Нас было за столом тридцать два человека (ведь я все боюсь, что вот нынче -- может быть, последнее наше собрание!! ну и собираешь многих).
   За обедом по правую руку мою сидел Шаляпин, по левую -- Лядов (за минуту до обеда я понял и сказал Давиду 2: "Барон, вы бы должны были сидеть около меня, по правилам очень многочисленным и важным; но я прошу у вас позволения..." и т. д. Он отвечал: "Что вы? Что вы?", тоже и т. д., и мы рассадились миролюбиво, важно, по всем правилам чести).
   За шампанским я сказал маленькую speech {Спич {англ.) -- речь.}, сначала адресовался ко всем, а также к недавней имениннице (Наташе), а потом адресовался к самому старшему из нас по годам, потому что в большие времена людям особенным (например, в Севастополе) за большие дела считали день за год, а у нашего Федора Большого такие большие бывали дни и так их много было, больших дней, которые надо считать годами,-- что в итоге ему выходит много сот лет!.. Потом было два больших тоста за меня (Элиас -- один, Шаляпин -- два, и отличных, прекурьезных).
   Вечером Шаляпин пропел девять вещей: две -- Франца Шуберта ("Серенада" и "Мельник" -- обе вещи ненавижу, обе банальны и безвкусны); Мусоргского много, в том числе всю корчму -- чудно, "Блоху", рассказ монаха в "Борисе"; Даргомыжского "Титулярный советник", "Червяк", "Мельник" (ведра), "Капрал" и т. д.; Габрилович -- четыре вещи Шопена -- прекрасно; Феликс (его Колокола) 3; Элиас сделал почти все свои сцены и сверх того была курьезнейшая штука: "разговор по-английски" Шаляпина и Элиаса (чудно!) 4, Славнейший был вечер....
   

111
Из письма к Д. В. СТАСОВУ

   СПб., среда, 18 января 1906 г.
   Я никак не воображал, что у нас нынче будет музыкальное собрание. И, однако же, это случилось, но вовсе без моего почина и предприятия, а скорее даже против моей воли. Оба Блуменфельда стали вдруг говорить: "А мы к вам собираемся еще со 2 января. Тогда не удалось, вы были не совсем здоровы, ну, а теперь поправились, ну, мы и хотим поделать музыки побольше". И назначили для этого воскресенье, 15-го.
   Но еще накануне, в концерте Зилоти, Шаляпин в художественной комнате сам заговорил мне, что тоже хочет "сделать мне удовольствие": "и притом привык, в каждый свой приезд сюда, быть и петь у нас". Но в субботу, 21-го, он уезжает окончательно (после многих откладываний) в Москву на службу по настоянию дирекции. Всякий день поет в Мариинском театре, оставался один-единственный день свободным, понедельник, вот и пришлось взять его. Гостей было на этот раз немного. Всего, и с нами, человек двадцать. [...]
   Римлянин немного опоздал, у него до 10 1/2 вечера было заседание Беляевского комитета.
   Но как был хорош Шаляпин, до какой степени в духе, оживлен, вдохновлен, велик просто! -- этого не расскажешь никакими словами. Как ему самому хотелось петь и петь хорошо, отлично, чудно, "для меня", как он много раз повторял в тот вечер. Что я ни просил, он все исполнял -- как бывало Глинка и Рубинштейн в былые времена.
   И вот, мало того, что он пел нам "Doppelgänger", "Zwei Grenadiere" (Феликс аккомпанировал наизусть!!!), "Ich grolle nicht" и еще другие вещи, но -- вот что было венцом всего -- он спел всю "Сцену в корчме", т. е. весь II-й акт "Бориса Годунова"!!! Он пел тут и корчмарку, и Самозванца, и Варлаама (Мисаила -- Феликс), и обоих приставов. Что это такое было -- просто непостижимо, с какой степенью вдохновения и талантливости. Мы просто онемели, даже почти не аплодировали. Какое тут аплодировать!! Но, кроме всего этого, он перед ужином, чтоб отдохнуть и покурить (да и crechon попить), принялся исполнять нам сцены -- но какие, и как изумительно! Великий, великий актер!
   Он нам вдруг представлял, как при приставах Самозванец поглядывает в окно и что у него проносится в голове: русский унылый пейзаж, бедная дорога, по которой он сейчас побежит до границы Литовской, а в голове -- монастырь, Москва, царский престол, слава,-- какая у него тут была игра, жесты, движения, позы, взгляды, мимика всего лица -- это были великие чудеса искусства, таланта и художества! Зато как и Феликс аккомпанировал! Редко я видал и слыхал его таким. [...]
   Но потом Шаляпин еще другие великолепные сцены нам представил: как к нему, и в Москве и в Петербурге, приходят мальчики и юноши, девчонки и девицы и требуют, чтобы он их слушал, их голоса и пение, и давал свои мнения и советы,-- а он все это презирает, ненавидит и насмехается и желает поскорее прогнать вон несчастных, бесстыдных или глупых пройдох малолетних. Как это было чудесно!!
   За ужином -- мой тост Шаляпину, и всем русским музыкантам, и всей русской музыке, которые все на сто гор выше и всех других музыкантов и музык -- по опере, а может быть, почти и в других отраслях. Шаляпин отвечал большим тостом в честь меня! Объятиям нашим и поцелуям, и во время ужина, и до, и после него -- тоже не было конца. Наши дамы поднесли ему несколько цветков, и он втиснул их в бутоньерку на весь вечер.
   Когда я лег в постель (все-таки с небольшой болью под ребром, впрочем, теперь отчасти лучше, после консультации с Сиротининым в воскресенье), было уже 5 часов утра (без 7 минут).
   Но ко всему прибавлю одно: Шаляпин почти вовсе не пил вина или, по крайней мере, очень мало. В рюмку шампанского едва помочил губы и едва выпил 1/4 рюмки. Говорит -- "Боюсь! Доктора запрещают. Грудь начинает побаливать..." В феврале -- марте он в Ницце и Monte Carlo, летом -- лечится в Эмсе, а потом -- вероятно, в Америку, на громадную tournée и, вероятно, с Феликсом! Переговоры начались у нас за фортепьяно, после "Бориса", шепотком на ушко друг другу. Но я уже давно ему это твержу. [...]
   

112
Из письма к Д. В. СТАСОВУ

   СПб., понедельник, 4 сентября 1906 г.
   ...А вчера, после многого пения, Шаляпин объявил, что хочет нам прочитать кое-что. И прочитал: "Город Желтого Дьявола" и "Прекрасная Франция" из "Drapeau Rouge" 1. Оба -- истинные chef-d'oeuvre. Настоящий Байрон нашего времени. Какая сила! Какая красота! Какая картинность языка! Можно только удивляться краскам Максима Горького. Для меня эти две вещи -- наравне с "Человеком" -- лучшие его создания. [...]
   Шаляпин читал умеренно хорошо, не очень-то знатно; но патетичные места и высокие душевные ноты -- великолепно, с великим огнем и поразительною силой! Тут он был -- настоящий Шаляпин. За ужином я провозгласил здоровье "Федора Большого!", и ему довольно, довольно похлопали. Он же отвечал мне маленьким приветствием и затянул мне: "Слава!" Неожиданно подхватили и разные другие, и вышло очень недурно, складно. Особенно помогали Надежда Петровна 2 и Настасья 3: у последней нет никакого слуха и никакой музыкальности (даром она прожила несколько лет со своей приятельницей Над. Ив. Забелой) -- а все-таки у ней прекрасный голос. Тоже я упросил Гинцбурга Элиаса прочесть после конца ужина две маленькие вещицы, очень милые: "Ожидание от жандарма пашпорта" и "Комната актрисы". Все хохотали и восхищались,-- всего более Марья Валентиновна, нынешняя пассия Шаляпина; он сидел по мою правую руку, она по левую. Она решительно всем вчера понравилась: и красота, и простота, и любезность, и приветливость.
   Но Шаляпин -- Шаляпин, какой он вчера был -- просто невообразимо!! Так произвел "Ich grolle nicht", "Die alten bösen Lieder" как, кажется, никогда еще! Я подобного у него не слыхивал, даром, что давно-давно слушаю и знаю его. Удивительно. Мы были просто поражены этою неожиданною силою, страстью и огнем. Многие расплакались, разревелись. Представьте, одна из них -- Зельма. Она вскочила с места, убежала к Наташе в комнату, за шкапы и ширмы, легла на кровать и плакала. Мы все -- вроде того же. Да, мне казалось, никогда ничего подобного я еще не слыхал. Словно один из изумительнейших, вдохновеннейших вечеров Рубинштейна. Да, да, да, не слыхал, не слыхал ничего подобного. А он, Шаляпин, говорит, что его так настроила вчерашняя компания, вчерашняя великая художественная атмосфера!
   Римский-Корсаков был тоже глубоко потрясен, а каков был Феликс Блуменфельд, уже и рассказать нельзя. Его унесла и подняла чудесная художественная атмосфера. Он, по моей просьбе, просто требованию, исполнил, нарочно для меня "Die alten bösen Lieder", где я так давно обожаю его, и где его истинное великое торжество в ритурнеле (Post ludium) в конце -- тут сам Рубинштейн был не выше его!! И он это нам сделал с такой несравненной поэзией после Шаляпина, в этом же самом романсе, где он был так необыкновенен, просто непостижимо чудесен! Да, такого вечера я не запомню. ...
   

КОММЕНТАРИИ

ИЗ ПИСЕМ В. В. СТАСОВА К РОДНЫМ

   В этом разделе печатаются выдержки из издания В. В. Стасов, Письма к родным" (т. III, части первая и вторая, М., 1962), связанные с Ф. И. Шаляпиным.
   

93

   1 В. В. Стасов называет так драму в стихах А. А. Голенищева-Кутузова "Смута", вышедшую в свет в 1879 г.
   

96

   1 В письме к М. П. Беляеву от 12 июля 1901 г. Стасов упоминает об этом посещении: "Тут у нас было два собрания, на даче: одно 24 мая, и тут были: Римлянин с женой, Кюи с дочерью, Глазун без никого, только сам с собой, Лядов (был зван, но не приехал, сославшись на опухоль щеки), два Блуменфельда, Арцыбушев и две наши англичанки из Лондона. Было превосходно! Это было первое наше собрание: второе было 3 июля, и были только Шаляпин и Глазун, но было так хорошо, что музыка и пение продолжались до 3-го часа ночи. Шаляпин обещался непременно приехать нарочно из Москвы 15-го, но сдержит ли слово, не знаю..."
   2 Речь идет о выступлении в концерте ежегодного симфонического сезона, которыми с 1882 г. непрерывно руководил дирижер Н. В. Галкин.
   3 Стасов имеет в виду романс Даргомыжского "Титулярный советник".
   

97

   1 Закоренелый враг Стасова и новой русской музыки M. M. Иванов, реакционный музыкальный критик, подвизавшийся в газете "Новое время".
   

101

   1 В. Каренин в книге "Владимир Стасов" пишет: "2 января и 15 июля, в дни своего рождения и именин, а также всякий раз, как в Петербург приезжал Шаляпин или кто-либо, желавший поближе познакомиться с русскими музыкантами или художниками (как, напр., мистрис Роза Ньюмарч или американка Изабелла Хэнгуд (Гейгуд. -- Ред.) --- переводчица на английский язык Толстого и Александра Верещагина), или если кто-либо из наших выдающихся художников, как Савина, Римский или Глазунов, сообщали ему, что приедут к нему провести вечер, он устраивал в своей городской квартире, или на даче в Старожиловке музыкальный раут или концерт, часто сопровождавшийся или предшествуемый торжественным обедом или грандиозным ужином, с тостами, поднесением венков, речами, снятием фотографических групп и т. д. И эти вечера, как заранее устроенные, так часто и импровизированные и неожиданные, были необычайно оживленны, отличались необыкновенным подъемом и совершенством исполнения вокальных и инструментальных номеров, драматического чтения или импровизаций. Один из таких вечеров изображен на снимке, воспроизведенном и в "Ниве" 1902 г. Я помню, как на этом вечере, кроме пения Шаляпина и игры Блуменфельда, всех восхитил поразительно исполненный импровизированный диалог между "одесситкой" (Савиной) и "чухонцем из Выборга" (Шаляпиным)" (В. Каренин, Владимир Стасов, Л., 1927, стр. 669).
   

110

   1 В. В. Стасов отрицательно отнесся к пьесе М. Горького "Дети солнца".
   2 Д. Г. Гинцбург.
   3 Сюита Ф. М. Блуменфельда "Звоны", соч. 40. Три части: I -- Колокола и колокольчики, II -- Звон печальный и III -- Звон торжественный.
   4 И. Я. Гинцбург, или, как называл его Стасов,-- Элиас, был мастер мимически показывать смешные сценки. В статье "Радость жизни" Гинцбург, рассказывая о своем посещении Льва Толстого в Ясной Поляне, пишет: "...В комнату входит Лев Николаевич. "Вы уже спать собираетесь? Ведь еще рано! А я вот зашел к вам, чтобы попросить вас показать нам ваши мимические представления. Я только что получил письмо от Стасова. Он просит, чтобы вы нам это непременно показали". "Льву Николаевичу это очень нравится, не робейте!" -- шепнул мне Репин и, взяв меня за руку, усадил меня посреди стола, предложив всем гостям рассесться против меня. Лев Николаевич стал против меня в обычной своей позе, заложив руки за пояс, и уставился на меня своими умными, серьезными глазами. Все ждут, надо решиться, и я, овладев собою, стал изображать портного, который кроит, вдевает нитку в иголку, шьет и утюжит. Слышу громкий смех Льва Николаевича, он так заразительно смеется, что за ним хохочут все, и я сам начинаю смеяться. "Левушка,-- говорит Софья Андреевна,-- ты мешаешь". И Лев Николаевич отходит в сторону. Он не смеется больше, но я вижу, как он глазами и ртом повторяет мою мимику. Это меня смешит, но придает мне больше смелости, я показываю весь свой репертуар". Возможно, что Ф. И. Шаляпин, часто встречавшийся с Гинцбургом у Стасова, перенял кое-что из его "репертуара" (например сценку с портным).
   

112

   1 Памфлеты "Город Желтого Дьявола" из цикла "В Америке" и "Прекрасная Франция" из цикла "Мои интервью" были написаны и опубликованы М. Горьким в 1906 году.
   В письме В. В. Стасова упоминается о публикации памфлета "Прекрасная Франция" в парижском журнале "Drapeau Rouge" ("Красное знамя").
   2 сентября 1906 г. Стасов писал К. П. Пятницкому: "Все эти дни я и сам собирался к Вам, чтобы многое спросить и услышать про Максима Горького1 Я просто с ума схожу от его новой вещи "Желтый Дьявол"! Это для меня столько же чудно и прелестно, как его "Человек". Мне хочется написать ему письмо, а адреса не знаю. Значит, мне надо быть к Вам. Но завтра (воскресенье) Федор Большой, т. е. Шаляпин, проводит у нас вечер и хочет прочитать нам "Желтого Дьявола". Натурально, Вам надо быть тут, с нами, непременно быть. Будьте, будьте, ради бога! Но не позже 9 часов. Так Федор сам назначил. За ужином выпьем здоровье и Горького" (цит. по газете "Известия" -- 21 сентября 1962 г.).
   2 Н. П. Дютур-Кларк.
   3 А. П. Сергеева.
   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru