Страхов Николай Николаевич
"Россия и Европа" Н. Я. Данилевского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Русский Вестник" о статье "Россия и Европа"
    Ходячие понятия о славянофильстве. - Почему "гниение запада" известнее всех других мнений славянофилов. - Готовые ярлыки.- "Богатство эрудиции" в статье "Россия и Европа".- Фальшивая ссылка. - Упадок нашей литературы, доказываемый несомненными фактами
    Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому Н. Я. Данилевского. Издание исправленное и дополненное

  

Н. Страховъ.

"Россія и Европа" Н. Я. Данилевскаго.

   Н. Страховъ. Критическія статьи. Томъ второй. (1861--1894).
   Изданіе И. П. Матченко. Кіевъ, 1902.
  

а) "Русскій Вѣстникъ" о статьѣ "Россія и Европа". ("Заря." 1869, No 7).

  
   Каждому журналу и каждому писателю пріятно встрѣтить возраженіе, на которое можно отвѣчать; при настоящемъ же положеніи нашей литературы такое возраженіе есть истинное счастье. Обыкновенно новыя литературныя явленія у насъ встрѣчаются или коварнымъ умолчаніемъ, или тѣмъ, что получило техническое названіе "лая", то есть всякаго рода злобными выходками, столь же крикливыми и столь же мало допускающими отвѣтъ, какъ лай собаки.
   Поэтому намъ доставило истинную радость появленіе въ No 5 "Русскаго Вѣстника" замѣтки о статьѣ г. Данилевскаго "Россія и Европа". {Полемика Н. Н. Страхова съ Вл. Соловьевымъ изъ-за "Россіи и Европы" вошла въ II и III кв. "Борьбы съ Западомъ". Изд.} Серьезный характеръ этого почтеннаго журнала уже заранѣе, повидимому, ручался и за серьезный характеръ замѣтки,-- за то, что она будетъ соотвѣтствовать важности предмета и касаться существенныхъ его пунктовъ. Признаемся, намъ до такой степени хотѣлось бы встрѣтить нѣчто подобное, что мы готовы даже слукавить передъ собою и передъ читателями -- готовы закрыть глаза на всѣ недостатки замѣтки и трактовать ее, какъ самое обдуманное и зрѣлое возраженіе. Бояться намъ нечего, и мы попробуемъ придать замѣчаніямъ г. П. Щ. самый серьезный смыслъ, какой только они могутъ имѣть.
   Прежде всего онъ не находитъ въ статьѣ "Россія и Европа" ничего новаго. Статья будто-бы доказываетъ то, что не требуетъ никакого доказательства, что всѣми принято, всѣмъ извѣстно. главная мысль статьи будто-бы та самая избитая мысль, которую "еще Вольтеръ сказалъ":
  
   Chaque peuple à son tour a brillé sur la terre
   Par les arts, par les loix, par la science, par la guerre.
   и пр.
  
   И дѣйствительно, статья г. Данилевскаго касается многихъ положеній давно извѣстныхъ, ссылается на факты, тысячекратно указанные и обсужденные. Дѣло идетъ объ исторіи, т. е. о томъ предметѣ, по которому существуетъ больше книгъ, чѣмъ по всѣмъ другимъ отраслямъ человѣческаго вѣдѣнія. Сколько соображеній и размышленій было сдѣлано по этому предмету! Кто не говорилъ о возрожденіи, процвѣтаніи и паденіи народовъ? Кто не трактовалъ объ особенностяхъ, которыми отличается каждый народъ, о различіи народнаго духа? Въ каждой книжкѣ любаго литературнаго журнала мы навѣрное найдемъ указанія на эти избитыя истины. Если мы затѣмъ обратимся къ частному предмету статьи, къ Россіи, то опять -- кому не знакомы славянофильскія мнѣнія о самобытномъ развитіи Россіи? Кто не слыхалъ, что Славяне -- особое племя, которое по своимъ духовнымъ задаткамъ, по своей исторіи, по всему складу жизни не похоже на германо-романскія племена? Кому не извѣстно, что на этомъ основаніи для Россіи пророчатъ и другую будущность, не похожую на будущность европейскихъ народовъ?
   Итакъ, все это -- дѣло знакомое, и если повѣрить первымъ страницамъ г. П. Щ., то онъ не находитъ во всей статьѣ г. Данилевскаго ничего, съ чѣмъ не могъ бы согласиться. "Какъ сомнѣваться, говоритъ онъ, чтобы славянское племя не имѣло своей очереди на сценѣ міра? Къ сожалѣнію этотъ отвѣтъ слишкомъ простъ, чтобы удовлетворить г. Данилевскаго. Онъ отвѣчаетъ то же самое, только на двадцати по крайней мѣрѣ листахъ, уже напечатанныхъ "Зарею", да еще готовитъ, можетъ быть, столько же" (стр. 358).
   Итакъ, на двадцати печатныхъ листахъ, потративъ притомъ (какъ замѣчаетъ г. П. Щ.) "много эрудиціи, остроумія, умственнаго капитала", г. Данилевскій говоритъ то же самое, что сказалъ Вольтеръ,-- говоритъ вещи, съ которыми г. П. Щ. совершенно согласенъ. Въ этомъ состоитъ главный упрекъ, дѣлаемый статьѣ "Россія и Европа".
   Не станетъ опровергать, а подвинемся только немножко далѣе и мы увидимъ, что г. П. Щ. самъ себя опровергнетъ.
  
   Онъ уже не согласенъ съ г. Данилевскимъ по вопросу о гніеніи Запада. Хотя Вольтеръ и говоритъ: "Каждый народъ въ свою очередь блисталъ на землѣ", и хотя г. Данилевскій отнюдь не утверждаетъ, что Западъ гніетъ, а напротивъ признаетъ, что Западъ теперь процвѣтаетъ, но что, согласно съ Вольтеромъ, за этимъ процвѣтаніемъ долженъ наступить чередь увиданія, однако эта мысль, неизвѣстно почему, уже не нравится нашему критику, и онъ дѣлаетъ противъ нея кой-какія, впрочемъ нерѣшительныя, возраженія. Ему не хочется признать въ современной Европѣ никакихъ "признаковъ гніенія и разложенія" (стр. 361); но о гніеніи и разложеніи г. Данилевскій, какъ мы замѣтили, ничего не говоритъ. Онъ говоритъ только, что творческая сила, создавшая европейскую цивилизацію, уже клонится къ упадку, и выводитъ это заключеніе не изъ признаковъ гніенія и разложенія, а именно изъ того, что Западъ находится въ апогеѣ своего цивилизаціоннаго величія", достигъ высшей точки своего процвѣтанія. Чтобы опровергнуть аргументацію г. Данилевскаго, г. П. Щ. находитъ въ ней противорѣчія, которыхъ въ ней вовсе нѣтъ, и отвергаетъ то простое и ясное положеніе, что моментъ наибольшаго наростанія творческихъ силъ наступаетъ ранѣе того момента, когда обнаруживаются плоды и результаты этого наибольшаго наростанія. Далѣе, г. П. Щ. не хочетъ видѣть относительно творческихъ силъ Европы никакого различія между XVI и XVII вѣками, принимаемыми г. Данилевскимъ за апогей этихъ силъ, и прошлымъ и нынѣшнимъ столѣтіемъ. Всѣ эти вѣка, по мнѣнію г. П. Щ., одинаково велики, въ подтвержденіе чего онъ ссылается даже на желѣзныя дороги.
  
   Но откуда же всѣ эти хлопоты и старанія? Откуда стремленіе противорѣчить самымъ очевиднымъ истинамъ? Вѣдь, уже Вольтеръ сказалъ:
  
   Chaque peuple à son tour a brilla sur la terre
  
   Какъ прошелъ блескъ Греціи, Рима, Аравитянъ, не долженъ ли такъ же въ своей чередъ миновать и блескъ европейскихъ народовъ?
   Вотъ это-то заключеніе намъ, очевидно, и не нравится. Мы готовы, сколько угодно, толковать о развитіи народовъ и паденіи царствъ; но, какъ скоро дѣло коснется любезной намъ Европы, мы круто поворачиваемъ назадъ. Тутъ мы и Вольтеру даже не вѣримъ; тутъ мы готовы признать, что три или четыре вѣка сряду Европа идетъ непрерывнымъ, неустаннымъ прогрессомъ, ни мало не ослабѣвая въ своихъ силахъ. Въ сущности мы не можемъ повѣрить, чтобы Европа когда-нибудь пала; мы видимъ въ ней вѣчную носительницу безконечнаго прогресса.
   Что такова дѣйствительная мысль г. П. Щ.-- это видно изъ дальнѣйшихъ его разсужденій, болѣе опредѣленныхъ и ясныхъ, зато и прямо противорѣчащихъ тому, что сказано имъ вначалѣ. Онъ принимается развивать мысль о передачѣ прогресса отъ одного поколѣнія къ другому.
   Послѣдовательность развитія, ослабленія и наконецъ разложенія, говоритъ онъ, суть явленія замѣчаемыя въ человѣкѣ, это справедливо; однако правъ былъ и Пушкинъ, когда восклицалъ:
  
   "Нѣтъ, весь я не умру: душа въ завѣтной лирѣ
   Мой прахъ переживетъ и тлѣнья убѣжитъ"!
  
   Мы можемъ порадовать г. П. Щ. Это восклицалъ мы Пушкинъ, а поэтъ еще болѣе древній, отчасти даже современный Вольтеру, Державинъ; такъ что истина, которую объясняетъ нашъ критикъ, была, значитъ, очень давно извѣстна.
   "Всѣ люди, пишетъ онъ, не безъ слѣда проходятъ житейское поле, и общая жизнь человѣчества не прерывается. Преемственность ея еще болѣе осязательна въ цѣлыхъ обществахъ, и мы отнюдь не согласны съ г. Данилевскимъ, будто культурно-историческіе типы смѣняютъ, вытесняютъ поочередно другъ друга (стр. 361)".
   Итакъ, критикъ нашелъ, наконецъ, въ статьѣ "Россія и Европа" мысль, съ которою совершенно не согласенъ. Что же это за мысль? Какое-нибудь побочное замѣчаніе -- вставка, мало связанная съ цѣлымъ? Нѣтъ, эта мысль есть то ученіе о культурно-историческихъ типахъ, которое составляетъ сущность статьи -- все содержаніе первыхъ семи главъ, о которыхъ только и говоритъ г. П. Щ. Развитіе этой мысли, ея философское и историческое подтвержденіе -- вотъ главный и единственный предметъ статьи. Если же такъ, то оказывается, что нашъ критикъ отнюдь не согласенъ со всею статьею г. Данилевскаго отъ начала до конца. За чѣмъ же было говорить, что г. Данилевскій только повторяетъ то. въ чемъ всѣ убѣждены и для чего не требуется доказательствъ?
   То, что сказалъ г. Данилевскій, никѣмъ и никогда еще не было сказано. Къ несчастію, распознать и ясно отличить новую мысль -- часто бываетъ не легко. Какъ испорченная шарманка, какую пьесу на ней ни заведи, все сбивается на одну и ту же пѣсню, такъ и мы, что бы ни читали, все сбиваемся на старыя, привычныя, затверженныя понятія. Вмѣсто того, чтобы слѣдовать за мыслью автора, мы только припоминаемъ давно знакомыя намъ мысли -- и самыя свѣжія и оригинальныя соображенія намъ кажутся чѣмъ-то старымъ.
   Г. Данилевскій отвергаетъ то, что называется всемірною культурою, общечеловѣческою цивилизаціею. Онъ показываетъ, что такой культуры и цивилизаціи никогда не было въ исторіи, что всякая культура, по самой сущности дѣла, носитъ на себѣ извѣстныя ограниченія, составляетъ частное, обособленное проявленіе человѣческаго развитія, и потому всегда принадлежала и будетъ принадлежать только нѣкоторому племени, достигающему степени культурно-историческаго типа, а никакъ не всему человѣчеству. Такъ какъ всечеловѣческая цивилизація, и по свидѣтельству исторіи и по философскому взгляду, котораго держится г. Данилевскій, есть дѣло недостижимое, невозможное, то и исторія не можетъ состоять изъ ряда шаговъ, постепенно приближающихся къ такой цивилизаціи. Исторія, какъ и все въ мірѣ, есть смѣна частныхъ явленій, въ которыхъ общее никогда не выражается во всей своей полнотѣ. Всякая культура есть частная. Общечеловѣческое или правильнѣе всечеловѣческое не можетъ существовать въ видѣ нѣкоторой дѣйствительной культуры, а существуетъ только въ идеѣ, какъ общая задача человѣчества, которую оно осуществляетъ всей своей исторической жизнью, т. е. разновременно и разномѣстно.
   Вотъ мысль г. Данилевскаго -- мысль совершенно опредѣленная и совершенно оригинальная. Эта мысль -- одна можетъ вывести насъ изъ того лабиринта противорѣчій, въ которомъ насъ держатъ обыкновенныя понятія объ исторіи. Всѣ говорятъ объ особенностяхъ народныхъ характеровъ, о своеобразномъ развитіи народовъ, о различныхъ культурахъ, которыя ими развиваются, и въ то же время всѣ мечтаютъ объ общечеловѣческихъ свойствахъ и достоинствахъ, о непрерывномъ прогрессѣ, о единой всемірной культурѣ. Всѣ знаютъ и помнятъ, какъ ходъ исторіи прерывался, какъ различныя племена поочередно достигали первостепенной роли на сценѣ міра; но всѣ воображаютъ при этомъ, что народы только поочередно работали надъ однимъ и тѣмъ же дѣломъ, прокладывали дальше одну и ту же дорогу. За чѣмъ же новыя племена, если дѣло одно и то же, и путь не измѣняетъ своего направленія? Не явная ли предвзятая идея вытягивать исторію человѣчества въ одну линію, подобно тому какъ старые натуралисты старались нѣкогда вытянуть въ одну линію всѣ произведенія природы? Мы привыкли не замѣчать этихъ противорѣчій и предубѣжденій, сжились съ ними,-- и точный и ясный взглядъ, который разрѣшаетъ эту путаницу, даже не поражаетъ нашего вниманія.
   Нашъ критикъ замѣтилъ однакоже, что есть въ статьѣ "Россія и Европа" нѣчто новое, прямо противорѣчащее его старымъ понятіямъ. Но такъ какъ ему сперва все въ этой статьѣ казалось знакомымъ, такъ какъ онъ не замѣтилъ тѣсной связи всѣхъ фактовъ и разсужденій съ главною мыслью статьи, то всѣ доказательства г. Данилевскаго -- на счетъ того, что ни одна культура не была и не могла быть продолженіемъ культуры другого типа, совершенно ускользнули отъ вниманія критика. Въ концѣ своей замѣтки г. П. Щ. сбился на старую пѣсню о преемственности культуры, и поетъ ее такъ, какъ-будто онъ никогда и въ глаза не видалъ статьи г. Данилевскаго. Онъ вовсе не пытается опровергнуть статьи, не разрушаетъ ни единаго ея довода, не разбираетъ ни единой ея мысли; статья остается цѣлехонька, и мы имѣемъ удовольствіе читать не возраженіе, а нѣкоторыя мысли, неизвѣстно противъ кого направленныя. Напримѣръ:
   "Римъ замѣнилъ Грецію, говоряте вы? Да, но онъ принялъ въ себя плоды греческой культуры. (Какъ и что принялъ -- это разобрано въ статьѣ "Россія и Европа"). Западная Европа стала на мѣсто Рима? Правда; но она его не истребила, а напротивъ, претворила въ себѣ римскую культуру (но и это разобрано въ статьѣ) и повела далѣе дѣло всемірной цивилизаціи (которой, какъ доказывается въ статьѣ, вовсе не существуетъ). Очень можетъ быть, и даже внѣ сомнѣнія, что наступитъ время, когда Россія и славянскій міръ явятся во главѣ умственнаго движенія, но это случится лишь тогда, когда мы овладѣемъ современною культурою".
   Итакъ, г. П. Щ. соглашается съ обыкновеннымъ мнѣніемъ славянофиловъ о великой будущности славянскаго племени, признаетъ даже, что оно будетъ во главѣ, слѣдовательно, соглашается и съ пророчествомъ о паденіи Европы; но въ то же время твердо стоитъ и за единую культуру, безъ которой нѣтъ спасенія. Очевидно, здѣсь весь узелъ вопроса -- и очень жаль, что критикъ остался глухъ ко всѣмъ разсужденіямъ г. Данилевскаго о невозможности такой культуры.
   Повидимому, критикъ сверхъ того вообразилъ, что г. Данилевскій отвергаетъ всякое вліяніе и заимствованіе, всякое значеніе плодовъ одной культуры для другой. "Мы увѣрены, продолжаетъ г. П. Щ., что славянскія племена, занявъ первенствующее мѣсто въ исторической жизни человѣчества, внесутъ въ нее не мало оригинальнаго и самобытнаго; но для этого мы не видимъ надобности, чтобы они выработывали свою культуру въ четырехъ стѣнахъ -- съ тѣмь, чтобы, подобно Минервѣ, выскочить въ одно прекрасное утро на удивленіе и поученіе всему свѣту".
   Но кто же выражалъ подобную дикую мысль? Какъ жаль, что г. П. Щ. вовсе не читалъ статьи "Россія и Европа". Тамъ онъ увидѣлъ бы, что частнымъ культурамъ приписывается огромное значеніе въ общей жизни человѣчества. Каждая культура, сказано тамъ, оставляетъ по себѣ драгоцѣнное наслѣдство, нѣкоторый вкладъ въ общую сокровищницу, которою потомъ пользуются всѣ народы. Наслѣдство это, по мнѣнію г. Данилевскаго, тѣмъ драгоцѣннѣе, что мы можемъ его только имѣть, но сами добыть его были бы не въ силахъ. Если бы мы теперь могли превзойти Грековъ въ ваяніи и съ каждымъ поколѣніемъ -- производить статуи все болѣе и болѣе совершенныя, то спрашивается: какое бы значеніе имѣли для насъ древнія статуи? Это были бы уже не образцы красоты, не предметы глубочайшаго эстетическаго наслажденія, а простые остатки древности, годные лишь для археологическихъ изслѣдованій. То же самое должно сказать и о всемъ другомъ. Если мы повѣримъ плаченной теоріи прогресса и единой цивилизаціи, то должны будемъ думать, что со временемъ вся исторія человѣчества, всѣ плоды его трудовъ обратятся для насъ въ пустяки, нестоющіе вниманія. Итакъ, только слѣдуя теоріи культурно-историческихъ типовъ, мы не отрицаемъ, а напротивъ, признаемъ въ надлежащей степени важность результатовъ, добытыхъ исторіею человѣчества. Именно потому, что человѣчество осуществляетъ свою идею разновременно и разномѣстно, что ни одна изъ частныхъ культуръ не составляетъ полнаго выраженія этой идеи,-- историческія явленія получаютъ характеръ незамѣнимыхъ образцовъ, и исторія сохраняетъ для насъ свой великій интересъ, какой бы прогрессъ у насъ ни совершался.
   Вообще, взаимныя отношенія культуръ тщательно разобраны г. Данилевскимъ. Г. П. Щ., не обративъ на это вниманія, заключаетъ такъ:
   "Могъ Египетъ развиваться независимо отъ Индіи (въ чемъ, замѣтимъ, ничего нѣтъ мудренаго, такъ какъ Египетъ развивался раньше Индіи), но уже Римъ заимствовалъ у Греціи, какъ говоритъ и самъ г. Данилевскій (г. Данилевскій вообще ни въ чемъ не отступаетъ отъ исторіи; онъ только различаетъ между заимствованіемъ и тѣмъ понятіемъ, по которому одна культура составляетъ продолженіе другой). Нынѣ культура одна для всѣхъ: это та, которая съ Востока пришла въ Грецію и оттуда разлилась по всей почти Европѣ и Африкѣ, обѣщая проникнуть во всѣ концы міра, видоизмѣняясь, конечно, въ различныхъ мѣстностяхъ и въ разныя эпохи, но въ основаніяхъ своихъ единая и всѣмъ общая".
   Изъ этихъ словъ всего яснѣе можно видѣть всю призрачность этой общей культуры, столь твердо исповѣдуемой нашимъ критикомъ. Что это за культура? Гдѣ именно на Востокѣ она началась? Неужели можно сказать, что есть нынче культура, составляющая продолженіе египетской или финикійской? Нынѣ, говоритъ г. П. Щ., культура одна для всѣхъ; съ которыхъ же поръ различіе въ культурахъ прекратилось и наступила эта единая культура? Наконецъ, откуда такое рѣшительное пророчество, что нѣкогда эта единая культура проникнетъ во всѣ концы міра?
   Не ясно ли, что все это только предвзятая идея, что это не выводъ изъ историческихъ фактовъ, а нѣкоторая мечта о будущемъ -- фантастическое предположеніе нѣкоторой общей цивилизаціи, до сихъ поръ не существовавшей въ исторіи, но со временемъ долженствующей обнять все человѣчество и повести его по общему пути прогресса, по общимъ разумнымъ законамъ?
   Предвзятыя идеи, затверженныя мнѣнія, предразсудки, принимающіе себя за неопровержимыя истины, не только ведутъ къ отрицанію всякой новой мысли, но не даютъ даже уразумѣть ее надлежащимъ образомъ.
   Еще разъ обращаемъ вниманіе нашихъ читателей на глубокую оригинальность мысли г. Данилевскаго. Считаемъ необходимымъ сказать нѣсколько словъ, чтобы выяснить эту оригинальность и съ другой стороны. Очень легко подумать, что статья "Россія и Европа" составляетъ не что иное, какъ изложеніе и развитіе давно извѣстныхъ славянофильскихъ мнѣній. Для тѣхъ, которые имѣютъ въ виду одно практическое значеніе дѣла, одни выводы, такъ или иначе могущіе найти себѣ приложеніе,-- главное значеніе этой статьи, конечно, только въ томъ и будетъ заключаться, что она славянофильская, что она примыкаетъ къ извѣстнаго рода мнѣніямъ. Но для тѣхъ, кто въ произведеніяхъ мысли видитъ и цѣнитъ и теоретическую сторону, будетъ совершенно ясно, что эта статья, сходясь съ выводами славянофиловъ, существеннымъ образомъ отличается отъ ихъ писаній. Въ ней другіе пріемы и другія основанія -- и въ этомъ заключается главная суть дѣла. Въ основаніи ея положенъ новый взглядъ на всемірную исторію, и статья повсюду держится того метода, которымъ добытъ этотъ взглядъ. Какъ мы уже замѣчали, этотъ методъ состоитъ въ уразумѣніи частнаго характера каждаго явленія. Общія понятія, какъ, напримѣръ, прогрессъ, цивилизація, человѣчество, просвѣщеніе и т. п., очень обыкновенно спутываютъ наши мысли: именно -- заслоняютъ отъ насъ настоящій, дѣйствительный видъ, который имѣетъ то или другое дѣло. Ничего не можетъ быть драгоцѣннѣе, какъ умѣнье видѣть спеціальное отличіе каждаго предмета, умѣнье различать вещи, а не смѣшивать ихъ. Только вслѣдствіе такого разграниченія и обособленія явленій мы можемъ составить себѣ правильный взглядъ какъ на исторію, такъ и на всякій другой предметъ.
   Итакъ, дѣло не въ томъ, что выводы статьи "Россія и Европа" болѣе или менѣе совпадаютъ съ взглядами славянофиловъ; важно то, что эти выводы опираются на новыя общія начала, слѣдовательно, озаряются новымъ свѣтомъ, выдерживаютъ новую повѣрку, связываются во едино новою связью. Вотъ почему, не говоря о новизнѣ и оригинальности частныхъ замѣчаній и выводовъ, мы имѣемъ право смотрѣть на эту статью, взятую въ цѣломъ, какъ на важный шагъ впередъ въ той области предметовъ, которой она посвящена. Она касается вопросовъ, уже давно и глубоко интересующихъ каждаго истинно-русскаго человѣка, и содержитъ новую, болѣе точную формулировку этихъ вопросовъ и ихъ рѣшенія.
   Таково наше мнѣніе. Высказываемъ его смѣло потому, что для насъ всякое развитіе русской мысли дорого несравненно и что, къ несчастію, не мало препятствій должно побѣждать это развитіе, не мало явленій, которыя стремятся или подавить его, или по крайней мѣрѣ заслонить его отъ глазъ людей, отодвинуть на задній планъ, затмить и заглушить его какимъ-нибудь инымъ блескомъ и шумомъ.
  

-----

  

б) Ходячія понятія о славянофильствѣ. -- Почему "гніеніе запада" извѣстнѣе всѣхъ другихъ мнѣній славянофиловъ. -- Готовые ярлыки.-- "Богатство эрудиціи" въ статьѣ "Россія и Европа".-- Фальшивая ссылка. -- Упадокъ нашей литературы, доказываемый несомнѣнными фактами. ("Заря". 1869, No 11).

   Что такое славянофилы? Это люди, стоящіе за самобытное развитіе русскаго народа, признающіе въ этомъ народѣ своеобразныя духовныя силы, видящіе въ его исторіи постепенное проявленіе этихъ силъ и желающіе впредь наилучшаго ихъ раскрытія. Таково голое, отвлеченное опредѣленіе славянофильства, опредѣленіе, содержащее только общую логическую формулу славянофильскихъ мнѣній. Для большинства читателей такое опредѣленіе однакоже очень трудно, очень мало понятно, и потому они хватаются за признакъ болѣе ясный, рѣзче бросающійся въ глаза. Славянофилы, говорятъ обыкновенно, суть люди, возстающіе противъ рабскаго подражанія Западу, противъ тѣхъ заимствованій отъ европейской цивилизаціи, которыя мы постоянно дѣлаемъ. Отсюда выводится такая противоположность: мы желаемъ просвѣтиться, хотимъ улучшить наше устройство, уничтожить наши злоупотребленія и недостатки и потому обращаемся къ Западу за примѣромъ и поученіемъ; славянофилы же хотятъ чего-то другого и, слѣдовательно, стоятъ за невѣжество и застой, за всѣ темныя и больныя стороны старой и новой Россіи. Хотя такое заключеніе нелѣпо, но оно очень понятно, очень ясно и потому долгое время имѣло ходъ; нѣкогда славянофилы единогласно признавались ретроградами и обскурантами.
   Существенная сила этого заключенія, очевидно, заключается въ томъ благоговѣніи, которое мы питаемъ къ европейской цивилизаціи, въ томъ высокомъ понятіи, которое мы объ ней составили. Всякій, непочтительно касающійся этого предмета нашего глубокаго уваженія, тотчасъ признается нами врагомъ свѣта и жизни, человѣкомъ, ищущимъ не нашей пользы, а нашего вреда. Поэтому же самому изъ всѣхъ мнѣній славянофиловъ наибольшую извѣстность получило то мнѣніе, которое касается нашего идола, предмета нашего благоговѣйнаго поклоненія -- западной цивилизаціи. Все, что говорили славянофилы о духовномъ своеобразіи русскаго народа, о самобытности его развитія, все это для большинства читающей публики не могло быть ни особенно понятно, ни особенно интересно,-- все это касается предметовъ, которые никому не были близки къ сердцу. Но какъ скоро дерзкіе умы рѣшились простирать свою мысль на самое святая святыхъ, на то солнце, къ которому постоянно обращаются наши взоры, то эти посягательства тотчасъ обращали на себя всеобщее вниманіе, были замѣчаемы даже людьми беззаботными и равнодушными на счетъ литературы и всякихъ другихъ трудныхъ предметовъ. Вотъ почему изъ всѣхъ толкованій славянофиловъ въ памяти обыкновенныхъ читателей всего крѣпче сидитъ то мнѣніе, что Западъ не есть единый спасительный источникъ свѣта, что въ немъ уже не мало замѣтныхъ намъ темныхъ пятенъ, что односторонность его развитія должна привести его къ неминуемому концу -- къ разрушенію. Западъ гніетъ -- сказалъ одинъ изъ славянофиловъ, желая какъ можно больше усилить свое выраженіе, какъ можно больше поразить слѣпыхъ поклонниковъ Запада. И вотъ это выраженіе сдѣлалось въ глазахъ читателей девизомъ славянофильства. Гніющій Западъ -- вотъ все, что знаетъ о славянофильствѣ толпа его безчисленныхъ порицателей, вотъ то единственное положительное мнѣніе, которое она вынесла изъ многолѣтней литературной дѣятельности славянофиловъ, та единственная опредѣленная черта, которая впечатлѣлась въ умахъ самыхъ равнодушныхъ и лѣнивыхъ. Славянофилы -- это люди, думающіе, что Западъ гніетъ,-- вотъ наконецъ та ясная, общедоступная, легко удерживаемая въ памяти и не сильно обременяющая умъ формула, подъ которую масса читателей подводитъ все ученіе славянофильства. Вы славянофилъ, это значитъ -- вы признаете, что Западъ гніетъ. Коротко и ясно, хотя въ концѣ концовъ часто совершенно невѣрно и не къ дѣлу. Когда въ нашемъ журналѣ стала появляться статья г. Данилевскаго "Россія и Европа", мы съ нетерпѣніемъ слѣдили за впечатлѣніемъ, которое должно было произвести это глубокое, оригинальное и многосодержательное произведеніе. Что же оказалось? Мы до сихъ поръ не можемъ указать ни на одинъ отзывъ, вполнѣ достойный самаго дѣла. Между тѣмъ отзывовъ было не мало, но они сложились по тему закону, по которому обыкновенно складываются мнѣнія равнодушнаго и лѣниваго большинства. Масса пишущихъ часто очень вѣрно изображаетъ собою массу читающихъ; она руководится тѣми же инстинктами и привычками, такъ же любитъ готовые ярлыки для всѣхъ вещей, требующихъ обсужденія, такъ же легко забываетъ прошлое и такъ же упорно держится однажды вкоренившихся мнѣній. У насъ въ особенности невѣжество относительно собственной литературы, самыя превратныя и дѣтскія мнѣнія относительно ея партій и дѣятелей имѣютъ больше хода, чѣмъ въ какой-нибудь другой литературѣ. Мы мало себя уважаемъ и относимся съ высокомѣріемъ и презрѣніемъ къ явленіямъ нашей скудной умственной жизни. Мы съ жадностію бросаемся на пустяковины въ родѣ журнала Рошфора, а напримѣръ о Хомяковѣ имѣемъ развѣ какое-нибудь смѣхотворное понятіе. Мы знаемъ только послѣднія книжки нашихъ журналовъ и то преимущественно тѣхъ, въ которыхъ помѣщаются наши мудрыя статьи.
   Итакъ, дѣло пошло самымъ обыкновеннымъ порядкомъ. Первое впечатлѣніе отъ статьи г. Данилевскаго было то, что она имѣетъ славянофильское направленіе. "А, мы это знаемъ!" воскликнули рецензенты; "мы понимаемъ, къ чему онъ клонитъ; зачѣмъ только онъ такъ подробно доказываетъ то, что уже давно было сказано?" Такимъ образомъ, на статью былъ наклеенъ первый ярлыкъ -- ярлыкъ славянофильства, и вся оригинальность основной мысли г. Данилевскаго, всѣ его усилія точно формулировать и развить эту мысль остались незамѣченными. Никто не подумалъ сравнивать, сличать; никто не зналъ славянофильства на столько, чтобы различить его пріемы отъ пріемовъ г. Данилевскаго. Прибавимъ еще одну черту -- наши рецензенты невольно обнаружили при этомъ свое глубокое невѣжество. Именно -- они не замѣтили главной идеи, но были поражены массою подробностей, множествомъ фактовъ, которыми эта идея подкрѣплялась. И вотъ рецензенты стали толковать о богатствѣ эрудиціи, объ учености, потраченной даромъ и т. д. Между тѣмъ статья г. Данилевскаго ни мало не замѣчательна въ этомъ отношеніи; только для людей мало свѣдущихъ могли показаться чѣмъ-то неслыханнымъ и новымъ тѣ большею частію общеизвѣстные факты, на которые статья ссылается. Для подбора этихъ фактовъ не требовалось ни изысканій, ни даже особыхъ справокъ; эти факты въ большинствѣ случаевъ должны быть знакомы каждому образованному человѣку, и вся сила, все достоинство статьи заключается только въ томъ неожиданномъ и яркомъ свѣтѣ, которымъ въ ней озаряются факты самые простые, самые знакомые. Но этого яркаго свѣта никто не замѣтилъ и г. Данилевскаго стали выхвалять за эрудицію, стали удивляться обширности его знаній!
   Но величайшею находкою для нашихъ рецензентовъ было появленіе 7й главы статьи г. Данилевскаго въ апрѣльской книжкѣ "Зари". Эта глава называется: гніетъ ли Западъ? Знакомый звукъ, а главное -- знакомая дерзость вопроса, который не долженъ и въ голову приходить правовѣрному западнику, соблазнили рецензентовъ, и они по одному вопросу уже рѣшили, что г. Данилевскій держится ненавистной имъ ереси. Тотчасъ была найдена готовая и легкая формула для сужденія о многосодержательномъ и важномъ литературномъ произведеніи, и эта формула, повторяемая въ одинъ голосъ, была слѣдующая: г. Данилевскій написалъ статью въ славянофильскомъ духѣ; именно -- онъ утверждаетъ, что Западъ гніетъ.
   При этомъ никто не обратилъ вниманія, что на вопросъ, поставленный въ началѣ главы, г. Данилевскій въ самой главѣ отвѣчаетъ отрицательно, что онъ отнюдь не признаетъ гніенія Запада. Такъ-то составляются сужденія нашей печати. такъ остроумны и проницательны ея приговоры!
   Такому плаченному ходу дѣла всего больше способствовалъ г. П. Щ., замѣтки котораго помѣщаются въ "Русскомъ Вѣстникѣ", журналѣ весьма уважаемомъ и распространенномъ. Г. П. Щ., не задумываясь, прошелъ до конца ту торную дорогу, по которой масса людей "нѣсколько беззаботныхъ на счетъ литературы" доходитъ до своихъ заключеній.
   Въ нашихъ замѣткахъ мы начали съ г. П. Щ. состязаніе, на пріемы котораго онъ, кажется, не имѣетъ права жаловаться. Мы придавали вѣсъ каждому его слову, разбирали его аргументы, слѣдили за ходомъ его мыслей, предлагали ему возраженія и вопросы. Мы открыли ему обширное поприще для всякаго рода разсужденій, которыми онъ могъ бы защитить себя, опровергнуть насъ и развить свои мысли въ полномъ ихъ блескѣ. Мы строго держались предмета и не дѣлали никакихъ намековъ на чинъ или прежнія занятія г. П. Щ., подобно тому, какъ самъ г. П. Щ. намекалъ на ботаническія занятія г. Данилевскаго, или какъ недавно въ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ", не сказавшихъ ни единаго разумнаго слова о "Россіи и Европѣ", были зато опубликованы чинъ и мѣсто служенія г. Данилевскаго. Мы говорили только о дѣлѣ, отвѣчали на вопросы, къ намъ обращенные, спрашивали отчета въ сужденіяхъ, относившихся къ тому, что было напечатано на страницахъ нашего журнала.
   Что же вышло? Всѣ наши усилія пропали даромъ, и если бы мы думали, что трудимся только для г. П. Щ., если бы насъ не утѣшала сладкая надежда, что не онъ одинъ насъ читаетъ и цѣнитъ, то мы впали бы въ совершенное отчаяніе. Г. П. Щ. насъ покидаетъ, не принимаетъ нашего вызова, не отвѣчаетъ вамъ.
   Что за несчастіе! Послѣ этого намъ прійдется, пожалуй, трактовать, какъ нѣчто серьезное, замѣчанія г. Z, фельетониста "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей". Съ этою цѣлью мы уже пересмотрѣли его фельетоны. Нельзя ли хоть съ нимъ преломить копье? Нельзя ли какъ-нибудь обратить его въ писателя, могущаго отвѣчать за свои слова и мысли? Нельзя ли отыскать въ его словахъ хоть крупицу дѣла и предложить ему хотя на одну минуту подумать о чемъ-нибудь серьезно? Нельзя ли такъ возвысить и облагородить тонъ и смыслъ его сужденій, чтобы изъ нихъ вышло нѣчто дѣйствительно литературное? Нельзя ли вообразить, что если мы ему сдѣлаемъ возраженіе, онъ намъ отвѣтить, если уличимъ его во лжи или въ ошибкѣ, онъ устыдится, если докажемъ что нибудь ясно, какъ бѣлый день, онъ согласится?
   Мы объ этомъ подумаемъ. Не одинъ г. Z., не мало есть и другихъ литературныхъ бойцовъ, которыхъ нужно сперва посвятить въ рыцари для того, чтобы можно было биться съ ними, не унижая самого себя. Но обратимся къ г. П. Щ. Въ Замѣткѣ, помѣщенной въ августовской книжкѣ "Русскаго Вѣстника", онъ уклоняется отъ всякаго отвѣта, не опровергаетъ никакихъ нашихъ возраженій и даже готовъ, повидимому, смиренно согласиться, что онъ, какъ мы ему доказывали, "не понялъ статьи г. Данилевскаго". Но есть одинъ пунктъ, на которомъ онъ усердно настаиваетъ. Онъ готовъ отказаться отъ своихъ собственныхъ воззрѣній и сужденій, но считаетъ долгомъ защищать вѣрность одной ссылки, одного указанія, именно -- на счетъ мнѣнія г. Данилевскаго о гніеніи Запада. Мы замѣтили г-ну П. Щ., что г. Данилевскій "отнюдь не утверждаетъ, что Западъ гніетъ". Г. П. Щ. настаиваетъ, что въ этомъ отношеніи онъ не сдѣлалъ ошибки и, какъ слѣдуетъ, понялъ статью "Россія и Европа".
   Для доказательства г. П. Щ. цитируетъ спорную VII главу и выписываетъ изъ нея слѣдующее мѣсто ("Р. Вѣстникъ", августъ, стр. 769):
   "Сама мысль, высказанная славянофилами о гніеніи Запада, кажется мнѣ совершенно вѣрною, только выразилась она въ жару борьбы и спора слишкомъ рѣзко и потому съ нѣкоторымъ преувеличеніемъ... По, оставивъ это преувеличеніе, вопросъ заключается въ томъ, въ какомъ періодѣ своего развитія находятся европейскія общества, на какой точкѣ своего пути?" и проч.
   Это мѣсто, какъ думаетъ г. П. Щ., должно каждому доказать, что г. Данилевскій, дѣйствительно, признаетъ гніеніе Запада. Но что скажутъ читатели, если мы имъ откроемъ теперь, что г. П. Щ. исказилъ текстъ автора, о которомъ пишетъ, что онъ опустилъ изъ него существенное мѣсто и, такимъ образомъ, напечаталъ на страницахъ "Русскаго Вѣстника" завѣдомо фальшивую ссылку? Раскройте 96 страницу апрѣльской книжки "Зари". Тамъ стоитъ:
   "Сама мысль, высказанная славянофилами о гніеніи Запада, кажется мнѣ совершенно вѣрною, только высказалась она въ жару борьбы и спора слишкомъ рѣзко и потому съ нѣкоторымъ преувеличеніемъ. Гніеніе есть полное разложеніе состава органическихъ тѣлъ. Этого явленія мы, конечно, не замѣчаемъ въ явленіяхъ европейской жизни. Но, оставивъ это преувеличеніе, вопросъ заключается въ томъѵ въ какомъ періодѣ своего развитія находятся европейскія общества", и проч.
   Теперь спрашиваемъ всѣхъ и каждаго, не явно-ли сфальшивилъ нашъ рецензентъ? Не ясно-ли, что не по небрежности или слабопамятности, а совершенно умышленно онъ выпустилъ зловредное для него мѣсто? Дѣлая выписку изъ статьи г. Данилевскаго, онъ конечно не потерялъ же способности видѣть, когда дошелъ до роковыхъ строчекъ. Нѣтъ, онъ ихъ ясно видѣлъ и выпустилъ затѣмъ, чтобы другіе ихъ не видѣли, чтобы, положась на него, повѣрили, что ихъ нѣтъ.
   Мы говорили прежде г-ну П. Щ., что г. Данилевскій "отнюдь не утверждаетъ, что Западъ гніетъ". Г. Н. ІИ. самъ наткнулся на строчки, въ которыхъ г. Данилевскій прямо утверждаетъ, что Западъ не гніетъ; но что же сдѣлалъ нашъ рецензентъ? Онъ выпустилъ эти строчки, исказилъ выписку и все-таки напечаталъ въ "Русскомъ Вѣстникѣ" замѣтку, что Западъ гніетъ по мнѣнію г. Данилевскаго.
   Спрашивается, изъ-за чего же все это дѣлается? По какимъ побужденіямъ люди рѣшаются на подобныя продѣлки? А вотъ спросите ихъ.
   Статья г. Данилевскаго есть трудъ, къ которому невозможно отнестись безъ уваженія. Литераторамъ, людямъ мысли и слова, казалось бы, можно было если не тотчасъ оцѣнить ее, то почувствовать хоть то, что это произведеніе не дюжинное, не эфемерное и, слѣдовательно, отнестись къ нему, не говоримъ уважительно, а по-крайней мѣрѣ не легкомысленно. Мы знаемъ, что не всякое лыко въ строку; весьма простительно ошибиться и не признать ума и таланта въ какомъ-нибудь мелкомъ явленіи, сливающемся съ массою другихъ ему однородныхъ; презрительный взглядъ на нашу любезную литературу такъ крѣпко утвердился, что не мудрено, если онъ захватитъ иногда и то, что достойно дѣйствительнаго уваженія. Но если наша литературная братія посягаетъ въ своемъ легкомысліи и на явленія самыхъ крупныхъ размѣровъ на такія явленія, которыя волей-неволей должны всѣмъ бросаться въ глаза, если, напримѣръ, раздаются вдругъ высокомѣрные, поверхностные, наивно-дерзкіе отзывы о такихъ произведеніяхъ какъ "Война и Миръ" или "Россія и Европа", то творцы этихъ отзывовъ напоминаютъ намъ того прапорщика въ отставкѣ, о которомъ Давыдовъ говоритъ:
  
   Для него Наполеонъ
   Въ родѣ бородавки.
  
   Ничѣмъ нельзя такъ ясно обнаружить свою малость и свое легкомысліе, какъ подойти вплоть -- къ чему бы? -- ну, хоть къ Исакіевскому Собору и, задравши носъ, утверждать, что этотъ соборъ вовсе не великъ и что мы видимъ -- поверхъ его... Стойте, господа, лучше подальше; можетъ быть и найдутся близорукіе люди, которые подумаютъ, что вашъ ростъ не уступаетъ вышинѣ колоссовъ и пирамидъ.
   Въ настоящемъ случаѣ мы видимъ еще другое, весьма характерное явленіе. Г. П. Щ., очевидно, глазамъ своимъ не вѣритъ, что онъ ошибся. Въ его головѣ такъ крѣпко засѣли извѣстные взгляды на дѣло, извѣстные предразсудки, что онъ не покоряется даже очевидности! Какіе же это взгляды? Очевидно, нашъ рецензентъ думалъ: не можетъ быть, чтобы славянофилъ, какъ г. Данилевскій, не признавалъ гніенія Запада. Какой же онъ послѣ этого славянофилъ? Хоть онъ и говоритъ: подобнаго явленія мы не замѣчаемъ въ явленіяхъ европейской жизни, но я лучше выпущу эти слова. Данилевскій, очевидно, самъ себѣ противорѣчитъ; будто я не знаю, что славянофилы непремѣнно признаютъ Западъ гніющимъ!
   Такъ и попалъ г. П. Щ. въ число тѣхъ людей, о которыхъ говорится: у нихъ есть глаза, но они не видятъ, есть уши, но они не слышатъ. Напрасно увѣщеваетъ ихъ г. Данилевскій: "оставимъ, говоритъ онъ, это преувеличеніе; конечно Западъ не гніетъ; это выраженіе родилось въ жару спора и борьбы; оно слишкомъ рѣзко; оставимъ его, прошу васъ, и возьмемъ самую мысль". И затѣмъ слѣдуетъ совершенно точная, совершенно ясная постановка вопроса. "Вопросъ заключается въ томъ, говоритъ г. Данилевскій, въ какомъ періодѣ своего развитія находятся европейскія общества, на какой точкѣ своего пути: восходятъ ли онѣ еще по кривой, выражающей ходъ общественнаго движенія, достигли ли кульминаціонной точки, или уже перешли ее и склоняются къ западу своей жизни?
   На этотъ ясный и опредѣленный вопросъ слѣдуетъ ясный и опредѣленный отвѣтъ. Г. Данилевскій различаетъ...
   Но что же мы дѣлаемъ? Мы въ третій разъ хотимъ на страницахъ "Зари> формулировать это рѣшеніе, въ третій разъ хотимъ повторять одно и то же. Не лучше ли оставить этотъ напрасный трудъ? Для людей, которые имѣютъ глаза и не видятъ, имѣютъ уши и не слышатъ, всѣ наши труды пропадутъ даромъ; урезонить г. П. Щ. и ему подобныхъ читателей мы отказываемся. Для читателей же добросовѣстныхъ и внимательныхъ, для тѣхъ почитателей статьи г. Данилевскаго, которые хотя отчасти сумѣли оцѣнить ея достоинства, наши толкованія будутъ излишни.
   А, вѣдь, если мы пишемъ, то пишемъ именно для такихъ читателей. Odi profanum vulgus! Наши литературные собраты иногда имѣютъ дурную привычку обращаться къ другимъ съ такими возгласами: "мы васъ не читаемъ, мы васъ не понимаемъ, мы не хотимъ знать, что и какъ вы пишете." Да кто такіе вы, думающіе, что ваше чтеніе и пониманіе имѣетъ такую великую важность? Можетъ быть, авторъ нисколько не имѣетъ претензіи, чтобы его читали и понимали люди скудоумные; можетъ быть, онъ вовсе не желаетъ угодить разнымъ умственнымъ недорослямъ и литературнымъ межеумкамъ и нисколько не гонится за ихъ похвалами. Какая радость въ одобреніи людей тупыхъ и криво понимающихъ вещи? Такое одобреніе можетъ иногда сильно огорчить человѣка, дорожащаго своими мыслями и желающаго, чтобы онѣ были правильно поняты. Иная похвала хуже брани, и люди, приписывающіе своему чтенію и пониманію высокую цѣну и рѣшительный вѣсъ, должны бы помнить, что имъ могутъ отвѣтить слѣдующимъ образомъ: для какого праха мнѣ ваше чтеніе и пониманіе? Я не дамъ за нихъ и мѣднаго гроша.
   Итакъ, обращаемся къ нашимъ любезнымъ читателямъ, къ тѣмъ читателямъ, въ благосклонности которыхъ "Заря" не имѣетъ причины сомнѣваться и судъ которыхъ для нея существенно важенъ и нуженъ. Посмотрите, дорогіе читатели, какія безобразія совершаются въ нашей литературѣ. Явилось великое произведеніе гр. Л. Н. Толстаго "Война и Миръ". Вмѣсто хора похвалъ и восторговъ, литература встрѣтила его сперва угрюмымъ молчаніемъ, а потомъ раздались недоброжелательныя, презрительныя, злобныя, но главное -- безтолковыя и легкомысленныя выходки. Появилось вѣское и многосодержательное произведеніе другого рода, "Россія и Европа",-- результатъ весьма подобный: то же молчаніе, то же недоброжелательство и легкомысліе.
   Справедливо замѣчаютъ, что до такого низкаго уровня въ извѣстномъ отношеніи никогда еще не падала русская литература. Такъ исказилось и опошлилось эстетическое чутье, такъ загрубѣли и понизились умственные вкусы, такъ засорились и отупѣли головы, что самыя свѣтлыя и животрепещущія явленія не могутъ возбудить надлежащаго вниманія, не могутъ расшевелить умы, сдавленные рутиной. Причина такого грустнаго положенія дѣлъ, конечно, заключается въ предшествовавшемъ развитіи русской литературы, въ образованіи, если можно такъ выразиться, извѣстныхъ наростовъ на мозгахъ, въ тѣхъ пробитыхъ и протертыхъ дорожкахъ и колеяхъ, на которыя теперь безпрестанно сбиваются умы нашихъ пишущихъ и читающихъ людей.
   Знаете ли, напримѣръ, любезные читатели, какое окончательное мнѣніе составилось въ петербургской литературѣ о "Войнѣ и Мирѣ>, объ этомъ произведеніи, которое вы такъ хорошо знаете и такъ высоко цѣните? Это мнѣніе, которое можно встрѣтить во многихъ журналахъ и которое всего яснѣе было высказано въ "Отечественныхъ Запискахъ" состоитъ въ томъ, что "Война и Миръ" есть произведеніе патріотическое, что авторъ льститъ въ немъ русскому патріотизму и тѣмъ единственно привлекъ своихъ читателей и стяжалъ успѣхъ.
   Такимъ образомъ, наши критики пришли къ самому грубому пониманію, какое только возможно. Они подвели удивительное произведеніе гр. Л. Н. Толстаго подъ разрядъ явленій, съ которыми оно не имѣетъ ничего общаго; они причислили его къ тѣмъ произведеніямъ, которыя заимствуютъ свою силу не отъ художественносги, не отъ глубокаго проникновенія въ природу людей и событій, а отъ грубой лести могучимъ, а потому часто ослѣпляющимъ и увлекающимъ чувствамъ любви къ отечеству и народной гордости. Они хотѣли сказать и внушить другимъ, что "Война и Миръ" есть произведеніе фальшивое, хотѣли заподозрить и отрицать то высокое служеніе правдѣ, ту неподкупную искренность и добросовѣстность, съ которыми работалъ художникъ, которыя такъ ясно свѣтятся въ каждой его строкѣ, даютъ такую непобѣдимую прелесть каждой его страницѣ!
   Нѣчто подобное произошло и съ "Россіей и Европой", хотя, разумѣется, въ меньшихъ размѣрахъ, такъ какъ дѣло шло не о художественномъ произведеніи, говорящемъ живыми образами, а о статьѣ, требовавшей отъ читателей нѣкотораго усилія мысли. Точно также статья была встрѣчена упорнымъ молчаніемъ; точно также раздались потомъ отрывочные неблагосклонные отзывы и въ нихъ обнаружилось такое же легкомысліе, такое же неумѣнье уважать и предметъ, о которомъ идетъ рѣчь, и достоинства умственнаго труда, глубину и изящество работы автора. Смыслъ же отзывовъ былъ точно также самый пошлый и самый грубый, какой только можно придумать. Сказали, будто авторъ повторяетъ старое, давно извѣстное; воспользовавшись вопросительнымъ заглавіемъ одной главы, свели все содержаніе статьи на то, что авторъ признаетъ гніеніе Запада и пророчитъ ему гибель.
   Такимъ образомъ, были упущены изъ виду всѣ тѣ качества, которыя такъ высоко ставятъ это произведеніе. Упущена изъ виду совершенная оригинальность и новость основной мысли; упущена изъ виду та совершенная точность и опредѣленность, съ которою въ статьѣ развивается эта мысль, и въ силу которой авторъ даетъ правильную и отчетливую формулировку многимъ идеямъ, до него высказывавшимся смутно и неправильно; упущена изъ виду, наконецъ, та многосодержательность и всесторонность, съ которою онъ трактуетъ свой предметъ.
   Увы! любезные читатели, какъ ни ярки эти достоинства въ статьѣ, о которой мы говоримъ, мы обнаружили бы самую наивную неопытность, если бы думали, что ихъ тотчасъ же надлежащимъ образомъ оцѣнятъ и поймутъ. Это дѣло трудное и мало кому доступное. Но насъ удивляетъ, что наша рецензенты какъ-будто и не подозрѣваютъ, что подобныя качества вообще могутъ существовать и что ихъ слѣдуетъ цѣнить. Посмотрите на г. П. Щ. Если бы онъ вообще цѣнилъ точность выраженій, опредѣленность мысли, развѣ онъ сталъ бы такъ наивно настаивать, что все равно сказать: Западъ гніетъ, или Западъ находится на такой-то опредѣленной точкѣ развитія? Собственныя мысли нашихъ рецензентовъ такъ смутны, такъ мало имѣютъ опредѣленности, что они ничего подобнаго не могутъ представить и у другихъ и упорно держатся за истертыя фразы, за готовые формулы и ярлыки. Имъ дороги и милы эти ярлыки, потому что безъ нихъ они пропали бы въ путаницѣ собственныхъ понятій.
   Рутина въ мышленіи, закоренѣлость въ извѣстныхъ формахъ и оборотахъ мысли, въ самыхъ выраженіяхъ и буквахъ затверженныхъ фразъ,-- вотъ конечно самое большое препятствіе для распространенія новой мысли, для ея надлежащей оцѣнки. Статьѣ г. Данилевскаго, конечно, нельзя было не встрѣтить этого препятствія, и безъ сомнѣнія она еще долго будетъ съ нимъ бороться.
   Кто задумывался надъ нашими отношеніями къ Западу, кто понимаетъ важность этого существеннаго вопроса русской мысли и жизни, тотъ конечно не можетъ пропустить безъ вниманія усилій г. Данилевскаго дать новое, болѣе ясное и точное опредѣленіе этихъ отношеній. Предметъ величайшей важности. Мы ученики Запада, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія. Но люди, стоящіе за прогрессъ и всяческое развитіе, страннымъ образомъ не хотятъ и не признаютъ только одного прогресса, одного, самаго важнаго шага въ развитіи: они не хотятъ, чтобы мы когда-нибудь перестали быть учениками; они считаютъ дерзостію самую мысль о томъ, чтобы возрастающая сила духа и сознанія поставила насъ въ возможность выйти, наконецъ, изъ, подъ ферулы учителя, отнестись къ его словамъ свободно и сознательно и зажить собственною, незаимствованною умственною жизнью. Такъ въ школѣ преслѣдуется обидами и насмѣшками ученикъ, рѣшившійся имѣть свое мнѣніе, независимое отъ того, чему учитъ любимый и уважаемый наставникъ. Отсюда взаимное раздраженіе съ обѣихъ сторонъ, преувеличеніе мысли и слова. Несмотря на то, этотъ споръ все-таки составляетъ существеннѣйшій и важнѣйшій вопросъ самой школы; ибо все ученіе напрасно. вся школа не имѣетъ смысла, если ученикамъ суждено вѣчно оставаться учениками, если они никогда не дорастутъ до самостоятельности и зрѣлости.
   Собственно говоря, вопросъ о нашей самобытной духовной жизни, о томъ отношеніи, въ которое мы должны поставить себя къ громадному и блистательному авторитету Европы, есть самый существенный изъ всѣхъ нашихъ вопросовъ. Онъ давно былъ поднимаемъ, принималъ различныя формы, постепенно зрѣлъ и раскрывался, и умереть и заглохнуть ему такъ же невозможно, какъ невозможно ребенку перестать расти, хотя этого иногда и желали бы нѣкоторые черезчуръ усердные педагоги. Поэтому для всякаго мыслящаго человѣка должно быть дорого и важно все, что касается вопроса такой огромной важности и очевидной неотлагаемости.
   Что же мы дѣлаемъ? Вотъ является человѣкъ, дающій новую, ясную и точную формулировку нашихъ отношеній къ Европѣ, формулировку, чуждую всякой легкомысленной дерзости, воздающую подобающую честь Европѣ, строго и всесторонне указывающую на коренныя различія міра славянскаго отъ міра романо-германскаго, подводящаго, наконецъ, весь вопросъ подъ его высшія начала, подъ новый общій взглядъ на всемірную исторію, подъ новое ученіе о культурно-историчеркихъ типахъ. Чѣмъ же встрѣчаетъ этотъ трудъ литература? "А, вы говорите, что Западъ гніетъ; мы знаемъ, все это старое, напрасная эрудиція..."
   Изъ чего и слѣдуетъ, что литература наша легкомысленна, невѣжественна, исполнена предразсудковъ и весьма дурно понимаетъ свою собственную исторію и свои существенныя задачи.
   А впрочемъ, любезные читатели, чего же другого можно было ожидать? Для разумѣющихъ истинное положеніе дѣлъ мы не сказали ничего новаго. Наша литература, вообще говоря, самодовольная и гордящаяся своею прогрессивностію, въ сущности весьма мало соотвѣтствуетъ своему назначенію, далеко отстала отъ дѣйствительнаго развитія нашего самосознанія.
  

-----

  

в) Россія и Европа. Взглядъ на культурныя и политическія отношенія славянскаго міра къ германо-романскому Н. Я. Данилевскаго. Изданіе исправленное и дополненное. Спб. 1871. {*} ("Заря". 1871, No 3).

   {* Статья эта, напечатанная первоначально въ "Зарѣ" (1871, 3), была потомъ, съ нѣкоторыми сокращеніями и небольшимъ предисловіемъ. читана въ засѣданіи "С.-Петербургскаго Славянскаго Благотворительнаго Общества" въ ноябрѣ 1886 г., въ первую годовщину смерти (4 7 ноября 1885 г.) Н. Я. Данилевскаго. Статья вошла, съ измѣненіями также, и въ предисловіе къ 5 изд. "Россіи и Европы". Помѣщаемъ ее здѣсь въ полномъ видѣ, т. е. по тексту "Зари" и съ названнымъ "предисловіемъ". Изд.}
  
   Память Н. Я. Данилевскаго драгоцѣнна для Славянскаго Общества не только, какъ память полезнаго дѣятеля по государственному хозяйству, отличнаго русскаго натуралиста, пламеннаго патріота, человѣка явно и тайно дѣлавшаго приношенія на славянское дѣло изъ своего трудоваго имущества, но главное, и больше всего; какъ учителя тѣхъ идей, которыя лежатъ въ самой основѣ Общества, составляютъ его душу. Въ этомъ отношеніи заслуга Н. Я. Данилевскаго такъ велика, что размѣровъ ея мы теперь еще и опредѣлить не можемъ. Онъ написалъ книгу Россія и Европа, которую можно назвать катихизисомъ или кодексомъ славянофильства: такъ полно, точно и ясно въ ней изложено ученіе о славянскомъ мірѣ и его отношеніи къ остальному человѣчеству. Скажемъ здѣсь нѣсколько словъ объ этой книгѣ, постараемся указать ея особенности и высокія достоинства. {Это -- предисловіе.}
   Книга эта состоитъ изъ ряда статей, явившихся въ "Зарѣ" 1869 года. Въ новомъ изданіи тщательно исправлены опечатки и всякіе случайные недосмотры перваго печатанія, прибавлено подробное оглавленіе и, кромѣ того, сдѣланы авторомъ нѣкоторыя, впрочемъ не очень значительныя, измѣненія и дополненія.
   Произнести надъ нимъ сужденіе -- мы здѣсь не хотимъ, такъ какъ это задача очень трудная, и дѣло еще подождетъ. Но мы желаемъ сдѣлать нѣкоторыя замѣчанія, не безполезныя для тѣхъ, кто вздумаетъ судить о "Россіи Европѣ", для всякаго рода охотниковъ до произнесенія сужденій и объявленія приговоровъ.
   Есть книги, которыя совмѣщаютъ въ себѣ и завершаютъ собою цѣлые періоды въ развитіи науки, литературы, изображаютъ собою смыслъ цѣлаго направленія духовной дѣятельности. Такъ, положимъ, стихи Пушкина представляютъ намъ всю ту поэзію, которая развилась у насъ послѣ Карамзинскаго переворота; множество поэтовъ, существовавшихъ передъ Пушкинымъ и въ одно время съ нимъ, такъ сказать, поглощены и сосредоточены въ произведеніяхъ нашего величайшаго поэта. Точно также, напримѣръ, Гегель совмѣщаетъ въ себѣ всю нѣмецкую философію послѣ Банта; онъ есть настоящій представитель всего этого періода, мыслитель, въ которомъ съ наибольшею силою и ясностію выразилось все тогдашнее направленіе философіи. Точно также книга Дарвина "О происхожденіи видовъ" завершила собою цѣлое направленіе, существовавшее въ наукѣ объ организмахъ, возвела на степень научной теоріи предположенія и соображенія многихъ ученыхъ.
   Подобное отношеніе существуетъ, очевидно, между книгою Н. Я. Данилевскаго и тѣмъ направленіемъ нашей литературы, которое извѣстно подъ именемъ славянофильства. Мы не возьмемся сейчасъ сказать, въ какой мѣрѣ эта книга завершаетъ и совмѣщаетъ въ себѣ славянофильскія ученія -- это другой вопросъ; но что она имѣетъ такое завершающее и представительное значеніе -- въ томъ невозможно сомнѣваться. Быть можетъ, со временемъ Н. Я. Данилевскій будетъ считаться славянофиломъ по преимуществу, кульминаціонной точкой въ развитіи этого направленія, писателемъ, сосредоточившимъ въ себѣ всю силу славянофильской идеи. Если имя Хомякова никогда не забудется въ исторіи русской мысли, то можетъ быть то, что сказалъ Данилевскій, будетъ болѣе памятно, сильнѣе и яснѣе отразится въ умахъ.
   Но, положимъ, даже не такъ; положимъ, Данилевскому не суждено стоять не то что выше, а лишь впереди предшествовавшихъ славянофиловъ; во всякомъ случаѣ "Россія и Европа" есть книга, по которой можно изучать славянофильство всякому, кто его желаетъ изучать. Съ появленіемъ этой книги уже нельзя говорить, что мысли о своеобразіи славянскаго племени, о Европѣ, какъ о мірѣ намъ чуждомъ, о задачахъ и будущности Россіи и т. д., что эти мысли существуютъ въ видѣ журнальныхъ толковъ, намековъ, мечтаній, фразъ, аллегорій; нѣтъ, славянофильство теперь существуетъ въ формѣ строгой, ясной, опредѣленной, въ такой точной и связной формѣ, въ какой никакое другое ученіе у насъ не существуетъ. Силою вещей и логическимъ ходомъ развитія разрушены у насъ разныя западническія попытки построить опредѣленные взгляды на наше политическое и умственное развитіе, на тѣ цѣли, къ которымъ намъ нужно стремиться въ просвѣщеніи и гражданской жизни. Мы не разъ высказывали въ "Зарѣ", что, несмотря на храбрый тонъ иныхъ журналовъ, почти вся груда печатной бумаги, ежедневно появляющейся на нашемъ литературномъ рынкѣ, не имѣетъ твердой подкладки, не содержитъ ясной и опредѣленной мысли, не только правильной, но и ложной. Времена гегелизма, соціализма, нигилизма миновали, а новаго взгляда никакого нѣтъ. При такомъ положеніи дѣлъ большой контрастъ представляетъ славянофильское ученіе, которое выступаетъ съ книгою Данилевскаго, какъ съ нѣкотораго рода полнымъ катехизисомъ.
   Тутъ намъ слѣдуетъ разсмотрѣть возраженіе, обыкновенно дѣлаемое противъ книгъ такого рода, какъ "Россія и Европа". Говорятъ, и уже успѣли сказать нѣсколько разъ, что въ этой книгѣ нѣтъ ничего новаго. Этотъ вопросъ о новости чрезвычайно труденъ, и этою трудностію всегда пользовались люди, недоброжелательствующіе самому дѣлу. Что новаго въ Пушкинѣ? Повидимому, у него все то же, что у Жуковскаго, Батюшкова, Козлова и пр. Тотъ же языкъ, тѣ же формы произведеній, одинаковые литературные привычки и пріемы. Между тѣмъ, въ сущности, новость огромная: созданіе русской поэзіи, основаніе русской литературы. Что новаго у Гегеля? Не даромъ же Фихте и Шеллингъ жаловались, что онъ все хорошее, и основную мысль и методу, взялъ у нихъ, а самъ только испортилъ свои заимствованія. Наконецъ, что новаго у Дарвина? Какую часть его теоріи вы не возьмите, все было уже сказано и даже не разъ, и многое очень давно. Итакъ, уловить новое вовсе не легко. Иной скептикъ готовъ будетъ, пожалуй, сказать, что и великолѣпный домъ, который онъ видитъ въ первый разъ, не представляетъ ему ничего новаго, такъ какъ онъ уже давно видѣлъ кучи кирпичей, изъ которыхъ этотъ домъ построенъ.
   Но въ настоящемъ случаѣ для читателя, сколько-нибудь внимательнаго и серьезнаго, не можетъ быть, намъ кажется, никакого вопроса и сомнѣнія. Въ книгѣ Данилевскаго все новое, отъ начала до конца; она не есть сводъ и повтореніе чужихъ мнѣній, она содержитъ только одни собственныя мнѣнія автора, мысли, никѣмъ и никогда еще не сказанныя, почему онъ и почелъ за нужное ихъ высказать. "Россія и Европа" есть книга совершенно самобытная, отнюдь не порожденная славянофильствомъ въ тѣсномъ, литературно-историческомъ смыслѣ этого слова, не составляющая дальнѣйшаго развитія уже высказанныхъ началъ, а напротивъ, полагающая новыя начала, употребляющая новые пріемы и достигающая новыхъ, болѣе общность результатовъ, въ которыхъ славянофильскія положенія содержатся какъ частный случай. Когда мы, несмотря на то, называемъ ученіе "Россіи и Европы> славянофильствомъ, то мы разумѣемъ здѣсь славянство въ отвлеченномъ, общемъ, идеальномъ смыслѣ; собственно говоря, это вовсе не славянофильство, а особое ученіе Данилевскаго, такъ сказать "данилевщина". Данилевщина включаетъ въ себѣ славянофильство, но не наоборотъ. Такъ точно гегелевщина была, дѣйствительно, новымъ явленіемъ и завершила собою шеллингизмъ и фихтеизмъ.
   Новыя явленія въ умственномъ мірѣ мы часто принимаемъ за старыя, давно намъ знакомыя: ошибка самая естественная. Новыя явленія часто заставляютъ насъ расширять и обобщать смыслъ прежнихъ понятій: такъ, съ появленіемъ "Россіи и Европы" мы должны расширить и обобщить смыслъ давно употребляемаго термина славянофильство. Оказалось, что это есть ученіе, вовсе не похожее на то, что мы привыкли называть славянофильствомъ.
   Въ чемъ же сходство и въ чемъ различіе? Сходство, очевидно, заключается въ въ практическихъ выводахъ. Понятно, что Н. Я. Данилевскій, говоря о потребностяхъ Россіи, о тѣхъ стремленіяхъ, которыхъ ей слѣдуетъ держаться, въ значительной мѣрѣ долженъ былъ совпадать съ прежними славянофилами. Люди, живо и глубоко чувствующіе интересы своей родины, любовно вникающіе въ ея историческую судьбу, конечно никогда не разойдутся далеко по вопросамъ, что слѣдуетъ любить, чего слѣдуетъ желать. Въ этомъ отношеніи, какъ мы видѣли на множествѣ примѣровъ, сердечная проницательность заставляетъ многихъ говорить и дѣйствовать даже вопреки своему образу мыслей, вопреки самымъ яснымъ началамъ, ими исповѣдуемымъ. Есть случаи, когда вся Россія, можно сказать, обращается въ славянофиловъ.
   Но иное дѣло стремиться, повинуясь какому-то инстинкту, и иное дѣло -- возвести эти стремленія въ сознательные взгляды и согласовать ихъ съ нашими общими и высшими началами. И вотъ гдѣ существенное отличіе Н. Я. Данилевскаго. Если всякій мужикъ есть въ сущности славянофилъ, если самые ярые западники иногда говорятъ за одно съ мужиками, если, наконецъ, прежніе славянофилы вѣрно поняли не только интересы, но и самый духъ своего народа, то Данилевскій есть именно тотъ писатель, который представилъ наиболѣе строгую теорію для этихъ стремленій, который нашелъ для нихъ общія и высшія начала, начала новыя, до него никѣмъ не указанныя. Вотъ гдѣ главная оригинальность "Россіи и Европы".
   Эта книга названа слишкомъ скромно. Она вовсе не ограничивается Россіею и Европою, или даже болѣе широкими предметами, міромъ славянскимъ и міромъ германо-романскимъ. Она содержитъ въ себѣ новый взглядъ на всю исторію человѣчества, новую теорію всеобщей исторіи. Это не публицистическое сочиненіе, котораго вся занимательность заимствуется отъ извѣстныхъ практическихъ интересовъ; это сочиненіе строго-научное, имѣющее цѣлью добыть истину относительно основныхъ началъ, на которыхъ должна строиться наука исторіи. Славянство и отношенія между Россіею и Европою суть не болѣе, какъ частный случай,-- примѣръ, поясняющій общую теорію.
   Главная мысль Данилевскаго чрезвычайно оригинальна, чрезвычайно интересна. Онъ далъ новую формулу для построенія исторіи, формулу гораздо болѣе широкую, чѣмъ прежнія, и потому, безъ всякаго сомнѣнія, болѣе справедливую, болѣе научную, болѣе способную уловить дѣйствительность предмета, чѣмъ прежнія формулы. Именно, онъ отвергъ единую нить въ развитіи человѣчества, ту мысль, что исторія есть прогрессъ нѣкотораго общаго разума, нѣкоторой общей цивилизаціи. Такой цивилизаціи нѣтъ, говоритъ Данилевскій, а существуютъ только частныя цивилизаціи, существуетъ развитіе отдѣльныхъ культурно-историческихъ типовъ.
   Очевидно, прежній взглядъ на исторію былъ искусственный, насильственно подгоняющій явленія подъ формулу, взятую извнѣ, подчиняющій ихъ произвольно придуманному порядку. Новый взглядъ Данилевскаго есть взглядъ естественный, не задающійся заранѣе принятою мыслью, а опредѣляющій формы и отношенія предметовъ на основаніи опыта, наблюденія, внимательнаго всматриванія въ ихъ природу. Переворотъ, который "Россія и Европа" стремится внести въ науку исторіи, подобенъ внесенію естественной системы въ науки, гдѣ господствовала система искусственная. Подобные перевороты совершили -- въ ботаникѣ Жюссье, въ зоологіи Кювье, въ астрономіи Коперникъ, въ химіи Лавуазье и проч.
   Философская идея, которая руководитъ подобныхъ ученыхъ, имѣетъ чрезвычайную простоту и широту. Ее можно назвать смиреніемъ передъ предметами. Между тѣмъ какъ другіе, особенно нѣмцы, ломаютъ по своему природу, заставляютъ ее подчиняться извѣстнымъ идеямъ, готовы видѣть неправильность и уродство во всемъ, что несогласно съ ихъ разумомъ, истинный натуралистъ отказывается отъ такой слѣпой вѣры въ разумъ, ищетъ откровеній и указаній не въ собственныхъ мысляхъ, а въ предметахъ. Тутъ есть вѣра въ то, что міръ и его явленія гораздо глубже, богаче содержаніемъ, обильнѣе смысломъ, чѣмъ бѣдныя и сухія построенія нашего ума.
   Для обыкновеннаго историка такое явленіе, какъ напримѣръ Китай, есть нѣчто неправильное и пустое, какая-то ненужная безсмыслица. Поэтому о Китаѣ и не говорятъ, его выкидываютъ за предѣлы исторіи. По системѣ Данилевскаго, Китай есть столь же законное и поучительное явленіе, какъ греко-римскій міръ, или гордая Европа.
   Итакъ, вотъ какую важность, какой высокій предметъ д какую силу имѣетъ та новая, собственно Даниловскому принадлежащая исходная точка зрѣнія, которая развита въ "Россіи и Европѣ". Столь же оригинальна и та мастерская разработка, которой подвергнута исторія съ этой точки зрѣнія. Если многіе выводы получились славянофильскіе, то они, такимъ образомъ, пріобрѣли совершенно новый видъ, получили новую доказательность, которой, очевидно, не могли имѣть, пока не существовали начала, въ первый разъ указанныя въ этой книгѣ.
   Авторъ "Россіи и Европы" нигдѣ не опирается на славянофильскія ученія, какъ на что-нибудь уже добытое и дознанное. Напротивъ, онъ исключительно развиваетъ свои собственныя мысли и основываетъ ихъ на своихъ собственныхъ началахъ. Свое отношеніе къ славянофильству онъ отчасти указалъ въ слѣдующемъ мѣстѣ:
   "Ученіе славянофиловъ было не чуждо оттѣнка гуманитарности, что впрочемъ иначе и не могло быть, потому что оно имѣло двоякій источникъ: германскую философію, къ которой оно относилось только съ большимъ пониманіемъ и большею свободою, чѣмъ его противники, и изученіе началъ русской и вообще славянской жизни -- въ религіозномъ, историческомъ, поэтическомъ и бытовомъ отношеніяхъ. Если оно напирало на необходимость самобытнаго національнаго развитія, то отчасти потому, что, сознавая высокое достоинство славянскихъ началъ, а также видя успѣвшую уже выказаться, въ теченіе долговременнаго развитія, односторонность и непримиримое противорѣчіе началъ европейскихъ, считало, будто бы славянамъ суждено разрѣшить общечеловѣческую задачу, чего не могли сдѣлать ихъ предшественники. Такой задачи, однакоже, вовсе не существуетъ." ("Россія и Европа",стр. 120).
   Итакъ, у Н. Я. Данилевскаго и источникъ другой, и главный выводъ не похожъ на славянофильскій. Н. Я. Данилевскій не держится германской философіи, не стоитъ къ ней даже и въ тѣхъ очень свободныхъ отношеніяхъ, въ которыхъ стоятъ славянофилы. Слѣдовательно, въ извѣстномъ смыслѣ, онъ самостоятельнѣе. Его философію можно бы сблизить съ духомъ естественныхъ наукъ, напримѣръ съ взглядами и пріемами Кювье; но едва-ли бы это не было совершенною натяжкою, такъ какъ общій научный духъ не можетъ быть считаемъ какимъ-то особымъ ученіемъ.
   Главный выводъ "Россіи и Европы" столь же самостоятеленъ и столь же поразителенъ своею простотою и трезвостію, какъ и вся эта теорія: славяне не предназначены обновить весь міръ, найти для всего человѣчества рѣшеніе исторической задачи; они суть только особый культурно-историческій типъ, рядомъ съ которымъ можетъ имѣть мѣсто существованіе и развитіе другихъ типовъ. Вотъ рѣшеніе, разомъ устраняющее многія затрудненія, полагающее предѣлъ инымъ несбыточнымъ мечтаніямъ и сводящее насъ на твердую почву дѣйствительности. Сверхъ того очевидно, что это рѣшеніе чисто славянское, представляющее тотъ характеръ терпимости, котораго вообще мы не находимъ во взглядахъ Европы, насильственной и властолюбивой не только на практикѣ, но и въ своихъ умственныхъ построеніяхъ. Да и вся теорія Н. Я. Данилевскаго можетъ быть разсматриваема, какъ нѣкоторая попытка объяснить положеніе славянскаго міра въ исторіи,-- эту загадку, аномалію, эпициклъ для всякаго европейскаго историка. Въ силу того исключительнаго положеніе среди другихъ народовъ, которому въ исторіи нѣтъ вполнѣ равнаго примѣра, славянамъ суждено измѣнить укоренившіеся въ Европѣ взгляды на науку исторіи, взгляды, подъ которые никакъ не можетъ подойти славянскій міръ.
   Читатели чувствуютъ, что мы говорили о предметахъ важныхъ, сложныхъ, о которыхъ можно говорить много и долго. Но задача наша въ этой статейкѣ состояла въ томъ, чтобы указать на главныя черты книги Н. Я. Данилевскаго. Изъ нихъ виденъ многообразный характеръ этой книги; но спѣшимъ прибавить, что понятіе о ней будетъ еще далеко не полное. Богатство мыслей, обиліе дѣйствительнаго содержанія такъ велико, что новыя стороны дѣла открываются на каждой страницѣ. Это сочиненіе удивительнымъ образомъ сочетало въ себѣ жаръ глубокаго чувства и холодную строгость науки; оно есть пламенное воззваніе и вмѣстѣ точная, глубокомысленно-соображенная теорія.
   Повторяемъ, мы не судимъ о трудѣ Н. Я. Данилевскаго, а только указываемъ на тѣ его черты, о которыхъ слѣдуетъ судить, которыя никакъ не должны быть оставлены безъ вниманія. Что же касается до насъ лично, то мы слишкомъ полны удивленія и признательности къ этимъ новымъ откровеніямъ, чтобы поставить себя въ положеніе ихъ судьи.
  
   1871, 20 марта.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru