Стриндберг Август
В гору

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Эта повѣсть талантливаго шведскаго писателя особенно интересна какъ яркая картина тамошняго общественнаго и домашняго воспитанія."
    Текст издания: журнал "Русскій Вѣстникъ", NoNo 2--5, 1893.

   

ВЪ ГОРУ 1).

Повѣсть А. Стриндберга.

1) Эта повѣсть талантливаго шведскаго писателя особенно интересна какъ яркая картина тамошняго общественнаго и домашняго воспитанія.

I.

   Его отецъ былъ мелкій лавочникъ, его мать -- служанка. Онъ родился въ верхнемъ этажѣ большаго каменнаго дома, и первыми его ощущеніями, о которыхъ онъ помнитъ, были страхъ и голодъ. Онъ боялся розогъ, боялся темныхъ комнатъ, боялся людей; онъ постоянно опасался упасть, ушибиться, попасть кому-нибудь подъ ноги. Его страшили кулаки братьевъ, шлепки служанокъ, воркотня бабушки, розга матери и жестокіе побои отца. Его пугалъ видъ генеральскаго вѣстоваго, постоянно торчавшаго подъ воротами, онъ до смерти боялся управляющаго домомъ, въ особенности, когда тотъ заставалъ его на дворѣ, гдѣ онъ игралъ на сорныхъ кучахъ, и онъ не смѣлъ смотрѣть на самого хозяина дома, прокурора. Всѣ имѣли право обижать его, но страшнѣе всѣхъ былъ прокуроръ, которымъ пугалъ управляющій и который казался тѣмъ внушительнѣе, что показывался очень рѣдко. Выше прокурора былъ только генералъ, занимавшій бель-этажъ, но объ этомъ сановникѣ, выѣзжавшемъ иногда въ расшитомъ золотомъ мундирѣ и трехуголкѣ съ султаномъ, Іоганъ не смѣлъ _даже думать; онъ не имѣлъ яснаго понятія о томъ, что такое король, но зналъ, что генералъ имѣлъ доступъ къ этому божеству. О Богѣ, которому онъ молился по вечерамъ, ребенокъ ничего не зналъ, но смутно подозрѣвалъ, что Богъ стоитъ выше самого короля.
   Надо полагать, что на характеръ ребенка имѣли большое вліяніе бури, обрушившіяся на его родителей, когда онъ еще былъ въ утробѣ матери. А бури были порядочныя! Трое дѣтей родилось въ семьѣ до брака, а Іоганъ -- тотчасъ послѣ вѣнчанія. Онъ не былъ желаннымъ ребенкомъ, потому что его рожденію предшествовало банкротство отца и, когда онъ явился на свѣтъ, въ квартирѣ родителей были только кровать, столъ и пара стульевъ. Въ то же время исчезла надежда на поправленіе обстоятельствъ: умеръ могущественный дядя отца, не примирившись съ племянникомъ, который не соглашался порвать свою позорящую семейство связь съ служанкой, а, напротивъ, узаконилъ эту связь бракомъ. Отецъ любилъ эту женщину.
   Отецъ обладалъ большимъ запасомъ силы воли и былъ, что называется, цѣльной натурой. По рожденію и по воспитанію это былъ аристократъ; даже во времена бѣдствія въ его комнатѣ всегда висѣло "родовое дерево", указывавшее, что его родъ значился въ спискахъ рыцарскаго дома начиная съ XVI столѣтія. Впрочемъ, большинство праотцевъ были священниками, и многіе изъ нихъ примѣшали своему потомству норвежскую и даже финскую кровь. Отецъ Іогана, не имѣвшій средствъ и поссорившійся съ родственниками, сдѣлался лавочникомъ. Его мать была дочерью бѣднаго портнаго и служила судомойкой въ плохонькомъ трактирѣ; тамъ ее открылъ и полюбилъ лавочникъ.
   Она была настоящей дочерью народа, и всѣ ея инстинкты были демократическіе. Тѣмъ не менѣе она преклонялась передъ своимъ мужемъ, потому что онъ былъ "хорошаго происхожденія". Она была привязана къ нему, но трудно сказать, любила ли она въ немъ мужа или просто опору семейства.
   Рабочимъ и мужикамъ отецъ говорилъ "ты", а самъ титуловался "хозяиномъ". Несмотря на всѣ свои неудачи и бѣдность, онъ оставался вѣренъ феодальной партіи и, по мѣрѣ накопленія униженій, становился все болѣе и болѣе религіознымъ. Религія утѣшала его, и онъ говорилъ: на все Божья воля; но въ тайнѣ онъ надѣялся опять возвыситься.
   Онъ былъ аристократъ до мозга костей, и даже наружность аго изобличала въ немъ барина: тонкая, прозрачная кожа на рукахъ и на лицѣ; длинная борода и волосы à la Louis-Philippe, хорошее платье и чистое бѣлье, какъ бы плохи ни были обстоятельства... Онъ заставлялъ рабочаго, чистившаго его сапоги, надѣвать во время этой операціи рукавицы, такъ какъ, руки рабочаго были недостаточно чисты, чтобы можно была дозволить ему совать ихъ въ сапоги "хозяина".
   Мать оставалась въ душѣ плебейкой. Она одѣвалась чисто, заботилась, чтобы на платьяхъ дѣтей не было дыръ -- и только. Съ прислугой она обращалась, какъ съ равными, наказывала дѣтей за малѣйшую грубость служанкамъ и любила подавать милостыню нищимъ.
   Реформы шестидесятыхъ годовъ, лишившія шведское дворянство большей части его привилегій, перепугали и примирили феодаловъ между собой; каждый чувствовалъ, что нуждается въ другихъ и что враждовать теперь не время. Такимъ-образомъ отецъ Іогана примирился со своими родственниками.
   Его сестра -- вдова разорившагося предпринимателя, существовавшая небольшой пенсіей -- наняла двѣ комнаты въ квартирѣ брата. Она была важная барыня, имѣла связи въ высшемъ свѣтѣ, и всѣ члены семьи цѣловали ей руку. На ней всегда, былъ кружевной чепецъ. Она требовала отъ племянниковъ и племянницъ, чтобы они держались прямо, учила ихъ кланяться, и дѣлала выговоры за тривіальныя выраженія.
   Рядомъ съ ея комнатами поселился братъ -- обѣднѣвшій негоціантъ. Онъ занялъ одну комнатку вмѣстѣ съ сыномъ, студентомъ технологическаго института.
   Въ дѣтской царила бабушка, бойкая старуха, безъ устали чинившая дѣтскія курточки, учившая азбукѣ и больно теребившая мальчиковъ за вихры. Какъ и зять, она была чрезвычайно набожна и ежедневно ходила въ церковь св. Клары, но она не любила ни его, ни его знатной родни. Въ свою очередь отецъ обращался съ ней холодно.
   Въ остальныхъ трехъ комнатахъ жили отецъ, мать, семеро дѣтей и двѣ служанки. Всюду виднѣлись кровати (другой мебели почти не было), и всюду были дѣти.
   Отецъ появлялся только къ столу. Мрачный, серьезный, усталый онъ производилъ на дѣтей удручающее впечатлѣніе, тѣмъ болѣе, что, лишь только онъ появлялся, сыпались жалобы на провинившихся, и требовалась немедленная расправа. Мать имѣла дурную привычку пугать дѣтей именемъ отца, вслѣдствіе чего "папа" и "розга" представлялись дѣтямъ понятіями, дополняющими одно другое. Нельзя сказать, что его роль была особенно завидной. Его боялись, какъ огня, и лишь только, раздавались слова: папа идетъ -- всѣ бросались въ дѣтскую, отчасти, чтобы не попадаться ему на глаза, отчасти, чтобы причесаться и умыться, такъ какъ онъ обращался суровѣе съ замарашками. Нечего и прибавлять, что за столомъ царило полное безмолвіе, потому что самъ отецъ былъ неразговорчивъ, а другіе не смѣли говорить.
   Мать была довольна своей судьбой; она не понизилась, а повысилась на соціальной лѣстницѣ. Поэтому она была добрѣе къ дѣтямъ и въ ихъ понятіяхъ олицетворяла собой все хорошее. Несмотря на то, что она всегда являлась обвинительницей дѣтей передъ отцомъ, ее любили, потому что она ласкала и утѣшала наказанныхъ по ея же просьбѣ шалуновъ. Уваженіемъ она, разумѣется, не пользовалась, но въ сущности она была не злая, хотя вспыльчивая женщина.
   Воспитаніе дѣтей ограничивалось оплеухами, подзатыльниками и требованіемъ послушанія. Ребенокъ не могъ пошевелиться, не провинившись, не могъ шагу сдѣлать, чтобъ на него не кричали, что онъ мѣшаетъ.
   -- Ты не имѣешь своей воли, а долженъ слушаться старшихъ! говорили ему при каждомъ случаѣ, и такимъ образомъ систематически воспитывали въ дѣтяхъ слабохарактерность.
   -- Что люди скажутъ? гласило второе домашнее правило, подрывавшее въ корнѣ самостоятельность будущихъ гражданъ, привыкшихъ поступать не такъ, какъ слѣдовало, а такъ, чтобы люди оставались довольны.
   Іоганъ былъ отъ природы чувствителенъ и легко плакалъ; за это его называли плаксой и наказывали. Онъ имѣлъ природное чувство справедливости и жаловался матери, когда находилъ, что съ нимъ поступали несправедливо; мать говорила тогда, что иначе не бываетъ и что не слѣдуетъ быть придирчивымъ.
   Въ домѣ строго преслѣдовалась ложь, и солгавшаго ребенка наказывали безпощадно. При этомъ не бралось во вниманіе, что маленькія дѣти лгутъ иногда вслѣдствіе недостатка памяти.
   -- Ты это сдѣлалъ? спрашивали ребенка, провинившагося нѣсколько часовъ передъ тѣмъ. Ребенокъ не помнилъ своей вины и отрицалъ ее, а его наказывали за ложь.
   Хуже всего бывало, когда наказывали одного за другаго, не разобравши дѣла. Оставшійся ненаказаннымъ виновный дѣлалъ открытіе, что иногда можно съ успѣхомъ сваливать вину на другаго, а напрасно наказанный чувствовалъ презрѣніе къ родителямъ.
   Однажды, за обѣдомъ, отецъ взглянулъ на бутылку портвейна, который пила тетка.
   -- Кто отилъ изъ этой бутылки? спросилъ онъ строго, оглядывая всѣхъ дѣтей.
   Всѣ молчатъ. Робкій Іоганъ краснѣетъ.
   -- Значитъ, это ты! объявляетъ ему отецъ.
   Іогану ни разу въ голову не приходило попробовать вина. Но имъ овладѣваетъ ужасъ, и онъ начинаетъ плакать.
   -- Я не трогалъ вино! говоритъ онъ сквозь слезы.
   -- Ахъ, вотъ какъ, ты еще лжешь!
   Еще! Это "еще" звучитъ, какъ иронія.
   -- Я раздѣлаюсь съ тобой послѣ обѣда, говоритъ отецъ и начинаетъ разсуждать съ сестрой объ испорченности Іогана. Мальчикъ не можетъ ѣсть отъ страха, тихонько плачетъ и ждетъ того, что будетъ съ нимъ послѣ обѣда.
   Встаютъ изъ-за стола.
   -- Иди сюда! говоритъ Іогану отецъ и направляется въ спальню.
   Мать слѣдуетъ за ними.
   -- Проси прощенія, совѣтуетъ она.
   -- Но я ничего не сдѣлалъ! вскрикиваетъ ребенокъ.
   -- Проси у отца прощенія! приказываетъ мать вторично и дергаетъ его за волосы. Отецъ тѣмъ временемъ вооружается розгой, которая хранится за зеркаломъ.
   -- Милый папа, прости меня! въ ужасѣ кричитъ невинный ребенокъ.
   Нѣтъ, поздно уже! Теперь его просьба служитъ лишь подтвержденіемъ вины. Начинается истязаніе, и мать спокойно присутствуетъ при этомъ.
   Мальчикъ вопитъ отъ горя, отъ боли, но больше всего отъ стыда и сознанія своего униженія.
   -- Проси у отца прощенія! говоритъ мать.
   Ребенокъ смотритъ на нее съ недоумѣніемъ и съ этой минуты презираетъ ее. Онъ сознаетъ себя одинокимъ, покинутымъ тѣми, отъ которыхъ онъ инстинктивно ждетъ любви и утѣшенія, но не видитъ даже простой справедливости.
   -- Милый папа, прости меня, говоритъ онъ глухо и знаетъ, что лжетъ.
   Затѣмъ онъ проскользаетъ въ кухню къ нянькѣ Ловизѣ и плачетъ, уткнувши лицо въ ея передникъ.
   -- Что ты надѣлалъ? спрашиваетъ та участливо.
   -- Ничего! возражаетъ онъ сквозь слезы.-- Я не трогалъ бутылки...
   Въ это время въ кухнѣ появляется мать.
   -- Что сказалъ Іоганъ? спрашиваетъ она.
   -- Онъ говоритъ, что ничего не сдѣлалъ.
   -- А? Онъ еще упорствуетъ!
   Іогана опять уводятъ въ спальню и, какъ въ застѣнкѣ, пыткой принуждаютъ сознаться въ томъ, чего онъ никогда не дѣлалъ.
   Съ этого дня Іоганъ жилъ въ постоянной тревогѣ. Онъ не смѣлъ довѣряться ни матери, ни Ловизѣ, ни братьямъ и менѣе всего отцу, ему казалось, что его окружаютъ враги. Его преслѣдовалъ вопросъ: Кто выпилъ вино? Кто тотъ виновный, за котораго онъ пострадалъ? Какъ дикарь, онъ началъ подозрѣвать существованіе злыхъ духовъ, вредившихъ ему, но и къ людямъ онъ уже не питалъ довѣрія. Новыя впечатлѣнія, новыя горести заслонили собой вопросъ о похитителѣ вина, и ребенокъ забылъ о немъ, но недовѣріе къ людямъ сохранилось навсегда.

-----

   Въ семьѣ не было полной нищеты, но ртовъ было слишкомъ много, и средствъ не хватало. Пища давалась дѣтямъ недостаточная и плохаго качества; мясо давалось только по праздникамъ. Іоганъ росъ быстро и тѣмъ сильнѣе чувствовалъ постоянный голодъ.
   Ему стали разрѣшать играть на дворѣ. Этотъ выложенный камнемъ дворъ походилъ на колодезь; солнечные лучи достигали иногда оконъ втораго этажа, но ниже не проникали. Самой интересной вещью на дворѣ была помойная яма, обложенная просмоленнымъ срубомъ и закрытая такой же крышкой. Изъ щелей сруба сочилась иногда густая, какъ деготь, жидкость; изъ-подъ крышки выглядывали огромныя крысы, улучавшія минуту, чтобы пробѣжать пространство, отдѣлявшее погребъ отъ помойной ямы.
   На этомъ дворѣ, въ дурномъ воздухѣ, въ сырости и безъ свѣта, Іоганъ могъ забавляться, какъ умѣлъ. Ему строго запрещалось выходить за ворота; но онъ выглядывалъ иногда черезъ калитку. На противоположной сторонѣ улицы, за церковной оградой, слышались веселые дѣтскіе голоса; но Іогана не тянуло туда: онъ боялся дѣтей. Справа виднѣлось Кларское озеро и пристань; тамъ все было ново и интересно; но и туда не тянуло мальчика: онъ боялся озера.
   Окна двухъ комнатъ выходили на улицу; прямо противъ нихъ находилось кладбище и церковь св. Клары. Огромная колокольня, возвышавшаяся надъ деревьями, казалась какимъ-то великаномъ въ мѣдномъ шлемѣ. Съ нея то и дѣло доносился оглушительный звонъ. Каждую четверть часа пищали маленькіе колокола дискантомъ; часы обозначались ударами въ большой колоколъ, гудѣвшій басомъ. Церковный звонъ призывалъ молящихся къ ранней обѣднѣ, потомъ къ поздней, потомъ къ вечернѣ, потомъ ко всенощной. Кромѣ того нерѣдко раздавался похоронный звонъ, особенно часто звучавшій во время холеры.
   Особенно страшенъ былъ набатный звонъ по ночамъ. Когда раздавались дребезжащіе звуки, возвѣщавшіе пожаръ, Іоганъ пробуждался въ ужасѣ, дрожалъ и плакалъ.
   -- Гдѣ горитъ? спрашивалъ кто-нибудь изъ проснувшихся старшихъ.
   Выглядывали на каланчу и, убѣдившись, что пожаръ въ другой части города, снова засыпали. Только "плакса" не могъ успокоиться и продолжалъ всхлипывать, пока мать не подходила къ нему.
   -- Не бойся, говорила она,-- Господь защищаетъ бѣдныхъ людей!
   Мальчикъ утихалъ, удивляясь, что онъ раньше не вспомнилъ о Заступникѣ бѣдныхъ людей.
   На утро кухарка читала въ листкѣ, что сгорѣлъ домъ въ южной части города и что при этомъ погибло двое людей.
   -- На все воля Божія! говорила тогда мать.

-----

   Дѣтскія воспоминанія бываютъ отрывочны и неясны. Ничтожными кажутся намъ иногда впечатлѣнія, поразившія насъ въ дѣтствѣ. Между тѣмъ впечатлѣнія эти далеко не ничтожны: изъ нихъ создается основаніе будущаго міровоззрѣнія человѣка.
   Когда Іогану минуло пять лѣтъ, его стали посылать въ начальную школу. Онъ былъ способенъ и легко заучивалъ наизусть то, что ему задавали. Кромѣ того школьныя занятія и сношенія съ другими дѣтьми нарушали однообразіе домашней жизни и отвлекали мысли ребенка отъ всего, что было въ ней непригляднаго. Но воспитанія и школа не давала. Тамъ учились вмѣстѣ дѣвочки и мальчики. Впослѣдствіи Іогану припоминался случай, возбудившій въ немъ сильное любопытство, но оставшійся для него неразъясненнымъ: семилѣтній мальчикъ и такого же возраста дѣвочка были исключены за какія-то загадочныя шалости. При этомъ старшіе говорили между собой, что такіе случаи, къ сожалѣнію, далеко не рѣдки.
   Это было его первое столкновеніе съ тѣмъ, что люди называли порочностью.
   Однажды утромъ, когда онъ не успѣлъ еще уйти въ школу, въ кухнѣ послышались гнѣвные голоса, и вслѣдъ затѣмъ туда была позвана мать.
   Въ дверяхъ стоялъ человѣкъ въ мундирѣ, съ каской на головѣ и записной книжкой въ рукахъ. Кухарка плакала, мать горячилась и возвышала голосъ, а человѣкъ въ каскѣ записывалъ что-то въ книжку и говорилъ повелительно.
   Это былъ полицейскій.
   -- Полиція, полиція! со страхомъ говорилось во всемъ домѣ, и цѣлый день разсуждали только о полиціи. Отца потребовали въ участокъ. Что случилось? Ничего особеннаго: кухарка выплеснула на дворъ ведро грязной воды, и за это съ отца взыскиваютъ штрафъ: три риксдалера и шестнадцать шиллинговъ наличными.
   Это было первое знакомство Іогана съ предержащей властью.
   Однажды его взяли съ собой въ церковь. Онъ оказался въ огромной залѣ, гдѣ было немножко страшно, но красиво: всюду бѣлѣлъ мраморъ и сверкала позолота. Длинными рядами стояли скамейки; въ глубинѣ виднѣлась огромная картина, по сторонамъ которой стояли бѣлыя статуи съ крыльями и громадные подсвѣчники.
   -- Снимите шапку! приказываетъ дядя и на минуту прикрываетъ лицо своей фуражкой.
   Мальчики оглядываются по сторонамъ. Но вотъ они замѣчаютъ среди церкви, въ проходѣ, странной формы жолтую скамью. На этой скамьѣ стоятъ на колѣняхъ два человѣка въ сѣромъ платьѣ; на ихъ рукахъ и ногахъ позвякиваютъ толстыя цѣпи.
   -- Это преступники на покаяніи, шепчетъ дядя.
   Мальчики содрогаются. Имъ уже не нравится красивая цержовь; имъ жутко и холодно въ ней. Они настойчиво просятъ дядю увести ихъ прочь, и онъ принужденъ исполнить просьбу.
   Это было первое знакомство Іогана съ церковью и правосудіемъ.

-----

   Однажды весной, въ ясный, солнечный день въ домѣ было очень шумно: семья отправлялась на дачу. Мебель передвигалась, комоды опоражнивались, чемоданы наполнялись вещами. Къ воротамъ подъѣхали ломовой извозчикъ и пролетка. Вещи были сложены, и семья отправилась на пристань. Тамъ пахло углемъ и саломъ, на морѣ сверкали свѣжеокрашенные пароходы, въ воздухѣ развѣвались флаги. Іоганъ съ замираніемъ сердца смотрѣлъ на всѣ эти диковинки и не смѣлъ думать о предстоявшей поѣздкѣ на морѣ.
   Но сперва онъ долженъ навѣстить отца въ его конторѣ. Тамъ мальчикъ съ удивленіемъ находитъ въ отцѣ совсѣмъ другаго человѣка, бодраго, веселаго, нисколько не похожаго на усталаго и раздражительнаго судью, какимъ онъ являлся дома. Онъ кажется даже моложе, привѣтливо улыбается дѣтямъ, шутитъ съ загорѣлыми моряками, сидящими у него въ конторѣ. Писцы и конторщики относятся къ нему почтительно.-- Это льститъ самолюбію сына, и онъ въ.восхищеніи отъ отца; онъ готовъ полюбить его, но сперва надо подальше уѣхать отъ дома...
   Не успѣлъ Іоганъ опомниться, какъ оказался на пароходѣ. Онъ сидѣлъ на бархатномъ красномъ диванѣ, въ красивой, полукруглой комнаткѣ съ бѣлыми стѣнами и позолотой. Никогда еще ему не приходилось бывать въ такой изящной комнатѣ! Одно нехорошо: вся комната дрожитъ и откуда-то доносится глухой шумъ. Но испугаться онъ не успѣваетъ; его взоръ прикованъ къ небольшому окну, за которымъ развертываются картины, одна великолѣпнѣе другой: зеленые берега, синія волны, пароходы мелькаютъ передъ нимъ, какъ въ панорамѣ. Маленькіе бѣлые и красные дома точно бѣгутъ на встрѣчу; передъ домами зеленыя деревья, усыпанныя цвѣтами, будто снѣгомъ; вотъ большой зеленый лугъ, на которомъ виднѣются коровы, точь въ точь игрушечныя.
   Пароходъ повернулъ и вошелъ въ узкій проливъ, съ обѣихъ сторонъ котораго виднѣлись только огромныя деревья, нависшія надъ водой и отражавшіяся въ ней. Потомъ шумъ и тряска прекратились, берега точно остановились, и въ комнатѣ стало темно: передъ окнами возвышалась большая каменная стѣна, надъ которой мелькали человѣческія ноги и разныя вещи. Мальчика взяли за руку и повели наверхъ по лѣстницѣ съ золотыми перилами.
   -- Здѣсь живетъ король, сказалъ ему кто-то.
   Это былъ Дротнингольмскій замокъ, возлѣ котораго Іогану предстояло провести лучшіе дни своего дѣтства.
   Вещи перенесены въ маленькій бѣлый домикъ, стоящій на холмѣ, и вотъ дѣти катаются на травѣ, на настоящей, зеленой травѣ, не огороженной перильцами, какъ на Кларскомъ кладбищѣ, и которую не запрещается топтать. Господи, какъ тутъ хорошо! Солнца сколько угодно, а кругомъ лѣсъ и скалы, и море.
   Помойная яма забыта, классная комната съ ея спертымъ воздухомъ далеко, кларскіе колокола не звонятъ больше, не видно ни кладбища, ни могильщиковъ!
   Вечеромъ онъ ложится въ постель усталый и счастливый. Онъ съ удивленіемъ прислушивается къ окружающей его сельской тишинѣ, отъ которой точно звенитъ въ ушахъ, и напрасно ожидаетъ угрюмаго боя башенныхъ часовъ...
   Утромъ онъ просыпается и спѣшитъ одѣться, чтобы бѣжать на лугъ. Тамъ онъ не можетъ наиграться до сыта и проводитъ цѣлый день. Такъ проходитъ недѣля. Въ субботу пріѣзжаетъ отецъ. На немъ соломенная шляпа; онъ добродушенъ и веселъ, какъ въ своей конторѣ; онъ шутитъ съ дѣтьми, никого не наказываетъ и всѣмъ доволенъ. Іоганъ съ восторгомъ смотритъ на него, чувствуетъ, что не питаетъ къ нему ни малѣйшаго страха, и задаетъ себѣ вопросъ, кто подмѣнилъ его отца. Онъ еще не понимаетъ, что добродушіе людей въ значительной степени зависитъ отъ простора, отъ чистаго воздуха и отъ достатка.
   Лѣто пронеслось, какъ волшебная сказка. Въ аллеяхъ королевскаго парка мелькали иногда лакеи въ блестящихъ, обшитыхъ галунами ливреяхъ; на синихъ волнахъ пролива показывались яхты и лодки, на которыхъ катались настоящіе принцы и принцессы; на дорогахъ встрѣчались коляски, запряженныя арабскими лошадьми цугомъ.
   Іоганъ бывалъ иногда въ паркѣ, куда его водила гулять тетка. Тамъ были аллеи изъ серебристыхъ тополей, фонтаны и статуи. Въ отдаленной части парка, темной, какъ глухой лѣсъ, былъ странный павильонъ, весь обвитый изваянными драконами, змѣями и другими чудовищами. Изъ открытыхъ оконъ павильона слышались однажды звуки музыки, говоръ и звонъ посуды.
   -- Тамъ теперь король, сказала тетка.
   Мальчикъ почувствовалъ страхъ и началъ обдумывать, не потопталъ ли онъ королевской травы и не провинился ли еще въ чемъ-нибудь. Его страхъ усилился, когда онъ увидѣлъ нѣсколькихъ полицейскихъ стражниковъ, наблюдавшихъ окрестности павильона. При этомъ ему померещились три риксдалера и шестнадцать шиллинговъ наличными.
   Въ другой разъ тетка провела его въ ту часть парка, гдѣ были королевскія конюшни. Тамъ, на лужайкѣ, какой-то господинъ въ свѣтломъ платьѣ и соломенной шляпѣ гонялъ на кордѣ молодую лошадь. У господина была черная борода и добродушное, совсѣмъ обыкновенное лицо.
   -- Это кронпринцъ! шепнула тетка.
   Іоганъ посмотрѣлъ на нее съ недовѣріемъ. Какъ могло случиться, что кронпринцъ походилъ на простыхъ людей и былъ одѣтъ точь-въ-точь какъ дядя Жанне?
   Нѣсколько дней спустя, въ одной изъ аллей парка имъ встрѣтился блестящій офицеръ, ѣхавшій верхомъ. Онъ остановился, поклонился теткѣ, поговорилъ съ нею и спросилъ мальчика, какъ его зовутъ. Іоганъ отвѣтилъ какъ слѣдовало, хотя застѣнчиво, и всадникъ привѣтливо улыбнулся ему.
   -- Ты не узналъ кронпринца? спросила тетка, когда офицеръ уѣхалъ.
   Іоганъ задрожалъ отъ волненія. Самъ наслѣдникъ престола говорилъ съ нимъ! Мальчикъ чувствовалъ себя возвеличеннымъ и сталъ храбрѣе. Значитъ, самые могущественные люди бываютъ добры?
   Около того же времени онъ узналъ, что его тетка и отецъ имѣютъ многихъ знакомыхъ въ числѣ придворныхъ людей. Съ этой минуты онъ пришелъ къ заключенію, что стоитъ выше нарядныхъ лакеевъ, и окончательно убѣдился въ этомъ, когда замѣтилъ, что кухарка прогуливалась по вечерамъ съ однимъ изъ нихъ.
   Это было первое знакомство Іогана съ уступами соціальной лѣстницы.
   

II.

   Гроза миновала, и ассоціація родственниковъ начала распадаться: каждый чувствовалъ, что можетъ обойтись безъ другихъ. Такимъ образомъ въ домѣ могло стать просторнѣе, тѣмъ болѣе, что смерть дѣлала свое дѣло, и обложки траурныхъ конфектъ не переводились на стѣнахъ кухни, гдѣ служанки приклеивали ихъ въ качествѣ украшеній. Тѣмъ не менѣе переполненіе семьи продолжалось, каждый годъ появлялся на свѣтъ новый братецъ или новая сестрица, и всѣ знакомые перебывали уже въ кумовьяхъ.
   Такъ какъ средства позволяли нанять болѣе просторное помѣщеніе, то семья перебралась на Таможенную улицу, гдѣ была занята квартира изъ шести комнатъ съ кухней. Къ этому же времени относится поступленіе семилѣтняго Іогана въ Кларское городское училище. Ходить было далеко, и маленькимъ ногамъ Іогана приходилось выполнять нелегкую работу четыре раза въ день. Бѣда была бы не велика, еслибы пища соотвѣтствовала тратѣ мускульной силы. Но благосостояніе семьи не поднялось еще настолько, чтобы можно было кормить дѣтей досыта. Такимъ образомъ привычный голодъ продолжался.
   Зимой Іогана и его братьевъ будили въ шесть часовъ утра. На дворѣ стоитъ еще ночь. Невыспавшіеся мальчики чувствуютъ себя разбитыми и вздрагиваютъ, какъ въ лихорадкѣ. Родители, другія дѣти, даже прислуга -- еще спятъ. Іоганъ умывается холодной водой и получаетъ чашку ячменнаго кофе съ небольшой булкой. За кофеемъ онъ наскоро просматриваетъ уроки: пробѣгаетъ четвертое спряженіе, перечитываетъ заданное мѣсто изъ "Іосифа, проданнаго своими братьями" и старается освѣжить въ памяти вторую главу катехизиса.
   Но пора идти. Книги засовываются въ ранцы, и мальчики бѣгутъ въ школу. На улицахъ еще совсѣмъ темно; закоптѣлые фонари едва свѣтятъ; навалившій за ночь снѣгъ не разгребенъ; только городовые и разнощики хлѣба видны на пустынныхъ тротуарахъ. Мѣстами снѣжныя кучи очень глубоки, вслѣдствіе чего сапоги и брюки школьниковъ промокаютъ насквозь. На Королевской улицѣ они должны купить себѣ завтракъ и пріобрѣтаютъ французскую булку. Но такъ какъ дѣти голодны, то булка, обыкновенно, съѣдается по дорогѣ въ школу. У Сѣнной площади Іоганъ разстается съ братьями, которые учатся въ реальномъ училищѣ.
   Случалось, что, когда Іоганъ равнялся съ церковью св. Клары, колокола били восемь. Перепуганный школьникъ начиналъ бѣжать изо всѣхъ силъ; ранецъ больно билъ его въ спину; дыханье спиралось, въ вискахъ стучало. Еле переводя духъ, взбѣгалъ онъ на крыльцо училища и съ ужасомъ убѣждался, что корридоры и рекреаціонная зала пусты... Онъ опоздалъ!
   Капитанъ морскаго судна, заключая условіе съ товароотправителемъ, обязуется доставить свою кладь въ такой-то срокъ, "если Богъ позволитъ". Если Богъ пошлетъ штормъ, капитанъ не отвѣтственъ за просрочку. Но для школьника не существуетъ никакихъ оговорокъ: онъ опоздалъ, слѣдовательно, провинился и будетъ наказанъ -- вотъ и все!
   Іоганъ робко проходитъ въ рекреаціонную залу, потому что входить въ классъ, во время урока, не имѣетъ права. Въ залѣ только сторожъ. Онъ смотритъ на мальчика съ улыбкой и пишетъ его фамилію на черной доскѣ, съ прибавленіемъ слова sero.
   Наступаетъ мучительная четверть часа. Вдругъ въ корридорѣ раздается гнѣвный голосъ ректора, сопровождаемый свистомъ трости. Это наказываютъ такого же неисправнаго ученика, опоздавшаго къ началу занятій. Іоганъ дрожитъ всѣмъ тѣломъ и начинаетъ плакать, въ ожиданіи позорнаго наказанія.
   Къ счастію въ залу входитъ служанка ректора, Катринъ, на обязанности которой лежитъ забота объ училищныхъ лампахъ.
   -- Здравствуй, Іоганъ, привѣтствуетъ она мальчика.-- Какъ это ты ухитрился опоздать?-- Какъ поживаетъ Анна?
   Іоганъ сквозь слезы объясняетъ, что Анна здорова и что онъ опоздалъ потому, что на Таможенной улицѣ такъ много снѣга, что идти трудно.
   -- Да, вы вѣдь на Таможенной улицѣ теперь! спохватывается добрая женщина.-- Ну, это дѣйствительно далеко.
   Дверь открывается, и появляется ректоръ съ тростью въ рукѣ.
   -- Поди-ка сюда, негодяй! кричитъ онъ мальчику.
   -- Ректоръ не долженъ бить Іогана, вступается горничная,-- ему вѣдь очень далеко ходить.
   -- Молчать, Катринъ! огрызается ректоръ, но, тѣмъ не менѣе, приказываетъ мальчику идти въ классъ.
   -- Тебѣ далеко съ Таможенной улицы, прибавляетъ онъ,-- но соображай время; въ другой разъ не прощу.
   На этотъ разъ ребенокъ спасенъ отъ незаслуженнаго наказанія и спасенъ случайно, благодаря заступничеству служанки, служившей когда-то съ Анной, кухаркой его родителей.
   Система преподаванія была такая, что когда кто-нибудь изъ учениковъ бывалъ боленъ и лежалъ въ жару, ему мерещилась въ бреду школа, какъ самое страшное изъ всего, что онъ зналъ. Учителя были люди, какъ люди, но для чего-то старались казаться извергами, вслѣдствіе чего дѣти получали о нихъ самое превратное понятіе.
   Былъ одинъ учитель, часто наказывавшій учениковъ и то и дѣло кричавшій на нихъ: "изобью такъ, что ползать будешь", "засѣку", "выколочу, какъ шубу" и т. п. Его считали людоѣдомъ. Впослѣдствіи, уже гимназистомъ, Іоганъ близко узналъ этого учителя и горячо привязался къ нему, потому что трудно было найти болѣе честнаго, благороднаго и прямаго человѣка въ мірѣ.
   Другой учитель не разставался съ розгой ни на минуту, и точно съ какимъ-то злорадствомъ подмѣчалъ всякую неисправность ученика, за которую можно было его побить. Ученики боялись и ненавидѣли его, какъ злодѣя. Много лѣтъ спустя, Іоганъ узналъ отъ товарищей этого учителя, что онъ былъ человѣкъ высокой нравственности, всю жизнь боролся за отвлеченныя идеи высшаго порядка и славился великодушіемъ... Много есть ложныхъ точекъ зрѣнія, и трудно сказать, кто ошибался въ сужденіи объ этомъ человѣкѣ. Но и теперь бывшіе кларисты не могутъ вспоминать о немъ безъ отвращенія.
   Излишняя строгость въ училищѣ дѣлала изъ него какой-то адъ. Ни знаніе уроковъ, ни самое строгое соблюденіе училищныхъ порядковъ не избавляли дѣтей отъ истязаній, считавшихся почему-то полезными. Жизнь представлялась дѣтямъ чѣмъ-то въ родѣ каторги за преступленія, еще не совершенныя.
   Впрочемъ, Іоганъ кое-чему научился въ этомъ училищѣ. Во-первыхъ, онъ узналъ, что его кожанныя брюки и смазные сапожки, отъ которыхъ пахло ворванью, внушали отвращеніе мальчикамъ изъ болѣе зажиточныхъ семействъ. Возлѣ него садились неохотно и отъ него отворачивали носъ. Во-вторыхъ, онъ замѣтилъ, что бѣдныхъ и дурно одѣтыхъ дѣтей наказывали чаще. Еслибы онъ былъ знакомъ съ психологіей и эстетикой, его не удивило бы это, но такихъ наукъ онъ еще не зналъ.
   Іоганъ имѣлъ способности и хорошо учился. На экзаменѣ онъ получилъ отличныя отмѣтки. Тѣмъ не менѣе, его оставили на второй годъ въ классѣ, такъ какъ онъ не достигъ установленнаго училищными правилами возраста. Учиться стало легче, потому что цѣлый годъ приходилось повторять то, что онъ уже зналъ; но самолюбіе его было оскорблено, и охота къ ученію значительно ослабѣла.
   Отецъ обратилъ вниманіе на способности сына и сталъ-было помогать ему, когда попадались трудные уроки. Но отецъ получилъ реальное образованіе и разъ, когда Іоганъ обратился къ нему съ просьбой объяснить урокъ изъ латинской грамматики, долженъ былъ признаться, что не знаетъ латыни. При этомъ отецъ и сынъ одинаково сконфузились, потому что незнаніе древнихъ языковъ считалось въ Швеціи совершеннымъ невѣжествомъ. Зато въ душѣ отецъ принялъ рѣшеніе, во что бы то ни стало, дать Іогану университетское образованіе.
   Мать гордилась ученостью мальчика и хвасталась имъ передъ знакомыми. Она разболтала о намѣреніи отца послать Іогана въ университетъ, и прислуга начала его величать "студентомъ".
   -- Я буду носить бѣлую фуражку съ лирой! думалъ мальчикъ и начиналъ сознавать свое превосходство надъ другими людьми.
   Къ этому времени относится первая любовь Іогана. Во время уроковъ французскаго языка, въ классѣ стала появляться десяти-лѣтняя дочь ректора. Она помѣщалась на задней скамейкѣ класса, и ученики почти не видѣли ее, потому что оборачиваться во время урока было крупнымъ преступленіемъ, на которое никто не рѣшался. Тѣмъ не менѣе, присутствіе ея чувствовалось, и какъ Іоганъ, такъ и всѣ его товарищи, были влюблены въ дѣвочку. Это не мѣшало занятіямъ, потому что въ ея присутствіи никто не желалъ подвергаться наказаніямъ, и всѣ старательно готовили уроки, изъ французской грамматики. Но любовь должна была въ чемъ-нибудь проявляться, и Іоганъ впалъ въ томную меланхолію.
   Однажды, въ присутствіи матери, онъ схватилъ перочинный ножъ и объявилъ, что охотно перерѣзалъ бы себѣ горло. Мать подумала, что онъ боленъ.
   Еслибы его спросили, что ему нужно отъ дочери ректора, онъ не зналъ бы, что отвѣтить. Поцѣловать ее? Нѣтъ, онъ не привыкъ цѣловаться; въ ихъ семьѣ никогда не цѣловались" Обнять ее? Нѣтъ, зачѣмъ это?.. Овладѣть ею? Нѣтъ, онъ никогда не слышалъ, чтобы можно было "владѣть" дѣвочкой. Да и что бы онъ сталъ дѣлать съ нею? Онъ былъ влюбленъ, и этого было достаточно!
   Сердечные инстинкты мальчика тогда еще не пробуждались.

-----

   Таможенная улица была, въ сущности, за городомъ, и домъ, который нанялъ отецъ Іогана, стоялъ особнякомъ среди большихъ садовъ, огородовъ и пустырей. Лѣтомъ мальчики занимались садоводствомъ -- отецъ начитался Руссо -- скребли съ деревьевъ мохъ, поливали, пересаживали, подчищали, подстригали. Все это было очень весело, и дѣти чувствовали себя, какъ на дачѣ. Но они дичали въ своемъ саду и, такъ какъ въ это же время познакомились съ Робинзономъ Крузое и открыли Америку въ разсказахъ Майнъ-Рида, до такой степени отбились отъ рукъ, что отецъ, которому надоѣло расправляться тростью, рѣшился отправить старшихъ трехъ мальчиковъ (въ томъ числѣ Іогана) къ чужимъ людямъ, въ деревню, на все каникулярное время. Это была первая разлука Іогана съ семьей.
   

III.

   Іоганъ стоитъ на палубѣ парохода, и берегъ едва виднѣется вдали. При отъѣздѣ было столько новыхъ впечатлѣній, что онъ не успѣлъ подумать о разлукѣ. Но теперь его охватываетъ тоска. Ему кажется, что онъ покинутъ, что порвалось что-то. Его тянетъ домой, и мысль, что домой теперь невозможно попасть, приводитъ его въ отчаяніе. Онъ не можетъ удержаться отъ слезъ. Старшіе братья съ удивленіемъ спрашиваютъ, что съ нимъ, а когда онъ признается, что ему скучно безъ матери, смѣются надъ нимъ. Но онъ не унимается. Образъ матери ясно представляется ему; онъ видитъ ея улыбающееся лицо, слышитъ ея послѣднія слова: "будь вѣжливъ со всѣми, береги платье, не забывай молиться..." Ему вспоминается, какъ часто онъ огорчалъ ее, и эта мысль терзаетъ его.
   Такая тоска, въ разлукѣ съ матерью, преслѣдовала Іогана всю жизнь и съ годами только усиливалась. Что его удерживало у груди своей матери болѣе, чѣмъ всякаго другаго человѣка, объ этомъ онъ не узналъ ни изъ книгъ, ни изъ житейскаго опыта. Какъ бы то ни было, онъ на всю жизнь остался какимъ-то отросткомъ, не имѣвшимъ въ себѣ достаточной жизненной силы, чтобы спокойно развиваться вдали отъ материнскаго корня.
   Онъ былъ слабохарактеренъ и боязливъ отъ природы, новъ высшей степени нервенъ Самолюбіе заставило его съ теченіемъ времени освоиться съ разными упражненіями, которыя любятъ мужественные люди; онъ былъ хорошимъ гимнастомъ, могъ справиться съ упрямой лошадью, владѣлъ всякимъ оружіемъ, недурно стрѣлялъ, плавалъ, управлялъ парусомъ, но все это онъ дѣлалъ только при людяхъ и чтобы не казаться хуже другихъ. Когда никто не видѣлъ, какъ онъ купался, онъ робко влѣзалъ въ воду, но въ присутствіи постороннихъ кидался въ море съ крыши купальни головой впередъ. Онъ отлично сознавалъ свою трусость и тщательно скрывалъ ее Никогда онъ не задиралъ товарищей, но когда на него нападали, онъ дрался съ изступленіемъ и не просилъ пощады. Онъ появился на свѣтъ испуганнымъ и жизни боялся, и людей.
   Но вотъ пароходъ вышелъ въ открытое море; грандіозная картина поражаетъ его, веселость братьевъ дѣйствуетъ ободрительно, и Іоганъ чувствуетъ себя спокойнѣе. Послѣ нѣсколькихъ часовъ ѣзды, пароходъ выходитъ въ Нючепингскую бухту и пристаетъ къ городской пристани.
   Съ пристани взошелъ на пароходъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ привѣтливымъ лицомъ и большими рыжими бакенбардами. Переговоривъ съ капитаномъ, онъ подошелъ къ мальчикамъ и объявилъ, что онъ псаломщикъ изъ Видала, и что они будутъ жить у него.
   Съ парохода ихъ проводятъ на постоялый дворъ и велятъ подождать, пока будутъ приготовлены телѣги и привезены чемоданы. На постояломъ дворѣ пахнетъ соломой и квасомъ; ожиданіе въ непривѣтливой обстановкѣ становится томительнымъ; Іоганъ сидитъ въ углу и украдкой утираетъ слезы.
   Наконецъ, появляется псаломщикъ съ вещами и двумя крестьянскими телѣгами, но отъѣздъ откладывается еще на полчаса, потому что ему необходимо выпить рюмочку то съ тѣмъ, то съ другимъ изъ присутствующихъ на постояломъ дворѣ мужиковъ. Уже передъ вечеромъ мальчики размѣщаются въ телѣгахъ и трогаются въ путь къ Видалу.
   Впереди чернѣетъ лѣсъ. Неужели придется ѣхать лѣсомъ? Да, придется ѣхать лѣсомъ верстъ тридцать, не болѣе. Солнце садится, путешественники углубляются въ темный, еловый лѣсъ, и Іоганъ чувствуетъ страхъ. Но псаломщикъ разговорчивъ, ни на минуту не умолкаетъ и своими разсказами о прелестяхъ жизни въ Видалѣ, гдѣ есть отличное мѣсто для купанья, много сверстниковъ и всякихъ ягодъ, сколько угодно,-- разгоняетъ страхъ. Іоганъ незамѣтно засыпаетъ. Онъ просыпается среди ночи, у какого-то кабака, гдѣ псаломщикъ нашелъ необходимымъ покормить лошадей. Ему такъ хочется спать, что онъ не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія на пьяныхъ мужиковъ, ссорящихся передъ кабакомъ. Ѣзда продолжается черезъ лѣса и гористую мѣстность. На крутыхъ подъемахъ мальчиковъ будятъ и заставляютъ идти пѣшкомъ; при этомъ Іоганъ замѣчаетъ, что псаломщикъ и оба ямщика пьяны, и что у нихъ съ собой бутылки, изъ которыхъ они отъ времени до времени выпиваютъ. Но все это онъ принимаетъ равнодушно, какъ сонъ, и снова засыпаетъ, какъ только попадаетъ опять на телѣгу.
   Наконецъ, свѣтаетъ, и телѣги останавливаются передъ небольшимъ краснымъ домомъ. По другую сторону дороги виднѣется темное зданіе -- это церковь. Усталыя дѣти вылѣзаютъ изъ телѣги, и ихъ принимаетъ на крыльцѣ худая женщина съ непріятнымъ, крикливымъ голосомъ. Іоганъ совсѣмъ растерянъ, чувствуетъ страхъ къ крикливой женщинѣ и съ трепетомъ переступаетъ порогъ краснаго дома. Братья смѣлы, ничего не боятся и съ любопытствомъ оглядываются въ новой обстановкѣ.
   Мальчиковъ проводятъ въ горницу и приглашаютъ позавтракать, но непривычная пища не нравится имъ, да со сна и ѣсть имъ не хочется. Тогда ихъ ведутъ наверхъ въ небольшую комнату, всю заставленную кроватями; постели постланы даже на полу и на стульяхъ; всюду спятъ такіе же жильцы-мальчики, какъ и вновь прибывшіе.
   При входѣ трехъ братьевъ нѣкоторые изъ спавшихъ мальчиковъ проснулись и высунули головы изъ-подъ одѣялъ, но трудно было разглядѣть ихъ лица, потому что въ комнатѣ почти темно. Псаломщикъ указываетъ каждому его мѣсто и уходитъ, а братья начинаютъ раздѣваться. Старшій получилъ отдѣльную кровать, но второй и Іоганъ должны были удовольствоваться общей постелью. Это было для нихъ ново, но дѣлать было нечего, и они стали укладываться. Старшій безъ стѣсненія завладѣлъ одѣяломъ, младшій протестовалъ; старшій далъ пинка, младшій началъ лягаться; тогда старшій братъ задалъ Іогану основательную трепку, и тотъ расплакался. Самый старшій уже спалъ.
   Но вотъ изъ темнаго угла комнаты раздался грубый голосъ:
   -- Лежите смирно вы, чертенята, и не тревожьте другихъ.
   -- Кто это смѣетъ мнѣ указывать! огрызнулся братъ, вспыльчивый и смѣлый до дерзости.
   -- Я тебѣ указываю, возразилъ голосъ.-- Я тебѣ запрещаю бить маленькаго.
   -- Какъ ты смѣешь? Это тебя не касается.
   -- А вотъ, поди-ка сюда, на середину, такъ я тебя отдую!
   -- Отдуешь? Ты?
   Братъ вскочилъ, какъ былъ, въ рубашкѣ; на встрѣчу ему вышла изъ угла фигура приземистаго, но широкоплечаго мальчика; зрители привстали въ своихъ постеляхъ и приготовились смотрѣть.
   Началась борьба, и брату досталась жестокая взбучка.
   Но чувствительный Іоганъ не могъ спокойно видѣть пораженіе брата и бросился къ нему на помошь.
   -- Не бей его, не бей его! кричалъ онъ, удерживая противника.
   Кругомъ раздались смѣшки, но бойцы разошлись по мѣстамъ, и вскорѣ всѣ заснули.

-----

   Началась новая жизнь, вдали отъ родителей, среди чужихъ людей. Іоганъ робѣлъ и старался избѣгать дракъ, для него невыгодныхъ, такъ какъ онъ былъ самый младшій между мальчиками. Но вскорѣ онъ сталъ спокойнѣе и довѣрчивѣе, потому что убѣдился, что въ толпѣ подростковъ всегда находятся такіе, которые заступаются за слабыхъ, и что справедливость не особенно страдаетъ въ отсутствіе старшихъ.
   По утрамъ мальчики репетировали заданные имъ на лѣто уроки, причемъ роль репетитора исполнялъ псаломщикъ, Потомъ всѣ шли купаться, а послѣ обѣда Іоганъ и его братья, по особому распоряженію отца, работали во дворѣ псаломщика наравнѣ съ батраками.
   Работа укрѣпила Іогана и развила въ немъ физическую силу, нервы его остались по-прежнему слишкомъ слабыми, а впечатлительность и измѣнчивость характера даже возросли. По временамъ онъ тосковалъ и рвался душой къ матери, по временамъ на него находила бурная веселость, и тогда ему нравились самыя дикія шалости.
   Противъ дома псаломщика была церковь, съ которой дѣти быстро освоились, потому что все свободное время проводили на церковномъ дворѣ. Ежедневно въ шесть часовъ послѣ обѣда на церковномъ дворѣ надо было звонить въ небольшой церковный колоколъ, и эту обязанность исполняли мальчики поочередно. Когда Іогану въ первый разъ пришлось дергать за длинную веревку, висѣвшую съ колокольни до самой земли, онъ дрожалъ отъ волненія и чувствовалъ себя точно возвеличеннымъ, исполняя обязанность звонаря. Такое же настроеніе охватывало его въ первые воскресные дни, когда онъ вмѣстѣ съ другими мальчиками пѣлъ рядомъ съ псаломщикомъ на церковныхъ хорахъ.
   Но понемногу благоговѣніе стало притупляться, и близость къ церковнымъ дѣламъ начала подрывать въ немъ понятіе о ихъ величіи. По субботамъ онъ видѣлъ, какъ жена псаломщика пекла просфоры и печатала ихъ церковной печатью. Излишнія просфоры раздавались дѣтямъ къ завтраку.
   Между тѣмъ, именно въ разлукѣ съ матерью, здѣсь, въ средѣ чужихъ людей, Іоганъ чувствовалъ потребность искать защиты у Провидѣнія и склоненъ былъ къ благочестію. По вечерамъ онъ молился съ благоговѣніемъ, какого у него не бывало въ родительскомъ домѣ.
   Но днемъ, когда солнце свѣтило ярко и хотѣлось шалить, благочестивое настроеніе исчезало. Однажды церковь оказалась незапертою, и мальчики всей толпой ворвались въ нее. Расходившійся Іоганъ взбѣжалъ на каѳедру и началъ проповѣдовать, чѣмъ привелъ въ восторгъ всѣхъ товарищей. Тогда, чувствуя потребность въ новыхъ подвигахъ, онъ началъ перепрыгивать со скамейки на скамейку и пронесся такимъ образомъ всю церковь, не касаясь пола. Но дойдя до первой скамьи, у самаго алтаря, онъ наступилъ на рѣзной пюпитръ, сдѣланный у скамьи для молитвенника, и пюпитръ съ трескомъ обрушился на полъ.
   Распространилась паника. Всѣ товарищи гурьбой выбѣжали изъ церкви. Іоганъ остался одинъ, пораженный, уничтоженный.
   Еслибы можно было, онъ бросился бы теперь къ матери, признался бы ей въ своей винѣ, просилъ бы ея помощи. Но ея тутъ не было. Онъ бросился на колѣни передъ алтаремъ и хотѣлъ просить прощенія у Бога, точь въ точь, какъ онъ просилъ бы прощенія у матери. Но это ему показалось неумѣстнымъ, и онъ ограничился молитвой Господней, которую прочелъ съ благоговѣніемъ. Потомъ онъ всталъ и спокойно принялся разсматривать обрушившійся пюпитръ. Оказалось, что стойки не сломались, а только выскочили изъ пазовъ, и что поправить пюпитръ -- минутное дѣло. Іоганъ собралъ разсыпавшіяся части, снялъ сапогъ и, употребляя каблукъ вмѣсто молотка, быстро привелъ все въ порядокъ.
   -- Только-то! подумалъ онъ, когда убѣдился, что слѣдовъ его вины не оставалось. При этомъ ему стало совѣстно не своей шалости, а своего испуга и горячей молитвы передъ алтаремъ. Что ему ни на минуту не пришло въ голову, что Богъ помогъ ему, видно изъ того, что онъ не благодарилъ Бога, когда миновалъ испугъ.

-----

   Іоганъ былъ нервно-больной мальчикъ и потому капризенъ. На него находили минуты, когда онъ желалъ одного и настойчиво требовалъ другаго. Въ этихъ случаяхъ мужики говорятъ, что "ребенокъ соскучился по розгѣ", и дѣйствительно, два, три шлепка обыкновенно уравновѣшиваютъ нервы привередника. Но существуетъ другой способъ изгонять злыхъ духовъ -- les diables noirs, какъ говорятъ французы -- изъ души нервнаго ребенка: это просто -- приласкать его. Такой способъ лучше розги, но не всегда соотвѣтствуетъ настроенію старшихъ, у которыхъ тоже есть нервы.
   Случалось, что мальчика звали на веселую прогулку -- до прогулокъ въ лѣсу онъ былъ страстный охотникъ -- и вдругъ, противъ собственнаго желанія, онъ начиналъ отказываться. Онъ зналъ, что дома будетъ скучно; ему ужасно хотѣлось участвовать на прогулкѣ; но онъ ни за что не соглашался ѣхать. Чѣмъ болѣе его уговаривали, тѣмъ тверже становилось его сопротивленіе. Но если кто-нибудь шутя бралъ его за шиворотъ и насильно велъ къ экипажу, онъ покорялся очень охотно и чувствовалъ себя освобожденнымъ отъ мучившей его непонятной силы. Вообще, онъ былъ послушенъ, охотно подчинялся всякому, желавшему имъ повелѣвать, и не имѣлъ ни малѣйшаго властолюбія. Онъ былъ рожденъ съ робкими наклонностями. Не надо забывать, что его мать повиновалась и подлаживалась въ качествѣ служанки въ теченіе всей своей молодости.
   Однажды онъ былъ въ саду священника, гдѣ собралось много дѣтей. Тамъ были дѣвочки. Онѣ очень нравились Іогану, но онъ робѣлъ передъ ними. Вся толпа отправилась въ рощу собирать малину, и кто-то предложилъ складывать ягоды въ общую корзину, чтобы потомъ съѣсть ихъ, какъ слѣдуетъ, ложками и со сливками. Іоганъ собиралъ очень прилежно и свято соблюдалъ условіе; онъ не съѣлъ ни одной ягодки и честно доставилъ добычу въ общую корзину. При этомъ онъ замѣтилъ, что другія дѣти мошенничали. Когда пришли домой, старшая дочь священника стала дѣлить добычу. Дѣти тѣснились вокругъ нея, и каждый получалъ тарелочку съ ягодами. Но застѣнчивый Іоганъ остался позади и былъ забытъ.
   Его обошли! Съ горечью въ сердцѣ онъ удалился въ садъ, и тамъ, въ уединеніи, предался печальнымъ размышленіямъ. И такъ, онъ худшій и послѣдній изъ всѣхъ; его обходятъ! Но такъ ли? Всѣ ѣли ягоды въ лѣсу, а онъ не съѣлъ ни одной ягодки... Стало быть, онъ честнѣе другихъ! Всѣ протаскивались впередъ, а онъ остался позади, предоставивъ свои ягоды другимъ. Стало быть, онъ великодушнѣе. Почему жъ его обходятъ, если онъ не хуже другихъ? Разсуждая такимъ образомъ, онъ не плакалъ; напротивъ, онъ чувствовалъ какую-то холодную радость въ душѣ. Дѣло въ томъ, что онъ пришелъ къ очень утѣшительному, хотя и невѣрному выводу, а именно: онъ не хуже, а лучше всѣхъ, и потому его обходятъ!.. изъ зависти! Съ этого дня онъ сталъ, по наружности, еще скромнѣе и чувствовалъ непритворное наслажденіе, когда его обходили.

-----

   Ни купанія въ морѣ, ни работа, ни жизнь на свѣжемъ воздухѣ,-- ничто не могло укрѣпить разшатанную нервную систему Іогана.
   У него была хорошая память, и онъ отлично учился, но, главнымъ образомъ, увлекался реальными предметами, какъ географіей и естественными науками. Алгебра давалась ему, благодаря памяти, но геометрію онъ ненавидѣлъ, какъ науку о несуществующихъ предметахъ. Впослѣдствіи, когда ему попался въ руки учебникъ геодезіи, причемъ ему выяснилось прикладное значеніе геометріи, онъ примирился съ нею.
   Въ это время ему было десять лѣтъ, и по наружности это былъ крѣпкій, широкоплечій мальчикъ съ тонкими чертами лица и высокимъ, нѣсколько выдававшимся впередъ лбомъ.
   Печальнѣе прежняго показалось ему темное зданіе Кларской школы, когда онъ осенью вернулся въ городъ. Онъ съ ужасомъ смотрѣлъ на длинный рядъ классныхъ комнатъ и соображалъ, что весь этотъ рядъ ему придется пройти, пока онъ перейдетъ въ гимназію, гдѣ появится новый рядъ такихъ же классовъ.
   Отвращеніе къ училищу начало отражаться на занятіяхъ, и онъ понизился въ классѣ. Такъ какъ въ это время его отецъ покинулъ Таможенную и переѣхалъ на Гробергскую улицу, откуда было еще дальше ходить къ церкви св. Клары, то признано было удобнымъ взять Іогана изъ Кларскаго училища, и онъ былъ помѣщенъ въ болѣе плебейскую школу св. Якова.
   

IV.

   Гробергская улица была еще пустыннѣе Таможенной. Она была немощена, не имѣла тротуаровъ, и появленіе на ней экипажа было такимъ событіемъ, что жители бросались къ окнамъ. Здѣсь было много пустырей и садовъ, но отецъ Іогана не арендовалъ на этотъ разъ сада, вслѣдствіе чего свободное время мальчики проводили на улицѣ, играя въ бабки и въ городки. Товарищами были дѣти бѣдныхъ сосѣдей, мельника и пастуха.
   Школа св. Якова была почти за городомъ и посѣщалась бѣдными дѣтьми. Товарищи уже не кичились передъ Іоганомъ, какъ въ Кларскомъ училищѣ: всѣ они были одѣты хуже его, имѣли грубыя черты лица и пахли ворванью. Здѣсь его кожаныя брюки и смазные сапоги не производили ни малѣйшаго дурнаго впечатлѣнія. Онъ чувствовалъ себя спокойнымъ, и новая среда пришлась ему по сердцу. Въ короткое время онъ подружился съ новыми товарищами и сошелся съ ними ближе, чѣмъ когда-либо сходился съ гордыми учениками Кларской школы.
   Но были въ школѣ и не особенно привлекательные мальчики. Это были дѣти ремесленниковъ, остававшіяся въ школѣ только до втораго класса и не покидавшія своего ремесла. Большинство изъ нихъ были великовозрастными дубинами, учились плохо, дрались съ прохожими, забѣгали въ кабакъ во время большой перемѣны и пили водку. Ихъ то и дѣло наказывали, исключали и считали негодяями. Но въ сущности, они были только невоспитаны, и многіе изъ нихъ сдѣлались впослѣдствіи достойнѣйшими гражданами. Одинъ изъ нихъ, работавшій каждое лѣто на пристани, служитъ теперь гвардейскимъ офицеромъ и пользуется большимъ уваженіемъ своихъ знатныхъ товарищей. Онъ ни разу не рѣшался разсказать имъ о своихъ юношескихъ годахъ, но мнѣ онъ признавался, что всякій разъ, когда ведетъ свой караулъ по набережной, онъ съ грустью смотритъ на работающихъ тамъ людей.
   Однажды Іоганъ встрѣтилъ на улицѣ одного изъ своихъ прежнихъ, кларскихъ товарищей.
   -- Итакъ, ты теперь учишься съ мужиками? спросилъ тотъ съ презрѣніемъ.
   Іоганъ понималъ, что онъ, такъ сказать, понизился; но его это не огорчало. Онъ не былъ настолько честолюбивъ, чтобы поступаться самолюбіемъ ради повышенія; онъ не хотѣлъ давить другихъ и не желалъ, чтобы его давили. Въ школѣ св. Якова онъ чувствовалъ себя между равными.
   Преподаваніе въ новой школѣ было лучше, но нравственное воспитаніе такое же, какъ и въ Кларскомъ училищѣ. Іоганъ скоро замѣтилъ, что лучшими и награжденными учениками были дѣти сравнительно зажиточныхъ родителей. Почему? Потому что эти дѣти не имѣли посторонней работы и могли тщательнѣе готовить уроки! Бѣдняковъ наказывали за рваное платье; дѣтей ремесленниковъ попрекали черными руками; требовались вѣжливость и умѣнье говорить съ старшими, т. е. вещи несообразныя отъ дѣтей, не пріученныхъ къ этому дома.
   Въ классѣ былъ мальчикъ, которымъ всѣ пренебрегали. Онъ былъ грязенъ и нечесанъ; отъ него дурно пахло; у него были золотушныя болячки на лицѣ и ушная течь. Онъ рѣдко зналъ уроки и считался послѣднимъ ученикомъ. Ему было указано особое мѣсто, въ сторонѣ отъ товарищей. О, какъ онъ плакалъ, когда отставляли его столикъ въ сторону!
   Однажды онъ два дня къ ряду не являлся въ школу, и Іогана послали провѣдать его на дому. Оказалось, что его отецъ былъ маляромъ, мать -- поденщицей. Вся семья, со множествомъ маленькихъ дѣтей и старухой-бабушкой, помѣщалась въ одной крошечной комнаткѣ, которую некому было прибирать, потому что родители уходили на работу съ разсвѣта, а старуха едва управлялась съ дѣтьми и пищей. Георгъ -- такъ звали ученика помогалъ старухѣ, когда не былъ въ школѣ. Стоило взглянуть на помѣщеніе семьи, чтобы понять причины всѣхъ провинностей Георга!
   Перемѣна школы мало отразилась на успѣшности занятій Іогана: его возмущеніе противъ уроковъ продолжалось. Главными предметами ученія были древніе языки, но система преподаванія была нелѣпа. Полгода употреблялось на изученіе того, съ чѣмъ можно было покончить въ два урока, причемъ учителя весьма находчиво запутывали и усложняли самыя простыя вещи. Переводили Корнелія Непота. Іоганъ чувствовалъ себя въ силахъ въ нѣсколько дней перевести всю книжку и, дѣйствительно, переводилъ отлично. Но едва онъ начиналъ устный переводъ, какъ учитель останавливалъ его, дѣлалъ всевозможныя замѣчанія, запутывалъ тему неожиданными вопросами. Юноша началъ злиться и послѣ перваго замѣчанія сталъ молчать.
   -- Что ты молчишь? Продолжай, приказывалъ учитель.
   Мальчикъ молчалъ и злобно поглядывалъ на педанта.
   -- Чего ты не понимаешь? вскрикивалъ учитель.
   Ни слова! Онъ зналъ, что бить его не станутъ -- для этого онъ былъ уже слишкомъ великъ, и розги начинали выходить изъ употребленія -- а другихъ наказаній онъ не боялся.
   -- Ты нѣмой что-ли? внѣ себя восклицалъ учитель и отправлялъ упрямца на мѣсто.
   То же самое было на урокахъ исторіи.
   -- Скажи мнѣ, что ты знаешь о Густавѣ I? спрашиваетъ учитель.
   Мальчикъ встаетъ и начинаетъ разсказывать не то, что въ учебникѣ, а то, что онъ вычиталъ изъ книгъ, а когда учитель останавливаетъ его и требуетъ ограничиваться предѣлами урока, онъ говоритъ:
   -- Вѣдь это мы знали ужь въ первомъ классѣ (теперь онъ былъ въ четвертомъ). Зачѣмъ же повторять одно и то же?
   -- Да ты нахалъ! замѣчаетъ учитель.-- Ты не знаешь урока?
   Въ классѣ раздается смѣхъ; Іоганъ умолкаетъ и не знаетъ, что говорить. Онъ отлично помнитъ все, что есть въ учебникѣ, но этого онъ не хочетъ отвѣчать изъ упрямства и потому, что это "онъ зналъ въ первомъ классѣ".
   -- Итакъ, ты ничего не знаешь о Густавѣ Первомъ? спрашиваетъ учитель.
   -- Нѣтъ, я хорошо знаю...
   -- Почему же ты не отвѣчаешь?
   Іоганъ молчитъ, какъ пень, и ему приказываютъ садиться.
   Только естественными науками онъ занимался съ прежнимъ увлеченіемъ; по всѣмъ остальнымъ предметамъ онъ сталъ получать плохія отмѣтки. Отецъ обезпокоился -- вѣдь онъ предназначалъ сына для ученой карьеры!-- и произвелъ разслѣдованіе. Къ счастію, учителя прямо высказались, что считаютъ мальчика идіотомъ, и этимъ раздражили отца, который принялъ сторону сына, объявилъ, что переведетъ его въ частное учебное заведеніе съ лучшей системой преподаванія и ни однимъ словомъ не упрекнулъ Іогана.

-----

   Прежде чѣмъ перейти къ слѣдующей эпохѣ въ жизни Іогана, я долженъ сказать нѣсколько словъ о домашней обстановкѣ мальчика въ его семьѣ.
   Отношенія между членами семьи измѣнились лишь настолько, насколько это зависѣло отъ измѣнившагося возраста дѣтей. Іоганъ проводилъ большую часть своего свободнаго времени за книгами, хотя не за учебниками, и въ этомъ ему никто не мѣшалъ. Онъ прочелъ все, что нашелъ въ книгахъ отца, но любимой его книгой была ботаника Лильеблада. Когда братья мѣшали ему читать эту книгу, онъ приходилъ въ бѣшенство и бросался на нихъ съ остервенѣніемъ. Братья смѣялись и говорили, что онъ "зачитался".
   Въ домѣ по-прежнему процвѣталъ культъ правды, но попрежнему суровое требованіе правдивости приводило зачастую къ противоположнымъ результатамъ.
   Однажды Іоганъ нашелъ на улицѣ телѣжную гайку и въ тотъ же день другую, такую же. Гайки ему понравились, и онъ началъ внимательно смотрѣть подъ ноги, когда шелъ въ школу или обратно. Въ тѣ времена мостовыя были плохи, и телѣги постоянно ломались. Благодаря этому обстоятельству, Іоганъ, спеціализировавшійся въ исканіи гаекъ, подобралъ ихъ въ теченіе зимы порядочное количество.
   Случилось разъ, что онъ пересчитывалъ и перечищалъ свои сокровища, когда въ комнату вошелъ отецъ.
   -- Что это у тебя? спросилъ отецъ.
   -- Гайки! объявилъ Іоганъ съ гордостью.
   -- Откуда ты ихъ досталъ?
   -- Я нашелъ ихъ.
   -- Нашелъ? Гдѣ?
   -- На улицѣ.
   -- Въ чемъ онѣ были?
   -- Ни въ чемъ. Я нашелъ ихъ въ разныхъ мѣстахъ. Это дѣлается очень просто: надо идти среди улицы и приглядываться тамъ, гдѣ мостовая похуже.
   Все это Іоганъ разсказалъ спокойно, даже съ нѣкоторой гордостью, но отецъ ему не повѣрилъ.
   -- Нѣтъ, знаешь ли это не помѣщается въ моемъ мозгу! сказалъ онъ.-- Войди ко мнѣ, я поговорю съ тобой.
   Разговоръ начался съ помощью трости.
   -- Признавайся теперь.
   -- Я нашелъ на улицѣ!
   Разговоръ продолжался до тѣхъ поръ, пока онъ не "признался". Боль и желаніе покончить скорѣй непріятный разговоръ побуждали его признаться, въ чемъ угодно, но долго онъ не могъ придумать, въ чемъ именно.
   -- Я укралъ ихъ! солгалъ онъ наконецъ.
   -- Гдѣ?
   На бѣду онъ не зналъ, гдѣ гайки привинчиваются на телѣгахъ, но сообразилъ, что гдѣ-нибудь внизу, такъ какъ сверху ихъ не было видно.
   -- Снизу телѣгъ, сказалъ онъ.
   -- Гдѣ это было? съ ужасомъ спросилъ отецъ.
   Приходилось фантазировать далѣе и назвать мѣсто, гдѣ бываетъ много телѣгъ.
   -- На площади, гдѣ ломовая биржа! объявилъ онъ.
   Такая точность въ показаніяхъ удовлетворила старика, убѣдившагося, что теперь "правда" добыта полностью. Начались размышленія.
   -- Какъ ты ухитрился отвинтить гайки однѣми руками?
   Іоганъ чувствовалъ, что теряетъ почву подъ ногами, и солгалъ наудачу.
   -- У меня была стамеска, сказалъ онъ.
   Извѣстно, что стамеской нельзя отвинтить гайку, но отецъ не обратилъ на это вниманія.
   -- Вѣдь это ужасно! вскричалъ онъ въ искреннемъ горѣ.-- Ты, значитъ, воръ! Подумай, тебя могла схватить полиція!
   Іогану стало жаль отца, и онъ подумалъ-было успокоить его. объяснивъ, что все это была ложь, но перспектива новыхъ побоевъ остановила его.
   Зато вечеромъ, когда къ нему пришла мать, онъ сказалъ, трагично ударивъ себя въ грудь и подымая руку къ небу:
   -- Пусть меня чортъ возьметъ, если я укралъ хоть одну гайку!
   Мать долго смотрѣла на него и нашлась только сказать:
   -- Не надо клясться именемъ чорта!
   Тѣлесное наказаніе въ эти годы являлось для мальчика глубокимъ униженіемъ, и Іоганъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ. Онъ былъ сердитъ на отца, сердитъ на братьевъ, знавшихъ истину, но не засвидѣтельствовавшихъ ее, сердитъ на самого Бога, допустившаго несправедливость. Въ этотъ вечеръ онъ не сталъ молиться, а выразилъ вмѣсто того пожеланіе, чтобы домъ сгорѣлъ.
   Въ другой разъ онъ солгалъ при слѣдующихъ обстоятельствахъ. Куплена была новая мебель для гостиной, и это было цѣлымъ происшествіемъ въ домѣ. Мать намѣревалась удивить своей покупкой родственниковъ; поэтому она просила сыновей, отправлявшихся въ гости къ теткѣ, не говорить ей о пріобрѣтеніи мебели.
   Первымъ вопросомъ тетки, знавшей о намѣреніи родителей, было: куплена ли жолтая мебель для гостиной. На это старшіе братья промолчали, а Іоганъ наотрѣзъ объявилъ: нѣтъ.
   Когда мальчики вернулись домой, мать спросила ихъ, справлялась ли тетя о мебели.
   -- Какже, справлялась, отвѣтилъ Іоганъ.
   -- Что же вы сказали?
   -- Я сказалъ: нѣтъ!
   -- Ты никогда не постыдишься солгать! гнѣвно замѣтилъ отецъ.
   -- Вѣдь мама хотѣла этого, возразилъ мальчикъ.
   Мать поблѣднѣла; отецъ замолчалъ и потупился.
   Такія происшествія, сами-по-себѣ ничтожныя, имѣютъ большое значеніе для образованія характера дѣтей. Вѣдь ребенокъ получилъ сомнѣніе въ правдивости матери и, слѣдовательно, долженъ былъ попасть въ цѣлый водоворотъ критическихъ выводовъ!
   Холодность къ отцу усилилась, и по какой-то ассоціаціи идей явилось охлажденіе къ религіи. Въ первое же воскресеніе онъ не пошелъ съ братьями въ церковь и за обѣдомъ объяснилъ отцу, что свобода совѣсти должна быть священна. Старикъ былъ настолько озадаченъ дерзостью сына, что не прибилъ его, но, разумѣется, позаботился о томъ, чтобы впередъ Іоганъ не могъ отсутствовать на богослуженіи.
   Двѣнадцати лѣтъ онъ былъ снова посланъ (на этотъ разъ одинъ) къ псаломщику на время каникулъ. Это лѣто имѣло большое значеніе для развитія Іоганна, потому что теперь онъ былъ впервые предоставленъ самому себѣ; псаломщикъ не былъ достаточно образованъ, чтобы руководить занятіями такого большаго мальчика. Занятія отъ этого выиграли, а настроеніе духа Іогана измѣнилось къ лучшему. Зато, свободный въ выборѣ товарищей, онъ пріобрѣлъ между крестьянскими дѣтьми сомнительныхъ друзей и впервые познакомился съ порочностью, отъ которой спасся только благодаря случайно попавшей ему въ руки устрашающей медицинской книжкѣ.
   Позже, лѣтомъ, онъ влюбился въ двадцати-лѣтнюю дочь управляющаго сосѣднимъ имѣніемъ. Эта дѣвушка не бывала въ домѣ псаломщика, и Іогану не представлялось случая познакомиться съ нею, а просто подойти и заговорить съ нею у него не хватало смѣлости. Такимъ образомъ ему приходилось любить на разстояніи, меланхолично вздыхать и мечтать о какомъ-нибудь подвигѣ, который былъ бы очень эффектенъ въ ея присутствіи. Не дурно было бы спасти утопающаго! Или просто утонуть на ея глазахъ, простившись съ нею взглядомъ!
   Передъ осенью получено было извѣстіе, что старшій братъ, Густавъ, отправляется въ Парижъ, для усвоенія французскаго языка и окончанія курса коммерческихъ наукъ. Передъ отъѣздомъ онъ долженъ былъ пріѣхать въ домъ псаломщика, чтобы отдохнуть въ деревнѣ.
   Предстоявшая разлука съ братомъ, котораго онъ любилъ, и мысль о готовящейся тому блестящей карьерѣ взволновали чувства и фантазію Іогана. Въ ожиданіи Густава онъ воспѣлъ его въ стихахъ. Густавъ былъ смѣлый и симпатичный юноша лѣтъ пятнадцати. Онъ былъ не глупъ и дѣятеленъ, но не любилъ учиться. У него было много прирожденной житейской мудрости: онъ умѣлъ молчать, когда слѣдовало, но не лѣзъ за словомъ въ карманъ, когда требовалось возраженіе; онъ былъ бережливъ, но не скупъ, веселъ, но не легкомысленъ, и никогда не злился.
   Іоганъ ожидалъ этого брата, какъ возлюбленную, расхваливалъ его своимъ товарищамъ, припасалъ разные сюрпризы и приготовилъ на мѣстѣ купанія трамплинъ, чтобы Густаву было удобно бросаться въ море.
   Наканунѣ пріѣзда брата онъ сходилъ въ лѣсъ и набралъ разныхъ ягодъ. Затѣмъ онъ накрылъ столикъ листами бѣлой бумаги и разложилъ ягоды хитрыми узорами, причемъ посрединѣ стола сдѣлалъ большое Г изъ земляники. Кромѣ того столикъ былъ украшенъ цвѣтами.
   Пріѣхалъ Густавъ. Онъ мелькомъ взглянулъ на парадный столикъ и, поздоровавшись съ братомъ, началъ ѣсть ягоды, не замѣтивъ даже изящнаго вензеля. Вѣрнѣе, онъ все замѣтилъ, но не подалъ вида, такъ какъ въ семьѣ считалось унизительнымъ проявлять чувствительность.
   Затѣмъ пошли купаться. Густавъ переплылъ проливъ, на что былъ способенъ и Іоганъ; но послѣдній остался назади, чувствуя какую-то особенную прелесть возвеличивать брата собственнымъ униженіемъ. Вечеромъ, когда надо было звонить въ церкви, Іоганъ уступилъ свое право Густаву, и тотъ, вмѣсто установленныхъ трехъ ударовъ, прозвонилъ ударовъ двадцать. Оробѣвшему при видѣ такой дерзости Іогану казалось, что погибнетъ весь приходъ.
   -- Ради Бога, перестань! молилъ онъ брата.
   -- Глупости! Что отъ этого сдѣлается? возразилъ тотъ спокойно.
   Какая храбрость! Густавъ на все можетъ рѣшиться!
   Іоганъ познакомилъ его со своими друзьями, пятнадцатилѣтними мальчиками. Между ровесниками сейчасъ же установились дружескія отношенія, а Іоганъ былъ забытъ; но это его не огорчило. Онъ былъ въ такомъ настроеніи, что хотѣлъ только давать, а себѣ ничего не желалъ. Онъ не остановился передъ величайшей жертвой и указалъ брату дочь управляющаго! Смѣлый Густавъ тотчасъ же познакомился съ нею, а Іоганъ оставался въ сторонѣ и радовался своему страданію, какъ геройскому самопожертвованію.
   Въ день отъѣзда, Іоганъ предложилъ брату купить для матери букетъ.
   -- Отлично, закажемъ! согласился тотъ.
   Отправились къ садовнику, Густавъ заказалъ великолѣпный букетъ и, пока его дѣлали, пошелъ въ фруктовый садъ ѣсть ягоды. Іоганъ смотрѣлъ на брата съ восхищеніемъ, но самъ не рѣшался съѣсть ни одной ягодки: за это не было заплачено.
   Когда букетъ былъ готовъ, младшій братъ заплатилъ за него, а старшій не приложилъ ни шиллинга.
   Пріѣхавъ домой, Густавъ передалъ букетъ матери, и та была глубоко тронута вниманіемъ сына. За ужиномъ отецъ спросилъ, что это за цвѣты.
   -- Это Густавъ привезъ мнѣ, сказала мать.-- Густавъ всегда добръ и нѣженъ!
   При этомъ родители съ любовью смотрѣли на старшаго сына, а младшему кидали озабоченные взгляды. Этотъ Іоганъ такой черствый и безсердечный! думали они.
   Но Іоганъ не чувствовалъ ни малѣйшей горечи и ни однимъ оловомъ не возстановилъ истины.
   

V.

   Частное учебное заведеніе, нѣкоторое былъ переведенъ Іоганъ, возникло въ видѣ оппозиціи террору, господствовавшему въ казенныхъ школахъ. Оно могло существовать только благодаря предпочтенію учащихся находиться въ немъ; поэтому тамъ царили свобода и гуманность. Тѣлесныхъ наказаній тамъ не допускалось; съ учениками обращались, какъ съ "мыслящими существами", и позволяли имъ защищаться противъ обвиненій, высказывать свое мнѣніе. Къ удивленію Іогана, у него оказались права, а не однѣ обязанности, какъ прежде. Система преподаванія была тоже другая, болѣе раціональная. Уроки задавались маленькіе, зато объясненій давали больше, и всякому ученику было ясно, чего отъ него требовали. Древніе языки теряли при этомъ всю свою кажущуюся трудность, живые языки усваивались легко; разговорными упражненіями придавалась преподаванію увлекающая учениковъ реальность, и давалось понятіе о дѣйствительномъ произношеніи.
   Въ этомъ училищѣ собралось не мало учениковъ изъ разныхъ другихъ учебныхъ заведеній; между ними было нѣсколько прежнихъ товарищей Іогана по Кларскому училищу. Любопытнѣе всего было то, что большинство учителей были преподаватели Кларскаго училища и школы св. Якова; но здѣсь это были совсѣмъ другіе люди. Іогану пришлось понять, что онъ напрасно ненавидѣлъ ихъ и что въ казенныхъ заведеніяхъ они были такими же жертвами, какъ и онъ самъ: надъ ними было давленіе ректора, училищнаго совѣта и нелѣпой системы.
   Вмѣстѣ съ исчезновеніемъ гнета, исчезли упрямство и лѣнь мальчика. Онъ чувствовалъ себя счастливымъ, сталъ болѣе отзывчивымъ, добрымъ. Дома онъ расхваливалъ новое училище, благодарилъ родителей за освобожденіе, съ увлеченіемъ готовилъ уроки. Теперь онъ изучалъ пять языковъ, кромѣ роднаго, но занятія были вдвое легче.
   Старшихъ братьевъ уже не было въ домѣ: одинъ поступилъ въ купеческую контору, другой былъ въ Парижѣ. Благодаря этому обстоятельству, Іоганъ точно повысился въ семьѣ и сталъ ближе къ родителямъ, въ особенности къ матери. Казалось, что онъ впервые познакомился съ нею. Они подолгу разговаривали: онъ говорилъ о томъ, чему учился; она слушала его внимательно, восторгалась обширностью его познаній, потомъ, вдругъ, точно возмущалась противъ человѣческой самонадѣянности и начинала говорить объ ученіи Христа. Все, что она говорила, было для него не ново, но она умѣла обращаться къ его сердцу, и его поражала самая простота ея словъ, такихъ безъискусственныхъ въ сравненіи съ разсужденіями законоучителя.
   Она совѣтовала ему остерегаться высокомѣрія, которое свойственно людямъ, считающимъ себя болѣе знающими, чѣмъ другіе. Конечно, въ этихъ словахъ слышалось отвращеніе темнаго человѣка къ высшему образованію. Но вѣдь она была права, подмѣтивъ въ немъ начало научнаго высокомѣрія. Доказательствомъ могло служить то, что онъ нисколько не завидовалъ участи графовъ и бароновъ -- теперь у него были титулованные товарищи -- въ особенности съ тѣхъ поръ, какъ замѣтилъ, что эти знатные юноши знали меньше его. Оно понялъ, что ученіе и знаніе могли поставить его выше, и въ немъ зародилось высокомѣріе.
   Впрочемъ, такому настроенію содѣйствовалъ демократическій духъ училища, гдѣ рожденіе не давало преимущества передъ другими. Ректоръ -- самъ крестьянинъ по происхожденію и ни въ грошъ не ставилъ титулы. Онъ говорилъ "ты" всѣмъ ученикамъ безъ исключенія, называлъ ихъ по именамъ, а не фамиліямъ, и съ одинаковой привѣтливостью обращался совсѣми.
   Ежедневное сношеніе съ дѣтьми знатныхъ семействъ пріучило Іогана смотрѣть на аристократовъ, какъ на обыкновенныхъ смертныхъ. Случалось, что онъ восхищался ихъ красивой наружностью, ихъ изящнымъ обращеніемъ и хорошимъ платьемъ -- все это ласкало въ немъ эстетическія чувства. Но его робость не пускала его дальше этого, и въ самыхъ необузданныхъ мечтахъ онъ никогда не стремился въ тотъ классъ людей, для котораго не былъ рожденъ.

-----

   Между тѣмъ дѣла отца шли хорошо, и въ домѣ появилось благосостояніе. Отъ времени до времени получались письма отъ брата, жившаго въ Парижѣ. Эти письма составляли гордость семьи; ихъ читали вслухъ при полученіи, перечитывали, когда собирались знакомые. Къ Рождеству получена была фотографическая карточка Густава, на которой онъ былъ снятъ въ мундирѣ французскаго лицеиста. Эту карточку Іоганъ показывалъ своимъ товарищамъ въ училищѣ и видимо возвысился въ ихъ мнѣніи. Имѣть брата въ міровой столицѣ не всякому дано! Въ самой семьѣ такъ много говорили о Парижѣ, что тюльерійскій дворецъ и Арка Звѣзды казались такими же знакомыми предметами, какъ стокгольмскій замокъ или статуя Густава Адольфа.
   Жизнь Іогана была свѣтла и радостна, какъ никогда. Счастье смягчило сердца, и въ домѣ жилось даже весело. Но это продолжалось недолго, и противный вѣтеръ не замедлилъ подуть.
   Послѣ двѣнадцатыхъ родовъ мать заболѣла. Лишь изрѣдка у нея хватало силъ вставать съ постели. Она стала раздражительною; всякое противорѣчіе разстраивало ее. Она сдѣлалась чрезвычайно набожной и видимо готовилась къ смерти. Съ Іоганомъ она продолжала подолгу разговаривать о религіозныхъ вопросахъ. Всякій разъ, когда ей дѣлалось легче, она начинала пересматривать и приводить въ порядокъ разныя вещи, дѣтское платье и тому подобное. Однажды она показала Іогану нѣсколько золотыхъ вещицъ.
   -- Это будетъ раздѣлено между вами, когда я умру, сказала она.
   -- Что достанется мнѣ? спросилъ юноша, не обратившій вниманія на мрачное значеніе ея словъ.
   Она показала ему кольцо, украшенное изображеніемъ сердца, и сказала, что это кольцо предназначается ему. Кольцо произвело сильное впечатлѣніе на Іогана, никогда еще не владѣвшаго золотой вещью, и онъ часто потомъ думалъ о кольцѣ.
   Въ это время въ домъ была взята гувернантка для надзора за дѣтьми. Это была молодая и недурная собой дѣвушка; но у нея была непріятная, злая улыбка и способность многозначительно молчать, что не нравилось дѣтямъ. Такъ какъ мать не была въ силахъ вести хозяйство, то, кромѣ надзора за дѣтьми, гувернанткѣ было передано управленіе всѣмъ домомъ.
   Дѣти привыкли считать мать больной и не думали о грозившей имъ бѣдѣ. Однажды ночью Іоганъ былъ разбуженъ голосомъ отца. Онъ поднялся въ недоумѣніи и оглядѣлся по сторонамъ; въ комнатѣ было темно. Вторично раздался голосъ отца, звучавшій какъ-то особенно глухо и сильно дрожавшій.
   -- Мальчики, идите проститься съ матерью... Она умираетъ...
   Эти слова поразили Іогана, какъ громомъ. Онъ дрожалъ такъ сильно, что зубы стучали, и ему было трудно одѣться. Ему казалось, что онъ зябнетъ, глаза точно заволокло туманомъ; онъ ничего не видѣлъ...
   И вотъ онъ оказался у постели умиравшей матери. Она была безъ сознанія, никого не узнавала и глухо хрипѣла. Мальчики сидѣли возлѣ нея и плакали. Они плакали часъ, плакали два, плакали три часа... Агонія продолжалась. Все это время Іоганъ старательно припоминалъ случаи, когда онъ огорчалъ мать, собиралъ противъ себя обвиненія, растравлялъ свое горе. Потомъ слезы прекратились сами собой, и мысли приняли другое направленіе.
   -- Что можетъ быть страшнѣе смерти? И какъ будетъ скучно безъ мамы! Пустынно, печально... Господи, какое несчастіе!
   Но вотъ его блуждающіе глаза останавливаются на комодѣ матери. Въ этомъ комодѣ спрятано золотое кольцо съ сердечкомъ. Это кольцо будетъ принадлежать ему; онъ уже видитъ его на своемъ пальцѣ... Онъ будетъ говорить: "Это память о моей покойной матери".-- Что бы тамъ ни говорили, а кольцо украшаетъ руку, и пріятно имѣть кольцо.
   Низменная, дрянная мысль у постели умирающей матери! Откуда она взялась? Онъ не былъ болѣе жаденъ, чѣмъ другіе люди. Безобразіе этой мысли поразило его самого, и часто впослѣдствіи онъ вспоминалъ о ней, краснѣя отъ мучительнаго стыда. Но много лѣтъ спустя, когда онъ узналъ жизнь и людей, онъ понялъ, что тогда въ немъ говорилъ не сонный, заплаканный ребенокъ, а наслѣдникъ. Всякій наслѣдникъ, мелкій или крупный, долженъ имѣть подобныя мысли въ той или другой формѣ и независимо отъ его нравственности.
   Во всякомъ случаѣ, это была дрянная мысль, которой юноша тутъ же устыдился. Но это была лишь одна оскорбительная для умершей матери минута въ ряду мѣсяцевъ и лѣтъ безутѣшнаго оплакиванья ея...
   Въ комнатѣ вдругъ стало тихо, и затѣмъ раздался хриплый голосъ отца.
   -- Мамы нѣтъ больше, бѣдныя мои дѣти...
   Это была страшная минута. Іоганъ закричалъ отъ душевной боли: онъ начиналъ впадать въ изступленіе.
   Но тутъ отецъ, въ обыкновенное время сдержанный и холодный, проявилъ больше мягкосердечія, чѣмъ можно ожидать. Онъ взялъ обоихъ сыновей за руки и сказалъ со слезами на глазахъ:
   -- Господь поразилъ насъ большимъ горемъ... Теперь намъ надо сплотиться тѣснѣе и стать друзьями. Человѣкъ такъ самонадѣянъ... Но когда его поражаетъ тяжелая утрата, онъ узнаетъ, до какой степени онъ одинокъ и безпомощенъ. Будемте крѣпче любить другъ друга. Будемте друзьями!
   Мальчикъ пересталъ плакать и съ глубокой благодарностью посмотрѣлъ на старика. Вѣдь онъ такъ давно, такъ страстно желалъ сближенія съ нимъ! Да, эта дружба была настоящимъ утѣшеніемъ въ такую минуту.

-----

   Во всѣхъ окнахъ были спущены бѣлыя сторы.
   -- Ты можешь, если хочешь, не идти въ школу, сказалъ Іогану отецъ.
   Если хочешь! Это было признаніе воли мальчика, и онъ почувствовалъ себя еще болѣе утѣшеннымъ.
   Вскорѣ стали собираться родственники, преимущественно тетки и кузины. Онѣ предложили свои услуги растерявшемуся въ своемъ горѣ вдовцу и стали шить траурныя платья для осиротѣвшихъ дѣтей; работы было довольно, потому что въ домѣ оставалось трое большихъ и четверо маленькихъ дѣтей. Во всѣхъ углахъ сидѣли женщины и дѣвушки, прилежно шившія черныя платьица при бѣлесоватомъ свѣтѣ, проникавшемъ въ комнаты черезъ завѣшанныя окна. Говорили вполголоса, вслѣдствіе чего каждый настраивался какой-то мистической робостью. Всѣ старались приласкать дѣтей, и никогда еще Іоганъ не слышалъ отъ родни столько сердечныхъ и дружескихъ словъ.
   Въ день похоронъ, когда заколоченный гробъ подняли и понесли черезъ залу, съ одной изъ маленькихъ сестеръ Іогана, перепуганной мрачностью обстановки, сдѣлался нервный припадокъ. Она съ плачемъ бросилась къ Іогану и дрожала, какъ въ лихорадкѣ. Онъ взялъ дѣвочку на руки, крѣпко прижалъ ея трепетавшее тѣльце къ груди и ласками старался утѣшить ее. При этомъ онъ испытывалъ странное чувство: съ того мгновенія, какъ сестра обратилась къ нему за утѣшеніемъ и защитой, онъ сталъ точно мужественнѣе, сильнѣе; успокоивая ребенка, онъ самъ успокоивался.

-----

   Наступило каникулярное время. Теперь Іоганъ былъ свободенъ. У него была своя комната, рядомъ съ комнатой старшаго брата, возвращавшагося домой только по вечерамъ. Онъ располагалъ своимъ временемъ, какъ хотѣлъ, и никто не вмѣшивался въ его занятія. Тѣмъ не менѣе ему было скучно, какъ никогда.
   Съ отцомъ обѣщанныхъ дружескихъ отношеній не состоялось; вражды не было, но дружбы еще меньше. Съ гувернанткой не было ничего общаго. Она замѣчала, что не нравится ему, но тщательно избѣгала всякихъ съ нимъ столкновеній и держала себя умно. Съ товарищами Іоганъ почти не видался. По цѣлымъ днямъ онъ сидѣлъ въ своей комнатѣ, читалъ, курилъ и сильно хандрилъ.
   По временамъ на него находила какая-то ненасытная любознательность. Ему хотѣлось все знать, все умѣть дѣлать, но каждый предметъ въ отдѣльности интересовалъ его недолго.
   Старшій братъ недурно рисовалъ, и кто-то расхвалилъ его рисунки въ присутствіи Іогана. У того немедленно родилось желаніе научиться рисовать, и онъ началъ копировать рисунки брата. Онъ работалъ неутомимо и въ двѣ недѣли скопировалъ все. Послѣдній рисунокъ, изображавшій лошадь, удался лучше остальныхъ и былъ немногимъ хуже оригинала. Тогда Іоганъ пришелъ къ заключенію, что рисовать не штука, успокоился и бросилъ это занятіе.
   Въ другой разъ онъ увлекся музыкой. Ему очень хотѣлось научиться играть на всѣхъ инструментахъ, но продѣлывать скучныя упражненія онъ не желалъ. Изучивъ ноты, онъ безъ дальнѣйшаго началъ разбирать небольшія пьески, поочередно выполняя ихъ на фортепьяно, на скрипкѣ и на віолончели. Разумѣется, выходило плохо, но его самого такая музыка удовлетворяла. Затѣмъ онъ началъ изучать теорію музыки. Однажды отецъ, очень любившій струнные квартеты и самъ недурно игравшій на віолончели, не зналъ, кому поручить разложить какую-то симфонію для квартета.
   -- Я это сдѣлаю, неожиданно вызвался Іоганъ.
   -- Ты? Ты можешь аранжировать квартеты? спросилъ его отецъ съ изумленіемъ.
   -- Я попытаюсь...
   Квартетъ былъ аранжированъ. Работа стоила Іогану страшнаго труда и по временамъ доводила его до отчаянія. Тѣмъ не менѣе онъ справился съ нею, и квартетъ, несмотря на нѣкоторыя погрѣшности, оказался годнымъ.
   Ботаникой онъ увлекался до тѣхъ поръ, пока не изучилъ стокгольмской флоры. Затѣмъ собирать въ гербарій оказалось нечего, ботаническія прогулки потеряли свою прелесть, и ботаника была заброшена. Вмѣсто нея выступили на первый планъ химія и физика. Въ отцовской библіотекѣ онъ нашелъ физику Фокса, сочиненія Жирардена, Фигіе и Нюблеуса; на чердакѣ нашлась старая гальваническая батарея съ шестью элементами. Этого было достаточно для него, и Іоганъ началъ мечтать объ открытіяхъ въ области химіи и электротехники.
   Прежде всего ему нужна была электрическая машина. Онъ рѣшился сдѣлать таковую изъ старой прялки. Труднѣе всего было сдѣлать стеклянное колесо, но онъ не отчаянался. Стекло было добыто изъ зимней рамы; затѣмъ съ неимовѣрными трудностями, отбивая кусочекъ за кусочкомъ, онъ придалъ стеклу круглую форму; послѣ того оставалось только просверлить дыру въ серединѣ стекла. Для этого онъ выломалъ изъ дождеваго зонта стальной стержень и съ помощью струны и смычка отъ віолончели устроилъ буръ; въ концѣ стержня былъ укрѣпленъ кремень, стекло было помочено скипидаромъ, и началось сверленіе по всѣмъ правиламъ искусства. Но теперь, когда успѣхъ былъ, повидимому, обезпеченъ, юноша потерялъ терпѣніе и такъ сильно надавилъ стекло, что оно лопнуло. Послѣ этого всѣ части машины были выброшены, и самая идея оставлена.
   Въ другой разъ онъ вздумалъ устроить perpetuum mobile. Комбинація была слѣдующая: водяная струя должна была приводить въ движеніе насосъ, насосъ -- подымать воду обратно; въ помощь насосу, взамѣнъ растрачиваемой силы, придавался сифонъ. Вотъ и все! Надо замѣтить, что Іогану отецъ не давалъ ни шиллинга карманныхъ денегъ, вслѣдствіе чего онъ долженъ былъ собрать матеріалы хищническимъ образомъ. И вотъ всевозможныя вещи были сломаны для доставленія требовавшихся частей машины. Изъ дорогаго кофейника была выломлена цинковая трубка; машинка для приготовленія содовой воды доставила резервуары; на дерево пошли полки шкафа; проволока была взята изъ птичьей клѣтки, жесть -- съ сундука. Затѣмъ Іоганъ принялся за работу. Оказалось, однако, что вѣчное движеніе давалось не такъ легко, и когда все было готово, машина не дѣйствовала. Къ этому времени энергія юноши ослабѣла и, не долго раздумывая надъ причинами неудавшагося опыта, онъ хватилъ своей машиной объ печку. Обломки были выброшены въ сорную кучу, и Іоганъ пересталъ думать о вѣчномъ движеніи. Но долго еще чувствовались въ домѣ слѣды его работы, такъ какъ то одна, то другая вещь оказывались сломанными.
   Въ характерѣ юноши замѣчалась теперь какая-то необузданность, потребность выполнять свои желанія во что бы то ни стало и немедленно. Когда онъ игралъ въ шахматы, онъ нападалъ неудержимо, нисколько не заботясь о самозащитѣ. Иногда ему удавалось смутить противника и выиграть партію, но чаще всего его самого разбивали въ прахъ.
   -- Еслибы мнѣ можно было сдѣлать еще одинъ ходъ, я задалъ бы тебѣ матъ, оправдывался Іоганъ.
   -- Въ томъ-то-и дѣло, что тебѣ не дали сдѣлать этого хода! объяснялъ противникъ.
   Послѣ физики, мысли юноши были направлены на изящную литературу. Сперва онъ сталъ читать стихи, но поэты не удовлетворяли его; читая стихи, онъ получалъ впечатлѣніе, похожее на головокруженіе, и не могъ разобраться въ основныхъ мысляхъ поэта. Онъ не понялъ поэзіи и забраковалъ стихи. Затѣмъ онъ началъ знакомиться съ прозой. Фредрика Бремеръ была отброшена, потому что въ ея нравоучительныхъ повѣстяхъ ему послышались брюзжаніе отца и теткины нравоученія. Зато романы Карленъ произвели на него глубокое впечатлѣніе. Несчастная любовь трогала его и казалась испытаннымъ имъ самимъ горемъ. Возвышенныя чувства возвышали его самого; возвышенное горе героевъ казалось ему болѣе понятнымъ чувствомъ, чѣмъ обыденныя огорченія простыхъ смертныхъ. Въ концѣ концовъ онъ догадался, что самъ обладалъ героической натурой и что "душа его изнывала въ темницѣ".
   Въ такомъ скромномъ настроеніи его укрѣпила ожидавшая его несправедливость. На весеннихъ экзаменахъ онъ былъ признанъ достойнымъ перевода въ гимназическое отдѣленіе училища. Теперь оказалось, что года его не соотвѣтствовали такому переводу, вслѣдствіе чего онъ былъ оставленъ на второй годъ въ классѣ. Онъ былъ внѣ себя отъ негодованія. Второй разъ уже его удерживали отъ движенія впередъ. Онъ чувствовалъ силы бѣжать, а его удерживали и заставляли ползти! Это было невыносимо.
   

VI.

   Отецъ искренно оплакивалъ смерть своей жены, но горе не бываетъ вѣчно и точно само себя понемногу съѣдаетъ. Въ сущности, страданіе вдовцовъ происходитъ, главнымъ образомъ, отъ нарушенія ихъ привычекъ. Но утраченныя привычки могутъ быть замѣнены новыми, и опустѣвшее мѣсто опять можетъ быть занято. Въ такихъ вопросахъ властвуетъ своего рода horror vacui.
   Отецъ страдалъ, въ этомъ не было ни малѣйшаго сомнѣнія. Въ женѣ онъ потерялъ женщину, которую любилъ и къ которой все болѣе и болѣе привыкалъ въ продолженіе двадцати лѣтъ жизни; въ ней онъ потерялъ товарища, съ которымъ дѣлилъ прежнія невзгоды. Домъ оставался безъ главной распорядительницы; все пошло вкось и вкривь. Осиротѣлыя дѣти въ своихъ черныхъ платьицахъ ежеминутно напоминали отцу о его утратѣ. Онъ считалъ ихъ безъ призора и такъ безпокоился о нихъ, что сталъ часто возвращаться домой ранѣе обычнаго времени. Тогда старикъ садился въ бесѣдкѣ, бралъ одну изъ дѣвочекъ на руки и съ грустью смотрѣлъ на трехъ остальныхъ, игравшихъ у его ногъ. Не разъ Іоганъ видѣлъ эту картину и съ тревогой смотрѣлъ изъ окна на осунувшіяся черты посѣдѣвшаго отца. Утѣшать его онъ не могъ и не собирался; но сына начинала тревожить продолжительность печали отца, именно потому, что старикъ не отличался чувствительностью.
   Пріѣздъ Густава изъ Парижа нарушилъ нѣсколько меланхолическое настроеніе, господствовавшее въ семьѣ. Густавъ былъ въ мундирѣ, въ разговорѣ онъ то и дѣло примѣшивалъ французскія слова и оживленно жестикулировалъ. Все это казалось оригинальнымъ и видимо развлекало старика, всегда особенно любившаго своего втораго сына. Густавъ поступилъ на службу въ контору отца; это дало старику возможность разговаривать съ нимъ о своихъ дѣлахъ и еще болѣе сблизило отца съ сыномъ.
   Съ Іоганомъ отношенія оставались прежнія. Но имъ суждено было сдѣлаться еще болѣе натянутыми.
   Однажды послѣ ужина, когда вся семья была въ сборѣ, отецъ поднялся и объявилъ, что имѣетъ сообщить нѣчто серьезное.
   -- Дѣти мои, сказалъ онъ,-- я принялъ рѣшеніе дать моимъ малюткамъ новую мать... Время страстей для меня прошло. Вы можете повѣрить мнѣ на слово, что только забота о безпризорныхъ сироткахъ руководитъ моимъ рѣшеніемъ вступить въ бракъ съ дѣвицей Ф.
   Дѣвица Ф. была гувернантка... Старикъ сдѣлалъ свое объявленіе такимъ тономъ, что сыновьямъ нечего было возражать. Взглядъ отца ясно добавилъ: все это мое дѣло, въ которое я никому не позволю вмѣшиваться. Разумѣется, никто и не вмѣшивался.
   Гувернантка была выведена отцомъ за руку, и молодые люди поздравили ее, причемъ всѣ были смущены, но по различнымъ причинамъ. Старшіе братья имѣли на совѣсти то, что оба весьма назойливо, хотя и безуспѣшно, добивались милостей гувернантки. Младшій, незадолго передъ тѣмъ, поссорился съ нею. Трудно рѣшить, кто изъ нихъ чувствовалъ наибольшую неловкость.
   Наступила пауза, во время которой каждый могъ обдумать послѣдствія того, что теперь совершалось. Іоганъ быстро почуялъ предстоявшую бѣду и, на мгновеніе найдя въ себѣ способности дипломата, сказалъ невѣстѣ слѣдующее:
   -- Наши отношенія мѣняются, и я пользуюсь этимъ случаемъ, чтобы попросить васъ позабыть все прошлое и подарить меня вашей дружбой.
   Говоря это, юноша поступилъ умно, но, кромѣ того, былъ искрененъ и не имѣлъ задней мысли. Онъ отъ всей души желалъ въ эту минуту предать забвенію прошлое и жить въ дружбѣ съ будущей мачихой. Такъ и была тогда принята его выходка. На другой же день отецъ пришелъ въ комнату Іогана, поблагодарилъ его за благородное отношеніе къ будущей мачихѣ и, въ знакъ своей радости, передалъ сыну подарокъ -- полный приборъ для химическихъ опытовъ, вещь, о которой Іоганъ давно мечталъ. Юноша былъ крайне смущенъ этимъ подаркомъ. Дѣло въ томъ, что за ночь онъ многое передумалъ, и теперь, его чувства къ дѣвицѣ Ф. далеко не соотвѣтствовали вчерашнимъ выраженіямъ.
   Что старикъ хотѣлъ жениться главнымъ образомъ ради дѣтей, въ этомъ Іоганъ не сомнѣвался. Но ясно было, что обладаніе хорошенькой молодой женщиной тоже соблазняло вдовца. Почему онъ скрывалъ это? Стало быть, въ поступкѣ отца было нѣчто оскорбительное для памяти матери?
   Братья относились къ дѣлу просто и вполнѣ спокойно. Но Іоганъ все болѣе и болѣе раздражался, вступалъ съ братьями въ горячіе споры, предсказывалъ, что вторичный бракъ, заключаемый ранѣе года послѣ смерти первой жены, принесетъ отцу много несчастія, и начиналъ чувствовать ненависть къ будущей мачихѣ
   Нѣсколько дней послѣ помолвки, вернувшись изъ училища, Іоганъ увидѣлъ, что домъ былъ сильно освѣщенъ; изъ комнатъ доносились голоса и звуки музыки. Не разспрашивая въ чемъ дѣло, онъ обошелъ съ задняго крыльца и поднялся въ свою комнату. Вскорѣ туда явилась служанка, передавшая Іогану приказаніе отца сойти къ гостямъ.
   -- Кто тамъ? спросилъ онъ.
   -- Новые родственники.
   Юноша покраснѣлъ и велѣлъ служанкѣ передать отцу, что ему некогда. Тогда явился одинъ изъ братьевъ. Сначала завязался споръ, потомъ братъ сталъ уговаривать Іогана.
   -- Неужели ты не можешь сдѣлать это ради отца? говорилъ юнъ.-- Достаточно, если ты спустишься на одну минуту, только чтобы поклониться гостямъ и представиться родственникамъ.
   -- Хорошо! Я обдумаю сперва.
   Въ концѣ концовъ онъ исполнилъ желаніе старика и сошелъ въ гостиную. Тамъ было много народа: новый дѣдъ, новая бабушка, три новыхъ тетки, новый дядя... Тетки оказывались вдобавокъ молоденькими дѣвушками!
   Іоганъ остановился среди комнаты и поклонился обществу однимъ общимъ поклономъ, сухо и холодно.
   Отецъ былъ разсерженъ, но не желалъ выказывать это и предложилъ сыну стаканъ пунша.
   Іоганъ выразилъ согласіе выпить стаканъ пунша.
   Тогда старикъ насмѣшливо спросилъ, какія дѣла задержали сына наверху. Навѣрное, у него было много уроковъ.
   -- Уроковъ? Да, у него ихъ было достаточно.
   Отецъ отвернулся, а Іоганъ снова удалился въ свою комнату. Тамъ было скучно и холодно; невозможно было заниматься, когда снизу доносилась музыка! Но онъ выдерживалъ характеръ и оставался наверху. Мало того, онъ сказалъ, что не хочетъ ѣсть, когда его позвали ужинать. Злой и голодный, шагалъ онъ въ своей комнатѣ изъ угла въ уголъ и легъ въ постель съ увѣренностью, что его оскорбили!
   На другой день къ нему пришелъ отецъ и въ рѣзкихъ выраженіяхъ сказалъ, что въ день помолвки Іоганъ былъ лицемѣренъ, когда просилъ извиненія у дѣвицы Ф.
   -- Извиненія? Ему не въ чемъ было извиняться передъ названной дѣвицей!
   -- Такъ вотъ онъ каковъ? Но отецъ берется согнуть его, несмотря на всю его жосткость!
   -- Посмотримъ! подумалъ Іоганъ и началъ приготовляться къ отпору. На этотъ разъ отецъ ограничился угрозой и отложилъ крутыя мѣры до другаго раза. Это было нетактично... Юноша оставался въ ожиданіи этихъ мѣръ и закалялся въ своемъ оппозиціонномъ настроеніи.
   Въ день свадьбы онъ окончательно взбунтовался. Послѣ вѣнчанія всѣ подошли поздравить новобрачныхъ; онъ одинъ отвернулся отъ нихъ. Затѣмъ онъ удалился изъ танцовальной залы, весь вечеръ просидѣлъ возлѣ игравшихъ въ карты и выпилъ изрядное количество пунша.
   И на этотъ разъ немедленной расправы съ нимъ не послѣдовало, но тѣмъ суровѣе должны были быть пріемы, которыми предполагалось сломить его строптивость.
   Между тѣмъ Іоганъ сдѣлался гимназистомъ {Шведскія гимназіи соотвѣтствуютъ тремъ старшимъ классамъ нашихъ гимназій. Въ Швеціи гимназисты почти взрослые молодые люди и пользуются большой свободой.}. Это повышеніе мало обрадовало его; оно являлось запоздалой радостью, потерявшей всю свою прелесть отъ слишкомъ долгаго ожиданія. Дома, гдѣ начались уже враждебныя дѣйствія мачихи, его даже не поздравили съ переходомъ въ гимназію. Довольно долго ему не давали гимназической фуражки, такъ что онъ одинъ во всей гимназіи не имѣлъ этого необходимаго знака отличія. Одинъ! Въ концѣ концовъ одна изъ тетокъ вышила по черному бархату гербъ гимназіи -- дубовую и лавровую вѣтки -- и этимъ бархатомъ обшила околышъ простой черной фуражки. Много смѣялись товарищи надъ головнымъ уборомъ Іогана, и его самолюбіе жестоко страдало.
   Затѣмъ было уменьшено количество денегъ, отпускавшихся ему на завтракъ. Съ пяти эре было сбавлено на четыре. Эта жестокость была тѣмъ менѣе извинительна, что дѣла отца шли прекрасно и въ средствахъ не было недостатка. Въ результатѣ получилось то, что Іоганъ оставался безъ завтрака, такъ какъ получаемые 12 шиллинговъ въ недѣлю уходили на табакъ. Онъ сильно страдалъ отъ голода, но не имѣть папиросъ полагалъ унизительнымъ.
   Такъ какъ онъ не жаловался, то гнетъ усилился. Его стали дурно кормить, а чистое бѣлье онъ сталъ получать только разъ въ недѣлю.
   Онъ быстро росъ, но ни его платье, ни бѣлье не замѣнялись новымъ. Дошло до того, что онъ сталъ посмѣшищемъ среди товарищей, издѣвавшихся надъ его короткими брюками и скверной фуражкой.
   Его рубашки стали малы: рукава доходили только до локтей, воротники не застегивались. Поэтому онъ не рѣшался снимать куртки во время гимнастики. Однажды поручикъ, преподававшій гимнастику, хотѣлъ продѣлать новое, болѣе сложное упражненіе.
   -- Снимите, господа, куртки, сказалъ онъ.-- Мы немножко разомнемся.
   Всѣ исполнили его приказаніе; только Іоганъ остался въ курткѣ.
   -- За чѣмъ дѣло стало? спросилъ его офицеръ.
   -- Мнѣ холодно, возразилъ Іоганъ.
   -- Вздоръ! Мы васъ живо согрѣемъ. Скорѣй, снимайте куртку!
   Говоря это, добродушный и веселый учитель, всегда благоволившій къ Іогану, подошелъ къ нему и взялся за его рукава. Молодой человѣкъ рѣзко вырвался отъ него. Поручикъ обидѣлся.
   -- Если вамъ не угодно исполнять моихъ требованій, сказалъ онъ,-- вамъ нечего здѣсь дѣлать. Выдите вонъ!
   Іоганъ не рѣшился объяснить, что заставляло его упорствовать, и молча оставилъ гимнастическую залу.
   Когда давленіе становилось нестерпимо тяжелымъ и Іоганъ начиналъ жаловаться братьямъ, тѣ совѣтовали ему не сердить мачихи... При этомъ онъ замѣтилъ, что братья были противъ него, потому что онъ получалъ образованіе, превышавшее ихнее.
   Давленіе продолжалось. Въ домѣ былъ кучеръ и три служанки; тѣмъ не менѣе Іогана стали посылать за всякими покупками. Когда онъ отказывался, ссылаясь на уроки, ему говорили, что "съ его способностями онъ успѣетъ еще набраться всего этого вздора". Отецъ тоже не получилъ высшаго образованія и относился враждебно къ занятіямъ сына, хотя самъ же давнымъ давно рѣшился сдѣлать изъ него ученаго.
   Отношенія между родителями и сыномъ очевидно начинали принимать оттѣнокъ ненависти.
   Вскорѣ представился поводъ для болѣе серьезныхъ непріязненныхъ дѣйствій. Іоганъ замѣтилъ, что младшихъ дѣтей дурно одѣвали; затѣмъ онъ разъ услышалъ жалобные крики, доносившіеся изъ дѣтской.
   -- Она бьетъ ихъ! догадался онъ.
   Послѣ этого онъ сталъ внимательно слѣдить за тѣмъ, что дѣлалось въ дѣтской. Однажды онъ засталъ такую сцену: служанка, укладывавшая дѣтей спать, вздумала затѣять съ младшимъ братомъ весьма сомнительную игру. Мальчикъ разсердился и плюнулъ ей въ лицо, а вбѣжавшая мачиха хотѣла наказать ребенка. Іоганъ остановилъ мачиху, а та бросилась жаловаться отцу. Старикъ не обратилъ вниманія на вмѣшательства Іогана и, руководствуясь только обвиненіемъ мачихи, хотѣлъ высѣчь маленькаго Пелле. Но на этотъ разъ Іоганъ чувствовалъ подъ ногами прочную почву, и накопившееся озлобленіе рвалось наружу.
   -- Не смѣй бить ребенка! крикнулъ онъ отцу повелительно и бросился впередъ, точно хотѣлъ охватить старика за шиворотъ.
   -- Господи Іисусе! Что онъ говоритъ? вскричалъ озадаченный старикъ.
   -- Я говорю, что ты не смѣешь бить ребенка. Онъ не виноватъ.
   -- Послушай, ты съумасшедшій! Пойдемъ ко мнѣ... Я поговорю съ тобой...
   -- Да, мы поговоримъ! согласился Іоганъ, потерявшій всю свою робость въ припадкѣ озлобленія.
   Отецъ опѣшилъ было передъ его увѣренностью. Онъ начиналъ догадываться, что дѣло принимало скверный оборотъ.
   -- Что ты имѣешь сказать? спросилъ онъ спокойно.
   -- Я долженъ сказать, что Пелле не виноватъ. Картинъ позволила себѣ гадкую выходку! Такой гадости не могло случиться при жизни матери!..
   Ударъ былъ жестокъ и глубоко поразилъ отца.
   -- Что ты говоришь о матери, сказалъ онъ неувѣренно.-- У тебя другая мать. Докажи то, что ты говоришь. Что сдѣлала Картинъ?
   До сихъ поръ перевѣсъ былъ на сторонѣ сына, но дальше пошло не такъ. Когда пришлось говорить о грязномъ и щекотливомъ дѣлѣ, къ юношѣ вдругъ вернулась вся его стыдливость, и онъ почувствовалъ невозможность назвать при отцѣ нѣкоторыя вещи. Въ своемъ затрудненіи онъ схватился за первую попавшуюся школьную фразу и сдѣлалъ промахъ.
   -- Доказать? сказалъ онъ.-- Есть вещи достаточно ясныя, которыхъ нельзя и не стоитъ доказывать (фу, чортъ, что я горожу! подумалъ онъ при этомъ).
   -- Нѣтъ, знаешь ли, теперь ты просто глупъ! замѣтилъ отецъ и сразу сталъ сильнѣе.
   Іоганъ чувствовалъ, что побитъ. Но злость отуманила его сообразительность, а школьныя фразы такъ и просились на языкъ. Его дѣло было окончательно проиграно, когда онъ возразилъ слѣдующей глупостью:
   -- Если я глупъ, то это природный недостатокъ, которымъ никто не имѣетъ права укорять меня.
   -- О! какъ тебѣ не совѣстно говорить такой вздоръ мнѣ, старику! вскричалъ выведенный изъ терпѣнія отецъ.-- Вонъ отсюда!
   Его выгнали.
   Несмотря на пораженіе Іогана, его выходка въ защиту младшихъ дѣтей принесла пользу. Обращеніе съ ними улучшилось, и наказанія совершались не иначе, какъ во время его отсутствія изъ дому. Родители не безъ основанія стали опасаться раздражать молодаго человѣка въ щекотливомъ вопросѣ объ отношеніяхъ къ дѣтямъ.
   -- Онъ способенъ схватить за глотку! говорили они, и были пожалуй правы.
   Впрочемъ, бывали непродолжительныя перемирія, во время которыхъ отецъ и сынъ мирно проводили вечера въ одной комнатѣ. Послѣ ужина отецъ бралъ свои газеты, сынъ -- свои учебники, и оба читали при свѣтѣ большой столовой лампы. Но и во время перемирій старикъ не пропускалъ случая чѣмъ-нибудь уколоть Іогана.
   -- Что ты читаешь? спрашивалъ онъ его, напримѣръ.
   -- Философію.
   Философіей гимназисты называли свой курсъ элементарной логики.
   -- Ну, а что по-твоему философія? говорилъ отецъ послѣ нѣкоторой паузы.
   -- Наука о мышленіи.
   -- Гмъ! Неужели надо еще учиться мыслить! Покажи книгу...
   Старикъ бралъ книгу, прочитывалъ нѣсколько строкъ и откладывалъ ее съ пренебреженіемъ.
   -- Вотъ такъ-то все! говорилъ онъ затѣмъ.-- Что ты думаешь о мужикахъ (онъ былъ ненавистникомъ крестьянъ, но въ этомъ случаѣ находилъ удобнымъ воспользоваться ими для аргументаціи)? Неужели ты думаешь, что мужики, очень дѣльно разсуждающіе на сеймѣ, учились философіи? Надо полагать, что не учились! Не вѣрю я въ вашу способность мыслить; ваши профессора изъ всего дѣлаютъ науку. Васъ учатъ многому ни къ чему не годному!
   Этимъ заканчивался вопросъ о философіи.
   Отецъ никакъ не хотѣлъ примириться съ тѣмъ, что Іоганъ уже не ребенокъ, и чтобы задержать его на положеніи подростка, не соглашался на его комфирмацію, подъ предлогомъ его молодости. Сынъ изучалъ теологію, читалъ Евангеліе погречески, но для комфирмаціи не былъ достаточно подготовленъ.

-----

   Домашній гнетъ чувствовался Іоганомъ тѣмъ сильнѣе, что въ гимназіи съ нимъ обращались, какъ съ взрослымъ человѣкомъ. Онъ имѣлъ право выходить изъ класса, не спрашивая на то особаго разрѣшенія, отвѣчать на вопросы преподавателя, не вставая съ мѣста, спрашивать и возражать безъ стѣсненія. По возрасту онъ былъ младшій въ классѣ, но по развитію и познаніямъ былъ одинъ изъ первыхъ.
   Преподаватели гимназіи читали лекціи и на особыхъ испытаніяхъ провѣряли знанія гимназистовъ, но отнюдь не спрашивали уроковъ. Всякіе слѣды школьнаго террора исчезли. "Людоѣдъ" Кларской школы держалъ себя здѣсь съ патріархальнымъ добродушіемъ. Онъ безъ стѣсненій разбиралъ самыя щекотливыя мѣста въ произведеніяхъ римскихъ классиковъ и однажды очень точно объяснилъ отношенія Энея и Дидоны. Въ другой разъ онъ запутался въ своихъ объясненіяхъ и затѣмъ прямодушно объяснилъ, что откладываетъ вопросъ до слѣдующаго раза, такъ какъ не успѣлъ подготовиться къ лекціи.
   -- Вотъ вамъ наглядный примѣръ, прибавилъ онъ, улыбаясь,-- что самый опытный учитель не долженъ всходить на каѳедру не приготовивши своей лекціи.
   Эта выходка старика произвела большой эффектъ. Довѣріе къ его учености нѣсколько пострадало, но уваженіе къ человѣку возросло во-стократъ.
   Іоганъ, какъ хорошій ботаникъ, былъ принятъ по рекомендаціи ректора членомъ "общества друзей естественныхъ наукъ". Онъ былъ единственный ученикъ своего класса, удостоившійся такой чести, и теперь съ нимъ стали обращаться, какъ съ равнымъ, ученики старшаго класса, готовившіеся надѣть студенческую фуражку въ томъ же году.
   Ему предложено было сдѣлать въ обществѣ какое-либо сообщеніе. Онъ страшно волновался и дома только и говорилъ о своемъ сообщеніи. Наконецъ, наступилъ день собранія, и "рефератъ" Іогана -- о вліяніи сгущеннаго воздуха на растенія -- прошелъ благополучно.
   Послѣ сходки естествоиспытатели отправились въ кофейню и пили пуншъ. Іоганъ немножко робѣлъ среди всѣхъ этихъ ученыхъ господъ, но чувствовалъ себя прекрасно. За пуншемъ говорились смѣшныя вещи и разсказывались неприличные анекдоты. Впослѣдствіи ученые собратья навѣстили Іогана въ домѣ его отца, и молодой человѣкъ считалъ себя очень польщеннымъ, когда они забрали лучшіе экземпляры изъ его гербарія и самые удачные препараты.

-----

   У Іогана теперь былъ другъ, съ которымъ онъ сошелся совершенно случайно. Однажды, въ классѣ, къ нему подошелъ ректоръ, за которымъ слѣдовалъ молодой человѣкъ, одѣтый очень изящно и съ pince-nez на носу.
   -- Послушай, Іоганъ, сказалъ ректоръ,-- поручаю тебѣ ознакомить съ нашими порядками этого мальчика. Онъ пріѣхалъ изъ деревни и не знакомъ съ училищными правилами.
   Щеголю дано было мѣсто рядомъ съ Іоганомъ, но онъ съ презрѣніемъ оглядѣлъ непредставительную наружность своего молодаго покровителя, и сближенія между ними не послѣдовало. Впослѣдствіи Іогану пришлось подсказывать и помогать своему сосѣду, очень свѣдущему по части кофеенъ и разныхъ удовольствій, но никогда не знавшему предметовъ преподаванія. Отношенія съ франтомъ улучшились.
   Однажды Іоганъ поигрывалъ съ pince-nez своего товарища и нечаянно сломалъ эту вещицу. Фрицъ -- такъ звали сосѣда -- разсердился и, чтобы успокоить его, Іоганъ обѣщался отдать вещь въ починку. Но сдѣлать это было нелегко, такъ какъ денегъ у Іогана не бывало. Въ своемъ затрудненіи, онъ самъ попытался-было замѣнить сломанную пружинку другой и сломалъ для этого старые часы, изъ которыхъ взялъ пружину. Опытъ, однако, не удался. Когда товарищъ напомнилъ ему о неисправленной вещи, Іоганъ признался въ истинѣ.
   -- Я въ отчаяніи, сказалъ онъ.-- Отецъ ни за что не дастъ мнѣ необходимыхъ денегъ...
   -- Ну, такъ я самъ отдамъ починить, а ты мнѣ послѣ заплатишь.
   Починка обошлась пятьдесятъ эре. Въ слѣдующій понедѣльникъ Іоганъ передалъ Фрицу двѣнадцать шиллинговъ мѣдью и сказалъ, что остальныя деньги отдастъ черезъ недѣлю. Товарищъ понялъ въ чемъ дѣло.
   -- Это твои деньги на завтракъ, сказалъ онъ.-- Неужели тебѣ даютъ только двѣнадцать шиллинговъ?
   Іоганъ покраснѣлъ отъ стыда и просилъ принять деньги. Въ слѣдующій понедѣльникъ онъ передалъ остальные мѣдяки. Товарищъ противился принять, но Іоганъ настоялъ на своемъ.
   Съ этого дня они стали друзьями и рядомъ прошли гимназическій курсъ, потомъ университетскій. Фрицъ былъ хорошій и веселый человѣкъ. Жизнь онъ принималъ просто, не задавая себѣ лишнихъ вопросовъ, и въ спорахъ онъ бывалъ слабъ. Зато никто не могъ развеселить и разсмѣшить товарищей такъ, какъ онъ.
   Итакъ, теперь школа являлась веселымъ, свѣтлымъ убѣжищемъ, въ которомъ Іоганъ отдыхалъ отъ домашнихъ притѣсненій.
   

VII.

   Если считать равновѣсіемъ человѣка сознаніе занимаемаго имъ мѣста среди людей, то въ этотъ періодъ жизни Іоганъ являлся самымъ неуравновѣшеннымъ человѣкомъ. Онъ искалъ и задавалъ себѣ вопросы, но не находилъ и ни на что не могъ себѣ отвѣтить. Его нетерпѣливый характеръ не примирялся съ такой неустойчивостью и кидалъ его въ крайности, а затѣмъ прирожденный скептицизмъ и отвращеніе ко всякому давленію дѣйствовали обратно и приводили къ противоположному.
   Онъ сдѣлался чрезвычайно религіозенъ, потомъ мистиченъ, наконецъ,-- фанатиченъ. Онъ сталъ читальщикомъ {"Читальщики" составляли въ Швеціи секту крайнихъ фанатиковъ евангелическаго толка. Въ настоящее время читальщики почти исчезли, и секта значенія не имѣетъ. Ред.}. Въ школѣ онъ не проявлялъ открыто своего фанатизма, но дома, гдѣ набожность его родителей не противорѣчила такому проявленію, а гнетъ мачихи настраивалъ его крайне мрачно, онъ являлся сторонникомъ самаго аскетическаго піетизма.
   Противодѣйствія такому увлеченію онъ не встрѣчалъ, потому что отецъ его былъ искренно набожный человѣкъ, а мачиха, хоть и неискренно, склонялась на сторону читальщиковъ. Она любила разсуждать съ старшимъ пасынкомъ о послѣдней проповѣди, слышанной въ церкви, причемъ неправильно цитировала на память избранныя мѣста. Однажды, возвратившись изъ церкви, Іоганъ записалъ всю проповѣдь и вечеромъ, когда мачиха завела съ его братомъ обычный разговоръ, поднесъ ей рукопись. Она не могла отказаться отъ подношенія, но поняла колкость и сухо замѣтила:
   -- Слово Божіе должно быть запечатлѣно въ сердцѣ, а не на бумагѣ!
   Это было неглупо сказано, но молодой фанатикъ подслушалъ въ ея словахъ тщеславіе и намекнулъ на это. Затѣмъ у нихъ началось соревнованіе на почвѣ благочестія.
   Нетерпѣливый Іоганъ хотѣлъ взять небо приступомъ и держалъ себя аскетомъ. Мачиха не была такъ послѣдовательна и не могла отказывать себѣ отъ привычныхъ удовольствій.
   Однажды она задумала веселую поѣздку за городъ, которую назначила въ воскресеніе утромъ. Вся семья должна была ѣхать съ нею, о чемъ было объявлено въ формѣ приказанія. Іоганъ ничего не возразилъ, но въ душѣ былъ возмущенъ "неблагочестивымъ" проектомъ и въ субботу вечеромъ, когда отецъ расположился въ столовой читать газеты, подошелъ къ нему.
   -- Я прошу позволенія не ѣхать завтра, сказалъ онъ.
   -- Почему? ласково спросилъ отецъ.
   Іоганъ промолчалъ. Онъ считалъ грѣхомъ хвастать своимъ благочестіемъ и смущался отъ сознанія своего совершенства.
   -- Понимаю, сказалъ старикъ.-- Тебя удерживаютъ твои убѣжденія... Хорошо, оставайся. Всегда повинуйся своей совѣсти!
   На этотъ разъ мачиха была разбита: она собиралась нарушить святость субботняго дня, а не онъ!
   На другой день всѣ поѣхали за городъ, а онъ пошелъ слушать проповѣдника читальщиковъ. Въ церкви онъ обратилъ вниманіе на сіяющій видъ проповѣдника. Этотъ пасторъ, по его словамъ, считалъ себя старымъ грѣшникомъ, но теперь чувствовалъ себя очищеннымъ благодатью Христа и былъ счастливъ. Іоганъ съ огорченіемъ сознавалъ, что не чувствуетъ себя счастливымъ, а слѣдовательно, что его благочестіе не было еще достаточно велико. Остальныя "Божьи дѣти" тоже имѣли унылый видъ, нисколько не свидѣтельствовавшій о ихъ счастіи...
   Послѣ обѣда молодой человѣкъ читалъ Ѳому Кемпійскаго и Круммахера. Затѣмъ онъ пошелъ прогуляться. Во всѣхъ садахъ виднѣлись веселыя группы забавлявшихся людей; отовсюду доносились смѣхъ и пѣніе. Неужели всѣ эти люди обречены на адскія муки? Конечно! подсказывала ему теорія. Нелѣпость! протестовалъ здравый смыслъ. Онъ вернулся домой въ большемъ недоумѣніи, чѣмъ когда-либо, и не зналъ, за что взяться. Вернувшіяся съ пикника сестры спросили его, хорошо ли онъ провелъ день.
   -- Отлично! сказалъ онъ съ ожесточеніемъ.-- А вы?
   О, онѣ веселились, какъ никогда! Ему были разсказаны всевозможныя подробности о прекрасно проведенномъ днѣ, и эти разсказы терзали его, какъ злыя насмѣшки. Единственнымъ утѣшеніемъ для него былъ смущенный видъ мачихи, сознававшей, что она согрѣшила противъ святости субботняго дня.
   Лѣтомъ мачиха отправилась погостить въ имѣніе своихъ родственниковъ, и отецъ отправилъ Іогана вмѣстѣ съ нею. Среди чужихъ людей они относились другъ къ другу безъ обычной враждебности, и потому лѣто прошло довольно мирно.
   Въ деревнѣ было много молодежи, и жилось довольно весело; но важнѣйшимъ обстоятельствомъ этого лѣта для шестнадцати-лѣтняго Іогана была любовь, овладѣвшая его сердцемъ.
   Ей было тридцать лѣтъ. Она была богата и пользовалась большой независимостью. У нея была мать, ни въ чемъ не стѣснявшая ее, и женихъ, жившій заграницей. Въ ея домѣ принималось много гостей, преимущественно мужчинъ, съ которыми барышня кокетничала напропалую.
   Іоганъ случайно попалъ въ этотъ домъ, и нѣкоторое время барышня не обращала на него ни малѣйшаго вниманія. Онъ, съ своей стороны, робѣлъ и старался оставаться незамѣченнымъ. Однажды, вдоволь накокетничавшись съ нѣсколькими кавалерами, увивавшимися за нею, она удалилась изъ залы въ маленькую гостиную, гдѣ одиноко сидѣлъ застѣнчивый Іоганъ
   -- Господи, какъ я несчастна! вскричала она, бросаясь на диванъ.
   Іоганъ счелъ необходимымъ возразить что-нибудь.
   -- Какъ вы можете быть несчастной и вѣчно смѣяться? спросилъ онъ.-- Я тоже не могу назвать себя счастливымъ; зато я и не умѣю веселиться.
   Она заинтересовалась хорошенькимъ мальчикомъ и разговорилась съ нимъ; послѣ этого они разстались друзьями. Барышня стала охотнѣе всего проводить время съ Іоганомъ, и это льстило его самолюбію; онъ чувствовалъ очень пріятное смущеніе, когда она покидала цѣлое общество поклонниковъ, чтобы говорить съ нимъ гдѣ-нибудь въ сторонѣ. Изъ длинныхъ разговоровъ съ нею онъ скоро понялъ, что, несмотря на кажущееся легкомысліе, она много знала и о многомъ думала. Тѣмъ не менѣе за нимъ осталось превосходство молодаго фанатика -- она тоже была склонна къ мистицизму -- и онъ сдѣлался выразителемъ ея совѣсти. Всякій разъ, когда она проводила время слишкомъ весело, она въ заключеніе приходила къ нему за выговоромъ. Въ концѣ концовъ ея поклонники стали насмѣхаться надъ ея "страстью къ юношѣ".
   -- Можете себѣ представить, сказала она однажды,-- что они увѣряютъ, будто я влюблена въ васъ.
   -- Люди всегда говорятъ подобное о друзьяхъ различныхъ половъ.
   -- А вы? Вы вѣрите въ возможность дружбы между мужчиной и женщиной?
   -- Я увѣренъ въ возможности такой дружбы!
   -- Благодарю васъ! сказала она торжественно и пожала его руку.-- Притомъ развѣ было бы возможно, чтобы старая и некрасивая женщина, какъ я, могла влюбиться въ васъ! Въ добавокъ, я невѣста!
   Разумѣется, было невозможно, чтобы старая и некрасивая женщина полюбила молодаго, хорошенькаго и вполнѣ возмужалаго гимназиста! Но логика безсильна въ дѣлахъ сердца, и красивый юноша нашелъ вполнѣ естественной свою любовь къ тридцатилѣтней женщинѣ, страдавшей сахарной болѣзнью.
   Когда она убѣдилась въ чувствахъ молодаго человѣка, превосходство перешло на ея сторону. Она стала относиться къ нему матерински. Мало того, она стала наставлять его на путь спасенія и разжигала въ немъ и безъ того уже фанатическую религіозность.
   Подъ предлогомъ дать ему возможность упражняться въ разговорѣ на французскомъ языкѣ, она стала бесѣдовать съ нимъ исключительно по-французски. Въ сущности, это дѣлалось лишь для облегченія разговора о нѣкоторыхъ щекотливыхъ предметахъ, неизбѣжныхъ въ бесѣдахъ о грѣхахъ.
   Мачиха сердилась за эти разговоры на чуждомъ ей языкѣ. Съ своей стороны, пріѣхавшій въ имѣніе отецъ былъ шокированъ такимъ обстоятельствомъ, потому что видѣлъ въ немъ посягательство на монополію французскаго языка, выданную въ семействѣ его любимцу, Густаву. Онъ замѣтилъ Іогану, что не прилично говорить на иностранномъ языкѣ въ присутствіи людей, не понимающихъ этого языка.
   -- Не понимаю, какъ такая воспитанная дѣвица позволяетъ себѣ подобную непристойность! прибавилъ онъ.-- Видно, истинная воспитанность и свѣтскость далеко не то же самое.
   Съ этого времени влюбленные подвергались "преслѣдованіямъ". Видаться приходилось рѣже, вслѣдствіе чего завязалась переписка, продолжавшаяся послѣ возвращенія семьи въ Стокгольмъ и длившаяся цѣлый годъ, Любовь была платоническая и "возвышенная"; соотвѣтственно было и содержаніе писемъ. Въ нихъ писалось о страданіяхъ Спасителя, о борьбѣ со зломъ, о жизни, смерти, дружбѣ, любви и сомнѣніяхъ. Дѣвица была хорошее "дитя Божіе", но ея постоянныя сношенія съ свѣтскими людьми "вредили ея душѣ". Благодаря этому обстоятельству, Іоганъ не всегда разыгрывалъ роль наставляемаго сына, а возвышался иногда до роли негодующаго наставителя.
   Въ общемъ итогѣ письма эти выражали только невѣроятную путаницу, царившую въ умахъ больной дѣвушки и юноши-мыслителя.

-----

   Наступало время комфирмаціи, которую откладывали, сколько могли, чтобы удерживать молодаго человѣка на ненавистномъ ему положеніи ребенка. Когда пришлось наконецъ разрѣшить пріобщеніе сына, отецъ высказалъ надежду, что "при этомъ случаѣ растаетъ ледъ, окружающій его жосткое сердце".
   Во время подготовительныхъ посѣщеній церкви, Іогану снова пришлось сидѣть рядомъ съ молодыми людьми низшихъ классовъ: съ ремесленными учениками, рабочими табачныхъ фабрикъ и т. п. На этотъ разъ онъ только сожалѣлъ о нихъ, но не могъ уже сближаться съ ними, какъ въ школѣ св. Якова: образованіе отдаляло его отъ нихъ, какъ уже начинало отдалять его отъ ближайшихъ родственниковъ.
   Въ это время религіозная экзальтація Іогана достигла своего апогея. И въ школѣ ему уже невозможно было скрывать своего мистицизма.
   -- Фу, чортъ! Да ты мистикъ! сказалъ ему какъ-то одинъ изъ товарищей.
   -- Да, я читальщикъ! признался молодой энтузіастъ, не желавшій отрекаться отъ своего ученія.
   Съ этого дня положеніе его въ гимназіи сдѣлалось затруднительнымъ. Проснувшіяся чувства возмужалаго человѣка манили его къ людямъ; аскетизмъ удерживалъ. Отношенія къ товарищамъ стали натянутыми.
   Онъ началъ мечтать о томъ, чтобы покинуть гимназію, найти себѣ работу и жениться. Главное жениться! Въ иной формѣ онъ не признавалъ отношеніи къ женщинѣ. И вотъ, у него созрѣлъ проектъ оставить школу и поступить вольноопредѣляющимся въ кавалерійскій полкъ.
   Его "подруга" энергически отсовѣтовала дѣлать это и рисовала нравственность кавалеристовъ самыми мрачными красками. Онъ возражалъ, что его вѣра сильна и устоитъ во всякой средѣ; мало того: онъ будетъ проповѣдывать слово Божіе своимъ товарищамъ!
   Съ этимъ проектомъ онъ отправился къ отцу. Старикъ даже вниманія не обратилъ на его затѣю и заговорилъ о предстоявшемъ въ непродолжительномъ будущемъ студенческомъ экзаменѣ. Іоганъ опѣшилъ и, по своему обыкновенію, круто перемѣнилъ намѣренія. Мысль о поступленіи въ кавалерію была навсегда отброшена.

-----

   Конфирмація состоялась при соотвѣтствующей обстановкѣ. Въ церкви было пустынно, торжественно и мрачно; проповѣдь пастора отличалась крайней нетерпимостью. Самъ Іоганъ былъ въ такомъ фанатическомъ настроеніи, что потребовалъ удаленія изъ церкви своей "подруги", за то, что она веселилась и смѣялась наканунѣ.
   Дальше этого идти было некуда и, слѣдовательно, должна была наступить реакція. Плодъ созрѣлъ и долженъ былъ упасть -- это было неизбѣжно.

-----

   Послѣ комфирмаціи Іоганъ становился взрослымъ человѣкомъ. Ему подарили высокую шляпу и передали поношенныя платья старшихъ братьевъ. Къ счастію, платье было еще прилично.
   Пріятель Фрицъ искренно обрадовался, увидѣвъ его пристойно одѣтымъ, и взялся окончательно отшлифовать его. Этотъ другъ не отворачивался отъ Іогана, когда прочіе товарищи начали сторониться отъ юнаго читальщика. Фрицъ былъ свѣтскій человѣкъ, мало интересовавшійся религіозными вопросами; но твердость въ убѣжденіяхъ и мученическое терпѣніе Іогана его даже трогали. Впрочемъ, теперь мученичество было отложено въ сторону и, воспользовавшись этимъ, Фрицъ началъ просвѣщать пріятеля.
   Однажды, когда гимназисты собирались идти на гимнастику, Фрицъ сказалъ:
   -- Пойдемъ лучше въ гостинницу Трехъ Бокаловъ. Мы позавтракаемъ.
   -- Нельзя. У насъ вѣдь еще греческій...
   -- Пустяки! Мы пустимъ греческій въ трубу.
   Лодырничать! Іогану еще не доводилось манкировать лекціями. Но разъ -- не бѣда, и взрослому человѣку не приличествовало бояться всякаго замѣчанія.
   -- Я бы пошелъ, сказалъ Іоганъ, подумавъ,-- но у меня нѣтъ денегъ.
   -- Причемъ тутъ деньги, когда я приглашаю? обиженно замѣтилъ Фрицъ.
   Пріятелю оставалось только согласиться на все, и они отправились. Въ гостиницѣ обоняніе голоднаго юноши было поражено славнымъ запахомъ жаренаго мяса; лакеи предупредительно освободили его отъ пальто и шляпы...
   -- Карточку! приказалъ Фрицъ такимъ увѣреннымъ тономъ, точно былъ хозяиномъ заведенія. Онъ уже года два обѣдалъ въ этой гостинницѣ.
   -- Хочешь бифштексъ? спросилъ онъ, обращаясь къ Іогану.
   -- Еще бы! сказалъ тотъ облизываясь.
   -- Двѣ порціи бифштекса, сыръ, масло и водки! распорядился пріятель.-- Потомъ двѣ бутылки пива!
   Принесли закуску, и Фрицъ безъ разговоровъ выпилъ свою рюмку.
   -- Я, право, не могу рѣшиться! замѣтилъ Іоганъ.
   -- Развѣ ты никогда не пилъ водки?
   -- Никогда.
   -- Попробуй же, это сильно ободряетъ.
   Онъ выпилъ... Охъ! Внутри точно загорѣлось, слезы выступили на глазахъ, комната точно потонула въ туманѣ... Но вслѣдъ затѣмъ туманъ разсѣялся, почувствовался приливъ физическихъ и душевныхъ силъ, все мрачное исчезло. Славно! А тутъ еще сочный, ароматичный бифштексъ... Да, это была пища! Фрицъ ѣлъ бутерброды съ сыромъ одновременно съ мясомъ.
   -- Это ужь роскошь! замѣтилъ Іоганъ.
   Пріятель отечески усмѣхнулся.
   -- Отъ этого счетъ не прибавится, замѣтилъ онъ.-- Попробуй.
   -- Видано ли, чтобы мясо ѣли съ сыромъ? Какая несообразность... А, въ самомъ дѣлѣ, превкусно!
   Никогда еще Іоганъ не ѣлъ съ такимъ аппетитомъ. Въ заключеніе подали пиво.
   -- Ты съ ума сошелъ! На каждаго по бутылкѣ?
   Оказалось именно сколько слѣдовало. Да, это называлось поѣсть какъ слѣдуетъ! Это было настоящее наслажденіе. Чувствовалось, что здоровая кровь бурно катила свои волны въ молодомъ тѣлѣ и что силы крѣпли. Было съ чѣмъ продолжать жизненную борьбу!
   -- Тебѣ слѣдуетъ чаще бывать съ нами и освѣжаться немного, сказалъ ему Фрицъ.
   -- Нѣтъ, братъ! На это требуются деньги, а денегъ мнѣ не даютъ.
   -- Заработывай. Давай уроки.
   -- Уроки? Неужели ты думаешь, что я годенъ давать уроки?
   -- Съ твоими-то познаніями! Тебѣ не трудно найти уроки.
   Какъ отрадно было слышать, что признавались его познанія! Но читальщики называли такія рѣчи опасной лестью... Богъ съ ними, съ читальщиками!..
   -- У меня нѣтъ знакомыхъ. Какъ взяться за дѣло?
   -- Скажи ректору, онъ тебя сразу устроитъ! Онъ и мнѣ досталъ уроки.
   Іогану едва вѣрилось, что на его долю можетъ выпасть такое счастіе. Имѣть возможность заработывать деньги! Очевидно, ему повезло!
   Другъ не далъ остыть его намѣренію, и скоро онъ имѣлъ хорошій вечерній урокъ и кромѣ того былъ приглашенъ учителемъ въ маленькій частный пансіонъ.
   Съ этого времени Іоганъ началъ чувствовать себя самостоятельнымъ человѣкомъ. Онъ сталъ веселѣе и менѣе робокъ. Къ религіи онъ начиналъ охладѣвать.
   Происшедшая въ немъ перемѣна озаботила его подругу, и она приложила всевозможное стараніе, чтобы вернуть его на путь истины и предостеречь противъ развращающаго вліянія Фрица. Она ревновала его къ этому другу. Ея старанія повели только къ тому, что онъ охладѣлъ къ ней и покинулъ ее.
   Теперь онъ велъ дѣятельную, веселую жизнь. Посѣщая кофейни и гостинницы наравнѣ съ товарищами, съ которыми опять сошелся, онъ влюбился въ одну арфянку и мечталъ даже жениться на ней. Впрочемъ, его любовь разомъ исчезла, когда онъ засталъ однажды свою возлюбленную у товарища, державшаго ее въ своихъ объятіяхъ.

VIII.

   Религіозное увлеченіе смѣнилось охлажденіемъ къ церкви, потомъ явились сомнѣнія, а въ концѣ концовъ -- невѣріе.
   -- Ты пойдешь сегодня въ церковь? спросилъ его однажды товарищъ.
   -- Нѣтъ, я не посѣщаю больше церквей, отвѣтилъ Іоганъ.
   -- Повинуйся своей совѣсти -- это главное! сказалъ товарищъ, точь въ точь какъ сказалъ когда-то отецъ въ діаметрально противоположномъ случаѣ.
   Теперь жизнь и житейскія дѣла такъ же горячо интересовали Іогана, какъ прежде -- религіозные вопросы. Отвѣдавъ самостоятельности, онъ теперь больше всего заботился объ упроченіи своей свободы и началъ пріискивать кондиціи на лѣто. Ему повезло, и счастье опрокинуло надъ нимъ настоящій рогъ изобилія: онъ приглашенъ былъ учителемъ на цѣлое лѣто въ знатное семейство и въ одно изъ живописнѣйшихъ имѣній Швеціи.
   За послѣднее время Іоганъ измѣнился во многомъ, не только въ дѣлахъ религіозныхъ убѣжденій. Такъ, онъ чувствовалъ теперь склонность къ людямъ высшихъ слоевъ общества. Онъ испыталъ въ своей родной средѣ столько горя и недоброжелательства, что охладѣлъ къ сословію, въ которомъ родился. Развившіеся въ немъ эстетическіе вкусы страдали въ средѣ мѣщанъ. Знатные люди казались ему менѣе надменными и назойливыми, чѣмъ мелкая буржуазія; притомъ они не ломались передъ слабѣйшимъ, не топтали его въ грязь, цѣнили образованіе и талантъ. Такъ, напримѣръ, Фрицъ, происходившій изъ крестьянъ, былъ принятъ въ домѣ одного камергера и принималъ участіе въ устраиваемыхъ тамъ любительскихъ спектакляхъ, причемъ никому и въ голову не приходило освѣдомляться о его происхожденіи. Между тѣмъ въ домѣ отца Іогана пренебрегали Фрицомъ, потому что кто-то изъ родни съ особеннымъ злорадствомъ сообщилъ, что отецъ его былъ простымъ деревенскимъ мельникомъ.
   Самое странное, что Іоганъ сдѣлался сторонникомъ аристократіи, нисколько не потерявъ своихъ симпатій съ народу. Онъ не могъ надивиться либерализму дворянъ и съ радостью встрѣчалъ между ними множество единомышленниковъ. Тогда онъ еще не понималъ, что стоявшіе на высшихъ ступеняхъ общественной лѣстницы не имѣли надобности принижать другихъ, и что имъ было легко выказывать демократизмъ, нисколько не ронявшій ихъ; буржуазія, наоборотъ, могла возвышаться только принижая все вокругъ себя и стараясь сдернуть съ высоты стоявшую надъ ней аристократію.
   Фрицъ давалъ своему другу совѣты, какъ держать себя съ людьми.
   -- Принижаться не слѣдуетъ, говорилъ онъ.-- Не надо также говорить все, что думаешь, потому что этого никто не интересуется знать. Вѣжливость необходима, но она не должна походить на лесть. Надо вести оживленный разговоръ, но не ораторствовать, а главное не спорить: все равно никого не переспоришь, а только наскучишь.
   Надо признаться, что Фрицъ былъ способный молодой человѣкъ и умѣлъ быстро освоиваться во всякой средѣ. Іоганъ въ простотѣ сердечной считалъ его геніальнымъ.
   Итакъ, Іоганъ получилъ кондицію въ аристократическомъ семействѣ. Первый визитъ баронессѣ онъ сдѣлалъ въ городѣ, куда она пріѣхала на короткое время. Она походила на одинъ изъ оригиналовъ средне-вѣковыхъ портретовъ, украшающихъ современныя галлереи: орлиный носъ, большіе темные глаза и темные же вьющіеся волоса. Она держала себя томно, говорила немного въ носъ и растягивала слова. Іогану она не показалась изящной, а обстановка въ домѣ была положительно плохая; но онъ успокоилъ себя мыслью, что семейство постоянно живетъ въ родовомъ замкѣ, гдѣ, разумѣется, и сосредоточено все великолѣпіе.
   Въ назначенное для отъѣзда утро Іоганъ явился къ баронессѣ. Тамъ оказался и самъ баронъ, титуловавшійся королевскимъ секретаремъ. Молодой человѣкъ засталъ этого вельможу безъ сюртука, въ залѣ, гдѣ онъ повязывалъ себѣ галстухъ передъ простѣночнымъ зеркаломъ. Баронъ былъ гордъ и казался болѣзненнымъ. На поклонъ Іогана онъ отвѣтилъ небрежнымъ кивкомъ и въ разговоры не пустился, а тотчасъ же повернулъ молодому человѣку спину.
   "Нѣтъ, это не аристократъ!" подумалъ Іоганъ. "Это, вѣроятно, выскочка".
   При отъѣздѣ королевскій секретарь предложилъ Іогану на выборъ мѣсто въ каретѣ или на козлахъ. Предложеніе было сдѣлано такимъ тономъ, что Іоганъ предпочелъ козла. Съ этой минуты между учителемъ и его патрономъ установилась антипатія. Тѣмъ не менѣе, Іоганъ былъ доволенъ, что ѣдетъ въ незнакомыя мѣста и можетъ узнать новую для него жизнь крупныхъ помѣщиковъ.

-----

   На первой же станціи Іоганъ подошелъ къ дверцѣ кареты, чтобы справиться, не утомилась ли баронесса отъ переѣзда. На эту вѣжливость онъ получилъ отъ королевскаго секретаря такое рѣзкое замѣчаніе, что больше уже не рѣшался дѣлать попытки сближенія.
   Поѣхали далѣе, Іоганъ закурилъ сигару и началъ разспрашивать кучера объ отношеніяхъ, господствовавшихъ въ семьѣ господъ. Кучеръ оказался осторожнымъ человѣкомъ и давалъ лишь самые уклончивые отвѣты, и то вполголоса.
   Передъ вечеромъ пріѣхали, наконецъ, въ имѣніе. "Замокъ" былъ построенъ на вершинѣ лѣсистаго холма и представлялъ собой довольно обыкновенный бѣлый каменный домъ, съ маркизами надъ окнами. Эти маркизы изъ полосатаго, бѣлаго съ краснымъ, тика, произвели на Іогана большое впечатлѣніе и казались ему верхомъ изящества. Но далѣе пошли одни разочарованія.
   Іогану были поручены три мальчика, съ которыми его помѣстили въ небольшомъ флигелькѣ, состоявшемъ изъ трехъ комнатокъ; въ двухъ жили мальчики со своимъ учителемъ, третью занималъ кучеръ.
   Черезъ нѣсколько дней Іогану пришлось убѣдиться, что въ глазахъ хозяевъ дома онъ простой слуга, и что его положеніе было не особенно пріятно. Кучеру его отца жилось, во всякомъ случаѣ, лучше. У того была отдѣльная комната, и оставались цѣлые часы свободнаго времени; Іогану не полагалось ничего подобнаго. Онъ обязанъ былъ оставаться съ дѣтьми день и ночь; онъ долженъ былъ учить ихъ, играть съ ними, водить ихъ гулять, купаться. Если его заставали одного, тотчасъ же спрашивали съ преувеличеннымъ удивленіемъ:
   -- Гдѣ же дѣти?
   Его положеніе было очень щекотливо, такъ какъ онъ отвѣчалъ за поведеніе четырехъ живыхъ существъ: трехъ мальчиковъ и самого себя. Всякое замѣчаніе дѣтямъ сопровождалось укоризной по его адресу. Отсюда постоянное безпокойство. Вдобавокъ не съ кѣмъ было поговорить; управляющій проводилъ цѣлые дни на поляхъ, а другихъ людей, съ которыми онъ могъ бы сообщаться, не было.
   Двѣ радости значительно искупали непріятность положенія. Эти радости заключались въ удовольствіи быть вдали отъ родной семьи и въ наслажденіи природой. Кромѣ того, баронесса выказывала молодому человѣку нѣкоторое благоволеніе и пускалась съ нимъ иногда въ бесѣды о литературѣ. Но это случалось только въ отсутствіе королевскаго секретаря. Съ его возвращеніемъ домой, Іоганъ опять превращался въ простую няньку.
   Имѣніе было на берегу моря, и видъ на шхеры былъ дѣйствительно великолѣпенъ. Въ темномъ еловомъ лѣсу была гора, склоны которой густо поросли кустарниконъ и черникой, а вершина увѣнчивалась крутой скалой. Съ этой скалы открывался видъ на такой дивный ландшафтъ, что всякій разъ, когда Іоганъ любовался имъ, по его спинѣ пробѣгала дрожь. Ближайшіе берега зеленѣли, какъ изумрудъ, и были покрыты густымъ лѣсомъ или тучными пастбищами; дальше виднѣлись острова съ бѣдной растительностью, потомъ однѣ сѣрыя скалы и рифы, а въ глубинѣ огромное, безпредѣльное море! Шхеры навсегда остались для Іогана живописнѣйшими мѣстами земнаго шара; впослѣдствіи онъ видѣлъ Альпы, берега Средиземнаго моря и нормандскія фалезы, но для него ничто не могло сравниться съ любимыми шхерами.
   Теперь онъ жилъ въ этомъ раю, и никакія житейскія невзгоды не могли отравить эстетическаго наслажденія.
   Однажды, бродя съ мальчиками въ окрестностяхъ имѣнія, Іоганъ приблизился къ берегу глубоко вдавшагося въ материкъ залива. На противоположномъ берегу виднѣлся большой, средневѣковый замокъ, въ сравненіи съ которымъ домъ его патрона являлся жалкимъ хуторомъ новѣйшей постройки.
   -- Кто живетъ въ этомъ замкѣ? спросилъ онъ мальчиковъ.
   -- Тамъ живетъ дядя Вильгельмъ, отвѣтили они.
   -- Какъ его зовутъ?
   -- Графъ К.
   -- Вы бываете у него?
   -- Да, иногда.
   Итакъ, въ этихъ мѣстахъ былъ таки настоящій замокъ и въ немъ графъ! Гмъ!.. Іоганъ сталъ предпочтительно направлять свои прогулки въ эту сторону и не могъ налюбоваться величественнымъ строеніемъ. Оно было окружено огромнымъ паркомъ и красивымъ садомъ. У королевскаго секретаря не было даже сада... Да, это было нѣчто другое!
   Однажды баронесса предложила Іогану ѣхать на слѣдующій день съ дѣтьми къ ея родственнику, графу К. Ни она, ни баронъ не могли ѣхать, и она шутя просила Іогана быть ихъ представителемъ у графа.
   Молодой человѣкъ озабоченно освѣдомился, въ чемъ онъ долженъ ѣхать.
   -- О, ему можно ѣхать въ его свѣтломъ, лѣтнемъ костюмѣ, а если ужь онъ непремѣнно хочетъ прифрантиться, то взять съ собой черный сюртукъ, чтобъ переодѣться къ обѣду. Переодѣться можно будетъ въ гобеленовой комнатѣ.
   Гобелены! Гмъ!
   -- Можетъ быть, слѣдуетъ ѣхать въ перчаткахъ?
   Она разсмѣялась.
   -- Нѣтъ, перчатки въ деревнѣ не обязательны.
   Цѣлую ночь ему снились графъ, замокъ и великолѣпные гобелены. Утромъ къ флигельку подъѣхала простая телѣга. Ѣхать въ телѣгѣ? Охъ! Это ему не понравилось, тѣмъ болѣе, что вспомнилось житье у псаломщика. Но выбора не было и пришлось ѣхать въ телѣгѣ.
   Послѣ непродолжительнаго путешествія, они проѣхали великолѣпной липовой аллеей, вкатили на почетный дворъ и остановились передъ подъѣздомъ замка. Справа, изъ зеленой бесѣдки доносилось хорошо знакомое Іогану щолканье шашекъ. Не успѣли пріѣзжіе подняться на крыльцо, какъ изъ этой бесѣдки вышелъ не старый и очень просто одѣтый господинъ. Черты его добродушнаго лица не имѣли въ себѣ ничего величественнаго, а его рыжая борода, обритая возлѣ рта, какъ у моряковъ, казалась совсѣмъ мѣщанской. Это былъ графъ!
   Іоганъ подошелъ къ нему съ шляпой въ рукѣ; графъ поздоровался съ нимъ просто, по-пріятельски и пригласилъ его въ бесѣдку. Тамъ стоялъ шахматный столикъ и возлѣ столика сидѣлъ очень привѣтливый старичокъ съ зеленымъ зонтомъ надъ глазами. Старичокъ оказался пасторомъ, по старости лѣтъ не управлявшимъ болѣе приходомъ и замѣнявшимся викаріемъ.
   Іогану предложили коньяку и стали разспрашивать о Стокгольмѣ. Такъ какъ, благодаря Фрицу, онъ былъ посвященъ во всѣ театральныя сплетни столицы, то его разсказы произвели эффектъ, и его слушали очень внимательно. Молодой человѣкъ былъ польщенъ.
   -- Такъ я и зналъ! думалъ онъ.-- Настоящіе аристократы гораздо демократичнѣе всякихъ выскочекъ.
   -- Да, да! замѣтилъ графъ, когда наступила минута молчанія.-- Мнѣ очень пріятно познакомиться съ вами, господинъ... Простите, я не разслышалъ вашей фамиліи.
   Іоганъ назвался.
   -- Ахъ, вотъ какъ... Не родственникъ ли вы Оскара?
   -- Это мой отецъ!
   -- Господи, да вѣдь это мой старый пріятель! Мы дружили съ нимъ, когда я командовалъ "Стренгнесомъ".
   Іоганъ не вѣрилъ своимъ ушамъ... Этотъ графъ, имѣвшій такой замокъ, командовалъ когда-то купеческимъ судномъ. Возможно ли это?
   -- Вы командовали пароходомъ, графъ?
   -- Какже, какже, и много лѣтъ. Но разсказывайте мнѣ объ Оскарѣ и о его судьбѣ.
   Разсказывая о своей семьѣ, Іоганъ поглядывалъ на замокъ, какъ бы провѣряя, тутъ ли онъ еще.
   Потомъ явилась графиня, такая же привѣтливая и простая въ обращеніи, какъ ея мужъ. Когда позвонили къ обѣду, графъ сказалъ Іогану.
   -- Теперь пойдемте выпить рюмку водки.
   Проходя большую переднюю, Іоганъ просилъ указать ему мѣсто, гдѣ бы онъ могъ переодѣться, но графъ посмѣялся и не допустилъ этого. Далѣе ему пришлось проходить большіе залы. Да, это были комнаты! Чудные полы, лѣпные потолки, хрустальныя люстры; оконныя ниши величиной съ маленькую комнату, такіе же громадные камины; по стѣнамъ почернѣвшіе отъ времени портреты. Этотъ морякъ, очевидно, былъ неподдѣльный аристократъ.
   Благодаря радушію хозяевъ, Іоганъ чувствовалъ себя, какъ дома, и обѣдъ прошелъ очень весело. Послѣ обѣда онъ игралъ съ графомъ въ шахматы и пилъ тодди. Съ нимъ были вѣжливы до конца, и, уѣзжая, онъ искренно говорилъ, что провелъ отличный день.
   Въ липовой аллеѣ онъ обернулся и еще разъ взглянулъ на замокъ. Теперь строеніе казалось менѣе величественнымъ. Іогану стало жаль поэтическаго впечатлѣнія, которое онъ чувствовалъ, когда издали глядѣлъ на замокъ и не думалъ, что проникнетъ въ него. Словъ нѣтъ, что пріятно подниматься; но есть своего рода прелесть въ сознаніи недоступности нѣкоторыхъ высотъ, и этой прелести лишился теперь величественный замокъ.
   Когда они пріѣхали домой, баронесса сдѣлала экзаменъ: какъ они провели день? Какъ Іогану понравился графъ?
   -- О, графъ былъ чрезвычайно добръ и снисходителенъ. День провели чрезвычайно пріятно...
   Теперь молодой человѣкъ былъ настолько опытенъ, что умѣлъ подготовлять эффекты. О дружбѣ графа и отца онъ не сказалъ ни слова, справедливо сообразивъ, что баронесса узнаетъ объ этомъ и безъ него, причемъ будетъ болѣе озадачена, получивъ извѣстіе прямо отъ графа. Такъ и вышло. Узнавъ объ отношеніяхъ своего вельможнаго родственника къ отцу Іогана, баронесса была настолько поражена, что сочла необходимымъ сказать молодому человѣку нѣсколько дурныхъ словъ о мужѣ. Все это сильно ободрило Іогана: онъ чувствовалъ себя смѣлѣе и сталъ свободнѣе относиться къ своимъ спѣсивымъ хозяевамъ.
   Іоганъ началъ чувствовать въ себѣ приливъ гордости. Онъ полюбилъ верховую ѣзду и тратилъ на это свои сбереженія, такъ какъ королевскій секретарь пересталъ ему давать лошадей съ тѣхъ поръ, какъ онъ загналъ одну изъ нихъ, и приходилось нанимать лошадей въ деревнѣ. Пріятно было сознавать, что онъ поднимается на общественной лѣстницѣ, никого не роняя для этого. Іоганъ не утерпѣлъ и похвастался въ письмѣ брату, но получилъ насмѣшливый отвѣтъ.
   Фрицъ находился въ это время на кондиціи въ богатомъ купеческомъ домѣ, гдѣ было много молодежи; жилось весело и задавались великолѣпные обѣды. Иногда Іогану приходило въ голову, что пріятно было бы находиться въ положеніи Фрица. Но въ письмахъ онъ не высказывалъ этого и расписывалъ своихъ аристократовъ такими красками, что другъ началъ завидовать ему.

-----

   Викарій, управлявшій приходомъ, долженъ былъ одинъ справляться со всѣми приходскими дѣлами и съ трудомъ успѣвалъ приготовлять свои проповѣди. Въ такомъ положеніи онъ дорожилъ всякой помощью и постоянно подыскивалъ молодыхъ студентовъ, желавшихъ попытать свои силы въ качествѣ проповѣдниковъ {Въ Швеціи проповѣдь можетъ читать даже въ церкви лицо не духовное, причемъ на каѳедру проповѣдникъ выходитъ въ пасторской мантіи и въ пасторскомъ воротничкѣ.}. Познакомившись съ Іоганомъ, онъ тотчасъ же спросилъ его, не желаетъ ли онъ проповѣдывать.
   -- Но я еще не былъ студентомъ.
   -- Ничего не значитъ! Попытайтесь!..
   Гмъ! Стоило обдумать!
   Викарій ухватился за надежду получить на время помощника и горячо уговаривалъ Іогана. Еслибы онъ зналъ, сколько студентовъ и гимназистовъ проповѣдывали уже въ здѣшней церкви! Да, она сдѣлалась извѣстной, особенно съ тѣхъ поръ, какъ въ ней прочелъ проповѣдь извѣстный драматическій артистъ, Канутъ Алмлэвъ!
   -- Какъ, Менелай изъ "Прекрасной Елены"?
   -- Онъ самый!
   Послѣ этого ударили по рукамъ, Іоганъ вооружился необходимыми книгами и обѣщался приготовить проповѣдь. Въ пятницу должна была состояться провѣрка этой проповѣди.
   Итакъ, менѣе чѣмъ черезъ годъ послѣ комфирмаціи онъ долженъ былъ выйти на каѳедру и проповѣдывать слово Божіе! Такъ скоро, безъ университета, даже безъ студенческаго экзамена? И прихожане будутъ слушать его, а онъ ихъ поучать и наставлять... Въ томъ числѣ своихъ патроновъ, дамъ, барышень графа!.. Было отчего закружиться головѣ молодаго человѣка.
   Но вдругъ у него явились сомнѣнія. Онъ вѣдь сталъ вольнодумцемъ. Честно ли притворяться, лицемѣрить? Нѣтъ, не честно! Неужели же отказаться? Жертва тяжелая.
   Онъ попросилъ совѣта у баронессы.
   -- Вы думаете, что всѣ священники вѣрятъ тому, что проповѣдуютъ? возразила она.
   -- Ну, это ихъ дѣло! А я бы не желалъ поступать безчестно.
   Не разъяснивъ ничего съ помощью баронессы, онъ отправился къ викарію и правдиво объяснилъ ему свое затрудненіе. Священникъ поморщился; ему была чрезвычайно непріятна откровенность юноши.
   -- Надѣюсь, вы вѣрите въ Господа Бога? спросилъ онъ.
   -- Еще бы! Конечно вѣрю! протестовалъ Іоганъ.
   -- Ну, такъ въ чемъ же затрудненіе? замѣтилъ успокоенный пастырь.-- Говорите о Богѣ и не касайтесь остальнаго. Епископъ Валинъ никогда не упоминалъ въ своихъ проповѣдяхъ кое-чего... Смотрите, только не касайтесь того, въ чемъ сомнѣваетесь!
   -- Постараюсь сдѣлать, что могу! вскричалъ Іоганъ, счастливый тѣмъ, что выгородилъ свою честь, не отказавшись отъ проповѣди.
   Затѣмъ они выпили съ пасторомъ по рюмкѣ, и дѣло было порѣшено.
   Въ слѣдующій вечеръ Іоганъ сидѣлъ за своей проповѣдью, когда онъ услышалъ подъ окномъ голосъ барона, спрашивавшаго, куда дѣвался учитель.
   -- Они заняты. Они пишутъ проповѣдь, отвѣтила служанка.
   И баронъ прикусилъ языкъ.
   Между тѣмъ, молодой человѣкъ въ сотый разъ перечитывалъ текстъ, на который слѣдовало проповѣдывать: "Іисусъ сказалъ: все, что даетъ Мнѣ Отецъ, ко Мнѣ придетъ; и приходящаго ко Мнѣ не изгоню вонъ". Какъ онъ ни переворачивалъ этотъ текстъ, нельзя было уловить такой мысли, въ которой не было бы никакого отношенія къ его убѣжденіямъ. Между тѣмъ, по прочтеніи текста, надо было сказать установленное вступленіе: "По поводу приведеннаго священнаго текстами выскажемъ въ этотъ краткій часъ слѣдующія размышленія" и т. д. Положеніе было затруднительное, но Іоганъ вышелъ изъ него съ честью. Послѣ текста онъ написалъ: такъ какъ дневной текстъ не требуетъ какихъ-либо дальнѣйшихъ комментаріевъ, то мы разсмотримъ въ этотъ краткій часъ нѣчто другое... И далѣе онъ сталъ разсматривать Божіе милосердіе съ такой точки зрѣнія, съ которой всѣ люди являлись одинаково дорогими Богу дѣтьми, а грѣшники-лишь слабѣйшими изъ нихъ, и съ которой всякая попытка грѣшника къ исправленію принималась, какъ большая заслуга, чѣмъ продолжительное благочестіе надменныхъ людей, считающихъ себя избранными дѣтьми Божіими (вотъ имъ, читальщикамъ!). На эту тему онъ написалъ очень горячую проповѣдь и остался доволенъ своей работой.
   Въ пятницу состоялось испытаніе въ присутствіи пастора и церковнаго совѣта. Онъ прочелъ съ каѳедры нѣкоторые отрывки своей проповѣди, но не сказалъ вступительной формулы, вслѣдствіе чего никто не замѣтилъ сдѣланнаго имъ непростительнаго отступленія отъ церковныхъ правилъ. Затѣмъ его попросили прочесть необходимыя молитвы, причемъ пасторъ поправлялъ его и кричалъ снизу: медленнѣе! громче! Въ заключеніе, совѣтъ выдалъ молодому человѣку разрѣшеніе проповѣдывать въ воскресеніе вмѣсто викарія.
   Въ воскресеніе церковь была полна народомъ. Іоганъ находился въ ризницѣ, гдѣ его облачили въ пасторскую мантію. Онъ немножко трусилъ. Но вотъ раздались заключительные аккорды органа, и онъ поднялся на каѳедру.
   Все пошло, какъ слѣдуетъ, но, произнося слова: "Такъ какъ дневной текстъ не требуетъ какихъ-либо дальнѣйшихъ комментаріевъ", онъ почувствовалъ, что дрожитъ, и не рѣшился взглянуть на своихъ слушателей. Впрочемъ, робость быстро разсѣялась, и онъ заговорилъ съ одушевленіемъ, а къ концу проповѣди самъ былъ до слезъ растроганъ своимъ краснорѣчіемъ.
   Когда всѣ молитвы были прочитаны и органъ снова заигралъ псаломъ, Іоганъ спустился съ каѳедры и вошелъ въ ризницу. Тамъ его встрѣтилъ пасторъ. Онъ поблагодарилъ молодаго человѣка, "но... но не годится отступать отъ текста! Ой, ой, ой, если узнаютъ въ консисторіи!" Впрочемъ, пасторъ надѣялся, что дѣло останется незамѣченнымъ, а противъ самой проповѣди и говорить было нечего.
   Въ заключеніе Іогана пригласили обѣдать въ домъ пастора. День прошелъ очень весело; барышни затѣяли танцы и мйого занимались молодымъ проповѣдникомъ, являвшимся героемъ дня.
   -- Главное достоинство вашей проповѣди -- ея краткость! сказала одна барышня.
   -- Да, да! согласились остальныя.-- Онъ пропустилъ даже двѣ молитвы.
   -- Одинъ Богъ безъ грѣха! примирительнымъ тономъ замѣтилъ пасторъ.

-----

   Іоганъ усердно занимался съ дѣтьми, и лѣтомъ время проходило быстро. Но осенью, когда пошли ненастные дни и вечера стали безконечно длинными, убивать время стало труднѣе. Семья собиралась у камина и занималась щелканьемъ орѣховъ или чтеніемъ дешевыхъ журналовъ. Іоганъ скучалъ въ этихъ случаяхъ невыносимо. На его счастіе въ имѣніе прибылъ новый управляющій. Это былъ молодой, но мало образованный человѣкъ, съ которымъ хозяева обращались, какъ съ лакеемъ. Тѣмъ не менѣе, Іоганъ познакомился съ нимъ и сталъ проводить у него вечера, играя въ карты, или за стаканомъ пунша.
   Баронесса сдѣлала Іогану замѣчаніе, что управляющій не годится ему въ товарищи.
   -- Почему же?
   -- У него не достаетъ образованія.
   -- Это не бѣда! Мало ли у кого не достаетъ образованія...
   На это баронесса замѣтила очень сухо, что, какъ бы тамъ ни было, а ей было бы пріятнѣе, еслибы онъ проводилъ вечера въ кругу ихъ семейства или въ комнатѣ мальчиковъ.
   Молодой человѣкъ предпочелъ послѣднее, и управляющій сталъ приходить къ нему. Тамъ, въ комнатѣ мальчиковъ, продолжались партіи въ вистъ. Родители смотрѣли на это сквозь пальцы; въ сущности, они были рады, что дѣти, предпочитавшія общество молодыхъ людей семейной натянутости, оставляли ихъ въ покоѣ; тѣмъ не менѣе, они сердились на Іогана за его сношенія съ управляющимъ.
   Однажды баронъ разыскивалъ свои перчатки для верховой ѣзды.
   -- Не бралъ ли ты мои перчатки? спросилъ онъ старшаго сына..
   -- Нѣтъ, я не бралъ, увернулся мальчикъ,-- но я видѣлъ, какъ управляющій надѣвалъ ихъ, отправляясь къ пастору.
   Позвали управляющаго.
   -- Съ какой стати вы взяли мои перчатки? Что это за вольности?
   -- Никогда я не бралъ вашихъ перчатокъ!
   -- Не оправдывайтесь. Гуго видѣлъ перчатки на вашихъ рукахъ!
   Бывшій при этомъ Іоганъ вмѣшался:
   -- Гуго лжетъ. Онъ самъ надѣвалъ перчатки.
   -- Что за чертовщину вы говорите! вскричалъ баронъ и сдѣлалъ знакъ управляющему, чтобы тотъ удалился.
   -- Я говорю, истину.
   -- Но какъ вы смѣете обвинять моего сына въ присутствіи прислуги?
   -- Господинъ Г. не слуга. Притомъ надо же было удостовѣрить его невиновность.
   -- Оба вы невинные! Пьянствуете и играете въ карты въ присутствіи дѣтей... Славное поведеніе, нечего сказать!
   -- Это неправда! Еслибы вы справились, прежде чѣмъ обвинять, вы не сказали бы такой лжи!
   -- Ахъ, вы, дерзкій мальчишка!
   -- Вы можете пріискать себѣ другаго мальчишку для обученія вашихъ дѣтей. Я вамъ не мальчишка!
   Съ этими словами Іоганъ вышелъ изъ комнаты и сталъ приготовляться къ отъѣзду. И такъ, опять домой, и это послѣ его хвастливыхъ писемъ... Униженный, почти выгнанный! Онъ плакалъ отъ досады, но не имѣлъ возможности примириться съ барономъ послѣ такой острой перебранки.
   Вскорѣ пришли звать его къ баронессѣ. Онъ не пошелъ. Явился второй посланный, и тогда онъ не могъ не пойти. Она была къ нему очень любезна и настойчиво просила остаться у нихъ, пока не будетъ подысканъ другой учитель. Пришлось уступить, тѣмъ болѣе, что она объявила, что завтра же повезетъ мальчиковъ въ городъ.
   Когда на слѣдующее утро подали карету, вышедшій провожать жену и дѣтей баронъ замѣтилъ Іогану:
   -- Вы можете сѣсть на козлы.
   -- Я знаю свое мѣсто! рѣзко возразилъ молодой человѣкъ и полѣзъ на козлы.
   Дорогой баронесса нѣсколько разъ просила его пересѣсть въ карету, но онъ не согласился на это. Онъ остался въ настроеніи оскорбленнаго человѣка до самаго пріѣзда въ городъ и тамъ объявилъ, что будетъ жить у отца, хотя согласенъ давать уроки до пріисканія новаго учителя. Затѣмъ онъ явился къ отцу.
   -- Мнѣ кажется, тебѣ слѣдовало спросить моего согласія, прежде чѣмъ являться ко мнѣ, сказалъ ему старикъ вмѣсто привѣтствія.
   Высокое настроеніе слетѣло съ Іогана, но возражать ему было нечего.

-----

   Нѣсколько дней спустя Фрицъ позвалъ Іогана гулять.
   -- Мнѣ нельзя, возразилъ Іоганъ,-- мнѣ надо идти на урокъ.
   -- Къ кому?
   -- Къ баронессѣ.
   -- Какъ, ты еще не покончилъ съ ними?
   -- Нѣтъ, я обѣщалъ продолжать занятія, пока не найдется другой учитель.
   -- Что тебѣ платятъ за это?
   -- Ничего. Я преподавалъ у нихъ за помѣщеніе и столъ...
   -- Ну, а теперь, когда ты не имѣешь отъ нихъ ни квартиры, ни стола?
   -- Гмъ! Объ этомъ я не подумалъ.
   -- Какой же ты простакъ! Даромъ учить дѣтей богатыхъ родителей! Но баста! Теперь пойдемъ со мной, и ноги твоей не будетъ больше у нихъ. Обѣщай это.
   Іоганъ противился.
   -- Я далъ имъ слово...
   -- Не надо давать такое слово. Пойдемъ со мной. Въ кофейнѣ ты напишешь имъ отказъ.
   -- Надо же проститься.
   -- Вздоръ! Съ тобой обошлись грубо, и тебѣ нечего унижаться. Иди писать отказъ.
   Въ Андалузской гостинницѣ ему подали бумагу и чернила. Фрицъ продиктовалъ ему записку, въ которой баронесса извѣщалась, что приготовленія къ университетскому экзамену не давали Іогану возможности продолжать занятія. Затѣмъ онъ былъ свободенъ.
   -- Мнѣ совѣстно! сказалъ онъ.
   -- Чего?
   -- Мнѣ совѣстно, что я былъ невѣжливъ!
   -- Экій вздоръ!-- Человѣкъ! Два стакана пунша.
   

IX.

   Перваго мая Іоганъ выдержалъ экзаменъ въ университетъ и сдѣлался студентомъ. Странныя вещи пришлось ему видѣть и слышать на университетскомъ экзаменѣ.
   Тамъ были бородатые люди, называвшіе полуостровъ Малакку Сибирью, а Остъ-Индію -- Аравіей! Лица, выговаривавшія французское eu какъ у, получили удовлетворительныя отмѣтки, несмотря на то, что они отказывались по незнанію проспрягать вспомогательные глаголы! Происходило что-то невѣроятное. Іоганъ самъ чувствовалъ, что три года тому назадъ имѣлъ лучшія познанія во всѣхъ предметахъ. Исторію никто не зналъ, и пришлось бы провалить всѣхъ экзаменующихся, если бы вопросы соотвѣтствовали программѣ. Становилось очевиднымъ, что всѣ переучились и рѣшительно ничего не усвоили. Іогану приходило въ голову, что четырехъ классовъ средняго учебнаго заведенія было вполнѣ достаточно для университетскаго экзамена и что все остальное время ушло на изученіе ненужныхъ тонкостей и на утрату дѣйствительныхъ познаній. Но съ университетскимъ экзаменомъ происходитъ то же, что съ титулами и отличіями: пропалъ бы весь его блескъ, если бы онъ сталъ доступенъ каждому учащемуся. Правда, смысла и пользы получилось бы несравненно больше, но этого вовсе не требуется.
   По окончаніи экзамена, заключившагося молитвой, товарищи увлекли Іогана въ магазинъ готоваго платья и купили ему студенческую фуражку (у него по обыкновенію не было денегъ). Затѣмъ онъ отправился въ контору отца, чтобы обрадовать старика. Онъ встрѣтилъ его на улицѣ, идущаго уже домой.
   -- Вотъ какъ, уже кончено? спросилъ отецъ.
   -- Да!
   -- И фуражку уже купилъ?
   -- Я занялъ деньги у товарищей.
   -- Зайди въ кассу и возьми деньги, чтобы разсчитаться.
   Съ тѣмъ они разстались.
   Ни пожеланій, ни рукопожатія! Впрочемъ, такова ужь была натура старика, не любившаго нѣжныхъ изліяній.
   Когда Іоганъ пришелъ домой, вся семья сидѣла за столомъ. Онъ былъ веселъ и радостенъ, но встрѣча, устроенная семьей, быстро охладила его. Всѣ молчали. Ни одинъ изъ братьевъ не поздравилъ его. Оставалось только и ему насупиться, что и случилось.
   Прямо отъ стола онъ поспѣшилъ къ товарищамъ. Тамъ царила невыразимая радость. Молодые люди поглупѣли и походили на маленькихъ дѣтей отъ избытка счастія.
   Надежды были преувеличенны, и радость необузданна; но это были хорошія надежды и чистая радость.

-----

   Въ теченіе цѣлаго лѣта онъ усиленно зарабатывалъ деньги, чтобы было съ чѣмъ прожить зиму въ Упсалѣ. Наконецъ наступилъ день отъѣзда. Старая кухарка Маргарита уложила его вещи и заставила его принять отъ нея взаймы пятнадцать кронъ. Отъ отца онъ получилъ кожаный портсигаръ и совѣтъ никому не обязываться. Самъ онъ за лѣто скопилъ восемьдесятъ кронъ, заработанныхъ уроками. Съ этимъ онъ началъ жизнь, и оставалось только завоевать все то счастіе, о которомъ онъ мечталъ съ такими же юношами, какъ и онъ. Только!
   

I.
Въ университетѣ.

   Пароходъ, на которомъ Іоганъ и его товарищи ѣхали въ Упсалу, подходилъ къ этому старому городу. Флотзундъ и соборъ остались позади; коллегіи Густавіанумъ и Каролина обрисовались впереди.
   -- Начинается! Пора браться за камни! вскричалъ одинъ изъ вновь испеченныхъ студентовъ, пародируя извѣстную народную поговорку, образовавшуюся послѣ уличныхъ безпорядковъ въ Стокгольмѣ.
   -- Начинается! подумалъ каждый, и веселое настроеніе молодыхъ людей стало исчезать. Каждый чувствовалъ, что предстоитъ серьезное дѣло и серьезная борьба въ продолженіе многихъ лѣтъ.
   Товарищамъ предстояло разстаться. Всѣ знали, что каждому будетъ довольно заботы о самомъ себѣ; клятвъ вѣчной дружбы, обѣщаній взаимной помощи не давалось -- нынѣшніе молодые люди уже не романтики. Всѣмъ ясно, что, сойдя съ парохода, кружокъ товарищей, сплоченныхъ между собой лишь случайно, общимъ классомъ, распадется... Пора браться за камни!
   Іоганъ вмѣстѣ съ Фрицомъ нанялъ комнатку на Монастырской улицѣ. Въ комнаткѣ было двѣ кровати, два стола, два стула и шкафъ. За это надо было платить хозяйкѣ дома тридцать кронъ за полугодіе, т. е. по пятнадцати кронъ съ человѣка. Обѣдъ обходился по шести кронъ съ каждаго въ мѣсяцъ. Утромъ и вечеромъ молодые люди выпивали по стакану молока и съѣдали по куску хлѣба съ масломъ. Дрова покупались отдѣльно, по четыре кроны за сажень. Родители помогли Іогану тѣмъ, что прислали ему въ подарокъ маленькую лампу и позволили присылать къ нимъ бѣлье для стирки.
   При такой обстановкѣ и съ восьмьюдесятью кронами на покрытіе всѣхъ расходовъ, Іоганъ долженъ былъ просуществовать полугодіе.
   Но денежныя затрудненія не были новостью для него. Гораздо большее впечатлѣніе произвела на него особенность университетскаго строя. Университетъ являлся такимъ же устарѣлымъ, привилегированнымъ учрежденіемъ, какъ рыцарскій домъ. Студенты составляли особое сословіе, судились особымъ университетскимъ судомъ, имѣли свой форумъ. Несмотря на аристократическій строй, въ университетѣ пахло деревней, мужикомъ. Всѣ профессора были изъ деревенскихъ. Жителей и сельскаго духовенства; между ними не было ни одного уроженца Стокгольма. Упсала -- крошечный городокъ съ плохими улицами и жалкими постройками. Почему этотъ городокъ нашли удобнымъ сдѣлать умственной столицей Швеціи -- загадка. Не могли же основатели университета не знать, что естественный центръ интеллигенціи всегда совпадаетъ съ государственнымъ центромъ страны.
   Студенты составляли высшее сословіе въ городѣ; остальное населеніе составляло глубоко презираемую студентами "шваль". Такъ какъ студентъ не подчинялся общимъ законамъ страны, онъ могъ позволять себѣ очень многое. Разбить стекла въ окнахъ "швали", выломать ворота, избить полицейскаго, нарушать тишину и спокойствіе въ городѣ -- все это было ни почемъ, потому что рѣдко влекло за собой какое-нибудь и то ничтожное академическое наказаніе.
   Такимъ образомъ въ учащихся воспитывали какія-то аристократическія наклонности. То, что составляло проступокъ для "швали", являлось простой забавой для студентовъ. Вообще говоря, студенческій духъ оставлялъ желать очень многаго, и высокомѣріе учащихся молодыхъ людей, въ особенности послѣ тріумфа, выпавшаго на долю шведскихъ студентовъ въ Парижской выставкѣ {Начиная съ 1867 года общество шведскихъ студентовъ посылало свои, дѣйствительно хорошіе, пѣвческіе хоры на всемірныя выставки. Успѣхъ превзошелъ всякія ожиданія. На собранныя концертами весьма значительныя суммы основаны студенческія общежитія. Хотя нельзя не отмѣтить нѣкоторой странности такихъ сборовъ для студентовъ. Ред.}, достигло непріятныхъ размѣровъ.
   Общежитій еще не было. Когда Іоганъ вздумалъ заниматься, оказалось, что книгъ достать было негдѣ.
   -- Въ первое полугодіе надо оріентироваться, а не зубрить! пояснили ему.
   Отъ нечего дѣлать онъ сталъ ходить въ "націю" {Упсальскій университетъ устроенъ по образцу Падуанскаго, въ которомъ студенты поневолѣ дѣлились на "націи", такъ какъ стекались со всего свѣта. Дѣленіе на "націи" сохранилось въ шведскомъ университетѣ до настоящаго времени, причемъ націи представляютъ собой корпораціи студентовъ каждой отдѣльной провинціи.
   Каждая нація управляется выборными, презусомъ и сеніорами, имѣетъ особое помѣщеніе для сходокъ, свою библіотеку, а въ послѣднее время еще: общежитія, кассы вспомоществованія, музыкальные инструменты и проч. Въ просторѣчіи "націей" чаще всего называютъ не корпорацію, а помѣщеніе для сходокъ корпораціи. Наружныхъ знаковъ отличія шведскія корпораціи студентовъ не имѣютъ. Ред.}. Націи являлись остатками стариннаго законодательства, такого стариннаго, что провинціи Сконе, Галландъ и Блекинге, присоединенныя къ Швеціи въ позднѣйшія времена, не имѣли своихъ "націй" въ университетѣ.
   Какъ всякое благоустроенное общество, нація имѣла свои общественные классы, причемъ дѣленіе совершалось отнюдь не по достоинству и не по однимъ родовымъ преимуществамъ (хотя въ національныхъ спискахъ неизмѣнно стояло слово nobilis послѣ фамилій студентовъ изъ дворянъ), а чрезвычайно капризно. Много было способовъ возвыситься въ "націи". Можно было взять громкимъ именемъ, связями, богатствомъ, талантомъ и простой дерзостью, но послѣдній способъ былъ ненадеженъ въ средѣ во всякомъ случаѣ неглупыхъ и скептичныхъ молодыхъ людей.
   Іоганъ началъ осматриваться. Онъ встрѣчалъ множество товарищей по Кларскому училищу, но они избѣгали его: онъ обошелъ правительственную школу и прошелъ легчайшимъ путемъ, тогда какъ они терпѣливо брели по своему тернистому пути; этого нельзя было простить. Со своей стороны онъ находилъ ихъ покалѣченными и не интересовался ими. Но между ними было много аристократовъ, и Фрицъ не преминулъ сойтись съ ними. Онъ быстро перезнакомился, пріобрѣлъ друзей съ громкими именами и былъ этимъ счастливъ.
   Возвращаясь ночью изъ націи, Іоганъ спрашивалъ, кто былъ тотъ или другой "франтъ", съ которымъ Фрицъ провелъ вечеръ. Тотъ отвѣчалъ, что это былъ вовсе не "франтъ", а славный малый, и что одинаково глупо осуждать людей за хорошее платье, какъ и за дурное. Въ добавокъ "франтъ" однажды оказался сеніоромъ націи.
   -- Онъ остался доволенъ новичками, прибавилъ Фрицъ, чтобы взбѣсить пріятеля.-- Онъ сказалъ, что мы держимъ себя недурно, тогда какъ прежде изъ Стокгольма являлись студенты съ манерами приказчиковъ...
   Іоганъ промолчалъ, но почувствовалъ раздраженіе противъ друга. Между ними пробѣжала черная кошка, являвшаяся въ формѣ прирожденныхъ предразсудковъ. Отецъ Фрица былъ мельникомъ, но его мать была изъ дворянской семьи; очевидно, Фрицъ наслѣдовалъ отъ своей матери то, что Іоганъ наслѣдовалъ отъ своей.
   Проходили дни за днями, а занятія не начинались. Фрицъ поступалъ на юридическій факультетъ. Юристы гордились тѣмъ, что имѣли въ виду карьеру и получали въ университетѣ нѣкоторыя реальныя познанія объ общественной организаціи. Это были университетскіе реалисты. Фрицъ быстро освоился съ академическими нравами, съ утра одѣвался во фракъ, представился всѣмъ своимъ профессорамъ и дѣлалъ имъ визиты.
   Іоганъ не имѣлъ ни книгъ, ни фрака, ни знакомыхъ.
   -- Надѣнь мой фракъ, предлагалъ ему Фрицъ.
   -- Нѣтъ, я не хочу заискивать у профессоровъ! отвѣчалъ Іоганъ.
   -- Стало быть, ты глупъ! порѣшилъ пріятель и былъ отчасти правъ, потому что только профессора могли дать Іогану совѣтъ, какъ выйти изъ затрудненій и приняться за работу.
   Нѣтъ сомнѣнія, что Іоганомъ руководила своего рода спѣсь, но въ то же время онъ искренно желалъ быть обязаннымъ только своему труду и находилъ позорнымъ пресмыкаться передъ профессорами. Неужели старые, умные люди, какъ профессоры, не поймутъ, съ какимъ низменнымъ намѣреніемъ онъ является къ нимъ съ визитомъ? Разумѣется, поймутъ и будутъ презирать его!
   Между тѣмъ взяться за дѣло оказывалось ужасно трудно.
   Все было неопредѣленно, никто не могъ точно указать, какими путями слѣдовало пріобрѣтать знанія. Въ концѣ концовъ университетъ являлся только экзаменаціоннымъ учрежденіемъ, пожалуй даже двигателемъ науки, но отнюдь не высшей школой, какимъ онъ считался. Учиться каждый могъ одинъ или съ помощью товарищей, какъ ему было угодно, но никакъ не по лекціямъ профессоровъ, являвшимся учеными рефератами, не сведенными въ какую-либо систему. Въ дѣйствительности, кромѣ оффиціальныхъ лекцій существовали еще "коллегіальныя", на которыхъ вполнѣ приватно и за особое вознагражденіе профессору студенты могли прослушать курсъ въ стройной системѣ. Безъ коллегіальныхъ занятій немыслимо было сдать какой-либо экзаменъ.
   У Іогана не было средствъ платить за коллегіальныя лекціи, и ему пришлось ограничиться даровыми.
   Сперва онъ отправился въ Густавіанумъ на лекціи исторіи философіи. Въ первой лекціи, длившейся три четверти часа, профессоръ успѣлъ разсмотрѣть введеніе къ этикѣ Аристотеля. Іоганъ сообразилъ, что при трехъ лекціяхъ въ недѣлю этому профессору потребуется сорокъ лѣтъ, чтобы добраться до философовъ новѣйшихъ временъ, и не пошелъ на слѣдующія лекціи. Оказалось, что вездѣ было то же самое. Одинъ адъюнктъ читалъ о Шекспирѣ и добросовѣстно разбиралъ его "Генриха Восьмаго". Аудиторію посѣщали пять студентовъ, и Іоганъ пристроился было къ нимъ. Но вскорѣ онъ убѣдился, что ранѣе десяти лѣтъ профессору не кончить "Генриха Восьмаго".
   -- Это слишкомъ медленно! подумалъ онъ и не ходилъ, больше на лекціи о Шекспирѣ.
   Зато Іоганъ успѣлъ добиться, чего отъ него потребуется на будущемъ экзаменѣ. Прежде всего онъ долженъ былъ написать задачу на латинскомъ языкѣ и защитить ее публично... Итакъ, опять латынь! Это было жестоко...
   Онъ не впалъ однако въ отчаянье и объявилъ своими главными предметами "эстетику" и "живые" языки. Оказалось, что въ курсъ эстетики входили: исторія литературы, архитектуры, живописи и скульптуры, а также всѣ системы эстетики. Цѣлой жизни недостало бы одолѣть это! "живые" языки были: французскій, нѣмецкій, англійскій, италіанскій и испанскій; къ этому присоединялся курсъ сравнительнаго языкознанія.
   Предположивъ, что онъ могъ бы справиться со всѣмъ этимъ, гдѣ могъ онъ получить множество необходимыхъ книгъ? Кто далъ бы ему нужныя разъясненія (для коллегіальныхъ занятіи онъ былъ слишкомъ бѣденъ)?
   Кто-то посовѣтовалъ взять, что найдется, въ библіотекѣ "націи". Нашлось нѣсколько разрозненныхъ томовъ Аттербома (О поэтахъ), и съ помощью этихъ книгъ Іоганъ взялся за "эстетику".
   Ему попались стихотворенія Сведенборга. Требовалось основательное знаніе этого поэта. Что считалось основательнымъ?
   -- Не наизусть же мнѣ заучивать все это? вскричалъ онъ съ ужасомъ.
   Никто не могъ дать ему положительнаго отвѣта.
   На бѣду, стихотворенія Сведенборга показались ему невыносимо приторными. Этотъ поэтъ былъ однимъ изъ многихъ шведовъ, одержимыхъ маніей величія. Обособленное положеніе и малая населенность Швеціи, повидимому, располагаютъ людей къ этой мономаніи. Имперскіе замыслы Густава Адольфа, честолюбивые планы Карла X, проекты Карла XII, подражавшаго Аттилѣ, атлантическая манія Рудбека и взятіе приступомъ поэта Сведенборга являются примѣрами такой маніи величія.
   -- Это помѣшанный! рѣшилъ Іоганъ о своемъ поэтѣ и отнесъ его обратно въ библіотеку.
   Онъ сталъ раздумывать о своемъ положеніи въ Упсалѣ. Прожить шесть лѣтъ съ 80 кронами, чтобы какимъ-нибудь фокусомъ получить ученую степень,-- мудрено; а главное, потомъ что? Онъ не былъ честолюбивъ и мечталъ только сдѣлаться учителемъ. Теперь ему мерещились впереди, за всѣ его испытанія, докторская шляпа и мѣсто учителя въ школѣ св. Якова... Итакъ, шесть лѣтъ работать изо всѣхъ силъ, чтобы затѣмъ до самой смерти долбить съ дѣтьми катехизисъ! Нѣтъ, теперь это казалось ему не соблазнительнымъ.
   Время шло, и приближался конецъ полугодія. Деньги таяли медленно, но неудержимо. Переставъ посѣщать лекціи и прекративъ свои эстетическія изученія за неимѣніемъ книгъ, онъ сталъ слоняться по городу. Ему удалось отыскать нѣсколькихъ товарищей по несчастію. Двое изъ нихъ все полугодіе проиграли въ шахматы. У нихъ тоже не было книгъ, если не считать библію, засунутую матерью одного изъ нихъ въ чемоданъ сына.
   -- Какого чорта искать намъ въ Упсалѣ? спрашивали они себя.
   Всѣ были придавлены открытіемъ, что экзаменъ сопряженъ съ большими расходами, что надо ползти къ нему кривыми путями, подкупать какихъ-то сторожей науки коллегіальными занятіями и такъ далѣе.
   Іоганъ выучился играть на корнетѣ. По цѣлымъ днямъ онъ бродилъ отъ товарища къ товарищу, ища партнеровъ въ шахматы и любителей духовой музыки.
   -- Отчего ты не работаешь? спрашивалъ Фрицъ.
   -- У меня нѣтъ книгъ, отвѣчалъ Іоганъ.
   Причина была довольно вѣская.

-----

   Свободы было достаточно, столько, что становилось скучно. Еслибы было столько же учебныхъ пособій и возможности работать, сколько было свободы, много молодыхъ людей удержалось бы отъ погибели. Свобода представлялась ненаполнимой пустотой для тѣхъ, у кого не хватало денегъ для научныхъ занятій.
   Развлеченія и кабаки стоили гораздо дешевле книгъ, но, по счастію, у Іогана не было средствъ даже на это. Впрочемъ, онъ бывалъ въ пивныхъ лавочкахъ, и тамъ ему приходилось видѣть скверныя вещи. Въ одной изъ такихъ пивныхъ пятидесяти-лѣтняя женщина принимала юношей за перегородкой; въ другой -- мужъ подавалъ пиво, пока жена удалялась въ чуланъ съ нѣсколькими студентами. Случалось, что обезумѣвшіе отъ бездѣлія молодые люди дѣлались какъ сумасшедшіе. Однажды нѣсколько студентовъ вооружились пятнадцати-аршиннымъ бревномъ и, дѣйствуя имъ, какъ тараномъ, пытались разрушить деревянный домъ.
   Іоганъ велъ себя трезво. За обѣдомъ подавалась только вода; лишь по воскресеніямъ онъ и Фрицъ могли себѣ позволить послать за бутылкой пива, одной на двоихъ. Съ этой бутылки, изнуренные постояннымъ недоѣданіемъ, молодые люди порядкомъ пьянѣли. Въ такихъ случаяхъ они долго просиживали за столомъ и въ сотый разъ разсказывали другъ другу приключенія изъ школьной жизни.

-----

   Послѣднія недѣли полугодія тянулись убійственно медленно, безрезультатно снотворно. Іогану приходило на умъ, что все было такъ устроено, что ему, какъ плебею, можно было безъ особенныхъ препятствій достичь университета, но отнюдь не окончить въ немъ курсъ. Хуже всего было то, что вопросъ дальнѣйшаго образованія сводился на вопросъ о денежныхъ средствахъ, которыхъ невозможно было заработать въ такомъ маленькомъ городкѣ, какъ Упсала.
   Отсутствіе движенія и мускульной работы утомляло его; мелкія непріятности раздражали и сердили его. Однажды Фрицъ привелъ къ нимъ молодаго графа. Іоганъ былъ представленъ, причемъ графъ спросилъ, не были ли они одновременно въ Кларскомъ училищѣ. Да, они были тамъ одновременно, сидѣли рядомъ въ одномъ классѣ, считались пріятелями. Теперь однокашники разговаривали, какъ чужіе, титуловали другъ друга "графомъ" и "господиномъ". Іоганъ помнилъ, что они играли съ нимъ однажды за воротами училища, возлѣ табачной лавочки, причемъ по какому-то случаю онъ сказалъ маленькому графу: "Теперь мы друзья, а черезъ пять лѣтъ ты не захочешь узнавать меня". О, какъ графчикъ протестовалъ тогда и былъ оскорбленъ обиднымъ подозрѣніемъ. Почему Іоганъ припоминалъ только этотъ случай и не хотѣлъ вспомнить о сотнѣ другихъ подобныхъ же случаевъ, въ которыхъ позабывшими другъ друга однокашниками были люди одного и того же сословія? Потому, что въ сердцѣ его плебейская кровь закипала при видѣ аристократа. Что бы ни говорили, а сословная ненависть всегда существовала и будетъ существовать, чѣмъ бы она ни прикрывалась! Между тѣмъ, въ данномъ случаѣ Іоганъ былъ безусловно несправедливъ. Графъ былъ блѣдный, застѣнчивый молодой человѣкъ съ самыми простыми манерами; онъ былъ бѣденъ и много страдалъ; по уму онъ былъ на одной высотѣ съ Іоганомъ, работалъ прилежно и отнюдь не былъ спѣсивъ. Много лѣтъ спустя, Іоганъ снова встрѣтился съ нимъ въ Стокгольмѣ; графъ оказался труженикомъ и переносилъ тѣ же невзгоды, которыя переносилъ и Іоганъ. За что же было ненавидѣть этого хорошаго человѣка? Тогда они вмѣстѣ посмѣялись надъ своими юношескими заблужденіями и возобновили дружбу. Но надо сказать и то, что тогда Іоганъ стоялъ уже на значительной высотѣ въ обществѣ; иначе, врядъ ли онъ сталъ бы смѣяться надъ прошлымъ.
   "Сойди съ мѣста, я займу его!" Этими словами формулируютъ часто претензіи низшихъ классовъ къ высшимъ. Но это болѣе остроумно, чѣмъ вѣрно. Въ прежнія времена, дѣйствительно, боролись ради занятія высшихъ мѣстъ; теперь такого стремленія нѣтъ, въ прелести высшаго положенія не вѣрятъ, и борьба заключается въ томъ, что низшіе стараются стянуть высшихъ къ себѣ внизъ. "Сойди къ намъ и сядемъ рядомъ!" -- будетъ болѣе точнымъ выраженіемъ современнаго стремленія къ равноправности. Никто не сомнѣвается, что соревнованіе всегда останется и что болѣе сильные обгонятъ слабыхъ на житейскихъ бѣгахъ. Но плебей говоритъ:
   -- Хорошо же, пусть бѣги возобновятся, но для правильности состязанія намъ надо сперва выравняться и начинать пробѣгъ съ одного мѣста.
   Такъ думалъ Іоганъ, но Фрицъ стоялъ на иной точкѣ зрѣнія. Онъ ничего не имѣлъ противъ высшихъ сословій и просто хотѣлъ не ссорясь пробраться къ нимъ и сѣсть въ ихъ кругу. Онъ очень заботился о своихъ манерахъ и усвоилъ себѣ изящество въ рѣчи, въ движеніяхъ и жестахъ. Къ несчастію, оказалось, что онъ подражалъ несуществующему болѣе, отжившему образцу, вслѣдствіе чего къ тому времени, когда элегантныя манеры вошли въ его привычки, дѣйствительные аристократы усвоили себѣ совершенную простоту, и бѣдный Фрицъ сдѣлался театраленъ. Впрочемъ, онъ былъ настолько уменъ, что предупреждалъ насмѣшливо, иронизируя надъ самимъ собой.
   Жизнь обманула его и въ остальномъ. Въ бытность свою въ университетѣ, онъ былъ въ дружбѣ со всѣми находившимися тамъ аристократами и неоднократно гостилъ у нихъ въ родовыхъ имѣніяхъ. Впослѣдствіи ему пришлось занять мѣсто скромнаго чиновника, и тогда его знатные друзья охладѣли къ нему. Оказалось, что чиновникъ не могъ уже быть принятъ въ тѣхъ гостиныхъ, гдѣ студентъ принимался на правахъ товарища молодыхъ нобелей.
   Между тѣмъ погоня за знатными друзьями отразилась на его отношеніяхъ къ людямъ одинаковаго съ нимъ круга. Прежде всего была подорвана его дружба съ Фрицемъ.
   Однажды онъ сказалъ тому:
   -- Тебѣ бы не слѣдовало дружиться съ такими тунгусами, какихъ ты находишь гдѣ-то.
   -- Чѣмъ они не хороши?
   -- Дурнаго я за ними не знаю, но они не воспитаны... Лучше бы ты ходилъ со мной къ моимъ друзьямъ.
   -- Съ тѣми я не схожусь.
   -- Надо сказать тебѣ, Іоганъ, что они ничего не имѣютъ противъ тебя, хотя считаютъ тебя гордецомъ.
   -- Меня?!
   -- Именно тебя! Если хочешь опровергнуть такое мнѣніе, пойдемъ со мной.
   Іоганъ пошелъ.
   Молодые люди, къ которымъ они пришли, были Самоувѣренные, солидные юристы съ хорошими средствами. Играли въ преферансъ. Іоганъ согласился играть лишь по самой маленькой фишкѣ; юристы не противорѣчили, но скорчили кислыя гримасы. Послѣ преферанса была предложена стуколка. Іоганъ отказался, сказавъ, что никогда не играетъ въ азартныя игры.
   -- По принципу? спросилъ кто-то.
   -- Да, отвѣтилъ онъ, чтобы остаться въ покоѣ.
   -- Когда ты принялъ этотъ принципъ? ядовито спросилъ Фрицъ.
   -- Недавно.
   -- Т. е здѣсь и только-что?
   -- Да, здѣсь и только-что!
   Юристы потупились, друзья обмѣнялись взглядомъ, полнымъ ненависти -- и съ дружбой было кончено. Они молча вернулись домой, молча встали на слѣдующее утро. Въ теченіе пяти недѣль, остававшихся до рождественскихъ праздниковъ, они не обмѣнялись и пятью словами.
   Въ сущности, между ними никогда не было чего-либо общаго, и дружба основывалась на общности школьныхъ интересовъ, на привычкѣ, на воспоминаніяхъ, объ общихъ побѣдахъ, общихъ пораженіяхъ. Это былъ компромиссъ между огнемъ и водой, долженствовавшій кончиться взрывомъ. Взрывъ произошелъ, и теперь имъ обоимъ стало ясно, что они обладаютъ самыми противоположными свойствами и должны идти въ разныя стороны.
   Они не стали сводить счеты, не стали ссориться, обвинять другъ друга. Отношенія прекратились сами собой, и ни тотъ, ни другой не стали размышлять о томъ, какъ это произошло.
   За обѣдомъ, когда они молча сидѣли другъ противъ друга, избѣгая встрѣчаться взглядами, имъ становилось иногда жутко. Въ такія минуты оба пробовали заговорить, но ничего не выходило: имъ не о чемъ было разговаривать.
   Нельзя сказать, чтобы они не страдали отъ разрыва, но примириться было тѣмъ труднѣе, что не было ссоры. Случалось, что Фрицъ входилъ въ комнату съ веселымъ лицомъ и добрымъ намѣреніемъ сказать: "Будетъ намъ враждовать, старый другъ! Пойдемъ, прогуляемся". Но слова замирали на его губахъ, когда онъ встрѣчался съ холоднымъ, какъ ледъ, взглядомъ товарища. Случалось наоборотъ, что Іогану приходило въ голову сказать со смѣхомъ: "ну, не дураки ли мы?" Но при видѣ свѣтской небрежности, съ которой Фрицъ входилъ, точно не замѣчая его, онъ немедленно впадалъ въ прежнее,замороженное состояніе.
   Дѣло было кончено. Поправлять было нечего.

-----

   Поистинѣ это было дрянное время! Отъученный въ школѣ отъ всякой самостоятельности, Іоганъ не умѣлъ жить своими силами, а поддержки нигдѣ не находилъ. Безъ книгъ, безъ работы, безъ общества -- онъ точно отупѣлъ. Дѣло въ томъ, что мозгъ въ состояніи создавать очень немногое, вѣрнѣе ничего: для мозговой дѣятельности надо получать матеріалъ извнѣ. Іоганъ ничего не получалъ извнѣ, и мозгъ его отказывался работать.
   Не находя себѣ мѣста въ городѣ, онъ попробовалъ бродить за городомъ. Но плоская мѣстность съ безконечными полями нагоняла на него тоску. Онъ выросъ вблизи живописныхъ стокгольмскихъ шхеръ, гдѣ пересѣченная мѣстность съ большими пространствами воды и лѣса представляла чрезвычайно разнообразные ландшафты. Іоганъ до такой степени тосковалъ вдали отъ своихъ любимыхъ шхеръ, что, когда на Рождествѣ онъ вернулся въ Стокгольмъ и увидѣлъ свои любимые проливы, имъ овладѣло совсѣмъ не свойственное ему сантиментальное умиленіе. Его нервная, воспріимчивая натура всегда ставила его душевное настроеніе въ зависимость отъ окружавшей природы.
   Городокъ Упсала соединялъ въ себѣ недостатки большаго города съ тоскливымъ однообразіемъ большой деревни. Жизнь въ этой провинціальной глуши была надоѣдлива до нельзя. Особенно скучнымъ являлось безпрестанное упоминаніе "націй".
   -- Моя фамилія Петерсенъ, вермляндецъ.
   -- Это Андерсонъ, изъ Смоляндіи.
   Вдобавокъ, націи были постоянно озабочены поддерживать "свою честь" и затмить остальныя. Стокгольмцы издавна стояли выше другихъ, считались "первой націей" и называли остальныхъ мужиками. Въ свою очередь, прочія націи презирали ихъ и втайнѣ завидовали имъ. Чѣмъ могла возвыситься нація? Вермляндцы, въ залѣ которыхъ висѣлъ портретъ Гейера, и смоляндцы, хваставшіеся своими земляками Тегнеромъ и Линнеемъ, говорили, что націи возвышаются сообразно заслугамъ своихъ представителей. Съ этимъ не соглашались стокгольмцы, имѣвшіе за собой только Белльмана и Бергфалька {Бергфалькъ упомянутъ въ шутку. Это современный профессоръ, ничѣмъ кромѣ строгости на экзаменахъ не отличавшійся.}, на что ихъ презрительно называли мусорщиками.
   Наибольшая рознь между націями замѣчалась во время выборовъ профессоровъ и президентовъ. Въ сущности назначеніе профессоровъ зависѣло почти всецѣло отъ канцлера, жившаго въ Стокгольмѣ и не поддававшагося давленію партій. Тѣмъ не менѣе, всякому назначенію предшествовали цѣлыя бури съ острой полемикой въ газетахъ. Раздраженіе партій бывало настолько сильно, что канцлеру приходилось брать во вниманіе недовольство обойденныхъ и смягчать ихъ гнѣвъ чиномъ совѣтника или пожалованьемъ орденовъ.
   Въ университетѣ -- по той или по инымъ причинамъ -- не было ни одного выдающагося своими познаніями профессора. Нѣкоторые были стары и превратились въ настоящихъ болтуновъ; другіе были въ цвѣтѣ силъ, но представляли собой дилеттантовъ, добившихся каѳедры чрезъ женъ или помощью мелкихъ талантовъ. Единственный человѣкъ, пользовавшійся уваженіемъ, былъ профессоръ Сведеліусъ, прославившійся, впрочемъ, болѣе своими гуманными идеями и ходившими о немъ анекдотами, чѣмъ учеными трудами. Его дѣятельность была главнымъ образомъ направлена на составленіе учебниковъ и некрологовъ, причемъ въ этихъ трудахъ было болѣе патріотизма и красоты стиля, чѣмъ научнаго знанія или самостоятельности мысли.
   Прибавимъ, что, вообще говоря, все было иностранное. Ученыя и учебныя книги были большею частью нѣмецкія и французскія. Англійскихъ было мало только потому, что англійскаго языка не знали. Самъ профессоръ исторіи литературы не имѣлъ правильнаго англійскаго выговора; онъ началъ свои лекціи съ извиненія за дурное произношеніе въ англійскомъ языкѣ. Никто не сомнѣвался въ его знаніи англійскаго языка, такъ какъ всѣ знали о его порядочныхъ переводахъ англійской поэзіи.-- Почему же онъ не выучился правильному произношенію? спрашивали себя студенты.
   Издававшіяся при университетѣ книги и диссертаціи были большею частью плохими компиляціями изъ нѣмецкихъ книгъ, были случаи и буквальныхъ переводовъ въ качествѣ диссертацій на ученую степень, но всѣ эти случаи сопровождались академическимъ скандаломъ.
   Все это говорится не въ обвиненіе университета, а лишь для характеристики. Разумѣется, нѣтъ шведской науки, какъ не можетъ быть науки бельгійской, нѣмецкой или венгерской. Но слѣдуетъ отмѣтить, что въ Швеціи были Линней и Берцеліусъ, оба оставшіеся безъ шведскихъ преемниковъ.

-----

   Іоганъ страдалъ отъ недостатка предпріимчивости. Школа не оставляла ему ни малѣйшей иниціативы и вкладывала работу прямо въ руки; университетъ, наоборотъ, не оказывалъ даже необходимой помощи, предоставляя ему дѣлать все по собственному усмотрѣнію. Молодымъ человѣкомъ овладѣли апатія и упадокъ духа. Задача показалась ему неразрѣшимой, и онъ сталъ придумывать, на что промѣнять университетъ, и не попытаться ли пріискать послѣ Рождества какое-нибудь мѣсто.
   Онъ узналъ отъ товарищей, что студентъ могъ получить мѣсто сельскаго учителя безъ всякаго экзамена, и что на такомъ мѣстѣ можно существовать. Съ этой минуты его мечтой стало поселиться въ деревнѣ. У него была прирожденная ненависть къ большимъ городамъ, несмотря на то, что онъ родился и выросъ въ столицѣ. Онъ не могъ быть счастливъ безъ солнца и чистаго воздуха; ему были ненавистны городскія улицы, рынки, сутолока; его раздражала важность, придаваемая въ городахъ наружнымъ знакамъ, отличавшимъ людей различныхъ ступеней соціальнаго строя. У него было природное отвращеніе къ излишней утонченности культуры, къ оторванности отъ земли и природы. Онъ напоминалъ собой растеніе, искавшее корнями землю между булыжникомъ мостовой, или звѣря, вырощеннаго въ городѣ, но рвавшагося въ лѣсъ.
   Есть рыбы, которыя могутъ пробыть нѣкоторое время на сушѣ и забираются въ траву; но онѣ всегда возвращаются къ водѣ и не выродились въ амфибіи. Куры приручены человѣкомъ съ такихъ незапамятныхъ временъ, что порода ихъ предковъ успѣла вымереть, но до сихъ поръ куры сохранили привычку спать на суку или на жерди, точь въ точь, какъ глухари и тетерева. Гуси становятся безпокойны осенью, когда начинается перелетъ... Таковы результаты прославленной приспособляемости! Всѣ виды стремятся обратно.
   То же и съ людьми. До настоящаго времени человѣкъ не можетъ примѣниться къ сѣверному климату, не поступившись культурой. Нервы, мозгъ, кожа примѣняются къ морозамъ, но легкія отказываются примѣняться, вслѣдствіе чего на сѣверѣ особенно развиты легочныя болѣзни. Эскимосы -- тоже южане по происхожденію примѣнились къ морозамъ вполнѣ, но принуждены были отречься отъ культуры. А что такое склонность сѣверянъ переселяться на югъ, какъ не стремленіе обратно, къ солнцу, на берега Ганга, гдѣ стояла колыбель человѣчества? Что такое отвращеніе дѣтей къ мясной пищѣ, ихъ пристрастіе къ плодамъ, особенная наклонность лазить на деревья, какъ не стремленіе обратно? Вотъ почему одно сохраненіе культуры уже стоитъ неимовѣрныхъ усилій и постоянной борьбы съ обратнымъ теченіемъ.
   Въ человѣчествѣ культура поддерживается образованіемъ, какъ ходъ часоваго механизма заводомъ пружины. Но если заводить будутъ съ излишнимъ усиліемъ, пружина можетъ лопнуть и весь механизмъ быстро пойдетъ обратнымъ ходомъ, пока не остановится. Съ развитіемъ культуры, напряженіе становится все сильнѣе и сильнѣе, причемъ статистика даетъ все большее и большее число знаковъ въ спискахъ умалишенныхъ.
   Нельзя идти противъ культурнаго движенія, но можно и должно останавливать излишнее и безумное стремленіе впередъ. Можно получить значительное облегченіе культурнаго давленія, отказываясь только отъ условной роскоши. Есть мѣста во внутреннихъ частяхъ нѣмецкой Швейцаріи, гдѣ замѣтны успѣшныя попытки въ этомъ направленіи. Тамъ отсутствуетъ погоня за почестями и знаками отличія, потому что ни того, ни другаго не имѣется въ учрежденіяхъ. Милліонеръ живетъ въ такой же избѣ, какъ и бѣднякъ, развѣ нѣсколько просторнѣе; обычай осуждаетъ слишкомъ богатыя частныя постройки. Богачъ ходитъ въ крестьянскомъ платьѣ и отъ души хохочетъ надъ затянутымъ въ неудобное платье горожаниномъ. Его смѣхъ искренній, потому что онъ могъ бы купить за наличныя деньги все, чѣмъ кичится горожанинъ, но не дѣлаетъ этого вслѣдствіе отсутствія подобной потребности; по привычкѣ, обычаю и воспитанію, ни онъ, ни его сосѣди не цѣнятъ роскоши".
   "Люди могли бы обезпечить себѣ болѣе счастливую жизнь, умѣривъ взаимное соревнованіе и погоню за условной роскошью. Чѣмъ меньше роскоши, тѣмъ меньше труда и хлопотъ".
   "Проповѣдь противъ излишней культуры ничему не поможетъ -- это всякій знаетъ. Но самое появленіе такихъ проповѣдей указываетъ на существующее теченіе къ простотѣ и естественности, къ тому, что Тургеневъ назвалъ "опрощеніемъ". Эволюціонисты жестоко ошибаются, предполагая, что всякая эволюція человѣческой культуры ведетъ къ умноженію благополучія людей. Болѣзнь тоже развивается, но только до кризиса, а затѣмъ слѣдуетъ выздоровленіе или смерть".
   Такія мысли бродили въ головѣ Іогана и вооружали его противъ городовъ, гдѣ гнилость культуры по его мнѣнію проявлялась во всемъ съ особенной рѣзкостью.
   Въ деревнѣ, въ скромномъ и незамѣтномъ положеніи сельскаго учителя, онъ ожидалъ найти болѣе счастливое существованіе. Въ этомъ онъ не видѣлъ ни малѣйшаго униженія, потому что добровольно спуститься не значитъ пасть. При томъ онъ сознавалъ, что къ верху его двигали жизнь и обстоятельства, а самъ онъ совсѣмъ не сознавалъ пользу такого движенія.
   Теперь онъ желалъ получить возможность работать и ѣсть. Онъ просмотрѣлъ объявленія "Почтовой Газеты". Оказалось много мѣстъ съ жалованьемъ отъ 300 до 600 кронъ въ годъ, при готовомъ помѣщеніи съ огородомъ и правомъ безвозмездно отправлять скотъ на церковныя пастбища. Онъ написалъ по нѣсколькимъ объявленнымъ адресамъ, но не получилъ отвѣта.
   Между тѣмъ полугодіе кончилось, и его 80 кронъ истощились. Тогда онъ поѣхалъ домой, не принявъ рѣшенія, чѣмъ сдѣлаться и куда дѣться по окончаніи рождественскихъ праздниковъ. Это полугодіе принесло ему одни разочарованія и убѣжденіе, что въ Упсалѣ ему дѣлать нечего.
   

II.
Внизу и вверху.

   -- Достаточно ли ты ученъ теперь?
   Такимъ и тому подобными вопросами его насмѣшливо привѣтствовали въ родительской семьѣ.
   Отецъ попытался взглянуть на дѣло серьезнѣе и сталъ придумывать одну комбинацію за другой, но ничего удачнаго не придумалъ. Іоганъ былъ студентомъ и имѣлъ законное право поступать, куда хотѣлъ, и цѣлые годы не возвращаться въ университетъ, не теряя своихъ студенческихъ правъ -- это былъ фактъ. Но потомъ что?
   Была зима, вслѣдствіе чего нельзя было надѣвать студенческую шапку и хоть въ ней находить утѣшеніе. Семейство лишалось такимъ образомъ случая лишній разъ щегольнуть своимъ студентомъ, и всѣ были недовольны. Кто-то утверждалъ, что войска остались бы безъ офицеровъ, если бы уничтожены были красивые мундиры; нѣтъ сомнѣнія, что число студентовъ значительно уменьшилось бы съ уничтоженіемъ наружныхъ знаковъ отличія. Въ Парижѣ студенты теряются въ толпѣ, между тѣмъ какъ въ Германіи они всюду на виду и составляютъ такой же привилегированный классъ, какъ офицеры; зато Германія страна ученыхъ, тогда какъ Франція страна согражданъ.
   Отецъ воспитывалъ Іогана, предполагая, что будетъ имѣть возможность гордиться имъ. Теперь о гордости не могло быть и рѣчи, а являлось опасеніе, что молодой человѣкъ сталъ неспособнымъ къ простой работѣ и не имѣетъ возможности докончить образованіе, чтобы сдѣлаться интеллигентнымъ труженикомъ.
   Планы Іогана объ учительствѣ въ деревнѣ не пришлись старику по вкусу. Столько труда и такой маленькій результатъ! Кромѣ того, это значило на-отрѣзъ отказаться отъ честолюбивыхъ намѣреній... навсегда! Отецъ видѣлъ въ проектѣ Іогана лишь такую же блажь, какъ тогда, когда онъ собирался поступить вольноопредѣляющимся въ кавалерійскій полкъ. Нельзя было допустить такого униженія.
   Особенно тяжело стало молодому человѣку послѣ рождественскихъ праздниковъ, когда уже нельзя было считать его присутствіе въ семьѣ праздничнымъ посѣщеніемъ, и онъ превратился въ простаго дармоѣда.
   Однажды онъ встрѣтилъ на улицѣ знакомаго учителя, съ которымъ разговорился о своемъ затруднительномъ положеніи. Учитель посовѣтовалъ поступить преподавателемъ въ одну изъ стокгольмскихъ народныхъ школъ.
   -- Это занятіе обезпечиваетъ кусокъ хлѣба и не мѣшаетъ готовиться къ экзамену на степень {Шведскіе студенты имѣютъ право подготовляться къ экзамену на ученую степень внѣ университета (до десяти лѣтъ) и должны явиться въ Упсалу только къ самому экзамену или для защиты диссертаціи. Примѣч. перевод.}, сказалъ онъ.
   -- Я готовъ поступить учителемъ куда угодно, только не въ стокгольмскія школы! замѣтилъ Іоганъ.
   -- Напрасно! Въ здѣшнихъ школахъ учительствуетъ не мало студентовъ.
   -- Неужели? Стало-быть у меня будутъ товарищи по несчастію? Въ такомъ случаѣ можно подумать...
   -- Одинъ изъ учителей перешелъ въ начальную школу изъ Новаго Элементарнаго училища.
   Іоганъ подалъ прошеніе и былъ принятъ учителемъ съ девятью-стами кронъ жалованья въ годъ. Отецъ одобрилъ такое рѣшеніе, когда узналъ, что служба въ школѣ не помѣшаетъ Іогану продолжать научныя занятія. Со своей стороны Іоганъ обѣщался остаться жилъцомъ-пансіонеромъ въ родной семьѣ.
   И вотъ однимъ зимнимъ утромъ, въ половинѣ девятаго, онъ отправился по направленію къ церкви св. Клары. Точь въ точь, какъ онъ ходилъ, будучи восьми-лѣтнимъ мальчикомъ: тѣ же улицы, тотъ же звонъ кларскихъ колоколовъ! Это было повтореніе уроковъ, выученныхъ одиннадцать лѣтъ тому назадъ.
   Съ такимъ же, если не съ большимъ, страхомъ опоздать, вошелъ онъ въ большую классную комнату, въ которой ему предстояло вмѣстѣ съ двумя учительницами преподавать сотнѣ дѣтей. Ученики оказывались того же общественнаго слоя, какъ въ школѣ св. Якова, только моложе. Это были некрасивыя, блѣдныя дѣти, съ опухшими, золотушными лицами, приниженныя, одѣтыя въ грубое платье и въ тяжелую обувь. Нужда и страданія придаютъ людямъ некрасивую наружность, которую не въ силахъ скрасить ни религіозное смиреніе, ни робость; привилегированное сословіе, точно мучимое угрызеніями совѣсти, не любитъ видѣть этихъ отверженцевъ и старается укрыться отъ нихъ въ особыхъ кварталахъ или за. городомъ.
   Занятія въ школѣ начались пѣніемъ псалма и чтеніемъ молитвы; все было по-старому, ни въ чемъ не замѣчалось движенія впередъ; только парты были замѣнены отдѣльными столами и стульями, да помѣщеніе было просторнѣе, свѣтлѣе. Іогану пришлось сложить руки и пѣть молитву вмѣстѣ съ дѣтьми.
   Послѣ молитвы въ классъ вошелъ старшій учитель, нѣчто вродѣ ректора; онъ обошелся съ Іоганомъ отечески. Молодому учителю были сообщены инструкціи и дано было нѣсколько совѣтовъ.
   -- Классъ очень плохъ. Совѣтую, магистръ {Согласно обычаю, всякій учитель титулуется въ Швеція, "магистромъ".}, обращаться построже.
   Затѣмъ Іоганъ взошелъ на каѳедру, стоявшую на нѣкоторомъ возвышеніи, какъ эшафотъ, взялъ въ руки указку (вѣрнѣе розгу) и приготовился начать урокъ.
   -- Неужели я буду драться? Неужели я въ самомъ дѣлѣ на эшафотѣ? спросилъ онъ себя и почувствовалъ стыдъ передъ всѣми этими дѣтьми, мальчиками и дѣвочками, напряженно смотрѣвшими на новаго учителя, чтобы угадать, будетъ ли онѣкъ нимъ жестокъ.
   -- Что вамъ задано? спросилъ Іоганъ.
   -- Первая заповѣдь! хоромъ отвѣтилъ весь классъ.
   -- Постойте, отвѣчать долженъ только одинъ изъ васъ. Ты, крайній справа, какъ тебя зовутъ?
   -- Гальбергъ! крикнулъ весь классъ.
   -- Отвѣчать долженъ только одинъ, именно тотъ, котораго я спрашиваю.
   Послышались смѣшки. "Этотъ не опасенъ!" думали дѣти.
   -- Скажи первую заповѣдь, обратился Іоганъ къ Гальбергу.
   Тотъ сказалъ.
   Но!.. Стало быть, онъ знаетъ!
   Тотъ же вопросъ былъ заданъ еще пятнадцати дѣтямъ, и всѣ они знали первую заповѣдь. Объясненія они тоже давали удовлетворительныя. На все это ушло только четверть часа, и Іогану показалось нелѣпымъ продолжать то же самое. Что дѣлать далѣе? Объяснять дѣтямъ о Богѣ? Іоганъ не считалъ себя способнымъ датъ какое-либо удовлетворительное объясненіе, а если бы онъ началъ говорить то, что думалъ, то несомнѣнно былъ бы уволенъ въ тотъ же день.
   Въ классѣ водворилось тягостное безмолвіе, въ продолженіе котораго Іоганъ думалъ о ложности своего положенія и неудовлетворительности существующаго преподаванія въ начальныхъ школахъ.
   -- Что же мы теперь будемъ дѣлать? спросилъ онъ, обращаясь къ классу.
   Дѣти переглянулись и фыркнули.
   "Забавный магистръ!" думали они.
   -- Что имѣлъ обыкновеніе дѣлать прежній учитель, послѣ того какъ онъ спрашивалъ урокъ? обратился Іоганъ къ старшему въ классѣ.
   -- Гмъ... Онъ начиналъ "объяснять!" отвѣтилъ мальчикъ.
   Да, объяснять и Іоганъ могъ, но вѣдь этого-то и нельзя было сдѣлать...
   -- Вы свободны, дѣти! сказалъ онъ.-- Только не шумите.
   Ребятишки смотрѣли на него, онъ на нихъ; они улыбались другъ другу.
   -- Не правда ли, все это идіотски глупо? хотѣлось ему скапать, но конкретной формы эта мысль не приняла.
   Вдругъ Іоганъ понялъ, что дѣти смѣются надъ нимъ.
   "Нѣтъ, такая метода не годится!" подумалъ онъ и снова занялся первой заповѣдью, такъ что всѣ дѣти были спрошены по крайней мѣрѣ одинъ разъ. Кое-какъ удалось протянуть время до девяти часовъ, и урокъ былъ конченъ.
   Затѣмъ всѣ три отдѣленія школы были собраны въ большой залѣ для приготовленія къ прогулкѣ. Читателю можетъ показаться страннымъ, что требовалось приготовленіе, и весьма сложное, къ такой простой вещи, какъ увольненіе дѣтей погулять на дворѣ. Но такъ было въ дѣйствительности. Подробное описаніе этого приготовленія показалось бы совершенно невозможной каррикатурой; поэтому я буду кратокъ.
   Сперва дѣти, вся сотня дѣтей, должны были сѣсть на стулья и оставаться нѣкоторое время абсолютно неподвижными, среди абсолютнаго молчанія. Со стороны могло показаться, что хотятъ снять съ нихъ фотографическій снимокъ. На одно мгновеніе толпа дѣтей превращалась въ какую-то сплошную и неодушевленную сѣрую массу; но въ слѣдующій моментъ кто-нибудь изъ нихъ шевелился, и эффектъ пропадалъ. Виновника ставили лицомъ къ стѣнѣ, и "приготовленіе" возобновлялось. Требовалось не мало работы, чтобы достичь параллельности всѣхъ 200 дѣтскихъ рукъ, правильнаго положенія 100 головъ, перпендикулярности дѣтскихъ спинъ къ сидѣньямъ. Снова водворялось спокойствіе, но требовалось не мало шлепковъ для достиженія "абсолютнаго". Чаще всего въ самый моментъ достиженія абсолютнаго, уставалъ какой-нибудь мускулъ ребенка, ослабѣвалъ какой-нибудь нервъ, и снова начинались побои, крикъ и новая работа въ стремленіи къ совершенству.
   Обыкновенно дѣло кончалось тѣмъ, что учительница -- учителя не занимались абсолютностью -- принуждена была смотрѣть сквозь пальцы на мелкія нарушенія идеальнаго спокойствія и дѣлать видъ, что результатъ достигнутъ. Тогда наступалъ важный моментъ: всѣ 100 дѣтей, по знаку учительницы должны были одновременно и безшумно встать со своихъ мѣстъ и остаться неподвижными стоя. Это былъ непріятный моментъ, такъ какъ чаще всего въ эту минуту падала на полъ какая-нибудь аспидная доска или линейка. Дѣлать было нечего: приходилось снова садиться и начинать съ начала.
   Когда упражненіе оканчивалось благополучно, начиналось маршированіе дѣтей по отдѣленіямъ изъ залы. Они должны были идти на носкахъ, опять-таки абсолютно безшумно, иначе ихъ возвращали на мѣста, опять заставляли сидѣть, стоять -- все съ начала.
   Да, это была штука! Особенно безобразно было, когда бѣдныя дѣти, въ своей толстой обуви съ деревянными подошвами, должны были ходить на носкахъ... Они имѣли видъ прокрадывающихся воришекъ!.
   На дворѣ школьники раздѣлялись на партіи. Тѣхъ, которые хотѣли пить, выстраивали правильными рядами у водопроводнаго крана; въ то же время учитель инспектировалъ отхожія мѣста, куда уводились другія партіи, и долженъ былъ наблюдать за играющими среди двора. Потомъ дѣти опять выстраивались и въ прежнемъ порядкѣ, опять-таки на носкахъ и безшумно, возвращались въ залу. Въ случаѣ нарушенія тишины, они уводились обратно на дворъ, и шествіе возобновлялось.
   Да, это было упражненіе!
   Начался новый урокъ. Дѣти должны были выучить наизусть отрывки изъ патріотической хрестоматіи, изданной для убѣжденія людей въ томъ, что Швеція лучшая страна въ мірѣ, хотя въ дѣйствительности она въ климатическомъ и экономическомъ отношеніяхъ одна изъ худшихъ, культура ея позаимствована изъ-за границы, а всѣ ея короли были иностраннаго происхожденія.
   Въ началѣ урока вошелъ инспекторъ, Іоганъ хотѣлъ прервать урокъ, но начальникъ сдѣлалъ знакъ, чтобы продолжались занятія. Дѣти, во время урока катехизиса потерявшія страхъ къ учителю, были невнимательны. Іоганъ бранилъ ихъ, но его прикрикиванья ни къ чему не вели. Тогда выступилъ на сцену инспекторъ; онъ взялъ у Іогана книгу, сказалъ ученикамъ коротенькую рѣчь и началъ преподавать.
   -- Это худшее отдѣленіе школы. Вотъ какъ надо обращаться съ дѣтьми! казалось, говорилъ онъ Іогану каждымъ взглядомъ.
   Получилось упражненіе, повидимому, имѣвшее цѣлью добиться отъ дѣтей "абсолютнаго" вниманія. Вообще, въ этой школѣ задавались мечтой добиваться во всемъ безусловнаго, и въ этихъ видахъ организовано было дрессированіе дѣтей.
   Читающій ребенокъ прерывался на полусловѣ и выкрикивалось имя того, кто долженъ былъ продолжать чтеніе. Старый инспекторъ, навѣрное не разъ испытавшій на себѣ, какъ трудно бываетъ иногда побороть разсѣянность и какъ часто мысли уносятся куда-то, въ то время, какъ глаза внимательно продолжаютъ читать, дѣлалъ видъ, что считаетъ вниманіе самой простой вещью на свѣтѣ. Разсѣянныя дѣти вытаскивались со своихъ мѣстъ за волосы, получали такіе побои тростью, что кричали благимъ матомъ и катались отъ боли по полу.
   Затѣмъ инспекторъ рекомендовалъ учителю прилежно работать розгой и вышелъ изъ класса.
   Оставалось только продолжать принятую въ школѣ методу или отказаться отъ мѣста. Послѣднее не согласовалось съ планами Іогана, и пришлось принять первое. Онъ обратился къ дѣтямъ со слѣдующими словами:
   -- Вы знаете теперь, какъ надо вести себя, чтобы избавиться отъ побоевъ; слѣдовательно, пусть всякій, который получитъ розги, пеняетъ на самого себя. Я тутъ не причемъ. Вотъ розга, а вотъ обязанности; исполняйте обязанности, иначе явится розга.
   Это было хитро сказано, но являлось безчеловѣчною жестокостью, потому что не было принято во вниманіе, насколько дѣти способны исполнить свои обязанности. Такимъ образомъ всякій разъ, когда природная дѣтская живость не позволяла имъ. быть "безусловно" внимательными, "обязанности" оказывались невыполненными, и... розга работала безостановочно.
   Лица дѣтей выражали только страхъ; болѣзненные крики и мольбы о пощадѣ не смолкали... О, это было возмутительно!
   Іоганъ чувствовалъ нелѣпость всей этой пытки, но за нимъ стояли его собственныя обязанности. Иногда онъ уставалъ душой и махалъ на все рукой. Тогда товарищи -- учителя и учительницы -- начинали его усовѣщивать, а начальство внушало... Иногда нелѣпость системы казалась ему до такой степени смѣшной, что онъ усмѣхался среди истязаній, и бѣдныя дѣти улыбались, глядя на него. И онъ и они понимали, что стремятся къ неосуществимому и что, слѣдовательно, наказанія совсѣмъ излишни.
   Ибсенъ, отрицающій родовую и денежную аристократію, объявляетъ рабочихъ будущими аристократами на земномъ шарѣ. Ему непремѣнно нужны аристократы! Между тѣмъ, если праздность содѣйствуетъ вырожденію родовъ, то излишній физическій трудъ не менѣе содѣйствуетъ вырожденію породы. Дѣти, всѣ предки которыхъ были рабочими, выглядятъ болѣзненнѣе, несомнѣнно слабодушнѣе, очень часто слабосильнѣе дѣтей привилегированныхъ сословій. Можетъ быть, тотъ или другой мускулъ -- плечевые мускулы, оконечности -- у нихъ сильнѣе развиты, но кровь, сквозящая изъ-подъ блѣдной кожи, безспорно хуже. У многихъ головы слишкомъ велики и явно расширены водянкой, у многихъ ушная течь, у большинства -- хроническій насморкъ и грубыя, неловкія руки.
   Въ школѣ, гдѣ преподавалъ Іоганъ, можно было дѣлать интересныя наблюденія того, насколько ремесло родителей отразилось на ихъ дѣтяхъ. Можно было видѣть въ миніатюрѣ: рабочихъ газовыхъ заводовъ съ испорченными отъ вдыханія сѣрныхъ испареній легкими, кузнецовъ съ непомѣрно развитыми плечами и выгнутыми ногами, маляровъ съ испорченнымъ отъ запаха ядовитыхъ красокъ мозгомъ, трубочистовъ съ характерной сыпью на лицѣ, переплетчиковъ съ ввалившейся грудью; здѣсь, точно въ новомъ изданіи, являлись: кашель металлурговъ и асфальтовщиковъ, общая разслабленность обойщиковъ, близорукость часовыхъ дѣлъ мастеровъ. Все это было прирожденное у бѣдныхъ дѣтей, а по истинѣ, они не представляли собой крѣпкой расы, на которой можно было бы строить планы будущаго. Извѣстно, что поколѣнія городскихъ рабочихъ недолговѣчны и что они быстро вымерли бы, если бы не пополнялись свѣжимъ притокомъ деревенскихъ жителей.
   Только въ два часа ученики вышли изъ школы, такъ какъ болѣе часа ушло на "приготовленіе" къ выходу на улицу. Особенно нелѣпо было требованіе, чтобы дѣти по отдѣленіямъ выходили (маршировкой на носкахъ) въ переднюю, затѣмъ одѣвались, но не уходили домой, а возвращались въ залу "посидѣть спокойно" совсѣмъ уже одѣтыми.
   Выйдя на улицу, Іоганъ задалъ себѣ вопросъ: это ли та знаменитая народная школа, на которую государствомъ затрачено такъ много средствъ? И неужели нельзя было выработать болѣе человѣчной методы? Можно было отвѣтить ему вопросомъ: приготовился ли онъ самъ къ учительской дѣятельности прежде, чѣмъ принять должность, а въ особенности -- прежде, чѣмъ сомнѣваться въ принятыхъ школою методахъ. Не слѣдуетъ однако забывать, что лучшими учителями, т. е. такими, которые вымучивали въ школѣ наилучшіе (читай: наихудшіе) результаты, были невѣжественные учителя изъ семинарій, ни минуты не сомнѣвавшіеся въ цѣлесообразности принятой системы. Ихъ не стѣсняли ни сомнѣнія въ разумности того, что дѣлалось, ни сожалѣніе къ дѣтямъ; дѣти ихъ слушались и боялись. Учительницы были еще невѣжественнѣе и внушали еще болѣе повиновенія дѣтямъ. Онѣ были педантичны, добивались "абсолютнаго" и совсѣмъ не страдали излишней чувствительностью, а скорѣе были жестоки. Онѣ съ особеннымъ удовольствіемъ примѣняли утонченное сѣченіе дѣтей по пальцамъ, причемъ, когда ребенокъ рефлективно отдергивалъ пальцы, наказаніе усиливалось. Онѣ не спрашивали себя, можно ли, напримѣръ, удержаться отъ миганія, когда въ глаза летитъ пыль! Учительницы тоже имѣли преимущество малаго знанія и отсутствія сомнѣній.
   Спрашивается: стоило ли подготовляться къ такой дѣятельности, если, какъ видно изъ вышесказаннаго, совершенство учителя (съ точки зрѣнія метода) являлось обратно пропорціональнымъ его общимъ познаніямъ и душевной чуткости?
   Объ учительницахъ слѣдуетъ еще сказать, что онѣ получали отличное жалованіе. Сдавъ скромный экзаменъ на учительницу, женщина получала въ школѣ, относительно говоря, большее вознагражденіе, чѣмъ люди съ высшимъ образованіемъ. Ихъ видимо предпочитали; имъ давали награды; ихъ посылали на казенный счетъ заграницу. Это было несправедливо, но такова была система.
   Въ качествѣ коллегъ онѣ были хорошими товарищами и очень милы, пока съ ними обходились любезно и предоставляли имъ управленіе всей школой. Ухаживанья, впрочемъ, отнюдь не было, да и не мудрено: учителя ежедневно видѣли ихъ съ самой непривлекательной стороны, въ качествѣ исполнительницъ тѣлесныхъ наказаній, что никакъ не могло содѣйствовать иллюзіи о нихъ. Но учительницы этимъ не тяготились. Вообще, онѣ были довольны своей судьбой, исполняли свои обязанности и ничѣмъ не тяготились.
   Когда Іоганъ, бывало, не въ силахъ былъ продолжать истязаніе малютокъ, онъ отправлялъ провинившихся къ учительницѣ, и та охотно исполняла за него обязанности палача.
   Что именно требуется отъ человѣка, чтобы онъ могъ вліять на дѣтей, трудно сказать. Одни брали спокойствіемъ и выдержкой, другіе, наоборотъ -- нервностью; одни гипнотизировали дѣтей, другіе ихъ били, третьи внушали уваженіе сѣдинами или мужественной осанкой, а женщины пользовались традиціоннымъ матріархатомъ, склонностью дѣтей подчиняться материнскому произволу.
   Іоганъ былъ непригоденъ: онъ былъ слишкомъ молодъ -- ему было всего восемнадцать лѣтъ,-- а выглядѣлъ онъ еще моложе; онъ сомнѣвался въ правильности всей системы; онъ былъ еще очень ребячливъ, несмотря на всю свою серьезность; наконецъ, онъ смотрѣлъ на свою должность, какъ на временное занятіе.
   Кромѣ того, въ немъ проснулось честолюбіе. Онъ намѣревался пойти далеко -- куда именно, онъ самъ не зналъ -- и, благодаря воспитанію, былъ уже въ душѣ аристократомъ. Образованіе дало ему болѣе утонченные вкусы, и у него выработались утонченныя привычки. Дурной запахъ, безобразная картина, худая одежда -- все. это отталкивало его и внушало ему отвращеніе. Въ сущности онъ чувствовалъ, что уже многое получилъ въ жизни, и постоянное созерцаніе обездоленныхъ людей терзало его, какъ укоръ совѣсти. Еслибы его мать вышла замужъ за человѣка ей равнаго, онъ былъ бы такимъ же, какъ одинъ изъ его учениковъ; теперь эта мысль терзала его.
   "Онъ возгордился!" говорилъ о немъ одинъ бывшій приказчикъ, сдѣлавшійся редакторомъ газеты и увѣрявшій, что онъ доволенъ своей "скромной участію", точно его теперешнее положеніе не было неизмѣримо выше того, изъ котораго онъ вышелъ. "Онъ возгордился!" говорилъ о немъ хозяинъ сапожной мастерской, который, навѣрное, охотнѣе бы утопился, чѣмъ бы снова сдѣлался подмастерьемъ. Нѣтъ сомнѣнія, что возгордился такъ же, какъ сапожный мастеръ, но можетъ быть менѣе, такъ какъ онъ вѣдь спустился же изъ студентовъ на степень народнаго учителя. Но въ этомъ не было ни вины, ни достоинства, и въ учителя онъ пошелъ не изъ принципа, а по необходимости; поэтому онъ никогда не хвастался своимъ поступкомъ и отнюдь не старался казаться народникомъ.
   Симпатіи и антипатіи непроизвольны. Поэтому всякія претензіи низшихъ классовъ на самопожертвованіе и любовь къ нимъ высшихъ -- чистѣйшій идеализмъ. Никто не отдаетъ добровольно своихъ преимуществъ.
   Іоганъ былъ теперь аристократъ, но онъ не презиралъ бѣдныхъ людей и не называлъ ихъ сволочью. Онъ признавалъ ихъ родственникими съ материнской стороны, но не имѣлъ съ ними ничего общаго. Въ этомъ были виноваты воспитавшія его школы. Только полная реформа школьнаго дѣла и обязательность для всѣхъ классовъ общества общаго элементарнаго образованія могутъ уничтожить отчужденность интеллигенціи отъ народа.
   Іоганъ не хотѣлъ спускаться и, чтобы удержаться на высотѣ, усердно работалъ для будущности. Теперь онъ могъ пріобрѣтать книги, и онъ усердно покупалъ ихъ. Изучая итальянскій языкъ, онъ сознавалъ, что возвышается надъ другими. Онъ былъ настолько честенъ, что не старался увѣрить себя, что его стремленія кверху основаны на идеальной любознательности или что онъ работаетъ на пользу человѣчества. Онъ желалъ получить ученую степень и не облекалъ такое желаніе въ какую-либо мишурную добродѣтель.
   Обстоятельства не особенно благопріятствовали работѣ. Строгая діэта въ Упсалѣ, гдѣ обѣдъ за шесть кронъ въ мѣсяцъ и стаканъ молока утромъ всегда оставляли его впроголодь, подорвала его силы, а восемнадцати-лѣтній возрастъ безъ того располагалъ къ лѣни и наслажденіямъ жизнью. Вдобавокъ, дома было скучно, и по вечерамъ его неудержимо влекло въ рестораны, гдѣ постоянно попадались хорошіе товарищи...
   Іоганъ охотно пилъ крѣпкіе напитки. Вино укрѣпляло его и ему такъ сладко спалось послѣ стакана добраго тодди. Замѣчательно, что почти каждый шведскій юноша переживаетъ періодъ особеннаго влеченія къ алкоголю. Дѣло въ томъ, что мы происходимъ отъ многихъ поколѣній пьяницъ, изъ рода въ родъ появлявшихся съ древнѣйшихъ временъ язычества, когда и пиво и брага замѣняли вино; народная склонность съ вѣками превратилась въ потребность. У Іогана эта потребность была настолько сильна, что воздержаніе вызывало упадокъ силъ.
   Итакъ, несмотря на усиленныя занятія, онъ успѣвалъ посѣщать кофейни. Кромѣ того, онъ сталъ хорошо одѣваться. Получаемое жалованье казалось ему громаднымъ, неистощимымъ. Благодаря преувеличенному представленію о своихъ доходахъ, онъ много тратилъ и скоро надѣлалъ долги. Эти долги никогда уже не могли быть уплачены, постоянно росли и превратились въ язву его жизни, отравляя всѣ его удовольствія, проникая во всѣ его мысли, даже мечты.

-----

   Нелегко было приспособляться къ умственному уровню дѣтей. Приходилось принижаться къ нимъ и, такъ сказать, ослаблять мыслительные винтики, отчего весь мыслительный механизмъ расшатывался.
   Зато несомнѣнную пользу Іоганъ извлекъ изъ обязательныхъ для учителя посѣщеній (по воскресеньямъ) семей нѣкоторыхъ своихъ учениковъ.
   Былъ въ школѣ мальчикъ, съ которымъ было не мало возни. Онъ былъ нечистоплотенъ, всегда нечесанъ и дурно одѣтъ; никогда онъ не зналъ уроковъ и постоянно заслуживалъ наказанія. У него была чрезмѣрно большая голова и мутные непрерывно-бѣгающіе глаза. Іогану пришлось отправиться къ его родителямъ, чтобы выяснить причины дурнаго поведенія мальчика. Оказалось, что родители содержали кабакъ въ концѣ Апельбергской улицы. Отца не было дома; за стойкой стояла мать. Въ кабакѣ было темно и душно; множество людей сомнительной наружности пили по угламъ и встрѣтили учителя, котораго приняли за агента сыскной полиціи, съ мрачными, угрожающими взглядами. Когда Іоганъ сообщилъ женщинѣ о причинѣ своего посѣщенія, его провели за стойку въ жилое помѣщеніе. Стоило взглянуть на обстановку семьи, чтобы понять причины всѣхъ недостатковъ ребенка. Вдобавокъ, мать, поочередно бранившая и оправдывавшая сына, объяснила, что "негодный мальчишка имѣетъ привычку допивать все, что остается въ стаканахъ посѣтителей".
   Что можно сдѣлать для исправленія такого ребенка? Помѣстить его въ лучшее жилище и въ лучшую среду, дать ему болѣе питательную пищу, приставить къ нему бонну, для наблюденія за его поведеніемъ и т. д.-- Все, стало быть, въ зависимости отъ экономическихъ вопросовъ!
   Въ другой разъ онъ попалъ въ Кларскій пріютъ, гдѣ было временно отведено помѣщеніе нѣсколькимъ бѣднымъ семьямъ. Въ большой залѣ оказалось семей двѣнадцать, раздѣлившихъ комнату чертами, сдѣланными мѣломъ на полу. Въ одномъ углу столяръ стругалъ у своего станка, въ другомъ -- сапожникъ подбивалъ подметки, въ каждой клѣткѣ, обозначенной мѣломъ, копошились мужчины, женщины, дѣти. Все, что обыкновенно скрывается отъ постороннихъ людей, поневолѣ сдѣлалось здѣсь навиду у всѣхъ. Чѣмъ тутъ можно было помочь? Подать рапортъ о томъ, что онъ видѣлъ и что всякій зналъ и безъ него?
   Однажды онъ наткнулся на гордыхъ бѣдняковъ. Ихъ дѣти ходили въ рубищѣ, настолько плохомъ, что потребовалось, разслѣдованіе. Іоганъ отправился, но родители оборванцевъ выгнали его изъ дому.
   -- Слава тебѣ, Господи, мы по міру еще не ходимъ и не нуждаемся въ посѣщеніяхъ разныхъ благотворителей! сказали ему.
   -- Прекрасно! Но въ такомъ случаѣ вы не должны отпускать дѣтей почти босыхъ среди зимы.
   -- Это не ваше дѣло!
   И дверь была захлопнута передъ его носомъ.
   По временамъ приходилось видѣть тяжелыя картины. Больныя дѣти, комната, полная дыма, кашель у всѣхъ, отъ бабушки до груднаго ребенка. Что могъ подѣлать Іоганъ для облегченія участи этихъ людей? Онъ могъ только испытывать ужасъ передъ такой нищетой и бѣжать отъ нея. Въ то время единственнымъ цѣлебнымъ средствомъ противъ нищеты признавалась благотворительность, а литература ограничивалась тѣмъ, что скорбѣла о несчастныхъ. Потому-то оставалось только сожалѣть, облегчить бѣду на короткое время и бѣжать отъ ея вида, чтобы не придти въ отчаянье.
   Посѣщенія семей своихъ бѣднѣйшихъ учениковъ производили на Іогана удручающее впечатлѣніе. Онъ началъ задумываться и потерялъ охоту готовиться къ экзамену.
   -- Тутъ что-то неладно! думалъ онъ.-- Какъ же газеты и книги, и опытные люди утверждаютъ, что нѣтъ исхода?... Неужели нѣтъ? Неужели такъ и быть должно? Пусть каждый поднимается кверху -- это никому не возбраняется, говорятъ мнѣ,-- поднимайся и ты!... Вѣрно ли это?

-----

   Избравъ своей спеціальностью живые языки -- въ томъ числѣ и итальянскій -- Іоганъ долженъ былъ ознакомиться съ итальянской литературой. По справкамъ оказалось, что на экзаменѣ чаще всего предлагали разобрать и объяснить что-нибудь изъ Декамерона Бокаччіо. Странный учебникъ! подумалъ Іоганъ. Въ этой книгѣ люди откровенно поучаются жить безнравственно; она полна насмѣшекъ надъ мужьями, обманутыми своими женами! Зато учебникъ довольно забавный!...
   Но оказались и другія стороны этой книги, стороны, о которыхъ онъ узналъ изъ исторіи литературы. Декамеронъ былъ оппозиціоннымъ памфлетомъ противъ средневѣковыхъ монаховъ и противъ брака. Бокаччіо первый замѣтилъ смѣшное положеніе мужей въ качествѣ кормильцевъ своихъ не всегда вѣрныхъ женъ и не всегда родныхъ дѣтей. Такое положеніе стало возможнымъ съ тѣхъ поръ, какъ женщина нашла болѣе удобнымъ промѣнять первобытный матріархатъ на патріархатъ, т. е. свалить на мужа всю отвѣтственность за благосостояніе семьи и большую часть работы. Книга Бокаччіо -- сатира надъ патріархальнымъ строемъ семьи, который женщина предпочла потому, что оказалась въ немъ лишь въ кажущейся, а не въ дѣйствительной зависимости отъ мужа. Доказательствомъ можетъ служить то, что женщины отказались лишь отъ второстепенныхъ и трудныхъ постовъ въ гражданскомъ строѣ, во всѣ времена сохранивъ за собой доступъ къ высшимъ постамъ; царицъ, королевъ, жрицъ, аббатиссъ и т. п.
   Какъ бы тамъ ни было, откровенное отношеніе Бокаччіо къ любовнымъ дѣламъ не столько наводило молодаго человѣка на размышленія, сколько разжигало въ немъ похотливыя желанія. Уже давно онъ ухаживалъ за одной дѣвушкой, служившей въ небольшомъ загородномъ ресторанѣ. Такъ какъ онъ всегда относился къ женщинамъ съ извѣстнымъ почтеніемъ, а слѣдовательно и съ нею не бывалъ грубъ, дѣвушка сочла его влюбленнымъ, сама нѣсколько увлеклась имъ и позволяла ему всевозможныя вольности. Очевидно, она надѣялась на что-то серьёзное, хотя никакихъ обѣщаній онъ ей не давалъ. Ея кокетство мучило его, и однажды онъ пожаловался на свои неудачи пріятелю.
   -- Ты слишкомъ скроменъ, сказалъ тотъ. Женщины любятъ смѣлыхъ мужчинъ.
   -- Дѣло въ томъ, что я совсѣмъ не особенно скроменъ съ нею... увѣрялъ Іоганъ.
   -- Стало быть, ты былъ слишкомъ скроменъ сначала. Надо сразу показывать свои намѣренья.
   Моментъ оказывался дѣйствительно пропущеннымъ. Впослѣдствіи онъ много разъ убѣждался въ истинѣ, что лишь тамъ возможны легкія побѣды, гдѣ нѣтъ никакой надежды на бракъ.
   Въ данномъ случаѣ дѣла не подвигались ни на шагъ. Дѣвушка позволяла ему почти все: она принимала его по ночамъ, позволяла ему пробираться черезъ окно, причемъ онъ имѣлъ случай сражаться съ дворовыми собаками и рвать платье о гвозди на заборѣ -- точь въ точь, какъ настоящіе любовники -- но дальше этого дѣло не шло. Чаще всего кончалось слезами и мольбами.
   -- Я люблю тебя слишкомъ искренно! говорила она.
   Чего она боялась, осталось невыясненнымъ, но для человѣка, изучавшаго Бокаччіо, положеніе было во всякомъ случаѣ непріятнымъ.

-----

   Приближалась весна.
   Іоганъ сдружился съ однимъ учителемъ, писавшимъ стихи и вращавшимся въ литературныхъ кружкахъ. Съ этимъ поэтомъ онъ проводилъ теперь большую часть свободнаго времени и дѣлился своими впечатлѣніями. Они вмѣстѣ совершали длинныя прогулки, заходили въ ресторанъ, гдѣ жила возлюбленная Іогана, болтали, закусывали и ухаживали. Поэтъ былъ въ добавокъ музыкантомъ, и, пока Іоганъ ухаживалъ за предметомъ своихъ мечтаній, поэтъ игралъ на роялѣ или сочинялъ веселые стишки. Іоганъ тоже пробовалъ писать стихи, но у него ничего не выходило.
   -- Видно, для этого нужно особое природное дарованіе, котораго у меня нѣтъ! думалъ онъ.-- А можетъ быть, на избранныхъ людей вдохновеніе нисходитъ внезапно, какъ превращеніе.
   Очевидно, онъ не былъ избранъ, такъ какъ превращеніе не совершалось. Это его огорчало, потому что ему страстно хотѣлось быть поэтомъ, и его мучило сознаніе, что природа обошла его этимъ дарованіемъ.
   Однажды вечеромъ дѣвушка сказала ему:
   -- Въ пятницу день моихъ именинъ. Надѣюсь, ты напишешь мнѣ поздравительное стихотвореніе?
   -- Непремѣнно! обѣщался онъ.
   При первой же встрѣчѣ съ поэтомъ Іоганъ разсказалъ ему о своемъ неосторожномъ обѣщаніи и жаловался, что стихотвореніе не удается.
   -- Я напишу за тебя, вызвался пріятель и на слѣдующій же день передалъ Іогану начисто переписанную поэму. Въ сущности, стихотвореніе было скабрезное, но веселое и недурно написанное.
   Въ пятницу утромъ стихи были отправлены именинницѣ, а вечеромъ оба пріятеля явились въ ресторанъ, чтобы поздравить дѣвушку, а кстати и закусить.
   Дѣвушка не показывалась -- она подавала обѣдъ какимъ-то посѣтителямъ въ отдѣльной залѣ. Въ ожиданіи ея, пріятели усѣлись за отдѣльный столикъ и потребовали себѣ сексу.
   Наконецъ появилась именинница. Она отозвала Іогана въ корридоръ и обратилась къ нему почти сурово:
   -- Ты написалъ эти стихи? спросила она.
   -- Нѣтъ! чистосердечно отвѣтилъ Іоганъ.
   -- Еще бы! воскликнула она.-- Буфетчица сказала мнѣ, что эти самые стихи она читала два года тому назадъ, когда твой пріятель поднесъ ихъ Майкѣ, очень скверной дѣвушкѣ... Стыдись, Іоганъ!
   Іоганъ поблѣднѣлъ, какъ полотно, нахлобучилъ фуражку на голову и повернулся къ выходу; дѣвушкѣ стало жаль его и, обвивъ его шею руками, она пыталась ласками удержать и успокоить его. Но онъ былъ внѣ себя, вырвался изъ ея объятій и выбѣжалъ въ паркъ. Тамъ онъ бросился въ чащу и несся по лѣсу, какъ полоумный. Вѣтви хлестали его по лицу, камни катились изъ-подъ его ногъ, испуганныя птицы взлетали вокругъ него съ деревьевъ, а онъ все бѣжалъ, отыскивая себѣ мѣсто, гдѣ бы онъ могъ спрятаться, такъ какъ невыразимый стыдъ мучилъ его и побуждалъ скрываться отъ людей. Какъ ни маловажна была причина его стыда, онъ несомнѣнно былъ въ это время въ полномъ отчаяніи.
   Замѣчательно, что въ отчаяніи люди стремятся въ лѣсъ, прежде чѣмъ подумать о самоубійствѣ. Лѣсъ -- предпослѣднее, петля -- послѣднее. Разсказываютъ объ одномъ писателѣ, двадцать лѣтъ пользовавшемся большой популярностью, но затѣмъ потерявшемъ ее и сдѣлавшемся непопулярнымъ вслѣдствіе перемѣны въ его воззрѣніяхъ. Глубоко пораженный и пристыженный своимъ внезапнымъ паденіемъ, онъ пришелъ въ отчаяніе и скрылся въ лѣсъ, гдѣ его съ трудомъ нашли полупомѣшаннымъ. Лѣсъ колыбель варварства, врагъ полей, а слѣдовательно, и культуры. Человѣкъ, внезапно и неожиданно лишенный своего условнаго, культурнаго великолѣпія, мгновенно превращается въ варвара, въ дикое животное и стремится въ лѣсъ. Вотъ какъ непрочны наши культурные доспѣхи! Извѣстно, что сумасшедшіе начинаютъ съ того, что сбрасываютъ съ себя всякую одежду. Что же такое сумасшествіе? Возвратъ къ первобытному состоянію?
   Былъ уже вечеръ, когда Іоганъ убѣжалъ въ лѣсъ, и было уже совсѣмъ темно, когда, измученный своей бѣготней, онъ усѣлся въ лѣсной чащѣ на большомъ камнѣ. Онъ стыдился -- это было основаніемъ всего, что онъ теперь думалъ. Чувствительные люди бываютъ къ самимъ себѣ гораздо строже, чѣмъ другіе предполагаютъ; Іоганъ немилосердно терзалъ и уличалъ себя. Во-первыхъ, онъ осрамился, высказавъ желаніе блеснуть чужимъ талантомъ, и, слѣдовательно, налгалъ; во-вторыхъ, онъ оскорбилъ честную дѣвушку, неизвѣстно для чего.
   Въ первомъ пунктѣ обвиненія заключалась оскорбительная улика его безсилія, какъ стихотворца, причемъ онъ доказалъ, что "хотѣлъ бы, но не могъ"... Это было унизительно.
   Когда въ вечерней прохладѣ его кровь немного остыла, онъ сталъ пріискивать себѣ оправданія. Что въ томъ, что онъ былъ недоволенъ своимъ удѣломъ и стремился кверху? Развѣ его не учили съ дѣтства, что въ стремленіи людей къ тому, чего у нихъ нѣтъ,-- залогъ всего культурнаго прогресса? Такъ, но онъ смошенничалъ... Мошенничество, самое отъявленное! Стыдъ, и никакихъ оправданій! Онъ разоблаченъ, и теперь доказано, что онъ хотѣлъ сплутовать, обмануть, смошенничать... Вотъ, какъ было!
   Сохранившіяся у него религіозныя убѣжденія заставляли страшиться всякаго порока, а общественное мнѣніе пріучаетъ членовъ общества бояться разоблаченія порока. Теперь оказывались какъ наличность порока, такъ и его разоблаченіе!.. Можно было умереть со стыда! Всякій знаетъ, что имѣетъ недостатки, но считается циничнымъ признаваться въ нихъ; это происходитъ отъ того, что общество стремится казаться лучшимъ, чѣмъ оно есть на самомъ дѣлѣ. Впрочемъ, общество очень любитъ наказывать и потому иногда требуетъ отъ своихъ членовъ откровенности, за которую затѣмъ наказываетъ осужденіемъ.
   Еще тяжелѣе былъ второй пунктъ обвиненія, такъ какъ изъ него явствовало, что дѣвушка любила Іогана искренно и честно, а онъ только хотѣлъ обладать ею... Какое варварство, какая низость! Кто далъ ему право сомнѣваться въ чистотѣ ея любви? Вѣдь его родная мать когда-то была такою служанкой въ гостиницѣ!.. Слѣдовательно, онъ оскорбилъ память матери... Стыдно! Стыдно!
   Въ паркѣ послышались голоса. Раздавались призывы, и Іоганъ хорошо разслышалъ свое имя, которое выкликалось то дѣвушкой, то пріятелемъ-поэтомъ. На мгновеніе ему пришло въ голову, что, стоитъ войти, сѣсть за прерванный ужинъ и выпить стаканъ вина съ именинницей, чтобы вся исторія была окончена. Но нѣтъ! Онъ не даромъ же истязалъ себя столько времени и неловко было такъ внезапно отказаться отъ добродѣтельнаго порыва... Онъ не откликнулся, и голоса замолкли.
   Онъ остался въ лѣсу и снова началъ перебирать свои преступленія. Было совсѣмъ темно. Онъ всталъ со своего камня, прошелъ на аллею и сѣлъ на скамью. Тамъ онъ просидѣлъ до разсвѣта, промокъ отъ росы и продрогъ до костей.
   И вдругъ ему стало ясно, что все происшествіе не стоило выѣденнаго яйца. Какъ онъ былъ глупъ, въ своемъ отчаяніи! Вѣдь въ его намѣренья не входило серьезно ввести ее въ заблужденіе, и онъ вѣдь намѣревался съ первыхъ же словъ признаться ей, что не самъ сочинилъ стишки! Что же касается чистоты ея чувствъ... Гмъ!
   Ба, не стоитъ думать обо всемъ этомъ! И чортовъ поэтъ виноватъ: онъ надулъ и принесъ старые стихи... Но все равно, не стоитъ думать!
   Вернувшись домой, Іоганъ увидѣлъ поэта спящимъ на своей кровати. Пріятель хотѣлъ встать, но Іоганъ попросилъ его остаться и устроилъ себѣ ложе на полу.
   Утромъ, когда они встали, Іоганъ спросилъ:
   -- Какъ она приняла все это?
   -- О, мы много пили, и она страшно хохотала. Она находила стихи отличными!
   -- Она смѣялась... Развѣ она не сердилась?
   -- Нисколько!
   -- Чего же она разыгрывала со мной оскорбленную добродѣтель?
   -- Видишь ли, ты самъ виноватъ... Зачѣмъ ты относился къ ней, какъ къ сантиментальной женщинѣ? А знаешь ли, что долговязый Горнбергъ говоритъ о ней? Онъ утверждаетъ, что она не всегда была такъ добродѣтельна и что онъ имѣлъ ее...
   -- Какъ? Горнбергъ?
   -- Да, онъ самый. Тутъ нѣтъ ничего ужаснаго, но во всякомъ случаѣ... Надо тебѣ сказать, что она когда-то служила у...
   Іоганъ не сталъ дальше слушать. И такъ, онъ промучился цѣлую ночь изъ-за такой!.. Теперь онъ стыдился своихъ мученій и не рѣшался спросить, что о немъ думали, пока онъ былъ въ паркѣ. Впрочемъ, они вѣдь пили пуншъ и смѣялись; слѣдовательно, не очень безпокоились о немъ!
   Іоганъ поспѣшилъ одѣться и отправился въ школу.

-----

   Во время своихъ религіозныхъ увлеченій, онъ привыкъ вѣчно критиковать себя, вѣчно носиться со своей личностью и со своими чувствами. Независимо отъ него продолжалось теперь такое самоизученіе, заставлявшее его сосредоточивать вниманіе на самомъ себѣ и мѣшавшее наблюдать то, что происходило вокругъ него. Его "я" сдѣлалось для него другомъ, къ которому нельзя было оставаться равнодушнымъ, которому можно было говорить любезности, но котораго слѣдовало также поправлять и останавливать при случаѣ. Была ли гордость и самовлюбленность въ этомъ субъективизмѣ, отмѣтившемъ, кстати сказать, всю романтическую школу въ литературѣ? Во всякомъ случаѣ "я" поэтовъ-романтиковъ звучало не такъ назойливо, какъ королевское "мы" публицистовъ.
   Въ послѣднее время реализмъ, доведенный до крайности, привелъ опять къ этимъ постояннымъ "я" и "мы", причемъ, люди полюбили нѣчто другое: употребленіе выраженія "такъ есть", вмѣсто -- "такъ мнѣ кажется". Есть ли тутъ соотношеніе? Во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что либо мы дѣйствительно много знаемъ, либо намъ грозитъ нѣчто такое, отъ чего Боже оборони!
   Студенческое время, вслѣдствіе недостаточности порядка въ жизни, самое нездоровое и опасное. Мозгъ принужденъ принимать знанія и принимать безостановочно, ничего не производя, ни интеллигентной, ни мускульной работы. Это ненормально.
   У Іогана, повидимому, быстро накопился избытокъ мыслей и фантазіи. Между тѣмъ, школьный трудъ, съ его неподвижно стоявшими вопросами и отвѣтами, держалъ его, какъ въ заколдованномъ кругу, не давая исхода мыслямъ. Напротивъ, наблюденія надъ учителями и дѣтьми только увеличивали запасъ матеріала, переполнявшаго его мозгъ. Скопленные опыты, наблюденія, размышленія, критика, думы и проч., представляли собой безпорядочную кучу матеріаловъ, лежавшихъ безъ движенія и начинавшихъ, бродить. Онъ рвался въ общество, пробуя хоть высказаться, но этого оказывалось недостаточнымъ -- не легко-было найти людей, согласныхъ выслушивать все, о чемъ онъ говорилъ -- и съ отчаянья онъ взялся за декламацію, позволявшую чужими стихами высказывать свои мысли.
   Въ то время декламація была въ большой модѣ. На вечерахъ читались "Короли на Саламисѣ" (Рунеберга); въ концертахъне обходилось безъ декламаціи возвышенно-патріотическихъ стихотвореній. Декламація замѣнила собой вышедшее изъ моды квартетное пѣніе и служила отводнымъ русломъ избытку накопленнаго въ молодежи энтузіазма, не остывавшаго съ 1865 года. Мы, шведы, не обладаемъ ораторскими способностями и потому любимъ пѣнье и декламацію, позволяющія высказываться готовыми выраженіями. Быть исполнителемъ удобнѣе, чѣмъ быть композиторомъ. Тотъ же недостатокъ оригинальности и способности выражать свои мысли заставлялъ молодежь разсказывать анекдоты и "случаи", вмѣсто того, чтобы вести болѣе разумную бесѣду. Замѣтимъ здѣсь, что всѣ эти плохіе и скучные пріемы препровожденія времени исчезли съ тѣхъ поръ, какъ поднятые въ обществѣ животрепещущіе вопросы развязали языки и пріучили насъ разговаривать.
   Однажды Іоганъ былъ у своего друга, учителя элементарной школы, у котораго собралось еще нѣсколько молодыхъ учителей. Когда бесѣда стала замирать, хозяинъ досталъ томикъ Шиллера, только-что выпущеннаго тогда дешевымъ изданіемъ и потому разбиравшагося въ магазинахъ на-расхзатъ. Онъ раскрылъ "Die Räuber" и предложилъ читать каждому какую-нибудь отдѣльную роль. Іогану досталась роль Карла Моора.
   Іогану не доводилось прежде читать или видѣть на сценѣ "Разбойниковъ" Шиллера. Поэтому онъ началъ читать довольно равнодушно, но скоро оживился. Это были новыя мысли; это были его собственныя, неясныя мечты, его протесты, выраженные могучими словами... Стало-быть, былъ другой человѣкъ -- великій, знаменитый писатель -- чувствовавшій такое же отвращеніе къ школьному и университетскому образованію, какъ и онъ! Этотъ поэтъ предпочелъ бы сдѣлаться Робинзономъ или разбойникомъ, чѣмъ стать въ ряды арміи, составляющей культурное общество!
   Онъ продолжалъ читать дрожащимъ голосомъ, его щеки горѣли, его грудь тяжело работала.
   -- Какъ! вскричалъ онъ среди чтенія,-- это написалъ тотъ самый Шиллеръ, которому принадлежатъ ничтожное сочиненіе о "Тридцатилѣтней войнѣ" и приторная пьеса "Валленштейнъ", которую мы зубрили въ школѣ?
   Да, это былъ тотъ же Шиллеръ.
   Въ "Разбойникахъ" проповѣдывался мятежъ: противъ законовъ, общественнаго строя, обычаевъ, религіи. Это была революціонная проповѣдь, раздавшаяся въ 1781 году, слѣдовательно, за восемь лѣтъ до французской революціи! Тутъ вся анархистская программа, и Карлъ Мооръ несомнѣнный нигилистъ. Драма появилась изъ печати съ изображеніемъ льва на обложкѣ и съ эпиграфомъ: In Tyrannos. Автору было тогда двадцать два года отъ роду; съ появленіемъ его пьесы въ свѣтъ, ему пришлось бѣжать... Нельзя сомнѣваться въ идеяхъ автора, и второй эпиграфъ разсѣиваетъ послѣднія сомнѣнія. Эпиграфъ этотъ взятъ изъ Гиппократа: "Что не можецъ быть излѣчено лѣкарствомъ, излѣчивается желѣзомъ; что не можетъ быть излѣчено желѣзомъ, излѣчивается огнемъ".
   Кажется ясно? Но пьесѣ было предпослано предисловіе, въ которомъ авторъ извиняется и отрекается. Онъ отрекается отъ всякой солидарности съ софизмами Франца и говоритъ, что въ лицѣ Карла Моора онъ хотѣлъ покарать порокъ. По поводу религіи въ предисловіи говорится слѣдующее: "Въ настоящее время въ модѣ изощрять свое остроуміе надъ религіей (какъ Вольтеръ и Фридрихъ Великій), и дѣло дошло до того, что нельзя прослыть остроумнымъ человѣкомъ, не подвергнувъ бичеванію сатиры святыя истины... Надѣюсь, что я оказалъ недурную услугу религіи и истинной нравственности, предоставивъ порицателей священнаго писанія, въ лицѣ позорнѣйшихъ лицъ моихъ разбойниковъ, общественному отвращенію".
   Былъ ли Шиллеръ искрененъ, когда онъ писалъ драму, и лживъ въ своемъ предисловіи? Нисколько: онъ былъ искренненъ въ обоихъ случаяхъ, потому что человѣку свойственна двойственность, благодаря которой онъ появляется то въ качествѣ естественнаго человѣка, то въ качествѣ члена общества. За письменнымъ столомъ, въ одиночествѣ, когда покорныя буквы молча ложились на бумагу, Шиллеръ, какъ и многіе другіе, преимущественно молодые, писатели, подчинялся своему вдохновенію и писалъ, не думая ни о законахъ, ни о томъ, какъ его мысли будутъ приняты людьми. Въ ночной тиши, когда въ молодости работается такъ хорошо и охотно, ничто не напоминаетъ писателю о шумной дѣйствительной жизни, о плохо подобранныхъ другъ къ другу животныхъ, составляющихъ общество, о томъ, какъ они принимаютъ мыслителя. Потомъ являются: дневной свѣтъ, шумъ, люди, друзья, полиція, колокольный звонъ, и писатель самъ ужасается мыслей, владѣвшихъ имъ ночью. Когда раздается крикъ общественнаго мнѣнія, когда газеты бьютъ набатъ, друзья отшатываются и вокругъ смѣльчака, рѣшившагося затронуть общество, становится пусто, онъ теряетъ мужество; а когда общество говоритъ ему: если ты не хочешь быть съ нами, уйди отъ насъ; если ты не хочешь уживаться съ нами, мы въ правѣ изгнать тебя,-- тогда онъ теряетъ голову и отрекается отъ того, что говорилъ или думалъ.
   -- Въ этомъ случаѣ общество право и, слава Тебѣ, Господи, не осуждается!
   Такъ, но новое, исправленное общество не видитъ вины въ томъ, что дѣлалъ мятежникъ противъ прежняго строя, и прославляетъ прежняго мятежника, хотя дѣлаетъ это лишь много, много лѣтъ послѣ его смерти.
   Въ жизни каждаго молодаго человѣка бываетъ моментъ (обыкновенно вслѣдъ затѣмъ, какъ онъ покидаетъ семью и вступаетъ въ общество), когда весь искусственный, культурный строй кажется ему противнымъ, и онъ возмущается противъ такого строя. Оставаясь въ обществѣ, онъ, однако, быстро примиряется съ существующимъ строемъ и отрекается отъ недавняго протеста.
   Минута возмущенія побудила Шиллера написать "Разбойниковъ". Такая же минута настала въ жизни Іогана, когда онъ читалъ "Разбойниковъ". Но предисловіе Шиллера еще не соотвѣтствовало настроенію молодаго человѣка.
   Впрочемъ, онъ не принялъ предисловіе слишкомъ близко къ сердцу и не придалъ ему значенія. Онъ повѣрилъ Карлу Моору на слово и одѣлся въ доспѣхи Карла Моора, потому что эти доспѣхи пришлись ему по росту. Онъ даже не подражалъ Карлу Моору, такъ какъ былъ до такой степени похожъ на него, что не видѣлъ нужды обезьянничать. Онъ былъ такимъ же мятежникомъ, такимъ же шаткимъ, столь же мало зналъ, чего хотѣлъ, и всегда былъ готовъ при первой тревогѣ отдаться въ руки правосудія.

-----

   Разочарованность Іогана усилилась, и онъ сталъ придумывать способъ бѣжать изъ культурной среды. Ему приходило въ голову отправиться въ Алжиръ и поступить тамъ въ иностранный легіонъ.
   -- Какъ славно, думалъ онъ,-- жить въ пустынѣ, въ палаткѣ, сражаться съ дикими племенами, пожалуй, даже быть убитымъ!
   Къ счастью, измѣнившіяся обстоятельства во-время отвлекли его отъ такихъ затѣй и на время примирили его съ культурнымъ обществомъ. Дѣло въ томъ, что, благодаря рекомендаціи одного знакомаго, Іогана пригласили давать уроки двумъ дѣвочкамъ въ одномъ богатомъ и интеллигентномъ семействѣ. Родители желали воспитывать своихъ дѣтей по-новому и не хотѣли ихъ посылать въ учебное заведеніе, а еще менѣе -- поручать ихъ воспитаніе гувернанткамъ. Воспитаніе должно было быть самое раціональное, серьезное, а главное -- новое.
   Іоганъ былъ чрезвычайно польщенъ приглашеніемъ, но полагалъ, что не въ силахъ оправдать такого довѣрія,-- Вдобавокъ я вѣдь народный учитель. Знаютъ ли тамъ это обстоятельство?
   -- Еще бы!
   -- И тѣмъ не менѣе, желаютъ, чтобы я преподавалъ дочерямъ?
   -- О, это такіе либералы, такіе либералы!..
   Вотъ какіе либералы были въ то время!
   Іоганъ принялъ приглашеніе, и затѣмъ для него началась новая жизнь. Изъ исправительнаго заведенія, какимъ была его народная школа съ ея принудительнымъ катехизисомъ, бѣдностью, безобразіемъ и жестокостью, онъ бѣжалъ въ гостиницу, гдѣ столовался, наскоро проглатывалъ обѣдъ и въ двумъ часамъ былъ уже на своемъ мѣстѣ у либеральныхъ богачей. Ихъ домъ былъ въ то время самымъ великолѣпнымъ жилищемъ въ Стокгольмѣ, дверь открывалъ величественный швейцаръ, сѣни и лѣстницы были въ помпейскомъ стилѣ, окна прихожей -- разрисованы красками. Іоганъ долженъ былъ преподавать въ красивой, богато обставленной и полной цвѣтовъ комнатѣ двумъ миловиднымъ дѣвочкамъ, прибѣгавшимъ на урокъ веселыми, хорошо одѣтыми...
   Прелесть положенія увеличивалась тѣмъ, что Іогану предоставлялось высказывать все, что онъ думалъ, и преподавать такъ, какъ онъ считалъ разумнымъ. Разумѣется, катехизисъ былъ устраненъ; христіанское ученіе должно было ограничиться избранными мѣстами священнаго писанія, съ комментаріями о человѣческихъ идеалахъ. Читался Шиллеръ, разбирался его Вильгельмъ Телль, фантазировалось по поводу маленькой счастливой страны, "der Freiheit Land", разбирались откровеннѣйшія мѣста Шекспира, не считавшагося еще "неприличнымъ" писателемъ; на любознательные вопросы дѣтей о тайнахъ оплодотворенія растеній и животныхъ давались обстоятельные отвѣты... Іоганъ училъ всему, что самъ зналъ, преподавалъ съ увлеченіемъ, высказывалъ надежду на свѣтлое будущее человѣчества и самъ повѣрилъ въ него. Таковъ былъ этотъ невозможный преподаватель и таковы родители!
   Теперь ему приходилось знакомиться съ общественнымъ классомъ, котораго онъ прежде не зналъ: съ классомъ образованныхъ, богатыхъ людей, съ классомъ такъ называемой высокой буржуазіи. Здѣсь онъ нашелъ много свободомыслія и безцвѣтнѣйшаго либерализма. Внизу, въ народной школѣ, чувствовалась робость и, какъ ея послѣдствіе, неискренность; наверху не боялись.

-----

   Въ то время нѣсколько молодыхъ ученыхъ, писателей и представителей палаты образовали небольшой кружокъ просвѣщенныхъ людей, никогда не превратившійся въ формальное общество. Въ числѣ членовъ этого кружка были Аксель Кей, Норденшельдъ, Ловенъ, Гедлундъ, Викторъ Рюдбергъ, Іолинъ и другіе. Всѣ они были тогда молоды и увлекались либеральными идеями. Реакція 1872 года уничтожила этотъ кружокъ, и члены его, утомленные многолѣтними безплодными разсужденіями, разсѣялись.
   Іогану пришлось познакомиться съ кружкомъ въ семействѣ своихъ ученицъ. Онъ жадно слушалъ горячія разсужденія этихъ "дѣятелей" и твердо вѣрилъ, что они въ самомъ дѣлѣ исправятъ соціальный строй, просвѣтивъ сначала общество.
   Въ числѣ членовъ кружка оказался и главный инспекторъ народныхъ школъ, Іоганъ съ удивленіемъ узналъ, что это очень свободомыслящій и гуманный человѣкъ, надъ которымъ былъ, впрочемъ, училищный совѣтъ, лишавшій его всякой самостоятельной власти. Нельзя было допустить, однако, чтобы онъ ничего не могъ сдѣлать для уменьшенія жестокостей въ школѣ, и однажды, послѣ веселаго обѣда съ обильнымъ возліяніемъ, Іоганъ вздумалъ поговорить съ инспекторомъ по душѣ. "Здѣсь, думалъ онъ,-- мы можемъ улыбнуться другъ другу, какъ авгуры". Но инспекторъ не улыбнулся, а тотчасъ же остановилъ откровенности Іогана, предложивъ ему отложить разговоръ до его пріѣзда въ школу и объяснить дѣло тамъ. На это, разумѣется, Іоганъ не согласился; вопросъ былъ покинутъ, и заговорили о чемъ-то другомъ.
   Изъ этого видно, что какъ Іоганъ, такъ и инспекторъ, могли передѣлывать самихъ себя сколько хотѣли, но не имѣли права передѣлывать другихъ, что втайнѣ и сознавалось; остальное было лишь комедіей.

-----

   Работы было много: съ восьми до часу въ школѣ, съ двухъ до четырехъ урокъ дѣвочкамъ, потомъ занятія въ домѣ отца съ младшими братьями и сестрами, потомъ вечерній урокъ дѣвочкамъ, наконецъ, послѣ десяти часовъ учительскаго труда, свои собственныя, университетскія занятія. Это было переутомленіе. Ученики считаютъ свою работу тяжелой, но они въ положеніи телѣги, тогда какъ учителю выпадаетъ роль запряженной въ эту телѣгу лошади. Такой трудъ несомнѣнно тяжелѣе труда фабричныхъ рабочихъ и столь же однообразный.
   По вечерамъ ошеломленный всей этой работой мозгъ не хотѣлъ работать и передъ ночными занятіями необходимо было отдохнуть и возбудить мозгъ искусственно. Іоганъ выбралъ самое простое и удобное средство: онъ заходилъ на полчаса въ кофейную, выпивалъ стаканъ тодди и освѣжался въ кругу товарищей. Хорошо еще, что есть такія мѣста, гдѣ утомленные труженики и отцы семействъ могутъ хоть на минутку отдохнуть и забыться, а главное, въ бесѣдѣ съ товарищами или за чтеніемъ газеты, не думать о своихъ однообразныхъ дѣлахъ.
   На лѣто Іоганъ поселился на дачѣ въ Дьюргорденѣ, гдѣ составилась цѣлая колонія знакомыхъ между собой дачниковъ и гдѣ поселилось семейство его ученицъ. Тамъ онъ училъ обѣихъ дѣвочекъ часа два, три и столько же занимался съ цѣлой толпой другой молодежи. Сравнительно, это было отдыхъ, а среда была во всѣхъ отношеніяхъ интересная. Въ колоніи было три лагеря: лагерь ученыхъ, лагерь эстетиковъ и лагерь буржуазіи; Іоганъ принадлежалъ ко всѣмъ тремъ.
   Утверждаютъ, что одиночество портитъ характеръ человѣка, превращая его въ автомата; утверждаютъ также, что постоянное вращеніе въ обществѣ не менѣе портитъ характеръ. Все можно утверждать, и все можетъ быть вѣрно: зависитъ отъ точки зрѣнія утверждающаго. Во всякомъ случаѣ, для всесторонняго развитія человѣка необходимо самое разнообразное общество людей. Чѣмъ больше собесѣдниковъ приходится встрѣчать, тѣмъ съ большимъ числомъ точекъ зрѣнія удается познакомиться и тѣмъ болѣе пріобрѣтается опытности. У каждаго человѣка есть хоть какая-нибудь оригинальная черточка, у каждаго есть своя біографія. Іоганъ уживался со всѣми. Онъ говорилъ о научныхъ вопросахъ съ учеными, разсуждалъ объ искусствѣ и литературѣ съ эстетиками, пѣлъ квартеты и танцовалъ съ молодежью, занимался уроками, ботанизировалъ, ходилъ купаться и ѣздилъ на лодкѣ съ дѣтьми. Отъ времени до времени онъ ощущалъ потребность въ одиночествѣ; тогда онъ запирался отъ всѣхъ на день или на два и переваривалъ накопленныя впечатлѣнія.
   Всего болѣе веселились въ буржуазномъ лагерѣ. Граждане возвращались изъ города, оставляя тамъ свои дѣла и заботы, и всецѣло отдавались вечеромъ отдыху и веселію. Престарѣлые коммерсанты играли въ обручъ, танцовали и пѣли пѣсни, какъ дѣти. Ученые и эстетики не были такъ счастливы; они и здѣсь продолжали разсуждать о своихъ трудахъ, терзаться своими "вопросами", разъѣдавшими ихъ мозгъ, какъ язва, и никогда не бывали беззаботны. Они не умѣли избавиться отъ тираніи своихъ мыслей. Въ буржуазіи всегда сохраняется нѣкоторая естественность, которую не могутъ заглушить ни жажда наживы, ни спекуляція, ни заботы о конкурренціи. Эти люди сохраняли въ душѣ способность быть хоть на минуту чувствительными и сердечными. При случаѣ они могли хохотать, какъ помѣшанные, шалить, какъ дѣти, и отдаваться чувству. Несчастіе друга или чья-нибудь печальная смерть могли ихъ заставить плакать; въ минуты душевнаго порыва они способны были задушить пріятеля въ объятіяхъ; красивый солнечный закатъ могъ привести ихъ въ восторгъ. Ученые, тѣ сидѣли на стульяхъ и не видѣли ландшафта изъ-за своихъ очковъ; ихъ взгляды были устремлены внутрь себя, ихъ чувства ни въ чемъ не высказывались. Ихъ рѣчь лилась правильными періодами какъ по формуламъ, ихъ смѣхъ былъ горекъ, и при всей ихъ учености они казались маріонетками. Можно ли считать такихъ людей на высшей интеллектуальной точкѣ, когда цѣлая область душевныхъ силъ остается для нихъ закрытою?
   Ближе всего Іоганъ сошелся съ эстетиками. Центромъ этого лагеря было семейство одного врача. Въ этомъ домѣ пѣлъ знаменитый теноръ В., а профессоръ М. аккомпанировалъ ему на фортепіано; тамъ игралъ композиторъ Ж.; тамъ профессоръ П. разсказывалъ о своихъ поѣздкахъ въ Римъ и о художникахъ стараго закала. Тутъ было много чувствительности, но въ эстетической формѣ. И здѣсь любовались солнечнымъ закатомъ, но это не мѣшало изучать свѣтовые эффекты, анализировать краски и говорить о линіяхъ. Шумныя радости коммерсантовъ здѣсь не нравились, а ихъ игры казались безвкусными. Здѣсь бредили искусствомъ и ни на минуту не переставали думать о немъ.
   Іоганъ съ наслажденіемъ проводилъ время среди этихъ симпатичныхъ людей; но когда онъ слышалъ въ сосѣднемъ саду раскаты буржуазнаго хохота, пѣнье квартетовъ и бальную музыку, его тянуло туда. Тамъ было не такъ возвышенно, но гораздо веселѣе.

-----

   Въ часы одиночества Іоганъ продолжалъ изучать иностранную литературу и только теперь ближе познакомился съ произведеніями Байрона. Поэму Донъ-Жуанъ, которую онъ зналъ еще ранѣе, онъ находилъ порядочно легкомысленной. Она не давала пищи уму, а описанія природы въ ней по меньшей мѣрѣ растянуты. Это лишь сборникъ анекдотовъ и описаній приключеній, думалъ онъ о поэмѣ. Зато въ Манфредѣ Іоганъ узналъ своего любимца, Карла Моора, хотя въ другомъ одѣяніи. Манфредъ не былъ человѣконенавистникомъ; онъ больше ненавидѣлъ самого себя, онъ бѣжалъ отъ своего прошлаго на Альпы, но никуда не могъ уйти отъ самого себя и всюду оказывался въ прежнемъ положеніи, лицомъ къ лицу со своей совѣстью, не дававшей забыть о его преступленіи (Іоганъ сразу догадался, что Манфредъ былъ въ преступной связи со своей сестрой). Существуетъ предположеніе, что Байронъ набросилъ на себя тѣнь такого, не существовавшаго въ дѣйствительности, преступленія, чтобы показаться интереснѣе. Въ самомъ дѣлѣ, всѣ романтики старались казаться интересными и добивались этого цѣною чего угодно. Въ сущности, тутъ было лишь стремленіе выдѣлиться изъ толпы, т. е. вѣчное стремленіе людей возвыситься надъ другими. Романтики полагали, что большое преступленіе указываетъ на силу; поэтому имъ приходила мысль хвастаться преступленіями, разумѣется, не наказуемыми и безъ упоминанія о полиціи и каторжныхъ работахъ. Есть въ этой бравадѣ и доля оппозиціи противъ законовъ и морали.
   Поэма настолько понравилась Іогану, что онъ вздумалъ перевести ее, соблазнившись тѣмъ, что стихи были безъ риѳмъ. Но на первой же строфѣ ему пришлось опять убѣдиться, что онъ не можетъ писать стиховъ. Видно, онъ все еще не былъ призванъ!
   По-прежнему его настроеніе было крайне неровное: иногда имъ овладѣвала безпричинная тоска и являлась апатія; иногда онъ чувствовалъ приливъ душевныхъ силъ, горячія мысли точно зажигали мозгъ, и требовалось опьяненіе, чтобы потушить пожаръ. Подъ вліяніемъ вина ему хотѣлось декламировать -- всегда возвышенныя, торжественныя вещи. Потомъ среди декламаціи и въ самомъ патетическомъ мѣстѣ ему вдругъ слышался внутренній голосъ, точно издѣвавшійся надъ нимъ... Тогда онъ конфузился, находилъ свой экстазъ смѣшнымъ, понижалъ тонъ и кончалъ шутками или гримасой. Онъ могъ достичь паѳоса, но только на одно мгновеніе, потомъ являлась насмѣшка надъ собственной экзальтаціей. Романтичность была у него въ крови, но чувство правдивости боролось съ нею.
   Какъ и въ дѣтствѣ, его преслѣдовали минуты каприза и страсти къ самоистязанію. Однажды онъ, не зная для чего, отказался отъ веселаго обѣда и голодный пролежалъ въ своей комнатѣ до вечера. Другимъ онъ объяснилъ, что заспался...

-----

   Приближался конецъ лѣтнихъ каникулъ, и онъ съ тоской подумывалъ о предстоявшемъ возобновленіи своихъ учительскихъ занятій. Теперь онъ пожилъ въ кругу, гдѣ бѣдность никогда не показывалась. Онъ попробовалъ довольства и жизни въ средѣ образованныхъ, развитыхъ людей, и ему не хотѣлось уже прежняго.
   Въ ожиданіи предстоявшаго вскорѣ переѣзда въ городъ, онъ сталъ угрюмъ, началъ удаляться отъ людей и хандрить. Однажды вечеромъ раздался стукъ въ его дверь, и вслѣдъ затѣмъ вошелъ старый докторъ, съ семьей котораго онъ особенно сблизился за лѣто.
   -- Какъ ваше расположеніе духа? спросилъ старикъ, относившійся къ Іогану съ отеческой простотой.
   Молодой человѣкъ не хотѣлъ признаваться. Онъ считалъ невозможнымъ прямо сказать, что онъ недоволенъ своимъ положеніемъ, что онъ честолюбивъ и хочетъ идти впередъ.
   Но признанія не требовалось: докторъ все разглядѣлъ и все понялъ.
   -- Вамъ слѣдуетъ сдѣлаться врачомъ, сказалъ онъ.-- Эта дѣятельность придется вамъ по вкусу и приведетъ васъ въ непосредственное соприкосновеніе съ жизнью. У васъ много фантазіи, и съ нею надо считаться, иначе пойдетъ худо. Вѣдь вамъ нравится наше ремесло? Не правда ли, я угадалъ?
   Да, онъ угадалъ. Сдѣлаться мудрецомъ, понимающимъ дѣйствительную жизнь, было мечтой молодаго человѣка. Какой-нибудь дѣятельности навсегда онъ не желалъ, потому что онъ вѣдь хотѣлъ современемъ удалиться изъ среды культурныхъ людей. Онъ не былъ лѣнивъ -- напротивъ, онъ работалъ съ остервенѣніемъ и страдалъ, когда приходилось оставаться безъ дѣла; но ему не хотѣлось сдѣлаться винтомъ, гайкой или колесикомъ въ этомъ огромномъ механизмѣ, называемомъ культурнымъ обществомъ. Онъ хотѣлъ только изучать, а потомъ стать въ сторонѣ, поучать и указывать. Дѣятельность врача была довольно свободной и давала возможность изучать людей. Это было заманчиво... Но восьми-лѣтній курсъ!
   Объ этомъ подумалъ добродушный докторъ.
   -- Поселитесь у насъ и давайте уроки моимъ мальчикамъ! сказалъ онъ.
   Это было бы великолѣпно... Готовая кондиція и помощь въ такой неоскорбительной, тактичной формѣ!
   -- А школа? Удобно ли мнѣ покинуть должность?
   -- Тамъ не ваше мѣсто! отрѣзалъ старикъ.-- Каждый долженъ выбирать поприще сообразно своимъ способностямъ, а дѣятельность учителя, подчиненнаго совѣту, совсѣмъ не соотвѣтствуетъ вашему характеру.
   Іоганъ соглашался съ этимъ, но долго не могъ рѣшиться. Какое-то непонятное чувство обязанности приковывало его къ школѣ. Его пугало, что его сочтутъ честолюбцемъ. Вѣдь "сыну служанки" слѣдовало оставаться внизу...
   Съ другой стороны его поднялъ изъ своего сословія и направилъ почти насильно кверху родной отецъ. Почему же останавливаться на полпути или спускаться?
   Онъ выдержалъ короткую, но довольно острую душевную борьбу и въ концѣ концовъ принялъ предложеніе добраго старика.
   Немедленно было написано прошеніе объ отставкѣ.
   

III.
Въ семействѣ врача.

   Іогану очень понравилось жить въ интеллигентной семьѣ, въ которую онъ теперь вступилъ. Это были иностранцы, говорившіе на многихъ языкахъ, имѣвшіе родственниковъ заграницей и видѣвшіе многія страны свѣта. Въ домѣ часто бывали заѣзжіе иностранцы; шведскіе порядки, заимствованные изъ заграницы, сравнивались здѣсь съ оригиналами, съ которыхъ они были списаны. Съ этими людьми было интересно и полезно поговорить, такъ какъ получался болѣе широкій кругозоръ и болѣе разумный взглядъ на отечественные порядки.
   Въ семьѣ были патріархальные порядки, не переходившіе однако въ отцовскій произволъ и не мѣшавшіе дѣтямъ довѣрчиво и откровенно относиться къ родителямъ. Въ свою очередь тѣ обращались съ дѣтьми разумно, безъ излишней строгости, но также и безъ сантиментальности.
   Все это создавало въ семьѣ веселое, счастливое настроеніе и дѣлало будничную жизнь необыкновенно легкой.
   Семья располагала большими средствами; столъ былъ превосходный, и все покупалось самаго лучшаго качества. Отношенія господъ къ прислугѣ были самыя добродушныя. Одна изъ служанокъ была "читальщицей", но отличалась рѣдкой среди читальщиковъ вѣротерпимостью, и потому не осуждавшая своихъ маловѣрныхъ господъ, а шутливо называвшая ихъ "прекрасной души язычниками". Къ этой служанкѣ относились съ уваженіемъ, и ни разу Іоганъ не слышалъ въ семьѣ ни одной шутки надъ ея экзальтаціей.
   Отъ Іогана требовалось главнымъ образомъ, чтобы онъ наблюдалъ за занятіями своихъ воспитанниковъ, что было не затруднительно. Несмотря на молодость студента -- ему было девятнадцать лѣтъ -- къ нему относились съ уваженіемъ, какъ къ равному, и онъ находился во всѣхъ отношеніяхъ на равной ногѣ съ бывавшими въ домѣ людьми, между которыми были знаменитые артисты, доктора, извѣстные писатели, крупные чиновники. Въ концѣ концовъ Іоганъ порядкомъ избаловался въ этомъ домѣ, и тѣмъ тяжелѣе показались впослѣдствіи дальнѣйшіе удары судьбы.
   Его медицинскія занятія начались изученіемъ химіи и физики въ лабораторіи технологическаго института. Тамъ осуществились мечты его дѣтскихъ дней: въ его распоряженіи были самыя роскошныя и самыя разнообразныя лабораторныя пособія въ королевствѣ. Но какими сухими и скучными показались ему азы науки! Нельзя было назвать веселымъ поливаніе солей кислотами и наблюденіе за измѣненіемъ ихъ цвѣта; не менѣе скучнымъ было добываніе солей изъ растворовъ. Потомъ, когда начался анализъ, стало интереснѣе, такъ какъ было тутъ нѣчто таинственное. Вѣдь взять стаканъ жидкости и послѣ разныхъ манипуляцій показать ея двадцать составныхъ частей -- было нѣкоторымъ образомъ разоблаченіемъ тайнъ природы... Но всего этого было недостаточно для его любознательности, и въ тѣ часы, когда онъ оставался въ лабораторіи наединѣ, онъ дѣлалъ особые опыты на свой страхъ. Такъ не безъ опасности ему удалось приготовить небольшой флаконъ синильной кислоты. Замѣчательно веселымъ казалось обладать этимъ флакончикомъ, въ которомъ заключалась смерть, закупоренная простой стеклянной пробкой!
   Кромѣ химіи и физики ему приходилось изучать зоологію, ботанику, анатомію и латынь. Стало быть, опять-таки латынь! Занятія нельзя было бы назвать трудными, если бы не приходилось заучивать многія вещи наизусть; зубрить было трудно. Переполненная разными разностями голова отказывалась запоминать; но дѣлать было нечего -- приходилось зубрить.
   Затѣмъ явились помѣхи, и многія болѣе интересныя вещи стали конкуррировать съ медициной. Драматическій театръ былъ по сосѣдству, и туда Іогана тянуло раза два, три въ недѣлю. Тамъ онъ бралъ дешевое мѣсто (стоя) и любовался мишурнымъ блескомъ французской комедіи. Его восхищали легкость и живость французовъ, какъ свойства, недостающія тяжелому характеру скандинавовъ. Сколько душевнаго равновѣсія и жизненной энергіи выказывала такая веселость въ народѣ, имѣвшемъ болѣе свѣта и солнца! Тѣмъ не менѣе самъ онъ, любуясь жизнерадостностью французовъ, не переставалъ чувствовать свое германское Weltschmerz и становился душой тяжеловѣснѣе прежняго.
   Онъ не зналъ тогда, что парижская жизнь, въ томъ видѣ, какъ она изображается во французскихъ комедіяхъ, не имѣетъ ничего общаго съ дѣйствительной жизнью сдержанныхъ и бережливыхъ парижанъ. Такія комедіи пишутся главнымъ образомъ для богатыхъ пріѣзжихъ иностранцевъ, веселящихся въ Парижѣ. Впрочемъ, въ этихъ произведеніяхъ бываютъ острыя нападки на политику и на религію, но отнюдь не бываетъ отрицанія нравственности. Несмотря на свою аристократичность, французская комедія, благодаря своей легкости, имѣетъ свойство примирять сословія: симпатизируя во время представленія разнымъ свѣтскимъ лицамъ, выводимымъ въ комедіи, и входя въ ихъ интимнѣйшую жизнь, оставляешь театръ съ такимъ впечатлѣніемъ, точно былъ въ гостяхъ у своего закадычнаго друга, герцога X.
   У докторши была отличная библіотека, въ которой имѣлись лучшія литературныя произведенія всего свѣта. У доктора была не менѣе цѣнная коллекція гравюръ. И вотъ являлась новая конкурренція медицинѣ, такъ какъ было слишкомъ соблазнительно имѣть возможность пользоваться всѣми этими прекрасными вещами и какъ было не пользоваться ими.
   Эстетика со всѣхъ сторонъ врывалась въ жизнь. Въ семействѣ говорили преимущественно о картинахъ, о театрѣ, о книгахъ. Иногда докторъ замѣчалъ, насколько эстетика отвлекала Іогана отъ медицины, и старался воодушевить его разсказами о своей практикѣ, но потомъ забывался и самъ же заговаривалъ о живописи.
   Уроки дѣвочкамъ въ богатомъ семействѣ продолжались своимъ чередомъ. Сношенія съ родней, вращавшейся въ низшемъ купеческомъ мірѣ, тоже поддерживались. Такимъ образомъ у Іогана былъ довольно разнообразный кругъ знакомствъ, и молодому человѣку представлялась возможность знакомиться съ дѣйствительностью съ самыхъ различныхъ точекъ зрѣнія.

-----

   Наступала осень 68 года. Разочарованіе въ результатахъ, получаемыхъ отъ новаго государственнаго строя, чувствовалось всѣми и вызывало недовольство. Переворотъ шестидесятаго года поставилъ все государство вверхъ ногами, и низшіе были теперь наверху. Крестьяне, составлявшіе большинство, угрожали благополучію горожанъ и культурѣ; недовольства горожанъ въ свою очередь угрожало спокойствію государства. Мужики начали свои реформы нападеніемъ на цивильный листъ. Это была попытка подорвать монархію. "Сведемъ содержаніе короля до оскорбительно ничтожной суммы, и король уйдетъ", думали мужики. Это было слишкомъ ужь глупо!
   Въ сущности въ наше нелѣпое время господства "большинства" крестьяне имѣли право разсчитывать на побѣду. Швеція -- крестьянская страна, такъ какъ изъ четырехъ съ половиною милліоновъ населенія четыре милліона приходятся накрестьянъ. Большинство довольно внушительное. Долженъ ли полумилліонъ управлять остальными или наоборотъ? Послѣднее казалось справедливѣе, и на томъ состоялся переворотъ. Но вотъ раздался ропотъ горожанъ; они кричали объ эгоизмѣ мужиковъ и жаловались на ихъ произволъ.
   Какъ бы тамъ ни было, а въ 1868 г. недовольные образовали особую партію и стали въ оппозицію либеральному большинству палаты. Они назывались "новыми либералами", въ отличіе отъ другихъ, и внесли въ свою программу всевозможныя основныя реформы. Во главѣ новой партіи стали нѣсколько публицистовъ, нѣсколько ремесленниковъ, одинъ профессоръ и т. д. Ядромъ послужило вновь открытое сословіе "фабричныхъ рабочихъ". Эта горсть людей хотѣла пересоздать все государство. Что рабочіе знали о государствѣ и какъ они хотѣли передѣлать его? Они ничего не знали, а желали своего обогащенія насчетъ мужиковъ, не понимая того, что крестьянская страна не можетъ не погибнуть, разоривъ своихъ крестьянъ.
   Итакъ начиналась война между горожанами и мужиками. Враждебныхъ дѣйствій еще не было, но уже чувствовалось въ воздухѣ приближеніе грозы, а вскорѣ блеснула и молнія, хотя по пустому случаю и безъ серьезныхъ послѣдствій.
   Городъ Стокгольмъ пожелалъ воздвигнуть памятникъ Карлу XII. Почему именно этому послѣднему изъ средневѣковыхъ рыцарей -- неизвѣстно; можетъ быть, просто по иниціативѣ какого-нибудь скульптора. Деньги были собраны по подпискѣ, памятникъ изготовленъ, и оставалось только открыть его. Къ открытію памятника вокругъ него былъ построенъ временный амфитеатръ для двора и приглашенныхъ зрителей, и такимъ образомъ народу нельзя было видѣть церемоніи.
   Такъ какъ средства на памятникъ были собраны національной подпиской, то всякій считалъ себя въ правѣ присутствовать на открытіи, и распоряженіе городскихъ властей принято было съ неудовольствіемъ. Подана была петиція объ уничтоженіи амфитеатра, но полученъ былъ отказъ. Тогда народъ заволновался, но тутъ на сцену появились войска...
   У доктора былъ званый обѣдъ въ честь италіанской оперной труппы, прибывшей тогда въ Стокгольмъ. Сидѣли уже за десертомъ, когда съ улицы послышался шумъ. Сначала доносился гулъ, какъ отъ проливнаго дождя, потомъ стали слышны крики и возгласы толпы. Іоганъ сталъ прислушиваться, но все замолкло. Снова зазвенѣли стаканы; въ столовой раздавались игаліанскія и французскія фразы, звучалъ беззаботный смѣхъ, перекидывались каламбуры и остроты; за столомъ было такъ шумно, что общество ничего не слышало, но вдругъ подъ окнами загремѣла бѣгущая тысячная толпа; вслѣдъ затѣмъ послышался топотъ скачущихъ лошадей и зловѣщій лязгъ оружія. Всѣ на минуту присмирѣли; многіе поблѣднѣли.
   -- Что это? спросила примадонна.
   -- Чернь шумитъ! отвѣтилъ одинъ профессоръ.
   Іоганъ вышелъ изъ-за стола, надѣлъ въ передней пальто и вышелъ на улицу. Чернь! звучало въ его ушахъ,-- чернь! Это были родственники и друзья его матери, это были его плебеи, товарищи по школѣ, потомъ ученики, которыхъ называли чернью, синонимомъ сволочи! Снова ему стало стыдно своего возвышенія, точно онъ дезертировалъ изъ рядовъ своихъ собратій, поступилъ низко... Но, чтобы имѣть возможность помочь этимъ братьямъ, надо уже ему было подняться наверхъ. Такъ ли? Многіе говорили такъ, пока поднимались, а потомъ находили свое положеніе наверху настолько пріятнымъ, что совсѣмъ забывали объ оставшихся внизу.
   Онъ пошелъ далѣе и вышелъ на площадь Карла XIII. Амфитеатръ выдѣлялся на сѣромъ ноябрьскомъ небѣ, какъ безобразный ярмарочный балаганъ; вокругъ него копошились люди. Вдругъ со стороны улицы Арсенала раздался топотъ лошадей, и на площадь выѣхали синіе драгуны... И вотъ, совершенно неожиданно для себя, Іоганъ почувствовалъ непреодолимое влеченіе идти противъ этихъ драгунъ. Это былъ непріятель; онъ хотѣлъ драться съ непріятелемъ! Драгуны подвигались впередъ. Іоганъ сталъ посреди улицы, прямо противъ лошадей...
   Когда родилась въ немъ ненависть къ войску, защищавшему тотъ самый общественный порядокъ, который былъ необходимъ и Іогану въ его движеніи кверху? Вѣдь если бы толпѣ, съ которой онъ теперь считалъ себя солидарнымъ, позволили дѣлать, что она хотѣла, весьма возможно, что первый же камень полетѣлъ бы въ то общество, среди котораго онъ только-что сидѣлъ съ четырьмя рюмками передъ приборомъ. Да, и все-таки онъ бралъ сторону толпы также непослѣдовательно, какъ зачастую высшія сословія становятся за угнетенныхъ и обездоленныхъ. Это отвлеченное свободомысліе, представляющее собой одинъ изъ видовъ постояннаго возмущенія "естественнаго человѣка" противъ культуры и общественнаго гнета.
   Онъ шелъ одинъ, какъ сумасшедшій, противъ кавалеріи и хотѣлъ посбрасывать всѣхъ всадниковъ на землю, избить ихъ, или что-то въ этомъ родѣ. Вдругъ его сзади схватили за руку и дружелюбно, но настойчиво увлекли въ сторону, а затѣмъ домой. Заботливый докторъ послалъ отыскать и привести его... Ему пришлось дать честное слово, что онъ въ этотъ день не выйдетъ больше изъ дому. Затѣмъ онъ легъ, потому что его трясла лихорадка...
   Въ день открытія памятника онъ былъ въ числѣ студенческихъ пѣвчихъ, слѣдовательно, въ амфитеатрѣ, въ числѣ избранныхъ "upper ten thousand" и могъ быть доволенъ своимъ положеніемъ. По окончаніи церемоніи, народъ бросился разбирать амфитеатръ, полиція стала водворять порядокъ, и началась драка. Народъ взялся за камни; городовые обнажили сабли... Іоганъ вышелъ на площадь и дошелъ уже до церкви св. Якова, когда онъ увидѣлъ городоваго, ударившаго саблей и затѣмъ схватившаго за шиворотъ какого-то человѣка. Не долго раздумывая, онъ бросился на полицейскаго, схватилъ его за грудь и, встряхивая изо всѣхъ силъ, крикнулъ:
   -- Сейчасъ же отпусти рабочаго!
   Городовой съ удивленіемъ взглянулъ на студента и спросилъ нерѣшительно:
   -- Кто вы?
   -- Я дьяволъ и задушу тебя, если ты не отпустишь рабочаго.
   Городовой выпустилъ схваченнаго, но только для того, чтобы схватить Іогана. Между тѣмъ, народъ продолжалъ кидать камни, и большой булыжникъ сбилъ киверъ съ арестовавшаго Іогана полицейскаго. Молодой человѣкъ воспользовался его замѣшательствомъ и ускользнулъ изъ его рукъ.
   Теперь подоспѣли войска, и толпу гнали штыками въ сторону караульнаго дома на площади Густава Адольфа. Позади войска двигалась другая толпа кричащихъ и взбѣшенныхъ людей, видимо рѣшившихся освободить тѣхъ, которыхъ хотѣли арестовать. Въ этой толпѣ было много прилично одѣтыхъ людей, и къ нимъ примкнулъ освободившійся Іоганъ. Онъ бѣжалъ впередъ блѣдный, изступленный. Казалось, какой-то злой духъ подгонялъ всѣхъ этихъ привилегированныхъ людей, которыхъ никто не безпокоилъ, которыхъ не тѣснили войска, какъ чернь, которые сами не знали, чего хотѣли. И всѣ они спѣшили слйпо впередъ, рискуя положеніемъ, семейнымъ счастіемъ, насущнымъ хлѣбомъ, всѣмъ.
   Іоганъ почувствовалъ, какъ кто-то на-бѣгу схватилъ его за руку; онъ отвѣтила, рукопожатіемъ и мелькомъ взглянулъ на изящно одѣтаго немолодаго человѣка, бѣжавшаго рядомъ съ нимъ, и черты лица котораго искажались отъ волненія. Они не знали другъ друга и не обмѣнялись ни однимъ словомъ, тѣмъ не менѣе, они бѣжали рука объ руку, какъ люди, одушевленные одной и той же мыслью. Вскорѣ къ нимъ присоединился третій. Это былъ товарищъ Іогана по Кларской школѣ, сынъ директора департамента и самъ уже чиновникъ. Этотъ молодой человѣкъ никогда не бывалъ въ оппозиціи, считался реакціонеромъ и очень дорожилъ своей карьерой. Теперь и онъ былъ блѣденъ отъ злобнаго экстаза, и глаза его горѣли, какъ раскаленные уголья. Втроемъ они бѣжали къ караульному дому вѣроятно для того, чтобы взять этотъ домъ приступомъ. Но волна, какъ и всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, неслась только до встрѣчи съ рядомъ штыковъ.
   Тамъ она разбилась о войско и быстро разсѣялась, какъ морская пѣна.
   Полчаса спустя, Іоганъ сидѣлъ въ ресторанѣ въ обществѣ нѣсколькихъ веселыхъ товарищей. Передъ нимъ былъ, дымящійся бифштексъ. Онъ разсказывалъ о своемъ приключеніи, какъ о чемъ-то случившемся помимо его собственной воли; онъ даже смѣялся надъ собой. Можетъ быть онъ опомнился и не рѣшался бравировать общественное мнѣніе, но, вѣрнѣе, въ немъ проснулся отуманенный на одно мгновеніе культурный членъ общества, смѣявшійся теперь надъ выглянувшимъ въ немъ естественнымъ дикаремъ. Его незнакомый сообщникъ оказался крупнымъ коммерсаномъ и отъявленнымъ консерваторомъ. Іогану пришлось вскорѣ познакомиться съ нимъ; но этотъ человѣкъ всегда избѣгалъ встрѣчаться съ молодымъ студентомъ. и ни въ какія объясненія не вступалъ. Надо прибавить, что когда Іоганъ и этотъ человѣкъ встрѣчались и имъ приходилось взглянуть другъ въ друга, имъ было далеко до смѣха.
   Замѣчательно, что безпорядки были направлены исключительно противъ городскихъ и полицейскихъ властей, но отнюдь не противъ короля, хотя именно король не позволилъ уничтожить временный амфитеатръ вокругъ памятниковъ. Впрочемъ, Карлъ XV всегда былъ persona grata въ Швеціи и могъ дѣлать, что хотѣлъ, нисколько не вредя своей популярности. Между тѣмъ, онъ не былъ ни доступенъ, ни демократиченъ; онъ былъ даже весьма высокомѣренъ, какъ видно изъ безчисленныхъ случаевъ опалы придворныхъ, въ чемъ-либо не угодившихъ его прихотямъ. Во время пожаровъ онъ давалъ оплеухи нерасторопнымъ пожарнымъ, и онъ не шутилъ съ юмористами, пытавшимися изобразить его въ каррикатурномъ журналѣ. Онъ умѣлъ повелѣвать и считалъ себя не только государственнымъ человѣкомъ, но и выдающимся полководцемъ. Когда ему случалось вмѣшиваться въ правительственныя распоряженія и какой-нибудь чиновникъ пробовалъ остановить его, онъ осаживалъ его постояннымъ: "Молчи, ты ничего не понимаешь въ этомъ". И, тѣмъ не менѣе, онъ былъ популяренъ и до конца оставался популярнымъ. У шведовъ замѣчается постепенная утрата силы воли; можетъ быть королемъ восхищались, какъ человѣкомъ, поразительно энергичнымъ. Ему прощался даже нѣсколько распущенный образъ жизни, чего онъ, впрочемъ, и не думалъ скрывать. Дѣло въ томъ, что, какова ни была его мораль, онъ самъ по себѣ создалъ ее и держался этой морали неуклонно. Благодаря этому, онъ пользовался душевнымъ равновѣсіемъ, а уравновѣшенный человѣкъ всегда производитъ сильное впечатлѣніе на другихъ людей.

-----

   Докторъ замѣтилъ, что беллетристическая библіотека его жены отвлекаетъ студента отъ медицины и порядкомъ уже охладила его къ врачебной профессіи. Чтобы подогрѣть охоту Іогана къ дѣлу и ободрить его къ продолжительному и скучному изученію медицины, докторъ рѣшился дать ему возможность ознакомиться съ ремесломъ поближе. Въ сущности, студентъ зналъ уже химію и физику лучше самого доктора и былъ уже достаточно подготовленъ въ теоретической анатоміи. Почему у насъ не допускаютъ студентовъ съ перваго же курса къ диссекціи трупа? Въ Америкѣ это практикуется и даетъ хорошіе результаты. Дѣло въ томъ, что у насъ проволочки изученія медицины зависятъ не отъ научныхъ соображеній, а лишь отъ опасенія докторовъ слишкомъ большой конкурренціи.
   Покровитель Іогана не одобрялъ такой жестокости и всячески старался сократить для него непомѣрно продолжительный курсъ. Теперь онъ сталъ брать студента съ собой, въ качествѣ amanuens'а и, такимъ образомъ, Іоганъ перешелъ сразу отъ теоретической анатоміи къ живой практикѣ съ больными.
   Началась новая, разнообразная жизнь. Приходилось ѣздить къ больнымъ. Навѣщалась какая-нибудь больная старуха, лежавшая въ горячкѣ гдѣ-нибудь въ швейцарской конурѣ. Плачущія дѣти толпятся по угламъ; родственники боятся пошевелиться и со страхомъ ожидаютъ докторскаго приговора; а они подходятъ прямо къ кровати, рваное одѣяло откидывается, изслѣдуется быстро работающая, впалая грудь старухи, сосчитывается пульсъ, измѣряется температура -- потомъ "перо и бумагу!" Оттуда они спѣшатъ на Садовую улицу, въ зажиточный домъ. Ихъ проводятъ черезъ свѣтлыя комнаты по мягкимъ коврамъ и вводятъ въ роскошную спальню, разукрашенную, какъ храмъ. Приподнимается голубое шелковое одѣяло, и ощупывается больная ножка миловиднаго, какъ ангелъ, ребенка, покоящагося на потонувшихъ въ кружевахъ подушкахъ... При выходѣ мелькомъ осматривается какая-нибудь картина и говорится нѣсколько словъ о живописи... Это было ново и интересно. Но почему для всего этого нужны были Титъ Ливій и исторія философіи?
   Затѣмъ пришлось знакомиться съ хирургическими подробностями. Съ семи часовъ утра надо было служить ассистентомъ доктору, принимавшему паціентовъ. Прижигались, напримѣръ, венерическія язвы; въ комнатѣ распространялся чадъ отъ сожженнаго человѣческаго мяса; натощакъ тошнило отъ этого запаха.
   -- Пустяки, усмѣхался старый врачъ.
   Или приходилось держать голову паціента, у котораго докторъ вырѣзалъ дикое мясо въ горлѣ и вынималъ куски вилкой. Чувствовалось, какъ голова больнаго взграгивала отъ нестерпимой боли...
   -- Къ этому скоро привыкаешь, утѣшалъ докторъ.
   Но Іоганъ не привыкалъ, вѣроятно потому, что его мысли были полны Фауста, романовъ Виланда, соціальныхъ фантазій Жоржъ-Занда, грезъ Шатобріана и разумныхъ теорій Лессинга. Воображеніе работало, а память отказывалась служить. Дѣйствительность, съ ея прижженными язвами и запекшейся кровью, казалась безобразною, и эстетика настолько завладѣла душой молодаго человѣка, что реальная жизнь казалась ему скучной и отталкивающей.
   Между тѣмъ, онъ познакомился въ домѣ доктора съ новымъ міркомъ: міркомъ артистовъ, и художниковъ. Это были странные люди. Они являлись въ помятыхъ манишкахъ, неряшливо одѣтые, и обращались съ другими людьми покровительственно, какъ избранные. Въ чемъ было ихъ превосходство? Многіе изъ нихъ были еле грамотны; они занимали деньги безъ отдачи; въ разговорѣ они бывали циничны и грубы. Почему имъ прощалось все, чего нельзя было простить другимъ людямъ? Потому что они были артисты!
   Іоганъ находилъ, что весело и хорошо быть вольнымъ артистомъ. Ему бы жилось, какъ въ раю, безъ разныхъ нелѣпыхъ условностей, безъ обязательствъ передъ обществомъ, а главное, безъ непосредственнаго соприкосновенія съ тоскливой дѣйствительностью! но какъ попасть въ этотъ міръ? Есть ли у него какіе-нибудь таланты? Да, онъ придумалъ себѣ артистическую дѣятельность, болѣе широкую, чѣмъ живопись и музыка: это была дѣятельность драматическаго артиста. Актеръ могъ говорить со сцены великія истины въ глаза всему обществу и оставаться безнаказаннымъ; актеръ могъ высказываться, какъ никто, хотя говорилъ, повидимому, чужія слова. Да, это была бы чудная дѣятельность!
   

IV.
У профессора.

   Продолжительное отсутствіе Іогана изъ Упсалы и его уловка перенести для себя университетъ въ Стокгольмъ не могли остаться безъ дурныхъ послѣдствій, о чемъ и предупреждали его товарищи. Но весной, когда онъ ѣздилъ экзаменоваться изъ латинскаго языка, все обошлось благополучно, благо онъ еще раньше переслалъ доценту обычныя три пробныя хріи и пятнадцать кронъ за коллегіальныя занятія. Благодаря этимъ мѣрамъ предосторожности, экзаменъ былъ выдержанъ успѣшно.
   Въ маѣ ему нужно было вторично ѣхать въ Упсалу, чтобы сдать экзаменъ изъ химіи. Чтобы ѣхать навѣрняка, онъ попросилъ адъюнкта технологическаго института, въ которомъ слушалъ химію, провѣрить его знанія. Адъюнктъ добросовѣстно проэкзаменовалъ его и объявилъ, что онъ имѣетъ больше познаній, чѣмъ требуется на медико-философскомъ экзаменѣ.
   Приготовившись такимъ образомъ, онъ пріѣхалъ въ Упсалу и прежде всего посѣтилъ одного товарища, уже экзаменовавшагося изъ химіи, слѣдовательно, посвященнаго во всѣ тайны.
   -- Я работалъ надъ синтетическими и аналитическими опытами, сказалъ Іоганъ,-- и слушалъ органическую химію.
   -- Все это хорошо, такъ какъ отъ насъ на медико-философскомъ требуется только синтетическая часть, сказалъ товарищъ.-- Но это не поможетъ тебѣ, потому что ты не работалъ въ его лабораторіи.
   -- Положимъ, я не работалъ у него, но вѣдь лабораторія технологическаго института гораздо лучше.
   -- Нужды нѣтъ: это не его лабораторія.
   -- Посмотримъ! Мои познанія должны же чего-нибудь стоить...
   -- Если ты такъ увѣренъ въ себѣ, попытайся. Но преждевсего сдѣлай слѣдующее: отправляйся къ доценту и попроси у него такъ называемый кричъ.
   -- Это еще что такое?
   -- Видишь ли, за одну крону онъ дастъ тебѣ урокъ, т. е.. въ теченіе часа сообщитъ тебѣ самые неожиданные вопросы профессора. Такъ, онъ теперь любитъ спрашивать объ аммоніакѣ... Все это разъяснитъ тебѣ доцентъ.-- Во-вторыхъ, ты на долженъ являться къ нему во фракѣ и бѣломъ галстухѣ, еще менѣе въ такомъ модномъ костюмѣ, въ какомъ ты теперь. Тебѣ придется одѣть мой старый сюртукъ, позеленѣвшій на плечахъ и покраснѣвшій вдоль швовъ. Кромѣ того ты надѣнешь мои большіе смазные сапоги, такъ какъ профессоръ не терпитъ ботинокъ.
   Іоганъ послушался пріятеля и отправился къ доценту, отъ котораго узналъ о всѣхъ замысловатыхъ вопросахъ, выдуманныхъ за послѣднее время профессоромъ химіи. Со своей стороны онъ долженъ былъ дать обѣщаніе, что сообщитъ доценту всѣ вопросы, которые задастъ ему экзаменаторъ.
   На слѣдующій день товарищи костюмировали его, какъ требовалось для экзамена изъ химіи. Брюки были настолько подтянуты, что голенищи сапоговъ ясно виднѣлись изъ-подъ нихъ; пристегной воротничекъ надѣтъ былъ криво, и шея виднѣлась между галстухомъ и воротничкомъ. Старый сюртукъ пріятеля дополнялъ костюмъ. Въ такомъ видѣ Іоганъ пошелъна экзаменъ.
   Профессоръ химіи былъ когда-то инженернымъ офицеромъ и въ свое время былъ дурно принятъ въ средѣ упсальскихъ ученыхъ. Онъ не имѣлъ академическаго образованія, слѣдовательно, казался большинству профессоровъ невѣждой. Это настолько озлобило химика, что у него разболѣлась печень. Чтобы заставить забыть о своемъ офицерскомъ званіи, онъ сталъ одѣваться неряхой и старался казаться одичалымъ ученымъ. Вообще онъ желалъ прослыть оригиналомъ. Онъ былъ ученикомъ Берцеліуса и, хотя сотни людей, кромѣ него, слушали лекціи Берцеліуса, хвастался этимъ при каждомъ случаѣ. Берцеліусъ, кстати, ходилъ въ рваныхъ сюртукахъ; изъ этого дѣлался выводъ, что проношенные сюртуки составляютъ признакъ глубокихъ познаній въ химіи.
   Іоганъ представился старику и былъ осмотрѣнъ весьма недружелюбно, съ видимой подозрительностью. Затѣмъ его попросили придти черезъ недѣлю. На это онъ объяснилъ, что пріѣхалъ въ Упсалу на время, что бѣденъ и не можетъ долго прожить безъ заработка.
   -- Ну, такъ приходите завтра. Это отниметъ у меня не много времени.
   Что надо было понимать подъ зловѣщимъ "это"?
   На слѣдующій день онъ сидѣлъ въ кабинетѣ передъ своимъ экзаменаторомъ. Былъ солнечный майскій день, но старикъ казался не въ духѣ. Онъ сталъ страшенъ, когда швырнулъ студенту свой первый вопросъ. Но отвѣты были правильны, и сначала все пошло хорошо. Тогда профессоръ сталъ задавать такіе вопросы, которые обвивали и запутывали жертву, какъ силки.
   -- Если у меня есть земля, въ которой я подозрѣваю присутствіе селитры, съ чего мнѣ надо начать, если я захочу устроить селитряную фабрику?
   Іоганъ отвѣтилъ предложеніемъ сдѣлать анализъ почвы.
   -- Нѣтъ.
   -- Другаго я не могу сказать!
   Водворилась гнетущая тишина; послышалось жужжаніе мухъ. Безмолвіе было продолжительно; становилось жутко.
   "Сейчасъ онъ спроситъ о сапогахъ или о фосфорныхъ спичкахъ", думалъ Іоганъ,-- "и тогда я блесну!"
   Но старикъ ничего не спрашивалъ. Іоганъ попробовалъ напомнить о себѣ и тихонько кашлянулъ, но молчаніе продолжалось. Тогда онъ началъ раздумывать, не разоблачилась ли его уловка съ переодѣваніемъ? Не узналъ ли старикъ экзаменаціонный сюртукъ?
   Наконецъ безмолвіе было прервано какимъ-то совсѣмъ непонятнымъ вопросомъ, на который не послѣдовало отвѣта, и еще однимъ, такимъ же.
   -- Нѣтъ, рано еще вамъ! провозгласилъ профессоръ и всталъ изъ-за стола.
   -- Но я цѣлый годъ работалъ въ лабораторіи и знаю анализъ!
   -- Да, рецептуру вы знаете, но ваши знанія еще не доварились. Видите ли, милостивый государь, въ технологическомъ институтѣ ремесленники, а здѣсь люди науки.
   Въ этомъ онъ былъ неправъ, такъ какъ въ дѣйствительности было наоборотъ, и упсальскіе медики жаловались на то, что они, какъ кухарки, проводятъ въ лабораторіи время за стряпней и что имъ не даютъ возможности познакомиться съ анализомъ, тогда какъ именно анализъ можетъ понадобиться отъ врача, а синтезъ нуженъ только фармацевту. Но дѣло въ томъ, что технологическій институтъ былъ ненавистенъ упсальскимъ ученымъ вообще, а превосходная новая лабораторія института, славившаяся своими прекрасными порядками, особенно не нравилась профессору химіи, лабораторія котораго справедливо считалась никуда негодной.
   Итакъ одни мелочныя чувства руководили профессоромъ, и Іоганъ почувствовалъ себя несправедливо обиженнымъ.
   -- Я не получу, значитъ, аттестата? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, милостивый государь, не получите. Приходите въ слѣдующемъ году.
   Старикъ не рѣшился сказать: поработайте въ моей лабораторіи...
   Іоганъ вышелъ изъ комнаты внѣ себя отъ негодованія. Итакъ, ни знанія, ни прилежаніе не помогаютъ; только деньги и низкое угодничество!
   Онъ былъ такъ озлобленъ, что хотѣлъ оставаться одинъ и пошелъ въ паркъ Каролины, гдѣ усѣлся на скамейкѣ, злой, какъ оса. Если бы онъ могъ, онъ поджегъ бы всю эту чортову берлогу! Скажите пожалуйста, годъ! Никогда! Ему все это слишкомъ ужь опротивѣло. Изучать столько лишняго, чего никогда нельзя будетъ приложить въ жизни; потомъ выносить всякія несправедливости; и все это ради такого отвратительнаго ремесла, чтобы потомъ анализировать дрянь, рыться въ гадостяхъ, прикасаться къ самымъ грязнымъ мѣстамъ тѣла -- фу, чортъ! Нѣтъ, онъ благодаритъ покорно!
   Въ то время, какъ онъ сидѣлъ и злился, въ паркѣ появилось небольшое общество веселыхъ, довольныхъ людей. Они смотрѣли на зданіе библіотеки, черезъ окна котораго виднѣлись безконечныя полки съ книгами, и смѣялись... Они смѣялись надъ книгами! Между ними были дамы и молодые люди, лица которыхъ показались ему знакомыми... Ахъ, да, это вѣдь французская труппа Левассера, дающая теперь спектакли въ Упсалѣ; онъ видѣлъ этихъ людей въ Стокгольмѣ!-- Счастливцы, которые могутъ смѣяться надъ книгами! Счастливцы, которые могли быть выразителями человѣческаго ума и таланта и для этого не нуждаются въ столькихъ книгахъ!
   Можетъ быть, нѣтъ человѣческой души, которая не могла бы дать что-нибудь цѣнное, чего еще нѣтъ въ книгахъ, но что современемъ будетъ въ книгахъ. Да, навѣрное такъ! Вѣдь у него самого есть многое, что могло бы пригодиться наукѣ о людяхъ и что остается невысказаннымъ.
   Снова мысли его понеслись къ тѣмъ счастливымъ людямъ, стоящимъ внѣ и выше мелочныхъ условностей. Вотъ если бы подняться къ нимъ, не нужно было бы думать о какомъ-либо дальнѣйшемъ повышеніи. Тамъ можно работать на глазахъ у всѣхъ, подчиняясь только суду всего общества... Не то, что здѣсь, въ этой норѣ, гдѣ человѣкъ осуждается неправильно, въ сущности, безъ разслѣдованія.
   И вдругъ онъ принялъ рѣшеніе, онъ поднялся со скамейки, въ свою очередь улыбнулся книгохранилищу и проговорилъ:
   -- Поѣду домой и добьюсь дебюта на сценѣ королевскаго театра!

-----

   Почти каждый горожанинъ хоть разъ въ жизни мечталъ испытать свои сценическія способности. Тутъ дѣйствуетъ, вѣроятно, потребность культурныхъ людей возвеличивать себя, слиться хоть на короткое время съ высшимъ и лучшимъ, хотя вымышленнымъ лицомъ. У романтичнаго Іогана примѣшивалось еще желаніе говорить "народу". Онъ воображалъ, что ему можно будетъ выбирать роли, а онъ бы ужь зналъ, что выбрать! Что же касается его способностей къ сценическому искусству, то онъ не сомнѣвался въ нихъ, какъ и большинство людей, не занятыхъ физическимъ трудомъ и принимающихъ болѣзненную возбужденность своего мозга за проявленіе его силы. Впрочемъ, если самое ремесло актера не представлялось ему труднымъ, онъ предвидѣлъ немалыя постороннія затрудненія.
   Въ родствѣ Іогана это ремесло презиралось, хотя былъ одинъ прадѣдъ, писавшій когда-то для театра, и былъ въ живыхъ одинъ молодой родственникъ, отверженный родней и служившій живымъ предостереженіемъ, который промѣнялъ много-обѣщавшую карьеру инженеръ-механика на поприще драматическаго артиста. Поступокъ инженера считался горемъ всего семейства, тѣмъ болѣе, что молодой человѣкъ до настоящаго времени не добился извѣстности и разъѣзжалъ по странѣ съ какимъ-то бродячимъ товариществомъ актеровъ.
   О такой участи стоило подумать, но Іоганъ утѣшалъ себя, что то былъ онъ, а ему, Іогану, предстоитъ удача! Почему? Потому-что ему хотѣлось этого и вѣрилось въ то, чего хотѣлось.
   Во всякомъ случаѣ, рѣшеніе было принято, и въ Стокгольмѣ, не сказавъ о томъ ни слова кому-либо изъ близкихъ, онъ тотчасъ же отправился къ одному литератору, состоявшему директоромъ театральнаго училища.
   Проговоривъ слова: я желаю сдѣлаться актеромъ, онъ самъ ужаснулся. Ему казалось, что онъ срываетъ съ себя прирожденную стыдливость, что онъ поступаетъ противно всей своей натурѣ. Но онъ не отступилъ.
   -- Вы вѣдь студентъ? На какомъ факультетѣ? спросилъ директоръ.
   -- На медицинскомъ...
   -- И вы покидаете такую карьеру ради драматическаго поприща, самаго труднаго, самаго дурнаго?
   -- Да, я хочу быть актеромъ!
   При этомъ Іоганъ соображалъ: "Всѣ артисты такъ говорятъ о своемъ поприщѣ, всѣ они называютъ свое дѣло самымъ труднымъ и сквернымъ! А вѣдь самимъ имъ далеко не худо... Все это дѣлается, чтобы запугать новичка".
   Онъ объяснилъ, что проситъ отдѣльныхъ уроковъ, чтобы приготовиться къ дебюту. На это директоръ сказалъ, что теперь онъ уѣзжаетъ въ деревню, но что съ перваго сентября, когда возобновится сезонъ и дирекція будетъ въ городѣ, желаніе Іогана можетъ быть исполнено. На этомъ и порѣшили.
   Выйдя на улицу, будущій актеръ почувствовалъ головокруженіе, точно его уже опьяняли свѣтлая будущность и предстоявшія побѣды. Онъ шелъ пошатываясь, съ широко раскрытыми глазами, и былъ какъ во снѣ.
   Въ семьѣ доктора онъ никому не разсказалъ о своихъ планахъ. Вообще онъ не хотѣлъ говорить объ этомъ до самаго сентября. Дѣло въ томъ, что онъ боялся и стыдился. Онъ боялся огорченія отца, огорченія доктора и родственниковъ; онъ стыдился того, что весь городъ узнаетъ о его претензіи на талантъ, стыдился неизбѣжныхъ насмѣшекъ и шутокъ. Все это были плоды воспитательнаго пріема: что люди скажутъ? Фантазія разыгралась, и вскорѣ ему уже казалось, что онъ замышляетъ преступленіе. Развѣ не преступно всякое покушеніе на душевное спокойствіе своихъ ближнихъ? Развѣ своимъ поступкомъ онъ не рванетъ цѣпи, приковывающей его къ отцу, къ друзьямъ, къ родственникамъ; и развѣ не грубо будетъ потрясеніе всѣхъ этихъ людей? Но Іоганъ хотѣлъ быть актеромъ и. поборолъ свои угрызенія совѣсти.
   Онъ собирался дебютировать въ роляхъ Карла Моора и Люцидора. Въ выборѣ этихъ ролей не было ни случайности, ни каприза, а было много обдуманности. Въ этихъ роляхъ Іоганъ нашелъ выраженными его тогдашнія мысли и чувства; въ этихъ роляхъ онъ говорилъ бы то, что думалъ, а, слѣдовательно, былъ бы правдивъ. Положимъ, Мооръ и Люцидоръ были натурами болѣе приподнятыми, но тѣмъ и хороша сцена, что на ней можно казаться болѣе возвышеннымъ. Во всѣхъ этихъ мечтахъ о театрѣ было что-то похожее на его давнишнія мечты о проповѣдничествѣ. Въ концѣ концовъ и въ оппозиціи, и въ церкви, и въ театрѣ, онъ хотѣлъ быть пророкомъ, проповѣдникомъ истины...
   Болѣе всего содѣйствовала преувеличенности представленія Іогана о театрѣ и его высокомъ значеніи лекція Шиллера "О театрѣ, какъ воспитательномъ учрежденіи". То, что писалъ двадцатипятилѣтній Шиллеръ, находило горячій отголосокъ въ душѣ двадцатилѣтняго Іогана.
   Въ дѣйствительности, театръ имѣетъ воспитательное значеніе только для юношества и низшихъ сословій, которымъ доступны еще иллюзіи, вызываемыя актерами и крашеннымъ холстомъ. Для старшихъ и образованныхъ людей театръ служитъ лишь развлеченіемъ, причемъ все ихъ вниманіе сосредоточивается на искусствѣ исполнителей. Вотъ почему старые рецензенты всегда становятся недовольными и брюзгливыми: они разстались съ иллюзіями, и ни одна ошибка исполненія не остается ими незамѣченной.
   Въ новѣйшія времена артистическая игра стала-было цѣниться не по заслугамъ высоко, и преувеличенное поклоненіе сценическому таланту повело къ тому, что актеры вообразили себя самостоятельными артистами. Это повело въ реакціи, и въ Парижѣ, гдѣ увлеченіе было особенно сильно, критикѣ пришлось напомнить актерамъ, что они только орудія въ рукахъ авторовъ.
   Теперь большинство большихъ европейскихъ театровъ въ упадкѣ, что указываетъ на ослабленіе интереса публики къ драматическому искусству. Дѣло въ томъ, что развивающееся съ каждымъ годомъ чувство правдивости и притупленіе фантазіи вооружаютъ высшія сословія противъ сцены; бѣднякамъ же некогда и не на что ходить въ театръ. Наибольшимъ успѣхомъ пользуются легкія сценическія произведенія, не имѣющія претензіи поучать людей. Этимъ пьесамъ принадлежитъ будущее, потому что на нихъ ходятъ ради забавы и чтобы отдохнуть.
   Серьезные писатели настоящаго времени избираютъ другую форму для пропаганды своихъ мыслей, отнюдь не сценическую. Мыслями автора, пишущаго драматическія произведенія, занимаются, когда его пьесы появляются въ печати; въ театрѣ же обсуждается лишь игра актеровъ, и глубина авторской мысли отступаетъ на второй планъ.
   Іоганъ сдѣлалъ ту капитальную ошибку, что смѣшалъ драматическаго писателя съ ролью актера.

-----

   Съ весны онъ прекратилъ уроки дѣвочкамъ и лѣтомъ былъ совершенно свободенъ поработать надъ сценическимъ искусствомъ. Ему приходилось работать одному и тайкомъ; поэтому, несмотря на то, что онъ недавно посмѣялся надъ книгами, первое, за что онъ теперь взялся, были книги. Тамъ были записаны слова и мысли опытныхъ и великихъ людей, большею частью уже мертвыхъ; благодаря книгамъ, онъ могъ въ тишинѣ бесѣдовать съ этими мертвецами и слушаться ихъ совѣтовъ.
   Онъ узналъ, что во дворцѣ есть библіотека, принадлежащая государству, и что изъ этой библіотеки, представивъ поручительство, можно брать цѣнныя книги. Онъ досталъ поручительство и пошелъ во дворецъ. Тамъ все было очень торжественно; маленькія комнаты были биткомъ набиты книгами; всюду виднѣлись сѣдовласые старцы, углубленные въ чтеніе книгъ. Ему молча выдали потребованныя имъ сочиненія, и онъ вышелъ изъ храма книгъ робко, какъ изъ церкви...
   Желая изучить дѣло основательно, Іоганъ началъ съ корифеевъ. У Шиллера онъ собралъ мысли о глубинѣ и важности театральнаго дѣла. У Гёте нашлась цѣлая статья, съ непосредственными предписаніями, какъ актеру слѣдуетъ держать себя на сценѣ, какъ онъ долженъ ходить, стоять, садиться, входить и выходить. Въ "Hamburgische Dramaturgie" Лессинга нашелся цѣлый томъ театральныхъ рецензій съ самыми тонкими замѣчаніями. Лессингъ особенно ободрилъ его, потому что этотъ писатель отвергалъ полезность разработки сценическихъ пріемовъ, утверждалъ, что излишнее увлеченіе исполненіемъ пьесъ подрываетъ самое качество пьесъ и совѣтовалъ предпочтительно отдавать роли образованнымъ дилеттантамъ, лучше понимающимъ мысль автора, чѣмъ зачастую невѣжественные провинціальные актеры. Кромѣ того, Іоганъ тщательно перечиталъ сочиненія Раймонда де Сентъ-Альбинъ, замѣчанія котораго о сценическомъ искусствѣ особенно цѣнны.
   Одновременно съ этимъ онъ занимался практическими упражненіями. Когда его питомцевъ, сыновей доктора, не было дома, онъ устраивалъ репетиціи. Онъ продѣлывалъ всѣ сцены "Разбойниковъ", даже костюмировался Карломъ Мооромъ. Для изученія красивыхъ жестовъ, онъ ходилъ въ національный музей и старался усвоить себѣ жесты античныхъ статуй; чтобы пріучить себя не стѣсняться руками, онъ пересталъ ходить съ тростью. Ежедневно онъ занимался гимнастикой и фехтовалъ со своими учениками; во время прогулокъ онъ старался держать себя непринужденно, съ высоко-поднятой головой и свободно опущенными руками, причемъ рука -- согласно совѣту Гёте -- держалась немного согнутой, съ красивымъ изгибомъ пальцевъ.
   Труднѣй всего было выработать сильный голосъ, такъ какъ въ квартирѣ доктора неудобно было декламировать полнымъ голосомъ. Ему удалось однако найти за городомъ уединенное мѣсто съ обширнымъ видомъ на городъ и его окрестности. Тамъ онъ упражнялся на свободѣ, развивая свои голосовыя средства. Тамъ онъ отдавался увлеченію ролью и въ качествѣ Карла Моора неистовствовалъ противъ неба и земли. Онъ потрясалъ кулакомъ виднѣвшимся на горизонтѣ колокольнямъ, замку и казармамъ; онъ проклиналъ городъ и весь общественный строй, довольный своимъ положеніемъ вольнаго человѣка.-- Было что-то фанатическое въ его работѣ, и онъ ничего не жалѣлъ, чтобы разработать свою роль.
   

V.
Его аристократическія наклонности.

   Въ домѣ доктора бывалъ одинъ молодой человѣкъ, изучавшій скульптуру въ академіи художествъ. Онъ поднялся изъ низшихъ слоевъ общества -- въ дѣтствѣ онъ былъ ученикомъ въ слесарной мастерской -- и былъ чрезвычайно талантливъ. Счастливый и веселый, онъ жилъ въ постоянномъ восторгѣ и вѣрилъ, что высшая сила призвала его на служеніе красотѣ. Іоганъ любилъ его за непосредственность натуры и за отсутствіе въ немъ самоизученія, которое разъѣдало жизнь Іогана. Кромѣ того оба они грѣшили однимъ и тѣмъ же, стремленіемъ изъ своего сословія кверху, только скульпторъ не испытывалъ при этомъ какихъ-либо терзаній совѣсти, тогда какъ Іоганъ постоянно чувствовалъ себя виноватымъ.
   Скульпторъ сохранилъ въ себѣ горячія религіозныя вѣрованія и не желалъ слышать чего-либо противнаго своимъ воззрѣніямъ. Но это не разъединяло молодыхъ людей, такъ какъ между ними установилось соглашеніе не касаться вопросовъ религіи и, несмотря на то, что пріятель иногда забывалъ объ этомъ, Іоганъ свято держался соглашенія.
   Однажды среди бѣлаго дня Іоганъ засталъ у скульптора продажную женщину. Пріятель нисколько не смутился и просто объяснилъ, что человѣческая плоть бываетъ требовательна. На вопросъ Іогана, какъ его религіозныя воззрѣнія мирились съ этимъ, онъ сказалъ:
   -- Видишь ли, мы, вѣрующіе люди, не боимся грѣха, потому что Спаситель искупилъ наши грѣхи.
   -- А нравственность и заповѣди?
   -- Никто не можетъ выполнить заповѣди, и потому-то Іисусъ Христосъ пришелъ искупить наши грѣхи. Теперь ты видишь, милый Іоганъ, что только во Христѣ можно найти покой и радость!
   "Это чудовищно!" подумалъ Іоганъ, и теперь только онъ понялъ, откуда берется самоувѣренность читальщиковъ. Они все валили на грѣхъ и на дьявола, не вдаваясь глубже и считая все "искупленнымъ". Это была религія примиренія, такая же удобная, какъ халатъ и туфли.
   -- Вотъ ты никогда не бываешь счастливъ, продолжалъ скульпторъ.-- Это оттого, что ты надмененъ, хочешь выполнить требованія нравственности и быть безупречнымъ. Никто не можетъ выполнить этого.
   Съ этимъ нельзя было не согласиться. Іоганъ постоянно страдалъ отъ укоровъ совѣсти, терзаясь своими недостатками. Оказывалось, что для спокойствія души все можно было возложить на искупленіе. Но это было нелѣпо и, стало быть, Іогану не суждено было когда-либо успокоиться. Нельзя было отрицать, однако, что было нѣчто гуманное въ этомъ радостномъ вѣрованіи въ полное освобожденіе вѣрующихъ во Христа людей отъ небесныхъ каръ. Въ сущности, это оказывалось современнымъ детерминизмомъ, оправдывающимъ все, потому что все объяснялось; только грѣшить позволялось однимъ вѣрующимъ. Получался нелѣпѣйшій выводъ: только во Христѣ можно грѣшить и быть счастливымъ грѣша!
   Это іезуитство! рѣшилъ Іоганъ. Позволялось поступать дурно и осуждать другихъ, но съ условіемъ, чтобы грѣшники твердо держались партіи.

-----

   Скульпторъ -- его звали Альбертомъ -- пришелъ однажды сказать, что онъ собирается въ Копенгагенъ посмотрѣть на статуи Торвальдсена. Для такой поѣздки представлялся удобный случай, такъ какъ какой-то предпріимчивый человѣкъ организовалъ увеселительную поѣздку въ Копенгагенъ на пароходѣ.
   -- Поѣзжай съ нами! предложилъ Альбертъ.
   Дѣло было рѣшено въ нѣсколько минутъ, такъ какъ одинъ изъ учениковъ Іогана тоже пожелалъ ѣхать въ Копенгагенъ, а самъ Іоганъ ничего не имѣлъ противъ путешествія,
   И вотъ въ одинъ прекрасный августовскій вечеръ Іоганъ, скульпторъ, старшій сынъ доктора и еще одинъ мальчикъ, его товарищъ, оказались на палубѣ парохода. Увеселительная поѣздка была устроена по случаю ожидавшагося въѣзда въ Копенгагенъ наслѣдной принцессы. Поэтому пассажировъ собралось довольно много, и въ наступившихъ уже сумеркахъ то и дѣло появлялись на пароходѣ новыя лица. Іогану собиравшееся общество показалось хорошимъ. Это были тучные отцы семейства съ биноклями въ висѣвшихъ на ремнѣ сумочкахъ и съ хорошими сакъ-вояжами въ рукахъ; дамы были въ свѣтлыхъ платьяхъ и модныхъ шляпахъ. На пароходѣ была страшная суета; всѣ требовали обѣщанныхъ устроителемъ спальныхъ мѣстъ, которыхъ недоставало; всѣ хлопотали и шумѣли. Только Іоганъ и его товарищи сидѣли спокойно. Съ ними былъ мѣшокъ съ провизіей, и они ждали удобнаго времени, чтобы начать путешествіе закуской. Когда пароходъ тронулся и на палубѣ установился порядокъ, Іоганъ сказалъ:
   -- Теперь, господа, мы закусимъ, а потомъ ляжемъ спать.
   Стали искать мѣшокъ и корзину. Ни того, ни другаго не оказалось на пароходѣ. Провизія была забыта дома! Это былъ тяжелый ударъ, потому что денегъ у нихъ было мало и всѣ разсчитывали на великолѣпный запасъ провизіи, приготовленный самой докторшей. Пришлось довольствоваться запасомъ, сдѣланнымъ скульпторомъ; но у него оказались сухія вещи, да еще въ самомъ ничтожномъ количествѣ.
   Стали укладываться спать. Снова раздались требованія спальныхъ мѣстъ, но такихъ не оказалось. Пассажиры были въ негодованіи, и съ узкихъ скамеекъ, на которыхъ приходилось провести ночь сидя, раздавались проклятія устроителю, котораго, впрочемъ, не было на пароходѣ.
   Іоганъ и оба мальчика легли спать на палубѣ и прикрылись отъ обильно падавшей росы брезентомъ. Они проснулись въ Сэдертелье, продрогшіе до костей: матросы сняли съ нихъ бревентъ, предназначавшійся для прикрытія багажа.
   Въ это время на бечевникѣ канала -- путешествіе совершалось шлюзованнымъ путемъ на Готенбургъ -- появился устроитель поѣздки, по ремеслу обойщикъ. Пассажиры схватили его и привели на пароходъ, гдѣ на него посыпался цѣлый ливень проклятій. Рѣшено было держать его на пароходѣ заложникомъ, и пароходъ тронулся далѣе. Однако, при проходѣ одного шлюза устроитель неожиданно спрыгнулъ на сушу и скрылся отъ пассажировъ, сыпавшихъ ему вслѣдъ отборную брань.
   Около полудня на палубѣ былъ накрытъ обѣденный столъ. Іоганъ и его спутники переселились на это время въ спасательную лодку, висѣвшую за кормой, и тамъ пообѣдали остатками запаса скульптора. Этотъ послѣдній, по обыкновенію, былъ веселъ и беззаботенъ; онъ переночевалъ въ теплѣ съ кочегарами, зналъ имена и званіе всѣхъ, ѣхавшихъ на пароходѣ, и чувствовалъ себя превосходно. Отъ него Іоганъ узналъ, что толстый господинъ, сидѣвшій на президентскомъ мѣстѣ за обѣденнымъ столомъ, былъ трубочистъ-хозяинъ; съ нимъ были жена и дочери. Кромѣ нихъ, за столомъ были: ростовщикъ, содержатель питейнаго заведенія, мясникъ, каретникъ, разсыльный съ семействомъ, нѣсколько приказчиковъ и двѣ кухарки. Тяжело было голоднымъ молодымъ людямъ смотрѣть, какъ за столомъ уплетались великолѣпные отварные окуни и дичь съ брусничнымъ вареньемъ, и какъ все это запивалось хересомъ и краснымъ виномъ. Іогана, избаловавшагося въ домѣ доктора, тошнило отъ голода...
   За столомъ пассажиры держали себя, какъ господа. На отверженцевъ, сидѣвшихъ въ своей висячей лодкѣ, никто не обращалъ вниманія. О ихъ существованіи знали, но дѣлали видъ, что не знаютъ. Нѣтъ сомнѣнія, что бѣлая студенческая фуражка Іогана мозолила многимъ глаза, потому что изъ-подъ козырька этой фуражки направлялся на поддѣльныхъ господъ насмѣшливый и разгадывавшій ихъ взглядъ. Да, Іоганъ уже не могъ быть душой съ тѣми, отъ которыхъ удалялся все далѣе и далѣе. Онъ зналъ свое превосходство надъ ними; они давали ему чувствовать свое превосходство, гдѣ могли. Теперь онъ сидѣлъ голодный, а они вкусно ѣли, потому что поработали въ свое время. Но вѣдь и онъ работалъ не меньше ихъ? Да, но его работа была другаго рода: онъ получалъ честь за свой трудъ, они -- вкусную пищу; получить разомъ то и другое очень трудно.
   Плебеи сидѣли сытые и довольные, распивая кофе и ликеры. Они становились дерзкими и громко обмѣнивались замѣчаніями на счетъ "висѣвшихъ въ лодкѣ". Приходилось молчать, потому что здѣсь признавались высшимъ сословіемъ только тѣ, которые имѣли деньги, да и большинство было на сторонѣ обѣдавшихъ.
   Іоганъ чувствовалъ себя въ непривычной атмосферѣ народной враждебности. Здѣсь не было той самой полиціи, на которую онъ недавно нападалъ на площади, здѣсь некому было противодѣйствовать толпѣ; и Іоганъ зналъ, что ему стоило возразить однимъ дерзкимъ словомъ на сыпавшіяся насмѣшки, чтобы быть избитымъ.
   -- Какая гадость! подумалъ онъ.-- Нѣтъ, лучше ужь повиноваться образованнымъ чиновникамъ и сдержаннымъ полицейскимъ офицерамъ, чѣмъ этимъ деспотическимъ демократамъ!
   Позже, по совѣту покладистаго Альберта, онъ попытался сблизиться съ "большинствомъ", но изъ этого ничего не вышло, и его оттолкнули съ презрѣніемъ.
   На слѣдующій день натянутыя отношенія разразились бурей. Голодъ становился нестерпимымъ, и Іоганъ рѣшился свести обоихъ мальчиковъ къ закусочному столу, что стоило не очень дорого. Они спустились въ салонъ, гдѣ былъ накрытъ закусочный столъ и толпилось много народа. Одинъ изъ мальчиковъ (сынъ доктора), согласно обыкновенію своего сословія, не обнажающаго головы въ публичныхъ мѣстахъ, сохранилъ фуражку на головѣ. Это замѣтилъ надменный трубочистъ.
   -- Слышь ты, парнишка! крикнулъ онъ.-- Развѣ потолокъ тебѣ низокъ?
   Мальчикъ притворился, что не понимаетъ.
   -- Долой шапку, парнишка! вторично крикнулъ трубочистъ.
   Мальчикъ заупрямился, и одинъ изъ приказчиковъ сбилъ съ него фуражку. Но гордый мальчикъ не хотѣлъ покориться, поднялъ фуражку и снова надѣлъ ее. Тогда началась цѣлая буря. Шапка была вторично сбита, и цѣлый градъ ругательствъ посыпался на учителя.
   -- Для чего жъ у этихъ дьявольскихъ щенковъ наставники, если ихъ не учатъ приличіямъ? Знаемъ мы этихъ наставниковъ!..
   Со всѣхъ сторонъ неслись остроты и насмѣшки. Раздавалась брань противъ родителей мальчика, которыхъ, видимо, знали.
   Іоганъ попытался-было объяснить обществу, что въ нѣкоторыхъ кружкахъ не принято снимать головной уборъ въ публичномъ мѣстѣ и что въ этомъ нѣтъ оскорбленія для присутствующихъ. Но ему живо зажали ротъ.
   -- Какіе тамъ еще кружки? Одна сволочь! И кто это хочетъ учить насъ учтивости?
   Іоганъ могъ бы объяснить, что поучить ихъ было бы полезно, такъ какъ снимать шапки плебеи научились отъ верхнихъ же классовъ лѣтъ двадцать тому назадъ, когда это было принято. И теперь бы они не преминули сохранять шапку на головѣ, если бы убѣдились, что этого требуетъ хорошій тонъ. Но они не успѣли еще узнать объ этомъ.
   -- Нѣтъ, съ ними не стоитъ разговаривать! сказалъ Іоганъ ученикамъ и увелъ ихъ на палубу.
   Онъ былъ взбѣшенъ и взволнованъ. Ничего онъ не сдѣлалъ этимъ людямъ, а они смотрѣли на него съ ненавистью, пользовались случаемъ, чтобы оскорбить его, поставить ему ногу на грудь! Стало быть, это сословная вражда? Стало быть, съ ними у него все окончательно порвано, и они его враги? Пусть такъ -- мостъ между ними и имъ уже поднятъ -- но это было тяжело, потому что оставалась кровная связь, и въ его ушахъ еще звучали реплики Карла Моора... Впрочемъ, всѣ эти люди, осыпавшіе его руганью, были Шпигельберги: если бы они добились власти, они растоптали бы всѣхъ, большихъ и маленькихъ, тогда какъ онъ... онъ былъ бы только противъ большихъ. Вотъ въ чемъ разница! Эту разницу создало образованіе, и онъ останется на сторонѣ образованныхъ людей. Онъ не отрекается отъ работы на пользу низшихъ, сословій, но онъ будетъ работать наверху, вдали отъ толпы, съ которой невозможно имѣть непосредственныхъ отношеній!
   Таковы были безпорядочныя мысли, носившіяся въ мозгу оскорбленнаго Іогана. Между тѣмъ положеніе на пароходѣ его и его учениковъ стало невыносимымъ, и можно было ожидать новыхъ недоразумѣній.
   Однажды утромъ, уже на Категатѣ, Іоганъ сидѣлъ наверху, на мостикѣ и любовался моремъ. Вдругъ съ нижней палубы до него донеслись громкіе крики, и ему послышался между ними голосъ своего ученика. Онъ бросился внизъ и тамъ увидѣлъ мальчика, окруженнаго толпой разъяренныхъ людей. Ростовщикъ кричалъ больше всѣхъ и свирѣпо размахивалъ руками. На вопросъ Іогана, въ чемъ дѣло, онъ сказалъ:
   -- Этотъ мальчикъ укралъ мою шапку!
   -- Это положительно невозможно! возразилъ Іоганъ.
   -- Я самъ видѣлъ, какъ онъ сунулъ мою шапку въ этотъ сакъ-вояжъ.
   -- Въ этотъ? Это мой сакъ-вояжъ, сказалъ Іоганъ.-- Откройте и посмотрите сами.
   Сакъ-вояжъ былъ открытъ, и въ немъ дѣйствительно оказалась шапка ростовщика... Послышался глухой ропотъ толпы. Студенты нынче воруютъ! Они учатъ воровству дѣтей, къ которымъ приставлены!
   Дѣло разъяснилось очень просто: Іоганъ, уходя наверхъ, попросилъ мальчика собрать ихъ вещи, въ томъ числѣ и ночную шапку, совершенно схожую съ шапкой ростовщика, въ сакъ-вояжъ. Мальчикъ исполнилъ порученіе, но ошибся шапкой. Вотъ и все. Подлинная шапка была найдена, возможность ошибки установлена, и Іоганъ такими словами заключилъ свою рѣчь къ плебеямъ:
   -- Неужели, господа, вы считали возможнымъ, чтобы сынъ богатаго человѣка укралъ засаленную шапку, когда его собственная гораздо лучше? Вы сами видите, что произошла ошибка.
   -- Да, это пустая ошибка, согласились плебеи.
   Ростовщикъ продолжалъ сердиться.
   -- Передъ вами, сказалъ ему Іоганъ,-- я могу только извиниться и прошу сдѣлать то же самое моего ученика.
   Мальчикъ извинился, хотя неохотно, и толпа была удовлетворена. Слышались даже замѣчанія, что молодые люди, въ сущности, ведутъ себя какъ слѣдуетъ.
   Дѣло было кончено, и Іоганъ сказалъ мальчику, когда они остались одни:
   -- Тогда я погорячился. Теперь видишь, что съ народомъ можно объясняться.
   -- Пфу! Это потому, что вы польстили имъ и назвали ихъ господами! Проклятая чернь!
   -- Отчасти ты правъ, согласился учитель и подумалъ, что перенесенное отъ черни униженіе не соотвѣтствовало ничтожному поводу.
   Наконецъ они прибыли въ Копенгагенъ. Голодные, перемерзшіе, въ скверномъ расположеніи духа, стояли они черезъ часъ вмѣстѣ съ остальными пассажирами парохода передъ входомъ въ музеи Торвальдсена, въ который ихъ не впускали по случаю праздника. Альбертъ клялся, что проникнетъ въ музей во что бы то ни стало; трубочистъ, ростовщикъ и всѣ остальные тоже оставались передъ дверьми, не желая уѣхать, не видавъ музея. Вдругъ мимо нихъ прошелъ къ музею почтеннаго вида старичокъ.
   -- Профессоръ Молинъ! радостно вскричалъ Альбертъ, бросаясь къ старичку, оказавшемуся его знакомымъ и однимъ изъ директоровъ музея.
   Черезъ минуту Альбертъ, Іоганъ и оба мальчика были впущены, но передъ остальными дверь снова захлопнулась. Ненавидѣвшій чернь мальчикъ успѣлъ насладиться побѣдой и, входя въ музей, бросить устраненнымъ плебеямъ:
   -- Нѣтъ, братцы, здѣсь мы господа!
   Іоганъ былъ не въ духѣ и потому не могъ оцѣнить Торвальдсена.
   -- Талантливый артистъ, но не заслуживаетъ своей извѣстности! сказалъ онъ.
   Альбертъ былъ другаго мнѣнія, но не сталъ спорить.
   Въѣздъ кронпринцессы не стали смотрѣть, а провели время на колокольнѣ Фручерка, откуда открывается великолѣпный видъ на городъ.
   Вечеромъ разразился дождь, и общество отправилось къ пристани, чтобы переночевать на своемъ пароходѣ, но оказалось, что онъ ушелъ въ Мальмэ. Положеніе было критическое. Они стояли на дождѣ и не знали, куда дѣться, такъ какъ нанять номеръ въ гостиницѣ было не по карману. Съ отчаянья Альбертъ предложилъ переночевать въ ночлежномъ домѣ для матросовъ, устроенномъ при какомъ-то кабачкѣ. Предложеніе было принято, и вскорѣ они оказались въ маленькой, грязной конуркѣ, гдѣ было двѣ постели, но на одной изъ нихъ спалъ какой-то матросъ. Великодушный Альбертъ согласился лечь съ матросомъ и разбудилъ его, предложивъ рюмку водки. Остальные устроились на другой кровати. Засыпая, Іоганъ проклиналъ все приключеніе и злился на скверный запахъ постельнаго бѣлья...
   Обратное путешествіе было однимъ страданіемъ. За недостаткомъ денегъ, цѣлыхъ три дня жизнь поддерживалась сырыми яйцами и чернымъ хлѣбомъ; вонючая водка дополняла діету.
   Одинъ Альбертъ жилъ припѣваючи. Онъ ночевалъ съ кочегарами и развлекалъ ихъ своими разсказами; со своей стороны, они угощали его водкой и дѣлили съ нимъ горячій обѣдъ. Онъ не стѣснялся даже ходить въ пароходную кухню и выпрашивать себѣ тарелку того или другаго...
   -- Жизнь легка для него, размышлялъ изстрадавшійся Іоганъ.-- Онъ не терпитъ лишеній, потому что никогда не привыкалъ къ роскоши; и его не отталкиваютъ ни здѣсь, ни тамъ. Ему весело, когда онъ захочетъ и всюду у него друзья. Но и его горькій часъ незамедлитъ пробить: это случится, когда онъ познакомится съ утонченнымъ комфортомъ, когда въ свою очередь онъ окончательно перейдетъ въ высшее сословіе, словомъ, когда онъ станетъ безпомощнымъ, какъ мы.
   Вернувшись домой, Іоганъ далъ волю своему негодованію.
   -- Такъ-то продолжалось во всю дорогу! разсказывалъ онъ.-- И скажите, пожалуйста, откуда всѣ эти нелѣпости изъ-за словъ: аристократъ и демократъ? Демократы хвастаются своею непримиримостью. Съ какихъ поръ непримиримость является заслугой? Что значитъ слово аристократъ? Аристосъ -- лучшій, кратео -- управлять; стало-быть аристократы желаютъ управленія страны лучшими людьми -- не больше! Кто же были эти лучшіе люди? Никакъ не тѣ, которые находятся внизу, потому что бѣдность, низкій уровень образованія и т. п. не дѣлаютъ людей лучшими, иначе никто не работалъ бы противъ бѣдности и невѣжества. Итакъ, только наиболѣе знающимъ можно довѣрить власть... Только, конечно, не упсальскимъ профессорамъ... нѣтъ, никакъ не имъ...
   Іоганъ смѣшался. Кому именно слѣдовало довѣрить власть, онъ не зналъ, но во всякомъ случаѣ ни трубочисту, ни ростовщику, ѣхавшимъ съ нимъ на пароходѣ.
   Въ этотъ разъ онъ отнесся къ вопросу болѣе чѣмъ поверхностно и пристрастно. Онъ не подумалъ о томъ, что на пароходѣ имѣлъ дѣло не съ народомъ, а съ худшими изъ его представителей: съ нажившимися на чужомъ трудѣ людьми, перенявшими все худшее у высшихъ сословій, но ничѣмъ не возвысившимися нравственно. Трубочистъ наживался трудомъ своихъ подмастерьевъ, каретникъ -- своихъ рабочихъ и кучеровъ, ростовщикъ -- нуждой бѣдняковъ, и т. д. Это были неработники даже.
   

VI.
На сценѣ.

   Въ назначенное время Іоганъ явился въ управленіе театральной дирекціи. Послѣ довольно продолжительнаго ожиданія, онъ былъ принятъ директорами.
   -- Что вамъ угодно? спросили его.
   -- Я желаю поступить на сцену.
   -- Вотъ какъ? Приготовили вы какія-нибудь роли для испытанія?
   -- Да, роль Карла Моора въ "Разбойникахъ"! отвѣтилъ онъ съ большей увѣренностью, чѣмъ слѣдовало.
   Директора переглянулись и улыбнулись.
   -- По уставу отъ дебютанта требуется знаніе трехъ ролей. Не имѣете ли вы еще какой-нибудь?
   -- Роль Люцидора!
   Опять улыбки. Потомъ директора посовѣтовались, справились у секретаря и объявили, что ни той, ни другой пьесы въ репертуарѣ театра нѣтъ. Іоганъ намекнулъ было, что такія знаменитыя вещи не мѣшаетъ поставить, но получилъ весьма резонный отвѣтъ, что ради неиспытаннаго дебютанта театръ неможетъ нарушать своего уже обдуманнаго репертуара и ставить большія, дорого стоющія пьесы.
   Кто-то предложилъ ему дебютировать въ "Равеннскомъ Борцѣ".
   -- Взять эту роль послѣ громаднаго успѣха въ ней X? Нѣтъ, я не могу рѣшиться!
   Рѣшено было, что Іоганъ посовѣтуется съ литераторомъ.
   Съ тѣмъ началась борьба -- вѣроятно, не первая и не послѣдняя въ этомъ родѣ.
   -- Будьте же разсудительны, убѣждалъ учитель.-- Этому дѣлу надо учиться, какъ и всякому другому. Никто не родится актеромъ. Надо ползать, чтобы научиться ходить. Возьмите для начала маленькую роль.
   -- Нѣтъ, роль должна быть настолько велика, чтобы она вывозила меня. Только великій артистъ можетъ блеснуть въ маленькой роли.
   -- Послушайтесь меня, я вѣдь опытенъ...
   -- Но другіе же дебютировали въ большихъ роляхъ, никогда не бывши до того времени на сценѣ?
   -- Все это такъ. Но, увѣряю васъ, что вы провалитесь!
   -- Пускай я провалюсь. Мое горе!
   -- Да, но нельзя требовать, чтобы дирекція предоставила вамъ главную сцену страны для вашихъ опытовъ.
   Этого нельзя было требовать, но было бы такъ желательно... Въ концѣ концовъ онъ согласился взять маленькую роль. Выборъ былъ остановленъ на роли Бозона въ "Свадьбѣ въ Ульфозѣ".
   Дома Іоганъ прочелъ пьесу и пришелъ въ негодованіе. Вѣдь въ такой роли актеру нечего было дѣлать! Въ роли не было никакой проведенной мысли; ему приходилось только поспорить раза два съ тестемъ, а затѣмъ обнять жену... Но онъ приметъ эту роль, онъ претерпитъ все до конца!
   Начались частные уроки. Ему приходилось выкрикивать пустыя фразы и требовалось, чтобы онъ проникся ихъ "смысломъ", котораго не было. Убійственно!
   Послѣ нѣсколькихъ уроковъ директоръ театральной школы (литераторъ) объявилъ, что ему нѣтъ времени продолжать эти занятія, и предложилъ Іогану приходить на лекцію въ школу.
   -- Но я вѣдь не сдѣлаюсь ученикомъ театральной школы?!
   -- Нѣтъ, Богъ съ вами, нисколько.
   Онъ слышалъ о театральномъ училищѣ, какъ о чемъ-то въ родѣ воскресной школы, въ которую принимались люди безъ всякаго образованія. Такъ низко онъ не хотѣлъ опускаться. Но вѣдь онъ будетъ слушать какъ посторонній, директоръ самъ это сказалъ...
   Онъ отправился въ театральное училище съ тяжелымъ сердцемъ. Въ классъ онъ вошелъ съ привычными пріемами учителя, взялъ стулъ и сѣлъ отдѣльно, какъ гость. Все это только ухудшило положеніе, потому что привлекло къ нему всеобщее вниманіе.
   Читалась поэма "Зимняя дорога", которую Іоганъ съ дѣтства зналъ наизусть.
   -- Изъ этого мнѣ нечего почерпнуть! рѣшился онъ наконецъ сказать директору.
   -- Ну, такъ являйтесь на сцену, чтобы привыкнуть къ свѣту рампы и къ публикѣ.
   -- Какъ, безъ дебюта?
   -- Приходите статистомъ.
   -- Статистомъ?!.. Гмъ!..
   Это было жестоко! Но вѣдь онъ рѣшился вытерпѣть все да конца.
   -- Хорошо! сказалъ онъ угрюмо.
   Вскорѣ онъ получилъ приглашеніе явиться на репетицію "Маріи Стюартъ" Бьёрнсона. Ему назначена была роль. Въ маленькой синей тетради, переданной ему театральнымъ разсыльнымъ, было написано:
   Первый дворянинъ, Лорды прислали парламентера для переговоровъ съ графомъ Ботвелемъ.
   Вотъ и вся роль! И это былъ, слѣдовательно, его дебютъ...
   Въ назначенное время онъ явился въ театръ, прошелъ черезъ маленькую дверь со стороны пролива, поднялся по лѣстницѣ мимо сторожей и проникъ на сцену. Онъ былъ въ первый разъ за кулисами и съ волненіемъ смотрѣлъ на ихъ оборотную сторону. Было безобразно. Огромное помѣщеніе съ закоптѣлыми стѣнами, съ разщепленнымъ отъ постояннаго вбиванія гвоздей, грязнымъ поломъ; всюду сѣрый, запачканный красками холстъ, натянутый на рамы изъ неструганнаго дерева; вотъ какой представлялась сцена изъ-за кулисъ?
   И отсюда давались ему такія чудныя видѣнія изъ всемірной исторіи! Отсюда раздавались слова Мазаньелло, отъ которыхъ онъ дрожалъ, какъ листъ, и плакалъ на своемъ мѣстѣ, въ четвертомъ ряду райка; здѣсь насмѣхался и страдалъ Гамлетъ; когда-то отсюда стыдилъ общество самъ Карлъ Мооръ. Онъ испугался. Какъ играть безъ иллюзіи, а возможна ли иллюзія при этой обстановкѣ? Наконецъ, было гадко; всюду было пыльно и грязно, рабочіе -- жалкіе, унылые люди -- понуро бродили вокругъ сцены, актеры въ своемъ партикулярномъ платьѣ не производили впечатлѣнія.
   Ему велѣли идти въ фойэ, гдѣ должна была состояться репетиція гавота, которымъ начинается пьеса. Тамъ было свѣтло. Знакомый старичокъ, дававшій дешевые уроки музыки въ семействѣ Іогана, сидѣлъ на стулѣ и наигрывалъ на скрипкѣ, балетмейстеръ кричалъ и отбивалъ тактъ въ ладоши...
   Вся труппа расположилась танцовать гавотъ. "Нѣтъ, этого не было въ уговорѣ!" думалъ Іоганъ, но нерѣшался прекословить. И вотъ онъ пляшетъ гавотъ, котораго не знаетъ; его толкаютъ, ему напоминаютъ, на него кричатъ.
   "Нѣтъ, на это я не согласенъ!" хотѣлъ онъ сказать, но ничего не говорилъ и повиновался.
   Ему казалось позорнымъ плясать по принужденію, да еще среди бѣлаго дня. Въ этомъ было что-то возмущавшее его. Наконецъ, обидно было превратиться изъ учителя въ ученика, да еще худшаго, послѣдняго изъ всей труппы. Такъ низко онъ еще никогда не опускался!
   Но вотъ раздался звонокъ, призывавшій актеровъ на сцену, и всѣ отправились внизъ. На сценѣ снова расположились танцовать гавотъ. Главные актеры и актрисы заняли мѣста ближе къ рампѣ; далѣе тянулись пары второстепенныхъ лицъ; статисты были у задняго занавѣса.
   Началось! Подъ звуки оркестра танцуется плавный, торжественный танецъ, а снизу, отъ рампы, доносятся голоса двухъ пуританъ, сокрушающихся надъ испорченностью придворныхъ нравовъ.
   

Линдсей:

   Смотрите, ряды танцующихъ извиваются, какъ черви на солнцѣ! Слушайте, музыка заигрываетъ съ адомъ и его пламенемъ! Дьявольскій хохотъ слышится въ этихъ звукахъ.
   

Андрью Керръ:

   Будьте покойны: наказаніе не замедлитъ обрушиться на нихъ и придавитъ ихъ, какъ море придавило фараоновы колесницы.
   

Линдсей:

   Смотрите, какъ они перешептываются! Это духъ грѣховной заразы! Какъ сластолюбивы ихъ улыбки, какъ легкомысленны наряды дамъ!
   

Мѣщанинъ:

   Здѣсь, при дворѣ, нарушается все, что проповѣдуетъ Кноксъ!
   

Линдсей:

   А все-таки онъ похожъ на пророка израильскаго, и его слова не пропадаютъ даромъ. Самъ Богъ осуществитъ его слова, поразивъ безбожное поколѣніе.
   Сцена производила сильное впечатлѣніе, и Іоганъ чувствовалъ это на себѣ.
   Актеры были въ пальто, съ шляпами на головахъ и палками въ рукахъ; актрисы танцовали тоже, какъ были, въ накидкахъ, съ муфтами на снуркахъ. Тѣмъ не менѣе, и при такой обстановкѣ пьеса поражала своимъ величіемъ. Іоганъ прослушалъ изъ-за кулисъ всю драму до конца. Марія Стюартъ не нравилась ему: она была жестока и вѣтрена; Ботвель былъ слишкомъ грубъ и надмененъ; зато Дарнлей, этотъ слабохарактерный человѣкъ, продолжавшій любить Марію вопреки ея вѣроломству, насмѣшкамъ, жестокости, погибшій отъ этой его любви,-- понравился Іогану. Но великолѣпнѣе всѣхъ былъ Кноксъ: твердый, какъ гранитъ, и величественный въ своей мрачной экзальтація сѣвернаго фанатика.
   Дебютантъ былъ нѣсколько утѣшенъ. Чего-нибудь да стоило имѣть возможность пережить отрывокъ изъ исторіи, вселяясь въ одно изъ дѣйствовавшихъ тогда лицъ! Чувствовалось благоговѣніе, какъ нѣкогда въ церкви. Іоганъ ушелъ изъ театра съ рѣшеніемъ перенести все, что угодно, ради святаго искусства.

-----

   Шагъ былъ сдѣланъ, и дольше нельзя было скрывать свое намѣреніе. Отцу Іоганъ написалъ экзальтированное письмо, въ которомъ давалъ слово сдѣлаться великимъ артистомъ или во-время покинуть сцену. Кромѣ того, онъ принялъ рѣшеніе не показываться въ родной семьѣ, пока не удастся пробиться.
   Докторъ былъ огорченъ, но не сталъ спорить, потому что сознавалъ невозможность отговорить студента отъ его легкомысленнаго рѣшенія. Но онъ не отказался отъ мысли спасти Іогана, и для этого придумалъ особое средство: онъ попытался отвлечь его мысли отъ театра, направивъ ихъ на литературную дѣятельность.
   Ему удалось уговорить Іогана перевести нѣсколько медицинскихъ статеекъ, которыя и были напечатаны въ спеціальныхъ изданіяхъ. Затѣмъ онъ предложилъ молодому человѣку сотрудничать вмѣстѣ съ нимъ въ "Вечерней Газетѣ". Для начала Іоганъ перевелъ трактатъ Шиллера: "Театръ, какъ воспитательное учрежденіе". Докторъ написалъ къ этому переводу предисловіе, въ которомъ общество предостерегалось противъ враждебности крестьянской партіи ко всему культурному. Въ такомъ видѣ и, благодаря возбужденному въ палатѣ вопросу о театрахъ, статья была помѣщена въ "Вечерней Газетѣ".
   Вскорѣ послѣ того докторъ принесъ Іогану статью журнала "The Lancet", разбиравшую вопросъ о пригодности женщинъ быть врачами. Не колеблясь ни минуты и по одному внутреннему побужденію, Іоганъ объявилъ себя противникомъ допущенія женщинъ къ различнымъ мужскимъ профессіямъ. Подумавъ, онъ далъ такое объясненіе своимъ взглядамъ:
   Онъ глубоко уважаетъ женщину въ качествѣ матери и жены. Разъ общество построено, какъ теперь, на принципѣ, что отвѣтственность за пропитаніе семьи лежитъ на мужѣ, то права женщинъ не могутъ быть измѣнены безъ нарушенія ихъ материнскихъ и признанныхъ женскими обязанностей. Кромѣ того, пока мужъ считается кормильцемъ семьи, онъ имѣетъ полное право на преимущества на рабочемъ рынкѣ и несетъ соотвѣтственныя обязанности. Нарушеніе въ равновѣсіи повело бы за собой только къ увеличенію безбрачія и большей обездоленности семей. У женщинъ довольно своей работы, трудной и почетной; для тѣхъ же, которыя остаются не замужемъ, заглаза достаточно предоставленныхъ имъ и теперь занятій. Въ заключеніе Іоганъ находилъ, что если не хотятъ отказаться отъ принципа отвѣтственности мужей за благосостояніе семей -- чего отнюдь не желали,-- то не могутъ подрывать этотъ принципъ непослѣдовательнымъ къ нему отношеніемъ.
   Все это Іоганъ взялся доказать людямъ, и съ тѣхъ поръ много лѣтъ ушло у него на разработку вопроса. Первый шагъ, однако, былъ неудаченъ: его статья противъ женской эмансипаціи была напечатана въ "Вечерней Газетѣ", но въ такомъ измѣненномъ видѣ, что она говорила не противъ, а за эмансипацію. Іоганъ и докторъ прочли ее съ величайшимъ недоумѣніемъ.
   -- Впрочемъ, онъ вѣдь въ зависимости женщины! вспомнилъ докторъ.
   Этимъ все объяснялось.

-----

   Между тѣмъ въ театрѣ дѣло приближалось къ развязкѣ, Іогана заставляли переодѣваться въ грязной уборной статистовъ, гдѣ творились всякія безобразія.
   -- Они хотятъ оскорбить меня! подумалъ Іоганъ, но рѣшился оставаться терпѣливымъ.
   Его безъ церемоній назначали статистомъ въ одной оперѣ за другой. Ему надоѣло такое занятіе, и онъ объявилъ, что чувствуетъ себя достаточно привыкшимъ къ сценѣ. Это не помогло и его продолжали "знакомить со сценой".
   Невыносимо скучно было по цѣлымъ часамъ торчать на репетиціяхъ, ничего не дѣлая. Если онъ осмѣливался заняться во время репетиціи чтеніемъ, его начинали упрекать въ равнодушіи къ сценѣ; если же онъ уходилъ, не дождавшись конца, поднималась цѣлая исторія.
   Нѣсколькихъ мѣсяцевъ такого "пріученія" къ сценѣ было достаточно, чтобы охладить въ немъ всякое рвеніе. Театральное дѣло оказывалось ремесломъ и только. Лучшіе артисты были равнодушны къ дѣлу и разсуждали только объ ангажементахъ, никогда не помышляя о "святомъ искусствѣ". Не было даже той беззаботной закулисной жизни, о которой столько писалось. Тихіе, утомленные, прилежные, какъ рабочіе, сидѣли артисты въ ожиданіи реплики; балерины и хористки въ своихъ вычурныхъ костюмахъ сидѣли между выходами и шили или вязали чулки. Въ фойе ходили безшумно, поглядывали на часы, поправляли привязную бороду и молчали.
   Однажды, во время представленія "Маріи Стюартъ", Іоганъ одиноко сидѣлъ въ фойе и читалъ газеты. Вдругъ вошелъ знаменитый Дальквистъ, игравшій Джона Кнокса. Іоганъ, глубоко почитавшій великаго артиста, всталъ и поклонился ему. Онъ дрожалъ отъ одной мысли, что можетъ посидѣть и запросто поговорить съ великимъ человѣкомъ.
   Старикъ былъ великолѣпенъ въ своемъ пуританскомъ, черномъ нарядѣ, съ бѣлыми, какъ лунь, волосами и большими, хотя уже начинавшими угасать, глазами. Онъ широко зѣвнулъ и лѣниво опустился на стулъ.
   -- Который часъ? спросилъ онъ уныло.
   Іоганъ отвѣтилъ, что еще только половина десятаго.
   -- Чортъ знаетъ, какъ сегодня время тянется! проворчалъ Дальквистъ (Кноксъ) и опять зѣвнулъ. Затѣмъ онъ началъ говорить о какой-то мелкой сплетнѣ. И подумать, что эта развалина, этотъ мелочной старикъ былъ недавно неподражаемымъ Карломъ Мооромъ, заставлявшимъ преклоняться передъ собой обезоруженныхъ завистниковъ! Ему, какъ и другимъ, видимо надоѣло ремесло. А вѣдь онъ ли не имѣлъ право называться артистомъ!
   Іоганъ имѣлъ теперь свободный доступъ въ театръ и могъ продолжать свое изученіе сцены изъ партера. Но уже не было удовольствія ходить въ театръ, потому что не оставалось ни малѣйшей иллюзіи. Вонъ господинъ такой-то или госпожа такая-то, думалось объ исполнителяхъ; задній занавѣсъ они взяли изъ Квентина Дурварда, думалось о декораціяхъ; Хегфельтъ сидитъ тамъ, а Бобергъ, какъ всегда, выглядываетъ изъ-за кулисы, и т. д. Съ иллюзіями было покончено.
   Со скукой появились размышленія и, какъ ихъ результатъ, опасеніе за будущій успѣхъ. Потерявъ терпѣніе влачить жалкое положеніе статиста, онъ собрался съ духомъ и категорически потребовалъ дебюта, или хоть испытанія. "Свадьба въ Ульфозѣ" ставилась разовъ пятьдесятъ и надоѣла всей труппѣ до смерти. Но пришлось исполнить законное требованіе дебютанта, и назначена была репетиція для его испытанія.
   Артисты собрались недовольные, кислые. Репетиція шла вяло, безъ костюмовъ, безъ бутафорскихъ принадлежностей. Іоганъ игралъ ниже всякой критики и выкрикивалъ свои реплики, какъ священникъ съ каѳедры. Послѣ окончанія репетиціи, Іогану было объявлено, что дебютировать онъ не можетъ, но что ему предоставляется поступить въ театральное училище. Нѣтъ, этого онъ не желалъ!
   Онъ плакалъ отъ стыда за понесенное пораженіе и, вернувшись домой, проглотилъ шарикъ опія, который хранилъ уже много временъ. Опій не произвелъ ни малѣйшаго дѣйствія! Тогда онъ отправился съ однимъ товарищемъ въ кофейню и порядкомъ кутнулъ.
   

VII
Онъ становится писателемъ.

   На слѣдующее утро онъ чувствовалъ себя разбитымъ, истерзаннымъ, кислымъ. Нервы не хотѣли еще успокоиться; стыдъ и вчерашній хмѣль давали себя чувствовать. Что теперь предпринять, чтобы спасти честь? спрашивалъ онъ себя. Переждать нѣсколько мѣсяцевъ и сдѣлать новую попытку? Нѣтъ, только не это!
   Онъ остался въ своей комнатѣ и сталъ читать разсказы фельдшера. Описывалось примиреніе между мачихой и пасынкомъ, и книга произвела на Іогана чрезвычайно сильное впечатлѣніе. Разрывъ съ родной семьей всегда тяготилъ его, какъ преступленіе, и онъ страстно желалъ примиренія съ отцомъ. Теперь, подъ вліяніемъ прочитаннаго, эта потребность примиренія приняла особенно острый характеръ, и онъ началъ придумывать способы прекратить натянутость съ родными. Въ качествѣ фантазера и почитателя женщинъ, онъ додумался до того, что только женщина можетъ примирить его съ отцомъ. Эту роль онъ дастъ своей мачихѣ... И какъ все будетъ прекрасно!
   Онъ лежалъ и продолжалъ мечтать о томъ, какъ все произойдетъ. Мозгъ работалъ съ такимъ напряженіемъ, что онъ чувствовалъ себя, точно въ жару. Фантазія передѣлывала дѣйствительность, присочиняла одно, отбрасывала другое, вводила новыхъ дѣйствующихъ лицъ. Передъ нимъ проносились сцена за сценой, какъ въ театрѣ. Черезъ часъ или два у него была готова въ умѣ комедія въ двухъ дѣйствіяхъ. Работа, если можно назвать работой почти непроизвольную мозговую дѣятельность, была въ одно и то же время мучительна и пріятна. Но надо было изложить придуманное, и это оказалось еще мучительнѣе. Четыре дня онъ работалъ съ остервенѣніемъ. Онъ писалъ до изнеможенія, потомъ вставалъ отъ стола и на нѣкоторое время падалъ на диванъ, безсильный, дряблый, какъ тряпка. Отдохнувъ, онъ снова брался за перо и продолжалъ писать. Когда пьеса была дописана, онъ вздохнулъ съ такимъ облегченіемъ, точно избавился отъ многолѣтняго недуга. Онъ былъ такъ счастливъ, что тихонько улыбался и не хотѣлъ выйти изъ комнаты, точно боясь, что блаженное очарованіе исчезнетъ.
   Итакъ его честь спасена! Онъ представитъ свою комедію въ дирекцію, которая отвергла его, какъ актера!
   Въ тотъ же вечеръ онъ сѣлъ писать поздравительное письмо одному пріятелю, только-что получившему хорошее мѣсто. Когда онъ написалъ первую строчку, его поразило, что она звучала, какъ стихъ. Тогда онъ написалъ вторую строку того же размѣра и съ риѳмой. Значитъ, дѣло оказывалось не труднѣй этого. Въ одинъ присѣстъ онъ написалъ въ стихахъ цѣлое письмо въ четыре страницы. Итакъ, онъ могъ писать стихи! И ни малѣйшей трудности... Почему же нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ онъ не могъ, положительно не могъ писать стиховъ? Еще недавно онъ просилъ у какого-то поэта нѣсколько риѳмованныхъ строкъ для поздравительнаго письма. Поэтъ ему сказалъ: "Охота вамъ ѣздить въ наемномъ экипажѣ, когда у васъ есть свой собственный". Итакъ, онъ былъ правъ!
   Очевидно, люди не рождаются стихотворцами и не научаются писать стихи, а получаютъ эту способность внезапно, точно по наитію святаго духа. Произвело ли это чудо нервное потрясеніе, вынесенное Іоганомъ недавно? Или большой, только-что оконченный трудъ распалилъ его фантазію, разбудилъ его способности? Во всякомъ случаѣ подготовительная работа началась давно. Въ дѣтствѣ онъ боялся потемокъ, слѣдовательно, обладалъ воображеніемъ. Потомъ, сколько ученическихъ сочиненій и писемъ написалъ онъ на своемъ вѣку. Наконецъ, онъ имѣлъ случай выработать стиль на переводахъ и на журнальныхъ статьяхъ. Такъ-то такъ, но только теперь онъ уловилъ пріемы художественной работы -- это было неоспоримо.
   Обдумавъ все, Іоганъ пришелъ къ заключенію, что не на сценѣ, а на литературномъ поприщѣ возможенъ для него успѣхъ, и что поступленіе на сцену было ошибкой. Но слѣдовало скрывать литературную дѣятельность, пока пьеса не будетъ поставлена, и до тѣхъ поръ продолжать роль статиста, чтобы по возможности скрыть понесенное на сценѣ пораженіе. Впослѣдствіи огласка неудачнаго дебюта не будетъ имѣть унизительнаго значенія, такъ какъ литературный успѣхъ съ лихвой искупитъ сценическую неудачу.
   Для вѣрности онъ рѣшился провѣрить свои силы. Онъ пригласилъ двухъ признанныхъ и пожилыхъ уже литераторовъ, съ которыми познакомился еще лѣтомъ и которыхъ попросилъ теперь прослушать его пьесу. Литераторы обѣщались придти.
   Передъ ихъ приходомъ Іоганъ старательно прибралъ свою комнату, вставилъ въ подсвѣчники двѣ стеариновыя свѣчи, накрылъ столъ чистой скатертью и поставилъ среди стола бутылку пунша и ящикъ сигаръ. Въ первый разъ въ жизни ему приходилось принимать гостей такъ торжественно, но и причина этого пріема была вѣдь необычайная. Много разъ сравнивали появленіе на свѣтъ литературнаго произведенія съ рожденіемъ ребенка, и въ этомъ сравненіи много правды. Во всякомъ случаѣ, въ бѣдной комнаткѣ Іогана все напоминало о мирной радости, царящей въ домѣ роженицы послѣ благополучнаго окончанія родовъ. Чувствовалось, что прежде здѣсь было много страданія и страха, но что теперь миръ и тишина смѣнили ихъ.
   Іоганъ былъ въ торжественномъ настроеніи, точь въ точь, какъ въ дѣтствѣ, когда, одѣтый въ праздничное платье, онъ выходилъ въ залу, гдѣ отецъ, въ черномъ сюртукѣ и бѣломъ галстухѣ, дѣлалъ послѣднія распоряженія передъ приходомъ гостей.
   И вотъ, они пришли... Глубокое молчаніе царило до самаго конца чтенія. Затѣмъ состоялся приговоръ, и молодой человѣкъ былъ поздравленъ стариками въ качествѣ писателя.
   Когда они ушли, Іоганъ палъ на колѣни и горячо благодарилъ Бога за избавленіе отъ униженія и за ниспосланіе поэтическаго дарованія... Надо сказать, что его обращенія къ Богу были въ послѣднее время очень рѣдки, но замѣчательно, что въ нуждѣ онъ никогда не искалъ помощи у Всевышняго, тогда какъ радость неизмѣнно побуждала его въ молитвѣ благодарить Того, въ Комъ былъ источникъ всего добра на свѣтѣ. Въ дѣтствѣ онъ поступалъ наоборотъ. Не было ли тутъ измѣненія въ понятіи о божествѣ? Ребенокъ боялся Карателя всякаго зла; взрослый человѣкъ признавалъ лишь Всеблагаго Бога.
   Съ этого дня Іоганъ точно окрѣпъ. Ему стала понятна его роль въ жизни;. онъ видѣлъ цѣль и могъ, слѣдовательно, управлять своимъ житейскимъ челномъ. Много разъ впослѣдствіи бури накреняли этотъ челнъ; много разъ противные вѣтры заставляли его лавировать и отходить далеко въ сторону. Но никогда уже не пришлось ему отказываться отъ стремленія къ жизненной цѣли, и всегда его челнокъ снова выплывалъ въ открытое море.
   Въ первомъ произведеніи онъ излилъ свои дѣтскія воспоминанія. Вслѣдъ затѣмъ онъ написалъ комедію, въ которой попытался изобразить свои минувшія религіозныя увлеченія. Въ этотъ періодъ жизни его производительныя силы были неимовѣрны. Творческій жаръ не покидалъ его, и въ два мѣсяца онъ написалъ двѣ комедіи и трагедію въ стихахъ, не считая цѣлаго вороха мелкихъ стихотвореній, которыя онъ точно сыпалъ изъ рукава.
   Трагедія была въ сущности первымъ его истинно художественнымъ произведеніемъ, такъ какъ въ ней не было описанія случая изъ его собственной жизни. "Погибающая Греція" было скромное заглавіе этого произведенія.-- Задумано было стройно и осмысленно, но трагедію портилъ излишекъ декламаціи. На всей пьесѣ отразились излюбленные въ ту пору аскетическіе взгляды Іогана и его ненависть къ невѣжественнымъ демагогамъ. Въ одной сценѣ онъ заставляетъ стараго грека порицать недостатокъ любви къ отечеству и испорченность греческой молодежи; въ другой Демосѳенъ метаетъ громы противъ демагоговъ и глумится надъ ними. Нельзя отрицать, что на "Демосѳена" имѣли видимое вліяніе воспоминанія о трубочистѣ и ростовщикѣ на пароходѣ... Вся пьеса была проникнута аристократическими воззрѣніями, и свобода, о которой много говорилось въ монологахъ, была исключительно національной свободой.
   Между тѣмъ Іоганъ продолжалъ посѣщать театръ въ качествѣ статиста и теперь нисколько не тяготился своимъ положеніемъ.
   -- Постойте вы, думалъ онъ -- скоро на моей улицѣ будетъ праздникъ!
   Онъ гордо прохаживался на сценѣ, появляясь въ "Вильгельмѣ Теллѣ" крестьянскимъ мальчикомъ, чувствовалъ себя переодѣтымъ принцемъ.
   Комедія была давнымъ давно представлена въ дирекцію (анонимно, разумѣется), но отвѣта не получалось. Наконецъ онъ потерялъ терпѣніе и обнаружилъ свою тайну передъ директоромъ театральной школы. Оказалось, что тотъ уже читалъ комедію и нашелъ въ ней признаки недюжиннаго дарованія, но призналъ ее неудобной для представленія по сценическимъ условіямъ. Это извѣстіе не слишкомъ тяжело поразило Іогана; вѣдь у него оставались въ резервѣ другія пьесы. Дѣйствительно, трагедію приняли лучше, но предложили исправить и передѣлать нѣсколько отдѣльныхъ сценъ.
   Однажды вечеромъ директоръ пожелалъ переговорить съ Іоганомъ.
   -- Ну, сказалъ онъ,-- теперь мы знаемъ, чего вы стоите! Передъ вами славное поприще; зачѣмъ вы остаетесь на плохомъ? Вы можете сдѣлаться актеромъ, поработавъ надъ собой годъ или два -- это очень вѣроятно; но ради чего вамъ добиваться этого? Поѣзжайте назадъ, въ Упсалу, добейтесь ученой степени, а потомъ пишите, не забывайте, что писателю болѣе чѣмъ кому-либо нужны образованіе, житейскій опытъ и выдержка.
   Сдѣлаться писателемъ вполнѣ согласовалось съ желаніями Іогана; покинуть театръ тоже не противорѣчило имъ; но ѣхать въ Упсалу -- нѣтъ! Онъ всею душей ненавидѣлъ университетъ и никакъ не могъ понять, въ чемъ могутъ пригодиться писателю ненужныя вещи, изучаемыя въ Упсальскомъ университетѣ.
   Пришлось однако согласиться, что такъ какъ его пьеса не могла быть поставлена въ скоромъ времени, то единственнымъ способомъ съ честью выйти изъ затруднительнаго положенія было ѣхать въ Упсалу. Тамъ было скучно, но не было стыда; а въ театрѣ вѣдь онъ былъ признанъ талантливымъ драматургомъ и, слѣдовательно, могъ пренебречь актерствомъ.
   На его окончательное рѣшеніе въ вопросѣ о возвращеніи въ университетъ повліяло случайно полученное имъ свѣдѣніе, что ему причитается нѣсколько сотъ кронъ материнскаго наслѣдства, находящагося во временномъ владѣніи его отца. Онъ отправился къ старику, выдержалъ порядочную бурю, но получилъ свои деньги и затѣмъ рѣшился отправиться съ ними въ Упсалу.
   Театральный сезонъ подходилъ къ концу. Въ послѣднемъ представленіи Іоганъ не получилъ роли, но ему предложили суфлировать. Такимъ образомъ его артистическая дѣятельность закончилась въ суфлерской будкѣ. Вотъ какъ низко пришлось спуститься надменному Карлу Моору!
   Въ тотъ же вечеръ труппѣ былъ данъ прощальный ужинъ отъ дирекціи. Іоганъ, какъ "подающій большія надежды дебютантъ", былъ приглашенъ на этотъ ужинъ. За дессертомъ онъ сказалъ довольно глупую рѣчь въ стихахъ, потомъ напился, велъ себя непристойно и такимъ образомъ оставилъ по себѣ довольно худое впечатлѣніе.
   

VIII.
Книги и жизнь.

   Для того, чтобы описать исторію постепеннаго развитія какого-нибудь человѣка, пытались иногда ограничиться библіографической замѣткой о прочитанныхъ имъ книгахъ. Но не слѣдуетъ придавать книгамъ большее значеніе, чѣмъ онѣ заслуживаютъ. Дѣйствіе книгъ на отдѣльныхъ людей весьма разнообразно, и въ доказательство ихъ относительнаго безсилія можно сказать, что ни одна книга не въ состояніи была измѣнить характеръ кого бы то ни было. Критика, напримѣръ, мы называемъ хорошимъ, когда его заключенія совпадаютъ съ нашими, а въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ намъ противорѣчитъ, мы спокойно называемъ его "плохимъ цѣнителемъ". Итакъ, мы воспитываемся съ предвзятыми мнѣніями, а затѣмъ книги, подкрѣпляющія эти мнѣнія, производятъ на насъ сильное впечатлѣніе и содѣйствуютъ нашему развитію, другія же не производятъ никакого. Дурное вліяніе книгъ, особенно въ концѣ каждаго культурнаго періода, заключается въ томъ, что книги, въ особенности въ университетахъ, чаще всего бываютъ устарѣлыя. Такія книги развиваютъ въ молодомъ человѣкѣ непригодные въ данное время идеалы, отъ которыхъ ему по неволѣ приходится затѣмъ отказаться, и въ концѣ концовъ онъ остается безъ всякихъ идеаловъ.
   Іоганъ ничего, или очень мало зналъ о настоящемъ времени, и вся его молодость пошла на изученіе прежнихъ временъ. Онъ зналъ, что было при Мараѳонѣ и Каннахъ, зналъ перипетіи войны изъ-за испанскаго наслѣдства и тридцатилѣтій войны, зналъ древніе и средніе вѣка, но когда разразилась война между Франціей и Германіей, онъ не могъ понять, въ чемъ было дѣло. Его очень интересовали извѣстія съ театра войны, но онъ не понималъ значенія борьбы и ожидалъ развязки, какъ въ театральной пьесѣ.
   На лѣто онъ поселился у родителей, съ которыми отношенія стали лучше. По цѣлымъ днямъ онъ лежалъ въ травѣ и либо читалъ газеты, либо изучалъ предметы университетскаго курса. Онъ работалъ много, въ особенности по исторіи литературы, но съ накопленіемъ знанія онъ только болѣе убѣждался, что книги, которыми онъ руководствовался, до нельзя устарѣли.
   Именно въ это время ему попала въ руки книга, блеснувшая среди его сомнѣній, какъ молнія, и освѣтившая новымъ свѣтомъ ученіе о прекрасномъ. Это была книга Георга Брандеса -- "Критика и портреты", только-что появившаяся тогда въ свѣтъ. У Брандеса не оказывалось новой системы, но онъ освѣщалъ все новымъ свѣтомъ. Онъ писалъ не такъ, какъ другіе, онъ стоялъ всегда на новой точкѣ зрѣнія, его мыслительные пріемы казались совсѣмъ новыми, болѣе утонченными и свѣтлыми, чѣмъ обыкновенные, но до такой степени своеобразными, что уловить законы ихъ построенія было для большинства невозможно. Книга Брандеса произвела на Іогана сильное впечатлѣніе, и ученіе этого критика о значеніи литературы въ современномъ обществѣ, а также о преимуществѣ содержанія художественнаго произведенія предъ его формой наложило печать на всю дѣятельность молодаго литератора.

-----

   Въ августѣ, съ возобновленіемъ театральнаго сезона, получено было давно ожидавшееся извѣстіе, что трагедія Іогана принята къ представленію и будетъ поставлена въ непродолжительномъ времени. Это былъ первый крупный успѣхъ въ жизни Іогана. На двадцать первомъ году отъ роду видѣть свою пьесу поставленной на королевской сценѣ -- это могло опьянить и менѣе увлекающагося человѣка. Можно было примириться съ воспоминаніемъ о всякихъ пораженіяхъ; можно было забыть о неудачномъ дебютѣ. При мысли, что его слова раздадутся съ первой сцены королевства и понесутся по всей странѣ, Іоганъ пьянѣлъ отъ восторга. Отецъ, съ своей стороны, начиналъ сознавать, что, при всей его кажущейся неустойчивости, сынъ шелъ по вѣрному пути, такъ какъ пришелъ къ правильному выбору.
   Пьеса была поставлена осенью, до отъѣзда Іогана въ университетъ. Она была дѣтски наивна, напыщена и очень ужь поучительна, но въ ней былъ драматическій эффектъ, выручившій ее. Были въ ней, впрочемъ, и безтактныя выходки, напримѣръ, нападеніе на современныхъ поэтовъ. Кто далъ право этому новичку, въ пьесѣ котораго немало риѳмъ звучало вымученностью, кидать камнемъ въ другихъ? Это была мальчишеская дерзость, за которую онъ впослѣдствіи былъ наказанъ вполнѣ заслуженно.
   Іоганъ пробрался въ третій рядъ мѣстъ для стоящихъ, чтобы оттуда посмотрѣть на свое произведеніе. Тамъ стоялъ его товарищъ Рейдъ. Когда занавѣсъ взвился и началось представленіе, Іоганъ почувствовалъ такое нервное возбужденіе, точно его электризовали гальваническимъ токомъ. Каждый нервъ дрожалъ въ немъ, и ему пришлось держаться за руку Рейда, чтобы устоять на ногахъ, а слезы неудержимо выступали на глазахъ.
   По временамъ раздавались аплодисменты, но Іоганъ зналъ, что въ театрѣ много друзей, товарищей и родственниковъ, и не далъ обмануть себя. Теперь каждая глупость, проскользнувшая въ стихи, больно рѣзала его ухо; во всей пьесѣ онъ видѣлъ только ошибки и недостатки; ему до такой степени было стыдно за свою трагедію, что уши горѣли, какъ въ огнѣ, и, не дожидаясь паденія занавѣса, онъ выбѣжалъ изъ театра. Прочь отъ людей, куда-нибудь, гдѣ темно! Онъ чувствовалъ себя уничтоженнымъ. Написать столько напыщенныхъ глупостей... какъ могъ онъ сдѣлать такую гадость! Ему казалось, что онъ обнажилъ публично худшія стороны своей души, и онъ страдалъ отъ стыда. Игра была хороша, постановка превосходная!.. Все было хорошо, кромѣ пьесы. Онъ бродилъ возлѣ пролива, и ему приходило въ голову утопиться.
   Въ сущности, онъ стыдился своихъ, высказанныхъ публично, чувствъ. Откуда берется этотъ стыдъ и, вообще, почему наши чувства такая неприкосновенная святыня? Можетъ быть, потому, что большая часть нашихъ чувствъ фальшивы? Въ такомъ случаѣ, онъ стыдился массы лжи, высказанной въ его произведеніи.
   Состраданіе считается прекраснымъ чувствомъ, хотя оно можетъ быть простымъ рефлексомъ. Чужія слезы могутъ заставить насъ плакать точно такъ же, какъ чужой зѣвокъ заставляетъ зѣвать. Іоганъ стыдился лжи, потому что поймалъ себя во лжи, когда его же словами актеръ громилъ притворство... Но публика не понимала его.
   Ни одинъ драматургъ не бываетъ доволенъ своей пьесой, когда видитъ ее въ первый разъ. Чаще всего онъ восхищенъ (въ душѣ) игрою актеровъ, съ чувствомъ говорящихъ всѣ его глупости, и не сваливаетъ на нихъ непріятное впечатлѣніе, оставляемое пьесой. Іоганъ пришелъ къ заключенію, что его трагедія написана просто-на-просто глупо.
   Послѣ трагедіи "Погибающая Греція" шла какая-то другая пьеса, тянувшаяся очень долго. Все это время Іоганъ бродилъ въ потьмахъ и "стыдился".
   Онъ пригласилъ еще ранѣе многихъ друзей и родственниковъ выпить послѣ спектакля стаканъ пунша въ "Сѣверной Гостиницѣ"; теперь онъ не зналъ, что дѣлать, такъ какъ не рѣшался показываться. Въ антрактѣ онъ видѣлъ, какъ изъ театра вышло нѣсколько его товарищей, повидимому, искавшихъ его. Они ходили вокругъ театра и звали его, но онъ не показался, и они ушли дослушать вторую пьесу. Наконецъ, спектакль былъ конченъ. Народъ высыпалъ и разошелся по прилегавшимъ улицамъ. Іоганъ убѣжалъ отъ толпы, боясь услышать сужденія о своей пьесѣ.
   У подъѣзда театра оставалась кучка людей, оглядывавшихся по сторонамъ; это были его друзья. Они не уходили и звали его. Ему показалось невозможнымъ скрываться долѣе, и онъ появился передъ ними блѣдный, мрачный.
   Его поздравляли съ успѣхомъ. Говорили, что было много аплодисментовъ, и что публика осталась довольна. Передавались разныя подслушанныя сужденія, оказывавшіяся весьма благопріятными. Онъ немного успокоился. Тогда его взяли за шиворотъ и потащили въ гостиницу, гдѣ заставили ѣсть и пить. Потомъ его увлекли и далѣе...
   -- Это полезно такому сычу, какъ ты! объявилъ одинъ купецъ.
   Въ концѣ концовъ онъ былъ сброшенъ съ облаковъ и повеселѣлъ.
   -- О чемъ ты печалился? спрашивали его.-- Развѣ такъ худо добиться представленія своей пьесы въ королевскомъ театрѣ?
   Іоганъ не могъ объяснить, что съ нимъ было. Онъ согласился, что имѣлъ причины только радоваться, такъ какъ исполнилась его завѣтная мечта, и теперь самъ не понималъ своихъ мученій. Видно, онъ получилъ не то, чего желалъ, такъ какъ оказанная ему честь не порадовала его.

-----

   На слѣдующее утро онъ побѣжалъ въ табачную лавочку и купилъ "Утреннюю Газету". Въ ней онъ нашелъ статью о своей пьесѣ, относившуюся къ нему очень милостиво. Авторъ воспользовался тѣмъ, что на афишѣ не было имени автора, и дѣлалъ видъ, что не знаетъ его. Онъ высказывалъ догадку, что: "судя по изящному стилю и знанію жизни древнихъ грековъ, пьеса принадлежитъ перу одного изъ нашихъ извѣстныхъ критиковъ, желающаго остаться инкогнито". Это была простая любезность къ молодому драматургу, но Іогана она сильно ободрила..
   Въ тотъ же день онъ выѣхалъ въ Упсалу и тамъ поселился на полный пансіонъ у одной вдовы пастора, принимавшей жильцовъ и нахлѣбниковъ.
   

IX.
Трудное время.

   Въ домѣ пасторши было много жильцовъ, такъ что въ обществѣ не было недостатка. Тамъ были студенты всѣхъ факультетовъ и всѣхъ націй, начиная съ теолога, готовившагося сдѣлаться пасторомъ, и кончая безбородыми медиками и юристами. Были въ домѣ и женщины, но Іоганъ не обращалъ на нихъ вниманія, такъ какъ былъ опять (въ восемнадцатый разъ) влюбленъ, причемъ, по обыкновенію, любилъ недоступную женщину и издали.
   Въ такомъ большомъ кружкѣ молодыхъ людей мудрено было дать нервамъ отдыхъ, а въ этомъ Іоганъ, переутомившій за послѣднее время мозги и пережившій столько сильныхъ впечатлѣній, сильно нуждался. Послѣдствіемъ было усиленіе нервной расшатанности, чему не мало содѣйствовали почти ежедневныя выпивки и недостатокъ сна.
   На первыхъ же дняхъ послѣ переселенія въ Упсалу, Іоганъ получилъ газеты съ критическими отзывами о его пьесѣ. Одинъ изъ критиковъ отнесся особенно сурово. Онъ былъ безусловно правъ, но именно потому, что въ его рѣзкомъ приговорѣ слышался голосъ правды, его статья произвела на Іогана потрясающее впечатлѣніе. Несчастный авторъ, пытавшійся въ пьесѣ прикрыться звучностью великихъ именъ своихъ дѣйствующихъ лицъ, чувствовалъ, что критикъ раздѣвалъ его и показывалъ читателямъ во всей наготѣ его убожества. Это было нравственное банкротство! Желая найти что-нибудь въ свою защиту, Іоганъ припомнилъ хвалебные отзывы того же критика о пьесахъ еще худшихъ, чѣмъ его собственная, и такимъ образомъ старался доказать несправедливость критика. Да, съ такой точки зрѣнія онъ былъ несправедливъ или, вѣрнѣе, непослѣдователенъ. Но сама по себѣ и отдѣльно взятая его статья о трагедіи Іогана была вполнѣ справедлива. Съ мученіемъ авторъ долженъ былъ согласиться, что его пьеса не становилась лучше отъ того, что критикъ поступалъ иногда дурно.
   Іоганъ сдѣлался мраченъ и несообщителенъ. Вскорѣ въ маленькой рукописной газеткѣ, издававшейся въ его націи, появилась насмѣшливая статья объ авторѣ "Погибающей Греціи". Послѣ этого Іоганъ сталъ дичиться людей и не смѣлъ показываться на людныхъ улицахъ.
   Но вотъ послѣдовалъ болѣе тяжкій ударъ. Одинъ изъ его друзей издалъ въ Стокгольмѣ (безъ его вѣдома) его первую комедію. Теперь въ ненавистной "Вечерней Газетѣ", гдѣ сотрудничалъ злой критикъ, появился разборъ, въ которомъ комедія и ея авторъ жестоко осмѣивались. Товарищи принудили несчастнаго прослушать чтеніе статьи до конца и согласиться, что критикъ опять-таки правъ...
   Почему такъ невыносимо тяжело выслушивать истину отъ другихъ, тогда какъ самоосужденіе дѣло вовсе не трудное? Должно быть, потому что постоянный житейскій маскарадъ пріучаетъ насъ опасаться разоблаченія, влекущаго за собой невыгоды и отвѣтственность, тогда какъ самообличеніе оставляетъ человѣку выборъ разоблаченій. Чрезвычайно непріятно чувствовать себя выслѣженнымъ и перехитреннымъ, потому что вся наша общественная жизнь -- азартная игра, въ которой всѣ плутуютъ, но никто не желаетъ признаваться въ плутовствѣ. Вотъ почему, вспоминая прошлое, большинство людей мало раскаявается въ совершеніи злыхъ дѣлъ, но горько сожалѣетъ о сдѣланныхъ глупостяхъ. Дѣйствительно, злые поступки чаще всего бываютъ вызваны обстоятельствами, но глупости ничѣмъ не могутъ быть оправданы.
   Іоганъ испытывалъ тѣ же страданія, какія испытываютъ преступники, оплакивающіе совершенныя по глупости преступленія. Цѣлый годъ прошелъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ написалъ свою комедію, и за этотъ годъ онъ значительно развился, а талантъ его окрѣпъ. Но требовалось доказать это новыми произведеніями, и Іоганъ взялся за работу съ энергіей отчаянія.
   При такихъ условіяхъ онъ написалъ трагедію "Блотсвенъ", сюжетъ которой былъ заимствованъ изъ древне-норманской жизни и навѣянъ частью героическими трагедіями Эленшлегера, частью исландскими сагами, но не мѣшалъ автору въ художественной формѣ трактовать о значеніи христіанства и касаться различныхъ религіозныхъ вопросовъ. Іоганъ работалъ надъ своей трагедіей съ мучительной страстностью, причемъ его мученія увеличивались отъ укоровъ совѣсти, такъ какъ онъ далъ слово отцу, отъ котораго получалъ теперь средства къ жизни, не заниматься литературнымъ трудомъ, пока не будетъ сданъ экзаменъ на ученую степень. Онъ утѣшалъ себя соображеніемъ, что отцу же будетъ пріятнѣе, если онъ быстрѣе достигнетъ блестящаго результата.
   Въ то время, какъ дописывалась трагедія, Іогану пришлось познакомиться съ человѣкомъ, повліявшимъ на него чрезвычайно сильно. Это было въ литературномъ кружкѣ Рука, основанномъ въ Упсалѣ нѣсколькими молодыми литераторами -- большею частью студентами -- и гдѣ Іоганъ отдыхалъ отъ своего труда. Одинъ изъ братьевъ -- въ кружкѣ всѣ назывались братьями -- нѣкто Турсъ, пришелъ однажды и разсказалъ объ открытомъ имъ "геніи", съ которымъ онъ недавно познакомился, и который выразилъ желаніе вступить членомъ въ кружокъ_
   -- Неужели геній?!
   Никто въ кружкѣ не считалъ себя призваннымъ когда-нибудь сдѣлаться геніемъ, и менѣе всѣхъ Іоганъ. Я сомнѣваюсь, чтобы дѣйствительный поэтъ когда-нибудь считалъ себя геніальнымъ. Нѣтъ сомнѣнія, что многіе сознавали, что сдѣлали то или другое лучше многихъ; нельзя оспаривать и того, что умный человѣкъ всегда сознаетъ свое превосходство надъ менѣе одаренными людьми; но геніальность нѣчто особенное, представляющееся каждому недостижимой высотой и присуждающееся людьми только умершимъ писателямъ. Въ наше время слово "геніальный" стало даже мало употребительнымъ.
   Весь кружокъ былъ заинтригованъ, всѣ желали познакомиться съ удивительнымъ человѣкомъ, и онъ былъ избранъ членомъ союза подъ именемъ брата Иса. О немъ говорили, что онъ не поэтъ, но зато до нельзя ученъ и великій критикъ.
   И вотъ, онъ однажды явился на собраніе кружка, состоявшееся въ квартирѣ Турса. Въ дверяхъ остановилась маленькая, невзрачная фигурка человѣка, одѣтаго, какъ рабочій, принарядившійся, чтобы идти въ гости. Платье казалось на немъ съ чужаго плеча, такъ какъ не только оно было ему не впору, но еще складки на колѣняхъ и на локтяхъ приходились не на своихъ мѣстахъ. Іоганъ, часто носившій на своемъ вѣку платье, достававшеееся ему отъ отца и братьевъ, тотчасъ же замѣтилъ это. Въ рукахъ новоприбывшаго была порыжѣлая, засаленная шляпа, какія бываютъ у шарманщиковъ. Изможденное лицо его было обрамлено густой, черной бородой, спадавшей до половины груди; длинные волоса доходили до плечъ.
   -- Неужели возможно, что это студентъ? спрашивалъ себя каждый изъ присутствовавшихъ.
   Дѣйствительно, онъ не походилъ на студента и на видъ казался лѣтъ сорока, но тѣмъ не менѣе былъ студентомъ и отъ. роду ему не было тридцати лѣтъ.
   Онъ робко, точно нищій, остановился у дверей, повертывалъ въ рукахъ шляпу и не рѣшался идти далѣе. Турсъ подошелъ къ нему, за руку довелъ до предназначеннаго ему мѣста, представилъ товарищамъ и, усадивъ брата Иса, объявилъ засѣданіе открытымъ.
   Исъ началъ говорить, и всѣ замолкли. У него былъ слабый, женскій голосъ, опускавшійся по временамъ почти до шопота, какъ будто говорившій былъ очень слабъ или очень увѣренъ въ напряженномъ вниманіи своихъ слушателей. О чемъ онъ говорилъ, трудно было бы передать, такъ какъ онъ говорилъ обо всемъ, что читалъ на своемъ вѣку, а читалъ онъ десятью годами долѣе, чѣмъ присутствовавшіе двадцатилѣтніе юноши, и потому казался имъ поразительно ученымъ. Онъ началъ говорить о Контѣ, перешелъ къ Шопенгауэру, потомъ перескочилъ на Теккерея и кончилъ разсужденіями о Жоржъ Зандѣ. Все это онъ говорилъ по поводу прочитанной кѣмъ-то поэмы, и никто не замѣтилъ, что все это никоимъ образомъ не шло къ дѣлу. Послѣ засѣданія всѣ отправились въ гостиницу поужинать. Исъ продолжалъ говорить о философіи, объ эстетикѣ, объ исторіи. Въ его странномъ взглядѣ, устремленномъ мимо слушателей, куда-то вдаль, была иногда невыразимая тоска, совсѣмъ не соотвѣтствовавшая предмету разговора. Нечего и говорить, что молодые члены союза слушали его съ восхищеніемъ и были увлечены его краснорѣчіемъ.
   Іоганъ рѣшился отдать свою новую трагедію на судъ этого критика. Дѣло въ томъ, что молодой драматургъ снова былъ охваченъ жестокими сомнѣніями, и такъ же, какъ одинъ изъ поэтовъ союза, его другъ, глубоко сомнѣвался въ своемъ талантѣ. Случалось, что они вмѣстѣ съ этимъ поэтомъ выпивали лишнее и потомъ начинали спрашивать другъ друга:
   -- Скажи, по совѣсти, ты вѣришь?.. Ты вѣришь, что... у меня талантъ?
   Это было точь въ точь такое же сомнѣніе, какъ въ юности, когда Іоганъ ходилъ, раздумывая, "дитя ли онъ Божіе?"
   Теперь Исъ долженъ былъ прочесть "Блотсвена" и высказать свое мнѣніе. Трагедія была передана ученому критику, и въ назначенное время Іоганъ пришелъ къ нему выслушать свой приговоръ. Исъ говорилъ съ утра до обѣда. О чемъ? Обо всемъ, хотя вовсе не о трагедіи. Тѣмъ не менѣе онъ завладѣлъ душой молодаго человѣка, потому что быстро нашелъ въ ней чувствительныя струны и безжалостно теребилъ ихъ. О пьесѣ онъ никакъ не высказался, а составилъ планъ новой трагедіи, по своему вкусу, и предлагалъ передѣлать соотвѣтственно. Онъ точно гипнотизировалъ Іогана, но въ сущности ни въ чемъ не убѣдилъ, а только довелъ его до отчаянья. Іоганъ ушелъ отъ него съ такимъ впечатлѣніемъ, точно критикъ изъ любопытства въ дребезги разбилъ его душу, тщательно осмотрѣлъ ея осколки и, удовлетворивъ свою любознательность, отбросилъ осколки прочь...
   Тѣмъ не менѣе Іоганъ чувствовалъ непреодолимую потребность еще послушать мучительныя рѣчи критика и не только вернулся къ нему, но сталъ посѣщать его все чаще и чаще. Онъ сидѣлъ на диванѣ и внималъ словамъ Иса, какъ оракулу, а тотъ не переставалъ говорить, шагая по комнатѣ изъ угла въ уголъ и производя впечатлѣніе какого-то безпокойнаго духа, витавшаго въ облакахъ табачнаго дыма. Исъ дѣйствовалъ на молодаго человѣка, что называется, демонически, т. е. на первый взглядъ необъяснимо. У этого человѣка, казалось, не было чувствъ, желаній, потребностей; это была говорящая голова, и только. У него не было своей точки зрѣнія или, вѣрнѣе, онъ стоялъ на всевозможныхъ точкахъ зрѣнія; онъ былъ типомъ книжно-ученаго человѣка, никогда не знавшаго дѣйствительной жизни, и его можно было назвать препаратомъ изъ книгъ.
   На другихъ братьевъ союза вліяніе Иса было мимолетно и быстро прекратилось. Турсъ первый объявилъ, что говорунъ ему положительно надоѣлъ, и что можно заподозрить этого человѣка въ совершеніи какого-нибудь тяжкаго преступленія, такъ какъ онъ былъ слишкомъ неспокоенъ для человѣка съ чистой совѣстью. Оказалось въ добавокъ, что Исъ писалъ стихи, но тщательно скрывалъ это, такъ какъ стихи не соотвѣтствовали имъ же проповѣдуемымъ требованіямъ отъ поэзіи. Все это подрывало обаяніе Иса на молодежь (кромѣ очарованнаго Іогана). Многіе удивлялись, что въ квартирѣ ученаго никогда не было видно книгъ; кромѣ того казалось непонятнымъ, чего искалъ въ средѣ молодыхъ энтузіастовъ человѣкъ, считавшій себя неизмѣримо выше ихъ, и во всякомъ случаѣ презиравшій ихъ. Молодые люди не узнавали въ говорунѣ, потерявшемъ почву подъ ногами, типичнаго романтика только-что миновавшаго романтическаго періода. Они не замѣчали, что длинные волоса, нечесанная борода и засаленная шляпа съ широкими полями, были позаимствованы у Мургера Чеха. Они не знали, что вся эта Zerrissenheit была простой, устарѣвшей модой, что пустопорожняя ученость Иса была основана на нѣмецкомъ мистицизмѣ, что его психологія была позаимствована у Кіеркегарда, что мрачная разочарованность съ намекомъ на злодѣйства, никогда въ дѣйствительности несовершенныя, были плагіатомъ изъ Байрона. Всего этого не понимали молодые, неопытные и малосвѣдущіе люди. Потому-то Исъ могъ держать душу Іогана въ своихъ рукахъ и забавляться ею, какъ ему нравилось. А Іоганъ называлъ себя Гамаліиломъ, сидѣвшимъ у ногъ Павла (Иса) и поучавшемся мудрости!
   Вліяніе Иса выразилось въ томъ, что въ одинъ прекрасный вечеръ Іоганъ сжегъ свою трагедію "Блотсвенъ". Цѣлыхъ полгода работы пошло прахомъ, и молодой человѣкъ плакалъ, уничтожая свое дѣтище. Но вѣдь Исъ доказалъ ему, хотя не говорилъ это прямо, что онъ не поэтъ... Итакъ, опять разочарованіе, опять ошибка! Прибавилось отчаянье въ томъ, что онъ напрасно нарушилъ слово, данное отцу, напрасно пренебрегалъ университетскими занятіями и теперь оставался не при чемъ.
   Въ припадкѣ раскаянья и желая добиться хоть какого-нибудь результата отъ потеряннаго полугодія, онъ записался на экзаменъ, не представивъ предварительныхъ пробныхъ сочиненій (темъ и хрій). Просматривая списки экзаменующихся, профессоръ съ удивленіемъ увидѣлъ имя Іогана... И вотъ, въ одно воскресеніе, когда Іоганъ только-что вернулся домой немножко навеселѣ, къ нему пришелъ сторожъ съ приглашеніемъ явиться къ профессору для объясненій. Іоганъ смѣло отправился.
   -- Вы хотите экзаменоваться? спросилъ старикъ.
   -- Да.
   -- Но я не вижу вашего имени въ спискѣ представленныхъ работъ.
   -- Я былъ на медико-философскомъ прежде.
   -- Это къ дѣлу не относится. Вамъ слѣдуетъ соображаться съ правилами и порядками факультета.
   -- Мнѣ неизвѣстно, откуда взялось правило о трехъ пробныхъ хріяхъ.
   -- Кажется, вы становитесь дерзки?
   -- Мало ли что кажется!
   Профессоръ вскипѣлъ.
   -- Вонъ отсюда! закричалъ онъ.-- Вонъ! Не то я...
   Дверь распахнулась, и Іоганъ оказался на лѣстницѣ. Онъ клялся, что, несмотря ни на что, явится на экзаменъ, но на слѣдующее утро проспалъ и тѣмъ дѣло кончилось.
   Итакъ, послѣдняя соломинка ускользала изъ рукъ утопавшаго.
   Вскорѣ послѣ того, рано утромъ, Іоганъ былъ разбуженъ вбѣжавшимъ къ нему товарищемъ.
   -- Ты знаешь В. умеръ!
   В. былъ одинъ изъ товарищей Іогана, съ которымъ онъ былъ очень друженъ.
   -- Что ты говоришь? спросилъ онъ съ ужасомъ.
   -- Да, онъ зарѣзался.
   Іоганъ быстро вскочилъ, наскоро одѣлся и поспѣшилъ вмѣстѣ съ товарищемъ на улицу желѣзнаго Моста, гдѣ была квартира В. Они взбѣжали по лѣстницѣ на темный чердакъ.
   -- Вѣдь это здѣсь?
   -- Нѣтъ, здѣсь!
   Іоганъ толкнулъ тяжелую дверь на блокѣ; она подалась, и передъ глазами молодыхъ людей мелькнула большая красная лужа на полу. Ничего другаго Іоганъ не успѣлъ разглядѣть, потому что паническій ужасъ охватилъ его, и, выпустивъ дверь, онъ съ такой стремительностью бросился внизъ по лѣстницѣ, что былъ на улицѣ прежде, чѣмъ дверь успѣла захлопнуться.
   Это самоубійство потрясло его до такой степени, что онъ сталъ задумываться, Не задолго передъ тѣмъ В. встрѣтилъ Іогана въ паркѣ Королины, гдѣ несчастный драматургъ уединился, чтобы обдумать, возможно ли исправить и спасти "Блотсвена". В. казался печальнымъ и, поздоровавшись съ товарищемъ, спросилъ его, можетъ ли поговорить съ нимъ о себѣ. Іоганъ откровенно отвѣтилъ, что теперь занятъ мучительнымъ для него вопросомъ, и просилъ отложить разговоръ до другаго раза; тогда В. сталъ еще печальнѣе и ушелъ... Можетъ быть, это была послѣдняя попытка одинокаго В. найти сочувствіе у людей, а Іоганъ оттолкнулъ его... Теперь ему казалось, что вина самоубійства падала отчасти на него.
   Покойный мерещился ему во всякомъ темномъ углу; онъ не рѣшался больше ночевать въ своей комнатѣ, перекочевывалъ отъ одного товарища къ другому и нигдѣ не находилъ покоя. Однажды онъ ночевалъ у Рейда. Всю ночь не тушили огня, и Рейдъ поминутно вставалъ, чтобы успокоивать не спавшаго и дрожавшаго отъ страха товарища... Въ другой разъ Рейдъ засталъ его съ флакономъ синильной кислоты въ рукахъ, но не потерялъ присутствія духа и притворился, что въ принципѣ оправдываетъ всякое самоубійство; онъ говорилъ, что не считаетъ себя въ правѣ препятствовать Іогану лишить себя жизни, но желалъ выпить съ нимъ на прощаніе... Довѣрчивый Іоганъ согласился, и товарищи отправились въ Новумъ. Тамъ было заказано восемь стакановъ тодди, по четыре на человѣка, такъ какъ предполагалось высказать четыре пожеланія. Результатъ былъ тотъ, что ослабѣвшій за послѣднее время Іоганъ оказался мертвецки пьянымъ. Затѣмъ его унесли къ нему на домъ, но такъ какъ ворота оказались запертыми, то пьяные друзья просто раскачали его "трупъ" и перекинули черезъ заборъ въ кучу снѣга. Тамъ онъ очнулся отъ холода и ползкомъ добрался до своей комнаты.
   Лѣкарство помогло лишь на время, и всю послѣднюю ночь, проведенную Іоганомъ въ Упсалѣ, товарищи должны были дежурить у его постели. Утромъ его проводили на вокзалъ и усадили въ вагонъ. Когда поѣздъ тронулся, больной почувствовалъ успокоеніе и началъ оживать. Ему казалось, что нѣчто жестокое, странное, какъ сѣверная ночь въ сорокаградусный морозъ, осталось за нимъ въ Упсалѣ. Теперь ему снова хотѣлось жить, но онъ клялся никогда не поселяться больше въ этомъ академическомъ городѣ, гдѣ оторванные отъ истинной жизни люди погибали отъ неправильной мозговой работы, разъѣдались болѣзненнымъ мышленіемъ, какъ кислотой, и сгорали, какъ пустомелющіе жернова.
   

X.
Подъ покровительствомъ короля.

   Вернувшись подъ отеческій кровъ, измученный Іоганъ почувствовалъ невыразимое успокоеніе, точно онъ вышелъ на берегъ послѣ ужаснаго ночнаго шторма, заставшаго его на морѣ, въ лодкѣ. Послѣ многихъ безсонныхъ ночей, полныхъ страшныхъ галлюцицаній, онъ сладко и покойно уснулъ на своей старой складной кровати, поставленной для него въ комнатѣ братьевъ. Теперь вокругъ него были тихіе, терпѣливые люди, работавшіе и отдыхавшіе въ опредѣленные часы, точь въ точь какъ прежде, не тревожась ни видѣніями, ни честолюбивыми планами. Сестры превратились въ большихъ дѣвочекъ, помогавшихъ родителямъ по хозяйству. Всѣ были заняты, всѣ трудились; онъ одинъ оставался празднымъ. Теперь, сравнивая свою безпокойную, безотрадную жизнь съ ихней, онъ находилъ, что они счастливѣе и лучше его. Ихъ жизнь казалась серьезнѣе и честнѣе, потому что они дѣлали свое дѣло и выполняли свои обязанности просто, безъ хвастовства, безъ шума.
   Онъ возобновилъ знакомство съ старыми друзьями отца, съ купцами, конторщиками, моряками, и всѣ они производили на него отрадное, освѣжающее душу впечатлѣніе. Они возвращали его къ дѣйствительной жизни, и онъ чувствовалъ, что теперь снова находитъ твердую почву подъ ногами. Съ этого времени въ немъ стало развиваться презрѣніе къ безпочвенному идеализму, и въ то же время онъ понялъ безсмысленность высокомѣрія дряблой интеллигенціи передъ простыми людьми.
   Передъ отцомъ онъ чистосердечно покаялся и разсказалъ о дурной жизни, которую велъ въ Упсалѣ. Онъ просилъ старика позволить ему остаться дома и здѣсь приготовиться къ весеннему экзамену. Отецъ понялъ настроеніе сына и согласился оставить его въ семьѣ. Началась покойная трудовая жизнь. Іоганъ готовился къ экзамену и въ то же время работалъ надъ диссертаціей по эстетикѣ. Между дѣломъ онъ успѣлъ сдѣлать кое-что для смягченія впечатлѣнія мучившей его послѣдней неудачи съ трагедіей. По сохранившимся черновымъ, а частью на память, онъ передѣлалъ "Блотсвена" въ одно-актную пьесу, которую представилъ въ театральную дирекцію.
   Около первыхъ чиселъ апрѣля Іоганъ далъ себя проэкзаменовать опытному преподавателю, и тотъ поклялся всѣмъ, что для него свято, что студентъ выдержитъ экзаменъ. Затѣмъ Іоганъ рѣшился ѣхать экзаменоваться.
   -- Тебѣ дѣлаетъ честь, что ты хочешь взять одними знаніями, сказалъ отецъ.-- Но не практичнѣе ли подчиниться требованіямъ профессора и послать ему обычныя три сочиненія (хріи) по почтѣ?
   -- Ни за что! Теперь это вопросъ принципа и чести.
   Съ тѣмъ онъ поѣхалъ въ Упсалу и явился профессору. Увидѣвъ его, старикъ побагровѣлъ отъ гнѣва.
   -- Вы опять тутъ? спросилъ онъ.
   -- Да!
   -- Что вамъ угодно?
   -- Я желаю экзаменоваться изъ древнихъ языковъ.
   -- Опять таки, не представивъ пробныхъ сочиненій?
   -- Да, я выдержалъ повѣрочное испытаніе въ столицѣ и пріѣхалъ узнать, разрѣшается ли мнѣ университетскимъ уставомъ держать экзаменъ.
   -- Уставомъ? Объ уставѣ спросите декана. Я знаю только то, что я требую.
   Іоганъ вышелъ и прямо направился къ декану. Это былъ умный, еще не старый и симпатичный человѣкъ. Іоганъ разсказалъ ему въ чемъ дѣло, и просилъ разрѣшенія быть допущеннымъ къ экзамену.
   -- Видите ли, сказалъ деканъ,-- объ этомъ ничего не сказано въ уставѣ, и вамъ не воспрещается идти на экзаменъ. Но могу вамъ предсказать, что старикъ Б. провалитъ васъ, не глядя ни на какой уставъ.
   -- Посмотримъ, какъ онъ меня провалитъ! Позвольте мнѣ явиться на экзаменъ.
   -- Никто не можетъ вамъ запретить это. Идите съ Богомъ! Но скажите, неужели вы надѣетесь пройти на-проломъ?
   -- Да, я надѣюсь.
   -- Вы такъ увѣрены въ вашихъ знаніяхъ?
   -- Да, увѣренъ.
   -- Ну, дай Богъ вамъ счастья! засмѣялся деканъ и дружелюбно потрепалъ студента по плечу.
   Іоганъ отправился на экзаменъ, написалъ требуемое сочиненіе и тотчасъ же возвратился въ Стокгольмъ. Черезъ недѣлю онъ получилъ телеграмму, извѣщающую его, что онъ "пригвожденъ", т. е., что онъ выдержалъ экзаменъ. Многіе всецѣло приписывали благополучный исходъ экзамена великодушію профессора и осуждали Іогана за излишнюю строптивость, но самъ онъ сознавалъ, что его выручили дѣйствительныя познанія, хотя не отрицалъ, что профессоръ выказалъ себя честнымъ человѣкомъ, не пожелавшимъ неправильно воспользоваться своей властью и провалить строптиваго, но знающаго студента.
   Въ маѣ предстояло защищать диссертацію. Іоганъ написалъ ее въ формѣ переписки между двумя друзьями; въ сущности это была критическая статья "объ идеализмѣ и реализмѣ датской литературѣ", написанная художественно, но противно академическимъ обыкновеніямъ. Диссертація была послана въ факультетъ по почтѣ.
   Въ назначенное время Іоганъ явился въ университетъ и тотчасъ же замѣтилъ, что профессоръ, отъ котораго зависѣла теперь его участь (человѣкъ, вообще говоря, гуманный и снисходительный) былъ вооруженъ противъ него. Статья была возвращена Іогану, причемъ профессоръ проговорилъ презрительно:
   -- Это разсужденіе будетъ лучше оцѣнено читателями иллюстрированной газеты, чѣмъ факультетомъ. Прибавить надо, что датская литература не настолько интересна, чтобы можно было дѣлать ее предметомъ спеціальнаго изученія.
   -- По-моему она представляетъ болѣе интереса для шведовъ, чѣмъ сочиненія Буало, напримѣръ, о которомъ неоднократно писались диссертаціи,-- запальчиво возразилъ студентъ.
   Послѣ этого начался экзаменъ, принявшій форму рѣзкаго спора и окончившійся аттестаціей ниже требуемой. При этомъ Іогану было дано понять, что университетъ можно окончить не иначе, какъ при университетѣ. Іоганъ возразилъ, что заниматься эстетикой удобнѣе въ столицѣ, гдѣ есть музей, библіотеки и театръ, но на него прицыкнули: заниматься надо здѣсь, а не тамъ! Тогда Іоганъ намекнулъ на коллегіальныя занятія, послѣ чего разстался съ профессоромъ окончательно враждебно.

-----

   Все это время отношенія къ отцу были хорошія, и старикъ выказалъ больше терпѣнія по отношенію къ сыну, чѣмъ можно было ожидать Но его странная гордость въ качествѣ главы семейства обнаруживалась иногда съ прежней рѣзкостью и должна была повести къ недоразумѣніямъ, чему еще содѣйствовала мачиха, которой не нравилась установившаяся близость между отцомъ и сыномъ. Она съ неудовольствіемъ видѣла, что старикъ началъ проводить вечера въ обществѣ сына, откровенно бесѣдовалъ съ нимъ о всевозможныхъ вопросахъ, даже о религіи, бралъ у него книги на прочтеніе. Однажды онъ попросилъ у Іогана сочиненія свободомыслящаго Паркера. Черезъ нѣсколько дней Іоганъ нашелъ книгу на своемъ столѣ; старикъ прочелъ ее, но ни слова не говорилъ о ней. Онъ былъ слишкомъ самолюбивъ, чтобы признаться, насколько книга повліяла на него; но отъ братьевъ Іоганъ узналъ, что проповѣди Паркера, въ особенности "О старости", произвели на отца глубокое впечатлѣніе.
   Въ вопросѣ о столкновеніи сына съ университетскимъ начальствомъ онъ колебался. Онъ находилъ, что законъ и право были на сторонѣ Іогана и что законное всегда должно было оставаться законнымъ. Но рѣзкое отношеніе молодаго человѣка къ престарѣлому профессору ему не нравилось. Въ концѣ концовъ Іоганъ сталъ даже замѣчать, что старикъ становится къ нему слабъ и всею душой сочувствуетъ его честолюбивымъ стремленіямъ.
   Однажды весной Іоганъ уѣхалъ куда-то въ деревню, предупредивъ о своемъ отъѣздѣ только ключницу. Когда черезъ сутки онъ вернулся домой, отецъ принялъ его очень дурно.
   -- Что это значитъ? сказалъ онъ.-- Ты уѣзжаешь изъ дому, не сказавъ мнѣ ни слова?
   -- Я сказалъ ключницѣ и просилъ ее предупредить тебя.
   -- Я требую, чтобы ты не отлучался безъ моего позволенія, пока ты ѣшь мой хлѣбъ.
   -- Чтобы я сталъ просить позволенія? вскипѣлъ студентъ.-- Нѣтъ, этого не будетъ!
   Въ тотъ же день онъ отправился къ знакомому купцу, занялъ сто кронъ и, соединившись съ тремя товарищами, отправлявшимися на лѣто въ шхеры, уѣхалъ съ ними и поселился на островѣ у одного рыбака за тридцать кронъ въ мѣсяцъ. Въ родительскомъ домѣ его не удерживали, и видно было, что вся размолвка была устроена мачихой, желавшей устранить семью отъ вліянія свободомыслящаго Іогана.
   Все лѣто онъ работалъ съ остервенѣніемъ, потому-что теперь надо было кончать курсъ какъ можно скорѣе, такъ какъ послѣдній источникъ былъ закрытъ и не на что было существовать въ университетѣ. На островѣ онъ велъ здоровый и правильный образъ жизни. Стѣсненій не было. Іоганъ ходилъ въ халатѣ и высокихъ сапогахъ поверхъ бѣлья, а на товарищахъ было еще меньше платья. Удовольствія были самыя невинныя. Въ свободныя минуты студенты купались, катались подъ парусами, боролись и играли, какъ дѣти. Спиртныхъ напитковъ совсѣмъ не было, что было особенно счастливо, такъ какъ на Іогана они производили вредное дѣйствіе и могли довести его до сумасшествія.
   Такая трезвая жизнь пришлась Іогану по сердцу, и онъ чувствовалъ себя превосходно, но постепенно дичалъ и становился менѣе прежняго способнымъ къ общественной жизни. Кромѣ того, онъ сталъ теперь ригористомъ и столько же подъ вліяніемъ этики Кіеркегарда, которымъ продолжалъ зачитываться, какъ и вслѣдствіе сознанія безупречности своего теперешняго образа жизни, гремѣлъ противъ эстетиковъ, осуждалъ пьяницъ, негодовалъ противъ лѣнтяевъ.
   Теперь онъ изучалъ Данте, Шекспира и Гёте. Послѣдняго онъ любилъ, но старался ненавидѣть за то, что тотъ былъ эстетикомъ. Филологическіе труды по изученію корней и проч. были менѣе интересны, но онъ задался мыслью дисциплинировать свой умъ и потому съ увлеченіемъ принуждалъ себя дѣлать то, что доставляло наименьшее удовольствіе.
   Прошло лѣто, и надо было возвращаться въ цивилизованный міръ. Это было непріятно городское платье стѣсняло, крахмаленный воротничекъ рѣзалъ шею, какъ желѣзный ошейникъ, ботинки жали ноги. Все это онъ находилъ "стѣснительными условностями и противоестественнымъ безобразіемъ". Но зато аскетическая жизнь въ шхерахъ укрѣпила его силу воли, и теперь онъ чувствовалъ въ себѣ небывалую энергію. Къ началу учебнаго года онъ уложилъ свои тощіе пожитки въ сакъ-вояжъ и появился въ Упсалѣ съ одной кроной въ карманѣ, не имѣя опредѣленнаго плана, гдѣ онъ будетъ жить.
   Для начала онъ остановился въ квартирѣ своего друга, Рейда, и тамъ тотчасъ же возобновилъ свои усиленныя занятія.
   Рейда не было, и, сильно проголодавшись къ вечеру, онъ отправился навѣстить Иса. Тотъ прожилъ въ Упсалѣ все лѣто и теперь казался болѣе изможденнымъ, печальнымъ и загадочнымъ, чѣмъ когда-либо. Въ одиночествѣ его образъ мыслей сталъ еще болѣе книжнымъ, бездушнымъ. Поговоривъ съ Іоганомъ, онъ предложилъ ему идти вмѣстѣ въ гостиницу и тамъ угостилъ его ужиномъ. Пока голодный Іоганъ съ жадностью ѣлъ, Исъ философствовалъ и пилъ водку. Въ концѣ-концовъ онъ обратилъ вниманіе на чудовищный аппетитъ молодаго человѣка, сдѣлался нѣженъ, расчувствовался надъ его положеніемъ и предложилъ ему въ займы десять кронъ. Іоганъ былъ тронутъ такимъ вниманіемъ и принялъ деньги съ благодарностью, тѣмъ болѣе, что онъ не отчаявался въ своемъ будущемъ и разсчитывалъ возвратить современенъ занятое. Но позднѣе, вечеромъ, продолжавшій пить Исъ опьянѣлъ, началъ говорить несообразности и неожиданно назвалъ Іогана эгоистомъ, упрекнувъ его кстати въ томъ, что онъ принялъ предложенныя деньги.
   Эгоизмъ былъ въ глазахъ Іогана самымъ послѣднимъ недостаткомъ, и потому онъ почувствовалъ себя жестоко и несправедливо оскорбленнымъ. Онъ высказалъ Ису, что чувствуетъ себя на прямой и честной дорогѣ, что подвигается впередъ, благодаря труду, силѣ воли, а частью и помощи друзей, но отнюдь не шарлатанствомъ и кривыми путями, наконецъ, что, подвигаясь впередъ, никому не дѣлаетъ вреда, а слѣдовательно не можетъ быть названъ эгоистомъ. Затѣмъ онъ хотѣлъ возвратить Ису деньги, но тотъ пришелъ въ негодованіе, объявилъ, что его, какъ всегда, не поняли, и по этому случаю наговорилъ пропасть романтичныхъ вещей. Іоганъ подумалъ-было, что этотъ идеалистъ очень похожъ на скрягу, которому жаль одолженныхъ денегъ и который прикрывается демонизмомъ только для того, чтобы скрыть мелочное чувство; но такъ какъ примиреніе состоялось и мыслителю снова представилась возможность гипнотизировать своего молодаго собесѣдника, то впечатлѣніе разсѣялось, и Іоганъ опять подпалъ подъ его обаяніе.
   Студенты еще не съѣхались, и нѣкоторое время Исъ былъ единственнымъ собесѣдникомъ Іогана. По-прежнему критикъ былъ непроницаемъ, страненъ и увлекателенъ. Но въ одинъ прекрасный вечеръ онъ выказалъ себя съ такой неожиданной стороны, что его обаяніе разсѣялось сразу и навсегда. Среди бесѣды, пока Іоганъ что-то разсказывалъ, Исъ вдругъ сдѣлался разсѣянъ. Его глаза разгорѣлись; онъ, видимо, только смотрѣлъ на Іогана, но не слушалъ его. Потомъ онъ заговорилъ въ элегическомъ тонѣ, сказалъ много дурнаго о женщинахъ и вдругъ подошелъ къ Іогану.
   Итакъ, вотъ въ чемъ была разгадка всей этой таинственной личности!-- Іоганъ схватилъ его за шиворотъ и съ силой швырнулъ его въ уголъ, гдѣ маленькій, жалкій и скорченный человѣчекъ свалился между печкой и комодомъ комкомъ, какъ порожній мѣшокъ, и не смѣлъ встать, пока молодой человѣкъ не вышелъ изъ комнаты.

-----

   Вскорѣ студенты начали съѣзжаться, и всѣ пріѣзжали съ деньгами. Только Іоганъ по-прежнему оставался безъ гроша, перекочевывая со своимъ сакъ-вояжемъ отъ одного товарища къ другому, и всюду замѣчалъ, что отношенія неизмѣнно портились, если онъ гостилъ слишкомъ долго. Наконецъ, ему удалось занять достаточно денегъ, чтобы нанять комнату. Это была жалкая каморка съ простой кроватью, на которой не было ни подушекъ, ни простынь, ни одѣяла. Въ комнатѣ не было мебели, не было подсвѣчниковъ,-- ничего. Онъ вставлялъ свѣчу въ пивную бутылку и, лежа нераздѣтымъ на своей кровати, продолжалъ изучать эстетику. Друзья отъ времени до времени приносили ему пищу. Когда настали морозы, онъ сталъ по вечерамъ выходить изъ дому съ сакъ-вояжемъ, бралъ дрова въ кредитъ и приносилъ ихъ къ себѣ въ сакъ-вояжѣ. Кромѣ того, былъ еще источникъ даровой теплоты: черезъ его чердачную каморку проходила труба изъ прачешной; по четвергамъ, когда стирали бѣлье, эта труба нагрѣвалась, и тогда Іоганъ читалъ стоя, прислонившись спиной къ трубѣ.
   Между тѣмъ, въ Стокгольмѣ была поставлена на королевской сценѣ его вторая пьеса. Она была принята публикой холодно, потому-что сюжетъ касался религіи и христіанство противопоставлялось язычеству не какъ святая истина, а какъ новое ученіе. Кромѣ того, въ трагедіи женщина возвеличивалась насчетъ мужчины, а поэты изображались какими-то неземными существами.
   Вернувшись въ Упсалу, Іоганъ не долго оставался въ покоѣ; скоро до него стали доходить театральныя рецензіи, одна строже и насмѣшливѣе другой. На этотъ разъ въ нихъ было немного правды и безпристрастности, но это не мѣшало имъ быть оскорбительными. Іогана преслѣдовали насмѣшками; издѣвались надъ его претензіей быть поэтомъ, т. е., по его же словамъ, "неземнымъ существомъ" и т. д. Но вотъ черезъ недѣлю послѣ пораженія и въ самый разгаръ травли, когда бѣдняга лежалъ въ своей каморкѣ, измученный голодомъ, трудомъ, страданіями всякаго рода, онъ получилъ съ почты письмо. Это было оффиціальное приглашеніе отъ директора королевскихъ театровъ пріѣхать въ Стокгольмъ для представленія королю, пожелавшему его видѣть.
   Оскорбленія сдѣлали Іогана болѣзненно-подозрительнымъ, и письмо отъ камергера показалось ему настолько неправдоподобнымъ, что онъ заподозрилъ мистификацію и пошелъ посовѣтоваться съ однимъ изъ своихъ друзей. Тотъ телеграфировалъ знакомому актеру королевскаго театра и просилъ его справиться у директора, дѣйствительно ли было отправлено Іогану королевское приглашеніе. Ночь Іоганъ провелъ очень тревожной незналъ, надѣяться или опасаться; но рано утромъ полученъ былъ отвѣтъ, что его дѣйствительно вызывали, и что ему слѣдовало поторопиться. Тогда онъ успокоился и тотчасъ же поѣхалъ въ Стокгольмъ.
   Ни минуты Іоганъ не колебался въ намѣреніи принять королевскую милость, если таковая будетъ ему предложена. И почему было колебаться? Онъ не принадлежалъ ни къ какой оппозиціонной партіи и предпочиталъ управленіе аристократовъ, т. е. лучшихъ людей страны, управленію демагоговъ, которыхъ рѣзко осмѣивалъ въ своей трагедіи. Онъ ропталъ противъ общественной тираніи, а не противъ короля, въ которомъ не было никакого сходства съ тираномъ.
   Онъ явился во дворецъ и получилъ аудіенцію. Король имѣлъ болѣзненный и изможденный видъ; тяжело было видѣть страдальческое выраженіе его лица. Тѣмъ не менѣе, онъ принялъ молодаго, безбородаго писателя стоя и привѣтливо улыбнулся ему. Когда смущенный и растерянный Іоганъ робка приблизился къ нему, онъ сказалъ:
   -- Благодарю васъ за удовольствіе, которое доставила мнѣ ваша пьеса. Въ молодости я тоже пытался писать о викингахъ и до сихъ поръ люблю все, что относится къ древнимъ норманамъ. Я хотѣлъ бы помочь вамъ въ достиженіи ученой степени... Обратитесь въ управленіе двора: тамъ сдѣлано о васъ распоряженіе. Я и впредь не забуду васъ. Вѣдь вамъ осталось еще года два до окончанія курса?
   Іоганъ былъ тронутъ доброжелательствомъ короля и чувствовалъ къ нему тѣмъ большую признательность, что понималъ, сколько серьезныхъ дѣлъ и сколько другихъ людей отвлекали вниманіе государя отъ такой маленькой величины, какъ начинающій писатель. О его радости и говорить нечего: вѣдь королевская милость поднимала его изъ нищеты и обезпечивала его будущность!
   Когда онъ явился къ гофмаршалу, тотъ выдалъ ему двѣсти кронъ и въ разговорѣ спросилъ, не желаетъ ли Іоганъ, на окончаніи университета, поступить въ министерство или въ королевскую библіотеку. Іоганъ на зналъ, что отвѣтить: никогда онъ не мечталъ о такой блестящей будущности.
   Вернувшись въ Упсалу, онъ имѣлъ случай убѣдиться, какъ много значилъ успѣхъ въ глазахъ людей: теперь его признавали многообѣщающимъ писателемъ, восходящей звѣздой. На и самого его счастье измѣнило. При всемъ своемъ аскетизмѣ, онъ не могъ не испытывать наслажденія отъ сравнительнаго довольства и спокойствія за насущный хлѣбъ въ будущемъ. Еще недавно онъ буквально погибалъ отъ нужды, а теперь былъ спасенъ; естественно было радоваться этому. Іоганъ повеселѣлъ и пополнѣлъ; его грудь расправилась, спина выпрямилась. Онъ спокойнѣе смотрѣлъ на жизнь, и жизнь стала казаться краше.
   Но счастливое настроеніе длилось недолго. Вокругъ него прежніе друзья и товарищи продолжали свое стремленіе впередъ, свою прежнюю борьбу съ житейскими невзгодами, нисколько не смягченными счастьемъ Іогана, и между нимъ и товарищами появилась дисгармонія. Они привыкли помогать ему, какъ наименѣе обезпеченному изъ нихъ; теперь онъ считался богатымъ. Они любили его, какъ покровительствуемаго ими человѣка; теперь онъ поравнялся съ ними, обогналъ ихъ. Они находили, что онъ перемѣнился, чего нельзя было отрицать, такъ какъ измѣнившіяся обстоятельства необходимо должны были измѣнить и его; за это они осуждали его. Но былъ ли онъ хуже отъ того, что, чувствуя себя въ безопасности, разогнулъ спину и повеселѣлъ? Этого не разбирали. Его счастье мозолило глаза и было непріятно -- вотъ и все.
   Стипендія (какъ надо было понимать королевскую помощь) налагала на Іогана нравственное обязательство ускорить окончаніе курса. Поэтому, онъ тотчасъ же записался на коллегіальныя лекціи и уроки по всѣмъ своимъ предметамъ. Но много времени было упущено въ первые два года и, несмотря на теперешнюю усидчивость въ работѣ, результаты получались неудовлетворительные. Въ концѣ полугодія онъ экзаменовался изъ филологіи, астрономіи и государственнаго права, но по всѣмъ этимъ предметамъ получилъ отмѣтки ниже желательныхъ. Его знанія оказывались безпорядочными: въ одномъ была переученость, въ другомъ недоученость. Вдобавокъ, на экзаменахъ на него нападали припадки афазіи, хорошо знакомые нервнымъ людямъ въ минуты волненія. Случалось, что онъ не находилъ отвѣта на вопросы, по которымъ зналъ больше, чѣмъ надо было, тогда онъ умолкалъ, начиналъ злиться и вдругъ чувствовалъ желаніе бросить все, отказаться отъ всего.
   Снова его потянуло прочь изъ университета, все равно куда, лишь бы прочь. Но стипендія приковывала его къ академіи и не допускала бѣгства.
   

XI.
Развязка.

   Съ началомъ втораго полугодія Іоганъ поселился вмѣстѣ съ однимъ старшимъ товарищемъ и продолжалъ занятія. Но учиться было трудно. Голова была переполнена впечатлѣніями, разрозненными знаніями и скопленнымъ литературнымъ матеріаломъ; его мозгъ наотрѣзъ отказывался принимать новые вклады; воображеніе и самостоятельное мышленіе мѣшали памяти, которая требовалось теперь почти исключительно.
   При такихъ условіяхъ энергія должна была быстро истощиться, и вскорѣ ее смѣнили апатія и сомнѣнія. Работа стала. Хуже прежняго заговорила въ душѣ тоска по свободной жизни, по живому дѣлу. По цѣлымъ часамъ лежалъ онъ на диванѣ, ничего не дѣлая и раздумывая о своемъ положеніи. Но размышленія не помогали: стипендія держала его точно на цѣпи. Вѣдь такія вспомоществованія короля можно было принимать только, какъ задатокъ за будущія его услуги государству; отъ него ждали окончанія академическаго образованія, потомъ службы, для которой необходима была степень; наконецъ, эта степень уже на половину достигнута. Надо было работать. Онъ попытался заняться философіей, но скоро нашелъ всѣ системы одинаково несостоятельными и бросилъ работу.
   Въ союзѣ Рука царили раздоръ и уныніе. Каждый изъ членовъ союза успѣлъ сообщить товарищамъ всѣ свои юношескія произведенія, не имѣлъ сказать ничего новаго и сердился за это на союзъ. Сходки поддерживались только благодаря пуншу. Исъ, о выходкѣ котораго Іоганъ промолчалъ, вторично осрамился подобной же попыткой по отношенію къ другому товарищу, и на этотъ разъ дѣло кончилось плохо: получивъ пощечину, онъ схватился за ножъ и былъ за это жестоко побитъ, а потомъ выброшенъ изъ союза. Мало того, было разоблачено, что всѣ его ученые рефераты заимствовались изъ старыхъ журналовъ, о которыхъ молодые люди ничего не знали. Съ этихъ поръ Исъ уже не смѣлъ показываться.
   Профессоръ эстетики окончательно погубилъ союзъ Рука, основавъ новое эстетическое общество, съ образованіемъ котораго въ старомъ не встрѣчалось больше надобности.
   Въ этомъ новомъ обществѣ Іогану суждено было выдержать жестокую бурю, во время которой было обнаружено его возмущеніе противъ академическихъ авторитетовъ и тѣмъ окончательно подорвано его положеніе въ университетѣ. Въ этотъ вечеръ онъ былъ возбужденъ нѣсколькими рюмками вина, выпитыми передъ собраніемъ. Въ бесѣдѣ съ профессоромъ онъ попалъ на опасныя темы и зарвался въ спорѣ до того, что объявилъ Данте посредственностью, не имѣющей большаго значенія для человѣчества и прославленной не по заслугамъ. Такая дерзость вызвала сенсацію. Профессоръ горячился и напиралъ на Іогана; тотъ захлебывался доводами и не умѣлъ ихъ высказывать; все собраніе тѣснилось вокругъ спорившихъ, очутившихся почему-то въ углу комнаты, возлѣ печки. Іоганъ хотѣлъ доказать, что "Божественная комедія" не отличалась оригинальностью формы, такъ какъ та же форма была употреблена незадолго передъ тѣмъ Альберикусомъ въ его видѣніи. Онъ ставилъ на видъ неспособность Данте быть выразителемъ своей эпохи уже вслѣдствіе одного его невѣжества, такъ какъ Данте не зналъ даже греческаго языка, безъ чего въ тѣ времена невозможно было получить какія-либо серьезныя знанія. Онъ обращалъ вниманіе на недостатокъ философской послѣдовательности у Данте, вслѣдствіе чего считалъ невозможнымъ называть его предтечей возрожденія и реформаціи. По его мнѣнію, Данте не былъ патріотомъ, потому что мечталъ о подчиненіи Италіи Германской имперіи, не любилъ свой народъ, такъ какъ желалъ отдать его папѣ и императору; онъ былъ за папство и нападалъ только на отдѣльныхъ папъ, жившихъ безнравственно, какъ и самъ Данте въ молодости; онъ былъ жестокъ и теменъ, потому что присуждалъ некрещеныхъ дѣтей къ адскимъ мукамъ; онъ выказалъ недостатокъ ума и прозорливости, когда, объявивъ неблагодарность и предательство въ числѣ худшихъ человѣческихъ чувствъ, отвернулся отъ своего стараго учителя Брунетто Латини и поддерживалъ планы Генриха VII противъ отечества, Флоренціи; онъ былъ безтактенъ, ставя себя въ числѣ шести величайшихъ поэтовъ міра. Наконецъ, Іоганъ возмущался характеромъ пасквиля, лежащимъ на произведеніи Данте, который позоритъ многихъ изъ своихъ современниковъ и восклицаетъ по поводу пяти знатныхъ флорентинцевъ, найденныхъ имъ въ аду, въ числѣ воровъ: "Радуйся, Флоренція, ты велика не только на сушѣ и на морѣ; даже въ аду гремитъ твое имя. Пятеро изъ твоихъ знатныхъ гражданъ въ кучкѣ воровъ -- при видѣ ихъ я стыжусь, и щеки мои краснѣютъ. Но я знаю: наказаніе не минуетъ тебя; и да придетъ оно скорѣе!"
   Все это Іоганъ высказывалъ слишкомъ горячо и поспѣшно, а профессоръ пользовался его промахами и мѣнялъ точки зрѣнія. Такъ когда Іоганъ сказалъ, что комедія была лишь сильнымъ политическимъ памфлетомъ, старикъ пересѣлъ на коня противника и объявилъ, что въ этомъ ея значеніе для современниковъ, а когда студентъ сказалъ, что такого ея достоинства не отрицаетъ и оспариваетъ лишь правильность называть ее "колоссальной и безсмертной поэмой", профессоръ вернулся вспять и сталъ опровергать временность значенія произведенія.
   Въ концѣ концовъ отъ всего спора получилось только то, что Іогана сочли дерзкимъ и полусумасшедшимъ.
   Послѣ этого взрыва Іоганъ сталъ раздражителенъ. Никогда еще жизнь въ Упсалѣ не казалась ему такой противной. Товарищи совѣтовали ему отдохнуть, резонно доказывая, что онъ переутомленъ и что при такихъ условіяхъ дальнѣйшій трудъ столь же опасенъ, какъ безполезенъ. Іоганъ послушался и окончательно бросилъ всякія занятія. Теперь онъ валялся на диванѣ и отъ нечего дѣлать просматривалъ иллюстраціи въ какомъ-то нѣмецкомъ журналѣ. Виды красивыхъ пейзажей породили въ немъ желаніе скорѣй увидѣть зеленыя деревья и синее море, но былъ еще февраль и кромѣ грязи, голыхъ прутьевъ, льда и мутнаго неба -- ничего нельзя было увидѣть.
   Въ это время ему случилось зайти къ своему спокойному другу, естественнику, съ которымъ отношенія были прочнѣе, чѣмъ къ другими. Іоганъ какъ-то отдыхалъ душой среди гербаріевъ, акваріевъ и разныхъ препаратовъ естествоиспытателя. Этотъ тихій человѣкъ ничѣмъ не волновался и, предоставляя другимъ шумѣть и терзаться, упорно дѣлалъ свое дѣло, твердо вѣруя, что его работа принесетъ людямъ больше пользы и свѣта, чѣмъ мечты поэтовъ и системы философовъ. Впрочемъ, у него сохранилось одно эстетическое увлеченіе: онъ любилъ писать масляными красками.
   Іоганъ засталъ друга за мольбертомъ и неожиданно увлекся живописью. Вѣдь каково должно быть наслажденіе имѣть возможность въ этакое скверное время года, какъ по волшебству, вызывать на полотнѣ зеленые ландшафты, согрѣтые лѣтнимъ солнцемъ!
   -- Трудно писать масляными красками? спросилъ онъ естественника.
   -- Нисколько не трудно; гораздо легче, чѣмъ рисовать. Не хочешь ли попробовать?
   Іоганъ, безстрашно взявшійся уже разъ написать музыку къ одному романсу, подумалъ, что можетъ быть и это искусство не такъ трудно, какъ говорятъ. Онъ занялъ у друга краски, кисти и кусокъ холста, заперся съ этимъ въ своей комнатѣ и принялся копировать красками какой-то пейзажъ изъ иллюстраціи. Когда ему удалось изобразить голубое небо, онъ умилился, а потомъ, когда на полотнѣ появились зеленые кусты и лугъ, имъ овладѣла сантиментальная радость. Первый опытъ былъ довольно удаченъ. Тогда онъ принялся за копію съ настоящей картины, но изъ этого ничего не вышло. Все выходило коричневаго и зеленоватаго цвѣта: онъ не умѣлъ подбирать краски. Іоганъ былъ въ отчаяніи.
   Однажды онъ сидѣлъ запершись и работалъ надъ своей картиной. За дверьми послышались голоса, и онъ услышалъ, какъ его сожитель говорилъ кому-то скорбнымъ голосомъ:
   -- Вотъ такъ онъ поступаетъ все время. Теперь онъ бредитъ красками...
   Что это значило? Неужели товарищи считали его помѣшаннымъ? Да, въ этомъ нельзя было сомнѣваться! Іоганъ началъ соображать и, какъ всѣ мечтатели, пришелъ къ заключенію, что онъ дѣйствительно помѣшанъ. Что было дѣлать? Страшнѣй всего то, что его, навѣрное, запрутъ въ сумасшедшій домъ и тамъ онъ окончательно погибнетъ! Лучше было предупредить несчастіе, и Іоганъ написалъ въ заведеніе одного извѣстнаго психіатра, о которомъ слышалъ много хорошаго и котораго просилъ теперь принять къ себѣ. Черезъ нѣсколько времени онъ получилъ отъ психіатра сердечное письмо, въ которомъ докторъ успокоивалъ его и совѣтовалъ не тревожиться. Оказалось, что этотъ прекрасный человѣкъ справился о Іоганѣ у его товарищей и вполнѣ понялъ его душевное состояніе. По его мнѣнію, молодой человѣкъ переживалъ кризисъ, неизбѣжный въ жизни всякаго впечатлительнаго человѣка.
   Итакъ, эта бѣда миновала. Но Іоганъ боялся, что она вернется, если ему не удастся выбраться изъ ненавистнаго городка.
   Между тѣмъ прошло уже три мѣсяца съ полученія имъ перваго пособія отъ короля, а новыхъ присылокъ не было. Товарищи посовѣтовали ему обратиться съ письмомъ къ гофмаршалу и вѣжливо спросить его о порядкѣ выдачи и размѣрахъ его стипендіи, о которой, кстати сказать, уже появилось извѣстіе въ газетахъ. Гофмаршалъ отвѣтилъ, что "никогда не было рѣчи о постоянной стипендіи и пожалованную Его Величествомъ сумму слѣдовало разсматривать лишь какъ единовременное пособіе. Тѣмъ не менѣе Его Величеству угодно было, въ виду стѣсненнаго положенія студента, еще разъ всемилостивѣйше пожаловать 200 кронъ, при семъ прилагаемыя".
   Прочитавъ это письмо, Іоганъ сильно обрадовался, такъ какъ оно было въ сущности извѣстіемъ о его свободѣ. Но потомъ его обезпокоила причина измѣненія королевскаго рѣшенія. Нельзя было сомнѣваться въ первоначальныхъ намѣреніяхъ короля назначить Іогану постоянную стипендію; утрата же такой милости клала на студента извѣстное пятно, тѣмъ болѣе непріятное, что извѣстіе о стипендіи попало въ газеты. Дѣло такъ и не выяснилось, но впослѣдствіи Іогану передавали, что при дворѣ ему приписывалось сочиненіе какой-то сатирической пѣсни на короля, чего онъ въ жизнь свою не дѣлалъ.
   Все это не измѣняло факта: утрата стипендіи давала Іогану возможность оставить университетъ, продолжать занятія въ которомъ, вслѣдствіе болѣзненно развившейся въ немъ ненависти къ академическимъ порядкамъ и надломленнаго душевнаго состоянія, было безполезно и опасно. Онъ рѣшился ѣхать въ Стокгольмъ и всецѣло отдаться литературѣ.
   Товарищи устроили ему прощальную пирушку, на которой временный ледъ растаялъ, друзья обмѣнялись сердечными пожеланіями и разстались, отдавъ другъ другу справедливость.
   Затѣмъ Іоганъ выѣхалъ изъ міра грезъ и отвлеченныхъ теорій въ міръ дѣйствительной жизни. Онъ зналъ, что онъ плохо подготовленъ, такъ какъ университетъ отнюдь не школа дѣйствительности; онъ зналъ также, что предстоятъ трудные дни. Но онъ надѣялся освоиться съ дѣйствительной жизнью, сдѣлаться полезнымъ гражданиномъ и найти свой собственный трудовой кусокъ хлѣба.
   Онъ питалъ такія надежды, потому что не зналъ жизни и не подозрѣвалъ, что воспитаніе наше сдѣлало его окончательно непригоднымъ для этой жизни.

Конецъ.

"Русскій Вѣстникъ", NoNo 2--5, 1893

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru