Струве Петр Бернгардович
Насколько слов по поводу статьи г. Оболенского: "Новый раскол в нашей интеллигенции"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Насколько словъ по поводу статьи г. Оболенскаго: "Новый расколъ въ нашей интеллигенціи"*).

(Письмо въ редакцію).

*) Русская Мысль 1895 г., кн. VIII и IX.

М. г., г. редакторъ!

   Вы были такъ любезны, что предоставили мнѣ мѣсто въ вашемъ журналѣ для бѣглаго и сжатаго изложенія мыслей и недоумѣній, вызванныхъ во мнѣ чтеніемъ статьи г. Оболенскаго. Въ своемъ отвѣтѣ я остановлюсь на важнѣйшихъ пунктахъ этой статьи, всѣ частности оставивъ въ сторонѣ, и буду имѣть въ виду не исключительно то, что г. Оболенскій нашелъ нужнымъ сказать по поводу моей книжки, а все самое важное по существу. Итакъ, къ дѣлу!
   Прежде всего -- замѣчаніе, котораго никакъ нельзя опустить. Г. Оболенскій, повидимому, полагаетъ, что имъ по вопросу объ экономическомъ развитіи Россіи высказанъ какой-то третій взглядъ, не совпадающій ни со взглядами народниковъ, ни съ мнѣніемъ ихъ критиковъ. Но ничего новаго я во взглядѣ г. Оболенскаго, при всемъ стараніи, усмотрѣть не могъ. Это только варіація на очень старую тему. Въ самомъ дѣлѣ, всѣ писатели, отнесенные мною въ Критическихъ замѣткахъ къ западнической фракціи народничества, вслѣдъ за своимъ "основоположникомъ", постоянно имѣли! въ виду то теоретическое переживаніе европейской экономической эволюціи, о которомъ говоритъ г. Оболенскій. Вся вѣра въ соціальное призваніе русской интеллигенціи, которая мыслилась и мыслится независимой отъ общественныхъ классовъ, вытекала именно изъ этого убѣжденія въ возможности "теоретическаго переживанія". Не лучше обстоитъ дѣло и съ частными возраженіями г. Оболенскаго,-- въ нихъ я ничего новаго и оригинальнаго не нашелъ. Я думаю, что г. Оболенскій, внимательно осмотрѣвшись въ русской публицистической и экономической литературѣ, могъ бы цѣликомъ собрать изъ нея, винтикъ за винтикомъ, колесо за колесикомъ, весь механизмъ своего возраженія противъ Бельтова и меня.
   Возражая критикамъ народничества, г. Оболенскій впадаетъ въ очень обычную ошибку. Онъ критикуетъ частные взгляды своихъ противниковъ съ точки зрѣнія не ихъ принциповъ, а своихъ. Если матеріалистическое пониманіе исторіи есть несостоятельная гипотеза, то нужно показать, въ чемъ ошибка этого построенія. Но нельзя же критиковать частные выводы изъ гипотезы, опираясь, въ свою очередь, на выводы изъ противоположной гипотезы, которая является, по меньшей мѣрѣ, столь же недоказанной. Г. Оболенскій совершенно вѣрно указываетъ, что Бельтовъ не имѣлъ въ виду возраженія относительно возможности "теоретическаго переживанія (ки. VIII, стр. 36). Не имѣлъ въ виду этого возраженія и я. И по очень простой причинѣ. Указанная возможность не только не укладывается въ рамки матеріалистическаго пониманія исторіи, но даже, болѣе того, съ нашей точки зрѣнія, эта возможность прямо невозможна. Если общественное развитіе въ конечномъ счетѣ опредѣляется развитіемъ производительныхъ силъ и производственныхъ отношеній, то и теоретическое мышленіе,-- въ томъ смыслѣ, въ которомъ понимаетъ его г. Оболенскій,-- берется изъ того же источника. Стало-быть... Но выводъ ясенъ самъ собой и его нечего намъ договаривать. Въ аргументаціи г. Оболенскаго по этому пункту спутаны самыя разнообразныя вещи. "Теоретическое переживаніе" объемлетъ у него и заимствованія техники, и пересадку учрежденій, и усвоеніе теоретическихъ знаній ("просвѣщенія"). Но, съ нашей точки зрѣнія, между этими явленіями существуютъ крупнѣйшія различія. Техническія заимствованія,-- если они дѣйствительно происходятъ,-- дѣйствуютъ непосредственно на развитіе производительныхъ силъ и на производственныя отношенія. Таковы ли заимствованія, связанныя съ развитіемъ торговыхъ сношеній? Но судьба заимствованныхъ учрежденій и судьба "просвѣшенія", идущаго извнѣ, опредѣляется той экономической обстановкой, въ которую они переносятся. Большая разница также между заимствованіемъ теоретическихъ свѣдѣній и усвоеніемъ извѣстнаго рода соціальныхъ идеаловъ. Г. Оболенскій ставитъ какъ бы знакъ равенства между продиктованнымъ матеріальною потребностью государства заимствованіемъ европейскаго просвѣщенія при Петрѣ I и усвоеніемъ соціальныхъ идеаловъ, выросшихъ на совершенно опредѣленной экономической почвѣ и отрѣшенно отъ нея могущихъ существовать лишь въ головахъ немногихъ идеологовъ. Знанія могутъ быть "импортированы", хотя степень ихъ распространенія также зависитъ отъ чисто-экономическихъ условій, но сознаніе цѣлыхъ общественныхъ классовъ не есть нѣчто такое, что можно было бы, независимо отъ экономическихъ условій, перевозить изъ одной страны въ другую. Только измѣнившіяся производственныя отношенія могутъ производить коренныя измѣненія въ сознаніи участвующихъ въ производствѣ общественныхъ классовъ. Неясность мысли г. Оболенскаго достигаетъ своей высшей точки тамъ, гдѣ онъ противъ экономическаго матеріализма выдвигаетъ слѣдующее разсужденіе: "Сами авторы, т.-е. гг. Бельтовъ и Струве, какъ и ихъ мнимые (?) противники, народники-идеалисты, возникли вовсе не изъ классовъ, обездоленныхъ капитализмомъ. Обращаясь къ исторіи, мы видимъ то же самое: крупнѣйшіе поборники экономическаго прогресса въ пользу класса "производителей",-- какъ Луи-Бланъ, Марксъ, Лассаль,-- принадлежали не къ этому классу, а жили и воспитались въ атмосферѣ и условіяхъ высшихъ классовъ. Стало-быть, не экономическія условія создали ихъ психологическую эволюцію". И т. д., и т. д. "Въ виду такихъ фактовъ,-- заключаетъ г. Оболенскій,-- которые по меньшей мѣрѣ слѣдовало бы объяснить, прежде чѣмъ утверждать, что личность является лишь "производной" своей соціальной группы, я полагаю, что это положеніе авторовъ строится не научнымъ методомъ, а тѣмъ самымъ "субъективнымъ методомъ, надъ которымъ они трунятъ у г. Михайловскаго".
   Г. Оболенскій, къ сожалѣнію, не понялъ того, что говорится въ моей книжкѣ о личности. Противъ обычныхъ фразъ о томъ, что только личности реальны и потому въ нихъ слѣдуетъ видѣть творцовъ общественныхъ явленій, я выдвинулъ соображеніе, что "личность, какъ конкретная индивидуальность, есть производная всѣхъ ранѣе жившихъ и современныхъ ей личностей, т.-е. соціальной группы". Изъ этого общаго положенія отнюдь не вытекаетъ тотъ выводъ, который приписываетъ мнѣ г. Оболенскій, что, наприм., человѣкъ, родившійся дворяниномъ, можетъ преслѣдовать только дворянскіе интересы. Высказанное мною положеніе говоритъ только о томъ, что "личность... является формальнымъ понятіемъ, содержаніе котораго дается изслѣдованіемъ соціальной группы", подъ которой мною разумѣется не отдѣльный классъ, а вся соціальная среда. Конечно, психическое содержаніе огромнаго большинства личностей опредѣляется ихъ принадлежностью къ тому или другому общественному классу. Но всегда находятся отдѣльныя личности, дѣйствующія въ интересахъ не того класса, къ которому онѣ принадлежатъ по своему рожденію и воспитанію, именно потому, что въ отдѣльной личности могутъ перекрещиваться самыя разнообразныя соціальныя воздѣйствія, и отъ индивидуальной комбинаціи и количественнаго соотношенія этихъ воздѣйствій зависитъ конечный результатъ, т.-е. психическое содержаніе личности. Это нѣсколько сложнѣе того, что мнѣ навязываетъ г. Оболенскій.
   Въ приведенномъ выше разсужденіи г. Оболенскаго совершенно уже невѣрно, что "не экономическія условія создали психологическую (психическую?) эволюцію" такихъ людей, какъ Луи-Бланъ, Марксъ, Лассаль. Конечно, ихъ "психологическая эволюція" отразила на себѣ эволюцію соціально экономическихъ условій, въ которыхъ они жили. И что съ нашей точки зрѣнія самое главное -- дѣятельность указанныхъ лицъ имѣла крупное историческое значеніе только потому, что ихъ личная "психологическая эволюція" совпадала съ "психологическою эволюціей" цѣлыхъ общественныхъ классовъ, уже непосредственно вытекающею изъ экономическихъ условій этихъ классовъ. Г. Оболенскій найдетъ, пожалуй, что, проводя такое различіе между представителями интеллигенціи и массой, мы впадаемъ въ аристократизмъ и становимся на почву противопоставленія героевъ и толпы. Но, съ нашей точки зрѣнія, различіе между идеологіей отдѣльныхъ лицъ, интеллигентовъ, и идеологіей цѣлыхъ общественныхъ классовъ дѣйствительно существуетъ. Пусть г. Оболенскій упрекаетъ насъ въ аристократизмѣ, но мы убѣждены, что историческую силу представляютъ только идейныя движенія массъ, вырастающія на почвѣ производительныхъ отношеній, въ которыя поставлены массы. На нашъ взглядъ, теоретическое переживаніе капитализма мозгами г. Оболенскаго и нашими безсильно и безплодно внѣ взаимодѣйствія съ практическимъ переживаніемъ капитализма съ народными массами -- вотъ единственная привилегія, признаваемая нами за "героями".
   Что въ своихъ разсужденіяхъ о "теоретическомъ переживаніи" г. Оболенскій разумѣетъ подъ "психологическою эволюціей?" Повидимому, сознаніе вреда капитализма. Но развѣ такого сознанія въ отдѣльныхъ личностяхъ или даже въ цѣлой массѣ достаточно для устраненія капитализма? Г. Оболенскій опять-таки забываетъ основныя начала того воззрѣнія, противъ котораго онъ возражаетъ. Устраненіе капитализма, съ точки зрѣнія матеріалистическаго пониманія исторіи, возможно только на извѣстной ступени развитія производительныхъ силъ и производственныхъ отношеній. И затѣмъ распространеніе дѣятельнаго сознанія вреда капитализма въ массахъ тоже возможно только на извѣстной ступени экономическаго развитія. А сознаніе вреда капитализма или его теоретическое переживаніе отдѣльными личностями или даже всею интеллигенціей, съ нашей точки зрѣнія, не можетъ остановить процесса экономическаго развитія. И напрасно г. Оболенскій видитъ въ этомъ отношеніи какое-то различіе между Россіею и Западною Европой. Его утвержденіе: "когда въ Западной Европѣ появились идеи, подобныя идеямъ нашихъ народниковъ-идеалистовъ, капитализмъ тамъ еще не былъ извѣстенъ по опыту въ своихъ послѣдствіяхъ",-- вѣрно только въ томъ смыслѣ, о которомъ г. Оболенскій самъ и не подозрѣваетъ. У капитализма есть "послѣдствія" отрицательныя и положительныя. Западно-европейскіе народники, тѣ, наприм., которыхъ цитируетъ Бельтовъ, имѣли передъ собой почти исключительно опытъ отрицательныхъ послѣдствій капитализма въ Англіи и у себя дома. Положительныя послѣдствія тогда еще не обнаружились. Первый, кто указалъ въ капитализмѣ и пролетаріатѣ зерно будущаго, былъ Фр. Энгельсъ, авторъ книги Положеніе рабочаго класса въ Англіи. Эта книга произвела на родинѣ автора огромное впечатлѣніе, но именно какъ изображеніе "ужасовъ" капитализма. Рецензенты Энгельса -- начиная отъ соціалистическихъ и кончая крайне консервативными изданіями -- въ одинъ голосъ указывали на печальный примѣръ Англіи и предостерегали отъ шествія по тому же пути. А въ чемъ же смыслъ литературной дѣятельности Сисмонди, какъ не въ указаніи "печальныхъ послѣдствій" капитализма? Пусть г. Оболенскій прочтетъ также книгу извѣстнаго французскаго демократа Ледрю Роллэна De la décadence de l'Angleterre (2 тома. Парижъ, 1850) для того, чтобъ убѣдиться, что интеллигенціи западно-европейскаго континента отрицательныя послѣдствія капитализма были "хорошо извѣстны". Они были одинаково "хорошо извѣстны" и реакціонерамъ, и демократамъ. И все-таки изъ этого хорошаго знакомства вышло столь же мало, какъ изъ всѣхъ проповѣдей и предо стереженій нашихъ народниковъ.
   Г. Оболенскій въ своей полемикѣ противъ "экономическихъ матеріалистовъ" вообще и въ частности противъ меня, для убѣжденія публики, прибѣгаетъ къ своего рода "жупелу". Оказывается, что г. Струве "крѣпко держится за идеалистическій или (?) діалектическій законъ развитія" и что г. Струве "безусловно вѣрить въ необходимость переживанія для каждой націи всѣхъ стадій, какія пройдены другими, и у него этотъ оттѣнокъ доходитъ до метафизическаго фатализма, причемъ онъ даже не считаетъ нужнымъ его доказывать, а просто выписываетъ положенія и цитаты изъ своихъ нѣмецкихъ авторитетовъ". Указаніе г. Оболенскаго на мою догматичность и несамостоятельность основано на недоразумѣніи: г. Оболенскій изъ-за моей методы изложенія просмотрѣлъ то обстоятельство, что я въ своихъ "Замѣткахъ" гораздо меньше Бельтова слѣдую за Марксомъ и Энгельсомъ. Быть можетъ, это слабая сторона "Замѣтокъ", это -- другой вопросъ, но она никакъ не можетъ ускользнуть отъ внимательнаго читателя моей книги, тѣмъ болѣе, что я самъ еще вдобавокъ подчеркнулъ ее въ предисловіи. Но г. Оболенскій вообще весьма неточенъ и, если можно такъ выразиться, не обстоятеленъ, когда онъ цитируетъ или излагаетъ чужіе взгляды. На стр. 38--39 августовской книжки мнѣ приписываются (и приводятся въ ковычкахъ), между прочимъ такія слова: "есть люди геніи и люди толпы, массы. Только первые суть личности, вторые же безличны". Но такихъ словъ въ моей книжкѣ ни на указанной г. Оболенскимъ стр. 31, ни на какой другой нѣтъ.
   Что же касается до "діалектическаго закона развитія", "безусловной необходимости переживанія всѣхъ стадій", "метафизическаго фатализма", и т. д., то я право затрудняюсь объяснить, "откуда мнѣ сіе". Въ моей книжкѣ о діалектическомъ законѣ развитія и о тріадѣ нѣтъ ни слова, точно также г. Оболенскій не можетъ указать въ ней ни одного мѣста, которое давало бы поводъ упрекать меня въ метафизическомъ фатализмѣ. Конечно, столь же мало повинны въ такомъ фатализмѣ и мои нѣмецкіе "учителя", изъ которыхъ я, будто бы, только выписываю тексты. Но вообще ужъ "много разъ твердили міру", что "экономическіе матеріалисты" никогда въ своихъ доказательствахъ не прибѣгали къ діалектическому закону развитія. Прямо курьезно звучитъ этотъ упрекъ въ устахъ г. Оболенскаго, который самъ буквально повторяетъ единственнаго автора, доказывавшаго возможность и необходимость сохраненія общины при помощи формально-діалектическаго разсужденія. Этотъ авторъ дѣйствительно вѣрилъ въ возможность формально-діалектическимъ способомъ рѣшить любой вопросъ конкретной дѣйствительности (ср. Бельтовъ, стр. 83--84). Но г. Оболенскій, нарядившись въ доспѣхи автора Критики философскихъ предубѣжденій, въ то же время настолько не проникся духомъ этого писателя, что выставляетъ его "діалектическимъ матеріалистомъ".
   Знаменитый публицистъ 60-хъ годовъ, правда, твердо усвоилъ себѣ нѣкоторыя начала нѣмецкой идеалистической философіи XIX в.; поэтому эпитетъ "діалектическій" можетъ быть признанъ за нимъ. Онъ былъ также матеріалистомъ, а именно послѣдователемъ Фейербаха. Онъ былъ, такимъ образомъ, діалектикомъ и матеріалистомъ, но онъ не былъ діалектическимъ матеріалистомъ въ смыслѣ Маркса и Энгельса. Г. Оболенскій видитъ точку зрѣнія діалектическаго матеріализма въ слѣдующихъ словахъ: "нравственное и гражданское развитіе личности невозможно безъ нѣкоторой экономической самостоятельности. Только она заставляетъ человѣка уважать себя, свои потребности". Но есть ли въ этой сентенціи даже намекъ на матеріалистическое пониманіе исторіи? Вѣдь, она просто общее мѣсто въ соціально-политической литературѣ той эпохи, къ которой принадлежалъ авторъ Критики философскихъ предубѣжденій. У того же автора можно найти гораздо болѣе глубокія и -- при всемъ моемъ уваженіи къ памяти славнаго русскаго писателя, скажу прямо -- менѣе банальныя сужденія объ отношеніи между экономіей и другими сторонами общественнаго быта. Но, конечно, всѣ эти сужденія не позволяютъ намъ, не впадая въ полную неопредѣленность мыслей и словъ, называть автора Примѣчаній къ Миллю діалектическимъ или экономическимъ матеріалистомъ. Болѣе того, весь умственный складъ этого писателя былъ прямою противоположностью историко-экономическаго матеріализма. Авторъ Критики философскихъ предубѣжденій былъ, можно сказать, эстетически-законченный типъ раціоналиста. Раціонализмъ въ значительной мѣрѣ мѣшалъ ему быть теоретикомъ, но сослужилъ ему громадную службу, какъ публицисту своего времени. Но что общаго между раціонализмомъ и историко-экономическимъ матеріализмомъ? Всякому свое! Называть автора Очерковъ гоголевскаго періода "экономическимъ матеріалистомъ" нѣтъ никакого основанія.
   По мнѣнію г. Оболенскаго, названный писатель въ своей защитѣ общины шелъ строго-научнымъ путемъ: онъ изолировалъ общину отъ другихъ условій, добавивъ въ скобкахъ: "при остальныхъ равныхъ условіяхъ" и т. д., и т. д. Но на мой взглядъ авторъ Критики философскихъ предубѣжденій шелъ совершенно не научнымъ путемъ. Вопросъ исторической эволюціи, вопросъ общественной динамики онъ рѣшалъ при помощи абстрактно-дедуктивнаго метода. Общину онъ изолировалъ отъ той исторической обстановки,.въ которой она выросла и существуетъ. Онъ не вдавался въ историческій анализъ происхожденія общины; онъ бралъ даже не реальную общину, а тѣ черты общиннаго землевладѣнія, которыя ему, съ точки зрѣнія его идеаловъ, представлялись симпатичными и разумными. Г. Оболенскій повторяетъ черезъ 35 лѣтъ всѣ эти ошибки. Блестящая аргументація автора Критики философскихъ предубѣжденій, направленная противъ современныхъ ему русскихъ манчестерцевъ, представляется г. Оболенскому трафаретомъ, примѣненіе котораго въ его рукахъ дастъ столь же блестящее опроверженіе "экономическихъ матеріалистовъ". Запасшись неопровержимою, на его взглядъ, аргументаціей, г. Оболенскій не замѣчаетъ, что и условія настоящаго спора, и предметъ его совсѣмъ не тѣ. Поэтому ему приходится незамѣтно для самого себя и потому, я увѣренъ вполнѣ, bona fide, приписывать своимъ противникамъ взгляды, которыхъ они не высказывали. Такъ онъ увѣряетъ, что я въ Россіи "причиной паденія личности" считаю общину и кустарные промыслы. Откуда г. Оболенскій взялъ это -- вотъ загадка, которую, на основаніи знакомства съ моею книгой, разрѣшить невозможно. Но она тотчасъ разрѣшается, если припомнить, какой полемическій трафаретъ въ рукахъ у г. Оболенскаго. "Экономисты отсталой школы" приписывали отсталость сельскаго хозяйства въ Россіи общинѣ, и ихъ противникъ былъ совершенно правъ, доказывая вздорность этого взгляда. "Экономическіе матеріалисты" сомнѣваются насчетъ общины и въ то же время низкій уровень личности въ Россіи ставятъ въ зависимость отъ ея экономической и политической отсталости, съ которою они связываютъ и самое существованіе общины.
   Это -- довольно сложный строй идей, критикуя который, г. Оболенскій -- вдобавокъ еще не экономистъ -- рисковалъ спутаться. А между тѣмъ аргументація знаменитаго публициста 60-хъ годовъ соблазнительна своею стройностью и простотой! Увлекшись этою аргументаціей, г. Оболенскій забылъ вдуматься въ мнѣнія своихъ противниковъ и... все пошло какъ по маслу. Противники г. Оболенскаго, какъ, во время оно, "экономисты отсталой школы", изобличены въ томъ, что они разсуждаютъ по формулѣ: post hoc, ergo propter hoc,-- словомъ, въ нелогичности и ненаучности. Громъ побѣды раздавайся! {1) Г. Оболенскій, въ пылу увлеченія побѣдой, очень ужъ хватаетъ черезъ край. Доказавъ, что я разсуждаю ненаучно и нелогично, онъ заявляетъ, что я придерживаюсь "ультрасубъективнаго метода". Но развѣ всякое ненаучное и нелогичное разсужденіе основавается на "субъективномъ методѣ"?Утверждать -- это значитъ мыслить по способу, тоже, насколько мнѣ извѣстно, предусмотрѣнному въ элементарныхъ учебникахъ логики. Кстати, г. Оболенскій совсѣмъ не понимаетъ, въ чемъ состоитъ такъ назыв. "субъективный методъ" г. Михайловскаго. Онъ думаетъ, что этотъ методъ сводится къ "увлеченію предвзятою гипотезой" (августъ, стр. 45). Передъ подобнымъ незнакомствомъ съ сочиненіями и идеями г. Михайловскаго приходится просто развести руками. 2) Не могу не отвѣтить, однако, на одно заявленіе г. Оболенскаго: "если я не ошибаюсь, самъ Марксъ признавалъ, что нашъ сельскій "міръ" является, какъ и связанная съ нимъ (развѣ община и міръ не одно и то же? П. С.) община, не менѣе сильнымъ основаніемъ обобществленія, чѣмъ работа на фабрикѣ". Смѣю увѣрить г. Оболенскаго, что онъ жестоко ошибается, о чемъ зри подлежащее мѣсто въ одномъ изъ предисловій Маркса къ его Манифесту, а также Энгельса: Internationales aus dem Volksstaate (Берлинъ, 1894 г.).}
   Но... Я могъ бы предложить г. Оболенскому и нашимъ читателямъ очень длинное "но". Однако, буду умѣренъ. Насчетъ общины (и кустарныхъ промысловъ) у меня есть свои взгляды, не столь простые, какъ у г. Оболенскаго, но они также отнюдь не сводятся къ формулѣ: община есть причина паденія личности. Для меня исторія общины тѣсно связана съ исторіей закрѣпощенія крестьянства государствомъ и землевладѣльцами. Такимъ образомъ, на мой взглядъ, община относится къ паденію личности скорѣе какъ результатъ, чѣмъ какъ причина. Если г. Оболенскому этотъ взглядъ на русскую общину новъ, то пусть онъ обратится къ литературѣ вопроса. А я покуда помолчу.
   Г. Оболенскій твердо знаетъ, что разсуждать по формулѣ post hoc, ergo propter hoc не годится. Вмѣсто этой формулы онъ рекомендуетъ методъ "умственной изоляціи", наприм. экономическихъ порядковъ и политическихъ учрежденій. Но я думаю, что сія "послѣдняя лесть горше первой". Она выступаетъ въ quasi-научномъ одѣяніи и способна надѣлать много вреда. Самыя вздорныя иллюзіи, самые утопическіе планы можно обосновать при помощи метода "умственной изоляціи". "Умственное изолированіе" тѣмъ и отличается отъ экспериментальнаго, что ему нельзя поставить никакихъ объективныхъ границъ. Можно -- при извѣстной спутанности понятій -- съ большимъ успѣхомъ изолировать политику отъ экономіи, настоящее отъ прошлаго и т. д., и т. д. Идя по этому пути, прямикомъ попадешь въ "утопію", которая отъ прочихъ утопій будетъ отличаться своею убійственною quasi-научною скучностью.
   Г. Оболенскій по исторіи запади о-европейской общественности стремится показать, что правовыя формы западной Европы "не продуктъ капитализма, а, наоборотъ, предшествовали ему". Онъ не рѣшается оспаривать, что эти формы выросли на почвѣ извѣстныхъ экономическихъ условій, но онъ настаиваетъ: не на почвѣ капитализма. Утверждать, что всѣ западно-европейскія политическія учрежденія -- продуктъ капитализма никто изъ насъ не станетъ. Но ни историческая справка г. Оболенскаго, ни дальнѣйшіе комментаріи его къ этой справкѣ (августъ, стр. 44--45) ничего не выясняютъ и не доказываютъ. И вотъ почему. Во-первыхъ, и западно-европейскія учрежденія и западно-европейскій капитализмъ имѣютъ свою длинную исторію, внимательное изученіе которой убѣдительно показываетъ связь экономическихъ формъ и юридическихъ порядковъ. Современный государственный строй Англіи такъ же отличается отъ государственнаго строя Англіи XVII в., какъ современные англійскіе экономическіе порядки, отъ англійскаго хозяйственнаго строя XVII в. Вѣдь, дѣло тутъ не въ отдѣльныхъ институтахъ, не въ томъ, когда, въ какомъ году изданъ тотъ или другой законъ, а въ общемъ ходѣ развитія политическихъ учрежденій. Чѣмъ объясняется демократизація англійскаго государственнаго устройства въ XIX в.? Саморазвитіемъ политической идеи или борьбой классовъ на почвѣ извѣстныхъ производственныхъ отношеній? Вообще "современная демократія" не отдѣлима отъ современныхъ хозяйственныхъ формъ. Но г. Оболенскій "знаетъ" что "въ древней Греціи и Римѣ были однородныя" (съ современными) "правовыя формы" (стр. 43). Неужели г. Оболенскій это, въ самомъ дѣлѣ, "знаетъ"?
   Но я, впрочемъ, нахожу кое-что, чего г. Оболенскій не "знаетъ", а я знаю. "Еще вопросъ, говоритъ мой оппонентъ (августъ, стр. 45), насколько обобществленіе {Кстати г. Оболенскій путаетъ термины Маркса. Марксъ сколько мнѣ помнится, нигдѣ не говоритъ объ "обобществленіи рабочаго класса". У Маркса всюду фигурируетъ "обобществленіе труда" (Vergesellschaftung der Arbeit), вовсе не означающее у него того объединенія рабочихъ, о которомъ говоритъ г. Оболенскій. Конечно, изъ "обобществленія труда" вытекаетъ и объединеніе рабочихъ.} (рабочаго класса) могло бы возникнуть на современной экономической почвѣ Западной Европы, если бы не существовало тамъ и соотвѣтствующей юридической почвы, дающей возможность сойтись, столковаться о своихъ нуждахъ и т. д.". Но позвольте, г. Оболенскій, о чемъ вы говорите? Не о коалиціонной ли свободѣ рабочихъ? Не хотите ли вы и ее "умственно изолировать" отъ развитія капитализма? Въ такомъ случаѣ отчего не подвергнуть умственной изоляціи за одно и фабричное законодательство и многое другое? Напомнимъ читателю, что коалиціонная свобода рабочихъ (а вмѣстѣ съ тѣмъ и ненаказуемость стачекъ) есть прямое порожденіе развивающагося капитализма и существуетъ она въ Англіи съ 1824 г., во Франціи съ 1864 г., въ большей части Германіи съ 1869 г. (по только для промышленныхъ рабочихъ, коалиціи же сельскихъ рабочихъ въ Германіи до сихъ поръ запрещены, почему г. Оболенскій?). Отмѣтимъ при этомъ, что въ Англіи первые шаги капитализма характеризуются грубымъ подавленіемъ всякой самодѣятельности рабочихъ (общій законъ 1800 г., вѣнчающій собою цѣлый рядъ сепаратныхъ законовъ XVIII и), а во Франціи даже революціонное законодательство запретило безусловно всякіе профессіональные союзы (законъ 1791 г.). И только внутренняя логика развивающихся капиталистическихъ отношеній заставила признать за трудящимся населеніемъ право союзовъ.
   Критикуя мои взгляды на раздѣленіе труда, г. Оболенскій видитъ только одну сторону дѣла и закрываетъ глаза на другую, не менѣе существенную. Онъ подхватываетъ цитируемыя мною слова Зиммеля (üeber soziale Differenzierung, 63--64) о томъ, что раздѣленіе труда можетъ проявлять дѣйствіе, понижающее мышленіе и волю, и побиваетъ меня слѣдующимъ разсужденіемъ {На стр. 40 (августъ) г. Оболенскій приводитъ въ ковычкахъ цѣлое мѣсто изъ моей книжки, которое отнюдь не представляетъ собой точной цитаты. Я считаю подобное неточное цитированіе чужихъ словъ въ ковычкахъ неправильнымъ пріемомъ.}: "Итакъ, оказывается по г. Струве, что, напримѣръ, писецъ какой-нибудь канцеляріи, переписывающій изъ года въ годъ "отношенія" и "предписанія", или рабочій западно-европейской фабрики, вертящій десятки лѣтъ одну и ту же ручку колеса, или кочегаръ, десятки лѣтъ бросающій въ печь каменный уголь, хотя и представляетъ пониженіе въ волѣ и мышленіи (курсивъ г. Оболенскаго), но за то въ области чувствованій окажутся болѣе высокими и разносторонними, чѣмъ крестьянинъ-общинникъ, переходящій отъ плуга къ топору, отъ огорода къ пчельнику, ухаживающій за своими домашними животными и птицей и, въ то же время, участвующій въ своихъ сельскихъ и волостныхъ сходахъ, въ хозяйствѣ и дѣлахъ всей общины. Но, вѣдь, это -- такое невѣроятное (?) положеніе, которое, по меньшей мѣрѣ, нельзя же считать за аксіому, не требующую доказательствъ, какъ это дѣлаетъ г. Струве" (стр. 40). На это я долженъ возразить, что г. Оболенскій очень ужъ упрощаетъ весьма сложный вопросъ. Въ моей же книжкѣ г. Оболенскій могъ найти не только соображеніе Зиммеля, которое г. Оболенскому представляется, повидимому, какою-то нелѣпостью {Происходитъ это потому, что г. Оболенскій понимаетъ слова Зиммеля въ томъ смыслѣ, что раздѣленіе труда низводитъ мышленіе и волю до самаго низшаго уровня. Но подобное утвержденіе требуетъ еще весьма серьезной повѣрки. Мнѣ оно въ той общей и абсолютной формѣ, въ которой его выставляетъ г. Оболенскій, представляется прямо невѣрнымъ.}, но и одно мое собственное {Впрочемъ, и Зиммель выдвигаетъ въ другихъ мѣстахъ эту же точку зрѣнія.}, которое я, по существу дѣла, считаю не менѣе важнымъ. "Занятія спеціализируются, но, вѣдь, спеціализація не ведетъ къ полному ихъ обособленію; между спеціальностями существуетъ всегда связь, хотя бы та, что одна должна пользоваться услугами другой. Содержаніе жизни не только дробится, но оно умножается именно въ силу раздѣленія труда... Отдѣльныя личности, въ большей или меньшей степени, становятся участниками этого болѣе разнообразнаго, богатаго содержанія" (Крит. замѣтки, стр. 38). Дѣло въ томъ, что г. Оболенскій имѣетъ въ виду только одно мануфактурное раздѣленіе труда (т.-е. раздѣленіе труда внутри мастерской). Но мануфактурное раздѣленіе труда есть только одна сторона дѣйствительности. Другая же сторона сводится къ общественному раздѣленію труда. Благодаря общественному раздѣленію труда и тѣмъ производственнымъ отношеніямъ, которыя имъ характеризуются, содержаніе жизни-умножается, и повышается личность.
   Разсужденія г. Оболенскаго напомнили мнѣ то, что Марксъ еще въ 1847 г. писалъ насчетъ взглядовъ Прудона на раздѣленіе труда: "Раздѣленіе труда по г. Прудону есть вѣчный законъ, простая и абстрактная категорія. Такимъ образомъ, абстракція, идея, голое слово представляются ему достаточными для того, чтобъ объяснить раздѣленіе труда въ различныя эпохи исторіи. Надо, прежде всего, изучить должнымъ образомъ смыслъ слова "дѣлить", и тогда уже больше не окажется нужнымъ изслѣдовать тѣ многоразличныя вліянія, которыя въ каждую эпоху придавали раздѣленію труда опредѣленный характеръ. Въ самомъ дѣлѣ, вещи очень ужъ упрощаются, если ихъ объяснять категоріями г. Прудона. Размѣръ рынка, его физіономія придавали раздѣленію труда въ различныя эпохи опредѣленную физіономію и извѣстный характеръ, которые очень трудно вывести изъ голаго слова "дѣлить", изъ идеи, изъ категоріи "раздѣленія". Между тѣмъ, для г. Оболенскаго раздѣленіе труда -- явленіе чрезвычайно сложное, пережившее и переживающее въ исторіи многообразныя измѣненія -- исчерпывается представленіями, которыя заимствуются изъ школьныхъ примѣровъ Адама Смита. Различны между собой не только раздѣленіе труда внутри мастерской и -- внутри всего общества,-- отдѣльные виды раздѣленія труда перваго типа представляютъ крупныя различія. Марксъ, опираясь на свидѣтельство Андрея Юре (Uré), прозваннаго имъ Пиндаромъ фабрики, отмѣчаетъ, что современная крупная промышленность, выросшая на почвѣ раздѣленія труда, порождавшаго "профессіональный идіотизмъ", создаетъ потребность въ универсальности и стремленіе къ всестороннему развитію индивидуума (о раздѣленіи труда у Маркса см. въ особ. Misère de la philosophie, нѣм. перев., 122--144, и Das Kapital, I (3 изд.), 335--519). Такимъ образомъ, въ нѣдрахъ самой капиталистической промышленности возникаетъ непримиримое противорѣчіе. Это противорѣчіе выражается также и въ томъ общеизвѣстномъ фактѣ, что капиталистическая промышленность по мѣрѣ своего развитія нуждается въ повышеніи физическихъ и интеллектуальныхъ способностей рабочаго. Она сама, такимъ образомъ, создаетъ того рабочаго, который начинаетъ съ ней борьбу, подобно тому какъ "фабричное законодательство,-- по словамъ Маркса,-- есть столь же необходимое порожденіе крупной промышленности, какъ хлопчато-бумажная пряжа, сельфакидоры и электрическій телеграфъ". Слова г. Оболенскаго: "при вліяніи одного лишь раздѣленія труда европейскій рабочій былъ бы теперь чѣмъ-то въ родѣ вьючнаго животнаго. Этого нѣтъ,-- слѣдовательно, его спасло отъ этого, его подняло другое условіе",-- обнаруживаютъ изумительное и возможное въ настоящее время только для не экономиста непониманіе условій развитія капитализма. Г. Оболенскій переноситъ на капитализмъ представленія, заимствованныя и выросшія на почвѣ крѣпостныхъ порядковъ, тогда какъ капитализмъ исторически начинается съ отрицанія этихъ порядковъ. Общеизвѣстная также вещь, что рабочій всего болѣе приниженъ, деградированъ, всего ближе къ "вьючному животному" въ наиболѣе технически и экономически отсталыхъ, отрасляхъ промышленности. "Ужасы капитализма" на зарѣ его развитія возникаютъ, какъ общее правило, вслѣдствіе того, что здѣсь хищническая погоня за прибавочной стоимостью наталкивается на человѣческій матеріалъ, выросшій въ другой исторической обстановкѣ и совершенно не приготовленный къ борьбѣ съ новою силой. Необходима капиталистическая "выучка", чтобы массы перестали быть послушнымъ объектомъ капиталистической эксплуатаціи. "Вьючныя же животныя" непригодны даже для того, чтобы быть пассивнымъ объектомъ такой эксплуатаціи.
   Но, оставаясь даже на почвѣ элементарныхъ представленій г. Оболенскаго о раздѣленіи труда и его значеніи и только вдумавшись въ выводы, вытекающіе изъ этихъ представленій, слѣдовало бы придти къ совсѣмъ другимъ результатамъ. "Рабочій, вертящій десятки лѣтъ одну и ту же ручку колеса", производитъ, конечно, очень однообразную и отупляющую работу, но вся жизненная и именно экономическая обстановка, окружающая его: отношеніе его къ предпринимателю, къ властямъ, къ товарищамъ по работѣ -- необходимо толкаетъ его впередъ, ставитъ передъ нимъ такія задачи, которыя совершенно недоступны даже идиллическому крестьянину г. Оболенскаго,-- о живомъ представителѣ этого общественнаго класса и говорить нечего. И, конечно, эти новыя задачи, возникающія въ мозгу "европейца", порожденіе именно раздѣленія труда, общественной дифференціаціи. Эта дифференціація связана не только съ подчиненіемъ однѣхъ общественныхъ группъ другимъ, но и съ обостреніемъ антагонизма между ними, который все болѣе и болѣе проникаетъ въ субъективное сознаніе и все сильнѣе опредѣляетъ поведеніе и цѣлыхъ классовъ, и отдѣльныхъ ихъ представителей.
   Съ этими возраженіями г. Оболенскаго я покончу слѣдующей литературною справкой. Отрицательная оцѣнка значенія капитализма въ развитіи западно-европейской общественности была задолго до г. Оболенскаго съ гораздо большею силой сдѣлана въ нашей литературѣ г. Михайловскимъ. Въ своемъ письмѣ въ редакцію Отечественныхъ Записокъ (за подписью "Посторонній", 1883 г. іюль, здѣсь впервые передаются извѣстныя слова Зибера, который еще неназванъ, о вываркѣ въ фабричномъ котлѣ, что и даетъ намъ право говорить о г. Михай ловскомъ.какъ объ авторѣ этой статьи), г. Михайловскій упрекаетъ г. В. В. въ крайнемъ марксизмѣ (sic!) и говоритъ: "въ сущности "общественная форма труда", при господствѣ капитализма, сводится къ тому, что нѣсколько сотъ или тысячъ рабочихъ точатъ, вертятъ, накладываютъ, подкладываютъ, тянутъ, бьютъ и совершаютъ еще множество другихъ операцій въ одномъ помѣщеніи. Общій же характеръ этого режима прекрасно выражается поговоркой: "каждый за себя, а ужъ Богъ за всѣхъ". При чемъ тутъ "общественная форма труда?" Правда, мы видимъ иногда (sic!) на Западѣ такую солидарность между рабочими, какую мудрено встрѣтить у насъ, но это объясняется отнюдь не непосредственно условіями труда въ фабричномъ котлѣ, а развитіемъ "просвѣщенія и политической жизни" (стр. 109). "Если капитализмъ и имѣетъ какую-нибудь общественно-историческую задачу или миссію, такъ развѣ только отрицательную" (стр. 110). Жаль, что г. Оболенскій недостаточно обстоятельно знакомъ съ литературною дѣятельностью г. Михайловскаго, иначе онъ могъ бы обновить свою статью ссылками на этого популярнаго и авторитетнаго писателя.
   Отрицательный взглядъ на роль капитализма въ Западной Европѣ сопровождается у г. Оболенскаго идеализаціей русскихъ хозяйственно-бытовыхъ формъ -- общины, кустарныхъ промысловъ и артели. Умиленіе, съ которымъ г. Оболенскій говорить о "крестьянинѣ-общинникѣ, переходящемъ отъ плуга къ топору, отъ огорода къ пчельнику, ухаживающемъ за своими домашними животными и птицей, и, въ то же времи, участвующемъ въ своихъ сельскихъ и волостныхъ сходахъ, въ хозяйствѣ и дѣлахъ всей общины" -- это умиленіе навело меня на слѣдующія размышленія.
   Нашему народничеству принадлежитъ одна безспорная и не малая заслуга. Оно собрало огромный матеріалъ для познанія народнаго быта. Въ этомъ матеріалѣ далеко не послѣднее мѣсто по цѣнности должно быть отведено художественнымъ синтетическимъ изображеніямъ нашихъ народниковъ-беллетристовъ и, прежде всего, трудамъ Глѣба Успенскаго. Сладкіе разговоры объ идилличности крестьянской жизни должны бы были разъ навсегда стать невозможными послѣ потрясающихъ своимъ реализмомъ вещей Успенскаго. Успенскаго его художественное чутье сдѣлало матеріалистомъ. Прочтите Крестьянинъ и крестьянскій трудъ и въ особенности очеркъ Не суйся! и вы, быть можетъ, поймете многое въ критикѣ народничества. Разсужденія г. Оболенскаго о крестьянскомъ бытѣ, объ общинѣ и "юридическихъ условіяхъ", въ которыхъ яко бы вся суть, огромный шагъ назадъ въ пониманіи дѣла въ сравненіи съ тѣмъ, что говоритъ Успенскій. Глѣбу Успенскому нечего доказывать, что "юридическія условія" не существуютъ раздѣльно отъ экономіи, что они съ ней составляютъ одно цѣлое, выражаютъ одинъ и тотъ же жизненный фактъ. Онъ какъ художникъ понимаетъ безплодность "умственной изоляціи". "Построенное на такомъ прочномъ, а главное -- невыдуманномъ основаніи, какъ велѣнія самой природы, міросозерцаніе Ивана Ермолаевича, создавшее на основаніи этихъ велѣній стройную систему семейныхъ отношеній, послѣдовательно, безъ выдумокъ и хитросплетеній, проводитъ ихъ и въ отношеніяхъ общественныхъ... Эти же сельско-хозяйственные идеалы и въ юридическихъ отношеніяхъ... Объясненія высшаго государственнаго порядка также безъ всяго затрудненія получаются изъ опыта, пріобрѣтаются крестьяниномъ въ области только сельско-хозяйственнаго труда и идеаловъ... Словомъ, съ точки зрѣнія Ивана Ермолаевича, какъ и вообще "хорошаго" земледѣльца-крестьянина, кажущееся мнѣ влаченіемъ по браздамъ, безплодное, тяжкое существованіе -- оказывается явленіемъ вполнѣ объяснимымъ, а главное -- вовсе не влаченіемъ, а существованіемъ, основаннымъ на извѣстныхъ, притомъ непоколебимыхъ законахъ,-- существованіемъ, въ которомъ осмысленъ каждый шагъ, каждый поступокъ, опредѣлена каждая вещь, опредѣленъ и объяснимъ вполнѣ каждый поступокъ. Войдя въ этотъ міръ и вполнѣ проникнувшись сознаніемъ законности и правомѣрности всего существующаго въ немъ, посторонній деревнѣ, хотя бы и озабоченный ею, человѣкъ долженъ невольно оставить свою фанаберію, и если онъ не сумѣетъ думать такъ, какъ думаетъ Иванъ Ермолаевичъ, и, притомъ, не убѣдится такъ же, какъ убѣжденъ Иванъ Ермолаевичъ, что иначе думать при такихъ и такихъ-то условіяхъ невозможно, то рѣшительно долженъ оставить втунѣ всѣ свои теоріи, выработанныя на почвѣ совершенно иной" (Сочиненія, т. II, изд. 2-е, стр. 553--554).
   Относительно "фанаберіи" и "теорій" мы совершенно согласны съ Гл. Успенскимъ. Но онъ самъ же говоритъ намъ, что "стройность сельско-хозяйственныхъ идеаловъ безпощадно разрушается такъ называемою цивилизаціей" (стр. 556), и вотъ мы связываемъ судьбу "фанаберій" и "теорій" съ гибелью стройныхъ сельско-хозяйственныхъ идеаловъ. Мы беремъ всѣ тѣ фактическія черты, которыя даетъ намъ Успенскій, но, свободныя отъ его романтическаго преклоненія передъ "сельско-хозяйственными идеалами", мы получаемъ совсѣмъ другіе выводы. А г. Оболенскій, твердо вѣруя въ единоспасительный пріемъ "умственной изоляціи", слѣпъ къ художественному синтезу Успенскаго. Если онъ не видитъ этихъ яркихъ красокъ, гдѣ же намъ, нашимъ теоретическимъ соображеніямъ убѣдить его?!
   Развиваемая г. Оболенскимъ чисто-экономическая программа одолѣнія капитализма артельно-общинными хозяйствами при помощи государственнаго кредита свидѣтельствуетъ о томъ, что г. Оболенскій... не тронутъ вреднымъ скептицизмомъ разныхъ экономическихъ маловѣровъ, вродѣ Маркса и Родбертуса. Основаніе артельно-общинныхъ хозяйствъ въ сочетаніи съ теоретическимъ переживаніемъ капитализма, по мнѣнію г. Оболенскаго, даетъ возможность избѣгнуть капиталистической стадіи. Теоретическія предпосылки этого плана не новы: на Западѣ онѣ давно подвергнуты критикѣ и не устояли передъ ней. Критика подорвала тѣ предположенія, на которыхъ основанъ планъ вытѣсненія капитализма производительными товариществами. Она показала, что при системѣ свободной конкурренціи, во первыхъ, неминуемымъ является капиталистическое вырожденіе производительныхъ товариществъ; во-вторыхъ, сомнительна жизнеспособность даже этихъ выродившихся товариществъ сравнительно съ единоличными предпріятіями, и -- lart not leart -- критика указала на существенныя опасности, связанныя для трудящагося населенія съ основаніемъ производительныхъ товариществъ подъ командой и контролемъ современнаго государства. Это послѣднее указаніе выдвигаетъ существенное разногласіе между нами и нашими противниками. Послѣднимъ, прежде чѣмъ возражать противъ нихъ разными проектами и программами, не мѣшало бы опровергнуть нашъ взглядъ на природу государства вообще, современнаго въ частности. Единственный авторъ, направившій значительную часть своихъ полемическихъ усилій на этотъ пунктъ {И. Гофштеттеръ: "Доктринеры капитализма". Спб., 1895 г.}, сдѣлалъ это столь неудачно, что мы можемъ съ полнымъ правомъ занести эту попытку въ нашъ активъ.
   Позвольте мнѣ, г. редакторъ, закончить мое письмо слѣдующими двумя замѣчаніями.
   Подъ характеристикой народнической экономической программы, какъ консервативной по своему существу, я подписываюсь обѣими руками. Замѣчу только, что задолго до г. Оболенскаго, еще въ 70-хъ годахъ, въ томъ же смыслѣ высказался г. Михайловскій {Сочиненія, т. II (2-е изд.), стр. 102--103.}. Если эта программа до сихъ поръ не осуществлялась и вообще неосуществима {Выполнимы только отдѣльные пункты этой программы, осуществленіе которыхъ дастъ результаты діаметрально противоположные ожидаемымъ.}, то это только показываетъ, что есть консервативныя программы, которыя не въ силахъ осуществить даже самое консервативное правительство. Таковы тѣ программы, которыя идутъ въ разрѣзъ съ естественною тенденціей развитія производительныхъ силъ и производственныхъ отношеній. Для себя лично я на титулъ консерватора ни въ какихъ смыслахъ не заявлялъ и не заявляю претензій.
   Обращенный къ намъ г. Оболенскимъ упрекъ въ квіетизмѣ, я думаю, въ статьѣ этою автора представляетъ изъ себя плодъ недоразумѣнія. Въ нашемъ діалектическомъ міровоззрѣніи понятіе покоя (quies), въ банальномъ его смыслѣ, не находитъ себѣ мѣста, такъ какъ и равновѣсіе есть результатъ борьбы силъ, дѣйствующихъ въ противоположныхъ направленіяхъ. "Экономическій матеріализмъ,-- говорить г. Оболенскій (кн. IX, стр. 13),-- внесетъ во многія души новый квіетизмъ, увѣривъ, что шествіе капитализма есть "законъ", его же не прейдеши; а много ли найдется такихъ, которые не успокоятся на этомъ". Не успокоятся всѣ тѣ, для кого капитализмъ уже пришелъ и царитъ; не успокоятся всѣ тѣ, кому въ самой жизни капитализмъ не даетъ покоя. Если же мы съ г. Оболенскимъ успокоимся, то это или плохое свидѣтельство о нашемъ "теоретическомъ разумѣ", показывающее, что мы не можемъ извѣстнаго рода мыслей додумать до конца, или же доказательство того, что нашъ "практическій разумъ" находится подъ вліяніемъ интересовъ тѣхъ классовъ, которые не могутъ не успокоиться на капитализмѣ.
   А, впрочемъ, гдѣ г. Оболенскій видѣлъ успокоившихся "экономическихъ матеріалистовъ"?

Петръ Струве.

"Русская Мысль", кн.II, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru