Сумбатов-Южин Александр Иванович
О Щепкине

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Александр Иванович ЮЖИН-СУМБАТОВ. ЗАПИСИ СТАТЬИ ПИСЬМА
   М., Государственное издательство "ИСКУССТВО", 1951
   

О ЩЕПКИНЕ*

1913 год

   Прошло более полвека со дня смерти М. С. Щепкина, с именем которого связан весь русский театр. Из семидесяти пяти лет своей жизни этот человек отдал театру шестьдесят семь лет. "Лет пятьдесят назад,-- пишет он в своих "Записках" в 1846 году,-- в Судже... один из учеников принес в класс книгу под названием: "Комедия Вздорщица". Начался спор -- что такое комедия? Никто не знал, кроме одного человека. Это происходило зимою 1796 года, когда этому человеку было восемь лет. И началось. Была у этого человека и личная жизнь, была семья, материальные заботы, были общественные горести и радости. Но когда вы читаете его "Записки" и когда вы припоминаете все, что писали о нем "отборнейшие умы Бека", и когда вы, наконец, входите в старые стены Московского Малого театра, вы видите, что Миша Щепкин, крепостной казачок графа Волькенштейна и ученик Судженского уездного училища, с разгоревшимися щечками, один "до нельзя споря", против всего класса отстаивающий свое убеждение "что такое комедия", и великий артист Михаил Семенович Щепкин, в 1847 году не уступающий самому Гоголю даже Держиморду, "потому что и он мне дорог", самому Гоголю, желавшему символизировать реальные фигуры "Ревизора", -- когда вы все это видите и знаете, образ Щепкина становится с исторической своей стороны наравне с теми создателями эпох, которые творят целые области жизни, открывают пути великого значения, силой своей веры видоизменяют то дело, которому они призваны служить с тех лет, когда это призвание еще не может быть сознательным, и до могилы. Пушкин понял Щепкина, как великий поэт понимал все, и его священною для нас рукою написаны 17 мая 1836 года первые слова "Записок актера Щепкина": "Я родился в Курской губернии, Обоянского уезда, в селе Красном, что на речке Пенке". Пушкин знал, как он знал все, какое огромное дело делал Щепкин, как важно, чтобы он сам, Щепкин, дал хотя бы отрывочные, хотя бы мало касающиеся именно театра, но личные воспоминания. Пушкин к неисчислимому богатству своих даров России прибавил с царственной щедростью и этот дар -- записки одного из величайших людей России, сохранившие нам внутренний мир создателя русского театра.
   Все народы во все времена любили зрелища. Будь то дионисовы действа, будь то римские circenses, итальянский балаган, испанские трагедии, европейские театры последних веков,-- все привлекает и привлекало внимание толпы. Но слово "толпа" -- просто ходячее выражение, заменяемое часто более вежливым названием "публика". На самом же деле всякое зрелище есть потребность не толпы, не публики, а всего народа и всех народов, то-есть всего человечества, начиная с высших классов, кончая низшим", делить ли людей на классы по их социальному положению или по их умственному цензу. Все любят объединяться на более или менее художественных, а иногда и ничего общего с художественностью не имеющих изображениях другими людьми событий, людей, их борьбы, их характеров. И вот эти "другие люди" выделяются в особую касту актеров. Каста эта, в большей части своей истории, если только она не служила целям религии, как в древней Греции или в духовных мистериях средних веков, вызывает к себе очень сложное отношение со стороны окружающего ее общества. Это отношение, меняясь вместе с временем в своих размерах, не было одинаково в своей сущности всегда: на актера-профессионала глядели, как на что-то среднее между полубогом и отверженцем. Не будем совершенно касаться современного взгляда, но каков бы он ни был, он уже не тот, каким его застал Щепкин. Тогда было вот что. Русские государи, неизменные покровители искусства, начиная с императрицы Елизаветы Петровны, жаловали актерам шпаги -- символ чести и достоинства. Лучшим признаком изящества и культуры среди высших кругов общества считалось умение хорошо играть в так называемых "благородных" спектаклях. Но ни один не только дворянин, но и купец того времени, кроме разве отдельных деклассированных индивидуумов, не решился бы стать актером-профессионалом, хотя бы он так беззаветно любил сцену, как Сергей Тимофеевич Аксаков. На странице 143 своих записок Щепкин пишет: "Но главное, что возмущало все общество, это то, что он [губернатор] не брал взяток". И далее: "П. М. Торжевский, Л. С. Баканов и в Судженском уезде Котельников -- тот самый, о котором Гоголь сказал в "Мертвых душах" несколько слов и в том числе фразу: "полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякой полюбит..." -- считались за благороднейших людей, потому что брали и делали: а то все служащее брало и ничего не делало". Но это же все общество не считало возможным для своих членов вместо взяток зарабатывать себе деньги актерским трудом.
   Я привожу это вовсе не в обличение -- совершенно бесцельное и запоздалое -- нравов того времени. Я вижу в этом предпочтении всякой формы получений -- будь то жалованье, подарок, даже взятка -- артистическому заработку наиболее яркое выражение этого сложного отношения народа к актерству. В самом деле, это почти единственная всеми классами общества отрицаемая в то время форма заработка. Если дворянин служит, он делает дело. За дело он имеет право брать не только законно, но пусть и незаконно. Если купец торгует -- это опять дело. За дело он имеет право не только на добросовестный, но и на недобросовестный барыш. Затем, если барин или купец забавляются, то уж пусть забавляются даром. Стыдно за безделье, за ту потеху, про которую говорится "делу время, потехе -- час", получать мзду, жить за счет забавы. И это отношение всегда, у всех народов, к актерам было до тех пор, пока театр данной нации оставался грубой до примитива или утонченной до изящества забавой, потехой, зрелищем, волнующим не только смехом, но и слезами. Чуть только театр начинал служить своими особыми путями, чисто художественными, окружающей его жизни, отношение к нему общества менялось с такой быстротой, с какой не происходило ни одной перемены общественных настроений. Люди всех классов, объединяясь в зрительном зале, прекрасно чувствуют, когда перед ними игра в красоту, забава ею на потеху собравшихся, -- пусть самая искусная, самая талантливая, но забава -- и никто, ни один величайший художник не заставит этих людей признать за ним право смотреть на это как на дело. Но чуть Мольер или Шекспир играет пьесу Мольера или Шекспира, эти же собравшиеся люди чуют и понимают, что тут совершается дело, настоящее дело, что эти спектакли -- одно из бесчисленных колес великого механизма жизни, вносящее свою силу в его непрерывное, великое движение. Какая роль этого колеса, что именно оно делает, -- большинство не дает себе отчета. Пусть даже оно думает, что это все та же красивая забава, пусть оно так думает, но чувствует оно уже иначе, и в этом чувстве, как сахар в кипятке, тает предубеждение. Пусть еще пока остаются классовые предрассудки, пусть пережитки времени вызывают внешнее отрицание того значения, которое театр и его работники имеют в жизни, но уже театр становится делом, а не потехой. От этой отправной точки пойдет все, пойдет более или менее медленно, но пойдет.
   Эту-то отправную точку и установил Щепкин в русском театре. Дело не в том, что гениальный артист заговорил просто, когда все говорили фальшиво. Это внешний признак, одно из наружных проявлений огромного внутреннего творчества. Дело в том, что что бы ни играл Щепкин, он сперва бессознательно, а потом как апостол своего призвания, как великий вождь и создатель актерской России верил в значение сценического творчества. К нему не идет термин "играл", но мы должны принять это выражение в особом смысле, чисто техническом. Пусть он "играл", но он никогда не "забавлялся". Пусть он смешил до слез, но он никогда не "потешал". Слово и молчание его на сцене никогда не были пусты. Его колоссальная работа над собою вызывалась, кроме "взыскательности художника", главным образом его глубокой верой в важность всего существования на сцене актера, претворившегося в то или другое -- всегда значительное -- лицо. "Страшным" называет С. Т. Аксаков количество сыгранных Щепкиным ролей. Среди этого "страшного" количества не менее семи, восьми сот ролей мы найдем едва десять, стоивших его. Но изо всех остальных сотен ни одной не было такой, в которую он не вложил бы связи с жизнью, его окружавшей, не углубил, не расширил бы ее значения. Он делал дело, и делал его всегда и во всем, он из дрянной ольхи и ржавого чугуна делал плуг и пахал им великую русскую пашню, обливаясь потом с головы до ног, с утра до глубокой ночи. Гоголь, Грибоедов и Мольер -- наименьшие из его заслуг, хотя и крупнейшие бриллианты в его короне. Но вся постоянная, убийственная работа этого гениального человека, создавшая русский театр почти из негодного драматического материала, поднявшая русский театр на уровень великой литературы, ему современной, слишком мало давшей, к несчастью, до Островского русской сцене, -- вот в чем его великая заслуга *. На Транжириных и Богатоновых и еще, не знаю, на ком, он выработал в себе Щепкина, ставшего плечо в плечо с Грибоедовым, Гоголем и Мольером, в сотнях разных Дюпре и Досажаевых он приучил русское общество уважать свой родной театр и признать в актере общественного слугу, работника родной земли, имеющего право есть свой кусок хлеба, заработанный своей профессией, нужной и важной. Дворяне и купцы, князья и генералы, работающие сейчас на русской сцене, в пояс должны поклониться этому вначале крепостному актеру за то счастье, которое они испытывают, служа делу, а не потехе. Мне могут сказать, что в самом театре заложено то, что я приписываю Щепкину. Да. Америка существовала всегда, ее рано или поздно открыли бы. Но ее все-таки открыл Колумб и никто другой.
   Какими же путями Щепкин достиг разрешения своей исторической задачи? Почему именно автобиографию Щепкина властно требует для России Пушкин? Почему именно Щепкину на голову возлагает венок Гоголь? Разве не было современных двум величайшим писателям России других великих актеров? Разве гений Мочалова, его трепетное, вдохновенное горение, дораставшее до Шекспира, вызывавшее пламенный восторг того же Пушкина, и Гоголя, и Белинского, не давали ему права на такой же почет? Конечно, да. Но не только почтить в Щепкине великого актера хотели великие писатели. Они этими двумя обращениями к нему как бы возложили на него обязанность служить идее русского театра не одним гением своим, но и всей силой своего убеждения в его значении, всей мощью его духа.
   Наконец мы договорились до этого слова. Дух Щепкина -- вот в чем ответ на те вопросы, которые сейчас возникли перед нами. Он непоколебимо верил в то, что если дух актера и актера такого, каким он себя чувствовал, касается самого безжизненного лица, то он, этот дух, будет той сказочной живой водой, от брызг которой заиграет румянец на мертвом лице и заблещут жизнью потухшие глаза, и поднимется дыханием неподвижная грудь. И, конечно, не будут уже на такое чудо одухотворения смотреть окружающие люди как на "зрелище" или "потеху". Какая же это потеха, когда живой Сквозник-Дмухановский плетет свои хитрые сети и запутывается в них головой? Какая же это забава, когда какой-нибудь водевильный дядюшка вдруг вырастает в такое живое, такое близкое лицо, что наслаждение игрой гениального художника переходит в какое-то изумление, -- да как же этот актер, играющий на сцене, совсем и с лица не похожий, явился для каждого из зрителей кем-то виденным, кем-то таким значительным, что, глядя на него, целый родной уезд неисповедимой силой и неведомыми путями встает перед глазами, как живой? Жизнь может быть смешна, трогательна, велика, пошла, но она жизнь, а не представление, не зрелище. И актер, дающий жизнь во всем ее неизмеримом разнообразии -- не потешник и скоморох, а мудрый художник, знающий, сильный я нужный всем.
   Щепкин не только гениальный актер. Он -- гениальная натура. Он -- ломоносовской породы. Как Ломоносов был носителем веры в силу и значение русского ученого, так Щепкин был носителем веры в силу и значение русского актера. Какой холмогорский мороз или какие украинские ветры взрастили эту веру в двух русских мужиках? Какой гений забросил ее зерно в их большие сердца, в их мощные умы? Какой средой или наследственностью можно объяснить эти поразительные явления? Какой силой эти люди при самых неблагоприятных условиях сумели отстоять и защитить свое дорогое дело? Не мне отвечать на эти вопросы. Но факты налицо: как Ломоносов утвердил значение русского ученого, так Щепкин утвердил значение русского актера. Это были не только гениальные люди, это были гениальные и неутомимые борцы за то, что для них было дороже семьи, дороже личных благ, дороже самой жизни.
   Образ Михаила Семеновича, глядящий на нас с известного его портрета И. Е. Репина, создан художником скорее по легенде, по живой памяти о Щепкине, чем по портретам и гравюрам той эпохи. И эта же живая память облекла, в сознании актеров Малого театра, этот дорогой для нас образ в определенные очертания. Мы видим нашего Щепкина, ступень за ступенью взбирающегося в разработке своей роли от одной репетиции к другой, от одного спектакля к другому, вечно работающего, вечно взволнованного. И мы идем за ним, сколько позволяют нам наши силы. Мы знаем, что как бы ни совершенствовалась внешняя красота постановки, если угаснет в ней дух артиста, то это будет "гроб, хотя и повапленный". Мы изо всех сил удерживаем связь с великим щепкинским заветом, переданным его достойному ученику С. В. Шумскому: "ради бога, только никогда не думай смешить публику: ведь и смешное и серьезное вытекает все-таки из верного взгляда на предмет..." В первой половине этого завета восемью словами Щепкин определил, чем он завоевал себе бессмертную славу в истории русского театра. Поставьте вместо "смешить" -- "потешать", вдумайтесь в это начало фразы, в силу этой мольбы "ради бога", и вы увидите, почему русский театр занял почетное место в русской жизни. Во второй половине фразы -- вся традиция Малого театра, о которой толкуют и вкривь и вкось. "И смешное и серьезное вытекает из верного взгляда на предмет". Добиться "верного взгляда" -- вот традиция, на которой выросли Садовский и Шумский, Самарин и Ленский, Васильева и Медведева и крупнейшие их современники', ряд имен, дорогих для всех, кому дорога свободная творческая красота. На этой традиции выросли и действуют те, кто сейчас украшает нашу сцену, и нет в этой традиции никаких пут и оков для свободного творческого духа. Ни один из тех, кого я назвал и кого не назвал, не похож на другого: каждый по-своему добивается "верного взгляда". Щепкин требовал от актера прежде всего творчества личного. Вот почему его традиция, традиция его дома, всегда требует совершенствования духовной артистической силы и отодвигает на второй план зрительные или слуховые передачи тех или иных сценических впечатлений. Говоря об идеале, о мечте, актер речью, молчанием, жестом и мимикой, а главное, внутренним подь-емом должен не только исполнить всю свою прямую задачу, создать живое лицо, но и заменить своей силой, своим переживанием и декорацию, и музыку, и все остальное. Глядя на его лицо, слушая его речь, вбирая в себя его глубокие переживания, зритель сам создаст своим воображением такой волшебный мир, какой ему должен уметь внушить актер.
   Какие же могут быть для этого рецепты и формулы?
   Никакой догмой не связал русского актера великий творец русского театра. Умный и верующий в свое дело, в его важное значение в русской жизни, он глядел на Мочалова, на Сосницкого, он глядел в себя, он анализировал и творил в одно и то же время, видел, в чем сила и Мочалова, и Сосницкого, и самого Щепкина, и сумел не столько поучениями, сколько самой своей жизнью из своей личности выработать стройный кодекс театра. Этот кодекс не изобилует мелочными подробностями, не вяжет частностями. Он поражает широкой свободой для каждого духовного проявления творческой силы, лишь бы она была. И именно в наше время, когда опять со всех сторон на театр надвигается опасность стать зрелищем или потехой, когда под предлогом борьбы с кризисом театра актера сводят на степень почти аксессуара, без которого еще не придумали, как обойтись на сцене, когда под влиянием насевших на театр посторонних сил почти замерла русская драматургия, -- в наше трудное время с верой и упованием глядит на дорогие черты Щепкина каждый из нас. Эти черты говорят нам: уйди в беспредельные глубины духа. Только в этих глубинах сила артистического творчества. В этих глубинах духовных переживаний и защита дорогого и важного дела от превращения в потешное зрелище и слияние с лучшей частью окружающей нас жизни.
   Преклонимся перед этим стариком. Пойдем без уклонений за Щепкиным, которого благословили на его подвиг Пушкин и Гоголь.
   

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ И ПРИМЕЧАНИЯ

   К стр. 428. "О Щепкине" -- выправленная Южиным стенограмма речи, произнесенной им в 1913 году со сцены Малого театра на торжественном заседании, посвященном памяти основоположника русского сценического реализма.
   Данная речь Южина, как, впрочем, и все ораторские выступления, была образцовой со стороны произнесения -- яркого, эмоционального, впечатляющего. Он свои речи не читал, а говорил, не пользуясь рукописью или конспектом, и говорил в тоне, к которому он не прибегал, играя на сцене. При этом мастерство произнесения было настолько законченно, что слушатели ни на минуту не ощущали речи актера.
   Сохранилось и еще одно выступление Южина, посвященное Щепкину: его речь на обеде в день открытия памятника Щепкину в г. Судже 9 мая 1895 года ("Ежегодник императорских театров 1894/95 года", приложение). Приведем отрывок из нее:
   "Милостивые государыни и милостивые государи... Имя великого актера собрало за этим столом людей самых разнообразных положений, профессий и даже направлений. Представители правительства, земства, города, люди науки, литературы, искусства, педагоги, доктора, инженеры, военные, помещики, купцы -- все сошлись почтить память великого художника, и на этот день, в виду памятника Щепкина, за трапезой в его воспоминание, забыты и рознь, и вражда, и недоразумения. Все охвачены высоким подъемом, вызывать который призваны лишь избранники, отмеченные гением, вечно живущие в памяти народа, ярким маяком указывающие путь к достижению единственной цели каждого гражданина -- блага и славы своей родины. Тот мир прекрасного, в котором объединил нас сегодня Щепкин, в котором он жил и работал, -- есть мир согласия и гармонии, "мир мира и любви". Но как ни велико, как ни могущественно значение гения в той или другой области прекрасного, но еще выше, еще могущественнее само искусство, так как в его основе лежит та могучая правда, вне которой нет ни культуры, ни прогресса. Ослепительным блеском озаряет искусство непроглядную ночь обыденщины, как молнии в темную грозовую ночь, оно освещает пропасти под ногами и заставляет с ужасом отшатываться от тех бездн неправды, в которые так упорно толкает царящая в жизни мгла".
   К стр. 431. "Гоголь, Грибоедов и Мольер -- наименьшие из... заслуг" Щепкина. Явно ошибочное утверждение Южина, оправдываемое лишь тем, что и в его время актеры за отсутствием современных пьес, имевших общественную и художественную значимость, вынуждены были играть роли, подобные Транжириным и Богатоновым, на материале которых Щепкин все же сумел поднять "русский театр на уровень великой литературы".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru