Александр Иванович ЮЖИН-СУМБАТОВ. ЗАПИСИ СТАТЬИ ПИСЬМА
М., Государственное издательство "ИСКУССТВО", 1951
ПИСЬМО ЮЖИНА А. В. ЛУНАЧАРСКОМУ
9/IV 1925 г.
Глубокоуважаемый и дорогой Анатолий Васильевич!
Простите за частое надоедание Вам моими письмами, но некоторые вести об авторском праве и о Малом театре заставляют меня злоупотребить Вашим дорогим и перегруженным рабочим временем. По мере возможности буду сжат и краток.
Великая несправедливость против основных прав трудового человека -- установление 25-летнего срока пользования авторским правом на свой литературный труд. Скорее можно совершенно уничтожить наследственность этого права, хотя и это являлось бы ничем не оправдываемым тяжелым ограничением его, чем заживо отнимать у писателя то, что создано его личным трудом и талантом, и отнимать именно тогда, когда его силы идут на убыль, когда ослабевает его продуктивность. Справедливо ли через год или два лишить Горького его авторских прав на "На дне", или, будь жив, хотя и в чахотке, Чехов, уже отнять у него права на "Чайку", "Трех сестер" или "Дядю Ваню"? Вы знаете, в какой материальной нужде протекала вся жизнь Островского. Что было бы, если бы на старости лет у него, содержавшего семью в 7--8 человек, отняли право на произведения, написанные им в расцвете его молодого гения -- "Грозу", "Свои люди", "Бедность не порок"? Я отброшу чувство понятного смущения, говоря о себе, но я должен его побороть. Я за всю мою жизнь не получил ни одного рубля иного, как лично и безо всякой примеси чужого труда заработанного. Все сбережения мои за 35 лет разделили общую участь при великом Октябрьском переломе. Я не думаю, чтоб Вы слышали от меня хоть единое слово сожаления об этом. И Вы можете верить, что и я сам, в глубине души, признал неизбежность и историческую, скажем, законность этого события и не обращался ни с какими ходатайствами о себе. Но теперь я, после семилетнего, смело скажу -- бескорыстного труда, который протек у Вас на глазах, тяжело заболел. Благодаря Вам и Коллегии Наркомпроса до ноября я более или менее обеспечен сохранением моего содержания артиста и директора. Но за это же время леченье поглотит все эти деньги и те, которые у меня были сбережены от бенефиса за 40 лет службы в 1922 году. А между тем вряд ли, после даже самого благоприятного исхода этого лечения, я буду так же работоспособен, как 8 лет назад, и, конечно, не захочу лежать бременем на нашем трудном бюджете. И в это время я лишаюсь всех моих прав на все мои почти 20 пьес, написанных до 1901 года, кроме 2--3, написанных позже. За что? И по каким правовым основаниям? И в чью пользу? Даже не в пользу Республики, а тех или других театральных предпринимателей, будь то коллективы или индивидуальные лица.
Общее возмущение этим несправедливым актом всех писателей и всех литературно-художественных организаций подтверждает мой взгляд на этот вопрос. Ясно, что и Высшая Власть Республики сочла работу Комиссии, создавшей Постановление (а не Декрет), утвержденное Совнаркомом СССР 30 января с. г., произведенной спешно и непродуманно, ибо отложила его введение Постановлением Совнаркома от 20 февраля того же текущего года и Вашим разъяснением от 28/II до опубликования Положения 30/I "На основах Декрета", И во что бы то ни стало необходимо, чтобы будущий Декрет отменил эту часть Постановления в смысле пожизненности авторских прав и расширения права наследования без учета того, в котором году и за сколько лет до смерти автора написано им то или другое произведение.
Не говоря уже о правомерности этого исправления, оно избавит от непосильных размеров регистрационного аппарата для учета годов появления сотен тысяч литературных произведений и от тысяч органов, следящих за правильностью применения регистрационных дат.
Глубокоуважаемый Анатолий Васильевич, это дело -- огромной принципиальной важности. Существующее положение отрицает то великое покровительство личному труду, которое лежит в основе советской политики и государственного строя Республики.
Я убедительно прошу Вас осведомить о содержании этого письма представителей Власти. Пусть им некогда читать всех писем: но это касается прав многих тысяч талантливых тружеников, соли земли, отдающих все свои силы делу советской общественности и -- в конце концов -- дающих материал для оценки эпохи будущему историку. Убедительно прошу Вас уделить особоевнимание моим мотивам, примерам и выводам *.
Много места заняла эта часть письма. Еще два слова о Малом театре.
Я с гордостью и счастьем прочел сообщенный мне письмом моей сестры конец Вашего письма на юбилее Рыжова, где Вы говорите о Малом театре, его деле, его успехе и его значении. Как благодарить Вас за него, за все, что Вы сделали для него, за Вашу бесценную, никогда не могущую мною быть забытой могучую поддержку моей работы над ним, благородный, высокочуткий и высокоталантливый Анатолий Васильевич! Не знаю, чем судьба (сказал бы -- бог, если бы не писал Вам) заплатит Вам за это, но мы, люди его труда, знаем, чем мы Вам обязаны, -- и думаю, не я один, докажем это делом. Я много сказал о Вас в моем единственном и, конечно, чисто театральном интервью в рижской газете "Сегодня", но эта милая газета, по своим партийным соображениям, все это опустила. Я был этим так взбешен (тем более, что интервьюер дал мне слово не опустить и не прибавить ни слова), что по приезде в Париж уже заперся наглухо ото всех бесконечных попыток меня интервьюировать. И здесь в Ницце также. Наотрез отклонил даже все просьбы дать интервью о Федотовой после ее кончины. -- Приедете ли Вы сюда? И когда? Жду с нетерпением Вашего хотя бы коротенького письма.
Как ни сжимал строчки, все же приходится брать третий лист.
"Заслуженность" раздается артистам так щедро, что совершенно не заслуженно еще не заслуженные (каков каламбур? Что значит побывать в Palais Royal'e!) наши прекрасные, долго работавшие артисты Ленин, Климов, Пашенная, Турчанинова, Рыжова, Массалитинова -- и, может быть, еще несколько других. Но пока я очень ходатайствую перед Вами за этих. Повод чудесный -- 101-й сезон Малого театра, заслуживающий и Ваше признание. Хорошо это сделать к 1 Мая -- к празднику труда и, кажется, дню закрытия сезона"
Вот и все о делах. Ваше доброе участие ко мне дает мне право сообщить Вам, что мне много лучше. Сердце у меня здоровее, чем я думаю, но аорта еще дает себя знать. Профессор Лобри и доктора Аитов и Д'Ольсниц, очень хорошие, уверяют меня, что строгим режимом ("и мяса, ни вина, ни папирос, ни волнений) в течение этого лета я к осени буду больше работоспособен, чем после Кисловодска, но -- увы! -- Отелло и Кромвеля играть надо избегать, специализироваться на ролях, менее требующих сил. И главное -- minimum -- полгода проводить, возобновляя лечение, и хоть три месяца, летом, дышать морем и согреваться солнцем. На этом основании думаю к сроку отпуска (15 ноября) если и опоздать, то едва ли больше, чем недели на две, что, надеюсь, Вы мне простите. Но до этого еще далеко.
Горячо и дружески жму Вашу руку и крепко целую ручки Натальи Александровны. Что Вы думаете делать с Вашим летом? Сюда-то приедете ли?
Искренно и горячо Вас любящий и уважающий
А. Южин-Сумбатов.
Здесь я много работаю по литературной части и по корректуре переводов моих пьес, но все предложения по артистическим выступлениям пока отклоняю.
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ И ПРИМЕЧАНИЯ
К стр. 404. Данное письмо А. В. Луначарскому, показательное для Южина, всегда горячо откликавшегося на все, что касалось театра, оказалось запоздалым: уже 20 февраля того же 1925 года Совнарком отложил введение постановления о сроках действия права собственности драматургов на их пьесы. Никаких ограничений по гонорару за представление пьес не было установлено в законодательном порядке и, естественно, не было введено в практику.