Свенцицкая М. Б.
Паломничество в Саров

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Публикуется впервые.

   --------------------
   Публикуется впервые по авторизованной машинописи из архива семьи Свенцицких.
   --------------------

НАШЕ ПАЛОМНИЧЕСТВО В САРОВСКИЙ МОНАСТЫРЬ В 1926 ГОДУ

   Очень давно собираюсь описать эту замечательную поездку, вернее, настоящее паломничество, но никак не могу сосредоточиться и набраться сил, чтобы осуществить этот не очень-то простой труд. Но сделать это необходимо. Уходят годы, уходят и силы. Конечно, теперь, в моём возрасте, я не хочу, а может быть, и не могу во всей полноте описывать те события с точки зрения моих настоящих восприятий жизни и переживаний. С тех пор прошла целая разнообразная и совсем не простая жизнь. И мне сейчас довольно много лет...
   Итак, 1926 год, а мне ещё нет и шестнадцати. Мой дядя, отец Валентин, служил в храме Святого Панкратия одним из священников и много проповедовал. Проповеди эти тогда стенографировались. Большинство из них в машинописи есть и у меня. Кроме того, он проводил целые циклы бесед на различные темы по определённым дням недели. Он стал очень известен в Москве. На беседы и проповеди собиралось много народа. Вокруг него создалась очень большая группа прихожан -- духовных детей всех возрастов, положения и образования. Мои родители, а вместе с ними и я, начали часто, и очень даже часто, посещать его службы, проповеди и беседы.
   Здесь необходимо отметить, что мои родители перед этим только недавно пришли к Богу и Церкви после гибели моего старшего брата Вали. Пришли они к этому после тяжелого несчастья и благодаря большому влиянию отца Валентина. Это спасло их, может быть, от полного психического расстройства.
   Естественно, что я лет до 11, до катастрофы в нашей семье, также воспитывалась вдали от Церкви и религии. Но все установки воспитания, конечно, как это тогда бывало, основывались и вытекали из религии. Помню как-то разговор с Валей, который, как казалось, был не очень близок к религии. Я иногда проявляла любопытство к церкви, которая располагалась в обширном дворе складов, где отец имел служебную квартиру. Фанерный барак, оборудованный внутри как храм. Забегали туда с подругами. И вот Валя говорит мне: "Вера, неверие... Я думаю так, что если ты веришь в Бога и ты верующий, то и должен жить соответственно этому убеждению, этому учению. И до конца, не на словах, а на деле и всегда и во всём". Вот каков был мой брат. И это было именно так и очень серьёзно.
   Нужно сказать, что Валя гораздо больше меня знал о Боге и религии. В детстве он ходил с моей бонной, начиная с вербного воскресения, всю Страстную неделю в церковь и учил закон Божий и молитвы в гимназии. Он учился в гимназии до революции, до 4-го класса. Потом очень рано развился в то жестокое и трудное время. И, по-видимому, уже тогда его очень интересовали и мучили "проклятые вопросы", так как во многих его записях мы находим: "Мне смерть не страшна, мне страшна неизвестность". Вообще об этом подростке, а по развитию юноше, все старушки говорили: "Такие долго не живут". И недаром им очень заинтересовался отец Валентин, который и разговаривал-то с ним подробно не более двух раз.
   А после гибели Вали я становилась всё ближе и ближе к отцу Валентину, много слушала его проповедей, но пока ещё у него не исповедовалась. Я исповедовалась в то время, как и вся наша семья, у отца Сергия Успенского из церкви "Неопалимой Божией Матери" в переулке того же названия -- 1-й Неопалимовский, недалеко от Смоленского бульвара и Новоконюшенного переулка. Церковь закрыта и сломана в 1929 году. Отец Сергий служил в этом храме третьим, а потом вторым священником. У него было много духовных детей из интеллигенции и бывшей аристократии, он прекрасно и вдохновенно служил, имел очень хороший певческий голос и весьма впечатляющую наружность несколько аскетического вида. Бывал он у нас и дома и был знаком с отцом Валентином. Исповедоваться у отца Сергия мне нравилось. Я в то время всё ближе по-настоящему подходила к церковной жизни, к работе над собой в этом отношении, много читала книг такого направления и содержания.
   И вот летом 1926 года отец Валентин решил поехать со своими прихожанами в Саровскую пустынь на поклон к преподобному Серафиму. Собралось человек 60. В то время монастыри, кроме московских или крупных, расположенных вблизи Москвы, как Сергие-Троицкий (закрыт в 1924 году), ещё действовали. Приходские церкви в самой Москве тоже ещё не ломались и не закрывались. Саровская пустынь была закрыта в 1927 году, так что мои родители, которые намеревались осуществить поездку в Саров в 1927 году, туда уже не попали.
   Отец Валентин твёрдо решил взять меня в эту поездку. Он считал, что это будет для меня необыкновенно интересно, полезно и что в это время я соприкоснусь ближе с некоторыми из его духовных детей, хотя, исключая Зины Васильевой и сына Владимира Александровича Амбарцумова -- Жени, я была самая младшая из всех. Было много молодых, но уже вполне взрослых людей. И всё же с некоторыми из них я подружилась, а потом была близко знакома всю жизнь. Но ведь и понятно, потому что с годами исчезают возрастные барьеры. И это несмотря на то, что большинство из них всегда несоизмеримо превосходило меня в смысле духовности и церковности. Например, Вера Александровна Шохина, Лидия Платоновна 1, Георгий Иванович Гаврилов, Катя Васильева и др.
   Мой отец категорически возражал против этой поездки. Он считал, что она для меня утомительна, непосильна и легче будет поехать вместе с родителями на будущий год. К тому же в то время я ещё вообще никуда не ездила без родителей. Но отец Валентин в личных разговорах с папой настоял, и меня отпустили. Ехали его две свояченицы Надя 2 и Лёля, в то время бывшие очень близкими к его деятельности, прихожанам и церкви. Организационную и хозяйственную часть взял на себя духовный сын и друг отца Валентина Владимир Александрович Амбарцумов. Это человек весьма примечательный и игравший в то время большую роль в жизни нашей общины. В нашей церкви он был светским, а посвятился в священники уже после отделения отца Валентина от митрополита Сергия, сам в отделение не уходил, служил в храме Грузинской Божией Матери, потом в Соломенной Сторожке, после же её закрытия нигде не служил, был арестован, сослан и умер в ссылке. Он был вдовец, я думаю, в то время ему было чуть за тридцать. У него от отравления умерла жена, и осталось двое совсем маленьких детей: Женя, который ездил с нами в Саров, в этой поездке ему было 8 лет, и девочка Лидочка, лет трёх 3. Женя потом прислуживал в церкви у отца Валентина. Так хорошо помню его в маленьком стихарчике, выходящим из алтаря с большой свечой, очень чёрненький, с матовым смуглым личиком. Лидочку помню совсем крошку, как её приводили, уже после поездки в Саровскую обитель, в церковь. Очаровательная девчушка с длинными чёрными кудрями. Детей Владимира Александровича воспитывала после смерти их матери её подруга 4, которая не захотела выйти замуж за Владимира Александровича, мотивируя свой отказ нежеланием стать мачехой его детей. А так была связана с ними всю жизнь -- растила их и заботилась о них как о своих. По другим версиям, В. А. и сам не очень хотел жениться вновь.
   Лидочка осталась после смерти матери, кажется, в грудном возрасте. Женя после разных периодов своей жизни сделался священником, известным протоиереем в Ленинграде и умер примерно 50 лет от какой-то сложной и не очень исследованной болезни. Имел большую семью, и некоторые из его сыновей стали духовными лицами. Лидочка тоже имеет семью из 6 детей и теперь многих внуков. Все верующие и до настоящего времени ходили в церковь Ильи Обыденного с чтимой иконой Божией Матери "Нечаянная радость".
   В. А. имел армянское или какое-то в этом роде происхождение. Происходил из протестантов, но принял православие и в то время близко сошёлся с отцом Валентином. Возможно, что и в принятии им православия, а главное, в дальнейшем развитии его пути в этом направлении значительную роль сыграл отец Валентин.
   В год поездки в Саров моя семья жила на даче в посёлке Никольское Горьковской жел. дор. в одном доме с семьёй о. Валентина. Помню, как я в первый раз встретила Владимира Александровича на даче у нашей калитки, и он произвёл на меня сразу большое впечатление. Высокий, худой, очень смуглый и черноволосый, с немного выпуклыми серыми глазами в очках (по-видимому, был сильно близорук). Интеллигентный и очень умный, как мне показалось тогда с первого взгляда. Он искал, как пройти к о. Валентину. Наша дача была двухэтажная, о. Валентин жил в верхнем этаже. Я ему показала...
   И вот Владимир Александрович стал правой рукой отца Валентина в этом паломничестве, возглавил его организационно-хозяйственную часть. А ведь народу ехало много -- шестьдесят человек, разнородных по культуре, возрасту и здоровью людей, так что организационных забот, как я теперь понимаю, было немало. В первую очередь надо было провезти всех на поезде до города Арзамаса. А дальше найти шесть подвод, лошадей, устраивать всех на ночлег на остановках и т. п. Железнодорожный транспорт в то время ещё не очень-то был налажен, а группа громадная, не на один вагон. И в деревнях разместить такую группу было не очень просто. От Арзамаса до Саровской обители 60 км, стояла июльская жара, поход занял не менее трёх дней. Тогда, конечно, все эти организационные трудности совсем не приходили мне в голову. Я ехала с отцом Валентином и его родственницами, так что мы размещались вперёд всех и несколько лучше других, хотя вообще довольно одинаково.
   Мы ехали по Горьковской ж. д. на Горький. Помню, как я вошла в вагон поезда, так называемый тогда "Максим", или ещё говорили "четвёртый класс". По вагону не отдельные полки-скамейки, а проход и сплошные нары. В первый же момент бросается в глаза: на верху бочком сидит девочка -- это Зина Васильева. А рядом постарше -- это её старшая сестра Катя. Они ехали втроём: Катя, Зина и их замечательная нянюшка Дарья Глебовна -- представительница исчезнувших теперь прежних нянь, которые всю жизнь прожили в каких-то, иногда больших, семьях, вынянчили там всех детей и любили их как своих. Вообще были им второй матерью. Это были замечательные, особые, интереснейшие люди, почти без исключения глубокой веры. Мне посчастливилось встретить трёх таких нянь, исчезнувших теперь могикан.
   Дарья Глебовна больше всех своих воспитанников любила младшую -- Зину.
   В вагоне Зина была в шапочке-чулочке, кажется, синеватом, кофточке серенькой, сама худенькая-прехуденькая, бледненькая, стриженая, возраста примерно моего.
   Отец Валентин прежде говорил, что едет девочка Зина и мы с ней наверное подружимся. Так и вышло: на всю жизнь подружились, хотя наша жизнь такая разная. Зина человек кроткий и глубоко духовный. Катя старше на несколько лет, уже и тогда была взрослая девушка, запомнилась мне в то время с волосами, убранными в пучок, и тоже в шапочке-чулочке, кажется, розоватом. И почему-то запомнилось, что она была в бархатной чёрной юбке. Очевидно, так запомнилась мне одежда сестёр потому, что, когда собирались ехать, много говорилось об одежде. Необходимо было надеть английскую кофточку с длинным рукавом и закрытым воротом, соответственно была и юбочка, так как Саров -- монастырь мужской. А у меня всё было летнее, дачное -- сарафанчики или открытые платьица. И мне пришлось срочно перед отъездом соответственно экипироваться.
   В вагоне мы позавтракали. У меня не было эмалированной кружки, а купить её тогда было непросто. У меня была металлическая, она сильно нагревалась и обжигала руки и мне, и всем, кто мне её наливал или передавал, в том числе и Владимиру Александровичу, что меня очень смущало. В нашем вагоне ехали также какие-то не русские, может быть, татары или башкиры. А наше паломничество пело церковные песнопения, и тут же в вагоне служился акафист, молитвы, посвящённые преподобному Серафиму, читались и пелись большим хором в поезде. Как это тогда ещё было возможно, просто удивительно. Поезд тащился медленно, ехали всю ночь и только наутро прибыли в Арзамас.
   В Арзамасе помню немногое. Во-первых, какую-то гостиницу, где мы готовились к выступлению в поход, и большой собор на площади с широким куполом. Стояла сильная июльская жара. Идти до Сарова 60 километров предстояло больше открытыми полями. Наконец, всё было готово, и мы вышли.
   Впереди шёл отец Валентин в скуфье и рясе, дальше растянулось наше паломничество на довольно большое расстояние, потому что люди были различного возраста, сил и здоровья.
   Тут я ближе пригляделась к некоторым прихожанам, которых почти всех встречала прежде только в церкви. Это были: Георгий Иванович Гаврилов 5, который после стал прислуживать у отца Валентина в алтаре церкви Никола Большой Крест. С Георгием Ивановичем у меня после его ссылки установились очень хорошие отношения. Они сохранились до последнего времени, до самой его смерти в 1985 году в возрасте 91 года. С его второй женой я поддерживаю отношения и в настоящее время. Георгий Иванович был по-настоящему верующий христианин, очень хороший, благородный человек. С ним нас особенно связывало глубокое почитание и любовь к отцу Валентину и его памяти, совместное поминовение покойного дяди и посещение его могилы. Теперь он похоронен на том же кладбище, где и отец Валентин -- Введенские горы (так называемое Немецкое). Тогда в Саров с нами ездила его будущая первая жена -- Лиза, в то время ещё невеста. Высокая, красивая, с большими серыми глазами немного навыкате. Оказывается, она страдала Базедовой болезнью и вообще была больным человеком, больное сердце и т. п. Прожили они с Георгием Ивановичем очень недолго. У них, кажется, должен был родиться ребёнок, а может быть, он умер, уже родившись, в общем, ребёнок погиб, умерла и сама Лиза, совсем молодая. Уже в другом возрасте Георгий Иванович женился на Надежде Николаевне, бывшей жене Николая Николаевича Киселёва, который также прислуживал в алтаре нашей церкви и был сослан 6. Георгий Иванович взял себе её двух детей, Николая и Наталью, особенно дочь, которая жила и живёт до настоящего времени вместе с матерью даже после своего замужества.
   В свои почти шестнадцать лет я очень подружилась с Женей Амбарцумовым. Он был живым, весёлым, очень милым мальчиком. По возрасту и по известной детскости я больше подходила к нему, чем все другие наши прихожане. В продолжении пути мы бегали с ним вдоль дороги, собирали цветы, гонялись за бабочками. Когда уставали, подсаживались на подводы, нанятые в Арзамасе. На них везли вещи и присаживались отдохнуть уставшие. Солнце пекло, мы все обгорели, некоторые даже до пузырей, в том числе и отец Валентин...
   После поездки в Саров я пригласила Зину погостить у нас на даче. Дальше мои родители познакомились с её и в 1927 году сняли совместно дачу, недалеко от Пушкино: в знаменитой в то время дачной деревне Акуловке (её давно нет, на том месте водохранилище).
   Как родители, так и дети часто общались с нами, как говорится, "домами". А я в период "церкви Большой Крест" обычно в воскресенье отправлялась прямо из церкви к ним и проводила в их семье остаток дня. Тогда ещё Катя великолепно играла на рояле, в праздники у них устраивались вечера, читались стихи, было и пение... Много было интересных разговоров, споров за общим столом на литературные, религиозно-церковные и философские темы. В этом принимали участие присутствующие довольно различного возраста. Дружба с Зиной продолжается у меня до настоящего времени, несмотря на то, что наша жизнь прошла по-разному. Зина человек очень серьезный, глубоко духовный, церковный, и в этом состоит вся её жизнь, которая прошла в работе, в церкви и дома, в чтении духовных книг и молитве. Я же человек очень светский, и моя жизнь сложилась и проходила, да и проходит, иначе. Во мне много интеллигентской раздвоенности, "копания", непростоты и протеста. Особенно было. Ведь я в свои 17-18 лет, не только под влиянием отца Валентина, а и вполне убеждённо и самостоятельно, ушла в иосифовлянское отделение. Но всё же, очевидно, с Зиной в главном мы единодушны.
   Зина всю жизнь прожила вместе с Катей, в постоянном тесном общении с ней. А Катя была человеком необыкновенным, всецело посвятившим себя Богу, имевшим несколько выдающихся духовников. Она работала лаборанткой в больнице, окончила техникум. Всегда вела чисто духовный образ жизни и привела к Богу и Церкви несколько молодых душ. Во вторую половину своей жизни она была очень больным человеком, но крайне терпеливым, тихим, незлобивым. Постоянно выписывала что-то из духовных книг и сама писала. После неё остался большой архив.
   Часто рядом с отцом Валентином шла очаровательная простая старушка -- Лиза Маленькая, сухонькая, быстрая. Веры была большой, и сам отец Валентин говорил, что она "мудрая".
   Вдоль нашей дороги из Арзамаса тянулись луга и ржаные поля. В деревнях служились акафисты преподобному Серафиму. В то время деревня была ещё совсем не изменившейся с прежних времён. Когда при входе в деревню останавливались служить акафист или молебен, то к нам сбегался деревенский и стар и млад. Приносили топлёное молоко, хлеб, горы фруктов, старались всех угостить и даже, возможно, не брали за это денег. Они привыкли к многочисленным паломникам, проходящим в Саров. Конечно, одновременно не проходило так много людей, как наша группа, но всё же. Ведь в то время встречались ещё люди, идущие в монастырь в национальных костюмах, например, из Мордовии и других мест, иногда очень далёких. И все шли пешком. Мне запомнился особенно один акафист на высоком пригорке при входе в какую-то большую деревню. Из деревни пришло очень много народа. Служился полный акафист, и все пели. Получился громадный хор в поле, среди природы, под палящими лучами солнца.
   Ночевали мы в деревнях, так как шли, как я уже говорила, 2-3 дня, и об одной из ночёвок у меня сохранилось необыкновенное впечатление. И какое -- музыкальное. Два неизгладимых музыкальных, ни с чем не сравнимых воспоминания осталось у меня от этой поездки. Первое -- при ночёвке в деревне на пути в Саров, другое, о котором скажу ниже, в Дивееве.
   На ночёвках я всё время плохо спала. С детства в необычных условиях у меня плохой сон, я с трудом засыпаю, сплю недолго. А тут на подстилке, на полу в избе я, конечно, спала мало и плохо. Проснулась я в это утро так рано, что солнышко ещё едва вставало. Ясная, росистая, красная зорька, и вдруг я услышала откуда-то с улицы необычайной красоты звуки. Вышла на крылечко. По-видимому, играл пастух, собирая стадо. Его самого я так и не увидала. Но мне казалось, это он, совсем юный, как Лель. А звуки простой дудочки-свирели лились и лились, прекрасные, чистые, ни на что не похожие. Довольно несложная мелодия, но какой-то необыкновенной красоты. Чуть-чуть грустная и вместе с тем было в ней что-то радостное от ясного утра, от встающего солнца. Я стояла заворожённая этим утром, этими звуками, пока они не смолкли.
   Раньше я не раз слыхала, как пастушки играют, собирая стадо. Но это было совсем-совсем не то -- просто, примитивно, неинтересно. А тут был музыкант, талант, мелодия, которая запомнилась на всю жизнь, а какой только прекрасной музыки я не слышала позже в течение своей жизни...
   И вот вечереет, и мы, наконец, подходим к роскошным сосновым борам Саровского леса. Я всегда любила лес, без него скучала, степь казалась мне унылой. Но таких лесов, как окружающих на несколько километров Саровский монастырь, я тогда ещё не видала. Подмосковные леса и во многих других местах -- это совсем не то. Роскошные боры Заволжья и Литвы я увидела много позднее. Могучие сосны, залитые красноватыми лучами заката. Они как из золота, а верхушки с чуть сизоватыми иглами. Пахнет нагретой хвоей. Хотя лес ещё хранит жар летнего дня, но после открытых полей какая-то прохлада уже ощущается, веет из кустов орешника и ольхи. И вот открывается громадная, белая колокольня Саровской пустыни и широкие входные ворота в ней. Помню прежде всего эту колокольню, ворота и обширный прямоугольник двора, по обеим сторонам которого располагались двух- и трехэтажные оштукатуренные здания. Монастырь окружают реки Сатис и Саровка. Справа гостиница, куда мы направляемся на отдых, ночлег и трапезу.
   Трапеза, как потом оказалось, чисто монастырская, постная: грибное и овощное и хлеб. Запомнились в супу маслины, которые я с большим трудом могла проглотить. Мне почему-то казалось, что они сильно пахнут лампадным маслом (специальное масло, которое тогда существовало, оно ещё называлось деревянным).
   На следующее утро поднимаемся очень рано и прежде всего идём к обедне к мощам преподобного Серафима. Храм большой полон народа, ведь пришли с разных, иногда очень далёких концов нашей страны.
   Это летний Успенский собор, расположенный в центре обители. Был и зимний собор в честь иконы Божией Матери "Живоносный Источник", а также ещё несколько церквей. Вообще в монастыре несколько церквей.
   В церкви помню, как мне казалось, высоко поставленные мощи преподобного Серафима, к которым мы все прикладывались. И ещё запомнился довольно молодой блондин в рубище и босой, с цепями, может быть, и веригами, "юродивый". Он выкрикивал какие-то слова, в основном находясь при входе в храм. Отец Валентин потом говорил, что это не настоящий юродивый и от него надо держаться подальше. Очевидно, для такого заключения у него было основание...
   После храма в этот день мы ходили только на Святой источник. Над источником тоже церковь. Источник образует озерцо. Церковь над родником во имя Иоанна Предтечи. Там были купальни, сход и почти все купались. Я только пила воду и привезла маленький пузырёк этой воды. Кроме того, из Сарова я привезла маленькую иконку преподобного Серафима, которая хранится у меня до настоящего времени. Купаться я побоялась. Вода очень холодная, а я ведь тогда только начала по-настоящему подходить к духовной жизни. И теперь-то иной раз охватывают сомнения и всевозможные мысли, а тогда я совершенно не была в уверенности, что не могу простудиться и т. п. После мне было очень и очень жаль, что я так поступила. Но не хочу говорить, что этого не было в то время.
   На другой день мы ходили на камень, на котором батюшка преподобный Серафим стоял столько дней и ночей на коленях в непрерывной молитве. Камень крупный, плоский, под сенью частых кустов. Я только недавно узнала, что в то время камень и пустыньки в Сарове были неподлинные. Настоящие увезены в Дивеево и там хранились в укрытии. А несколько лет тому назад я узнала, что у схимонахини матушки Иоанны 7 сохранились кусочки брёвнышек от пустынек преподобного Серафима... Она же подарила мне великую святыню -- кусочек от балахончика преподобного Серафима.
   Потом мы ходили в ближнюю пустыньку. Я думаю, она находилась не более двух километров от монастыря. Это была просто очень маленькая деревянная избушка-келейка, где аналой, икона, скамейка и какая-то небольшая утварь. А вот дальняя пустынька -- бревенчатая избушка побольше, покапитальней и всего там побольше: и вещей, и помещение просторнее. А кругом чудесный, густой лес. Расстояние до неё от монастыря, наверное, километров четыре-пять. Тишина. Только ветерок. Такое уединённое место, намоленное, обжитое великим нашим любимым святым. В этой пустыньке живо чувствовалось присутствие преподобного, будто он только что вышел, где-то здесь поблизости. Все вещи, даже в маленьких сенях, простые какие-то, реально при нём существовавшие: метёлка, ведёрки и т. д. Создают впечатление присутствия его тут. Ведь здесь к нему приходил медведь, здесь он провёл столько уединённых, безмолвных часов в молитве и трудах.
   Молодой монах водил нас и на монастырскую колокольню. По очень узкой винтовой лестнице он в полутьме чуть не бежал, а за ним медленно поднималось несколько из наших прихожан, и я в том числе. Как я упоминала, колокольня очень высокая, многоярусная. С площадок открывался громадный горизонт, на площадках -- большие и малые колокола. Даль необъятная: леса, поля, красивая величественная панорама.
   Но вот наступила и исповедь у отца Валентина. Моя первая исповедь у него состоялась в Сарове. Исповедовались все прихожане прямо в номере гостиницы, и очередь стояла по всей лестнице и дальше. Моя исповедь у него была той настоящей исповедью, когда открывается всё, беседа длится долго, затрагивает различные стороны жизни и потом, как положено у духовника, все поступки, дела, даже мысли открываются ему. Он же даёт советы и указания, как поступать в том или ином случае. Дальнейшие мои исповеди у него были такими же -- и только у него, да вот теперь на склоне лет у отца Исаакия, с которым я общалась семь лет 8. Но об этом уже когда-нибудь отдельно.
   Я была в восторге от такой исповеди, очень много пережила в связи с этим и дальше не могла себе представить своей жизни без неё.
   Не знаю, почему, но, по моим наблюдениям, о. Валентин, очень строгий и требовательный, был мягче и снисходительней ко мне, чем к другим своим духовным детям. Мне кажется, это происходило отчасти потому, что для него я была не только духовная дочь, но по отношению почти просто дочь. Но главное, конечно, не то. Он видел и отлично знал и понимал, что мои родители и ревнуют к нему, и боятся, что он очень уж подведёт меня к чисто духовной и церковной жизни, и они мешают мне в этом, несмотря на всё уважение и любовь к нему. И от этого, если он будет очень требователен ко мне в смысле постов, частых посещений богослужений и т. п., они начнут ещё больше противиться таким начинаниям.
   Вечером мы были у монастырской всенощной 9. Эту всенощную не могли полностью выстоять все прихожане, а не только я. Она началась часов в пять или шесть и продолжалась, по-моему, чуть не до 12. Происходила эта служба уже не в соборе, а в церкви, где-то в правой части монастыря, если стать спиной к колокольне. Может быть, это был храм в честь преподобного Серафима, но мне кажется, что он был другой, выше и больше, не тот, в котором мы наутро причащались. Причащались мы точно в храме во имя преподобного Серафима. Но может быть, я путаю, и вечером служили в том же самом храме. За всенощной все, постояв, выходили из церкви и некоторое время отдыхали на сложенных тут бревнах, а потом заходили снова.
   В Сарове мы пробыли около недели. Уходили из Саровской обители рано утром -- чуть свет. И этот уход опять остался в моей памяти навсегда. Чудесное раннее утро. Мы уходим в ворота под колокольней. Идём в Дивеево. Это противоположное направление тому, откуда мы пришли. Идти около двенадцати километров. Идём вдоль белоснежных стен монастыря. Это не ограда, а стены построек. А они не белые -- встающее солнце заливает их розовым светом. Смотришь, смотришь на эту дивную картину, на стены, купола церквей, и не хочется расстаться. Всё оглядываешься, пока только возможно, пока не скрываются за поворотом, пока только возможно их ещё видеть.
   А вот и Дивеево. В Дивееве мы были всего дня два. Монастырь расположен среди полей, не в лесу, но за оградой много зелени. Запомнился только большой величественный собор и кельи, а также много церквей и канавка Божией Матери. Её мы обошли всю. Говорят, что теперь она частично сохранилась, как и некоторые церкви "как здания".
   Мы -- отец Валентин, его свояченицы и я -- жили у игуменьи 10. В её помещении была идеальная чистота, много книг и вышиваний. Вокруг дома -- цветы. Там, конечно в отсутствие о. Валентина, его родственницы примеряли мне монашеский клобук, и я смотрелась в нём в зеркало. Они говорили, что мне идёт. Я помню себя в этом одеянии в зеркале. Они-то были взрослые, а я девчонка, не соображающая, что этого делать нельзя.
   Вечером сидела на крылечке, где остановилась Вера Александровна Шохина, и впервые мы с ней много говорили. Она была лет на 9-10 старше меня, в то время уже вполне взрослая, зоолог, очень серьёзно верующий человек. Всю жизнь сама прожила в глубокой вере, кое-кого привела к ней и окрестила многих больных и умирающих детей. Я впоследствии нередко встречалась с ней. На склоне лет она подарила мне книгу отца Валентина, написанную им ещё до священства, "Граждане неба". У нас была такая книга, но куда-то пропала во время войны. Эта книга о поездке отца Валентина к отшельникам Кавказских гор со снятыми им самим фотографиями. Кроме того, Вера Александровна передала мне некоторые фотографии отца Валентина, которых у меня не было, и фотографии его церкви Никола Большой Крест. Вера Александровна до конца своих дней осталась почитательницей отца Валентина, своей семьи не имела, а много занималась и помогала детям своей сестры.
   Большое впечатление у меня осталось от всенощной в Дивееве. Во-первых, даже преддверие -- как по удару колокола начали собираться в храм многочисленные тогда ещё монахини. Величаво, медленно шли они из разных келий к собору среди деревьев по аллее, ведущей к храму. В клобуках, в длинных мантиях, молодые, пожилые -- очень впечатляющее зрелище.
   А затем пение -- хор в церкви. В Сарове мужской хор, большой и очень хорошо поющий, всё же не оставил такого впечатления, как этот очень большой хор монахинь. Оставил, опять скажу, на всю жизнь. Нигде и никогда я не слыхала такого чудного пения. А в Москве тогда были очень хорошие хоры, часто пели артисты, и я и до этой поездки и после много слыхала прекрасного церковного пения. Но тут было что-то совсем, совсем необыкновенное. Мне казалось, что только на небесах так поют ангелы. Это было ни с чем не сравнимое, необычное.
   В то время в Дивееве была и юродивая, настоящая юродивая, не помню, как её звали 11. Увидеть её было непросто, к ней попали только отец Валентин и Владимир Александрович, не знаю, что она сказала Владимиру Александровичу 12, а отец Валентин потом рассказывал, как он был у неё.
   Дело в том, что ему предлагали тогда настоятельство в храме Никола Большой Крест (в то время это была улица Ильинка), а может быть, и ещё какую-нибудь другую церковь. Мог он и остаться в храме святого Панкратия. Очевидно, у него были сомнения, как поступить, и он хотел получить совет. Юродивая сказала: "Иди обязательно в Большой Крест, но будет тебе и большой крест". Отец Валентин принял настоятельство в этом чудном храме, теперь давно сломанном. На его месте скверик. А церковь конца XVII века и в настоящее время во всех лекциях и книгах по старинному русскому искусству и архитектуре приводится и превозносится как шедевр. Демонстрируются снимки с него, рисунки. Вера Александровна подарила мне фотографию иконы преп. Серафима, главного придела с большим крестом, где находились частицы мощей многих святых, и левого придела, где обычно мы исповедовались. Крест пропал, а главный, очень древний, иконостас сохранился. Он в трапезной церкви в Сергиево-Троицком монастыре. Сохранилось и распятие, которое возглавляло главный иконостас. Оно в алтаре правого придела храма "Скорбящей Божией Матери" на Ордынке.
   Из Дивеева, организованного, так любимого и опекаемого преподобным Серафимом, мы возвращались в Москву другим путём, не через Арзамас, а шли через город Ардатов, на какую-то станцию. Дорога проходила в основном через леса. Прямо на дороге попадалось много грибов и земляники. Ягоды понемногу удавалось пощипать. Говорили, что в то время в лесу водились разбойники, и отец Валентин подгонял всех и просил не отставать 13.
   Поездка в Саров во многом укрепила мою веру. Всё стало как-то значительней и серьёзней. Скоро по приезде я пошла исповедоваться и к отцу Сергию Успенскому. Очень хотелось рассказать ему о пережитых впечатлениях и переживаниях. Чуть позднее я полностью перешла в этом отношении к отцу Валентину. И теперь для самого отца Валентина, для меня и для всех его прихожан началась целая эпоха храма Николы Большой Крест. Для меня начался период настоящей духовно-церковной жизни, углубления духовного познания, работы над собой, вообще более серьёзного, настоящего подхода к религии, к осуществлению её в своей жизни.
   В этом сыграл роль, конечно, отец Валентин, более тесное общение с ним в беседах и исповеди, но и сама поездка в Саров имела большое значение. Живое, непосредственное соприкосновение с этими местами, полными святости, пронизанными духом преподобного Серафима. Всё это укрепилось ещё беседами о преподобном Серафиме, которые провёл отец Валентин в храме Святого Панкратия. Беседы эти стенографировались и имеются у меня в машинозаписи.
   Вот начала писать воспоминания, и так живо встаёт эта далёкая, но прекрасная поездка, как будто всё было недавно, но прошло столько лет, столько жизни утекло, да и участников её почти никого уже нет в живых.
   

КОММЕНТАРИИ

   1 Возможно, Гуляева Лидия Платоновна (1881--1946) -- преподаватель математики, с 1923 г. жила в Москве, похоронена на Новодевичьем кладбище.
   2 Краснова Надежда Сергеевна (1894--1976) -- окончила Сельскохозяйственную академию им. Тимирязева, доктор наук, работала в Ботаническом саду, автор монографий о цветах, вывела десятки сортов; в 1931 г. передала митр. Сергию (Страгородскому) покаянное письмо о. Валентина.
   3 Георгия (Каледа Лидия Владимировна; 1922--2010), мон. -- дочь сщмч. Владимира (Амбарцумова), вырастила 6 детей, в т. ч. двух священников и монахиню, с 2003 г. насельница Зачатьевского женского монастыря.
   4 Жучкова Мария Алексеевна (?--1956) -- воспитательница и крёстная детей Амбарцумова.
   5 Гаврилов Георгий Иванович (1896--1985) -- руководитель сектора общего делопроизводства в Главдортранс, в 1931 г. по обвинению в принадлежности к Истинно-православной церкви, антисоветской пропаганде и помощи ссыльным приговорён к 3 годам концлагеря; духовный сын о. Валентина, а в конце жизни -- о. Всеволода Шпиллера.
   6 Киселёв Николай Николаевич (1904--?) -- с 1921 г. жил в Москве, посещал лекции о. Павла Флоренского, надеялся принять сан священника, в 1922 г. был выслан в Чимкент, где познакомился с о. Валентином и стал его духовным сыном. В 1927 г. осуждён на 3 года концлагеря, затем получил 3 года ссылки и снова 3 года концлагеря. Умер от опухоли мозга. Во всех мытарствах его сопровождала жена Надежда Николаевна (1905--1990-е).
   7 Иоанна (Патрикеева; 1904--1980), схим. -- келейница сщмч. Серафима (Звездинского) с 1922 г., пострижена в рясофор (1928) и схиму (1942).
   8 Исаакий (Виноградов; 1895--1981), архим. -- воевал в Добровольческой армии, трижды ранен, капитан (1920), в эмиграции принял монашеский постриг (1927), архимандрит (1936), главный священник Русского общевоинского союза, в 1945 г. осуждён военным трибуналом СССР на 10 лет, с 1958 г. настоятель Воскресенского собора в Ельце.
   9 Скорее всего, паломничество было приурочено к 1 августа -- дню обретения мощей прп. Серафима. Ср.: "Под праздники совершалась с вечера всенощная" (В гости к батюшке Серафиму. М., 2007. С. 167).
   10 Александра (Траковская; ?--1942), монахиня -- игумения Серафимова Дивеевского во имя Святой Троицы женского монастыря (1904-1927).
   11 Мария Дивеевская (Федина Мария Захаровна; ок. 1870--1931), блж. -- прославлена в лике святых в 2004 г.
   12 Ср.: "...в самой резкой и грубой форме было заявлено, что если хотя бы один человек появится у блаженной, то она [игумения] будет арестована вместе с ней и выслана куда нужно. После этого, естественно, никто к блаженной Марии не допускался из опасения вызвать в действие угрозу власти" (В гости к батюшке Серафиму. М., 2007. С. 129). Амбарцумову было предсказано, что он станет священником.
   13 Ср.: "Паломники нередко подвергались нападениям со стороны хулиганов-комсомольцев из окрестных деревень. Нападали они не с целью ограбления, а чтобы поглумиться над богомольцами" (Там же. С. 177).
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru