Свенцицкий Валентин Павлович
О красивых мечтах и о некрасивой действительности

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   --------------------
   Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014. С. 41-44.
   --------------------
   Если бы меня, одинокого человека, спросили: как вы хотите жить? -- я ответил бы:
   Я хочу -- далеко от всякого человеческого жилища -- построить маленький домик с высокой-высокой башней.
   Я хочу, чтобы домик окружён был старым, заглохшим парком, с тёмными липовыми аллеями и неподвижно-задумчивыми прудами.
   Свою усадьбу я обвёл бы высокой и толстой каменной стеной, какие строились старинными монастырями, когда боялись нашествия неприятелей и дом Божий каждой день мог превратиться в военный лагерь.
   В стене были бы сделаны тяжёлые железные ворота, всегда запертые наглухо.
   А около ворот сидел бы привратник, молчаливый, белый как снег старик.
   Через него я сносился бы с внешним миром.
   Старик никого не пропускал бы в ворота, и если приходили бы люди и спрашивали, можно ли войти, он отвечал бы:
   -- Входить сюда нельзя никому.
   А я бы жил в маленьком домике, слушал бы, как шумят липы.
   Когда же душа хотела бы простора -- я бы входил на высокую башню и видел оттуда бесконечные поля, на десятки вёрст.
   Так бы я жил.
   Вы скажете: какой эгоизм! Это -- не по-христиански! Можно ли окружать себя монастырской стеной, когда кругом столько зла! Надо бороться, страдать и пр., и пр., и пр.
   Что же делать! Я знаю, что вы правы. Я ведь и не говорю, что это хорошо.
   Мне просто хотелось сказать вам, о чём я мечтаю. Но ведь и я мечтаю об одном, а живу иначе.
   У меня нет ни домика, ни башни, ни липовых аллей, ни привратника. И вот уже три дня, как я хожу в драматическую цензуру 1.
   Вы знаете, что это такое?
   Это большое-большое здание, грязно-розоватого цвета. Широкая каменная лестница, злобно истёртая ногами, ведёт на третий этаж.
   Там тянется длинный узкий коридор и по бокам его всё двери, двери, двери... Эти двери иногда отворяются, и за ними видны люди, которые что-то пишут, наклонившись над бумагой. В самом конце коридора есть дверь, за ней сидит драматический цензор.
   Это -- человек, который разрешает или не разрешает пьесы к представлению.
   Одной его подписи достаточно, чтобы самое великое произведение никогда не увидало света.
   И вот три дня я ходил к этому человеку.
   Я, видите ли, написал драму.
   Только один Бог знает, сколько слёз и крови вложил я в свою маленькую-маленькую книжечку. И как бы мне хотелось, чтобы слёзы мои дошли до людских сердец и чтобы они поняли, как глубоко и страшно человеческое страданье. Я ведь тоже немножко люблю людей. И мне хотелось сказать им об этом страданьи, и чтобы они стали мягче, отзывчивее, серьёзней смотрели на жизнь, не распинали бы друг друга.
   И всё это я вложил в свою маленькую книжку.
   Нашёлся один замечательный русский актёр, который понял меня и решил показать в театре всё то, что я написал в книге 2.
   Я пришёл с ним в грязно-розовое здание, к человеку, от подписи которого зависит, будет ли жить или умрёт ваше произведение. И человек этот сказал:
   -- Вы написали пьесу, где пастор, духовное лицо, делает ужасные вещи. Вы хотите чрез театр развращать народ. Я призван охранять духовные интересы народа и запрещаю пьесу.
   Несколько дней я ходил к человеку, от которого мне надо было получить подпись.
   Наконец, он подписал и разрешил пьесу играть на сцене, с условием, чтобы вместо "пастора" был просто проповедник 3, а в скобках было написано: "Действие происходит в Норвегии".
   Я шёл обрадованный и думал:
   "Неужели то, что я написал, в самом деле может развратить народ?" И неужели представитель государственной власти обезвредил мою книгу тем, что пастора заменил проповедником и написал в скобках, что действие происходит в Норвегии?
   Боже мой, как легко, оказывается, защитить народ от развращающего влияния театра!
   "Действие происходит в Норвегии"! -- и сразу злое стало добрым, вредное -- полезным.
   Но Бог с ним!
   Спасибо ему...
   Я хотел бы жить в маленьком домике за монастырской стеной. Но пока я живу в громадном городе, где по улицам мчатся трамваи и автомобили, а в грязно-розовом здании сидит драматический цензор, -- я хотел бы думать об обществе и жить для него.
   А для этого хотел бы знать, что ему приносит пользу и что приносит вред.
   Очевидно, цензура имеет свою точку зрения в этом вопросе.
   Петь на сцене такие песни, от которых тошнит даже привычных ко всякой грязи, это -- ничего. Для общества невредно. Невредно смотреть "Ночь любви", "В волнах страстей", "Под звуки Шопена" 4. Невредно, когда раздеваются женщины на сцене, пьют и развратничают, говорят пошлости и сальности. Для общества не приносят зла все эти сады и кафешантаны, фарсы и оперетки, где сотни женщин поют и говорят гадости, а потом продают себя пьяным посетителям 5.
   Но вредно, когда писатель расскажет о падшем человеке, в каждый миг своего падения сознающего свой грех, страдающего нечеловеческими страданиями и искупляющего свои преступления ценой всей своей мученической жизни.
   Это вредно, если человек этот -- пастор.
   Вредно, когда пастор говорит о своих кровавых слезах 6.
   Но если он, подобрав свои длинные одежды, канканирует по сцене и поёт двусмысленные куплеты, -- это не приносит зла, и даже для спасения общественной нравственности не надо действие переносить в Норвегию. Боже, до чего спутались все понятия, все слова, все чувства!
   Но я -- неисправимый "мечтатель".
   И предпочитаю, в конце концов, жить не действительностью, такой некрасивой, а фантазией, в которой столько прекрасного.
   Это -- не по-христиански. Знаю.
   Но пусть уж лучше я буду таким, каков есть. И не хочу я никаких "наименований".
   Когда мы умрём, там будет судить нас всевидящий Судья, который один только знает, кто христианин, кто нет, кто лжец и кто праведник.
   И для того чтобы подойти под то или иное наименование, я не хочу кривить душой.
   Да, я живу в большом городе. И хочу по мере сил принести пользу и добро тому обществу, в котором живу. Да, я хожу в грязно-розовое здание -- к человеку, от которого мне нужно получить подпись.
   Но мечтаю я о старом парке, тихих прудах и высокой-высокой башне...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   1 В России ХIХ-ХХ вв. существовала особая система государственного надзора над изданием и постановкой драматических пьес. Учреждение находилось в Петербурге, до 1912 г. там работали всего три цензора, просматривавших по 650 произведений в год.
   2 Подр. о попытке П. Н. Орленева поставить спектакль "Пастор Реллинг" см.: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917). М., 2008. С. 752-753.
   3 "И папа римский, и священник из числа действующих персонажей изымались, независимо от того, какую функцию драматург им придавал" (Королёв Д. Очерки из истории издания и распространения театральной книги в России ХIХ - начала ХХ века. СПб., 1999. С. 85).
   4 Перечислены шедшие в петербургских театрах оперетты-мозаики В. П. Валентинова с характерными названиями и циничный фарс французских драматургов А. Баррэ и А. Керуля.
   5 Ср.: "Спектакль -- не спектакль, если в нём под каким-нибудь предлогом не появляются оголённые сверху или снизу женщины. Романсы, песни -- это всё выражение похоти в разных степенях опоэтизирования" (Толстой Л. Полное собрание сочинений: В 90 т. Т. 30. С. 88).
   6 Позднее Свенцицкий опубликовал постскриптум: "В  2 "Новой земли" было напечатано моё "Письмо одинокого человека", в котором я, между прочим, рассказывал, как запретил цензор мою пьесу и как разрешил её под условием, чтобы вместо "пастора" был простой проповедник, причём приводил мотивы, высказанные мне цензором, что пьеса будет развращать народ и пр. На днях мне пришлось разговаривать об этом же вопросе с тем же лицом, и я вижу теперь, что понял слова его тогда совершенно неправильно. Мотивом запрещения было исключительно то обстоятельство, что в пьесе выставлено духовное лицо. Как бы я принципиально ни относился к цензуре -- это, разумеется, не даёт мне права говорить неправду, -- потому я считаю своим нравственным долгом исправить невольную ошибку" (Новая Земля.  9. С. 10).
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru