Тацит
Тацит: биографическая справка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

I.
Тацит Корнелий

   (P. Cornelius Tacitus) -- замечательный римский историк и один из великих представителей мировой литературы. Как мыслитель, историк, художник, он всегда привлекал к себе особое внимание. Жизнь его не может быть воспроизведена с точностью и полнотою. Он происходил из малоизвестной италийской всаднической семьи, предком которой был, по-видимому, какой-то вольноотпущенник рода Корнелиев. Род. около 55 г. по Р. Х. Детство его протекало во времена Нерона; согласно вкусам эпохи, он получил тщательное, но чисто риторическое образование. В 78 г. он женился на дочери известного полководца Агриколы; был в дружеских отношениях к Плинию Младшему, который передает ценные подробности о его жизни. Цветущий возраст Т. совпал с правлением первых Флавиев; он начал службу при Веспасиане. Тит предоставил ему квестуру (около 80 г.), т. е. ввел его в сенаторское сословие; при Домициане он был претором (Тас., Hist., I,1); после 88-го г. отправлял какую-то должность в провинциях (может быть, был легатом в Бельгике). Возвратившись в Рим, Т. среди террора Домициановой тирании был вынужден устраниться от участия в делах. Оставаясь безмолвным наблюдателем совершавшихся в столице мрачных событий, он почувствовал призвание углубиться в историческую работу. При Нерве в 97 г. Т. был консулом. В царствование Траяна он исправлял должность проконсула Азии; при Траяне же написаны главные труды Т. Умер он вскоре после вступления на престол Адриана (ок. 120 г.). Богатый жизненный опыт, запечатлевшийся в его высоко настроенной душе; яркие воспоминания старших современников о начале империи, прочно усвоенные его глубоким умом; внимательное изучение исторических памятников -- все это дало ему большой запас сведений о жизни римского общества в I в. по Р. Х. Проникнутый политическими принципами старины, верный правилам древней нравственности, Т. чувствовал невозможность осуществить их на общественном поприще в эпоху личного правления и развращенных нравов; это побудило его служить благу родины словом писателя, повествуя согражданам о их судьбах и поучая их добру изображением окружавшего зла: Т. стал историком-моралистом.
   Литературная деятельность Т. в юные годы выражалась лишь в составлении речей для процессов, которые он вел как защитник или обвинитель. Практика убедила его, что во время господства монархии не может процветать свободное красноречие, и доказательству этой мысли посвящено eго первое сочинение -- рассуждение о причинах упадка ораторского искусства "Dialogus de oratoribus" (около 77 г.). Это очень небольшая работа (42 гл.), написанная изящным языком (еще цицероновским, хотя и обнаруживающим признаки оригинального стиля позднейших соч. Т.), не только ценная в литературном отношении, но и богатая историческими данными. Изложение прочувствованное, тонкое, остроумное, но еще лишенное горечи; ряд живых типических образов представителей римской образованности проходит перед глазами читателя. Появление исторических трудов Т. относится ко времени царствования Траяна, когда справедливость и мягкость правителя обеспечила свободу слова (см. Тас., Hist., I, 1). Он начал с двух ("монографических") очерков, появившихся в 98 г. Первый -- жизнеописание Агриколы ("De vita et moribus Julii Agricolae", 46 глав), написанное с специальной целью воздать хвалу его гражданским доблестям и военным подвигам. Сочинение это изобилует материалом для знакомства с эпохою вообще. Автор сообщает важные сведения о населении Британских о-вов и о нравах римского общества во время Домициана. Построение рассказа напоминает манеру Саллюстия. Язык не чужд искусственности, смягчаемой теплотою тона богатством живописи. Фигура героя и фон, на котором она рисуется, написаны мастерски. По мысли Т., хорошие люди могут жить и действовать и при худых государях; силою духа в подвигах для процветания государства и стойким воздержанием от участия в злодеяниях тиранов они приобретают славу для себя и показывают другим добрый пример. Здесь чувствуется уже любимая философско-историческая идея Т. -- В том же году Т. издал свою небольшую, но знаменитую "Германию" -- "De o rigine, situ, moribus ac populis Germanorum" (46 гл.). В ней рассматривается сначала быт (экон., сем., соц., полит, и религ.) германцев, затем описываются особенности учреждений отдельных племен. Ученые много спорили о "Германии". Одни утверждали, что это только политический памфлет, написанный с целью удержать Траяна от гибельного похода в глубь Германии рассказом о силе ее племен. Другие считают ее сатирою на римские нравы или утопией политического сентименталиста, видевшего золотой век в первобытном неведении. Правильным можно назвать лишь тот взгляд, который считает сочинение Т. серьезным этнографическим этюдом о жизни народов, начинавших играть видную роль в римской истории. Составленная на основании если не личных наблюдений, то сведений из первых рук и изучения всего раньше написанного о предмете, "Германия" является важным дополнением к главным историческим сочинениям Т. Для науки о германских древностях большое счастье, что во главе ее источников стоит замечательное произведение, дающее возможность начать историю Германии с I в. по Р. Х.; в нем сообщаются незаменимые данные, хотя и затемненные некоторою манерностью и аллегоричностью изложения, вызвавшею бесконечные контроверзы. Разногласия в оценке "Германии" Т. вытекают из того, что моралистический элемент в ней еще более силен, чем в "Агриколе": римлянин, встревоженный бедствиями родины, невольно строит печальные антитезы между слабостью соотечественников и силою угрожающего им неприятеля. Но изображение у Т. нравов полудиких соседей -- далеко не идиллическое; глубокою историческою прозорливостью звучат слова (гл. 33), в которых автор выражает пожелание, чтобы не прекращались мeждoycoбия германских варваров, ибо раздоры внешних врагов отдаляют наступление грозного рока, который готовят государству его внутренние неустройства. Главным трудом Т. была задуманная им общая история его времени. Первоначально он предполагал дать рассказ о жестоком царствовании Домициана и в виде успокаивающего контраста -- о более счастливом царствовании Траяна; но он почувствовал потребность раздвинуть рамки и перспективу, и разросшийся план охватил всю эпоху принципата от смерти Августа; история Траяна должна была составить конечное звено обширной историографической схемы, примыкающей к обозрению времени Августа, уже данному предшествующими историками. Выполнены автором лишь две части программы. Прежде всего он написал (между 104 и 109 г.) обозрение (в 14 книг) событий от воцарения Гальбы до смерти Домициана; это так называемые "Истории" (Historiae). До нас дошли лишь первые 4 книги и часть пятой, охватывающие смутное время Гальбы, Отона и Вителлия до вступления во власть Веспасиана (69 и 70 гг.). Рассказ ведется с большою подробностью; блестящее изложение, основанное на близком знакомстве автора с предметом, полно глубокого интереса. Самым зрелым произведением Т., истинным венцом его историографической деятельности должен быть назван последний труд его -- "Летопись" (Annales). Он появился между 110 и 117 гг. и содержит историю римской империи во времена Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона ("ab excessu divi Augusti"), Из 16 книг сохранились первые 4, начало 5-й, часть 6-й и 11--16. Возникавшие сомнения в принадлежности Тациту "Аннал" должны быть признаны неосновательными (бьющим в глаза примером нелепого гиперкритического скептицизма при исследовании подлинности классического текста является высказывавшееся предположение, что "Анналы", приписываемые Т., -- не что иное, по крайней мере, отчасти, как фальсификация гуманиста Поджио Браччолини). Напротив, все индивидуальные черты автора особенно ярко обнаруживаются в этом замечательнейшем его труде. Неосновательно также мнение, что Т. заимствовал свое изложение из какого-нибудь одного источника, как Плутарх в своих биографиях, подвергая его лишь литературной переработке. "Анналы" опираются на основательное изучение многочисленных письменных памятников и устных рассказов; сведения черпались автором отчасти даже из документов официального характера (сенатских протоколов, ежедневной римской газеты и т. д.).
   Миросозерцание Т. лучше всего познается из его историографических взглядов. Он является типичным представителем римской образованности, но вместе с тем в нем обнаруживаются черты своеобразной и могучей индивидуальности. Т. был глубоким идеалистом, но, как у большинства историков древности, идеализм его подрывается пессимистическим настроением: он сомневается в прогрессе и потому является консервативным защитником доброго старого времени. Изображая республику, он выдвигает как основную черту этой героической для него эпохи не свободу, а древнеримскую доблесть (virtus). Такая точка зрения вызывала в Т. недоверие к демократии. Доблестными не могут быть все: народ, толпа -- сила темная и слепая (Ann., XV, 16); носителями добродетели всегда были благородные (nobiles). Т. знает недостатки всех трех известных в его время основных форм правления -- монархии, аристократии и демократии (Ann., IV, 33), но отдает предпочтение второй: знатные -- это лучшие, и благо народу, когда власть в их руках. Т., по происхождении чуждый нобилитету, был искренним защитником цицероновского идеала в эпоху уже сложившегося принципата, когда защитники павшего порядка слагали головы на плахе, когда даже друг Т., Плиний Младший, признавал себя приверженцем нового строя. Последний "идеолог старой аристократической республики" на вопрос: отчего она погибла? отвечал: "потому, что правящая знать потеряла свою virtus". В качестве силы, управляющей историческими процессом, выставляется, таким образом, этико-психологический момент; построение автора объединяется моралистическим прагматизмом; источник исторических перемен он видит в деятельности руководящих групп, ведущих государство к добру или злу, смотря по уровню нравственности своих вождей. Т. сам ясно понимает и откровенно показывает необходимость утверждения в Риме монархии (см. A n n., IV, 33; Hist., I, 16). Он оценивает дело Августа как благодеяние для римского миpa, утомленного войною и эксплуатацией неспособных и алчных правителей (Ann., I, 2; Hist. I,1). Но суровая совесть писателя не хочет примириться с падением республики, и проницательный взгляд историка предугадывает надвигающиеся бедствия. Правители с высокою душою редко рождаются в развращенном обществе; государство отдано в руки жестоких и распутных деспотов, которые легко господствуют над невежественною чернью и не встречают сопротивления в знатных, ищущих лишь наживы и карьеры, когда раболепствует даже сенат, исконный оплот гражданской чести и свободы. В силу своего староримского склада мысли Т. не мог усмотреть прогрессивных течений, поддержанных империей и укрепивших ее. Новый режим окрашивается в его глазах лишь кровью его жертв и оргиями во дворце Цезарей; его кругозор не заходит за пределы центра римского миpa, и звуки новой жизни, зарождавшейся в провинциях, не доходят до его ушей. Т. ужасается победою зла и пишет историю, чтобы, изображая беду, научить ее исправлению (Ann., III, 65; IV, 33; Hist., III, 51). Такая задача летописания вызывает в нем почти религиозное одушевление; но он недоумевает, как осуществить избранное призвание. Он уже не верит, как Геродот, что народ его -- избранник богов. Пути божества для него загадка: он рисует себе его скорее мстительным, чем милостивым. С другой стороны он не умеет, как Фукидид, верить в спасительную силу общественных условий. Не научился он понимать значение и коллективных факторов жизни. История рисуется его потрясенной душе как мрачная и страшная трагедия. Государство нельзя спасти; остается искать достойного выхода для личности. Это нелегко было сделать в той культурной среде, которая окружала Т. Члены принципиальной оппозиции цезаризму не имели готовой программы. В них не выработался тот дух непоколебимой пассивной борьбы за идею против насилия, который впервые создан был христианством; дорога заговоров казалась низкою их моральному ригоризму; над ними тяготела античная идея "верности государству" и мешала им стать открытыми революционерами. Жизнь их была проникнута тяжелою личною драмою: совесть упрекала их в содействии деспотизму непротивлением его жестокостям (Agric., 45). Т. стремится "покориться судьбе", говорит, что надо желать хороших государей, но переносить пороки худых, как неустранимые грозные явления природы (Hist., IV, 8; 74). Он восхищается героизмом людей, подобных Тразее, но не одобряет их бесполезного самоотвержения (Agric., 42). Он старается найти между безнадежной борьбой и позорным раболепством средний путь, чистый от низости и свободный от опасности (Ann., IV, 20). Образцом такого поведения Т. ставит Агриколу; идейный республиканец, он силится стать честным слугою империи. В конце концов он не выдерживает такого положения; в самом его тоне звучит внутренний разлад между благородными инстинктами нравственного человека и рассудочными доводами благоразумного политика. Вот отчего грусть разлита по произведениям Т.; только это не безразличная меланхолия усталой старости, а горячее волнение оскорбленного, но любящего и жизненного сердца. Дух его ищет утешения в философии, против которой деловитый римский ум обыкновенно чувствует предубеждение (Agric., 4). Больше всего подходит к его темпераменту стоическая доктрина, рекомендующая выработку твердости воли в личной жизни и смерти. В трагическом кризисе, который переживал Т., это соответствовало непреклонной основе его души. Одобряя стоицизм как лучшую нравственную опору (Ann., IV, 5), Т. не усваивает, однако, характерного для него презрения к миру; учение стоиков вносит в мысль Т. только гуманную струю, предвкушение "общечеловечности" среди античных национальных и сословных предрассудков и религиозных суеверий, от которых не свободен и сам Т. Всего замечательнее в мировоззрении Т. пробуждающееся в нем рядом с разочарованием в близости лучшего будущего для его родины преклонение перед духовною силою человеческой личности. Возникающая, может быть, бессознательно, из-под пессимизма вера в могущество свободной воли, проникнутой решимостью служить добру, открывает ему цель изучения истории и смысл самой жизни. Такая вера борется в сочинениях Т. с безнадежностью отчаяния и, может быть, дает ему энергию видеть в деле писателя гражданский долг. Он сознает, что историку эпохи империи трудно воздвигнуть своему времени такой блестящий памятник, как историку славных деяний республиканского прошлого (Ann., IV, 32). Но он думает, что много можно совершить важного и здесь: пусть историк мрачных событий века Цезарей прославляет доблестных людей, выставляет порочных к позорному столбу, чтобы воспитывать мужественных и честных деятелей (Ann. III, 65). Наблюдая тиранию, которая хочет поработить сенат и народ, наложить молчание на просвещенных людей, писатель озаряется надеждою, что никогда не удастся деспотизму раздавить сознание человеческого рода (Agric., 2), т. е., на нашем языке, сокрушить силу независимой мыслящей личности (ср. Тас. Hist., III, 55). Только что указанную черту следует назвать главным признаком ярко выраженной "индивидуальности" Т. в его римском мировоззрении.
   Внутренние и внешние особенности исторических сочинений Т. вытесняются из знакомства с характером его и точкою зрения на дело историка. Т. хочет изображать прошлое беспристрастно ("sine ira et studio"; Ann. I, 1); он стремится хорошо знать, что происходило, и справедливо судить о том, что сообщает ("Hist." I, 1), так как одна правда может учить добру. Он собирает возможно больше сведений, но будучи все-таки больше "учителем", чем "ученым", не видит необходимости изучать источники в безусловной полноте, а довольствуется материалом, наиболее подходящим для его моралистической цели. Он желает не только рассказывать факты, но и объяснять их причины (Hist., I, 4). Критика его слаба: он легко принимает то свидетельство, которое психологически кажется ему вероятным; воображение у него подчиняет себе иногда разум. Он не умеет объективно отделить данные источника от собственного суждения. Добросовестность и искренность его безукоризненны, но под влиянием страсти он нередко преувеличивает темные (Тиберий) или светлые (Германик) стороны личностей, становится субъективным и тенденциозным при оценке событий. Впрочем, указанные недостатки проявляются у Т. в частностях, общая же картина, рисуемая им, обыкновенно верна в своей основе; он обладал чувством исторической правды. У него нельзя найти широкого изображения культурной жизни всего римского миpa; социально-экономические процессы, соединявшие тогда в один громадный организм отдельные части империи и обновлявшие в ней прогресс, ему непонятны или неизвестны. Но Т. -- превосходный историк нравов, политической и духовной культуры старого римского общества и вместе с тем великий психолог личностей, а также, отчасти, коллективных движений групп и масс. У него много данных для истории учреждений; он оригинально знакомит с жизнью инородцев Востока и Запада. Из сочинений его можно почерпнуть полезные сведения даже по социальной истории, если вчитываться в них при свете других памятников римской старины. В общем труды Т. -- не только замечательные литературные произведения, но и первостепенный исторический источник. Стиль Т. ставит его в ряду первых светил всемирной литературы. Трудно оставаться равнодушным к обаянию его речи. Это не спокойное сияние изложения Ливия; это -- бурная смена то ярких, то темных красок, отражающих в чудных сочетаниях волнения эпохи. Это истинно драматический язык, оригинальное зеркало событий и отношения к ним автора, возмущенный голос благородного человека, оскорбленного разладом действительности с идеалом, гражданина, пораженного упадком великого народа. Автор неослабно участвует сердцем в своем повествовании, и это участие воплощается в бесконечном разнообразии оттенков выразительного, властного слова, то величественного и строгого, то пылкого и негодующего, то умиленного, смотря по характеру изображаемого предмета. Упрекали Т. в риторизме, искажающем истину в угоду эффекта; в настоящее время как будто даже преобладает воззрение, что он стремился создать скорее художественные, чем исторические произведения. Последнее вряд ли справедливо, но, несомненно, в самой природе таланта Т. крылось могучее творческое начало; кроме того, он думал, что красота содействует правде, и потому не удерживал своей фантазии от украшения рассказа жемчужинами сильного и гибкого слога, отличающегося как смелостью рисунка, так и своеобразною колоритностью цветов. Риторическое образование дало Т. богатый запас стилистических приемов, но он не следовал школьным шаблонам и выработал неподражаемый, ему одному свойственный язык. Всегда строго выбирая слова и речения, Т. тщательно избегает низкого, пошлого и мелкого, постоянно держится на высоте великого, славного, поднимающего душу и непобедимо очаровывает роскошью поэтических образов. Сжатость его изложения, содержательность фразы, густота мысли с первого взгляда иногда ощущаются как искусственная запутанность, неумеренное нагромождение материала и рассуждения. Легко, однако, осилить эту первую трудность -- и тогда перед читателем обнаруживаются превосходные качества произведения, великолепного как твердый и вместе с тем тонкий металл или мрамор, чудный по природе и замечательно обработанный. Книга римского историка становится источником плодотворного научного труда и чистого духовного наслаждения: в древнем писателе, истинном сыне своего времени, чувствуется близкий и нам человек, мощный гений которого силою страдания за родину научился понимать вечные идеи.
   Судьбы сочинений и влияние Т. подвергались из века в век сильным колебаниям. Уже современники признавали талант его; Плиний Младший предсказывал ему бессмертие. Но пророчество исполнилось не сразу. Испорченный вкус ближайших потомков предпочитал возвышенному и строгому историку легких биографов-анекдотистов. Только Аммиан Марцеллин (IV в.) подражал Т.; Сидоний Аполлинарий (V в.) высказывал ему одобрение. Христианских писателей (Тертуллиана, Орозия) в нем отталкивало непонимание новой веры. Таким образом, Т. мало повлиял на духовное развитие древнего мира, хотя император, носивший его имя (см. ниже), заботился о распространении его сочинений. Стало быть, тогда уже существовало их полное собрание, от которого исходят позднейшие тексты. С V в. наступает эпоха забвения Т.; уже Кассиодор едва знает его. В средние века рукописи его покоились во мраке монастырских книгохранилищ, редко упоминаемые летописцами (напр. Рудольфом Фульдским в IX в.). Только с XIV в. они вновь появляются на свет, и открывается эра нового влияния Т. Его читает Боккаччио и знают гуманисты XV в. (Пикколо); рукописи его разыскивают ученые (Поджио); светские меценаты и папы (Николай V в XV, Лев X в XVI в.) дают средства на это. Сочинения Т. начинают печататься (с 1469 г.) и с XVI в. являются предметом все растущего интереса политиков (напр. итал. историк Гвиччардини), ученых (голл. филолог Липсий, 1574) и писателей различных стран. Тогда уже возникают многочисленные издания и толкования. В ХVII в. Т. становится очень популярным во Франции именно с литературной стороны: он привлекает франц. филологов и вдохновляет поэтов (Корнеля, Расина). Век просвещения (XVIII-й) высоко ценит Т., как защитника свободы. Вольтер отдает честь его таланту; Монтескье на нем основывает свое понимание истории Рима. Руссо и энциклопедисты находят много духовного сродства с ним. Он снова одушевляет поэтов (Альфиери, Мари-Жозеф Шенье). Сильный философский и политический интерес к Т. переходит в XIX в.; как "мстителя народов против тиранов" (слова Шатобриана) его ненавидит Наполеон I. Начинается эпоха специального научного изучения Т. как писателя (это преимущественно заслуга немецкой филологии), а также критики его исторических взглядов. Начиная с Монтескье, историю римской империи изображали по Т., и только в свете новых открытий и построений была обнаружена односторонность его мнений и установлена правильная точка зрения на всемирно-историческую роль империи (Ам. Тьерри и Фюстель де Куланж во Франции, Меривэль в Англии, Моммзен и его школа в Германии). Это, однако, не уменьшило высокого уважения к Т. современной науки; в ее глазах он по-прежнему остается крупным историком, первоклассным писателем ("Микеланджело литературы") и глубоким мыслителем, сочинения которого красотою и богатством содержания, по словам Грановского, доставляют наслаждение, подобное тому, которое дает Шекспир.
   Литература о Т. М. Schanz, "Gesch. d. rom. Literatur" (т. II, изд. 2, стр. 210 и сл., Мюнх., 1901; богатая библиография); популярные книги: О. Wackerman (1898) и W. R Ж sch (1891); "Der Geschichtsschreiber Tacitus"; научные труды -- Н. Peter, "Die geschichtl. Litteratur uber die rom. Kaiserzeit" (Лпц., 1895, мировоззрение Т.) и Ed. Norden, "Die antike Kunstprosa" (Лпц., 1898; литерат. оценка). Ср. еще Asbach, "Rom. Kaisertum und Verfassung bis auf Trajan, eine histor. Einleitung zu d. Schriften der Т." (Кельн, 1896); Büdinger, "Die Universalhistorie im Altert." (Вена, 1895); Dubois-Guchan, "Taciteet son siécle" (П., 1861); G. Boissier, "L'opposition sous les Césars" (П., 1887); L. Ranke, "Weltgeschichte" (в 3-м т., гл. "WЭrdigung der Geschichtsschreibung d. T."); P. Fabia, "Les sources de Tacite dans les Annales et les Histoires" (П., 1893); F. Ramorino, "Cornelio Tacito nella storia della coltura" (Милан, 1898). Лучшее критическое издание всех сочинений дал Т. Halm (Лпц., Тейбнера библ.), превосходное комментированное издание "Аннал" -- Niрperdey (Берл.) и Furneaux (Оксфорд, 1891--96, с богатыми примечаниями и ценными введениями), комментир. издание "Историй" -- Е. Wolff (Берл.), "Германии" -- Schweizes-Silder (1890) и Furneaux (Оксфорд, 1894). См. также Gerbex und Greef, "Lexicon Taciteum" (нач. 1877, еще неоконч.). Русский перевод В. И. Модестова, со статьей (СПб., 1886).

И. Г.

  
   Источник текста: Энциклопедический Словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона
  

II.

   Тацит, Публий Корнелий (Publius Cornelius Tacitus; ок. 55 -- ок. 120 н. э.) -- рим. историк-писатель. Род. в Галлии, происходил из новой знати; при императорах династии Флавиев занимал ряд гос. должностей, открывших ему дорогу в сенат. В сер. 90-х гг. Т. пережил идейный кризис, осознав тиранич. характер императорской власти. Уже в молодости Т. славился ораторским иск-вом, и его обращение к лит. творчеству связано со стремлением осмыслить личный и историч. опыт; к 97 относится его первое соч. "Жизнеописание Агриколы" ("De vita Julii Agricolae"). T. выразил двойственность раннего принципата (форма рабовладельч. монархии, при к-рой формально сохраняются респ. учреждения) и рим. историч. развития в целом; понимание истории как противоречивого процесса -- главная и самая ценная черта творчества Т. Уже в раннем соч. "Германия" ("De Origine et Situ Germanorum Liber", 97--98), одном из важнейших историч. источников в работе Ф. Энгельса "Происхождение семьи, частной собственности и государства", Т., описывая жизнь и обществ. устройство герм. племен, показывает, что состояние догосударств. свободы не только порождает достоинства -- суровость, простоту нравов, храбрость, но и неотделимо от дикости, нищеты и постоянных распрей. Осн. мысль "Диалога об ораторах" ("Dialogus de oratoribus", между 102 и 105) состоит в том, что блага, принесенные рим. обществу империей, привели к утрате духовных ценностей респ. поры. В соч. Т. ярко выражена моралистич., дидактич. тенденция.
   Мировая слава Т. основана на двух больших соч.: "Истории" ("Historiae"; окончена ок. 109) и "Анналы" ("Ab excessu divi Augusti Libri"), работа над к-рыми была прервана смертью автора. Из 14 книг "Истории", охватывавших события 69--96, дошли 1--4 и начало 5, посвященные гл. обр. гражд. войнам 69; из 16 книг "Анналов", излагавших рим. историю с 14 по 68, сохранились целиком 1--4 и 12--15, неполностью -- 5, 6, 11, 16, повествующие о правлении Тиберия (без конца), Клавдия (без начала) и Нерона (без конца). В центре этих соч. -- борьба императоров с сенатом, в к-рой для Т. нет правых: сенат, сопротивляющийся делу централизации империи, предстает как собрание косных и своекорыстных трусов; политика императоров, оправданная по своим конечным целям, непосредственно опирается на жестокую воен. силу, свирепый террор, уничтожая вековые нормы рим. обществ. и гос. жизни, нравств. и культурные традиции. Позиция Т. сводится к стоич. покорности судьбе.
   Значение Т. для истории худож. лит-ры связано с его методом типизации жизненного материала. История и политика у Т. всегда воплощены в конкретных людях, их страстях и поступках, реальные историч. личности выступают как определ. типы своего общества. Факт и обобщение, "история и поэзия" сливаются воедино, образуя особую худож. материю и наполняя соч. Т. яркими образами, неповторимыми в своей психологической убедительности. У Т. черпали сюжеты многие драматурги эпохи классицизма и Просвещения, в т. ч. Ж. Расин, Вольтер, Кребийон Старший и др.
   Соч: P. Cornelii Taciti libri qui supersunt. Ed. E. Koestermann, t. 1--2, Lipsiae, 1961--65; в рус. пер. -- Соч., т. 1--2, Л.; 1970.
   Лит.: Модестов В., Тацит и его сочинения, СПБ, 1864; Гревс И. М., Тацит, М. -- Л., 1946; Гаспаров М., Новая заруб. лит-ра о Таците и Светонии, "ВДИ", 1964, No 1; Boissier G., Tacite, 6 éd., P., 1926; Paratore E., Tacito, Milano -- Varese, 1951; Klingner F., Römische Geisteswelt, 3 Aufl., Münch., 1956, S. 451--74; Syme R., Tacitus, v. 1--2, Oxf., 1958.

Г. С. Кнабе.

   Источник текста: Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. -- М.: Сов. энцикл., 1962--1978. Т. 7: "Советская Украина" -- Флиаки. -- 1972. -- Стб. 416--417.
   Оригинал здесь: http://feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke7/ke7-4163.htm
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru