Гуткина И. Г.
Вспоминая Е. В. Тарле...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Из литературного наследия академика Е. В. Тарле
   М., "Наука", 1981
   

И. Г. ГУТКИНА

Вспоминая Е. В. Тарле...

   В памяти ярко запечатлелся мой первый визит аспиранта к научному руководителю Е. В. Тарле. Авторитет большого ученого, утонченная вежливость, чуть насмешливые глава внушали невольную робость. О чем будет спрашивать меня мой руководитель? Готова ли я для беседы о своей будущей диссертации? Но Тарле быстро и легко установил атмосферу доброй приязни. Все казалось мне необычным: большой кабинет с прекрасным видом на Неву, на стенах гравюры, портреты Лермонтова, Герцена, Достоевского и Толстого, небольшой письменный стол, на котором в изящном стакане много разных ручек. И никаких папок и бумаг. Все это, как оказалось, хранилось в не менее изящном секретере. Уловив мой взгляд, Евгений Викторович сказал шутя: "Разбросанные бумаги -- разбросанные мысли".
   Я принесла список литературы по теме диссертации и ждала разговора о монографиях, включенных в библиографию. Но неожиданно для меня беседа началась с "Войны и мира". Тарле сказал, что много раз читал это гениальное произведение и всегда открывал в нем новые грани. Никто до Толстого, по его словам, не показал с такой глубиной и мастерством воздействие исторических событий на жизнь целого народа. Тарле не был согласен с сатирическим изображением Наполеона, противоречивым считал он образ Кутузова. Евгений Викторович говорил об огромном значении исторической темы в мировой и русской литературе. Он вспоминал, что исторические романы сыграли в его юности немалую роль в утверждении интереса к истории.
   Когда же разговор коснулся моей диссертации "Франко-русские отношения в 1807--1808 гг.", то, обратив мое внимание на необходимость тщательного изучения рукописных материалов в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина и архивных фондов Ленинграда и Москвы, Евгений Викторович посоветовал мне сразу же -- по мере накопления материала -- писать отдельные куски и даже отдельные страницы работы. Хронологический порядок расположения материала потом легко будет установить.
   От прошлого Евгений Викторович перешел к животрепещущим вопросам современности. В 1937 г. таким острым вопросом была гражданская война в Испании и угроза Европе со стороны фашистской Германии.
   Я ушла от Тарле под впечатлением этой встречи, которая положила начало последующим встречам и содержательным консультациям. Личные беседы Тарле считал важнейшей формой научного руководства. Они помогали ему ознакомиться с духовными интересами аспиранта и внушить ему мысль о необходимости большого культурного кругозора для историка. Евгений Викторович был не опекуном, а настоящим руководителем, незаметно, но щедро делившимся с начинающими учеными своими энциклопедическими знаниями. Он старался развить "научное любопытство" и настойчивость в освоении того, что сделано нашими предшественниками и современниками в области изучаемой темы.
   Евгений Викторович главным образом ценил свежесть мысли и профессионализм в суждениях аспирантов. Это особенно сказывалось при обсуждении разделов работ, где были использованы малоизученные архивные материалы. От историка он требовал не простого изучения фактов, а глубокого анализа и обобщения их. Тарле осуждал бытовавшие тогда планы подготовки аспирантов, когда к самой диссертации приступали чуть ли не на последнем курсе аспирантуры. Нас, "своих", он ориентировал на сбор материалов уже в первые месяцы учебы параллельно с подготовкой к сдаче кандидатского минимума. При этом он уверял, что тот, кто связал свои интересы и свою судьбу с наукой, обязан лишать себя многого, и, смеясь, предлагал мне бывать в филармонии раз в неделю, а не "два раза в день".
   Тарле часто рассказывал, как он сам работал в архивах Франции и других стран, как много труда он вложил в большое исследование "Континентальная блокада", некоторые выводы которого доложил международному конгрессу историков в Лондоне в 1913 г. Профессор У. Эшли счел этот доклад весомым вкладом русской науки в работу конгресса. Но Тарле говорил, что его особенно тронуло внимание соотечественников к данной работе. Так, его обрадовало желание Г. В. Плеханова прочесть ее.
   Радость интеллектуального общения с Евгением Викторовичем испытывали многие посетители его кабинета. Душевная щедрость его была неисчерпаема. В то же время он был нетерпим к верхоглядам, самоуверенным и самонадеянным людям. Тарле осуждал человеческую черствость, бездушие и несправедливость. Тогда и сам он становился холоден, ироничен.
   По словам жены Тарле -- Ольги Григорьевны, дни отдыха у него были редки. Кроме исследовательской работы, почти ежедневного пребывания в библиотеках или архивах, он читал лекции в Ленинградском университете и Дипломатической школе в Москве. Тарле много времени уделял публикации статей в периодической печати и очень охотно и с большой любовью выступал с публичными лекциями на исторические темы.
   Слушание публичных лекций Тарле также было для нас своеобразной школой. Евгений Викторович с большим мастерством показывал, как надо освещать историю в современном ключе.
   Тарле прекрасно знал художественную литературу, как зарубежную, так и русскую. К русской классике он был особенно пристрастен. Я не припомню встречи, когда он не говорил бы о ком-нибудь из любимых им писателей. Профессор Б. М. Эйхенбаум как-то сказал, что хотел бы быть ассистентом Тарле, если бы тот прочел курс по Лермонтову. Евгений Викторович приветствовал включение в программу исторических факультетов курсов по русской и зарубежной литературе. В 1937 г. он был обрадован тем, как широко и ярко прошел в стране пушкинский юбилей и что были отброшены наконец вульгарно-социологические оценки великого национального поэта. На этот юбилей сам Тарле откликнулся статьей "Пушкин и европейская дипломатия". Его всегда удивляло тонкое понимание Пушкиным политической жизни Запада, и в первую очередь Франции.
   Велика была любовь Тарле и к Лермонтову. Он поражался тем, как много создал рано погибший поэт, не увидевший многих своих произведений в печати. Его привлекал неосуществленный Лермонтовым замысел написать трилогию о жизни русского общества времен Екатерины II, Александра I и Николая I. Среди настольных книг Тарле были переплетенные по специальному заказу тома сочинений поэта.
   Высоко ценил Тарле талант Гоголя. В часы отдыха он любил читать "Ревизора". Однажды он рассказал нам, как Наполеон III запретил постановку этой пьесы в Париже, узрев в ней опасные обличительные мысли. Нам, историкам, Тарле советовал читать письма Гоголя из-за границы.
   По признанию Тарле, его всю жизнь волновали Толстой и Достоевский. Говоря о сложности и противоречивости Достоевского как человека и писателя, Тарле называл недомыслием стремление выявлять в Достоевском главным образом реакционные начала. Он говорил о необходимости вскрыть и понять причины противоречивости писателя. Тарле высоко ценил роман "Преступление и наказание", многие страницы которого читал по памяти.
   Особое пристрастие Тарле испытывал к Герцену, которого помимо всего считал своим учителем в области стиля. Он говорил, что почти ежедневно перечитывает "что-нибудь из Герцена". И действительно, в его кабинете на столе всегда лежал какой-либо том его произведений. Порою он читал своим гостям отрывки из "Былого и дум". Своих учеников Тарле с пристрастием допрашивал, сколько раз они перечитывали это герценовское творение.
   Как-то Евгений Викторович рассказал нам о том волнении, которое охватило его, когда он читал обнаруженные им в парижской Национальной библиотеке девять неизвестных писем Герцена к историку Э. Кине. Эти письма были напечатаны Тарле в 1908 г. в журнале "Современный мир" (No 11).
   Итак, беседы с Тарле -- научным руководителем весьма часто выходили за пределы чисто исторических вопросов. Для нас это был своеобразный университет культуры.
   21 июня 1941 г. я защитила диссертацию, и Тарле и его жена решили отметить это "событие" на следующий день у себя дома. Но праздник не состоялся.
   В памятный для всех день 22 июня Тарле позвонил мне ранним утром и, извинившись за звонок, попросил прийти к ним пораньше. В его кабинете я застала уже несколько человек. Разговор шел о вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну, о котором редакции газет уже знали. В этот же день Тарле написал по просьбе "Ленинградской правды" статью "Фашизм -- злейший враг культуры" (напечатана 23 июня), заканчивающуюся словами: "Все в Европе, кому в самом деле дороги интересы прогресса человечества, в этот исторический момент, несомненно, душой с Советским Союзом, который и нанесет сокрушительный удар зарвавшимся насильникам". Уверенность в победе советского народа прозвучала и в речи Тарле, произнесенной 23 июня на митинге гуманитарных факультетов Ленинградского университета. Тарле был всегда хорошо осведомлен в вопросах международной политики и чутко реагировал на приближение мирового военного пожара. Теперь он активно включился во всенародную борьбу с агрессором.
   26 июня отправилась на фронт первая группа добровольцев университета; 30 июня здесь начала работать комиссия по организации народного ополчения. Тарле ежедневно приходил на исторический факультет и беседовал с добровольцами. Особенно запомнился в эти дни комментарий Евгения Викторовича к выступлению Черчилля по радио 23 июня. То были глубокие суждения историка о внешней политике Англии в канун второй мировой войны.
   Тарле выступал как лектор и публицист. 4 июня была уже подписана к печати его книга "Две Отечественные войны", а 6 июля в "Известиях" появилась статья "Война отечественная -- война освободительная".
   В июле 1941 г. институты Академии наук стали эвакуироваться. Тарле с женой и сестрой уехал в Казань. Я оставалась еще в Ленинграде. Частые встречи с Евгением Викторовичем теперь заменили его письма, в которых он с беспокойством расспрашивал о жизни осажденного города, университета, о жизни и здоровье учеников и друзей.
   Публичные выступления всегда были органической потребностью Тарле, обладающего незаурядным ораторским даром. В годы войны большие аудитории слушателей доставляли ему особую радость. Он непосредственно ощущал огромное значение своей пропагандистской работы. Весной 1942 г. начались его длительные поездки по стране. 24 мая он писал, что ездил более двух месяцев "по городам и весям", выступая в Иванове, Ярославле, Кирове, Куйбышеве, Уфе, Перми, Челябинске, Нижнем Тагиле. Это позволило ему воочию увидеть героику тыла. Беседы с рабочими произвели на Тарле огромное впечатление, он вспоминал о них и позднее, когда мы встретились с ним в Москве.
   В то же время кипучая деятельность лектора и публициста не приостановила научной работы ученого. 31 декабря 1942 г. он известил меня о сдаче в печать второго тома "Крымской войны", а 17 декабря 1942 г. писал, что решил приступить уже к новому труду. "Я затеял новую работу исследовательского типа, -- писал он, -- но с расчетом и на широкого советского читателя: "Внешняя политика и дипломатия России от конца Крымской войны до 1914 г. (1856--1914)"... Хочу в одном (правда, очень большом) томе дать картину основных людей и событий. М[ожет] б[ыть], выйдет что-нибудь путное". Архив "Внешней политики России" был в это время в эвакуации, и Тарле просил меня (я уехала вместе с университетом в Саратов в феврале 1942 г.) узнать, нет ли там личных фондов П. А. Сабурова, С. С. Татищева, Ф. Ф. Мартенса, В. А. Нелидовой.
   В мае и июне 1943 г. Евгений Викторович перенес две сложные операции. В больнице он узнал о гибели своих талантливых аспирантов (Е. Агеева, А. Беленкиса, И. Сморгона). Известие это было воспринято им как личное горе. Однако письма этих месяцев говорят не только о скорби, но и о гневе и ненависти к фашистам. "Сколько зла, сколько смертей от них [...]. Я хочу дожить до того момента, когда их растопчут" (И мая 4943 г.).
   В июле 1943 г. я приехала в Москву и сразу же получила от Тарле и его жены предложение бывать у них почаще. Евгений Викторович с большим интересом слушал рассказы о жизни университета в Саратове. Он мечтал приехать туда, чтобы прочитать хотя бы небольшой курс на истфаке. Но главной темой бесед был все тот же фронт.
   Болезнь не позволила Тарле принять личное участие во Втором антифашистском митинге советских ученых в Москве в июле 1943 г., но он показал мне свое обращение к ученым, в котором было отмечено героическое единоборство "русского народа против разбойничьих фашистских полчищ". Тарле предлагал ученым обратиться с приветствием к прогрессивным деятелям науки и культуры Англии и США, выступавшим с требованием открыть второй фронт.
   Обладая обширной информацией, Тарле много рассказывал об огромном воздействии героической борьбы Советского Союза на рост сопротивления агрессору в порабощенной Европе. Говорил он и о росте симпатий к нашей стране в среде русской эмиграции, особенно молодежи. От Тарле я впервые узнала о патриотическом поступке С. В. Рахманинова, передавшего сбор с двух своих концертов (в ноябре 1941 и ноябре 1942 гг.) консулу СССР в США на медицинскую помощь воинам нашей армии.
   О своей болезни Тарле говорил скупо, лечащему же врачу советовал не судить о больном по его паспорту, т. е. по возрасту. Но однажды, задумавшись, он вспомнил строки Пушкина:
   
   "Я говорю: промчатся годы,
   И сколько здесь ни видно нас,
   Мы все сойдем под вечны своды,
   И чей-нибудь уж близок час".
   
   Но это было краткой данью грусти. Тарле по-прежнему рвался к активной, полнокровной работе. В Саратове я снова получала письма, дышащие бодростью и оптимизмом. "Какое наслаждение слушать радио!" -- писал он 3 ноября 1943 г. Он снова уже много выступал и работал над новыми архивными материалами. "Я по уши в работе. Кажется, выйдет кое-что новое и занимательное. Если не выйдет, будет виновен автор, а не документы".
   Мне казалось, что порою кипучей энергией Тарле злоупотребляли. Он шутил: "Очень меня теребят, звонят. В Москве, по-видимому, думают, что я могу читать по 12 лекций в день и писать ежедневно по столько же статей. И что вообще в темах я абсолютно не ограничен". Особенно удивила его просьба газеты "Литература и искусство" написать статью о музыке Д. Шостаковича.
   Большое значение придавал Тарле решению издать коллективное исследование "История Великой Отечественной войны". Его радовало, что еще до окончания войны Академия наук запланировала в 1943 г. фундаментальный труд, который должен был запечатлеть по свежим следам событий великий подвиг советского народа. Тарле был включен в редколлегию этого труда.
   Вернувшись в Москву, он писал (16 марта 1944 г.) об обычной "запарке", а Ольга Григорьевна в письме добавляла, что это "отрывает Евгения Викторовича от письменного стола, к которому его тянет новое его увлечение -- Екатерина II".
   В июне 1944 г. университет возвратился в Ленинград. Осенью в Ленинград приехал Тарле. Волнующим было открытие юбилейной сессии ЛГУ (20 ноября), на которой Евгения Викторовича, только что изодранного членом Британского королевского общества, тепло приветствовали студенты и коллеги. На этой сессии он выступил с докладом "Основные принципы внешней политики Екатерины II". Поражало, как свободно, с каким блеском Тарле излагал обширный материал, создавал яркую картину войн и дипломатии России той поры.
   В ноябре--декабре 1945 г. научная общественность Ленинграда тепло отметила 70-летие Е. В. Тарле. 24 ноября его чествовали на историческом факультете. Была оглашена телеграмма ректора Парижского университета (Сорбонны) проф. Руси, извещавшая об избрании Тарле почетным доктором Сорбонны. В выступлениях академика В. В. Струве, профессоров О. Л. Вайнштейна, С. Б. Окуня, генерал-майора В. И. Круглова, студентов была отмечена необычайная разносторонность Тарле-ученого. Казалось, что говорили не об одном человеке, а по меньшей мере о пяти. Сам юбиляр был очень растроган. Не обошлось и без обычной шутки. "Когда это я так много успел сделать, -- сказал он, осматривая выставку своих работ, -- ведь мне исполнилось только 25 лет".
   В ответном слове Е. В. Тарле говорил о своем раннем интересе к истории и огромном влиянии на формирование этих интересов его учителей. С благоговением вспомнил он о И. В. Лучицком, руководство которого было особенно благотворно для Тарле -- студента Киевского университета. Юбиляр подчеркнул особо большое значение благоприятных условий, созданных для научного творчества после Октябрьской революции, открывшей доступ к богатейшим архивным фондам. Он обратился к молодежи истфака с призывом глубоко и серьезно изучать отечественную историю и великую летопись Отечественной войны 1941--1945 гг.
   После войны Тарле жил в Москве, не порывая, однако, связи с историческим факультетом ЛГУ. Он приезжал в Ленинград, чтобы читать курс по истории международных отношений первой половины XIX столетия и руководить аспирантами. Как всегда переполнен был актовый зал ЛГУ и на его лекциях (для всех сотрудников университета). Продолжались также выступления и в отдельных организациях города, неизменно вызывая огромный интерес многолюдных аудиторий. Евгений Викторович особенно любил выступать перед теми, кто работал в Ленинграде в годы блокады. Помню его лекцию в Институте переливания крови. Тарле охотно отвечал на вопросы слушателей, хотя председательствующий, известный хирург А. Н. Филатов, пытался "оградить" от них уставшего докладчика. Затем лектор превратился во внимательнейшего слушателя рассказа о том, как Институт работал в период войны.
   Восхищаясь героизмом ленинградцев, Тарле ознакомился сразу же после окончания войны с разрушениями, которые были сделаны фашистами как в Ленинграде, так и в любимых Тарле Павловске и Детском Селе. По его просьбе ему сделали фотографии руин дворцов. Тарле гордился тем, что в осажденном городе продолжали работу, в частности, сотрудники Эрмитажа Г. С. Верейский, И. А. Орбели и др. Тарле присутствовал на судебных процессах военных преступников и с возмущением говорил о цинизме, с каким "рассуждали" эти "гитлеровские мерзавцы" о своих злодеяниях в Ленинградской области.
   В послевоенные годы Евгений Викторович испытывал особый творческий подъем. Как известно, в 1945--1948 гг. им были написаны крупные исследования по истории военно-морского флота России во второй половине XVIII в. Он не признавал режима, рекомендуемого врачами, и постоянно спорил с лечащим его в Ленинграде академиком В. Г. Барановым. Избегал "безделья" он и в санаториях.
   Весьма относительный отдых в Гагре в 1947 г. завершился лекционной поездкой в Тбилиси и Баку, предложенной маршалом Ф. И. Толбухиным. Тарле почувствовал себя в родной стихии. 20 ноября он писал из Баку: "Если бы Вы видели столпотворение, отбрасывание милиции и бедных билетерш. Вчера через полчаса после окончания лекции мой автомобиль не мог еще продвинуться к подъезду, так как загромождена была автомобилями не только улица, но и два сопредельных переулка".
   Тарле отдавал много сил борьбе за мир. В августе 1948 г. он присутствовал на Всемирном конгрессе деятелей науки и культуры в защиту мира во Вроцлаве, а в ноябре сделал обширный доклад о нем в ЛГУ, сочетая информацию с живым рассказом об интересных встречах. Тарле особо остановился на выступлениях А. Фадеева, И. Эренбурга, французского профессора Марселя Пренана.
   Вскоре Тарле приехал в Ленинград, где много занимался в Публичной библиотеке и Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде. Интересно было наблюдать за тем, как он работает. Удивляла быстрота, с какой он просматривал материал, точно фотографируя в своей памяти целые страницы. Два-три часа его труда были очень значимы по результатам. Он не только искал и отбирал необходимые ему факты, они оживали в его представлении, обрастая связями со всем, что он уже знал.
   Работая над трилогией, Евгений Викторович спросил шутя у В. Г. Баранова, не открыли ли в медицине новые средства продления жизни. Услышав это, Мария Викторовна Тарновская заметила: "Мой брат ведь открыл старый способ укорочения жизни". В октябре 1950 г. она писала мне с тревогой: "Евгений Викторович так много работает, как будто ему под сорок. Я борюсь с этой неугомонностью, сколько могу, но это мало помогает". Свидетельство тому -- строки из писем тех лет. 17 октября 1950 г. он писал: "Просто запарка такая, что дохнуть некогда. Я -- в президиуме конференции мира 2 раза в день должен сидеть за красным столом. Это помимо всех прочих функций!!" 24 января 1952 г., сообщая, что не совсем здоров, добавляет: "Но выезжаю, работаю, читаю [...]. А чтобы я не сидел без дела, то Б[ольшая] сов[етская] энциклопедия, где я "редактор-консультант", подсылает гранки статеек для визы". 4 марта этого же года: "Сегодня ред[акция] "Военного вестника" прислала мне с одним из своих редакторов второй том документов о Кутузове (только что вышел) с просьбой написать о нем статью. Том занятный, и я обещал. А "мой" Кутузов уже сверстан и пойдет в 3-й книге "Вопросов истории"". Число примеров можно было бы увеличить.
   Приезжая в Ленинград, Евгений Викторович любил приглашать к себе коллег по истфаку и Институту истории. За чашкой чая он расспрашивал о жизни факультета, об облике послевоенного студента, о научной работе историков. На этих интересных встречах присутствовали В. В. Мавродин, P. С. Мнухина, С. Б. Окунь, Б. А. Романов, В. В. Струве, P. М. Яковкина. Для всех нас это всегда был своеобразный праздник, так как Евгений Викторович щедро делился своими знаниями, богатством встреч с разнообразными людьми, широкой осведомленностью об актуальных общественных и политических проблемах.
   У Тарле я встречала интересных людей -- народных артистов СССР (Е. И. Тиме, Ю. М. Юрьев), певцов и музыкантов (З. П. Лодий, М. В. Юдина), деятелей науки и культуры (H. Н. Качалов, И. А. Орбели), художника Г. С. Верейского. Тарле любил разговоры о литературе, искусстве, театре, в котором находил время изредка бывать. Он был внимательным слушателем и вместе с тем искусным дирижером, направляющим беседу в определенное русло. При этом он старался вникать в интересы своих гостей. Юрьев не раз вел с ним разговор о "Маскараде" Лермонтова и об исполнении роли Арбенина. Тарле восхищался воплощением в пьесе обличительных мыслей автора, выражая сожаление, что русский зритель поздно увидел драму Лермонтова целиком (с небольшими купюрами пьеса была поставлена в 1862 г. московским Малым театром). Евгений Викторович расспрашивал Юрьева и Тиме о постановке "Маскарада" В. Э. Мейерхольдом в Александрийском театре (премьера его состоялась 25 февраля 1917 г.). Тарле с большим интересом смотрел "Маскарад" в филармонии в 1947 г. в концертном исполнении, где Юрьев проникновенно играл Арбенина. Тарле жалел, что на нашей сцене редки постановки трагедий Шекспира "Король Лир" и "Макбет". Он говорил о большом впечатлении от шекспировских спектаклей, увиденных им во время пребывания в Лондоне. Особенное впечатление произвела на него игра известного английского артиста Г. Три.
   Е. И. Тиме очень нравилась мопассановская "Пышка", которую она читала на эстраде. Это послужило поводом к интересным высказываниям Тарле о социальном значении творчества Мопассана, которого он любил. G Юдиной Тарле говорил о Бетховене, об обстоятельствах создания им Третьей симфонии, которую тот вначале посвятил Наполеону. Личность последнего очень интересовала великого композитора, и он расспрашивал о Наполеоне генерала Ж. Б. Бернадотта.
   Интересными были также воспоминания Тиме, Юрьева и других гостей Евгения Викторовича о великой русской актрисе М. Н. Ермоловой, которую они очень хорошо знали. G большой любовью и преклонением Евгений Викторович всегда говорил о выдающейся оперной певице Н. А. Обуховой, которая бывала у Тарле на московской квартире. Он очень любил слушать русские романсы в ее исполнении.
   Частым гостем у Тарле была известная переводчица А. С. Кулишер, с которой он любил беседовать. После войны она переводила "Жизнь Наполеона" и "Воспоминания о Наполеоне" Стендаля, и Тарле давал ей весьма ценные, по ее словам, советы. В связи с этими переводами за столом нередко возникал разговор о Стендале. Евгений Викторович даже хотел написать предисловие к соответствующему тому Собрания сочинений писателя, но большая загруженность работой не позволила ему сделать это.
   В послевоенные годы Тарле очень интересовался достижениями в области физики, астрономии и естественных наук. Эти темы являлись предметом его бесед с С. И. Вавиловым, которого Евгений Викторович глубоко уважал.
   Но о чем бы ни говорилось на встречах у Тарле, даже в домашней обстановке, разговор неизменно переключался на вопросы все более расширяющейся борьбы за мир. Он рассказывал не только о работе Советского Комитета защиты мира, членом которого являлся, но и о деятельности национальных комитетов в разных странах; в частности, интересными были его рассказы о деятельности Французского комитета защиты мира.
   Тарле дал высокую оценку выступления Д. Д. Шостаковича на втором Всемирном конгрессе сторонников мира в Варшаве в ноябре 1950 г. Он сказал удивленно, что знал до сих пор Шостаковича как талантливого композитора, а теперь увидел в нем еще и тонкого дипломата.
   В последний раз я встретилась с Евгением Викторовичем и его женой в начале сентября 1954 г. на подмосковной даче в поселке Мозжинка. Тарле сильно изменился внешне, но все еще бодрился, старался шутить, сохраняя свой обычный интерес ко всему окружающему. Евгений Викторович и Ольга Григорьевна выразили надежду оказаться весною в любимые ими белые ночи на Дворцовой набережной. На мгновение Тарле стал прежним и со столь знакомой интонацией произнес:
   
   "Люблю тебя, Петра творенье,
   Люблю твой строгий, стройный вид,
   Невы державное теченье,
   Береговой ее гранит".
   
   В эту встречу Евгений Викторович говорил о А. П. Чехове, 50-летие со дня смерти которого по решению Всемирного Совета Мира отмечали многие страны. Тарле высоко ценил чеховское мастерство.
   Он признался, что скучает без больших встреч, без лекционной работы, сказал, что ему очень хочется выступить в студенческой аудитории. И шутливо добавил: "Однако не могу пожаловаться на праздность существования, на моей террасе еще пахнет работой". Он показал последние переводы своих книг "Талейран" и "Крымская война". Думая о чем-то заветном, Евгений Викторович спросил меня, как я понимаю чувство зависти, и тотчас же добавил: "Сознаюсь, завидую потомкам. Кажется, им завидовали многие русские писатели".
   Всегда внимательный к работе своих друзей и учеников, Тарле и в этот раз расспрашивал о моих научных делах и дал мне ряд ценных советов. Прощаясь со мною, Евгений Викторович тихо сказал: "Пусть печаль Ваша будет светла, как говорил Пушкин", -- а громче произнес: "Verba volant scripta manent" {"Слова улетают, написанное остается" (лат.).}.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru