Lib.ru/Классика: Тэффи. Рубин принцессы

Н. А. Тэффи

Рубин принцессы

Тэффи Н. А. Собрание сочинений.

Том 2: "Неживой зверь"

М., Лаком, 1997.

Руданову пришлось повторить свой вопрос два раза, прежде чем нагнувшаяся к нему барышня расслышала его. Целая батарея пишущих машин трещала и щелкала, заглушая его голос своим прерывистым дерзким стуком.

-- Переписать ко вторнику? -- переспросила еще раз барышня. -- Сейчас я вам пошлю Аглаю Николаевну, это по ее части.

"Знакомое имя", -- подумал Руданов, следя глазами за своей собеседницей. Она миновала два столика и, остановившись у третьего, сказала что-то маленькой худенькой девочке, старательно подчищавшей резинкой переписанную рукопись. Девочка встала и, некрасиво хромая, подошла к решетке, отделявшей заказчиков от работающих барышень.

Она взяла сверток из рук Руданова и стала подсчитывать листы. Руданов молча смотрел на нее. Вблизи она казалась не ребенком, а взрослой девушкой, но такой маленькой и заморенной, что на нее больно было смотреть. Бесцветно-льняные косы, пришпиленные вокруг головы, были, пожалуй, красивы сами по себе, но своим серебристым отливом они еще больше подчеркивали желтовато-серый колорит поблекшей кожи исхудалого личика. Такие же бесцветные брови и ресницы, светлее цвета лица, тоже портили и без того некрасивые и неправильные черты.

Руданов задумался. Ему показалось, что он уже видел ее где-то, или просто похожую на нее девушку, и никак не мог вспомнить.

"Аглая... Аглая"... -- вспоминал он.

-- Ровно тридцать листов, -- сказала барышня, поднимая на него мягкие темно-синие глаза.

-- Принцесса! -- чуть не вскрикнул он, обрадовавшись, что, наконец, вспомнил.

Она вздрогнула и, густо покраснев, удивленно и растерянно глядела на него.

-- Простите, барышня, но ведь я имею удовольствие видеть...

-- Да, да, -- перебила она его. -- Я -- Аглая Уздольская. Но откуда вы знаете, что меня так звали? Вы меня так назвали...

-- Ну, еще бы! Ведь я вас, Принце... Аглая Николаевна, ребенком знал. Мы были друзьями с вашим отцом.

Личико барышни вдруг словно потемнело все, и глаза тревожно и тоскливо забегали.

-- Вы не помните меня, Принцесса? Я Руданов. Мы раз с вами целый вечер болтали. У вас было черное бархатное платье, и я дразнил вас монашкой. Нет? Не помните?

-- Кажется, помню, -- сказала она. -- Фамилию вашу помню и то, что вы сейчас рассказали, тоже... как сквозь сон. Только вы, вероятно, очень изменились.

Руданов грустно усмехнулся и провел рукой по своим густым седеющим волосам.

-- Конечно! Я ведь тогда совсем мальчишкой был. А вы, Принцесса, вы теперь одна живете? Вы не замужем?

-- Да, я одна, -- отвечала она, приподняв светлые брови. -- Может быть, вы зайдете ко мне? Я живу на этой же улице в шестом номере, у Никаноровой.

-- Благодарю вас, я зайду. Я ведь теперь живу постоянно в Одессе, а сюда приехал по делам. Недели через три опять уеду.

-- Так зайдите ко мне сегодня. Я дома с девяти часов. Мне так интересно поговорить с вами... Я никого не встречаю из прежних, а вы называете меня Принцессой. Мне это так приятно, так приятно, даже смешно...

-- Непременно приду, Принцесса, -- улыбнулся Руданов.

-- Теперь я пойду, здесь неловко говорить, -- сказала она и, не подавая ему руки, собрала рукопись и пошла на свое место. Он поклонился уже ей вслед, а она, обернувшись, взглянула на него пристально, словно глазами просила его прийти к ней.

"Какое странное и жалкое существо", -- думал Руда-нов, спускаясь с лестницы.

Он вспомнил веселого, красивого Николая Уздольского, которого знавал лет пятнадцать тому назад, когда был еще совсем молодым человеком. Уздольский был вдовцом и обожал маленькую Принцессу, как он называл свою единственную дочь Аглаю. Уздольский был богат, жил широко, много кутил. Маленькую Принцессу учили мало, потому что она была очень болезненна, унаследовав от покойной матери предрасположение к чахотке. Целые дни сидела она в большом зеленом бархатном кресле; у нее болело колено, и ей два раза делали операцию...

Когда Руданов переселился из Петербурга в Одессу, Аглае было лет тринадцать. С тех пор он потерял Уздольских из виду. Лет восемь тому назад прошел слух, будто Николай Андреевич, попавшийся в какой-то темной истории, умер нищим в доме предварительного заключения.

"Бедная маленькая Принцесса, -- думал Руданов, -- она так смутилась, когда я вспомнил об ее отце. Надо навестить ее".

Ровно в девять часов он звонил у двери, дощечка которой извещала, что квартира принадлежит Анне Ивановне Никаноровой -- массажистке. Открыла ему толстая баба в грязном платье с засученными рукавами.

-- Дома барышня? -- спросил Руданов, боясь, что пришел, может быть, слишком рано.

-- Где ж ей быть-то? -- мрачно ответила баба и повела его по узкому, темному коридорчику, оканчивавшемуся кухней. У последней двери она остановилась и, громко постучав, впустила Руданова в маленькую белую комнатку. Принцесса ждала его, сидя у стола, накрытого к чаю. Она немножко принарядилась, надела светлую кофточку и маленький медальончик на серебряной цепочке.

-- Так вот вы как живете? -- сказал Руданов, усаживаясь на расшатанный венский стул и видя, что она покраснела, прибавил, не желая обидеть ее: -- У вас очень уютно.

-- Не хотите ли стаканчик чаю? -- спросила она, не зная, очевидно, как занять гостя.

Руданову чаю не хотелось, но, увидя сделанные приготовления, он ответил, что выпьет с удовольствием.

-- Так я распоряжусь, -- и она вышла.

Руданов оглядел комнатку Принцессы. Гладкие обои, узенькая кроватка под серым байковым одеялом, наполовину скрытая старенькой ситцевой ширмой. Ломберный стол, застланный серой чайной скатертью, рваной и побуревшей от стирки. На столе тарелка с сухарями и распечатанная восьмушка чаю. Стеклянная сахарница с разбитой крышкой. На подоконнике чернильница, несколько коробочек и почтовая бумага, прикрытая старой газетой. Маленький растрескавшийся комод с кривым зеркальцем. В углу, на вбитых в стену гвоздях -- платья, завешанные простыней...

Принцесса вошла, неся стакан и чашку. За ней следовала сердитая баба с самоваром.

-- Даша, -- слегка покраснев, спросила принцесса, -- тут у меня на комоде было варенье. Вы не видели?

-- Уж у вас вечно все пропадает, -- ответила баба и вышла, хлопнув дверью.

-- Однако, она вас строго держит, -- засмеялся Руданов.

-- Ах, нет, она в сущности добрая.

Разговор не клеился. Руданов досадовал, что пришел, и вместе с тем чувствовал к этой бедной, убогой хромоножке какую-то странную, острую жалость, которая ныла у него в сердце, как ноет больной зуб.

-- Скажите, Принцесса, вы давно занимаетесь перепиской?

-- Да, уже третий год. Раньше я все хворала, не могла. И все-таки тогда еще были кое-какие деньги. Теперь я чувствую себя довольно хорошо и могу работать. Простите, я не знаю, как вас зовут.

-- Евгений Андреевич.

-- Вот что, Евгений Андреевич, расскажите мне что-нибудь о том времени, когда я была Принцессой. Что-нибудь!

Руданов, тронутый ее тихой, робкой просьбой, стал отчасти припоминать, отчасти фантазировать, а она слушала, глядя прямо перед собой блестящими, оживленными глазами, и два ярких, розовых пятнышка выступили у нее на щеках.

-- Так я была гордая? -- перебивает она его, слегка улыбаясь.

-- Да, да! Ужасно гордая! Настоящая принцесса! Сидите в своем бархатном кресле и с таким достоинством протягиваете для поцелуя свою ручонку. А погладить ваши локоны, конечно, никому и в голову прийти не могло.

-- Косы, а не локоны. Я всегда косы носила.

-- Ну да, косы, косы. И вы были такая честная и строгая. Раз вы что-то рассказали, а кто-то из нас не поверил. "Вы, говорит, Принцесса, сочиняете". Так надо было видеть, как вы на него посмотрели! Мы потом долго вспоминали.

Руданов досидел до одиннадцати часов. Много раз, утомленный, хотел он подняться, но ему жаль было бросать ее, эту маленькую, некрасивую девушку, которая так жадно слушала его. Ему приятна была ее радость.

-- Вы, должно быть, очень устаете на службе? -- спросил он, глядя на ее измученное личико.

-- Да, ужасно! Больше всего утомляет меня не моя работа, а этот ужасный непрерывный шум, в котором я живу целый день с девяти утра до девяти вечера. Ах, эти машины, как они страшно трещат! Под вечер, когда у меня начинается жар и ноет грудь, я уже ничего не понимаю. И мне кажется тогда, будто целая сотня кастаньет нащелкивает какой-то безумный танец, и под этот треск тихо-тихо кружатся и прыгают перед моими глазами красные и зеленые пятна. Мне очень тяжело жить, и вы себе и представить не можете, какое для меня счастье, что я вас встретила, что вы знаете мое прошлое и знаете, что я Принцесса. Ведь у меня от прошлого ничего, ничего не осталось, кроме вот этого камушка, -- прибавила она, дотрагиваясь до своего медальончика.

-- Какой это камушек? -- спросил заинтересованный Руданов.

-- Это розовый рубин в старинной серебряной оправе. Мне его подарил отец давно-давно, когда я была совсем еще маленькой. Он мне сначала не понравился, но отец сказал, что принцессы всегда должны носить что-нибудь необыкновенное. Я его теперь очень люблю и ношу постоянно. Это действительно большая редкость. Такой необыкновенный цвет и такая чудная оправа. Я с ним никогда, никогда не расстанусь. Знаете, у меня было очень тяжелое время, когда я чай без сахару пила и сама свои кофточки стирала, но мне ни разу не пришла в голову мысль продать мой камушек, хотя за него, пожалуй, дали бы рублей шестьдесят.

Она даже понизила голос из уважения к такой крупной сумме.

-- Дайте мне рассмотреть ваше сокровище, -- попросил Руданов.

Она с трудом сняла через голову серебряную цепочку, сдвинув свои льняные косы.

Рубин был довольно большой, старинной огранки, бледно-розового цвета. Оправлен он был тремя черными бурбонскими лилиями, которые сдерживали его согнутыми лепестками.

-- Интересная вещица. Мне только не нравится цвет. Точно леденец.

-- Не нравится? -- печально протянула Принцесса.

-- То есть, я хотел сказать, что, может быть, темный был бы красивее. Но нет, нет!.. Так гораздо оригинальнее.

Она радостно улыбнулась.

-- Я была уверена, что он вам понравится. Ведь я никогда с ним не расстанусь. Пока он у меня на шее, всякий поймет, что я настоящая принцесса. Мещанка давно бы купила себе новую кофточку или модную шляпу. Только настоящая принцесса может ходить такая рваная и обтрепанная, потому что она любит маленький цветной камушек!

Руданов ушел, обещав непременно зайти еще раз.

Когда он зашел через два дня в кабинет переписки за своей рукописью, принцесса подошла к нему и сказала с робким упреком:

-- А вы так и не пришли ко мне!

-- Простите, я был очень занят. Я непременно зайду.

-- Приходите сегодня, -- попросила она.

Он обещал и опять просидел у нее целый вечер, скучая и мучась своей томительной жалостью. Он все боялся как-нибудь обидеть ее, выбирал слова и выражения, старался быть и почтительным и ласковым. Он любовался без конца ее рубином, хвалил ее бесцветные волосы и, уходя, связал себя обещанием непременно прийти на другой день вечером. И на другой день повторилась та же история.

Через две недели он стал с нетерпением отсчитывать дни и торопить дела, задерживающие его в Петербурге. Много раз приходило ему в голову, что он мог бы обмануть Принцессу, сказать, что должен уехать раньше, чем думал, распрощаться и не показываться ей на глаза. Но когда он приходил в маленькую белую комнатку и видел худенькую хромоножку, нарядившуюся в белую кофточку, и понимал, для чего она распустила свои длинные косы, самое твердое решение гасло в нем, оставляя тоску и досаду на собственную слабость.

А она, пригретая его лаской, с каждым днем все ближе прижимала к нему свою душу и словно опутывала его тонкой, липкой паутиной, противной для него, но которую разорвать было так больно.

В воскресенье он повел ее гулять. Она медленно ковыляла рядом с ним, маленькая и жалкая, в какой-то необыкновенно плоской шапочке и в больших вязаных перчатках. Она скоро устала и раскраснелась синеватым румянцем, но все хотела идти дальше. Руданов мучился за нее и не смел даже предложить ей руку, чтобы она не подумала, что он заметил ее хромоту.

После прогулки она зазвала его к себе и опять поила невкусным чаем со старыми сухарями, а ему страшно хотелось есть и он не смел ничего купить по дороге, потому что боялся обидеть ее. Уже поздно вечером вспомнил он, что собирался идти в театр и даже взял утром билет, рассчитывая, что прогулкой уничтожается обязательность вечернего посещения.

"Ловко! -- подумал он. -- Два года собирался в балет, и вот теперь извольте, с билетом в кармане, услаждать эту альбиноску".

Он вдруг почувствовал злобу против Принцессы и, встав с места, сказал, что хочет спать и что у него болит голова.

Она вдруг притихла вся и безропотная, покорная, не сказав ни слова, пошла со свечкой проводить его в переднюю. Надевая пальто, он старался не смотреть на нее и видел только, как дрожит огонек в ее худенькой ручке, и ему хотелось ударить ее, толкнуть и потом долго, долго плакать над ней.

Он плохо спал ночью, а под утро приснилось ему, что она умерла, и он проснулся измученный и разбитый, с прежней тоской и жалостью к ней.

Днем зашел к нему поверенный и посоветовал для ускорения дел съездить дня на два в Москву. Руданов с радостью ухватился за эту мысль. Весь день был он спокоен и доволен и когда вспоминал о предстоящем прощании с Принцессой, повторял себе, что не ехать он, во всяком случае, не может. Вечером он купил большой букет бледной пушистой сирени и пошел к Принцессе. По дороге, проходя мимо ювелирного магазина, он заметил выставленную в витрине небольшую круглую брошку, центр которой составлял бледный розовый камень.

"Интересно посмотреть, -- подумал он, -- может быть, такой же рубин, как у Принцессы".

Он зашел и попросил показать ему брошку. Камень действительно оказался рубином.

-- Есть у вас еще такой же? -- спросил он приказчика.

-- Нет, это единственный. Такой цвет попадается редко и требуется мало, разве что на любителя.

-- Скажите, -- подумав, спросил Руданов, -- вы могли бы вынуть его и вставить в другую оправу? Я хотел бы сделать из него булавку для галстука.

-- Конечно, можно. Какую оправу прикажете?

-- Отлично! Я хочу оправить ее в черное серебро. Оправа должна быть совсем особенная, я вам принесу рисунок завтра утром.

И он ушел, улыбаясь своим мыслям. Он думал о том, как обрадуется маленькая Принцесса, когда увидит, что у него такая же вещица. Она непременно подумает, что он очень любит ее, если захотел иметь одинаковое украшение...

Принцесса встретила его вся встревоженная и насторожившаяся, но увидев его веселую улыбку и красивый душистый букет, вдруг вспыхнула вся такой светлой молодой радостью, какой Руданов и подозревать в ней не мог. Она схватила цветы, спрятала в них свое покрасневшее лицо и смеялась, и вздрагивала худенькими плечиками, точно после долгого, скучного сна охватил ее ветерок свежего, ясного утра.

Потом, немножко успокоившись, она уселась на свое место и, все не выпуская букета, тихонько погладила Руданова по руке.

Он был глубоко тронут и смущен.

"Господи! да она, кажется, влюблена в меня! -- с тревогой подумал он. -- Вот еще не было печали! Ну что мне теперь делать?"

И радость, и спокойствие снова покидали его, уступая место жалости к ней и злобе на эту жалость.

-- Знаете, Принцесса, у меня может быть, скоро будет такой же медальончик, как у вас, -- сказал он ей.

Она улыбнулась лукаво, точно слушая детский лепет.

-- Такого медальона вы нигде не найдете. Это фамильный. Он остался от моей матери.

-- Вы, может быть, думаете, что и камня такого больше на свете нет?

Она молча покачала головой.

-- Дайте мне рассмотреть его как следует, -- сказал он, -- я хочу срисовать узор оправы.

Она сняла цепочку, как и в первый раз, прямо через голову. Руданов долго разглядывал затейливую вещицу и, вынув записную книжку, тщательно срисовал форму черных линий, окаймлявших камень.

-- Так вы говорите, что у вас будет такой же медальон?

-- Захочу, так будет. А не найду, так украду у вас. Уж у меня всегда будет то, чего я захотел! -- прибавил он с таким ударением на последних словах, что брови Принцессы приподнялись в каком-то наивном удивлении.

Громко ударив в дверь кулаком, вошла сердитая баба и велела Принцессе поторапливаться с чаем, потому что она желает чистить самовар.

Принцесса сконфузилась и засуетилась с своим убогим хозяйством, а Руданов все рассматривал заветный медальончик.

-- Ах, да! -- спохватился он вдруг. -- Я должен сообщить вам довольно неприятную -- для меня, конечно, -- новость. Я уеду дня на три в Москву.

Она посмотрела на него испуганно, и щеки ее вдруг сделались пепельно-серого цвета.

"Господи! -- подумал он, -- вот мука-то! Еще в обморок упадет! Прямо проклятие какое-то".

-- Вы, наверное, вернетесь? -- спросила она, наконец, и улыбнулась такой жалкой улыбкой, точно просила у него прощения за то, что смела так мучиться.

-- Ну, конечно! Какая вы странная.

И он долго сидел у нее, разговаривал с напускным оживлением, но она слушала его рассеянно и отвечала невпопад.

Провожая его в переднюю, она долго старалась отдалить последнюю минуту, неумело и скучно затягивая разговор. Потом вдруг быстро повернулась и пошла к себе, низко понурив голову и приподняв худенькие плечики. Руданов понял, что она плачет, и ему захотелось пойти за ней, остановить ее и сказать ей что-нибудь простое и ласковое, но руки сами отворили дверь, и он вышел на лестницу, злой и расстроенный.

-- Ну что я буду делать с ней? -- спрашивал он себя в сотый раз. -- Ну чем я виноват, что она калека, и безобразна, и глупа, эта жалкая дура? Где ж я возьму для нее красоты и здоровья! Не понимаю, чего она от меня, наконец, хочет? Не могу же я жениться на ней только из-за того, что она так безобразна!

И он стиснул зубы и ускорил шаг, точно сам испугался того, что подумал. Ему показалось, что эта ноющая, непонятная жалость, так долго мучившая его, вылилась, наконец, в определенную и противную мысль.

Он провел тревожную ночь и рано утром был уже на ногах. Чтоб убить как-нибудь время до поезда, он пошел к ювелиру, у которого видел вчера брошь, и, показав свой рисунок, попросил сделать булавку через два дня.

Ювелир понял, что от него требовалось, и обещал в срок выполнить заказ.

В Москве Руданов пробыл меньше, чем думал, и через три дня был уже в Петербурге. Дела были почти прикончены, и он готовился дня через два отправиться домой.

Вечером, в день своего приезда, он пошел к ювелиру, взял заказанную им булавку и весело улыбался, рассматривая ее: сама Принцесса не стала бы спорить, что это двойник ее медальончика. Он положил булавку в футляр и пошел к Принцессе.

Он застал ее очень бледной и расстроенной, с распухшими от слез глазами и нервно вздрагивающим ртом. Она точно осунулась и постарела за те три дня, что он ее не видел.

-- У меня большое горе, -- ответила она на его участливые расспросы. -- Я... потеряла... у меня пропал мой розовый рубин...

И она отвернулась к стене, пряча от Руданова свое лицо.

-- Быть не может! -- удивился тот. -- Ведь вы его никогда не снимали?

-- Я сняла его в последний раз тогда вечером, когда вы его срисовывали, и только утром заметила, что его нет у меня на шее...

-- Да вы хорошо ли искали? -- спрашивал искренно огорченный ее горем Руданов.

-- Искала всюду, -- ответила она, тихим, убитым голосом.

-- Не украла ли его ваша прислуга? У нее вид такой подозрительный.

-- Это для меня большое, большое горе, -- продолжала, не слушая его, Принцесса. -- Вы не знаете -- я страшно суеверна. А я с детства привыкла думать, что мой камушек мне когда-нибудь счастье даст. Последнее время я особенно верила в это... Простите, я сама не знаю, что говорю... Знаю только, что теперь все кончится и будет горе... горе будет...

И она заплакала, тихо вздрагивая плечами. Он в отчаянии стиснул руки и решительными шагами направился в кухню.

-- Слушайте, голубушка, -- сказал он представшей перед ним толстой бабе, -- у барышни пропал медальон! Чтоб он завтра же был найден, иначе будет плохо. Я шутить не люблю.

Баба выпучила глаза и вся побагровела.

-- Вы, барин, напрасно ко мне на кухню с такими разговорами являетесь, -- заорала она вдруг, словно опомнившись. -- Никаких я бральянтов не брала и не видала. Можете звать полицию и обыскивать, если хотите. Сами же штраф заплатите. Вот смотрите...

Она побежала к своему сундуку и, с треском распахнув крышку, стала выбрасывать на пол свои юбки.

-- Вот... вот... Где тут у меня бральянты лежат? А? Сама неряха, а на людей грех наводит. Растеряха! Первый раз такую вижу. Я барыне сразу сказала: от этой хромой спокою никому не будет. Бог шельму метит...

Руданов хлопнул дверью и пошел к Принцессе.

-- Черт знает, что такое! -- злился он. -- Как можно быть такой индюшкой, что каждая грязная баба позволяет себе чуть не в лицо ей плевать.

Принцесса уже не плакала. Она встретила его, стараясь заглянуть ему в глаза и слегка улыбаясь своими бледными, тонкими губами.

-- Ну, слава Богу, кончены слезы, -- сказал Руданов, с трудом пересиливая свое раздражение. -- Обещаю вам, что если через два дня не найдете ваш медальон, я вам закажу точно такой.

Она недоверчиво и упрямо покачала головой.

-- Ну что за глупое упорство! -- вспылил он. -- Вот смотрите, что я достал три дня тому назад.

И он, вынув из кармана футляр, показал Принцессе свою новую булавку.

Она взглянула на нее, потом перевела на Руданова свои широко раскрывшиеся глаза.

-- Это... это шутка? -- сказала она сдавленным голосом.

-- Какая там шутка! Просто заказал булавку такую же, как ваш медальон, -- вот и все. Взгляните!

Она взяла булавку из его рук.

-- Да, да... Он должен был сделаться вашим, -- чуть слышно проговорила она. -- Я только очень удивилась и не понимала, за что вы бранили Дашу...

"Господи, я прямо с ума сойду! -- думал Руданов. -- Положительно эта идиотка думает, что я взял ее медальон и сделал из него булавку. Идиотка! Идиотка!" -- повторял он с каким-то злобным наслаждением.

Она вдруг подняла голову и посмотрела на него ясно и ласково.

-- Теперь я поняла, что это была шутка!

-- Это становится невыносимо! -- вскрикнул Руданов. -- Ведь я же говорю вам, что заказал эту булавку. Понимаете? Нашел в магазине такой же рубин и заказал из него булавку. Чего же вы от меня хотите -- черт возьми!

И, не владея больше собою, он со всей силы стукнул кулаком об стол.

Все ее лицо, жалкое, испуганное, задрожало мелкой дрожью, и крупные слезы потекли по землисто-бледным щекам.

-- Друг мой! Милый мой! -- залепетала она. -- Ради Бога! Не надо на меня сердиться! Вы поймите только... Ведь это было бы для меня такое счастье, если бы вы взяли мой камушек... А вы говорите, что это другой... Поймите -- мне ничего не надо. Я была бы счастлива, если бы вы сказали, что мой рубин у вас. Ведь это значило бы...

"Что это значило бы,, хотел бы я знать, -- с бешенством, кусая себе губы, думал Руданов. -- Ага, понимаю! Она в меня влюблена, и такая бесцеремонная выходка с моей стороны была бы ей очень приятна. Это, видите ли, вполне входило бы в ее расчеты и планы на мой счет".

-- Знаете что, Аглая Николаевна, -- сказал он, сдерживая себя, -- вы пока возьмите мою булавку, пока ваша вещь не нашлась.

-- Зачем вы меня так назвали? -- застонала она. -- Не надо мне, ничего не надо, только не обижайте меня так!

И она погладила ему руку своей дрожащей, холодной и мокрой от слез рукой.

Это прикосновение вызвало в нем дрожь отвращения к ней, убило на минуту ноющую жалость, и злоба свободная и несдерживаемая вспыхнула, как пламя, прорвавшееся из окна горящего дома.

-- Простите меня, мне пора, -- сказал он, тяжело переводя дыхание, и пошел в переднюю.

Она бежала за ним, как прибитая собачонка, и все повторяла:

-- Ведь вы вернетесь? Вы придете еще? Да? придете?

Он ответил ей нетерпеливым жестом и быстро сбежал с лестницы.

Вернувшись домой, он решил, что уедет на другой же день. За ночь решение его только окрепло. Минутами, забыв историю последнего дня, он снова начинал с нежной тоскою думать о бедной маленькой Принцессе. Вспоминалось почему-то тоненькое байковое одеяльце, покрывавшее ее постель...

"Худенькое одеяльце, -- думал он. -- Она, верно, зябнет под ним в холодные зимние ночи..." Но он ловил себя на этих мыслях и злобно и беспощадно отбрасывал их прочь.

Утром он сбегал к своему поверенному и, наскоро покончив дело, уложил вещи к отъезду. По дороге на вокзал он заехал к Принцессе, вполне уверенный, что в этот час она бывает на службе, и оставил ей свою визитную карточку.

Уже в вагоне он почувствовал себя спокойнее и веселее. Вернувшись, он еще некоторое время с тяжелым чувством вскрывал утреннюю почту, боясь, что Принцесса вздумает писать ему, так как на его визитной карточке был его одесский адрес. Но время шло, миновало несколько недель, и он вполне успокоился.

Осенью уехал он в Берлин, где провел всю зиму, а ранней весной, возвращаясь к себе, снова приехал по делам в Петербург.

Проходя мимо цветочного магазина, он увидел целый куст нежной, прозрачной, как кружево, сирени и вспомнил о маленькой Принцессе. Ему вдруг захотелось опять повидать ее, захотелось снова испытать ее обожание. Задумчивый, пошел он к знакомой улице, поднялся наверх. На двери не было больше имени Никаноровой. Он поднялся выше, думая, что ошибся этажом. Оказалось, что Никанорова давно переехала, а об ее жиличке дворник ничего не знал.

Тогда Руданов решил пойти в кабинет переписки, где служила Принцесса, и повидать ее там, хотя эта встреча на глазах у всех не представлялась ему приятной.

"Еще плакать начнет, Бог ее знает", -- думал он спокойно, без злобы и без прежней томительной жалости.

Придя в салон переписки, он окинул глазами склоненные над машинами женские головы, но не мог различить между ними бесцветных льняных кос Принцессы. Треск и щелканье машин оглушали его.

"Словно целые сотни кастаньет", -- вспомнил он ее сравнение, и ему захотелось поскорее увидеть ее.

-- Простите, барышня, -- обратился он к сидевшей с краю черноволосой толстушке. -- Могу я видеть госпожу Уздольскую?

-- Кого? -- переспросила та. Он повторил.

-- Не знаю! -- ответила она растерянно. -- У нас такой нет.

-- Кого им надо? -- спросила ее соседка. -- Уздольскую? Вам Уздольскую? Она давно умерла. Зимой. Разве вы не знали?

Руданов молча поклонился и вышел.

-- Так вот оно что! Умерла маленькая Принцесса.

Он вышел на улицу, и город показался ему тихим и пустым, словно маленькая Принцесса занимала в нем когда-нибудь большое место.

Он прошел мимо окна с сиренью и снова вспомнил ее радость, и цветы показались ему бледными и таинственными, словно выросшими на забытой могиле, но на сердце его не было ни тревоги, ни жалости. Оно было тихо, грустно и спокойно.

Не торопясь, покончил он свои петербургские дела и вернулся в Одессу.

В день его приезда, вечером, прислуга доложила, что его спрашивает мальчик от портного.

-- Какого портного? -- удивился Руданов.

-- А которому отдавали летний костюм поправлять, прошлогодний-то. Он уж два раза наведывался, там какую-то штучку нашли...

Руданов вышел в переднюю.

Худенький черноволосый мальчик подал ему маленький сверточек, что-то вроде пуговицы, завернутой в тонкую синюю бумажку.

-- Хозяин нашел в вашем пинжаке, -- сказал он. -- За подкладку заваливши. Видно через карман проскочила. Он этта нащупал, ножницам пропорол, смотрит -- камушек. Сейчас меня и послал, а то, грит, схватятся...

Слово "камушек" напомнило Руданову что-то тяжелое, тоскливо-тревожное. Смутно удивляясь своему странному волнению, он поспешно сорвал бумажку и тихо ахнул: в его руке был бледно-розовый рубин, оправленный черными лилиями.

Страшная догадка шевельнулась в его душе, но он не позволил себе поверить ей.

-- Не может быть! Не может быть! -- повторял он. -- Я не хочу, чтоб это так было!

Он бросился к себе в кабинет и, вынув из стола узкий темный футляр, раскрыл его дрожащими руками. Булавка-копия была на своем месте. Сомнений больше быть не могло: найденный в его платье камень был заветный рубин Принцессы.

-- Это, верно, тогда, когда я срисовывал, -- тихо проговорил Руданов. -- Но как же это могло случиться! И зачем, зачем это все!

Он заметался по комнате с растерянным, побледневшим лицом. Ему казалось, что он должен куда-то бежать, послать письмо, телеграмму, кого-то успокоить, объяснить свою рассеянность. Но он тут же вспомнил, что идти было некуда, и некому писать, и некого успокаивать.

Усталый и затихший опустился он в кресло и долго сидел, сжимая медальон похолодевшими пальцами, и бледный мутно-розовый камень казался ему жутким, теплым и словно живым.

Он думал о маленькой мертвой Принцессе, и старая ноющая жалость тихо вползала и присасывалась к его сердцу. А за ней следом ползли воспоминания о байковом одеяльце, о плоской шапочке, о безобразных вязаных перчатках... И все эти мысли, бесконечные, томительные, свертывались и развертывались, как длинные серые ленты на круглых тяжелых катушках, и он покорялся им в тупом и тоскливом недоумении, не зная своей вины и не находя себе оправдания.

КОММЕНТАРИИ

Рубин Принцессы. Впервые опубликован в "Ежемесячных литературных и популярно-научных приложениях к журналу "Нива". -- 1905. -- No 2. -- С. 331-350.

Оставить комментарий Тэффи (bmn@lib.ru) Год: 1905 Обновлено: 15/05/2013. 31k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Оценка: *8.639** Ваша оценка: