Lib.ru/Классика: Тэффи. Вспоминаем

Н. А. Тэффи

Вспоминаем

Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 3: "Городок".

М., Лаком, 1998.

Горевали мы в Совдепии:

-- Умер быт -- плоть нашей жизни. Остался один хаос, и дух наш витает над бездною.

Как жить так -- над бездною, -- совершенно ведь невозможно.

Не сорвешься сегодня -- сорвешься завтра. Ничего не разберешь в хаосе, не наладишься, не устроишься. Небо не отделено от земли, земля не отделена от воды -- ерунда, бестолочь и черная смерть.

А теперь собираемся и вспоминаем:

-- А помните, как мы жили-были в Совдепии?

"Жили-были" -- значит была жизнь и быт был. Корявый, уродливый, "смертный" быт -- а все-таки был. Была физиономия жизни.

Так про человека, который плохо выглядит, говорят:

-- Лица на нем нет.

Лицо-то есть, да только такое скверное, что и признать его за таковое не хочется. Так и быт совдепский был. Теперь соберемся и вспоминаем:

-- Какая была жизнь удивительная! И народ кругом был удивительный. Особенно хороши были бабы.

Мужчины, угрюмые, нелюдимые, осторожные, были и незанятны, и опасны.

Каждому хотелось перед начальством выслужиться, открыть гидру реакции и донести за добавочный паек.

Бабы реальной политикой не занимались, а больше мелкой торговлишкой и политической сплетней с мистическим налетом.

Мужчина, если приносил какую-нибудь спекулятивную муку, так и сам не тешился, и других не радовал.

Сидит мрачный, вздыхает, в глаза не смотрит.

-- Вы чего же, товарищ, так дорого лупите-то? Вдвое против последнего.

-- Расстреляли многих за спекуляцию, -- гудит товарищ. -- Вот мы и надбавляем, потому -- риск большой. Поймают, расстреляют обоих -- и тебя, и меня. Меня -- зачем продаю, тебя -- зачем покупаешь.

-- Так это, выходит, что ты за мою же погибель с меня же дерешь?

Товарищ вздыхает и молчит.

Баба -- не то. Баба придет, оглянется и затрещит, зазвенит, словно кто на швейной машинке шьет:

-- И-и, милая, теперь не то что говорить, думать боишься. Вот везу тебе энту крадену картошку, а сама все про себя повторяю: "Не крадена, не крадена!" -- мыслей боюсь.

-- У кого же ты картошку-то крадешь?

-- У себя, милая, у себя. На собственном огороде. Ленин-то с пулеметами сторожит -- не позволяет. Ну а мы наловчаемся -- ночью накопаем и до свету в город бежим. Очень страшно. Ну а Ленин тоже, сама понимаешь, от слова не отступится, ему это надо.

-- Что надо?

Баба оглядывается и начинает шептать, втягивая в себя воздух со свистом и всхлипом:

-- Милая! Ему немецкий царь обещал. Изведи ты мне, говорит, весь православный народ, а я тебя за это в золотом гробу похороню. Подумай только -- в золотом гробу! Вот он и старается. Всякому лестно. Доведись хушь нам с тобой -- разве отказались бы?

-- Ну, еще бы! Только давай.

Привозила баба и баранину. Откуда-то издалека. Сначала все вести подавала -- скоро будет. Девчонка прибегала, глазами крутила, шептала со свистом и с ужасом непередаваемым:

-- Тетенька Лукерья поехамши. Наказали ждать.

Потом прибегала:

-- Тетенька Лукерья приехамши. Наказали сказать: что, мол, сказано, то сделано.

Потом являлась сама баба. Лицо обветренное и бюст неестественный: под кофтой, у самой подложечки, -- подвязан тряпицей вялый сизый лоскут баранины.

-- Вот, милая, -- торжествует баба. -- Получай. Твое.

Бабу разматывают, усаживают.

Баба величается и рассказывает:

-- Еду я, кругом ужасти. Словом, все как следует.

-- И вот баранину я тебе предоставила. А кроме меня, никто не может. А почему? А потому, что я с понятием. Я твою баранину под собой привезла. Я как села на нее, так шесть часов на ней и проехала. Ни на минуточку не слезла, не сворохнулась. Уж потерплю, думаю, зато моя барыня вкусно поест. Кругом солдаты обшаривают, чуть что -- живо нанюхают и отберут.

Мы бабе льстили, хвалили ее и называли Ангел-баба.

Поили бабу чаем -- впрочем, без чая и без сахара. Просто какой-то морковкой, травой -- словом, что сами пили, тем и потчевали.

Баба пила, дула на блюдечко, нос распаривала -- издали смотреть, так совсем будто чай пьет.

Рассказывала впечатления.

-- А в деревне в этой слепая есть. Такая это удивительная слепая, что все она тебе видит, не хуже зрячего. Такая ей, значит, сила дадена. Старуха уже. У дочки на покое живет. Так эта слепая всю судьбу нашу наперед знает, такая ей сила дадена. Так прямо народ удивляется.

-- Ну и что же она предсказала?

-- Ничего. Ничего, милая ты моя, не предсказала, потому, говорит, ей хоша все показано, но объявлять запрещено. Вот какие чудеса на свете-то. А мы живем во грехах и ни о чем не подумаем.

-- Так ничего ни разу и не предсказала?

-- Одному мужику предсказала. Через месяц, сказала, беспременно помрет. Болен был мужик-то.

-- Ну и что же -- умер?

-- Нет, милая ты моя. Не умер. Так прямо народ даже удивляется.

Впоследствии баба сделала блестящую карьеру. Воруя собственную картошку и торгуя бараниной "из-под себя", баба так округлила свой капитал, что у одного богатого инженера, собиравшегося удрать за границу, купила на сто тысяч ковров.

-- Из щелей дует, избу топить нечем -- горе мыкаем, -- скромно объясняла она.

Вот соберемся, вспоминаем былое житье-бытье. Ангела-бабу.

Едим в ресторане всякие эскалопы и мутон-шопы {Баранина с пивом (от фр.: "mouton" -- баран; "chope" -- кружка пива).}.

-- А ведь нигде такой баранины нет, как, помните, баба привозила?

-- И не достать нигде, и приготовить нельзя, потому что шесть часов на ней сидеть надо, -- кто же при здешнем бешеном жизненном темпе согласится...

-- А что-то та, слепая, что не хуже зрячего? О чем она теперь помалкивает? И что ей теперь дадено?

КОММЕНТАРИИ

Вспоминаем. Впервые: "Последние Новости". -- 1920. -- 5 августа. -- No 86. -- С. 2.

Оставить комментарий Тэффи (bmn@lib.ru) Год: 1920 Обновлено: 06/06/2013. 6k. Статистика. Рассказ: Проза Рысь (1923)	Скачать FB2 Ваша оценка: