Lib.ru/Классика: Теккерей Уильям Мейкпис. Дениc Дюваль

Тэккерей *)

(Черты изъ его біографіи).

*) Тэккерей умеръ почти скоропостижно, оставивъ неоконченнымъ одно изъ лучшихъ своихъ произведеній: Дениса Дюваль. Рука знаменитаго писателя замерла на превосходныхъ страницахъ, какія только являлись изъ подъ его пера. По отзыву Диккенса и Троллопа послѣдній романъ Тэккерея, кромѣ отдѣльныхъ замѣчательныхъ сценъ, не смотря на свою недоконченность, представляетъ произведеніе почти цѣльное. Печатая этотъ романъ, мы сочли не безъинтереснымъ сообщить читателямъ біографическій очеркъ Тэккерея, составленный по книгѣ Тэйлора, только-что вышедшій въ свѣтъ. Ред.

30 декабря прошлаго года толпа изъ полуторы тысячи человѣкъ провожала на Кенсаль-Гринское кладбище, въ Лондонѣ, простой гробъ. Аристократы и богачи, простые граждане, актеры и артисты, знаменитѣйшіе писатели и труженики науки составляли эту процессію, и когда гробъ опустили въ могилу, когда въ сердцахъ всѣхъ присутствовавшихъ съ грустною торжественностью отозвались слова священника: "земля землею будеши",-- всѣ благоговѣйно склонили головы и еще долго стояли вокругъ свѣжей насыпи.

Подъ этою насыпью, въ этой могилѣ, лежалъ одинъ изъ первыхъ современныхъ писателей, Вильямъ Мекписъ Тэккерей, скончавшійся въ ночь Съ 23 на 24 декабря, на 53 году жизни, въ полномъ развитіи своего могучаго дарованья.

Тэккерей родился въ 1811 г., ровно за годъ до рожденія своего знаменитаго собрата и соотечественника -- Диккенса. Родиной его была Калькутта, гдѣ отецъ его, Ричмондъ Тэккерей, занималъ нѣсколько общественныхъ должностей. Впрочемъ, семейство Тэккерея не всегда жило въ Индіи: первый изъ предковъ его, о которомъ сохранились извѣстія и который считается родоначальникомъ этой фамиліи, былъ докторъ Томасъ Тэккерей, занимавшій мѣсто главнаго наставника въ учебномъ заведеніи Гарроу и много способствовавшій славѣ этого заведенія. Память этого человѣка до сихъ поръ чтится тамошними жителями, какъ память почтеннаго ученаго и хорошаго человѣка. Онъ оставилъ послѣ себя шесть сыновей, изъ которыхъ одинъ, между прочимъ, былъ пасторомъ въ Петерсбороу; младшій сынъ этого семейства былъ дѣдъ знаменитаго романиста. Съ этого времени начинаются переселенія нѣкоторыхъ членовъ фамиліи Тэккерея въ Индію; отецъ автора "Ярмарки Тщеславія" отправился туда въ 1797 г. и оставался тамъ до самой смерти, до 1815 года, года ватерлооской битвы, исторія которой такъ удивительно сплетена съ исторіею "Ярмарки Тщеславія". Такимъ образомъ будущій романистъ остался безъ отца на четвертомъ году и жилъ въ Индіи до 1817 г. съ матерью, которая жива до сихъ поръ и пользуется цвѣтущимъ здоровьемъ и веселымъ, бодрымъ характеромъ, вошедшими даже въ пословицу въ ихъ семействѣ.

Итакъ въ то время, когда Тэккерей увидѣлъ Англію, ему было всего семь лѣтъ. Воспоминаніе объ Индіи живо сохранилось въ его памяти, онъ часто говорилъ о ней въ своихъ сочиненіяхъ и постоянно желалъ снова посѣтить ее. Корабль, на которомъ онъ ѣхалъ изъ Калькутты, присталъ къ острову св. Елены, и здѣсь Тэккерей издали видѣлъ Наполеона, гулявшаго въ саду. "Это онъ -- крикнулъ Теккерею его черный слуга -- это Бонапартъ! Онъ каждый день съѣдаетъ трехъ барановъ и похищаетъ всѣхъ дѣтей!"

Въ Англіи Тэккерея отдали подъ покровительство его дѣда, имѣвшаго хорошее состояніе и жившаго въ небольшомъ мѣстечкѣ подлѣ Чаннингъ-Борнема. На двадцатомъ году онъ поступилъ въ чартероузское училище и былъ однимъ изъ лучшихъ учениковъ этого заведенія, пользовавшагося въ то время довольно обширною извѣстностью. Тэккерей всегда съ любовью вспоминалъ, какъ въ разговорѣ, такъ и въ своихъ сочиненіяхъ, объ этомъ училищѣ, и еще за двѣ недѣли до смерти былъ тамъ, по своему обыкновенію, на празднованіи годовщины смерти Томаса Сёттома, основателя этой школы. "Тэккерей -- пишетъ одинъ изъ очевидцевъ -- сидѣлъ на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ въ красивой старой часовнѣ. Оттуда онъ прошелъ въ комнату начальника заведенія для слушанія проповѣди, и въ то время, какъ онъ направился къ оратору, его встрѣтило такими искренними рукоплесканіями, какими только картезіанскіе монахи могутъ награждать человѣка, обезсмертившаго ихъ училище. За обѣдомъ онъ сидѣлъ рядомъ со своимъ другомъ и сотрудникомъ по "Пончу", Джономъ Личемъ, и въ юмористическомъ спичѣ произнесъ тостъ за благородное заведеніе, которое объ украсилъ своею литературною славой и сдѣлалъ популярнымъ въ своихъ сочиненіяхъ.

Изъ Чартероуза Тэккерей перешелъ въ учебное заведеніе Троицы (Trinity College), въ Кенбриджѣ, гдѣ товарищами его были, между прочимъ, знаменитый ученый Кеибль и извѣстный поэтъ Теннисонъ. Съ этимъ послѣднимъ онъ былъ друженъ до самой смерти и оставался однимъ изъ восторженнѣйшихъ почитателей его произведеній. Жизнь Тэккерея въ этомъ училищѣ замѣчательна тѣмъ, что тутъ обнаружились первые, конечно слабые, начатки его дѣятельности. Въ это время ему было только 18 лѣтъ. Въ сообществѣ съ однимъ изъ своихъ товарищей, онъ началъ издавать журналъ подъ заглавіемъ: "Снобсъ; журналъ литературный и ученый". Содержаніе каждаго номера было небогатое и легкое, и состояло изъ шутокъ и юмористическихъ очерковъ въ стихахъ и прозѣ; какъ ни незначительны были эти произведенія, но въ нѣкоторыхъ изъ нихъ уже тогда пробивались зародыши того юмора, которымъ отличались слѣдовавшія за ними журнальныя статьи будущаго романиста. Тутъ же онъ началъ заниматься живописью -- занятіе, котораго не оставлялъ до самой смерти, хотя вся дѣятельность его въ этомъ отношеніи не выходила за предѣлы рисованія каррикатуръ и разныхъ юмористическихъ сценъ.

Въ 1831 голу, онъ, вмѣстѣ съ нѣсколькими другими молодыми англичанами, отправился въ Веймаръ, гдѣ въ то время жилъ Гете. "Моимъ наслажденіемъ въ то время -- говорить Тэккерей -- было рисовать каррикатуры для дѣтей" -- привычка, съ которою онъ никогда не разставался. Много лѣтъ спустя, когда онъ пользовался уже громкою извѣстностью, онъ снова посѣтилъ Веймаръ, и тутъ съ большимъ удовольствіемъ увидѣлъ, что многія изъ его каррикатуръ сохранились; но еще съ большею гордостью онъ разсказывалъ, что въ 1831 году самъ великій Гете смотрѣлъ на нѣкоторыя изъ нихъ. Недавно вышла прекрасная біографія Гете, написанная Льюисомъ (Lewes); въ ней авторъ помѣстилъ интересное письмо къ нему Тэккерея объ этомъ періодѣ его жизни и объ обществѣ, въ которомъ онъ находился. По словамъ его, великій герцогъ и герцогиня принимали молодыхъ англичанъ съ самымъ милымъ радушіемъ, и приглашеніе на обѣды, балы рауты смѣнялись одно другимъ. Теккерею удалось купить шагу Шиллера; онъ сдѣлалъ ее частью своего придворнаго костюма, я юна висѣла у него въ комнатѣ до самой его смерти, для того, какъ говорилъ онъ, чтобы напоминать ему о лучшихъ дняхъ его молодости. Но самое интересное мѣсто въ этомъ письмѣ Тэккерея то, въ моторомъ онъ разсказываетъ о своемъ свиданіи съ Гете, -- разсказъ, бросающій довольно яркій свѣтъ на личность этого поэта-аристократа. "Въ 1831 г.-- пишетъ Тэккерей -- Гете жилъ въ совершенномъ отдаленія отъ свѣта, но тѣмъ не менѣе желалъ, чтобы иностранцы встрѣчали въ его домѣ радушный пріемъ. Чайный столъ его невѣстки былъ всегда накрытъ дли насъ. Мы проводили за нимъ цѣлые часы въ самыхъ пріятныхъ разговорахъ и занятіяхъ музыкою. Мы прочли безконечное число разсказовъ и стихотвореній на французскомъ, англійскомъ и нѣмецкомъ языкахъ... Гете постоянно оставался въ своихъ комнатахъ, куда допускались только немногіе избранные; но онъ всегда освѣдомлялся о всемъ, что происходило въ его домѣ и интересовался всѣми иностранцами... Я очень хорошо помню смущеніе, съ которымъ я, девятнадцатилѣтній юноша, получилъ давно желанное увѣдомленіе, что господинъ тайный совѣтникъ желаетъ видѣть меня. Эта почетная аудіенція происходила въ маленькой пріемной его покоевъ, заставленной сверху до низу древними фигурами и барельефами. На немъ былъ длинный сюртукъ изъ толстаго сукна и бѣлый галстухъ; въ петлѣ сюртука -- красная ленточка. Онъ стоялъ, заложивъ руки за скину, точно въ такомъ видѣ, въ какомъ Раухъ представилъ его въ своихъ статуеткахъ. Цвѣтъ лица его былъ очень свѣтелъ и свѣжъ; глаза -- необыкновенно темны, проницательны и блестящи. Я почти испугался этого взгляда и помню, что сравнилъ его съ взглядомъ героя романса "Мельмотъ Скиталецъ", которымъ насъ пугали въ дѣтствѣ... Голосъ Гете былъ очень звученъ и пріятенъ. Онъ началъ распрашивать меня обо мнѣ, и я отвѣчалъ, какъ могъ. Помню, что меня сначала удивило, а потомъ отчасти обрадовало, когда я услышалъ, что онъ произносилъ французскія слова не совсѣмъ хорошо. Vidi tantum. Послѣ этого я видѣлъ его всего два раза: одинъ, когда онъ прохаживался въ своемъ саду въ Frauenplan, другой -- когда онъ садился въ коляску, одѣтый въ сюртукъ съ краснымъ воротникомъ и съ фуражкою на головѣ. Въ это время онъ ласкалъ прелестнѣйшую, бѣлокурую дѣвочку, свою внучку, которая дивно уже лежитъ въ могилѣ. Нѣкоторые изъ насъ, получавшіе изъ Англіи книги и журналы, посылали ихъ ему, и онъ внимательно просматривалъ ихъ. "Frazer's Magasine" тогда только что началъ издаваться, и я помню, что онъ интересовался тѣми прекрасными гравюрами, которые нѣкоторое время появлялись на страницахъ этого изданія. Но въ одномъ изъ его номеровъ была помѣщена весьма злая каррикатура Роджерса; увидѣвъ ее, поэтъ, какъ, мнѣ разсказывала потомъ г-жа Гете, гнѣвно отбросилъ книгу и сказалъ: "Они хотятъ представить изъ меня урода", хотя, правду сказать, я не видѣлъ ничего яснѣе, величественнѣе и здоровѣе выраженія великаго старика Гете. Не смотря на то, что солнце его склонилось къ закату, небо, окружавшее его, было спокойно и свѣтло, и проливало блескъ на этотъ маленькій Веймаръ. Въ каждой изъ этихъ милыхъ гостиныхъ разговоръ всегда шелъ объ искусствахъ и литературѣ... При дворѣ бесѣды были крайне привѣтливы, просты я изящны. Великая герцогиня, женщина съ весьма замѣчательными способностями, съ удовольствіемъ принимала отъ насъ книги, ссужала насъ своими и благосклонно разговаривала съ вами о нашихъ литературныхъ вкусахъ и стремленіяхъ... Съ того времени прошло уже двадцать пять лѣтъ, въ теченіи которыхъ я познакомился съ безконечно-разнообразными экземплярами человѣческой породы, но никогда я не встрѣчалъ общества болѣе простаго, гуманнаго, благороднаго и изящнаго, какъ общество милой, маленькой столицы, Саксоніи, гдѣ жили добрый Шиллеръ и славный Гете, и гдѣ оба они похоронены".

Въ это время ничто не могло навести на предположеніе, что изъ Тэккерея не только выйдетъ знаменитый писатель, но что и вообще онъ посвятитъ себя литературной дѣятельности. Напротивъ того, все свое время онъ посвящалъ живописи; онъ рѣшился сдѣлаться живописцемъ, и долго съ большимъ прилежаніемъ стремился къ осуществленію своего плана. Еще въ 1848 г. онъ проводилъ цѣлые дни въ Луврѣ, копируя картины извѣстныхъ художниковъ. Но и въ этихъ занятіяхъ сказалось врожденное, сатирическое свойство его натуры;-- серьезныя работы ему рѣшительно не давались и въ характерѣ его дарованія (конечно, не въ степени) было много сходнаго съ характеромъ Гогарта, знаменитаго англійскаго каррикатуриста.

Литературная карьера Теккерея началась въ 1884 г. сотрудничествомъ въ журналѣ "Fraser's Magazine"; но и тутъ онъ является не собственно писателемъ, такъ какъ разсужденія о живописи играли въ этихъ первыхъ статьяхъ его почти главную роль. Впрочемъ, были въ нихъ подробности и о Франціи, къ которой онъ питалъ особенную привязанность; большую часть времени въ этомъ періодѣ своей жизни онъ проводилъ въ Парижѣ, и оттуда посылалъ свои корреспонденціи въ Лондонъ. Воспоминаніе объ этихъ дняхъ никогда не оставляло Тэккерея, и нѣкоторыя подробности своего тогдашняго пребыванія въ Парижѣ онъ изобразилъ въ своемъ позднѣйшемъ романѣ: "Странствованія Филиппа по свѣту." Онъ жилъ весьма скромно, въ Латинскомъ кварталѣ, и вращался преимущественно въ обществѣ студентовъ и художниковъ. Впослѣдствіи, когда громкая слава его уже распространилась по свѣту, онъ снова посѣтилъ Парижъ, и тутъ щедро помогалъ бѣднымъ художникамъ и литераторамъ, да и вообще всѣмъ, кто дѣйствительно терпѣлъ лишенія. О добрыхъ дѣлахъ его въ то время ходитъ не мало анекдотовъ. Вотъ одинъ изъ нихъ, разсказанный очевидцемъ: "Разъ, утромъ, войдя въ спальню Тэккерея, я увидѣлъ, что онъ кладетъ золотыя монеты въ коробочку для пилюль, на крышкѣ которой было написано: принимать въ случаѣ нужды.-- Что это вы дѣлаете?-- спросилъ я.-- Да вотъ -- отвѣчалъ онъ -- я нашелъ въ Парижѣ одного старика, который говоритъ, что онъ очень боленъ и не знаетъ, что ему дѣлать; я подозрѣваю, что ему нужно именно это лекарство, и вотъ почему докторъ Тэккерей намѣревается предпринять этотъ способъ леченія. Пойдемте вмѣстѣ къ нашему больному...

Привязанность Тэккерея къ Франціи основывалась, впрочемъ, не на сочувствіи его къ французскому порядку вещей того времени. Статьи, которыя онъ писалъ въ то время, заключали въ себѣ, между прочимъ, строгое и пылкое осужденіе политическихъ, соціальныхъ и литературныхъ недостатковъ Франціи; главными предметами его нападокъ были: реакціонное правленіе Людовика Филиппа, іюльское правительство и знаменитая хартія 1830 г. Онъ съ удовольствіемъ жилъ въ Парижѣ собственно потому, что Парижъ въ то время считался раемъ молодыхъ художниковъ. Владѣя хорошимъ состояніемъ (20 т. ), молодой Тэккерей проводилъ дни въ Луврѣ, а вечера въ обществѣ французскихъ артистовъ, или дома, за сочиненіемъ восторженныхъ корреспонденцій о парижскихъ художественныхъ выставкахъ, или -- разборовъ произведеній французскихъ писателей, или -- маленькихъ разсказовъ изъ жизни французскихъ художниковъ, и т. п.

Но среди этихъ занятій живописью любовь въ литературѣ все болѣе и болѣе усиливалась въ немъ, и живописецъ все болѣе и болѣе уступалъ мѣсто писателю. Что касается до характера его литературной дѣятельности въ это время, то уже теперь будущій романистъ начиналъ сказываться въ Тэккереѣ; по крайней мѣрѣ, въ своихъ библіографическихъ статьяхъ, которыя онъ писалъ для англійскихъ и американскихъ журналовъ, онъ отдавалъ предпочтеніе повѣствовательной литературѣ предъ всѣми другими отраслями ея. Въ это время вышли записки Пиквикскаго клуба "Диккенса". Я увѣренъ -- писалъ Тэккерей -- что человѣкъ, который черезъ сто лѣтъ захочетъ написать исторію нашего времени, поступитъ несправедливо, если отбросятъ, какъ пустое произведеніе, эту великую современную исторію "Пиквика". Въ ней заключаются вѣрные характеры подъ вымышленными именами,-- и подобно "Родерику Рандому" {Романъ Смоллета.}, стоящему ниже ея, и "Томъ-Джонсу" {Романъ Фильдинга.}, далеко превосходящему ее, она даетъ намъ о государственной и народной жизни Англіи понятіе гораздо вѣрнѣе того, которое можно извлечь изъ болѣе громкихъ и достовѣрныхъ описаній".

Тэккерею было двадцать три года, когда онъ сдѣлался постояннымъ сотрудникомъ "Fraser'e Magazine", -- журнала, пользовавшагося въ то время громадною извѣстностью какъ въ Англіи, такъ и въ другихъ европейскихъ странахъ. Да это и не удивительно, потому что сотрудниками его были извѣстный въ настоящее время подъ псевдонимомъ Берри Конвалля романистъ Вальтеръ Проктеръ, Робертъ Соути, Уильямъ Энсвортъ, Самуилъ Коль-риджъ, Джемсъ Гоггъ, Томасъ Карлейль и др. Въ такой-то кружокъ попалъ Тэккерей при Самомъ началѣ своей литературной карьеры; но статьи его, носившія въ себѣ признаки истиннаго таланта, проходили незамѣченными, и имя его оставалось рѣшительно неизвѣстнымъ для публики, тѣмъ болѣе что онъ долго писалъ подъ различными псевдонимами. Первый псевдонимъ, принятый имъ, былъ -- Чарльзъ Іеллоуплёшъ (Iellowplosch);-- статьи Тэккерея, относящіяся къ этому времени, имѣли характеръ критико-нравоописательный.

Къ 1836 г. относится первая встрѣча Тэккерея съ Диккенсомъ. Тэккерей явился къ знаменитому романисту съ предложеніемъ -- нарисовать картины для "записокъ Пиквикскаго клуба", выходившихъ въ то время вторымъ изданіемъ. Диккенсъ и не подозрѣвалъ, конечно, что передъ нимъ стоилъ человѣкъ, литературной славѣ котораго суждено было сравняться съ его собственною, если не превзойти ее. Для него Тэккерей былъ довольно дѣятельнымъ сотрудникомъ англійскихъ журналовъ, а какъ художникъ, не имѣвшимъ никакого значенія. Предложеніе Тэккерея было отвергнуто. Разсказываютъ, что когда это случилось, будущій авторъ "Пенденниса" сказалъ Диккенсу: "хорошо же, если вы не хотите, чтобъ я рисовалъ, я стану писать" -- и съ этой минуты рѣшился соперничать съ знаменитымъ романистомъ. Другіе опровергаютъ справедливость этого анекдота тѣмъ обстоятельствомъ, что Тэккерей началъ серьезно заниматься литературой только года черезъ два послѣ этого происшествія и что въ тѣхъ статьяхъ, въ которыхъ ему приходилось упоминать о Диккенсѣ, онъ всегда относился къ нему съ самымъ искреннихъ сочувствіемъ. Въ началѣ сороковыхъ годовъ (въ это время Тэккерей писалъ подъ псевдонимомъ Микель-Анджело Титмарша) на художественной выставкѣ появился портретъ Диккенса; въ рецензіи по поводу этого портрета, Тэккерей говорилъ, между прочимъ, вотъ что: "какой свѣтлый умъ разлитъ въ глазахъ этого человѣка и въ его широкомъ лбу! Ротъ, можетъ быть, слишкомъ широкъ и губы слишкомъ толсты; но улыбка весьма кротка и обличаетъ великодушный характеръ. Если бы Бальзакъ, этотъ многоточный физіономистъ, могъ осмотрѣть эту голову, онъ, безъ всякаго сомнѣнія, объяснилъ бы каждую черту лица и нашелъ бы, что носъ твердъ и хорошо расположенъ, а ноздри широки и толсты, какъ у всѣхъ геніальныхъ людей (таково правило Бальзака). Прошедшее и будущее каждаго человѣка -- говоритъ Жанъ-Поль -- написано на его лицѣ. Я полагаю, что мы можемъ обѣщать этому человѣку блестящую будущность. Въ лицѣ его не-видно ни малѣйшаго душевнаго ослабленія, ни малѣйшаго чувства усталости, ни малѣйшаго сознанія упадка силъ. О, Боцъ! {Извѣстный псевдонимъ Диккенса.} дай богъ, чтобъ ты долго еще царствовалъ въ твоемъ комическомъ царствѣ; дай богъ, чтобъ мы долго еще платили тебѣ подати, по три ли пенса въ недѣлю или по шиллингу въ мѣсяцъ,-- это все равно. Могущественный государь! Титмаршъ, униженнѣйшій изъ твоихъ слугъ, повергаетъ къ твоимъ царственнымъ ногамъ обѣтъ вѣрности и скромную дань своего восхваленія".

Приведемъ еще одно мѣсто изъ Таккереевскихъ статей того времени, относившееся къ Диккенсу; оно было написано до поводу "Святочныхъ разсказовъ" этого послѣдняго {Отрывки изъ этихъ "Святочныхъ Разсказовъ" были напечатаны въ "Русскомъ Словѣ" прошедшаго года.}. "Эта книга -- говорилъ Тэккерей -- сочинена человѣкомъ, стоящемъ во главѣ всѣхъ современныхъ юмористовъ Англіи; молодымъ человѣкомъ, спокойно занявшимъ первое мѣсто между всѣми своими собратьями и удержавшимъ за собою это мѣсто. Подумаемъ обо всемъ, чѣмъ мы одолжены Диккенсу за послѣднія шесть лѣтъ, объ этомъ длинномъ рядѣ счастливыхъ часовъ, которые онъ заставилъ насъ провести, о милыхъ и веселыхъ товарищахъ, съ которыми онъ познакомилъ насъ; о его незлобномъ смѣхѣ, великодушномъ остроуміи, о той открытой, мужественной, гуманной любви, которую онъ научилъ насъ чувствовать! Каждый мѣсяцъ этихъ годовъ приносилъ намъ какой нибудь дорогой даръ этого прелестнаго генія... Эта книга, по моему мнѣнію, есть благодѣяніе, оказанное всей націи, и каждый мущина или каждая женщина, читающіе ее, должны смотрѣть на нее какъ на личное одолженіе, сдѣланное имъ авторомъ. Недавно и слышалъ, какъ о ней разговаривали двѣ женщины; обѣ они были незнакомы между собою, ни одна изъ нихъ не знала автора, а между тѣмъ и та, и другая сказали о немъ; да благословить его Богъ!.. Какъ долженъ быть счастливъ писатель, способный внушать такія чувства"?

Въ 1836 г. Тэккерею захотѣлось попробовать свои силы на издательскомъ поприщѣ, мы называемъ эту попытку первою, потому что вышеупомянутое изданіе "Сноба" было ничто иное, какъ студенческая шутка. Для осуществленіи своего плана онъ сошелся съ своимъ тестемъ, маіоромъ Смитомъ; составился капиталъ въ 60 т. ф., раздѣленный на акціи въ 10 ф. каждая,-- и 15 сентября 1836 г. появилась въ Лондонѣ новая газета подъ заглавіемъ: "Constitutional and Pablic Ledger". Впрочемъ, Тэккерей оставилъ себѣ въ новомъ изданіи довольно скромную роль; онъ взялъ на себя обязанность парижскаго корреспондента, (потому что, тотчасъ по выходѣ перваго номера, снова уѣхалъ въ Парижъ); редакторомъ же былъ сдѣланъ Леманъ Бланшаръ. Направленіе газеты было ультра-либеральное; она требовала полной свободы печати, расширенія народной подачи голосовъ, вотировки законовъ посредствомъ баллотированія, сокращенія сроковъ парламентскихъ засѣданій, равенства всѣхъ гражданскихъ правъ и религіозной свободы. Нѣсколько вліятельнѣйшихъ членовъ либеральной партіи, въ томъ числѣ Гротъ, Молесвортъ, Юмъ и полковникъ Томасонъ, обѣщали поддерживать газету и содѣйствовать ея распространенію. Письма Тэккерея, который онъ подписывалъ буквами: "Т. Т.", были не особенно замѣчательны. Главный предметъ ихъ составляли нападки на іюльское правительство, а направленіе ихъ было энтузіастически-либеральное. 8 октября онъ писалъ изъ Парижа: "Къ счастью, мы довольно сильны для того, чтобы не бояться открытой вражды, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . но если радикализмъ, по ихъ мнѣнію, грѣхъ, то онъ существуетъ не только за Альпами, но я за британскимъ каналомъ". Не смотря, однако, на всѣ старанія участниковъ и покровителей газеты, успѣхъ ея былъ далеко не блистательный. Въ 1837 г. издатели уже увидѣли себя въ необходимости превратить изданіе, и послѣдній номеръ ея вышелъ 1-го іюля этого года. Въ этомъ неудачномъ дѣлѣ Тэккерей потерялъ почти все, что оставалось ему отъ его состоянія.

Къ этому же времена относится женитьба его на дѣвицѣ Шау; отъ этого брака родились двѣ дочери, старшая изъ которыхъ недавно выступила на литературное поприще романомъ "Елисавета" {Русскій переводъ этого романа печатается въ "Заграничномъ Вѣстникѣ".} обличающимъ весьма замѣчательное дарованіе. Въ 1837 г. онъ переѣхалъ изъ Парижа въ Лондонъ, и тутъ все прилежнѣе и прилежнѣе занимался литературою, хотя все еще не приступалъ въ какому нибудь серьезному произведенію и не появлялся въ публикѣ подъ своимъ собственнымъ именемъ. Въ это время онъ сотрудничалъ въ "Times" (гдѣ между прочимъ, написалъ статью о Фильдингѣ), въ "Torch", въ "Partlenon" и главнымъ образомъ въ "Fraser's Magazine", гдѣ его "Iellowplush Papers" начали обращать на себя нѣкоторое вниманіе публики. Но до мало-мальски значительной извѣстности было еще далеко. Литературная дѣятельность его въ этомъ періодѣ (1837--40 г.) на нѣкоторое время остановилась вслѣдствіе страшнаго семейнаго несчастія: его нѣжно любимая жена сошла съ ума. Въ это время онъ напечаталъ въ "Fraser's Magazine" длинный разсказъ подъ заглавіемъ "The slabby genteel", во не кончилъ его, пораженный тяжелымъ горемъ.

Въ 1840 году онъ собралъ нѣкоторыя изъ прежде напечатанныхъ статей, своихъ и издалъ ихъ особымъ сборникомъ, подъ заглавіемъ: "The Paris Sketch Book", и подъ псевдонимомъ Титнарша. Книга эта не слишкомъ замѣчательна въ литературномъ отношеніи; интересно въ ней предисловіе, обрисовывающее съ извѣстной стороны личность знаменитаго романнсга. Предисловіе это обращено къ парижскому портному Арену, которому и посвящена вся книга по слѣдующей оригинальной причинѣ. Послѣ прекращенія газеты "Constitutionel" Тэккерей, потерявшій въ этомъ дѣлѣ, какъ мы уже замѣтили, почти все свое состоите, очутился въ Парижѣ, въ довольно затруднительномъ положеніи; въ такое время кредиторы особенно усердно посѣщаютъ своихъ должниковъ. Одномъ изъ такихъ кредиторовъ Тэккерея оказался вышеупомянутый Аренъ; въ одно прекрасное утро онъ явился въ своему должнику съ счетомъ и получилъ въ отвѣтъ, что немедленная уплата долга почти невозможна. "О, въ такомъ случаѣ не безпокойтесь -- замѣтилъ обязательный кредиторъ -- если вы нуждаетесь въ деньгахъ, что весьма понятно, когда живешь на чужой сторонѣ, то у меня есть тысяча франковъ, которые вполнѣ къ вашимъ услугамъ". Великодушное предложеніе было тотчасъ же принято; заимодавецъ отказался даже отъ процентовъ. Тэккерей не забылъ этого поступка и рѣшился посвятить портному свою первую книгу. Болѣе значительный, хотя тоже далеко не громкій, успѣхъ выпалъ на долю изданнаго въ 1841 году сборника подъ заглавіемъ: "Комическіе разсказы и очерки, изданные и иллюстрованные Микель-Анджелло Титмаршемъ" и перепечатанную особымъ изданіемъ "Iellowplush Papers". Имя Титмарша мало по малу пріобрѣтало извѣстность, которая особенно усилилась въ 1841 году, послѣ напечатанія разсказа: "Исторія Самуила Титмарша и великаго Гоггарта Даймона"; впрочемъ, извѣстностью это имя пользовалось не въ массѣ публики, а въ кружкѣ тѣхъ людей, которые обладали тонкимъ критическимъ чутьемъ и сразу могли оцѣнятъ неподдѣльное дарованіе. Такъ извѣстный критикъ Стерлингъ писалъ своей матери: "Я получилъ двѣ первыя части "Гоггарта Даймонда" и читаю ихъ съ крайнимъ наслажденіемъ. Можно ли найти что нибудь лучше у Фильдинга или Гольдсмита? Этотъ человѣкъ обладаетъ геніальнымъ талантомъ, и можетъ написать образцовыя произведенія, которыя будутъ жить очень долго я услаждать милліоны еще неродившихся читателей. Въ каждой изъ этихъ страницъ больше правды и естественности, чѣмъ во всѣхъ произведеніяхъ ..са, взятыхъ вмѣстѣ". За "Исторіей Самуила Титмарша", печатаніе которой окончилось въ 1843 году, послѣдовала "Книга ирландскихъ очерковъ" (Irisch Sketch Book), необратившая на себя большаго вниманія; въ это же время Тэккерей, все подъ псевдонимомъ Титмарша, напечаталъ "Приключеніе Берри Линдонъ", -- разсказъ, который многіе считаютъ однимъ изъ его оригинальнѣйшихъ произведеній; но окончательная извѣстность имени Титмарша установилась только въ 1845 году, послѣ появленія книги: "Описаніе путешествія отъ Коригилля до Каира чрезъ Лиссабонъ, Аѳины, Константинополь и Іерусалимъ, совершеннаго на пароходахъ полуостровитянской (Penisular) и восточной компаніи; составлено М. А. Титмаршемъ, авторомъ "Irish Sketch Book" и проч. Сочиненіе это было слѣдствіемъ путешествія, которое Теккерей совершилъ въ 1844 году. Книга была очень хорошо принята публикой, и объ авторѣ заговорили. Тутъ въ первый разъ имя Тэккерея появилось въ печати хотя сочиненіе было издано съ именемъ Титмарша, но подъ предисловіемъ была подпись: "В. М. Тэккерей". Вотъ что писалъ въ то время одинъ изъ тогдашнихъ критиковъ: "Кто такой Титмаршъ?-- такова формула, въ которой любопытство публики обнаруживаетъ свое нетерпѣніе открыть знаменитый псевдонимъ. Кто такой Микель-Анджело Титмаршъ?-- таковъ вопросъ, который слышится теперь повсюду"...

Основаніе въ 1841 г. "Понча" имѣло большое вліяніе на развитіе таланта и распространеніе славы Тэккерея. Онъ сдѣлался ревностнымъ сотрудникомъ этого журнала. Публика все болѣе и болѣе узнавала имя Тэккерея, и запросъ на его произведенія увеличивался; рядъ статей подъ заглавіемъ "James'Diay" читался съ большимъ удовольствіемъ.

Но все это было только прологомъ къ великой славѣ. Она началась въ началѣ 1847 г. съ появленіемъ первой части "Ярмарки Тщеславія". Этотъ романъ печатался помѣсячно и окончился въ іюлѣ 1848 г. Друзья Тэккерея и всѣ, слѣдившіе за литературной карьерой съ особеннымъ интересомъ, приняли "Ярмарку Тщеславія" съ восторгомъ и предсказали ей блестящую будущность; но критическіе журналы отнеслись къ первымъ номерамъ ея довольно холодно. Особенное вниманіе публики обратилось на новое произведеніе только послѣ разбора, напечатаннаго въ "Edinburgh Review" послѣ выхода первыхъ одинадцати номеровъ журнала, гдѣ помѣщалось оно. "По нашему мнѣнію -- писалъ рецензентъ -- "Ярмарка Тщеславія" -- произведеніе, хотя еще неоконченное, но стоящее неизмѣримо выше всѣхъ другихъ произведеній того же автора. Громадную прелесть этого произведенія составляютъ полное отсутствіе манерности и аффектаціи какъ въ стилѣ, такъ и въ содержаніи, задушевная откровенность, съ которою авторъ относится къ читателю, полная безпечность, съ которою онъ позволяетъ своимъ мыслямъ и чувствамъ идти ихъ естественнымъ путемъ, какъ будто совершенно увѣренный, что не скажетъ ничего грязнаго или недостойнаго, ничего такого, что потребовало бы вуалированія, позолоты или прикрытія приличною одеждой... Съ другой стороны, онъ никогда не настаиваетъ слишкомъ сильно на чемъ бы то ни было, не прибѣгаетъ къ слишкомъ усиленной разработкѣ; онъ сыплетъ свои тончайшія замѣчанія и счастливѣйшія объясненія, какъ Бокингамъ сыпалъ свои жемчуги, и предоставляетъ внимательному наблюдателю подбирать ихъ. Его эффекты всегда здравы, цѣлостны, законны,-- и намъ нѣтъ надобности прибавлять, что къ его произведеніяхъ мы никогда не встрѣчаемся съ физическими ужасами писателей школы Евгенія Сю или мелодраматическими злодѣями... Его паѳосъ (хотя не такой глубокій какъ паѳосъ Диккенса) необыкновенно изященъ, можетъ быть больше потому, что онъ по видимому борется съ нимъ и какъ будто стыдится, что публика замѣтитъ его сентиментальное настроеніе; но попытка его являться въ этихъ случаяхъ сатирикомъ или философомъ остается безполезною попыткою; и читая его, мы не разъ съ удивленіемъ отдѣли подтвержденіе той истины, что изящная и добрая натура, при самой высокой гордости своимъ умомъ, все-таки платитъ дань сердцу".

Со времени появленія "Ярмарки Тщеславія" слава Тэккерея начала быстро возрастать. Во время печатанія этого романа онъ нашолъ время издать "святочный" разсказъ подъ заглавіемъ: "Наша Улица", который появился въ декабрѣ 1847 г., а послѣ Рождества потребовалъ уже второго изданія. Въ 1849 г. онъ далъ публикѣ "Пенденниса"" "доктора Бёрча" и "Ревекку и Ровенну". Во время печатанія "Пенденниса" въ журналахъ "Morning Chronicle" и "Examiner" появились разборы этого произведенія; по поводу нѣкоторыхъ замѣчаній рецензентовъ, Тэккерей написалъ редактору "Morning Chronicle" замѣчательное письмо,о "достоинствѣ литературы", которое мы считаемъ не лишнимъ привести здѣсь съ небольшими сокращеніями:

"М. Г. Въ руководящей статьѣ вашей газеты отъ 3 числа вы разсуждаете о литературныхъ пенсіонахъ и "status" литераторовъ въ нашемъ отечествѣ, и подкрѣпляете ваши доводы извлеченіями изъ романа "Пенденнисъ", печатающагося въ настоящее время. Вы всегда встрѣчали мои сочиненія такъ благосклонно, что если теперь вамъ показалось необходимымъ возстать противъ нихъ или ихъ автора, то я не оспариваю вашего права порицать меня и ни на минуту не сомнѣваюсь въ дружескомъ расположеніи и честности моего критика; и хотя я могъ бы опровергнуть справедливость вашего обвиненія противъ меня, но рѣшился пройти его молчаніемъ, потому что въ душѣ былъ совершенно спокоенъ на этотъ счетъ. Но другая, весьма почтенная и извѣстная газета воспользовалась этимъ случаемъ для того, чтобы подвергнуть обсужденью вопросъ, поднятый въ нашей руководящей статьѣ; она высказывается въ пользу пенсіоновъ для литераторовъ точно такъ же, какъ вы возстаете противъ нихъ; и единственный пунктъ, въ которомъ: "Examiner" и "Chronicle" сходится, по несчастью касается меня; обѣ руководящія статьи подвергаютъ меня общему осужденію: "Chronicle" за то, что я раздѣляю пагубный предразсудокъ противъ литераторовъ, "Examiner" за то, что я унижаюсь до поддерживанія этого предразсудка въ общественномъ мнѣніи и выставляю въ каррикатурѣ моихъ литературныхъ собратьевъ для того, чтобы польстить "нелитературному классу". Обвиненія "Examiner" противъ человѣка, который, сколько ему извѣстно, никогда не стыдился своей профессіи и ни одной написанной имъ строки, (которыя только своею неудовлетворительностью въ литературномъ отношеніи конфузили его), бездоказательны. Обвиненья въ томъ, что я "унижаюсь до лести" какому нибудь сословію -- я слышу въ первый разъ, съ тѣхъ поръ какъ пишу; что касается до взводимаго на меня преступленія "лести нелитературному классу насмѣшками надъ моими литературными собратьями, то оно, если бы я дѣйствительно былъ повиненъ въ немъ, доказывало бы не только мою низость, но и глупость, на что я, право, не способенъ. Редакторъ "Examiner", можетъ быть, подобно другимъ писателямъ, пишетъ въ торопяхъ и не думая о послѣдствіяхъ, къ которымъ могутъ привести нѣкоторыя изъ его мнѣній. Если я унижаюсь до лести чьимъ бы то ни было предразсудкамъ изъ-за своего собственнаго интереса, то я ни больше ни меньше, какъ бездѣльникъ и мошенникъ; такое заключеніе естественно выводится изъ мнѣнія, высказаннаго, Examiner", и я не унижусь до опроверженья этого мнѣнія, потому что оно само по себѣ нелѣпо. Я не согласенъ съ тѣмъ, что значительное число тѣхъ изъ нашихъ соотечественниковъ, которыхъ "Examiner" обозначаетъ общимъ названіемъ "нелитературнаго класса", можетъ испытывать малѣйшее удовольствіе въ присутствованіи при униженіи или поруганіи литераторовъ. На какомъ основаніи обвинять "нелитературный классъ" въ такой неблагодарности? Если писатель доставляетъ читателю удовольствіе или пользу, то конечно читатель будетъ имѣть хорошее мнѣніе о человѣкѣ, оказывающемъ ему такія услуги. Какой разумный человѣкъ, каковы бы ни были его политическія убѣжденія, не встрѣтитъ съ уваженіемъ и удовольствіемъ того сотрудника "Examiner", о которомъ ваша газета сказала, что онъ "заставляетъ всю Англію смѣяться и думать!"... Развѣ хоть одинъ писатель нависавшій хорошую книгу -- будь это поэтъ, историкъ, романистъ, ученый -- потеряхъ свою репутацію вслѣдствіе занятія литературой или наукой? Нѣтъ, совершенно напротивъ, эти занятія доставляли ему друзей, сочувствіе, рукоплесканія, деньги... То великодушное довѣріе къ литераторамъ, та любовь къ нимъ, которыми отличается вся наша читающая нація, такъ ясно обнаруживаются каждый день въ нашей странѣ, что обвинять этотъ классъ такъ же нелѣпо, какъ -- позвольте мнѣ быть откровеннымъ -- неблагодарно. Вслѣдствіе чего рабочія мастерскія въ большихъ провинціальныхъ городахъ наполняются народомъ, когда литераторы присутствуютъ на ихъ празднествахъ? Развѣ каждый, сколько нибудь замѣчательный писатель, не имѣетъ своихъ друзей и своего кружка, своихъ сотенъ или тысячъ читателей?... Литературное занятіе не пользуется у насъ дурной славой; никому нѣтъ надобности осмѣивать его; ни одинъ человѣкъ, кто бы онъ ни былъ, не теряетъ своего соціальнаго положенія, когда предается этому занятію... Деньги, заработываемыя главнѣйшими изъ нихъ, не такъ велики, какъ тѣ, которыя выдаются людямъ другихъ сословій -- пасторамъ, судьямъ, опернымъ пѣвицамъ и актерамъ; точно также они никогда не получали звѣздъ и орденовъ, и не дѣлались перами и губернаторами острововъ, подобно многимъ военнымъ. Награду за это занятіе нельзя намѣрять суммою полученныхъ денегъ, потому что одинъ тратилъ цѣлую жизнь изученія и труда на составленіе книги, которая не окупаетъ ему даже типографскихъ расходовъ, а другой пріобрѣтаетъ деньги нѣсколькими небольшими томиками. Но, оставляя въ сторонѣ деньги, я нахожу, что соціальное вознагражденіе литератора такое, какимъ оно заслуживаетъ быть и не хуже вознагражденія всѣхъ другихъ людей, занимающихся ремеслами... Что касается до обвиненія въ томъ, что я будто бы раздѣляю пагубный предразсудокъ противъ моихъ собратій по занятію, (въ чемъ меня можно упрекнуть такъ же справедливо, какъ упрекнуть Фильдинга, что изображеніемъ Персона Треллибэра онъ хотѣлъ посмѣяться надъ церковью), -- то позвольте валъ замѣтить, что прежде, чѣмъ высказать такое мнѣніе, вамъ бы слѣдовало подождать окончанія моего романа... Что я возстаю противъ обыкновенія дѣлать долги, пьянствовать, вести безпорядочную жизнь, шарлатанствовать, лгать и тому подобныхъ привычекъ литераторовъ,-- въ этомъ я сознаюсь, точно такъ же, какъ въ томъ, что смѣюсь надъ притязаніями на званіе литератора тѣхъ людей, которые ищутъ разныя салонные политическіе фельетоны ли провинціальныхъ gobe mouches; но я не чувствую ни малѣйшей злобы при описаніи этой слабости не думаю, что врежу кому нибудь, раскрывая выше приведенные порока. Развѣ они никогда не существовали между литераторами? Развѣ дарованія этихъ послѣднихъ никогда не приводились въ оправданіе ихъ безразсудства, а ихъ порой никогда не выставлились, какъ послѣдствія этихъ дарованій? Единственная мораль, которую я, какъ писатель, хотѣлъ вложить въ описанія, послужившія предметомъ вашего протеста, состояла въ темъ, что долгъ литератора, какъ и всякаго другаго человѣка -- вести правильную и трезвую жизнь, любить свое семейство и платить своя долги... Мнѣ кажется, что литераторы, вмѣсто того, чтобы обвинять публику въ преслѣдованіе нашего сословія и насмѣшкахъ надъ нимъ, поступай бы гораздо лучше, если бы носили въ душѣ глубокое убѣжденіе, что они такіе же хорошіе люди, какъ и всѣ другіе, и не заводили бы жалкихъ споровъ о вопросѣ, который всѣ здравомыслящіе люди должны считать рѣшеннымъ. Если я сижу за вашимъ столомъ, то считаю своего сосѣда равнымъ себѣ, а себя равнымъ ему! Если бы я вдругъ обратился къ нему съ словами: "м. г., я литераторъ, но желалъ бы чтобъ вы знали, что я ничѣмъ не хуже васъ," -- то какъ вы полагаете, кто изъ насъ подвергнулъ бы сомнѣнію достоинство званія литератора: мой Сосѣдъ, желавшій спокойно пообѣдать, или литераторъ, возбудившій этотъ вопросъ! И я полагаю, что если сатирическій писатель выставляетъ одного литератора безразсуднымъ человѣкомъ, а другаго -- паразитомъ, то его не только нельзя обвинить въ желаніи унизить свое сословіе, но слѣдуетъ согласиться, что онъ дорожитъ честью этого сословія. Если между нами нѣтъ безразсудныхъ людей и паразитовъ, въ такомъ случаѣ моя сатира несправедлива; но если такіе люди существуютъ, то они подлежатъ сатирѣ точно такъ же, какъ люди другихъ сословій. Я никогда не слышалъ, что сословіе адвокатовъ сочло себя оскорбленнымъ, когда въ "Пончѣ" появилось описаніе мистера Денона, никогда не платившаго долговъ,-- или что изображеніе Стиггинса въ "Поквикѣ" было принято за оскорбленіе всѣхъ диссидентовъ, или что всѣ прокуроры Англіи пришли въ негодованіе, когда прочли знаменитый разсказъ: "Квиркъ, Геммонъ и Снепъ." Такъ неужели же сатира должна обходить только насъ, литераторовъ, потому что мы безгрѣшны, или потому что мы не хотимъ допустить насмѣшки надъ собою? Если бы каждое дѣйствующее лице въ разсказѣ было представителемъ цѣлаго сословія, а не отдѣльной личности, если бы писатель былъ поставленъ въ необходимость противу поставлять каждому дурному лицу лицо хорошее, доброе, и постоянно Поддерживать борьбу между добродѣтелью и порокомъ,-- сочиненіе романовъ сдѣлалось бы невозможнымъ, потому что они выходили бы невыносимо глупыми и неестественными, и на долю сочинителей и читателей такихъ произведеній выпала бы очень жалкая участь. Примите, м. г. и пр."

Вообще, отличительною чертою характера Тэккерей было то, что нападки на его произведенія раздражали его, и что онъ не умѣлъ скрывать это раздраженіе, когда несправедливая канадка появлялась въ вліятельномъ журналѣ. Онъ тотчасъ же возражалъ, когда видѣлъ, что дѣло стоитъ возраженія. Вслѣдствіе этого онъ нѣсколько разъ ссорился съ главнѣйшими изъ англійскихъ журналовъ.

Въ 1861 г. Тэккерей явился передъ публикой въ совершенно новомъ свѣтѣ: онъ открылъ рядъ публичныхъ чтеній, и успѣху ихъ онъ главнымъ образомъ обязанъ тѣмъ большимъ состояніемъ, которое оставилъ послѣ себя. Первыми предметами этихъ чтеній были этюды объ англійскихъ юмористахъ; подъ эту категорію онъ подвелъ Свиста, Конгрева, Аддиссона, Стиля, Пріора, Ге, Поппа, Гогарта, Смоллета, Фильдинга, Стерна и Гольдсмита. Успѣхъ этихъ чтеній былъ блестящій; все лучшее общество Лондона, всѣ образованнѣйшіе люди жадно стремились послушать мнѣніе величайшаго изъ современныхъ юмористовъ о юмористахъ только что прошедшаго времени.-- Тэккерей не ограничился однимъ Лондономъ; онъ читалъ и во многихъ другихъ городахъ,-- въ томъ числѣ и въ Эдинбурѣ. Былъ онъ также въ Оксфордѣ, и къ времени пребыванія его въ этомъ городѣ относится забавный анекдотъ, разсказанный англійскими газетами. Для того, чтобы имѣть право публично читать въ Оксфордѣ, надо было испросить позволеніе мѣстнаго начальства. Должность оксфордскаго канцлера исполнялъ въ это время человѣкъ, проникнутый чиновничьимъ духомъ, и потому никогда не слыхавшій о такихъ пустякахъ, какъ "Ярмарка Тщеславія" и "Пенденнисъ". Между этимъ чиновникомъ и Тэккереемъ произошелъ слѣдующій интересный разговоръ: -- чѣмъ я могу быть вамъ полезенъ.-- Мое имя -- Тэккерей.-- Это я вижу по вашей визитной карточкѣ.-- Я прошу позволенія прочесть нѣсколько публичныхъ лекцій.-- А, вы чтецъ! о какихъ же предметахъ намѣрены вы читать -- религіозныхъ или политическихъ.-- Ни о тѣхъ, ни о другихъ; я литераторъ.-- Что же, вы уже написали какое нибудь сочиненіе?-- Да, я авторъ "Ярмарки Тщеславія".-- Вѣроятно диссидентская книга: имѣетъ ли она что нибудь общее съ сочиненіемъ Джона Буніана?-- Не совсѣмъ; я написалъ тоже "Пенденниса".-- Никогда не слыхалъ объ этихъ книгахъ; но, во всей вѣроятности, это хорошія книги.-- Я былъ также сотрудникомъ "Понча".-- "Понча!" и что-то слышалъ о "Пончѣ"; это, кажется, очень неприличный журналъ.

Скоро послѣ того Тэккерей получилъ приглашеніе пріѣхать читать въ Америку. Американцы приняли его отлично. Тѣ, которые были знакомы съ его сочиненіями, нашли автора въ чтецѣ; тѣ же, которые не знали ихъ, были, по словамъ одного американскаго рецензента, "очарованы въ чтецѣ тѣмъ, что составляло прелесть автора -- неподдѣльною любовью къ человѣчеству, нѣжностью, кротостью, геніальнымъ полетомъ фантазіи, грустнымъ тономъ правды, соединеннымъ съ тѣми быстрыми ударами сатиры, которые, подобно молнія, освѣщаютъ въ то же самое время какъ исчезаютъ". Куда онъ ни появлялся, вездѣ встрѣчалъ самый радушный пріемъ и слушателей, собиравшихся вокругъ него съ уваженіемъ и сочувствіемъ.

Въ 1852 г. литературная слава его усилилась появленіемъ романа: "Приключеніе Генриха Эсмонда", въ которомъ авторъ подражалъ слогомъ и даже образомъ мыслей писателямъ времени королевы Анны, -- времени, всегда служившаго предметомъ особеннаго сочувствія Тэккерея. Этотъ романъ мало извѣстенъ русской публикѣ; сколько намъ извѣстно, мы не имѣемъ полнаго перевода его. Между тѣмъ образованнѣйшіе англичане смотрятъ на него, какъ на лучшее произведеніе романиста; вотъ, напримѣръ, что говоритъ о немъ извѣстный писатель Тролоппъ: "Эсмондъ болѣе всѣхъ другихъ сочиненій удовлетворилъ критическому вкусу тѣхъ, которые сами объявили себя опытными критиками. Что касается до меня, то я сознаюсь, что смотрю на Эсмонда, какъ на первѣйшій и лучшій романъ на англійскомъ языкѣ. Взятый въ цѣломъ, онъ, по моему мнѣнію, не имѣетъ подобнаго себѣ. Въ немъ столько полноты исторической, столько глубины и такое отсутствіе того оттѣнка неестественности, который портитъ, можетъ быть, всѣ остальные наши историческіе романы, что онъ стоитъ рѣшительно выше всѣхъ произведеній въ этомъ родѣ. И кромѣ этого, онъ полонъ почти божественной нѣжности, -- нѣжности, до которой не достигалъ ни одинъ поэтъ. Въ Эсмондѣ, болѣе чѣмъ во всѣхъ своихъ произведеніяхъ, Тэккерей достигъ высшей степени совершенства въ искусствѣ анализировать предметъ до самой глубины его, не оскорбляя изящнаго вкуса."

За "Эсмондомъ" послѣдовали (въ 1855 г.) "Ньюкомы", этотъ великолѣпнѣйшій нравоописательный романъ. Всемірная слава Тэккерея окончательно упрочилась, -- и онъ вмѣстѣ съ Диккенсомъ сталъ твердою ногою во главѣ современной повѣствовательной литературы.-- Кстати о Диккенсѣ: въ 1858 г. ничтожное событіе, о которомъ мы считаемъ даже лишнимъ разсказывать, поссорило двухъ знаменитыхъ романистовъ, находившихся до тѣхъ поръ въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ. Къ счастію, эта ссора прекратилась не задолго до смерти Тэккерея, и Диккенсъ хоронилъ своего дорогаго собрата съ чувствомъ самой искренней дружбы...

Однимъ изъ важнѣйшихъ событій въ жизни Тэккерея было основаніе въ 1860 году журнала: "Корнгильскій Магазинъ". Мысль объ изданіи этого журнала была, можетъ быть, слѣдствіемъ успѣха Дивконсова журнала. Извѣстно, какой блестящій успѣхъ выпалъ на долю "Корнгильскаго Магазина", въ короткое время успѣвшаго пріобрѣсть нѣсколько десятковъ тысячъ подписчиковъ. Въ "Корнгиллѣ" были, между прочими произведеніями Тэккерея, напечатаны и "Странствованія Филиппа". Но еще не прошло шести мѣсяцевъ со дня начатія изданія, какъ знаменитый редакторъ началъ чувствовать то, что онъ называлъ "шипами" своего новаго званія. Его заваливали рукописями, всевозможныя бездарности мучили его предложеніемъ своихъ услугъ, въ оскорбительныхъ письмахъ тоже не было недостатка; однимъ словомъ, Теккерей испытывалъ то, что знакомо всѣмъ, имѣвшимъ несчастіе взвалить на себя редакторскую обузу. "Исключая истинно злыхъ людей -- писалъ несчастный Тэккерей -- я думаю, нѣтъ на свѣтѣ человѣка, желающаго имѣть враговъ. Но здѣсь, въ этой редакторской должности, избѣжать этой участи невозможно... Дѣлай, что хочешь, будь невиненъ или виновенъ, великодушенъ или жестокъ,-- всегда найдутся и А, и Б, и В, и Г, которые будутъ ненавидѣть тебя..." -- "Тэккерей -- говоритъ Тролоппъ -- никогда не могъ рѣшиться сказать какому нибудь честолюбивому писакѣ, что его желаніе попасть въ литераторы было напрасно; тѣмъ менѣе отваживался онъ на такую смѣлость, когда ему предлагала услуги женщина. Письма этихъ людей, какъ онъ самъ разсказывалъ, были иглы, вонзавшіяся въ его тѣло. И онъ говорилъ правду... Тэккерей не доставало рѣзкости, требуемой редакторскимъ званіемъ, и потому, по истеченіи втораго года, онъ отказался отъ него". Но, какъ извѣстно, онъ до самой смерти оставался постояннымъ и дѣятельнымъ сотрудникомъ этого журнала.

До самой смерти! Да, великая дѣятельность приближалась къ концу, и смерть подходила быстрыми шагами. Никто не ожидалъ этого удара. Еще за недѣлю де смерти онъ провожалъ на кладбище одного изъ своихъ родственниковъ; еще за нѣсколько дней его видѣли въ клубѣ веселымъ и свѣжимъ. Но смерть его нельзя назвать вполнѣ скоропостижною. Онъ уже нѣсколько лѣтъ страдалъ спазмами въ желудкѣ, соединенными со рвотою. 23-го декабря утромъ, съ нимъ повторился обыкновенный припадокъ, и весь день онъ чувствовалъ себя очень нехорошо. Наслѣдующій день, въ девять часовъ утра, его камердинеръ вошелъ къ вену съ чашкою кофе и засталъ его лежащимъ на спинѣ съ руками, раскинутыми поверхъ одѣяла; но онъ не обратилъ на это вниманія, потому что Теккерей обыкновенно приходилъ въ такое изнеможеніе послѣ своихъ припадковъ; черезъ нѣсколько времени слуга воротился и, увидѣвъ, что коое не тронутъ, приблизился къ кровати и тутъ узналъ, что жизнь его господина прекратилась. Доктора объясняютъ его смерть изліяніемъ крови въ мозгъ, вслѣдствіе разрыва артеріи отъ рвоты и прибавляютъ, что мозгъ умершаго былъ очень великъ и вѣсилъ не меньше 58 съ половиною унцовъ (?).

Тэккерей умеръ на 53 году жизни; могучая рука остановилась какъ разъ въ то время, когда изъ подъ пера, которое она держала, выходило произведеніе, долженствовавшее, можетъ быть, превзойти всѣ другія произведенія великаго писателя. Это -- романъ его "Денисъ Дюваль", предлагаемый теперь читателямъ нашего журнала. "Тэккерей -- писалъ Диккенсъ -- былъ въ полнѣйшемъ развитіи своего таланта въ то время, когда писалъ этотъ романъ. Въ отношеніи серьезнаго чувства, проницательныхъ соображеній, характеровъ, подробностей и милой картинности, разбросанной повсюду, это, по моему мнѣнію, самое лучшее изъ всѣхъ его произведеній. Что онъ самъ такъ думалъ, что онъ сильно привязался къ этой работѣ и много трудился надъ нею -- ясно доказываетъ каждая страница... Весьма замѣчательно, что, вслѣдствіе странной постройки романа, нѣсколько существенныхъ подробностей, обыкновенно заканчивающихъ произведеніе такого рода, здѣсь сгруппированы въ началѣ, и поэтому въ отрывкѣ есть приблизительная законченность, какъ бы для удовлетворенія любопытству читатели относительно самыхъ интересныхъ личностей романа, которыя врядъ ли были бы обрисованы лучше, если бы авторъ предвидѣлъ, что умретъ до окончанія романа".

Ударъ, произведенный извѣстіемъ о смерти Тэккерея, быть всеобщій и громадный; его не только чтили, какъ геніальнаго писателя, но и горячо любили, какъ превосходнаго во всѣхъ отношеніяхъ человѣка. Во всѣхъ замѣткахъ, написанныхъ по поводу его кончины, господствуетъ самое горячее сочувствіе къ его душевнымъ качествамъ, собиравшимъ вокругъ него цѣлыя толпы друзей и поклонниковъ. "Въ глубинѣ сердца каждаго, кто зналъ Тэккерея -- пишетъ Тролоппъ -- останется теперь пустота, и не исчезнетъ она до самой смерти его. Тэккерея любили почти такъ, какъ любятъ женщину, нѣжно и-мечтательно; въ разлукѣ съ нимъ, о немъ не переставали думать, какъ объ источникѣ радости, которую нельзя анализировать, но которая доставляетъ душѣ великое утѣшеніе. Его любили потому, что сердце его равнялось нѣжностью сердцу женщины".-- "О важнѣйшихъ его качествахъ -- говоритъ Диккенсъ -- о теплотѣ въ дружескихъ отношеніяхъ, спокойной терпѣливости, лишенной всякаго эгоизма заботливости о ближнихъ, широкой благотворительности, нечего и говорить: они всѣмъ извѣстный -- "Пусть -- сказано въ "Пончѣ" -- другіе говорятъ о его блистательномъ умѣ, страшной силѣ его сатиры, тонкой наблюдательности, богатствѣ его таланта, объ его юморѣ и стройномъ спокойствіи его разума; скорбящіе друзья, пишущіе эти строки, вспоминаютъ о его любящей натурѣ, о его широкомъ сердцѣ и всегда раскрытой рукѣ, простотѣ, откровенности, привѣтливости честнаго, благодушнаго, правдиваго джентльмена, которыя описать невозможно такъ, какъ бы желали тѣ, которые его коротко знали".

Заключимъ этотъ краткій очеркъ слѣдующими задушевными словами Тролоппа: "Мы видѣли его лежащимъ въ его простой могилѣ въ концѣ прошлаго года; мы видѣли, какъ его собраты по литературѣ одинъ за другимъ становились на камень, положенный около могилы, чтобы бросить послѣдній взглядъ на гробъ, скрывшій его тѣло. Глубокая грусть овладѣла всѣми. Не одно лицо твердыхъ, непривыкшихъ къ сердечнымъ изліяніямъ людей покраснѣло отъ слезъ. Могила была такъ же проста, какъ и печаль этой минуты. Въ такихъ случаяхъ лучше, чтобы похороны совершались безъ пышности или атрибутовъ славы. Но теперь, когда прошли недѣли, почитатели англійской литературы желаютъ видѣть нѣкоторыя приготовленія къ возведенію этому человѣку памятника въ томъ мѣстѣ, гдѣ мы ставимъ памятники нашимъ мелкимъ людомъ. Необходимо, чтобы бюстъ Тэккерея былъ выставленъ въ Вестмистерскомъ аббатствѣ".

Счастлива та страна, у которой есть такіе писатели, и счастливъ писатель, живущій въ той странѣ, гдѣ граждане чтутъ своихъ литературныхъ дѣятелей наравнѣ съ своими народными героями!

П. В.

ДЕНИСЪ ДЮВАЛЬ.

ГЛАВА I.
РОДОСЛОВНОЕ ДЕРЕВО МОЕГО СЕМЕЙСТВА.

На зло моей женѣ, которой очень не нравятся шутки въ дѣлѣ родословныхъ, я однажды нарисовалъ родословное дерево моихъ предковъ, и на верхушкѣ его изобразилъ Клода Дюваля, капитана и головорѣза временъ Карла II, повѣшеннымъ за шею. Но этимъ я только хотѣлъ подшутить надъ моей супругой и моимъ сыномъ. Никто изъ насъ, Дювалей, на сколько мнѣ извѣстно, не былъ повѣшенъ. Мальчикомъ мнѣ не разъ случилось испытывать сладость веревки, но она не затягивала мнѣ шеи. Что же касается преслѣдованій, вынесенныхъ во Франціи моими предками за протестантскую вѣру, которую мы приняли съ давнихъ временъ и упорно исповѣдывали, то эти преслѣдованья не навлекли на насъ смерти; счастливѣе многихъ своихъ единовѣрцевъ, мы отдѣлывались штрафами, бѣдностью и изгнаніемъ изъ отечества.

Цѣлому свѣту извѣстно, какъ изувѣрство Людовика XIV изгнало изъ Франціи въ Англію многія семейства, сдѣлавшіяся вѣрными подданными Великобританіи. Въ числѣ этихъ выходцевъ былъ и мой дѣдъ съ женою. Они поселились въ Уинчельси, въ графствѣ Соссексъ, гдѣ со временъ королевы Елизаветы и страшной Варѳоломеевской ночи стояла Французская церковь. Въ трехъ миляхъ, въ мѣстечкѣ Рай, находилась другая колонія нашихъ соотечественниковъ съ церковью же, другой fester burg, въ которомъ, подъ защитою Британіи, мы свободно могли исповѣдывать вѣру нашихъ отцовъ и пѣть пѣсни нашего Сіона.

Мой дѣдъ былъ старшиной и уставщикомъ Уинчельсской церкви, пасторомъ которой былъ Monsieur Денисъ, отецъ контръ-адмирала сэра Питера Дениса, баронета, моего благодушнаго покровителя. Сэръ Питеръ находился вмѣстѣ съ Энсономъ на знаменитомъ Центуріонѣ и обязанъ своимъ первымъ повышеніемъ этому великому мореходцу. Вы всѣ, безъ сомнѣнія, помните, что никто другой, какъ капитанъ Денисъ, доставилъ нашу добрую королеву, Шарлотту, изъ Штаде въ Англію, послѣ девяти-дневнаго бурнаго переѣзда (7-го сентября 1761 г.). Ребенкомъ меня возили въ его домъ, находившійся въ Гритъ Ормандъ-Стритѣ, въ Лондонѣ; бывалъ я также и въ замкѣ адмирала, Валенсѣ, близь Уэстергама въ Кентѣ, гдѣ жилъ полковникъ Уольфъ, отецъ знаменитаго генерала Джемса Уольфа, достославнаго покорителя Квебека.

Отецъ мой, имѣвшій склонность къ кочевой жизни, случайно находился въ Дуврѣ въ 1761, во время проѣзда уполномоченныхъ, отправлявшихся для подписанія трактата о мирѣ, извѣстномъ подъ именемъ парижскаго мира.

Когда судьба столкнула его съ этими джентльменами, онъ былъ въ ссорѣ съ своей матерью, -- такого же взбалмошнаго характера, какъ и онъ самъ, и добивался какой нибудь должности. Мистеръ Дюваль, родители котораго были изъ Альзаса, говорилъ по англійски, по французски и по нѣмецки.

Мистеръ -- нуждался въ довѣренномъ приближенномъ лицѣ, которое хорошо владѣло бы языками; отецъ мой предложилъ свои услуги и былъ принятъ, благодаря преимущественно ходатайству капитана Дениса, корабль котораго стоялъ въ то время близь Дувра.

Очутившись въ Парижѣ, отцу моему, нужно же было побывать въ нашей родинѣ Альзасѣ, и, имѣя всего на всего двѣ гинеи въ карманѣ, онъ, какъ водится, разсудилъ за благо, влюбиться въ мою мать и жениться на ней. Monsieur mon père, сдаетя мнѣ, былъ блуднымъ сыномъ; но онъ считался у своихъ родителей единственнымъ дѣтищемъ, оставшимся въ живыхъ, и когда онъ, голодный и безъ гроша, возвратился въ Уинчельси съ женою на рукахъ, они закололи лучшаго откормленнаго тельца и пріютили обоихъ скитальцевъ. Мать моя, вскорѣ послѣ замужества, получила отъ родителей своихъ во Франціи небольшое наслѣдство, и съ величайшею нѣжностью ухаживала за моей бабушкой во все время продолжительной болѣзни, которая свела почтенную леди въ могилу. О всѣхъ этихъ обстоятельствахъ, я лично ничего не зналъ, будучи въ ту пору двухъ или трехлѣтнимъ ребенкомъ; я спалъ и кричалъ, ѣлъ и пилъ, росъ и подвергался равнымъ дѣтскимъ недугамъ, точь въ точь, какъ и другія, подобныя мнѣ, милыя крошки.

Мать моя была женщина горячаго нрава, ревнивая, вспыльчивая и властолюбивая, но великодушная по природѣ и умѣвшая прощать. Я имѣю основаніе думать, что батюшка мой доставлялъ ей слишкомъ много случаевъ упражняться въ этой послѣдней добродѣтели, такъ какъ, въ теченіе своей недолгой жизни, онъ, то и дѣло, попадался въ бѣду. Во время рыболовной экспедиціи къ берегамъ Франціи съ нимъ случилось какое-то несчастіе; онъ вернулся домой, чтобы умереть, и былъ похороненъ въ Уинчельси; но причина его смерти оставалась мнѣ неизвѣстною до той поры, пока мой добрый другъ, сэръ Питеръ, не открылъ мнѣ ее много лѣтъ спустя, когда и самого меня постигли неудачи.

Я родился въ одинъ день съ его королевскимъ высочествомъ, герцогомъ Іоркскимъ, т. е. 13 августа 1763 года, и былъ извѣстенъ между мальчишками въ Уинчельси подъ именемъ епископа оснабрукскаго. У насъ, могу васъ завѣрить, между Французскими и англійскими мальчиками происходила не одна отчаянная стычка. Дѣдъ мой, помимо своего званія старшины и уставщика Французской церкви въ Уинчельси, былъ цирюльникомъ по ремеслу, и мнѣ самому, коли ужъ вы хотите знать, не разъ приходилось на моемъ вѣку пудрить и завивать голову какого нибудь джентльмена, и брать его за носъ и брить. Не изъ тщеславія говорю я, что мнѣ случалось сбивать мыло и орудовать щеткой. Но, что пользы скрывать это? Тотъ же sèait, какъ говорятъ французы. Да вотъ хоть бы сэръ Гёмфри Говардъ, который служилъ вмѣстѣ со мною младшимъ лейтенантомъ на Мелеагрѣ; онъ увѣряетъ, будто происходить отъ Норфолькскихъ Говардовъ; но отецъ его былъ башмашникомъ, и мы прозвали его Гёмфри Снобъ.

Во Франціи очень немногія знатныя дамы сами кормятъ дѣтей своихъ грудью; малютокъ отдаютъ на воспитанье женамъ фермеровъ, и они пользуются такимъ образомъ хорошими кормилицами и лучшимъ, быть можетъ, уходомъ, чѣмъ у своихъ сухопарыхъ матерей. Мать моей матери, жена честнаго лотарингскаго фермера (потому что я первый изъ своей семьи сдѣлался дворяниномъ и избралъ себѣ девизомъ fecnnus ipsi не изъ гордости, а изъ чувства признательности къ своей счастливой звѣздѣ), вскормила Клариссу де-Віомениль, дѣвицу знатнаго лотарингскаго рода; нѣжная дружба продолжала связывать молочныхъ сестеръ долгое время -- даже послѣ замужества обѣихъ. Матушка переѣхала въ Англію женою monsieur mon papa; mademoiselle де-Віомениль пристроилась замужъ на родинѣ. Она принадлежала къ протестантской вѣтви дома Віоменилей, бѣднѣйшей вслѣдствіе того, что представители ея оставались вѣрны своей религіи. Остальные члены семейства были католики и состояли въ великомъ почетѣ при Версальскомъ дворѣ.

Вскорѣ, послѣ прибытія моей матери въ Англію, она узнала, что любезная ея молочная сестра Кларисса выходитъ замужъ за протестантскаго дворянина, Виконта де-Барръ: то былъ единственный сынъ графа Савернскаго, камергера его польскаго величества короля Станислава, отца Французской королевы. Monsieur де-Савернъ, по женитьбѣ сына, отдалъ ему свой домъ въ Савернѣ, и здѣсь новобрачная чета провела нѣсколько времени. Я не говорю молодая чета, потому что Виконтъ де-Барръ былъ двадцатью пятью годами старше своей жены; послѣдней, въ то время, когда родители выдали ее замужъ, было всего осьмнадцать лѣтъ. Такъ какъ у матушки было слабое зрѣніе, или, сказать правду, она не совсѣмъ бойко читала, то на мою долю, когда я былъ мальчикомъ, всегда приходилось разбирать посланія Виконтессы къ ея молочной сестрѣ, ея доброй Урсулѣ; и не разъ моей головѣ больно доставалось отъ матушкиной скалки, хотя я и старался читать, какъ можно лучше. Она вообще не скупилась на колотушки, не баловала ребенка, и, вѣроятно благодаря этому-то обстоятельству, я и выросъ такимъ молодцомъ: ростъ мои теперь -- шесть футовъ и два дюйма безъ каблуковъ, а вѣсомъ я -- до пятнадцати стоновъ, какъ оказалось въ прошлый вторникъ, когда меня свѣсили вмѣстѣ съ нашей свиньею. Примѣчанье: окороки моего сосѣда въ Даръ-Коттеджѣ лучшіе въ цѣломъ Гампшайрѣ.

Я былъ такъ молодъ, что не могъ понимать всего, что читалъ матушкѣ; но я помню, что матушка обыкновенно разражалась ворчаньемъ въ своемъ обычномъ рѣзкомъ тонѣ (она ростомъ и голосомъ походила на гренадера и въ заключеніе имѣла красивые черные усики).-- "Итакъ, восклицала матушка: она страдаетъ! ma biche несчастна; у нея дурной мужъ. Онъ скотина, да и всѣ мужчины скоты". И при этомъ она сердито взглядывала на дѣдушку, который былъ скромнымъ маленькимъ человѣчкомъ, трепеталъ передъ своею невѣсткой и находился у нея въ строжайшемъ повиновеніи. Вслѣдъ за тѣмъ матушка начинала божиться, что поѣхала бы на родину, на помощь къ своей Biche, но не знаетъ на кого оставить этихъ двухъ болвановъ? Послѣднее относилось къ дѣдушкѣ и ко мнѣ. Къ тому же madame Дюваль была необходима дома. Она многимъ дамамъ убирала головы съ большимъ вкусомъ, на Французскій манеръ, и умѣла не хуже любаго цирюльника въ цѣломъ графСтвѣ брить, завивать, стричь волосы и надвязывать косичку. Дѣломъ дѣдушки и подмастерья было завивать парики. Когда я жилъ дома, я былъ еще слишкомъ малъ для этой работы, и потому меня уволили отъ нея, и отправили въ превосходную школу -- гимназію Покака, въ Рай. Тамъ я научился говорить по англійски, какъ настоящій британецъ, (вѣдь я и былъ имъ отъ рожденья); а не такъ какъ мы говорили дома, гдѣ у насъ было въ употребленіи странное альзасское нарѣчіе, состоявшее изъ смѣшенія французскаго съ нѣмецкимъ. У Покака же я позанялся немного латынью и имѣлъ въ первые два мѣсяца великое множество дракъ. Помню, что мой покровитель пришелъ однажды провѣдать меня въ голубомъ съ бѣлымъ мундирѣ, шитомъ золотомъ, въ шелковыхъ чулкахъ и бѣлыхъ штанахъ. Съ нимъ вмѣстѣ пришли два Офицера. "Гдѣ тутъ Денисъ Дюваль?" спросилъ онъ, заглядывая въ классную комнату, между тѣмъ, какъ всѣ мальчики переглядывались съ изумленіемъ, при видѣ такого важнаго джентльмена. Юный Денисъ въ эту самую минуту стоялъ на скамьѣ въ наказаніе за драку, если не ошибаюсь; на одномъ глазѣ у него красовался синякъ, величиною съ выпущенное яйцо. "Денису не мѣшало бы давать своимъ кулакамъ поменьше воли прогуливаться по носамъ другихъ мальчиковъ," проговорилъ учитель, а капитанъ подарилъ мнѣ семи-шиллинговую монету, отъ которой, помнится, у меня въ тотъ же вечеръ осталось всего два пенса. Все время моего пребыванія въ школѣ Покака я имѣлъ квартиру и столъ у мистера Роджа, торговца, который имѣлъ бакалейную лавку въ Рай, и въ то же время промышлялъ на морѣ: онъ имѣлъ долю въ рыболовномъ суднѣ, и въ сѣти его попадалась самая странная рыба, какъ вы вскорѣ услышите. Онъ былъ важнымъ лицемъ между Уэсманцами, и я ходилъ съ нимъ въ его собственную церковь, но, въ эту раннюю пору моей молодости, я разсѣянно относился къ этимъ священнымъ и глубоко знаменательнымъ обрядамъ; я былъ вѣтренымъ мальчикомъ и ни объ чемъ не думалъ, кромѣ волчковъ, обручей и кегель.

Капитанъ Денисъ былъ очень привѣтливый, живой господинъ; онъ спросилъ у учителя, мистера Котся, какъ называется по латыни вакація и выразилъ надежду, что мистеръ Котсъ позволитъ мальчикамъ погулять. На это предложеніе всѣ мы, мальчишки, отвѣчали одобрительнымъ возгласомъ; что же касается до меня, то капитанъ Денисъ воскликнулъ; "Мистеръ Котсъ, я насильно вербую этого молодца съ подбитымъ глазомъ въ свое распоряженіе и намѣреваюсь взять его съ собою обѣдать въ гостинницу Звѣзды". Нечего и говорить, что я очень охотно соскочилъ съ своей лавки и послѣдовалъ за покровителемъ. Онъ отправился вмѣстѣ со мною и двумя офицерами въ гостинницу Звѣзды. Послѣ обѣда они велѣли подать себѣ пуншу на цѣлую крону, и хотя я и отказался отъ этого напитка, имѣя къ рому и водкѣ неодолимое отвращеніе, тѣмъ не менѣе мнѣ было пріятно сидѣть въ обществѣ джентльменовъ, которыхъ, по видимому, забавляла моя ребяческая болтовня. Капитанъ Денисъ спросилъ у меня, чему я учусь, и я поспѣшилъ блеснуть передъ нимъ моимъ небольшимъ запасомъ знаній. Помнится мнѣ, что я велерѣчиво толковалъ о Корделіи либо Кррнеліи Непотѣ, и по всѣмъ вѣроятіямъ страшно важничалъ. Онъ спросилъ у меня, нравится ли мнѣ мистеръ Роджъ, у котораго я имѣлъ квартиру и столъ. Я объявилъ, что не слишкомъ-то его долюбливаю, и особенно терпѣть не могу миссъ Роджъ и ихъ подмастерье, преимущественно за то, что они всегда... тутъ я остановился. "Но соръ изъ избы не годится выносить", проговорилъ я; у насъ въ школѣ это не водится.

На вопросъ, къ чему готовятъ меня родные,-- я отвѣчалъ, что хочу быть морякомъ, но только морякомъ въ офицерскомъ чинѣ, чтобы сражаться за короля Георга. Если это мнѣ удастся, я всѣ свои призовыя деньги привезу домой и отдамъ Агнесѣ, т. е. почти всѣ, и только немножко оставлю себѣ.

-- Такъ ты любишь море, и катаешься по нему иногда? спросилъ капитанъ Денисъ.

-- Какъ же, я бывалъ на ловлѣ. Мистеръ Роджъ держитъ лодку пополамъ съ дѣдушкой, и я помогаю чистить ее; меня научили править рулемъ, и много мнѣ доставалось колотушекъ, когда я правилъ не въ ту сторону. Говорятъ, что я хорошій кормчій. Глазъ у меня вѣрный, и я хорошо запоминаю мысы, береговыя скалы и тому подобныя вещи.

Тутъ я назвалъ нѣсколько мѣстъ, на нашемъ берегу и даже Французскомъ.

-- Какую же рыбу вы ловите? спросилъ капитанъ.

-- О сэръ, этого я не могу сказать, мистеръ Роджъ не велитъ. При этомъ отвѣтѣ джентльмены разразились громкимъ хохотомъ. Имъ-то хорошо было извѣстно, въ какую игру играетъ мистеръ Роджъ, хотя я въ простотѣ своей и не понималъ ея.

-- Такъ ты не хочешь глотнуть пунша? спросилъ капитанъ Денисъ.

-- Нѣтъ, сэръ, я далъ себѣ торжественное обѣщаніе не брать его въ ротъ, съ той самой поры, какъ я видѣлъ миссъ Роджъ такою странною.

-- А часто миссъ Роджъ бываетъ странною?

-- Да, чтобъ ей пусто было. И тогда она всячески ругается, сбѣгаетъ внизъ, бьетъ чашки и блюдечки, и дерется съ подмастерьемъ и... но я ничего больше не скажу, не годится. Я никогда не сплетничаю, никогда.

Такъ болталъ я съ моимъ покровителемъ и его пріятелями; они заставили меня спѣть имъ французскую пѣсенку, потомъ нѣмецкую, смѣялись и видимо потѣшались моими прыжками и ужимками. Капитанъ Денисъ проводилъ меня до моей квартиры, и я разсказалъ ему, какъ изо всѣхъ дней въ недѣлѣ больше всего люблю воскресенье, т. е. одно воскресенье черезъ каждыя двѣ недѣли, потому что я тогда, рано утромъ, отправляюсь пѣшкомъ къ матушкѣ и дѣдушкѣ въ Уинчельси, и видаюсь съ Агнесой.

Но кто же, скажите, была эта Агнеса? Имя ея въ настоящую минуту Агнеса Дюваль, и она сидитъ возлѣ меня за своимъ рабочимъ столикомъ. Встрѣча съ нею произвела переворотъ моей жизни. Подобный выигрышъ въ жизненной лоттереѣ достается на долю очень немногимъ. Все, что я ни сдѣлалъ хорошаго, было внушено желаніемъ осчастливить ее. Безъ нея я, быть можетъ, на вѣки остался бы въ той темной средѣ, въ которой родился, и не зналъ бы, что значитъ быть честнымъ и счастливымъ, но мой добрый ангелъ, что сидитъ теперь рядомъ со мною, во время явился ко мнѣ на помощь. Всѣмъ, что я имѣю, я ей обязанъ; но за то и я отдаю ей все, что имѣю, а больше этого кто же можетъ дать?

ГЛАВА II.
ДОМЪ ГРАФОВЪ САВЕРНСКИХЪ.

Mademoiselle де-Савернъ была родомъ изъ Альзаса, гдѣ семейство ея занимало несравненно высшее положеніе, нежели почтенный старшина протестантской церкви, отъ котораго произошелъ ея покорнѣйшій слуга. Мать ея была урожденная Віомениль, отецъ ея былъ изъ знатнаго альзасскаго рода, графовъ де-Барръ и де-Савернъ. Старый графъ де-Савернъ былъ еще живъ и состоялъ камергеромъ при дворѣ его польскаго величества короля Станислава въ Нанси, когда сынъ его, Виконтъ де-Барръ, человѣкъ уже не молодой, привезъ въ эту веселенькую маленькую столицу свою цвѣтущую молодую жену.

Графъ де-Савернъ, бодрый и веселый старичекъ, представлялъ совершенную противуположность своему угрюмому, суровому сыну. Домъ графа въ Ланей былъ однимъ изъ самыхъ пріятныхъ и веселыхъ домовъ. Протестантизмъ старика былъ далеко не строгій. Онъ даже всѣмъ завѣдомо сожалѣлъ, что во Франціи нѣтъ монастырей для благородныхъ дѣвицъ протестантскаго исповѣданья, каковые существуютъ по ту сторону Рейна, куда бы онъ могъ сбыть своихъ двухъ дочерей. Дѣвицы де-Савернъ были некрасивы собою и имѣли злой, сварливый нравъ, черту, общую имъ съ братомъ, барономъ де-Барръ.

Въ молодости своей monsieur де-Барръ служилъ и умѣлъ отличиться. Онъ былъ въ дѣлѣ противъ англичанъ подъ Гастенбекомъ и Лауфельдомъ, и въ обоихъ сраженіяхъ, выказалъ храбрость и воинскія дарованія. Протестантское вѣроисповѣданье было ему помѣхою къ повышенію въ арміи. Онъ вышелъ въ отставку, вѣрной своей религіи, но озлобленный, и вовсе не раздѣлялъ пристрастія своего добродушнаго старика отца къ висту и музыкѣ. Появленіе его за ужиномъ на пріятельскихъ вечеринкахъ отца имѣло такое же дѣйствіе, какъ появленіе мертвеца на веселомъ пиршествѣ. Monsieur де-Барръ посѣщалъ эти собранія только въ угожденіе своей молодой женѣ, которая скучала и чувствовала себя несчастной въ пустынномъ, наслѣдственномъ замкѣ Савернскомъ, избранномъ виконтомъ для своей резиденціи въ первое время женитьбы.

Нравъ онъ имѣлъ грозный, и былъ вспыльчивъ до нельзя. Будучи человѣкомъ строгой нравственности, онъ каждый разъ послѣ этихъ припадковъ гнѣва, жестоко мучился. Печально было его существованіе, въ которомъ гнѣвъ и угрызенія совѣсти непрерывно чередовались: всѣ домашніе трепетали передъ нимъ, и всѣхъ болѣе бѣдная молоденькая жена, которую онъ увезъ изъ тихаго роднаго селенія, для того только, чтобы мучить ее своими взрывами бѣшенства и раскаянья. Нерѣдко она искала убѣжища у стараго графа Савернскаго въ Нанси, и добродушный, себялюбивый старичекъ дѣлала вялыя попытки защитить свою бѣдную, молоденькую невѣстку. Вслѣдъ за подобными размолвками приходили письма отъ барона, въ которыхъ онъ призывалъ небо въ свидѣтели своего раскаянья, доходившаго до крайнихъ предѣловъ самоуниженіе. Эти супружескія распри происходили по одному и тому же заведенному порядку. Дѣло начиналось припадкомъ бѣшенства. Вслѣдъ за тѣмъ супруга отправлялась искать защиты у батюшки-свекора, въ Нанси; ее нагоняли письма, преисполненныя выраженіями раскаянія, и наконецъ появляйся самъ раскаявшійся преступникъ, отчаянье и самообвинительные вопли котораго были нестерпимѣе самыхъ припадковъ бѣшенства. Но прошествіи немногихъ лѣтъ, madame де-Барръ стала почти безвыѣздно жить у свекора въ Нанси, и лишь изрѣдка повалялась въ сумрачномъ Савернскомъ замкѣ своего супруга.

Въ продолженіе многихъ лѣтъ несчастный этотъ бракъ оставался бездѣтнымъ. Почти одновременно съ злополучною вотчиною короля Станислава (сгорѣвшаго у собственнаго камина) умеръ и старый графъ Савернскій. Сынъ его увидѣлъ себя наслѣдникомъ отцовскаго имени и титула, и только. Наслѣдственное имѣніе было значительно разстроено, вслѣдствіе расточительности и безпечности покойнаго графа, къ тому же изъ него предстояло удѣлить приданое дѣвицамъ де-Савернъ, пожилымъ сестрамъ стараго графа.

Отель въ Нанси былъ на время запертъ, и новый грофъ Савернскій съ женою и съ сестрами удалился въ свой замокъ. Съ своими сосѣдями, католиками, суровый протестантъ имѣлъ мало общенія; общество, посѣщавшее его скучный домъ, ограничивалось почти исключительно протестантскими священниками, пріѣзжавшими изъ-за Рейна. На лѣвомъ берегу Рейна, присоединенномъ къ французской территоріи только въ недавнее время, господствовало смѣшеніе Французскаго и нѣмецкаго языковъ; на послѣднемъ графъ Савернскій былъ извѣстенъ подъ именемъ Herr von Zaberп. Въ первое время послѣ смерти отца характеръ Гера фонъ Цаберна, быть можетъ, немного и смягчился, но вскорѣ онъ сталъ угрюмѣе и вспыльчивѣе, чѣмъ когда либо.

Савернъ былъ маленькій провинціальный городовъ. Посреди главной площади красовался старый полуразвалившійся замокъ гротовъ, а отъ нея тянутся двѣ красивыя улицы. За замкомъ разстилались мрачные сады, подстриженные и вытянутые въ прямую линію по старинной французской модѣ; за садовой оградой лежали лѣса и поля, принадлежавшіе къ помѣстью Савернскаго дома. Эти лѣса и поля окаймлялись другимъ, большимъ лѣсомъ, который нѣкогда тоже былъ собственностью графовъ, но былъ купленъ у послѣдняго безпечнаго владѣльца, монсиньорами де-Роганъ, князьями Имперіи, Франціи и Церкви; кардиналами и архіепископами Страсбургскими. Между послѣдними и ихъ угрюмымъ сосѣдомъ-протестантомъ было мало взаимнаго расположенія. Не одни религіозные вопросы стояли между ними, но и охотницкіе интересы. Графъ Савернскій любилъ ружейную охоту, и, рыская по своимъ рѣденькимъ лѣсамъ съ парою тощихъ собакъ и ружьемъ за спиною, нерѣдко встрѣчался съ пышною охотою Монсиньора Кардинала, который, какъ и подобаетъ настоящему принцу, выѣзжалъ не иначе, какъ съ егерями и трубачами, съ цѣлою сворою собакъ и въ сопровожденіи цѣлой свиты дворянъ, одѣтыхъ въ ливреи его дома. Между сторожами его святѣйшества и единственнымъ лѣсничимъ графа происходили частыя столкновенія. "Передай твоему господину, что я застрѣлю перваго человѣка въ красныхъ штанахъ, который ступитъ на мои владѣнія" сказалъ графъ Савернскій при одномъ изъ этихъ столкновеній, поднимая только что подстрѣленную имъ куропатку; и сторожъ зналъ, что суровый дворянинъ не задумается привести свою угрозу въ исполненіе.

Взаимная непріязнь сосѣдей не замедлила повлечь за собою процессъ. Можно было поручиться, что бѣдному провинціальному дворянину трудно будетъ тягаться въ страсбургскихъ судахъ съ такимъ могущественнымъ противникомъ, какъ архіепископъ провинціи. Я не законникъ, и потому не могу сказать, что именно послужило поводомъ къ открытію между двумя джентльменами непріязненныхъ дѣйствій: былъ ли то споръ о границахъ въ странѣ, гдѣ не существовало межевыхъ изгородей, или же о лѣсахъ, о правѣ охоты и рыбной ловля? Впослѣдствіи я познакомился съ секретаремъ кардинала; то былъ аббатъ, нѣкто господинъ Жаржель. Онъ говорилъ мнѣ, что графъ Савернскій былъ безразсудный, заносчивый человѣкъ, что называется во Франціи mauvais coucheur, и радъ былъ малѣйшему предлогу поссориться.

По случаю этихъ ссоръ графъ Савернскій по-неволѣ долженъ былъ имѣть свиданья съ своими адвокатами и стряпчими въ Страсбургѣ, и онъ на цѣлые дни отлучался изъ дома, гдѣ его бѣдная жена, по всѣмъ вѣроятіямъ, не слишкомъ тосковала въ его отсутствіи. Въ одну-то изъ этихъ поѣздокъ въ главный городъ провинціи, онъ встрѣтилъ одного своего бывшаго товарища, съ которымъ вмѣстѣ бился подъ Гастенбекомъ и Лауфельдомъ, барона де-Ламотъ. Ламотъ, подобно младшимъ сыновьямъ во многихъ знатныхъ семействахъ, готовился поступить въ духовное званіе, но смерть старшаго брата избавила его отъ постриженія и семинаріи, и онъ поступилъ въ армію, гдѣ ему была обезпечена хорошая протекція.

Дѣвицы, де Савернъ видали въ старину этого барона де-Ламотъ въ Нанси. Про него шла самая худая слава: онъ былъ игрокъ, интриганъ, дуэлистъ и кутила.

Мнѣ сдастся, что злые языки старыхъ дѣвъ не щадили доброе имя и многихъ другихъ господъ; слыхалъ я и про другія страны, гдѣ на дѣвицъ точно такъ же трудно угодить. Я могу представить себѣ, какъ графъ Савернскій выходилъ изъ себя, возражая сестрамъ: "такъ что жъ? развѣ у каждаго изъ насъ нѣтъ своихъ недостатковъ? Почемъ знать, на сколько все это клевета? Или уже мы, впавши разъ въ заблужденіе, не можемъ раскаяться? Я знаю, что онъ буйно провелъ свою молодость, но вѣдь не онъ первый, не онъ послѣдній. Мы и прежде видали примѣры, что грѣшники обращались на путь истины и, что до меня касается, я не отвернусь отъ этого грѣшника".-- А лучше бы было, если бы онъ отвернулся отъ меня, сказалъ мнѣ Ламотъ, много лѣтъ спустя. Но ужь видно судьба его была такая.

Итакъ, въ одно прекрасное утро графъ Савернскій возвращается изъ Страсбурга съ своимъ новымъ пріятелемъ: онъ представляетъ барона де-Ламотъ женѣ и сестрамъ, старается придать своему жилищу, по возможности, веселый видъ, достаетъ для гостя лучшія вина изъ своего погреба, вынимаетъ лучшую посуду къ столу. Много лѣтъ спустя, я познакомился съ барономъ лично; то былъ высокій, смуглый, красивый мужчина съ хитрымъ взглядомъ, мягкимъ голосомъ и изящными манерами. Что же касается до графа Савернскаго, то онъ былъ низенькій, черненькій, невзрачный человѣчекъ; такъ, по крайней мѣрѣ, слыхалъ я отъ моей матушки. Впрочемъ, мистриссъ Дюваль не любила его за дурное обращенье съ ея Biche; когда же моей почтенной родительницѣ случалось не взлюбить человѣка, она не могла допустить въ немъ ни одного хорошаго качества; за то она постоянно утверждала, что баронъ де-Ламотъ былъ съ головы до ногъ настоящимъ джентльменомъ.

Дружба между двумя джентльменами завязалась не на шутку; баронъ де-Ламотъ во всякое время былъ принимаемъ въ Савернскомъ замкѣ съ распростертыми объятіями, и одна изъ комнатъ называлась его комнатой. Онъ былъ въ то же время знакомъ съ заклятымъ врагомъ графа, кардиналомъ, и нерѣдко пріѣзжалъ въ замокъ одного прямо изъ замка другаго. Смѣясь, разсказывалъ онъ о томъ, какъ Монсиньоръ злится на своего сосѣда. Онъ желалъ примиренія между обоими домами: давалъ графу Савернскому весьма благоразумные совѣты и указывалъ ему на опасность, которой онъ подвергается, раздражая такого могущественнаго врага. Бывали примѣры, что добрыхъ людей и за меньшія вины подвергали пожизненному заключенію. Кардиналъ могъ выхлопотать lettre de cachet противъ своего неисправимаго противника. Вдобавокъ онъ могъ довести графа до раззоренія штрафами и судебными издержками. Споръ между ними былъ неравный, и слабѣйшей сторонѣ предстояла неминуемая гибель, въ случаѣ если эти несчастныя распри не прекратятся. Мнѣніе госпожъ де-Савернъ, на сколько онѣ отваживались его высказывать, совершенно совпадало съ мнѣніемъ барона де-Ламотъ, и онѣ стояли за примиреніе съ сосѣдомъ. Родные мадамъ де-Савернъ, узнавъ объ этихъ распряхъ, умоляли графа прекратить ихъ. Одинъ изъ этихъ родственниковъ, баронъ де-Віомениль, получивъ назначеніе на важный военный постъ въ Корсикѣ, сталъ звать графа съ собою. Какой бы то ни было уголокъ земнаго шара представлялъ для графа болѣе безопасное убѣжище, чѣмъ его собственный домъ, гдѣ у воротъ караулилъ его неумолимый и всесильный врагъ. Де-Савернъ уступилъ настоятельнымъ просьбамъ своего родственника.

Онъ снялъ со стѣны свой Лауфельдскій мечъ и пистолеты, гдѣ они висѣли въ теченіи двадцати лѣтъ, привелъ въ порядокъ свои домашнія дѣла, созвалъ торжественно всю свою семью, и, поручивъ ее колѣнопреклоненно покровительству всеблагаго промысла, отправился въ путь, чтобы присоединиться къ штабу французскаго генерала.

Нѣсколько недѣль спустя послѣ его отъѣзда, и много лѣтъ спустя послѣ его женитьбы, жена написала ему, что имѣетъ надежду сдѣлаться матерью. Суровый человѣкъ, чувствовавшій себя до сихъ поръ глубоко несчастнымъ и считавшій неплодіе своей жены наказаніемъ божіимъ за какое нибудь свое или ея преступленіе, былъ глубоко потрясенъ этимъ извѣстіемъ. У меня еще до сихъ поръ хранится нѣмецкая библія, бывшая у него въ употребленіи; въ этой библіи записана на нѣмецкомъ языкѣ трогательная молитва, сочиненная имъ; онъ призываетъ благословеніе божіе на имѣющаго родиться ребенка и выражаетъ надежду, что божья благодать будетъ пребывать въ младенцѣ, что онъ станетъ залогомъ мира, любви и согласія въ семействѣ. По видимому, онъ твердо былъ увѣренъ, что у него родится сынъ. Цѣлью всѣхъ его надеждъ и стремленій было скопить, по возможности больше, для этого ребенка. У меня были въ рукахъ многія изъ писемъ, писанныхъ имъ изъ Корсики женѣ и сохраненныхъ ею. Онѣ были наполнены странными, мелочными подробностями, казавшимися воспитанія этого нерожденнаго сына. Онъ предписывалъ въ домашнемъ быту соблюденіе экономіи, доходящей до скаредности, и высчитывать, какую сумму можно будетъ отложить въ десять, въ двадцать лѣтъ, такъ чтобы ожидаемому наслѣднику досталось состояніе, достойное его древняго имени. Въ случаѣ если самъ онъ будетъ убитъ на войнѣ, онъ завѣщалъ женѣ своей придерживаться той же системы строжайшей экономіи, такъ чтобы ребенокъ, по достиженіи совершеннолѣтія, могъ появиться въ свѣтѣ, не ударивъ лицомъ въ грязь. Въ этихъ письмахъ, помнится мнѣ, о событіяхъ компаніи упоминалось вкратцѣ; главное содержаніе ихъ составляли молитвы, вычисленія и предсказанія, имѣвшія предметомъ своимъ ребенка, и наставленія, изложенныя языкомъ суровой религіи писавшаго.

При рожденіи ребенка на свѣтъ, вмѣсто мальчика, такъ страстно ожидаемаго бѣднымъ отцомъ, появилась дѣвочка и все семейство, какъ мнѣ разсказывали, до того растерялось, что не знало, какъ извѣстить объ этомъ главу дома.

Но отъ кого же я это знаю? Отъ того самаго человѣка, который говорилъ, что лучше бы ему было никогда не встрѣчаться съ графомъ де-Савернъ, отъ того человѣка, къ которому бѣдный графъ привязался горячею дружбою, человѣка, который таинственнымъ сцѣпленіемъ обстоятельствъ сталъ виновникомъ бѣдствій для людей, которыхъ онъ по своему, эгоистически, но искренно любилъ. Говорилъ же онъ со мною въ такое время, когда у него не могло быть желанія меня обманывать.

Итакъ властелинъ замка ушелъ на воину; молодая chatelaine осталась одна въ своемъ печальномъ теремѣ, подъ надзоромъ двухъ непривѣтливыхъ дуэннъ. Моя добрая матушка, когда ей въ позднѣйшія времена случалось говорить объ этихъ событіяхъ, всегда принимала сторону своей Biche противъ дѣвицъ де-Барръ и ихъ брата, и постоянно увѣряла, что притѣсненія дуэннъ въ связи съ несноснымъ характеромъ самого графа, его многорѣчивостью и страстью во все вмѣшиваться, были причиною многихъ печальныхъ событій. Графъ де-Савернъ, разсказывала матушка, былъ маленькій человѣчекъ, любившій наслаждаться звуками собственнаго голоса и разглагольствовавшій съ утра до ночи. Онъ цѣлый день суетился. Онъ свѣшивалъ свой кофе, считалъ куски сахара, и ни одинъ пирогъ не могъ испечься на его скромной кухнѣ безъ того, чтобы онъ его не понюхалъ. Утромъ и вечеромъ онъ говорилъ домашнимъ проповѣди, и продолжалъ проповѣдывать и внѣ каѳедры, ко всему примѣняя предписанія закона съ неизсякаемымъ многословіемъ. Веселость въ обществѣ такого человѣка была невозможна безъ лицемѣрія. Жена и сестры его должны были скрывать свою скуку, принимать довольный видъ, и съ кажущимся участіемъ слушать его, когда онъ проповѣдывалъ. Что касается до дѣвицъ де-Барръ, то онѣ привыкли слушать своего брата, какъ главу семейства, съ благоговѣйною покорностью. У нихъ было множество хозяйственныхъ занятій; онѣ завѣдывали варкой и печеньемъ, соленьемъ и стиркой; были у нихъ и нескончаемыя работы по канвѣ; словомъ, жизнь маленькаго замка вполнѣ удовлетворяла ихъ. Лучшаго онѣ не видали. Даже при жизни отца въ Нанси некрасивыя женщины мало выѣзжали въ свѣтъ и состояли чѣмъ-то въ родѣ экономокъ въ услуженіи его сіятельства.

Мадамъ де-Савернъ въ первое время по вступленіи въ эту семью не слишкомъ возмущалась своимъ зависимымъ положеніемъ. Она пряла и бѣлила, вышивала большія работы, хлопотала по хозяйству и скромно выслушивала проповѣди его сіятельства. Но пришла пора, когда ея занятія перестали интересовать ее, проповѣди показались нестерпимо скучными; когда между ею и ея господиномъ стали возникать столкновенія, и бѣдняжка выказала признаки нетерпѣнія и непокорности. Непокорность повлекла за собою страшныя домашнія бури и стычки. За стычками слѣдовали раскаянье, примиреніе, прощеніе и лицемѣріе.

Какъ уже было сказано, графъ Савернскій любилъ наслаждаться звуками собственнаго разбитаго голоса и разглагольствовать передъ собраніемъ своихъ домашнихъ. Регулярно, каждый вечеръ, у него съ барономъ де-Ламотъ происходили религіозные споры, въ которыхъ гугенотъ-графъ льстилъ себя увѣренностью, что онъ постоянно побиваетъ бывшаго воспитанника семинаріи. Я не присутствовалъ, разумѣется, на этихъ спорахъ, такъ какъ я въ первый разъ побывалъ во Франціи только двадцать пять лѣтъ спустя; но я вижу въ воображеніи графиню, склоненную надъ своими пяльцами, двухъ старыхъ дуэннъ, раскладывающихъ карты, и жаркій бой, кипящій между двумя церквами въ лицѣ ихъ защитниковъ, сошедшихся въ старомодной маленькой гостиной Савернскаго отеля. "Пусть мнѣ въ будущей жизни будетъ отказано въ прощеньи и въ свиданьи съ тѣми, кого я любилъ и погубилъ на землѣ, говорилъ мнѣ баронъ де-Ламотъ въ одну глубокознаменательную минуту своей жизни, если между Клариссою и мною произошло что либо предосудительное; вся вина наша была въ томъ, что мы скрывали отъ ея мужа привязанность, которую чувствовали другъ къ другу. Три раза я уходилъ изъ ихъ дома, но этотъ несчастный Савернъ каждый разъ привозилъ меня обратно, а я слишкомъ былъ радъ воротиться. Я допускалъ его говорить по цѣлымъ часамъ, признаюсь, для того только, чтобы мнѣ можно было оставаться возлѣ Клариссы. Отъ времени до времени я долженъ былъ ему отвѣчать, и выкапывалъ уцѣлѣвшіе у меня въ памяти остатки семинарской учейости, чтобы возражать на его проповѣди. По всѣмъ вѣроятіямъ, я часто отвѣчалъ не впопадъ, потому что мысли мои уносились далеко отъ той чепухи, которую городилъ бѣднякъ, но ему такъ же невозможно было измѣнить мои убѣжденія, какъ измѣнить цвѣтъ моей кожи. Такъ проходили часы за часами; для другихъ они были бы нестерпимо скучны; но не таковы они были для меня. Я не промѣнялъ бы этотъ сумрачный, маленькій замокъ на роскошнѣйшій дворецъ въ Европѣ. Видѣть Клариссу, вотъ все, чего я желалъ. Денисъ! Есть на свѣтѣ какая-то роковая сила, которой мы всѣ повинуемся: съ той минуты, какъ я увидѣлъ ее въ первый разъ, я почувствовалъ, что въ ней моя судьба. Подъ Гастенбекомъ я застрѣлилъ англійскаго гренадера, который, если бы не я, прикололъ бѣднаго Саверна штыкомъ. Приподнимая его съ земли, я сказалъ самому себѣ: рано или поздно я пожалѣю, что встрѣтился съ этимъ человѣкомъ. То же самое, Денисъ, я почувствовалъ, когда увидѣлъ тебя". Слушая несчастнаго, я припомнилъ съ своей стороны то странное, непріятное ощущеніе, похожее на ужасъ и на предчувствіе близкой бѣды, которое пробѣжало по мнѣ, когда я въ первый разъ увидѣлъ его красивое лицо, отмѣченное какъ бы рукою самой судьбы.

Я отъ всего сердца вѣрю словамъ, сказаннымъ мнѣ барономъ де-Ламотъ въ такое время, когда у него не было интереса лгать, я убѣжденъ въ невинности графини де Савернъ. Бѣдная женщина! Если она и согрѣшила мыслью, то она такъ страшно поплатилась за свой проступокъ, что мы смиренно надѣемся, что грѣхъ этотъ не будетъ ей зачтенъ. Она не была вѣрна своему мужу, хотя и не измѣнила ему фактически. Она трепетала передъ нимъ, но имѣла скромность улыбаться и казаться веселой; за это лицемѣріе, полагаю, ни одинъ мужъ и ни одинъ проповѣдникъ ее не осудитъ. Я видѣлъ въ Вестъ-Индіи, какъ одного невольника жестоко били за то, что у него былъ угрюмый видъ; мы требуемъ отъ нашихъ негровъ, чтобы они не только повиновались намъ, но и чувствовали себя счастливыми.

Я подозрѣваю, что графъ Савернскій, отправляясь въ Корсику, поступилъ такъ отчасти по совѣту своего друга, барона де-Ламотъ. Когда онъ уѣхалъ,-- баронъ не являлся болѣе въ отель, гдѣ начальство надъ маленькимъ гарнизономъ, покинутымъ своимъ естественнымъ комендантомъ, перешло жъ старому школьному товарищу барона, состоявшему пасторомъ и проповѣдникомъ въ Килѣ, на нѣмецкомъ берегу Рейна; но не подлежитъ никакому сомнѣнію, что Кларисса обманывала этого джентльмена и своихъ обѣихъ золовокъ и поступала въ отношеніи ихъ съ весьма предосудительною скрытностью.

Не смотря на смертельную вражду, существовавшую между двумя савернскими домами, т. е. между только-что отстроеннымъ замкомъ кардинала въ Паркѣ и отелемъ графа въ маленькомъ городкѣ, въ каждомъ изъ домовъ знали приблизительно обо всемъ, что случалось въ другомъ. Во время пребыванія кардинала въ Савернѣ до дѣвицъ де Барръ доходили подробныя свѣденія обо всѣхъ увеселеніяхъ, въ которыхъ онѣ не принимали участія. Развѣ у насъ, по сю сторону канала, не повторяется та же исторія? Сосѣдки мои, миссъ Прайсъ, знаютъ, какъ нельзя лучше, какія блюда подаются у меня за обѣдомъ; сколько я получилъ дохода, во что обошлось послѣднее платье моей жены и на сколько мой сынъ, капитанъ Скепгресъ {Scapegrace -- повѣса, сорванецъ.} задолжалъ у портнаго. Безъ сомнѣнія дѣвицы де Барръ получали столь же подробныя свѣденія обо всемъ, что дѣлалось при дворѣ принца-кардинала. Что за игра шла въ этомъ замкѣ, что за роскошь тамъ была, что за разрумяненьи развратницы пріѣзжали изъ Страсбурга, что за представленія, что за маскарады тамъ давались, что за оргіи хамъ происходили! Дѣвицы де Барръ знали обо всѣхъ этихъ ужасахъ до самомалѣйшихъ подробностей, и замокъ кардинала казался имъ замкомъ алаго людоѣда. По вечерамъ madame де Савернъ могла видѣть изъ своей маленькой темной башни всѣ шестьдесятъ оконъ кардинальскаго дворца, сверкавшія огнями. Въ лѣтнія ночи звуки грѣховной музыки доносились изъ этого дома, гдѣ давались балы и даже театральныя представленія. Графинѣ было запрещено ея мужемъ посѣщать эти собранія, но изъ жившихъ въ городѣ многіе ходили во дворецъ кардинала и до графини не могли не доходить слухи обо всемъ, происходившемъ тамъ. Не смотря на запрещеніе драла, его садовникъ охотился тайкомъ въ лѣсахъ кардинала; человѣка два изъ прислуги успѣли украдкою побывать во дворцѣ во время бала; собственная горничная графини ходила туда; наконецъ и сама графиня почувствовала преступное желаніе туда отправиться, подобно тому, какъ первая прародительница графини ощутила желаніе съѣсть запрещенный плодъ. У графини Савернской была одна бойкая, молодая прислужница, свѣтлые глазки которой любили заглядывать въ сосѣдскіе сады и парки, и которая успѣла снискать расположеніе одного изъ слугъ архіепископа. Черезъ эту-то женщину узнавала графиня обо всѣхъ пирахъ, балахъ, обѣдахъ и, о ужасъ! драматическихъ представленіяхъ, дававшихся кардиналомъ. Она угнала, что свита его святѣйшества выѣзжаетъ на охоту въ ливреѣ его дома; что кушаетъ онъ на серебрѣ, и что за стуломъ каждаго гостя стоитъ по ливрейному лакею. Онъ выписалъ изъ Страсбурга французскихъ комедіантовъ. Что можетъ быть потѣшнѣе этого новаго Мольера? А "Сидъ"-то какъ хорошъ!

Чтобы бывать на всѣхъ этихъ увеселеніяхъ, Марта должна была имѣть въ обоихъ домахъ покровительствующую руку для свободнаго входа и выхода; она должна была обманывать этихъ старыхъ драконовъ, дѣвицъ де Барръ: она должна была имѣть возможность тихонько шмыгнуть изъ воротъ, и также тихо шмыгнуть въ нихъ обратно. Она разсказывала госпожѣ обо всемъ видѣнномъ, передавала ей въ дѣйствіи драматическія представленія, описывала наряды дамъ и кавалеровъ. Графиня де Савернъ не могла до-сыта наслушаться разсказовъ своей горничной. Когда Марта отправлялась на одинъ изъ такихъ праздниковъ, графиня снабжала ее разными бездѣлушками для наряда, но въ то же время, когда пасторъ Шноръ и старыя дѣвы судили и рядили о происходившемъ въ большомъ Савернѣ съ такимъ видомъ, какъ будто огненный дождь долженствовалъ истребить эту новую Гоморру и всѣхъ находящихся въ ней,-- она сидѣла скромно и молча слушала ихъ ворчанье и проповѣди. Но въ самомъ ли дѣлѣ она слушала? Каждый вечеръ пасторъ поучалъ братію въ замкѣ, старыя дѣвы болтали, но бѣдная графиня ни на что не обращала вниманія. Мысли "ея уносились въ большій Савернъ, духъ ея постоянно виталъ за этимъ лѣсомъ. Отъ времени до времени приходили письма Изъ дѣйствующей арміи, отъ графа Савернскаго Въ этихъ письмахъ говорилось, что было дѣло съ непріятелемъ. Прекрасно. Графъ остался живъ и невредимъ. Благодареніе Богу. Вслѣдъ за тѣмъ мрачный супругъ читалъ своей бѣдной, молоденькой женѣ мрачную проповѣдь; мрачныя сестры и домовый священникъ пускались по поводу ея въ коментаріи. Однажды, послѣ сраженія подъ Кальви, графъ Савернскій, который особенно воодушевлялся въ минуты опасности, описалъ, какъ онъ въ этомъ сраженіи находился на волосокъ отъ смерти; капеланъ воспользовался этимъ поводомъ, чтобы прочитать благочестивому собранію краснорѣчивую проповѣдь о смерти и грозящихъ намъ опасностяхъ, о спасеніи въ настоящей жизни и въ будущей, и увы! оказалось, что бѣдная графиня не слыхала ни одного слова изъ этой проповѣди. Мысли ея не слѣдили за проповѣдникомъ; не слѣдили онѣ и за полкомъ капитана Віомениля подъ Кальви; онѣ уносились въ дворецъ большаго Саверна; ей грезились балы, комедіи, музыка и изящные молодые люди, съѣзжавшіеся на пиры кардинала изъ Парижа, изъ Страсбурга и изъ имперскихъ владѣній за Рейномъ.

Духъ искуситель нашептывалъ: "вкуси"; соблазнительное яблоко висѣло такъ близко, что его можно было достать рукою, и легко угадать, что изо всего этого вышло. Однажды, вечеромъ, когда всѣ въ домѣ спали, графиня Савернская, въ плащѣ и капюшонѣ, въ сопровожденіи служанки, укутанной подобнымъ же образомъ, безъ шума прокралась къ калиткѣ, помѣщавшейся на заднемъ дворѣ замка. Тутъ ее ожидалъ экипажъ и возница, повидимому, хорошо знавшій, кого ему предстоитъ везти, и куда. Черезъ полчаса ѣзды по прямымъ аллеямъ Савернскаго парка, экипажъ остановился у воротъ замка. Тутъ возница соскочилъ съ козелъ, передалъ возжи вышедшему на встрѣчу слугѣ, а самъ повелъ обѣихъ женщинъ видимо коротко ему знакомыми ходами на хоры большой залы, въ которой сидѣло множество дамъ и кавалеровъ, и на концѣ которой была устроена сцена съ занавѣсомъ. По сценѣ сновали взадъ и впередъ мужчины и женщины, и говорили стихами. О боже! то была комедія, одно изъ тѣхъ восхитительныхъ грѣховныхъ представленій, на которыя ей запрещено было ѣздить, и которыя ей такъ хотѣлось видѣть! Послѣ комедіи былъ назначенъ балъ, на которомъ актеры должны были танцовать въ тѣхъ же костюмахъ, въ какихъ появлялись на сценѣ. Многіе изъ гостей были уже въ маскахъ, и въ ложѣ, ближайшей къ сценѣ, сидѣлъ самъ монсиньоръ кардиналъ, окруженный нѣсколькими масками. Графиня Савернъ видала его и прежде, когда онъ съ своею кавалькадою возвращался съ охоты. Что касается до содержанія комедіи, то для нея такъ же трудно было бы дать о немъ отчетъ, какъ передать содержаніе проповѣди пастора Шнора, слышанной ею за нѣсколько часовъ передъ этимъ, Франтенъ шутилъ съ своимъ господиномъ Дамисомъ; Жерантъ запиралъ на ключъ всѣ двери своего дома, и ворча отправлялся спать; сцена совсѣмъ темнѣла, Матурина бросала изъ окна веревочную лѣстницу и спускалась по ней вмѣстѣ съ своею госпожею Эльмирой; Франтенъ придерживалъ лѣстницу, и Эльмира, слегка вскрикнувъ, бросилась въ объятія monsieur Дамиса; господинъ и слуга, госпожа и служанка пѣли веселый квартетъ, въ которомъ игривыми красками изображались людскія слабости; допѣвъ его, они направлялись къ гондолѣ, которая дожидалась ихъ у ступеней, спускавшихся къ канату. Итакъ, покойной имъ ночи. Когда же старикъ Жерантъ, проснувшись отъ этого шума, выходилъ въ ночномъ колпакѣ и видѣлъ удаляющуюся лодку, все собраніе громко хохотало надъ безсильною злобою несчастнаго старика. То была поистинѣ забавная комедія; она и до сихъ поръ нравится публикѣ, и играется какъ во Франціи, такъ и въ другихъ странахъ.

Комедія смѣнилась баломъ. Не желаетъ ли графиня танцовать? Не откажется ли благородная графиня Савернская танцовать съ кучеромъ? Въ танцовальной залѣ много масокъ и домино; не она первая появится въ нихъ. Но развѣ на ней маска и домино? Выше было уже сказано, что она укуталась въ плащъ и въ капюшонъ; а развѣ плащъ не то же домино? Развѣ къ тому, и къ другому не надѣвается капюшонъ? И неужто же женщины не носятъ масокъ дома, точно такъ же, какъ и въ Родотто?

Здѣсь возникаетъ другой вопросъ. Знатная дама довѣряется кучеру, который везетъ ее во дворецъ заклятаго врага ея мужа. Кто же этотъ возница? Да кому же и быть имъ, какъ не злополучному барону де-Ламотъ. Съ самаго дня отъѣзда графа, онъ и не думалъ удаляться отъ графини на слишкомъ далекое разстояніе. На зло капеланамъ, дуэннамъ, сторожамъ и запорамъ онъ ухитрился поддерживать съ нею сношенія. Какъ это ему удалось? Съ помощью какихъ обмановъ, подкуповъ и военныхъ хитростей? Несчастная чета уже давно предстала передъ своего судью; оба потерпѣли жестокое наказаніе... но я не хочу говорить подробно о ихъ проступкахъ; я не желаю исполнять роль Фигаро и держать фонарь и лѣстницу, пока Альмавива взбирается къ Розинѣ въ окно. Бѣдная, запуганная, слабая женщина! Страшно поплатилась она за свою, безъ сомнѣнія великую, ошибку.

Почти ребенкомъ вышла она за града де Савернъ, котораго не знала и не любила; родители приказали ей идти замужъ, и она по-неволѣ должна была повиноваться. Она была продана и послѣдовала за своимъ господиномъ. Вначалѣ она переносила свою участь довольно покорно. Если она и плаката, то слезы ея скоро высыхали; если она и ссорилась съ мужемъ, то вскорѣ снова мирилась съ нимъ. Она не помнила зла, и въ кротости и покорности не уступала любому невольнику Ямайки или Барбадоса. Я убѣжденъ, что ни одинъ невольникъ не осушалъ такъ скоро своихъ слезъ, не цѣловалъ такъ охотно руку надсмотрщика, только что нанесшаго ему ударъ, -- какъ эта женщина. Но, само собой разумѣется, вы не станете требовать отъ одного и того же человѣка и безотвѣтной покорности, и искренности. Что до меня касается, я могъ бы назвать вамъ одну даму, которая повинуется только тогда, когда ей угодно; и по чести, чуть ли не самъ я нахожусь вынужденнымъ передъ нею лицемѣрить, трепетать и улыбаться.

Когда приблизилось время родовъ графини Савернской, рѣшено было, что она поѣдетъ въ Страсбургъ, гдѣ она могла разсчитывать на лучшую врачебную помощь; и здѣсь-то, шесть мѣсяцевъ спустя послѣ отъѣзда ея мужа въ Корсику, родила она ему дочь, Агнесу де Савернъ.

Какой-то тайный страхъ, смятеніе и угрызеніе совѣсти овладѣли несчастной женщиной Она писала моей матери, которая въ то время была единственной повѣренной ея тайнъ (но, но всѣхъ) "О Урсула! Ä страшусь этого событія. Я могу умереть. Я думаю и надѣюсь, что умру. Въ эти долгіе дни, которые я прожила безъ него, я научилась съ такимъ ужасомъ ожидать его возвращенія, что мнѣ кажеодц что а сойду съ ума, когда увижу его! Знаешь ли, что послѣ сраженія подъ Кальви, когда я прочла, что много офицеровъ было убито, я подумала: не убитъ ли въ томъ числѣ и графъ Савернскій? Я пробѣжала списокъ убитыхъ, и не нашла въ немъ его имени; и, вѣришь ли, сестра моя? я не обрадовалась! Неужели я стала такимъ чудовищемъ, что мужу своему желаю... Нѣтъ. Пусть ужъ лучше я умру. Я не могу открыться во всемъ этомъ пастору Шпору; онъ такъ глупъ, что не понимаетъ меня. Онъ такой же, ваять мой мужъ: вѣчно донимаетъ меня только однѣми проповѣдями."

"Слушай, Урсула! Только никому несказывай. Я была на одной проповѣди. О, то било съ самомъ дѣлѣ божественно. То не была скучная проповѣдь одного изъ нашихъ пасторовъ. О, какъ онѣ мнѣ надоѣли! Говорилъ человѣкъ святой жизни, епископъ французской -- не нашей нѣмецкой -- церкви, именно, епископъ Амьенскій, который въ настоящее время гоститъ у принца-кардинала. Имя епископа господинъ де-Ламотъ. Онъ родственникъ того самаго господина, который часто бывалъ у насъ за послѣднее время, и который спасъ жизнь моему мужу въ сраженіи, чемъ вѣчно толкуетъ monsieur де-Савернъ."

"Какъ великолѣпенъ соборъ. Я была въ немъ вечеромъ. Вся церковь была точно усѣяна звѣздами, а музыка напоминала небо. Какое сравненіе съ тѣмъ, что я оставила дома; тамъ этотъ пасторъ Шноръ и тотъ, другой, что, вѣчно проповѣдывалъ, когда былъ дома! Несчастный! Неужели онъ и тамъ проповѣдуетъ, въ Корсикѣ? Въ такомъ случаѣ я жалѣю о тѣхъ, которые его слушаютъ. Когда ты будешь писать мнѣ, смотри не проговорись о соборѣ. Драконы ничего объ этомъ не знаютъ. Ахъ, какъ онѣ стали бы бранить меня, если бы узнали! Какъ же онѣ мнѣ надоѣли, эти злыя вѣдьмы! Посмотрѣла бы ты на нихъ въ эту минуту: онѣ воображаютъ, что я пишу моему мужу. Ахъ, Урсула! Когда мнѣ приходится писать ему, то а по цѣлымъ часамъ сижу надъ бумагой. Я ничего не нахожу сказать, а что говорю, выходитъ ложью. То ли дѣло, когда я пишу тебѣ! Перо само собою ходитъ по бумагѣ. Не успѣю оглянуться, какъ уже цѣлый листъ исписанъ. Тоже самое бываетъ, когда я пишу... Если я не ошибаюсь, вонъ та гадкая вѣдьма заглядываетъ черезъ очки въ мое письмо. Такъ го, добрая сестра моя, я пишу его сіятельству графу!"

Къ этому письму былъ прибавленъ нѣмецкій постскриптумъ, въ которомъ акушеръ графини, видимо по ея желанію, извѣщаетъ матушку о рожденіи ребенка женскаго пола, и о томъ, что мать и дочь здоровы.

Эта дочь сидитъ въ настоящую минуту передо мною, тоже съ очками на носу и спокойно просматриваетъ норсмутскую газету, въ которой, я надѣюсь, она въ скоромъ времени прочитаетъ о производствѣ господина Скепгресъ, ея сына. Она промѣняла свое знатное имя на мое, не громкое, но честное. Милая моя! Твои глаза уже не тѣ блестящіе, какими я ихъ помню въ былыя времена; твои черныя кудри посеребрились. На мою счастливую долю досталась обязанность отвращать опасности отъ этой головы. Когда я гляжу на нее, и вижу ее отдыхающею въ нашей тихой пристани, счастливою и спокойною подъ конецъ нашего бурнаго плаванья по житейскому морю, чувство безпредѣльной благодарности наполняетъ все существо мое, и сердце мое поетъ хвалебный гимнъ.

Первые дни жизни Агнесы Савернской ознаменовались событіями, которыя имѣли странное вліяніе на всю ея будущность. Около ея маленькой колыбели готовилась разыграться драма съ двойною, даже тройною интригой. По странному стеченію обстоятельствъ, смерть, преступленіе, мщеніе, угрызеніе совѣсти и тайна обступили колыбель этого невиннаго и чистаго существа, столь же невиннаго и чистаго въ настоящую минуту, какъ и въ тотъ день, когда чуть ли не мѣсячнымъ ребенкомъ, она начала знакомиться съ превратностями житейскими.

На вышеупомянутомъ письмѣ къ моей матери, написанномъ графинею Савернскою наканунѣ рожденія ея ребенка и оконченнымъ ея акушеромъ, выставлено 25-е ноября 1768 года. Мѣсяцъ спустя Марта Зебахъ, горничная графини, писала матушкѣ по нѣмецки, что госпожа ея жестоко пострадала отъ горячки, такъ что даже разсудокъ ея помрачился на нѣкоторое время, и доктора отчаявались въ самой ея жизни. Дѣвицы де-Барръ хотѣли кормить ребенка съ рожка, но онѣ были неловкія няньки, и ребенокъ оставался очень плохъ, пока снова не попалъ на попеченіе матери. Въ настоящую минуту графиня Савернская стала спокойнѣе и чувствовала себя гораздо лучше. Во время болѣзни она страшно страдала и въ бреду постоянно звала свою молочную сестру, чтобы та защитила ее отъ какой-то воображаемой опасности.

Какъ ни малъ я былъ въ то время, когда писались эти посланія, я живо помню полученіе слѣдующаго за тѣмъ письма. Оно и теперь еще лежитъ у меня въ столѣ; рука, писавшая его въ лихорадочномъ жару, теперь охладѣла; чернила за эти пятьдесятъ лѣтъ успѣли выцвѣсть. Я помню, какъ матушка воскликнула по нѣмецки (она всегда говорила по нѣмецки въ минуты сильнаго душевнаго волненія): Боже правый! Голубка моя сошла съ ума! И въ самомъ дѣлѣ, странный бредъ заключается въ этихъ полинявшихъ строкахъ.

"Урсула, писала она (я не желаю выписывать сполна безумныя рѣчи несчастной женщины) послѣ того, какъ родился мой ребенокъ, нечистая сила хотѣла отнять его у меня. Но я боролась и крѣпко прижимала къ себѣ свою дѣвочку, и теперь они болѣе не могутъ погубить ее. Я понесла ее въ церковь. Со мною была и Марта; онъ тоже былъ тамъ, какъ и всегда, готовый защитить меня отъ нечистой силы. По моему желанію, ее окрестили Агнесою, и меня тоже окрестили Агнесою. Не странно ли, что я окрестилась двадцати двухъ лѣтъ отъ роду? Агнеса первая и Агнеса вторая! Но, хотя имя мое и измѣнилось, сама я не измѣнилась для моей Урсулы. Имя мое теперь Агнеса Кларисса де-Савернъ, урожденная де-Віомениль".

Она дѣйствительно крестилась вмѣстѣ съ дочерью въ римско-католическую вѣру, въ то время, когда еще не вполнѣ владѣла своимъ разсудкомъ. Поступила ли она такъ подъ вліяніемъ помѣшательства? Подумала ли она объ этомъ шагѣ прежде, чѣмъ на него рѣшилась? Познакомилась ли она съ католическими духовными въ Савернѣ, или же обращенію ея содѣйствовали другія побудительныя причины, помимо тѣхъ споровъ, которые при ней происходили между ея мужемъ и баронамъ де-Ламотъ? Въ этомъ же письмѣ несчастная женщина продолжаетъ: "Вчера къ моей постели подошли два человѣка съ золотыми вѣнцами на головахъ, на одномъ изъ нихъ были священническія одежды; другой былъ прекрасенъ и покрытъ стрѣлами. Они сказали мнѣ: имена наши -- святой Фабіанъ и святой Севастіанъ. Завтра день св. Агнесы, и она будетъ ожидать васъ въ церкви."

Я никогда не могъ дознаться, какъ доподлинно было дѣло. Протестантскій священникъ, съ которымъ я сошелся впослѣдствіи, могъ только принести мнѣ свою метрическую книгу и показать, что онъ того же самаго младенца окрестилъ не Агнесою, а Августиною. Марты Зебахъ не было въ живыхъ. Ламотъ въ разговорѣ со мною не касался этого эпизода въ жизни злополучной графини. Должно полагать, что образа и картины, видѣнныя ею въ церквахъ, сильно подѣйствовали на ея воспаленный мозгъ. Доставъ вѣроятно гдѣ нибудь католическій календарь или святцы, она начиталась ихъ, узнала, въ какіе дни какіе святые празднуются, и не совсѣмъ еще оправившись отъ умственнаго своего разстройства и не подлежа еще полной отвѣтственности за свои поступки, отправилась съ дочерью въ соборъ и приняла тамъ крещеніе.

Теперь, само собою разумѣется, несчастная женщина должна была болѣе, чѣмъ когда либо, лгать и таиться. Нечистою силою были никто иныя, какъ старыя дѣвы, слѣдившія за каждымъ ея поступкомъ, и имъ-то прежде всего ей необходимо было отвести глаза. Но, развѣ она не то же car мое дѣлала и прежде, когда ѣздила тайкомъ во дворецъ кардинала въ Савернѣ? Я живо представляю себѣ ея положеніе: худа бы она ни пошла, всюду преслѣдовалъ ее роковой, сверкающій взглядъ этого Ламота. Бѣдная Ева! Она еще не была потеряна безвозвратно; я въ этомъ увѣренъ; но змѣй этотъ неотвязно увивался за нею, и ей суждено было умереть отъ его ядовитаго прикосновенія. Кто возьмется предугадать таинственный ходъ судьбы! Годъ спустя послѣ того времени, къ которому относится мой разсказъ, Страсбургскими улицами проѣзжала прелестная принцесса Имперскаго дома, улыбающаяся и цвѣтущая, привѣтствуемая звономъ колоколовъ, пушечными выстрѣлами, гирляндами, знаменами и кликами толпы. Кто бы подумалъ, что послѣднее свое путешествіе эта принцесса совершитъ въ безобразной телѣжкѣ, и телѣжка свезетъ ее на эшафотъ? Графинѣ Савернской оставалось жить всего только годъ, и ее ожидалъ не менѣе трагичный конецъ.

Я слыхалъ отъ докторовъ, что рожденіе ребенка во многихъ случаяхъ влечетъ за собою умственное разстройство матери. Графиня де-Савернъ оставалась нѣсколько времени въ этомъ горячешномъ состояніи; хотя въ ней и уцѣлѣло сознаніе своихъ поступковъ, тѣмъ не менѣе она не могла считаться отвѣтственною на нихъ. По истеченіи трехъ мѣсяцевъ она очнулась какъ будто отъ сна, сохранивъ страшное воспоминаніе о случившемся. Я не беру на себя объяснить, подъ вліяніемъ какихъ галлюцинацій или уступая какимъ увѣщаніямъ, жена непреклоннаго дворянина-протестанта отправилась въ Римско-католическую церковь и окрестилась тамъ вмѣстѣ съ своимъ ребенкомъ. Впослѣдствіи она никогда не могла припомнить, какъ это случилось. Страшный ужасъ овладѣлъ ею, когда она стала раздумывать о случившемся, и глубокую ненависть почувствовала она къ мужу, виновнику всѣхъ ея страданій и опасеній. Съ замирающимъ сердцемъ стала она поджидать его возвращенія. Она прижимала къ себѣ ребенка и запирала всѣ двери на замокъ, чтобы кто не похитилъ у нея этого ребенка. Протестанскій капеланъ и протестантки золовки съ безпокойствомъ слѣдили за нею; они приписывали ея странный образъ дѣйствій остаткамъ умственнаго разстройства; призывали докторовъ, которые пріѣзжали, соглашались съ ними и прописывали рецепты; сама больная принимала ихъ то высокомѣрно, насмѣшливо и оскорбительно, то со слезами и видимымъ страхомъ, смотря по причудливому настроенію своего духа. Было тутъ надъ чѣмъ призадуматься.

Отъ времени до времени сестры писали ея мужу въ Корсику, осторожно извѣщая его о состояніи графини. Онъ, съ своей стороны, немедленно отвѣчалъ имъ, съ своимъ обычнымъ многословіемъ, цѣлыми фоліантами общихъ мѣстъ. Узнавъ, что у него родилась дочь, онъ выразилъ покорность велѣніямъ судьбы, и принялся исписывать цѣлыя стопы бумаги наставленіями о ея пищѣ, одеждѣ, физическомъ и религіозномъ воспитаніи. Ребенку дали имя Агнесы? Онъ былъ бы довольнѣе, если бы ее назвали именемъ его матери, Барбарою. Въ одномъ изъ писемъ несчастнаго джентльмена попались мнѣ наставленія о томъ, какъ варить кашку для ребенка и какую діету должна соблюдать кормилица. Онъ писалъ, чтобы его въ скоромъ времени ожидали домой. Корсиканцы были всюду разбиты. Будь онъ католикъ, онъ давнымъ давно былъ бы пожалованъ королевскимъ орденомъ. Monsieur де Віомениль не терялъ еще надежды исходатайствовать ему орденъ Воинской Доблести (орденъ, основанный его величествомъ лѣтъ десять тому назадъ для протестантовъ). Въ этихъ письмахъ (которыя впослѣдствіи были потеряны по несчастному случаю на морѣ) графъ довольно скромно отзывался о личныхъ своихъ заслугахъ, (я убѣжденъ, что онъ былъ человѣкъ замѣчательной храбрости) и только тогда и не вдавался въ скучное многословіе, когда говорилъ о собственныхъ своихъ достоинствахъ.

Каждая почта приносила новыя письма отъ графа. Война приближалась къ концу, а съ ея окончаніемъ слѣдовало ожидать и возвращенія его домой. Онъ былъ въ восторгѣ отъ мысли, что увидится съ дочерью и станетъ ея руководителемъ на пути добра и правды. По мѣрѣ того, какъ умственныя способности графини прояснялись, страхъ ея становился все сильнѣе и сильнѣе, а съ нимъ вмѣстѣ росла и ненависть ея къ мужу. Она не знала, куда укрыться отъ мысли о его возвращеніи и страшномъ признаніи, съ которымъ она неизбѣжно должна будетъ предстать предъ него. Какъ! Жена заклятаго протестанта перешла въ католическую вѣру, и даже окрестила въ эту вѣру его ребенка? Она чувствовала, что онъ убьетъ ее, когда узнаетъ о случившемся. Не зная на что рѣшиться и внѣ себя on. страха, она отправилась къ крестившему ее священнику. Аббатъ Жаржель (секретарь его святѣйшества) зналъ ея мужа, но онъ увѣрилъ ее, что у кардинала довольно могущества, чтобы защитить ее отъ всѣхъ протестантовъ Франціи, взятыхъ вмѣстѣ. Должно думать, что она имѣла свиданія и съ самимъ кардиналомъ, хотя объ этомъ не упоминается въ письмахъ ея къ моей матери.

Походъ кончился. Monsieur-де-Во и monsieur-де-Віомениль, оба съ высокою похвалою отзывались въ письмахъ своихъ о поведеніи графа Савернскаго. Не обращая вниманія на его протестантское вѣроисповѣданіе, они изъявляли готовность употребить все свое вліяніе въ его пользу.

Приближался день возвращенія графа. Этотъ день насталъ. Я вижу въ воображеніи, какъ храбрый дворянинъ съ трепещущимъ сердцемъ взбирается по ступенямъ скромнаго дома, въ которомъ семейство его жило въ Страсбургѣ со дня рожденія ребенка. Какъ часто видалъ онъ этого ребенка во снѣ; какъ онъ молился о немъ и о своей женѣ, то во время ночнаго бдѣнія на бивуакахъ, то стоя, спокойный и преданный исполненію долга, подъ непріятельскимъ огнемъ.

Онъ входитъ въ комнату и видитъ только испуганныя лица двухъ слугъ, да блѣдныя растерянныя лица своихъ старыхъ сестеръ.

-- Гдѣ же Кларисса и ребенокъ? спрашиваетъ онъ.

Мать и ребенокъ исчезли. Куда? Этого тетки не знали.

Ударъ паралича не такъ страшно перевернулъ бы несчастнаго, какъ роковое извѣстіе, которое трепещущіе домашніе принуждены были сообщить ему. Впослѣдствіи я видѣлъ господина Шнора, того самаго нѣмецкаго пастора, которому была поручена, въ отсутствіи графа, должность капелана въ графскомъ замкѣ. "Когда графиня Савернская ко времени родовъ уѣхала въ Страсбургъ, разсказывалъ мнѣ пасторъ Шноръ, я возвратился къ своимъ обязанностямъ въ Килѣ. Я радъ былъ снова очутиться у своего спокойнаго домашняго очага, потому что пріемъ, сдѣланный мнѣ высокородною дамою, былъ далеко не радушенъ. Много мнѣ пришлось вынести насмѣшекъ и колкихъ словъ отъ графини, каждый разъ, какъ я, по долгу службы, являлся къ столу. Повѣрители, сэръ, она поднимала меня на смѣхъ даже въ присутствіи своихъ слугъ. Она называла меня своимъ тюремщикомъ. Она передразнивала мою манеру ѣсть и пить. Она зѣвала во время моихъ проповѣдей, и восклицала: "Oh, que c'est bête!" Когда же я начиналъ пѣть псалмы, она вскрикивала и перебивала меня: "Извините меня monsieur Шноръ, но право отъ вашего фальшиваго пѣнья у меня голова болитъ;" такъ что мнѣ становилось затруднительно приступать къ этой части богослуженія. Какъ только я начиналъ пѣть, самые слуги принимались смѣяться надо мною."

"Жизнь моя била поистинѣ мукою, но я терпѣливо выносилъ всѣ эти пытки, какъ по чувству долга, такъ изъ привязанности къ графу. Когда ея сіятельства слегла въ постель, я почти не пропускалъ ни одного дня, чтобы не явиться къ сестрицамъ графа и не освѣдомиться о здоровье графини и ея ребёнка. Я и крестилъ младенца. Мать его по болѣзни не могла присутствовать при обрядѣ; но она прислала сказать мнѣ черезъ дѣвицу Марту, что я могу датъ ребенку, какое мнѣ угодно, имя, но что она будетъ звать его Агнесою. Это случилось 21 января, въ тотъ самый день, когда католическая церковь празднуетъ память св. Агнесы, и я помню, что въ то время меня поразило это совпаденіе обстоятельствъ."

"Когда графъ явился ко мнѣ разсказать, что жена его бѣжала и взяла ребенка съ собою, онъ былъ, какъ потерянный; волосы его изъ черныхъ сдѣлались сѣдыми, въ лицѣ и движеніяхъ его была видна безумная скорбь. Онъ принесъ съ собою клочекъ бумаги, надъ которымъ въ изступленіи рвался и плакалъ. То разражался онъ страшными проклятіями, то призывалъ назадъ свою жену, свою дорогую, заблудшую овечку, обѣщая простить ей все, лишь бы она возвратилась и возвратила ему его ребенка. Вопли и стоны его были такъ жалобны, что они самого меня глубоко растрогали. Когда же я, изъ принесенаго имъ клочка бумаги, узналъ, что графиня оставила ту вѣру, которую отцы наши такъ доблестно исповѣдывали въ скорбяхъ, въ заточеніи, на войнѣ, среди гоненій и убійствъ, то я почувствовалъ себя потрясеннымъ не менѣе самого графа."

"Мы возвратились черезъ мостъ обратно въ Страсбургъ и направились къ соборной церкви; при входѣ въ нее, мы встрѣтились съ Аббатомъ Жоржель. Аббатъ, который меня зналъ, при видѣ моемъ, сдѣлалъ неудачную попытку улыбнуться. Отъ природы онъ былъ блѣденъ лицемъ, но когда я сказалъ: "это его сіятельство графъ Савернскій" -- его лицо слегка зарумянилось.

"-- Гдѣ она? спросилъ несчастный графъ, хватая Аббата за руку.

"-- Кто? спросилъ аббатъ, пятясь немного назадъ.

"-- Гдѣ моя дочь? Гдѣ моя жена? крикнулъ графъ.

-- "Silence, monsieur! остановилъ его аббатъ. Вспомните въ какомъ вы мѣстѣ.

"Въ эту самую минуту изъ алтаря донеслось да насъ пѣніе, и бѣдный графъ остановился, какъ громомъ пораженный. Мы стояли возлѣ самой купели. Шатаясь, онъ прислонился къ одной изъ колоннъ храма, и надъ самой его головою пришлось изображеніе св. Агнесы.

"Не было человѣческой возможности оставаться равнодушнымъ свидѣтелемъ его отчаянья. "Графъ, проговорилъ аббатъ, я сочувствую вашему огорченію. Этотъ ударъ постигъ васъ, такъ неожиданно, но я... я надѣюсь, что это все такъ случилось для вашего же блага."

"-- Такъ вы знаете о случившемся? спросилъ графъ.

"Тутъ аббатъ принужденъ былъ, запинаясь, сознаться, что онъ точно зналъ о случившемся. Какъ же была и не знать ему, когда онъ самъ совершилъ обрядъ, отлучившій несчастную графиню отъ церкви ея отцовъ.

"Графъ, съ отчаяніемъ на лицѣ, потребовалъ метрическую книгу, которая подтвердила роковое извѣстіе. Въ ней мы прочитали, что 21-го января 1769, въ день св. Агнесы, ея сіятельство Кларисса, графиня Савернская, урожденная да Віомениль, имѣя отъ роду двадцать два года, и Агнеса, единственная дочь графа Савернскаго и его супруги, были окрещены и приняты въ нѣдра католической церкви въ присутствіи двухъ свидѣтелей, подписи которыхъ тутъ же находились.

"Графъ сталь на колѣни и склонился надъ метрической книгой, произнося что-то такое, что скорѣе походило на проклятіе, чѣмъ на молитву. Въ эту самую минуту отошла служба въ алтарѣ, и Монесиньоръ, окруженный духовенствомъ, вышелъ въ ризницу. Тогда сэръ, графъ Савернскій, вскочилъ на ноги, выхватилъ мечъ, и, грозясь на кардинала кулакомъ, произнесъ изступленную рѣчь, призывая проклятія на ту церковь, представителемъ которой былъ принцъ-архіепископъ.

"-- Гдѣ моя овечка, которую вы отняли у меня? сказалъ онъ словами пророка къ нечестивому царю.

"Кардиналъ гордо возразилъ ему, что обращеніе графики Савернской было не его дѣломъ, а дѣломъ самого неба, и добавилъ: вы были для меня дурнымъ сосѣдомъ, милостивый государь, но тѣмъ не менѣе я желаю вамъ добра, и потому надѣюсь, что и вы послѣдуете ея примѣру.

"При этихъ словахъ графъ окончательно потерялъ терпѣніе; въ неистовыхъ рѣчахъ нападалъ онъ на римскую церковь, призывалъ проклятія на голову кардинала и пророчилъ ему, что настанетъ день, когда его гордыня получитъ достойное наказаніе. Противъ Рима и его заблужденій онъ разразился цѣлымъ потокомъ словъ, которыя у него, къ сожалѣнію, были всегда на готовѣ.

"Я долженъ сознаться, что принцъ Луи де-Роганъ отвѣчалъ въ этомъ случаѣ съ немалымъ чувствомъ собственнаго достоинства. Онъ замѣтилъ, что подобныя слова въ храмѣ оскорбительны и неумѣстны; что въ его власти было бы арестовать графа и требовать его наказанія, какъ богохульца и поносителя церкви; но что, изъ уваженія къ бѣдственному положенію графа, онъ готовъ забыть необдуманныя и дерзкія слова, сказанныя имъ; что же касается графини Савернской, то онъ съумѣетъ защитить ее и ея ребенка отъ гоненій, которыя могъ бы навлечь ей похвальный ея поступокъ. "Не безъ труда, продолжалъ пасторъ Шноръ, удалось мнѣ уговорить несчастнаго графа выдти изъ церкви. Я поспѣшилъ его увести, потому что рѣзкія выраженья графа могли насъ обоихъ втравить въ бѣду. Почти обезумѣвшаго отвелъ я его домой, гдѣ насъ ожидали благородныя дѣвицы, его сестры. Испуганныя его страшнымъ видомъ, онѣ умоляли меня не покидать его.

"Графъ снова отправился въ ту комнату, гдѣ жила его жена съ дочерью, и при видѣ разныхъ бездѣлушекъ, напоминавшихъ ему о той и другой, предался такому отчаянью, что вчужѣ было жалко смотрѣть. На комодѣ валялся маленькій чепчикъ, принадлежавшій ребенку. Онъ схватилъ его; покрывая поцѣлуями и орошая слезами, обращался къ отсутствующей женѣ, умоляя ее возвратить ему ребенка и обѣщаясь все простить. Онъ спряталъ чепчикъ у себя на груди и принялся перерывать всѣ комоды, шкапы и книги, отыскивая указаній, которыя могли бы навести на слѣдъ бѣжавшей. Я былъ вполнѣ убѣжденъ -- и сестры графа были одного со мною мнѣнія, что графиня укрывается вмѣстѣ съ ребенкомъ въ какомъ нибудь монастырѣ, что кардиналъ знаетъ мѣсто ея убѣжища, и что вСѣ усилія протестанта-мужа отыскать ее будутъ тщетны. Могло случиться, что, наскучивъ своимъ убѣжищемъ -- я зналъ графиню за женщину причудливую и легкомысленную, и уже никакъ не предполагалъ въ ней того, что католики называютъ призваніемъ къ монастырской жизни -- итакъ, могло статься, что она сама черезъ нѣсколько времени покинетъ монастырь. Основываясь на этой шаткой надеждѣ, я старался, какъ умѣлъ, утѣшить графа. Но, онъ, за минуту передъ тѣмъ готовый на всепрощеніе, въ слѣдующую за тѣмъ минуту дышалъ гнѣвомъ. Онъ скорѣе соглашался видѣть дочь свою мертвою, чѣмъ католичкою. Онъ говорилъ, что пойдетъ къ королю -- нужды нѣтъ, что король окруженъ развратницами,-- и потребуетъ суда. Во Франціи еще довольно дворянъ протестантовъ, въ которыхъ еще не въ конецъ подавленъ древній духъ; сильный ихъ сочувствіемъ, онъ станетъ требовать удовлетворенія за свою обиду.

"У меня было смутное подозрѣніе, отъ котораго я впрочемъ старался отдѣлаться, считая его несправедливымъ, что въ бѣгствѣ графини было замѣшано третье лицо. Подозрѣнія мои падали на человѣка, которому графъ въ былыя времена выказывалъ большое расположеніе и который во мнѣ самомъ успѣлъ возбудить участіе. Нѣсколько дней спустя послѣ отъѣзда графа, я прогуливался позади Савернскаго замка, какъ вдругъ на полѣ, смежномъ съ лѣсами кардинала, показался этотъ самый человѣкъ съ ружьемъ черезъ плечо. То былъ баронъ де-Ламотъ.

"Онъ сказалъ мнѣ, что гоститъ въ настоящее время у кардинала, освѣдомился о здоровьи Савернскихъ дамъ и поручилъ засвидѣтельствовать имъ свое почтенье. Смѣясь, разсказалъ онъ мнѣ, что не былъ допущенъ въ домѣ, когда на дняхъ явился къ нимъ съ визитомъ, и замѣтилъ, что, какъ старый товарищъ графа, считалъ себя въ правѣ разсчитывать на лучшій пріемъ. Въ то же время онъ выразилъ сожалѣніе объ отъѣздѣ графа, какъ вамъ извѣстно, продолжалъ онъ, я ревностный католикъ; у насъ съ графомъ часто бывали весьма серьезные разговоры, въ которыхъ мы касались вопросовъ, раздѣляющихъ наши церкви. Я убѣжденъ, что мнѣ удалось бы обратить его въ нѣдра католической церкви. При этомъ я, смиренный сельскій пасторъ, не убоялся возвысить голосъ въ защиту истины, и у насъ завязался въ высшей степени занимательный разговоръ, въ которомъ сила аргументаціи осталась на моей сторонѣ."

"Я всегда былъ плохой ѣздокъ, продолжалъ добрый старый священникъ свой безъискусственный разсказъ. Когда мнѣ, въ должности капелана и домоправителя, случалось сопутствовать графинѣ Савернской въ ея прогулкахъ верхомъ, она, бывало, каждый разъ далеко опередитъ меня, увѣряя, что для нея трястись моей клерикальной рысцой нестерпимо. Надо вамъ сказать, что у нея была ярко красная амазонка, вслѣдствіе чего ее можно было издалека отличить; и мнѣ казалось, что я видѣлъ ее разговаривающею съ господиномъ, сидѣвшимъ на сѣрой лошади и одѣтымъ въ кафтанъ травянисто-зеленаго цвѣта. Когда я спросилъ ее, съ кѣмъ это она разговаривала, она отвѣчала мнѣ: "М. le pasteur, вамъ во снѣ приснилась сѣрая лошадь и зеленый кафтанъ. Если вы приставлены ко мнѣ шпіономъ, то старайтесь, по крайней мѣрѣ, поспѣвать за моею лошадью, или призовите себѣ на помощь старыхъ барышенъ." Дѣло въ томъ, что графиня постоянно ссорилась съ этими старыми барышнями; да и то сказать, обѣ онѣ были презлыя и пресварливыя. Онѣ обращались со мною, съ пасторомъ реформатской церкви аугсбургскаго исповѣданія, какъ съ лакеемъ, и заставляли меня вкушать хлѣбъ мой въ уничиженіи. Графиня же, при всей своей гордости, легкомысленности и вспыльчивости, умѣла порою быть такой ласковой и привѣтливой, что никто противъ нея не могъ устоять. Да, сэръ, продолжалъ пасторъ, эта женщина, умѣла войти въ душу, и. когда она скрылась, я такъ сокрушался о ней, что завистливыя старыя золовки сочинили, будто самъ я былъ въ нее влюбленъ. Фу, ты! придетъ же этакая непотребность въ голову!

"Въ первый же день своего злополучнаго пріѣзда, графъ открылъ нѣчто такое, что всѣ мы проглядѣли, и сестры его при всемъ своемъ любопытствѣ и я, даромъ что я человѣкъ не дюжинной проницательности. Въ письменномъ столѣ ея сіятельства, между кучею разорванныхъ бумагъ" нашелся клочекъ бумаги, на которомъ было нависаю ея рукою "Урсула, тиранъ возвр..." и ничего болѣе.

-- Ага! воскликнулъ траль, она отправилась въ Англію къ своей молочной сестрѣ. Скорѣе, скорѣе, лошадей! Не прошло двухъ часовъ, какъ онъ ужь былъ въ сѣдлѣ к отправлялся въ дальній путь."

ГЛАВА III.
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ.

Однажды вечеромъ, во время лѣтнихъ вакацій, я сидѣлъ дома на моемъ маленькомъ стулѣ. На дворѣ лилъ ливмя дождь. Въ нашу цирюльню обыкновенно и по вечерамъ навѣдывались посѣтители, но въ этотъ разъ никого не было. Я, помнится, ломалъ голову надъ латинской грамматикой, за которую матушка засаживала меня каждый разъ, какъ я приходилъ изъ школы. Тамъ сидѣли мы, каждый за своимъ занятіемъ, какъ вдругъ по пустынной улицѣ послышался шумъ шаговъ. Мы прислушиваемся -- шаги приближаются и останавливаются у нашей двери.

-- Г-ма Дюваль, вотъ мы и пришли, говоритъ чей-то голосъ за дверью.

-- Ah, bon Dieu! восклицаетъ матушка и сильно блѣднѣетъ. Вслѣдъ за тѣмъ я слышу крикъ ребенка. Боже! какъ у меня врѣзался въ памяти этотъ ребяческій крикъ!

Дверь отворяется, врывающійся вѣтеръ чуть не задуваетъ обѣ наши свѣчи, и въ комнату входятъ...

Входитъ джентльменъ и подаетъ руку дамѣ, укутанной съ ногъ до головы въ шали и плащи; за ними идетъ служанка съ плачущимъ ребенкомъ на рукахъ, позади всѣхъ слѣдуетъ лодочникъ Джерсанъ.

Мать моя испускаетъ сиплый крикъ, и съ восклицаніемъ: "Кларисса, Кларисса!" бросается къ дамѣ, обнимаетъ ее и осыпаетъ страстными ласками. Ребенокъ жалобно кричитъ. Нянюшка силится успокоить его. Незнакомецъ снимаетъ шляпу, отряхиваетъ съ нея дождевую воду и глядитъ на меня. Тутъ то по мнѣ пробѣжало какое-то странное сотрясеніе ужаса. Такое сотрясеніе я испыталъ раза два въ моей жизни. Человѣкъ, вызвавшій его во мнѣ однажды, былъ моимъ врагомъ и кончилъ плохо.

-- Переѣздъ нашъ былъ очень бурный, проговорилъ незнакомецъ по французски, обращаясь къ моему дѣду. Мы пробыли на морѣ четырнадцать часовъ, графиня жестоко страдала во время переѣзда и очень ослабѣла.

-- Твои комнаты готовы, нѣжно проговорила мать. Бѣдная моя Biche! Нынѣшнюю ночь ты заснешь спокойно; теперь тебѣ нечего бояться.

За нѣсколько дней передъ этимъ, я видѣлъ, какъ матушка вмѣстѣ съ служанкою хлопотала на верху, убирая комнаты и разставляя въ нихъ лучшую мебель. На вопросъ мой, кого она ожидаетъ, я получилъ пощечину и приказаніе замолчать. Но видимо, незнакомцы-то и были ожидаемые посѣтители: изъ разговора матушки я узналъ, что даму зовутъ графинею Савернскою.

-- А это твой сынъ, Урсула? проговорила дама. Какой онъ у тебя большой! А моя-то мозглявая, все плачетъ.

-- Ахъ ты моя милая крошка, воскликнула моя матушка, схвативъ ребенка, который заплакалъ громче прежняго, испугавшись "развѣвающихся перьевъ и высокаго шлема" г-жи Дюваль, которая въ то время носила высокіе головные уборы, и въ воинственности вида ужь конечно не уступала никакому Гектору.

Я помню, что меня непріятно поразилъ грубый отзывъ блѣдной дамы о своемъ ребенкѣ. Я всегда любилъ дѣтей, и люблю ихъ даже до глупости, (чему можетъ служить доказательствомъ мое обращеніе съ собственнымъ моимъ повѣсою) и никто не скажетъ, чтобы я былъ жестокъ съ моими товарищами въ школѣ и затѣвалъ драки не иначе, какъ съ оборонительною цѣлью.

Мать моя подала на столъ угощеніе, какое случилось въ домѣ, и пригласила гостей къ своей скромной трапезѣ. Какія мелочныя подробности запечатлѣлись въ моей памяти! Я помню, что меня, какъ истаго мальчика, страшно разсмѣшило замѣчаніе дамы: Ah c'est èa du thé? je n'en nai jamais goûté. Mais c'est très mauvais, n'est ce pas, М. le Chevalier? Какъ видно, въ Альзасѣ чай еще не былъ введенъ въ употребленіе. Матушка осадила мою веселость своимъ обычнымъ прикосновеніемъ къ моимъ ушамъ. Добрая душа дня не пропускала, не подвергнувъ меня этой исправительной мѣрѣ. Графиня вскорѣ удалилась въ свою комнату, гдѣ матушка постлала для нея свое лучшее бѣлье, и гдѣ была тоже приготовлена постель для служанки Марты, которая унесла туда плачущаго ребенка.

У насъ въ домѣ было обыкновеніе утромъ и вечеромъ молиться сообща, всей семьею, при чемъ дѣдушка весьма краснорѣчиво читалъ за насъ молитвы. Но когда въ этотъ вечеръ онъ раскрылъ свою библію и велѣлъ было мнѣ прочитать изъ нея главу, матушка сказала: "Нѣтъ. Бѣдная Кларисса устала и ей надо лечь въ постель." И пріѣзжая дама пошла ложиться. Когда я приступилъ къ обычному чтенію, я помню что слезы покатились по лицу моей матери и она воскликнула: "Mon Dieu, mon Dieu! ayez pitié d'elle!" Когда я же я хотѣлъ запѣть нашъ вечерній гимнъ: Nun ruhen alla Wälder", она велѣла мнѣ замолчать, говоря что наша верхняя жилица устала и хочетъ спать. И она сама отправилась на верхъ посмотрѣть, не нужно ли чего гостьѣ, а мнѣ велѣла проводить незнакомаго джентльмена къ нашему сосѣду, булочнику Биллисъ, у котораго была для него приготовлена квартира. Я пошелъ съ нимъ, болтая по дорогѣ; первое ощущеніе ужаса, пробѣжавшее по мнѣ при его появленіи, вскорѣ изгладилось.

Никогда я не забуду ужаса и удивленія, овладѣвшихъ мною, когда матушка сказала мнѣ, что наша гостья папистка. Въ нашемъ городѣ жили два джентльмена этого исповѣданья; но они мало имѣли сношеніи съ тѣмъ смиреннымъ классомъ общества, къ которому принадлежали мои родители. Человѣка два католика было похоронено въ запущенномъ участкѣ сада древняго аббатства, въ которомъ было мѣсто погребенія монаховъ, еще задолго до Генриха VIII. Вообще католики были въ нашемъ городѣ на перечетъ.

Незнакомый джентльменъ былъ первый папистъ, съ которымъ мнѣ довелось вступить въ разговоръ. Помню, прогуливаясь съ нимъ по городу и показывая ему разныя достопримѣчательности, я спросилъ у него: "А сами вы жгли протестантовъ".

-- Какъ же, отвѣчалъ онъ, звѣрски улыбаясь. Я нѣсколько человѣкъ ихъ изжарилъ и постомъ съѣлъ. При этихъ словахъ и отшатнулся отъ его блѣднаго, осклабляющагося лица съ тѣ" же старымъ чувствомъ ужаса, какъ и ври перво" наше" свиданьи.

Наша гостья была очень больна; на блѣдныхъ щекахъ ея рдѣлись но красному пятну; по цѣлымъ часамъ просиживала она молча, боязливо оглядываясь по сторонамъ. Матушка не спускала съ нея главъ, и сама казалась не менѣе перепуганною. Временами графиня не могла слышать крикъ своего ребенка и отсылала его отъ себя. Временами же она прижимала его къ себѣ, уносила въ свою комнату и завиралась съ нимъ. По ночамъ она бродила по всѣмъ комнатамъ. Я спалъ въ маленькой каморкѣ, рядомъ съ комнатой моей матери. Помню, что меня однажды ночью разбудилъ голосъ графини, кричавшей у матушкиной двери: "Урсула, Урсула, скорѣе лошадей, я должна бѣжать! Онъ ѣдетъ сюда, я знаю что онъ ѣдетъ!" Матушка и горничная графини съ трудомъ уговорили ее возвратиться въ свою спальню. Гдѣ бы она не находилась, при каждомъ крикѣ ребенка она вскакивала съ мѣста и бросалась къ нему. Но при всемъ томъ, она не любила его; черезъ минуту она бросала его на постель, а сама шла къ окну и глядѣла на море. По цѣлымъ часамъ сиживала она у окна, притаившись за занавѣской, какъ будто скрываясь отъ кого-то.

Аптекарь часто приходилъ къ на", качалъ, глядя на пакту гостью, головою и прописывалъ лекарство. Лекарство не помогало. Безсонница продолжалась. Графиня была постоянно въ лихорадочномъ состояніи, безсвязно отвѣчала она на предлагаемые ей вопросы, плакала и смѣялась безъ всякой видимой причины. Она отталкивала подаваемыя ей кушанья, хотя они были лучшія, какія только бѣдная матушка могла состряпать; отсылала моего дѣда въ кухню и запрещала ему имѣть дерзость при себѣ садиться. Съ матушкой она была то капризна, то ласкова, поперемѣнно, и жестоко бранилась съ ней, если матушка строго обращалась со мною. Г-жа Дюваль боялась своей молочной сестры. Она, царившая надъ всѣми въ домѣ, становилась кроткой и покорной передъ бѣдной полоумной женщиной.

Баронъ де-Ламотъ жилъ по прежнему на своей квартирѣ, и только приходилъ къ намъ. Я принималъ его за двоюроднаго брата графини, онъ и самъ себя выдавалъ за него, и я рѣшительно не понималъ, иго значили слова нашего пастора, мистера Бареля, когда онъ пришелъ однажды къ матушкѣ и сказалъ ей: Fi donc! за славное ты дѣло принялась, madame Дюваль, ты, старшая дочь нашей церкви!

-- Какое такое дѣло? спросила матушка.

-- Ты укрываешь нечестіе и потворствуешь грѣху. И онъ назвалъ по имени грѣхъ, обозначенный въ седьмой заповѣди.

Я былъ слишкомъ молодъ, чтобы понять значеніе сказаннаго имъ слова. Но, не успѣлъ онъ договорить его, какъ матушка, вооружившись мискою съ супомъ, воскликнула: "Убирайтесь-ка вы, милостивый государь, по добру по здорову; а то, я не посмотрю, что вы пасторъ, и спроважу вамъ весь этотъ супъ въ вашу скверную рожу, да и миску туда же." Она была такъ страшна въ эту минуту, что пасторъ поспѣшилъ ретироваться.

Вскорѣ за тѣмъ дѣдушка возвратился домой. Оцъ казался перепуганнымъ не менѣе своего командира, мистера Бареля, и сталъ выговаривать матушкѣ, за чѣмъ она такъ дерзко отвѣтила пастырю церкви. "Въ цѣломъ городѣ, продолжалъ онъ, только и толковъ, что о тебѣ и объ этой несчастной графинѣ."

-- Цѣлый городъ не болѣе, какъ старая сплетница, возразила госпожа Дюваль, топнувъ ногою и... чуть было я не сказалъ: покручивая свои усъ... Какъ? эти французишки поднимаютъ гвалтъ изъ за того, что я приняла къ себѣ свою молочную сестру? По ихнему предосудительно пріютить у себя бѣдную, безумную, умирающую женщину? Ахъ они трусы, трусы! Слушай, petit papa; если ты у себя въ клубѣ позволишь, кому бы то ни было, слово сказать про твою невѣстку, и не поколотишь того человѣка, то я сама съ нимъ расправлюсь." И, но чести, я убѣжденъ, что дѣдушкина невѣстка сдержала бы свое слово.

Чуть ли не мое собственное простодушіе было отчасти причиною того безчестья, которому подверглась моя бѣдная матушка. Какъ-то разъ, къ намъ заглянула сосѣдка, госпожа Крошю, и спросила у меня, какъ поживаетъ наша жилица и ея двоюродный братъ, графъ?

-- Madame Кларисса плохо поправляется, отвѣчалъ я, покачивая головою съ глубоконыслеинимъ видомъ; что же касается до джентльмена, то онъ вовсе не графъ и не родня ей, г-жа Крошю.

-- А! такъ онъ ей не родня! проговорила сосѣдка. И вѣсть эта быстро разнеслась по городу. Когда въ слѣдующее воскресенье мы отправились въ церковь, пасторъ Барелъ сказалъ такую проповѣдь, что вся церковь стала на насъ оглядываться, и бѣдная матушка вся раскраснѣлась, какъ ракъ, только что вынутый изъ кипятка. Я не вполнѣ сознавалъ важность сдѣланнаго мною проступка, но знаю, что матушка по своему лихо отблагодарила меня за него. На свистъ палки (самъ я въ подобныхъ случаяхъ закусывалъ языкъ и не издавалъ ни звука), вошла наша больная; вырвала палку у матушки изъ рукъ и самое ее оттолкнула на другой конецъ комнаты съ такой силой, какой отъ нея нельзя было и ожидать. Она схватила меня въ свои объятія, и принялась прохаживаться взадъ и впередъ по комнатѣ, бросая на матушку гнѣвные взгляды.

-- Бить роднаго ребенка! повторяла она. Чудовище! Чудовище! Стань на колѣни и проси прощенья; если же ты этого не сдѣлаешь, то, даю слово, что велю отрубить тебѣ голову.

За обѣдомъ она подозвала меня и велѣла сѣсть возлѣ себя. "Епископъ! обратилась она къ дѣдушкѣ, моя статсъ-дама сегодня провинилась. Она позволила себѣ бичевать маленькаго принца скорпіономъ, котораго я вырвала у нея изъ рукъ. Герцогъ! если она это еще разъ сдѣлаетъ, я повелѣваю вамъ отсѣчь ей голову". И съ этими словами она схватила большой столовый ножъ и принялась имъ размахивать, захохотавъ тѣмъ страннымъ хохотомъ, который бѣдную матушку постоянно вводилъ въ слезы. Она, бѣдняжка, всѣхъ насъ величала герцогами и принцами. Герцогомъ она постоянно называла барона де-Ламотъ, протягивала ему руку и говорила: "преклоните колѣна, сэръ, и цѣлуйте нашу царственную руку". И де-Ламотъ, съ грустнымъ лицемъ, становился на колѣни и исполнилъ эту печальную церемонію. Однажды дѣдушка, который былъ плѣшивъ, и на этотъ разъ безъ парика, работалъ въ саду подъ ея окномъ; вдругъ она, улыбаясь, подозвала его и, когда бѣдный старикъ подошелъ, вылила ему на лысину цѣлое блюдечко съ чаемъ, проговоривъ: ставлю тебя и помазую епископомъ Сенъ-Денисскаго аббатства.

Горничная Марта не могла вынести постоянныхъ заботъ и ухода, требуемыхъ состояніемъ ея госпожи. Безъ сомнѣнія, обязанности ея показались ей еще болѣе тягостными, съ тѣхъ поръ, какъ новая госпожа, и притомъ очень строгая и повелительная, была поставлена надъ нею въ лицѣ г-жи Дюваль. Мать моя любила командовать надъ всѣми; она ходила за графиней, ходила за ея дочерью, и страстно любила и ту, и другую. Но она любила по своему и ревновала ихъ ко всякому, кто становился между ею и предметами ея любви. Нечего говорить, не сладка была жизнь ея подчиненныхъ.

Послѣ трехъ мѣсяцевъ Марта объявила, что хочетъ возвратиться домой. Матушка обозвала ее неблагодарною тварью, но рада радешенька была отъ нея избавиться. Она постоянно утверждала, что Марта воруетъ разные наряды, кружева и побрякушки, принадлежащіе ея госпожѣ. Въ недобрый часъ эта Марта покинула нашъ домъ. Я убѣжденъ, что она была привязана къ своей госпожѣ, и любила бы ребенка, если бы матушка не оттолкнула ее отъ него своимъ суровымъ вмѣшательствомъ.

Между французскимъ и англійскимъ берегомъ, какъ въ военное, такъ и въ мирное время поддерживаюсь постоянное сообщеніе посредствомъ маленькихъ лодокъ, которыя, я имѣю поводъ думать, перевозили всякія позволенныя и непозволенныя клади. Дѣдушка былъ хозяиномъ небольшаго рыболовнаго судна, пополамъ съ однимъ лиддскимъ уроженцемъ, Томасомъ Грегсонъ. Наши лодки довезли Марту до пол-дороги и передали ее встрѣчной французской лодкѣ, которая доставила ее въ Булонь.

Едва она ступила на набережную, первымъ лицемъ, попавшимся ей на встрѣчу, былъ господинъ ея, графъ Савернскій, только что пріѣхавшій въ этотъ самый день въ Булонь.

Онъ кинулся къ ней; она вскрикнула и отшатнулась назадъ, но толпа нищихъ, обступившая ее сзади, помѣшала ея отступленію. Ребенокъ, живъ ли ребенокъ? было первымъ вопросомъ графа.

-- Ребенокъ живъ и здоровъ. Благодареніе Богу!

Однимъ камнемъ стало меньше на сердцѣ бѣднаго отца.

-- Госпожа твоя живетъ у своей молочной сестры въ Уинчельси?

-- Да, ваше сіятельство.

-- Баронъ де-Ламотъ тоже въ Уинчельси?

-- Д... О нѣтъ, нѣтъ, ваше сіятельство.

-- Не лги! Онъ не покидалъ ее во время путешествія. Они останавливались въ однихъ и тѣхъ же гостинницахъ. Г-нъ ле-Брёнъ, купецъ, 34 лѣтъ отъ роду, сестра его, г-жа Дюбуа, 24 лѣтъ, съ ребенкомъ женскаго пола на рукахъ и горничная оставили здѣшній портъ 20 апрѣля, на англійскомъ рыболовномъ суднѣ "Мери" изъ Рай. Ночь передъ тѣмъ, какъ сѣсть на корабль, они провели въ гостинницѣ "Ecu de France". Я былъ увѣренъ, что отыщу ихъ.

-- Клянусь вамъ всѣми святыми, я ни на минуту не оставляла графиню во время путешествія.

-- Ты только теперь ее оставила? Довольно. Какъ названіе той лодки, на которой ты пріѣхала въ Булонь?

Въ эту самую минуту подошелъ одинъ изъ матросовъ, служившихъ на этой лодкѣ, и подалъ Мартѣ, забытый ею узелокъ. Графъ велѣлъ ему идти за собою въ гостинницу, обѣщаясь дать ему заранѣе на водку.

-- Хорошо ли онъ обходится съ нею? спросилъ онъ по дорогѣ у горничной.

-- Dame! Мать родная не могла бы быть нѣжнѣе съ своимъ дѣтищемъ.

Сопровождаемый Мартою, лодочникомъ и наемщиками кладей, графъ пришелъ въ гостинницу. Тутъ служанка гостинницы разсказала ему, что у нихъ же останавливалась г-жа Дюбуа съ братомъ; она, бѣдненькая, смотрѣла такою больною, и всю ночь проговорила, не смыкая глазъ. Братъ ея останавливался во Флигелѣ, что направо черезъ дворъ.

-- Вамъ, сударь, досталась та самая комната, въ которой она ночевала. И какъ же ея дѣвочка плакала! Посмотрите, окна выходятъ на гавань....

-- На какой сторонѣ постели спалъ ребенокъ?

-- Вотъ на этой.

Графъ Савернскій взглянулъ на то мѣсто, которое указала служанка, наклонился головою къ подушкѣ и горько заплакалъ. По загорѣлому лицу рыбака тоже катились слезы. Le pauvre homme, le pauvre homme, повторялъ онъ.

-- Пойдемте ко мнѣ въ комнату, обратился графъ къ рыбаку. Взрывъ чувства миновался, и онъ былъ совершенно спокоенъ.

-- Ты знаешь въ Уинчельси домъ, изъ котораго пріѣхала эта женщина?

-- Знаю.

-- Ты отвозилъ туда господина съ дамой?

-- Да.

-- Ты помнишь этого человѣка?

-- Какъ нельзя лучше.

-- Возьмешься ли ты за тридцать луидоровъ отправиться нынче же въ море, переправить пассажира и отдать письмо барону де-Ламотъ?

Лодочникъ согласился. Въ моемъ письменномъ столѣ лежитъ письмо, полинявшія, пятидесятилѣтнія строки котораго я всякій разъ пробѣгаю не безъ волненія. Вотъ оно:

"Кавалеру Франчуа Жозефу де-Ламотъ въ Уинчельси, въ Англіи.

"Я зналъ, что отыщу васъ. Я съ самаго начала зналъ, гдѣ вы скрываетесь. Не заболѣй я въ Нанси тяжелою болѣзнью, я настигъ бы васъ двумя мѣсяцами ранѣе. Послѣ всего, что произошло между нами, я знаю, что это приглашеніе будетъ для васъ равносильно повелѣнію пріѣхать, и что вы явитесь на него съ тою же поспѣшностью, съ какою явились выручать меня отъ англійскихъ штыковъ подъ Гастенбекомъ. Между нами, баронъ, дѣло идетъ на жизнь и на смерть. Я надѣюсь, содержаніе этого письма вы сохраните въ тайнѣ и не замедлите послѣдовать за моимъ посланнымъ, который доставитъ васъ ко мнѣ.

Графъ Савернскій.

Письмо это пришло къ намъ вечеромъ, когда все наше семейство было въ сборѣ въ передней комнатѣ магазина. У меня на колѣняхъ сидѣла малютка, которая знать никого не хотѣла, кромѣ меня. Въ этотъ вечеръ графиня была довольно спокойна, ночь стояла тихая, и окна были открыты. Дѣдушка читать свою книгу, графиня и г-нъ де-Ламотъ играли въ карты, хотя первая, увы! не могла играть долѣе десяти минутъ сряду. Вдругъ раздался стукъ въ дверь. Услышавъ его, дѣдушка отложилъ свою книгу.

-- Что тамъ такое?проговорилъ онъ. Entrez. Comment, c'est vous Bidois?

-- Oui, c'est bien moi, patron, отвѣчать Бидуа здоровенный малый, въ сапогахъ и курткѣ, съ рыбьимъ хвостомъ, висѣвшимъ до самыхъ пятокъ. C'est la le petit du pauv' Jean Louis? Est i genti, le pti patron! И глядя на меня, онъ теръ себѣ рукою переносицу.

Въ эту самую минуту графиня вскрикнула три раза, захохотала и заговорила: "а! это мой мужъ воротился съ войны. Вонъ онъ у окна. Здравствуйте, ваше сіятельство! здравствуйте. У васъ дочка родилась, гадкая-прегадкая, которую я совсѣмъ таки, совсѣмъ, совсѣмъ не люблю! Ah, c'est mon mari qui revient de la. guerre. Il est là, à la croisée. Bon jour М. le Comte! Bon jour. Vous avez une petite fille bien laide, bien laide, que je n'aime pas du tant, pas tant, pas du tant. Онъ тутъ, я видѣла его у окна. Вотъ онъ, вотъ онъ! Спрячьте меня отъ него, онъ убьетъ меня, онъ убьетъ меня!"

-- Успокойтесь, Кларисса, замѣтилъ де-Ламотъ, которому, безъ сомнѣнія, успѣли наскучить вскрикиванья и сумасбродныя выходки бѣдной женщины.

-- Calmez-vous, ma fille, протянула матушка изъ сосѣдней комнаты, гдѣ она стирала.

-- Не вашу ли милость зовутъ кавалеромъ де-Ламотъ, спросилъ Бидуа.

-- Après, monsieur, отвѣчалъ баронъ, гордо взглянувъ на него изъ-за картъ.

-- Въ такомъ случаѣ у меня къ вашей милости есть письмо. И матросъ подалъ барону вышеприведенное письмо.

Этотъ Ламотъ не разъ видѣлъ смерть лицемъ къ лицу въ разныхъ отчаянныхъ стычкахъ. Хладнокровнѣе его не было игрока въ ту страшную игру, въ которой участвуютъ сталь и свинецъ. Онъ спокойно положилъ полученное письмо въ карманъ, окончилъ партію съ графиней и, сказавъ Бидуа, чтобы онъ шелъ за нимъ на его квартиру, распростился съ, нами. Бѣдная графиня строила домики изъ картъ и оставляла происходившее вокругъ нея безъ вниманія.

Странныя должности справлялъ я въ то время, къ которому относится мой разсказъ. Дѣдушка пріучалъ меня къ своему ремеслу. Нашъ подмастерье посвящалъ меня въ тайны благороднаго искусства завиванья париковъ; я бѣгалъ по городу съ порученіями отъ матушки, и въ то же время былъ приставленъ, въ качествѣ няньки, къ графининой дочкѣ, которая, какъ уже было сказано, любила, меня всѣхъ больше въ домѣ. Въ первый разъ, когда я вышелъ съ малюткой на улицу, таща ея маленькую телѣжку, я имѣлъ великое сраженіе съ уличными мальчишками, которые вздумали смѣяться надо мною; маленькая Агнеса сидѣла въ своей телѣжкѣ и сосала пальчикъ. Драка была въ самомъ разгарѣ, когда къ намъ подошелъ докторъ Бернардъ, ректоръ англійской церкви св. Филиппа, въ которой онъ намъ, французамъ, позволялъ справлять богослуженіе, пока наша собственная церковь перестроивалась. Докторъ Бернардъ почему-то не жаловалъ всю нашу семью (впослѣдствіи я узналъ, что у него были на то уважительныя причины) и, само собою разумѣется, пользовался въ свою очередь нерасположеніемъ всѣхъ нашихъ. Быть можетъ, одною изъ причинъ, ожесточившихъ противъ него мою матушку, было то обстоятельство, что его большой, парикъ, завивался въ другой цирюльнѣ.-- Ахъ вы, маленькіе негодяи, сказалъ онъ, подходя къ намъ, мальчишкамъ. Я всѣхъ васъ засажу подъ арестъ и велю высѣчь моему сторожу. (Докторъ Бернардъ занималъ въ то же время высшую муниципальную должность). Этотъ маленькій французскій цирюльникъ вѣчно что нибудь да напроказитъ.

-- Они смѣялись надо мною, сэръ, кричали мнѣ вслѣдъ: "нянька, нянька", и хотѣли опрокинуть телѣжку; не могъ же я все это стерпѣть. Я обязанъ защищать эту бѣдную крошку, которая сама защититься не можетъ, продолжалъ я, воодушевляясь. Мать ея больна, нянька бѣжала, и у нея нѣтъ другаго покровителя, кромѣ меня и "Notre Père qui est aux cieux"; при этихъ словахъ я поднялъ руку къ небу, точь въ точь, какъ дѣлывалъ дѣдушка. Когда эти мальчишки обижаютъ ее, я долженъ съ ними драться.

Докторъ провелъ рукою по глазамъ, пошарилъ у себя въ карманѣ и далъ мнѣ долларъ.

-- Приходи-ка къ намъ въ ректорскій домъ, дитя мое, сказала мистриссъ Бернардъ, которая была съ мужемъ. И взглянувъ на ребенка, она добавила: "бѣдная малютка, бѣдная малютка!"

Между тѣмъ, докторъ, держа меня за руку и обратившись къ мальчишкамъ, сказалъ: "слушайте вы, мальчишки! Если я еще узнаю про васъ, что вы такъ малодушны и бьете этого молодца за то, что онъ исполняетъ свою обязанность, не будь я Томасъ Бернардъ, если я васъ не велю высѣчь своему сторожу. Эй, ты, Томасъ Каффинъ, сейчасъ мирись съ маленькимъ французомъ!. Я объявилъ, что готовъ во всякое время мириться и драться, когда только Томасу Каффину угодно, и вслѣдъ за тѣмъ снова занялъ свой лошадиный постъ и потащилъ маленькую телѣжку по Сондгету.

На другой день, послѣ посѣщенія французскаго лодочника Бидуа, я везъ маленькую телѣжку по направленію къ фермѣ, хозяинъ которой былъ большой пріятель моего дѣдушки и держалъ у себя голубей, до которыхъ я ребенкомъ былъ большой охотникъ. Тутъ ко мнѣ подошелъ незнакомый господинъ; лицо его я не могу припомнить, но помню, что онъ заговорилъ со мною на томъ же смѣшанномъ, французско нѣмецкомъ нарѣчіи, на которомъ говорили матушка и дѣдушка.

-- Это ребенокъ госпожи Фонъ-Цабернъ? спросилъ онъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.

Агнеса, Агнеса! Сколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, сколько радостей и печалей успѣли мы извѣдать съ того дня, когда твой отецъ опустился на колѣни, возлѣ маленькой телѣжки, гдѣ спала его дочь! Долго глядѣлъ онъ на ребенка, но не коснулся его губами. Малютка проснулась, улыбаясь, и протянула къ нему рученки, но онъ отвернулся съ чѣмъ-то похожимъ на стонъ.

Въ эту минуту къ намъ подошелъ Бидуа; съ нимъ былъ еще другой человѣкъ, по видимому англичанинъ.

-- А мы васъ всюду ищемъ, ваше сіятельство, сказалъ онъ. Прибой начался, и намъ пора ѣхать.

-- Баронъ въ лодкѣ? освѣдомился графъ Савернскій.

-- Il est bien là, отвѣчалъ лодочникъ. И они удалились, не оглядываясь назадъ.

Весь этотъ день матушка была тиха и добра. Казалось, у лея что-то лежало на сердцѣ. Несчастная графиня то болтала и смѣялась, то плакала по своему обыкновенію. Когда дѣдушка за вечерней молитвой затянулъ было свою кантату, матушка толкнула его ногою и проговорила: Assez bavarde comme èa, mon père, и, откинувшись въ креслѣ, спрятала голову въ фартукъ.

Весь слѣдующій день она была очень молчалива, то и дѣло плакала и читала нашу большую нѣмецкую библію. Со мною она была ласкова; она сказала мнѣ своимъ густымъ голосомъ: "ты у меня добрый мальчикъ, Денникинъ". Рѣдко гладила она меня такъ нѣжно по головѣ, какъ въ этотъ разъ. Въ эту ночь наша больная была очень безпокойна. Она хохотала и пѣла такъ громко, что прохожіе останавливались на улицѣ и прислушивались.

Въ этотъ вечеръ я поздно засидѣлся, такъ какъ -- дѣло не бывалое!-- меня не отсылали спать. Наши стѣнные часы шипѣли, собираясь пробить двѣнадцать, какъ вдругъ, по пустынной улицѣ послышались шаги.

Матушка вскочила; на ней лица не было, когда она бросилась отодвигать засовъ у двери. "C'est lui!" проговорила она, съ широко раскрытыми глазами, и баронъ де-Ламотъ вошелъ, блѣдный, какъ мертвецъ.

Въ эту самую минуту надъ нашими головами запѣла графиня, которую вѣроятно разбудилъ бой часовъ. Де-Ламотъ вздрогнулъ и сталъ еще блѣднѣе прежняго, когда матушка съ искаженнымъ лицомъ заглянула ему въ глаза.

-- Il l'а voulu, проговорилъ онъ, и опустилъ голову на грудь. А на верху распѣвала графиня свои безумныя пѣсни.

ИЗВЛЕЧЕНІЕ ИЗЪ СЛѢДСТВЕННАГО ДѢЛА.

27-го іюня текущаго 1769 года графъ Савернскій прибылъ въ г. Булонь и остановился въ гостинницѣ "Ecu de Franco, въ которой въ то же время стоялъ маркизъ дю-Кенъ-Менвиль, начальникъ эскадры во Флотѣ его величества. Графъ Савернскій не былъ лично знакомъ съ маркизомъ дю-Кеномъ, но, напомнивъ маркизу то обстоятельство, что знаменитый предокъ его, адмиралъ дю-Кенъ былъ того же реформатскаго исповѣданія, къ которому принадлежалъ и графъ, его сіятельство просилъ маркиза быть его секундантомъ въ дуэли, которую плачевныя обстоятельства дѣлали неизбѣжною.

Въ то же время графъ Савернскій изложилъ маркизу причины своей ссоры съ кавалеромъ Францискомъ-Іосифомъ де-Ламотъ, бывшимъ офицеромъ субизскаго полка, проживающимъ нынѣ въ Англіи, въ городѣ Уинчельси, въ графствѣ Соссексъ. Сообщенное графомъ было такого свойства, что маркизъ дю-Кенъ вполнѣ призналъ за графомъ право требовать удовлетворенія отъ господина де-Ламотъ.

Въ ночь на 29-е іюня была отправлена лодка съ посланнымъ и письмомъ отъ графа Савернскаго. Въ этой же лодкѣ г. де-Ламотъ возвратился изъ Англіи.

Нижеподписавшійся графъ де-Бериньи, стоящій съ полкомъ своимъ въ Булони, будучи знакомъ съ г. де-Ламотъ, согласился быть его секундантомъ въ предстоявшемъ поединкѣ.

Поединокъ состоялся въ 7 часовъ утра, на песчаномъ прибрежьи, въ разстояніи полумили отъ Булонскаго порта. Избраннымъ оружіемъ были пистолеты. Оба дворянина были исполнены спокойствія и самообладанія, какъ и подобаетъ Офицерамъ, отличившимся на королевской службѣ и рядомъ сражавшимся въ былыя времена съ врагами Франціи.

Передъ началомъ поединка, г. де-Ламотъ сдѣлалъ четыре шага впередъ и, опустивъ пистолетъ и положивъ руку на сердце, проговорилъ: "Призываю Бога въ свидѣтели и клянусь честью дворянина, что я неповиненъ въ томъ обвиненіи, которое взводитъ на меня графъ Савернскій."

Графъ Савернскій отвѣчалъ: "баронъ де-Ламотъ, я не взводитъ на васъ никакого обвиненія; но если бы оно и такъ было, вѣдь вамъ ничего не стоитъ солгать."

Г. де-Ламотъ вѣжливо поклонился свидѣтелямъ, и съ выраженіемъ скорѣе печали, чѣмъ гнѣва на лицѣ, возвратился на свое мѣсто, назначенное ему въ десяти шагахъ отъ противника.

При данномъ знакѣ оба противника выстрѣлили разомъ. Пуля графа Савернскаго задѣла прядь волосъ на вискѣ г. де-Ламотъ; нуля же послѣдняго попала графу въ правую сторону груди. Графъ Савернскій съ минуту постоялъ на ногахъ, и упалъ.

Секунданты, докторъ и г-нъ де-Ламотъ подошли къ раненому. Г-нъ де-Ламотъ, поднявъ руку къ верху, снова повторилъ: "Небо мнѣ свидѣтель, что извѣстная особа невинна."

Казалось, графъ Савернскій хотѣлъ что-то сказать; онъ приподнялся съ земли, опираясь на одну руку; но могъ только выговорить: "Вы, вы...."

Кровь хлынула у него горломъ, онъ упалъ навзничь и, послѣ непродолжительной агоніи, испустилъ духъ.

Слѣдуютъ подписи: Маркизъ дю-Кенъ-Менвиль.

Начальникъ эскадры во флотѣ его величества.
Кавалерійскій бригадиръ, графъ де-Бериньи.

ГЛАВА IV.
СО ДНА БЕЗДНЫ.

Послѣднюю ночь свою на землѣ графъ Савернскій провелъ въ маленькой харчевнѣ въ Уинчельси, въ которой останавливались рыбаки, въ томъ числѣ и Бидуа. Съ послѣднимъ графъ успѣлъ разговориться во время переѣзда изъ Булони; онъ открылъ ему часть своей тайны и, не касаясь самой причины своей ссоры съ господиномъ де-Ламотъ, сказалъ ему, что поединокъ между ними неизбѣженъ и что смерть, которая завтра же постигнетъ этого человѣка, будетъ только справедливою карою.

Поединокъ состоялся бы въ ту же ночь, но баронъ де-Ламотъ потребовалъ нѣсколько часовъ отсрочки для приведенія въ порядокъ своихъ дѣлъ; онъ выразилъ желаніе стрѣляться на французской землѣ, такъ какъ въ Англіи тотъ изъ противниковъ, который остался бы въ живыхъ, могъ подвергнуться серьознымъ непріятностямъ.

Что же касается до графа Савернскаго, то онъ объявилъ, что всѣ распоряженія его уже сдѣланы. Приданое его жены отходило къ ея дочери; собственное его состояніе отказывалось его родственникамъ, ребенку же онъ ничего не оставлялъ. Въ его кошелькѣ было всего нѣсколько монетъ. "Tenez, проговорилъ онъ, вотъ мои часы. Въ случаѣ моей смерти, я завѣщаю ихъ тому маленькому мальчику, который спасъ моего.... т. е. ея ребенка". И голосъ графа на этихъ словахъ оборвался, и слезы закапали у него изъ глазъ.

Въ ту самую минуту, какъ я пишу, я слышу стукъ этихъ часовъ на моемъ столѣ. Цѣлые полвѣка они были моимъ неразлучнымъ товарищемъ. Я помню мой ребяческій восторгъ, когда Бидуа вручилъ мнѣ ихъ и передалъ матушкѣ подробности поединка.

-- Вы видите, въ какомъ она состояніи, говорилъ г-нъ де-Ламотъ моей матушкѣ. Мы разлучены такъ же безвозвратно, какъ если бы смерть постигла одного изъ насъ. Жениться ли мнѣ на ней? Я готовъ, если вы думаете, что я могу быть ей полезенъ. Пока у меня останется гинея, я готовъ дѣлить ее съ нею. Мое состояніе рушилось, отъ моего прикосновенія, точно такъ же, какъ рушились мои привязанности, мои надежды. На мнѣ лежитъ какое-то проклятіе и все, что я ни люблю, подпадаетъ тому же проклятію.

И дѣйствительно, печать Каина лежала на челѣ этого несчастнаго человѣка; но временами попадались люди, которые чувствовали къ нему состраданіе, и въ числѣ-то ихъ была моя суровая мать.

Здѣсь будетъ у мѣста разсказать, какимъ образомъ я спасъ ребенка и заслужилъ благодарность бѣднаго графа Савернскаго. Безъ сомнѣнія ему разсказалъ этотъ случай Бидуа, во время ихъ печальнаго переѣзда. Однажды вечеромъ я спалъ, какъ умѣютъ спать только дѣти; не помню по какому случаю, матушки не было дома. Когда она воротилась и зашла провѣдать свою Biche, ни графини, ни ребенка не оказалось въ комнатѣ.

Я видѣлъ неподражаемую Сиддонсъ въ Макбетѣ, когда она, блѣдная отъ ужаса, проходитъ по потемнѣвшей сценѣ послѣ убійства короля Дункана. Выраженіе ужаса на лицѣ моей матери не уступало ей въ трагичности, когда я, вскочивъ со сна, увидѣлъ ее передъ собою. Какъ было знать, куда бѣжала бѣдная безумная графиня вмѣстѣ съ своимъ ребенкомъ? Быть можетъ она кинулась въ трясины, въ море...

-- Вставай-ка, мои сынъ, и пойдемъ искать ихъ, проговорила она хриплымъ голосомъ. Я побѣжалъ на квартиру къ барону де-Ламотъ и засталъ его въ обществѣ двухъ джентльменовъ (мимоходомъ будь сказано, двухъ католическихъ священниковъ). Гости и хозяинъ съ одной стороны, мы съ матушкой съ другой, разбрелись въ разныя стороны, по разнымъ дорогамъ отыскивать бѣжавшую.

Матушка напала на настоящій слѣдъ. Едва мы сдѣлали нѣсколько шаговъ, какъ увидѣли приближавшуюся къ намъ бѣлую фигуру, рѣзко выступавшую среди окружающей темноты, и услышали голосъ, пѣвшій пѣсни.

-- Ah mon Dieu! воскликнула матушка. Gott sey dank, я не запомню всѣхъ выраженій благодарности, которыми она облегчала свое сердце. Мы узнали голосъ графини.

Когда мы подошли поближе, она узнала насъ при свѣтѣ нашего фонаря и принялась передразнивать ночнаго сторожа, голосъ котораго бѣдная такъ часто слыхала во время своихъ безсонныхъ ночей. "Двѣнадцать часовъ пробило, на небѣ звѣзды", протянула она, и залилась своимъ обычнымъ хохотомъ, который такъ тяжело было слушать.

Она была въ бѣлой блузѣ, распущенные волосы падали ей на спину и на блѣдныя щеки.

Она была безъ ребенка. Матушка затряслась всѣмъ тѣломъ; фонарь до того дрожалъ у нея въ рукѣ, что я боялся, что она его уронитъ.

Она поставила фонарь на землю, сняла свою шаль и окутала ею графиню, которая принялась улыбаться своей ребяческой улыбкой и проговорила: c'est boh, c'est chaud èa; ah, que c'est bien!"

Взглянувъ случайно на ноги графини, я замѣтилъ, что одна изъ нихъ разута. Матушка сама, страшно взволнованная, обнимала и уговаривала графиню: "скажи мнѣ, мой ангелъ, скажи мнѣ, моя дорогая, куда ты дѣла ребенка?

-- Ребенка? Какого ребенка? Ужь не этого ли щенка, который-только и дѣлаетъ, что кричитъ? Мнѣ нѣтъ никакого дѣла до дѣтей. Отведите меня въ постель сію же минуту, сударыня! Какъ смѣете вы водить меня на улицу съ босыми ногами?

-- Скажи мнѣ, милая, куда ты ходила? продолжала матушка, стараясь успокоитъ ее.

-- Я была въ большомъ Савернѣ; на мнѣ было домино. Я сейчасъ же узнала кучера, даромъ что все лице его было окутано, кромѣ носа. Я представлялась монсиньору кардиналу; я присѣла ему вотъ такъ...

Она часто бредила про этотъ балъ, чуть ли не единственный, видѣнный ею въ теченіе всей ея жизни, этой недолгой и печальной жизни. Когда я вспоминаю ея грустную повѣсть, сердце мое надрывается, точно при видѣ страданій ребенка.

Тутъ я замѣтилъ, что подолъ ея платья замоченъ въ водѣ и покрытъ пескомъ. "Матушка, матушка, воскликнулъ я, она была у моря".

-- Ходила ты къ морю, Кларисса? спросила матушка.

-- J'ai été au bal; j'ai dansé, j'ai chanté. J'ai bien reconnu mon cocher. Только вы не сказывайте графу, что я тамъ была, пожалуйста не сказывайте.

Внезапная мысль озарила мою голову. Графиня, которой я вовсе не боялся и которая любила порой мою болтовню, ходила иногда гулять со мною и съ ребенкомъ, котораго я возилъ въ телѣжкѣ. Мы обыкновенно отправлялись на берегъ моря; тамъ былъ утесъ, на которомъ графиня сиживала по цѣлымъ часамъ.

-- Вы, матушка, ведите ее домой, проговорилъ я, дрожа съ ногъ до головы. Фонарь отдайте мнѣ, я пойду, я пойду... и не договоривъ, я побѣжалъ, какъ изъ лука стрѣла. Пробѣжавъ нѣсколько ярдовъ по направленію къ тому мѣсту, къ которому относились мои догадки, я увидѣлъ какой-то бѣлый предметъ, валявшійся на дорогѣ. То была туфля графини. Для меня стало ясно, что она была здѣсь.

Я бѣжалъ со всѣхъ ногъ, спускаясь къ берегу. Около этого времени взошла луна и серебромъ залила все море. Серебристыя волны прибоя затопляли песокъ. Не вдалекѣ была и скала, на которой мы такъ часто сиживали; на скалѣ подъ открытымъ небомъ спокойно спалъ ребенокъ. Слезы застилаютъ передъ моими главами строки, которыя я пишу... Моя малютка просып` іась. Она ничего не знала о грозномъ морѣ, которое съ каждымъ валомъ все ближе и ближе придвигаюсь къ ней; но когда я подошелъ, она узнала меня и, улыбаясь, привѣтствовала меня свогмъ дѣтскимъ лепетомъ. Я взялъ ее на руки и пошелъ съ моей милою ношею домой.

Молва о моихъ приключеніяхъ разнеслась по городу и доставила мнѣ нѣсколько новыхъ знакомыхъ, которые были добры ко мнѣ и много принесли мнѣ пользы въ послѣдующей жизни. Я былъ слишкомъ молодъ и многаго не понималъ, что вокругъ меня дѣлалось; но теперь я не утаю отъ васъ, что дѣдушка мой смиренное ремесло цирюльника связывать и съ другими, менѣе безгрѣшными промыслами. Что скажете вы, напримѣръ, о церковномъ старшинѣ, отдающемъ деньги въ ростъ на короткіе сроки и за большіе проценты? Коли говорить правду, и дѣдушкина невѣстка любила туго набитый кошелекъ и была не слишкомъ разборчива въ средствахъ наживы.

Баронъ де-Ламотъ былъ щедръ, какъ настоящій баринъ; онъ платилъ намъ порядочную сумму за содержаніе графини Савернской. Онъ понималъ, что онъ довелъ ее до настоящаго бѣдственнаго положенія. Его увѣщанія заставили ее покинуть вѣру отцовъ своихъ и бѣжать отъ мужа; онъ былъ виновникомъ несчастной дуэли; безвинно ли, нѣтъ ли, онъ былъ причиною всѣхъ ея несчастій и положилъ себѣ по возможности облегчать ихъ. Не смотря на стѣсненное положеніе, до котораго онъ былъ доведенъ своею расточительностью, онъ щедрою рукою давалъ деньги на воспитанье меленькой Агнесы, когда она осталась круглою сиротою и родные отказались отъ нея.

Дѣвицы де-Барръ, положительно не хотѣли признать ее за дочь своего брата и отказывались расходоваться на ея воспитанье. Родственники со стороны ея матери тоже отъ нея отступились. До нихъ дошли тѣ же слухи; а вы знаете, какъ легко увѣриться въ томъ, чему хочется вѣрить. Виновность графини была дѣломъ очевиднымъ. Ребенокъ родился въ отсутствіи ея мужа. Когда онъ написалъ, что ѣдетъ домой, она бѣжала, не имѣя силъ встрѣтиться съ нимъ лицемъ къ лицу; несчастный графъ Савернскій погибъ отъ пули того человѣка, который лишилъ его чести. Баронъ де-Ламотъ могъ только письменно протестовать противъ этой клеветы; онъ не могъ лично явиться въ Лотарингію, гдѣ успѣлъ кругомъ задолжать. "Какъ бы то ни было, Дюваль, говорилъ онъ мнѣ впослѣдствіи, когда я протянулъ ему руку и отъ души простилъ ему все,-- какъ ни безумны и ни опрометчивы были мои поступки, я ни разу не допустилъ, чтобы ребенокъ этотъ въ чемъ нибудь нуждался; я давалъ ей средства жить въ довольствѣ въ то время, когда мнѣ самому подчасъ нечего было ѣсть".

Отъ кого узнала графиня Савернская про смерть своего мужа? Матушка была убѣждена, что она случайно услышала разсказъ лодочника, Бидуа, который сообщилъ намъ всѣ подробности этого событія, сидя за стаканомъ вина, въ нашей гостиной. Комната графини приходилась прямо надъ нами, а дверь была отворена. Бѣдняжка первый разъ сердилась, когда запирали ея дверь. Она была въ такомъ состояніи, что довольно равнодушно отнеслась къ этому ужасному событію. Мы и не подозрѣвали, что она знаетъ о немъ до тѣхъ поръ, пока одинъ случай не заставилъ ее высказаться. Однажды вечеромъ къ намъ зашелъ сосѣдъ и разсказалъ объ одномъ потрясающемъ зрѣлищѣ, видѣнномъ имъ на дорогѣ. Онъ видѣлъ женщину, сожженную на кострѣ за убійство мужа. Графиня Савернская, которая постоянно сохраняла величавый видъ и смотрѣла настоящей grande dame, спокойно замѣтила при этомъ: "Коли такъ, моя добрая Урсула, то и меня сожгутъ на кострѣ. Вѣдь мужъ мой, ты знаешь, былъ убитъ изъ за меня. Баронъ отправился въ Корсику и убилъ его". И она, улыбаясь и кивая головою, окинула взглядомъ присутствующихъ и расправила свое бѣлое платье влажными горячими руками.

При этихъ словахъ бѣдный баронъ откинулся назадъ въ креслѣ, точно самого его поразила пуля.

-- Покойной тебѣ ночи, сосѣдъ Маріонъ, простонала матушка, видишь она нынѣшній вечеръ очень плоха. Пойдемъ, моя милая, я уложу тебя въ постель, обратилась она къ графинѣ, и бѣдняжка пошла за моей матерью, низко присѣдая всему собранію и приговаривая: Да, да, да, меня сожгутъ, непремѣнно сожгутъ.

Мысль эта овладѣла ею вполнѣ и больше ее не покидала. Она провела очень безпокойную ночь и болтала безъ умолку. Матушка и горничная просидѣли съ нею до утра, и всю эту ночь до меня доносились ея крики, пѣсни и болѣзненный хохотъ.

Въ эту раннюю пору моей молодости я, какъ и слѣдовало ожидать, повиновался старшимъ и не видѣлъ ничего предосудительнаго въ томъ, что вокругъ меня дѣлалось. Матушкиными пинками я не обижался; что же касается до высшаго наказанія, которое совершалъ надо мною дѣдушка посредствомъ розги, хранившейся у него въ шкапу, то оно рѣдко выпадало на мою долю и постоянно сопровождалась скучными проповѣдями, которыя дѣдушка читалъ въ промежуткѣ между каждыми двумя ударами. Мало по малу для меня становилось очень ясно, что эти добрые люди пользовались во всемъ околодкѣ незавидною славою. Но я, въ простотѣ своего сердца, чтилъ отца своего и матерь свою, то есть, не отца, а дѣдушку, такъ какъ батюшки давно не было на свѣтѣ.

Я зналъ, что дѣдушка, какъ и многіе другіе жители Раи и Уинчельси, имѣетъ долю въ рыболовномъ суднѣ. Нашъ лодочникъ Стоксъ бралъ меня раза два съ собою въ море, и эта прогулка мнѣ очень понравилась. Но, какъ оказалось впослѣдствіи, мнѣ вовсе не слѣдовало о ней болтать. Однажды за ужиномъ я вздумалъ было разсказывать заглянувшему къ намъ сосѣду, какъ мы выѣхали поздно вечеромъ, какъ обогнули утесъ, извѣстный подъ названіемъ Бычачьей Головы, какъ окликнулъ французскій лодочникъ Бидма, подъѣхавшій съ своей лодкой изъ Булони и какъ потомъ... я хотѣлъ было пуститься въ дальнѣйшія подробности дѣла, но дѣдушка (который, прежде чѣмъ сѣсть за столъ, прочиталъ очень длинную молитву) отпотчивалъ меня такимъ ударомъ до лицу, что и слетѣлъ со стула.

Баронъ, случившійся тутъ же за столомъ, засмѣялся надъ моимъ несчастіемъ, и его насмѣшка показалась мнѣ обиднѣе самого удара. Къ ударамъ матушки и дѣдушки я успѣлъ привыкнуть; но отъ человѣка, однажды оказавшаго мнѣ ласку, я не могъ сносить такой перемѣны обращенія, а баронъ де-Ламотъ былъ до этихъ поръ всегда ласковъ со мною. Счастливый случай, помогшій мнѣ спасти нашу дорогую малютку, доставилъ мнѣ расположеніе барона. Когда онъ бывалъ у насъ, я цѣплялся за полы его платья и, забывая свой прежній страхъ, болталъ съ нимъ по цѣлымъ часамъ. Этотъ человѣкъ, отмѣченный, казалось, рукою самой судьбы, внушилъ мнѣ что-то похожее на привязанность. Какъ теперь вижу я его блѣдное лице, вижу его загадочный взглядъ, устремленный на бѣдную графиню и на ея ребенка. Мои пріятели назвали бы этотъ взглядъ дурнымъ глазомъ и стали бы обороняться отъ него посредствомъ заклинаній. Любимою цѣлью нашихъ прогулокъ съ нимъ былъ домъ одного фермера, находившійся на разстояніи мили отъ Уинчельси. У этого фермера были всевозможныя породы голубей, и между прочими одна рѣдкая порода, извѣстная подъ именемъ гонцовъ. Эти гонцы, какъ сказывали мнѣ, могутъ перелетать огромныя пространства и, куда бы ихъ ни завезли, возвращаются въ то мѣсто, гдѣ ихъ вскормили.

Однажды, когда мы были въ гостяхъ у мистера Перро, къ нему прилетѣлъ изъ за моря одинъ изъ такихъ голубей. Перро осмотрѣлъ его, потрепалъ и, обращаясь къ барону, сказалъ: "на немъ ничего нѣтъ; значитъ, все тамъ на старомъ мѣстѣ". А на это баронъ отвѣтилъ ему: "c'est bien". Когда мы шли домой, баронъ разсказалъ мнѣ все, что зналъ о голубяхъ, а зналъ онъ о нихъ, надо признаться, очень немного.

Что значили эти слова, "на немъ ничего нѣтъ"? Въ простотѣ своего сердца я спросилъ объ этомъ у барона. Онъ отвѣчалъ мнѣ, что птицы эти приносятъ иногда извѣстія, которыя пишутся на клочкѣ бумаги и подвязываются имъ подъ крылья. Перро же сказалъ, что нѣтъ ничего, потому что дѣйствительно ничего не было.

-- А! такъ онъ иногда получаетъ письма черезъ своихъ голубей? спросилъ я. Баронъ пожалъ плечами и взялъ щепотку табаку изъ своей щегольской табакерки. "Что тебѣ было намедни отъ papa Дюваля за неумѣстную болтовню? сказалъ онъ серьезно. Пріучайся держать свой язычекъ за зубами, Denis mon garèon. Если Богъ продлитъ Тебѣ вѣку, и ты станешь выбалтывать все, что видишь, плохо тебѣ будетъ жить.

Я не умѣю сказать вамъ въ точности, черезъ сколько дней или недѣль послѣ этихъ событій болѣзнь графини Савернской Пришла къ той развязкѣ, къ которой рано или поздно приходятъ всѣ наши страданія. Во все время ея послѣдней болѣзни отъ нея не отходили два католическихъ священника, присутствіе которыхъ въ нашемъ домѣ было причиною великаго соблазна для протестантскаго населенія нашего города. Я не помню подробностей самой смерти графини, но помню мое удивленіе, когда, проходя мимо ея комнаты, я увидѣлъ двѣ свѣчи, зажженныя передъ ея постелью, увидѣлъ патеровъ, отдающихъ ей послѣдній долгъ, и барона де-Ламотъ, стоящаго на колѣнямъ съ выраженіемъ глубокой скорби на лицѣ.

Въ день похоронъ вокругъ нашего дома собралась цѣлая толпа народѣ, и поднялся страшный шумъ. Нашлись люди, которымъ безпрестанное хожденье черезъ нашъ порогъ католическихъ священниковъ показалось личною обидою, и въ ту самую ночь, когда предполагалось увести гробъ изъ дому и священники Наполняли въ комнатѣ усопшей послѣдніе обряды, окна этой комнаты были разбиты цѣлымъ градомъ каменьевъ, и послышались крики толпы: "намъ не надо папства, долой священниковъ"!

Дѣдушка совсѣмъ растерялся при этой грозной демонстраціи и принялся бранить свою невѣстку, за чѣмъ она подвергаетъ его опасности и гоненіямъ. "Silence, miserabfe, рѣзко отвѣтила ему матушка. Убирайся ты лучше въ кухню и пересчитывай тамъ свой деньги!" Матушку не такъ-то легко было запугать.

Баронъ да-Ламотъ сохранялъ наружное присутствіе духа, но былъ очень разстроенъ. Дѣла могли принять плохой оборотъ. Мы находились, такъ сказать, въ осадномъ положеніи. Составъ нашего гарнизона былъ слѣдующій: два католическихъ священника, сильно перепуганныхъ; дѣдушка, забившійся подъ кроватъ или въ другое какое-то мѣсто, равно неудобное для дѣйствія; матушка и баронъ де-Ламотъ, сохранявшіе пока свои мыслительныя способности при себѣ, и наконецъ маленькій Денисъ Дюваль, мѣшавшій безъ сомнѣнія всѣмъ и каждому. Маленькой дочери графини не было тогда при насъ; домашніе сочли за лучшее удалить ее на время изъ дома и ее взяла въ себѣ Мистриссъ Уэстонъ, жена одного изъ немногихъ джентльменовъ католиковъ, жившихъ въ нашемъ городѣ.

Мы не безъ опасеній поджидали катафалкъ, который долженъ былъ вскорѣ пріѣхать за тѣломъ графини; толпа не соглашалась очистить улицу, оба выхода которой она загородила баррикадами. До сихъ поръ толпа выражала свое неудовольствіе только бросаньемъ каменьевъ въ окна; но общее настроеніе было таково, что можно было ожидать и худшаго.

Баронъ де-Ламотъ подозвалъ меня и сказалъ: "помнишь ты, Денисъ, намеднишняго голубя-гонца, у котораго ничего не было подъ крыломъ?" Сама собою разумѣется, я помнилъ его.

-- Ты будешь моимъ гонцемъ. Я тебѣ дамъ не письмо, но словесное порученіе. Вѣдь, ты умѣешь хранить тайну? (Я сохранилъ тогда его тайну но хочу разсказать вамъ ее теперь, такъ какъ открытіе ея, ручаюсь вамъ, никому уже болѣе не повредитъ).

-- Ты знаешь домъ мистера Уэстона?-- Еще бы мнѣ было не знать домъ, въ которомъ находилась Агнеса, лучшій домъ въ цѣломъ городѣ? Онъ указалъ мнѣ еще, кромѣ дома мистера Уэстона, домовъ восемь или десять, въ которые я долженъ былъ зайти и сказать: "Макрель идетъ, собирайтесь всѣ. сколько васъ ни есть". И я отправился по указаннымъ домамъ, повторяя эти слова. Когда же у меня спрашивали, куда собираться, я отвѣчалъ: "къ нашему дому", и отправлялся далѣе.

Послѣдній и самый красивый домъ былъ домъ мистера Уэстона. Онъ составлялъ часть древняго аббатства. Мнѣ на встрѣчу попалась сама мистриссъ Уэстонъ, расхаживавшая взадъ и впередъ съ плачущимъ ребенкомъ, котораго она никакъ не могла угомонить.

-- Агнеса, Агнеса, позвалъ я ребенка, и онъ притихъ въ ту же минуту, улыбаясь и протягивая мнѣ рученки.

Мужчины вышли изъ гостиной, въ которой сидѣли за своими трубками и спросили у меня довольно грубо, что мнѣ надо? "Макрель идетъ, отвѣчалъ я, и нужно, чтобы всѣ были въ сборѣ передъ домомъ Петра Дюваля, цирюльника". Одинъ изъ нихъ, злобно улыбаясь, отвѣчалъ: хорошо! и, приправивъ отвѣтъ свой ругательствомъ, захлопнулъ мнѣ передъ носомъ дверь.

Путь мой изъ аббатства лежалъ мимо ректорскаго дома, и кто же бы вы думали попался мнѣ на встрѣчу? Да никто иной, какъ самъ докторъ Бернардъ въ своемъ кабріолетѣ.

-- Что, маленькій карапузикъ, обратился онъ ко мнѣ,-- съ рыбной ловли, что-ли, возвращаешься?

-- Ахъ нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ я. Я ходилъ по домамъ съ однимъ порученіемъ.

-- Съ какимъ же такимъ порученіемъ, дружокъ?

Я передалъ ему то, что мнѣ было велѣно сказать про Макрель и пр. но добавилъ, что по имени никого не назову, потому что баронъ запретилъ мнѣ выдавать эти имена. Далѣе я разсказалъ ему, что передъ нашимъ домомъ стоитъ толпа людей и что они бьютъ у насъ окна.

-- Бьютъ окна? По какому же это случаю?

Я передалъ ему въ чемъ было дѣло.

-- Отведи Долли въ конюшню; да смотри, Симмюэль, ничего не говори барынѣ. Я, мальчуганъ, пойду съ тобою.

Пока я ходилъ съ порученіями, пріѣхалъ катафалкъ. Сборище передъ нашимъ домомъ увеличилось и приняло еще болѣе угрожающій характеръ. При появленіи катафалка въ толпѣ поднялся страшный ревъ.

-- Тише, стыдитесь! Будетъ вамъ драть горло! Дайте похоронить покойницу, слышалось нѣсколько голосовъ въ толпѣ. То была голоса рыбаковъ промышляющихъ ловлею макрелей; къ нимъ вскорѣ присоединилось маленькое общество мистера Уэстона. Но что могла подѣлать эта горсть рыбаковъ противъ многочисленной и сильно разсвирѣпѣвшей толпы горожанъ? Подходя къ нашему дому мы увидѣли большое стеченіе народа, заграмождавшее оба конца улицы; у нашей двери среди толпы стоялъ высокій катафалкъ съ развѣвающимися черными перьями.

Нечего было и думать, чтобы катафалкъ могъ проѣхать сквозь скопище народа, обступившее оба выхода улицы, если это скопище не разойдется.

Мы съ докторомъ Бернардомъ повернули въ безлюдный переулокъ, который примыкалъ къ саду позади нашего дома, и вошли садовою калиткою. Проходя черезъ кухню, мы были напуганы человѣкомъ, который неожиданно выскочилъ изъ котла и закричалъ: "Сжальтесь, помогите, спасите меня отъ этихъ злодѣевъ!" То былъ мой дѣдушка; при всемъ моемъ уваженіи къ старичкамъ, (я и самъ теперь въ почтенныхъ лѣтахъ и имѣю внучатъ) я долженъ сознаться, что особа моего дѣдушки въ настоящемъ случаѣ была въ высшей степени комична.

-- Спасите мой домъ, спасите мое имущество! вопилъ мой предокъ, Докторъ съ презрѣніемъ отвернулся отъ него и прошелъ далѣе.

На порогѣ черной кухни намъ попался г-нъ де-Ламотъ. Ah, c'est toi, mon garèon, сказалъ онъ мнѣ. Я знаю, что ты исполнилъ мое порученіе; наши всѣ въ сборѣ". Онъ поклонился мистеру Бернарду, который отвѣчалъ ему такимъ же церемоннымъ поклономъ. Вѣроятно баронъ, занимая свой наблюдательный постъ въ мезонинѣ, видѣлъ прибытіе своихъ сторонниковъ. Тутъ я замѣтилъ, что онъ вооруженъ: за поясомъ у него были пистолеты, съ боку висѣла шпага.

Въ комнатѣ позади магазина мы застали двухъ католическихъ священниковъ и четырехъ носильщиковъ, которые пріѣхали съ катафалкомъ. Люди эти пробрались въ нашъ домъ при неистовыхъ крикахъ толпы, которая преслѣдовала ихъ ругательствами, свистками и даже, если не ошибаюсь, палками и каменьями. Когда мы вошли, матушка подносила имъ водки. Ее очень удивило появленіе ректора въ нашемъ домѣ; отношенія между его преподобіемъ и нашимъ семействомъ были довольно натянуты.

Онъ отвѣсилъ низкій поклонъ католическимъ духовнымъ.-- Джентльмены, проговорилъ онъ, -- какъ ректоръ здѣшняго прихода и судья нашего графства я пришелъ сюда предупредить непріязненныя дѣйствія и, въ случаѣ опасности, раздѣлить ее съ вами. Я слышалъ, что усопшую предполагаютъ похоронить на старомъ кладбищѣ. Мистеръ Трестльсъ, готовы ли вы тронуться въ путь?

Всѣ сборы были окончены, и носильщики пошли на верхъ за своею печальною ношею.

-- Эй вы, отворяйте дверь! командовалъ докторъ.

Присутствующіе попятились.

-- Дайте-ка, я отворю, вызвалась матушка.

-- И я, parbleu! воскликнулъ баронъ, хватаясь за рукоятку своей шпаги.

-- Я думаю, сэръ, что въ настоящемъ случаѣ я могу быть полезнѣе васъ, холодно замѣтилъ докторъ. Если джентльмены, мои собратья, готовы, мы тронемся изъ дома. Я пойду впереди всѣхъ, въ качествѣ ректора этого прихода.-- Матушка вынула дверные засовы и онъ вышелъ съ непокрытой головою.

Едва отворилась дверь, какъ цѣлый содомъ криковъ, воплей и проклятій ворвался въ наши сѣни; но ректоръ невозмутимо и твердо остановился на порогѣ.

-- Сколько тутъ между вами моихъ прихожанъ? Пускай отойдутъ къ сторонѣ всѣ тѣ, которые ходятъ въ мою церковь, началъ онъ смѣло.

Ему отвѣчали криками: намъ не надо папства, долой священниковъ, долой ихъ, долой! и другими словами ненависти и угрозы.

-- Прихожане французской церкви, всѣ ли вы тутъ? продолжалъ ректоръ.

-- Мы всѣ тутъ, долой папство! ревѣли французы въ отвѣтъ.

-- На томъ основаніи, что васъ гнали сто лѣтъ тому назадъ, вы въ свою очередь хотите сдѣлаться гонителями. Этому-ли учитъ васъ ваша библія? Меня этому не учитъ она. Когда перестраивали вашу церковь, я васъ охотно допустилъ въ свою и позволилъ вамъ совершать въ ней ваше богослуженіе. А вы такъ-то отплачиваете за оказанную вамъ ласку? Стыдъ и срамъ вамъ! да, повторяю, стыдъ и срамъ! Не думайте запугать меня! Роджеръ Гукеръ, я вѣдь знаю тебя, бродяга и воръ эдакой! Кто помогалъ твоей женѣ и дѣтямъ, пока ты сидѣлъ въ тюрьмѣ?.. А ты какъ смѣешь, Томасъ Флинтъ, становиться въ ряды гонителей? Если ты будешь мѣшать погребенію, я завтра же засажу тебя подъ арестъ; не будь мое имя Бернардъ, если я этого не сдѣлаю.

Тутъ послышались крики: "да здравствуетъ докторъ, да здравствуетъ ректоръ!"

Я подозрѣваю, что такъ усердствовали одни макрели, которые къ этому времени, подошли со всѣхъ сторонъ и не были подобно остальнымъ рыбамъ одержимы нѣмотою.

-- Теперь, господа, не угодно ли вамъ будетъ идти впередъ;-- обратился ректоръ къ чужеземнымъ священникамъ, которые выступили довольно смѣло, сопровождаемые барономъ де-Ламотъ. Слушайте, друзья и прихожане, люди англиканской церкви и диссентеры! Эти два священника иноземнаго диссентерскаго исповѣданья пришли проводить тѣло одной усопшей сестры своей до сосѣдняго кладбища, подобно тому какъ и вы, иноземцы и диссентеры, безпрепятственно хоронили своихъ усопшихъ. Я намѣренъ сопутствовать этимъ джентльменамъ до могилы, которая уже готова для принятія тѣла. Я буду отстаивать ея прахъ до тѣхъ поръ, пока его съ міромъ не предадутъ землѣ. Это такъ же вѣрно, какъ и то, что самъ я надѣюсь въ свое время опочить въ мирѣ.

Тутъ толпа громкими восклицаніями привѣтствовала мужественнаго ректора. Крики негодованія утихли. Погребальная процессія построилась въ порядокъ и направилась къ кладбищу, лежавшему за зданіемъ аббатства. Ректоръ шелъ между двумя католическими священниками.

По окончаніи обряда баронъ де-Ламотъ подошелъ къ ректору.

-- Monsieur le docteur, сказалъ онъ ему, вы показали себя героемъ; вы предупредили кровопролитіе...

-- Я душевно радуюсь этому, сэръ, отвѣчалъ ректоръ.

-- Вы спасли жизнь двухъ почтенныхъ служителей алтаря и избавили отъ поруганія смертные останки той...

-- Печальная повѣсть которой извѣстна мнѣ, сэръ, проговорилъ докторъ какимъ-то строгимъ голосомъ.

-- Я не богатъ, но позволите ли вы мнѣ вручить вамъ этотъ кошелекъ для раздачи вашимъ бѣднымъ?

-- Сэръ, мой долгъ велитъ мнѣ принять его, отвѣчалъ ректоръ. Въ кошелькѣ было сто луидоровъ, какъ я узналъ отъ него впослѣдствіи.

-- Позволите ли вы мнѣ, сэръ, пожать вашу руку, воскликнулъ несчастный баронъ съ умоляющимъ выраженіемъ въ голосѣ.

-- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ докторъ, пряча обѣ руки за спиною. На вашихъ рукахъ я вижу то, что не смывается пожертвованьемъ нѣсколькихъ гиней.

Ректоръ говорилъ самымъ чистымъ французскимъ языкомъ.

-- Покойной ночи, сынъ мой, обратился онъ ко мнѣ. Лучшее, что я могу пожелать тебѣ, это -- освободиться отъ вліянія этого человѣка.

-- Monsieur! воскликнулъ баронъ, машинально хватаясь за рукоятку шпаги.

-- Если я не ошибаюсь сэръ, въ послѣдній разъ вы показали свое искусство на пистолетахъ? проговорилъ докторъ Бернардъ и направился къ калиткѣ своего дома. Баронъ де-Ламотъ стоялъ, какъ громомъ пораженный.

ГЛАВА V.
МОЯ ПОѢЗДКА ВЪ ЛОНДОНЪ.

Каковы бы ни были отношенія доктора Бернарда къ старшимъ членамъ моего семейства, но къ намъ, младшимъ, т. е. къ маленькой Агнесѣ и ко мнѣ, онъ выказывалъ большое расположеніе. Онъ вообще считалъ себя человѣкомъ, чуждымъ всякихъ предубѣжденій и простиралъ свою либеральность въ отношеніи католиковъ до того, что свелъ знакомство съ семействомъ Уэстонъ. Маленькая Агнеса почти живьмя жила у этихъ Уэстоновъ, которые были къ ней очень внимательны. Они слыли въ околодкѣ за людей достаточныхъ, жили хорошо, держали свой экипажъ и верховыхъ лошадей. Жизнь они вели очень уединенную; но это, быть можетъ, потому, что по сосѣдству жило очень мало дворянскихъ католическихъ семействъ. Тѣ же дворяне католики, которые проживали въ Эронделѣ и Слиндонѣ были слишкомъ высокаго полета, чтобы знаться съ простыми сквайрами, которые только и умѣли, что охотиться на лисицъ да барышничать лошадьми. Г-нъ де-Ламотъ, бывшій джентльменомъ съ ногъ до головы, сошелся съ этими людьми на довольно короткую ногу; но дѣло въ томъ, что у него были съ ними общіе интересы, о чемъ я началъ догадываться лѣтъ съ десяти или двѣнадцати. Я часто ходилъ въ аббатство да свиданье съ моей маленькой Агнесой. Она росла настоящей барышней, у нея были всевозможные учителя, по преимуществу тѣ иностранцы съ выстриженными маковками, которые живьмя жили въ аббатствѣ. Ростомъ она была такъ высока, что матушка договаривала, что пора ей пудрить волосы. Другая рука должна была потомъ убѣлить эти волосы, но черные ли, сѣдые ли они мнѣ равно дороги....

Я по прежнему ходилъ въ Райскую школу и жилъ на хлѣбахъ у мистера Роджа и его пьянчужки дочери. Я мечталъ о поприщѣ моряка, но докторъ Бернардъ былъ сильно противъ этого и соглашался со мною только на томъ условіи, что я совсѣмъ покину Рай и Уинчельси, и поступлю на королевскую службу, подъ покровительствомъ добраго сэра Питера Дени.

Послѣ смерти графини Савернской г-нъ де-Ламотъ поселился въ нашихъ верхнихъ комнатахъ. Онъ отличался неутомимою дѣятельностью, то и дѣло ѣздилъ то верхомъ, то въ лодкѣ съ нашими рыбаками.

Комната маленькой Агнесы въ нашемъ домѣ всегда была для нея на готовѣ; и когда она пріѣзжала къ намъ, ее принимали какъ принцессу; но большую часть времени она проводила въ аббатствѣ, у мистриссъ Уэстонъ. Она царила вездѣ, И въ аббатствѣ, и въ цирюльнѣ, и въ ректорскомъ домѣ, гдѣ мистеръ и мистриссъ Барнардъ были, какъ и всѣ мы, ея покорнѣйшими слугами.

Тутъ будетъ у мѣста сказать вамъ, что я сдѣлался членомъ англичанкой церкви, благодаря матушкѣ, которая разсорилась съ нашими французскими протестантами, преслѣдовавшими ее за то, что она даетъ у себя притонъ папистамъ. Нашъ пасторъ, мистеръ Барелъ, постоянно изобличалъ ее въ своихъ проповѣдяхъ. Что касалось до меня, то я, каюсь, оставался довольно равнодушенъ къ проповѣдямъ вообще; довольно было съ меня и дѣдушкиныхъ поученій, которыми онъ угощалъ насъ по получасу утромъ и вечеромъ. Поученія эти я впускалъ въ одно ухо и выпускалъ въ другое. Однажды, помнится мнѣ, по поводу помады, состряпанной матушкой изъ свиного сала и бергамота, я уличилъ его въ безсовѣстной лжи. Онъ, именно, хотѣлъ завѣрить покупателя, что эта помада получена имъ прямо изъ Франціи отъ парикмахера самого Дофина. Покупатель уже совсѣмъ готовъ былъ раскошелиться, но я замѣтилъ; стахъ, дѣдушка, вы вѣрно не про ту помаду говорите; я самъ видѣлъ, какъ матушка готовила ее собственными руками. Заплакалъ дѣдушка отъ этихъ словъ моихъ. Онъ объявилъ, что я уморю его и просилъ, чтобы добрые люди сжалились надъ нимъ и ужь пришибли его разомъ. "И неужто, вопилъ онъ, не найдется медвѣдя, который откусилъ бы голову этому выродку и избавилъ бы свѣтъ отъ такого чудовища?" Пока дѣдушка съ плеткою въ рукѣ сокрушался о моихъ порокахъ и въ промежуткахъ своей рѣчи подчивалъ меня плеткой по плечамъ, на порогѣ цирюльни показался докторъ Бернардъ, проходившій мимо нашего дома. Плетка мигомъ выпала изъ дѣдушкиныхъ рукъ, и онъ принялся улыбаться и раскланиваться, освѣдомляясь о здоровьи его преподобія. Мѣра моего терпѣнья переполнилась: утромъ и вечеренъ меня угощали проповѣдями и каждый божій день ударами плетки.

"Посудите, сэръ, воскликнулъ я, заливаясь горячими слезами, какъ могу я почитать моего дѣдушку и матушку, когда дѣдушка такъ безсовѣстно лжетъ? И я разсказалъ, какъ было дѣло, при чемъ дѣдушка, не имѣя возможности опровергнуть меня, ограничивался тѣмъ только, что бросалъ на меня убійственные взгляды.

-- Послушайте, г. Дюваль, строго началъ докторъ Бернардъ. Мнѣ болѣе извѣстно про васъ и про ваши дѣла, чѣмъ вы думаете. Мой совѣтъ вамъ -- не притѣснять этого ребенка и бросить дѣло, которое васъ до добра не доведетъ. Знаю я, куда летаютъ ваши голуби и откуда они прилетаютъ; рано или поздно я доберусь до васъ, и тогда не ждите вы отъ меня пощады, которой сами вы не хотѣли оказать этому ребенку. Я знаю, что вы"...

Знаете ли вы какое слово докторъ Бернардъ шепнулъ на ухо моему дѣдушкѣ, уходя изъ лавки? Не назвалъ ли онъ его ханжою? Если назвалъ, ma foi! онъ не далекъ былъ отъ истины. Но дѣло въ томъ, что онъ назвалъ его контрабандистомъ, я названіе это, ручаюсь вамъ! приличествовало сотнямъ людей среди нашего прибрежнаго населенія. Наши пріятели "Макрели", явившіеся на зовъ барона де-Ламотъ занимались тѣмъ же промысломъ, и самъ баронъ участвовалъ въ ихъ экспедиціяхъ и стычкахъ съ таможенною стражею. Къ тому же почтенному братству принадлежала мужская половина семейства Уэстоновъ, и я могъ бы назвать вамъ имена первыхъ купцовъ и банкировъ въ Кэнтербри, Дуврѣ и Рочестрѣ, которые занимались этимъ промысломъ.

Привычка моя болтать обо всемъ, что было у меня на умѣ, навлекла мнѣ много непріятностей въ дѣтствѣ, но избавила меня въ то же время отъ большихъ золъ. Что вы подѣлаете съ мальчуганомъ, который если не такъ, то иначе да проболтается, о чемъ слѣдовало бы умолчать. Добрый ректоръ Бернардъ и мой покровитель сэръ Питеръ Дени (который былъ большой пріятель съ ректоромъ) часто подшучивали надъ этою особенностью моего характера и заливались хохотомъ, слушая мои разсказы. Если не ошибаюсь, у ректора былъ по этому поводу серьезный разговоръ съ матушкой, потому что она сказала: "онъ правъ; не пущу я больше мальчика шататься съ этимъ народомъ. Надо попытаться взростить хоть одного честнаго человѣка въ семьѣ".

На ректорѣ лежала обязанность собирать ренту за свой факультетъ въ Оксфордѣ, который владѣлъ значительною поземельною собственностью въ нашемъ графствѣ; два раза въ годъ ѣздилъ ректоръ въ Лондонъ, чтобы сдавать эти деньги. Въ тѣ времена поѣздка въ Лондонъ была далеко не безопаснымъ дѣломъ; если вы потрудитесь заглянуть въ Gentteman Magazine, то вы въ каждой мѣсячной хроникѣ найдете по одному или по два описанія грабежей, случившихся на большой дорогѣ. Въ школѣ у насъ только и разговоровъ было, что о разбойникахъ и о подвигахъ ихъ по большимъ дорогамъ. Такъ какъ мнѣ часто приходилось отправляться изъ дому въ Рай почти что ночью, чтобы поспѣть рано утромъ въ классы, то я счелъ за нужное купить пару маленькихъ пистолетовъ и началъ упражняться въ стрѣльбѣ изъ нихъ потихоньку отъ матушки, мистера Роджа и школьнаго учителя. Однажды, когда я разсуждалъ съ однимъ школьникомъ товарищемъ о томъ, чтобы мы стали дѣлать въ случаѣ нападенія, курокъ моего пистолета спустился и пуля оторвала полу у платья моего собесѣдника. Это приключеніе сдѣлало меня болѣе осмотрительнымъ, и съ той поры я сталъ заряжать свои пистолеты не пулями, а дробью.

Около Михайлова дня 1776 года докторъ Бернардъ сказалъ мнѣ: "Слушай пріятель Денисъ! Если твоя матушка позволитъ, то мнѣ хочется свозить тебя въ Лондонъ повидаться съ твоимъ крестнымъ отцемъ, сэромъ Питеромъ Дени. Я ѣду на дняхъ съ факультетскими деньгами, лошадей мы беремъ пополамъ съ сосѣдомъ Уэстономъ; такимъ образомъ не пройдетъ недѣли, какъ ты увидишь Тауеръ и восковыя издѣлія мистриссъ Сольмансъ.

Само собою разумѣется, я запрыгалъ отъ радости при этомъ предложеніи. Во всю ночь я не смыкалъ глазъ и все думалъ объ ожидающемъ меня удовольствіи; у меня было нѣсколько денегъ, и я задумалъ накупить Агнесѣ столько игрушекъ, сколько обыкновенно привозилъ ей баронъ. Поднявшись до свѣта, я принялся укладывать свои пожитки въ небольшой чемоданъ. Я зарядилъ дробью свой маленькій пистолетъ, засунулъ его въ боковой карманъ, и въ случаѣ встрѣчи съ разбойникомъ положилъ влѣпить ему цѣлый зарядъ дроби въ лицо. Почтовая карета стояла въ конюшнѣ ректора, недалеко отъ нашего дома. Слуга доктора. Браунъ, чистилъ экипажъ при свѣтѣ Фонарей, когда къ конюшенной двери подошелъ мистеръ Денисъ Дюваль. Боже, да скоро ли разсвѣтетъ? А! вотъ и лошади ѣдутъ изъ гостинницы королевской головы, а съ ними Паско, кривой почтальонъ. "Послушай-ка, Браунъ, вотъ мой чемоданъ, куда бы только помѣстить его?" говорилъ я. А мой чемоданъ былъ объемомъ всего съ изрядной величины яблочный пирогъ. Въ одинъ скачекъ очутился я въ каретѣ, и вотъ мы катимъ къ ректорскому дому. Мнѣ кажется, цѣлая вѣчность проходитъ въ ожиданіи ректора; наконецъ онъ выходитъ, дожевывая свой поджареный хлѣбъ. "Браунъ, не подсобить ли тебѣ укладываться", говорю я, и, представьте, всѣ смѣются! Но я такъ счастливъ, что по мнѣ, пожалуй, пускай смѣются. Я вижу огромный чепецъ добрѣйшей мистриссъ Бернардъ, кивающей намъ изъ окна гостиной. Карета наша трогается и, проѣхавъ около сотни ярдовъ, останавливается у аббатства. У окна аббатства стоитъ моя маленькая Агнеса въ бѣломъ платьѣ и въ чепчикѣ съ голубыми лентами, изъ подъ котораго выбиваются кудри. А вотъ и слуга мистера Уэстона выходить съ чемоданомъ; за нимъ слѣдуетъ господинъ его мистеръ Джемсъ Уэстонъ, добродушнѣйшій изъ двухъ братьевъ. Никогда не забуду я моего восторга при видѣ двухъ пистолетовъ, которые онъ сунулъ въ карманы кареты. Живъ ли теперь Томми Чапманъ, сынъ аптекаря въ Уэстегетѣ и помнитъ ли онъ, какъ я кивалъ ему головою изъ каретнаго окна? Онъ вытряхалъ на порогѣ цыновку въ то время, когда моя милость въ обществѣ своихъ благородныхъ друзей прокатила мимо аптеки его отца.

Первая станція Гамстритъ. Гостиница медвѣдя; въ нашу карету запрягаютъ сѣрую лошадь, да гнѣдую; я очень хорошо помню это обстоятельство. Вторая станція, Эшфордъ; третья станція... третьей-то я не помню, потому что заснулъ. Четвертая станція Медфортъ; гостиница Колокола.-- "А тутъ и пообѣдать можно", говоритъ докторъ Бернардъ, и я выпрыгиваю изъ кареты.

Докторъ Бернардъ любилъ располагаться на дорогѣ со всевозможными удобствами. Я думалъ, что онъ вѣкъ не докуритъ своей трубки, и пока онъ наслаждался ею, я успѣлъ заглянуть и на кухню, и на голубятню, и въ конюшню; наконецъ, потерявъ таки даромъ не мало времени, мы отправились въ дальнѣйшій путь.

Большую часть дороги у ректора съ мистеромъ Уэстономъ происходила полемика о преимуществахъ ихъ обоюдныхъ религій. Я подозрѣваю, что мистеръ Бернардъ нарочно съ этою цѣлью и предложилъ мистеру Уэстону мѣсто въ своей каретѣ, потому что споръ между двумя церквами представлялъ для него неизсякаемый интересъ. Къ вечеру этого дня юный Денисъ Дюваль заснулъ на плечѣ доктора Бернарда и проснулся только отъ внезапной остановки.

Мы находились среди пустынной мѣстности; у окна кареты я увидѣлъ человѣка на лошади.

-- Подайте-ка намъ вонъ тотъ ящикъ, и ваши деньги, проговорилъ онъ грубымъ голосомъ. О радость! Мы имѣли дѣло съ настоящимъ разбойникомъ!

Мистеръ Уэстонъ поспѣшно выхватилъ свои пистолеты.-- "Вотъ я тебя какими деньгами награжу, мошенникъ, отвѣчалъ онъ и, приставивъ дуло къ головѣ негодяя въ упоръ, спустилъ курокъ. О ужасъ! пистолетъ осѣкся. Онъ выстрѣлилъ изъ другаго: новая осѣчка!

-- Какой это мерзавецъ успѣлъ подготовить эту штуку, проговорилъ онъ, совсѣмъ растерявшись.

-- Живѣе, продолжалъ герой большой дороги, вынимайте-ка ваши...

Слѣдующее слово, послышавшееся за тѣмъ, было страшное проклятіе; дѣло въ томъ, что я въ эту минуту успѣлъ выхватить свой маленькій пистолетъ, который былъ заряженъ дробью и весь зарядъ всадилъ разбойнику въ лицо. Разбойникъ зашатался, и мнѣ показалось, что онъ сейчасъ выпадетъ изъ сѣдла. Тутъ испуганный почтальонъ погналъ лошадей, и мы понеслись галопомъ. "Не остановиться ли намъ и не захватить ли съ собою этого негодяя, сэръ? обратился я къ ректору. Но при этомъ мистеръ Уэстонъ толкнулъ меня съ какою-то досадой и сказалъ: "Нѣтъ, нѣтъ, начинаетъ темнѣть, намъ надо скорѣй убираться отсюда". Я былъ въ такомъ восторгѣ при мысли, что я, маленькій мальчикъ, застрѣлилъ настоящаго разбойника, что хвастовству моему не было границъ. Пріѣхавъ въ Лондонъ, мы отправились въ Ормондъ-Стритъ, гдѣ мой покровитель жилъ въ великолѣпномъ домѣ, и гдѣ жена его, леди Дени, приняла меня чрезвычайно ласково. Нечего и говорить, что дѣло съ разбойникомъ было снова поднято, и я получилъ въ воздаяніе за Свою храбрость, какъ отъ самого себя, такъ и отъ другихъ, подобающую дань похвалъ.

Не утаю отъ васъ, что у сэра Питера Дени мнѣ было отведено помѣщеніе внизу, въ комнатѣ экономки, мистрисъ Джагико. Но я такъ полюбился миледи, что она то и дѣло призывала меня на верхъ, брала меня съ собою кататься и приставила даже ко мнѣ лакея. Этому лакею поручила она показать мнѣ всѣ достопримѣчательности города и свозить меня въ театръ.

Мое приключеніе съ разбойникомъ попало въ газеты и дошло даже до ушей моего всемилостивѣйшаго монарха. Гуляя однажды съ сэромъ Питеромъ въ Кьюскомъ саду, я удостоился лицезрѣть его величество,-- прогуливавшагося въ обществѣ королевы, принца Уэльскаго, тески моемо, епископа оснабрукскаго и двухъ или трехъ принцессъ. Ея Величество милостиво поклонилась сэру Питеру и вступила съ нимъ въ разговоръ. Добрѣйшій изъ монарховъ, взглянувъ при этомъ на своего вѣрноподаннаго и покорнѣйшаго слугу, проговорилъ: "Какъ, такъ? Это тотъ самый маленькій мальчикъ, что выстрѣлилъ въ разбойника? Выстрѣлилъ ему въ лице. Въ лице ему выстрѣлилъ!" Король спросилъ у сэра Питера, къ чему я готовлюсь, и сэръ Питеръ отвѣчалъ, что я надѣюсь быть морякомъ на службѣ его величества.

Могу васъ завѣрить, что, возвратившись домой, я былъ принятъ съ великимъ почетомъ. Въ Рай и въ Уинчельси множество людей приставали ко мнѣ съ распросами о томъ, что говорилъ король. По возвращеніи домой мы узнали, что съ мистеромъ Джозефомъ Уэстономъ случилось большое несчастіе. Въ самый день нашего отъѣзда онъ отправился на охоту, и перелѣзая черезъ изгородь, зацѣпилъ ружейнымъ замкомъ за сучекъ; ружье выстрѣлило несчастному джентльмену прямо въ лице и всадило ему множество дробинокъ въ лѣвую щеку и въ глазъ.

-- Боже правый! Зарядъ дроби въ лице? Какое странное стеченіе обстоятельствъ!-- воскликнулъ докторъ Бернардъ, бывшій у насъ на другой день нашего пріѣзда въ гостяхъ.

-- Глядя на васъ, docteur, можно паду мать, что вы это сдѣлали, смѣясь проговорилъ баронъ де-Ламотъ. Сколько разъ говаривалъ я ему: "эй смотри, Уэстонъ, подстрѣлишь самъ себя, таская такъ неосторожно ружье." У него одинъ былъ отвѣтъ, что ему на роду не написано погибнуть отъ пули.

-- Но, знаете ли вы, баронъ, что докторъ Бледсъ вынулъ у него изъ глаза лоскутки крепа и тринадцать или четырнадцать дробинокъ? Какъ великъ былъ твой зарядъ, Денни, которымъ ты выстрѣлилъ въ разбойника?

-- Quid autem vides festucum in oeulo fratris toi, докторъ, проговорилъ баронъ. Славное ученіе! только какое оно, протестантское или папистское? На это ректоръ опустилъ голову и проговорилъ: Баронъ, вы уличили меня, я былъ неправъ глубоко неправъ.

Де-Ламотъ сталъ подсмѣиваться надъ подозрѣніями ректора. "Священники и женщины всѣ на одинъ покрой, прошу у васъ извиненія, добрѣйшая madame Дюваль, какъ тѣ, такъ и другія смерть любятъ посплетничать и всегда готовы предполагать въ ближнемъ дурное. Я же говорю вамъ, что сто разъ видалъ Уэстона съ ружьемъ, и онъ всегда былъ неостороженъ, перелѣзая черезъ заборы."

-- Но лоскутки крепа...

-- Фу, ты! Да, вѣдь, онъ же былъ въ траурѣ. И не стыдно тебѣ, Дени, выводить такія сплетни? лучше выбрось изъ головы такія мысли; не дѣлай себѣ Уэстона врагомъ. Если бы кто про меня это сказалъ, я застрѣлилъ бы его.

-- Но если бы это была правда?

-- Parbleu! Тѣмъ болѣе я бы его застрѣлилъ! воскликнулъ баронъ, топнувъ ногою.

Въ первый же разъ, когда онъ увидѣлъ меня безъ свидѣтелей, онъ снова возвратился къ этому разговору.

-- Слушай-ка, Деннизаль, сказалъ онъ; ты теперь становишься большимъ мальчикомъ; помни мой совѣтъ: пріучайся держать языкъ за зубами. Твои подозрѣнія относительно мистера Джозефа и безумны, и преступны. Помнишь тотъ разъ, когда я воротился домой и ты схватилъ меня за руку, а я вскрикнулъ и началъ ругаться? Не отпираюсь, я самъ тогда былъ раненъ.

-- Но вѣдь я же тогда никому ничего не сказалъ, сэръ?

-- Да, я долженъ отдать тебѣ справедливость, ты никому ничего не сказалъ. И спасибо тебѣ за это. Такъ-то, мой миленькій, пріучайся не все говорить, что знаешь.

Баронъ де-Ламотъ держалъ въ ту пору трехъ лошадей; онъ сорилъ деньгами, задавалъ у себя на верху славныя пирушки и никогда не спорилъ съ матушкой изъ за счетовъ, которые она на него писала. Я старался слѣдовать его совѣту и держать языкъ на привязи. "Славнаго гуся, Денни, принесли къ вамъ," говорила мнѣ подчасъ мистриссъ Бернардъ.

-- Такъ точно, сударыня, гусь очень хорошій.

-- Часто у барона бываютъ обѣды?

-- Онъ ни одного дня не пропуститъ безъ обѣда, сударыня.

-- А что видается съ Уэстонами?

-- Да, сударыня, отвѣчалъ я на этотъ разъ съ глубокимъ вздохомъ. Причину этого вздоха я вамъ, пожалуй, открою. Дѣло въ томъ, что хотя мнѣ было всего тринадцать лѣтъ, а Агнесѣ восемь, я любилъ ее всею силою души моей. То была единственная женщина, которую я любилъ, какъ мальчикомъ такъ и взрослымъ мужчиной. Я нишу эти слова въ моемъ Ферпортскомъ кабинетѣ, между тѣмъ, какъ моя старушка дремлетъ противъ меня надъ своей книгою, поджидая сосѣдей, которые должны придти жъ чаю и составить робберъ. Когда Мои чернила всѣ выдутъ и небольшой разсказъ мой допишется до конца, и колокола сосѣдней церкви, которые теперь призываютъ къ вечерней молитвѣ, будутъ звонить по усопшемъ Денисѣ Дювалѣ, тогда прошу васъ, добрые сосѣди, припомнить, что я не любилъ ни одной женщины, кромѣ этой дамы, и оставьте подлѣ меня мѣстечко и для нея, когда настанетъ и ея очередь.

Въ послѣднее время Агнеса все рѣже и рѣже показывалась въ нашемъ домѣ. На другой день послѣ достопамятной поѣздки въ Лондонъ, я явился въ аббатство, набивъ себѣ карманы подарками для нея. Лакей впустилъ меня довольно вѣжливо въ сѣни, но объявилъ, что миссъ уѣхала кататься съ мистриссъ Уэстонъ, и что я могу посылку свою оставить, а самъ уйдти.

Но, вѣдь, мнѣ хотѣлось отдать лично свою посылку. Въ эти двѣ недѣли разлуки Агнеса у меня ни разу не выходила изъ головы. Я имѣлъ при себѣ маленькую памятную книжку, въ которой записалъ по французски все, видѣнное мною въ Лондонѣ. (При этомъ, я долженъ вамъ покаяться, что дѣло не обошлось у меня безъ грубыхъ грамматическихъ ошибокъ.) Мнѣ хотѣлось прочитать эти записки Агнесѣ.

На слѣдующій день я опять отправился въ аббатство, но меня опять не допустили къ mademoiselle de Савернъ. Къ вечеру однако я получилъ отъ нея записку, въ которой она благодарила своего "милаго брата за чудесную книжку", и это было мнѣ большимъ утѣшеніемъ. На другой день рано утромъ я отправился въ школу, и всю недѣлю проработалъ прилежно, чтобы сдержать слово, данное доктору Бернарду. Казалось, желанная суббота, день покоя, никогда не настанетъ для меня, но, въ свое время она-таки настала и я зашагалъ по дорогѣ въ Уинчельси съ быстротою, на какую только были способны мои ноги.

Я нѣсколько разъ ходилъ въ аббатство, но все безуспѣшно. Наконецъ слуга объявилъ мнѣ: "У насъ здѣсь некому стричь волосы, намъ не нужно ни помады, ни мыла, понимаете ли вы?" и захлопнулъ у меня подъ носомъ дверь. Я былъ ошеломленъ этой дерзостью, и внѣ себя отъ бѣшенства и негодованья отправился къ мистриссъ Барнардъ и разсказалъ ей о случившемся. Я сказалъ ей, что люблю маленькую Агнесу больше всего на свѣтѣ. (Всѣ добрыя женщины свахи въ душѣ. Добрѣйшая мистриссъ Барнардъ не замедлила разгадать состояніе моего духа, и была тронута моей юношеской страстью.) Слушая меня, эта почтенная женщина не разъ отирала слезы. Но этимъ не ограничилось ея участіе. Она пригласила меня къ чаю въ первую же середу, и кого же бы вы думали я встрѣтилъ у нея, когда пришелъ? Да кому же и быть, какъ не маленькой Агнесѣ, которая краснѣя подошла ко мнѣ, подставила мнѣ для поцѣлуя свою маленькую щечку и принялась плакать. И какъ же она плакала! Въ этой комнатѣ насъ рюмило трое: плтидесятилѣтняя дама, тринадцатилѣтній мальчикъ и семилѣтняя дѣвочка. Ну, а что же бы вы думали произошло вслѣдъ за тѣмъ? Какъ и слѣдовало ожидать, пятидесятилѣтняя дама вспомнила, что забыла на верху свои очки и что ей надо за ними сходить. Тогда маленькая дѣвочка принялась разсказывать своему Денни, какъ она тосковала по немъ, и какъ на него всѣ сердиты въ аббатствѣ, такъ что даже имя его запрещено произносить. "Въ особенности золъ на тебя мистеръ Джозефъ, который, съ тѣхъ поръ, какъ съ нимъ случилось это несчастье, сталъ просто невыносимъ. Разъ, когда ты приходилъ къ намъ, онъ стоялъ за дверью съ кнутомъ; онъ хотѣлъ впустить тебя въ домъ и избить до полусмерти; помѣшали ему только мистриссъ Уэстонъ да мистеръ Джемсъ, который сказалъ: "полно тебѣ дурить, Джо". Должно быть ты что нибудь сдѣлалъ этому мистеру Джозефу, что онъ такъ сердитъ на тебя, дорогой Денни. Какъ онъ только имя твое услышитъ, выходитъ изъ себя и такъ ругается, что страшно слушать".

-- Такъ онъ караулилъ меня съ кнутомъ? переспросилъ я. Въ такомъ Случаѣ я знаю, что мнѣ дѣлать: я всюду буду ходить съ пистолетомъ. Ужь я на своемъ вѣку подстрѣлилъ одного молодца, если кто другой осмѣлятся угрохать мнѣ, я съумѣю и отъ этого оборониться.

Моя дорогая Агнеса разсказала мнѣ, что всѣ въ аббатствѣ къ ней очень добры -- только мистера Джозефа она терпѣть не монетъ; что къ ней ходятъ очень хорошіе учителя, всѣ кзъ духовныхъ, и гадаютъ ей уроки, которые она учитъ наизусть, прогуливаясь вводъ и впередъ по огородной дорожкѣ; (я зналъ этотъ огородъ, вжалъ стѣну, составлявшую часть стараго монастырскаго зданія, зналъ и дорожку, замыкавшуюся грушевымъ деревомъ.) Она добавила, что каждое утро въ одинадцать часовъ ходитъ по этой дорожкѣ и учитъ уроки.

Тутъ мистриссъ Барнардъ, отыскавъ свои очки, возвратилась въ комнату. "А теперь дѣтки, пора и по домамъ, замѣтила намъ добрая старушка".

Передъ отправленіемъ въ школу я успѣлъ осмотрѣть старую стѣну, изъ за которой возвышалось грушевое дерево. Вскарабкавшись на стѣну, я заглянулъ въ огородъ. "Такъ вотъ она дорожка, на которую Агнеса ходитъ учить свои уроки?" подумалъ я... Въ скоромъ времени мистеръ Денисъ Дюваль выучилъ этотъ урокъ наизусть, и прилагалъ его къ дѣлу.

Однажды, во время рождественскихъ вакацій, когда на дворѣ стоялъ сильный морозъ, маленькая Агнеса не вышла въ огородъ учить свои уроки; да и то сказать, только идіоту могло придти въ голову, что она выйдетъ изъ дому и въ такую погоду. За то по тропинкѣ, бѣлѣвшей инеемъ, прогуливался Джозефъ Уэстонъ съ повязкою на глазу. Къ несчастію у него оставался цѣлъ еще другой глазъ, которымъ онъ меня увидѣлъ. Въ ту же минуту меня оглушило страшное ругательство и мимо моей головы пролетѣлъ кирпичъ, брошенный съ такою силою, что если бы онъ попалъ въ меня, то вышибъ мнѣ и глазъ и мозгъ, изъ головы. Въ одно мгновеніе я слѣзъ со стѣны на улицу. Надъ моей головой пролетѣло еще нѣсколько кирпичей, адресованныхъ на мое имя, но къ частью они не попали въ цѣль.

ГЛАВА VI.
Я ИЗБАВЛЯЮСЬ ОТЪ ВЕЛИКОЙ ОПАСНОСТИ.

Дома я никому не разсказывалъ о своемъ приключеніи въ саду аббатства кромѣ monsieur де-Ламотъ; матушкѣ я не имѣлъ ни малѣйшаго желанія сообщать о немъ, боясь, чтобы она не угостила меня снова своими обычными нравоученіями въ видѣ пощечинъ, которыя, по моему мнѣнію, становились мнѣ уже не по лѣтамъ. И точно, я успѣлъ уже сдѣлаться большимъ мальчикомъ. Когда мнѣ исполнилось тринадцать лѣтъ, между шестидесятью воспитанниками Покака не было и шести человѣкъ, которые могли справиться со мною въ стычкахъ; но и этимъ немногимъ силачамъ -- товарищамъ я никогда не подставлялъ свою спину безъ сопротивленія. Правда, я зналъ, что изъ боя мнѣ не выйдти побѣдителемъ, но зналъ тоже, что навѣрное успѣю побить посъ или глазъ у своего противника. Въ особенности памятенъ мнѣ одинъ мальчикъ, Томъ Парритъ по имени, который былъ старше меня тремя годами. Бой между нами долженствовалъ быть такимъ же неровнымъ боемъ, какъ между небольшимъ фрегатомъ и семидесяти-четырехпушечнымъ кораблемъ; но, тѣмъ не менѣе, бой этотъ разъ состоялся. Мы нанесли другъ другу нѣсколько ударовъ, послѣ которыхъ Томъ, заложивъ руку въ карманъ и какъ-то уморительно глядя на меня подбитымъ глазомъ, которымъ я его наградилъ, проговорилъ: "слушай, Денни: конечно, если бы я захотѣлъ, я бы могъ съ тобой справиться; ты и самъ это очень хорошо понимаешь; но дѣло въ томъ, что мнѣ лѣнь, и нѣтъ ни малѣйшей охота продолжать драку". При этомъ одинъ изъ свидѣтелей боя позволилъ было себѣ хихикнуть; но Томъ далъ ему такую затрещину, что у того, ручаюсь вамъ, всю насмѣшливость какъ рукой сняло. Кстати замѣчу здѣсь, что пріобрѣтенное мною въ школѣ знакомство съ благороднымъ кулачнымъ искусствомъ пригодилось мнѣ потомъ на военныхъ корабляхъ его величества.

Что касается пощечинъ и ударовъ палкою, преслѣдовавшихъ меня дома, то я подозрѣваю, что monsieur де-Ламотъ имѣлъ по поводу ихъ объясненіе съ моей матушкой и выставилъ ей на видъ, что я уже слишкомъ великъ для такого рода обращенія. И точно, четырнадцати лѣтъ отъ роду я былъ ростомъ съ моего дѣда и въ случаѣ стычки, безъ малѣйшаго труда могъ бы сшибить его съ хилыхъ ногъ и справился бы съ нимъ въ какихъ нибудь пять минутъ. Быть можетъ, вы найдете, что такой отзывъ съ моей стороны не довольно почтителенъ; но я и не хвалюсь особенной привязанностью къ нему: я некогда не могъ чувствовать къ нему мы малѣйшаго уваженія. Были въ его жизни такіе факты, которые, сдѣлавшись мнѣ извѣстными, оттолкнули меня отъ него, и громкія его разглагольствованія о благочестіи только увеличивали мое недовѣріе къ нему. Monsieur mon fils, если ты когда нибудь женишься и у тебя будетъ сынъ, я надѣюсь, что мальчуганъ этотъ будетъ знать своего дѣда за честнаго человѣка, и что вамъ можно будетъ помянуть добрымъ словомъ этого дѣда, когда самъ я буду лежать подъ цвѣтущими маргаритками. И такъ, Ламотъ былъ виновникомъ "отмѣненія пытки" въ нашемъ семействѣ, и и былъ ему душевно за эти благодаренъ. Странное смѣшеніе чувствъ внушалъ мнѣ этотъ человѣкъ. Когда онъ хотѣлъ, то умѣлъ быть джентльменомъ въ полномъ смыслѣ этого слова; онъ сорилъ деньгами, былъ остроумомъ (какимъ-то черствымъ, жестокимъ остроуміемъ) и выказывалъ нѣжную привязанность къ Агнесѣ. И что-же? Глядя на его желтое, красивое лице, я чувствовалъ, какъ холодная дрожь пробѣгала по моему тѣлу, хотя я и не зналъ еще въ то время, что отецъ Агнесы палъ отъ его руки.

Когда я разсказалъ ему, какъ мистеръ Джо Уэстонъ салютовалъ меня цѣлымъ градомъ картечяй, лицо у него замѣтно вытянулось. Тутъ же я сообщилъ ему объ одномъ поразившемъ меня обстоятельствѣ, о томъ именно, что крикъ и ругательства, которыми привѣтствовалъ меня Уэстонъ, увидѣвъ меня на стѣнѣ, были поразительно похожи на проклятіе, вырвавшееся у человѣка, съ крепомъ на лицѣ, въ котораго я выстрѣлилъ въ почтовой каретѣ.

-- Bah, bêtise! отвѣтилъ на это Ламотъ. А ты что дѣлалъ на стѣнѣ? Вѣдь въ твои лѣта ужъ кажется, не лазятъ воровать груши.

Тутъ я, что грѣха таить, покраснѣлъ.

-- Мнѣ послышался чей-то голосъ, отвѣчалъ я. Ну, словомъ, я услышалъ, что Агнеса пѣла въ саду и... и я вскарабкался на стѣну, чтобы посмотрѣть на нее.

-- Какъ! ты... ты, отродье цирюльника, перелѣзаешь заборы, чтобы повидаться съ дѣвицею Агнссою де-Савернъ, принадлежащею къ одному изъ знатнѣйшихъ родовъ въ Лотарингіи? проревѣлъ Ламотъ съ дикимъ хохотомъ. Parbleu! по-дѣломъ тебя отпотчивалъ monsieur Уэстонъ.

-- Серъ! заговорилъ я въ страшномъ бѣшенствѣ. Хоть я и цирюльникъ, но предки мои были честными протестантскими священниками въ Альзасѣ, и мы, во всякомъ случаѣ, не хуже господъ, грабящихъ по большимъ дорогамъ. Гм! цирюльникъ, продолжалъ я. А я такъ присягнуть готовъ, что человѣкъ, выругавшій меня въ саду и тотъ, котораго я подстрѣлилъ на дорогѣ, одно и то же лице; и я пойду къ доктору Бернарду и присягну ему въ этомъ.

Съ минуту баронъ простоялъ съ изумленнымъ и угрожающимъ выраженіемъ на лицѣ. "Tu me menaces, je crois, petit manant, проговорилъ онъ, заскрежетавъ зубами. Слушай Денисъ Дюваль! Держи языкъ за зубами, не то, не сдобровать тебѣ. Ты наживешь себѣ враговъ, самыхъ неразборчивыхъ въ способахъ мщенія и самыхъ ужасныхъ,-- понимаешь ли? Я поручилъ Mademoisele Агнесу де-Савернъ заботамъ этой чудной женщины, мистрисъ Уэстонъ, потому что въ аббатствѣ она встрѣчаетъ общество болѣе приличное для дѣвицы ея происхожденія, чѣмъ то, которое она могла бы встрѣтить въ лачугѣ твоего дѣда, parbleu! А ты осмѣливаешься лазить по заборамъ, чтобы взглянуть ни графиню де-Савернъ? Эй, берегись, чтобы: тебѣ не попасться въ ловушку, mon garèon! Vive Dien! если я еще увижу тебя на этой стѣнѣ, я выстрѣлю въ тебя, moi le premier! Онъ позволяетъ небѣ вздыхать по Агнесѣ Савернской. Ха, ха, ха!" Онъ осклабился и сдѣлался поразительно похожъ на того двукопытаго джентльмена, про котораго случалось говорить доктору Бернарду.

Я почувствовалъ, что съ этой минуты между мною и Ламотомъ завязалась война. Около этого времени я какъ-то внезапно выросъ въ молодаго человѣка и пересталъ быть тѣмъ болтливымъ, податливымъ ребенкомъ, какимъ былъ еще прошлаго года. Я объявилъ дѣдушкѣ, что не намѣренъ болѣе поддаваться тѣмъ наказаніямъ, которымъ старикъ имѣлъ обыкновеніе подвергать меня; когда же разъ матушка на меня замахнулась, я хлопнулъ ее ко рукѣ и схватилъ ее такъ крѣпко, что матушка перепугалась. Съ тѣхъ поръ она ни разу не поднимала на меня руку. Мнѣ даже кажется, что моя выходка понравилась ей, и вскорѣ она просто на просто начала меня баловать. Ничего она не жалѣла для моихъ нарядовъ. Знаю я, откуда получалась шелковая матерія, которая пошла на мой великолѣпный новый жилетъ, и батистъ, изъ котораго надѣлали мнѣ рубашки съ манжетами, и сильно сомнѣваюсь, чтобы за эти предметы была заплачена таможенная пошлина. Посмотрѣли бы вы, какъ, отправляясь въ церковь, я заломилъ шляпу на бекрень и важно наступалъ впередъ. Когда Томъ Боллисъ, сынъ булочника, вздумалъ подсмѣяться надъ моимъ богатымъ нарядомъ, я замѣтилъ ему: "Томъ, я готовъ въ понедѣльникъ снять на полчаса мой кфтанъ и жилетъ и подраться съ тобою, если ужъ тебѣ такая охота приспѣла, но сегодня не будемъ ссориться и пойдемъ въ церковь".

Кстати о церкви: я не хочу вдаваться по этому предмету ни въ какія самовосхваленія. Это дѣло касается только человѣка и его совѣсти. Знавалъ я людей, очень шаткихъ въ дѣлѣ вѣры и являвшихся чистыми и праведными въ своей жизни; точно такъ же встрѣчался и съ громко разглагольствовавшими о своей набожности и далеко не безукоризненными въ своей нравственности, жестокими и несправедливыми въ своихъ поступкахъ. Къ разряду-то послѣднихъ принадлежалъ у насъ дома одинъ старенькій старичекь, да проститъ ему Господь! Когда я узналъ его жизнь, проповѣди его, которыя онъ говорилъ денно и нощно, начали приводить меня въ такое, бѣшеное негодованье, что надо еще удивляться, какъ а совсѣмъ не вдался въ кощунство и распутство. Знавалъ я не одного молодаго человѣка, свихнувшагося съ пути и развращеннаго только потому, что узда дисциплины била слишкомъ туго подтянута на немъ, и потому, что проповѣдникъ его постоянно напѣвалъ ему въ уши поученія въ духѣ своего собственнаго доведенія. Я благодарю судьбу, пославшую мнѣ лучшаго наставника, чѣмъ мой старый дѣдъ, никогда не выпускавшій платки или трости изъ рукъ. Этимъ наставникомъ былъ мой добрый другъ, докторъ Бернардъ; до сихъ поръ я хорошо помню всѣ разговоры, которые я имѣлъ съ нимъ, и я убѣжденъ, что они-то и имѣли вліяніе на мою послѣдующую жизнь. Если бы я былъ такъ, же легкомысленъ и безнравственъ, какъ многіе изъ моихъ знакомыхъ и сосѣдей, онъ пересталъ бы пихать ко мнѣ всякое участіе; и вмѣсто того, чтобы носить эполеты его величества (которые, я надѣюсь, не обезславилъ) я, быть можетъ, плавалъ бы въ лодкѣ контрабандистовъ или разъѣзжалъ бы до ночамъ съ небольшимъ отрядомъ всадниковъ, вооруженный съ ногъ до головы на случай схватки, какъ дѣлывалъ, по собственному его сознанію, злополучный Ламохъ. Добрая моя матушка, хотя она впослѣдствіи и перестала промышлять контрабандою, никогда не метла понять, что въ ней можетъ быть преступнаго; она разсматривала это дѣло, какъ игру, въ которой вы ставите свой закладъ, и рискуете потерять его, но за то можете выиграть и больше. Она съ своей стороны перестала играть въ эту игру, не потому, чтобы сочла ее безчестною, но потому, что она перестала быть для нея выгодною. Виновникомъ того, что она отстала отъ стараго своего промысла, былъ monsieur Денисъ, ея сынъ.

Что касается до меня, то я съ благодарностью сознаюсь, что научился смотрѣть на это дѣло съ иной, болѣе строгой точки зрѣнія, не только отъ проповѣдей нашего ректора (двѣ или три изъ нихъ, на текстъ "воздадите кесарево кесареви" возбудили великую ярость между многими изъ его прихожанъ) но и изъ частыхъ разговоровъ съ нимъ. Въ этихъ разговорахъ онъ старался внушить мнѣ, что я не въ правѣ нарушать законы моего отечества и обязанъ имъ повиноваться, какъ и всякій честный гражданинъ. Онъ зналъ (хотя никогда и не говорилъ мнѣ, умалчивая объ этомъ дѣлѣ по своей добротѣ), что бѣдный отецъ мой умеръ отъ ранъ, полученныхъ ямъ при стычкѣ контрабандистовъ съ таможенною стражею; но онъ выставилъ мнѣ на видъ, что подобная жизнь дѣлаетъ человѣка безнравственнымъ, скрытнымъ и безчестнымъ; что она увлекаетъ его въ среду отчаянныхъ товарищей и ставитъ въ необходимость сопротивляться законной власти кесаря посредствомъ мятежа и даже, порою, убійства. "Съ матерью твоей, мой милый Денисъ, я употреблялъ другіе доводы, продолжалъ этотъ добрый человѣкъ. Мы съ адмираломъ задумали сдѣлать изъ тебя настоящаго джентльмена. У твоего старика-дѣда довольно денегъ, чтобы намъ содѣйствовать, если только ему заблагоразсудится. Я не стану слишкомъ разыскивать, откуда у него взялись эти деньги; ясно только то, что мы не можемъ сдѣлать джентльмена изъ мальчика контрабандиста, который рискуетъ въ одно прекрасное утро угодить въ каторгу, или же, въ случаѣ вооруженнаго сопротивленія, можетъ быть..." Тутъ добрый ректоръ приложилъ руку къ своему уху и жестомъ изобразилъ наказаніе, которымъ обыкновенно наказывался разбой во дни моей молодости. "Мой Денни, неправда ли, не захочетъ разъѣзжать съ лицемъ, завѣшеннымъ крепомъ, и стрѣлять изъ пистолета въ таможенную стражу? Нѣтъ, я молю Бога, чтобы ты всегда могъ честно глядѣть въ глаза цѣлому свѣту. Ты будешь воздавать кесарево кесареви, ну, а остальное ты знаешь, дитя мое."

Надо вамъ сказать, что я замѣтилъ въ этомъ человѣкѣ ту особенность, что, касаясь извѣстнаго предмета, онъ весь преисполнялся невольнымъ чувствомъ какого-то священнаго ужаса и какъ-то притихалъ при одной мысли объ этомъ священномъ предметѣ. Какъ мало онъ походилъ на дѣдушку, болтавшаго своя проповѣди (и на многихъ другихъ, слышанныхъ мною проповѣдниковъ) и произносившаго Его имя такъ же безпечно, какъ и всякое другое и... но кого же я берусь судить? и къ чему, бѣдный мой дѣдъ, стану я, по прошествіи столькихъ лѣтъ, вынимать спицу мзз твоею наэа?... Какъ бы то ни было, напившись въ этотъ вечеръ чаю у моего любезнаго ректора, и отправляясь домой, я далъ себѣ обѣтъ, что съ этого дня буду стараться вести честную жизнь; а поклялся, что уста мои будутъ изрекать только правду и рука моя не осквернится тайнымъ преступленіемъ. Разговаривая такимъ образомъ съ самимъ собою, я увидѣлъ свѣтъ въ окнѣ моей дорогой дѣвочки, увидѣлъ звѣзды? мерцавшія надъ моею головою и почувствовалъ себя счастливымъ и бодрымъ, какъ никто.

Отправляясь въ школу черезъ Уэстстритъ, я безъ сомнѣнія дѣлалъ большой крюкъ. Я могъ идти болѣе прямою дорогою, но тогда не видать бы мнѣ одного окна; то было маленькое окошечко, помѣщавшееся подъ самою кровлею дома въ аббатствѣ; въ немъ мерцала свѣча вплоть до девяти часовъ, когда она обыкновенно гасилась. Не такъ давно еще, когда мы переправляли французскаго короля черезъ Кале экспедиціей начальствовалъ его высочество герцогъ Кларенсъ), я не утерпѣлъ и нанялъ почтовую карету изъ Дувра, чтобы взглянуть на это старое окошечко въ домѣ Уинчельсійскаго аббатства. Тутъ я вновь пережилъ былыя слезы, былое горе, былую драму. Я вздыхалъ такъ же сантиментально, какъ сорокъ лѣтъ тому назадъ, какъ будто съизнова постигли меня невзгоды моего дѣтства, и я снова сталъ тѣмъ школьникомъ, который, возвращаясь къ своимъ учебнымъ занятіямъ, бросалъ прощальный взглядъ на свое сокровище. Мальчикомъ я обыкновенно наровилъ проходить мимо этого окна около девяти часовъ, и какія горячія молитвы возносились тогда къ небу о милой обитательницѣ этой комнатки. Она знала тѣ дни, по которымъ я приходилъ домой, знала часы, въ которые я отправлялся въ школу и возвращался оттуда. Моя маленькая красавица выставляла на окнѣ разные условные знаки (напримѣръ: цвѣтокъ, означавшій, что все обстоитъ благополучно, поперечную занавѣску, или что нибудь другое въ томъ же родѣ); надѣюсь, что никто не осудитъ ее за эти маленькія военныя хитрости. Мы порѣшили между собою считать ее плѣнницей, находящейся въ рукахъ непріятеля; у насъ же не было другихъ способовъ поддерживать сношенія, кромѣ этихъ невинныхъ хитростей, которыя всѣми допускаются въ любви и на войнѣ. Monsieur де Ламотъ жилъ по прежнему въ нашемъ домѣ, когда только дѣла не заставляли его отлучаться, чтовиронемъ "ручалось довольно часто; но, какъ я уже скакалъ, мы съ нимъ почти не говорили послѣ омисанрасо мноюнеіфіятнаго разговора, и доброе согласіе между нами никогда ужа бокае не возстановлялось.

Онъ предупредилъ меня, что есть у меня еще другой врагъ, и факты разительнымъ образомъ подтвердили его слова. Однажды, въ воскресенье вечеромъ, отправляясь въ школу, я подвергся вторичному бомбардированію кирпичами, и на этотъ разъ моя красивая шляпа, съ заломленными къ верху краями, которую подарила мнѣ матушка, сильно пострадала и утратила свой модный фасонъ. Я разсказалъ объ этомъ вторичномъ покушеніи доктору Бернарду, и добрый докторъ слегка призадумался. Онъ началъ думать, что не совсѣмъ ошибался, когда караулилъ въ глазу Джозефа Уэстонъ зловѣщій огонекъ. Впрочемъ мы сговорились помалчивать объ этомъ дѣлѣ. Каково же было мое удивленіе, когда, недѣли двѣ епустя, въ воскресенье же вечеромъ, отправляясь тою же дорогою въ школу, я встрѣтилъ доктора Бернарда и мистера Уэстонъ разгуливающими вмѣстѣ. Въ нѣсколькихъ шагахъ за городскими воротами находится поле, окруженное низкимъ заборомъ; докторъ Бернардъ, проходя этимъ полемъ за четверть часа до того времени, когда я обыкновенно проходилъ этимъ мѣстомъ, встрѣтилъ мистера Джозефа Уэстонъ, расхаживавшаго за каменной изгородью.

-- Добраго вечера, Денни, проговорилъ докторъ, подойдя во мнѣ съ своимъ спутникомъ; но угрюмый мистеръ Уэстонъ не сказалъ ни слова. Ну что, пріятель, не бросалъ ли кто тебѣ опять кирпичами въ голову? продолжалъ ректоръ.

Я отвѣчалъ, что ничего за боюсь, что у меня есть хорошій пистолетъ, заряженный на этотъ разъ пулей.

-- Онъ ранилъ этого мерзавца въ тотъ же день, когда и вы были ранены, мистеръ Уэстонъ, замѣтилъ докторъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ, прорычалъ собесѣдникъ.

-- И, вообразите, ваше ружье было заряжено такою же дробью, какъ та, которую Денисъ всадилъ въ своего негодяя, продолжалъ докторъ. Любопытно было бы знать, попали ли въ рану этого негодяя кусочки крепа?

-- Серъ, воскликнулъ мистеръ Уэстонъ съ ругательствомъ, что вы хотите скоазать вашими намеками?

-- Какъ разъ тѣмъ же самымъ ругательствомъ разразился и молодецъ, подстрѣленный Денисомъ во время нашей поѣздки съ вашимъ братомъ. Мнѣ прискорбно слышать отъ васъ, мистеръ Уэстонъ, выраженія, употребительныя въ такомъ дурномъ обществѣ.

-- Если вы осмѣлитесь подозрѣвать меня въ чемъ либо недостойномъ джентльмена, я начну съ вами дѣло законнымъ порядкомъ, ужъ въ этомъ можете быть увѣрены, проревѣлъ мистеръ Уэстонъ.

-- Denis, mon gargon, tire ton pistolet tant de suite et rise: moi bien coi homme là проговорилъ докторъ и, схвативъ мистера Уэстона за руку, что же бы вы думали онъ сдѣлалъ? онъ запустилъ ему руку прямо въ карманъ и вытащилъ оттуда другой пистолетъ. Онъ говорилъ мнѣ впослѣдствіи, что прогуливаясь съ мистеромъ Узстомъ, онъ замѣтилъ, что у него, изъ кармана торчала металлическая рукоятка.

-- Какъ, закричалъ мистеръ Уэстонъ, этотъ разбойникъ -- мальчишка будетъ ходить вооруженнымъ и всюду кричать, что онъ убьетъ меня, а я не имѣю нрава дѣлать то же самое для своей защиты? Да я по милости его нахожусь въ постоянномъ страхѣ за свою жизнь.

-- Мнѣ кажется, у васъ ужъ обычай такой всюду ходить съ пистолетами, мистеръ Уэстонъ. Да притомъ вы порой, слишкомъ кстати узнаете, кто везетъ съ собою деньги въ почтовой каретѣ.

-- Эй ты мерзавецъ, мальчишка! Ты будешь свидѣтелемъ, какія обидныя слова сказалъ мнѣ этотъ человѣкъ. Онъ оскорбилъ меня; онъ все равно, что сочинилъ противъ меня пасквиль, я затѣю съ нимъ дѣло, не будь я Уэстонъ, если я не затѣю! кричалъ мистеръ Уэстонъ внѣ себя.

-- Прекрасно, гнѣвно отвѣчалъ ректоръ; а я попрошу лекаря, мистера Бледсъ, показать дробины, которыя онъ вынулъ изъ вашего глаза, и лоскутки крепа попавшіе вамъ въ рану, и такъ же охотно, какъ и вы, затѣю дѣло въ судѣ.

Тутъ я со страхомъ и сердечною болью вспомнилъ, что Агнеса живетъ въ домѣ этого человѣка и что ссора наша полнѣе чѣмъ, когда либо, разлучитъ насъ съ нею, теперь нечего было и надѣяться на то, что ей позволятъ бывать въ ректорскомъ домѣ, этой дорогой нейтральной территоріи, на которой я отъ времени до времени имѣлъ возможность съ нею встрѣчаться.

Уэстонь и не подумалъ исполнить свою угрозу и затѣять съ докторомъ процессъ. Это подняло бы различные щекотливые вопросы, на которые ему было бы слишкомъ затруднительно отвѣчать. Хотя онъ и утверждалъ, что поранилъ себя наканунѣ нашей встрѣчи съ извѣстнымъ "benu masque" въ Дартфордь-Коммонѣ, но на нашей сторонѣ былъ одинъ маленькій свидѣтель, готовый показать, что мистеръ Джо Уэстонъ отправился изъ своего дома въ аббатствѣ на разсвѣтѣ того самого дня, тогда мы уѣхали въ Лондонъ, и что онъ возвратился на слѣдующій день съ повязаннымъ глазомъ и посламъ за мастеромъ Бледсъ, нашимъ городскимъ лекаремъ. Моя маленькая свидѣтельница не спала и видѣла въ окно, какъ мистеръ Уэстонъ садился на лошадь при свѣтѣ конюшеннаго фонаря, и слышала, какъ онъ ругнулъ грума, выѣзжая изъ воротъ. Ругательства, какъ будто сами собою, вырывались изъ устъ этого милаго джентльмена, и ужъ подлинно можно сказать, что на этотъ разъ дурныя слова и дурные поступки шли рука объ руку.

Братья Уэстонъ часто отлучались изъ дому, точно такъ же, какъ и нашъ постоялецъ баронъ. Тогда моей милой маленькой Агнесѣ позволялось навѣщать насъ; или же она украдкою выбѣгала въ садовую калитку и отправлялась повидаться съ своею нянею Дюваль, какъ она всегда называла мою матушку. Въ началѣ я не зналъ, что Агнесѣ было запрещено ея покровителями видѣться съ нами и не подозрѣвалъ, что въ этомъ домѣ нѣкоторыя питаютъ противъ меня такую страшную ненависть.

Какъ въ видахъ поддержанія домашняго мира, такъ и за спокойствіе моей собственной совѣсти я радовался, что матушка моя не противится моему рѣшенію не принимать ни какого участія въ контрабандномъ промыслѣ, которымъ занималось все наше семейство. Не красна была, ручаюсь вамъ, жизнь всякаго, кто осмѣливался оказывать матушкѣ сопротивленіе въ ея собственномъ домѣ, но она поняла, что если ужь она рѣшилась сдѣлать своего сына джентльменомъ, то нечего его дѣлать приметнымъ къ тайнымъ грѣхамъ контрабандистовъ. Когда Ламотъ, въ которому обратилась она за совѣтомъ, пожалъ плечами и объявилъ, что умываетъ отношеніи меня руки, матушка отвѣтила: eh bien, М. de іа Motte, мы какъ нибудь постараемся обойтись и безъ вашего покровительства: сдается мнѣ, что оно не всѣмъ приносило счастье." "Нѣтъ, отвѣчалъ онъ со стономъ и своимъ обычнымъ сумрачнымъ взглядомъ; моя пріязнь могла быть людямъ во вредъ; но еще хуже имѣть меня врагомъ, понимаете ли?" "Та, та, та, возразила удалая старушка, Денисъ у меня не трусливаго десятка. Да и что это вы толкуете о враждѣ къ невинному ребенку, М. le chevalier?

Я уже разсказалъ, какъ въ день похоронъ графини Савернской, де Ламотъ посылалъ меня сзывать своихъ товарищей форельщиковъ. Между послѣдними былъ отецъ одного изъ моихъ уличныхъ товарищей, нѣкто Гукамъ, морякъ, съ которымъ на промыслѣ случилось несчастье: онъ натрудилъ себѣ спину я былъ въ то время неспособенъ къ работѣ. Человѣкъ онъ былъ безпечный и неисправно платилъ за свою квартиру. Домовымъ его хозяиномъ былъ мой дѣдушка, который, боюсь, врядъ ли оказывался снисходительнымъ кредиторомъ. Надо вамъ сказать, что, возвратившись съ моей достопамятной поѣздки въ Лондонъ, я привезъ съ собою двѣ гинеи, данныя мнѣ серомъ Питеромъ, да еще гинею, подаренную мнѣ его супругою. Получи я эти деньги за нѣсколько времени до отъѣзда, я безъ сомнѣнія израсходовалъ бы ихъ въ Лондонѣ; но въ лавкахъ нашего маленькаго городишки Уинчельси мало было для меня соблазновъ за исключеніемъ одного охотничьяго ружья, въ лавкѣ закладчика, на которое я сильно зарился. Monsieur Трибуле просилъ за него четыре гинеи, у меня же ихъ всего было три, а въ долги входить мнѣ не хотѣлось. Онъ охотно повѣрилъ бы мнѣ ружье въ долгъ, и часто искушалъ меня этимъ, но я мужественно противился соблазну, и только заходилъ то и дѣло въ лавку, чтобы полюбоваться на чудесное ружье, тѣмъ болѣе, что ложе ружья какъ разъ приходилось мнѣ но плечу.

-- Отчего бы вамъ теперь же его не взять, мистеръ Дюваль? говорилъ мнѣ Monsieur Трибуле: недостающую гинею вы можете мнѣ заплатить, когда угодно. Ужъ сколько джентльменовъ торговало его у меня; а мнѣ, по чести было бы жаль, если бы этакая рѣдкость досталась кому не изъ нашего города.

Пока я разговаривалъ съ Трибуле (чуть ли уже не въ десятый разъ), пришла какая-то женщина закладывать телескопъ и оставила его за 15 шиллинговъ.

-- Знаете ли, кто это такая была? замѣтилъ мнѣ Трибуле, игравшій роль кумушки въ мужскомъ платьѣ. Это жена Гукама. Плохо имъ приходится съ той поры какъ, съ нимъ приключилось несчастье. Много у меня перезаложено ихъ вещей; между нами будь сказано, домохозяинъ то у нихъ крутенекъ, а срокъ платежа на носу.

Мнѣ ли было не знать, что крутенекъ хозяинъ у Джона, когда этимъ хозяиномъ былъ мой собственный дѣдушка? "Если я снесу мои три гинеи Гукаму, разсудилъ я, онъ, быть можетъ, наберетъ безъ труда остальныя деньги для взноса квартирной платы." Такъ оно и случилось, и мои три гинеи перешли изъ моего кармана въ дѣдушкинъ; что же касается до охотничьяго ружья, то ему вѣроятно нашелся другой покупщикъ.

-- Какъ! это вы намъ отдаете свои деньги, мистеръ Денисъ, проговорилъ бѣдный Гукамъ, сидя въ своемъ креслѣ, изнуренный болѣзнью. Я не могу принять ихъ, мнѣ ихъ не слѣдуетъ принимать.

-- Полноте, возразилъ я; вѣдь я на нихъ купилъ бы себѣ просто игрушку; если же этими деньгами я могу пособить вамъ въ нуждѣ, то я обойдусь и безъ игрушки.

Эта черта добродушія вызвала цѣлый хоръ благословеній со стороны несчастнаго семейства, и я вышелъ отъ Гукама въ высшей степени довольный самимъ собою и своими добродѣтелями.

Какъ видно, немного времени спустя послѣ моего ухода, мистеръ Уэстонъ пришелъ провѣдать больнаго; услышавъ о томъ, какую я оказалъ послѣднему услугу, онъ разразился противъ меня цѣлымъ потокомъ ругательствъ, обозвалъ меня мерзавцемъ и нахальнымъ хвастунишкой, корчащимъ изъ себя джентльмена и въ бѣшенствѣ выбѣжалъ изъ дома.

Матушка узнала о случившемся и ущипнула меня за ухо съ видомъ сумрачнаго довольства. Дѣдушка не сказалъ ни слова, только припряталъ моя три гинеи въ карманъ, когда ихъ принесла мистрисъ Гукамъ. Хотя я и не слишкомъ много хвастался своимъ поступкомъ, тѣмъ не менѣе въ маленькомъ городишкѣ трудно что нибудь утаить, и меня стали превозносить до небесъ за то, что въ сущности было весьма обыкновеннымъ добрымъ дѣломъ.

По странному стеченію обстоятельствъ, сынъ Гукама подтвердилъ мнѣ то, на что намекали доброму доктору Бернарду Слиндонскіе священники. Побожись мнѣ Дени, сдавалъ мнѣ Томъ, на энергическомъ нарѣчіи, которое между нами, мальчишками, было въ большомъ употребленіи; побожись мнѣ такъ: "чтобъ мнѣ тутъ же сквозь землю провалиться", что та никому не скажешь.

-- Чтобъ мнѣ тутъ же сквозь землю провалиться, проговорилъ я.

-- Ну такъ слушай же: тѣ, знаешь ли, джентльмены, что-то недоброе замышляютъ противъ тебя.

-- Да что же могутъ они сдѣлать честному мальчику? спросилъ я.

-- О, ты еще не знаешь, какіе они, отвѣчалъ Томъ. Ужь если они задумали погубить человѣка, не миновать тому человѣку бѣды. Отецъ говоритъ, что никто еще добромъ не кончилъ изъ тѣхъ, которые чѣмъ нибудь насолили мистеру Джо. Что сталось съ Джономъ Гуилеромъ, изъ Рай, что повторилъ съ мистеромъ Джо? Онъ сидитъ въ тюрьмѣ. Мистеръ Барнсъ, изъ Плайдена поругался съ нимъ на рынкѣ въ Гастингсъ, не прошло и шести мѣсяцевъ, какъ у мистеръ Барнсъ сгорѣли скирды. А кто выдалъ Томаса Берри, когда онъ дезертировалъ съ военнаго корабля? Странный онъ человѣкъ, этотъ Джо Уэстонъ, и лучше ты съ нимъ не связывайся. Батюшка тоже тебѣ совѣтуетъ. Только помни, чуръ не творить, что ты знаешь, что онъ говорилъ у насъ. Батюшка велѣлъ тебѣ сказать, чтобъ ты не отправлялся поздно вечеромъ въ Рай. Остерегайся ѣздитъ на рыбный промыселъ (ты понимаешь меня?) съ такими людьми, которыхъ ты мало знаешь. И Томъ убѣжалъ отъ меня, приложивъ палецъ къ губамъ, съ выраженіемъ ужаса на лицѣ.

Что касается рыболовства, какъ ни лежало у меня сердце къ морю, совѣта добраго доктора Бернарда заставили меня принять окончательное рѣшеніе по этому дѣлу. Я положительно отказался отъ ночныхъ экспедицій, въ которыхъ участвовалъ мальчикъ. Когда однажды вечерамъ подмастерье Роджъ пригласилъ меня ѣхать съ собою и обругалъ меня трусомъ за то, что я отказался, я показалъ ему, что умѣю быть не трусомъ, когда дѣло доходитъ до кулаковъ. У насъ съ нимъ завязался бой, въ которомъ я, не сомнѣваюсь, остался бы побѣдителемъ, даромъ что мой противникъ былъ четырьмя годами старше меня,-- если бы его союзница, пьянчужка миссъ Роджъ, не подоспѣла къ нему на помощь въ самомъ разгарѣ нашего боя и не сшибла меня съ нотъ кухонными мѣхами; за тѣмъ ужь они оба накинулись на меня, и я могъ только, лежа на землѣ, отбиваться ногами. Къ концу этого страшнаго побоища подоспѣлъ самъ мистеръ Роджъ, и его распутница дочка имѣла безстыдство объявить, что поводомъ къ ссорѣ было то, что я позволилъ себѣ лишнее въ отношеніи ея; представьте себѣ, я, цѣломудренный юноша, который скорѣе сталъ бы любезничать съ негритянкой, чѣмъ съ этою уродливою, рябою, косою, неуклюжею пьянчужкою, миссъ Роджъ. Мнѣ влюбиться въ эту косоглазую миссъ! Какъ бы не такъ. Зналъ я дома пару такихъ свѣтлыхъ, невинныхъ, чистыхъ глазъ, что я устыдился бы взглянуть въ нихъ, еслибы на совѣсти моей была такая гнусная измѣна. Моя маленькая красавица въ Уинчельси услышала о состоявшемся побоищѣ; она ежедневно слышала на меня всевозможныя клеветы отъ этихъ Уэстонъ, но при этомъ обвиненіи она разразилась пламеннымъ негодованіемъ и объявила всемъ присутствующимъ джентльменамъ (впослѣдствіи она сама объ этомъ разсказывала моей матушкѣ) "Денисъ Дюваль не негодяй. Отъ добръ и честенъ. Я не вѣрю тому, что вы про него разсказывало. Это сущая ложь."

Обстоятельства такъ сложились, что маленькій мой пистолетъ снова помогъ мнѣ привести въ смятеніе моихъ враговъ, и подлинно ужъ оказался въ отношеніи меня "gute Wehr und Wafsen". Я то и дѣло упражнялся въ стрѣльбѣ въ цѣль изъ этого маленькаго огнестрѣльнаго оружія. Я его чистилъ, смахывалъ и укрывалъ съ величайшею бережливостью, и постоянно держалъ его у себя въ коморкѣ въ ящикѣ, ключъ котораго находился при мнѣ. Однажды, видно ужь такъ распорядилась моя добрая звѣзда, я повелъ жъ себѣ въ комнату одного изъ моихъ школьныхъ, товарищей, именно Тома Паррота, съ которымъ мы успѣли сдѣлаться закадычными друзьями. Мы прошли на верхъ не черезъ лавку, въ которой mademoiselle Винная Ягода и подмастерье прислуживали покупателямъ, а заднимъ крыльцомъ. Войдя въ комнату, мы открыли ящикъ и принялись осматривать всѣ принадлежности драгоцѣннаго пистолета: стволъ, винтъ, кремень, пороховницу и пр. Потомъ мы заперли ящикъ и отправились въ школу, сговорившись, повеселиться въ теченіи дня, такъ какъ въ эти послѣ обѣда у насъ не было классовъ. Я возвратился къ обѣду домой; но тутъ меня встрѣтили далеко недоброжелательные взгляды всѣхъ домашнихъ. Начиная отъ самаго хозяина, его дочери, подмастерья и до мальчика, служившаго на побѣгушкахъ, чистившаго сапоги и выметавшаго лавку; и тотъ дерзко уставился на меня глазами и проговорилъ: ну ужь достанется же тебѣ, Денисъ.

-- Что такое случилось? спросилъ я съ глубокимъ чувствомъ собственнаго достоинства.

-- А вотъ мы скоро вашему сіятельству покажемъ, что такое случилось. (Подъ этимъ глупымъ прозвищемъ я былъ извѣстенъ въ школѣ и въ городѣ, гдѣ, сдается мнѣ, я таки порядочно важничалъ съ тѣхъ поръ, какъ меня одѣли въ хорошее шиты и свозили въ Лондонъ). Такъ вотъ откуда у него берутся жилеты, шитые галуномъ, и гинеи, которыми онъ соритъ. Узнаете ли, милордъ, вотъ эти шиллинги и эту полкроны? Потрудитесь взглянуть на нихъ, мистеръ Вильсъ! Видите ли эти отмѣтки, которыя я выцарапала на нихъ собственными руками, прежде чѣмъ положила ихъ въ денежный ящикъ, откуда ихъ сіятельство изволили вынуть ихъ.

Шиллинги, денежный ящикъ? Я ничего не понималъ.

-- И ты еще смѣешь прикидываться, что ничего не впасть, лицемѣрный мальчишка! воскликнула миссъ Роджъ.-- Я сама отмѣтила эти шиллинги и эту полкроны своей иголкой, сама отмѣтила, и въ этомъ я готова присягнуть.

-- Ну, что же далѣе? спросилъ я, припоминая, какъ эта молодая особа не задумалась лжесвидѣтельствовать при другомъ обвиненіи, взведенномъ на меня.

-- Какъ, что же далѣе? Они еще нынче утромъ были въ этомъ ящикѣ, молодой человѣкъ; а гдѣ ихъ нашли впослѣдствіи, тебѣ должно быть хорошо извѣстно, проговорилъ мистеръ Вильсъ.-- Слушай-ка, пріятель, вѣдь это плохая шутка; эта шутка пахнетъ ассизами.

-- Но гдѣ же нашли эти деньги? допрашивался я снова.

-- А это мы скажемъ тебѣ передъ сквайромъ Борофсъ и передъ судьями, маленькій негодяй.

-- Ахъ ты змѣя подколодная! Ахъ ты отпѣтый мерзавецъ! Ахъ ты злющій сплетникъ, ахъ ты негодный воришка, вопили хоромъ мистеръ Роджъ, подмастерье и миссъ Роджъ. Я стоялъ, какъ потерянный, подъ этимъ градомъ ругательствъ и никакъ не могъ понять, въ чемъ заключается сущность направленныхъ противъ меня обвиненій.-- Судьи какъ разъ теперь засѣдаютъ въ ратушѣ. Мы прямо туда раба божьяго и поведемъ, проговорилъ бакалейщикъ.-- А вы, констебль, захватите съ собою шкатулку. Боже мой, Боже мой! Что-то скажетъ на это его несчастный дѣдъ!-- И вотъ меня, недоумѣвающаго о взводимомъ на меня обвиненіи, повели черезъ весь городъ въ ратушу. На улицѣ мнѣ повстрѣчались многіе изъ моихъ школьныхъ товарищей, распущенныхъ по случаю праздника. День былъ базарный и въ городѣ было очень людно. Слишкомъ сорокъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, но мнѣ все еще вспоминается этотъ ужасный день, и я, шестидесятилѣтній старикъ, какъ теперь, вижу себя въ рукахъ мистера Вильсъ, который тащитъ меня за воротъ на райской торговой площади.

Къ плачевной прецессіи примкнуло множество моихъ школьныхъ товарищей, которое проводили меня вплоть до залы суда. "Денисъ Дюваль обвиняется въ денежной кражѣ", кричалъ одинъ.-- "Такъ вотъ откуда у вето бралась такіе наряды!" усмѣхался другой.-- "Ему не миновать висѣлицы!" замѣчать третій. Народъ на площади глядѣлъ съ удивленіемъ, толпился вокругъ меня и осыпалъ меня насмѣшками. Вотъ мы прошли подъ колонадою зданія, въ которомъ помѣщаются лавки, взошли на лѣстницу и очутились въ ратушѣ передъ собраніемъ судей, которые выбирали базарные дни для своихъ засѣданій.

Какъ забилось мое сердце, когда я увидѣлъ доктора Бернарда, сидящаго между ними

-- О, докторъ! воскликнулъ несчастный Денисъ, всплеснувъ руками,-- вы-то, по крайней мѣрѣ, не сочтете меня виновнымъ.

-- Виновнымъ, въ чемъ? спросилъ докторъ съ возвышенія, на которомъ джентльмены сидѣли вокругъ стола.

-- Виновнымъ въ кражѣ.

-- Виновнымъ въ томъ, что повыбралъ всѣ деньги изъ моего денежнаго ящика.

-- Виновнымъ въ похищеніи двухъ полкронъ, трехъ шиллинговъ и двухъ пенсовъ мѣдными деньгами, прокричали залпомъ Роджъ, подмастерье и миссъ Роджъ.

-- Чтобъ Денисъ Дюваль сталъ воровать шестипенсовыя монеты? воскликнулъ докторъ.-- Да я скорѣе повѣрю, что онъ укралъ стропила съ церковной колокольни.

-- Молчать, мальчишки; не смѣть буянить въ залѣ суда, не то васъ отпотчуютъ нагайками и прогонятъ въ три шеи, крикнулъ секретарь суда.

Дѣло въ томъ, что нѣсколько человѣкъ изъ нашей школы, державшихъ мою сторону, пробрались въ залу засѣданія и отвѣчали на слова моего добраго ректора одобрительными восклицаніями.

-- Обвиненіе въ высшей степени важное, продолжалъ секретарь.

-- Но въ чемъ же, позвольте спросить, заключается обвиненіе, любезнѣйшій мистеръ Гиксонъ? Хоть убейте меня, я не могу...

-- Прошу васъ, серъ, не мѣшайте суду вести дѣло обыкновеннымъ порядкамъ. Мистеръ Роджъ! дѣлайте свое показніе и будьте спокойны: васъ никому не дадутъ въ обиду. Судъ съумѣетъ за васъ заступиться, серъ.

Тутъ въ первой разъ услышалъ я подробности взводимаго на меня обвиненія. Реджъ и за нимъ его дочь показали (и еще подъ присягою, я долженъ вамъ съ прискорбіемъ сознаться), что въ послѣднее время они стали замѣчать, что у насъ пропадаютъ деньги изъ ящика. Пропадали они небольшими суммами, шиллингами и полкронами, и они не могли обозначить, въ какомъ именно количествѣ. Можетъ статься, въ итогѣ эти пропажи составили бы фунта два, три; но дѣло въ томъ, что деньги исчезали. Наконецъ миссъ Роджъ объявила, что рѣшилась отмѣтить нѣсколько монетъ, что она и сдѣлала. Монеты эти были найдены въ ящикѣ, принадлежавшемъ Денису Дювалю, и принесены ею въ судъ съ констеблемъ.

-- О, джентльмены, воскликнулъ я въ отчаяніи;-- это гнусная, гнусная ложъ, и уже не первая, которую она взводитъ ни меня. Недѣлю тому назадъ, она вздумала, будто я хотѣлъ поцѣловать ее, и оба они съ Бовилемъ принялись меня колотятъ. А мнѣ никогда и въ голову не приходило поцѣловать эту скверную рожу, видитъ Богъ, что...

-- Ахъ, неправда, безстыжій ты лгунишка, перебила меня миссъ Роджъ.-- Спасибо Едуарду Бовилю, который подоспѣлъ мнѣ на помощь; помнишь, какъ ты ударилъ меня, низкій, подлый трусъ? За то и поколотили же мы его, и по дѣломъ ему досталось, негодному мальчишкѣ.

-- И онъ вышибъ мнѣ зубъ... Что, небось и тутъ станешь отпираться, разбойникъ? проревѣлъ Бовиль, челюсть, котораго дѣйствительно пострадала въ достопамятной стычкѣ на кухнѣ, когда его возлюбленная красавица поспѣшила къ нему на выручку съ мѣхами.

-- Онъ обозвалъ меня трусомъ и я вступилъ съ нимъ въ честный бой, и не посмотрѣлъ, что онъ многими годами старше меня,-- хнычетъ маленькій подсудимый.-- А эта пьянчужка Роджъ налѣтела на меня и тоже принялась бить. А что я ему надавать затрещинъ, такъ и онъ со мной не церемонился.

-- И послѣ этой-то игры въ затрещины они стали подмѣчать, что ты воруешь у нихъ деньги, не такъ ли? спросилъ докторъ и окинулъ многознаменательнымъ взглядомъ своихъ товарищей судей.

-- Миссъ Роджъ, потрудитесь продолжать вашъ разсказъ, восклицаетъ секретарь суда.

Родэъ, отецъ и дочь заключили свой разсказъ тѣмъ, что, имѣя подозрѣнія на меня, они рѣшались осмотрѣть мои шкапы и шкатулки въ мое отсутствіе, на окажутся ли въ нихъ краденыя деньги. Въ моей шкатулкѣ они нашли двѣ помѣченныя полкроны, три помѣченные шиллинга и пистолетъ съ мѣднымъ стволомъ, которые и были представлены суду. "Мы съ мистеромъ Бовилемъ, подмастерьемъ, нашли деньги и вызвали моего папашу изъ лавки, и послали за мистеромъ Бильсомъ, констеблемъ, который живетъ отъ насъ черезъ улицу. Когда этотъ маленькій извергъ воротился изъ школы, мы схватили его и привели передъ вашу милость. А я всегда была того мнѣнія, что не миновать ему висѣлицы... вопила моя ненавистница, миссъ Роджъ.

-- Да помилуйте, воскликнулъ я,-- ключъ отъ этой шкатулки и до сихъ поръ, у меня еще въ карамнѣ.

-- Мы и безъ ключа съумѣли открыть ее, отвѣчала массъ Роджъ краснѣя, какъ ракъ.

-- Вотъ какъ! Такъ у васъ былъ подобранъ другой ключъ... вмѣшался докторъ,

-- Мы взломали ящикъ клещами и кочергою, проговорила миссъ Роджъ.-- Это мы съ Эдуардомъ... да бишь, съ подмастерьемъ, распорядились.

-- Когда? спросилъ я съ замирающимъ сердцемъ.

-- Когда? Да какъ ты былъ въ школѣ, маленькій негодяй, за полчаса до твоего возвращенія къ обѣду.

-- Томъ Парротъ, Томъ Парротъ! закричалъ я.-- Позовите, джентльмены, Тома Паррота. Бога ради, кликните Тома, проговорилъ я въ тяжомъ сильномъ волненіи, которое едва позволяло мнѣ говорить.

-- Я здѣсь, Денни, откликнулся Tомъ въ толпѣ, тотчасъ же выступилъ передъ лицо почтенныхъ судей.

-- Распросите Тома, докторъ, дорогой докторъ Бернардъ, продолжалъ я.-- Томъ, когда я показывалъ тебѣ мой пистолетъ?

-- За нѣсколько минутъ до начала, утреннихъ классовъ.

-- Какъ было дѣло?

-- Ты отперъ шкатулку, вынулъ пистолетъ, который былъ завернутъ въ платокъ, показалъ мнѣ его, а также два кремня, пороховницу, формочку для отливанія пуль, двѣ пули; потомъ ты все это опять положилъ на мѣсто и заперъ шкатулку.

-- Были-ли деньги въ шкатулкѣ?

-- Въ ней ничего не было, кромѣ названныхъ мною вещей. Еще я заглянулъ въ нее; она была пуста, какъ моя рука.

-- И Денисъ Дюваль послѣ того все время просидѣлъ рядомъ съ вами въ школѣ?

-- Все время; я только отлучился на минуту, когда меня вызвали для порки за то, что я не зналъ Кордерія, отвѣчалъ Томъ съ плутовскимъ выраженіемъ лица. Это свидѣтельство въ мою пользу было принято цѣлымъ взрывомъ хохота и громкими рукоплесканіями со стороны моихъ школьныхъ товарищей.

Мой добрый покровитель протянулъ мнѣ черезъ рѣшетку свою руку, а когда я взялъ ее, сердце мое до того переполнилось, что меня прошибла слеза. Мысли мои обратились къ маленькой Агнесѣ Каково бы ей было, еслибы ея Дениса предали суду за воровство? Я испытывалъ столько счастья и благодарности въ эту минуту, что удовольствіе видѣть себя оправданнымъ, болѣе чѣмъ вознаградило меня за муки, перенесенныя во время обвиненія. Какое ура подняли воспитанники Покака, когда я вышелъ изъ залы суда! Веселою гурьбою спустились мы по лѣстницѣ; когда мы очутились на торговой площади, послышались новыя восклицанія. Тутъ я увидѣлъ мистера Джо Уэстонъ, закупавшаго зерновой хлѣбъ въ ближней лавкѣ. Онъ только бѣгло взглянулъ на меня; но стиснутые его зубы и кулакъ, сжимавшій хлыстъ, нисколько не пугали меня въ настоящую минуту.

ГЛАВА VII
ПОСЛѢДНІЙ ИЗЪ МОИХЪ ШКОЛЬНЫХЪ ДНЕЙ.

Когда наше веселое шествіе поровнялось съ лавкою Партлета, пирожника, одинъ изъ школьниковъ, Самюэль Арбинъ по имени (мнѣ и до сихъ поръ памятенъ этотъ мальчикъ, отличавшійся непомѣрною алчностью и имѣвшій, не смотря на свои пятнадцать лѣтъ, порядочную черную бороду), объявилъ, что я всѣхъ долженъ угостить по случаю побѣды, одержанной мною надъ моими врагами. Я отвѣчалъ, что гротъ я, пожалуй, готовъ на это пожертвовать, но что больше у меня нѣтъ капиталу.

-- Ахъ ты лгунишка! воскликнулъ Симъ.-- А куда-жъ ты дѣвалъ тѣ три гинеи, которыми ты всюду хвастался, показывая ихъ каждому мальчику въ школѣ. Ужь не онѣ-ли лежали въ шкатулкѣ, когда ее взломали?-- Этотъ Самюэль Арбинъ былъ въ числѣ мальчишекъ, смѣявшихся надо мною, когда констебль препроводилъ меня въ судъ; и мнѣ почти сдается, что онъ былъ бы радъ, еслибы меня нашли виновнымъ. Боюсь, не слишкомъ-ли я хвасталъ своими деньгами, когда онѣ у меня были, и не показывалъ-ли я свои блестящія золотыя монеты кое-кому изъ моихъ школьныхъ товарищей.

-- Я знаю, куда онъ дѣвалъ свои деньги, вмѣшался мой неизмѣнный другъ, Томъ Парротъ. Онъ отдалъ ихъ всѣ, до послѣдняго шиллинга, одному бѣдному семейству, которое въ нихъ нуждалось. Небось, отъ тебя никто не видалъ и шиллинга, Самюэль Арбинъ.

-- Давать-то онъ давалъ, только тамъ, гдѣ надѣялся нажить восемь пенсовъ на шиллингъ, протянулъ другой тоненькій голосокъ.

-- Томъ Парротъ, не будь мое имя Самюэль Арбинъ, если я тебѣ всѣ ребра не переломаю, воскликнулъ Симъ въ бѣшенствѣ.

-- Симъ Арбинъ, проговорилъ я, когда ты управишься съ Томомъ, тебѣ предстоитъ перевѣдаться со мною; а то, не хочешь ли съ этого и начать?

Сказать правду, мнѣ давно уже хотѣлось добраться до него. Онъ питалъ ко мнѣ особенное нерасположеніе; въ отношеніи младшихъ школьниковъ онъ былъ тираномъ и ростовщикомъ съ головы до ногъ. Остальные мальчики закричали "оцѣпляй ихъ, пойдемъ на лугъ, пускай тамъ рѣшится дѣло!" Этотъ невинный возрастъ всегда готовъ на драку.

Но дракѣ на этотъ разъ не суждено было состояться; мнѣ же не суждено было болѣе видѣть нашу старинную классную комнату въ теченіи долгихъ, долгихъ лѣтъ (впослѣдствіи я свидѣлся съ знакомыми мѣстами и ѣзжалъ туда, чтобы отпросить въ отпускъ то того, то другаго изъ мальчиковъ, смѣнившихъ меня въ школѣ Покака). Пока мы, мальчишки, драли горло, стоя на площади передъ лавкою пирожника, къ намъ подошелъ докторъ Бернардъ, и ссора наша мгновенно притихла.

-- Это что такое? Опять затѣваются ссоры и драки? проговорилъ онъ строго.

-- Денни ни въ чемъ не виноватъ, серъ, прокричало нѣсколько голосовъ. Арбинъ первый затѣялъ. И точно, я съ своей стороны могу васъ увѣрить, что во всѣхъ столкновеніяхъ, которыя мнѣ случалось имѣть въ жизни, а ихъ было не мало, право, по крайнему моему убѣжденію, всегда было на моей сторонѣ.

-- Пойдемъ-ка со мною, Денни, проговорилъ докторъ, взявъ меня за плечо; онъ увелъ меня, и мы отправились съ нимъ гулять по городу. Когда мы проходили мимо старой Ипрской башни, построенной, по преданію, королемъ Стефаномъ, и когда-то служившей крѣпостью, а теперь обращенной въ городовую тюрьму, докторъ Бернардъ замѣтилъ: а что, Денни, если бы ты теперь сидѣлъ за этими рѣшетками и дожидался суда во время ассизовъ? Вѣдь незавидное было бы твое положеніе.

-- Но вѣдь я былъ невиненъ, серъ, вы знаете, что я былъ невиненъ.

-- Да; за это надо благодарить Бога. Но если бы самъ Промыселъ не помогъ тебѣ доказать твою невинность, если бы не случилось такъ, что ты показывалъ шкатулку твоему пріятелю Тему, то ты въ настоящую минуту сидѣлъ бы вонъ за тѣми стѣнами. А! вотъ и колоколъ ударяетъ къ вечернему богослуженію, которое совершаетъ мой добрый знакомый, докторъ Уингъ. Какъ ты думаешь, Денни? Не зайти ли намъ... и не поблагодарить ли Его... за твое избавленіе... отъ страшной опасности?

Помню, какъ при этомъ голосъ дорогаго моего друга задрожалъ, и двѣ или три слезы канули изъ его добрыхъ глазъ на мою руку, которую онъ держалъ въ своей. Я былъ искренно, глубоко благодаренъ за избавленіе свое отъ великой опасности, но еще болѣе радовало меня, вниманіе ко мнѣ этого джентльмена, этого мудраго и любящаго друга, у котораго я всегда находилъ совѣтъ, ободреніе и помощь.

Когда мы достояли до наслѣднаго псалма, которымъ заканчивалось вечернее богослуженіе того дня, помню я, какъ этотъ добродѣтельный человѣкъ поникъ годовою и положилъ свою руку на мою, и мы вмѣстѣ прочитали этотъ благодарственный псаломъ Тому, который призрѣлъ смиреніе раба своего, чья рука удержала ярость враговъ моихъ и чья десница спасла меня отъ опасности.

По окончаніи богослуженія, докторъ Уингъ узналъ своего товарища и подошелъ съ нимъ поздороваться; одинъ духовный представилъ меня другому, который былъ въ числѣ судей, засѣдавшихъ въ ратушѣ во время моего допроса. Докторъ Уингъ пригласилъ насъ къ себѣ въ домъ; тутъ въ четыре часа былъ поданъ обѣдъ, и происшествія того утра снова сдѣлались предметомъ разговора. Какая могла быть причина воздвигнутымъ противъ меня гоненіямъ? Кто управлялъ ими? Съ этими вопросами было связано много такого, о чемъ я не въ правѣ былъ говорить. Заговоривъ, я бы выдалъ тайны, которыя не мнѣ принадлежали, запуталъ бы я самъ не знаю сколько личностей, и потому я долженъ былъ молчать. Теперь все это перестало быть тайною. Старая шайка контрабандистовъ давнымъ давно разсѣялась; мнѣ даже предстоитъ въ дальнѣйшемъ ходѣ повѣствованія разсказать, какимъ образомъ я содѣйствовалъ ея разсѣянію. Мой дѣдъ, Роджъ, Лямотъ, джентльмены аббатства, всѣ они были сочлены большой шайки контрабандистовъ, которая имѣла свои склады, какъ въ различныхъ пунктахъ берега, такъ и внутри страны, и имѣла даже своихъ корреспондентовъ въ Дункирхенѣ и Гаврѣ. Я уже разсказывалъ, какъ не разъ маленькимъ мальчикомъ принималъ участіе въ рыболовныхъ экспедиціяхъ подобнаго рода, и макъ, благодаря преимущественно совѣтамъ добрѣйшаго доктора, я далъ зарокъ на будущее время не жить этою беззаконною, нечестною жизнью. Когда Бовиль обозвалъ меня трусомъ за то, что я не хотѣлъ отправиться вмѣстѣ съ нимъ на ночную крейсировку, между нами произошла ссора, и финаломъ ея было достопамятное генеральное сраженіе, подъ конецъ котораго всѣ мы повалились на кухонный полъ, и такъ продолжали барахтаться и отбиваться руками и ногами.

Что побудило прелестнѣйшую миссъ Роджъ распускать на мой счетъ такія черныя клеветы? Было ли то мщеніе за увѣчье, нанесенное мною зубамъ ея возлюбленнаго? Во обида врядъ ли была такъ велика, чтобы вызвать такую смертельную вражду, которая даже не отступала передъ уголовнымъ обвиненіемъ и ложною присягою. А между тѣмъ, этимъ только и можно было объяснить злобу дочери бакалейщика и подмастерья. Они готовы были насолить мнѣ всѣми возможными способами и, какъ уже было доказано въ дѣлѣ кухонныхъ мѣховъ, готовы были употребить противъ меня первое оружіе, попавшееся подъ руку.

Въ качествѣ судей графства и людей, знавшихъ многое изъ того, что вокругъ нихъ дѣлалось между ихъ сосѣдями и прихожанами, оба джентльмена не могли меня слишкомъ подробно распрашивать. У кого не водилось контрабандныхъ матерій и кружевъ, рома и водки, по всему протяженію Соссекскаго и Кентскаго берега? Да поручитесь ли вы мнѣ и сами, Уингъ, что въ вашемъ домѣ водятся только такія ленты, за которыя была заплочена таможенная пошлина?

-- Счастье ваше, мой почтенный другъ, что жена моя ушла разливать чай, отвѣчалъ докторъ Уингъ, не то, я право не отвѣчалъ бы за сохраненіе мира.

-- Мой добрый Уингъ, продолжалъ докторъ Бернардъ, этотъ пуншъ превосходенъ и водку, изъ которой онъ сдѣланъ, стоитъ провозить контрабандой. Казалось бы, не богъ знаетъ, какой грѣхъ тайно провести боченокъ другой водки: но разъ пустившись по этому скользкому пути нарушенія законовъ, какъ знать, гдѣ остановиться? Я покупаю десять боченковъ водки у французскихъ рыбаковъ, и съ помощью обмана вкладываю ихъ гдѣ нибудь на берегу; я препровождаю ихъ во внутрь страны; сколько бы разъ они ни переходили изъ рукъ въ руки на пути, положимъ, отсюда въ Іоркъ, каждый, сдающій и получающій ихъ, непремѣнно лжетъ и мошенничаетъ. Выгружая ихъ на берегъ, я обманываю таможеннаго чиновника. Я лгу, перепродавая ихъ (тутъ уже впрочемъ ложь становится взаимнымъ обязательствомъ), ну хоть содержателю гостницицы въ Медстокѣ, гдѣ еще помнишь, Денни, одинъ нашъ хорошій знакомый такъ внимательно осмотрѣлъ свои пистолеты. Помнишъ тотъ день, когда его братъ получилъ цѣлый зарядъ дроби въ лице? Мой содержатель гостинницы обманомъ продаетъ водку кому нибудь изъ своихъ посѣтителей. Всѣхъ насъ окутываетъ сѣть неправды, беззаконія и преступленія. Мало, того, стоитъ таможенной стражѣ сунуть носъ въ наши дѣла, и мы хвать за свои пистолеты, и вотъ уже къ остальнымъ нашимъ преступленіямъ присовокупилось убійство. Какъ вы думаете: люди, привыкшіе лгать на каждомъ шагу, задумаются-ли дать ложное показаніе, будучи призваны въ качествѣ свидѣтелей передъ судомъ? Преступленіе, серъ, порождаетъ преступленіе. Я знаю, Уингъ, что вокругъ насъ существуетъ цѣлая обширная конфедерація обмана, алчности и мятежа. Я никого, серъ, не называю по имени; но, увы! имѣю поводъ думать, что люди, высоко стоящіе во мнѣніи свѣта, и щедро надѣленные земными благами, участвуютъ въ этомъ безбожномъ промыслѣ, который называется контрабандою. И до чего же онъ ни доводитъ? До лжи, разврата, убійства и...

-- Пожалуйте, серъ, кушать чай, перебилъ его вошедшій Дженъ. Барыня съ барышнями васъ дожидаются.

Дамамъ была уже извѣстна повѣсть бѣднаго Дениса Дюваля, претерпѣнныхъ имъ гоненій и его оправданія; онѣ поспѣшили оказать ему всевозможную ласку. Когда мы пришли къ нимъ послѣ обѣда, то застали ихъ за картами въ обществѣ нѣсколькимъ сосѣдей; онѣ уже успѣли переодѣться. Я зналъ мистрисъ Уингъ за обычную покупщицу французскихъ товаровъ въ лавкѣ моей матери; во всякое другое время она врядъ ли допустила бы къ своему столу такого ничтожнаго гостя, какъ сынъ модистки; но, какъ она, такъ и другія дамы были на этотъ разъ очень любезны со мной, будучи предрасположены въ мою пользу разсказомъ о моихъ гоненіяхъ и доказанной невинности.

-- Долго же, вы, господа, засидѣлись въ столовой, замѣтила мистрисъ Уингъ. Вѣрно вы заговорились о политикѣ и нашихъ несогласіяхъ съ Франціей.

-- Мы точно разговаривали о Франціи и о французскихъ товарахъ, моя милая, сухо отвѣчалъ докторъ Уингъ.

-- И о томъ, какое ужасное преступленіе заниматься контрабандой и поощрять контрабандистовъ, добрѣйшая мистрисъ Уингъ, воскликнулъ мой докторъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ, докторъ Бернардъ,!

А надо вамъ сказать, что мистрисъ Уингъ и ея дочери были разряжены въ щегольскіе новенькіе чепчики и ленты, купленныя у бѣдной моей матушки; онѣ покраснѣли, и я тоже заалѣлся, какъ ленты на ихъ чепцахъ, когда вспомнилъ, откуда онѣ берутъ свои наряды. Не удивительно, что мистриссъ Уингъ поспѣшила перемѣнить предметъ разговора.

-- Куда-то теперь дѣнется этотъ молодой человѣкъ, послѣ всей этой непріятной исторіи? проговорила она. Не можетъ же онъ возвратиться къ мистеру Роджу, этому противному Уэсліанцу, который обвинялъ его въ кражѣ.

И точно, мнѣ нельзя было возвратиться къ нему. До сихъ поръ вопросъ этотъ не приходилъ еще намъ въ голову. Въ теченіи тѣхъ шести часовъ, которые прошли со времени моего взятія и освобожденія, было мнѣ и безъ того о чемъ подумать и изъ за чего волноваться.

Докторъ порѣшилъ, что отвезетъ меня въ своемъ экипажѣ въ Уинчельси. Нечего было и думать о возвращеніи къ моимъ гонителямъ; мнѣ оставалось только вытребовать у нихъ мои скудныя пожитки и бѣдныя мои шкатулки, которыя они ухитрились взломать. Мистрисъ Уингъ протянула мнѣ руку; дѣвицы чинно присѣли; мои добрый докторъ Бернардъ взялъ подъ руку цирюльникова внука, и мы распростились съ нашими ласковыми хозяевами. Какъ видите, я еще не былъ морякомъ на королевской службѣ; калъ сынъ простыхъ торговцевъ, я занималъ очень скромное общественное положеніе.

Кстати, я совсѣмъ было забылъ упомянуть, что оба пастора, оставаясь за столомъ послѣ обѣда, употребили часть этого времени, чтобы проэкзаменовать меня въ тѣхъ немногихъ свѣденіяхъ, которыя я пріобрѣлъ въ школѣ и потолковать о томъ, что я думаю изъ себя сдѣлать. Я кое-что смыслилъ по латыни, что же касается французскаго языка, то я, благодаря моему происхожденію и, главнымъ образомъ, урокамъ г. де-Ламотъ, могъ за поясъ заткнуть обоихъ моихъ экзаменаторовъ, и говорилъ настоящимъ языкомъ хорошаго общества; въ арифметикѣ и геометріи я былъ тоже довольно далекъ; путешествія Дампира доставляли мнѣ столько же наслажденія, какъ я похожденія Синбади, или моихъ друзей Робинзона и Пятницы. Я былъ въ состояніи удовлетворительно отвѣчать на вопросы, касавшіеся мореходства и могъ назвать, какіе угодно, маневры, морскія теченья и двойныя высоты.

-- И ты умѣешь управляться съ лодкой въ морѣ? холодно спросилъ у меня докторъ Бернардъ. Если я не ошибаюсь, я покраснѣлъ при этомъ вопросѣ. Какъ же: я умѣлъ править лодкой, умѣлъ управлять рулемъ, грести веслами и брать рифы. По крайней мѣрѣ я умѣлъ все это дѣлать два года тому назадъ.

-- Денни, голубчикъ, продолжалъ добрѣйшій докторъ, мнѣ кажется, пора тебѣ оставить эту школу; пускай нашъ пріятель, серъ Питеръ, постарается тебя пристроить.

Какъ бы ни горѣлъ мальчикъ желаніемъ усовершенствоваться въ наукахъ, думаю, что не найдется такого, котораго огорчило бы предложеніе оставить школу. Я отвѣчалъ, что счелъ бы за величайшее счастіе, если бы мой покровитель, серъ Питеръ, меня куда нибудь пристроилъ. Докторъ вырасилъ такого рода мнѣніе, что при полученномъ мною воспитаніи я смогу проложить себѣ дорогу, и что у дѣдушки навѣрное найдутся средства поставить меня въ свѣтѣ на ноги джентльмена.

Чтобы окопировать мальчика для морской службы, и дать ему возможность жить не хуже другихъ, нужно было, какъ мнѣ говорили, отъ тридцати до сорока фунтовъ въ годъ по крайней мѣрѣ. Я спросилъ у доктора Бернарда, думаетъ ли онъ, что мой дѣдушка будетъ въ состояніи датъ мнѣ эту сумму?

-- Мнѣ неизвѣстны средства твоего дѣдушки, отвѣчалъ докторъ Бернардъ, улыбаясь. Онъ про нихъ со мною не распространялся. Но я сильно ошибаюсь, Денни, если онъ не въ состояніи содержать тебя роскошнѣе, чѣмъ иной знатный джентльменъ своего сына. Я думаю, что онъ богатъ. Ты понимаешь, я не могу привести никакихъ положительныхъ доказательствъ въ подтвержденіе моего мнѣнія, но думается мнѣ, мистеръ Денисъ, что рыбная ловля принесла твоему дѣдушкѣ значительныя выгоды.

До какой же суммы могло простираться его состояніе? Я началъ перебирать въ умѣ своемъ сокровища моихъ любимымъ "Тысяча и одной ночи". Такъ докторъ Бернардъ думалъ, что дѣдушка очень богатъ? Ну этого докторъ и самъ хорошенько не зналъ. Общее мнѣніе въ Уинчельси было, что старикъ Дюваль человѣкъ зажиточный. Во всякомъ случаѣ мнѣ слѣдовало вернуться; къ нему; въ семействѣ Роджъ мнѣ невозможно было оставаться послѣ ихъ оскорбительнаго обращенія со мною. Докторъ сказалъ, что отвезетъ меня въ своей каретѣ домой, но что предварительно я долженъ собрать всѣ свои небольшіе пожитки. Разговаривая такимъ образомъ, мы достигли лавки мистера Роджа, въ которую я вошелъ не безъ замиранія сердца. Роджъ встрѣтилъ меня сверкающимъ взглядомъ изъ-за своей конторки, гдѣ онъ разставлялъ свои книги. Убійственно поглядѣлъ на меня подмастерье, вылѣзавшій въ эту минуту изъ подвала съ пачкою сальныхъ свѣчей; что же касается прелестнѣйшей миссъ Сусанны, то она стояла за прилавкомъ, закинувъ назадъ свою безобразную голову.

-- Ага! таки пришелъ назадъ! проговорила она. Всѣ шкапы въ гостиой заперты, можешь себѣ, идти туда и пить чай, молодой человѣкъ.

-- Я беру Дениса домой, мистеръ Роджъ, продолжалъ мой добрый докторъ. Онъ не можетъ далѣе оставаться у васъ послѣ обвиненія, которое вы взвели на него сегодня утромъ.

-- Обвиненія въ томъ, что деньги, помѣченныя нами, очутились у него въ ящикѣ? Такъ вы осмѣливаетесь намекать, что мы ихъ ему подсунули? прокричала миссъ, грозно сверкая главами то на меня, то на доктора Бернарда. Ну что-жъ вы не говорите этого прямо? Сдѣлайте одолженіе, повторите это хоть разокъ, докторъ Бернардъ, вотъ въ присутствіи мистрисъ Баркеръ и мистрисъ Скельсъ (то были имена двухъ женщинъ, случайно находившихся въ эту минуту въ лавкѣ, гдѣ онѣ что-то такое покупали). Пожалуйста, потрудитесь только сказать въ присутствіи этихъ дамъ, что мы подсунули деньги этому мальчишкѣ въ шкатулку, и мы посмотримъ, найдетъ ли себѣ защиту передъ англійскимъ правосудіемъ бѣдная дѣвушка, которую вы оскорбляете, пользуясь вашимъ званіемъ доктора и судьи. Гм! будь я мужчина, немного бы у меня нащеголялись иные люди въ своихъ долгополыхъ платьяхъ и жабо, ужь это вѣрно. И если бы одинъ человѣчекъ не былъ трусомъ, онъ не далъ бы бѣдную женщину въ обиду.

И при этомъ миссъ Роджъ взглянула до направленію подвальной двери, придѣланной, въ полу, изъ которой въ эту минуту выглядывала голова подмастерья; но докторъ Бернардъ бросилъ въ томъ же направленіи такой угрожающій взглядъ, что Бовиль мгновенно захлопнулъ дверцу, и этимъ не мало насмѣшилъ моего доктора.

-- Ступай и уложи твои вещи, Денни. Я пріѣду за тобою черезъ полчаса. Мистеръ Роджъ долженъ понять, что послѣ такого оскорбленія, какъ то, которое тебѣ нанесли, ты въ качествѣ джентльмена не можешь далѣе оставаться въ его домѣ.

-- Хорошъ джентльменъ, нечего сказать! воскликнула миссъ Роджъ. Позвольте спросить, съ которыхъ это поръ цирюльники стали джентльменами? Прелюбопытно было бы, узнать. Мистрисъ Скельсъ, мистрисъ Баркеръ! случалось ли вамъ когда, чтобы джентльменъ убиралъ вамъ голову? Если вамъ желательно видѣть такую диковинку, можете обратиться къ господину Дювалю въ Уинчельси; еще былъ одинъ воръ и разбойникъ, тоже изъ Дювалей, мистрисъ Баркеръ, котораго повѣсили, да небось, не его перваго, не его и послѣдняго въ ихъ родѣ.

Безполезно было бы отвѣчать ругательствами на ругательства этой женщины. "Я пойду уложить свои вещи, серъ, и соберусь въ минуту", обратился я къ доктору. Но едва онъ вышелъ изъ лавки, какъ изступленная фурія напустилась на меня съ такимъ градомъ ругательствъ, что я всѣхъ ихъ, конечно, не могу и упомнить по прошествіи сорока пяти лѣтъ. Какъ теперь вижу передъ собою маленькіе зеленые глаза, бросающіе на меня взгляды, исполненные ненависти, тощія, подбоченившіяся руки, топающія ноги, и слышу шипѣнье невообразимыхъ ругательствъ, падающихъ на мою бѣдную голову.

-- И неужто никто не хочетъ помочь мнѣ, и всѣ будутъ спокойно смотрѣть, какъ этотъ мальчишка, отродье цирюльника, меня оскорбляетъ? вопила она. Бовиль, говорятъ тебѣ... Бовиль, помоги мнѣ!

Я побѣжалъ на верхъ, въ мою маленькую комнатку, и не прошло и двадцати минутъ, какъ всѣ мои пожитки были уложены. Много лѣтъ прожилъ я въ этой комнатѣ, и мнѣ почему-то было жаль разставаться съ нею. Отъ этихъ отвратительныхъ людей я ничего не видѣлъ, кромѣ оскорбленій, но все же я бы желалъ мирно разстаться съ ними. Сколько восхитительныхъ вечеровъ провелъ я въ этой комнаткѣ, въ обществѣ мореплавателя, Робинзона Крузе, Monsieur Galland и его арабскихъ сказокъ, и Гектора Траянскаго, котораго похожденія и плачевную кончину я могъ разсказывать наизусть, по мистеру Попе. Были у меня, и скучныя ночи, который я просиживалъ надъ моими классными книгами, набивая мою бѣдную, недоумѣвающую голову мудреными правилами латинской грамматики. Съ ариѳметикой, логариѳмами и математикой, какъ я уже сказалъ, мнѣ было легче совладѣть. По этимъ предметамъ я числился однимъ изъ первыхъ въ нашей школѣ, и успѣлъ перегнать болѣе взрослыхъ мальчиковъ.

Уложивъ свои ящики (всю свою библіотеку я свалилъ въ одну шкатулку съ достопамятнымъ пистолетомъ), я снесъ ихъ внизъ одинъ, безъ посторонней помощи, и поставилъ въ сѣняхъ, въ ожиданіи пріѣзда доктора Бернарда. Эти сѣни помѣщаются за второю комнатой магазина мистера Реджа (Боже! какъ все это мнѣ памятно), и изъ нихъ выходитъ дверь въ переулочекъ. По другую сторону сѣней находится кухня, въ которой состоялось вышеописанное побоище, и въ которой мы обыкновенно! совершали нашу трапезу.

Я торжественно заявляю, что отправился въ кухню въ намѣреніи мирно разстаться съ этими людьми, простить миссъ Роджъ ея выдумки, Бовилю -- его пинки, и предать всѣ наши прошлыя ссоры забвенію. Старикъ Роджъ сидѣлъ у камина и ужиналъ; напротивъ его сидѣла дочка; что же касается подмастерья, то онъ еще не приходилъ изъ лавки.

-- Я пришелъ проститься съ вами передъ отъѣздомъ, проговорилъ я.

-- Такъ вотъ какъ! ты уѣзжаешь? А позвольте спросить, серъ, куда это вы уѣзжаете, заговорила миссъ Роджъ, попивая свой чай.

-- Я отправляюсь домой съ докторомъ Бернардомъ. Я не могу далѣе оставаться въ этомъ- домѣ, послѣ того, какъ вы обвинили меня въ покражѣ вашихъ денегъ.

-- Въ покражѣ? А что жъ? Ты скажешь, что деньги не были найдены у тебя въ ящикѣ? Ахъ ты безсовѣстный, маленькій воришка!

-- Ахъ ты, безбородый развратникъ! Еще надо удивляться, какъ до сихъ поръ не пришли медвѣди и не растерзали тебя, простоналъ старикъ Роджъ. Ты сократилъ мою жизнь своимъ распутствомъ, вотъ что ты сдѣлалъ; и, помяни мои слова, ты доведешь сѣдины твоего почтеннаго дѣда до преждевременной могилы. Ты, отпрыскъ благочестиваго семейства, Денисъ Дюваль! и я каждый разъ содрогаюсь, думая, о тебѣ!

-- Что тутъ содрогаться? Фу, ты, скверное животное! Меня такъ просто на просто отъ него тошнитъ, воскликнула миссъ Сусанна съ искреннимъ выраженіемъ омерзенія.

-- Да изыдетъ онъ изъ нашего дома! воскликнулъ Роджъ.

-- Не попадайся ты мнѣ никогда на глаза съ своею поганою рожею, вопила кроткая Сусанна.

-- Я только дожидаюсь кареты докторъ Бернарда, чтобъ уѣхать, отвѣчалъ я. Всѣ мои вещи уложена и вынесены въ сѣни.

-- Такъ вотъ какъ! Ты совсѣмъ уложился! А сколько еще припрятано у тебя нашихъ денегъ, бусурманъ ты этакій! Тятенька, посмотрите въ шкапъ, не пропалъ ли вашъ серебряный кувшинъ, да цѣлы ли еще ложки?

Мнѣ сдается, что бѣдная пьянчушка заливала водкой свое горе, потому что утромъ потерпѣла пораженіе въ залѣ суда. Она становилась азартнѣе съ каждымъ, вырывавшимся у нея, словомъ, кричала и грозила на меня кулаками, точно помѣшанная.

-- Сусанна, ты была оклеветана, и не ты первая твоего имени. Но будь же спокойна, дочь моя, будь спокойна; всѣ мы обязаны владѣть собою.

-- Что? (тутъ она издала звукъ, похожій на рычанье) Мнѣ быть спокойной съ этимъ подлецомъ, свиньею, лгуномъ, животнымъ! Гдѣ Эдуардъ Бовиль? Отчего онъ не выступитъ впередъ, какъ настоящій мужчина и не изобьетъ до полусмерти этого мерзавца? вопила миссъ Роджъ. У! какъ бы я тебя отпочивала вотъ этимъ кнутомъ!-- И она схватила кнутъ своего отца со шкапа, гдѣ онъ обыкновенно висѣлъ на двухъ гвоздикахъ.-- О ты, негодная тварь! Вѣдь у тебя есть пистолетъ? есть? Такъ стрѣляй-же въ меня, трусъ, я тебя не боюсь. Пистолетъ у тебя въ шкатулкѣ?.. да отвѣчай же! (Я совершенно безъ нужды отвѣтилъ да на эти вызывающія рѣчи). Стой! Вотъ что я думаю, тятенька: не отпустить же намъ такъ этого воришку со всѣми его ящиками; этакъ онъ весь домъ обокрадетъ. Сейчасъ же отпирай свои ящики! Мы посмотримъ не стянулъ ли онъ что. Слышишь? Сейчасъ отпирай ихъ!

Я объявилъ, что ничего подобнаго не сдѣлаю. Кровь кипѣла во мнѣ отъ этого грубаго обращенія; когда она кинулась изъ комнаты, чтобы завладѣть однимъ изъ моихъ ящиковъ, я отслонилъ ее и усѣлся на ящикѣ. Позиція эта была самая невыгодная, какую только можно было избрать, потому что изступленная фурія принялась меня бить и хлестать по лицу своимъ кнутомъ вырвать который изъ ея рукъ было мнѣ не подъ силу.

Само собою разумѣется, что при попыткѣ самообороны съ моей стороны, миссъ Роджъ съ визгомъ стала звать на помощь и закричала: "Эдуардъ, Недъ-Бовиль! Этотъ подлецъ меня бьетъ; помоги мнѣ Недъ!" На эта крики распахнулась дверь магазина и появился защитникъ Сусанны; онъ хотѣлъ было на меня броситься, но споткнулся о мои пожитки и съ грохотомъ и страшными проклятіями растянулся на полу. Картина: подмастерье лежитъ, уткнувшись носомъ въ землю, миссъ Роджъ дико размахиваетъ на право и на лѣво кнутомъ (отъ котораго, если не ошибаюсь, всего больнѣе достается курткѣ мистера Бовиля), всѣ мы барахтаемся и отбиваемся, какъ ни попало, въ потемкахъ Вдругъ подъѣзжаетъ экипажъ, громъ котораго я и не разслышалъ въ пылу битвы; отворяется парадная дверь, и я льщу себя надеждою, что это докторъ Бернардъ пріѣхалъ, согласно съ своимъ обѣщаніемъ.

Но то былъ не докторъ. Новоприбывшее лице хотя и было облечено въ длинныя одежды, однако не въ священническую рясу. Вскорѣ по окончаніи моего допроса передъ судьями, сосѣдъ нашъ, Джонъ Джефсонъ, изъ Уинчельси, пріѣзжавшій на базаръ въ Рай, сѣлъ въ свою телѣжку и поѣхалъ домой. Онъ прямо отправился къ намъ въ домъ и разсказалъ моей матушкѣ о только-что случившемся странномъ происшествіи, о томъ, какъ я былъ обвиненъ передъ судьями и оправданъ. Матушка выпросила, или вѣрнѣе, вытребовала у Джефсона его телѣжку, схватила кнутъ и возжи и поскакала въ Рай. Правду сказать, не завидую я старой, сѣрой кобылѣ Джефсона, сдѣлавшей этотъ переѣздъ съ такимъ возничимъ за своей спиной. Дверь, отворившаяся съ улицы, пропустила въ сѣни лучъ свѣта, который озарилъ передъ вошедшей матушкой отчаянную свалку трехъ воителей.

Какое зрѣлище для матери, обладающей здоровыми кулаками, любящимъ сердцемъ и вспыльчивымъ нравомъ! Madame Дюваль мгновенно бросилась на миссъ Сусанну, и какъ та ни вопила, оттащила ее отъ моего тѣла, по которому она барабанила своимъ кнутомъ. Часть чепца Сусанны и нѣсколько клочьевъ ея рыжихъ волосъ остались въ рукахъ моей матери-амазонки; сама же Сусанна полетѣла въ отворенную дверь кухни, гдѣ и грохнулась передъ своимъ испуганнымъ отцомъ. Не могу ужь вамъ сказать, сколько ударовъ нанесла моя родительница этой твари. Матушка, пожалуй, убила бы ее, если бы цѣломудренная Сусанна не повалилась подъ кухонный столъ, крича не своимъ голосомъ.

Madame Дюваль успѣла вырвать изъ рукъ этой дѣвицы тотъ самый кнутъ, которымъ она стегала по ногамъ единственнаго ея дѣтища. Когда побѣжденный врагъ упалъ, матушка подхватила это оружіе. Но вотъ попался матушкѣ на глаза старикъ мистеръ Роджъ, сидѣвшій, весь блѣдный отъ ужаса, въ своемъ углу; она кинулась на бакалейщика, и въ одно мгновеніе исполосовала ему десятками двумя ударовъ лице, глаза и носъ. Предоставляю на волю желающаго пожалѣть о несчастномъ старикѣ. "Ага, будешь обзывать моего сына воромъ? Будешь таскать моего Денни но судамъ? Prends moi èa, gredin! Attrape, lâche! Nimmt noch ein Päar Schläge Spitzbubn! " кричала матушка на томъ вавилонскомъ смѣшеніи языковъ англійскаго, французскаго и нѣмецкаго, которое она употребляла въ минуты душевнаго волненія. Добрая моя матушка не хуже любаго мужнины могла брить и убирать голову, какому хотите джентльмену, но ручаюсь вамъ, что ни одному джентльмену въ Европѣ еще не пудрили такъ славно голову, какъ мистеру Роджу въ этотъ вечеръ:

Каково, однако! Я написалъ почти цѣлую страницу о сраженіи, которое не продолжалось и пяти минутъ. Пока матушка совершала свои побѣдоносные подвиги, телѣжка дожидалась ее въ переулкѣ. Между тѣмъ, карета доктора Бернарда подкатила къ парадному входу лавки; когда докторъ Бернардъ вошелъ этимъ ходомъ, мы торжествовали; оба поля сраженія оставались за нами. Со времени послѣдней нашей стычки съ Бовилемъ, оба мы знали, что ему со мной не совладѣть. "Именемъ короля повелѣваю вамъ вложить ваши шпаги въ ножны", говорится въ одной трагедіи. Такъ и нашъ бой прекратился при появленіи представителя мира. Матушка перестала обработывать кнутомъ мистера Роджа; миссъ Сусанна выползла изъ-подъ стола, мистеръ Бовиль поднялся съ пола и отправился мыть свое окровавленное лице. Когда несчастный Роджъ принялся хныкать о томъ, что онъ раздѣлается съ нами судебнымъ порядкомъ за это нападеніе, докторъ строго замѣтилъ ему: "васъ было трое на одного въ началѣ этой драки, трое на двухъ въ послѣдствіи, и неужели вы думаете, старый клятвопреступникъ, что послѣ ложнаго свидѣтельства, даннаго вами сегодня, еще найдется судья, который вамъ повѣритъ?"

Нѣтъ. Не нашлось ни одного человѣка, который бы ему вѣрилъ. Этихъ дурныхъ людей постигло достойное наказаніе. Не знаю, кто далъ имъ это прозвище, только Роджъ и его дочь стали извѣстны въ цѣломъ Рай подъ именемъ Ананія и Сапфиры; и съ этого дня дѣло старика пошло все хуже и хуже. Когда мои товарищи по школѣ Покака встрѣчались въ торговцемъ, его дочерью, или подмастерьемъ, шалуны принимались кричать: кто подсунулъ деньги къ Денису въ ящикъ? Кто лжесвидѣтельствовалъ на друга своего? Сусанна, голубушка, поцѣлуй евангеліе и скажи намъ правду, всю правду, но, слышишь ли, непремѣнно правду? Однажды въ базарный день, когда лавка была биткомъ набита народомъ, въ нее вошелъ Томъ Парротъ и спросилъ себѣ леденцовъ на пенни. Отдавая деньги старику Роджу, который сидѣлъ надъ книгами за своей высокой конторкой, онъ проговорилъ: (этотъ Томъ былъ такъ же мало способенъ, конфузиться, какъ монета, которою онъ въ эту минуту расплачивался) "это хорошія деньги; онѣ не помѣчены, мистеръ Роджъ, не то, что деньги у Дениса Дюваля". И по знаку, данному, безъ сомнѣнія, молодымъ повѣсою, цѣлый хоръ мальчишекъ, дожидавшихся на улицѣ, подхватилъ: "Ананія, Ананія! онъ корчитъ изъ себя такого набожнаго человѣка! Ананія и Сапфира..." Но этимъ не ограничилось наказаніе несчастнаго Роджа. Мистрисъ Уингъ и многіе другіе изъ его главнѣйшихъ покупщиковъ лишили его своей практики и стали забирать товары въ другой бакалейной лавкѣ, конкуррировавшей съ нимъ. Вскорѣ послѣ разсказаннаго приключенія со мною, миссъ Роджъ вышла замужъ за беззубаго подмастерья; и не находка же она ему была, какъ жена, или возлюбленная. Мнѣ предстоитъ разсказать, какъ поплатилось это семейство (и многія другія) за свои неправды; а также и о томъ, какимъ поступкомъ миссъ Роджъ заявила свое раскаянье. Что до меня касается, то я отъ души ей простилъ. Тогда разъяснилась тайна гоненій, направленныхъ противъ смирнаго мальчика, который въ жизнь свою никого не тронулъ, не будучи вызванъ къ самооборонѣ. (До тѣхъ поръ я напрасно ломалъ себѣ голову надъ разъясненіемъ этой тайны, которую и докторъ Бернардъ не могъ, или не хотѣлъ понять).

Я взвалилъ на плечи свои чемоданы, причину недавнихъ раздоровъ и поставилъ ихъ въ матушкину телѣжку. Я было и самъ хотѣлъ взлѣзть туда же, но эта умнѣйшая старушка не допустила меня занять мѣсто возлѣ нея. "Я сама умѣю порядочно править, сказала она мнѣ: а ты поѣзжай съ докторомъ въ его каретѣ. Отъ него, мой сынъ, ты больше услышишь разумныхъ рѣчей, чѣмъ отъ такого темнаго человѣка, какъ я. Сосѣдъ Джефсонъ разсказалъ мнѣ, какъ этотъ джентльменъ, дай Богъ ему здоровья, отстоялъ тебя въ залѣ суда. Если мнѣ или кому изъ близкихъ моихъ представится случай отплатить ему за услугу, онъ можетъ на насъ разсчитывать. Ну, трогайся кляча, до дому недалеко!" И съ этими словами она укатила съ моими пожитками. На дворѣ уже начинало темнѣтъ.

Я покинулъ домъ Роджа, въ которомъ нога моя уже болѣе не бывала съ тѣхъ поръ. Я занялъ свое мѣсто въ каретѣ, рядомъ съ добрѣйшимъ докторомъ Бернардомъ. Мы проѣхали Уинчельсійскіе ворота и покатили по болотистой равнинѣ, лежавшей за ними; въ сторонѣ отъ дороги сверкали мѣстами виды пролива; надъ головами нашими мерцали звѣзды. Само собою разумѣется, что разговоръ нашъ вращался около происшествій того дня; то былъ, по крайней мѣрѣ для меня, самый интересный предметъ разговора; у меня только и вертѣлись въ головѣ различныя подробности судебной процедуры. Докторъ еще разъ повторилъ мнѣ, что вполнѣ убѣжденъ въ существованіи обширнаго заговора контрабандистовъ, вѣтви котораго простираются вдоль всего берега и по всей окрестности. Къ этому братству несомнѣнно принадлежалъ мистеръ Роджъ (да и самъ я долженъ къ стыду моему сознаться, что зналъ о существованіи братства, такъ какъ раза два я сопутствовалъ этимъ людямъ въ ихъ поѣздкахъ). "Быть можетъ между твоими знакомыми найдутся и другія личности, принадлежащія къ тому же обществу? сухо проговорилъ докторъ Бернардъ.-- Ну, пошевеливайся, Дези!-- Много ихъ найдется между нашими знакомыми, какъ въ Рай, такъ и въ Уинчельси. Твой кривой пріятель замѣшанъ въ это дѣло, а также не сомнѣваюсь, замѣшанъ и баронъ де Ламотъ, ну, а не угадаешь ли ты, Денни, еще одного имени?

-- Какъ не угадать, серъ, отвѣчалъ я печально. Я зналъ, что родной мой дѣдъ занимался этимъ промысломъ.-- Но, что бы тамъ ни дѣлали другіе, я даю вамъ честное свое слово, что самъ я никогда не буду заниматься этимъ.

-- Теперь этотъ промыселъ будетъ сопряженъ съ большимъ рискомъ, чѣмъ прежде. При переѣздѣ черезъ каналъ будутъ встрѣчаться такія затрудненія, какихъ давно не знавали господа контрабандисты. Ты еще не слыхалъ великой новости?

-- Какой новости?

Дѣло въ томъ, что я до сихъ поръ былъ исключительно занятъ своими собственными дѣлами. Въ этотъ самый вечеръ лондонская почта принесла извѣстіе, которое, даже для моей темной личности, оказалось очень важнымъ. Извѣстіе это заключалось въ томъ, что его величество король, извѣстившись о подписаніи дружественнаго и торговаго союза, между французскимъ дворомъ и нѣкоторыми лицами, состоящими на службѣ мятежныхъ подданныхъ его величества въ Сѣверной Америкѣ, счелъ за нужное отозвать своего посланника отъ французскаго двора, и въ твердой надеждѣ на исполненную любви и усердія поддержку своихъ вѣрноподданныхъ, рѣшился принять мѣры, чтобы, въ случаѣ надобности, всѣми силами соединеннаго королевства отразить супостатовъ и поддержать могущество и честь страны.

Итакъ, пока я выходилъ изъ залы суда въ Рай, ни о чемъ не помышляя, кромѣ моихъ враговъ и превратностей моей судьбы, гонцы скакали по всѣмъ направленіямъ съ извѣстіемъ, что Франціи объявлена война. Одинъ изъ нихъ обогналъ насъ на дорогѣ домой, трубя въ свой рогъ и провозглашая вѣсть о войнѣ съ Франціей. Проѣзжая равниной, мы могли разглядѣть французскіе сигнальные огни, горѣвшіе по ту сторону пролива. Еще пятдесятъ лѣтъ прожилъ я съ тѣхъ поръ на свѣтѣ, и во все это время рѣдко, рѣдко, и то на короткіе промежутки погасили эти роковые маяки, глашатаи войны.

"Гонецъ, посланный съ этимъ важнымъ извѣстіемъ, прискакалъ въ Рай, когда уже мы оттуда выѣхала. Но такъ какъ онъ скакалъ гораздо быстрѣе, чѣмъ было въ обычаѣ у докторской лошади, то онъ и обогналъ васъ по дорогѣ въ Уинчельси. Не прошло и получаса, какъ привезенное извѣстіе переполошило весь городъ: па рынкѣ, въ кабакахъ, по частнымъ домамъ, всюду собиралась люди и толковали между собой. Итакъ, у насъ на рукахъ было двѣ войны: съ Франціей и съ нашими непокорными сынами въ Америкѣ; а непокорные сыны около этого времени уже одолѣвали свою родину-мать. Въ началѣ войны мы; т. е. школьники отъ Покака, держались храбро и бодро. Мы преслѣдовали мятежниковъ по картѣ и побивали ихъ при каждой встрѣчѣ. Мы разбили ихъ на Лонгъ-Эйландѣ; мы покорили ихъ при Брандиуайнѣ. Мы одержали надъ ними блистательную побѣду при Коннерсъ-Гилѣ. Мы побѣдоносно вступили въ Филадельфію вмѣстѣ съ Гоу. Но мы точно съ неба упали, когда выпущены были сдаться подъ Сиратогою вмѣстѣ съ генераломъ Боргойномъ; для насъ было дѣломъ непривычнымъ слышать, что англійскія войска сдаются и что войнскія доблести англичанъ, находятъ себѣ болѣе, чѣмъ равныя въ другихъ націяхъ. "За Лонгъ-Эйландъ насъ уволили отъ послѣобѣденнаго класса, шепнулъ мнѣ Томъ Парротъ, сидѣвшій въ школѣ рядомъ со мною:-- думаю, что за Сиратогу намъ будетъ порка." Что-же касается французовъ, то мы давно знали о замышляемой ими измѣнѣ, и наша ненависть противъ нихъ со дня на день увеличивалась. "Французы протестантскаго вѣроисповѣданія, порѣшили мы,-- совсѣмъ другое дѣло; по крайней мѣрѣ, гугеноты, изгнанные изъ Франціи, какъ видно, оказались недурными подданными своего новаго государя."

Но въ Уинчельси жида одна милая маленькая француженка, которая, я долженъ сознаться, была отъявленной бунтовщицей. Когда мистрисъ Бернардъ, разговаривая о воинѣ, обратилась къ Агнесѣ и спросила: "А ты, Агнеса, дитя мое, на чьей сторонѣ?" Mademoiselle де-Барръ вся вспыхнула и отвѣчала: "Я француженка и держу сторону моего отечества. Vive la France! vive le roi!"

-- Ахъ, Агнеса! Ахъ ты развращенное маленькое чудовище неблагодарности! воскликнула мистрисъ Бернардъ и принялась плакать.

Но докторъ не только не разсердился, но улыбался и казался очень довольнымъ; отвѣсивъ Агнесѣ шутливо церемонный поклонъ, онъ проговорилъ: "Mademoiselle де-Савернъ, я того мнѣнія, что маленькой француженкѣ и слѣдуетъ держать сторону Франціи; но, видите-ли, столъ накрытъ и мы отложимъ сраженіе до послѣ-ужина." Когда онъ въ этотъ вечеръ прочиталъ молитву, предписанную его церковью на время войны, молитву, въ которой мы просили Бога покрыть насъ своимъ щитомъ и дать намъ побѣду, мнѣ казалось, что ни разу еще голосъ этого добродѣтельнаго человѣка не звучалъ такъ трогательно и торжественно.

Во время совершенія этого утренняго и вечерняго обряда въ ректорскомъ домѣ, одна маленькая дѣвочка, принадлежавшая къ Римско-католической церкви, постоянно сиживала въ сторонѣ, ея духовные наставники запрещали ей молиться съ нами по англиканскимъ обрядамъ. По окончаніи молитвы, и по удаленіи прислуги, миссъ Агнеса проговорила съ пылающимъ и почти гнѣвнымъ лицемъ:

-- Какъ же мнѣ быть тетя, Бернардъ? Молясь за васъ, я молилась бы о покореніи собственнаго моего отечества, о томъ, чтобы вамъ спастись и избавиться отъ нашихъ рукъ?

-- Твоя правда, дитя мое, и ужь мы лучше не станемъ отъ тебя требовать, чтобы ты говорила "аминь" на нашу молитву.

-- Не понимаю, изъ-за чего вы хотите одержать верхъ надъ моею отчизною, всхлипывала маленькая дѣвочка. Небось я не стану молиться, чтобы какое несчастье приключилось вамъ, или тетѣ Бернардъ, или Денни... нѣтъ, ни за что, ни за что не стану. И залившись слезами, она спрятала голову на груди нашего добраго друга, и всѣ мы почувствовали себя глубоко растроганными.

Въ тотъ же вечеръ двое дѣтей, держа другъ друга за руки, вышли изъ докторскаго дома и направились къ аббатству, которое, увы! было слишкомъ близко. Я не торопился дернуть звонокъ и продолжалъ держать ея трепетную руку въ своей.

-- Ты никогда не сдѣлаешься, Денни, моимъ врагомъ, никогда? проговорила она, поднимая на меня глаза.

-- Милая, отвѣчалъ я дрожащимъ голосомъ, я буду любить тебя до конца дней моихъ.

Тутъ я вспомнилъ про младенца, найденнаго мною на морскомъ берегу и принесеннаго домой на рукахъ, и снова эти руки обхватили мою дорогую дѣвочку и сердце мое забилось несказаннымъ счастьемъ.

VIII.

Могу васъ завѣрить, что мнѣнія нашего добраго ректора высказались въ слѣдующее же воскресенье въ самой рѣзкой и опредѣленной формѣ. Съ самаго начала американской войны онъ неусыпно убѣждалъ своихъ прихожанъ оставаться вѣрными своему государю, и отдавалъ подобающею честь кесаревой власти. "Войну, проповѣдывалъ онъ, не слѣдуетъ исключительно разсматривать, какъ несчастье. Подобно болѣзнямъ, она ниспосылается небомъ для нашего же блага. Она учитъ насъ покорности и терпѣнію среди лишеній, она укрѣпляетъ наше мужество и закаляетъ въ вѣрноподданническихъ чувствахъ; она даетъ намъ случай упражняться въ милосердіи, быть великодушными въ побѣдѣ, терпѣливыми и бодрыми среди пораженія. Храбрые, побѣдоносно сражающіеся за свое отечество, оставляютъ наслѣдіе славы своимъ дѣтямъ. Мы, англичане настоящаго времени, пожинаемъ плоды сраженій при Креси, Аженкурѣ и Блэнгеймѣ. Я охотно уступаю Французамъ ихъ битву подъ Фонтене, и шотландцамъ ихъ баннокбернское сраженіе. Подобные подвиги мужества доказываютъ возмужалость націй. Когда намъ удастся усмирить американское возстаніе,-- а что удастся, въ этомъ я не сомнѣваюсь,-- тогда, я убѣжденъ, мы увидимъ, что наши непокорные сыны не опозорили своего британскаго происхожденія, были терпѣливы и мужественны, сострадательны и великодушны. Что касается только что объявленной войны съ Франціей, войны, имѣющей громадное значеніе для всей Англіи и для обитателей нашего прибрежья по преимуществу, то я столь же мало сомнѣваюсь въ правотѣ нашего дѣла, какъ и въ томъ, что королева Елизавета имѣла полное право сопротивляться испанской Армадѣ. Въ настоящій часъ намъ угрожаетъ почти такая же опасность, и я молю Всевышняго, чтобы мы съумѣли выказать себя столь же мужественными, твердыми и неутомимыми. Приготовимся исполнить лежащій передъ нами долгъ, и исходъ дѣла предоставимъ Тому, кто одинъ можетъ даровать побѣду.

Прежде чѣмъ сойдти съ каѳедры, нашъ добрый ректоръ объявилъ, что намѣренъ въ слѣдующій же базарный день созвать митингъ въ нашей ратушѣ, митингъ, на которомъ дворяне, фермеры и мореплаватели будутъ обсуждать мѣры, необходимыя для защиты нашего берега. Со дня на день слѣдовало ожидать нападенія французовъ. Весь городъ былъ въ сильномъ, волненіи; патрули охотниковъ, и милиціи занимали прибрежье, и подзорныя трубки то и дѣло наводились съ рыбачьихъ судовъ на противоположный берегъ.

Въ ратушѣ собрался многочисленный митингъ и ораторы, наровили другъ передъ другомъ блеснуть своею преданностью королю и отечеству. Тутъ же было приступлено къ подпискѣ, результатъ которой предназначался для приготовленій къ оборонѣ. Рѣшено было между пятью главнѣйшими приморскими: городами южнаго берега Англіи, выставить на общій счетъ цѣлый полкъ милиціи. Кромѣ того, дворяне и главные негоціанты города Уинчельси согласились снарядить отъ себя конный отрядъ волонтеровъ, которые исполняли бы обязанность береговой стражи и поддерживали бы коммуникацію между регулярными войсками, расположенными въ Дуврѣ, Гастингсѣ и Дилѣ. На французскомъ берегу происходили подобныя же воинственныя приготовленія. Между рыбаками обѣихъ націй дѣло пока не доходило до непріязненныхъ дѣйствій, но, увы, имѣю поводъ думать, что одинъ мой престарѣлый родственникъ не совсѣмъ порвалъ сношенія съ своими французскими пріятелями.

Какъ бы то ни было, на митингѣ въ ратушѣ дѣдъ мой выступилъ однимъ изъ ревностнѣйшимъ подписчиковъ и произнесъ длинную рѣчь. Онъ говорилъ отъ своего лица и отъ лица своихъ единовѣрцевъ и соотечественниковъ, французскихъ выходцевъ, которые, вотъ уже около столѣтія, пользовались гостепріимствомъ и свободными учрежденіями Великобританіи. Изгнанные изъ родины папистскими преслѣдованіями, они нашли въ Англіи пріютъ. И вотъ, продолжалъ дѣдушка, приспѣло имъ время показать себя вѣрными и благодарными подданными короля Георга. Дѣдушкина рѣчь была принята съ выраженіями живаго одобренія. Старикъ обладалъ здоровыми легкими и большимъ навыкомъ въ ораторскомъ искусствѣ. Онъ умѣлъ, не переводя духъ, растягивать свои періоды до безконечности, и кому, какъ не мнѣ, было звать его неутомимость по этой части, когда мнѣ по цѣлымъ часамъ приходилось выслушивать этотъ завывающій голосъ, давно уже переставшій (да проститъ мнѣ богъ) отзываться въ ожесточенномъ сердцѣ дѣдушкина внука. Когда дѣдушка замолчалъ, настала очередь то корить мистеру Джемсу Уэстону, и онъ съ своей стороны не ударилъ лицемъ въ грязь. (На митингѣ присутствовалъ и пріятель мой, мистеръ Джо, и оба брата сидѣли на эстрадѣ, занимаемой судьями и мѣстною аристократіей). Мистеръ Джемсъ началъ съ того, что мистеръ Дюваль говорилъ отъ лица французскихъ протестантовъ, онъ же, мистеръ Уэстонъ, считаетъ своею обязанностью выразить вѣрноподданническія чувства другой корпораціи, именно англичанъ римско-католическаго исповѣданія. Онъ надѣялся, что въ критическую минуту онъ и его единовѣрцы съумѣютъ показать себя такими же добрыми гражданами, какъ и протестанты. Какъ слабое доказательство своего патріотизма онъ вызвался подписаться на сумму вдвое большую противъ той, которую пожертвуетъ monsieur Дюваль, хотя, добавилъ онъ, сосѣдъ Дюваль будетъ и побогаче меня. На это дѣдушка закричалъ: о нѣтъ, нѣтъ!-- при чемъ все собраніе разразилось хохотомъ:

-- Я за своей гинеей не постою, кротко проговорилъ дѣдушка, да будетъ же принята и употреблена съ пользою лепта и этого человѣка.

-- Гинея! какъ бы не такъ, проревѣлъ мистеръ Уэстонъ. Я жертвую цѣлую сотню гиней.

-- А я другую, добавилъ его братъ. Мы покажемъ, что римско-католическое дворянство Англіи не уступаетъ въ вѣрноподданническихъ чувствахъ нашимъ протестанскимъ соотечественникомъ.

-- Запишите, что мой свекоръ, Петръ Дюваль, жертвуетъ сто гиней, раздался матушкинъ басъ. Запишите на меня двадцать пять гиней и на сына моего, Дениса, другихъ двадцать пять. Мы ѣли англійскую хлѣбъ-соль, и умѣемъ помнить добро, и отъ всего сердца готовы запѣть: Боже храни короля Георга!

Матушкина рѣчь была принята съ восторженными рукоплесканіями. Люди всѣхъ состояній, фермеры, дворяне, лавочники, повалили гурьбою къ подпискѣ. Когда митингъ разошелся, была уже собрана порядочная сумма на вооруженіе и обмундированіе уинчельсійской милиціи. Старый полковникъ Ивэнсъ, дравшійся при Минденѣ и при Фонтене, и молодой мистеръ Барлоу, у котораго оторвало ногу при Бранднуайнѣ, вызвались обучать этотъ отрядъ въ ожиданіи, пока его величество соблаговолитъ назначить для начальствованія надъ нимъ своихъ офицеровъ. Вообще, можно сказать, что всѣ присутствующіе, какъ въ рѣчахъ, такъ и въ поступкахъ, показали себя достойными сынами отечества.-- "Пускай-ка Французы сунутся къ намъ на берегъ, было общимъ отзывомъ:-- у насъ про нихъ въ Рай, въ Уинчельси и въ Гастингсѣ припасена почетная стража, съ которою мы ихъ и встрѣтимъ."

Что Французы непремѣнно сдѣлаютъ высадку на нашъ берегъ, считалось между нами дѣломъ рѣшеннымъ. Мнѣніе это еще болѣе подтвердилось, когда вышла королевская прокламація, говорившая о громадныхъ приготовленіяхъ во флоіѣ и въ арміи непріятеля. У насъ все еще поддерживались кое-какія сношенія съ Булонью, Кале и Дункирхеномъ; случалось даже, что наши рыбачьи суда доходили до Остенде. Такимъ образомъ до насъ доходили свѣденія обо всемъ, что дѣлалось въ этихъ портахъ, о томъ, сколько тамъ собрано войска, сколько королевскихъ и частныхъ судовъ стоятъ на-готовѣ. Я не слишкомъ удивился, встрѣтивъ однажды вечеромъ нашего стариннаго булонскаго сообщника, Бидуа, покуривавшаго трубочку въ кухнѣ моего дѣдушки и потягивавшаго при этомъ водку, за которую, мнѣ доподлинно извѣстно, не былъ заплаченъ динарій, слѣдовавшій Кесарю. Голуби нагорной фермы по прежнему сновали взадъ и впередъ черезъ проливъ. Однажды, зайдя провѣдать фермера Перро, я засталъ monsieur Ламота и еще другаго господина, снаряжавшихъ въ путь одного изъ этихъ голубей, при чемъ товарищъ Ламота угрюмо проговорилъ по-нѣмецки:-- За чѣмъ таскается сюда этотъ Spitzbube?-- Versteht vielleicht Deutsch, торопливо пробормоталъ Ламотъ, и, обернувшись ко мнѣ, любезно осклабился и освѣдомился, какъ поживаютъ дѣдушка и матушка.

Этотъ товарищъ monsieur Ламота былъ нѣкто лейтенантъ Моттерло, состоявшій не задолго передъ тѣмъ на нашей службѣ въ Америкѣ въ одномъ изъ гессенскихъ полковъ. Въ настоящее время онъ повадился-таки частенько таскаться въ Уинчельси, гдѣ онъ велерѣчиво разглагольствовалъ о войнѣ и о собственныхъ воинскихъ подвигахъ, какъ на европейскомъ материкѣ, такъ и въ американскихъ нашихъ владѣніяхъ. Слыхалъ я, что онъ живетъ гдѣ-то по близости отъ Кэнтербери; я, само собою разумѣется, догадывался, что онъ принадлежитъ къ той же компаніи форельщиковъ, къ которой принадлежали Ламотъ, братья Уэстоны, мой старый грѣховодникъ, дѣдъ, и союзникъ его, мистеръ Роджъ изъ Рай. Скоро мнѣ придется разсказать, какъ дорого поплатился monsieur Ламотъ за знакомство съ этимъ нѣмцемъ.

Зная, на какой короткой ногѣ стоитъ баронъ со всѣми джентльменами, участвовавшими въ форельномъ промыслѣ, я нисколько не удивился, встрѣтивъ его въ обществѣ капитана нѣмца, хотя одно обстоятельство, случившееся при этомъ и могло бы навести меня на мысль, что господинъ этотъ занимается дѣломъ еще болѣе противузаконнымъ и опаснымъ, чѣмъ контрабанда. Отправившись однажды прогуляться къ нагорной фермѣ... Выболтать, что ли, здѣсь всю правду, сударыня? Ну ужь такъ и быть, выболтаю; вѣдь отъ этого вреда никому не будетъ, потому что дѣло касается только насъ съ вами. Итакъ, я хотѣлъ вамъ сказать, что часто отправлялся гулять, въ этомъ направленіи потому, что одна молодая особа была тоже страстная охотница до голубей и порой заходила на голубятню фермера Перро. Ужь не любилъ ли я эту бѣлую голубку болѣе всѣхъ прочихъ? Не случалось ли мнѣ подчасъ прижимать ее, трепещущую, къ моему сердцу? Ухъ! какъ старая кровь закипѣла при одномъ этомъ воспоминаніи! Я чувствую себя помолодѣвшимъ... сказать ли, милая, на сколько лѣтъ?.. Эти прогулки на голубятню остались самыми свѣтлыми точками въ нашихъ воспоминаніяхъ.

Итакъ, возвращаясь однажды изъ этого дома, оглашавшагося неумолкаемымъ воркованьемъ, я встрѣтился съ одномъ старымъ школьнымъ товарищемъ, но имени Томасомъ Мизомомъ, который чрезвычайно гордился своимъ новымъ мундиромъ рядоваго въ милиціи нашего города, не скидалъ его съ плечъ и всюду расхаживалъ съ своимъ ружьемъ за спиною. Когда я встрѣтился съ Томомъ, онъ только что разрядилъ ружье, попавъ въ какую-то птичку. У ногъ его лежалъ одинъ изъ голубей фермера Перро, и именно изъ голубей гонцовъ. Томъ совсѣмъ растерялся въ виду своего собственнаго подвига, въ особенности, когда подъ крыломъ убитой птицы нашелъ подвязаннымъ небольшой клочекъ бумаги.

Онъ не могъ разобрать содержаніе этой записки, писанной по-нѣмецки и состоявшей всего, изъ трехъ строкъ; но въ этомъ отношеніи я былъ счастливѣе Тома. Сначала я было вообразилъ, что извѣстіе, подавшееся въ наши руки, касается контрабанднаго дѣла, къ которому столько лицъ были прикосновенны между нашими знакомыми. Что же касается Мизома, то онъ поспѣшилъ удалиться, вовсе не желая подвергнуться подъ руку фермеру, который конечно не поблагодарилъ бы его за убитаго голубя.

Я положилъ бумажку къ себѣ въ карманъ, ни слова не сказавъ Тому о моихъ догадкахъ; но въ головѣ у меня вертѣлась мысль, которую я рѣшился прежде всего сообщить моему дорогому доктору Бернарду. Я отправился въ ректорскій домъ и тамъ прочиталъ ему извѣстіе, которое несъ бѣдный гонецъ, настигнутый пулею Тома. Содержаніе записки, переведенной мною доктору, сильно переполошило и обрадовало моего добраго друга. Въ особенности же онъ похвалилъ меня за то, что я смолчалъ при Томѣ.-- Чуть ли мы не напали па цѣлый заговоръ, Денни, голубчикъ, оказалъ онъ мнѣ;-- Дѣло, кажется, важное. Нынче же вечеромъ переговорю о немъ съ полковникомъ Ивэнсомъ. Мы отправились на квартиру мистера Ивэнса. То былъ тотъ самый старый воинъ, который сражался еще подъ начальствомъ герцога Комберлэндскаго. Въ настоящее время онъ былъ, подобно самому доктору, мировымъ судьею въ нашемъ графствѣ. Я перевелъ полковнику содержаніе записки, которое было слѣдующее:

(Тутъ слѣдуетъ пропускъ у Тэккерея.)

Мистеръ Ивэнсъ справился съ лежавшимъ передъ нимъ ффиціальнымъ спискомъ войскъ, расположенныхъ въ различныхъ пунктахъ между пятью главными портами; оказалось, что свѣденія, отправленныя съ бѣднымъ голубемъ, были вполнѣ вѣрны. Джентльменъ этотъ предложилъ мнѣ вопросъ: узнаю ли я въ запискѣ почеркъ monsieur Ламота? Нѣтъ, врядъ ли то была его рука. Тутъ я разсказалъ о нѣмецкомъ капитанѣ, котораго видалъ въ обществѣ monsieur Ламота. Оказалось, что мистеръ Ивэнсъ знаетъ этого Моттерло, какъ нельзя лучше. "Если Моттерло замѣшанъ въ это дѣло, проговорилъ мистеръ Эвансъ,-- то мы въ скоромъ времени доберемся я до дальнѣйшихъ подробностей." И онъ шепнулъ что-то на ухо доктору Бернарду. Меня же онъ осыпалъ похвалами за мою осмотрительность, наказалъ мнѣ никому не говорить ни слова объ этомъ дѣлѣ, да и товарищу посовѣтовать, чтобъ онъ держалъ языкъ за зубами.

Но Томъ Низомъ не слишкомъ-то былъ остороженъ; онъ проболтался о своемъ приключеніи двумъ, тремъ кумушкамъ, и родителямъ своимъ, которые были такъ же, какъ и мои, торговцы средней руки. Жили они въ уютномъ домикѣ, при которомъ находился садъ и удобное помѣщеніе для скота. Въ одно прекрасное утро они нашли принадлежавшую имъ лошадь мертвою въ стойлѣ; нѣсколько дней спустя у нихъ пала корова. Странные способы мщенія употреблялись сплошь и рядомъ во времена моей юности. Фермеръ, торговецъ или дворянинъ, прогнѣвившій чѣмъ нибудь известную партію, нерѣдко дорого платился за возбужденную имъ непріязнь. Къ сожалѣнію, я не могу ни отрицать, ни смягчать того факта, что мой злополучный старый дѣдъ былъ и оставался участникомъ заговора контрабандистовъ. Правда, тяжелое наказаніе обрушилось на него за его грѣхи, но я не хочу забѣгать впередъ моего разсказа.

Въ гости къ нашимъ уинчельсійскимъ судьямъ пріѣхалъ однажды капитанъ Пирсонъ, командиръ фрегата Сераписъ, стоявшаго въ то время возлѣ Дувра. Я помнилъ этого джентльмена, котораго видалъ еще въ Лондонѣ, въ домѣ моего добраго покровителя, сэра Питера Дениса. Мистеръ Пирсонъ съ своей стороны помнилъ маленькаго мальчика, подстрѣлившаго разбойника, и съ большимъ вниманіемъ выслушалъ разсказъ о голубѣ гонцѣ и о найденныхъ на немъ извѣстіяхъ. Оказалось, что и онъ, подобно полковнику Ивэнсу, знакомъ съ мистеромъ Моттерло.-- "Поступокъ вашъ, молодой человѣкъ, очень похвальный, проговорилъ капитанъ,-- но всѣ извѣстія, приносимыя этими птицами, идутъ черезъ наши же руки."

Между тѣмъ, сильное волненіе господствовало по всему протяженію нашего берега и съ часу на часъ ожидали высадки французовъ. Говорили, что французскій флотъ многочисленнѣе нашего флота, стоящаго въ проливѣ; что касается французской арміи, то мы положительно знали, что она превосходитъ нашу. Живо помнятся мнѣ страхъ и безпокойство, господствовавшіе тогда между нами, паническій ужасъ однихъ, хвастливыя выходки другихъ; въ особенности же памятно мнѣ одно воскресенье, когда церковь наша внезапно опустѣла вслѣдствіе слуха, распространившагося по скамьямъ, будто французы уже высадились на берегъ. Помню, какъ все собраніе устремилось къ выходу, и ивъ первыхъ побѣжали тѣ, которые всего больше хвастали, всего громче восклицали: пускай-ка ихъ къ намъ сунутся! Остались дослушивать проповѣдь только мы съ матушкой, да капитанъ Пирсонъ на ректорской скамьѣ; а докторъ Бернардъ, какъ на зло, не захотѣлъ выкинуть изъ своей проповѣди ни единаго слова, и я, признаюсь, сидѣлъ, какъ на горячихъ угольяхъ. Обычное благословеніе онъ произнесъ съ большею противъ обыкновеннаго медленностью и торжественностью, послѣ чего онъ принужденъ былъ самъ отворить дверцу каѳедры и спуститься съ лѣстницы одинъ, потому что провожавшій его обыкновенно причетникъ оставилъ свой налой и бѣжалъ вмѣстѣ съ остальными прихожанами. Въ этотъ день докторъ Бернардъ увелъ меня обѣдать съ собою въ ректорскомъ домѣ. Что же касается добрѣйшей моей матушки, то она была слишкомъ себѣ на умѣ, чтобы обижаться на ласку за то только, что эту ласку оказывали не ей, а мнѣ. Являясь къ мистрисъ Бернардъ съ своею корзиною модныхъ товаровъ, она держала себя на почтительномъ разстояніи, какъ и подобаетъ торговкѣ.-- "Ты же, сынъ мой, говаривала она, -- совсѣмъ другое дѣло. Я хочу сдѣлать изъ тебя джентльмена." И по чести, я, кажется, могу сказать, что старался, на сколько хватало моихъ слабыхъ силъ, исполнить желаніе почтенной старушки.

Само собою разумѣется, что разговоръ за столомъ преимущественно вращался около войны, ожидаемой высадки французовъ и способовъ отразить нападеніе. Многое изъ того, что говорилось, было для меня тогда китайскою грамотою; но здѣсь будетъ у мѣста изложить нѣкоторые факты, которые, собственно для меня, выяснились только впослѣдствіи. Голубя не только доставляли свѣденія французамъ, но и приносили намъ оттуда обратно кое-какія извѣстія. Посредствомъ этихъ и другихъ лазутчиковъ правительству нашему, какъ нельзя лучше, были извѣстны намѣренія и приготовленія непріятеля. Помню я, какъ всюду намекали на какихъ-то таинственныхъ корреспондентовъ, которыхъ его величество имѣло во Франціи, и которые сообщали ему изумительно точныя свѣденія. Мистеръ Моттерло тоже чѣмъ-то орудовалъ по части рекогносцировки. Въ Америкѣ онъ служилъ въ дѣйствующей арміи, потомъ, возвратившись въ Англію, былъ нѣсколько времени вербовщикомъ и еще справлялъ какую-то службу. Съ разрѣшенія своего начальства онъ сообщалъ кое-какія свѣденія непріятелю, а въ обмѣнъ получалъ извѣстія изъ Франціи, которыя и передавалъ англійскому правительству. Почтенный джентльменъ этотъ былъ шпіонъ по ремеслу; и хотя ему на роду и не было написано познакомиться съ висѣлицей, тѣмъ не менѣе онъ жестоко поплатился за свое вѣроломство, о чемъ мнѣ еще предстоитъ разсказать вамъ впослѣдствіи. Что же касалось Ламота, то, по мнѣнію гостей мистера Бернарда, онъ не пускался въ предательство, считая своимъ призваніемъ контрабанду, и въ этомъ дѣлѣ имѣлъ своими сообщниками десятки и даже сотни нашихъ согражданъ. Однимъ изъ .этихъ .сообщниковъ завѣдомо мнѣ былъ мои благочестивый дѣдушка, двое другихъ жили въ аббатствѣ, и еще многихъ могъ бы я насчитать между жителями нашего маленькаго городка; такъ, всѣ форельщики, созванные мною въ ту ночь, когда хоронили бѣдную Madame де-Савернъ, принадлежали къ этой партіи.

Передъ уходомъ домой я получилъ дружеское пожатіе руки отъ капитана Пирсона; что же касается добраго доктора, то, по одному уже взгляду, брошенному имъ на меня, я угадалъ, что на умѣ у и его какое-то особенно хорошее намѣреніе относительно меня. Догадка моя оправдалась въ самомъ скоромъ времени, и какъ разъ въ ту минуту, когда я было началъ предаваться безвыходному отчаянію. Моя дорогая малютка Агнеса пользовалась позволеніемъ этихъ противныхъ Уэстоновъ, въ домѣ которыхъ она жила, навѣщать мистрисъ Бернардъ; а эта добрѣйшая старушка никогда не забывала косвеннымъ образомъ довести до моего свѣденія, что моя возлюбленная малютка будетъ у нея въ гостяхъ. То посылала она мнѣ сказать, что "ректору понадобилась его книга Арабскихъ сказокъ, а потому не принесетъ ли ее Денисъ самъ?" То мистрисъ Бернардъ препровождала мнѣ свою карточку съ надписью: можешь придти къ намъ нынче вечеромъ, если рѣшилъ свою задачу изъ математики,-- или же: тебѣ представляется случай взять урокъ французскаго языка;-- или что нибудь въ этомъ родѣ, а я уже зналъ, кто будетъ моею милою учительницею. Не знаешь ли ты, моя милая, сколько лѣтъ было Джульетѣ, когда начался ея романъ съ молодымъ Камулетомъ? Что до насъ касается, го пора расцвѣтанія нашей молодой страсти относится къ тому времени, когда моя возлюбленная еще не переставала играть въ куклы, не мало пожилъ я съ тѣхъ поръ на свѣтѣ, но ни разу еще не разставался съ драгоцѣннымъ талисманомъ невинности, который носилъ тогда въ своемъ сердцѣ; онъ-то и помогалъ мнѣ не разъ устоятъ противъ искушенія.

Ужь не покаяться ли мнѣ вамъ во всемъ? Ну, такъ и быть, знайте, что мы, плутишки, то и дѣло обмѣнивались коротенькими записками, которыя умѣли очень ловко прятать въ такія норки, иро которыя никто кромѣ насъ не зналъ. Джульета писала крупными, круглыми буквами, но французски; что же касается отвѣтовъ Ромео, то боюсь, что они грѣшили по части правописанія.

Странныя были у насъ пріисканы мѣста, въ которыя мы прятали свои письма, чтобы они лежали тамъ poste restante. Для это и цѣли служила намъ между прочимъ фарфоровая ваза, стоявшая на этажеркѣ въ гостиной; мы запускали туда руки и рылись между цвѣточными лепестками, пока пальцы наши не ощупывали сложенную бумажку, болѣе душистую и драгоцѣнную въ нашихъ глазахъ, чѣмъ всѣ розы и гвоздики въ мірѣ. Былъ у насъ еще великолѣпный почтамтъ, помѣщавшійся въ дулѣ ружья, висѣвшаго надъ каминомъ въ залѣ. Правда, къ этому ружью была прикрѣплена записочка, на которой значилось, что оно заряжено, но мнѣ ли было не знать, какую цѣну придавать этому предостереженію, когда самъ же я помогалъ Мартину, докторскому слугѣ, чистить это ружье? Наконецъ на кладбищѣ подъ крыломъ лѣваго херувима, на памятникѣ сэра Джостра Бэллннга, было у насъ подмѣчено небольшое углубленіе, въ которое мы клали клочки бумаги, исписанные условными знаками собственнаго нашего изобрѣтенія. На этихъ-то клочкахъ бумаги говорилось... Ну, да вы и сами догадываетесь, о чемъ на нихъ говорилось. Мы писали на нихъ старую пѣсню, которую не переставали пѣть молодыя сердца отъ начала міра. Мы писали "amo, amas и т. д." нашею ребячьей рукою. Теперь эти руки начинаютъ дрожать, но, благодареніе Богу! онѣ могутъ писать тѣ же слова. Знаешь ли, моя голубка? въ послѣднюю мою поѣздку въ Уинчсльси я не утерпѣлъ и пошелъ взглянуть на гробницу сэра Джостра и на углубленіе подъ крыломъ херувима; но тамъ я ничего не нашелъ кромѣ плесени и моху. Записки эти часто попадались въ руки мистрисъ Бернардъ, которая ихъ пробѣгала, какъ эта добрѣйшая старушка сама разсказывала мнѣ впослѣдствіи, но дурнаго она въ нихъ ничего не видѣла, и когда докторъ Бернардъ начиналъ хмурить брови (на что онъ, безъ сомнѣнія, имѣлъ полнѣйшее право) и собирался задать преступникамъ головомойку, его жена напоминала ему то время, когда самъ онъ былъ старшимъ въ Гарроуской школѣ и улучалъ таки свободныя минуты, чтобы писать посланія одной молоденькой сосѣдкѣ; которыя между тѣмъ не имѣли ничего общаго съ упражненіями въ латинскомъ и греческомъ языкахъ. Обо всемъ этомъ, какъ я уже упоминалъ, она разсказала мнѣ впослѣдствіи; съ самаго начала нашего знакомства она была моимъ неизмѣннымъ другомъ и покровительницей.

Но эта счастливѣйшая пора моей жизни (да! счастливѣйшая, хотя я и теперь очень и очень счастливъ, и благодарю свою судьбу) должна была кончиться внезапнымъ переворотомъ. Съ высшей ступени благополучія, на которую я успѣлъ взобраться, судьба готовила мнѣ неожиданное, жестокое паденіе, послѣ котораго я долго чувствовалъ себя совершенно оглушеннымъ и разбитымъ. Я уже разсказалъ о наказаніи, постигнувшемъ Томаса Мизома за непрошенное вмѣшательство въ дѣло господина Моттерло и за неумѣстную болтовню. Дѣло въ томъ, что тайна мейн-герра была извѣстна двумъ личностямъ: Тому Мизому и Денису Дювалю; и хотя Денисъ и помалчивалъ объ этомъ дѣлѣ, за исключеніемъ вышеописаннаго разговора съ ректоромъ и капитаномъ Пирсономъ, все же до свѣденія Моттерло дошелъ тотъ фактъ, что записка, найденная на убитомъ голубѣ, была прочитана и переведена мною; сообщилъ же ему объ этомъ никто иной, какъ самъ капитанъ Пирсонъ, у котораго съ нѣмцемъ были какія-то частныя дѣла. Когда Моттерло и его сообщникъ узнали объ участіи, которое я, на бѣду свою, принималъ въ открытіи этого дѣла, они разразились противъ меня еще болѣе страшною яростью, чѣмъ противъ Мизома. Баронъ де-Ламотъ, нѣкогда ограничивавшійся нейтралитетомъ и даже оказывавшій мнѣ расположеніе, воспылалъ теперь противъ меня непримиримою ненавистью и смотрѣлъ на меня, какъ на врага, отъ котораго ему надлежало, во что бы то ни стало, избавиться. Изъ всего этого готовился переворотъ, которому суждено было сбросить меня съ блаженной высоты, откуда я взиралъ на мою маленькую красавицу, гулявшую въ саду, у подножія стѣны.

Однажды вечеромъ... какъ живо помнится мнѣ этотъ вечеръ! Дѣло было въ пятницу...

(Тутъ слѣдуетъ пропускъ у самого Тэккерея).

Напившись чаю вмѣстѣ съ моей маленькой красавицей у мистрисъ Бернардъ, я получилъ позволеніе проводить ее до дома мистера Уэстона, въ аббатствѣ, который находился всего въ какихъ нибудь ста ярдахъ отъ ректорскаго дома. Между гостями мистера Бернарда только и рѣчи было въ этотъ вечеръ, что о сраженіяхъ, объ опасностяхъ, о высадкѣ непріятеля и о военныхъ извѣстіяхъ изъ Франціи и Америки; моя милая малютка все время сидѣла молча, поглядывая своими большими глазами то на одного изъ разговаривающихъ, то на другаго, и снова принимаясь за свое вышиванье. Но вотъ часы пробили девять, обычный часъ, въ который миссъ Агнеса возвращалась къ своему опекуну. Я удостоился чести быть ея провожатымъ и дорого бы далъ, чтобы короткое разстояніе, отдѣлявшее эти два дома, удесятерилось. "Покойной ночи, Агнеса! Прощай, Денисъ; въ воскресенье)видимся." -- Еще на одно короткое мгновеніе затягивается нашъ разговоръ; онъ происходитъ шопотомъ и безъ другихъ свидѣтелей кромѣ звѣздъ; маленькая ручка серьезно замѣшкалась въ моей рукѣ и тихо пожимаетъ ее. Но вотъ на мраморномъ полу внутри дома послышались шаги слугъ, и я спѣшу удалиться. Ужь не знаю, какъ это такъ дѣлалось, только ни утромъ, ни вечеромъ, ни за уроками, ли за играми, не выходила у меня это милая малютка изъ головы.

-- Въ воскресенье увидимся, а сегодня была пятница. Но даже и этотъ промежутокъ времени казался мнѣ невыносимо долгимъ. Оба мы и не подозрѣвали, какая долгая разлука лежитъ передъ нами, сколько приключеній и опасностей переживу я прежде, чѣмъ мнѣ будетъ дано снова пожать эту дорогую ручку.

Калитка захлопнулась за нею, а я пошелъ вдоль церковной ограды домой. Дорогой я вспомнилъ ту счастливую, ту незабвенную ночь моего дѣтства, въ которою мнѣ удалось спасти мою малютку отъ ужасной смерти; вспоминались мнѣ и послѣдующіе годы моей молодой жизни, озаренные любовью къ ней. Въ теченіе многихъ лѣтъ она одна была мнѣ утѣхою и товарищемъ. Дома я не терпѣлъ недостатка ни въ пищѣ, ни въ питьѣ, ни даже въ ласкѣ, по крайней мѣрѣ съ матушкиной стороны; но жизнь моя проходила одиноко и, только сдѣлавшись своимъ человѣкомъ въ домѣ добраго доктора, узналъ я, что такое дружбѣ и сообщество близкихъ людей. О, какіе торжественные обѣты давалъ я передъ самимъ собою! Какъ я молилъ Бога; чтобы мнѣ показать себя достойнымъ такихъ друзей! Погруженный въ эти мысли, я весело шелъ домой, какъ вдругъ... вдругъ случилось нѣчто такое, разомъ измѣнившее теченіе всей моей послѣдующей жизни.

Это нѣчто бытъ ударъ дубиною по головѣ, отъ котораго я безъ чувствъ повалился на землю. Помню я съ полдюжины человѣческихъ фигуръ, чернѣвшихъ въ переулкѣ, черезъ который лежалъ мой путь; помню я драку, сопровождавшуюся ругательствами, да голосъ, воскликнувшій: -- бей его крѣпче, чортъ съ нимъ совсѣмъ!-- вслѣдъ за тѣмъ я повалился на землю, столь же безжизненный, какъ и мостовая, на которой я лежалъ. Очнувшись, я почти ничего не могъ видѣть отъ крови, слѣпившей мнѣ глаза; я очутился въ крытомъ фургонѣ въ обществѣ нѣсколькихъ другихъ раненыхъ; на вырвавшійся у меня стонъ чей-то грубый голосъ прорычалъ, чтобы я, знай молчалъ, не то мнѣ еще разъ проломятъ голову, и приправилъ эту угрозу крѣпкимъ словцомъ. Первыми моими ощущеніями, когда я пришелъ въ себя, были недоумѣнія и страшная боль; но вскорѣ я опять лишился чувствъ. Когда же сознаніе снова возвратилось ко мнѣ на половину, то я почувствовалъ, что меня вынимаютъ изъ фургона и несутъ къ носу барки, куда вслѣдъ за мною, кажется, бросили и остальныхъ моихъ несчастныхъ товарищей по фургону. Помню я, что кто-то пришелъ ко мнѣ и обмылъ мою окровавленную голову соленою водою (которая причинила мнѣ жестокую боль). Потомъ тотъ же самый человѣкъ шепнулъ мнѣ на ухо: не бойтесь, я вамъ другъ,-- и повязалъ мнѣ голову носовымъ платкомъ. Потомъ наша лодка тронулась по направленію къ бригу, стоявшему недалеко отъ берега. Когда я, шатаясь, взбирался на бригъ, меня чуть не убилъ тотъ самый человѣкъ, который нанесъ мнѣ ударъ; но мой покровитель за меня заступился. Покровителемъ этимъ оказался никто иной, какъ Томъ Гукамъ, семейству котораго я помогъ своими тремя гинеями; онъ положительно въ этомъ случаѣ спасъ мнѣ жизнь, потому что напавшій на меня негодяй сознался впослѣдствіи, что у него было недоброе противъ меня на умѣ. Меня да еще нѣсколько человѣкъ. стонущихъ, изувѣченныхъ плѣнниковъ бросили въ трюмъ. Вѣтеръ дулъ попутный, и нашъ бригъ отправился къ мѣсту своего невѣдомаго для насъ назначенія. Что за мучительную ночь я провелъ на немъ! Въ бреду мнѣ представлялось, что я спасаю Агнесу изъ воды, и я громко звалъ ее по имени, какъ мнѣ разсказывалъ впослѣдствіи Томъ Гукамъ, приходившій съ фонаремъ провѣдать несчастныхъ, валявшихся въ этой конурѣ. Томъ принесъ мнѣ еще воды, и такъ, въ лихорадочномъ, тяжеломъ снѣ прошла эта мучительная ночь.

Поутру нашъ брегъ подъѣхалъ къ фрегату, лежавшему въ дрейфѣ около какого-то города. Опираясь на руку Тома Гукама, я кое-какъ перемѣстился на корабль. Случилось такъ, что въ эту самую минуту пришла отъ берега капитанская шлюпка, такъ что капитанъ съ своимъ обществомъ столкнулся лицомъ къ лицу съ нашей жалкою партіей плѣнныхъ, сопровождаемой поимщиками. Вообразите себѣ мое удивленіе и радость, когда я въ капитанѣ узналъ друга моего добраго ректора. капитана Пирсона. Лице мое было повязано, и къ тому же такъ блѣдно и перепачкано кровью, что трудно было его узнать.-- "Такъ-то, пріятель, обратился ко мнѣ капитанъ довольно строгимъ голосомъ:--ты хотѣлъ непремѣнно драться; вотъ ты и поплатился за сопротивленіе людямъ, состоящимъ на службѣ его величества "Я и не думалъ сопротивляться, отвѣчалъ я.-- Меня ударили сзади, капитанъ Пирсонъ."

Капитанъ поглядѣлъ на меня свысока, съ выраженіемъ изумленія. И дѣйствительно, трудно было представить себѣ молодаго человѣка съ болѣе подозрительною внѣшностью. Но, поглядѣвъ съ минуту, онъ воскликнулъ:--"Съ нами сила крестная! Да это никакъ молодой Дюваль! Тебя ли я вижу, голубчикъ?"

-- Да, сэръ, проговорилъ я, и съ этими словами отъ волненія ли, отъ слабости ли и потери крови, я почувствовалъ, что въ глазахъ у меня мутится и снова упалъ въ обморокъ.

Очнулся я въ каютѣ Сераписа, гдѣ на этотъ разъ никого не было, кромѣ меня, да еще другаго больнаго. Оказалось, что я пробылъ цѣлый день въ бреду, во время котораго я не переставалъ кричать: Агнеса! Агнеса! и все порывался стрѣлять въ разбойниковъ. Я былъ порученъ одному сострадательному Фельдшеру, который ходилъ за мною съ такою заботливостью, какой я и не въ нравѣ былъ ожидать въ моемъ настоящемъ унизительномъ положеніи. На пятый день я оправился, хотя все еще былъ блѣденъ и чувствовалъ слабость, но слабость эта не помѣшала мнѣ явиться на зовъ капитана въ каюту. Мой пріятель фельдшеръ показалъ мнѣ дорогу.

Капитанъ Пирсонъ сидѣлъ за своимъ столомъ и писалъ. Онъ отослалъ своего секретаря, и когда тотъ ушелъ, ласково пожалъ мнѣ руку и откровенно заговорилъ о странномъ случаѣ, который привелъ меня на его корабль. Капитанъ и одинъ изъ его офицеровъ разузнали, что въ одномъ изъ уинчельсійскихъ кабаковъ можно подцѣпить нѣсколько отличныхъ матросовъ, принадлежавшихъ къ такъ называемой шайкѣ форельщиковъ; офицеръ отправился на поимку и наловилъ съ полдюжины этихъ молодцовъ, "которымъ, замѣтилъ капитанъ Пирсонъ, гораздо лучше быть полезными слугами его величества на одномъ изъ королевскихъ кораблей, чѣмъ заниматься противозаконнымъ промысломъ на своихъ собственныхъ судахъ. Тебѣ же досталось въ чужомъ пиру похмѣлье. Я узналъ твою повѣсть; мы много говорили о тебѣ съ твоими друзьями въ ректорскомъ домѣ. Не смотря на свою молодость, ты таки ухитрился нажить себѣ враговъ въ родномъ городѣ, и чѣмъ скорѣе ты оттуда выберешься, тѣмъ лучше. Въ первый же вечеръ нашего знакомства съ тобою я обѣщался друзьямъ твоимъ принять тебя въ качествѣ волонтера перваго разряда. Въ свое время ты выдержишь экзаменъ и будешь занесенъ въ служебные списки мичманомъ. Да погоди уходить! Твоя матушка въ Дилѣ. Ты можешь отправиться къ ней, и она дастъ тебѣ средства обмундироваться. А вотъ и письмо на твое имя. Я писалъ о тебѣ доктору Бернарду, какъ только разъяснилось, кто ты такой."

Я распростился съ моимъ добрымъ покровителемъ, капитаномъ, и побѣжалъ читать мои письма. Одно изъ нихъ было отъ доктора и мистрисъ Бернардъ. Въ немъ говорилось о томъ, какъ они безпокоились, не зная, куда я дѣвался, пока не пришло письмо отъ капитана Пирсона, извѣщавшее ихъ о моихъ приключеніяхъ. Другое письмо было отъ моей доброй матушки и писано ея обычнымъ угловатымъ слогомъ; она увѣдомляла меня, что остановилась въ Дилѣ, въ гостинницѣ Синяго Якоря и желала бы пріѣхать во мнѣ, но боится, что новые мои товарищи засмѣютъ неотесанную старуху, если она явится на корабль провѣдать своего сынка. А потому всего лучше будетъ мнѣ пріѣхать къ ней въ Диль, гдѣ она окопируетъ меня приличнымъ образомъ для офицера, состоящаго на службѣ его величества. Итакъ я отправился въ Диль съ первой отходившей лодкой. Добродушный фельдшеръ, ходившій за мною во время болѣзни и почему-то полюбившій меня, одолжилъ мнѣ чистую рубашку и такъ ловко прикрылъ рану на головѣ, по ея почти не было видно подъ моими черными кудрями.-- "Le pauvre cher enfant! comme il esi pale". Какою нѣжною любовью заискрились глаза моей матушки, когда она увидала меня! Эта добрая душа и слышать не хотѣла, чтобы чья нибудь чужая рука коснулась моихъ волосъ и убрала ихъ на славу, связавъ сзади въ косичку, украшенную чернымъ бантомъ. Потомъ она повела меня къ городскому портному и заказала мнѣ такой гардеробъ, съ которымъ и сыну какого нибудь лорда не зазорно бы было явиться на корабль. Когда я явился передъ ней въ мичманскомъ мундирѣ, она опустила мнѣ въ карманъ такой тяжелый кошелекъ съ гинеями, что я въ себя не могъ придти отъ изумленія. Сколько помню, я заломилъ шапку на бекрень и очень важно выступалъ, проходя съ нею по набережной. Намъ встрѣтилось нѣсколько человѣкъ изъ ея знакомыхъ, принадлежавшихъ, подобно ей, къ торговому сословію и участвовавшихъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, въ томъ подозрительномъ промыслѣ, на который я столько разъ намекалъ. Но матушка не выказала на этотъ разъ особенной готовности знаться съ ними. "Помни, сынъ мой, что ты теперь джентльменъ, и вся эта мелкая сошка для тебя не товарищи. Я совсѣмъ иное дѣло; и вѣкъ свой останусь простой парикмахершей и лавочницей." И встрѣчаясь съ своими знакомыми, она кланялась имъ съ глубокимъ чувствомъ собственнаго достоинства, но и не подумала представить меня кому нибудь изъ нихъ. Мы поужинали вдвоемъ въ гостинницѣ якоря и разговорились о родномъ городѣ, который лежалъ всего на разстояніи двухъ дней пути, а между тѣмъ отодвинулся такъ далёко. Матушка ни разу не упомянула про мою дорогую малютку, а я не смѣть наводить ее на этот.ъ разговоръ. Матушка позаботилась приготовить для меня хорошенькую комнатку въ гостинницѣ и спозаранку уложила меня спать на томъ основаніи, что я все еще не совсѣмъ оправился послѣ болѣзни. Когдая улегся въ постель, она пришла въ мою комнату, стала на колѣни возлѣ меня и на родномъ своемъ нѣмецкомъ нарѣчіи обратилась съ мольбою къ Тому, чья рука спасала меня столько разъ отъ всевозможныхъ опасностей; слезы катились по ея морщинистому лицу, когда она просила Его не оставлять меня и впредь своими щедротами и хранить меня на жизненномъ пути, лежавшемъ передо мною. Теперь этотъ путь уже близокъ къ цѣли; я оглядываюсь назадъ на страшныя опасности, когорта мнѣ суждено было миновать, на великія радости, которыми мнѣ дано было насладиться, и сердце мое преисполняется безпредѣльнымъ чувствомъ ужаса и благодарности.

Я написалъ длинное посланіе къ мистрисъ Бернардъ, въ которомъ старался описать мои приключенія въ веселомъ тонѣ; но, коли сказать правду, при одной мысли о домѣ и объ одной милой крошкѣ, остававшейся тамъ, крупная слеза канула изъ глазъ моихъ на бумагу. А впрочемъ, я былъ искренно благодаренъ за оказанное мнѣ капитаномъ участіе, не бездѣлица тоже было знать, что теперь а настоящій джентльменъ, и не нынче, такъ завтра, буду офицеромъ во флотѣ-его величества. Мундиръ поспѣлъ въ самый короткій срокъ. Мистеръ Леви принесъ его на другой же день, и я имѣлъ удовольствіе нарядиться въ полную форму, вслѣдъ за чѣмъ отправился гудятъ по городу въ шляпѣ на бекрень, со шпагою на поясѣ и съ матушкою подъ руку. Какъ ни доволенъ я былъ самимъ собою, все же, мнѣ кажется, она была еще довольнѣе. Встрѣтивъ кое-кого изъ знакомыхъ торговцевъ съ женами, она гордо кивнула имъ головою и прошла мимо, не говоря ни слова, какъ бы желая дать имъ понять, что ихъ дѣло держаться въ сторонѣ, когда они встрѣчаютъ ее въ такомъ хорошемъ обществѣ. "Умѣй всегда знать себѣ цѣну, сынъ мой; проговорила она.-- "У себя въ лавкѣ я дѣлаюсь лавочницей, и покорной слугою моихъ покупщиковъ, но когда гуляю по дильской набережной подъ руку съ тобою, я нахожусь въ обществѣ молодаго джентльмена, состоящаго на королевской службѣ. Богъ благословилъ наши труды за послѣднее время, дитя мое, и мы позаботимся, чтобы ты не-ударилъ лицемъ въ грязь передъ любымъ офицеромъ во флотѣ."

Расхаживая по набережной па другой день моего пребыванія въ Дилѣ, я завидѣлъ... какъ бы вы думали, что? Я завидѣлъ знакомую карету моего милаго доктора Бернарда, катившую къ намъ по дуврской дорогѣ. Докторъ и жена его съ веселымъ удивленіемъ осмотрѣли мою преобразившуюся особу; когда карета ихъ остановилась у подъѣзда гостинницы, добрѣйшая старуха, не думая долго, протянула ко мнѣ объятія и поцѣловала меня. Полагаю, что матушка видѣла эту сцену изъ окна своей комнаты.-- "Ты счастливъ, сынъ мой, что имѣешь такихъ друзей, проговорила она съ оттѣнкомъ грусти въ голосѣ.-- Они для тебя могутъ больше сдѣлать, чѣмъ я. Ну, теперь ты поставленъ на ноги, и я могу спокойно отправиться во свояси. Если ты занеможешь, старуха мать пріѣдетъ ходить за тобою, а пока оставляю тебѣ свое благословеніе на вѣки нерушимое." Матушка на отрѣзъ объявила, что намѣрена въ этотъ же день выѣхать изъ Диля. У нея были добрые знакомые въ Гайдѣ, Фалькстонѣ и Дуврѣ (обстоятельство это слишкомъ хорошо было мнѣ извѣстно), и она разсчитывала заѣхать къ кому нибудь изъ нихъ по дорогѣ. Но передъ отъѣздомъ она съ замѣчательнымъ искусствомъ уложила всѣ мои пожитки въ мой новенькій чемоданъ. Каковы бы ни были ея чувства при разлукѣ, она не выразила ихъ ни слезою, пи вздохомъ, спокойно взлѣзла въ свою маленькую повозку, стоявшую на дворѣ гостинницы, и, не оглядываясь назадъ, пустилась въ свой одинокій путь. Хозяинъ Синяго Якоря съ женою почтительно и привѣтливо пожелали ей добраго пути и обратились ко мнѣ съ предложеніемъ: не зайду ли я въ буфетъ выпить вина или водки? Какъ я уже сказалъ вамъ, я не употреблялъ нм того, ни другаго; но я имѣю поводъ думать, что это добро поставлялось въ гостинницу прямо съ рыболовныхъ судовъ, принадлежавшихъ моей матушкѣ. -- "Если бы у меня былъ единственный сынъ, да еще такой красавецъ, замѣтила мистрисъ Бонифэсъ (неблагодарностью было бы съ моей стороны запамятовать имя той, которая сказала мнѣ такой комплиментъ),-- если бы у меня былъ единственный сынъ, и я имѣла бы средства, мистрисъ Дюваль, я не отпустила бы его въ море, да еще въ военное время, умъ ни за что не отпустила бы!" -- "Хотя сами вы вина и не употребляете, обратился ко мнѣ содержатель гостинницы,-- но все же, монетъ, между вашими товарищами на кораблѣ найдутся охотники до него; такъ милости просимъ ихъ во всякое время въ гостинницу Синяго Якоря." Не въ первый разъ уже приходилось мнѣ выслушивать намеки на то, что у моей матушки денегъ куры не клюютъ.-- "Можетъ быть, оно и такъ, отвѣчать я моему хозяину,-- только я-то, право, ничего не знаю."Въ отвѣтъ на это мужъ и жена похвалили меня за осторожность и добавили съ лукавою улыбкой:-- "Знаемъ-то мы больше, чѣмъ сказываемъ, мистерѣ Дюваль. Слыхали вы, можетъ статься, про мистера Уэстона, или про барона Ламота? Мы тоже знаемъ дорогу въ Булонь и въ Ост...." -- "Молчи, жена, перебилъ ее тутъ хозяинъ гостинницы.-- Видишь, что капитанъ не желаетъ объ этомъ говорить, такъ за чѣмъ же приставать? А вонъ и обѣдъ подаютъ къ доктору въ номеръ, пора вамъ идти къ нему, мистеръ Дюваль." Онъ былъ правъ, и я поспѣшилъ раздѣлить трапезу моихъ добрыхъ друзей, въ которой у меня былъ припасенъ отличный аппетитъ.

Докторъ не преминулъ извѣстить о своемъ пріѣздѣ капитана Пирсона; мы еще сидѣли за столомъ, какъ вдругъ явился капитанъ, прибывшій съ корабля въ собственной своей шлюпкѣ, и потребовалъ непремѣнно, чтобы докторъ и мистрисъ Бернардъ пожаловали кушать дессертъ у него въ каютѣ на кораблѣ. Такимъ образомъ и мистеръ Денисъ Дюваль удостоился чести быть приглашеннымъ; для меня и для моего новенькаго чемоданчика нашлось мѣсто въ капитанской шлюпкѣ, и всѣ мы отправились на фрегатъ. Мой чемоданъ препроводили въ ту каюту, гдѣ мнѣ было отведено помѣщеніе; я просидѣлъ нѣсколько времени за столомъ мистера Пирсона, но тутъ мнѣ подмигнулъ одинъ изъ моихъ собратовъ мичмановъ, и я поспѣшилъ выйдти, чтобы ознакомиться съ моими будущими товарищами, которыхъ было около двѣнадцати на Сераписа. Не смотря на то, что я поступилъ простымъ волонтеромъ, я былъ выше ростомъ и старше многихъ мичмановъ. Само собою разумѣется, моя скромная родословная была имъ извѣстна, и много мнѣ пришлось вынести отъ нихъ грубыхъ шутокъ; но я не слишкомъ-то обижался ими и отстаивалъ себя по методу, принятому мною въ школѣ, посредствомъ своихъ кулаковъ. Я не стану вычислять здѣсь количества подшибенныхъ мною глазъ расквашенныхъ носовъ, а такъ же не назову всѣхъ тѣхъ увѣчій, которыя доставались на мою долю. Вѣрно только то, что я никогда не помнилъ зла, и, -- благодареніе Богу!-- никогда еще не наносилъ человѣку такой обиды, послѣ которой былъ бы вынужденъ возненавидѣть его. Были, правда, люди, ненавидѣвшіе меня, но ихъ уже нѣтъ, а я уцѣлѣлъ и сохранилъ, -- благодареніе Богу!-- чистую совѣсть, а вражда ихъ немного надѣлала мнѣ зла.

Первый лейтенантъ нашего корабля, мистеръ Пэджъ, приходился съ родни мистрисъ Бернардъ, и эта добрая дама съ такой хорошей стороны отрекомендовала ему своего покорнѣйшаго и благодарнаго слугу, такъ патетично разсказала ему о моихъ приключеніяхъ, что мистеръ Пэджъ принялъ меня подъ свое спеціальное покровительство и успѣлъ зарасположить во мнѣ нѣкоторыхъ изъ моихъ товарищей. Приключеніе съ разбойникомъ на большой дорогѣ послужило источникомъ безконечныхъ толковъ и шутокъ, изъ которыхъ я вышелъ побѣдителемъ; вѣрный той тактикѣ, которой я придерживался въ школѣ, я рѣшился разомъ упрочить за собою хорошее мнѣніе товарищей и, воспользовавшись первымъ же представившимся случаемъ, вызвалъ на бой самаго отчаяннаго драчуна во всемъ нашемъ мичманскомъ обществѣ. Надо вамъ сказать, что я былъ извѣстенъ между товарищами подъ различными прозвищами, относившимися къ парикмахерскому ремеслу моего дѣдушки. Меня звали "мыльной водой, пудрешкой" и другими, тому подобными именами. Одинъ изъ товарищей вздумалъ какъ-то подразнить меня, и воскликнулъ: "А скажи-ка намъ, мыльная вода, въ какое ты мѣсто попалъ разбойнику?" -- Вотъ въ это, отвѣчалъ я, и отвѣсилъ ему по носу такой полновѣсный ударъ лѣвою рукою, что у него, думаю, искры изъ глазъ посыпались.-- За то и онъ минутъ черезъ пять отплатилъ мнѣ точно такимъ же ударомъ. Сорвавъ свое сердце, мы снова стали закадычными друзьями. Но что же это такое? Недалѣе, какъ вчера, дописывая послѣднюю страницу, я положилъ себѣ зарокъ не говорить болѣе ни слова о моихъ кулачныхъ подвигахъ? Вотъ то-то и есть, что всѣ мы прытки на обѣщанія, которыя потомъ забываемъ. Думаю, что грѣшенъ въ этомъ не я одинъ.

Передъ отъѣздомъ на берегъ добрые друзья мои пожелали проститься со мною, при чемъ мистрисъ Бернардъ, приложивъ Малецъ -къ губамъ, вынула изъ кармана и вручила мнѣ небольшой свертокъ бумаги. Мнѣ вообразилось, что это она даетъ мнѣ денегъ, и грустно мнѣ стало, что она могли мнѣ сдѣлать такой подарокъ. Простившись съ нею, я заглянулъ въ свертокъ и нашелъ въ немъ медальонъ съ прядью блестящихъ черныхъ волосъ. Догадываетесь ли вы, чьи это были волосы? Къ медальону была приложена записка, писанная по-французски крупнымъ дѣтскимъ почеркомъ, въ которой говорилось, что она будетъ денно и нощно молиться о своемъ миломъ Дени. И какъ бы вы думали, гдѣ находится теперь этотъ медальонъ? Да все тамъ же, гдѣ онъ находился за всѣ эти сорокъ два года, и гдѣ онъ останется даже и тогда, когда вѣрное сердце, трепещущее подъ нимъ, перестанетъ биться.

Съ вечернимъ выстрѣломъ наши друзья удалились съ фрегата, не думая, не гадая объ участи, ожидавшей столь многихъ изъ нашего экипажа. Еще три недѣли прошло съ этого дня, и насъ постигло то достохвальное пораженіе, которое занесено въ лѣтописи нашего отечества.

Въ тотъ самый вечеръ, когда капитанъ угощалъ у себя на кораблѣ своихъ уинчельсійскихъ друзей, пришло приказаніе плыть ему въ Гуль и поступить подъ начальство командовавшаго тамъ адмирала. Оттуда насъ послали на сѣверъ въ Скорборо. По всему сѣверному берегу господствовало въ то время довольно сильное безпокойство, возбужденное появленіемъ нѣсколькихъ американскихъ частныхъ судовъ, которые предали разграбленію замокъ одного шотландскаго дворянина и наложили контрибуцію на одинъ приморскій городъ въ Комберландѣ. Когда мы прибыли къ мѣсту своего послѣдняго назначенія, изъ Скарборо пришла шлюпка съ письмомъ отъ городскихъ властей, увѣдомлявшемъ насъ о появленіи того же отрада неподалеку отъ этой части берега. Начальникомъ этой Пиратской экспедиціи былъ завѣдомо всѣмъ шотландскій мятежникъ, рисковавшій въ сраженіяхъ тою самою жизнію, которая, по всѣмъ вѣроятіямъ, была обречена висѣлицѣ въ предѣлахъ его отечества. Само собою разумѣется, наша молодежь заранѣе хвасталась, что при встрѣчѣ съ нимъ не ударятъ лицомъ въ грязь и поставитъ себѣ въ особенное удовольствіе повѣсить его на мачтѣ его же собственнаго корабля.

Измѣнникъ этотъ былъ никто иной, какъ monsieur Джонъ Поль Джонсъ, сдѣлавшійся впослѣдствіи кавалеромъ ордена in Mérité, пожалованнаго ему его французскимъ величествомъ; никогда еще мечъ не обнажался болѣе героическимъ измѣнникомъ.

Цѣль нашего назначенія состояла въ томъ, чтобы конвоировать нѣсколько купеческихъ судовъ, отправлявшихся въ Балтійское море; конвой состоялъ изъ нашего фрегата и изъ другаго корабля Countes of Scarborough, подъ командою капитана Пирси. И вотъ какимъ стеченіемъ обстоятельствъ, двадцать пять дней спустя послѣ моего поступленія на королевскую службу, я удостоился чести присутствовать при одномъ изъ самыхъ отчаянныхъ и кровопролитныхъ сраженій нашего, да и не одного нашего, времени.

Я не хочу пускаться здѣсь въ описаніе сраженія 23-го сентября, которое кончилось тѣмъ, что нашъ предводитель-герой опустилъ флагъ передъ болѣе сильнымъ непріятелемъ. Сэръ Ричардъ оставилъ свѣту разсказъ о своемъ пораженіи, къ которому я ничего не могъ бы прибавить. Хотя я и былъ участникомъ этого страшнаго боя, въ которомъ нашъ флагъ опустился передъ измѣнникомъ британцемъ и его разноплеменной шайкой, но мнѣ удалось видѣть только нѣсколько эпизодовъ изъ этого роковаго для насъ сраженія. Началось оно съ наступленіемъ ночи. Какъ мнѣ памятенъ гулъ непріятельскихъ пушекъ, пославшихъ свои ядра въ бока нашего корабля въ отвѣтъ на вызовъ нашего капитана! За тѣмъ съ нашей стороны раздался залпъ, первый залпъ, слышанный мною въ сраженіи.

-----

На этомъ мѣстѣ обрывается разсказъ Тэккерея. Издатель его посмертнаго творенія въ "Cornhill Magazine", помѣстилъ въ томъ же журналъ нѣсколько примѣчаній, составленныхъ частью изъ указаній, найденныхъ въ бумагахъ покойнаго, частью изъ воспоминаній его друзей, которымъ онъ разсказывалъ планъ задуманнаго романа, частью изъ собственныхъ соображеній издателя. Вотъ тѣ изъ этихъ notes, которыя помогаютъ читателю угадать дальнѣйшую судьбу Дениса Дюваля:

Письмо Тэккерея; къ издателю, въ которомъ онъ набрасываетъ въ чернѣ планъ своего творенія.

"Любезный С! Я родился въ 1764 г. въ Уинчельси, гдѣ отецъ мой былъ бакалейщикомъ и церковнымъ причетникомъ. Контрабандный промыселъ былъ сильно развитъ въ этомъ городѣ.

Къ намъ въ домъ часто ходилъ знатный Французскій дворянинъ, называвшій себя графомъ Ламотъ, а съ нимъ какой-то нѣмецъ, баронъ Фонъ-Лоттерло. Отецъ мой часто возилъ посылки отъ этихъ двухъ джентльменовъ въ Остенде и въ Кале; скажемъ, что и мнѣ довелось побывать разокъ въ Парижѣ, гдѣ я видѣлъ французскую королеву.

Сквайромъ нашего города былъ сквайръ Уэстонъ изъ аббатства; онъ жилъ вмѣстѣ съ своимъ братомъ, и домъ его считался однимъ изъ первыхъ домовъ въ цѣломъ графствѣ. Онъ былъ страршиною въ нашей церкви и всѣми очень уважался. А между тѣмъ, раскройте Annual Register за 1781 г., и вы прочитаете тамъ, что 13 іюля шерифы были позваны въ лондонскую башню и тамъ имъ отдали подъ стражу нѣкоего Ламота, обвинявшагося въ государственной измѣнѣ. Дѣло въ томъ, что этому альзасскому дворянину по разнымъ причинамъ неудобно было оставаться въ своемъ отечествѣ (гдѣ онъ командовалъ одно время субизскимъ полкомъ), и онъ отправился въ Лондонъ; тутъ подъ предлогомъ отправки ситцевъ въ Остенде и въ Кале, онъ доставлялъ французскимъ министрамъ подробныя свѣденія о движеніяхъ англійскаго войска и флота. Его орудіемъ въ этомъ дѣлѣ былъ нѣкто Лоттерло, брауншвейгскій уроженецъ, служившій одно время вербовщикомъ, потомъ сдѣлавшійся слугою; онъ былъ шпіономъ Франклина и французскаго правительства, и въ то же время выступилъ передъ судьями свидѣтелемъ противъ Ламота, который, благодаря ему, былъ повѣшенъ.

Этотъ Лоттерло, вербовавшій нѣмецкія войска во время американской войны, потомъ во время безпорядковъ, вызванныхъ въ Лондонѣ Гордономъ, сдѣлавшійся слугою, потомъ служившій агентомъ шпіона, далѣе обратившійся въ шпіона за шпіономъ, представляется мнѣ отъявленнымъ мерзавцемъ, особенное отвращеніе внушилъ мнѣ къ нему нѣмецкій акцентъ, съ которымъ онъ произносилъ англійскія слова.

Да ужь не было ли у него въ мысляхъ жениться на прелестной дѣвушкѣ, которая воспитывалась у мистера Уэстона въ Уинчельси? Э! да тутъ открывается передо мною цѣлая интрига.

Положимъ, что этотъ мерзавецъ, въ одну изъ своихъ поѣздокъ въ Портсмутъ за жалованьемъ къ англійскому адмиралу, съ которымъ онъ находился въ сношеніяхъ, попалъ на Royal George, какъ разъ въ тотъ самый день, когда корабль этотъ пошелъ ко дну?

Что же касается до Джона и Джозефа Уэстона изъ аббатства, то я съ прискорбіемъ долженъ сказать, что они тоже были порядочные негодяи. Въ 1786 г. они подверглись суду за ограбленіе бристольской почты, но были оправданы за неимѣніемъ доказательствъ. Непосредственно за тѣмъ они были обвинены въ подлогѣ; Джозефъ отвертѣлся, но Джонъ былъ уличенъ. Впрочемъ, и бѣдному Джозефу пришлось отъ этого не легче. Еще до окончанія суда надъ ними они бѣжали изъ ньюгэтской тюрьмы, и Джозефъ выстрѣлилъ въ одного сторожа, пытавшагося схватитъ его въ Сноу-Гилѣ, и ранилъ его. За это онъ былъ подвергнутъ суду, найденъ виновнымъ въ черномъ злодѣяніи (Black Act. См. ниже въ примѣчаніяхъ объясненіе этого термина) и повѣшенъ вмѣстѣ съ братомъ.

И представьте себѣ, что я былъ невиннымъ соучастникомъ въ измѣнѣ Ламота, въ мошенничествахъ и разбояхъ Уэстоновъ! Судите же послѣ этого, въ какихъ я страшныхъ бывалъ передѣлахъ!

Я женился на молодой дѣвушкѣ, за которую сватался грубое животное Лоттерло, и счастливо прожилъ съ нею до сѣдыхъ волосъ.

Графъ Ламотъ, баровъ Лоттерло и Уэстоны являются такимъ образомъ историческими личностями. Вотъ что говорятся о нихь въ Annual Regitter, на который ссылается вышеприведенное письмо

Января 5-го 1781 г.-- Былъ арестованъ за измѣнническіе поступки одинъ джентльменъ, по имени Генрихъ-Францискъ Ламотъ, къ коему имени онъ присовокуплялъ титулъ -- баронъ. Жительство онъ имѣлъ за послѣднее время въ Бандъ-Стритѣ, у мистера Отли, продавца шерстяныхъ матерій.

Поднимаясь на лѣстницу, въ бюро статсъ-секретаря въ Клевеландъ-Роу, онъ обронилъ нѣкоторыя бумаги, которыя были немедленно узнаны курьеромъ и отнесены имъ къ лорду Гильсборо. Послѣ допроса онъ былъ подвергнутъ строжайшему аресту, какъ государственный преступникъ, въ Тоурѣ. Оказалось, что найденныя на немъ бумаги имѣютъ чрезвычайную важность. Между прочими бумагами тутъ нашлись подробныя росписанія всѣхъ военныхъ кораблей, какіе только имѣлись въ нашихъ докахъ и верфяхъ, и пр. и пр.

Вслѣдствіе открытія вышеупомянутыхъ бумагъ, былъ арестованъ и привезенъ въ Лондонъ Генри Лоттерло эсквайръ, изъ Уикама близь Портсмута. Посланные застали мистера Лоттерло въ высокихъ сапогахъ, отправляющагося на охоту. Когда они растолковали ему, по какому дѣлу явились, онъ не обнаружилъ и тѣни волненія и безъ малѣйшаго сопротивленія отдалъ имъ свои ключи... Мистеръ Лоттерло родомъ нѣмецъ и только въ недавнее время нанялъ домъ въ Уикамѣ, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Портсмута. Такъ какъ онъ держалъ свору собакъ и слылъ за отличнаго малаго, охотника и погулять, и выпить, то онъ стоялъ на хорошей ногѣ со всѣми сосѣдними джентльменами.

Іюля 14-го 1781 г. Показанія, данныя мистеромъ Лоттерло, оказались до того важными, что судьи съ изумленіемъ внимали имъ во все время допроса, тянувшагося очень долго. Онъ объявилъ, что въ 1778 г. принялъ, вмѣстѣ съ подсудимымъ, участіе въ заговорѣ, имѣвшемъ цѣлію доставлять французскому двору тайныя свѣденія о нашемъ флотѣ. За это въ началѣ онъ получалъ только по восьми гиней въ мѣсяцъ; но вскорѣ подсудимый хорошо понялъ важность сообщаемыхъ имъ свѣденій и сталъ давать ему ежемѣсячно до пятидесяти гиней, и кромѣ того дѣлалъ крупные подарки. Въ случаѣ важныхъ сообщеній, онъ ѣздилъ лично на почтовыхъ въ городъ къ monsieur де-Ламоту; въ обыкновенное же время онъ доставлялъ всѣ свѣденія, относившіяся въ принятому имъ обязательству по почтѣ. Онъ призналъ бумаги, найденныя у него въ саду, и объявилъ, что приложенныя къ нимъ печати принадлежатъ monisieur де-Ламоту и пользуются большой извѣстностью во Франціи. По порученію подсудимаго, онъ ѣздилъ въ Парижъ и имѣлъ аудіенцію у французскаго министра monsieur Сартина. Онъ составилъ планъ взятія эскадры, командуемой Джонстономъ, за что потребовалъ 8000 гиней и треть захваченныхъ судовъ; эту плату предполагалось раздѣлить между подсудимымъ, имъ самимъ и однимъ его пріятелемъ, служившимъ въ одномъ бюро, но французское правительство согласилось уступить только одну восьмую часть эскадры. Условившись дать французамъ возможность захватить начальника эскадры, онъ отправился къ сэру Паллизеру и предложилъ ему планъ, какъ взять французовъ и воспрепятствовать осуществленію того самаго проекта, которымъ самъ же онъ снабдилъ французское правительство.

Судъ продолжался тринадцать часовъ. Присяжные, послѣ кратковременнаго совѣщанія, признали подсудимаго виновнымъ, и приговоръ надъ нимъ былъ немедленно произнесенъ. Подсудимый выслушалъ этотъ страшный приговоръ (его приговорили повѣсить и четвертовать) съ замѣчательнымъ спокойствіемъ, но въ рѣзкихъ выраженіяхъ высказалъ свое негодованіе противъ мистера Лоттерло... Во все продолженіе этой тяжкой сцены онъ выказалъ много мужества, твердости и присутствія духа. Въ то же время обращеніе его было исполнено вѣжливости, снисходительности и чуждо всякой аффектаціи. Врядъ ли онъ могъ бы сохранить столько спокойствія и твердости въ такую критическую минуту, если бы, сознавая себя измѣнникомъ тому государству, которое дало ему пріютъ, онъ въ то же время, вслѣдствіе ложнаго воззрѣнія, не оправдывалъ себя мыслью, что онъ жертвуетъ жизнью для своей отчизны.

Monsieur де-Ламотъ имѣетъ около пяти футовъ и десяти дюймовъ росту; ему пятьдесятъ лѣтъ отъ роду, и онъ обладаетъ пріятной наружностью; все обращеніе его носило на себѣ отпечатокъ порядочности, а во взглядѣ выражалось непоколебимое убѣжденіе. На немъ былъ бѣлый суконный кафтанъ и полотняный жилетъ шитый въ тамбуръ.

Что касается Лоттерло, возбуждавшаго такое отвращеніе въ Денисѣ между прочимъ и нѣмецкимъ акцентомъ, съ которымъ онъ выговаривалъ Французскія слова, то онъ, по видимому, отправился въ Уинчельси, гдѣ ему ничего не стоило ласками или угрозами склонить Уэстоновъ на свою сторону и начать съ ихъ поддержкою преслѣдованіе Агнесы. Выведенная изъ терпѣнія этими преслѣдованіями, она бѣжала отъ Уэстоновъ и искала покровительства у доктора Бернарда. Тутъ подоспѣла неожиданная помощь: Де-Віоменили, родственники ея матери, вдругъ убѣдились въ невинности графини. Быть можетъ (мы говоримъ "быть можетъ", основываясь на намекахъ, вырывавшихся у самого Тэккерея, когда онъ развивалъ свою мысль въ кругу близкихъ людей) они провѣдали о кое-какихъ наслѣдствахъ, на которыя Агнеса получала право съ оправданіемъ памяти ея матери. Агнеса, посовѣтовавшись съ докторомъ Бернардомъ, отправилась къ этимъ родственникамъ, такъ долго забывавшимъ о ея существованіи, а теперь такъ пламенно желавшимъ ее видѣть. Пока Агнеса собиралась во Францію, Денисъ сражался на Аретузѣ подъ начальствомъ своего стараго командира, сэра Ричарда Пирсона, того самаго, который начальствовалъ Сераписомъ въ дѣлѣ противъ Джонса, и принужденъ былъ опустить свой флагъ передъ непріятелемъ, потерявъ почти весь свой экипажъ убитыми или ранеными. Денисъ Дюваль былъ раненъ въ самомъ началѣ этого сраженія. Сераписъ и Countes of Scarborough послѣдовали за Павломъ Джонсомъ въ нѣмецкое море и были приведены имъ въ Тексель. Когда англійскій посланникъ въ Гагѣ, сэръ Джозефъ Іоркъ обратился къ нидерландскому правительству съ требованіемъ о выдачѣ призовъ, ему отвѣчали отказомъ. Само собою разумѣется, Денисъ раздѣлялъ судьбу Сераписа. Слѣдующая выписка изъ Gentleman's Magazine заставляетъ насъ предполагать, что, вырвавшись изъ одного плѣна, онъ попалъ въ другой.

"Нѣсколько матросовъ пріѣхали на дняхъ изъ Амстердама на Летиціи, командуемой капитаномъ Марчемъ. Капитанъ частнаго корабля Кингстона освободилъ ихъ изъ трюма голландскаго корабля, направлявшагося въ Вестъ-Индію. Капитанъ этотъ, у котораго безъ-вѣсти пропало нѣсколько человѣкъ изъ экипажа, разузналъ объ участи пропавшихъ черезъ какую-то странствующую пѣвицу; онъ имѣлъ мужество сцѣпиться на абордажъ съ вышеупомянутыхъ кораблемъ и произвести на немъ обыскъ. Такимъ образомъ онъ нашелъ несчастныхъ, закованныхъ въ цѣпи и брошенныхъ въ трюмъ. Не подоспѣй онъ къ нимъ на помощь, всѣ они были бы проданы въ вѣчное рабство".

По всѣмъ вѣроятіямъ, и Денисъ Дюваль былъ въ числѣ узниковъ, освобожденныхъ капитаномъ Кингстона. Очутившись за свободѣ, Денисъ продолжалъ службу на морѣ и шелъ обычною колеею мелочныхъ обязанностей, которою идетъ и всякій другой молодой морякъ. Выросъ онъ въ героя не въ одинъ день. Денисъ былъ современникомъ великихъ, ужасающихъ событій, и принималъ участіе не въ одномъ изъ этихъ событій, которыя съ такою быстротою слѣдовали другъ за другомъ во время войнъ съ Америкой, Франціей и Испаніей.

Осенью 1782 г. происходила казнь братьевъ Уэстоновъ, и Денису суждено было сдѣлаться невольною причиною наказанія, постигнувшаго его давнишнаго врага, Джозефа Уэстона, какъ это явствуетъ изъ двухъ примѣчаній, найденныхъ въ бумагахъ Тэккерея:

1782--3. Джозефъ Уэстонъ, всегда приходившій въ изступленіе при видѣ Дениса, стрѣляетъ въ него въ Чипсайдѣ.

Въ законѣ противъ Чернаго Преступленія говорится: принимая въ соображеніе, что нѣкоторые злонамѣренные люди соединились подъ именемъ черныхъ и составили между собою союзъ съ цѣлью, помогать другъ другу въ воровствѣ, истребленіи Дичи, кроликовъ и рыбы.... постановляется, что каждое лице, умышленно и злонамѣренно выстрѣлившее въ другое лице, къ жильѣ или въ другомъ какомъ мѣстѣ, будетъ судиться, какъ за уголовное преступленіе, и наказываться смертною казнью, при чемъ привиллегіи, дарованныя духовенству, теряютъ свою силу.

И дѣйствительно, въ памятникахъ того времени мы встрѣчаемъ имя нѣкоего Джозефа Уэстона, который, ранивъ одного человѣка въ Сноу Гилѣ, былъ найденъ виновнымъ въ совершеніи чернаго преступленія и повѣшенъ вмѣстѣ съ своимъ братомъ.

Въ слѣдующихъ-за тѣмъ примѣчаніяхъ говорится объ одномъ безкорыстномъ поступкѣ, которымъ отличился Дюваль

Безпорядки въ Дилѣ 1783.

Диль. Здѣсь произошла кровавая схватка, вызванная появленіемъ отряда легкихъ драгунъ полковника Дугласа. Отрядъ этотъ, состоявшій изъ шестидесяти человѣкъ, въ глухую полночь вступилъ въ городъ, съ тѣмъ чтобы помочь таможенной стражѣ произвести обыски и схватить запрещенные товары. По контрабандистовъ трудно застать въ-расплохъ; они подняли тревогу, сомкнулись рядами и вступили въ отчаянный бой.

Старикъ Дюваль, какъ намъ извѣстно, принадлежалъ къ шайкѣ форельщиковъ, другими словами къ заговору контрабандистовъ, обнимавшему все прибрежье. Припоминая все, что было сказано Тэккереемъ о характерѣ этого джентльмена, мы легко можемъ вообразить себѣ всѣ тѣ увертки, слезы и ложныя увѣренія въ своей бѣдности и неприкосновенности къ дѣлу контрабандистовъ, которыми старикъ старался отклонить грозу. По все это ни къ чему не повело, потому что Девисъ, узнавъ въ чемъ дѣло, открылъ всю истину и повелъ таможенныхъ чиновниковъ къ тѣмъ шкапамъ, въ которыхъ хранилось богатство старика Дюваля, и слѣдовательно наслѣдство его внука. Такимъ образомъ Денисъ лишился всего своего состоянія; но, какъ можно догадаться, ему повезло на службѣ, и онъ ни разу не имѣлъ сличая пожалѣть о неправедно нажитомъ богатствѣ.

Но тяжелыя испытанія ожидали еще Дениса. Онъ попался въ плѣнъ къ французамъ, и много лѣтъ влачилъ печальное существованіе въ одномъ изъ французскихъ арсеналовъ. Наконецъ грянула революція, и Денисъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, былъ освобожденъ, или же, быть можетъ, благодаря своему французскому происхожденію и знанію французскаго языка, нашелъ возможность бѣжать изъ плѣна. Около этого же времени, быть можетъ, онъ отправился отыскивать Агнесу, знатные родственники которой должны были находиться въ бѣдѣ. Освободившая его, революція страшною грозою обрушилась на "аристократовъ."

Вотъ все, что мы знаемъ о похожденіяхъ Дениса Дюваля и о судьбѣ Агнесы до дня ея соединенія съ Дювалемъ. Мы не можемъ сказать на-вѣрное, былъ ли онъ орудіемъ ея бѣгства изъ Франціи; или же она еще прежде нашла средства отправиться въ Англію, гдѣ, среди знакомой обстановки, вблизи отъ ректорскаго сада, отъ голубятни фермера Перо, отъ старой стѣны, осѣненной грушевымъ деревомъ, они свидѣлись въ первый разъ послѣ долгой разлуки?

"Русское Слово", No No 4, 5, 7, 1864

-----

Денис Дюваль // Рус. слово. -- Спб., 1864. -- No 4. -- С. 217-290; No 5. -- С. 89--128; No 7. -- С. 97--127, 195--216. -- В No 4 -- биогр. очерк в пер. П[етра] В[ейнберга].

Оставить комментарий Теккерей Уильям Мейкпис (перевод: Петр Вейнберг) (bmn@lib.ru) Год: 1863 Обновлено: 28/11/2019. 375k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Романы и повести	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Denis Duval. Перевод Петра Вейнберга. Текст издания: журнал "Русское Слово", No No 4, 5, 7, 1864.

Теккерей Уильям Мейкпис Дениc Дюваль

Тэккерей *)

ДЕНИСЪ ДЮВАЛЬ.

ГЛАВА I.РОДОСЛОВНОЕ ДЕРЕВО МОЕГО СЕМЕЙСТВА.

ГЛАВА II.ДОМЪ ГРАФОВЪ САВЕРНСКИХЪ.

ГЛАВА III.ПУТЕШЕСТВЕННИКИ.

ИЗВЛЕЧЕНІЕ ИЗЪ СЛѢДСТВЕННАГО ДѢЛА.

ГЛАВА IV.СО ДНА БЕЗДНЫ.

ГЛАВА V.МОЯ ПОѢЗДКА ВЪ ЛОНДОНЪ.

ГЛАВА VI.Я ИЗБАВЛЯЮСЬ ОТЪ ВЕЛИКОЙ ОПАСНОСТИ.

ГЛАВА VIIПОСЛѢДНІЙ ИЗЪ МОИХЪ ШКОЛЬНЫХЪ ДНЕЙ.