Тетмайер Казимеж
Росинка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

К. ТЕТМАЙЕРЪ.

Росинка.

   Былъ въ Людинирѣ надъ Чернымъ Дунайцемъ монастырь {Орденъ "Cystersi" основался въ Людимирѣ (Татры) въ XIII вѣкѣ; благодаря разбойничьимъ нападеніямъ, монахи оставили костелъ и монастырь и бѣжали въ Щижицъ. Костелъ сохранился почти до нашихъ дней; я помню, какъ его разбирали и на его мѣстѣ построили новый. Прим. автора.}, основалъ его воевода Иво Цедро. Когда онъ одѣлялъ монастырь угодьями, чортъ вылѣзъ у него изъ-за ворота и прочь убѣжалъ, какъ это и изображено на картинѣ за главнымъ алтаремъ, что сохранялась больше шестисотъ лѣтъ.
   И былъ въ этомъ монастырѣ монахъ одинъ, молодой; звали его Августинъ; страшно онъ былъ ревностный и язычникамъ спуску не давалъ. А мѣсто было такое, что мужики даже изъ ближайшихъ деревень, когда имъ говорили: "Да славится имя Господне!" отвѣчали: "А славь его, коль тебѣ охота!"
   И говоритъ разъ отецъ Августинъ настоятелю:
   -- Преподобный отецъ! я пойду людей обращать на путь истины.
   -- А куда?-- спросилъ настоятель и погладилъ себя по брюху (онъ лососину только что ѣлъ).
   -- Въ горы!
   И монахъ указалъ рукой на Марушинскіе холмы и на Татры.
   -- Ну, вотъ еще!-- крикнулъ настоятель.-- Вѣдь пошли туда отецъ Павелъ да отецъ Яковъ -- ни одинъ не вернулся. И не знаемъ мы даже -- царствіе имъ небесное -- гдѣ лежатъ ихъ тѣла непохороненныя? Волки ихъ съѣли иль душегубы убили... А можетъ, и смерть мученическую приняли,-- знай мы это, вѣдь какая бы слава монастырю была! Насъ и такъ ужъ доминиканцы ругаютъ, что мы мало святыхъ производимъ! И кого тебѣ обращать тамъ вздумалось? Этихъ горцевъ-разбойниковъ, что намъ житья не даютъ? Нельзя вѣдь жаловаться: и дичь есть, и серны, и зайцы, и олени, и грибы, и рыбы, и ягоды, и куница на шубу, и яйца, и чаекъ въ постъ -- все есть!-- да только тутъ вѣдь и чортъ обращать никого не захочетъ! Глядишь, какъ бы цѣлу остаться! Разбойникъ на разбойникѣ сидитъ, разбойникомъ погоняетъ! Хорошо хоть то, что на монастырь они нападать не смѣютъ. Клянусь я тебѣ святой Кунегундой и святымъ Ремигіемъ, Патрономъ! оставить бы костелъ на Божью волю, монастырь -- совамъ да филинамъ и уйти!... Мало ли мѣстъ хорошихъ...
   -- Не годится это, не годится, преподобный отецъ! Чѣмъ тяжело служба, тѣмъ заслуга больше! Позволь мнѣ, преподобный отецъ, идти, чувствую я, что гласъ Господень взываетъ ко мнѣ, и что Духъ святой взыгрался во мнѣ.
   И настоятель позволилъ ему, наконецъ. Не смѣлъ онъ противиться гласу Господню и сталъ оправдываться передъ старикомъ сторожемъ:
   -- Говоритъ, что Духъ въ немъ взыгрался!
   А сторожъ:
   -- Взыгрался-то, взыгрался, да подлинно-ль Духъ, не знаю...
   Майскимъ утромъ, на разсвѣтѣ, полномъ благоуханія, чистаго воздуха и опьяняющей свѣжести, тронулся въ путь отецъ Августинъ изъ монастырскихъ воротъ, ничего не взявъ съ собой для защиты, не взявъ даже большого кудлатаго пса изъ тѣхъ, которыхъ держали монахи, и весь отдавшись милости Господней, что вдохновила его. Перешелъ вбродъ Дунаецъ, потомъ пошелъ по камнямъ къ другому рукаву рѣки. А тамъ уже начинались лѣса и въ нихъ рѣдкіе поселки.
   Распѣвая церковныя пѣсни, съ крестомъ на груди, съ четками въ рукѣ, шелъ онъ обращать невѣрныхъ язычниковъ.
   Разные звѣри встрѣчались ему по дорогѣ: волки, кабаны невѣроятной величины, медвѣди ростомъ съ корову, но онъ шелъ среди нихъ счастливо, надѣясь на Господа.
   Полдня пробродилъ онъ въ лѣсахъ, не встрѣтивъ людей, и только въ самый полдень услышалъ въ сумрачной чащѣ удары валька по бѣлью и дѣвичью пѣсню. Онъ обрадовался,-- во-первыхъ, надѣялся начать свой святой трудъ, во-вторыхъ, стосковался уже, не видя лица человѣческаго, и пошелъ въ ту сторону, откуда доносился голосъ.
   Среди деревьевъ увидѣлъ онъ поляну, на ней нѣсколько амбаровъ и овиновъ, окруженныхъ колючимъ тыномъ, а за ними -- цвѣтущіе сады. Виднѣлось и вспаханное поле, зеленѣлъ полосами овесъ, капуста. Надъ ручьемъ стояла на колѣняхъ дѣвушка лѣтъ семнадцати и стирала валькомъ рубашку, нѣсколько рубашекъ были растянуты на берегу и сушились на солнцѣ.
   На ней былъ бѣлый льняной платокъ на головѣ, повязанный подъ подбородкомъ, рубашка, открывавшая юную грудь, полотняная юбка, подоткнутая такъ, что голыя ноги были видны до колѣнъ; рукава тоже были засучены выше локтей.
   Монахъ вышелъ изъ чащи.
   Увидѣвъ его, дѣвушка вскочила и приготовилась защищаться валькомъ.
   -- Да славится имя Господне!-- сказалъ монахъ, а глаза его невольно остановились на открытой рубашкѣ.
   -- Чего надо?-- крикнула дѣвушка рѣзко.
   -- Господа Бога славлю!
   -- Бога?
   -- Да!
   Дѣвушка посмотрѣла на монаха и руку съ валькомъ опустила вдоль бедра.
   "Красивый, ласковый", подумала она.
   -- А что надо?-- спросила она мягче.
   -- Съ Господомъ Богомъ пришелъ я.
   -- Богу не нужно, чтобы его носили. Онъ куда захочетъ, туда самъ придетъ.
   Монахъ подошелъ къ дѣвушкѣ, а она, видя его гибкую фигуру, непохожую на великановъ, которые ее окружали, смотрѣла на него скорѣе съ добродушной жалостью, чѣмъ съ испугомъ.
   -- Кто ты такой? Откуда пришелъ? Ѣсть хочешь?
   -- Ягоды ѣлъ я въ лѣсу, хлѣбъ у меня былъ и сыръ. Спасибо! Изъ монастыря иду, изъ Людимира. Бога Истинаго несу.
   -- Да говорила-жъ я тебѣ, что Богу не нужно, чтобъ его носили! Такъ ты изъ монастыря? Знаю. Такъ ты не можешь ни къ дѣвкамъ ходить, ни бабу имѣть? Знаю, слышала.
   -- Не могу.
   -- Бѣдный ты мой! Какъ же ты высидѣть можешь безъ любви? Такъ ты, можетъ, оттого и убѣжалъ?
   Обидѣлся монахъ, но сдержался и сказалъ ласково:
   -- Язычница юная, кто далъ обѣтъ вѣрности Господу Богу, Его сыну Іисусу Сладчайшему и матери Его Дѣвѣ Маріи, тотъ уже не можетъ знать иной любви.
   -- Чудно ты говоришь что-то... Этакъ ты меня съ толку собьешь. Какой же это Богъ, коли у него сынъ есть? И Марія эта, или какъ ее, она значитъ замужъ не выходила, коли дѣва она? Такъ у нея сынъ только такъ былъ, съ этимъ Богомъ-то?... Ну, ну!..
   -- Все объясню тебѣ, юная язычница! Какъ тебя зовутъ?
   -- Меня? Роса или еще зовутъ Росинка!
   -- Роса? А можетъ быть, Роза?
   -- Какая тамъ Роза? Роза -- цвѣтокъ.
   -- А роса -- роса!
   -- Ну вотъ, оттого и зовутъ меня Росинкой, отъ росы.
   -- Ну, такъ слушай, Росинка, дитя мое...-- началъ монахъ.
   -- Дитя твое? Да вѣдь ты самъ еще молокососъ! На много-ль ты старше меня!
   Отецъ Августинъ подошелъ къ ручью и сѣлъ на камнѣ.
   -- Ноги у тебя болятъ?-- спросила Росинка.
   -- Много шелъ.
   -- Ну, такъ посиди. А ѣсть не хочешь?
   -- Нѣтъ. Ну, такъ слушай, Росинка, мое дитя во Христѣ. Во что ты вѣришь?
   -- Я? А во что мнѣ вѣрить? Въ Погоду и въ Бурю, въ Зельную и Цвѣтную, въ Моръ и Вихрь, въ Градъ и Громъ. Боговъ много разныхъ, а надъ всѣми ними -- Часъ {Время.}.
   -- Во имя Отца и Сына!-- крикнулъ отецъ Августинъ.-- Такъ ты настоящая язычница?!
   И началъ креститься, точно хотѣлъ отогнать злого духа.
   -- Что ты дѣлаешь?-- спросила дѣвушка удивленно,-- что ты машешь рукой, какъ мельничнымъ крыломъ.
   -- Крещусь во имя Господа и изгоняю Дьявола отъ себя и отъ тебя! Ты ничего не слышала о христіанскомъ Богѣ?
   -- Какой же это?
   -- Который награждаетъ за добро и караетъ за зло. Котораго славить надо и молить...
   -- А онъ всегда даетъ?
   Отецъ Августинъ задумался.
   -- На то Его воля.
   -- Я прошу только тогда, когда знаю, что не попусту!
   -- Онъ создалъ небо и адъ.
   -- Небо -- знаю; а адъ?
   -- Гдѣ души грѣшниковъ горятъ въ вѣчномъ огнѣ.
   -- А кто же грѣшники?
   -- Тѣ, что не чтутъ Господа Бога.
   -- Вотъ какъ? А чѣмъ ему служить?
   -- Надо отречься отъ суеты земной.
   -- Какая-жъ это суета?
   -- Которую дьяволъ создалъ.
   -- Дьяволъ? Нечистый? Онъ всегда къ человѣку льнетъ.
   Вздохнулъ отецъ Августинъ, что люди слышали тутъ о Дьяволѣ раньше, чѣмъ о Господѣ Богѣ.
   -- Нужно, ради любви къ Господу отрѣшиться отъ мірскихъ усладъ,-- продолжалъ онъ.
   -- Какъ? Мнѣ не плясать изъ-за Бога? А наши боги сами плясать съ нами рады!
   -- Нужно плоть умертвить, поститься, бичевать себя, во власяницѣ ходить, на голой землѣ спать.
   -- Вотъ тебѣ на!-- крикнула дѣвушка, негодуя.-- Я о такомъ Богѣ и слышать не хочу!
   Задумался отецъ Августинъ и подумалъ:
   "Это закоренѣлая язычница и никакого она понятія о святой католической вѣрѣ не имѣетъ. Обратить и спасти эту душу -- долгъ мой. Но нужно узнать ее сначала хорошенько, ея заблужденія и ереси".
   И спросилъ:
   -- А какіе твои боги?
   А дѣвушка начала:
   -- Мои боги не такіе... Они ни отъ чего отрѣшаться не требуютъ и, если только ты имъ меда поставишь, пирогъ испечешь, вѣнокъ зеленый или изъ цвѣтовъ повѣсишь, огонь смолистый зажжешь,-- они и рады. А лучше всѣхъ Зельная.
   И она начала не то говорить, не то пѣть:
   ...Вотъ ужъ Зельная идетъ по лугамъ, полянамъ, нивамъ, по лѣсамъ идетъ дремучимъ, по водамъ и по горамъ... Сѣетъ Зельная цвѣтами, сѣетъ травы и деревья, и въ вѣнокъ цвѣтной рядится и рядится въ синь небесъ... Ты ее весной увидишь, въ малый май и май великій {Начало и конецъ мая.}, какъ она по полю ходитъ... И вѣнки ей дѣвки свяжутъ, въ полнолунье храмъ украсятъ и цвѣточками лѣсными и зеленою листвой... Въ май великій -- въ полнолунье, дѣвки храмъ ея украсятъ, что стоитъ надъ самымъ лѣсомъ -- разукрасятъ храмъ въ скалѣ... Разукрасятъ храмъ надъ лѣсомъ дѣвки зеленью пахучей, окропитъ ее росою бѣлый мѣсяцъ на зарѣ... Разведутъ костеръ великій изъ сухихъ сосновыхъ вѣтокъ, такъ чтобъ дымъ поднялся къ тучамъ -- взвился къ небу, взвился въ высь!... Дѣвки за руки возьмутся, вкругъ костра онѣ запляшутъ, въ май великій, въ полнолунье, въ тихій, ясный, часъ ночной... Вотъ изъ круга выйдутъ дѣвки, что любви еще не знали, меньшій кругъ въ кругу устроятъ, и такую пѣснь поютъ:
   
   Гей ты Зельная, Зельная, Зельная,
   Богиня ты наша любимая,
   Коснись ты нашихъ грудей,
   Коснись ты лицъ и очей,
   Богиня ты наша любимая!
   Мы еще ни съ кѣмъ не спали,
   Мы чисты какъ бѣлый снѣгъ,
   Какъ роса, какъ бѣлый иней...
   Намъ еще румяный стыдъ
   Заливаетъ краской щеки...
   Нынче, Зельная, твой день!...
   
   Вотъ ужъ парни подползаютъ и крадутся потихоньку межъ кустовъ и межъ деревьевъ, а потомъ и къ дѣвкамъ -- прыгъ. Дѣвки съ крикомъ убѣгаютъ, парни гонятся за ними, кто успѣетъ, тотъ захватитъ вѣтку, палку изъ костра. И бѣжитъ онъ съ ней по лѣсу, и бѣжитъ и ищетъ дѣвокъ,-- полонъ крика, шума, смѣха, полонъ свѣта темный лѣсъ! Зельной праздникъ!... Коли дѣвка убѣжать отъ нихъ не можетъ, коль они ее поймаютъ, тутъ ужъ дѣвка будетъ ихъ! Рѣдко дѣвки убѣгаютъ, такъ, чтобы ихъ не находили;-- въ тотъ великій праздникъ Зельной, въ май великій, въ полнолунье -- ночь любви, святая ночь!
   Слушалъ отецъ Августинъ и заслушался. Молодъ онъ былъ и никогда свѣта Божьяго не видѣлъ. Заслушался и онѣмѣлъ.
   -- Ночь любви, святая ночь!-- повторилъ онъ.
   -- Знаешь что?-- сказала дѣвушка,-- ты мнѣ поможешь рубашки на солнце вытянуть, чтобы просохли, а я тебѣ обѣдать дамъ. Только растягивай выше, гдѣ посуше, а не у воды.
   И прежде чѣмъ ксендзъ успѣлъ опомниться, она положила ему охапку влажныхъ рубашекъ, и онъ началъ ихъ раскладывать. Сердце у него билось, руки дрожали, а въ ушахъ звенѣло: ночь любви, святая ночь!...
   -- А эта рубашка,-- видишь?-- съ кружевомъ у шеи, она на праздникъ, на Зельную. Такую рубашку можетъ надѣть только дѣвушка.
   -- Такъ ты дѣвушка?-- вырвалось изъ груди монаха.
   -- А какъ же иначе? Дѣвушка!
   -- И ты выстирала эту рубашку къ ночи любви, къ святой ночи?
   -- И первый разъ. Сама я пряла полотно для нея, сама шила. Такъ и надо. Какъ минетъ дѣвкѣ пятнадцать лѣтъ, ей даютъ сшить и выстирать такую рубашку. Раньше нельзя.
   -- Такъ тебѣ только пятнадцать лѣтъ минуло?
   -- Лѣтомъ. Скоро ужъ семнадцатый пойдетъ.
   -- И ты дѣвушка?
   -- Ишь, чудный ты какой?Да вѣдь и ты, можетъ, дѣвственникъ, хоть и готовъ не со вчерашняго дня!
   Монаха въ жаръ бросило, а большіе, голубые, полные свѣта и искръ глаза Росинки смотрѣли на него со смѣлой, наивной, спрашивающей улыбкой.
   -- Ну, растянули мы на славу! Солнце такъ и паритъ! Пойдемъ ляжемъ гдѣ-нибудь въ тѣни.
   Монахъ всталъ, выпрямился.
   -- Ну, живо! Ляжемъ вонъ тамъ, подъ яворомъ!...
   Пошелъ. Словно на него порча нашла. Легъ на травѣ, дѣвушка начала играть его крестомъ, потомъ четками, сняла и то и другое, а онъ не защищался нисколько... Потомъ стала играть его молодой кудрявой бородой и мягкими темными волосами.
   -- Красивъ ты!-- сказала она, и грудь ея поднялась.
   -- Красивъ!-- повторила она.
   И двѣ сильныя, гибкія, упругія руки обняли шею отца Августина.

-----

   Вскорѣ монахи должны были подумать о томъ, чтобы покинуть Людимиръ. У нихъ грабили стада на пастбищахъ, поджигали амбары. Точно злые духи, нагрянули изъ лѣсу разбойники, стали красть, грабить, напали даже на монастырь. Нападали теперь уже не только ночью, а даже среди бѣла дня.
   И вотъ разъ, стоя на монастырской стѣнѣ и глядя, какъ нападавшіе разгоняли пастуховъ, настоятель крикнулъ: Во имя Отца и Сына! Смотрите, братія! Видите вы этого стройнаго мужика впереди?! Въ тулупѣ, съ вывороченнымъ наизнанку мѣхомъ, съ дубиной въ рукѣ?! А съ нимъ молодая дѣвка, тоже съ палкой? Клянусь святой Кунегундой и святымъ Ремигіемъ, Патрономъ! Глазамъ своимъ не вѣрю! Да вѣдь это братъ Августинъ!
   -- Котораго мы мученикомъ считали?!-- спросили монахи.
   А старикъ сторожъ пробормоталъ:
   -- Вотъ и взыгрался, взыгрался, взыгрался...
   Потомъ монахи покинули эти мѣста.

Перев. В. А. Высоцкій.

"Русская Мысль", кн. XII, 1908

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru