Тимирязев Климент Аркадьевич
Общественные задачи ученых обществ

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Общественныя задачи ученыхъ обществъ *).

   *) Рѣчь, читанная въ Императорскомъ обществѣ любителей естествознанія по случаю открытія ботаническаго отдѣла.

I.

   Первый шагъ, начало всякаго замышляемаго дѣла, представляется всегда удобнымъ моментомъ для того, чтобы на время отрѣшиться отъ ежедневныхъ, ближайшихъ, спеціальныхъ задачъ и попытаться окинуть взглядомъ болѣе широкій горизонтъ, посмотрѣть, какую связь эти частныя задачи, разрѣшаемыя единичными усиліями въ избранной сферѣ дѣятельности, имѣютъ съ цѣлымъ, къ которому они относятся, какъ отдѣльныя звѣнья. Какую роль призваны играть ученыя общества въ ряду другихъ факторовъ, служащихъ развитію знаній, какую особую пользу могутъ они приносить, противъ какого зла бороться,-- вотъ вопросы, на которые я желалъ бы дать посильные отвѣты; сначала спеціально въ примѣненіи къ ботаническому отдѣлу, а затѣмъ и по отношенію ко всему обществу, котораго мы составляемъ только часть.
   Различныя отрасли нашей науки -- ботаники стоятъ на весьма различныхъ степеняхъ развитія, находятся въ совершенно различныхъ условіяхъ: однѣ имѣютъ болѣе мѣстный, другія общій, такъ сказать, космополитическій характеръ; отсюда и потребности ихъ, ихъ недостатки, злоба дня у нихъ иногда совершенно иныя.
   Изученіе ботаники, очевидно, должно начинаться со знакомства съ возможно большимъ числомъ представителей растительнаго міра, это -- область систематики растеній. Только на этой почвѣ, на этомъ фактическомъ фундаментѣ является возможность обобщенія,-- будетъ ли это обобщеніе имѣть въ виду растеніе какъ форму и называться морфологіей, или разсматривать растеніе какъ явленіе и называться физіологіей. Между тѣмъ какъ задачи морфологіи и физіологіи по самой своей общности дѣлаются совершенно независимыми отъ всякихъ мѣстныхъ условій, задачи систематики остаются и мѣстными, и общими. Изученіе всего растительнаго міра, очевидно, должно начинаться со знакомства съ тѣми его представителями, которые насъ окружаютъ. Эта самая начальная стадія ботаническаго знанія вездѣ, и въ Западной Европѣ, и въ Америкѣ, опередившая всѣ остальныя его отрасли, наоборотъ, у насъ представляетъ едва ли не самое слабое, больное мѣсто. Ограничусь однимъ фактомъ, коротко знакомымъ каждому преподавателю. Вашъ ученикъ, уѣзжая на лѣто домой, обращается къ вамъ съ самымъ естественнымъ вопросомъ: "какое мнѣ взять съ собою сочиненіе для опредѣленія растеній?" -- и если только онъ отъѣзжаетъ отъ Москвы на нѣсколько сотъ верстъ, вашъ неизбѣжный лаконическій отвѣтъ будетъ: "никакого", потому что его дѣйствительно не существуетъ. А, между тѣмъ, едва ли найдется такой уголокъ Германіи, гдѣ бы любой школьникъ не могъ разобраться въ окружающемъ его растительномъ мірѣ при помощи превосходныхъ опредѣлителей, приспособленныхъ къ общей германской или спеціальной мѣстной Флорѣ. Кромѣ московской флоры покойнаго профессора Кауфмана, на которой вотъ уже четверть вѣка воспитываются русскіе ботаники, кромѣ этого превосходнаго сочиненія, конечно, болѣе всякой другой русской книги способствовавшаго распространенію основательныхъ ботаническихъ свѣдѣній, не существуетъ ни одной вполнѣ пригодной книги, которую можно было бы дать въ руки желающему ознакомиться съ окружающей его флорой. Почему же не существуетъ? Потому, что мѣстныя флоры такъ еще неудовлетворительно обработаны, что подобныя сочиненія невозможны за недостаткомъ матеріала. Почему же не обработаны? Потому, что усилія отдѣльныхъ ученыхъ недостаточны для осуществленія подобной задачи; необходимо, чтобы само общество, всѣ интересующіеся этими знаніями пришли имъ на помощь. Но, быть можетъ, ни въ одной отрасли знаній наше общество не отстало такъ отъ западнаго, какъ именно въ знакомствѣ съ окружающей природой. Тогда какъ въ Англіи люди, занятые самыми разнообразными отраслями практической дѣятельности, въ досужее время находятъ разумное развлеченіе въ изученіи природы, образуя разные field clubs, предпринимая общественныя экскурсіи, устроивая состязанія, въ которыхъ нашедшій и точнѣе опредѣлившій наибольшее число растеній получаетъ призъ, организуя спеціальныя выставки, какъ, напр., выставки грибовъ и т. д.,-- у насъ эти знанія, за крайне рѣдкими исключеніями, являются почти исключительно удѣломъ получающихъ высшее спеціальное образованіе. Чѣмъ объяснить это? Очевидно, мы, прежде всего, вертимся въ какомъ-то ложномъ кругѣ: съ одной стороны, знанія эти не будутъ широко распространены, пока не (станутъ болѣе доступными, а, съ другой стороны, какъ мы видѣли, самыя существенныя пособія не могутъ быть выработаны единичными усиліями ученыхъ. Выйти изъ этого круга, очевидно, возможно только одновременными дружными усиліями.
   Но, мнѣ кажется, причина этого неудовлетворительнаго знакомства съ ближайшими произведеніями природы, характеризующаго наше общество, а отчасти и науку -- лежитъ глубже, въ какой-то національной или только временной особенности нашего, умственнаго склада, не ускользнувшей отъ такого зоркаго наблюдателя, какъ Пироговъ. Мы мало цѣнимъ простое обладаніе фактомъ. А, между тѣмъ, существуютъ области знаній, въ которыхъ все именно сводится на обладаніе обширнымъ запасомъ фактовъ, интересъ которыхъ растетъ вмѣстѣ съ ихъ числомъ,-- такова именно систематика. Это малое расположеніе къ чисто фактическимъ знаніямъ, не выражается ли оно и въ томъ замѣчательномъ явленіи, что, несмотря на кажущееся расположеніе нашего общества къ естествознанію, ни одинъ естественно-историческій журналъ не могъ выдержать борьбу съ его дѣйствительнымъ равнодушіемъ. На страницахъ нашихъ толстыхъ журналовъ естествознанію также не отводится того мѣста, какое оно занимаетъ въ журналахъ Запада; если оно и проникаетъ на эти страницы, то чаще всего въ качествѣ полемическаго оружія, какъ ancilla философіи, соціологіи, чего угодно, но не какъ предметъ самостоятельнаго изученія. Не обнаруживается ли въ этомъ только одно изъ проявленій сравнительно молодой культуры? Мы все боимся отъ кого-то отстать, куда-то опоздать, боимся задержаться на мелочахъ и требуемъ поскорѣе самаго главнаго, самаго общаго, послѣдняго вывода. Только въ странахъ съ болѣе старой культурой, которыя никуда не торопятся, никого не догоняютъ, встрѣчаемся мы съ такими явленіями: членъ парламента, сегодня говорящій на митингѣ рѣчь въ пользу реформы, завтра будетъ сообщать въ ученомъ обществѣ о нравахъ пчелъ и муравьевъ или издастъ сочиненіе о строеніи цвѣтка, или, наоборотъ, спеціалистъ зоологъ, вчера раздѣлявшій славу Дарвина, сегодня пишетъ трактатъ о націонализаціи земли. Въ такой средѣ всякое знаніе находитъ себѣ цѣну, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, является и досугъ, и желаніе его пріобрѣтать.
   И такъ, мнѣ кажется, намъ, прежде всего, приходится въ значительной степени освободиться отъ этого кореннаго, подмѣченнаго Пироговымъ недостатка, а затѣмъ при дружныхъ усиліяхъ и ученыхъ, и общества дѣло изученія ближайшей, окружающей насъ природы должно пойти впередъ. Что общество не совсѣмъ безучастно относится къ этому вопросу, доказываетъ довольно значительное число лицъ, откликнувшихся на призывъ профессора Цингера, обширнымъ познаніямъ въ области отечественной флоры и неутомимой энергіи котораго мы обязаны, что дѣло изученія средне-русской флоры сдѣлало въ послѣднее время успѣхи и обѣщаетъ еще большія въ недалекомъ будущемъ. Но на какой же почвѣ всего лучше можетъ достигаться эта цѣль, какъ не на почвѣ ученыхъ обществъ, гдѣ и спеціалистъ ученый, и начинающій любитель могутъ оказать взаимную услугу? Въ привлеченіи къ этому дѣлу всѣхъ способныхъ силъ, въ облегченіи сношеній, въ развитіи вообще охоты къ изученію ближайшей, окружающей насъ природы, словомъ, въ увеличеніи всѣми средствами недостаточнаго фактическаго матеріала должна заключаться одна изъ первыхъ задачъ нашего общества.
   Если отъ этихъ, чисто мѣстныхъ, своихъ задачъ мы перейдемъ къ другимъ областямъ ботаническаго знанія съ ихъ общими, такъ сказать, космополитическими задачами, картина въ значительной степени измѣняется. Конечно, и здѣсь главную роль играетъ привлеченіе новыхъ силъ, увеличеніе фактическаго матеріала, но рядомъ съ этой основной задачей является и другая, съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе выясняющаяся забота,-- забота -- какъ справиться съ двумя угрожающими вредными послѣдствіями быстраго роста науки съ колоссальнымъ накопленіемъ фактическаго матеріала и постоянно возрастающей спеціализаціи научнаго труда. Съ одной стороны, научная литература достигаетъ такихъ размѣровъ, что отдѣльному лицу становится уже не по силамъ совладать со всѣмъ ея объемомъ, по сколько-нибудь обширному отдѣлу; съ другой стороны, каждый ученый уходитъ все глубже и глубже въ свою спеціальную область, невольно отрѣшаясь отъ того, что творится кругомъ,-- вотъ два обстоятельства, надъ которыми, я полагаю, не разъ задумывался современный! ученый. Разсмотримъ ихъ послѣдовательно.
   Безпримѣрный количественный ростъ современной научной литературы носитъ очевидные слѣды качественнаго упадка. Въ былое время научная мысль зрѣла въ тиши кабинета годами, десятками лѣтъ, за то и выступала она на свѣтъ во всеоружіи, поражая своей силой, цѣлостностью и законченностью. Что этотъ процвѣтавшій въ доброе старое время способъ обработки мысли могъ бы найти примѣненіе и въ настоящее время, доказываетъ примѣръ Дарвина, двадцать лѣтъ обдумывавшаго основную мысль своего ученія. Теперь же нерѣдко наоборотъ: едва схваченная, недозрѣвшая мысль спѣшно набрасывается на бумагу, незасохшій листокъ летитъ въ типографію; не успѣли еще его оттиснуть, какъ въ слѣдъ ему летитъ добавленіе -- какой-нибудь! Nachtrag или Berichtigung. Журналъ убилъ книгу, газеты убиваютъ журналъ; каждая лабораторія, каждый институтъ стремится создать свой органъ, который необходимо чѣмъ-нибудь! наполнить. Еще одинъ шагъ и мы дойдемъ до ежедневныхъ бюллетеней о т;онъ, что такой-то ученый сдѣлалъ сегодня, что онъ предполагаетъ сдѣлать завтра, и, быть можетъ, эти бюллетени будутъ извѣщать о дѣятельности не тѣхъ именно ученыхъ, которыми наиболѣе интересуется наука. Можно подумать, что эта лихорадочная поспѣшность объясняется естественнымъ желаніемъ обезпечить за собой право на открытіе, на новую мысль; но и въ этомъ отношеніи средство убиваетъ цѣль. Мысли затериваются, вновь открываются, нерѣдко черезъ десять лѣтъ пріобрѣтаютъ всю прелесть новизны. Невозможность разобраться въ вопросахъ такъ называемаго пріоритета доводитъ людей миролюбивыхъ до того, что они прямо впередъ отрекаются отъ правъ на свои мысли; такъ поступаетъ, напр., Де-Бари, иронически заявляющій въ предисловіи къ своей книгѣ, что онъ во избѣжаніе всякихъ пререканій впередъ соглашается, что каждая высказанная имъ на ея страницахъ мысль имѣла уже своего автора, издателя и типографщика.
   Спѣшность работы влечетъ за собой неизбѣжное послѣдствіе -- многорѣчивость. Я полагаю, каждому ученому нерѣдко приходилось прочитывать десятки, иной разъ, и сотни страницъ для того, чтобы вынести утѣшительное убѣжденіе, что ихъ можно было вовсе не читать.
   Но если отъ этого зла "многоглаголанія" легко было бы освободиться, лишь бы явилось убѣжденіе, что не въ немъ спасеніе, то другое зло -- зло крайней спеціализаціи является почти неизбѣжнымъ; съ нимъ во всякомъ случаѣ приходится считаться; болѣе того, съ нимъ нужно помириться; едва ли его можно даже зазывать зломъ, потому что если въ немъ заключается слабость, то въ немъ же и сила современной науки. Въ настоящемъ періодѣ ея развитія, каждый ученый,-- геніальныя исключенія, конечно, не идутъ въ счетъ,-- желающій двигать, обогащать науку, неизбѣжно вынужденъ сосредоточиться на спеціальности, пожалуй, даже на узкой спеціальности; онъ долженъ чувствовать себя хозяиномъ въ избранной области, иначе его. трудъ не будетъ плодотворенъ, его слово не будетъ авторитетно. Интензивность современнаго научнаго труда исключаетъ его экстензивность.
   Но какъ же согласить это съ требованіемъ единства науки? Какъ бороться противъ этого неизбѣжнаго хода ея развитія, порою вызывающаго въ воображеніи тревожный призракъ какого-то вавилонскаго смѣшенія языковъ, когда одинъ ученый перестанетъ понимать другаго, или, по меньшей мѣрѣ, перестанетъ интересоваться его дѣятельностью? Конечно, не сѣтовать объ этомъ роковомъ безповоротномъ ходѣ развитія, а направить его не ко вреду, а къ пользѣ,-- вотъ въ чемъ одна изъ насущныхъ потребностей науки. Для этого ей стоитъ только подражать природѣ. Раздѣленіе труда между отдѣльными органами тѣла клонится не ко вреду, а къ пользѣ, къ совершенству, потому что вредъ не въ самомъ раздѣленіи труда, а лишь въ несовершенствѣ обмѣна плодами этого раздѣленнаго труда. Обезпечьте въ такомъ же совершенствѣ, какъ это, дѣлаетъ природа, обмѣнъ, и это начало раздѣленія труда и въ человѣческихъ дѣлахъ явится такимъ же плодотворнымъ, какъ и въ произведеніяхъ природы.
   Слѣдовательно, не отказаться отъ спеціализаціи научнаго труда, что невозможно, а сдѣлать безвредными ея послѣдствія, обезпечивъ возможно совершенный обмѣнъ продуктовъ этого раздѣленнаго труда,-- вотъ въ чемъ задача. И здѣсь на первый планъ, мнѣ кажется, выступаетъ дѣятельность ученыхъ обществъ.
   Но позвольте, быть можетъ, возразятъ: а литература, дли чего же она служитъ, какъ не для обмѣна знаній и, наконецъ, что же тутъ новаго? Конечно, люди собираются въ ученыя общества для обмѣна знаній. Разберемъ оба эти возраженія. Я только что постарался показать, быть можетъ, въ преувеличенно-мрачной, но, конечно, все же въ недалекой отъ дѣйствительности картинѣ состояніе научной литературы; она-то и представляетъ т) крѣпость, которую приходится штурмовать общими силами, раздѣлившись для болѣе удобнаго дѣйствія на отряды. Справляться съ литературнымъ матеріаломъ удается спеціалисту только въ своей области; за ея предѣлами передъ нимъ нерѣдко мелькаютъ только ряды именъ, фактовъ, цифръ, нерѣдко противорѣчащихъ и согласить которыя онъ самъ не въ силахъ. Различные Iahres-Bericht'ы облегчаютъ только механическую сторону дѣла, даютъ возможность узнать, что было и что не было предметомъ изслѣдованія, по необходимости ограничиваясь только болѣе или менѣе полнымъ перечнемъ содержанія.
   Что же касается возраженія, что ученыя общества и теперь служатъ для обмѣна знанія, то мнѣ кажется, что и обычная ихъ практика, да и самыя воззрѣнія на ихъ задачу должны бы существенно измѣниться, чтобы они могли успѣшнѣе служить указанной выше цѣли. Главную цѣну, гордость ученыхъ обществъ принято видѣть въ оригинальныхъ сообщеніяхъ о вновь добытыхъ референтомъ фактахъ, обыкновенно крайне спеціальныхъ,-- не каждый же день дѣлаются крупныя открытія,-- нерѣдко случайныхъ, въ томъ смыслѣ, что они лишь временно, лишь мимоходомъ обратили на себя его вниманіе. Спеціальный и чисто фактическій характеръ такихъ сообщеній, по большей части, дѣлаетъ возможнымъ единственное къ нимъ отношеніе: только, выражаясь оффиціальнымъ слогомъ, принятіе ихъ къ свѣдѣнію. Потому-то засѣданія обыкновенно превращаются въ рядъ монологовъ, почти не вызывая дѣятельнаго участія остальныхъ присутствующихъ. Разумѣется, я ни мало не возражаю противъ значенія и такихъ сообщеній, но мнѣ кажется, что не въ нихъ именно, какъ принято считать, заключается или должна заключаться характеристическая особенность общественной дѣятельности, какъ дѣятельности коллективной, какъ чего-то отличнаго отъ индивидуальныхъ усилій отдѣльнаго лица. Подобныя спеціальныя изслѣдованія появляются потомъ въ печати; они обыкновенно и читаются въ собраніи съ этой цѣлью и могутъ быть съ большимъ удобствомъ изучены при чтеніи; общество своимъ присутствіемъ ничего не привноситъ отъ себя, ничего не прибавляетъ къ ихъ цѣнѣ. Повторяю, я возражаю не противъ подобныхъ сообщеній, а противъ очень распространеннаго и, какъ мнѣ кажется, невѣрнаго мнѣнія, что въ нихъ именно и заключается вся сила общества и что, обратно, рефераты о чужихъ изслѣдованіяхъ только свидѣтельствуютъ о бѣдности его наличныхъ силъ. Едва ли гдѣ, кромѣ самыхъ крупныхъ центровъ научной дѣятельности, найдется общество, которое на каждомъ засѣданіи могло бы предъявлять выдающіяся изслѣдованія, а сообщенія частныхъ, мелкихъ, случайныхъ фактовъ, только потому что они новы, необходимо будетъ оставлять общество безучастнымъ. Мнѣ представляется, что еслибъ вмѣсто этихъ сообщеній или рядомъ съ ними, на засѣданіяхъ обществъ, съѣздовъ, конгрессовъ предлагались критическіе своды, обзоры, обнимающіе болѣе или менѣе широкую область фактовъ, взвѣшивающіе, оцѣнивающіе относительную убѣдительность противуположныхъ свидѣтельствъ, соглашая ихъ или подводя имъ итогъ,-- то такіе доклады, уже потому одному, что они захватывали бы болѣе широкую область интересовъ, не оставляли бы слушателей безучастными, вызывали бы всестороннія обсужденія и въ результатѣ освѣщали бы цѣлыя области науки, остающіяся въ тѣни или представляющія хаотическій сборъ матеріаловъ. Подобные критическіе обзоры, всесторонне обсуждаемые, представляли бы драгоцѣнное пріобрѣтеніе; ихъ почти полное отсутствіе представляетъ характеристическую особенность современнаго состоянія ботанической литературы, одинъ изъ коренныхъ ея недостатковъ. Какъ будто установилось такое представленіе, что писать можно только по поводу какихъ-нибудь манипуляцій. Эмпирическому факту придается несоразмѣрная цѣна, критической же мысли отводится все болѣе и болѣе скромное мѣсто. Я не съумѣлъ бы указать за послѣдніе годы ни одной выдающейся критической статьи, если не называть критикой чисто-личную полемику. Въ учебникахъ нерѣдко самые противорѣчащіе факты мирно укладываются на соотвѣтствующихъ страницахъ книги, если только составитель не прибѣгаетъ къ новому пріему, провозглашенному недавно Саксомъ. Глава современной физіологической школы въ предисловіи къ своему недавно появившемуся курсу физіологіи высказываетъ такое общее положеніе: "Слушатели (а, слѣдовательно, и читатели его книги) желаютъ и должны знать, какъ складывается наука въ умѣ ихъ профессора; для нихъ совсѣмъ не существенно знать -- такъ или иначе думаютъ другіе". Понятно, что передъ такимъ героическимъ пріемомъ сглаживаются всѣ противорѣчія; но насколько выигрываетъ истина и во что превратится наука, если этотъ пріемъ сдѣлается всеобщимъ,-- вотъ въ чемъ вопросъ. Этому-то существенному упадку научной критики должно оказать отпоръ возбужденіе болѣе общихъ вопросовъ и ихъ всестороннее обсужденіе въ ученыхъ обществахъ, на съѣздахъ и конгрессахъ; въ этомъ и будетъ выражаться преимущество коллективной мысли передъ одинокими усиліями или произволомъ отдѣльнаго лица.
   Высказывалась иногда мысль, что эта коллективная дѣятельность могла бы съ пользою быть распространена и на область научнаго изслѣдованія. На послѣднемъ съѣздѣ естествоиспытателей въ Петербургѣ профессоръ Вагнеръ развивалъ именно эту мысль о необходимости, въ виду крайней спеціализаціи, организовать самый научный трудъ, подчинить дѣятельность отдѣльныхъ преподавателей общему плану, подъ руководствомъ научной іерархіи. Эта мысль была встрѣчена, повидимому, сочувственно, не столько, впрочемъ, въ средѣ ученыхъ, сколько за ея предѣлами. Помнится мнѣ даже, въ одномъ журналѣ она была провозглашена единственной живой мыслью, высказанной въ теченіе всего съѣзда, и потому, будто бы, отвергнутой учеными-бюрократами. Но едва ли можно согласиться, чтобы подобная организація научнаго изслѣдованія, еслибъ она и оказалась возможной, была желательна. Никакая подобная искусственная организація, напоминающая бюрократичный пріемъ "полученія свѣдѣній", не подвинетъ науки. Артельное, даже подчиненное строго-іерархичному контролю производство науки представляется мнѣ такимъ же невозможнымъ, какъ и подобное производство поэзіи. Въ компаніи пишутся водевили, оперетты, смѣхотворныя стихотворенія, но едва ли какое литературное товарищество подаритъ міру "Фауста" или "Гамлета". Разсказываютъ анекдотъ, будто Гей Люссакъ однажды приглашалъ Тенара предпринять общую работу. "Хорошо,-- согласился Тенаръ,-- но какъ же мы раздѣлимся?" -- "Очень просто: toi -- tu travaillera et moi -- je blaguerai",-- отвѣтилъ Гей Люссакъ. Въ этой шуткѣ, очевидно, проглядываетъ основная мысль, что во всякой подобной ассоціаціи идея будетъ на одной сторонѣ, а на другой лишь только исполненіе. То объединяющее вліяніе, о которомъ заботится профессоръ Вагнеръ,-- вліяніе, которое даетъ въ извѣстный моментъ направленіе научнымъ изслѣдованіямъ,-- дѣло генія; только геній въ наукѣ даетъ право на руководство, только онъ и внушаетъ подчиненіе. Является Лавуазье, является Дарвинъ,-- и всѣ, волей-неволей, охотно или упираясь, протестуя или соглашаясь, идутъ по указанному пути. Потому-то едва ли можно согласиться съ другимъ ученымъ, съ Полемъ Беромъ, который въ неостывшей еще злобѣ къ тому "homme providentiel", который-чуть не погубилъ Францію, высказываетъ мысль, что ихъ пора, быть можетъ, миновала и въ наукѣ, что современная наука можетъ съ успѣхомъ двигаться усиліями толпы болѣе скромныхъ тружениковъ. Онъ не сказалъ бы этого, конечно, если бы занимался не физіологіей животныхъ, а физіологіей растеній. Онъ увидалъ бы, какъ различны результаты научной школы, во главѣ которой стояли геніальные умы, отъ той, во главѣ которой стоятъ лишь заурядные ученые. Сравненіе двухъ нѣмецкихъ школъ физіологіи животныхъ и физіологіи растеній крайне поучительно, какъ доказательство, съ одной стороны, "провиденціальнаго" значенія геніевъ въ наукѣ, отрицаемаго Беромъ, и, съ другой, безплодности искусственной организаціи, желаемой Вагнеромъ, если она не основана на естественномъ преобладаніи таланта. Между тѣмъ какъ современная физіологія животныхъ обязана своимъ началомъ свѣтлому, всестороннему уму Іоганеса Мюллера и цѣлому ряду научныхъ свѣтилъ -- его учениковъ -- Гельмгольцу, Дюбуа Реймону, Брюкке, Лудвигу -- физіологія растеній ставитъ во главѣ имя Юліуса Сакса и въ спискѣ его учениковъ Крауза, Пфеффера, Де-Фризе, Детмера и др. Я полагаю, нужно дойти до значительной степени ослѣпленія, чтобъ не сознаться, что въ сравненіи съ первыми эти послѣдніе -- только Dii minorum gentium. Этому различію соотвѣтствуетъ и различіе въ успѣхахъ обѣихъ наукъ. А, между тѣмъ, нельзя сказать, чтобы этой школѣ Сакса не доставало организаціи, подчиненія общей дѣятельности руководящей волѣ одного. Организація есть, самая строгая, подчиненіе, самое безусловное. Едва ли въ темные вѣка схоластики слово Аристотеля имѣло болѣе обязательную силу, чѣмъ слово Сакса для его послѣдователей; мы это видѣли въ его афоризмѣ, что ученикъ хочетъ и долженъ знать только мысли своего учителя. Организація есть, и самая деспотическая; нѣтъ только того, что одно можетъ вдохнуть живую душу въ этотъ организмъ -- генія Лавуазье или Мюллера, а потому-то она приноситъ не пользу, а несомнѣнный вредъ. Если безплодны споры о томъ, французская ли наука химія, нѣмецкая ли наука физіологія; если въ тѣхъ слояхъ научной атмосферы, въ которыхъ вращаются Лавуазье, Гельмгольцы, Дарвины, уже слабо ощущается вліяніе почвы, то не подлежитъ сомнѣнію, что на уровняхъ менѣе высокихъ національныя особенности, а, слѣдовательно, и недостатки вліяютъ очень замѣтно. Эти-то національныя особенности выразились въ физіологіи растеній, съ одной стороны, въ метафизической трансцендентальности, въ оторванности отъ фактической почвы, которыми страдаетъ большинство ея теорій, и, съ другой стороны, въ томъ недостаткѣ, навѣки заклейменномъ величайшимъ представителемъ германскаго генія въ его мефистофелевскомъ сарказмѣ:
   
             . . . . . . . . . . . . . . wo Begriffe fehlen
   Da stellt ein Wort zur rechten Zeit sich ein.
   Mit Worten last sich trefflich streiten,
   Mit Worten ein System bereiten,
   An Worte last sich trefflich glauben
   Von einem Wort last sich kein Jota rauben.
   
   Этотъ культъ слова, переживающаго мысль, слова, скрывающаго ея отсутствіе,-- одна изъ особенностей современныхъ физіологическихъ ученій. Нельзя безъ улыбки читать выраженія безпомощности, вырвавшіяся недавно у одного англійскаго ботаника (Мастерза) по поводу града терминовъ новѣйшаго производства, сыплящихся на ботаника-систематика, который попытался бы изъ своей спеціальной области перешагнуть въ смежную область анатоміи и физіологіи. И дѣйствительно, для одной протоплазмы мы уже имѣемъ чуть ли не десять терминовъ, худо опредѣленныхъ, покрывающихся то вполнѣ, то лишь отчасти, такъ что порой дѣйствительно представляется мысль о необходимости, въ недалекомъ будущемъ, составить для терминологіи такіе словари синонимовъ въ систематикѣ, какіе существуютъ для названій.
   Эти два недостатка приносятъ особый вредъ вслѣдствіе замѣтнаго отсутствія въ ботаникахъ-физіологахъ того именно знанія, которое составляло силу школы Іоганеса Мюллера, славу его учениковъ,-- знанія физики. Неудовлетворительность этихъ знаній нерѣдко доходитъ до глухой враждебности, прорывающейся наружу въ формѣ заявленій, что у физіологіи есть свои законы, свои методы изслѣдованія, свои кратчайшіе пути; но чаще всего она ограничивается только внѣшнимъ, поверхностнымъ увлеченіемъ ея завоеваніями и неумѣлыми попытками имъ подражать. Въ результатѣ этихъ трехъ недостатковъ является порою полное затемнѣніе самаго понятія о научномъ объясненіи. Ослѣпленные блестящими завываніями науки въ невидимомъ мірѣ атомовъ и ихъ движеній, ботаники-физіологи нерѣдко полагаютъ, что достаточно повторять въ различныхъ сочетаніяхъ эти магическія слова: атомъ, полярность, молекулярное движеніе, забывая, что когда химикъ говоритъ о частицахъ и физикъ о движеніяхъ, то они ихъ измѣряютъ -- или точно, или хотя приблизительно. Но что, кромѣ словъ, даетъ намъ, напр., теорія броженія Нэгели, завоевавшая себѣ многихъ поклонниковъ и поясняющая, что броженіе есть своеобразное и многообразное движеніе молекулъ протоплазмы? Движеніе, конечно,-- всякое явленіе есть движеніе,-- но какое? Что, кромѣ туманныхъ словъ, даетъ Саксъ въ своей теоріи свойствъ стебля и корня,-- теоріи, допускающей, что въ этихъ органахъ извѣстныя химику вещества: бѣлки, крахмалъ, клѣтчатка одарены неуловимыми для химическаго анализа противуположными свойствами, заставляющими ихъ стремиться то къ небу, то къ землѣ? А его послѣдователь, Детмеръ, глубокомысленно добавляющій, что для полноты теоріи стоитъ только допустить, что тѣ же вещества въ стеблѣ и въ корнѣ одарены различною полярностью, заставляющею ихъ различно оріентироваться по отношенію къ той же внѣшней силѣ,-- что онъ даетъ, кромѣ словъ и словъ? Порою, когда встрѣчаешься съ подобными теоріями, въ памяти невольно воскресаетъ воспоминаніе о Мольеровскомъ докторѣ, который ея вопросъ, почему опіумъ усыпляетъ, самодовольно отвѣчаетъ:
   
   Quia est іо eo
   Virlus dormitiva
   Cujus est natura
   Sensus assoupire.
   
   И подобныя-то теоріи распространяются учебниками въ сопровожденіи обычныхъ въ такихъ случаяхъ эпитетовъ bahnbrechend, epochenmachend.
   Рядомъ съ этой оторванностью теорій отъ фактической почвы является и другая крайность -- какое-то преклоненіе передъ эмпирическимъ фактомъ. Теорія, строго научная, опирающаяся на множество фактовъ, дающая удовлетворительное, простое ихъ объясненіе,-- безъ сожалѣнія отбрасывается при первой встрѣчѣ съ противорѣчащимъ фактомъ, не дѣлается даже попытки примиренія, не дѣлается даже усилія критически отнестись къ факту, нерѣдко проглядываетъ даже невольно сквозящая радость, что вотъ, вѣдь, физическое объясненіе оказалось безсильнымъ.
   Но, я полагаю, это разсмотрѣніе больныхъ мѣстъ нашей науки будетъ болѣе умѣстнымъ въ спеціальныхъ засѣданіяхъ нашего отдѣла. Я хотѣлъ только указать, что, кромѣ открытія новыхъ и по необходимости чаще мелкихъ, чѣмъ крупныхъ фактовъ, для научной дѣятельности въ настоящее время представляется и другое, не менѣе полезное поприще,-- въ широкомъ примѣненіи научной критики, отсутствіемъ которой, за недосугомъ, въ погонѣ за пріобрѣтеніемъ эмпирическихъ фактовъ, такъ страдаетъ наша наука. Этой-то сторонѣ дѣла и долженъ быть, по моему мнѣнію, открытъ наибольшій просторъ въ дѣятельности ученыхъ обществъ. Еслибъ она болѣе процвѣтала до сихъ поръ, то мы не встрѣчались бы, напр., съ фактомъ господства въ теченіе десятковъ лѣтъ ученія, логическая и фактическая несостоятельность котораго была уже очевидна, какъ это случилось съ потерпѣвшей недавно такое полное крушеніе теоріей Нэгели о ростѣ,-- теоріей, которую еще не такъ давно Саксъ, въ своей исторіи ботаники, провозглашалъ однимъ изъ важнѣйшихъ научныхъ пріобрѣтеній нашего вѣка, ставя ее на ряду съ теоріей Дарвина.
   Возвращаясь къ вопросу о предѣлахъ примѣненія начала ассоціаціи въ сферѣ научной дѣятельности, попытаюсь резюмировать свою мысль сравненіемъ. Мнѣ кажется, что въ области науки возможны не производительныя, а только лишь потребительныя ассоціаціи* не накоплять сообща новые факты, а лишь разбираться общими усиліями въ обильномъ существующемъ и постоянно наростающемъ матеріалѣ, способствовать наиболѣе совершенному обмѣну знаній,-- вотъ, мнѣ кажется, все, что можно сдѣлать въ наукѣ путемъ общественной дѣятельности.
   Но, могутъ еще возразить, къ этой критической дѣятельности, очевидно, будутъ способны только спеціалисты, каждый въ своей соотвѣтствующей области* они явятся докладчиками, остальные же останутся попрежнему безучастными слушателями. Мнѣ кажется, это не вѣрно* безучастность исчезнетъ, какъ только предметъ доклада утратить свое случайное, узко-фактическое содержаніе. Наконецъ, кто не испытывалъ, какъ мѣтко, какъ удачно бываетъ иногда замѣчаніе именно свѣжаго человѣка,-- человѣка, знакомаго съ предметомъ вообще, но не утратившаго свободу сужденія вслѣдствіе долгой привычки идти по однажды наторенной колеѣ, смотрѣть подъ однимъ и тѣмъ же угломъ зрѣнія. Это невольно наводитъ мысль на еще одну существенно полезную сторону дѣятельности ученыхъ обществъ. Только на ихъ почвѣ ученый имѣетъ случай встрѣчаться съ представителями практическаго, прикладнаго знанія, ботаникъ, напр., съ сельскимъ хозяиномъ и садоводомъ. Излишне, кажется, говорить, что эта встрѣча полезна для обѣихъ сторонъ; ученые уже давно отвыкли отъ прежняго надмѣннаго отношенія къ тѣмъ запасамъ знанія, которые пріобрѣтаетъ практикъ путемъ своихъ долголѣтнихъ наблюденій. Примѣра Дарвина достаточно для убѣжденія тѣхъ, кто и теперь продолжалъ бы съ высокомѣріемъ относиться къ этому источнику знанія. Еслибъ потребовалось еще новое доказательство, его доставляетъ намъ скромный, всѣми забытый садоводъ прошлаго столѣтія Дюшенъ, въ сочиненіи котораго О разведеніи земляники Альфонсъ Декандоль нашелъ зачатки ученія о превращеніи видовъ, основанное на прочныхъ фактическихъ наблюденіяхъ и дающее ему несомнѣнное право называться однимъ изъ предвозвѣстниковъ Дарвина. Наконецъ, стоитъ напомнить и тотъ общеизвѣстный случай, что практики, всего далѣе стоящіе отъ области науки, простые замледѣльцы, въ томъ числѣ и наши московскіе крестьяне, какъ свидѣтельствуютъ судебныя хроники, въ одномъ сложномъ вопросѣ опередили науку. Непосредственнымъ наблюденіемъ они самостоятельно и за долго до науки открыли фактъ перехода ржавчины съ барбариса на злаки,-- фактъ, вмѣстѣ съ другими, подобными ему, положившій основаніе ученію о полиморфизмѣ микроскопическихъ грибовъ, которымъ такъ справедливо гордилась наука пятидесятыхъ и шестидесятыхъ годовъ.
   Если къ указаннымъ задачамъ присоединить еще демонстрацію новыхъ приборовъ и пріемовъ изслѣдованія, микроскопическихъ препаратовъ, новыхъ или интересныхъ растеній,-- однимъ словомъ, такихъ предметовъ, описаніе которыхъ не можетъ замѣнить непосредственнаго съ ними знакомства, если организовать что-нибудь вродѣ тѣхъ выставокъ, которыми сопровождается такъ называемое Conversatione или рауты англійскихъ ученыхъ обществъ, или вродѣ тѣхъ рестроспективныхъ выставокъ изобрѣтеній за истекшій годъ, какія устраиваетъ парижское физическое общество на своихъ годичныхъ засѣданіяхъ, то этимъ, я полагаю, исчерпывались бы самыя существенныя услуги, которыя ученое общество, какъ общество, можетъ оказать наукѣ.
   И такъ, оборонительный союзъ въ борьбѣ противъ двухъ неизбѣжныхъ золъ -- крайней спеціализаціи знаній и разрастающейся до угрожающихъ размѣровъ періодической литературы, и общаго ихъ результата, упадка критической мысли,-- вотъ, на мой взглядъ, едва ли не главная задача общества, подобнаго нашему, насколько оно касается дѣятельности нашего будущаго отдѣла.
   

II.

   Но общество наше не ограничивается однѣми только чисто научными цѣлями. Какъ на то указываетъ самое названіе, оно старается идти навстрѣчу потребностямъ не только спеціалиста ученаго, но и всякаго образованнаго, или только стремящагося къ образованію человѣка, и въ этомъ лишь отражается одна изъ особенностей современной науки -- науки XIX вѣка.
   Если въ XVIII вѣкѣ она завоевала уже салонъ, проникла, пожалуй, и въ будуаръ; если за веселымъ ужиномъ между философской тирадой и куплетомъ можно было блеснуть разсказомъ объ открытіи Франклина или опытѣ Лавуазье; если между пудрой и румянами на столикѣ иной маркизы можно было наткуться на ботанику Руссо, то въ настоящемъ только вѣкѣ наука стала достояніемъ всѣхъ и каждаго, заговорила вполнѣ доступнымъ языкомъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, утратила послѣдніе слѣды той чопорности, той исключительности, въ которой прежде замыкалась, ревниво охраняя себя отъ прикосновенія съ толпой. Многіе и теперь еще не могутъ примириться съ этимъ фактомъ, видя въ немъ какое-то паденіе, какое то униженіе науки. Достойно, впрочемъ, замѣчанія, что подобныя сѣтованія несутся не съ той именно стороны, которой наука обязана своимъ наибольшимъ успѣхомъ. Славнѣйшіе двигатели науки XIX вѣка -- Гельмгольцы, Майеры, Клодъ-Бернары, Дарвины, Максуели -- являются въ той или иной формѣ и ея проводниками въ общество. Если это только временное увлеченіе, то оно во всякомъ случаѣ всеобщее.
   Но едва ли можно защищать мысль, что это только модное увлеченіе; мнѣ кажется, не трудно убѣдиться, что это стремленіе къ широкому разливу знаній является дѣломъ необходимости и даже требованіемъ справедливости.
   Если въ предѣлахъ отдѣльныхъ областей знанія, отдѣльныхъ наукъ, развитая до крайности спеціализація требуетъ мѣръ противодѣйствія, то въ общей сферѣ умственнаго развитія, въ жизни, вредъ спеціализаціи знаній и занятій едва ли не болѣе ощутителенъ.
   Homo sum, humani nihil me allienum pulo,-- учитъ школа. А жизнь говоритъ совсѣмъ иное: не homo ты, а ботаникъ, и не ботаникъ, а ботаникъ-физіологъ; пожалуй, даже и не ботаникъ-физіологъ, а спеціалистъ по какой-нибудь одной главѣ физіологіи. И ты долженъ имъ быть и оставаться, иначе въ общей скачкѣ останешься за флагамъ. Какъ согласить эти противуположеыя и, однако, одинаково настоятельныя требованія? Мнѣ кажется, что и здѣсь сама жйнь нангла исходъ: если спеціализація научнаго труда можетъ быть сдѣлана безвредной путемъ его ассоціаціи, то противъ еще болѣе широкаго раздѣленія труда, вызываемаго требованіями жизни, приходится бороться путемъ популяризаціи знаній.
   Какъ только произносится это слово, уже слышится старый аргументъ о $редѣ полузнанія; но, вѣдь, и отвѣтъ на это возраженіе также старъ: полузнаніе вредно, когда оно является удѣломъ лишь немногихъ, но не тогда, когда оно является достояніемъ всѣхъ; тогда оно только подниметъ общій уровень развитія. Конечно, популяризація можетъ быть различная и популяризатору нельзя довольно часто повторять слова Поля Бера: "vulgarisez la science sans la vulgairiser". За то, при соблюденіи этого условія, едва ли можно сомнѣваться, что только путемъ разумной популяризаціи знаній, понимаемой въ самомъ широкомъ смыслѣ, возможно сохраненіе общаго средняго уровня развитія, что только при ея содѣйствіи возможно установить обмѣнъ между представителями различныхъ отраслей знанія, общеніе между представителями науки и другихъ отраслей труда. Но какой же изъ общихъ факторовъ, способствующихъ успѣхамъ знанія, можетъ удобнѣе всего содѣйствовать этой цѣли, поддерживать возможно высокій уровень общаго развитія? Профессоръ Вагнеръ въ статьѣ, встрѣтившей, повидимому, общее сочувствіе, высказываетъ мысль, что эта роль въ значительной степени должна выпадать на долю университетовъ, по крайней мѣрѣ, въ первые годы университетскаго преподаванія. Мнѣ кажется, однако, что едва ли можно согласиться и съ этимъ положеніемъ уважаемаго ученаго. Значеніе университетовъ ясно: ихъ задача, прежде всего, двигать науку и подготовлять новыхъ двигателей науки, а то и другое достижимо только подъ условіемъ интензивнаго труда и привычки къ интензивному труду, прямо исключающихъ его экстензивность. И, наконецъ, много ли достигается тѣмъ, что въ теченіе какихъ нибудь двухъ лѣтъ умъ будетъ витать въ самыхъ разнообразныхъ сферахъ для того, чтобы потомъ въ жизни идти своей обычной колеей? Не важнѣе ли въ теченіе цѣлой жизни оградить себя отъ неизбѣжнаго съуживанія своего умственнаго кругозора, и въ этомъ отношеніи, мнѣ кажется, единственнымъ пособіемъ является популярная литература и соотвѣтственная дѣятельность ученыхъ обществъ. Примѣромъ и едва досягаемымъ образцомъ такой дѣятельности можетъ служить извѣстное "Royal Institution". По разнообразію предметовъ своихъ чтеній, обнимающихъ всѣ отрасли науки, литературы и искусства, по роскоши экспериментальной обстановки, а, главное, по блеску тѣхъ именъ, которыя ему удается привлекать въ свои аудиторіи, это учрежденіе служитъ предметомъ удивленія даже въ Германіи. Превосходно выработавшійся общій уровень изложенія, вполнѣ научный и, въ то же время, доступный, равно далекій и сухости научной монографіи, и безотвѣтственной развязности газетныхъ "разныхъ извѣстій",-- все это дѣлаетъ возможнымъ для каждаго образованнаго человѣка, посѣщая эти курсы, поддерживать и расширять кругъ своихъ свѣдѣній въ тѣхъ областяхъ знанія, которыя выходятъ изъ круга его обычной дѣятельности.
   Но дѣло популяризаціи науки, должнымъ образомъ понимаемое и руководимое людьми науки, представляетъ значеніе не только какъ средство для развитія личности", оно имѣетъ и другое общественное значеніе, одинаково важное для дальнѣйшихъ успѣховъ какъ науки, такъ и самого общества. Привлекая все общество къ живому участію въ успѣхахъ знанія, прививая ему эти умственныя аппетиты, отъ которыхъ, разъ ихъ усвоилъ, такъ же трудно отвыкнуть, какъ и отъ аппетитовъ матеріальныхъ, дѣлая все общество участникомъ своихъ интересовъ, призывая его дѣлить съ нею радости и горе,-- наука пріобрѣтаетъ въ немъ союзника, надежную опору дальнѣйшаго развитія. Недавно въ этой залѣ мы слышали краснорѣчивое описаніе тѣхъ роскошныхъ зданій, тѣхъ богатыхъ средствъ, которыя въ Германіи щедрою рукой разсыпаются на пользу науки. Эти явленія вдвойнѣ утѣшительны, вдвойнѣ завидны, потому что они обязаны происхожденіемъ не случайной какой-нибудь, преходящей прихоти. Эти зданія стоятъ на прочной почвѣ,-- на почвѣ всеообщаго сознательнаго сочувствія, эти средства текутъ изъ вѣрнаго источника -- изъ всеобщаго разумнаго пониманія, что въ нихъ залогъ величія, гордость цѣлой націи. Безнадежно положеніе науки, когда она находится въ положеніи искусственно насажденнаго оазиса -- среди безграничной степи всеобщаго равнодушія. Безнадежно положеніе ученаго, сознающаго, что окружающая среда его терпитъ, и только. Отрадно, напротивъ, положеніе такого научнаго дѣятеля, какъ Пастеръ, общественныя заслуги котораго свидѣтельствуются всей націей,-- еще болѣе отрадно, потому что тѣ практическіе результаты его открытій, которымъ не видно еще и конца, не были съ его стороны предметами погони- они являлись сами собой лишь результатомъ самыхъ отдаленныхъ отъ практической жизни вопросовъ. Вотъ еще сторона дѣла, на которой нельзя достаточно часто останавливаться при разумной популяризаціи науки. Нельзя достаточно отстаивать во всѣхъ слояхъ нашего общества правъ чистаго знанія, нельзя достаточно бороться противъ того узко-матеріальнаго, прикладнаго направленія, которымъ съ самыхъ противуположныхъ сторонъ желали бы съузить свободное теченіе научной мысли. Въ одной изъ своихъ блестящихъ рѣчей, Дюбуа-Реймонъ указываетъ на это направленіе, какъ на одно изъ существенныхъ золъ, онъ видитъ въ немъ даже зародышъ гибели всей современной цивилизаціи и называетъ его американизмомъ. И дѣйствительно, едва ли кто отзывается о немъ съ такой накипѣвшей горечью, какъ сами американцы. Прочтите рѣчь профессора Роланда на послѣднемъ съѣздѣ американской научной ассоціаціи и вы увидите, въ какихъ мрачныхъ краскахъ описываетъ онъ положеніе науки и ученыхъ среди общества, которое, несмотря на свои успѣхи въ другихъ отношеніяхъ, несмотря на громадное благосостояніе, умѣетъ цѣнить только одно прикладное знаніе, только тѣ жизненныя удобства, которыя доставляетъ это знаніе,-- общества, которое въ погонѣ за интересами минуты не имѣло досуга додуматься до перваго источника этихъ прикладныхъ знаній. "На каждомъ шагу мнѣ задаютъ вопросъ,-- говоритъ бальтиморскій профессоръ,-- что важнѣе: чистая или прикладная наука? Но, вѣдь, для того, чтобы явились приложенія, наука уже должна существовать. Если въ погонѣ за приложеніями мы задержимъ ея развитіе, мы выродимся въ народъ, подобный китайцамъ, не сдѣлавшимъ въ теченіе поколѣній никакихъ успѣховъ потому только, что они довольствовались одними приложеніями, не заботясь о раскрытіи ихъ причинъ. Только изслѣдованіе причинъ составляетъ науку. Китайцы знали въ теченіе вѣковъ примѣненіе пороха; изслѣдованіе причинъ его дѣйствія, должнымъ образомъ направленное, привело бы къ созданію химіи и физики со всѣми ихъ примѣненіями. Но китайцы довольствовались фактомъ, что порохъ взрываетъ -- и отстали въ общемъ человѣческомъ развитіи, и вотъ мы ихъ теперь величаемъ варварами. А мы,-- продолжаетъ Роландъ,-- развѣ мы сами, не въ такомъ же находимся положеніи? Мы поступили еще лучше. Мы взяли науку у стараго свѣта и примѣнили ее къ своимъ цѣлямъ. Мы получили ее какъ дождь небесный, не спрашивая, откуда онъ берется. Мы даже не сознаемъ, что должны быть благодарны тѣмъ безкорыстнымъ труженикамъ, которые намъ дали эту науку. И вотъ, подобно дождю небесному, эта чистая наука ниспала на нашу страну и сдѣлала ее великой, богатой и могущественной. Для всякаго цивилизованнаго народа въ настоящее время приложенія науки являются необходимостью, но если наша страна успѣвала до сихъ поръ въ этомъ направленіи, то потому только, что гдѣ-то на свѣтѣ существуютъ другія; страны, гдѣ чистая наука воздѣлывалась и воздѣлывается, и гдѣ изученіе природы считается благороднымъ, высокимъ занятіемъ". Послѣ этихъ горячихъ, безпристрастныхъ словъ становится понятенъ страхъ, испытываемый Дюбуа-Реймономъ по поводу судьбы, которая постигнетъ всю нашу цивилизацію, если и въ тѣхъ странахъ, на которыя возлагаетъ надежды американскій профессоръ, изсякнетъ источникъ чистаго знанія, если и онѣ заразятся американизмомъ. Но если въ Америкѣ, несмотря на ея широко pacпространенное элементарное и среднее образованіе, ученый теряетъ надежду объяснить обществу необходимость чистой науки, если въ Германіи, этомъ оплотѣ чистаго знанія, западаетъ страхъ за его далекую будущность, то тѣмъ болѣе у насъ. Не слышны ли и у насъ голоса, поощрительно относящіеся къ прикладному знанію и совсѣмъ въ иномъ тонѣ относящіеся къ чистой наукѣ? Не говорятъ ли наукѣ: подавайте намъ листеровскія повязки; это очень полезно" тѣмъ болѣе полезно, что все количество жизни, которое спасетъ открытіе Листера, быть можетъ, потребуется для новаго изобрѣтенія Круппа; подавайте намъ зеленый горошекъ среди зимы,-- это очень пріятно, но оставьте только въ покоѣ эти никому не нужные, безтактные вопросы о происхожденіи и началѣ жизни, т.-е. тѣ именно вопросы, ради которыхъ поколѣнія ученыхъ только и посвящали свой трудъ и время, и талантъ изслѣдованіямъ, въ концѣ которыхъ явилась и листеровская повязка въ нашихъ госпиталяхъ, и консервы горошка на нашихъ столахъ. Но кто же будетъ разъяснять это значеніе и права чистой науки, кто будетъ упорно изо дня въ день повторять эту мысль на всѣ лады, пока она не сдѣлается ходячею монетой, если сами ученые отъ этого устранятся, и гдѣ удобнѣе можно этого достигнуть, какъ ни на почвѣ ученыхъ обществъ, какъ ни путемъ популяризаціи науки?
   Но, можетъ быть, я заслужилъ укоръ, что въ гостепріимныхъ стѣнахъ этого зданія, посвященнаго прикладнымъ знаніямъ, какъ будто враждебно отношусь къ нему, не сказавъ ни слова о громадномъ его значеніи. Мнѣ кажется, едва ли это когда-нибудь бываетъ нужно. Въ рукахъ прикладнаго знанія такія чудеса, которыя способны убѣдить любаго скептика, въ его распоряженіи осязательные аргументы, которые доступны всякому пониманію, ему стоитъ придти, чтобъ побѣдить. Опасность, которою оно грозитъ, и заключается въ его могуществѣ.
   Подвожу итогъ: популяризація науки, какъ средство болѣе широкаго развитія личности; популяризація, какъ средство привлечь на сторону науки сочувствіе и сознательную поддержку общества; популяризація, наконецъ, какъ орудіе борьбы противъ узко-матеріальнаго направленія части этого общества въ погонѣ а приложеніями науки, забывающей о первомъ ихъ источникѣ,-- однимъ словомъ, ученое общество, какъ посредникъ между ученымъ и обществомъ,-- вотъ вторая изъ самыхъ существенныхъ нашихъ задачъ.
   

III.

   Сдѣлаемъ еще шагъ и мы очутимся передъ самой широкой, передъ самой современной задачей популяризація науки. Наука, проникающая до самыхъ низшихъ ступеней общественной лѣстницы, научныя истины, сдѣланныя доступными пониманію простаго рабочаго,-- это уже исключительное явленіе новѣйшаго времени и, быть можетъ, одно изъ могущественныхъ орудій борьбы противъ тѣхъ вредныхъ послѣдствій крайняго раздѣленія труда, того одичанія среди цвѣтущей цивилизаціи, призракомъ котораго не напрасно пугаютъ насъ Экономисты. И въ этой борьбѣ, очевидно, только стоитъ подражать природѣ. Вредъ не въ началѣ раздѣленія, а въ несовершенномъ пользованіи плодами раздѣленнаго труда. Если бы часть плодовъ этого раздѣленнаго труда -- въ формѣ досуга -- трудящійся могъ употребить на свое развитіе, то и въ сферѣ человѣческой дѣятельности это начало, конечно, являлось бы такимъ же началомъ развитія и совершенства, какимъ оно является въ произведеніяхъ природы. Англійскій рабочій, отвоевавшій себѣ часъ или два досуга и проводящій его на лекціи Гёксли или Тиндаля, которые его знакомятъ съ трудами цѣлыхъ поколѣній тружениковъ мысли,-- не одинъ ли это изъ первыхъ шаговъ въ борьбѣ съ этимъ грозящимъ зломъ?
   Не лежитъ ли и на обязанности всякаго образованнаго человѣка, а тѣмъ болѣе представителей науки, оказать свою долю содѣйствія осуществленію этой задачи, или мы только будемъ съ завистью слѣдить за успѣхами этого дѣла у другихъ? Не говорю уже объ исключительной, лихорадочной, вызванной народнымъ бѣдствіемъ дѣятельности въ этомъ направленіи, которую теперь проявляетъ Франція. Есть и другія страны, въ которыхъ это дѣло распространенія знанія въ массахъ организовано давно; остановлюсь на одномъ старомъ, къ тому же, кажется, у насъ мало извѣстномъ примѣрѣ, на голландскомъ обществѣ "Tot Nut van Algemeen". Возникшее подъ вліяніемъ просвѣтительныхъ идей конца прошлаго вѣка, оно уже давно цѣлою сѣтью покрыло всю Голландію. Въ 1876 году оно имѣло 336 отдѣленій въ провинціяхъ, содержало 235 народнымъ читаленъ, въ 75 городахъ и мѣстечкахъ организовало лекціи для народа,-- и все это, не за будемъ, на пространствѣ, едва превышающемъ одну Московскую губернію {Не касаюсь здѣсь народныхъ школъ, учрежденныхъ и содержимыхъ этимъ обществомъ, такъ какъ это выходитъ изъ предѣловъ моей темы. Съ шестидесятыхъ годовъ оно сосредоточило свое вниманіе на вопросахъ экономическихъ, устройствѣ народныхъ банковъ и пр. и, кажется, достигло еще болѣе блестящихъ результатовъ.}. За то же и каждый голландецъ знаетъ свой Nut и гордится имъ. "Гдѣ двое или трое образованныхъ людей,-- говорилъ мнѣ въ 1877 г. его почтенный секретарь,-- тамъ и мы".
   Но не этой ли именно цѣли широкаго распространенія знаній въ средѣ народа служитъ самый существенный предметъ заботъ нашего общества, самое наглядное выраженіе его дѣятельности -- этотъ музей? Не знаю, многимъ ли изъ васъ, м. г., случалось бывать въ этой залѣ въ воскресенье утромъ, но я позволю себѣ утверждать, что ни въ лондонскомъ Кенсингтонѣ, ни въ парижскомъ Conservatoire не встрѣчалъ я картины, болѣе утѣшительной. Вы встрѣтите здѣсь толпу, самую пеструю, какую, по старой привычкѣ, могли бы себѣ представить гдѣ угодно, но ужь никакъ не въ аудиторіи. А, между тѣмъ, это фактъ; эта толпа въ аудиторіи, она составляетъ аудиторію, внимательно, жадно ловящую слова не сказки, не потѣшнаго разсказа, а ставшаго доступнымъ ея пониманію научнаго вопроса. И фактъ этотъ невольно озадачиваетъ васъ при каждомъ столкновеніи, до того мало возможенъ онъ казался еще двадцать, еще десять лѣтъ тому назадъ. Быть можетъ, я увлекаюсь, преувеличиваю значеніе этого явленія, но при каждой новой встрѣчѣ съ нимъ мнѣ представляется, что здѣсь, въ зачаточной формѣ, въ микроскопическихъ размѣрахъ, но все же проявляется начало осуществленія колоссальной задачи будущихъ вѣковъ, что это только начало расплаты того вѣками скопившагося долга, который наука, цивилизація, рано или поздно, должны же вернуть тѣмъ темнымъ массамъ, на плечахъ которыхъ онѣ совершали и совершаютъ свое торжественное шествіе. Что бы ни говорили, а въ основѣ тѣхъ страстныхъ обвиненій, которыми Руссо осыпалъ цивилизацію, лежитъ гнетущая, неотразимая мысль, отъ которой не отмахнешься однимъ словомъ,-- парадоксъ. Та мысль, что вся цивилизація возникла на почвѣ неравенства; что въ своемъ теченіи она еще закрѣпляла это неравенство, увеличивая пропасть между двумя половинами человѣчества, между представителями умственнаго и физическаго труда. Конечно, если такъ было, то видно не могло быть иначе; то фактъ историческій, естественно-историческій, одинъ отъ актовъ міровой драмы, названіе которой "Борьба за существованіе". Но не былъ ли то ея послѣдній актъ? Не чудится ли пороою, что человѣчество стоитъ гдѣ-то на перевалѣ между двухъ теченій? Если, уходящая во мракъ прошлаго, исторія повѣствуетъ своей о задачѣ -- о созданіи цивилизаціи цѣной неравенства, то не даетъ ли угадывать, уходящую въ туманную даль будущаго, свою задачу -- уничтоженіе неравенства усиліями цивилизаціи? Конечно, не на почвѣ общаго невѣжества совершится это примиреніе, а путемъ справедливаго раздѣла плодовъ этой цивилизаціи, добытыхъ общими усиліями. Не научившись ползать на четверенькахъ, какъ острилъ Вольтеръ, разрѣшилъ цивилизованный человѣкъ эту задачу, но и не продолжая безмятежно свой путь впередъ и впередъ, гордо поднявъ голову, въ сіяніи электрическаго свѣта, между тѣмъ какъ гдѣ-то далеко позади милліоны плетутся, спотыкаясь, въ непроглядномъ мракѣ.
   Я ужь слышу насмѣшливо-скептическія возраженія: народъ, прежде всего, проситъ хлѣба, а вы предлагаете ему лекцію и книгу, то-есть камень. Но у всякаго своя задача, своя сфера дѣятельности. Сфера ученаго общества -- лекція и книга. Скажутъ также, не слишкомъ ли несообразенъ, не слишкомъ ли комиченъ тотъ скачекъ отъ болѣе чѣмъ скромной дѣятельности ученаго общества къ задачамъ будущаго, къ искупленію исторической неправды. Вмѣсто защиты, прибѣгну къ сравненію. Толстой въ своихъ "Козакахъ" описываетъ впечатлѣнія человѣка, завидѣвшаго на далекомъ горизонтѣ первыя очертанія снѣговыхъ вершинъ. Сначала это впечатлѣніе всецѣло поглощаетъ его, вытѣсняя всѣ остальныя, но мало-по-малу мысли принимаютъ свое обычное теченіе и лишь отъ времени до времени ихъ нить прерывается восклицаніемъ: а горы? -- и взоръ невольно обращается туда, въ ту сторону, гдѣ показались эти неуловимыя то свѣтлыя, то грозныя очертанія, пытаясь уловить, растутъ ли они, выдвигаются ли навстрѣчу, или убѣгаютъ въ даль. Не то ли испытываетъ и современный человѣкъ, предъ умственными взорами котораго хоть разъ мелькнули то свѣтлые, то грозные образы будущаго,-- а передъ кѣмъ они не мелькали? Ежедневная жизнь, привычная дѣятельность текутъ своимъ обычнымъ чередомъ, и лишь отъ времени до времени, непроизвольно, самъ собой всплываетъ этотъ вопросъ -- а горы?-- а эти отдаленные идеалы будущаго? Имѣетъ ли эта ежедневная, всепоглощающая дѣйствительность какое-нибудь отношеніе къ нимъ, приближаемся ли хоть сколько-нибудь, или только удаляемся отъ нихъ, растутъ ли, надвигаются ли они, или безнадежно уплываютъ въ даль?
   Съ первыхъ же словъ я сдѣлалъ оговорку, что намѣреніе воспользоваться обыкновеніемъ, допускающимъ въ началѣ всякаго дѣла нѣкоторое отступленіе отъ обычной дѣловой программы. Черезъ нѣсколько минутъ наша дѣловая научная жизнь вступитъ въ свои законныя права, ея спеціальныя задачи все цѣло овладѣютъ вашимъ вниманіемъ; я позволилъ себѣ воспользоваться имъ на нѣсколько минутъ для того, чтобы выяснить, въ какомъ свѣтѣ представляются мнѣ самыя общія, самыя широкія, а, слѣдовательно, и самыя отдаленныя цѣли общества, поставившаго себѣ задачей не столько способствовать накопленію и сколько возможно широкому распространенію научныхъ знаній. Какъ ни различны, съ перваго взгляда, представляются эти три сферы нашей дѣятельности, которыя я послѣдовательно разсмотрѣлъ, засѣданія отдѣловъ, публичныя засѣданія, народныя бесѣды, опредѣляющія наши отношенія къ наукѣ, къ обществу къ народу, мнѣ кажется, что онѣ весьма близки по ихъ внутреннему, болѣе глубокому содержанію. Во всѣхъ проявляется одна, по преимуществу, общественная мысль,-- мысль о противодѣйствіи общими силами вреднымъ послѣдствіямъ крайняго раздѣленія труда, ощущаемымъ какъ въ наукѣ, такъ и въ жизни. Если въ стремленіи къ установленію дѣятельнаго обмѣна между представителями одной области, между представителями различныхъ областей знанія, нами руководятъ внушенія пользы, то при распространеніи знаній далеко за предѣлы научныхъ сферъ, въ установленіи общенія между представителями умственнаго труда и труда физическаго, нами должны руководить требованія справедливости, а въ цѣломъ вся дѣятельность общества должна выражаться въ стремленіи къ гармоническому сліянію задачъ науки и жизни, въ служеніи научной истинѣ и этической правдѣ.

К. Тимирязевъ.

"Русская Мысль", No 4, 1884

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru