Lib.ru/Классика: Ткачев Петр Никитич. Новые книги

НОВЫЯ КНИГИ.

1. "Иллюстрированная Библіотека" знаменитыхъ уголовныхъ процессовъ всѣхъ странъ. С.-Петербургъ. 1868 г. Вып. 1, 2 и 3.

2. Уголовная лѣтопись (Les annales criminelles). Процессы всѣхъ странъ. T. I. Verlags-Buchhandlung. М. Руштsius. Dresden. 1868.

3. Задѣльная плата и кооперативныя ассоціаціи, соч. Жюля Муро. Пер. и изд. Ф. И. Соллогуба. Москва. 1868 г.

4. О воспитаніи и обученіи или педагогическіе цвѣты, соч. Карла Пильца. Пер. съ нѣмец. С. Протопопова. Москва. Изд. братьевъ Силаевыхъ. 1868 г.

5. Исторія чешскаго королевства, соч. Томка, пер. съ чеш. подъ ред. Яковлева. С.-Петербургъ. 1868 г. Изд. Звонарева.

Читали ли вы такой-то процессъ? Были ли вы въ такомъ-то засѣданіи суда? Слышали ли вы о такомъ-то уголовномъ дѣлѣ? Какъ вамъ нравится рѣчь защитника NN? и т. д.-- Вотъ вопросы, составляющіе животрепещущій интересъ дня. Въ каждомъ No любой газеты непремѣнно встрѣтите отчетъ о какомъ нибудь процессѣ. "Судебный Вѣстникъ", несмотря на свою полнѣйшую косность, читается въ кофейняхъ, въ библіотекахъ, на пароходахъ, въ дилижансахъ и на всѣхъ другихъ сухопутныхъ и водяныхъ путяхъ сообщенія,-- читается единственно потому, что тамъ печатаются процессы. Но не только всѣ съ жадностью читаютъ процессы, каждый теперь норовитъ либо самъ съ кѣмъ нибудь затѣять процессъ, либо принять участіе въ процессѣ своего ближняго, въ качествѣ обвинителя или защитника. Что вы думаете дѣлать? спрашиваете вы у своего пріятеля.-- Да вотъ началъ ходатайствовать.-- Гдѣ, у кого?-- У мировыхъ судей да въ окружномъ судѣ.-- А вы? спрашиваете вы другого пріятеля. -- Записался кандидатомъ къ такому-то суду,-- получаете отвѣтъ.-- А вы?-- спрашиваете третьяго.-- Занимаюсь у такого-то адвоката или у такого-то прокурора.-- А вы, что вы думаете дѣлать? спрашиваете, наконецъ, четвертаго, только-что оперившагося юношу. -- Я, я думаю заняться судебною практикою и т. д. Такимъ образомъ, судебная практика -- теперь любимѣйшая мечта и безбородыхъ юношей и сѣдовласыхъ старцевъ, и либераловъ и консерваторовъ, и бѣдныхъ и богатыхъ, и образованныхъ и необразованныхъ. Каждый думаетъ поправить свои дѣлишки насчетъ глупости и невѣжества своихъ согражданъ; каждый хочетъ получить свою долю изъ того огромнаго налога, который собирается съ человѣческихъ кляузъ, подъ видомъ "законнаго вознагражденія адвоката"; каждый торопится сдѣлаться однимъ изъ колесъ этой удивительной машины, которая называется на языкѣ юристовъ человѣческимъ правосудіемъ.-- Такое настроеніе россійскихъ гражданъ съ одной стороны глубоко насъ радуетъ, съ другой -- глубоко огорчаетъ. Мы радуемся, потому что видимъ въ немъ примиреніе либераловъ съ консерваторами, молодого поколѣнія съ старымъ, отцевъ съ дѣтьми. Въ самомъ дѣлѣ, встрѣчаясь постоянно въ камерахъ суда, постоянно работая надъ разрѣшеніемъ однихъ и тѣхъ же вопросовъ, постоянно волнуясь одними и тѣми же чувствами и интересами,-- могутъ ли либералы и консерваторы, отцы и дѣти продолжать питать другъ къ другу злобу и ненависть? Могутъ ли они не понимать другъ друга? Могутъ ли относиться другъ къ другу свысока? Могутъ ли теперь дѣти сказать отцамъ: интересы ваши чужды намъ, у насъ есть свои собственные интересы, свое собственное дѣло? Могутъ ли, въ свою очередь, отцы сказать дѣтямъ: дѣти, вы бездѣльничаете, вы болтаете глупости, тогда какъ мы, и только мы одни серьезно трудимся? Нѣтъ, они теперь не могутъ этого сказать: камера суда помирила ихъ и объединила ихъ интересы: отецъ хлопочетъ о томъ же, о чемъ хлопочетъ и сынъ, а сынъ хлопочетъ о томъ, о чемъ хлопочетъ отецъ. Такимъ образомъ, судебная камера можетъ быть названа теперь не только храмомъ правосудія, но и храмомъ примиренія. Такой оборотъ дѣлъ въ высшей степени пріятенъ, какъ мы сказали уже, нашему патріотическому сердцу; но въ тоже время наше патріотическое сердце не можетъ не огорчаться и невозмущаться при видѣ такой огромной массы желающихъ эксплуатировать тупость и невѣжество своихъ ближнихъ. Если такъ много желающихъ жить насчетъ судебной практики, то не служитъ ли это очевиднѣйшимъ доказательствомъ, что неумѣнье нашихъ согражданъ жить своимъ умомъ, безъ суда и адвоката, безпримѣрно велико, и что налогъ, собираемый съ нихъ за это неумѣнье, долженъ быть тоже безпримѣрно великъ?-- Только на поле, обѣщающее много работы, сходится много работниковъ. Если, по первому сигналу, является такъ много охотниковъ жить доходами съ человѣческой глупости, то не ясно ли отсюда, что возможность существованія огромнаго числа нашихъ согражданъ обусловливается единственно ихъ крайней недалекостью?

Эти прискорбныя соображенія до нѣкоторой степени отравляютъ нашу радость, при видѣ трогательнаго примиренія отцевъ съ дѣтьми въ камерахъ мировыхъ и окружныхъ судовъ. Но одни эти соображенія, несмотря на все ихъ грустное свойство, не могли бы пересилить нашей радости, если бы къ нимъ не присоединились еще новыя обстоятельства. Сограждане наши находятся въ настоящее время, какъ мы сказали, въ какомъ-то юридически-сутяжническомъ настроеніи; Это весьма хорошо и похвально, потому что это примирило отцевъ съ дѣтьми; но, примиривъ отцевъ съ дѣтьми, оно породило и другое явленіе, неимѣющее съ первымъ ничего общаго. Злые люди, воспользовавшись благопріятною минутою, вздумали эксплуатировать проявившееся въ публикѣ влеченіе въ чтенію процессовъ. Нельзя сказать, чтобы вкусъ къ чтеніямъ подобнаго рода проявился именно ныньче, послѣ судебной реформы; публика всегда чувствовала къ нему нѣкоторое пристрастіе, особенно если рѣчь шла о таинственныхъ убійствахъ, если открытіе ихъ было сопряжено съ большими препятствіями и затрудненіями, если на сцену являлись ножи, кинжалы, ядъ, маски и т. п. Такое чтеніе, возбуждая въ читателѣ то чувство страха, то удовольствія, служило весьма пріятнымъ препровожденіемъ времени и нисколько не утомляло его мыслительныхъ способностей. Потому услужливые книгопродавцы давно уже потѣшаютъ насъ изданіями книжонокъ, въ которыхъ повѣствуется о похожденіяхъ разныхъ Картушей, Дюмоларовъ и т. п.-- Книжонки раскупаются бойко и читаются съ большимъ апетитомъ. Иногда издатели (за-границею), желая расширить кругъ читателей своихъ изданій,-- стараются придать имъ болѣе или менѣе научный характеръ, и предпосылаютъ имъ предисловія, въ которыхъ доказывается; какъ во всѣхъ отношеніяхъ полезно, поучительно и благотворно чтеніе уголовныхъ процессовъ. Уловка эта часто имъ удается, и ихъ сборники находятъ себѣ доступъ и распространяются въ такихъ слояхъ читающей публики, которые повидимому, не должны бы было интересоваться подобнымъ ученіемъ. Успѣхъ, разумѣется, ободряетъ предпринимателей-промышленниковъ, и потому нѣтъ ничего удивительнаго, что за-границею (особенно во Франціи и Германіи) подобныхъ сборниковъ не мало. Наши отечественные промышленники, усмотрѣвъ, что наша публика начинаетъ слѣдить съ нѣкоторымъ участіемъ за производствомъ дѣлъ въ новыхъ судебныхъ учрежденіяхъ,-- рѣшились воспользоваться этимъ участіемъ въ свою пользу. И вотъ, какъ дождь съ неба, посыпались на насъ сборники разнаго рода процессовъ "любопытнѣйшихъ", "новѣйшихъ", "иллюстрованныхъ", "знаменитыхъ", "избранныхъ" и т. п. Одинъ г. Любавскій издалъ такое множество томовъ своихъ "уголовныхъ процессовъ", что мы и счетъ имъ потеряли. Въ послѣднее время почти за разъ вышли еще два новые сборника процессовъ, изъ которыхъ одинъ изданъ въ Петербургѣ, а другой въ Дрезденѣ. Оба сборника хотятъ сдѣлаться непрерывными, т. е. хотятъ выходить постоянно, по мѣрѣ, какъ говорятъ издатели, накопленія матеріаловъ. А такъ какъ оба они на матеріалъ не особенно разборчивы, то, надо полагать, что съ этой стороны препятствій и остановокъ не будетъ. Уже первый изъ этихъ сборниковъ вышелъ тремя выпусками. Разумѣется, сборники эти, вѣроятно, хорошо расходятся, потому что въ противномъ случаѣ они не появлялись бы въ такомъ количествѣ. Если же они хорошо расходятся, значитъ -- у нихъ обширный кругъ читателей, значитъ -- они служатъ умственною пищею для значительной массы читающаго люда. Потому, мы не можемъ относиться къ нимъ индиферентно),-- мы должны оцѣнить здѣсь, насколько полезно ихъ чтеніе, насколько благотворна та пища, которую она даютъ уму, и какимъ условіямъ должна удовлетворять эта пища для того, чтобы принести какую нибудь дѣйствительную пользу.

Въ предисловіи къ первой книжкѣ "Уголовной Лѣтописи" издатели слѣдующимъ образомъ объясняютъ пользу и необходимость подобныхъ изданій:

"Само преступленіе -- задача, форма ея рѣшенія -- судъ, общее цѣлое -- фактъ, или иначе уголовный процессъ Вызванный несовершенствомъ человѣческой натуры, потребностями такого общества, въ которомъ совершается или уже совершился, юридическою жизнію своего времени, онъ близокъ каждому и не можетъ не возбуждать серьезнаго интереса. Разсказанный отдѣльно, онъ указываетъ на возможную степень паденія человѣка, причины этого паденія, даетъ отчетъ въ томъ, какимъ путемъ и какой формой въ данномъ случаѣ дознана виновность одного или нѣсколькихъ лицъ; въ связи же съ другими, расположенными въ извѣстномъ порядкѣ, кромѣ всего этого получаетъ и историческое значеніе".

Изъ этого не совсѣмъ грамотнаго и удобопонятнаго объясненія слѣдуетъ, что изданіе сборниковъ процессовъ полезно и необходимо въ историческомъ, юридическомъ и психологическомъ отношеніяхъ. Посмотримъ, насколько это справедливо, и какимъ условіямъ долженъ удовлетворять сборникъ, имѣющій претензію быть полезнымъ для историка, юриста и психолога.

Нѣтъ сомнѣнія, что явленія современнаго намъ быта составляютъ историческій матеріалъ, но нѣтъ также сомнѣнія и въ томъ, что далеко не всѣ изъ этихъ явленій могутъ дать историку одинаково пригодный, одинаково полезный матеріалъ. Данное явленіе будетъ тѣмъ пригоднѣе для историческаго матеріала, чѣмъ характеристичнѣе оно для современной эпохи, чѣмъ болѣе оно зависитъ и обусловливается строемъ современной жизни. Въ какомъ же отношеніи уголовный процессъ можетъ е тужить типичнымъ выраженіемъ современной жизни? Въ каждомъ уголовномъ процессѣ слѣдуетъ различать двѣ стороны: сторону, такъ сказать, внутреннюю, психологическую, и сторону -- внѣшнюю, формальную, юридическую. Первая относится къ самому факту совершенія преступленія, къ мотивамъ, руководившимъ преступникомъ, къ способу совершенія преступленія и т. п. Вторая -- къ формальному разбирательству дѣла,къ процессу слѣдствія и суда. Очевидно, что первою своею стороною уголовный процессъ не можетъ оказать никакой существенной пользы для историка (если только не брать въ разсчетъ какіе нибудь рѣдкіе, исключительные случаи). Въ XIX вѣкѣ люди рѣжутъ, грабятъ и воруютъ подъ вліяніемъ почти тѣхъ же самыхъ побужденій, какъ и въ IX или X; въ XIX вѣкѣ бѣдность и невѣжество доводятъ ихъ тѣмъ же путемъ до преступленія, какъ доводили и десять вѣковъ тому назадъ. Психологическая сторона преступленія, какъ общаго родового понятія, неизмѣнна, и потому не можетъ служить годнымъ средствомъ для характеристики особенностей даннаго времени. Что же касается до его процессуальной стороны, то и она едва ли можетъ принести историку какую нибудь пользу. Правда, уголовный процессъ знакомитъ отчасти съ формами юридическаго быта народа въ данное время, съ его юридическими взглядами и пріемами; но знакомство это крайне отрывочно, случайно и несистематично. Гораздо основательнѣе и систематичнѣе можно ознакомиться съ юридическимъ бытомъ и воззрѣніями страны, изучая ея уголовное законодательство и уголовную статистику. На ряду съ этими двумя историческими источниками -- сборники уголовныхъ процессовъ не имѣютъ почти ровно никакого историческаго значенія И едва ли хотя одинъ осторожный историкъ захочетъ ими пользоваться.

Что касается до юридическаго значенія сборниковъ уголовныхъ процессовъ, то хотя его и нельзя отрицать безусловно, однако оно такъ ничтожно, что ради его едва ли стоитъ тратить столько денегъ, сколько тратится ежегодно на изданіе этихъ сборниковъ. Съ формами процесса гораздо лучше и разумнѣе знакомиться прямо черезъ посредство кодекса,-- чѣмъ изъ чтенія разсказовъ о томъ какъ судилось тогда-то и тогда-то то или другое лицо. Кодексъ даетъ общія начала, голыя правила, незатемненныя, никакими подробностями, неспутанныя никакими отступленіями, а потому усвоить ихъ гораздо легче, чѣмъ читая процессъ. Тутъ нужно самому находить общія начала, умѣть отдѣлять важное отъ неважнаго, существенное отъ несущественнаго, случайное отъ постояннаго. Большинству читателей, пробѣгающихъ процессы, не хватаетъ ни охоты, ни сосредоточенности для подобной работы; потому изъ чтенія процессовъ они никогда почти не выносятъ никакого юридическаго поученія. Издатели очень хорошо это понимаютъ и потому обыкновенно процессуальную часть дѣла стараются, по возможности, сократить. Они очень подробно описываютъ самый актъ совершенія убійства, обстоятельства, предшествующія ему, и сопровождавшія его; производство слѣдствія излагается уже въ значительно сокращенномъ видѣ, а производство. самого судебнаго процесса разсказывается въ формѣ весьма неполнаго и короткаго отчета. Такъ поступаютъ французскіе издатели-промышленники, хорошо понимающіе вкусы публики,-- такъ поступаютъ и наши русскіе подражатели французскимъ образцамъ. Издатели "Уголовной Лѣтописи," хотя и заявили въ предисловіи, будто цѣль ихъ сборниковъ будетъ состоять между, прочимъ и въ ознакомленіи съ формами судебнаго разбирательства, однако, въ каждомъ процессѣ, помѣщенномъ въ І-мъ выпускѣ, объ этихъ формахъ говорится ровно столько, сколько нужно, чтобы читатель не могъ составить объ нихъ ни малѣйшаго понятія. Той же системы держатся и издатели "Иллюстрированной библіотеки замѣчательныхъ уголовныхъ процессовъ".

О производствѣ суда и слѣдствія почти ничего не говорится; за то драматической сторонѣ дѣла посвящается, по возможности, очень много мѣста. И нѣтъ сомнѣнія, что если бы издатели поступили иначе, публика не стала бы покупать и читать ихъ книги такъ какъ знакомиться съ судоустройствомъ и судопроизводствомъ, по процессу, крайне скучно и утомительно. И не только скучно и утомительно, иногда даже и крайне опасно: общія правила при ихъ конкретномъ примѣненіи часто подвергаются, вслѣдствіе какихъ нибудь случайныхъ обстоятельствъ, разнымъ видоизмѣненіямъ и искаженіямъ. Потому, читая разсказы о частныхъ случаяхъ примѣненія общихъ началъ судопроизводства, легко можно впасть въ ошибки и придти къ ложнымъ заключеніямъ. Если бы сборники процессовъ исключительно предназначались для юристовъ-спеціалистовъ, тогда другое дѣло: юристъ всегда будетъ знать, гдѣ дѣйствуетъ правило, и гдѣ имѣетъ мѣсто уклоненіе отъ него; для юриста такіе сборники дѣйствительно полезны, но и то только въ томъ случаѣ, когда въ нихъ обращено главное вниманіе на процессуальную сторону дѣла, драматическая же, анекдотическая форма, по возможности, совсѣмъ выброшена или значительно умалена. Сборникъ процессовъ получитъ тогда видъ сборника стенографическихъ отчетовъ и судебныхъ протоколовъ.

Такимъ образомъ, сборники уголовныхъ процессовъ, въ томъ видѣ, въ какомъ они теперь издаются, и въ какомъ они только и могутъ издаваться, не имѣютъ никакого юридическаго значенія. Могутъ ли же они имѣть,-- По крайней мѣрѣ, хоть значеніе психологическое? Иными словами, даетъ ли уголовный процессъ достаточно фактовъ для психологическаго анализа? Уголовный процессъ, во всѣхъ точкахъ своего развитія, преслѣдуетъ одну только цѣль: изобличить во что бы то ни стало подозрѣваемое лицо, собрать противъ него такую массу уликъ, при которой можно было бы, не оскорбляя слишкомъ явно общественнаго мнѣнія, отправить его на галеры и послать на эшафотъ. До внутреннихъ психическихъ мотивовъ, побудившихъ человѣка убить или обокрасть своего ближняго, суду, въ сущности говоря, мало дѣла. При рѣшительномъ преобладаніи объективнаго воззрѣнія на преступленіе надъ субъективнымъ, психологія, очевидно, не можетъ играть никакой существенной роли въ уголовномъ процессѣ. Говорятъ обыкновенно, будто съ введеніемъ института присяжныхъ, и допущеніемъ такъ называемаго "суда по совѣсти" -- уголовная юстиція должна измѣнить свой характеръ, будто судъ станетъ обращать болѣе вниманія на внутреннюю сторону преступленія и т. п. Однако, съ этимъ нельзя вполнѣ согласиться. Присяжные только въ самыхъ рѣдкихъ, выдающихся случаяхъ рѣшаются отступить отъ буквы закона и объявить невиннымъ человѣка, фактически совершившаго преступленіе; для нихъ тоже на первомъ планѣ всегда стоитъ формальное нарушеніе права, мотивы, же вызвавшіе его, на второмъ и самомъ послѣднемъ. Внѣшняя сторона преступленія и теперь, какъ и прежде, опредѣляетъ наказуемость его, внутренняя же сторона можетъ оказывать вліяніе только на признаніе подсудимаго "по обстоятельствамъ дѣла заслуживающимъ снисхожденія". Но снисхожденіе это бываетъ обыкновенно такъ ничтожно, что объ немъ хлопочутъ только весьма посредственные и нерадивые адвокаты, и то только въ тѣхъ случаяхъ, когда преступленіе доказано до послѣдней очевидности. Самая же употребительная тактика адвоката состоитъ въ томъ, чтобы доказать невинность своего кліента не съ точки зрѣнія психологическихъ соображеній, которыхъ законъ не признаетъ, а съ точки зрѣнія недостаточности формальныхъ уликъ. Разорвать ту цѣпь обвиненій, которою опутали подсудимаго слѣдователь и прокуроръ, доказать неполноту внѣшняго состава преступленія -- вотъ его главная цѣль, вотъ центръ тяжести его защиты. Ему не нужно быть опытнымъ психологомъ, ему нужно быть только ловкимъ казуистомъ; отъ него требуется не спокойный анализъ, а умѣнье на все смотрѣть односторонне и пристрастно. Тѣмъ же самымъ условіямъ долженъ удовлетворять и обвинитель; такова логика состязательнаго процесса: пристрастный защитникъ, пристрастный обвинитель и судья, умѣющій находить средину между этими двумя противоположными пристрастіями -- вотъ его идеалъ." При этомъ вопросъ о томъ, въ силу какихъ причинъ, подъ вліяніемъ какихъ побужденій совершено преступленіе -- для него, какъ мы сказали выше, неваженъ и несущественъ; для него важенъ и существенъ только вопросъ о томъ: дѣйствительно ли совершено преступленіе и дѣйствительно ли совершило его то лицо, на которое пало подозрѣніе? Если же, въ рѣдкихъ случаяхъ, и заходитъ рѣчь о мотивахъ, если иногда психологія и вызывается на сцену, то и тутъ серьезный психологъ мало найдетъ для себя подходящаго матеріала. Оба противника стараются подогнать факты внутренней стороны преступленія подъ свой предвзятый и односторонній взглядъ, каждый пытается найти въ нихъ поддержку для своего собственнаго пристрастнаго мнѣнія, ни мало не заботясь объ интересахъ истины; факты неподходящіе забываются или искажаются, факты подходящіе преувеличиваются, прикрашиваются и т. п. О спокойномъ анализѣ тутъ и рѣчи не можетъ быть. Да его и требовать нельзя; вспомнимъ, что здѣсь дѣло идетъ о жизни и чести человѣка. Чтобы спасти ихъ, кто не рѣшится пожертвовать своимъ научнымъ безпристрастіемъ, особенно, если здѣсь замѣшано еще личное честолюбіе, эгоистическое тщеславіе?

При такой задачѣ уголовнаго процесса и при такихъ его свойствахъ, очевидно, онъ можетъ дать психологу только весьма посредственный и неполный матеріалъ, и то не всегда, а только въ рѣдкихъ, исключительныхъ случаяхъ. Въ большинствѣ же случаевъ онъ не даетъ никакого психологическаго матеріала,-- частью потому, что мотивъ преступленія остается невыясненнымъ или умышленно искаженнымъ, частью потому, что онъ до того простъ и несложенъ, что не представляетъ ни малѣйшаго психологическаго интереса. Слѣдовательно, при составленіи сборника, преслѣдующаго психологическія задачи, нужно быть крайне осторожнымъ и осмотрительнымъ насчетъ выбора матеріала: въ сборникъ должны войти только такія уголовныя дѣла, въ которыхъ мотивъ преступленія выясненъ вполнѣ и безпристрастно, и притомъ представляетъ психологическій интересъ.

Кромѣ цѣлей историческихъ, юридическихъ и психологическихъ сборники уголовныхъ процессовъ иногда преслѣдуютъ и другія, болѣе или менѣе одностороннія и побочныя цѣли, сообразно съ которыми долженъ опредѣлиться и ихъ составъ. Такъ какъ цѣли эти могутъ быть различны до безконечности, и такъ какъ вообще сборники задаются ими очень рѣдко, то намъ и нѣтъ надобности говорить здѣсь объ нихъ.

Разобравъ такимъ образомъ всѣ тѣ случаи, когда могутъ быть достигнуты цѣли, приводимыя обыкновенно издателями сборниковъ въ оправданіе своихъ изданій, мы приходимъ къ тому заключенію, что, въ большинствѣ ихъ, цѣли эти или совсѣмъ неосуществимы, или требуютъ для своего осуществленія, особыхъ, чрезвычайныхъ условій. Насколько удовлетворяютъ этимъ условіямъ наши русскіе сборники -- объ этомъ будетъ рѣчь впереди, теперь же укажемъ еще на одну задачу, о которой рѣдко упоминаютъ издатели, но которая, по нашему мнѣнію, одна только и можетъ (если она дѣйствительно имѣется въ виду) оправдать изданіе сборниковъ процессовъ. Задача эта по плечу сборникамъ и разрѣшеніе ея не представляетъ для издателя особыхъ затрудненій; отъ него потребуется только самая небольшая доза осмотрительности и здраваго смысла.

Чтеніе процессовъ можетъ оказывать на читателей гуманизирующее вліяніе, осмысляя и облагораживая ихъ взглядъ на преступника: Повѣсть преступленія, въ большей части случаевъ, производитъ умиротворяющее впечатлѣніе: преступникъ перестаетъ ужасать и возбуждать ненависть; ему невольно начинаютъ сострадать и сочувствовать. Быть можетъ, многіе присяжные моралисты и хранители общественной нравственности найдутъ неприличнымъ и без- нравственнымъ возбуждать подобныя гуманныя чувствованія къ врагамъ- общественнаго порядка и спокойствія. Но эти господа не понимаютъ, что только при такомъ отношеніи къ этимъ врагамъ общественнаго порядка и можно устранить причины, вызывающія ихъ. Для того, чтобы сборникъ могъ имѣть гуманизирующее вліяніе необходимо, чтобы въ немъ помѣщались по преимуществу такіе процессы, въ которыхъ всего рельефнѣе выступаетъ слабость и безпомощность. отдѣльнаго человѣка въ борьбѣ съ роковою силою окружающихъ его обстоятельствъ, или въ которыхъ преступленіе является необходимымъ продуктомъ побужденій, по своему характеру ничуть, непреступныхъ, а напротивъ вполнѣ Существенныхъ и нормальныхъ.

Вотъ тѣ требованія, которымъ долженъ удовлетворять сборникъ процессовъ, если онъ хочетъ быть дѣйствительно полезенъ или историку, или юристу, или психологу, или вообще всякому читателю, непретендующему ни на какое ученое званіе.

Посмотримъ теперь, насколько удовлетворяютъ хотя какому ни, будь изъ этихъ требованій сборники, названія которыхъ выписаны въ заглавіи нашей замѣтки. Начнемъ хоть съ "Иллюстрированной Библіотеки знаменитыхъ уголовныхъ процессовъ". Въ вышедшихъ трехъ выпускахъ помѣщено девять процессовъ. Ни одинъ изъ этихъ процессовъ не удовлетворяетъ тѣмъ условіямъ, о которыхъ мы говорили выше. Въ юридическомъ отношеніи они не представляютъ ни малѣйшаго интереса, такъ что даже излагать ихъ въ формѣ процесса нѣтъ ни малѣйшаго основанія. Издатели, кажется, сами это понимаютъ, и потому постарались выкинуть изъ изложенія всякія подробности о судѣ и слѣдствіи, Такъ, напримѣръ, въ процессѣ "Военный почтальонъ" самымъ судебнымъ процессомъ и слѣдствіемъ занято менѣе пол-страницы; въ процессѣ "Дюмоларъ" -- страница; въ процессѣ "Семейство мельника" тоже не болѣе страницы и т. д., такъ что, въ сущности говоря, названіе "процессы" нисколько не характеризуетъ содержанія этого сборника: это просто собраніе нѣсколькихъ уголовныхъ случаевъ, разсказанныхъ не въ формѣ процесса, а въ формѣ анекдота. Судебныя же резолюціи приклеены къ этимъ анекдотамъ для того только, чтобы показать читателю, что анекдоты не вымышлены досужею фантазіею издателей, а дѣйствительно случились съ живыми людьми. Какъ на исключеніе можно указать только на одинъ процессъ Колласа. Но процессъ этотъ уже былъ переведенъ на русскій языкъ (въ "Судебныхъ ошибкахъ") и потому издатели поступили бы гораздо благоразумнѣе, если бы они для характеристики правосудія того времени выбрали что нибудь другое;-- тѣмъ болѣе, что при веденіи этого дѣла допущена нѣкоторая поспѣшность, нѣкоторое отступленіе отъ формъ, и потому онъ не можетъ имѣть большого значенія для характеристики тогдашняго судопроизводства. Если же, помѣщая его въ свой сборникъ, издатели имѣли туже цѣль, какъ и редакторъ "Судебныхъ ошибокъ", въ такомъ случаѣ имъ слѣдовало бы нѣсколько измѣнить самую форму изложенія и значительно поотступить отъ французскаго образца. Но они этого не сдѣлали, и потому мы рѣшительно не понимаемъ, съ какою цѣлью помѣщенъ этотъ процессъ на страницахъ ихъ сборника. Вѣроятно, потому же, почему, помѣщены и процессы "Военный почтальонъ", "Убіеніе генерала Ауэрсвальда и князя Лихновскаго", "Семейство чернаго мельника" и т. п., какъ болѣе или менѣе интересный анекдотъ.

Но если всѣ" эти анекдоты не имѣютъ никакого юридическаго значенія, то не имѣютъ ли они, по крайней мѣрѣ, значенія психологическаго? Изъ всѣхъ процессовъ только одинъ процессъ (Дюмолара) представляетъ случай въ высшей степени интересный въ психологическомъ отношеніи. Но онъ разработанъ, или правильнѣе, изложенъ (такъ какъ разработки-то именно и нѣтъ никакой) до того дурно, до того небрежно и безсмысленно, что рѣшительно не понимаешь, чему удивляться: невѣжеству или недобросовѣстности издателей? Дюмоларъ былъ человѣкъ умственно разстроенный, больной;-- при изложеніи его процесса необходимо было какъ можно рельефнѣе выставить логическія несообразности его поведенія и самыхъ его преступленій) такъ чтобы для читателей ясно было, кто такой этотъ "извергъ" рода человѣческаго -- какъ называютъ его издатели. Однако издатели умудрились такъ ловко избѣжать всякихъ психологическихъ соображеній и анализа и такъ глупо разсказали повѣсть преступленій Дюмолара, что большинству читателей онъ и дѣйствительно покажется какимъ-то "извергомъ", и они не извлекутъ изъ его жизни никакого психологическаго поученія. А между тѣмъ жизнь его именно и поучительна въ психологическомъ или, правильнѣе, психіатрическомъ отношеніи.-- Другіе процессы не представляютъ никакого особеннаго психологическаго интереса и изложены точно также крайне дурно и небрежно. Вообще видно, что при составленіи своего сборника издатели не задавались никакими -- ни юридическими, ни психологическими цѣлями. Не желали-ли они, покрайней мѣрѣ, своимъ сборникомъ гуманизировать взгляды читателей, примирить ихъ съ преступникомъ, показать имъ въ немъ человѣка? Если бы это было такъ, мы охотно простили бы имъ и дурную редакцію, и дурной переводъ (или правильнѣе передѣлку съ французскаго), и дурныя виньетки. Но увы!-- при всей нашей снисходительности, мы не можемъ усмотрѣть въ ихъ сборникахъ и этой тенденціи. Напротивъ, въ нѣкоторыхъ процессахъ (напр. въ процессѣ Дюмолара и въ процессѣ "Военный почтальонъ") проглядываетъ даже противоположная тенденція. Эти процессы совершенно нейтрализируютъ то впечатлѣніе, которое могли бы произвести на читателя процессы съ гуманною тенденціею (какъ напр. процессъ Моріинера или процессъ "Заживо похороненное дитя"), если бы только послѣдніе были хотя сколько нибудь удовлетворительно изложены. Могутъ-ли гуманизироваться отношенія читателя къ преступникамъ, когда ему рисуютъ ихъ обыкновенно въ видѣ страшныхъ Картушей, Машэ, Дюмоларовъ, Антонини (въ процессѣ Военный почтальонъ) и т. п.? Конечно нѣтъ", тѣмъ болѣе, что рисовальщики, по невѣжеству или по недобросовѣстности, не скупятся на черныя краски и не стыдятся даже и больныхъ людей дѣлать извергами рода человѣческаго, такъ что сборникъ, вмѣсто того чтобы воздѣйствовать на читателя примиряющимъ или умиротворяющимъ образомъ долженъ произвести на него совершенно противуположное впечатлѣніе. Потому мы и считаемъ его не только вполнѣ и безусловно безполезнымъ, но даже и вреднымъ. Впрочемъ, послѣднее его качество нейтрализируется крайне неумѣлымъ изложеніемъ. Эта неумѣлость лишаетъ сборникъ той пикантной интересности, которою обыкновенно отличаются изданія подобнаго рода, особенно французскія. Мы съ полною увѣренностью можемъ сказать, что онъ не удовлетворитъ ничьему вкусу -- даже вкусу читателей Петербургскихъ Трущобъ, Записокъ сыщика, и тому подобныхъ произведеній лубочной литературы, потому мы надѣемся и отъ душй желаемъ, чтобы изданіе это прекратилось на третьемъ же выпускѣ.

Что касается до другого сборника "Уголовной Лѣтописи", то онъ, хотя во многихъ отношеніяхъ и лучше "Иллюстрированной библіотеки",-- однако все-таки мы не можемъ признать составъ его удовлетворительнымъ. Издатели, при составленіи своего сборника имѣли въ виду, по ихъ словамъ, приведеннымъ выше,-- доставить полезное чтеніе юристу, психологу и даже историку.. Это обыкновенно говорится всѣми предпринимателями подобныхъ изданій. Но ни одинъ изъ нихъ,-- насколько намъ знакома литература этого предмета,-- нисколько не выполняетъ тѣхъ условій, о которыхъ говорено было выше, и безъ соблюденія которыхъ сборники едва ли могутъ принести кому бы то ни было хотя какую нибудь пользу: Составители "Уголовной Лѣтописи", въ несчастію, не составляютъ въ этомъ случаѣ исключенія; изъ шести процессовъ, помѣщенныхъ въ 1-ой книжкѣ 1-го тома, только два (процессы Машэ и Линднера) могутъ имѣть нѣкоторое значеніе въ психологическомъ отношеніи. Но процессъ Машэ разработанъ весьма плохо. Остальные же процессы (не исключая и процесса г-жи Урсинусъ,-- въ которомъ недостаточно выясненъ самый фактъ преступленія) попали въ сборникъ просто ради своей пикантности, хотя, впрочемъ, процессъ, напр., Ходонна не отличается даже и пикантностью. Юридическаго интереса процессы не имѣютъ никакого; впрочемъ, юридическая сторона дѣла отодвинута на задній планъ (исключеніе составляетъ процессъ Линднера), и все вниманіе составителей обращено по преимуществу на сторону анекдотическую. Изложеніе гораздо живѣе и занимательнѣе, чѣмъ въ "Иллюстрированной библіотекѣ",-- издатели старались держаться какъ можно ближе къ иностраннымъ подлинникамъ; къ несчастію, только переводъ очень плохъ. Хорошо бы было, если бы они, при слѣдующихъ выпускахъ (если уже непремѣнно хотятъ продолжать свое изданіе), редактировали бы его съ большею тщательностью и выкидывали бы изъ него разныя патетическія и безсмысленныя фразы, до которыхъ такіе охотники французы.

Въ предисловіи издатели обѣщаютъ помѣщать въ концѣ каждаго тома "въ формѣ популярнаго изложенія" статьи "по европейскому уголовному праву, судопроизводству и судебной медицинѣ". И въ исполненіе этого обѣщанія къ первой книжкѣ перваго тома приложена статья подъ заманчивымъ заглавіемъ: "Отношеніе психологіи къ праву и судопроизводству". Заглавіе это, повидимому, обѣщаетъ или очень многое или очень малое; объемъ статьи (всего 10 ¹/₂ страничекъ разгонистой печати) заставляетъ скорѣе надѣяться на послѣднее, чѣмъ на первое. И дѣйствительно: читатель, вздумавшій пробѣжать эти 10 ¹/₂страничекъ, горько раскается въ потерянномъ времени, хотя онъ потеряетъ не болѣе пяти минутъ. Онъ не найдетъ въ ней ничего такого, что бы онъ могъ ожидать (какъ бы ни скромны были его ожиданія) найти въ ней, судя по заглавію; онъ увидитъ только массу фразъ, частью патетическихъ, частью ребячески-наивныхъ, частью просто глупыхъ и безсмысленныхъ, но, во всякомъ случаѣ, безграмотныхъ,-- фразъ по поводу новой судебной реформы и процессовъ, напечатанныхъ въ этой первой книжкѣ перваго тома. Если издатели и при послѣдующихъ томахъ намѣрены прилагать подобныя же статьи,-- то мы посовѣтывали бы имъ, въ видахъ интересовъ читателей и ихъ собственныхъ,-- пришивать къ книжкамъ вмѣсто статей простые бѣлые листы "для отмѣтокъ", какъ это дѣлается въ календаряхъ и памятныхъ книжкахъ {Когда отзывъ этотъ былъ уже-написанъ, мы получили 2-ю книжку 1-го тома Уголовной Лѣтописи". Въ ней помѣщено два процесса и двѣ статьи. Изъ процессовъ одинъ (Жакъ Леснье), давно уже переведенный на русскій языкъ, представляетъ одинъ изъ поразительнѣйшихъ примѣровъ судебной ошибки, и потому помѣщеніе его въ сборникѣ уголовныхъ процессовъ мы находимъ весьма полезнымъ и практичнымъ. Другой процессъ (Георгъ и Марія Маннингъ )важенъ въ томъ отношеніи, что знакомитъ довольно подробно съ Формою англійскаго слѣдствія и суда. Изложенъ онъ очень удовлетворительно. Что касается до ученыхъ статей, то онѣ, хотя и значительно лучше статья, приложенной къ первой книжкѣ, однако не могутъ представлять для русскаго читателя никакого особеннаго интереса. Въ первой изъ нихъ (Суды присяжныхъ въ Англіи и Франціи) толкуется о предметѣ, уже слишкомъ избитомъ и хорошо извѣстномъ читателямъ, интересующимся этимъ вопросомъ; и толкуются притомъ все старыя и избитыя вещи. Вторая статья (Къ вопросу о смертной казни) тоже не сообщаетъ ничего новаго и поучительнаго о томъ вопросѣ, къ разъясненію которого должна служить. Пренія, происходившія въ англійскомъ парламентѣ по поводу смертной казни, не представляютъ никакого особеннаго интереса, потому что ораторы противупоставляли другъ другу довольно старые и весьма избитые аргументы. Къ концу книги приложена хроника современныхъ уголовныхъ процессовъ, въ которой помѣщенъ краткій отчетъ объ интереснѣйшихъ уголовныхъ процессахъ, разсматривавшихся въ англійскихъ судахъ за январь, февраль и мартъ нынѣшняго года.}.

Можно ли написать книгу до того безполезную и нелѣпую, чтобы она не нашла себѣ издателя въ нашемъ отечествѣ? Можно ли найти за-границею писателя до того тупоумнаго и невѣжественнаго, чтобы онъ не встрѣтилъ ни одного читателя и почитателя среди нашихъ согражданъ? Слѣдя уже нѣсколько лѣтъ за нашею переводною литературою, мы, съ полнымъ убѣжденіемъ, должны отвѣтить на эти вопросы отрицательно. Мы рѣшительно не въ состояніи опредѣлить границъ, до которыхъ можетъ дойти наша добродушная снисходительность къ чужой глупости и чужому невѣжеству; мы гоняемся за чужою глупостью, какъ гончія собаки за дичью, какъ голодный за кускомъ хлѣба; мы гоняемся за нею не только тогда, когда она можетъ пригодиться въ нашемъ домашнемъ обиходѣ, но даже и тогда, когда намъ не предстоитъ въ ней, ни малѣйшей надобности. Каждый мѣсяцъ намъ приходится сообщать если не объ 3, 2, то покрайней мѣрѣ объ одной переводной книгѣ или крайне безполезной, или глупой или вредной, или и то и другое вмѣстѣ. И нынѣшняя хроника не будетъ исключеніемъ: передъ вами лежатъ двѣ книги, приводящія насъ въ рѣшительное недоумѣніе. Мы недоумѣваемъ, чему надо удивляться: глупости ли и тупоумію людей, рѣшившихся написать ихъ, или глупости и тупоумію людей, вздумавшихъ перевести ихъ на русскій языкъ? Обѣ же книги, до нѣкоторой степени, тождествены по своему характеру и по своей тенденціи: одна поучаетъ рабочихъ и хозяевъ, другая -- матерей и воспитателей (обѣ значитъ имѣютъ характеръ дидактическій); одна, толкуя на каждой страницѣ о счастіи и благополучіи рабочаго, старается въ тоже время надуть его и сдѣлать несчастнымъ и неблагополучнымъ; другая -- разыгрываетъ туже самую комедію съ ребенкомъ. По наивности своей и несообразительности, авторы обѣихъ книгъ могутъ быть приняты за одно и тоже лицо, или покрайней мѣрѣ за братьевъ -- двойниковъ. Авторъ первой нѣкто Жюль Муро; переводчикъ и издатель ея нѣкто Ф. П. Соллогубъ; мѣсто изданія -- первопрестольный городъ Москва.

Жюль Муро вообразилъ себѣ, будто онъ додумался до разрѣшенія соціальной задачи, будто его духовнымъ очамъ открылась причина всѣхъ соціальныхъ золъ и бѣдствій, разъѣдающихъ современное общество, и будто онъ, Жюль Муро, призванъ провидѣніемъ устранить, если не совсѣмъ, то покрайней мѣрѣ въ значительной степени, эту причину, и примирить два вѣчно враждующіе между собою класса: рабочихъ и хозяевъ. Чтобы вообразить все это, нужно имѣть, конечно, очень пламенную фантазію, но то ли еще бываетъ! Воображаютъ же себя люди богами, небесными свѣтилами, пророками и т. п.; отчего Жюлю Муро не вообразить себѣ было, что Онъ предназначенъ судьбою примирить враждующіе общественные элементы? И наконецъ развѣ это такая мудреная задача? Развѣ это такое трудное дѣло? Оно кажется такимъ только для умовъ обыкновенныхъ и посредственныхъ, а для такого избраннаго ума, каковъ умъ Жюля Муро, оно такъ просто и нехитро, что и усилій-то даже особенныхъ не потребуетъ. Стоитъ только написать маленькую книжку, стоитъ только въ этой маленькой книжкѣ популярно изъяснить взаимныя права и обязанности хозяевъ съ одной стороны, рабочихъ съ другой -- и все дѣло въ шляпѣ. Вы думаете, читатель, что мы говоримъ все это шутя, что никогда ни одинъ даже полуграмотный человѣкъ не дойдетъ до такой нелѣпости. А вотъ дошелъ же, послушайте:

"Со времени, когда хозяева и рабочіе поймутъ сущность ихъ взаимныхъ правъ, когда они съумѣютъ различить ту часть, которая во всякомъ произведеніи рукъ человѣческихъ принадлежитъ усиліямъ работника съ одной стороны и имуществу капиталиста -- съ другой, съ этого времени теперь еще обильный источникъ великихъ бѣдствій будетъ близокъ къ уничтоженію" (стр. 7).

Прекрасно; все дѣло, какъ видите, сводится къ тому, чтобы вразумить хозяевъ и рабочихъ относительно "сущности ихъ взаимныхъ правъ". Кто же возметъ на себя эту педагогическую задачу? Ее беретъ на себя Жюль Муро, предназначенный къ тому провидѣніемъ.

"Мы" -- говоритъ онъ во введеніи -- "хотимъ посвятить слѣдующія страницы разоблаченію идеи справедливости, которая должна управлять разумнымъ распредѣленіемъ богатствъ, созданныхъ рабочимъ и владѣльцемъ капитала".

Итакъ, Жюль Муро открылъ идею, "которая должна управлять разумнымъ распредѣленіемъ богатствъ", и, открывъ ее, рѣшился посвятить ея разоблаченію нѣсколько страницъ. Послѣ такого открытія и такого разоблаченія, рабочіе и хозяева, конечно, не будутъ болѣе упорствовать въ непониманіи "сущности своихъ взаимныхъ правъ" и, слѣдовательно, "обильный источникъ" соціальныхъ бѣдствій, если не совсѣмъ, то отчасти устраненъ. Но какъ же это умудрился Жюль Муро открыть-то "идею справедливости, которая должна управлять" и т. д.? Въ сновидѣніи, что ли? О, нѣтъ, онъ открылъ ее весьма просто и совсѣмъ не сверхъестественно, онъ открылъ ее, развернувъ политико-экономическіе курсы "лучшихъ" -- какъ онъ выражается,-- "представителей этой науки"; а подъ "лучшими представителями этой науки" онъ подразумѣваетъ Росси, Батби, Бастіа и Гарнье. "Мы надѣемся -- съ увѣренностью утверждаетъ онъ,-- руководствуясь лучшими представителями науки (т. е. вышеуказанными авторитетами), провести въ. умъ хозяевъ и рабочихъ, которымъ, по преимуществу, и назначается это сочиненіе, нѣкоторыя неоспоримыя истины, которыя должны безпрестанно управлять ихъ взаимными отношеніями".-- Допустимъ, что дѣйствительно въ сочиненіяхъ указанныхъ авторовъ, Жюль Муро почерпнулъ истины для себя неоспоримыя,-- но неужели онъ не могъ сообразить, что сочиненія эти написаны давнымъ давно, что они раскупаются читающимъ людомъ въ огромнѣйшемъ числѣ экземпляровъ, что по нимъ учатъ нашу молодежь, что ихъ популяризируетъ и распространяетъ во всѣхъ слояхъ общества многое множество разныхъ газетъ и брошюръ, и что несмотря на все это, вражда и рознь между работодателями и работопринимателями не умаляется, а напротивъ все болѣе и болѣе увеличивается. Неужели, въ виду этого простого и для каждаго очевиднаго факта, въ немъ не поколебалась увѣренность въ разумности и полезности его призванія и его дѣятельности? Изъ предъидущей выписки вы видѣли, читатель, что не поколебалась нисколько. Но это еще простительно: разъ вообразивъ себя пророкомъ и примирителемъ, трудно разочаровываться въ своей роли. Непростительно только то, что тѣ "неоспоримыя истины" -- о которыхъ сейчасъ Только говорилъ Жюль Муро,-- при дальнѣйшемъ знакомствѣ съ ними, окажутся совсѣмъ не истинами, а шарлатанствомъ, и притомъ шарлатанствомъ самаго дурного свойства, потому что оно производится не по легкомыслію и невѣденію, а обдуманно и сознательно. Да, обдуманно и сознательно, потому что ни одинъ человѣкъ мало-мальски знакомый съ произведеніями "лучшихъ представителей" экономической науки, не можетъ, безъ особеннаго намѣренія, безъ особой задней мысли относиться къ экономическимъ фактамъ съ такимъ страннымъ непониманіемъ ихъ, какъ это дѣлаетъ Жюль Муро. Въ доказательство нашихъ словъ мы приведемъ образчикъ, и образчикъ этотъ будетъ такъ характеренъ, что дастъ читателю самое полное понятіе о глубокомысліи и добросовѣстности автора разбираемой книги.

Приступая къ выполненію своей соціально-педагогической миссіи, Жюль Муро считаетъ своею обязанностью вразумить прежде всего рабочихъ относительно истинной сущности задѣльной платы, По его мнѣнію, взгляды на этотъ предметъ, существующіе у обыкновенныхъ людей, крайне нелѣпы и превратны, и слушать одною изъ главныхъ причинъ вѣковой вражды работодателей съ работопринимателями.

"Для массы умовъ,-- говоритъ съ прискорбіемъ Жюль Муро,-- съ выраженіемъ "задѣльная плата" соединяется мысль о вознагражденіи за услуги, оказанныя какимъ нибудь образомъ и впродолженіи извѣстнаго времени, вознагражденіи, величина котораго зависитъ отъ благоволѣнія человѣка, дающаго работу, къ работающему. И такъ, смотря по большему или меньшему благородству или корыстолюбію капиталиста, плата, поэтому взгляду, будетъ высока или низка; ея такса будетъ управляться волею капиталиста..." "По мнѣнію же нѣкоторыхъ задѣльная плата выражаетъ собою мысль найма работы".

Эти различные взгляды на задѣльную плату вытекаютъ,-- по мнѣнію Жюля Муро совсѣмъ не изъ данныхъ фактовъ экономической практики, а

"изъ извѣстныхъ преданій, предвзятыхъ мыслей, по которымъ трудъ рабочаго сравниваютъ съ работою быка или лошади, которыхъ трудъ дѣйствительно нанимается. Эти хоть и объяснимые взгляды, продолжаетъ онъ,-- совершенно несправедливы относительно рабочаго, котораго они лишаютъ способности рѣзко отличающей человѣка отъ животнаго, въ силу которой онъ можетъ располагать произведеніями своей дѣятельности, промѣнять ихъ, продать, свободно опредѣляя условія продажи и мѣны" (стр. 13).

Дѣйствительно взгляды весьма неделикатные, и можно даже сказать грубые: ставить на одну доску трудъ свободнаго человѣка и трудъ какого нибудь быка или лошади! Но что же дѣлать, если таковы факты? Что же дѣлать, если эти факты такъ очевидны и недвусмысленны, что ихъ нельзя ни перетолковать въ другую сторону, ни скрыть? Но чего нельзя перетолковать въ другую сторону, чего нельзя извратить и утаить ловкому человѣку? А такимъ именно ловкимъ человѣкомъ и является въ настоящемъ случаѣ Жюль Муро. Онъ отвергаетъ факты, или, лучше сказать, такъ глубокомысленно изъясняетъ ихъ, что они получаютъ совсѣмъ другое значеніе, чѣмъ то, какое имѣютъ въ дѣйствительности. Это искаженіе фактовъ онъ называетъ "глубокимъ анализомъ". Съ помощью "глубокаго анализа", говоритъ онъ, можно надѣяться искоренить нелѣпый предразсудокъ будто задѣльная плата есть наймъ, покупка работы, и утвердить въ умахъ рабочихъ ту истину, что заработная плата есть результатъ ассоціаціи, свободнаго соглашенія между хозяиномъ и рабочимъ, въ виду одной общей цѣли производства. Въ доказательство, или правильнѣе къ уясненію истины, возвѣщаемыя Жюлемъ Муро, такъ очевидны, что не нуждаются ни въ какихъ доказательствахъ) этого безспорнаго положенія приводится слѣдующее гипотетическое разсужденіе:

"По естественному (?) ходу вещей,-- философствуетъ Жюль Муро,-- капиталистъ, начиная производство, говоритъ работнику: сукно, напримѣръ, есть товаръ, производство котораго можетъ дать нѣкоторую прибыль; я имѣю деньги, у меня есть машины обыкновенно употребляемыя при этомъ производствѣ и удобное помѣщеніе. Но у меня нѣтъ рукъ, необходимыхъ для управленія этими машинами и для переработки сырого матеріала въ ткань. Желаешь ли ты помочь мнѣ своими силами и познаніями? Окончивъ работу мы раздѣлимъ прибыль, по мѣрѣ нашихъ относительныхъ вкладовъ, которые состоятъ для тебя въ твоихъ познаніяхъ и трудѣ, для меня въ моихъ познаніяхъ, также и въ моихъ капиталахъ. Если ты желаешь работать со мною, ты будешь моимъ товарищемъ, подвергнешься удачамъ и неудачамъ дѣла; но я ничего не дамъ тебѣ впередъ... нужно будетъ годъ или два, чтобы превратить, въ деньги результаты нашего предпріятія".

Когда капиталистъ дойдетъ до этого пункта въ условіи, работникъ, какъ увѣряетъ Жюль Муро,-- прерветъ его и поспѣшитъ обратиться къ нему съ слѣдующими словами:

"Заключимъ контрактъ, я вамъ продаю мою долю въ произведеніи и продаю ее теперь же за извѣстную цѣну... Мы сдѣлаемъ сукно; въ концѣ года на мою долю придется столько-то сукна, оно продается за извѣстную цѣну, но до этого времени дайте мнѣ столько-то за аршинъ или въ день,-- и потомъ весь результатъ будетъ принадлежать вамъ".

Такъ устанавливается -- говоритъ Жюль Муро -- задѣльная плата.

"Здѣсь, продолжаетъ онъ, ни прежде, ни послѣ заключенія контракта не имѣетъ мѣста уплата или вознагражденіе. Теперь, какъ до предложенія капиталиста.-- если оно было принято -- рабочій разсматривается, какъ постоянный его товарищъ, съ тою только разницёю, что вмѣсто риска, при производствѣ, онъ условливается гуртомъ (?) и свободно разсматриваетъ условія контракта" (стр. 16).

И такъ работникъ не наемникъ, а компаньонъ, товарищъ, капиталиста. Но какой товарищъ, какой компаньонъ? Жюль Муро говоритъ, будто равноправный; Жюль Муро утверждаетъ, будто договоръ его съ хозяиномъ совершенно свободенъ и доброволенъ; будто самъ рабочій назначаетъ себѣ плату, будто онъ говоритъ фабриканту суконщику: сдѣлаемъ сукно, въ концѣ года на мою долю придется столько-то и столько-то; оно будетъ продано за такую-то цѣну; я уступаю вамъ свою долю, съ тѣмъ, чтобы вы мнѣ дали впередъ столько-то за аршинъ или въ день". Гдѣ, когда и на какой фабрикѣ подслушалъ Жюль Муро подобные договоры? Конечно, эту фабрику онъ видѣлъ не на яву, а во снѣ, р вѣроятно въ томъ самомъ сновидѣніи, въ которомъ услышалъ голосъ, призывающій его спасать общество. На яву же онъ слышалъ совсѣмъ другія вещи; по наивности, свойственной вообще визіонерамъ, онъ самъ проговаривается объ этихъ вещахъ. На яву онъ слышалъ, что рабочій не самъ предлагаетъ условія своего компаньонства,-- а что ему ихъ предписываютъ постороннія лица, и что отъ этихъ условій отказаться онъ ни въ какомъ случаѣ не можетъ, какъ бы мало онъ ни былъ ими доволенъ. Если же онъ вздумаетъ отказаться и потребовать себѣ больше, чѣмъ сколько даетъ ему хозяинъ, то онъ умретъ голодною смертью. Если такую штуку вздумаютъ сыграть нѣсколько рабочихъ за разъ, то они только раззорятся и цѣли своей никогда не достигнутъ. Это весьма подробно и обстоятельно доказываетъ самъ же Жюль Муро во главѣ, о стачкахъ. Слѣдовательно, согласіе ихъ на предложенія хозяина можетъ быть названо настолько же добровольнымъ, насколько, напримѣръ, добровольное согласіе ломовой лошади таскать тяжести въ сообществѣ съ извощикомъ. Пожалуй и лошадь, съ точки зрѣнія Жюля Муро, можно разсматривать, какъ компаньона извощика. Но неужели, въ такомъ компаньонствѣ есть для нея что нибудь утѣшительное или отрадное? Неужели Жюль Муро такого низкаго мнѣнія о сообразительности рабочихъ, для которыхъ написана его книга, что онъ рѣшается такъ нагло дурачить ихъ словами, что онъ осмѣливается съ такою невѣроятною дерзостью искажать факты и такъ цинически издѣваться надъ ихъ положеніемъ! Это уже даже и не подло, потому что онъ этимъ никого не поймаетъ на свою удочку -- это просто тупоумно, безпредѣльно тупоумно!

Увѣривъ (какъ онъ полагаетъ) рабочихъ, будто задѣльная плата "есть результатъ ассосіаціи, свободнаго условія между хозяиномъ и рабочимъ, въ виду одной общей цѣли производства", онъ уже съ развязностью, ничѣмъ нестѣсняющеюся, приступаетъ къ изложенію тѣхъ безспорныхъ истинъ, которыя должны, по его мнѣнію, примирить враждующіе элементы общества и водворить гармонію въ -экономическихъ отношеніяхъ. Истины эти давнымъ давно жуются и пережевываются во всѣхъ экономическихъ учебникахъ, и рабочимъ они извѣстны гораздо лучше, чѣмъ самому автору. Рабочіе на опытѣ извѣдали всѣ благотворныя вліянія конкуренціи, рабочіе очень хорошо понимаютъ, какими факторами опредѣляется размѣръ ихъ заработковъ, и какое отношеніе къ этимъ заработкамъ имѣетъ хозяйская прибыль; рабочіе весьма ясно сознаютъ къ какимъ послѣдствіямъ ведетъ распутство, пьянство, и невоздержность, и какъ невыгодно имѣть большую семью. Все это рабочіе знаютъ и понимаютъ, хотя, можетъ быть, они и не читали ни Гарнье, ни Росси, ни даже Бастіа; ихъ научила всему этому ихъ собственная практика, ихъ собственный опытъ, опытъ ихъ отцевъ и дѣдовъ. И несмотря на это знаніе-они все-таки не могутъ примириться съ своимъ положеніемъ, они все-таки недовольны! Подите же, какіе странные! Мало того; чѣмъ болѣе они знаютъ,-- тѣмъ болѣе возрастаетъ ихъ недовольство. Чего же вы суетесь съ своими разъясненіями? Кому они нужны? Кто ихъ будетъ читать, кого онѣ могутъ ввести въ заблужденіе! На всемъ земномъ шарѣ, во всемъ читающемъ людѣ, онѣ могутъ пригодиться только одному человѣку; только одинъ человѣкъ можетъ вообразить, что въ нихъ есть что нибудь, кромѣ глупости и шарлатанства, только одинъ человѣкъ можетъ быть введенъ ими въ мистификацію. Этотъ одинъ человѣкъ есть нашъ согражданинъ, жительствующій въ Москвѣ, Ф. П. Соллогубъ, издавшій и переведшій книжонку Муро на русскій языкъ. Ставить здѣсь вопросъ о томъ: съ какою цѣлью предпринятъ переводъ этого изданія -- безполезнато даже и во Франціи,, не только что у насъ,-- мы считаемъ здѣсь совершенно излишнимъ. Изъ предисловія издателя-переводчика видно, что онъ дѣйствовалъ безъ всякаго "разумѣнія" и потому вмѣненію подлежать не можетъ. Г. Соллогубъ, очевидно, не только не понималъ, но даже и не зналъ, что онъ переводитъ. Иначе онъ не могъ бы сказать, что "всегда и вездѣ рабочимъ преимущественно вредитъ недостатокъ солидарности и общности интересовъ и т. д." Вѣдь у того же Жюля Муро представлены самые очевидные и несомнѣнные факты,-доказывающіе совершенно противное. Неужели г. Соллогубъ, переводя VII, VIII, IX главы, гдѣ говорится о современныхъ успѣхахъ кооперативнаго движенія среди рабочихъ, не понималъ, что онъ переводитъ? Можно ли отъ человѣка, зарекомендовавшаго себя такимъ безпримѣрнымъ непониманіемъ, требовать серьезнаго отчета и объясненія въ томъ, что онъ дѣлаетъ? Намъ кажется, что это будетъ, по меньшей мѣрѣ, безполезно.

-----

Отъ экономическихъ цвѣтовъ, связанныхъ въ такой восхитительный букетъ Жюлемъ Муро,-- перейдемъ теперь къ букету "педагогическихъ цвѣтовъ", собранныхъ нѣмецкимъ педагогомъ Карломъ Пильцемъ, и переведенныхъ на россійскій языкъ нѣкіимъ С. Протопоповымъ. Мы не знаемъ, которому изъ этихъ двухъ букетовъ отдать предпочтеніе: оба одинаково благоухаютъ, оба одинаково роскошны, оба одинаково изящны. Пильцъ только тѣмъ отличается отъ г. Муро, что онъ искреннѣе его и чистосердечнѣе, и что онъ старается излагать свои мысли не въ формѣ обыкновенной логической рѣчи, а въ формѣ торжественныхъ воззваній, обращеній, восклицаній и т. п.; особенно любитъ онъ образный способъ выраженій; для примѣра, послушайте хоть слѣдующую тираду по поводу материнскаго сердца:

"Сердце матери, восклицаетъ Пильцъ,-- исправительный домъ для дѣтскаго чувства; сотни телеграфовъ идутъ отсюда къ душѣ дитяти, и потому неоспоримо, что большая часть людей носятъ на себѣ болѣе или менѣе слѣды своихъ матерей (?). При каждомъ веселомъ смѣхѣ матери звучатъ гармоническіе колокольчики радости (?) и въ душѣ дитяти, съ каждымъ привѣтливымъ словомъ матери, выростаетъ новая вѣтка силы и способности говорить и думать (?) и т. д.".

Но, за исключеніемъ искренносъ и способа выраженій, г. Пильцъ во всемъ похожъ на г. Муро, особенно похожъ онъ на него своею наивностью. Дѣтская наивность, составляющая основную черту въ характерѣ обоихъ писателей, доходитъ у нихъ до высокаго комизма. Оба они воображаютъ, будто открываютъ свѣту очень новыя и оригинальныя мысли, долженствующія произвести поразительные результата въ практической жизни, а между тѣмъ оба они, сами того не замѣчая, пережевываютъ много разъ уже пережеванную жвачку и толкутъ воду въ ступѣ. Весь глубокій смыслъ Педагогическихъ поученій и совѣтовъ Пильца исчерпывается двадцатью пятью библейскими изрѣченіями Вѣтхаго и Новаго Завѣта о "воспитаніи и обученіи дѣтей", изрѣченія эти давнимъ давно извѣстны всѣмъ матерямъ и наставникамъ, и давнимъ давно даже прилагаются къ педагогической практикѣ. О чемъ же вы хлопочете, г. Пильцъ? Кто не знаетъ, что "глупость насаждается въ сердцѣ ребенка, а удары розги изгоняютъ ее оттуда?" Или, что "кто любитъ свое дитя, тотъ часто наказываетъ его?" Кто сомнѣвается въ истинности изрѣченій Соломона: "наказывай твоего сына и онъ утѣшитъ тебя и успокоитъ тебя"; "или: къ чему пріучатъ ребенка, отъ того онъ и не отстанетъ?" Кто, наконецъ, не знаетъ, что истинное воспитаніе дитяти должно состоять "въ наставленіи и воспитаніи его въ вѣрѣ, любви и освященіи? Всѣ эти совѣты, и множество другихъ имъ подобныхъ, такъ ясны, очевидны и убѣдительны, что рѣшительно не нуждаются ни въ какихъ коментаріяхъ и дополненіяхъ. Къ чему же нѣмецкій педагогъ точитъ понапрасну свой языкъ, тратитъ свое драгоцѣнное время и расходуется на бумагу и чернила?

Впрочемъ, мы будемъ несправедливы въ г. Пильцу, если скажемъ, что его педагогическія умствованія только коментируютъ и дополняютъ библейскія изрѣченія; нѣтъ, мы не хотимъ утаить отъ читателя, что иногда онъ берется мыслить самостоятельно; но попытки эти никакъ ему не удаются, и онъ постоянно сбивается на старую колею. Какъ на фактъ оригинальнаго мышленія можно указать на его педагогическій совѣтъ примѣнить въ воспитанію извѣстное правило "подобное подобнымъ", или "клинъ слѣдуетъ выбивать клиномъ же". Чтобы исправить дѣтей отъ дурныхъ наклонностей, онъ предлагаетъ родителямъ и воспитателямъ дозволять дѣтямъ удовлетворять эти наклонности до пресыщенія (стр. 120, 121); совѣтъ очень глубокомысленъ, еслибъ только онъ былъ практически осуществимъ и если бы пресыщеніе всегда убивало дурныя наклонности. Но въ томъ-то и бѣда, что постоянно удовлетворяя обжорству или какому нибудь капризу ребенка, вы никогда не сдѣлаете его воздержнымъ и добронравнымъ; -- пресыщеніе даже и взрослыхъ людей не исправляетъ, а вы рекомендуете его, какъ педагогическое средство для исправленія дѣтей!

Чтобы дать читателю если не полное, то, по крайней мѣрѣ, приблизительное понятіе, о педагогическомъ букетѣ г. Пильца, приведемъ хотя взглядъ его на воспитаніе женщины вообще, и на преподаваніе ей исторіи, въ частности.

"Чего требуетъ отъ женщины жизнь?-- вопрошаетъ себя нѣмецкій педагогъ,-- "головы ли, наполненной лѣтосчисленіемъ, именами и проч., проницательности ли въ дѣлахъ политическихъ народа? Изображенія ли героевъ войны и битвъ, болтанья ли о событіяхъ, составляющихъ загадку и для самого историка испытателя? Всего этого можетъ требовать отъ женщины только безразсудство, но никогда не жизнь. При этомъ приходятъ мнѣ на память слова Фенелона: дѣвочекъ непремѣнно нужно отъучать отъ желанія блистать умомъ. Если ихъ не предохранять отъ этого, то онѣ, при малѣйшей въ нихъ живости, вмѣшиваются во все, говорятъ о дѣлахъ, которыхъ совсѣмъ не понимаютъ, и дѣлаютъ это какъ бы отъ скуки (?) отъ избытка нѣжныхъ чувствъ (??). Дѣвица должна говорить только о томъ, о чемъ ее дѣйствительно спросятъ, и притомъ, съ нѣкоторою недовѣрчивостью къ самой себѣ. Она никогда не должна говорить о вещахъ, которыя выходятъ изъ обыкновеннаго кругозора женщинъ, хотя бы и хорошо и хорошо знала эти вещи (?) Для дома и жизни нужна женщина, которая бы господствовала въ нихъ скромнымъ и честнымъ умомъ, которая бы все устраивала и распредѣляла, которая бы дѣлала домъ храмомъ красоты и счастія; мужу нужна супруга, которая бы не наскучала ему своимъ ученымъ легкомысліемъ, которая бы изъ-за книгъ, не забывала ни объ немъ, ни объ семействѣ, которая бы веселостью и беззаботностію своего нрава ободряла бы мужа, когда сильно налягутъ на него заботы его призванія и т. д. (стр. 192 )

По этому телячьему воззрѣнію на призваніе и назначеніе женщинъ, можно заранѣе уже догадаться, въ какой формѣ должна, по совѣту нильца, преподаваться исторія въ женской школѣ. Исторія должна представить женщинѣ образцы тѣхъ мудрыхъ и благочестивыхъ женъ, которыя "умѣютъ превратить свой домъ въ храмъ красоты и счастія", которыя "не наскучаютъ мужу ученымъ легкомысліемъ, и не забываютъ изъ-за книгъ о немъ и о семействѣ", которыя и т. д. по вышеприведенному рецепту. Ни о чемъ и ни о комъ другомъ не должны знать благонравныя дѣвицы, такъ какъ все прочее всходитъ изъ предѣловъ женскаго кругозора.

"Изъ смѣси исторіи войнъ, странныхъ похожденій героевъ, изъ лабиринта достопримѣчательностей, именъ, чиселъ и проч., говоритъ Пильцъ -- юность (т. е. юность женскаго пола) не извлекаетъ ни одной капли, которая бы освѣжала ея бодрость, укрѣпляла ея сердце. Но совсѣмъ иное бываетъ, если ему приходитъ на мысль женщина, паор. мудрая, благочестивая Матильда, супруга Генриха I, которая, будучи исполнена любвъ къ своимъ, всѣ обиды превозмогала благородствомъ духа и терпѣніемъ, а своимъ обхожденіемъ производила истинное очарованіе; или какова благочестивая Моника, которая не смогря на свои огорченія неустанно работала надъ исправленіемъ своего сына, укрѣпляясь молитвою и упованіемъ на Бога" (стр, 19а).

Такимъ образомъ всеобщая исторія, преподаваемая въ женскихъ школахъ, должна обратиться въ исторію благочестивыхъ и мудрыхъ Матильдъ, Моникъ и т. и:, тогда только освѣжатъ она и ободритъ сердца юныхъ слушательницъ, тогда только она подготовитъ ихъ къ жизни, разовьетъ ихъ умъ, и преподастъ имъ много поучительныхъ уроковъ и дастъ много достойныхъ образцовъ для подражанія. Чего же лучще!

Каковъ цвѣтокъ! Судите по немъ читатель о всемъ букетѣ, разсматривать каждый изъ нихъ по одиначкѣ ни у васъ, ни у насъ, разумѣется, не хватитъ самоотверженія, ужь такъ хорошо они благоухаютъ! Бѣдные родители, бѣдные дѣти,-- долго ли еще будутъ пичкать ваши, старыя и юныя головы всевозможнымъ вздоромъ, подъ видомъ здравыхъ правилъ педагогіи. И долго-ли это всякая нелѣпость будетъ выдаваться за педагогику?

-----

Восьми-томное сочиненіе чешскаго историка Томки "Исторія чешскаго королевства" живо напоминаетъ собою хорошо знакомый всѣмъ учащимся краткій учебникъ русской исторіи г. Устрялова. Вся разница только въ томъ, что объемъ исторіи Чешскаго королевства нѣсколько обширнѣе руководства въ русской исторіи, и что политическія воззрѣнія Томки имѣютъ нѣсколько болѣе либеральный оттѣнокъ, чѣмъ взгляды нашего почтеннаго исторіографа Въ остальномъ нѣтъ никакой разницы. Уже самое-заглавіе показываетъ, что авторъ имѣлъ въ виду исключительно внѣшнюю государственную жизнь народа; но жизнь внутренняя, экономическая и интеллектуальная не входила въ его программу. И дѣйствительно онъ касается этихъ сторонъ народнаго быта только мелькомъ, крайне поверхностно и неудовлетворительно. За то онъ не пропускаетъ ни одного князя и ни одного короля, управлявшаго Чехіею, какъ бы ничтожно, пусто и безцвѣтно небыло его царствованіе. Вся исторія чешскаго народа раздѣлена на части, отличаемыя тѣмъ или другимъ государственнымъ событіемъ. При такой группировкѣ матеріала читатель не удивится, если мы скажемъ, что Гуссу, изъ 898 стр., на которыхъ изложена вся исторія, посвящено не болѣе двадцати страничекъ. Вообще все гусситское движеніе и великое соціально-религіозное броженіе, наполнявшее собою исторію Чехіи въ!XV в., изложены крайне поверхностно и притомъ касаются по преимуществу только внѣшней стороны. Отношенія сословій и историческое развитіе этихъ отношеній почти нисколько не выяснено. Лучшія и наиболѣе возбуждающія сочувствіе стороны народной жизни оставлены историкомъ въ тѣни, а на первый планъ выдвинуты такіе факты, которые въ глазахъ всякаго безпристрастнаго и здравомыслящаго человѣка не имѣютъ никакого особенно-важнаго значенія; вслѣдствіе этого трудъ Томки даетъ весьма неясное понятіе о роли, принадлежащей чехамъ въ общемъ историческомъ развитіи западно-европейскаго человѣчества, о характерѣ и значеніи ихъ культурной дѣятельности. Хотя авторъ вездѣ старается остаться строго-вѣрнымъ своей узко-національной точкѣ зрѣнія, однако его національныя симпатіи, какъ и его политическія убѣжденія, отличаются умѣренностью и благонамѣренностью. Патентъ 20 октября 1860 г., даровавшій землямъ австрійской имперіи нѣкоторую самостоятельность и нѣкоторое самоуправленіе, считается имъ чуть не идеаломъ государственнаго устройства австрійской имперіи, новою "эрою самостоятельнаго развитія земли и народа чешскаго, въ не разрывности съ другими землями имперіи". Послѣднія событія служатъ настолько сильнымъ опроверженіемъ оптимистическихъ иллюзій чешскаго историка, что мы не считаемъ даже нужнымъ распространяться о несостоятельности его историческихъ предсказаній. Замѣтимъ здѣсь только, что вообще отношенія Чехіи въ Австріи обрисованы у Томки весьма неудовлетворительно, и тоже только съ внѣшней стороны. Говоря объ этихъ отношеніяхъ, онъ почти нигдѣ не дѣлаетъ различія между сословіями, а говоритъ о всемъ народѣ огуломъ. Между тѣмъ очевидно, что чешскіе крестьяне иначе должны были смотрѣть на австрійское правительство, облегчавшее ихъ барщинную зависимость, чѣмъ чешскіе помѣщики, отъ которыхъ это правительство безжалостно отнимало ихъ самыя существенныя права. Эта рознь во взглядахъ и двусмысленная, предательская политика вѣнскаго кабинета особенно рельефно высказались, въ извѣстномъ эпизодѣ по поводу такъ называемаго рабочаго патента (въ 1775 г.), уменьшившаго почти на половину крестьянскую барщину. Но этотъ, въ высшей степени характеристичный эпизодъ разсказанъ у Томки такъ поверхностно (стр. 761 и 762), что едва ли остановитъ на себѣ вниманіе даже и очень прилежнаго читателя. Вообще Томка, какъ мы уже сказали, старается тщательно избѣгать анализа общественныхъ отношеній своего народа, и потому его исторія является простымъ перечнемъ болѣе или менѣе достопримѣчательныхъ государственныхъ событій, правительственныхъ дѣятелей, битвъ, договоровъ и т. п., перечнемъ изложеннымъ -- что подразумѣвается само собою -- крайне скучно и утомительно. Называть подобные перечни исторіею значитъ, уже слишкомъ злоупотреблять этимъ названіемъ, слишкомъ унижать достоинство историческаго труда, и слишкомъ снисходительно относиться къ обязанностямъ историка.

Переводъ не особенно удовлетворителенъ; слогѣ вполнѣ гармонируетъ съ содержаніемъ: онъ тяжелъ и сильно напоминаетъ слогъ учебниковъ Устрялова и Смарагдова. Только за эту гармонію мы и можемъ поблагодарить переводчика,

П. Т.

"Дѣло", No 7, 1868

Оставить комментарий Ткачев Петр Никитич (bmn@lib.ru) Год: 1868 Обновлено: 17/01/2018. 68k. Статистика. Статья: Критика Новые книги	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: 1. "Иллюстрированная Библиотека" знаменитых уголовных процессов всех стран. С.-Петербург. 1868 г. Вып. 1, 2 и 3. 2. Уголовная летопись (Les annales criminelles). Процессы всех стран. T. I. Verlags-Buchhandlung. М. Руштsius. Dresden. 1868. 3. Задельная плата и кооперативные ассоциации, соч. Жюля Муро. Пер. и изд. Ф. И. Соллогуба. Москва. 1868 г. 4. О воспитании и обучении или педагогические цветы, соч. Карла Пильца. Пер. с немец. С. Протопопова. Москва. Изд. братьев Силаевых. 1868 г. 5. История чешского королевства, соч. Томка, пер. с чеш. под ред. Яковлева. С.-Петербург. 1868 г. Изд. Звонарева.

Ткачев Петр Никитич Новые книги

НОВЫЯ КНИГИ.

Ткачев Петр Никитич
Новые книги