Толстой Алексей Николаевич
О новой литературе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Алексей Толстой.
О новой литературе

   "Новая литература" -- это новое сознание, новая личность. То, что появилось сейчас в России, в литературе, -- прозаики и поэты: Всеволод Иванов, Н. Никитин, Лунц, Зощенко, Зейдлер, Груздев, Слонимский, Ирина Одоевцева (петербургская группа "Серапионовы братья"), Яковлев, Тихонов, Плетнев, Герасимов, Обрадович, Казин, Филипченко и др. (московская группа), Баркова, Жижин, Дмит. Семеновский, Александровский (иваново-вознесенская группа), Есенин, Кусиков, Мариенгоф (московская группа "имажинисты"), Пильняк, К. Федин, Орешин и др. -- все это прежде всего оголенная, иногда почти до схемы, новая личность, новое сознание мира. Все это жестко, колюче, молодо, свирепо. Эти хриповатые, гортанные голоса -- крики орлят, перекликающихся на студеных вершинах.
   -- Ты видел, что там внизу?
   -- Ты понял?
   -- Внизу -- кровь и смерть.
   -- Там наши гнезда.
   -- Летим!.. Летим!..
   Есть два сознания, два разума: разум личности и разум коллектива, разум истории. В чистом, беспримесном виде -- они полярны, взаимно враждебны.
   Разум личности -- весь в статике, в положении, в утверждении.
   Разум истории -- весь в динамике, в движении, в достижении.
   То, что история, -- жизнь коллектива человечества, -- разумна, что человечество -- гигантское тело Левиафана -- живет единым разумом, ведущим его, Левиафана, к почти нам, людям дня, немыслимым целям, -- в это можно только верить.
   В это нужно так же верить, как в то, что идеальные законы, управляющие равновесием и жизнью вселенной, создавшие из космической пыли цветущий шар земли, управляют таковой же мудростью этой чудесной, сложнейшей богоподобной плесенью на пылинке, летящей в мировом пространстве: человечеством на земле.
   Дело веры. К восточному мудрецу пришел погонщик мулов и спросил его: "Есть бог?"
   Мудрец спросил его: "Как ты желаешь, чтобы я тебе ответил?"
   Погонщик мулов сказал: "Если нет бога -- я хочу умереть; если есть бог -- я хочу жить".
   Мудрец ответил: "Ступай с миром, бог есть".
   Нет разума в истории, -- бытие -- бессмысленный и кровавый хаос, вечные и бесплодные попытки создать порядок и счастье, вечно разрушаемый муравейник.
   История разумна, -- великая радость осмысленности, вечный пафос жизни, торжественность ежечасно приносимой жертвы.
   Пятьдесят процентов за разум, пятьдесят процентов за бессмысленность. Дело выбора.

* * *

   Разум личности -- в утверждении и раскрытии самой себя. Всякое соприкосновение с миром неизбежно связано с рассеянием и отдачей. Чувства -- жалости, милосердия, самопожертвования, любви -- туманят разум, отяжеляют, увлекают с высот. Маги и мудрецы уходили в уединение. Святые удалялись в пустыни, становились на столбы, голодом и бичом умерщвляли в себе чувства, соблазнявшие их коснуться жизни, раствориться в ней.
   Идеальное, абсолютное утверждение личности -- отказ от участия в жизни, порывание всех чувственных связей с нею.
   В таком обособлении личность вырастает демонической тенью. И неожиданно на ее темя ложится темная рука смерти. Прахом рассыпается столь трудно, столь жестоко воздвигнутое сознание, гибнет разум. Все бессмысленно. Это -- ад. Ужас смерти -- одиночество: ни чувства, ни света, ни звука, ни прошлого, ни грядущего. Ад -- безмерная, черная пустота, и в ней распростерта моя безнадежность -- моя идеальная, абсолютная личность.
   До половины погруженный в хаос, ревущий от боли, гнева и жажды Левиафан гигантским очертанием поднимается над багровым морем первозданной материи. Биллионоглазая морда его поднята к извечному свету, нисходящему в хаос. Левиафан медленно и неуклонно выходит оттуда, где рождаются новые и новые суставы его тела. Он отдирает от себя, как коросту, отгнивающие, отмирающие части. Он мудр растительной силой.
   Разум Левиафана в свирепой силе жизни. Он беспощаден и не знает милосердия, -- не ищет покоя и счастья в покое. Он весь в движении.
   Его разум влечет его выйти из хаоса и поглотить извечно нисходящий свет. Поглотив, преобразиться в одно из великих существ, населяющих вселенную.

* * *

   Личность -- частица тела Левиафана. Частица-личность стремится отделить себя от общего тела, порвать связь с хаосом, в котором Левиафан еще погружен по пояс. Не стремиться отделяться она не может: к хаосу у нее ужас. Чем дальше от него, тем ближе к источнику света. Но, отделившись, частица неизбежно гибнет в смерти.
   Бывают эпохи, когда отделения частиц-личностей столь велики, что коллектив начинает распадаться. Этому предшествуют необычайный расцвет индивидуального сознания, грозовая тишина жизни, пышный декаданс, пессимизм. И великолепный закат века озаряет цепенеющее, распадающееся гигантское тело Левиафана...
   Но довлеет разум истории. Проносится буря, и с ревом Левиафан погружается в хаос, в кровавые волны. Они заливают пышные берега декаданса. Гибнет старая культура. Таковы эпохи революции.
   Над развалинами мира снова поднимается Левиафан.

* * *

   Революция -- всегда двойной опыт коллектива и личности. Революция разрешает согласие коллектива и личности. Личность нужна коллективу и не может быть от него отделена.
   Но личность и не может быть поглощена коллективом, совершенно слиться с ним. Должно быть найдено согласие.
   В революции три основные периода:
   Первый -- ураганный, все сметающий: анархия, дикая власть коллектива. Личность поглощается им, тонет в нем, гибнет.
   Второй -- овладение анархией. Террор. Из хаоса появляется новая волевая личность. Она абсолютно динамична. Она не утверждает себя, но она утверждает коллектив, стремится оформить его, привести его в порядок.
   Третий: анархия кончается, страсти коллектива утихают. Начинается творчество новой жизни. Личность обращается на самое себя, в то же время не отделяя себя от коллектива. Входит с ним в согласие. Так появляется новая личность. Ее путь через смерть и новое рождение в революции. Она поглотила в себя весь трагический опыт страдания, буйства, безумия, восторга, разрушающей и творческой воли. Новая личность сострадательна с революцией, или соокаянна с ней.
   Новая личность -- действенна.
   Статичность, самоуглубление, изоляция, декаданс, отличающие предреволюционную личность, теперь враждебны и несвойственны личности, перешедшей через революцию. Отнюдь не следует выводить отсюда, что новая личность особливо хороша, моральна, приятна и прочее. О, нет. Весь хмель, весь яд, горечь, угар революции у нее в крови. Что ж тут поделаешь!
   Эти черти, выскакивающие из дыма и пламя, почти адского, -- обуглены, испепелены, зубы их стиснуты. Они хотят жить. Целые фаланги расторопных, зубастых молодых людей пришли жить. И жить и строить они хотят по-своему. Что ж тут поделаешь!
   Новая личность волева, талантлива (все неспособное к борьбе погибло) и сокровна революции. Она не отделяет себя, своей жизни от коллектива, от земли, на которой порождена. Во всем этом -- зерно новой морали.
   Вот те элементы, из которых, как мне кажется, рождается новая мораль:
   Хорошо то, что -- сильно, велико, действенно, талантливо, согласно.
   Дурно то, что -- слабо, убого, пассивно, изолированно, разъединено.
   Мораль, я думаю, жестокая. Но и век жестокий.
   Жестоко и мужественно новый русский поэт и прозаик не отделяет себя от русского, трагического бытия. Трагичность, мужественность, страстность (уклон в фантазию, в романтизм), жестокость и, очень часто, цинизм -- вот намечающаяся характеристика новой русской литературы...
   На крови и бедствиях заложен фундамент, на котором строится новый храм трагедии. Фундамент трагедии -- миф. Фундамент новой, русской трагедии -- миф революции: ее роковая последовательность, ее противоречия, ее высоты и бездны, ее обольщения и непереносимый ужас, ее сложная, многоголосая, как фуга, сама себя уязвляющая, исступленно творческая, славянская душа. Ее неотделимое участие в совершающемся.
   Короткие, колючие, стремительно действенные, жестокие простотой и эпичностью повествования молодых, едва входящих в литературу, прозаиков являют собою новый тип мужественной и страстной литературы.
   Мужественность, страстность, жестокость, чисто русская фантастика быт молодого русского писателя.
   Один четыре недели ездит на крыше вагона за мукой. Другой -- пасет коров, играет у речного берега на дудке и сочиняет стихи про Африку, про обезьян, третий летит в Европу на аэроплане и, глубоко уверенный, что он сам разбойник, вор и конокрад, читает в берлинских залах поэму о Пугачеве. Всеволод Иванов идет пешком из Сибири в Петербург, по пути насчитывает свыше сорока тысяч трупов, видит, например, как одному человеку распарывают живот, кишку приколачивают к телеграфному столбу и этого человека заставляют бегать кругом столба. Про известного писателя Алексея Чапыгина тот же Всеволод Иванов пишет мне: "Из Олонецкой губернии выехал Чапыгин. Выделывал там мужикам за хлеб шкуры. Постарел, а юрок. Такие есть подпеньковые старички медвежатники..." Про себя Иванов пишет: "Родом буду из казаков, с Иртыша. Перешел много дорог, а с 17 года одна дорога смертная. История моей жизни -- веселая и страшная..." И далее -- про Россию: "Все к чертовой матери должно быть прокалено, и тогда только выживем. И будем жить..."
   И так далее, -- не люди, а обугленные черти из дыма и пламя. Что ж поделаешь! Такова, видимо, судьба русской литературы -- сменить лилею на кистень. Цинизма тоже много. В этом -- уже чисто русская черта: так наплевать на самого себя, чтобы самого от себя своротило.
   Видимо, -- это нравится. А может быть, это от честности. Вернее -- от гадливости, презрения ко лжи. Во лжи всегда есть мелкое и трусливое. Они же, новые писатели, -- дети полей войны. А на полях войны -- нет прикрас: грязно, кроваво, честно и мужественно. И ругаются на полях войны военными, нечеловеческими словами.

* * *

   Согласно содержанию, в форме новой литературы заметны две основные склонности:
   Возврат к диалогу. В поэзии -- трагический диалог. В прозе -- диалог рассказчика, повествователя (крутой поворот к Гоголю, к Горькому).
   Приближение художественной речи к речи народной: введение жеста, гримасы во фразу, упрощение фразы, борьба с придаточным предложением.
   Вместе с немецким платьем и французским обычаем в 18 веке была занесена к нам сложная, литературная фраза. Она была условной, галантной и безликой. Жест этой фразы был жестом поклона со шляпой и шпагой. Русскому барину, пудов на восемь весом, озорнику и борзятнику, великому объедале и опивале, в часы скуки и досуга, в непременном желании постигнуть французскую культуру, беря в руки книжицу, альманах "Галантный двоеженец", приходилось втягивать живот, умильно и несообразно клонить голову, стенать слабо... Не по-русски.
   Конечно, -- постигали французскую галантность, но пребывать долго в изящном утеснении было трудно, и, затем -- ух, черт!.. Зови девок... И трепака в расстегнутой венгерке.
   Все же иностранная фраза привилась. Но народ ее не принял, и замечательно, что спустя два века народ в России говорил лучше, чем интеллигенция, чего нигде на Западе нет. Великие русские писатели ломали традиционно литературную форму, но все же в массе литературы, в обиходе, она оставалась. И вот, видимо теперь, окончательно разрушается эта, давно уже истлевшая, тесная и душная одежда на русской литературной речи, стало быть -- на мышлении, на сознании...

Примечания

   Впервые -- "Литературное приложение" (No 7) к газ. "Накануне", 1922, 11 июня.
   Статья отражает обширную осведомленность Толстого в делах молодой советской литературы, поскольку как редактор "Литературного приложения" он вступил в прямые контакты с Москвой (см. коммент. к "Открытому письму Н. В. Чайковскому"). Сквозь метафоричность стиля (образ библейского чудовища Левиафана), сквозь абстрактные размышления о вере и неверии и акцентированную укрупненность недостатков в портрете нового человека все настойчивее пробивается идея победы конструктивных начал в жизни ("разум истории"), возможности гармонического согласия между личностью и коллективом. Статья -- один из первых опытов пропаганды советской литературы за рубежом.
   Среди имен, упоминаемых в статье писателей, фигурирует Зейдер как представитель группы "Серапионовы братья". Вероятно, имеется в виду Зильбер (подлинная фамилия В. Каверина).

--------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: А. Н. Толстой. Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 10. Публицистика -- М.: Художественная литература, 1986.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru