Толстой Лев Николаевич
Литература и жизнь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Литература и жизнь.

(Критическія замѣтки).

   Московскія Вѣдомости, какъ извѣстно, стоятъ на стражѣ и неустанно оберегаютъ отечество отъ коварныхъ происковъ либераловъ. Средствами газета,-- также всѣмъ извѣстно,-- не стѣсняется. Но усердіе не всегда совпадаетъ съ искренностью и кое-какими иными душевными свойствами, и я не могу отказать себѣ въ удовольствіи привести довольно любопытный обращикъ въ этомъ родѣ. Графъ Л. Н. Толстой напечаталъ въ Русскихъ Вѣдостяхъ, наканунѣ "Татьянина для", горячую статью, возставая въ ней противъ пьянства и разгула, которыми интеллигенція празднуетъ этотъ день. Въ статьѣ знаменитаго писателя было несомнѣнное преувеличеніе. Мнѣ, старому студенту, много лѣтъ приходилось проводить свѣтлый праздникъ Московскаго университета въ кругу товарищей, и ни разу у насъ не было ничего подобнаго тому, противъ чего негодуетъ графъ Толстой. Русскія Вѣдомости радушно приняли статью автора Войны и мира, которому такъ полюбилась и пришлась по характеру роль моралиста, но сдѣлали маленькую оговорку. Газета замѣтила, что за обѣдами 12 января идутъ повсемѣстно оживленныя рѣчи, "высказывается рѣзкая правда устами тѣхъ, у кого они связаны въ другіе дни". Сейчасъ Мальбруги Московскихъ Вѣдомостей отправились въ походъ, ехидничая насчетъ "столь дорогой Русскимъ Вѣдомостямъ либеральной болтовни".
   Московскія Вѣдомости торжественно поднялись на высоту аскетическихъ требованій графа Толстаго и демонстративно напечатали заявленіе какихъ-то близко стоящихъ къ университету, которые въ своемъ умственномъ багажѣ были совсѣмъ потрясены горячими словами Л. Н. Толстаго и дали зарокъ отнынѣ 12 января пьяными не напиваться. Предназначенную на сей предметъ сумму они отдали въ общество для вспомоществованія недостаточнымъ студентамъ.
   Съ помощью этого... простодушнаго заявленія нѣкоторыхъ близко стоящихъ къ университету людей (не городовыхъ ли?) Московскія Вѣдомости взгромоздились, повторяемъ, на головокружительную нравственную высоту, и все для того, чтобы посрамить либераловъ.
   Это было напечатано 12 января. А на другой день въ Московскихъ Вѣдомостяхъ появилось на видномъ мѣстѣ, сейчасъ же за передовою статьей, извѣстіе объ обѣдѣ бывшихъ воспитанниковъ лицея Цесаревича Николая по случаю двадцать первой годовщины этого учебнаго заведенія. За обѣдомъ было провозглашено много тостовъ, получены и посланы различныя привѣтствія.
   Какъ же это, однако? Неужели бывшіе лицеисты Пили не вино? Или Московскія Вѣдомости полагаютъ, что безнравственное для либераловъ является Совсѣмъ подходящимъ и безукоризненнымъ для консерваторовъ, какими, вѣроятно, бываютъ воспитанники лицея? Очень странно, если только первая замѣтка Московскихъ Вѣдомости написана не родственникомъ по духу знаменитаго мольеровскаго героя.
   Фальшь выходки Московскихъ Вѣдомостей по адресу Русскихъ Вѣдомостей бьетъ въ глаза. Но вновь поднятый графомъ Л. Н. Толстымъ вопросъ вызвалъ довольно оживленные толки и повелъ, такъ сказать, къ пересмотру общаго вопроса объ отношеніяхъ между интеллигенціей и народомъ. Для меня въ статьѣ Л. Н. Толстаго дорого косвенное признаніе пользы тѣхъ заботъ о просвѣщеніи народа, которыя выражаются въ устройствѣ музеевъ, публичныхъ чтеній и т. п. Правда, строгій моралистъ находитъ, что вредъ, который происходитъ отъ зрѣлища пьянства и разгула интеллигентныхъ людей, перевѣшиваетъ пользу всѣхъ подобныхъ учрежденій. Но, какъ я замѣтилъ выше, графъ Л. Н. Толстой сильно, очень сильно преувеличиваетъ темныя стороны товарищескихъ обѣдовъ въ Татьянинъ день и совсѣмъ упускаетъ изъ вида ихъ свѣтлыя стороны. Глубокое чувство правды, которое характеризуетъ произведенія великаго писателя, и его страстно стремящаяся къ истинѣ мысль даютъ надежду, что Л. Н. Толстой не убоится признать своихъ ошибокъ, что онъ дастъ еще намъ много добраго и, быть можетъ, окажетъ не малое вліяніе на распространеніе въ нашемъ обществѣ разумныхъ взглядовъ на личныя и общественныя отношенія. Недостаточность индивидуальной точки зрѣнія въ вопросахъ нравственности и общежитія не можетъ долго укрываться отъ сильнаго и пытливаго ума.
   Если до графа Толстаго дойдетъ извѣстіе о нынѣшнемъ обѣдѣ бывшихъ студентовъ Петербургскаго университета, онъ, по всей вѣроятности, самъ признаетъ, что подобныя торжества не заслуживаютъ осужденія, что они заключаютъ въ себя глубокій нравственный смыслъ. Петербургскій большой обѣдъ прошелъ на этотъ разъ, по извѣстіямъ мѣстныхъ газетъ, съ особеннымъ одушевленіемъ. Горячія оваціи выпали на долю бывшаго ректора университета, г. Андреевскаго, и бывшихъ профессоровъ 0. Ѳ. Миллера и П. Г. Рѣдкина. Овація послѣднему изъ названныхъ ученыхъ, нынѣ члену государственнаго совѣта, была вызвана появленіемъ его книги {Изъ лекцій заслуженнаго профессора, доктора правъ Л. Г. Рѣдкина по исторіи философіи права, въ связи съ исторіей философіи. Спб., 1889 г. Томъ первый.}. Книга посвящена бывшимъ слушателямъ П. Г. Рѣдкина въ Московскомъ и Петербургскомъ университетахъ. Эпиграфомъ къ своему труду восьмидесятилѣтній авторъ избралъ русскую пословицу: все минется, одна правда остается.
   Та горячая преданность наукѣ, которую обнаруживаетъ знаменитый профессоръ, та глубокая вѣра въ торжество добра и разума, которою проникнуты слова честно и долго поработавшаго старца, производятъ, въ особенности въ наши унылые дни, поистиннѣ освѣжающее и возвышающее душу впечатлѣніе. Вотъ новый примѣръ для нашей учащейся молодежи, примѣръ неустаннаго и безкорыстнаго труда и неслабѣющей любви къ ряду смѣнявшихся молодыхъ поколѣній.
   Во вступительной лекціи къ курсу 1871--72 года П. Г. Рѣдкинъ говорилъ слѣдующее: "Если мы вдумаемся въ значеніе годовъ, проводимыхъ студентами въ университетѣ, въ жизненную задачу ихъ, единственную въ своемъ родѣ, то мы не можемъ не признать этого, короткаго періода человѣческой жизни за самый счастливый въ сравненіи съ остальнымъ временемъ, ибо здѣсь передъ вами то призваніе, которое не начинается никакимъ принужденіемъ и которое, дѣйствительно, осуществляется только тогда, когда вы сами полюбите это призваніе, а предметъ этого призванія -- одинъ изъ лучшихъ и благороднѣйшихъ предметовъ, какіе только входятъ въ составъ человѣческой жизни и дѣятельности: это -- наука, знаніе, дѣлающія человѣка могучими, какъ ни одно изъ всѣхъ прочихъ благъ міра. Вы вспомните, надѣюсь, эти слова мои, когда, въ буряхъ жизни, за этими мирными стѣнами, вы невольно повторите за мною полныя глубокаго смысла слова поэта-философа Гёте: "So gieb mir die Zeiten wieder da ich noch selbst in werden war" {"Возвратите же мнѣ то время, когда я самъ еще развивался!".}.
   Въ другой вступительной лекціи П. Г. Рѣдкинъ говорилъ слушателямъ: "Одностороненъ тотъ взглядъ на науку и на университеты, который ведетъ къ отчужденію науки отъ жизни и жизни отъ науки, послѣдствіемъ чего бываетъ, какъ свидѣтельствуетъ исторія, что наука превращается въ абстрактныя метафизическія бредни, мечтанія или соціальныя и политическія химеры, а общественная и государственная практическая жизнь, дѣятельность -- въ бездушную, безсмысленную рутину, которая, не двигая общества и государства впередъ, тѣмъ отодвигаетъ ихъ собственно назадъ до такой степени, что они очутятся, наконецъ, отсталыми отъ прочихъ прогрессивныхъ народовъ, такъ что становится уже весьма труднымъ, даже сомнительнымъ, если не невозможнымъ, догнать ихъ на пути развитія, а тѣмъ менѣе опередить ихъ".
   "Истинный юристъ,-- говорилъ съ каѳедры г. Рѣдкинъ,-- долженъ всегда, вездѣ и во всемъ проводить въ жизнь правду и справедливость. Но для этого онъ долженъ все болѣе и болѣе возвышаться до яснаго, полнаго, отчетливаго и связнаго сознанія правды и справедливости; это сознаніе и есть истинно-научное правосознаніе". Г. Рѣдкинъ горячо и основательно вооружается противъ стремленія съузить составъ преподаванія на юридическихъ факультетахъ, противъ попытокъ превратить ихъ въ юридическія школы и тѣмъ нарушить основную цѣль существованія именно университетовъ. Профессоръ настаиваетъ на живой и неразрывной связи юридическихъ наукъ въ тѣсномъ смылѣ слова съ философіей и со всѣми общественными науками и называетъ предметъ своего преподаванія -- энциклопедіей юридическихъ, соціальныхъ и политическихъ наукъ.
   Отъ новой книги ученаго юриста непосредственный переходъ къ новому изданію сочиненій Г. И. Успенскаго можетъ поразить своею неожиданностью. Но, какъ увидитъ читатель, и тамъ будетъ рѣчь о правдѣ и правѣ, о совѣсти и чести, и наша бесѣда только подтвердитъ лишній разъ существованіе той живой связи между наукой и жизнью, на которую постоянно указывалъ въ своей профессорской дѣятельности П. Г. Рѣдкинъ.
   Новое изданіе Сочиненій Глѣба Успенскаго заключаетъ въ себѣ вступительную статью Н. К. Михайловскаго, который даетъ общую литературную характеристику автора Нравовъ Растеряевой улицы. На нѣкоторыхъ мысляхъ, развиваемыхъ въ этой статьѣ, я и остановлю вниманіе читателей Русской Мысли.
   "Успенскій, -- говоритъ г. Михайловскій,-- началъ свою литературную Дѣятельность отрывками и обрывками, и не только не отдѣлался отъ этой юношеской манеры, но съ теченіемъ времени точно укрѣпился въ сознаніи законности и необходимости этого рода литературы". Критикъ полагаетъ, что читатель находится въ относительномъ проигрышѣ, "когда ему предлагается смѣшеніе публицистики съ беллетристикой въ тѣхъ пропорціяхъ, какія усвоилъ себѣ въ послѣднее время Г. И. Успенскій. Назначеніе логическаго анализа -- разрѣзать, расчленять живыя явленія, назначеніе поэтическаго творчества, напротивъ, возсоздавать ихъ именно въ ихъ живой цѣльности. Оба эти процесса могутъ имѣть мѣсто въ головѣ одного и того же богато одареннаго писателя, но въ исполненіи на бумагѣ, въ одномъ и томъ же произведеніи, имъ очень трудно ужиться рядомъ, не нанося другъ другу ущерба". Г. Михайловскій полагаетъ, что въ данномъ случаѣ нѣтъ никакой преднамѣренности: "просто такъ выходитъ, такъ пишется, полоса такая нашла". И критикъ желаетъ добраться до подкладки этой полосы, разъяснить это очень важное явленіе.
   Внѣшнія условія съ первыхъ шаговъ литературной дѣятельности Г. И. Успенскаго принуждали его писать отрывками. Другая категорія этихъ внѣшнихъ условій дѣлала изъ его отрывковъ уже совершенные обрывки. Но г. Михайловскій не думаетъ этимъ все объяснить въ характерѣ литературной дѣятельности Г. И. Успенскаго. Онъ указываетъ на необыкновенную сжатость и содержательность произведеній г. Успенскаго, который совсѣмъ изгналъ изъ своихъ беллетристическихъ произведеній пейзажъ и сосредоточиваетъ свое вниманіе только на существенномъ и главномъ. Это придаетъ, конечно, извѣстную силу образамъ г. Успенскаго, "но понятно также, что художественная воздержность, доведенная до степени аскетизма, должна имѣть не малую роль въ отрывочности и Незаконченности его писаній".
   Быть можетъ, это и такъ, но для меня неясно, почему аскетическая воздержность, о которой говоритъ г. Михайловскій, влечетъ за собою отрывочность и незаконченность. Я понимаю, что при указанномъ свойствѣ дарованія Г. И. Успенскаго произведенія его будутъ кратки, но не вижу достаточнаго основанія находить въ этомъ свойствѣ причину ихъ незаконченности въ художественномъ отношеніи. Критикъ говоритъ далѣе: "Всякую архитектурную стройность Успенскій всегда готовъ заклать на алтарь занимающей его мысли. Ему не дорога никакая художественная подробность, если она не ведетъ прямо въ цѣли; онъ безъ всякой жалости на нее наступитъ, смажетъ ее и сдѣлаетъ это такимъ пріемомъ, какой попадется подъ руку: просто умолчитъ или обойдетъ словами отъ себя, публицистическою экскурсіей".
   Эта аргументація не убѣждаетъ меня. Условимся, что называть короче. Несомнѣнно, что архитектурная стройность для читателя короче публицистической экскурсіи: однимъ образомъ, двумя-тремя художественными штрихами писатель-беллетристъ ярче и сильнѣе повліяетъ, чѣмъ публицистическимъ отступленіемъ. Для самого художника написать такое отступленіе, во многихъ случаяхъ, можетъ быть короче, чѣмъ создать образъ. Сказать отъ души нѣсколько словъ по горячо занимающему его въ данный моментъ вопросу въ состояніи каждый писатель. Образы создаются не по произволу,-- они являются результатомъ иной разъ быстраго, иной разъ медленнаго процесса, въ которомъ стройно, органически соединились и наблюденія, и размышленія, и фантазіи художника. Г. Михайловскій пишетъ, что онъ никогда не пытался предложить г. Успенскому подождать печатать свое произведеніе, которое иногда, по мѣрѣ работы, клочками отправлялось въ типографію. "Я зналъ,-- говоритъ критикъ,-- что это было бы совершенно безполезно, потому что не можетъ онъ, органически не можетъ, что называется, вынашивать свои произведенія и обставлять ихъ. Они льются изъ него, какъ жидкость изъ переполненнаго сосуда. Льются необработанныя, но съ явственными слѣдами породившей ихъ жизни. Я не говорю,-- прибавляетъ г. Михайловскій,-- что это хорошо или худо,-- я говорю только, что такъ есть. И въ этомъ заключается послѣдняя и, можетъ быть, самая важная причина своеобразной формы писаній Успенскаго, всѣхъ этихъ отрывковъ и обрывковъ, вдоль и поперекъ изрѣзанныхъ публицистикой".
   Мнѣ кажется, что въ этомъ мнѣніи г. Михайловскаго заключается, если не ошибка, то, во всякомъ случаѣ, сильное преувеличеніе. Гл. И. Успенскій, по мѣткому замѣчанію его критика, дѣйствительно, не пишетъ, не сочиняетъ, а живетъ съ перомъ въ рукѣ. Но, думается мнѣ, все же печальна необходимость, -- если и до сихъ поръ существуетъ эта необходимость,-- немедленно печатать написанное хотя бы и кровью сердца и сокомъ нервовъ. Гл. И. Успенскій можетъ подвергать обработкѣ свои произведенія: такъ, очерки, первоначально появлявшіеся въ Русскихъ Вѣдомостяхъ, были значительно переработаны для Русской Мысли и иного" выиграли именно въ сжатости и стройности. Да это и не единственныя случай. Изъ набросна отлично задуманнаго разсказа, который такъ наброскомъ и появлялся въ печати, Гл. И. Успенскій нѣсколько разъ впослѣдствіи создавалъ гораздо болѣе законченную и художественную вещь.
   Я искренно сожалѣю, что высокодаровитый художникъ не далъ русской литературѣ архитектурно-стройнаго произведенія. Я рѣшительно ничего не имѣю противъ смѣшенія беллетристики съ публицистикой. Тѣ честныямысли, то страстное исканіе правды, которыя характеризуютъ сочиненія. Гл. И. Успенскаго, становятся доступны, благодаря такому смѣшенію, обширному кругу читателей и будятъ въ нихъ не одни, но и чувства. Много у насъ писали, напримѣръ, о переселенцахъ въ Сибирь, много толковали о нихъ въ обществѣ. Но вотъ написалъ Гл. И. Успенскій горячія фельетонъ въ Русскихъ Вѣдомостяхъ, и на помощь переселенцамъ явились пожертвованія (хотя и небольшія,-- русское общество не скоро раскачаешь). Въ этомъ отношеніи заслуги Гл. И. Успенскаго несомнѣнны я велики. Но еслибъ онъ подарилъ намъ произведеніе съ стройнымъ замысломъ, съ гармоничнымъ сочетаніемъ частей, съ яркими образами, на" которые онъ такой мастеръ, то и наша къ нему благодарность, и литературное значеніе одного изъ любимѣйшихъ русскихъ писателей возросли? бы еще болѣе.
   Это, конечно, не требованіе критика, а желаніе читателя, за которое да проститъ мнѣ Гл. И. Успенскій. Ему до сихъ поръ, по винѣ многихъ, условій, недоставало художественной концепціи. Вотъ и хотѣлось бы, чтобы хоть теперь настала другая пора, чтобы наряду съ текущею работой, съ горячими и глубоко симпатичными откликами на горе и радость нашей жизни создавались у Гл. И. Успенскаго и произведенія, въ которыхъ, вполнѣ выразилось бы его огромное художественное дарованіе.
   Г. Михайловскій проводитъ въ своей статьѣ очень оригинальную и замѣчательную мысль, и проводитъ съ не менѣе замѣчательнымъ талантомъ: "Общій принципъ,-- говоритъ критикъ,-- къ которому могутъ быть сведены: всѣ волненія Успенскаго, есть принципъ гармоніи, равновѣсія". Онъ страдаетъ отъ нарушенія этой гармоніи и неустанно стремится къ ней. За обстоятельнымъ доказательствомъ этой мысли я отсылаю читателей къ статьѣ, г. Михайловскаго, -- статьѣ, которая проливаетъ яркій свѣтъ на литературную дѣятельность Гл. И. Успенскаго и принадлежитъ къ лучшимъ произведеніямъ нашей критики. Я остановлюсь на другой мысли этой мастерской литературной характеристики. "Мысль и чувство, -- говоритъ г. Михайловскій,-- безжалостно и неподкупно сверлящія душу, принимаютъ длю Успенскаго почти исключительно форму совѣсти, то-есть сознанія виновности и жажды соотвѣтственнаго искупленія и покаянія". Препятствіе длю этой работы совѣсти могутъ быть только внутренними: внѣшнія условіе на такой психическій процессъ не вліяютъ; для кающагося человѣка, пожалуй, чѣмъ хуже жизненная обстановка, тѣмъ лучше,-- тѣмъ больше онъ пострадаетъ и тѣмъ скорѣе очистится этими страданіями отъ Собственной скверны. Но коррективомъ работы совѣсти должна быть работа чести. Честь требуетъ расширенія личной жизни и потому не мирится съ оскорбленіями и бичеваніями. "Работѣ совѣсти соотвѣтствуютъ обязанности, работѣ чести -- права". Эту мысль г. Михайловскаго нельзя не признать особенно плодотворною именно для нашего общества, въ которомъ еще такъ мало работы чести.
   Нельзя не отмѣтить съ особеннымъ удовольствіемъ, что статья г. Михайловскаго напечатана какъ введеніе именно къ новому изданію г. Павленкова. Въ библіографическомъ отдѣлѣ февральской книжки нашего журнала было отмѣчено, что сочиненія Гл. И. Успенскаго, благодаря этому изданію, получатъ широкое распространеніе. Если мы не ошибаемся, первоначально отпечатанные десять тысячъ экземпляровъ уже на исходѣ. Потребуется новое изданіе, и Гл. И. Успенскій, такимъ образомъ, пошелъ въ народъ. Вотъ открытый для сильнаго дарованія и пытливой мысли путь для сближенія интеллигенціи съ народомъ,-- иными словами, для поднятія умственнаго и нравственнаго уровня рабочихъ слоевъ населенія вообще, крестьянскаго люда въ особенности. Честныя мысли и добрыя чувства, которыя несетъ за собою талантливый писатель, широкою волной будутъ вливаться черезъ сельскаго учителя, черезъ каждаго образованнаго человѣка, близкаго къ народу, въ глубину народнаго міропониманія и облегчать самостоятельную работу народной мысли. Народъ нашъ не только не чуждается европейскаго просвѣщенія, но, наоборотъ, все сильнѣе и настойчивѣе стремится къ нему. Народные запросы ростутъ, пониманіе личныхъ и общественныхъ задачъ развивается, и добросовѣстное изученіе въ этомъ отношеніи приводитъ къ самымъ утѣшительнымъ результатамъ. Обращикомъ такого изученія можетъ послужить недавно вышедшій второй томъ извѣстнаго критическаго указателя книгъ для народнаго и дѣтскаго чтенія -- Что читать народу? Вопросы историческіе и экономическіе, данныя наукъ естественныхъ и общественныхъ вызываютъ все большій и большій интересъ въ воспріимчивой народной средѣ. Крестьяне начинаютъ говорить (составительницы названной прекрасной книги имѣли дѣло съ населеніемъ Харьковской губерніи) такія рѣчи: "Люде въ книжокъ, а книжки въ людей, такъ воно одно за одно и чипляется"; "усе почерпается въ книжокъ"; "зъ грамати усі новости пішли"; "книжки указуютъ путь". При чтеніи Бесѣдъ о законахъ и порядкахъ С. Горянской {Книжка издана подъ редакціей г. Абрамова.} лишній разъ обнаружилось, какъ много терпятъ крестьяне отъ незнанія законовъ. "Одинъ какой-то скептикъ, -- читаемъ мы въ изданіи харьковскихъ учительницъ,-- замѣтилъ иронически: "намъ не бійсь пишутъ закони, а якбижъ начальникамъ писали!"
   Составительницы сборника справедливо замѣчаютъ, что, "распространяя въ народѣ здравыя экономическія понятія, нужно быть крайне осторожнымъ, чтобы не прививать такихъ мнѣній и не возбуждать такихъ чувствъ, которыя могутъ лишь разлагать лучшіе обычаи и учрежденія народа". За тѣмъ слѣдуетъ лестный отзывъ объ изданной редакціею Мысли брошюрки Что такое подати и для чего ихъ собираютъ? Крестьяне, оказывается, относятся къ этой книжкѣ съ большимъ интересомъ и пониманіемъ. Долженъ сознаться, -- книжечка написана мною, -- ни одинъ литературный успѣхъ, ни одинъ добрый отзывъ не былъ мнѣ такъ дорогъ, какъ то мнѣніе, которое высказываетъ о моей первой въ этомъ родѣ попыткѣ харьковскій указатель, основываясь на отзывахъ крестьянъ. Постараюсь исполнить совѣтъ, (данный въ этомъ отзывѣ, т.-е. составлю еще нѣсколько книжечекъ по основнымъ вопросамъ общественныхъ наукъ. Мнѣ особенно пріятно видѣть, что на дѣлѣ оправдался мой взглядъ, который часто приходилось мнѣ защищать: не мудрствуйте лукаво, идите къ народу честно и просто, опираясь на строгую науку, на тѣ основы права и нравственности, которыя выработаны европейскимъ просвѣщеніемъ. Народъ не можетъ не понять васъ и не признать за вами правды, когда она въ дѣйствительности за вами. Говорите ясно, не подлаживаясь подъ мнимо-народный складъ рѣчи, ибо языкъ Пушкина, языкъ Гоголя именно и есть русскій языкъ. Такое отношеніе къ народу одинаково далеко какъ отъ слащаваго я нелѣпаго превознесенія этого народа надъ интеллигенціей, такъ и отъ тѣни высокомѣрнаго и пренебрежительнаго отношенія къ общественнымъ классамъ, которые, въ силу горькихъ историческихъ условій, только что выбираются на столбовую дорогу образованія и благосостоянія. Поэтому поводу слѣдуетъ отвѣтить на упрекъ, съ которымъ недавно обратился въ Новостяхъ къ Русской Мысли г. Скабичевскій. Почтенный критикъ говоритъ, что нашъ журналъ "на каждой своей страницѣ, во всѣхъ своихъ углахъ, очень энергически и дѣльно ратуетъ противъ всякаго рода азіатской односторонности, нетерпимости и изувѣрства разныхъ нашихъ новѣйшихъ народниковъ, толстовцевъ и т. п." И вдругъ, прибавляетъ г. Скабичевскій, въ этомъ журналѣ мы встрѣчаемъ повѣсть г. Каронина: На границахъ человѣка. Единственная цѣль автора, по мнѣнію критика, заключалась въ томъ, чтобы разказнить интеллигантнаго человѣка, который осмѣливается благородными искусствами заниматься въ то время, когда возлѣ него голодные и нагіе люди живутъ въ земляныхъ норахъ, какъ звѣри" {Литературная хроника (Новости, No 33).}.
   Мы не знаемъ, конечно, такова ли была цѣль автору названнаго разсказа. Во всякомъ случаѣ, не за эту мысль стоитъ редакція Русской Мысли. Другой критикъ иначе понялъ "естественно-историческій очеркъ" г. Каронина. Г. Ар. говоритъ въ Русскихъ Вѣдомостяхъ: "Разсказъ г. Каронина мало художественъ: не образами говоритъ онъ,-- вы не видите тутъ ни бѣдняковъ-золоторотцевъ настоящимъ образомъ, ни Зернова и т. д. Но глубокое чувство автора сообщается и читателю. Авторъ называетъ свой разсказъ не соціологическимъ и не этнографическимъ, а естественно-историческимъ очеркомъ, не рискуя поставить своихъ золоторотцевъ въ ряды человѣчества. Горькая иронія, подготовленная жизнью самой!..." {Русскія Вѣдомости, No 40: Журнальные отголоски.}
   Вотъ какъ различны отзывы критиковъ. Различны, по всей вѣроятности, и мнѣнія читателей Русской Мысли о разсказѣ г. Каронина. Но, кажется мнѣ, самое разнообразіе этихъ отзывовъ указываетъ на то, что редакція нашего журнала не сдѣлала ошибки, не отступила отъ своего направленія, напечатавши На границѣ человѣка. Я согласенъ съ г. Скабичевскимъ, что пріемъ г. Каронина -- пріемъ опасный и что на этомъ пути можно дойти до неправильныхъ и вредныхъ выводовъ. Но и г. Скабичевскій, я думаю, согласится со мною, что проблемы современной цивилизаціи очень трудны и сложны, что, всею душей отстаивая европейское просвѣщеніе, необходимо чутко и сострадательно прислушиваться къ тому, что творится въ глубинѣ народной жизни. Для дѣйствительнаго таланта, для серьезнаго знанія нѣтъ задачи, которая была бы плодотворнѣе труда въ области искусства и знанія; но диллетантовъ не мѣшаетъ подводить къ границѣ человѣка и указывать имъ, что тамъ творится. Кто выдержитъ это испытаніе, кто останется писателемъ (какъ г. Каронинъ), тотъ, слѣдовательно, не можетъ ни на минуту сомнѣваться въ благословенномъ значеніи для народа и художниковъ, и ученыхъ. Передъ великими задачами, которыя встаютъ для современнаго человѣчества, малъ и незначителенъ отдѣльный человѣкъ, если даже онъ отмѣченъ печатью генія; но нѣтъ общественной задачи, которая была бы непосильна для великаго собирательнаго цѣлаго -- для просвѣщеннаго народа. Именно просвѣщеннаго, потому что одними добрыми чувствами да хорошими инстинктами не одолѣешь стихійныхъ бѣдствій, не подчинишь служенію человѣчнымъ цѣлямъ силъ природы, не установишь разумныхъ и справедливыхъ общественныхъ отношеній.

Т.

"Русская Мысль", кн.III, 1889

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru