Толстой Лев Николаевич
Из воспоминаний о Н. Я. Гроте

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Очерки и воспоминанія

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Министерства Путей Сообщенія (Товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°), Фонтанка, 117.
1911.

Воспоминанія гр. Л. Н. Толстого1).

1) Присланы Львомъ Николаевичемъ при нижеслѣдующей записочкѣ уже послѣ отпечатанія этой части сборника. К. Г.

25 сентября 1910 года, Ясная Поляна.

   Посылаю вамъ, уважаемый Константинъ Яковлевичъ, въ формѣ довольно длиннаго письма мои воспоминанія о вашемъ миломъ братѣ.
   Естественно въ этихъ воспоминаніяхъ выступило, долѣе чѣмъ нужно было ярко, различіе нашихъ, моихъ съ Николаемъ Яковлевичемъ, взглядовъ на основные вопросы. Вспоминая свои отношенія съ Николаемъ Яковлевичемъ, я не могъ удержаться отъ того, чтобы не высказать то, что считалъ самымъ главнымъ въ нашемъ общеніи.

Съ совершеннымъ уваженіемъ Левъ Толстой.

Константинъ Яковлевичъ,

   Получилъ ваше письмо и часть сборника, посвященнаго памяти вашего брата. Вы совершенно вѣрно предположили, что то, что вы мнѣ посылаете, вызоветъ во мнѣ воспоминаніе о миломъ Николаѣ Яковлевичѣ. Это самое случилось. Я прочелъ присланное и нынче утромъ, дѣлая свою обычную утреннюю прогулку, не переставая думалъ о Николаѣ Яковлевичѣ. Постараюсь написать то, что думалъ.
   Не помню какъ, черезъ кого и при какихъ условіяхъ я познакомился съ Н. Я., но помню очень хорошо то, что съ первой же встрѣчи мы полюбили другъ друга. Для меня, кромѣ его учености, и, прямо скажу, несмотря на его ученость, Николай Яковлевичъ былъ дорогъ тѣмъ, что тѣ же вопросы, которые занимали меня, занимали и его, и что занимался онъ этими вопросами не какъ большинство ученыхъ, только для своей кафедры, а занимался ими и для себя, для своей души.
   Трудно ему было освобождаться отъ того суевѣрія науки, въ которомъ онъ выросъ и возмужалъ и въ служеніи которому пріобрѣлъ выдающійся мірской успѣхъ; по я видѣлъ, что его живая, искренняя и нравственная натура невольно, не переставая, дѣлала усилія для этого освобожденія. Внутреннимъ опытомъ извѣдавъ всю узость и, по-просту, глупость матеріалистическаго жизнепониманія, несовмѣстимаго ни съ какимъ нравственнымъ ученіемъ,-- Николай Яковлевичъ былъ неизбѣжно приведенъ къ признанію основой всего -- духовнаго начала, и -- въ вопросамъ объ отношеніи человѣка къ этому духовному началу, т. е. былъ приведенъ къ вопросамъ этики, которыми онъ и занимался послѣднее время все больше и больше.
   Въ сущности вышло то, что Н. Я. сложнымъ и длиннымъ путемъ философской, научной мысли былъ приведенъ къ тому простому положенію, признаваемому каждымъ, хотя бы и безграмотнымъ русскимъ крестьяниномъ, что жить надо для души, а что для того, чтобы жить для души, надо знать, что для этого нужно и чего не нужно дѣлать.
   Отношеніе Н. Я. къ дѣлу, по моему, было совершенно правильное, но, къ сожалѣнію, онъ никакъ не могъ освободиться отъ того, усвоеннаго имъ, какъ нѣчто нужное и цѣнное, научнаго балласта, который требовалъ своего использованія и, загромождая мысль, мѣшалъ ея свободному проявленію. Раздѣляя со всѣми "учеными" суевѣріе о томъ, что философія есть наука, устанавливающая основы всѣхъ, всѣхъ другихъ истинъ, Н. Я., не переставая устанавливать эти истины, строилъ одну теорію за другой, не приходя ни къ какому опредѣленному результату. Большая эрудиція и еще большая гибкость и изобрѣтательность его ума поощряли его къ этому. Главной же причиной безрезультатности этой работы было ложное, по моему мнѣнію, установившееся среди научныхъ философовъ, раздѣлявшееся и Н. Я., убѣжденіе, что религія есть не что иное, какъ вѣра, въ смыслѣ довѣрія тому, что утверждается тѣми или иными людьми, и что поэтому вѣра или религія не можетъ имѣть никакого значенія для философіи. Такъ что философія должна быть, если не враждебною, то совершенно независимою отъ религіи. Н. Я. вмѣстѣ со всѣми научными философами не видѣлъ того, что религія-вѣра, кромѣ того значенія догматовъ,-- установленія слѣпого довѣрія къ какому-либо писанію,-- въ которомъ она понимается теперь, имѣетъ еще другое, свое главное значеніе признанія и яснаго выраженія неопредѣлимыхъ, но всѣми сознаваемыхъ началъ (души и Бога), и что поэтому всѣ тѣ вопросы, которые такъ страстно занимаютъ научныхъ философовъ, и для разрѣшенія которыхъ строилось и строится безконечное количество теорій, взаимно противорѣчивыхъ и часто очень глупыхъ,-- что всѣ эти вопросы уже многіе вѣка тому назадъ разрѣшены религіей и разрѣшены такъ, что перерѣшать ихъ нѣтъ и не можетъ быть никакой надобности, ни возможности.
   Н. Я., какъ и всѣ его сотоварищи философы, не видѣлъ этого, не видѣлъ того, что религія, не въ смыслѣ тѣхъ извращеній, которымъ она вездѣ подвергалась и подвергается, а въ смыслѣ признанія и выраженія неопредѣлимыхъ, но всѣми сознаваемыхъ началъ (души и Бога),-- есть неизбѣжное условіе какого бы то ни было разумнаго, яснаго и плодотворнаго ученія о жизни (такого ученія, изъ котораго только и могутъ быть выведены твердыя начала нравственности), и что поэтому религія, въ ея истинномъ смыслѣ, не только не можетъ быть враждебна философіи, но что философія не можетъ быть наукой, если она не беретъ въ основу данныя, установленныя религіей.
   Какъ ни странно это можетъ показаться для людей, привыкшихъ считать религію чѣмъ-то неточнымъ, "нетучнымъ", фантастическимъ, нетвердымъ, науку же чѣмъ-то твердымъ, точнымъ неоспоримымъ, въ дѣлѣ философіи выходитъ какъ разъ наоборотъ.
   Религіозное пониманіе говоритъ: есть прежде всего и несомнѣннѣе всего извѣстное намъ неопредѣлимое нѣчто; нѣчто это есть наша душа и Богъ. Но именно потому, что мы знаемъ это прежде всего и несомнѣннѣе всего, мы уже никакъ не можемъ ничѣмъ опредѣлить этого, а вѣримъ тому, что это есть и что это -- основа всего; и на этой-то вѣрѣ мы и строимъ уже все наше дальнѣйшее ученіе. Религіозное пониманіе изъ всего того, что познаваемо человѣкомъ, выдѣляетъ то, что не подлежитъ опредѣленію, и говоритъ объ этомъ: "я не знаю". И такой пріемъ по отношенію къ тому, что не дано знать человѣку, составляетъ первое и необходимѣйшее условіе истиннаго знанія. Таковы ученія Зороастра, браминовъ, Будды, Лао-Тзе, Конфуція, Христа. Философское же пониманіе жизни, не видя различія или закрывая глаза на различія между познаніемъ внѣшнихъ явленій и познаніемъ души и Бога, считаетъ одинаково подлежащими разсудочнымъ и словеснымъ опредѣленіямъ химическія соединенія и -- сознаніе человѣкомъ своего "я", астрономическія наблюденія и вычисленія и -- признаніе начала жизни всего, смѣшивая опредѣляемое съ неопредѣляемымъ, познаваемое съ сознаваемымъ, не переставая строить фантастическія, отрицаемыя одна другою, теоріи за теоріями, стараясь опредѣлить неопредѣлимое. Таковы ученія о жизни Аристотелей, Платоновъ, Лейбницевъ, Локковъ, Гегелей, Спенсеровъ и многихъ и многихъ другихъ, имя же имъ легіонъ. Въ сущности же, всѣ эти ученія представляютъ изъ себя или пустыя разсужденія о томъ, что не подлежитъ разсужденію,-- разсужденія, которыя могутъ называться философистикой, но не философіей, не любомудріемъ, а любомудрствованіемъ, или плохія повторенія того, что по отношенію нравственныхъ законовъ выражено гораздо лучше въ религіозныхъ ученіяхъ.
   Да, какъ ни странно это моліетъ показаться людямъ, никогда не думавшимъ объ этомъ, пониманіе жизни какого бы то ни было язычника, признающаго необъяснимое начало всего, олицетворяемое имъ въ какомъ бы то ни было идолѣ,-- какъ бы неразумны ни были его понятія объ этомъ необъяснимомъ началѣ,-- такое пониманіе жизни все-таки несравненно выше жизнепониманія философа, не признающаго неопредѣлимыхъ основъ познанія. Религіозный язычникъ признаетъ нѣчто неопредѣлимое, вѣритъ, что оно есть и есть основа всего, и на этомъ неопредѣлимомъ, хорошо или дурно, строитъ свое пониманіе жизни, подчиняется этому неопредѣлимому и руководится имъ въ своихъ поступкахъ. Философъ же, пытаясь опредѣлить то, что опредѣляетъ все остальное и потому не можетъ быть опредѣлено, не имѣетъ никакого твердаго основаніи ни для построенія своего пониманія жизни, ни для руководства въ своихъ поступкахъ.
   Оно и не можетъ быть иначе, такъ какъ всякое знаніе есть установленіе отношеній между причинами и слѣдствіями, цѣпь же причинъ безконечна, и потому явно, что изслѣдованіе извѣстнаго ряда причинъ въ безконечной цѣпи не можетъ быть основой міросозерцанія.
   Какъ же быть? Гдѣ же взять ее? Разсужденіе, т. е. дѣятельность ума не даетъ такой основы. Нѣтъ ли у человѣка еще другого, кромѣ разсудочнаго, познанія? И отвѣтъ очевиденъ: такое, совсѣмъ особенное отъ разсудочнаго, независимое отъ безконечной цѣпи причинъ и послѣдствій, познаніе каждый знаетъ въ себѣ. Познаніе это есть сознаніе своего духовнаго "я".
   Когда человѣкъ непосредственно, самъ находитъ это независимое отъ цѣни причинъ и слѣдствій познаніе, онъ называетъ это сознаніемъ; когда же онъ находитъ это общее всѣмъ людямъ сознаніе въ религіозныхъ ученіяхъ, онъ называетъ это познаніе, въ отличіе отъ познанія разсудочнаго, вѣрою. Таковы всѣ вѣры, отъ древнѣйшихъ до новѣйшихъ. Сущность всѣхъ ихъ въ томъ, что, несмотря на тѣ, часто нелѣпыя, формы, которыя онѣ приняли въ своемъ извращеніи, онѣ все-таки даютъ воспринимающему ихъ такія независимыя отъ цѣпи причинъ и послѣдствій основы познанія, которыя однѣ только и даютъ возможность разумнаго міросозерцанія. Такъ что научный философъ, не признающій религіозныхъ основъ, неизбѣжно поставленъ въ необходимость, вращаясь въ безконечной цѣпи причинъ, отыскивать воображаемую и невозможную причину всѣхъ причинъ. Религіозный же человѣкъ сознаетъ эту причину всѣхъ причинъ, вѣритъ въ нее, и, вслѣдствіе этого, имѣетъ твердое пониманіе жизни и такое же твердое руководство для своихъ поступковъ. Научный же философъ не имѣетъ и не можетъ имѣть ни того, ни другого.
   На дняхъ ученый профессоръ объяснялъ мнѣ, какъ теперь уже всѣ душевныя свойства сведены къ механическимъ причинамъ,-- "еще только сознаніе не совсѣмъ объяснено", говорилъ съ поразительной наивностью ученый профессоръ. "Мы знаемъ ужъ всю машину, только еще не совсѣмъ знаемъ, чѣмъ и какъ она приводится въ движеніе". Удивительно! Не сведено еще къ механическимъ процессамъ только (очень хорошо это "только") сознаніе. Не сведено еще, но профессоръ, очевидно, увѣренъ, что вотъ-вотъ на-дняхъ получится свѣдѣніе о томъ, что какой-нибудь профессоръ Шмитъ изъ Берлина или Оксенбергъ изъ Франкфурта открылъ механическую причину сознанія, т. е. Бога въ душѣ человѣка. Развѣ не очевидно, что старушка, вѣрующая въ матушку казанскую Царицу небесную, не только нравственно, но умственно несравненно выше этого ученаго профессора?
   Извините меня, Константинъ Яковлевичъ, что я такъ постарчески разболтался. Въ оправданіе могу сказать только то, что предметъ этотъ, а именно ложное понятіе о значеніи религіи, столь распространенное среди нашего такъ называемаго образованнаго общества, всегда занималъ меня, занимаетъ и теперь, занималъ и тогда, когда мы дружили съ Николаемъ Яковлевичемъ. Помню, что я указалъ ему на это его, по моему мнѣнію, раздѣляемое и всѣми людьми науки, ложное пониманіе значенія религіи. Не помню, въ какой именно формѣ я высказывалъ ему эти мысли,-- вѣроятно, не въ той, въ которой я высказываю ихъ теперь, но помню, что высказывалъ ему ихъ, и что онъ болѣе или менѣе соглашался со мной.
   Думаю, что мы съ Николаемъ Яковлевичемъ, хотя и по разнымъ радіусамъ, но оба шли къ тому одному центру, который соединяетъ всѣхъ и, что мы оба сознавали это, и потому наши дружескія отношенія никогда не прерывались. И я радъ случаю съ искренней любовью вспомнить объ этомъ не только умственно даровитомъ, но что дороже всего, сердечно добромъ и искреннемъ человѣкѣ.

Левъ Толстой.

   18 сентября 1910 г.
   Кочеты.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru