Толстовство
Ясная Поляна. Выпуск 9-10

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Декабрь 1989 - апрель 1990.

РЕЛИГИОЗНО-ОБЩЕСТВЕННЫЙ

ЖУРНАЛ

ЯСНАЯ ПОЛЯНА

NN 9 - 10

Декабрь 1989 - апрель 1990

РИГА

[]

- 1 -

   л. толстой:
  
   "Жизнь есть движение, а потому и благо жизни не есть известное состояние, а известное направление движения.
   Направление, дающее благо человеку, есть направление на служение не себе, а Богу".
  

х х х

  
   "Мгновение - только мгновение: человеку кажется так неважно мгновение, что он пропускает его, а только в этом мгновении и вся его жизнь, только в этом мгновении он мог сделать то усилие, которым берется царство Божие внутри и вне себя."
  

х х х

  
   "Добро есть служение Богу, сопровождаемое всегда только жертвой, тратой своей животной жизни, как свет сопровождается всегда тратой горючего материала.
   Удержать для себя одного может желать человек только дурное. Чем ближе то, что делает или испытывает человек к истинному благу, тем естественнее желание поделиться этим благом с другими."
  

х х х

  
   "То самое, что огорчает нас и кажется нам, что мешает нам исполнять наше дело жизни, и есть наше дело жизни. Тебя мучает: бедность, болезнь, клевета, унижение - стоит тебе только пожалеть себя и ты почувствоваешь себя несчастнейшим из несчастных. И стоит только понять тебе, что твое дело жизни, которое ты призван делать, состоит именно в том, чтобы в бедности, болезни, унижении прожить наилучшим образом - и тотчас же вместо уныния и отчаяния ты почувствуешь бодрость и уверенность.
  

- 2 -

  

ОТ РЕДАКЦИИ

  
   Первый же выпуск нашего журнала мы начали выражением согласия со Львом Толстым в его протесте против превращения его взглядов, мыслей, идей, его мировоззрения в ограниченную систему законов и догм. Толстой повторял, что никакого его - отдельного, особенного - учения не было и нет; есть одно вечное, всеобщее учение - учение истины - и люди лишь пытаются выразить свое понимание этого учения кто как может, кто как умеет, наиболее ясным каждому из них образом.
   Не то важно, чтобы запомнить и повторить какие-либо идеи и определения, но важно самим пережить, прочувствовать, ощутить в глубинах своей души рождение нового, светлого, любящего, и радость от встречи на этом пути.
   Журнал не предлагает читателям какой-либо стройной философской или религиозной системы - он не ставит перед собой подобной цели. В то же время на наших страницах появлялись мысли таких, внешне казалось бы, разных людей, как Мартин Лютер Кинг, Махатма Ганди, Мать Тереза. Мы не искали различий, мы не пытались и соединять искусственно их традиции, мы лишь брали то вечно живое в каждом из нас, что близко и понятно может быть всем.
   Не системы - а жизнь в каждом своем проявлении; не начетничество, не стремление поучать - а желание делиться тем добрым и светлым, что у кого есть, - в этом нам видится характер движения, которое со временем получило название толстовства.
   И вот, что писали в разное время участники этого движения.
   СЕРГЕЙ ПОПОВ /статья "Лев Толстой", 1923 г./
   "...Говоря о религиозно-философском мировоззрении Толстого, нельзя закреплять все, разновременно высказанное им, как нечто догматически непреложное и окончательное, - это значило бы нарушить самое ценное в его мировоззрении - его непрестанное движение ко все большей и большей уясненности. Он шел все вперед и вперед и, подобно дереву, пускающему все новые и новые побеги, заменял свои прежние мысли новыми, и эти новые мысли еще новыми, более ясными и простыми. Наша любовь ко Льву Николаевичу и к его великим трудам, я думаю, должна заключаться не в том, чтобы каждую, даже недосказанную им мысль закреплять как нечто окончательное и догматически непререкаемое, но напротив того - в том, чтобы неуклонно идти все дальше и дальше по пути уяснения и, главное, обоснования тех истин, которые и Лев Николаевич, и другие искатели истины стремились как можно ярче и доказательнее выразить".
  

- 3 -

  
   Е.Ф.ШЕРШЕНЕВА-СТРАХОВА /Воспоминания о Вегетарианском обществе/:
   "Людям, хорошо и глубоко понимающим взгляды Л.Н.Толстого, чуждо было выделение людей, сочувствующих этими взглядам, в группу сектанства... Кого же из людей любящих, изучающих, интересующихся, меньше или больше понимающих, меньше или больше сочувствующих его воззрениям тогда или теперь можно назвать последователями Толстого?... Мы тогда чувствовали и понимали, как могли, направление мыслей Льва Николаевича через его статьи, письма, дневники и художественные произведения. Понимание Толстого давало нам направление, силы и желание быть внутренне чище, правдивее, добрее, нужнее людям. Мы чувствовала и знали в людях ту же способность любви друг к другу, что знали в себе... Не формально, но страстно искали путей жизни, искали правду, самих себя. Анализировали, сомневались, спорили, часто мучились в неведении, но честно стремились жить, не для своего личного материального благополучия, а для помощи другим людям, желали жить своим трудом, никому не быть обузой, не участвовать в насилии. На этой основе образовалась деятельность Вегетарианского общества в работе с сыпозно-тифозными, с голодающими детских очагах при Вегетарианской столовой, просветительной работе с безграмотными. Люди организовывали артели и коммуны, по убеждениям отказывались от воинской повинности. Людей, стремящихся к нравственной жизни, не мог удовлетворить ни догматизм, ни узаконенное ограничение, тормозящее развитие живой человеческой мысли.
   Одни садились за отказ от воинской повинности в тюрьмы, другие навещали их в тюрьмах, помогали их семьям.
   Ганди говорил, что "ненасилие является высшей точкой мужества". Герцен говорил, что из свинцовых инстинктов не может получиться золотого поведения. И наша молодежь, и наши старики считали, что добро по Христу, по Толстому и по пониманию других мудрых людей не должно быть условным, т. е. не должно ждать каких-то благоприятных, условий именно потому, что оно - сила самостоятельная и всепобежденная. Мы считали, что величие человека в умении отличить истинное от ложного в признанном, узаконенном. Мы были убеждены, что борьба с узостью, зазнайством, лицемерием, культом нужна всегда и во все времена, какие бы клички люди ни носили; мы знали, что любое высокое мировоззрение люди прямолинейные, ограниченные, способны опошлить... Нам понятно было то, что "живы люди любовью друг к другу" и то, что не следует делать другому того, что сам себе не желаешь. Кажется мне, что не ошибусь, если скажу, что большинству из людей нашего круга это было всего понятней и всего дороже".
  
   ОЛЬГА БИРЮКОВА /из письма к канадским духоборцам по случаю 50-летней годовщины со дня смерти Л.Толстого. 1960 г. Женева/
   "...Он нашел эту истину в простой известной фразе, но еще далеко не проникшей в сознание людей: "люби ближнего, как самого себя". И он старался во всем своем творчестве пробуждать в людях эту способность понимать друг друга и уметь чувствовать за всякое другое существо его желание быть счастливым, считая это единственным сродством установления мира и счастья на земле.
   Единомышленниками Льва Толстого могут просто считаться все искренние, мужественные люди, которые слушают свое сердце и разум. Искренность же всегда ведет к религиозности, - как Толстой и мы понимаем ее, т. е. к желанию счастья для всех и к деятельности в этом направлении.
  

- 4 -

  
   Конечно, Толстой своим словом вливал во многие сердца энергию, поддержку, он пробудил многих и подтолкнул на этот путь искренности, заставил многих изменить свою жизнь. Это просто люди, принадлежавшие к общему светлому течению, проходящему через века, во всех странах, люди с пробудившимся религиозным сознанием или в виде больших личностей, как Ганди в Индии, Кагава в Японии, теперь - Данило Дольчи в Италии, какими были многие из духоборов, а также и многие совсем безызвестные лица, которые как искры появлялись там, где тьма жизни была особенно густа... как, например, один старичок из Самарской губернии /рассказывает моя мать в своих воспоминаниях/, во время эпидемии холеры добровольно с бесстрашием он ходил за больными, обмывал их и, главное умел сказать каждому такое слово, которое тушило в нем тоску и отчаяние и облегчало ему смерть. Конечно и его скоро скосила холера...
   Толстой не любил, чтоб его личность окружали почетом, он просил не праздновать его юбилеев. Это, конечно, не мешает нам выразить ему нашу любовь в эти дни 50-летия со дня его смерти. Но Толстому было бы наверное особенно ценно, если бы в память его поддержали как-нибудь движением те течения борьбы со злом ненасилием, какие продолжаются теперь во многих странах мира и которые обязаны во многом своим возникновением Л.Н.Толстому".
  

- 5 -

Л.ТОЛСТОЙ

СУРАТСКАЯ КОФЕЙНЯ

(По Бернардену де-Сен-Пьеру)

(отрывок)

  
   /В рассказе речь шла о том, как в кофейной города Сурата люди различных национальностей спорят о том, чья вера лучше. Наконец они обратились к китайцу, конфуцианцу, чтобы и он высказал свое мнение/
  

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

  
  
   - Господа, - сказал он, - мне кажется, что самолюбие людей более всего другого мешает их согласию и делу веры. Если вы потрудитесь меня выслушать, я объясню вам это примером.
   Я выехал из Китая в Сурат на английском пароходе, обошедшем вокруг света. По пути мы пристали к восточному берегу острова Суматры, чтобы набрать воды. В полдень мы сошли на землю и сели на берегу моря в тени кокосовых пальм, недалеко от деревни жителей острова. Нас сидело несколько человек из различных земель.
   Пока мы сидели, к над подошел слепой.
   Человек этот ослеп, как мы узнали после, оттого, что слишком долго и упорно смотрел на солнце. А смотрел он так долго и упорно на солнце потому, что захотел понять, что такое солнце. Он хотел это узнать, чтобы завладеть светом солнца.
   Бился он долго, пускал в дело все науки, хотелось ему захватить несколько лучей солнца, поймать их и закупорить в бутылку.
   Долго он бился и все смотрел на солнце и ничего не мог сделать, а сделалось с ним только то, что от солнца у него заболели глаза и он ослеп.
   Тогда он сказал себе:
   - Свет солнечный не жидкость, потому что если бы он был жидкостью, то можно было бы переливать его, и он колебался бы от ветра, как вода. Свет солнечный тоже не огонь, петому что, если бы это был огонь, он бы тух в воде. Свет тоже не дух, потому что он виден, и не тело, потому что нельзя им двигать. А так как свет солнечный не жидкость, не твердое, не дух, не тело, то свет солнечный - ничто.
   Так он рассудил и в одно время оттого, что все смотрел на солнце и все думал о нем, потерял и зрение, и разум.
   Когда же он стал совсем слеп, тогда уже совершение уверился в том,
  

- 6 -

   что солнца нет.
   С этим слепцом подошел и его раб. Он посадил своего господина в тень кокосового дерева, поднял с земли кокосовый орех и стал из него делать ночник. Он сделал светильню из волокна кокосового, выжал из ореха масло в скорлупу и обмакнул в него светильню.
   Пока раб делал свой ночник, слепой, вдохнув, сказал ему:
   - Ну, что, раб, правду я тебе сказал, что нет солнца? Видишь, как темно. А говорят - солнце... Да что такое солнце?
   - А не знаю я, что такое солнце, - сказал раб. - Мне нет до него дела. А вот свет знаю. Вот я сделал ночник, мне будет светло, и тебе могу им службу оказать, и все найти в своем шалаше.
   И раб взял в руку свою скорлупу. - Вот, говорит, мое солнце.
   Тут же сидел хромой с костылем. Он услыхал это и засмеялся.
   - Ты, видно, от рождения слеп, - сказал он слепому, - что не знаешь, что такое солнце. Я тебе скажу, что оно такое: солнце - огненный шар, и шар этот каждый день выходит из мopя и каждый вечер садится в горах нашего острова; это мы все видим, и ты бы видел, если бы был зрячий.
   Рыбак, сидевший тут же, услыхал эти слова и сказал хромому:
   - И видно же, что ты нигде не был дальше твоего острова. Если бы ты был не хром да поездил бы по морю, ты бы знал, что солнце садится не в горах нашего острова, а как выходит из моря, так вечером опять садится в море. Я говорю верно, потому, что каждый день вижу это своими глазами.
   Услыхал это индиец.
   - Удивляюсь, - сказал он, - как может умный человек говорить такие глупости. Разве можно, чтобы огненный шар спускался в воду и не потухал? Солнце вовсе не огненный шар, а солнце - Божество. Божество это ездит на колеснице по небу вокруг золотой горы. Бывает, что злые змеи нападают и проглатывают его, и тогда делается темно. Но жрецы наши молятся о том, чтобы Божество освободилось, и тогда оно освобождается. Только такие невежественные люди, как вы, никогда не ездившие дальше своего острова, могут воображать, что солнце светит только на их остров.
   Тогда заговорил бывший тут же хозяин египетского судна.
   - Нет, - сказал он, - и это неправда, солнце не божество и не ходит только вокруг Индии и ее золотой горы. Я много плавал и по Черному морю, и по берегам Аравии, был и на Мадагаскаре, и на Филиппинских островах, - солнце освещает все земли, а не одну Индию, оно не ходит кругом одной горы, но оно встает у островов Японии, и потому и острова те называются Япен, то есть на их языке - рождение солнца, и садится оно далеко, далеко на западе, за островами Англии. Я это хорошо знаю, потому что и сам видел много и слышал много от деда. А дед мой плавал до самых краев моря.
   Он хотел еще говорить, но английский матрос нашего корабля перебил его.
   - Нет земли, кроме Англии, - сказал он, - где бы лучше знали о том, как ходит солнце. Солнце, мы все это знаем в Англии, нигде не встает и нигде не ложится. А оно ходит беспрестанно вокруг земли. Мы это хорошо знаем, потому что сами вот только что обошли вокруг земли и нигде не натолкнулись на солнце. Везде оно так же, как здесь, утром показывается и вечером скрывается.
   И англичанин взял палку, начертил на песке круг и стал толковать, как ходит солнце по небу вокруг земли. Но он не
  

- 7 -

   сумел растолковать хорошо и, показав на кормчего своего корабля, сказал:
   - Он, впрочем, более меня учен и лучше вам все это растолкует.
   Кормчий был человек разумный и слушал разговор молча, пока его не спросили. Но теперь, когда все обратились к нему, он начал говорить и сказал:
   - Все вы обманываете друг друга и сами обманываетесь. Солнце не вертится вокруг земли, а земля вертится вокруг солнца и сама еще вертится, поворачивая к солнцу в продолжение двадцати четырех часов и Японию, и Филиппинские острова, и Суматру, на которой мы сидим, и Африку, и Европу, и Азию, и множество еще других земель. Солнце светит не для одной горы, не для одного острова, не для одного моря и даже не для одной земли, а для многих таких же планет, как и земля. Все это каждый из вас мог бы понять, если бы смотрел вверх на небо, а не себе под ноги и не думал бы, что солнце светит только для одного него или для одной его родины.
   Так сказал мудрый кормчий, много ездивший по свету и много смотревший вверх на небо.
   - Да, заблуждения и несогласия людей в вере - от самолюбия, - продолжал китаец, ученик Конфуция. - Что с солнцем, то же и с богом. Каждому человеку хочется, чтобы у него был свой особенный бог или, по крайней мере, бог его родной земли. Каждый народ хочет заключить в своем храме того, кого не может объять весь мир. И может ли какой храм сравниться с тем, который сам бог построил для того, чтобы соединить в нем всех людей в одно исповедание и одну веру?
   Все человеческие храмы сделаны по образцу этого храма - мира Божия. Во всех храмах есть купели, есть своды, светильники, образа, надписи, книги законов, жертвы, алтари и жрецы. В каком же храме есть такая купель, как океан, такой свод, каков свод небесный, такие светильники, каковы солнце, луна и звезды, такие образа, каковы живые, любящие, помогающие друг другу люди? Где надписи о благости бога, столь же понятные, как те благодеяния, которые повсюду рассеяны богом для счастия людей? Где такая книга закона, столь ясная каждому, как та, которая написана в его сердце? Где жертвы, подобные тем жертвам самоотречения, которые любящие люди приносят своим ближним? И где алтарь, подобный сердцу доброго человека, на котором сам бог принимает жертву?
   Чем выше будет понимать человек бога, тем лучше он будет знать его. А чем лучше будет знать он бога, тем больше будет приближаться к нему, подражать его благости, милосердию и любви к людям.
   И потому пусть тот, который видит весь свет солнца, наполняющий мир, пусть тот не осуждает и не презирает того суеверного человека, который в своем идоле видит только один луч того же света, пусть не презирает и того неверующего, который ослеп и вовсе не видит света.
   Так сказал китаец, ученик Конфуция, и все бывшие в кофейной замолчали и не спорили больше о том, чья вера лучше.
  

- 8 -

  

ПИТЕР БРУК

  

"Я НЕ КОЛЛЕКЦИОНЕР"

/из интервью журналу "Огонёк", N 47, 1983/

  
   - Вы верующий?
   - Перед тем, как ответить на этот вопрос, нужно сначала точно договориться, что мы будем подразумевать под словом "вера".
   Любая религия, на мой взгляд, возникнув в результате очень сильных и чистых побуждений, быстро деградирует.
   Есть истории о человеке, который однажды настолько глубоко испытал чувство сострадания ко всему человечеству, что у него потекли слезы. То, что творилось внутри него, вдруг вырвалось наружу. И когда он плакал, его чувство было очень глубоким и чистым. Но слезы стекали по лицу на землю и превращались в драгоценные камни. Восхищенный их красотой, человек начал собирать их, и из застывших слез у него получилась коллекция. Невероятной красоты. Но она уже не имела непосредственного отношения к той реальности, которую он пережил.
   Нечто подобное в конечном итоге происходит и с возникшей религией.
   Дня меня вера - это переживание некоей реальности, а не застывшая слеза.
   В этом мире человек - крошечное создание, знания которого о самом себе и о мире вокруг него очень ограничены. Нам даны два измерения - пространство и время. Но не так давно ученые заверили нас, что реальность не умещается в данные нам измерения. Они математически доказали то, что благодаря интуиции человек чувствовал в течение тысячелетий: мир не такой, каким он предстает нам. Именно этот опыт, опыт переживания реальности, которая не умещается в данные нам измерения - пространство и время - лежит, по-моему в основе всех видов искусств и религий.
   В ортодоксальной религии есть молитва, которая совершается без слов и без образов в полной внутренней тишине. Она - живой опыт переживания того, что невидимо и находится вне нашего понимания.
   Одно из самых сильных чувств, пережитых мной и заставивших меня преклониться перед жизнью, это чувство, что реальность намного превосходит формы, в которых мы понимаем ее. Поиск "окна", поиск пути к нему, иначе говоря, стремление быть открытыми для познания этой реальности и прозреть принято называть религиозным стремлением. В этом смысле я - человек верующий.
   Но если под словом "вера" подразумевать прежде всего формы религии: церемонии, догмы, метод рассуждения, - то в этом смысле она для меня - слезы, ставшие драгоценными камнями. А я не коллекционер.
  
  

- 9 -

  

Ю. ВЛАДЕВ

  

ОРИЕНТИРЫ

  
   Эти заметки начали появляться у меня приблизительно с 1970 года /вместо дневника/. Это отголоски общения и разговоров с разными людьми, чтения книг, мои краткие из них выводы-заключения, а также собственные "открытия" того, что уже было мне знакомо, но еще не стало родственным, и отрицание противоположного, Так что моими ориентирами являются не сами по себе эти заметки, а то, чем они вызваны, то, чем окрашены эти отклики на важные и, казалось бы, мелкие явления жизни, А заметки - это, скорее, выражение реакции на ориентиры и попытки определить самочувствие, когда направление пути стало осознанным.
  
   Сомнения или дают новые доказательства истине, или требуют отказаться от старых воззрений ради того, что более соответствует идеалу. Сомнения - признак здоровья, ибо время от времени спрашивают, в том ли направлении идешь.

------

   Каждый пишет свою жизнь неповторимо без черновика. И страшно попортить единственный чистый листок. Чем меньше остается места для письма, тем увереннее должен быть почерк.

------

   Если бы нужен был эпиграф к моим записям, я воспользовался бы словами Нильса Бора: "Каждое высказанное мною суждение надо понимать не как утверждение, а как вопрос".

------

   Каждый день нашей жизни включает в себя многовековую проблему. Она всегда та же. Ежедневно мы свободны выбирать: наливать в чашу яд для кого-то или разделить с осужденным эту чашу, распинать кого-то или подставить плечо под крест, подбросить под ере-
  

- 10 -

  
   тика горящее полено или взойти с ним на костер, втолкнуть в газовую камеру кого-то или самому войти в нее. Люди помнят и чтут имена подвижников, но прочно забыли, кто налил яд, вбил гвоздя, поджег костер, втолкнул в камеру. Уже одно это подсказывает выбор, указывая ритм жизни.
   Любовь награждает крыльями только того, кто преодолел тяжесть тела и освободился от груза корысти.

------

   Когда удается рассмотреть себя со стороны, то разрушаются иллюзии о себе и становится явным свой эгоизм. Это помогает осознать нравственный долг перед собой и окружающими. Истинное освобождение от всяческих тягот /главное - от страха/ всегда связано, прежде всего, с освобождением от собственного эгоизма.

------

   Как ствол, ветви, листья, плоды имеют один корень, так жизнь, разум, совесть, любовь имеют один источник.

------

   Любить - значит понимать. Сочувственную любовь от деспотической выборочной отличает понимание, а потому - жалость даже к обидчику.

------

   Все словесные определения духовного внечувственного мира бессмысленны. Только музыке и поэзии позволительно это. Но и здесь определения не прямые, а косвенные - через образы.

------

   Ясно, хоть и непостижимо, связаны между собой люди - живые, умершие и еще не родившиеся. Одна и та же Душа во всех, которая - вне времени.

------

   Добро с куликами, любовь с ненавистью... Все равно, что признать словоблудие мудростью или огонь мокрым.

------

   Признак мудрости - по-детски непосредственное доверие великому суду жизни, единственному чуду в мире, потому
  

- 11 -

  
   что нет в пространстве вселенной такой точки, которая находилась бы вне жизни. Наш - человеческий - эгоизм ограничивает наше знание этого чуда. Умиляет доверив животных к жизни. А человеку приходится выдавливать страх из себя, как заразную болезнь. Унизительно.

------

   К людям, прощающим обиды с отвечающим доброжелательством на враждебность, в конце концов начинают относиться без боязни, а значит с добром и уважением. Безобидное отношение к детям вызывается, очевидно, и их беспомощностью, их естественной подчиненностью закону непротивления злу насилием.

------

   Раньше ловил себя на желании сказать людям что-то нужное, сказать так хорошо, чтобы остаться в их памяти. Это наивное тщеславие мешало самому прежде открыть, увидеть, понять что-либо нужное и новое. Кроме того, нужное всегда является общим достоянием. На истину не может быть чьей-то монополии. Всевозможные монополии устанавливаются на всевозможную ложь.

------

   Чувства нужны для сочувствия, знания для сознания, бытие для событий. Иначе все это - ненужный архив ощущений, памяти, физиологии.

------

   Пребывание людей в условиях порабощения естественно отражается на всех их общественной деятельности. Насилие стремится выглядеть прилично и накладывает косметику на труп этических связей в обществе. Издается множество книг и журналов, функционируют театры, коллективы самостоятельности, создаются всевозможные общественные организации. За всей этой декорацией скрывается /тщательно скрывается/ кладбище...
   Каждый, - говорит Толстой, - есть дробь, числитель которой - его действительная суть, а знаменатель - мнение о себе. Это вполне относится и к группам людей, всяким обществам, клубам, партиям, ассоциациям, союзам. Преувеличенное самомнение в этом случае является признаком не просто смешной и безобидной глупости, а завуалированной и вредоносной для окружающих корысти.
  

- 12 -

  
   Часто люди сами предлагают себя насилию в качестве средства. Это тоска слуги по хозяину, по "порядку". И невдомек, что очередной хозяин поддерживает не порядок, а страх между людьми, и заботится не общим благоденствием, а собственной безопасности, порядок достигается не страхом, а свободой выбора, ответственностью за выбор. Насилие же, навязывая тот или иной режимный порядок, старается лишить людей свободы выбора, то есть ответственности за свои поступки перед совестью.

------

   Убить живое существо - убить что-то в себе, Убийство всегда в какой-то мере и самоубийство.

------

   Птицу ввысь поднимают усилия крыльев, человека - усилия любви и мысли. И тем выше, чем менее эти два крыла отягчены соблазнами и суевериями, привязывающими человека к кормушке.

------

   Принуждать детей принять свое подобие - деспотизм, обесценивающий жизнь детей. Родители и учителя порой забывают, что подобие указывает на ненужность, что каждый человек - явление исключительное, небывалое, то есть самостоятельное.

------

   Умный не тот, кто не делает глупости, глупый тот, кто за них держится.

------

   Во множестве религиозных учений истина схожа, ложь различна. Каждое из учений истинно, то есть жизненно, постольку, поскольку выражает свойства человеческой души. Если так, то суд следует предоставить времени, а не враждовать между собой. Насильническая борьба характерна для тех, кто угнетая других и обманывая себя, стремится обмануть и изменить естественный ход событий. Враждебность является признаком ложной позиции. Истина неизменно благожелательна даже к заблуждающимся, ибо в надежде своей доверяет людям.

------

   Обижаться на других - себе в ущерб. Обидеть по-настоящему может человек только сам себя, когда злится на кого-то из людей и этим отторгается от всеединства мира. Так что обижаться на
  

- 13 -

  
   других - себя обижать.

------

   Надо твердо помнить, что в рай дубиной не гонят. Дубина не может служить добру, будучи явным признаком зла. Любовь бесстрашна и потому никогда не прибегает к насилию, зло трусливо и поэтому всегда хватается за дубину. "Добро с кулаками, любовь с клыками" - так маскируется зло, но только слепцы дают ему себя обмануть.

------

   Вряд ли сыщется человек, не испытавший душевных и физических страданий. Люди - постольку люди испытывали боль страданий, что одно дает возможность сочувствовать, сострадать. Не испытав страданий, нельзя стать религиозным человеком. В зависимости от своей религиозности, мы по-разному относимся к своей и чужой боли. И в зависимости от глубины испытанных страданий по-разному воспринимаем религиозную этику.

------

   В отношении к внешнему миру главное - внутренняя моральная установка. Есть хорошая сказка. Мать-енотиха послала малышку-енота к пруду принести воды. Тот возвратился без воды и перепуганный: "Не пойду к пруду! В нем страшилище. Злое, мерзко кривляется, а палка у него больше моей". Мама отправила малыша обратно, посоветовав не брать палки и улыбнуться страшилищу. На этот раз енот пришел радостный: "Мама, мы с ним сдружились! Увидеть в другом себя мешает эгоистический страх.

------

   Если вдуматься в сущность насилия - в любом его виде, в любом проявлении, - то станет ясно, что оно является завуалированным, косвенным каннибализмом. Осужденное людьми как орудие прямого каннибализма, насилие теперь напяливает на себя обличье активного добра, но от этого не перестает быть по сути своей трусливым и невежественным каннибализмом. Прежде откровенный, эгоизм стал теперь более скрытым, хитрым и изворотливым, применяя более изощренные методы, но, по существу, с той же целью - пользоваться другими людьми как средством своей сытости и безопасности. Как обсыпанный мукой волк в сказке о семерых козлятах.

------

   Результатом "добра с дубиной" всегда оказываются результатами дубины без добра. Как бочка меда с ложкой дегтя.
  

- 14 -

  
   Свет и тьма, добро и зло, жизнь и смерть - великая проблема, таящая в себе смысл нашего существования. Суетно хочется преодолеть относительность этих понятий, разрушить их взаимозависимость. Но нет жизни без соседствующей смерти. Не будь зла, нам и не вздумалось бы философствовать о добре. Чем кромешнее тьма, тем явственней определение света. Ничто так тесно не связано, как начало и конец. Таковы противоположные границы нашего условного мира. А что в безусловном, где нет белого и черного?.. Трудно смотреть на солнце, дающее планете жизнь.

------

   Духовная спячка - основное препятствие развития человека. Она подменяет жизнь её суррогатами - деспотизмом и холуйством вместо общения, нигилизмом и фанатизмом вместо познания. А в таких условиях отсутствует нравственный выбор. При этом, понятно, нет надобности и в свободе воли, которая присуща духовности.

------

   Иногда приходится слышать от какой-нибудь женщины, с умилением, глядящей на сынишку-несмышленыша: "Рощу солдата..." Это все равно, что корова, вылизывающая телка, сказала бы, если бы говорила: "Рощу на мясо..." Нет, даже животному такое не свойственно. Обидно за людей.

------

   "По делам их узнаете их" - хороший метод познания. Человек в этом мире - это дела его или его воздержание от дел, что бывает не менее важно. Можно сказать так: по средствам их, узнаете цель их. Средства и цель - синонимы по качеству. Средства и цель - единое, нерасторжимое целое. Средства, являя собой воплощение, осуществление цели, всегда служат ее полномочными представителями, - это цель в действии.

------

   Степень нашей ответственности за свое отношение к окружающему, указывает на степень нашей внутренней свободы. Люди, уходящие от ответственности за свой выбор, тем самым лишают себя естественного человеческого самочувствия. Свобода - нелегкая ноша, но без нее разумному человеку во сто крат тяжелее. В любом случае надежда на легкую безумную жизнь - иллюзия.

------

   Самолюбие толкает человека попеременно в две одинаково ложные крайности - то в гордыню, то в унижение. Чтобы увидеть себя действительным, то есть со стороны, надо отбросить самолюбие.
  

- 15 -

  
   У Толстого есть слова о согнутой палке, которую, чтобы выпрямить, надо согнуть в другую сторону, Речь шла, кажется, об идеале. Этот же образ хорошо показывает и значение страданий для человека. Страдания выравнивают нас, согнутых страхом и слепотой в телесном благополучии, перегибая на время в обратную сторону. Страдания очищают в нас место для настоящей радости. Они - непременное условие познания истины.

------

   Скорее всего, если объективно, реальный мир не плохой и не хороший; не злой и не добрый, не черный и не белый. Он - сам по себе - никакой, как бесцветные детские картинки для раскрашивания. Мы сами окрашиваем собой наш мир и своим настроением, отношением к нему делаем его прекрасным или постылым, удивительным и каждый день неожиданным или привычным и скучным. Глядя на мир, хорошо бы помнить, что смотримся в зеркало и видим себя.

/Продолжение следует/

  
  
   ИЗ ПОЧТЫ "ЯП"
  
   "...Здесь, в деревне, чистый воздух вода из колодца, нужная людям работа - всё это хорошо. Но журнал здесь еще нужнее. Кругом сталкиваешься с пьянством. Насилие считается здесь нормальным. Мысли о ненасилии, даже слова о ненападении о недопустимости насилия над слабым вызывают часто недоумение. Но это все не потому, что люди здесь злы изначально. Просто они живут как все - как принято - и даже не знают, что может быть другая жизнь..."

Дмитрий Григорьев

Новгородская область.

  

- 16 -

  
   "Совсем давно Тит Ливий сказал: "Дикий народ не признает жизни без войны". Прошли столетия, а мы так и остались дикими, правда, война имеет у нас другой характер, каждый воюет против другого, убивая его всякими средствами: камнем, словом и ... согласием на казнь. Теперь смертная казнь стала приносить людям даже какое-то удовлетворение: в большинстве случаев ее воспринимают аплодисментами. Радость от чужой смерти!
   Боже, неужели к этому должны были прийти люди?!
   Что осталось в нас гуманного? Разве только те слова, которые мы говорим, мы, любящие все человечество, делающие мира всем, /правда, кроме врагов/. Но врагов у нас оказывается очень много - каждый из-за спины показывает кулак.
   А борьба за мир с поднятым мечом, с танками, грохочущими по Красной площади!...
   Кто-то должен первым порвать это деление на своих и врагов. Ведь Бог создал нас всех братьями..."

Елена Карамышева

г. Новосибирск

  
   "...Недавно по телевизору, мимоходом, в гостях, видел визит и выступление известного испанского тореадора. Мерзко, гадко, больно и обидно все это видеть. Бык - прекрасное, благородное, могучее животное. И так жалко видеть его гибель..."

Марк Казаков

г. Москва

  
   "... Раньше я, как и большинство людей, считал, что без мяса человеку жить нельзя, и убийство животных - это такая же необходимость, как поглощение кислорода. И хотя сам я даже кролика не мог убить, но ел мясо и получал от этого удовольствие.
   Когда же я понял, что мясо - это вовсе не необходимость, а только один из тех многочисленных развратов, которых наизобретало человечество за свою длинную историю, и для этого ежечасно, ежеминутно убиваются тысячи и тысячи живых существ - наших меньших братьев - то я больше ни одного дня не мог есть мясо и мне стал противен вид его и запах.
   Некоторые вегетарианствуют из соображений здорового образа жизни. Что ж, тоже неплохо, но я не стал бы есть мясо даже если бы было известно, что оно очень полезно для здоровья. Однако, я нисколько не осуждаю мясоедов. Просто люди пока не понимают - вот и все. Может быть завтра у кого-то произойдет такой же душевный переворот... Просвещать же людей надо обязательно..."

Дмитрий Иванютенко

г. Новосибирск.

  

- 17 -

  
   РЕДАКЦИЯ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОС
  
   ВЕГЕТАРИАНСТВО. ПОЧЕМУ?
  
   В каждом выпуске нашего журнала мы в той или иной мере касались темы мясоедения и вегетарианства, получая самый живой отклик читателей. Однако пришло время ответить и на многочисленные вопросы и более ясно, более полно выразить, почему мы все же определенно приходили и приходим к такому выбору.
   У очень многих людей до сих пор бытует невежественное, суеверное представление, что "без мяса невозможно", что "вся сила от мяса" и тому подобное. А в условиях дефицита эти представления нередко выражаются даже в форме своеобразного болезненного культа, когда лучшие силы, ум, изобретательность и значительное время приносятся в жертву ради того, чтобы раздобыть желаемое. Дело доходит до печальных курьёзов. К примеру, когда несколько лет назад в центре Риги горел дом, и с верхних этажей по пожарным лестницам выносили людей - естественно, каждый старался успеть захватить с собой самое для него ценное, - одна пожилая женщина в состоянии шока сжимала в руке... колбасу. Это грустно.
   О том, что не только БЕЗ МЯСА МОЖНО, что МЯСО НЕ ПОЛЕЗНО, но и о том даже, что МЯСО ВРЕДНО, в последнее время всё больше говорят и пишут диетологи во всём мире, так что на медицинской стороне проблемы мы остановимся лишь очень кратко, тем более, что эти причины не являются для нас решающими. Попробуем коснуться только некоторых самых распространенных суеверий. Итак, утверждалось, что мясо содержит больше всего калорий. Насколько это далеко от истины, может убедиться сегодня каждый, кто не поленится заглянуть в соответствующие таблицы. К своему удивлению он обнаружит, что калорийность мяса не превышает калорийности хлеба! Тогда - белки. Мясо - это белковая пища, а белки человеку необходимы. Однако и здесь, чтобы развеялись заблуждения, тоже требуется всего навсего сравнить содержание белка в различных пищевых продуктах, и окажется, что мясо и в этом отношении далеко не лидирует. Но более устойчивое суеверие связано с так называемыми заменимыми и незаменимыми аминокислотами, из которых, собственно, и состоят белки. К сожалению, заблуждение тут более цепкое, и многие убеждены, что незаменимые аминокислоты потому и незаменимы, что их можно получить только с мясом. И некоторые люди, которым вообще-то противно мясоедение и которые желали бы от него отказаться, напуганы подобными утверждениями и боясь за свое здоровье, заставляют себя продолжать старое питание. В действительности же не существует ни одной аминокислоты, которая содержалась бы только в мясе. Просто заменимые аминокислоты - это те, которые могут синтезироваться в организме человека, если не поступили в готовом виде, а незаменимые аминокислоты должны поступать в организм непосредственно, поскольку не имеют возможности синтезироваться. Только и всего. И мясо тут ни при чем.
   Почему же тогда некоторые люди жалуются, что не чувствуют силы, если один день не поели мяса, а если дольше - то чувствуют се-
  

- 18-

  
   бя больными? Здесь причина как в самовнушении, так и в привычке. И курильщик ощущает головокружение, или тошноту, если вовремя не покурит, это естественно. И так же, как привычка курения вырабатывает в организме антияды, долженствующие в какой-то мере нейтрализовывать действие никотина, и при непоступлении очередной порции вызывает определённое время болезненные ощущения, так и многочисленные яды, содержащиеся в мясе, вырабатывают в организме защитные атнитела. Естественно, что после многих лет мясоедения прекращение поступлений привычных порций ядов нередко вызывает первое время различные недомогания, что и дает впечатление о якобы благотворности мясной пищи. Итак, возможное ощущение недомогания не от того, что, как иногда думают, не поступают с мясной пищей какие-то ценные вещества, но наоборот - от того, что организм не получил привычные яды.
   О том, что вегетарианство, без всякого сомнения, полезно для физического здоровья человека, что вегетарианцы более сильны и выносливы /разумеется, если питаться правильно/, здесь мы не будем подробно писать, - кого интересует этот особо, могут уже без особого труда познакомиться с результатами самих разнообразных исследований, проводимых в различное время, различными специалистами в различных странах. Но все это лишь последствия - добрые последствия - хотя для многих они являются уже достаточной причиной, побуждающей отказаться от мясной пищи.
   Но есть другая, для нас значительно более важная причина. И вопрос здесь только "почему?", a не "для чего?", для какой бы то ни было цели. Только потому, что где-то на своём жизненном пути человек приходит к сознанию, что он больше не может, не должен, не смеет. Когда он ощущает сопричастность всего, единство всего живого, когда он начинает замечать и чувствовать не только одно свое страдание, но и страдания других, для него уже не стоит вопрос "зачем? или "для чего?", его не будет интересовать ни состав пищевых продуктов, ни что полезно, а что вредно, но он не почувствует ни малейшего недомогания, отказавшись от мясной пищи - это будет для него возвращением к самому естественному, - напротив, ему будет казаться странным и диким, как до сих пор он этого не мог сделать.
   Не каждый мясоед способен собственными руками убить птицу, /которая с отрезанной головой ещё продолжает бегать и махать крыльями/, поросёнка /который, увидев нож, пронзительно кричит, содрогаясь от страха/, телёнка /который так доверчиво смотрел в глаза человеку/, не каждый даже может выносить вид крови. Но он должен помнить, что кто-то другой вынужден всё это для него сделать, чтобы он мог потом взять часть этой птицы, часть этого поросёнка или телёнка, сварить или зажарить, посолить и съесть, он должен помнить об этом тем более, если привык, сидя за столом, рассуждать о милосердии и сострадании. Надо посмотреть правде в глаза: в его тарелке - ни что иное, как приготовленный для жевания, украшенный зеленью и политый ароматными соусами кусок трупа. /!/
   При сообщениях о редких теперь случаях людоедства всякого нормального человека охватывает трепет и негодование. Летом прошлого года в газетах было сообщение о людоеде, жившем под Казанью. Сторож дачных участков убивал человека, съедал его, а излишки иногда продавал, выдавая их за какое-то другое мясо. Ничего не подозревавшие покупатели готовили его по всей правилам - с солью и перцем, - с помощью вилки и ножа отрезали по кусочку на своих тарелках и отправляли в желудок, запивая глотками какого-нибудь напитка и, возможно, при этом мило улыбаясь и ведя неторопливую беседу.
  

- 19-

  
   Можно представить, что стало с этими покупателями, как они себя почувствовали, когда, в ходе следствия, им стало известно, что, ничего не подозревая, они ели... человечину!
   Теперь мы воспринимаем это с содроганием. Но придет время, и таким же содроганием, как теперь смотрят на подобные редкие случаи или холодильники Бокассы, человечество будет смотреть на любое мясоедение, оценивая его как первобытную дикость и даже не веря, что такое вообще когда-то было возможно.
   И потому сегодня надо ли слепо следовать обычаям большинства, усыпляя совесть? Не следует ли внимательнее прислуживаться к голосу сердца - к голосу Божьему в своем сердце - о том, чтобы стараться ни одному существу не причинить страданий и не побуждать к этому - прямо или косвенно - других.
  
  
   Как мы уже говорили, причины, по которым люди отказываются от употребления в пищу мяса, могут быть различны: как медицинские, так и этические.
  
   МИХАИЛ РАМУС /МАДХУКАНТХА ДАС/,
   представитель Рижской общины Международного общества Сознания Кришны, знакомый уже нашим читателям по заметкам о деятельности благотворительной вегетарианской столовой в Ленинакане, рассказывает теперь о религиозных причинах, побуждающих быть строгими и последовательными противниками мясоедения членов этого общества.
  

ПРАВО НА ЖИЗНЬ

  
   Люди так привыкли к насилию над животными, что yжe не замечают его. Оно кажется естественным. Люди считают, что увеличение производства мяса на ДУШУ населения - это достижение, и совершенно не задумываются над тем, что жизнь, сознание являются неотъемлемым признаком этой ДУШИ. В чем причина того, что человек не признает у животных наличия вечной души? - В недостатке знаний.
   Все основные мировые религии указывают на то, что жизнь священна. Морально-этической основой вегетарианства является признание существования вечной души у всех живых существ - людей, животных, птиц, рыб и т. д. "А всем зверям земным и птицам небесным, всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травяную в пищу" /Бытие 1, 30/. Здесь Бог ясно говорит, что у животных есть душа. Во второй главе Бхагаватгиты мы можем подробно
  

- 20 -

  
   узнать о качествах этой души: "Те, кто видят истину, пришли к заключению, что материальное тело - проходяще, а душа не претерпевает изменения" /2,16/. Душа неразрушима, вечна, неизмерима, для нее не существует ни рождения, ни смерти, она не возникла, не возникает, она изначальна, ее нельзя сжать, утопить, рассечь на куски, она невидима и неизменна. Душа существует во всех живых существах. Разница между живыми существами заключается лишь в телах, покрывающих, как одежда, индивидуальные души. Души бессмертны - как у людей, так и у животных.
   Душа - это неотъемлемая частичка Бога. Бог - это Верховная Душа. Если мы принимаем Бога как отца, то, следовательно, мы должны понять, что и все другие души - это Его дети. И они отличаются лишь уровнем развития сознания. Шрила Прабхупада, основатель Международного общества Сознания Кришны, пишет: "у отца может быть много сыновей, кто-то из них образован, а кто-то - нет. Но если образованный сын скажет своему отцу: - Мой брат невежествен, можно, я его убью? - согласится ли на это отец? Точно так же Бог - наш Верховный отец, и разве Он даёт нам право убивать животных, которые тоже являются Его детьми?" У вечного отца очень много детей, а все Его дети - братья.
   Различие тел - это временное различие. В Бхагаватгите /2,13/ говорится: "Точно так же, как душа переселяется из детского тела в юношеское и из него в старческое, так и в момент смерти она переходит в другое тело". И далее /2,22/: "Как человек надевает новые одежды, сбросив старые и бесполезные, так и душа принимает новое тело, сбросив старое и бесполезное". Все души, присутствующие на земле, просто находятся на разных ступенях развития - одни, люди, находятся на очень высокой ступени, а другие, скажем насекомые, находятся на низкой ступени. Но цель у всех душ одна. Эта цель - возвращение в естественное состояние чистого любовного общения с Господом.
   Что происходит с душой, обладающей человеческим телом, когда она убивает животных и поедает их плоть?
   1. Замедляется эволюционный цикл - душа убитого животного будет вынуждена вновь войти в подобное тело и не поднимется на более высокую ступень.
   2. Человеческая душа будет страдать от плохих реакций, вызванных этим поступком.
   3. Человеческое сознание будет загрязнено греховной энергией, возникшей в результате этого поступка; это сознание не будет способствовать скорейшему возвращению к Богу.
   Греховные реакции, вызванные ничем не спровоцированным массовым убийством животных во всем мире /а также истреблением еще не родившихся младенцев в гинекологических клиниках/ не проходят бесследно. ПРАВО НА ЖИЗНЬ - это самое важное и фундаментальное право, без которого все другие права иллюзорны. За всё нужно платить: если совершено преступление, то за ним неотвратимо следует наказание. Если не в этой жизни, то в следующей.
   Обилие преступлений создаёт ситуацию, от которой страдают люди. Важность вегетарианства заключается в том, что люди, не поедающие плоть убитых животных, включаются в гармоничный процесс, ведущий их обратно к Богу. Это наиболее важная часть вегетарианства. В Ишопанишад /текст 1/ сказано: "Все живое и неживое управляется Господом и принадлежит Господу, поэтому каждый должен принимать только то, что ему необходимо и это выделено для него как его доля, и избегать всего, что для него не предназначено, хорошо
  

- 21 -

  
   зная, кому все принадлежит". Шрила Прабхупада, комментируя этот стих, пишет: "Человеческие существа не предназначены для того, чтобы враждовать, подобно кошкам и собакам. Кошки и собаки могут убивать других животных ради пропитания, не вовлекаясь в грех, но если человек убивает животное ради удовлетворения своих неконтролируемых вкусовых бугорков, он будет нести ответственность за нарушение законов природы". Для пищи человеку выделены овощи, фрукты, зерна, молоко. "Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; вам сие будет в пищу", говорит бог /Бытие, 1.29/.
   Однако не следует гордиться, просто став вегетарианцем. У растений тоже есть души. Кроме того, мартышки и голуби - вегетарианцы, однако это не означает, что они духовно развиты. Смысл духовной практики заключается в том, что все, что бы мы ни делали, мы должны делать как предложение господу. Поэтому всё, что мы получили от Бога /а от Него мы получаем буквально всё!/, мы должны, перед тем, как использовать, предложить Ему. Господь Кришна учит нас: "Если человек предложит Мне листок, цветок, плод или воду с любовью и преданностью, Я приму их"/ Бхагаватгита, 9.26/. Господь, принимая любовь, с которой мы предлагаем Ему пищу, освобождает нас от последствий греховных реакций, связанных даже с приготовлением вегетарианской пищи.
   Общество, преодолевшее стремление к насилию над животными и растениями, сможет избавиться и от насилии над людьми. Любое насилие - это следствие предшествующего насилия, и разорвать эту греховную цепь можно лишь начав с самого себя. Лев Николаевич Толстой учил: "Убивая животных ради пищи, человек лишает себя высших духовных возможностей, таких как сочувствие к подобным себе живым существам, и, подавляя свои собственные чувства, становится жестоким". Поэтому всем, ищущим причину неудач в соседях, в людях иной веры, иной национальности или иных политических убеждений, не лишне иногда напомнить, что ближайший мясной магазин, ресторан или гинекологическая клиника, где делают аборты, имеют более существенную связь с ядерной войной чем Белый Дом или Кремль!
   Харе Кришна!
  
   г. Рига, 1990 г.
  

- 22 -

   ИЗ ПОЧТЫ "ЯП"
  

ВОЗВРАЩАЯСЬ К ТЕМЕ

  
   "...Лейтмотивные слова большинства материалов /"ЯП" N 6/ так или иначе - свобода и Бог. И их предикаты. Но рассуждения о свободе /или в вариации, о терпимости/ - всегда следствие текущей физической слабости, сколько бы не говорилось при этом о добрых намерениях/. В особенности о свободе для других. Любая доктрина, вера, идеология, миросозерцание, набрав силу, вырвавшись из латентных или отверженных в ведущие - "забывают" об изначальном импульсе. Цветы ничем но похожи на корни, они просто пользуются ими..."

А.МАДИССОН,

Таллинн

х х х

  

Отвечает Ю.ВЛАДЕВ:

   Действительно, всякая идеология - научная, религиозная, социально-политическая - борется за место под солнцем. Поначалу, только возникнув и будучи пренебрегаемой, а то и гонимой, она добивается свободы и равноправия вроде бы для всех, чтобы самой добиться права на существование, а не потому, что свобода и равноправие составляют ее внутреннюю суть. Она ратует за терпимость ко всем, чтобы ей, пока еще слабой и преследуемой, самой выжить и распространиться, а не потому, что сама готова терпимо относиться к идеологии-сопернице. Так что лозунги о свободе и терпимости любой идеологии всегда остаются лишь тактическими лозунгами слабого, средством встать во весь рост, растолкать иные доктрины и занять их место, чтобы господствовать, диктовать, править бал, продолжая, при этом для приличия поминать уже растаптываемую ею свободу для всех и практически заботясь исключительно о свободе для себя. Набрав силу, всякая идеология становится насильником - вынужденно лишь временно, только для победы, и старается физически сокрушить все, что не окрашено в ее цвет. Это естественно и понятно, если учесть, что всякая идеология мнит себя истиной. А чего не совершишь, на что не пойдешь ради истины. Именно потому, что любая идеология, доктрина, вера, мировоззрение считает себя истиной, в мире не утихает драка идей, война людей, длятся распри и разъединение народов. Церковь начала с братства, а продолжила "бескровными" аутодафе над диссидентами. Марксизм начал с провозглашения свободы, а закончил её удушением всюду, где смог разрастись. Гитлеризм начал с требованием равноправия, а закончил добычей жизненного пространства. Ученые-лысенковцы начали с терпимости к инако-

- 23-

   мыслящим, а закончили выкручиванием рук оппонентам в буквальном смысле слова. Таким образом, всякая идеология, как бы она поначалу ни выглядела, окрепнув и войдя в силу, став ведущей или даже господствующей, паразитирует на своих прежних корнях - лозунгах свободы и терпимости относительно других - иных идеологий, но практически устремляется к полной физической победе над этими иными и к внешнепространственному самоутверждению за счет иных. Вот такие мрачные цветочки.
   Нет, казалось бы, выхода из этой карусели борющихся, воюющих идей, доктрин, установок. То, что одному кажется рабством, другой называет свободой; то, что одному видится ложью, другой считает правдой; то, что одному представляется злом, другой именует благом. Если быть внимательным, то становится очевидным, что утверждается и отстаивается рабство-свобода, ложь-правда, зло-благо единственным ради победы и торжества манящей, желанной благодетельной истины. И именем очередной истины физическое и моральное насилие над инакомыслием преподносится как доблесть до очередного провала, поражения, позора. А потом, на новом витке мечта о полной и окончательной победе истины повторяет себя /суть остается, меняются названия, слова, термины/. Все борющиеся насилием "истины" стремятся для самоутверждения к внешним реформам, изменениям, переменам, стараются окрасить окружающее собой, все переименовать, заменить собой, контролировать все через свои учреждения и оценивать все своими догмами, стараются всячески навязать себя внешнему миру. Да, их беспокоит собственная физическая слабость - малость членов секты или партии, средств, имущества, недостаток возможности влиять на внешние события, а при господстве они возмущаются чьей-то самостоятельностью и независимостью, принимая таковые за враждебность.
   Но христианством или, скажем так, христианским толстовством было замечено, что окончательной победы какой бы то ни было "истины" никогда и нигде не бывает и быть не может, потому, что ограниченному условиями существования человеку не дано добыть однажды и навсегда полную, исчерпывающую истину. На каждом этапе своего развития люди называют истиной лишь очередную частичку бесконечной истины. Открывать истину, приближаться к ней можно и нужно, но достигнуть последних пределов беспредельной истины нельзя. А по сему... А по сему, чтобы не попасть в противное человеческому достоинству состояние, говорят Иисус и Толстой, - не противься злу или, как минимум, не противься злу насилием, не считай свое дело, каким бы оно ни было, даже если это установление царства Божьего на земле, самым нужным на свете, главнее дел других людей, настолько важным, что ради него допустимо чинить насилие над ближним. Что важнее - "человек или суббота?"
   Нам необходимо познавать истину, но всецело познать ее мы не в состоянии. Истина только в Боге. Поэтому, необходима вера в истину-абсолют. Но вера может принести вред, если не ведет к добрым делам, и дело может принести зло, если не утверждает любовь, - не выборочную, не эгоистическую, не почему-то и не за что-то, а Божескую любовь ко всем, ибо в идеале нет иудея и самаритянина, нет святого и грешника, нет правого и виноватого, нет своего и чужого, есть ближние, братья. Все люди братья, потому что все - сыновья Бога. Поэтому-то Толстой и провозглашает: лучше быть ограбленным, чем грабить, лучше быть убитым, чем убивать. Мало того: "любите врагов ваших и не будет у вас врагов. И в ничто рассыпаются противостояние и ненависть перед осознанием любви.
  
   Киев. 1990 г.
  

- 24 -

  
   ИЗ ОФИЦИАЛЬНОЙ ПРЕССЫ
  
   "ЭТИКА НЕНАСИЛИЯ" -
   под таким названием прошла в Москве международная встреча философов США, СССР и других стран.
  

"МОЛОДЁЖЬ ЭСТОНИИ", 19 декабря 1989 г.

  

НЕНАСИЛИЕ - МОРАЛЬНЫЙ ВЫБОР ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

  
   Еще недавно такого рода разговор с участием представителей крупных пацифистских движений трудно было вообразить. Но перемены в политическом мышлении неизбежно приводят к изменениям мироощущения как отдельной личности, так и всего общества. Мысль человеческая всегда будет пробивать себе путь к самостоятельной творческой жизни. Хорошо, когда это понимают политики.
   Ненасилие, непротивление злу как особая этическая норма будоражит человеческий разум так же давно, как и понятия о свободе и рабстве воли, о добре и зле, о правде и неправде. В различные эпохи о пользе ненасилия размышляли и язычники античности, и христиане /вспомним из Священного писания: "А Я вам говорю: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую"/. В той или иной мере к этой теме обращались и Августин, и Фома Аквинский, и Гердер, и Торо, и Кант, а в восточных философиях - начиная с Лао-Цзы /например, его постулат: "мягкое и слабое побеждает твердое и сильное"/ и, разумеется, Будды.
   Однако если бы понадоблюсь выделить авторитеты, к которым чаще всего апеллировали участники нынешней встречи, названы были бы имена - Толстого, Ганди, Швейцера, Кинга. Дело в том, что, наиболее полно отразив в своих трудах и на примере собственной жизни принципы ненасильственной морали, мыслители эти распространили их на поведение человеческих масс и всего общества в целом, т. е. придали им глобальную инерцию.
   Восхищаясь стойкостью и верой этих людей, человечество в массе своей склонно было тем не менее воспринимать их учение как гениальный идеализм, прекрасную мечту о недостижимом блаженстве, одной рукой снимали шляпы перед величием Швейцера и
  

- 25 -

  
   Ганди, могущественные политики другой хладнокровно направляли свои войска во Вьетнам и Афганистан, выставляли друг перед другом "оружие устрашения" и мордовали демократию в собственных вотчине. Мысль о ненасилии казалась до того неуместно красивой, что западная пресса прозвала Швейцера "чудовищем милосердия".
   Но вот настали новые времена, цивилизация достигла такого рубежа, за которым принцип ненасилия /пока, правда, в межгосударственных отношениях/ стал единственно возможным постулатом выживания человечества. Иначе говоря, в основе такого рода этического кодекса сотрудничества и доверия лежит не моральный выбор, а соображения целесообразности, сугубо прагматическая аргументация. Давным-давно Фома Аквинский писал: абсолютное зло не возможно, ибо оно уничтожило бы самое себя. Но оно тем не менее остается злом.
   - Глобальные опасности имеют ту особенность, что они являются невидимыми опасностями, - отметил в своем докладе заведущий сектором этики Института философии АН СССР профессор Абдусалам Гусейнов, указывая на несовершенство вынужденного насилия. - Человечество не может иметь опыта глобальных опасностей, точно так же, как отдельный индивид не может иметь опыта собственной смерти. И то, и другое - одноразовые события. Поэтому глобальные опасности не обладают, к сожалению, таким же мотивирующим воздействием на повседневную жизнь. Переход к ненасилию как к единственной надежде человечества остаётся в значительной мере предметом морального выбора. Моральная аргументация продолжает здесь играть решающую роль. Глобальные опасности не дают твёрдой гарантии ненасильственной этике даже в современной, критической фазе человеческой истории.
   Поэтому избранный путь - непротивление злу из страха переполнения его критической массы и потому всеобщей гибели - не может быть признан совершенным, поскольку он не оказывает практически никакого влияния на социальное здоровье или нездоровье локальных масс и отдельного индивида. "Этика ненасилия" - не закон, которому добровольно следовал бы каждый из нас, хотя в глобальном разрезе она наконец приобретает практический смысл. Как признали участники встреч, путь ненасилия - перспектива человеческого общества, не имеющая альтернативы. Возможно ли его практическое осуществление на основе морального выбора уже теперь?
   Общее мнение: да, возможно. /.../
   Президент института Альберта Эйнштейна Джин Шарп подчеркнул, что всегда существовали альтернативные ненасильственные методы борьбы /.../
   /.../ представительница крупного международного движения "Братство примирения" доктор Х.Госс-Майер, излагая методику ненасильственных действий, особые симпатии отдала такой противоречивей форме протеста и политического влияния, как голодовка. Как представляется, рекомендовать опасный для
  

- 26 -

  
   жизни и неестественный для человека отказ от приёма пищи в качестве нормы борьбы за гуманизм вряд ли приемлемо /.../
   Вред, нанесённый себе ври определенных обстоятельствах, может стать вдохновляющим примером как акт жертвы во имя высоких идеалов, но, по-моему, люди не должны стремиться к столь крайней мере даже во имя гуманизма, ибо тогда эти люди не будут названы гуманными /.../
   Чем же являются ненасильственные методы? Станислав Запасник /доцент одного из институтов Польской Академии наук/, на мой взгляд дает исчерпывающий ответ на эти вопросы. Ненасильственные методы, считает он, не замещают методов политики, но привносят нравственную перспективу, как правило, в политике отсутствующую. /.../ Поэтому ненасилие несет в себе непреходящую ценность в качестве идеала, к которому нужно стремиться.
   /.../ Нет сомнений, что в 21-м веке ненасильственные методы должны будут обрести прочную популярность в обществе. Во всяком случае, совершенно очевидно, что ныне люди осознали свою огромную потенциальную силу, измеряемую консолидацией и гуманистическим зарядом. Поэтому никогда они не станут более слепо покорными. "Бескорыстное чувство подобно притягательной силе и является отталкиванием корыстного. Оба они в /их/ конфликте составляют мир". Это слова Канта. Если это отталкивание обретёт энергию вечного двигателя, человечество будет спасено.

Д.ПОЛЯКОВ, спец. корр. АПН.

----------------------------------------------

  
  
   МЕЖДУНАРОДНЫЙ
   МЕМОРИАЛЬНЫЙ "ПРАВДА", 25 февраля 1990 г.
   ФОНД ГАНДИ
  

НЕНАСИЛЬСТВЕННЫЙ МИР XXI ВЕКА

  
   /.../ Президент фонда Йогеш Ганди рассказал о нём на конференции "Нравственность и экология".
   - Особое значение мы придаём программе для СССР - родины великого гуманиста Льва Толстого, - сказал Йогеш Ганди. - Мой прадед Махатма Ганди многие свои идеи поверял великим учениям Толстого. Каждое поколение не должно копировать историю, оно должно сознательно строить свою жизнь, используя идеи предшественников, прошедшие проверку временем. Внешние атрибуты, которым так подвержены ныне последователи нравственных учений, - не суть внутренней духовной жизни. Мир сегодня перестраивается на идеалах добра, любви, дружбы, согласия /.../
   Интересуемся у президента: есть ли мировой опыт по обучению детей методам ненасилия?
   - В некоторых школах Индии, США, других стран уже начали проводить занятия с детьми, чтобы научить их преодолевать конфликтные ситуации не с помощью силы, а мирными средствами. Дети хорошо воспринимают уроки ненасилия, охотно следуют им в жизни. Перемены в обществе проистекают из индивидуального сознания. И очищение, освобождение общества из-под власти насилия, зла может и должно начинаться с нашего собственного очищения и освобождения, с твёрдой решимости никогда и ни в чем не поддерживать ложь и насилие.
  

- 27 -

  
   ИЗ АЛЬТЕРНАТИВНОЙ ПРЕССЫ

ТОМАС МЕРТОН

   НЕНАСИЛЬСТВЕННОЕ
   СОПРОТИВЛЕНИЕ ГИТЛЕРУ
   В ДАНИИ
  
   Одним из редких проблесков человечности и разума, в подробно описанной истории реализации программы Эйхмана по уничтожению евреев явилось, как было отмечено в недавней серии статей Ханны Арандт в "Нью-Йоркере", ненасильственное сопротивление всей Дании против нацистского государства с его политикой геноцида. Датчане были не единственной европейской нацией, несогласной с Гитлером, но это была единственная нация, которая выразила явный, официальный и успешный протест. Здесь очень важны именно прилагательные. Сопротивление было успешным потому, что оно было явным и официальным, а также потому, что оно практически было единственным. Все датчане просто отказались сотрудничать с нацистами, постоянно и эффективно сопротивляясь каждой акции нацистов против евреев, с помощью ненасильственного протеста. При этом они даже не нуждались в организации, подготовке или какой-то особой активности: просто единогласно и успешно они выражали словом и делом силу своих внутренних моральных убеждений. Эти моральные убеждения не были чем-то героическим или особенным. Существенно то, что они были обычными.
   Конечно, были ловкие завуалированные отказы со стороны и других наций. В особенности, со стороны итальянцев, которые внешне соглашаясь с политикой Гитлера, на деле часто помогали евреям избегать ареста или совершать побеги из незапертых грузовиков. Датчане же, начиная с короля, официально и публично отвергли эту политику и сопротивлялись ей открыто, спокойно и убежденно, чем поколебали мораль оккупировавших страну немецких войск и эсэсовцев, изменив их взгляды на еврейский вопрос.
   Когда немцы в первый раз заговорили с датчанами о сегрегации евреев, предлагая ввести желтый значок, официальные власти ответили, что король Дании будет первым, кто его наденет, и что введение каких-либо антиеврейских мер немедленно приведет к их отставке.
   В то же самое время датчане отказались различать датских и недатских евреев. Следует сказать, что они приняли немецких еврейских эмигрантов под свою защиту и отказались депортировать их обратно в Германию - акт, который значительно подорвал эффективность мер Эйхмана и задержал антиеврейские операции в Дании до 1943 года, когда Гитлер лично приказал, чтобы "окончательное
  
   "День за днем" N 7/27/, ноябрь 1989 г.
   Глава из книги Thomas Merton. The Nonviolent Alternative. New York. 1981.
   Перевод с английского Е.Широковой.
  

- 28 -

  
   "решение" было осуществлено без дальнейших отсрочек. Датчане ответили забастовками, отказами ремонтировать немецкие корабли в своих доках, а также демонстрациями протеста. Тогда немцы ввели военное положение, но к тому моменту стало ясно, что и сами немецкие власти в Дании стали уже другими. Им "больше нельзя было доверять". Они отказывались сотрудничать в ликвидации евреев, - конечно, не при помощи открытого протеста, но задержками, увертками, завуалированными отказами и увеличением бюрократических препон. Эйхман был вынужден направить туда "специалиста", но в то же самое время делал очень существенную уступку: евреи из Дании могли быть отправлены только в Терезиенштадт, "мягкий" лагерь для привелигированных евреев. В конце концов, специальный отряд полиции, присланный прямо из Германии, был предупрежден офицерами СС в Дании, что датская полиция будет, возможно, сопротивляться попытками взять евреев силой, а сражения между немцами и датчанами допустить нельзя. Тем временем евреев предупредили, и многие из них ушли в подполье, разумеется с помощью дружественных датчан. Состоятельные датские граждане собирали деньги, чтобы заплатить за переправку около шести тысяч евреев в Швецию, которая предоставляла им убежище, защиту и право на труд. Сотни датчан кооперировались для переправки евреев в Швецию на маленьких лодках. Половина датских евреев оставалась в безопасности - в подполье, до конца войны. Около пятисот евреев, которые были все же арестованы в Дании, были отправлены в Терезиенштадт и жили в сравнительно хороших условиях: только сорок восемь из них умерло, большинство по естественным причинам.
   Датчане, конечно были не единственной европейской нацией, которая более или менее не одобряла "решение", предназначенное Гитлером для евреев. Но это был единственный народ, который как один выразил целенаправленный моральный протест этой политике. Другие нация оставили свое недовольство при себе. Они считали, что достаточно "сердечно симпатизировать" евреям и, во многих конкретных случаях, реально помогать. Но не нужно забывать, что вообще говоря, евреям помогали со значительной выгодой для себя. Сколько евреев во Франции, Голландии, Венгрии и т. п. отдали состояния на официальные разрешения, подкупы, перевозку, защиту и все же не избежали трагической участи!
   История, рассказанная Ханной Арандт /впрочем, так все рассказывают/, становится кошмаром оттого, что другие люди во многом точно также, как и мы, претендующие на то, чтобы быть христианами или, по крайней мере, жить в согласии с гуманитарными принципами, теоретически близкими христианской этике, эти другие люди могли давать рационалистические объяснения сознательному, непрерывному и полному участию в действиях, которые, как мы теперь видим, были не только преступными, но и дьявольскими. Большинство из этих рассуждений пришли, возможно к обычной полуправде: "Что ты можешь сделать? Нет другого выхода, это необходимое зло. Правда, мы сознаем, что такие действия во многих случаях "неприятны". Нам ненавистно то, что мы долены делать, но те, кто наверху, знают лучше. Это для общего блага. Индивидуальная совесть должна быть забыта, когда общее благо в опасности. Наш долг - повиноваться. Ответственность за эти меры лежит на других. ... и т. д."
   Странно, что датское исключение, на первый взгляд, смягчая абсолютный ужас этой истории, в действительности усиливает кошмарный эффект невероятности, датчане даже не изобрели особого ненасильственного сопротивления. Они просто поступали согласно обычным убеждениям, которыми теоретически обладал каждый в
  

- 29 -

  
   Европе, но которым по какой-то причине никто не следовал. Какой контраст! Почему события, так просто и естественно происшедшие в Дании, не произошли с другими так называемыми христианскими нациями Запада столь же просто и естественно?
   Очевидно, простого ответа нет. Из этих событий даже не следует, что датчане - люди большей веры или более глубокого благочестия, чем другие европейцы.
   Датчане оказались способными сделать то, что они сделали, потому, что они могли принимать решения, основанные на убеждениях, с которыми они все соглашались, и которые соответствовали внутренней сущности человеческой природы, также, как и основному Божьему Закону в Ветхом Завете и в Евангелии: возлюби ближнего своего, как самого себя. Датчане сопротивлялись жестокому идиотизму нацистского антисемитизма потому, что эта истина была важна им. И потому, что они были готовы в совместных единодушных действиях рисковать своими жизнями за эту истину. Одним словом, такие действия становятся возможными там, где основные истины принимаются близко к сердцу.
  

- 30 -

  
   "Ясная Поляна" по-прежнему остается независимым, неполитическим, беспартийным журналом. Государственная политика неизбежно связана с насилием - по крайней мере в виде юридического принуждения. Тем не менее отрадно видеть, что идеи ненасилия приобретают заметное влияние в сознании людей, что они воспринимаются все более не как нечто отвлеченное, но как реальная возможность выхода из тупика человеческих взаимоотношений. И хотя сегодня редко какая-либо из организаций открыто провозглашает насильственный путь, но все заявляют о внешне пристойной парламентской борьбе, некоторые, даже политические движения стараются особо подчеркнуть свою приверженность принципам ненасилия. Продолжая знакомить наших читателей с такими движениями, предлагаем отрывки из Манифеста недавно учредившейся Латвийской партии "зеленых".
  

--------------------

  

МАНИФЕСТ

ЛАТВИЙСКОЙ ПАРТИИ "ЗЕЛЁНЫХ"

  
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
  
   В результате технического прогресса, вызванного индустриализацией, нависла серьезная угроза не только для человеческого благополучия, но и для самой жизни. Политика последних лет уменьшила угрозу мировых войн, однако здоровье и жизнеспособность планеты продолжает стремительно ухудшаться. Современная цивилизация, в эгоистической алчности игнорируя закон Жизни, идет к своей гибели и к гибели всей планеты. Человечество еще даже по-настоящему не услышало сигналы последних предупреждений - повреждения озонового слоя и усиление парникового эффекта, которые являются началом распада биосферы.
  
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
  
   2. ОТ ПРИОРИТЕТА ЭКОНОМИКИ К ПРИОРИТЕТУ ЖИЗНИ
  
   Прежняя государственная политика "производство ради производства" или, правильнее говоря, "производство ради плана" полностью обанкротилось. Она не только не смогла обеспечить людей необходимыми товарами и нормальными условиями жизни, но также в короткое время довела государство к полной экологической деградации, к физически и духовно больному обществу. Стремительными темпами гибнут не только виды растений и животных, но и целые народы.
  

- 31 -

  
   Само собой разумеется, что безответственные действия по отношению к среде обитания вызвали реакцию изуродованной природы. Причина тому не столько в нашей экономической отсталости, сколько в замене закона Жизни своими классовыми и экономическими интересами. На что мы рассчитываем, надеясь, что каким-то чудесным образом, против законов природы, мы сможем сохраниться как народ в экологически полностью деградированной среде? Необходимо полностью менять не только производственные отношения, но и наше мышление и этическое отношение ко всему живому. Вместо экономического детерминизма нам следует возвести экологический императив: при столкновении экономических и экологических интересов приоритет нужно отдать экологии. Технический прогресс и прогресс цивилизации не являются адекватными понятиями.
   Мы считаем, что основная задача экономики - это обеспечение роста и свободного развития человека как духовной сущности. Экономика прежде всего должна быть здоровой, т. е. ориентированной не на мгновенную выгоду или мнимый расцвет, а на постоянное сохранение среды и продолжительную стабильность.
   Здоровая экономика основывается на использовании ресурсов восстанавливаемой природы и энергии, на энергоэффективном и незагрязняющем производстве, но не только. Прежде всего она основывается на здоровых людях. Следует создать юридически-экономический механизм, который гарантировал бы право каждого на здоровые продукты и здоровую среду. Именно производители должны быть ответственны за весь причиняемый природе и человеку вред.
   ЛПЗ осуждает любой способ производства, который угрожает человеку или здоровью и жизни экосистемы. Она за Зеленый путь
  
   от вредного для среды производства -
   к невредному для среды
   производству,
  
   от химизации сельского хозяйства -
   к экологически чистому
   сельскому хозяйству,
  
   от АЭС и строительства новых
   крупных ГЭС и ТЭЦ -
   к использованию альтернативных
   источников энергии,
   от разбазаривания лесов и других
   природных ресурсов -
   к заботе о природных ресурсах и
   разумному их использованию
   от непродуманной мелиорации или
   других экологически необоснованных
   изменений среды -
   к рекультивации поврежденной земли
   и сохранению малоизмененной
   среды.
  
  
   3. ОТ ОБЩЕСТВА ПОТРЕБЛЕНИЯ К ОБЩЕСТВУ БЕРЕЖЛИВОГО

ОТНОШЕНИЯ

_______________________________

  
   Нам неприемлема экономическая модель советского социализма с агрессивно экстенсивным и абсолютно неэффективным способом производства, когда для того, чтобы сделать один гвоздь, срывают целую гору. Но нам неприемлема и западная экономическая модель, которая также основана на индустриальной экспансии, на искусственном стимулировании спроса, на культе вещей, и также способна цвести только за счет эксплуатации природы. В то время, когда в мире, каждую минуту тридцать детей умирают от голода, обе эти экономические политики нельзя назвать иначе, как
  

- 32 -

  
   преступными. Очевидно, что ни производством ради плана, ни производством ради прибыли невозможно решить основные проблемы современного мира.
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
   Латвийская партия "зеленых" совместно с другими "зелеными" партиями и движениями ищет пути к новой альтернативной общественной модели, основывающейся на экологически разумной и социально справедливой экономике.
   Зеленый путь, есть путь
  
   от потребительского стиля жизни -
   к простоте и умеренности,
   от грабительской экономики -
   к бережливой экономике,
   от ЭГОцентризма -
   к ЭКОцентризму,
   от приоритета уровня жизни -
   к приоритету качества жизни.
  
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
  
   5. ОТ НАСИЛИЯ К НЕНАСИЛИЮ
  
   Наша цель - это не только здоровое; свободное и справедливое общество, но и миролюбивое. Господство основанного на насилии режима оставило в Латвии глубокий след и в нашем сознании. Как физическое, так и духовное насилие уже действительно стало образом жизни. Даже те организации и движения, которые называют себя демократическими, нередко используют такие методы, как унижение своего противника, клевета и жестокость в словах. Нетерпимость уничтожает возможность любого диалога.
   Этическая зеленая политика основывается на благоговении перед жизнью и уважении к человеку.
   Мы убеждены, что победа, достигаемая нечистыми способами - победа мнимая, мы категорически отвергаем насилие как средство решения конфликтов и достижения целей на всех уровнях - от семьи и улицы до народов и государства. "Если хочешь изменить мир, прежде измени сам себя" /древняя мудрость/.
   Соответственно, нам неприемлема и милитаристская идеология. Мир будущего - мир без оружия. Балтийскому морю следует быть не разделяющим, но соединяющим народы, и в нем нет места подводным лодкам и военным кораблям. Мы за ликвидацию военных баз с побережья Балтийского моря, за демилитаризацию всего Балтийского региона.
   В руках государства находится гигантская репрессивная машина в террористическом характере которой нам пришлось убедиться и во время перестройки. Мы выступаем за подчинение деятельности государственного аппарата общественному контролю, за отмену смертной казни, за обеспечение человеческих условий в тюрьмах, за ликвидацию принудительного труда.
   Мы особенно хотим обратить внимание общества на существующее теперь подчинение силе женщин, стариков и детей. Пока женщины будут принуждаемы работать полную рабочую неделю, чтобы обеспечить существование своей семьи и себя, у нас нет надежды на выздоровление народа. Пока дети подчинены коллективному насилию и "обработке мозгов" в комбинатоподобных детских садах и школах, у нас нет надежд на будущее народа.
   Путь к миролюбивому обществу идет
  
   от монолога -
   к диалогу,
  

- 33 -

  
   от дискриминации -
   к равноправию,
   от человеческого шовинизма -
   к зеленому альтруизму,
   от поиска врагов -
   к поиску друзей,
   от ненависти -
   к любви.
  
   6. ОТ ЛИНЕЙНОГО МЫШЛЕНИЯ К ЭКОЛОГИЧЕСКОМУ МЫШЛЕНИЮ
  
   Экология учит, что экосистемы можно действительно понять только тогда, когда они рассматриваются в своем единстве, а не лишь в сумме отдельных частей.
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
   Мы убеждены, что Закон Жизни - это не поэтическая метафора, но объективная реальность, подчиняющая всех нас. Наша политика основывается на признании, что мы не стоим ни вне, ни над природой, но неразрывно вплетены в ее общую ткань; что здоровье человечества прямо зависит от здоровья всей биосферы; что ни политические, ни экономические, ни другие проблемы не решаются в отрыве одна от другой; что все изменения в материальном мире влекут за собой изменения и в духовном мире и наоборот.
   Зеленый путь есть путь к сознанию мировой взаимосвязи; отношению к Земле не как к неживому механизму, но как к живой сущности; не как к пространству для деятельности человека, но как к нашему дому, где, независимо от желания человека, царит свой жизненный порядок.
   * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
  

- 34 -

  
   Как часто люди не понимают друг друга, вкладывая в одни и те же слова различный смысл или, наоборот, одну и ту же мысль выражая различными словами. Как часто люди тратят свои лучшие, силы на то, чтобы отстаивать истину именно своего словесного определения и оспаривать все другое, не желая даже попробовать взглянуть на мир глазами мнимого оппонента. Так, например, кто-то, говоря о религии, может вкладывать в это слово лишь исполнение определенных обрядов и предписаний: другой - вообще путь воссоединения с Богом; третий может различать в этом понятии еще более широкий смысл. Кого-то может смущать слово "Бог"; а кто-то напротив - во всем другом готов видеть посягательство на Бога. И все же хотелось бы, чтобы люди старались понять друг друга. В этом отношении, приводимая ниже статья дает возможность и тем, и другим. В ней идет речь о Природе. Но, открывшие в своем сердце Бога понимают, что и природа - Божье проявление.
  

АГНИС КАЙЯ

ОБРАЩЕНИЕ

  
   Возможность контакта возникает при синтезе информации, образа мышления и ощущения, проявляясь в сознании, что природа - организм неограниченный во времени, пространстве и изменчивости форм, в котором происходит бесконечный процесс развития. Существование этого организма основывается на универсальном принципе - абсолютная доброжелательность ко всем его составным частям. Отвергнутое человеком состояние - всем хорошо. Ни одна составная часть не возвышена по отношению к другим или оставлена без внимания. Это - всеобъемлющая любовь ко всем.
   Человек живет не только ради своего удовольствия. Каждый человек - часть человечества, а все оно - часть природы. Человечество - одна из тех частей природы, которая благодаря своим развитым чувствам и интеллекту, способна активно добывать информацию, осмысливать ее и изменять обстоятельства, существующие в Природе. Для человека предназначено то место в Природе, в котором благодаря ему происходит переход материй в новое качество.
  

- 35 -

  
   Направление и цель эволюции человечества - дойти до чувства и осознания себя как одно целое с Природой. Это значит осознание того, что мы не отдельные организмы, а составные части другого, большого организма, которые служат для целей и нужд этого организма. Чтобы вернуться к своему месту в Природе, человек должен расширить сознание, освободиться от иллюзии о своем исключительном положении в Природе; и идентификации себя как плоти.
   Нет абсолютного зла. Есть абсолютное добро - процесс развития Природы. Нет такой силы, которая могла бы повернуть Природу назад в ее развитии. Но существуют относительные добро и зло. Относительное появляется, если какое-то явление рассматривается с противоположных корыстных точек зрения, хотя само явление может служить или мешать развитию Природы. Объективное зло - все то, что мешает Природе в ее развитии. О добре и зле нельзя судить с точки зрения своей системы. Чтобы судить о своей цели, действиях, последствиях - необходимо осознать направление развития Природы, свое место в Природе и направлении процесса, его последствия. Благодаря взаимодействию систем, те системы, в которых накопилось столько ошибок, что системы сами по себе не способны себя стабилизировать или слишком далеко отклонились со своего места - разрушаются. Так происходит самоочищение Природы.
   Любое формирование сознания человека, которое осуществляется, руководствуясь корыстными целями своей системы, калечит восприятие целостности Природы и задерживает осознание этой целостности. Такие действия - преступление против человечества - приближают к гибели. Природе нужно человечество. Поэтому это преступление против Природы. Человечество не исчезнет и сознательно сольется в одно целое с Природой, если люди свою мораль будут строить по закону: "Когда творю тебе добро, не думай, что получаешь долг, который надо вернуть мне. Делай добро другим, чтобы они, в свою очередь, доброе распространяли до бесконечности. Так вы поможете мне".
   Это не новые истины. Это исходная точка и образ мышления Природы, принимая которую, можно решать проблемы, стоящие перед человечеством, предотвратить его исчезновение. Вы имеете право это не принимать, но за последствия вы все-таки ответственны. Люди ввязли в привычное философствование: "Да, конечно, но..." Для этого уже нет времени. Человечество стоит на пороге самоуничтожения. Скоро положение осложнят факторы, созданные процессом развития планеты. Необходимо научиться принимать другие мнения.
   Принимая этот образ мышления, становится очевидно, что в каждой части света, в каждом народе, в каждой религиозной конфессии находятся люди, которые осознанно или неосознанно руководствуются убежденностью, что в борьбе со злом единственной творческой силой является любовь. При борьбе со злом из-за любви к тем, которые страдают от зла, множится любовь. Ни один садовод не вырастил яблоню из-за ненависти к пустыне. Сад расцветает только у того, кто любит голодающего. Так думают и чувствуют очень много людей. Только им кажется, что они отдельные, так думающие или изолированные группы. Пришло время каждому узнать себя, свое место в мире и соединиться для выполнения общих задач. Любой человек, который идет вам навстречу, может быть принадлежащим к этому совместному движению. Друг друга вы узнаете не столько по высказанным убеждениям, сколько по делам или последствиям дел. Ни один человек, руководимый любовью, не допустит вероятности того, чтобы хоть что-то в Природе любое создание одаримо было меньшей любовью, чем человек, он сам. Путь одержимых идеями насилия и своего превосходства бессмысленен, он ведет в небытие. Принадлежащие к этому совместному движению - это не какие-то особенные или избранные люди. Для примыкания к движению нет нужды менять место жительства, ре-
  

- 36 -

  
   лигиозные убеждения или отказаться от национальной принадлежности. Вас объединяет движение, любовь ко всем и желание помочь свету!
   Образ мышления Природы и действия в согласии с ним дают возможность человеку основать связь с Природой. Если решаете какую-то проблему и действительно хотите ее решить, эта связь пробудит в вас светлые мысли. Их всегда можно отличить от мыслей, пробужденных другими началами. Они никогда не агрессивны, обращаются к высшим чувствам в человеке. Связь не дает готовых рецептов или решений. Это совет, обдумывая который, вы сами яснее увидите суть своей проблемы и найдете ее решение.
   Никто за нас ничего не сделает. Нам могут советовать и помогать. Но претворять нам подлежит самим.
  
   г. Рига.
  
   1989.
  

- 37 -

  
   Пять лет назад я попытался вспомнить и записать кое-что из того, что мне довелось испытать еще раньше, то есть в 1979-1980 годы. А это было для меня время наиболее активного участия в пожалуй, самом необычном, наиболее часто ругаемом, преследуемом властями молодежном движении тех лет, что, впрочем, для описываемых событий имеет лишь косвенное значение, и было бы не совсем верным по этим запискам судить о достаточно разнородном движении в целом - это большая тема и требует отдельного разговора. Скажу только, что оказался я в этой среде уже со своими, можно сказать, сложившимися убеждениями и потому все, с чем я сталкивался в жизни, служило лишь их проверке и испытанию, о чем разве можно сожалеть? Напротив.
   Хотя написанное уже перепечатывалось в последующие годы Самиздатом нескольких городов, хотелось бы все же поделиться этими воспоминаниями и с читателями нашего журнала.
  

ГЕОРГИЙ МЕЙТИН

  

ДВА ЛЕТА

  
   Когда летом 1979 года я был в пути, передвигался я где пешком, где на попутных машинах или стопом, как это принято называть. Должен сказать, такой способ передвижения сильно отличается от общепривычных. Если человек едет, скажем, поездом, то он не сталкивается в такой степени с жизнью проезжаемых городов и деревень, он может ехать и не замечать ничего вокруг. Если даже он смотрит в окно, то воспринимает все, скорее, как кинокадры, он не погружается в ту жизнь. Хотя я вовсе не против поездов и сам часто пользуюсь ими - именно потому могу сравнивать, - но в стопе есть нечто ни с чем несравнимое. Наверное, прежде всего - это неизвестность. Неизвестно, где сегодня будешь к вечеру. Уже одно это не позволяет расслабиться. Потом, постоянные встречи с людьми, причем самими разными: и с местными жителями, и с водителями. И, наконец, - это великая школа смирения. Можно долго стоять или идти по обочине дороги, поднимать руку перед приближающейся машиной. И даже, если эта машина свободная и кроме водителя никого больше нет, совсем необязательно, что она остановится. И так может проехать одна, две, десять, несколько десятков машин - и не остановится ни одна. Тогда только не надо сердиться. Зачем? Ведь водитель не знает, что я иду уже несколько часов, изнемогая от усталости. К тому же, я ведь знал, что всякие трудности возможны,
  

- 38 -

  
   значит и сердиться не надо. А главное, не надо привязываться к какой-нибудь цели на этот день - скажем, добраться обязательно до такого-то города. Ведь, когда это не получается, когда нет машин или все они проезжают мимо, то это так мучительно. Лучше заранее настраиваться так, что как будет, так будет, и если даже ни одна машина за весь день не остановится, то и к этому быть готовым. Впрочем, все это я осознал уже значительно позже. А тогда, до того памятного года, я имел еще сравнительно небольшой опыт подобных путешествий.
   Итак, я шел по обочине дороги, оглядывался, если слышал шум приближающейся машины; и поднимал руку. Иногда меня подвозили. Местность была интересна. Предгорье Карпат. После Львова я миновал Ивано-Франковск, Черновцы, Каменец-Подольский и Дунаевцы. Да, я прошел этот городок и шагал по шоссе. Машины шли очень редко, но останавливались. Так что пришлось пройти около десяти километров.
   И тут я заметил, что одна машина, проезжая мимо меня, немного уменьшила скорость. Через некоторое время она показалась в обратном направлении, затем развернулась и снова догнала меня. Кто-то приоткрыл дверь и грубо спросил, куда мне надо. В машине были уже три человека, так что я сразу понял, что остановились они отнюдь не для того, чтобы мне помочь. Я понял, что вызвал у них какие-то подозрения и желал как можно скорее успокоить их. Но не тут-то было! Спросили, есть ли у меня паспорт. Я ответил, что есть и показал. Сидевшим в машине этого показалось мало, и они взяли паспорт в свои руки. Я знал, что могу не давать, но по их разговору чувствовал, что в таком случае они не остановятся, перед употреблением силы.
   - Садись в машину!
   - Но мне в другую сторону...
   - Ничего, там разберемся.
   Я сел и мы поехали.
   Рядом с шофером сидел очень толстый человек с красным лицом. По ему самоуверенному виду я догадался, что он какой-то начальник. На заднем сидении, рядом со мной, сидел вертлявый человек, во всем поддакивающий начальнику. В его поведении было такое откровенное подхалимство, какое обычно изображают в сатирических постановках.
   Начальник, развалившись в пол-оборота на переднем сидении задавал мне вопросы, при этом стараясь унизить и оскорбить, и давая понять, что он не верит ни одному моему слову. А интересовало его - что я там делал на шоссе и выходил ли на поле. Вероятно они полагали что я из тех, кто приезжает за маками, хотя возможно, там было еще что-нибудь секретное.
   Мы подъехали к правлению колхоза. Начальник со своим подручным вышли и сказали ждать. Я спросил у шофера, не председатель колхоза ли этот человек. Да, это председатель. Я попробовал узнать, что все это значит, и что они собираются делать, но тот ответил, что сам не знает.
   Скоро из двери правления вышли председатель с подручным. Должен сказать, я не мог тогда побороть недоброго к ним чувства. Очень уж вели они себя грубо. И все это было достаточно неожиданно и непривычно.
   Теперь не помню подробностей, но вскоре мы приехали в Дунаевцы. Жаль было: столько километров прошел я пешком за два часа, а тут все расстояние это проехали за несколько минут.
   Остановились мы у отделения милиции. Я так и предполагал,
  

- 39 -

  
   что повезут меня именно сюда. Сказано было выходить и повели в дом. С каким чувством я шел? С чувством неизвестности. До того года мне почти не приходилось сталкиваться с этим заведением, кроме недолгих проверок документов и с несколькими попутными вопросами. Однако, теперь я чувствовал, что это так быстро не кончится, уж если кто-то уверен в моей преступности. Мне приходилось слышать, что нередко в милиции сильно бьют. Такая перспектива, признаюсь, меня страшила - особенно, думал, здесь, в провинциальном городке, все что угодно можно ожидать.
   И вот меня подвели к двери. Я хотел очистить сандалии от глины, чтобы не вносить ее в помещение, но меня толкнули, сказав, чтоб не задерживался. Вид у меня был, конечно, весьма необычный, особенно для тех районов: длинные волосы, борода, потрепанная куртка и брезентовая сумка на плече. И вдобавок еще глина на ногах.
   Когда меня втолкнули в дежурную комнату, первое, что я услышал, было:
   - Во-имя-отца-и-сына-святого-духа-аминь!
   Это громко, скороговоркой сказал увидевший меня милиционер и при этом размашисто, театральным жестом перекрестился.
   - Откуда "Спаситель"?
   Ему ответили, что "Спаситель" из Риги.
   В дежурной комнате было много народу в форме. Все громко говорили. Когда меня ввели, все их внимание устремилось на меня, и все стали еще громче обсуждать мое появление. Председатель что-то объяснил и уехал.
   Теперь я вижу, как многого уже не помню из того, что происходило в том отделении милиции, что говорили, о чем расспрашивали. Я сказал, что путешествую и объяснил, каким образом. Залезли ко мне в сумку, заинтересовались атласом автомобильных дорог. Стали рассматривать его, спросили, как я ехал.
   - А тебе не кажется, что ты едешь все время вдоль границы? - спросил один из них.
   Нет, мне так не казалось. По-видимому и другие чувствовали, что их коллега сказал глупость, и не поддержали его.
   Короче, как я понял, меня в чем-то подозревали, чуть ли не в шпионаже. Но смущал мой вид, вроде бы для шпиона не подходящий. Тогда они решили сделать что-то очень странное: позвать психиатра, чтобы он установил, действительно ли я такой, или это у меня маскировка. Мне приходилось только удивляться.
   Психиатром оказалась совсем молоденькая девочка, вероятно, только что закончившая институт. И она с полной серьезностью стала задавать мне вопросы, вроде даже жалея меня. Мне еще раз пришлось рассказывать, что вот я путешествую и так далее, без всяких злых намерений.
   - И давно у вас такое желание путешествовать?
   Ничего не подозревая, я ответил, что давно, еще в детском саду было такое желание.
   Еще и еще вопросы. Где и как работаю, чем занимаются мои родители, какие у меня интересы и так далее. Врач спросила, читаю ли я, каких авторов? Не вдаваясь в подробности, я просто назвал несколько классиков.
   - А музыкой вы интересуетесь?
   - В какой-то мере.
   - Какой именно?
   - Ну, например, - классикой.
   Тогда она попросила назвать несколько композиторов, что не составило для меня труда.
  

- 40 -

  
   Вдруг один милиционер подскочил ко мне и закричал:
   -А ну, говори: кто тебя послал и с какой целью?!
   Я с удивлением посмотрел на него, потом на врача, как бы спрашивая, в своем ли он уме? Его никто не поддержал.
   Они говорили между собой по-украински, но частично я понимал. У девочки-психиатра спрашивали, действительно ли я больной, или играю роль. Она отвечала, что мой вид уже говорит за себя, причем говорила она это с верой и неподдельным сожалением. А мне тоже было жаль ее: хороший, искренний человек - это чувствовалось, - а так подвержена установкам насчет нормального вида. Стали составлять протокол, в который, между прочим, было записано, что у меня ... "синдром бродяжничества". Я поинтересовался, почему. Она сказала, что я ведь и в детском саду будучи уже убегал странствовать. Я возразил, что не убегал никуда и ничего подобного не говорил, а лишь имел ввиду, что и в детском саду интересовался географией и путешествиями, как, впрочем, и другие дети. Но оказалось, что это уже особой разницы не имеет. Далее она осмотрела мою голову и сказала, что голова чистая. Некоторые милиционеры, как я понимал из их разговоров, намекали, что если я душевнобольной, то меня надо подлечить, чтобы впредь не странствовал. Однако врач к этому отнеслась с заметной растерянностью. На всякий случай она спросила, очень неуверенно, не хочу ли я в больницу. Разумеется, такого желания у меня не было, и этот вопрос был исчерпан благополучно. К девочке-психиатру у них вопросов больше не было и она ушла. А ведь могло все кончиться значительно хуже...
   Между тем, шутки продолжались. Так, например, мне говорили, что в каком-то селе есть церковь, и если я там сяду на паперти, то мне будут монетки давать.
   Наконец пришел начальник отделения. Он был в простом, неформенном костюме и не употреблял бранных слов. Он задал мне опять традиционные вопросы. Нелепых шпионских предположений он не выдвигал. Просто дал распоряжение связаться с Ригой, чтобы выяснить, не нахожусь ли я в розыске. Однако телетайп плохо работал, с Ригой связаться не удавалось. А между тем наступала ночь. Встал вопрос куда меня поместить.
   - А ночуешь ты где? - спросили меня.
   - Где придется. В стогу сена, например.
   - Ну и где теперь будешь ночевать?
   - Вот этого я уже не знаю.
   Мне было удивительно, почему такой вопрос возникает? Я был уверен, что на ночь меня запрут в камере. Меня до сих пор это удивляет. Но начальник, как видно, оказался очень порядочным человеком, ему было совестно сажать меня в камеру, и он... позвонил в гостиницу, договорился, и сам лично повел меня туда, где расплатился за мое место и сказал, что на другой день, кажется, к девяти часам - я должен явиться в отделение и, если все окажется в порядке, мне вернут паспорт и отпустят.
   А в гостинице произошел еще один, запомнившийся мне, случай. Причем, я невольно оказался его причиной. В комнате помещалось пять или шесть коек, одна из которых предназначалась мне. Все уже ложились. Лег и я. Кто-то кажется читал, кто-то занимался своими вещами, пока еще горел свет. Человек напротив поинтересовался, не в командировке ли я? Я ответил, что нет, что привели меня в гостиницу из милиции, где выясняют мою личность. Сосед посмотрел на меня косо и ничего не сказал. Когда выключили свет, из-за неплотно задвинутых штор на лицо соседа падал свет фонаря. Чтобы свет ему не мешал, я собрался задвинуть шторы и сказал ему об этом.
   - Не надо! - сказал он быстро, встал и вышел из комнаты.
  

- 41 -

  
   Через какое-то время пришла администратор и стала на меня кричать, что на меня жалуются. Мне было жаль соседа, которого я невольно напугал, и администратора, которая из-за всего этого прибежала и так сердится. Я очень спокойно постарался объяснить, в чем дело, и она успокоилась и даже кажется извинилась.
   Вскоре пришел и сосед. Я постарался и ему объяснить, что меня бояться нечего. Он же ответил, что просто выходил покурить.
   А вообще, как много странных установок выработалось у людей! Вот всего две из них: если человек одет не так, как все, или при этом у него борода, значит, он больной; если человеком занимается милиция, то он непременно преступник. Сколько мне приходилось сталкиваться с подобными суевериями! При этом страшно еще и то, что поневоле сам начинаешь себя чувствовать преступником. Так что уж сердиться на людей?..
   Ночь я спал, как ни странно, очень хорошо и спокойно. Усталость сказывалась. К тому же, мне нечего было тревожиться и к предстоящему дню я был готов...
   Утром я пришел к дому милиции. На крыльце стояли несколько человек милиционеров. Они поприветствовали меня как старого знакомого и сказали, что начальник еще не приходил, и что я могу пока прогуляться по базару, который был прямо напротив. Когда я вернулся, начальник уже был, но не в дежурной комнате, а у себя в кабинете.
   - Ну как, все в порядке? - спросил я у дежурного.
   - Да.
   Вошел начальник, полистал какие-то бумаги на столе, достал мой паспорт.
   - Так и не удалось? - тихо спросил он у дежурного.
   Тот покачал головой. То есть, не удалось связаться с Ригой.
   - Ну ладно, вот твой паспорт и поскорее уходи. Чтобы больше нам не попадался.
   Я ответил, что эта встреча зависела не от меня, но что меня привез председатель колхоза, я надеюсь, что второй раз он меня обратно не привезет. Мы попрощались. На крыльце еще попрощался с находившимися там и вышел на шоссе.
   Снова я шагал и не чувствовал зла ни к кому. Ни даже обиды. Что-то лишь казалось смешным. Но грустно было сознавать, насколько глубоко укоренились в людях некоторые жалкие установки. С ними люди вредят и себе и другим.
   Но еще раз я ощутил, насколько важно не поддаваться общей озлобленности, а постараться понять человека, почему он зол, и тогда его можно будет только пожалеть, но никак не ненавидеть. Если бы я отвечал так же, как меня спрашивали - с раздражением или злостью - то это лишь сильнее бы их раздражало. Я же старался вести себя всегда как можно более кротко, и чувствовалось, что это их смущает и мало по-малу и их делает добродушнее. Это было так приятно видеть!
   А впереди был путь. Идти было легко и радостно. День был бодрящий. И я шел все дальше.
  

x x x

  
   Раньше я ни разу не был в Крыму. Он представлялся мне весь переполненный курортниками, и эта курортная суета меня отталкивала.
  

- 42 -

  
   Тем летом Крым я, однако, решил посетить. Кроме того, что я там ни разу не был и хотелось все-таки увидеть, что же это такое, я еще хотел встретиться с друзьями, которые собирались в это же время в Крым, чтобы вместе провести несколько дней. А собрались туда человек двадцать из тех, кого в то время называли хиппи.
   Итак, после Дунаевцев я вполне благополучно прошел и проехал Молдавию. Особенно мне запомнился один цыганский поселок. За мной бежали цыганские ребятишки и, узнав, что я из Риги, кричали: "Путешественник из Риги! Путешественник из Риги!" Одна женщина спрашивала, не продаю ли я чего-нибудь, другая уговаривала купить зонтик, третья предлагала погадать и т. д. В центре поселка меня пригласили в большой дом, украшенный мозаикой, расспрашивали и угощали меня, причем, не очень удивились, узнав, что я вегетарианец.
   А в Тирасполе патрульные проверили у меня документы. Спросили, есть ли деньги. Я показал, что есть. И все же они повели меня в отделение. По дороге я их расспрашивал, почему они это делают, что, наверное их смущает моя одежда.
   - Понимаю вас, - говорил я, - но кто же в путешествие одевает парадный костюм.
   И они отпустили меня...
   Затем я миновал Одессу, под Одессой окунулся в воды Черного моря, миновал Николаев, Херсон и очутился в крымских степях. Когда же, наконец, позади остались и степи с Джанкоем, вдали показались горы и перед ними Симферополь с белыми, покрытыми красной черепицей, домиками.
   Помню, я был очень голоден, но не успел, кажется, перекусить. Успел лишь купить в магазине хлеба. Я увидел двух патрульных милиционеров, которые смотрели на меня, и понял, что теперь они подойдут и спросят документы. И не ошибся. Они сразу же спросили, зачем приехал. Я ответил, что посмотреть Крым. Они повели меня в отдаление милиции. Я их спрашивал, что им не понравилось; они ответили, что им дали такое распоряжение.
   Если в Дунаевцах милиция располагалась в совсем маленьком домике, то здесь здание было большое, каменное. В дежурной комнате меня встретили злыми насмешками. Кто-то стал писать протокол, пошли очередные вопросы, начиная с имени и фамилии и так далее до вопроса: с какой целью приехал? Я ответил так же, как на улице, что для того, чтобы посмотреть Крым. На это они усмехнулись, сказали, что это неправда, и давали понять, что потом я иначе заговорю.
   На пульт, не прекращаясь, поступали различные сообщения, иногда в дежурную комнату вводили страшных людей - пьяных и окровавленных. Их тут же кратко допрашивали, кричали и одни, и другие, сыпались бранные слова. Потом их запирали в камеры.
   Через некоторое время, когда достаточно насмотрелся и наслушался внизу, меня повели по лестнице, наверх, к начальнику отделения. Его кабинетом была огромная комната с массивным столом, и сам начальник был довольно крупный. Не знаю, в каком он был звании /не разбираюсь/, но по его манере говорить чувствовалось, что он уже многие годы привык к беспрекословному себе повиновению. Он не кричал, но голос у него был ужасающе жесткий. И взгляд его был полон ненависти ко мне. Ему дали мой паспорт, и он начал свои расспросы.
   - Зачем приехал!?
   - Посмотреть Крым.
   - Нам ?роды не нужны! - ударение он делал на первый слог. Так ты будешь отвечать? Зачем приехал?!
  

- 43 -

  
   - Если я вас так раздражаю, я могу и уехать.
   - Мы тебе ... - я не решаюсь воспроизвести то, что он тогда сказал, и поэтому ограничиваюсь многоточиями. - А потом ты уедешь в свою Ригу, только уже...!
   Зазвонил телефон. По-видимому звонили из дома. Он сказал, разумеется, другим тоном - что задерживается, но скоро будет. А я думал, что бы могли значить его угрозы, и чем это все кончится. Перед этим начальником было тяжело находиться, чувствуя его гнев, направленный на меня. И было тяжело от сознания, что в чем-то я стал причиной этого гнева.
   Потом он дал распоряжение отвезти меня в отделение Киевского района, и меня увезли. Еще немного я посидел внизу, затем меня вывели на улицу, посадили в милицейскую машину за решетку и повезли.
   Я смотрел через прутья решетки на улицы города, на людей, на дома. И мне показалось, что я увидел кого-то из знакомых с рюкзаками. Печально было, что теперь уж наверное не удастся с ними встретиться. Да и вообще неизвестно было, как долго и что со мной будут делать. Отношение ко мне было как к преступнику, хотя вероятно, они и замечали, что я отличаюсь от привычного контингента. Но если меня и не били, то при случае не останавливались перед тем, чтобы грубо подтолкнуть.
   Привезли меня в отделение Киевского района. Начались уже знакомые издевательства. Вводили новых задержанных с татуировками и кровью. Шум, крики, злоба. Через некоторое время одному милиционеру было велено провести по двору, причем с моей сумкой. Я вначале не понял, зачем это делается. Но во дворе все стало ясно. Там был выстроен в шеренгу личный состав, и какой-то чин, прохаживаясь черед ними, объяснял:
   - Вот теперь обратите внимание. Это хиппи. Смотрите внимательно... - и объяснял им, что таких надо вылавливать.
   Меня привели обратно. Пришел довольно пожилой человек без формы. Он сел за свободный стол, сказал мне сесть туда же и начал задавать все те же, ужасно надоевшие мне, вопросы. Я спросил, почему меня вообще задержали, что со мной думают делать, когда я никакого преступления не совершал, и документы у меня в порядке.
   - Паспорт может быть поддельным, - сказал он. - Пошлем его на экспертизу.
   Это значило, что, как минимум, на несколько дней я буду задержан.
   Он стал очень внимательно разглядывать паспорт - даже на свет. Я посоветовал не утруждать так себя, а отправить уж сразу на экспертизу.
   - Мы сами знаем, что нам делать! - резко отвечал он, но, вероятно, решил, что достаточно простого осмотра.
   Не помню, то-ли там, то-ли еще в предыдущем отделении милиции меня обыскивали. И постоянно слышались угрозы применения силы. Все это - и общая атмосфера, и угрозы страшного начальника - производило соответствующее впечатление. К тому же я был голоден и очень устал. И все же не терял самообладания. И еще, еще раз я ощущал, что не могу на них злиться, что эти люди в сущности несчастны, если так привыкли ко злу, что забыли чувства сострадания.
   Потом меня ввели в кабинет какого-то следователя и сказали подождать. Следователь еще не закончил разбирательство с женщиной, которую он допрашивал. Он ей указывал, что она говорит много неправды. А она все время напоминала, что уже поздно, и она боится в темноте возвращаться через парк. Тут же был еще один сотрудник, из кавказцев, женщине говорили шутливо, что
  

- 44 -

  
   вот он ее и проводит. Но его женщина тоже боялась.
   Когда закончили допрашивать ее, приступили ко мне. Снова все вопросы сначала. Следователь вел протокол. Иногда приходили какие-то люди, Один милиционер о ком-то спросил. Ему ответили:
   - Пускай убирается. Дай ему пинка на прощание. - Потом, немного поразмыслив, - нет, вообще-то не надо.
   Не помню подробностей разговора у этого следователя. Но как-то разговор коснулся того, что я верующий. Это его несколько оживило. Почему-то он стал спрашивать, в каком году родился Иисус Христос, и как я смотрю на то, что вселенная бесконечна и еще что-то. Было видно, что он устал и поскорее хочет идти домой. Я его не особенно интересовал - во всяком случае, ни ненависти ко мне, ни сочувствия я в нем не заметил. Он выполнял свою обычную ежедневную работу. В конце допроса мне дали подписать протокол. Я прочитал его внимательно и, поскольку там не было несоответствовавшего моим словам, подписал.
   Было уже довольно поздно, когда следователь передал меня охраннику. Тот посадил меня в милицейскую машину, которая потом довольно долго петляла по темным улицам. Я не знал, куда меня везут на этот раз, но был уверен, что не меньше трех дней мне придется у них задержаться. Как я уже начинал догадываться, что-то им не понравилось в нашей встрече, чего-то они опасались...
   Сумбурно прошел день: постоянно мелькала перед глазами милицейская форма, сигналы на дежурных пультах, одни и те же вопросы, злые шутки, грубости и тому подобное; и я чувствовал, что день этот еще не закончен, но что именно предстоит, я не подозревал. Страха не было, было лишь некоторое сожаление, что так все получилось, и некоторая тревога неизвестности.
   Приехали. Каково же было мое удивление, когда мы вошли в... вытрезвитель! Немного разобрался, в чем дело, когда меня ввели в помещение, обозначенное вывеской на двери как санпропускник или что-то подобное. Дверь закрыли на ключ, милиционер зашел в другую дверь, и я обнаружил себя в темной прихожей с несколькими стульями. Вместо одной стены была решетка, за которой тянулся длинный коридор. Откуда-то издалека доносились ужасные крики.
   - Помогите!!! Люди-и-и, помогите!!! - кричал мужской голос. Но поистине, это можно было назвать нечеловеческим голосом. Такие страшные были эти вопли. Из-за двери, куда зашел милиционер, вышла рыдающая девушка маленького роста. Она плакала тихо, но вся дрожала. По виду ее, мне показалось, что это приезжая из села, а в Симферополе работает на какой-нибудь фабрике и живет в общежитии. Такие очень стараются не отставать от моды и выглядеть, как городские, и поэтому очень сильно красятся. Я спросил ее:
   - Тебя за что сюда привели?
   Но она только продолжала всхлипывать.
   А вопли со стороны коридора все продолжались.
   Из кабинета вышла еще одна женщина. Возраст ее невозможно было определить, лицо было несоразмерно большое и с какой-то тупой гримасой.
   - Что тут вообще такое? - обратился я к ним.
   - Ду-у-ур до-о-ом, - странным голосом произнесла вторая.
   И продолжались крики:
   - Люди!!! Лю-ди-и!!! Помоги-и-ите!!!
   Все это было жутко. Не хватает слов, чтобы описать. И это все было для меня впервые и так неожиданно, и так все стремительно происходило. Я почувствовал, что можно потерять самообладание. Но внутренний голос повторял: "Делай, что должно, посту-
  

- 46 -

  
   пай по совести и не тревожься о том, что будет". Это меня очень ободрило, и я почувствовал новый прилив сил.
   Открылась дверь и показался милиционер с человеком в болом халате - наверное это был фельдшер. Маленькая девушка через рыдания закричала в истерике. Я не помню дословно, что она кричала, но суть была в том, что она девственница и обвиняла фельдшера в бесчеловечности.
   - Да, действительно, оказалось, что это так, - сказал он милиционеру.
   А она продолжала дрожать. И можно себе представить ее состояние: грубый мужчина в белом халате велел ей раздеваться, или сам раздевал ее, после чего бесцеремонно осматривал и брал соответствующие анализы. Но она причитала и по тому поводу, что до сих пор девственница, и ее никто не хочет брать. Все перемешалось в ее истерике.
   Ввели в кабинет меня. У фельдшера было лицо человека, часто выпивающего. Должны были взять анализы на венерические болезни, брали кровь из руки.
   - Собственно говоря, меня сюда зря привели, - сказал я, - ведь я этим не занимаюсь.
   - Почему, - с любопытством ответил фельдшер.
   - Да чего там, - мне не хотелось с ними много разговаривать
   - Ну, такие наоборот...
   - У меня соответствующие убеждения.
   - А! Убеждения? Это другое дело. Это что же, ты верующий?
   - Верующий.
   - А какой-такой веры?
   - Моя вера без названия.
   - Так ты сектант?
   - Нет. Каждая секта имеет свое название. А у меня названия нет.
   - Он хиппи, - сказал милиционер.
   - Кто-то называет меня хиппи, но это не название веры.
   - В чем же твоя вера?
   Я чувствовал, что здесь неуместно много говорить и поэтому только ответил:
   - В том, что все люди-братья.
   Мне еще задавали вопросы, и кратко я отвечал на них. Кажется, после этого они стали относиться ко мне с несколько большим уважением.
   Потом меня снова посадили в машину и еще куда-то повезли.
   На этот раз табличка у дверей, в которые меня ввели сообщала, что это приемник-распределитель. Дежурный, увидев меня воскликнул:
   - Ага! Еще один!
   А в углу я заметил несколько брезентовых сумок, значит, кто-то еще подвергся подобное участи. Но возможность предстоящей встречи меня обрадовала.
   Последовали обычные вопросы. Заполняли протокол, был произведен обыск, и все вещи переписаны. Оставшуюся в сумке пищу выкинули. Я спросил, зачем же так делать?
   - Кто знает, что там такое!? Еще заболеешь, а потом лечи тебя!
   Опять-таки не помню подробностей. Помню лишь, что чувствовалось в отношении меня озлобление. Еще я слышал, что посадят меня к "химикам", но кто это такие, я тогда еще не знал. Перспектива оказаться в одной камере с уголовниками меня, по правде говоря, пугала. Я много слышал рассказов о том, как уголов-
  

- 46 -

  
   ники истязают сокамерников. Но я надеялся, что меня посадят к тем, может быть даже знакомым, которых задержали по той же причине, что и меня.
   Наконец, подвели меня к какой-то двери, открыли сложные засовы, и я оказался в почти совсем темной камере. Там были двое, и я сразу понял, что это никак не те, чьи сумки я видел в коридоре. Эти двое сказали что-то охраннику. Оказалось, что в камере отсутствует сосуд под названием - параша. И мы пошли за парашей. Она была из тонкой жести, с крышкой. Потом закрыли дверь, и очень впечатляюще прозвучал скрип засовов.
   Камера была маленькая, квадратная, около шести квадратных метров. Тусклый свет проникал из коридора через вентиляционное отверстие. Я очутился на грязном бетонном полу. На стенах из острого щебня, особенно в углах, висели многочисленные плевки. Отыскав место почище, я сел, прислонявшись спиной к стене и крестив ноги. Одному из моих сокамерников было лет двадцать пять, другой был лет на десять старше. У них были злые лица, на руках и на груди татуировки. Они стали меня расспрашивать, как я попал туда. Я объяснил. А на мой вопрос, как они попали, они отвечали уклончиво. Между тем, была уже ночь, и они заснули. А я сидел все в том же положении и пытался осознать все происшедшее за день. Мало-по-малу крепла убежденность, что как бы ни было дальше, а только надо по совести поступать.
   Из коридора послышался какой-то шум. Я прильнул к двери и старался что-нибудь услышать. Кого-то еще привели, какую-то девочку. И различался ее литовский акцент. Она возмущалась и, кажется, плакала. Потом ее куда-то увели, в какую-то камеру, и снова наступила тишина.
   У меня слипались глаза, но я не мог найти, где бы лечь. Уж очень отталкивал этот грязный и липкий бетонный пол. Однако усталость взяла свое, и я уснул.
   Наутро продолжалась беседа с сокамерниками. Теперь было немного светлее за счет дневного света, поступающего через окно, и я их мог лучше разглядеть. Между прочим, раньше мне почти не приходилось разговаривать с такими людьми, это было для меня все новым - я учился глубже понимать людей, и не в теории, а в самой жизни. Вот и тогда передо мной были два страшных человека, но я не чувствовал к ним ненависти, а общее положение и переживание даже сближали.
   Они спросили, не верующий ли я, случайно. Я ответил, что они не ошиблись.
   - Ты баптист?
   - Нет, почему же сразу баптист?
   - Ну, а кто же тогда?
   - Зачем обязательно как-то называться? - ответил я. Главное - жить с Богом.
   - Это что же тебе ни пить ни курить нельзя?
   - Что значит нельзя? Просто - зачем? Мне не нужно ни того, ни другого. И не только мне, но и вам бы не нужно было.
   - Ты все же баптист - сделал вывод один из них.
   - Да разве одни только баптисты не курят и не пьют?
   - Слушай, а баб ты ...? Что, тоже нельзя?
   Я объяснил, как мог, что не нужно человеку делаться животным. И в женщине прежде всего нужно видеть человека.
   - Ну, это как монах ты! И женщин любить нельзя!
   - Надо любить! Всех надо любить. Но то, что вы называете любовью совсем другое.
  

- 47 -

  
   Они продолжали свои расспросы, и я старался отвечать понятнее, но чувствовал, что все это их мало интересует.
   Потом их вызывали на короткий допрос, который проходил прямо в дежурный комнате, и многое мне было слышно. Кроме всего прочего их спросили, где они работали. Они ответили:
   - У корейца на луковых плантациях.
   - Порядочный человек к корейцу не пойдет!
   На это они возражали.
   Потом вывели из камеры меня и повели на второй этаж.
   Следователь был в обыкновенной одежде, коренастый, с курчавыми светлыми волосами. Говорил он отрывисто, жестко. Предстоял очередной допрос. Между тем, во рту у меня пересохло, и в области желудка были неприятные ощущения. После первых традиционных вопросов и ответов я сказал, что почти сутки не пил, и все пересохло. Он налил мне стакан воды, я выпил. Потом продолжался разговор, но я плохо помню о чем. Он все угрожал мне, а я старался отвечать как можно более спокойно. Столько уже было допросов!
   Следователь повел меня по коридорам и лестницам еще куда-то. На одной двери была табличка, обозначающая кабинет начальника приемника. Туда мы и зашли. Начальник, как и следователь, не был в милицейской форме. Увидев меня, он закричал, да так громко, что стекла зазвенели (это без преувеличения):
   - Постричь! Побрить! И - в венерическую больницу - кричал он.
   - Но как же так можно? - попробовал возразить я, но его крик все заглушал. Когда он замолкал на мгновение, я пытался что-то сказать:
   - У меня уже брали анализы, и вы можете убедиться, что я здоров.
   Но было бесполезно что-либо говорить. Он снова принимался кричать, всячески меня оскорбляя.
   - Вот месяц пробудешь в венерической больнице, а потом месяц в психиатрической! - неистовстал начальник. Он был ужасно разгневан.
   Да, события принимали крутой оборот. И можно понять, что такая перспектива меня не очень радовала. Скорее, даже пугала. Я был привязан к тому, чтобы меня не стригли, к тому, чтобы скорее освободиться и уехать, к тому чтобы не попасть в эти больницы. И то, чем грозил начальник приемника, очень было неприятно. Но все это было так сразу вместе, что я не в силах был уже переживать по поводу каждого несчастия в отдельности. Чем больше я терял привязанность к своим личным желаниям, тем становилось легче. И начал внутренне cмиpятьcя со всеми этими неприятностями, но это были еще лишь проблески. Но главное, что было - это крепнущая уверенность, что мне только нужно стремиться жить по совести, а остальное не должно меня волновать. И это сознание еще и еще раз давало мне силу переносить все эти непростые обстоятельства.
   Следователь снова привел меня в свой кабинет и продолжал допрос. Где-то я упомянул Бога, и следователь поинтересовался, не верующий ли я? Я ответил утвердительно, и это его почему-то озадачило. Он стал задавать различные вопросы, как бы желая доказать, что я говорю неправду. Вдруг он восторжествовал, сделав открытие:
   - А ведь нательного крестика-то на тебе нет! Ты чё мне тут хочешь рассказать!? - он говорил с гневом.
   Я ответил:
   - Вы разве не слышали такую народную поговорку: "Чем больше крест - тем меньше веры?" Для того, чтобы жить с Богом, совсем необязательно носить крест. И не каждый, навесивший на себя
  

- 48 -

  
   крест, - верующий.
   И чего-то много я говорил ему, даже цитировал Евангелие. Теперь я сознаю, что так много говорить в том положении не следовало. Это получалось как "святыня псам". Нет, я вовсе не хочу сказать, что этот следователь - не человек. Но в том положении, когда он только искал какие-бы еще обвинения мне предъявить, он забывал в себе человека. Быть может, в другом месте, при других обстоятельствах все было бы иначе. И даже не "может быть", но я убежден в этом. Когда люди превращаются в свиней или псов, то всегда надо помнить, что не такие они на самом деле, только делают себя такими, и стараться видеть их истинную, божественную сущность и любить. Но в тот момент, когда они готовы лишь попрать и растерзать, не надо давать сокровенное на попрание: оно лишь больше может ожесточить их. Но в тот час, думаю, любви во мне не было, а говорил я слишком много. Тогда я еще не понимал этого.
   - Да, понабрался немного, - изрек следователь. В кабинет зашел начальник.
   - Ну что? - спросил он
   - Да вот, говорит, что верующий. - Следователь явно был этим огорчен.
   - Верующий? - начальник говорил очень громко, но все же тише, чем раньше. Так вот, сейчас пойду с тобой в церковь, и если ты мне покажешь хоть одного такого верующего, как ты, то сию же минуту отпущу тебя на все четыре стороны!
   Но, разумеется, исполнять сказанного он не стал, в церковь не пошел, а передал следователю какие-то бумаги и сказал, чтобы продолжал пожестче, вышел из кабинета.
   Кое-что мне становилось ясно. Из Москвы в Симферополь был дан приказ расправиться с хиппи. Конечно, смешно было, что из-за нескольких человек, решивших вместе провести какое-то время в Крыму, была поднята вся милиция. Следователь же, по своей неосведомленности, был убежден, что можно быть или хиппи, или верующим. Что же касается меня, то и одно и другое слово выражают лишь приблизительно что-то о моих взглядах. Так слово "верующий" означает лишь, что человек верит в Бога. Я же считаю, что надо не верить в Бога, а жить им. И я не хотел выгораживать себя, прячась за какое-то наименование. Так что, когда следователь спросил, не хиппи ли я, то я ответил:
   - Некоторые так называют.
   Он не мог скрыть своего злорадства и продолжал допрос с новой энергией. Посыпались новые угрозы. Он начал трясти протоколами допросов, бывших до меня, упоминать о каком-то "сборище". Я решил не отделяться, а разделить общую участь приехавших и попавших в милицию.
   - Да, - сказал я - кроме осмотра Крыма я приехал и для того, чтобы встретиться с друзьями.
   Тут пошли следующие вопросы: с кем я должен был встретиться, кто предложил это и т. п. Я или молчал или отвечал уклончиво. О том, чтобы называть имена, не могло быть и речи.
   - Ну, давай рассказывай все, - говорил следователь. - Все расскажешь и сразу отпустим. И не будем стричь.
   Конечно, этого очень хотелось. Это было испытанием: после угроз о двух месяцах в больницах я был привязан к надежде избежать всего этого. Разумеется, самым правильным было бы просто отказаться отвечать и тем прекратить разговор, какие бы ни ждали последствия. Я же еще пытался говорить что-то неопределенное:
   - В том, что несколько человек решили встретиться в Крыму, без всяких злых намерений, разве может быть что-то плохое?
  

- 49 -

  
   - Ты мне не крути! Чего, ... захотел?!
   - Что?
   - A вот тогда узнаешь, что!
   Он еще грозился какой-то "морозильной камерой", но я думаю, что это уж просто запугивал. Между тем, у меня снова пересохло во рту, и я спросил, нельзя ли воды, но он не дал. Еще он спросил:
   - Ты наркоман?
   - Нет, - ответил я, - и даже ни разу не пробовал. Это против моих убеждений, даже табак ни разу не курил.
   - Впрочем, все это можно проверить.
   - Проверяйте, мне бояться нечего, я говорю правду.
   Этой темы он больше не касался, и все началось сначала.
   - Так для чего вы сюда приехали? - в который уже раз допытывался следователь.
   - Повторяю, просто для того, чтобы встретиться, как встречаются знакомые люди.
   - Врешь!
   - Ну, тогда скажите вы, для чего же мы еще хотели встретиться?
   И он совершенно серьезно ответил:
   - Чтобы устроить демонстрацию.
   Вот это да! Вот, значит, почему очи так всполошились! Позже я узнал, что в то время, в Крыму сходился какой-то очень высокий чин, и власти, наверное, боялись, что мы по этому случаю собираемся устраивать какие-то выступления, или из Москвы специально дали такое сообщение, чтобы тут среагировали пооперативнее. Конечно же, никаких подобных намерений у нас и в мыслях не было, и я попробовал разубедить следователя, но мои доводы не особенно подействовали.
   Опять мы пошли в кабинет начальника. Снова он кричал с пеной у рта. Как и в первый раз, я не успевал ничего возразить.
   - Была бы моя власть, я бы вас всех расстрелял! - неистовствовал он.
   Бедный! Какое же должно быть представление о нас! Сколько озлобленности, мучавшей его, должно было в нем накопиться, чтобы говорить такое! Мне было поистине жаль его, хотя я и опасался, как бы он в припадке гнева действительно не набросился на меня. Я смотрел на него с жалостью, и, возможно, поэтому, а может быть, потому, что просто устал, он стал говорить чуть тише - так, что уже можно было что-то разобрать. Он спрашивал что мы собирались делать, встретившись.
   - А что могут делать друзья, когда встречаются? - ответил я вопросом. - Так же и мы. Никаких других целей у нас не было.
   - Но о чем вы можете говорить-то? Вам говорить-то не о чем.
   - Ну, а вы, скажем? О чем вы говорите с друзьями, когда встречаетесь?
   - Ну, мы бы культурно пошли в ресторан, посидели бы, - отвечал начальник, уже совсем успокоившись.
   - И о чем говорили бы? - продолжал я.
   - О работе, о политике, о женщинах... А вы о чем можете говорить?
   - Ошибаетесь. Если уж на то пошло, мы можем говорить например, о литературе, философии.
   - Но все вы - тунеядцы. Ведь ты не работаешь!
   - Вы снова ошибаетесь. Не работаю я всего лишь ... /забыл уже какое время я тогда не работал. Кажется, не больше месяца./
   - Все время надо работать! На что же ты живешь теперь?
   - Того, что я заработал, мне вполне хватает.
   - Как это хватает? Как может хватать?!
  

- 50 -

  
   - Тут нет ничего странного. По ресторанам я не хожу, не пью и не курю. На питание у меня расходуется очень мало, поскольку мяса я не ем, и на одежду, сами понимаете, уходит немного.
   - Мясо почему не ешь?
   - Я не хочу причинять страдания животным. Ведь чтобы поесть мясо, кто-то должен убить животное.
   Начальник стал говорить, что надо много работать, много зарабатывать и много расходовать. Если я хочу жить скромно, при этом мало работать и мало покупать, то этим я наношу урон экономике государства.
   - По этим рассуждениям, - сказал я, - выходит, что те, кто каждый день покупает водку и напиваются, приносят особенно большую пользу.
   - Надо знать меру, - ответил он, но больше по этому поводу не развивал свои идеи.
   Разговор перешел на то, что в таком виде, как у меня, нельзя ходить по городу. Я отвечал, что не нахожу ничего неприличного в моем виде: в чем же преступление, что мои волосы и борода не соответствуют привычным стандартам? Еще я сказал, что в Риге хожу так, и это не вызывает никаких эксцессов.
   Тогда разговор перешел на Ригу. Начальник сказал, что был в этом городе.
   - И как вам понравилось? - поинтересовался я.
   - Хороший город. Но таких, как ты, я не видел. А кафе очень хорошие.
   - Вы, наверное, и Домский собор посетили?
   - Нет.
   - Если еще будете в Риге, обязательно посетите. Там замечательный орган. Вы, наверное, слышали о нем.
   Говорили еще о чем-то. После такой беседы он совсем перестал кричать и стал спокойнее.
   Потом следователь отвел меня в дежурную комнату и передал надзирателю, сказал, чтобы к "Ильинишне" меня отвел.
   Когда вели меня к "Ильинишне", я спросил у надзирателя, что это значит. Он сказал, что стричь будут. Это меня ужаснуло. Я был очень привязан к тому, чтобы меня не стригли, никогда раньше не приходилось быть стриженным наголо. Это у меня невольно ассоциировалось с уголовниками. Наверное, где-то в глубине появилось ощущение, что вот теперь и меня сделают уголовником. Это внешняя установка действовала и на меня. Однако я знал, что суточников и задержанных в приемниках уже несколько лет, как перестали стричь. Я сказал об этом сопровождающему.
   - Если будут вши, тогда остригут, - ответил он.
   И это меня успокоило. Я знал, что вшей у меня быть не может. Ильинишной оказалась врачиха или фельдшерица при приемнике. Она зло сказала, чтобы меня посадили в проходной комнате.
   - У меня вшей нет, - сказал я ей.
   - Сиди! Увидим, что у тебя там есть! Она взяла мои волосы и тут же заявила:
   - Вши и гниды!
   Это меня возмутило. Я стал возражать, доказывать невозможность этого. Но - безрезультатно. Из проходной комнаты была открыта дверь во двор, где работали несколько человек. Ильинишна кликнула одну заключенную и, указывая на мою голову, строго спросила:
   - Видишь!?
   Та кивнула головой.
   - Вот будешь так стричь, - сказала она и взяла ножницы.
   Я попробовал еще раз возразить, но уже и сам начинал терять уверенность в своей правоте. Тек не менее, я встал со
  

- 51 -

  
   стула и сказал, что так нельзя. Милиционер, стоявший за мной, усадил меня снова. Ильинишна вырезала несколько клочьев волос и бросила их в ведро.
   - Вот, живьем ползет! - сказала она.
   - Где? Покажите, я ни разу в жизни не видел вшей. Покажите же, как она выглядит!
   - Еще увидишь!
   Ножницы дали заключенной, и она продолжала меня стричь.
   Когда треть волос уже была выстрижена, вдруг кто-то вбежал и закричал.
   - Подождите! Что вы делаете! Ильинишна стала оправдываться.
   - А что? Начальник сказал...
   Оказалось, всего навсего, что меня завели сфотографировать с волосами. Как ни странно, повели и в таком виде: бороды еще не касались, и на голове еще что-то висело. Можно только догадываться, какая получилась фотография. Фотографировали во дворе, поставив меня к стенке. Я старался в это время рассмотреть заключенных и представить, как мне с ними предстоит жить.
   После фотографирования меня достригли. Поскольку стригли простыми ножницами, на голове остались борозды. Когда вся процедура была закончена, Ильинишна записала что-то на листке бумаги и дала мне подписать. Там было сказано, что при осмотре у меня обнаружены вши и гниды, в связи с чем проведена санобработка. Я сказал, что не было у меня вшей, но уже сам терял в этом уверенность и в конце концов подпись поставил.
   Затем меня повели по коридору. Где-то я прочитал, что этот приемник образцово-показательный. Надзиратель привел меня к душевой, сказал мне раздеваться и мыться. Одежду мою он связал и куда-то швырнул.
   Оказаться, после всего под струями теплой воды было очень хорошо. Только непривычно было ощущать, что на голове ничего нет. Это было тяжело переносить; так и казалось, что вот я стал уголовником. Когда я вышел из душевой, мне выдали теремную одежду: куртку и штаны, которые были очень велики, и мне с трудом удалось завязать сложный узел, чтобы они кое-как держались. В таком виде я был снова помешен в грязную камеру, в КПЗ, где до сих пор находились двое с татуировками. Некоторое время они удивлялись, увидев меня остриженным наголо, но вскоре задремали. А я стал обдумывать свое положение. И тут произошло то, что вряд ли могло произойти, не попади я в эту ситуацию. Я почувствовал себя свободным. Я понял, что свободным можно быть и в тюрьме. Хотя я знал это теоретически, читая об этом, соглашался, но тут сама жизнь мне это доказала. От меня требовали, чтобы я назвал знакомых. Но совесть не позволяла мне это делать. Ведь это могло принести им лишние неприятности. Я чувствовал, что пускай меня за это стригут, пускай держат в приемнике или сажают в больницу, мой долг - следовать совести, несмотря ни на что. Этого мне не могли запретить, и в этом моя свобода. А если бы во мне победили привязанности остаться нестриженным и быть поскорее отпущенным, - и я пошел бы из-за этого против совести, то будь я хоть с какими угодно волосами и бородой, хоть на какой угодно свободе, - это было бы рабством; я был бы рабом своих привязанностей.
   И в ту минуту мне стало очень-очень хорошо. Я был счастлив. Я ходил по камере, напевал что-то радостное и благодарил Бога за все.
   Потом нас по-одному выводили брать отпечатки пальцев или "играть на клавишах", как сказали мои сокамерники. Это заключалось в том, что милиционер наносил на мои пальцы типографскую
  

- 52 -

  
   краску и делал ими отпечатки на отдельном бланке. В заключение надо было оставить отпечаток всей ладони и подписать бланк. Все это делалось в трех экземплярах. Руки у меня стали черными от краски, и я спросил, где их помыть.
   - Потом помоешь! - пренебрежительно ответили мне. Но и потом такой возможности не дали.
   Через какое-то время нас повели в машину, посадили на боковые деревянные скамьи в закрытом кузове; следователь, который меня допрашивал, сел в кабину; охранник, войдя с нами, закрыл дверь специальным ключом, сел на единственное мягкое сидение для охраны, и нас куда-то повезли. На деревянных скамьях трясло, надо было обязательно за что-нибудь держаться.
  

------------

  
   Остановилась машина у высокой белой стены с колючей проволокой. Нас вывели к железным воротам. Это была специализированная венерическая больница. Да, значит начальник приемника не шутил, когда кричал.
   За воротами нас встретили несколько санитарок. Из одного из корпусов вышла врач и с упреком сказала следователю:
   - Еще один! Это же издевательство над людьми, так стричь!
   Следователь в ответ пробормотал что-то невразумительное.
   В прихожей надо было снять тюремную одежду и одеть больничную. Одновременно записывали фамилию и ставили на весы. Была некоторая тревога относительно того, какие люди здесь окажутся, но я понял, что тут должны быть и те, возможно знакомые люди, которых тоже побрили в приемнике и чьи сумки я там видел. И во время взвешивания я слышал разговоры, что 'еще одного хиппи привезли', то есть меня. С волнением я ожидал встречи.
   И вот дверь открыли, и, поскольку было обеденное время, я очутился в многолюдной столовой. Тут же, за ближайшим столом, я увидел наголо стриженых, которые, подняв руки, приветствовали меня. Я сел к ним за столик. Это была очень радостная встреча, хотя оказалось, что мы не знакомы.
   Сразу же начались расспросы, рассказы о том, что с ними было за эти три дня, различные предположения и т. д. Один из них оказался москвичом, другой - из башкирского города Туймазы, и третий - из Салавата. Мы сразу нашли общий язык. Каждый из них, как и я был задержан где-то на улице, отвезен в приемник, острижен там и привезен сюда. Они были в больнице, кажется, второй день. Какое время нас будет держать там - пока неизвестно.
   Я перекусил, обед кончился, и одна из санитарок повела показывать палату. Я получил одеяло и белье. Все мы оказались в одной комнате, это было хорошо.
   Заведение, куда я таким неожиданным образом попал, предназначается для тех венерических больных, которые уклоняются от лечения в обычной больнице, - тогда их помещают в специализированную, с решетками на окнах и колючей проволокой. Надзиратели здесь в милицейской форме. И все же здесь было лучше, чем в приемнике.
   Мы сидели и делились впечатлениями. Москвичу, оказывается, по пути уже пришлось двенадцать дней пробыть в мелитопольском приемнике Вспоминали общих знакомых, которых, конечно, оказалось очень много. Думали, где теперь все остальные - те, кто поехали в Крым?
   А вокруг в палате была такая брань, такая словесная грязь! Казалось, что некоторые не могут произнести фразу без того, чтобы
  

- 53 -

  
   через каждое чистое слово не вставить грязное, а то и несколько сразу. Мат буквально висел в воздухе!
   Часто нам задавали всевозможные вопросы о том, кто мы, за что нас подстригли, кто такие хиппи, какой мы веры и т. п. Иногда над нами смеялись. Некоторые смотрели на нас со злобой. Так прошло время до вечера.
   Когда был зов на ужин, и все пошли в столовую, случилось следующее. Кто-то задал мне один вопрос - теперь уже не помню, о чем, возможно о хиппи, возможно о религии. Я стал отвечать. Все обступили меня, слушали и задавали свои вопросы. Это было для меня очень необычно - никогда я не говорил одновременно с таким множеством людей, как целое отделение больницы; раньше я был бы для этого слишком робок, но тут, после всего пережитого, я ощутил в себе силу. Отвечая на вопросы, я говорил, почему сюда попал, говорил о хиппи, что хиппи против войны, и что все люди - братья.
   Позже мне стало известно, что куда-то поступил донос о том, что я в столовой устроил... митинг.
   Вечером, перед сном, мы снова сидели в палате и тихо разговаривали. Очень заметным был контраст между нашими беседами и окружающей руганью. Иногда мы тихонько напевали "Алилуйя", или какую-нибудь мелодию Джона Леннона, или "Харе Кришна" - к нашим стриженным головам это как нельзя более подходило.
   Заметил, что мы не ругаемся и держимся вместе, кто-то сказал:
   - Смотрите, это секта!
   - А это - указывая на меня, - их комиссар.
   Но вообще все было спокойно.
   Утром начались процедуры. Прежде всего анализы. Потом больным делали соответствующие инъекции, кому-то давали таблетки. Каково же было мое удивление, когда в процедурном кабинете инъекцию собрались делать и мне!
   - Что за укол? Здесь какая-то ошибка! От чего меня лечить, если я здоров и попал сюда вообще по недоразумению!
   - Эти уколы для анализа, - ответила медсестра.
   - Но что это такое?
   - Это вводится возбудитель гонореи. Если у вас болезнь в скрытой форме, то она таким образом проявится.
   Можно представить мое состояние от подобного известия!
   - Но у меня нет болезни и не может быть! А от этих инъекций еще, чего доброго, заболею на самом деле, - возражал я.
   Стали доказывать, что такого быть не может, что укол делают всем, и, если я здоров, то не заболею. И все же пришлось поверить, что уж умышленно заражать нас не собираются.
   Через пару часов пришла врач, и меня позвали регистрироваться.
   Врач заводила на меня историю болезни и задавала вопросы: фамилию, имя, возраст, дату поступления в больницу... Я взглянул на последнюю графу - там было напечатано: "Дата выписки /смерти/".
   Отвечая на вопросы, я коснулся и моих убеждений, и врач была очень удивлена, что я попал в их заведение. Возмущались и другие присутствовавшие медицинские работники произволом начальника приемника. Но врач сказала, что теперь ничего изменить не может; если же результаты анализов ничего не покажут, то держать меня в больнице никто не будет.
   Потом пришел главврач. Мы ходили и к нему. Он сказал то же самое - что здоровых здесь держать не будут, и в течении нескольких дней все выяснится.
   Жизнь в больнице пошла своим чередом. Надо сказать, там было относительно неплохо. Поддерживалась чистота. В хорошую погоду выводили на час или на два во двор. Двор, правда, был огорожен высокой стеной с колючей проволокой, но там росли деревья.
  

- 54 -

  
   видно было голубое небо, солнце. Питание было хорошее. Я ел гарнир, но иногда были и каши или творог. Кажется, раз в неделю водили в душевую. И вообще, насколько я понял, в этой больнице был относительный порядок. Как я слышал из рассказов, в некоторых других подобных заведениях творилось невесть что.
   Для подметания помещений и сбора посуды со столов была установлена очередность дежурств. Однажды пол подметал человек лет под пятьдесят. Когда я проходил мимо, он закричал на меня. Для воспроизведения здесь его речи потребовалось бы немалое количество многоточий. Суть заключалась в том, что он нас ненавидит. Помню, в тот момент я снова почувствовал себя уголовником.
   Однако не все относились к нам с ненавистью. В основном отношение было безразличное, слегка насмешливое. Но иногда с нами заговаривали, желая поспорить о чем-нибудь. Вот и меня пригласили в одну палату и стали расспрашивать о моих религиозных взглядах. Своей эрудицией отличался один студент. Я выразил свое удивление по поводу широты его познаний.
   - Да, как видишь, - ответил он. - Только вот о сифилисе до сих пор не имел представления.
   Он грустно вздохнул.
   У того же студента было несколько книг, и он дал мне почитать "Рубаи" Омара Хаяма.
   На другой день, к обеду, прошел слух, что еще одного хиппи привели. Мы с нетерпением ждали - кто бы это мог быть? Дверь открылась и вошел такой же, как и мы остриженный, мой добрый знакомый из Ленинграда. Встреча была очень радостной, а познакомились мы с ним той весной в Таллинне, на горке, где я кому-то говорил, что не надо на зло отвечать злом, но лучше наоборот - любовью. Ленинградцу, бывшему там же, это показалось очень близким, и он тоже включился в разговор. Так мы и познакомились. Теперь он рассказывал, как попал в приемник, как его стригла Ильинишна, как подзывала заключенную и также спрашивала, видит ли она вшей.
   - И там, представляешь, я увидел в углу твою сумку, - ту самую, с которой ты был в Таллине, - и сразу понял, что ты тоже где-то здесь, - говорил он.
   Итак нас уже было пятеро. Это было даже весело: нам не дали встретиться у моря, но мы встретились здесь, в больнице. Вспоминали Таллин, друзей, с которыми встречались, горку, Нигулисте... Те несколько весенних дней в Таллине я до сих пор упоминаю с большой теплотой.
   Вечером мы опять что-то напевали. И говорили мы о многом, но теперь я уже не могу передать всех бесед - все же прошло уже немало времени. Запомнилось же мне вот что. Мы обсуждали стоп. В том смысле, что водитель не всегда такой, который везет бесплатно, но многие берут пассажиров в надежде заработать, и это очень распространенно в некоторых районах. Поэтому лучше сразу, перед тем, как сесть в машину, выяснить этот вопрос, чтобы не оказаться потом в неловком положении и не обмануть ожиданий водителя и, таким образом, вызвать в нем недобрые переживания. Лучше сразу спросить, и тогда, если водитель готов подвезти просто так, а не за рубли, то и отношения меняются, становясь более человечными. И мы должны быть благодарны им за доброту. Если вдуматься, то как много мы ее получаем! И мы не должны ограничиваться деляческим принципом: "Ты - мне, я - тебе", но должны быть готовы помочь любому человеку, платить каждому добром, без заботы о том, что он воздаст тем же. Вот к таим выводам мы пришли. По крайней мере - в разговорах!
  

- 55 -

  
   Чаще других нас слушал один паренек и, наконец, высказал такую нелепую и смешную просьбу:
   - Запишите меня в хиппи.
   Пришлось объяснить, что в "хиппи" не записывают, что это не организация, а образ жизни. Здесь не нужно непременно втискиваться в какие-то рамки. Просто некоторым людям опротивели устоявшиеся ценности жизни - вечный карьеризм, вещизм, гонка за деньгами, - когда человек становится рабом все увеличивающихся потребностей и суетится в своих оковах изо дня в день, из года в год, забывая о том, что он не робот. Некоторые вспомнили и остановились. Они увидели вокруг цветы и деревья, небо и солнце над собой, и любовь в себе. Радостно было это открытие. Но различны судьбы... Суть в том, что для многих людей это явление осталось совсем непонятным. А что непонятно, то пугает.
   Тому пареньку тоже было это малопонятно, хотя он и проявлял интерес. Когда же мы подвергались очередной волне насмешек, он уходил от нас.
   Однажды на прогулке во дворе нас охранял один молодой милиционер. У него был светлый, еще не испорченный взгляд, что отличало его от других надзирателей. Я подошел к нему и заговорил. Кажется, спросил, нравится ли ему такая работа. Милиционер несколько застенчиво отвечал. Поскольку в те дни было в отделении много разговоров о хиппи, то и мы коснулись этой темы. Я спросил, что ему известно о хиппи и имеет ли он лично что-нибудь против. Он сказал, что совсем ничего не знает. Тогда я немного поделился с ним своими взглядами: и о хиппи, и о смысле жизни, и о том, что все люди - братья. Было видно, что человек слушает с живым интересом, но когда я спросил, как он на все это смотрит, он сразу сник, засмущался и не знал, что ответить. Кто-то, находящийся рядом, сказал:
   - Им запрещено говорить об этом.
   - Товарищ сказал правильно, - виновато подтвердил милиционер.
   Мне было жаль его. Сохранит ли он свою простоту? Или станет таким же, как другие надзиратели? Впрочем, и этих других можно понять: они привыкли в каждом человеке видеть негодяя, преступника, и от этого взгляд становится каменным, презрительным, неумолимым. Но тем более они достойны сожаления, ведь они скрыли от самих себя столько радости и живут в таком мраке!
   Прошло несколько дней, Однажды приходил фотограф и всех фотографировал для соответствующих досье. Должно быть, странная подучилась фотография, единственная в своем роде: если в приемнике меня фотографировали с выстриженными клочьями, то здесь я был уже остриженный полностью, с оставшимися бороздками.
   За это время поступали в больницу и новые люди. Кажется, всего трое или четверо. Привели парня с большим синяком под глазом. Парень был очень угрюмый и все время старался спать. На другой день я подошел к нему и спросил, не из приемника ли его сюда поместили. Он ответил:
   - Ну.
   - Это что, там били тебя?
   - Ну.
   - За что? Почему?
   - Химик! Химик я! - резко ответил он, давая понять, что продолжать разговор не желает.
   "Химик" - это означало, что он был по суду направлен на тяжелую работу, с относительным вольным режимом. Выходило, что этот парень самовольно покинул спецкомендатуру и где-то попался. Теперь он старался спать, чтобы забыть, что его теперь ожидает. А в эту больницу его отправили из приемника на обследование.
   Каких только людей там не было! Но все кругом изъяснялись на
  

- 56 -

  
   одном языке похабщины. Казалось, люди состязались в том, кому удастся втиснуть в свою речь больше грязных слов.
   Тихим утром мы впятером сидели и спокойно разговаривали. Кто-то прислушивался, иногда задавали нам вопросы. Все, как часто бывало. Но подошедший человек - тот самый, который рассердился на меня, будучи дежурным, - стал кричать на нас и обзывать. Почему-то он считал нас неучами и подонками. Наверное, такое у него сложилось убеждение из тех странных слухов, какие были распространены о хиппи. При этом речь его особенно изобиловала бранными словами.
   - Зачем вы на нас сердитесь? - я его спросил.
   Больно было видеть, что из-за незнания, из-за непонимания человек так ненавидит.
   - Разве кто-нибудь из нас сделал вам что-либо злое? Давайте спокойно поговорим, и вы объясните, в чем дело, что именно вам не нравится.
   Мы с ним отошли в сторону и продолжали разговаривать вдвоем. Он говорил, что мы глупые и так далее в прежнем духе. Я же со своей стороны старался разубедить его и доказать, что мы вовсе не такие чудовища, как он себе представляет.
   - Ты знаешь, кто я? - спросил он вдруг. - Ну-ка идем, я тебе докажу.
   Он повел меня в свою палату и достал там какую-то папку. В ней оказались его удостоверения об окончании различных училищ. Их было очень много. Только непонятно было, зачем он все это держит в больнице. Каждое удостоверение он раскрывал, показывал мне и хвалил себя как очень умного, квалифицированного во многих областях производства специалиста. Я похвалил его способности. Некоторое время мы продолжали разговор. Было видно что он уже не так убежден, что мы - воплощение всего самого плохого; было видно, что он уже сомневается. Когда дошли до внешнего вида, он, наверное вспомнив слова Чехова, сказал, что в человеке все должно быть прекрасно, - и одежда в том числе. При этом он перемешивал свою речь матом. Я сказал тогда:
   - Но ведь и речь человека должна быть прекрасна. Как вы думаете?
   И он согласился.
   С тех пор он больше не кричал на нас и, кажется, вообще меньше ругался. Я еще раз убедился, как важно не злом отвечать на зло, но подойти к человеку по-доброму.
   На четвертый день моего пребывания в этом заведении, перед обедом, назвали фамилии трех бывших до меня - на выписку. Это всех нас очень обрадовало. Я полагал, что через день и меня выпишут. Но что нас ожидает: камера приемника или палата другой больницы? Как бы то ни было, перемены хоть какие-то уже радовали. А через несколько минут назвали и мою фамилию и фамилии тех двух бывших моих сокамерников по КПЗ. При выписке нас всех ставили на весы и меняли больничную одежду снова на тюремную. В кабинете я снова увидел следователя из приемника. Помню, тогда я, не сумев избежать чувства обиды, посмотрел на него очень зло.
   В фургоне нас снова привезли в приемник. По тому, что нам дали нашу собственную одежду, в которую мы должны были одеться, стало понятно, что сейчас нас отпустят. Следовали формальности по возвращению нам вещей и документов. Дело происходило в дежурной комнате. Там был и начальник приемника. Однако теперь он был спокойный и не кричал.
   - Чтобы в течение суток покинули Крым. Так же, как приехали, так и уезжайте. Если кто задержит вас сегодня в городе, говорите, чтобы звонили сюда, в приёмник. Все понятно?
  

- 57 -

  
   И мы оказались, наконец, за воротами, в узкой улочке, я своей одежде, наголо остриженные. Человек из Башкирии порылся в сумке, достал оттуда деревянную флейту и заиграл на ней. Радостные, мы пошли в город. Конечно же, люди смотрели на нас косо, в их представлении мы были вышедшие из тюрьмы преступники.
   Встал вопрос: что делать? У одного оказалась шапка, у другого - капюшон. В таком виде было уже не так страшно для окружающих. Так что, кто-то решил даже остаться в Крыму и добраться до моря, кто-то - продолжать куда-то ехать. У меня же не было чем прикрыть голову, и в таком виде не могло быть и речи о продолжении пути.
   Итак, мы попрощались. Они разъехались. А я пошел по городу, с сожалением сознавая, что невольно пугаю прохожих. Я решил возвращаться. Поскольку путешествие я только начал, у меня оставались деньги, достаточные на дешевый билет. И я пошел на вокзал. Когда я смотрел расписание поездов, ко мне подошли два милиционера и спросили, куда я такой еду. Я ответил, что только что вышел из приемника. Милиционеры оказались веселые и добродушные. Они что-то пошутили и отошли.
   До отправления поезда было еще несколько часов, и я пошел бродить по городу. Случайно я встретил кого-то из тех, кого называют хиппи. Он мне рассказал. Что до моря добрались все же человек десять-пятнадцать. Милиция приезжала - переписали всех и заставили уехать, кажется взяв об этом подписки. Конечно, всех сразу негде было разместить ни в приемнике, ни в больнице. В тот момент мне было даже обидно, что мне так не повезло, что по какой-то несчастной случайности меня задержали в городе и расстроили все надежды. Но теперь я ни о чем не жалею, и считаю, что все было к лучшему: эти несколько дней многое мне дали. Тогда же, однако, когда я ходил по городу после всего происшедшего, я этого не сознавал, и было время слабости, уныния. Я был привязан к своим желаниям, к своим планам, а они рушились. Так что, я очень переживал. И еще при этом странная реакция людей: одни смотрели с ненавистью, другие со страхом - и обходили стороной.
   Подъехала патрульная машина, из нее выбежали милиционеры, окружили и грубо потребовали документы. Я уже не стал доставать паспорт, решив, что если я из приемника, то могу быть и без документов. Я только сказал, что если хотят, пусть позвонят туда, а я только что вышел и уезжаю. И показал билет. Билет стали очень подозрительно рассматривать и задавать совершенно глупые вопросы. Признаюсь, в ту минуту я видел только их форму, забывая о человеке.
   И еще, в довершение всего, так сложились обстоятельства, что встретил я тех двух с татуировками, с которыми сидел в КПЗ. Они уже приобрели несколько бутылок и сказали, что идут "обмывать".
   - Но, слышь, нам не хватает. Будь другом, подкинь.
   - Вы же знаете, что я не пью и другим не советую, - ответил я.
   - Ну че, жмотишься...? - затем пошли угрозы. - Ты отсюда не уедешь! В натуре говорю!
   Похоже было, что они не откажутся от применения силы. Я решил, что лучше не доводить их до этого и достал оставшуюся мелочь. Они взяли и ушли. А мне было грустно. Да, те несколько часов были временем уныния.
  
   Но за все несчастия, случившиеся в Симферополе, за всю ненависть, я был вознагражден добрым отношением ко мне пассажиров и работников поезда.
   Первый день никто не решался со мной заговорить. Но на
  

- 58 -

   другой день утром, когда я брал кипяток, пожилая проводница сказала мне:
   - Вот мы тут думаем: в чем дело? Как будто бы интеллигентный вид, и где это так постригли?
   И я рассказал, как это было. Обе проводницы слушали с сочувствием и возмущались действиями милиции.
   Через некоторое время проводницы снова пригласили зайти меня к ним в купе. Там уже были и работницы вагона-ресторана. Оказалось, что они хотят послушать меня. Пришлось мне рассказывать все снова. Особенно их интересовали хиппи - работницы были молодые, и вероятно то, что они о хиппи уже слышали, было не очень плохо, и даже в чем-то им близким. Я не помню уже подробностей наших разговоров, но помню, что они были весьма содержательными.
   Когда мне предложили поесть мясной суп, я сказал, что я вегетарианец.
   - Почему?
   - Из сострадания к живым существам.
   - Ах! - воскликнула проводница. - Это фанатик! - но в этом слове "фанатик" не было злобы, а скорее был восторг и в чем-то, может быть, сожаление.
   Когда я возвратился на место, то мои соседи /это была семья, возвращаяся с юга/ спросили, что хотела проводница. Я ответил, что они интересовались, где меня так подстригли. Оказалось, что и моих соседей этот вопрос очень интересует. Так что и им пришлось рассказывать о всех событиях, происшедших со мной в Симферополе. И эта семья тоже отнеслась ко мне с большим сочувствием.
   Работницы вагона-ресторана в это время разносили по вагонам еду и дали мне крендель. Я сказал, что не надо, но они ответили, что угощают меня и ушли. Пришлось принять угощение. На обратном пути они задержались у меня и еще о чем-то спрашивали.
   Потом меня пригласили другие пассажиры и заставили съесть бутерброд и выпить лимонад. Они предлагали мне и деньги, но я поблагодарив их отказался, сказав, что возвращаюсь домой и не нуждаюсь.
   Скоро обо мне знал весь вагон и, благодаря проводницам и работницам, уже, наверное, и весь состав. Приходили из других вагонов, чтобы поговорить со мной. Вероятно, не все относились ко мне одинаково, но мне больше замечались сочувствие и доброта. Такая атмосфера влияла и на тех, кто привык следовать окружающему большинству, и они тоже становились мягче и добрее. Это меня очень поддержало. Я взбодрился и забыл об унынии, снова убедившись, что добро способно пробуждать добро. Я был всем очень благодарен.
   Некоторые мои собеседники высказывались очень резко в адрес милиции и удивлялись, что я после всего случившегося еще их защищаю и жалею.
   Всю дорогу, хотя я и не был особенного голоден, меня кормили - то пассажиры, то проводницы. Когда мои соседи в каком-то городе сходили, они мне оставили три рубля, но я отдал им обратно, убедив, что я действительно теперь не нуждаюсь.
   Вот так закончилась моя поездка на юг. Казалось бы, ничего хорошего. Действительно, если ограничиться пониманием жизни только как жизни материи, то были только страдания. Но если не замыкаться на этом, а смотреть глубже, то все приобретает свой смысл. И это благо. Во всяком случае, так это стало для меня. Я ни о чем случившемся не жалею. Быть может, только о том, что иногда не совсем правильно вел себя. Но ведь и этому надо учиться. И на чем же еще учиться, как не на ошибках? Если ошибки служат их более глубокому осознанию, то и они ко благу. Главное - стараться всегда и во всем поступать по совести.
  

/Продолжение следует/

  

- 59 -

  
   Эпиктет /ок. 50 - ок. 140/ был рабом в Риме, позже вольноотпущенником. Сегодня не многим говорит о чем-нибудь его имя. А между тем примечательно, что, не будучи непосредственно знакомым с христианским учением, он имел в себе, в своем сердце очень близкое, очень похожее.
  

БЕСЕДЫ ЭПИКТЕТА.

  
   Все то, чем так люди восхищаются, все, ради приобретения чего они так волнуются и хлопочут, - все это не приносит им ни малейшего счастья. Покуда люди хлопочут, они думают, что благо их в том, чего они домогаются. Но лишь только они получают желаемое, они опят начинают волноваться, сокрушаться и завидовать тому, чего у них еще нет. И это очень понятно потому что не удовлетворением своих праздных желаний достигается свобода, но, наоборот, избавлением себя от таких желаний.
  
   Лошадь спасается от врага своего быстрым бегом, и она несчастна не тогда, когда не может петь петухом, а тогда, когда потеряла то, что ей дано - свой быстрый бег. Собака имеет чутье; когда она лишается того, что ей дано - своего чутья - то она несчастна, а не тогда, когда не может летать. Точно так же и человек становится несчастным, но не тогда, когда не может осилить медведя или льва, или злых людей, а тогда, когда теряет то, что ему дано - доброту и рассудительность. Вот такой человек воистину несчастен и достоин сожаленья. Не жалко, что человек родился и умер, что он лишился своих денег, дома, имения; всё это не принадлежит человеку, а то жалко, когда человек потеряет свою истинную собственность - свое человеческое достоинство.
  
   Разве есть что-нибудь лучше того, что Богом установлено? Когда я говорю тебе о Боге, то ты не думай, что я говорю тебе о каком-нибудь предмете, сделанном из золота или серебра. Того Бога, о котором я тебе говорю, ты не чувствуешь в своей душе, ты носишь Его в самом себе, и своими нечестными помыслами и отвратительные поступками ты оскверняешь Его образ в твоей душе. Перед идолом золотым, которого ты почитаешь за Бога, ты остерегаешься делать что-либо непристойное, а перед лицом того Бога, который в тебе самом все видит и слышит, ты даже не краснеешь, когда предаешься своим грустным мыслям и поступкам.
   Если бы мы постоянно помнили, что Бог в нас свидетель всего того, что мы делаем и мыслим, то мы перестали бы грезить, и Бог неотлучно пребывал бы в нас. Давайте же вспоминать Бога, думать и беседовать о Нем как можно чаще.
   Когда ты бранишь человека и враждуешь с ним, то ты похож на кузнеца, который разучился своему ремеслу. Тогда ты забываешь, что люди - твои братья, и ты делаешься их врагом, вместо того, чтобы быть их другом. Этим ты сам себе вредишь, потому что, когда ты перестал быть добрым и обаятельным существом, каким тебя Бог создал,
  

- 60 -

  
   и вместо того стал зверем диким, который подкрадывается, раздирает и губит свою жертву, - тогда ты потерял самую дорогую свою собственность. Ты чувствуешь потерю кошелька с деньгами, почему же ты не чувствуешь своего убытка, когда ты потерял свою честность, доброту и умеренность?
   Прежде всего ты должен постоянно помнить главные Божьи истины. Держи их всегда в уме своем и утром, вставая, и вечером, ложась спать, и днем, садясь за еду и обращаясь с людьми. Помни, что никто не может быть господином над разумом и волею твоими, и что в разуме и воле человека находится добро и зло для него. Значит, нет человека, который мог бы мне сделать добро или зло - это могу сделать только я сам, и потому мне нечего бояться ни притеснителя, ни болезни, ни бедности, ни каких-либо помех.
   - Ты не нравишься, - говорят мне, - вот этому высокопоставленному человеку!
   - А что мне за дело до этого? - отвечаю я. - Разум и воля мои не в его распоряжении.
   - Но ведь он может наделать тебе много зла.
   - Он может причинить зло только тем, кто считает его сильнее себя, и только для них он страшен. У меня же есть свой хозяин, которому одному я повинуюсь. Бог - хозяин мой, и мне нет дел до других хозяев, потому что Бог представил ко мне в начальники меня самого и сделал так, что я могу разуметь его волю и хочу следовать Его законам.
  
   Человек, как и животное, должен заботиться о нуждах своего тела. Но главнее всего - он должен делать и все то, что назначено одному только человеку и что отличает его от животных. И потому человеку постыдно довольствоваться одною своею животною жизнью и забывать о человеческой разумной и духовной жизни. Человек должен поступать так, как указывает ему совесть и разум его. Старайся же, друг, чтобы ты не умер прежде, чем исполнишь свое назначение.
   Мне, как человеку дано знать: кто я такой, для чего я родился, и на что нужен мне мой разум. Самые лучшие духовные способности: разумение, мужество, смирение. А с ними - какое мне дело до того, что может со мной случиться? Кто сможет рассердить или смутить меня? Ничего не может быть в тягость мне, и я ни о чем внешнем не стану ни сожалеть, ни сокрушаться. Напротив того, что бы со мной ни случилось, я приложу к делу то, что дано душе моей.
   Пойми это и ты, всмотрись хорошенько в свои силы и способности и скажи душе своей: "Пошли мне, Господи, все, что Ты хочешь! Ты дал мне такие пособия, с которыми я могу справиться со всякими случайностями."
   А ты вместо этого постоянно боишься, как бы ни случилось того или другого, жалуешься и плачешь, когда с тобою случается то, чего тебе не хочется и укоряешь судьбу. Судьба же так устроила тебя, что ты можешь уразуметь смысл жизни и, если захочешь, терпеть и любить, то никто не в силах помешать тебе в этом. И что оказывается? Ты получил такие высокие и могущественные душевные способности и несмотря на то, ты не прикладываешь их к жизни своей. Ты теряешь время, плачешь, стонешь и либо вовсе не думаешь о Боге, либо упрекаешь Его.
   Знай же, что у тебя есть все нужное для того, чтобы жить разумно и добродетельно и быть выше животных.
  

- 61 -

  
   Человек, который не знал бы, что глаза могут видеть, и который никогда не раскрывал бы их, был бы очень жалок. Но еще более жалок тот человек, который не понимает, что ему дан разум для того, чтобы спокойно переносить всякие неприятности. С помощью разума мы можем справиться со всеми неприятностями. Непереносимых, разумных неприятностей разумный человек не встретит в жизни: для него их нет. А между тем как часто вместо того, чтобы смотреть прямо в глаза какой-нибудь неприятности, мы малодушно стараемся увернуться от нее. Не лучше ли радоваться тому, что Бог дал власть не огорчаться тем, что с нами случается помимо нашей воли, и благодарить Его за то, что Он подчинил нашу душу только тому, что от нас самих зависит. Он ведь не подчинял наши души ни родителям, ни братьям, ни телу нашему, ни смерти. Он по благости своей подчинил ее одному тому, что от нас зависит, - разумению нашему.
  
   Не называй мудрым такого человека, который говорит, что он мудр, точно также, как ты не назовешь кузнецом всякого, кто купит себе наковальню.
   Если желаешь стать праведным, то сначала убедись в том, что ты скверен.
   Истинно мудрый человек всегда скромен и никогда не старается прослыть мудрецом. Часто люди, поняв кое-что из слов мудрого человека, воображают из себя мудреца. Они делают с мудростью то же самое, что делает сластолюбец с вкусным кушаньем: поняв какую-нибудь истину, они сейчас же хотят получить удовольствие и похвалу, и для этого начинают с жаром рассуждать и спорить со всяким встречным, даже с теми, которые не хотят слушать их. Но ты, если хочешь быть участником в истиной мудрости, будь мудрецом про себя.
   Если вы так счастливы, что научились довольствовать свое тело малым, то не гордитесь этим; если вы привыкли пить одну воду, то не хвалитесь этим при каждом удобном случае. Когда упражняетесь в каком-нибудь трудном деле - упражняйтесь в нем наедине. Так мудрец Апполоний говорил: "Если хочешь приучить себя к воздержанию и терпению, то в жаркий день, когда ты страдаешь от жажды, набери свежей воды в рот, не проглоти ни одной капли, выплюнь ее и, главное, не рассказывай об этом никому!" Так не старайтесь, чтобы люди смотрели на вас и удивлялись вам: такое суетное тщеславие не достойно мудрого человека.
  
   - Меня огорчает то, что люди думают обо мне неправильно.
   - Ведь не ты же в этом виноват, а они. Почему же это огорчает тебя?
   - Да хочется мне показать, что они ошибаются. Они жалеют меня, когда я поступаю хорошо, а когда я на самом деле виноват, они меня одобряют. Они, например, сожалеют обо мне, что я не домогаюсь богатства и власти.
   - Показать всем людям, в чем они ошибаются и убедить их в том, что разумно, - это не в твоей власти. Тебе дана власть убеждать только самого себя. Убедился ли ты сам в том, в чем хочешь убеждать других? Знаешь ли ты сам, в чем добро, в чем зло? Живешь ли ты сам, как следует? Ты знаешь, что можешь жить, как следует, только тогда, когда будешь свободным, когда откажешься от всего того, что не в твоей власти. А разве в твоей власти сделать так, чтобы люди не ошибались? Ты заботишься об этом, огорчаешься этим, значит ты сам еще не твердо знаешь, в чем добро, в чем зло? Так не лучше ли тебе оставить в покое других людей и учить
  

- 62 -

  
   только самого себя? Сам ты знаешь себя больше всех и убедить себя можешь лучше, чем других. Другие сами увидят, полезно ли им ошибаться.
   Если ты живешь хорошо, а люди об этом жалеют, что же тебе остается делать? Не станешь же ты жить скверно для того, чтобы люди перестали тебя жалеть?
   Ты знаешь, как надо праведно жить и все-таки жизнь твоя ничуть не лучше от этого. Отчего это? Это оттого, что ты живешь не по твоим разумным мыслям, но оставляешь их втуне. Лопата, которою следует копать, - заржавеет, если она лежит без всякого употребления. И все твои разумные мысли ни к чему не приведут, если ты не будешь поступать по ним.
   Тебе непременно следует освободить себя от всякого страха и огорчения. A то ты боишься людской молвы, ты огорчаешься тем, что напрасно жалеют или осуждают тебя вместо того, чтобы хвалить и уважать. И что же выходит из твоего огорчения? Если ты горюешь об этом, то выходит что ты и вправду достоин сожаления.
   Антисфен учил, что человек должен быть хорошим, и вместе с тем всегда готовым слышать про себя, что он дурен...
   Если ты вправду хочешь верно мыслить и хорошо жить, то ты напротив, будешь искать свои ошибки и думать только о том, как бы исправлять себя. Ты будешь помнить, что ничто от нас независящее не должно ни печалить, ни радовать нас: ни тело наше, ни богатство, ни слава. Ты будешь помнить, что у тебя есть совесть и разум, которые только и могут привести тебя к душевному спокойствию и счастью...
   Нет, не подобает тебе обращать внимание на людскую молву о тебе и не приходится тебе завидовать людям. Они ведь не сердятся и не удивляются, когда ты их жалеешь: они уверены в том, что их доля лучше твоей. А ты, значит, не уверен в том, что твоя доля лучше их. Ты недоволен ею и желаешь того, что принадлежит им: они же довольны своей долей и не завидуют тебе!
   Если ты в самом деле хочешь жить по совести и разуму, если ты взаправду веришь, что это твое благо и что другие заблуждаются, то ты не будешь беспокоиться о том, что говорят про тебя другие люди.
  
   Всякому дереву плохо, если его заставят расти не так, как ему назначено. То же самое и со всяким животным. А как назначено жить человеку? Кто скажет, что человеку назначено кусаться, брыкаться, бросаться на других, сажать людей в тюрьмы и рубить им головы? Ведь не дикий же зверь человек. Всякий скажет напротив, что человеку подобает желать людям всего лучшего, делать им добро, помогать им. Значит, человек, делающий неправду и зло, не исполняющий того, что ему назначено, и потому самому ему плохо.
   Когда Сократа осудили на смерть, зло было не для Сократа, а для его судей и убийц.
   Разве человек добрый и честный не выше человека злого и бесчестного? Настоящее зло для человека бывает тогда, когда он делается волком, змеей, трутнем. Такое положение для человека самое постыдное и жалкое.
  
   Люди затрудняются, беспокоются, волнуются только тогда, когда они заняты внешними делами, от них не зависящими. В этих случаях они тревожно спрашивают себя: "Что я стану делать? Что-то будет? Что из этого выйдет? Как бы не случилось того или другого? Так бывает с теми, кто постоянно заботится о том, что им не принадлежит.
  

- 63 -

  
   Если такой человек стал сомневаться - достигнет ли он лучшей доли и не попадет ли он в такую же суету, от которой он хочет уйти, - я прежде всего обнял бы его и поцеловал бы за то, что он отбросил от себя все, что других соблазняет и пугает, и заботится только о том, чтобы самому быть лучше, а потом сказал бы ему: "Если ты хочешь всегда получить желанное и никогда не подвергаться тому, чего избегаешь, то никогда не желай того, что не твое, и не избегай того, что не в твоей власти".
   Куда тогда денутся все эти беспокойные вопросы о том, как не случилось бы того или другого! То, что случится - не в твоей воле, а жить по добру или по злу - в твоей воле. Никто не мешает тебе, чтобы ни случилось с тобою, поступать всегда и во всем сообразно с правдой и добром. Так и не говори, что что-то будет. Все, что ни случится, ты обратишь себе в поучение и пользу.
   - А если я умру в борьбе с несчастиями?
   Ну и что же? В таком случае умрешь смертью честного человека, совершая то, что ты должен совершить. Нужно же тебе все равно умереть, и смерть должна же застать тебя за каким-нибудь делом. Я был бы доволен, если смерть застала меня за делом, достойным человека, за делом добрым и полезным всем людям...
   Может ли быть лучшая смерть? Чтобы дожить до такой смерти, тебе надо многого лишиться, хотя, правда, этим самым ты многое приобретешь. Если ты не захочешь удержать то, что не твое, то ты непременно потеряешь и то, что твое.
   Кто хочет иметь успех в мирских делах, тот не спит по целым ночам напролет, постоянно хлопочет и суетится, подделывается к сильным людям и вообще поступает как подлый человек. И в конце концов, чего он этим добился? Он добился того, что его окружают некоторыми почестями, что его боятся, и что он, сделавшись начальником, распоряжается какими-нибудь пустяками...
   Если хочешь мирских благ - откажись от души; если хочешь уберечь свою душу - откажись от мирских благ. Иначе ты будешь постоянно раздваиваться и не получишь ни того, ни другого.
   Когда ты чем-нибудь мирским встревожен или расстроен, то вспомни, что тебе придется умереть и тогда то, что тебе раньше казалось важным несчастьем и волновало тебя, станет в твоих глазах ничтожною неприятностью, о которой не стоит и беспокоиться.
  
   Если люди делают зло - они делают зло самим себе: тебе же они не могут сделать зла. Ты же рожден не для того, чтобы творить зло и грешить вместе с людьми, но для того, чтобы помогать им в добрых делах и в этом находить свое счастье.
   Знай и помни, что если человек несчастен, то он сам в этом виноват, потому что Бог создал всех людей для их счастья, a не для того, чтобы они были несчастными.
   Из всего того, что Бог предоставляет нам в этой жизни, он одну часть отдал в наше распоряжение - она составляет как бы нашу собственность; другая же часть находятся вне нашей власти, так сказать - не принадлежит нам: все, что другие могут связать, насиловать, отнять у нас - не принадлежит нам, а все то, чему никто и ничто не может помешать или повредить - составляет нашу собственность; и Бог по своей благости дал нам в нашу собственность как раз то, что и есть настоящее благо. Значит, Бог не враг нам, Он поступил с нал как добрый отец: Он не дал нам только того, что не может дать нам блага...
   Постоянно вникай в то, что с тобою случается. Если ты увидишь, что случилось с тобой, что от тебя не зависит, то помни, что тебе до этого нет никакого дела, если же ты все еще иногда мучаешься и горюешь о том, что от тебя не зависит, то посмотри
  

- 64 -

  
   на случившееся как на урок, заданный тебе самим Богом: пользуйся этим случаем, чтобы бороться с собою и при помощи разума твоего укроти твое малодушное страдание.
   Когда ты живешь в каком-нибудь месте, никогда не думай о том как бы тебе жить в другом место, где тебе прежде было приятнее; но думай только о том, как бы тебе прожить разумно и по-человечески там, где ты находишься.
   Тогда все твои удовольствия заменяются одним удовольствием -сознанием того, что ты живешь разумно и служишь Богу не словами только, но и делами. Бог поведет тебя сегодня в одно место, завтра пошлет в другое. Он покажет тебя людям бедного, безвластного, больного для того, чтобы ты мог примером жизни своей обнаружить людям ту истину, что искать блага следует не вне себя, а в самом себе.
  
   Если ты так счастлив, что всегда говоришь только то, что есть на самом деле, отвергаешь то, что ложно, сомневаешься только в том, что сомнительно, желаешь только добра и пользы, то ты не будешь негодовать на злых и безрассудных людей.
   - Не неужто таких людей не должно наказывать?
   - Не говори так. А лучше скажи: "Этот человек заблуждается в том, что важнее всего на свете. Он слеп не телесной слепотой, но духовной", и как только ты себе скажешь это, так ты и поймешь, как ты был жесток к нему. Если у человека заболели глаза и он лишился зрения, то ведь ты не скажешь, что за это его надо наказывать. Так почему же ты хочешь наказывать такого человека, который лишен того, что дороже глаз, лишен самого большого блага - умения жить разумно? Не сердиться нужно на таких людей, а только жалеть их.
  
   Бывает жажда здоровая и жажда болезненная. У здорового человека жажда утоляется как только он напьется. У больного же жажда от питья прекращается на малое время, а потом опять желудок его страдает, его тошнит, он весь в жару и снова мучит его неутолимая жажда.
   Так бывает и с теми, которые гоняются за богатством, почестями и похотливыми удовольствиями: они грабят слабых, мучают невинных, занимаются постыдными сладострастиями; им нужно все больше богатства и власти, они ищут все больше и новых наслаждений, и вместе с тем боятся потерять то, что имеют. Зло, зависть, ревность овладевают ими, и они умирают, не достигнув того, чего домогались.
   Не завидовать нужно таким людям, а жалеть их и бояться стать такими же, как они.
  
   Если настало время нести неприятности - неси их бодро, а не тек, как осел, противясь, стоная и изнемогая под ударами кнута. Иначе ты сделаешься рабом и того, кто изгоняет тебя из Рима, и того, кто может выхлопотать тебе разрешение оставаться в Риме.
  
   Если, например, человек вдруг вообразит себе, что высшее счастье в том, чтобы быть другом Цезаря, то человек этот жестоко ошибается, потому что если бы даже он был самим Цезарем, то не стал бы он от этого спокоен и счастлив, не стал он получать без всяких помех всего того, чего он хочет.
   "А ну-ка подойди сюда, друг Цезаря, и скажи нам правду, когда ты спал спокойнее: до дружбы с Цезарем или теперь?" - "Ах, пожалуйста, не насмехайся надо мной! Ты себе представить не можешь,
  

- 65 -

  
   как я мучаюсь, я вовсе не сплю. Сколько забот, сколько страху!"
   "Ну, а когда ты ел вкуснее: прежде или теперь? Не правда ли, ты огорчён, когда тебя не позовут к обеду Цезаря? А если тебя и позовут, то ты сидишь, как раб, допущенный к этому столу хозяина, и боишься, как бы не сделать или не сказать чего-нибудь неосторожного, что хозяину твоему не понравится".
   Как вы думаете, боится ли друг Цезаря, что его высекут, как раба, если он провинится? О нет! Он бы счел это за милость для себя! Он боится, как бы ему не отрубили голову, ибо знает, что таких важных сановников, как он, не секут, а прямо казнят смертью. Могу вас уверить, что из друзей Цезаря не найдётся ни одного правдивого человека, который не жаловался бы на то, что он страдает тем больше, чем ближе к Цезарю.
  
   - Кто же свободен, спросишь ты, если ни цезарь, ни друзья его не свободны?
   - Ищи и найдёшь. Если ты не хочешь воспользоваться тем, что и раньше тебя нашли люди, искавшие истину, то послушай, что они говорят.
   Они говорят, что для человека самое большое благо есть его свобода. Если свобода есть благо, то человек свободный не может быть несчастным. Значит, если ты видишь, что человек несчастен, страдает, ноет - знай, что это человек не свободный: он непременно кем-нибудь или чем-нибудь порабощен.
   Если свобода есть благо, то свободный человек не может быть и подлецом. И потому, если ты видишь, что человек унижается перед другими, льстит им - знай, что человек этот также не свободен. Он раб, который добивается или обеда, или выгодной должности, или ещё чего-нибудь. Кто добивается малых благ, тот немного раболепствует; кто добивается великих благ, тот много раболепствует. Свободный человек распоряжается только тем, чем может распорядиться беспрепятственно. А распоряжаться вполне беспрепятственно можно только самим собой. И потому, если ты увидишь, что человек хочет распоряжаться не самим собой, а другими, то знай, что он не свободен: он сделался рабом своего желания властвовать над людьми...
   Если мы позволим себе желать того, что не вполне в нашей власти, то нашим хозяином будет всякий, кто может дать нам или отнять у нас желаемое нами. И их, таких хозяев, будет у нас очень очень много потому, что мы захотим много таких вещей, которые зависят от других людей. Через это люди эти и сделаются нашими господами. Мы любим богатство, почести, доходные места, и потому люди, которые могут доставить нам всё это, делаются нашими господами. Мы боимся тюрьмы, ссылки, смерти, и потому те люди, которые могут причинить нам все это, также делаются нашими господами.
  
   Как только я скажу себе: как жаль, что мне не дозволено оставаться в Риме, так я уже сделал первый шаг к тому, чтобы быть рабом Рима и его властелинов. И если я не откажусь от своего желания непременно оставаться в Риме, то я как раз попаду в то, чего хочу избегнуть, буду страдать и сокрушаться.
  

- 66 -

  
   Рим прекрасен - слова нет, прекрасно и общение с друзьями, с которыми сжился, но ещё прекраснее жить без всяких смущений, и никому и ничему, кроме Бога, не подчинять своего духа.
  
   Живи настоящим, будь доволен всем, что с тобою случается, и радуйся, когда тебе предстоит случай на деле сделать, то, чему ты учился и учил других. Когда ты уничтожаешь в себе досаду и гнев, когда ты перестанешь смущаться и беспокоиться, тогда каждый день будет для тебя радостным праздником, в котором ты будешь праздновать внутреннюю победу добра над злом. В этом должно быть твоё повиновение Богу, твоя благодарственная молитва Ему. И тогда тебе будет всё равно, в каком именно месте ты будешь счастлив и угоден Богу. То, что от Бога, повсюду одинаково.
  

- 67 -

   АРХИВ
  

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

В СОВЕТ НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ

  
   Донец, Смоленской губ. 7 марта 1918 г.
  
   В Совет Народных Комиссаров. Петроград.
   Мы обращаемся к вам не как к начальникам, к как к братьям, ибо мы все сыны Бога, и не потому, что вы имеете власть, - мы, хотя и недавно, но всё же перестали бояться всяких чучел, нами же размалёванных, и не потому обращаемся, чтобы вас замолить, ибо за вами стоят вооружённые, бряцающие оружием люди, собранные для убийства себе подобных, имеющих равное право на жизнь: мы не боимся смерти, ведь всё равно когда-либо придётся умирать. A обращаемся к вам потому, что вы, имеющие власть, затеваете дело, противное воле Бога, как то собирание и обучение людей к новым убийствам, нападению на других людей и, может быть, для объявления людям другой национальности войны, для разорения и убийства.
   Мы, будучи убеждены, что божеская душа, т. е. разум, совесть и любовь, хотя, может быть, и запятнанная, но всё-таки ещё жива в людях, решили постучаться к этой душе, занесённой песками в пустыне жизни, и напомнить ей ту старую истину, которую дал нам истинный ходатай за народ - Христос: "Всё то, что желаете, чтобы делали для вас люди, то делайте им". И эта истина подтверждена многими мудрыми людьми мира, а в последнее время нашим мыслителем Львом Николаевичем Толстым, что для того, чтобы не было того зла, от которого люди так жестоко страдают, надо перестать делать его, и что для того, чтобы жизнь была хорошая, есть одно средство: надо жить хорошо. Братья! Опомнитесь, одумайтесь, вспомните, что вы делаете! Вспомните, кто вы! Ведь все равно никакая сила не может, как вы этого желаете, сделать из живого человека мертвую ветошь, которою можно распоряжаться как вам вздумается, опьянённым властью. Иисус Христос и Толстой Лев Николаевич поучали людей, что они все сыны Божьи, и потому не может христианин отдать свою совесть богочеловека во власть другого человека, каким бы именем и титулом он ни назывался. То же, что вы, взявшие власть над людьми, требуете убийства братьев, показывает то, что вы обманщики, и что повиноваться вам не нужно, ибо сами не хотите жить хорошо, а требуете от людей хорошей жизни; не хотите перестать делать зло.
   Считая, что вы высказали всё, что говорит наша совесть по отношению к вашим душам, добавляем, что мы, как подлежащие призыву, не только не хотим, и не можем, и не думаем принимать участие в ваших делах, но и вас просили бы не губить дар Божий - душу, ибо что будет, если мир приобретёте, а душе своей повредите.
   Одновременно с сим посланы заявлении: Председателю Совета Народных Комиссаров, Верховному Главнокомандующему прапорщику Крыленко, Командующему Петроградским военным округом, в Смоленский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, в Духовщинский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, в Духовщинское военное присутствие.
   Е.И.Пыриков, И.Д.Клешков, И.И.Пыриков
  

- 68 -

  
   ПИСЬМО Э. ЛЕВИНСКАСА
   К Н.ГУСЕВУ /x/
   Литва, г. Жагари.
   10.06.1958.
  
   ...Николай Николаевич, часто люди, когда говоришь с ними о том, что зло можно победить только добром, что не надо противиться злу злом, насилием, выставляют благо другого человека, человека ни в чем не повинного, слабого, на которого напал хулиган, разбойник и хочет убить его или сделать ему зло. "Неужели и тогда нельзя противиться злу насилием, неужели и тогда будет грех, если убьешь такого хулигана, разбойника?" - с недоумением спрашивают многие люди. И когда таким людям говоришь, что при каких бы то ни было обстоятельствах убить человека, хотя и самого страшного разбойника, всегда будет грех, и что поэтому истинный христианин, стремясь к бесконечному нравственному идеалу, не может ни в коем случае противиться злу насилием, что в крайнем случае, желая защитить или спасти невинного слабого человека, он может только прикрыть его своим телом, так как непоколебимо он сознает, что лучше отдать для блага ближнего свою жизнь, чем, спасая его от разбойника или убийцы насилием, стать насильником или убийцей самому, - когда это говоришь таким людям, непробудившимся к духовной жизни людям, то они большей частью отвечают, что это, мол, только бездумие, так как таким способом спасая невинную жертву только напрасно, мол, погибнешь сам и не спасешь ближнего. Они, такие люди, видят только телесную жизнь, и поэтому им кажется, что если она погибнет, то и все погибнет. Но они не знают и не хотят знать, что в таком случае далеко не всегда погибает и эта телесная жизнь. Мне неловко говорить про себя, но могу сказать откровенно, что два раза в жизни привелось прикрыть своим телом человека от смертельного удара других людей и мне.
   В первый раз привелось мне прикрыть своим телом в 1914 году, летом, свою младшую сестру от взбешенного ее мужа, бежавшего ее заколоть вилами. Мне удалось встать перед ним с пустыми руками и только закричать ему: "3аколи лучше меня!" Он посинел от злости, но все-таки опустил вилы и, что-то бормоча, куда-то ушел. Потом он вернулся, просил прощения у жены и очень был благодарен мне.
  
   /x/ Гусев Николай Николаевич /1882 - 1967/, с 1907 года до ареста и ссылки в 1909 году был секретарем Л.Толстого.
  

- 69 -

  
   Потом привелось мне прикрыть своим телом от смертельного удара молодую беременную женщину в Таджикистане /в ссылке/, в 1954 году, зимою. Было так. Однажды ночью, исполняя обязанности ночного сторожа конторы, сижу я в конторе секретаря директора Уялинского хлопкоочистительного завода и занимаюсь переводом книги "Царство Божие внутри вас" Л.Н.Толстого. И вдруг открывается дверь, и в комнату врывается вся в слезах молодая таджичка.
   - Моя надо директор, - показывая на двери кабинета эта директора, говорит она исковерканным русским языком.
   - Директора нет. Что с вами? Почему вам надо директора? - спрашиваю я.
   - Бобоназаров моя бил. Бобоназаров не пускай моя на работа, - говорит она и плачет.
   Бобоназаров был хлопкозаводским шофером. Он был прекрасным шофером и, когда не был пьян, задушевным человеком... Но когда напивался, тогда бывал зверем и очень придирчивым к молодым женщинам.
   - Вы лучше идите домой. Он убьет вас, - говорю.
   - Нет, моя забирай камень и буду убивай Бобоназаров, - злобно говорит она и бежит на двор.
   Я встаю и быстро иду за ней. На дворе она берет камень и идет к пьяному Бобоназарову.
   "Ну, думаю, он убьет ее. Надо защитить ее. Надо прикрыть ее своим телом. Но он может убить и меня, и, если убьет, останется неоконченным такой важный мой перевод; останется сиротой мой молодой сын. Кабы мать была еще жива. Но истинная жизнь в настоящем, и надо делать то, что сейчас надо, а остальное - Божья воля", успел подумать я и решился прикрыть ее. Но я попробовал вразумить ее: я внушительно ей закричал: "Брось камень! Брось камень и беги домой!" Но она не послушала меня. Тогда я подбежал к недалеко стоявшему разъяренному Бобоназарову и стал его умолять, чтоб он не бил ее, чтобы пустил ее идти на работу. Он оттолкнул меня и свирепым голосом закричал: "Убирайся, старик, к чертовой матери! Не лезь не в свое дело. Убью и тебя!" Но я не уходил, стоял. Позади меня стояла и она, эта молодая, маленького роста беременная женщина. Бобоназаров взял недалеко от него лежавший довольно большой камень и подошел ко мне. "Бобоназаров, пожалей себя!" Любовно сказал я ему. Он взвизгнул и замахнулся на меня камнем. Я склонил голову и, молясь в сердце Богу, ждал удара. Но он, вместо того, чтобы ударить меня по голове камнем, бросил камень в сторону наземь. Я обнял его, поцеловал его в шею и от волнения и радости заплакал. Я повел его к лавочке, и мы оба сели. А молодая женщина все стояла с камнем в руке.
   - Аг /сестра/, брось камень и иди на работу, - сказал я ей.
   - Нет, моя боюсь, - сказала она.

- 70 -

  
   - Не бойся, Бобоназаров не тронет тебя.
   - Нет, моя не пойдет, - сказала она.
   - Бобоназаров, ты не тронешь ее? - спросил я его.
   - Нет, пусть идет, - угрюмо ответил он.
   - Ну вот, видишь, Бобоназаров сказал, что не тронет тебя, так иди же, не бойся. Только брось камень и иди, - сказал я ей.
   И она, бросив камень, пошла мимо нас на работу. Когда она только что прошла, он хотел было опять броситься к ней, но я его придержал, и он успокоился.
   Я уговорил его идти домой отдохнуть, и он пошел.
   На рассвете он пришел ко мне опять. Пришел, обнял меня и сердечно благодарил. "Если не ты, дедушка, я убил бы ее, а потом убили бы меня, и мои дети остались бы сиротами, - говорил он.
   Кроме того, во время первой мировой войны я жил со старыми моими родителями в захолустье среди литовских лесов в условиях бедного крестьянина, Часто по ночам приходили к нам убежавшие из немецкого лагеря русские пленники /некоторые из них были вооружены/; приходили и вооруженные разбойники, но так как мы с любовью их всех принимали и чем могли кормили, согревали их, так ничего плохого они нам не делали. Но тех, кто разбойников no-хорошему не пускали ночью в хату, кто им сопротивлялись ножами, топорами, тех они избивали, а иногда и убивали. Узнавши, что я никому не сопротивляюсь никаким оружием, что всех добровольно пускаю днем и ночью в хату, что не имею и не признаю надобности иметь какое-либо оружие, - иначе говоря, узнавши, что я и мои родители не сопротивляемся насилию насилием, разбойники не только на нас не нападали, а напротив, относились к нам даже с большим уважением. Так что я уже давно убедился на практике, какое огромное благо приносит человеку исполнение или, правильнее говоря, стремление к исполнению закона любви, непротивления злу злом, и как жалко, что многие люди все еще толкуют об истинности или правильности этого закона и не признают его.
   Простате, дорогой Николай Николаевич, что осмеливался Вас утруждать таким длинный письмом, ведь все это Вам известно гораздо лучше меня, но почему-то мне захотелось поделиться с Вами тем, что мне, также как и Вам, дорого.
   С братским приветом и любовью

Эдуард Левинскас.

- 71 -

  

ТОЛСТОЙ В ЯПОНИИ

  
   Друзья и последователи Льва Толстого в Японии появились уже в конце прошлого века. И позже влияние его идей побуждало к самой разнообразной деятельности: и образование свободных земледельческих общин, и решительные протесты против смертной казни и милитаризации общества. Тут можно упомянуть таких известных людей как Кониси Масутаро, Такутоми Кэндзуро /Рока/, Котоку Дэнзиро /Сюсуй/, Мусакондзи Санэату. В 1916 году издавался журнал "Тарустой кэнкю".
   Однако очень своеобразно, встречаясь со своими местными традициями, проявилось влияние Толстого в массовом религиозном движении ИТРОЭН, о котором у нас чаще всего ничего не слышали и не имеют никакого представления. Правда, скудные упоминания встречались, например, в такой книжке Политиздата как "Пророки новой истины" И.Р.Григулевича /Москва, 1983 г./. В ней Итроэну посвящен лишь небольшой абзац, и все же:
  
   "В начале XX века некто Нисида Бико отказался от своего имущества и стал выполнять безвозмездно различную работу, в том числе и самую грязную, для своих ближних. Его последователи могли сохранять любые религиозные верования. В 1928 г. один богач подарил Бико небольшой участок земли близ Киото, где со временем возникло селение Косэнрин, теперь в нем проживает несколько сот человек. Они ежедневно выполняют "молитву в действии" - занимаются очисткой туалетов в частных домах. Так возникла секта Итроэн. Она носит буддийско-христианский характер. После второй мировой войны секта Итроэн стала быстро расти и в настоящее время насчитывает, если верить ее руководителям, от 1 до 2 млн. последователей..."
  
   Теперь же хотим предложить нашим читателям отрывок из письма московским друзьям Александры Львовны Толстой, датированного в Японии 19 апреля 1930 г.:
  
   "...На днях было следующее: в парадную дверь постучали, в то время я писала... Я нехотя пошла открывать двери. Раздвинула их и увидела троих. Один слепой, которого вел молодой мальчик-студент и высокий человек в рыжей толстовке и рыжей шляпе. Я пригласила их войти. Они разулись. Слепой оказался знакомым профессором, которого я видела еще в Токио. А другой человек, с драной коленкой, оказался членом одного религиозного общества. Я принесла имеющиеся в доме табуретки и усадила их. Они, оказывается, пришли приглашать меня на лекцию в один
  

- 72 -

  
   из старых городов Японии - Киото. Я согласилась, хотя мне тяжело было отрываться от книги и составлять лекцию на новую тему "Уход и смерть отца".
   6-го состоялась лекция. Когда мы на автомобиле подъехали, у меня сердце сразу захолонуло, толпа стояла у парадного входа. Оказалось более 2-х тысяч человек. Мест не было, сидели на полу, стояли в проходах. Киото - это один из самых культурных городов, здесь много высших учебных заведений, один из лучших государственных университетов. Слушали прекрасно, внимательно, хорошо. Члены религиозного общества метались, рассаживая публику, подставляли стулья, угощали чаем. Все плохо одеты, бедно, но все радостны, счастливо улыбаются... Председатель этого общества - высокий, красивый старик, сказал мне, что просит нас поехать к нему в общину посмотреть, как они там живут. "Община эта организована в память вашего отца, - сказал он мне. - Когда я впервые прочел "В чем моя вера", я задумал жить так, как велел ваш отец".
   Самое интересное следующее: поздно вечером мы покатили за город, приехали к большой горе, вошли в дом. Мы долго говорили с переводчиком. Общество возникло 25 лет тому назад; так как всех членов больше 1000, но здесь живут 150 человек, работают на земле, кормятся с трех с половиной десятин! Все вегетарианцы, не пьют, не курят. Кто-то из сидящих спросил, какие права имеют члены общества. Председатель ответил: "У нас нет прав, у нас есть только обязанности". Во что вы верите? Христиане? Шинтоисты? - "Мы не называем себя ни христианами, ни буддистами, и ни толстовцами. Мы берем из религий то, что ближе нам по духу, что имеет смысл, что помогает нам жить". - Чем вы живете? - "Мы часто читаем сказку об "Иване Дураке". Мы трем листья, и сыплется золото. Оно нам не нужно. Мы всегда сыты и счастливы. Нам подарили эту землю, построили дома". - Вы работаете на стороне? - Да. Но мы не берем платы с тех, кто не понимает нашей веры, для этих мы работаем бесплатно. Нам дают деньги те, которые нас понимают, сочувствуют нам". - Кому угодно" - Да, кому угодно, кто нас попросит. Чаше всего мы чистим уборные, потому что никто не любит это делать; мы чистим их бесплатно тем, кто попросит нас".
   Наутро мы встали рано, нас торопили на утреннюю молитву. Мы вымылись на дворе чистой холодной водой и пошли. В японском доме молилось человек сто на коленях, один впереди бил в какой-то предмет, звук которого гулко раздавался по зданию. Потом начальник сказал проповедь, а затем заговорила я с переводчиком. А затем мы ходили смотреть, как работают люди. "Вон работают аристократы, скрывающие свои имена, - сказал нам начальник, указывая на людей, которые в кимоно пололи на бугре - женщины и мужчины. - Они пришли сюда узнать, как люди живут в бедности и труде. А вон человек, окончивший два факультета, а вот тот - один из богатейших людей Японии, который все раздал и пришел к нам".
   Зашли в дом. Один дом устроен так, что наверху есть отдельная красивая комната, в вазе стоит, по-японски один цветок... В глубине портрет моего отца. Эта комната для всякого, кто желает сосредоточиться на самом себе, думать о "Свете", любить доброту...
   Мы шли изумленные, потрясенные всем тем, что мы видели..."

- 73 -

СОДЕРЖАНИЕ:

  
   Стр.
   Л.Толстой. Из "Круга чтения" 1
   От редакции 2
   Л.Толстой. Суратская кофейня 5
   Питер Брук. "Я не коллекционер" 8
   Ю.Владев. Ориентиры /начало/ 9
   Из почты "ЯП" 15
   Редакция отвечает на вопрос: Вегетарианство. Почему? 17
   М.Рамус. Право на жизнь 19
   Возвращаясь к теме 22
   Из официальной прессы 24
   Из альтернативной прессы 27
   "Зелёный" манифест 30
   Агнис Кайя. обращение 34
   Г.Мейтин. Два лета /начало/ 37
   Беседы Эпиктета 59
   АРХИВ:
   открытое письмо в Совет Народных Комиссаров /7 марта 1918/ 67
   Письмо Э. Левинскаса к Н. Гусеву /10.06.1958/ 68
   Письмо А.Л.Толстой /19.04.1930/ Толстой в Японии 71
  
  
  
   АДРЕС РЕДАКЦИИ: г. РИГА,
   ул.
   Тел.
  
   РЕДАКТОР: Георгий Мейтин.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru