Трудовой Василий Михайлович
Аргамай

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Аргамай.

В. Трудовой.

   Давно это было.
   Сидит Аргамай в юрте, сосет из трубки белое молоко -- дым.
   Пьет Аргамай арака и по-совиному щелкает языком.
   Радуется, что у него табуны лошадей, стада баранов, но этого ему мало. Аргамаю надо такое богатство, которое нельзя было бы пересчитать. Аргамаю надо столько рублей, сколько у лошадей волосинок.
   Несется песня по берегам Теленьги. Берега Теленьги -- серый, дикий камень.
   Вода в Теленьге -- лохматая белая грива. Рычит вода в Теленьге. Большими бурными ушами спустились сосны над Теленьгой и слушают ее рык. А пойдет бурелом, оборвет соснам уши, и они, как длинные корявые языки, болтаются в синей пасти неба.

-----

   Сияло небо, оскалилось золотыми зубами солнце -- впилось в землю, жует траву и листья осины жует, как молодая овца. Трава пожелтела, смялась, деревья серым решетом повисли над землей.
   Скука. Осень.
   Твердела земля, а умирать не хотела.
   Умирал и старый Мамбаш, отец Аргамая.
   Его тело очищала жизнь, глаза из'ела моль-старость. Крепкие жилы выпила кровь, они болтались, как струны, и играли последнюю песню жизни.
   Аргамай сидел на крючковатых ногах перед постелью умирающего отца.
   Отец говорил:
   -- В седьмом колене наш род потерял свободу и покорился русским. Но один человек из нашего рода Туянчи, имевший волосы цвета осинового листа осенью, не захотел пойти в рабство к русским. Не захотел расставаться с соболями, которых у него много, как звезд на небе. Туянчи ушел далеко-далеко и сделался разбойником.
   Кинжал у Туянчи на десятиверстном ремне был привязан. Много побил он людей, много золота взял у людей и, умирая, сказал: "Золото, награбленное мною, получит тот, кто перехитрит русского человека". На том месте, где Туянчи положил золото, выросла высокая гора, у подножия ее, как большое ухо, торчит пещера... Это ухо слушает, кто из алтайцев обманет русского. Над пещерой есть высокая скала, на эту скалу в полночь выходит золотой конь, ударяет копытом и от удара копыта трясется гора...
   Слова Мамбаша застыли.
   Пришел шаман.
   Люди пришли.
   Зашили Мамбаша в кошму и повесили, на сосне. Висит тело Мамбаша на сосне, сохнет, как шишка кедровая.
   Когда похоронили Мамбаша, кам Аргамаю сказал:
   -- Убей лисицу и повесь на могилу отца.
   Той-Чанг, жена Аргамая, приставала к мужу:
   -- Налови мне белок на чендек.
   -- Ладно.
   И поехал Аргамай на охоту.
   Перевалил хребет горный -- скала, а за скалой хвостик рыжий болтается.
   -- Лисица.
   Хитрый зверь лисица. Ровно глаза прищурены, а видит. Ноги у лисицы -- ветры буйные, земля под ногами -- пух. Любит бегать по льду. Зеркало земное -- лед-то. Бежит она по нему и смотрится: красива-ли? Красоту любит, мордочку о землю точит -- острая у нее мордочка, а на самом кончике, словно пуговица с двумя дырками. Чудеса! К богу Кудаю в гости, говорят, просилась, да не пустил -- нос, говорит, шибко острый,-- проткнешь небо.
   Спрыгнул Аргамай с лошади, тихо подкрался из-за скалы: и -- цап... хвостик дернулся и скрылся.
   -- Фу, шайтан ее задави! Убежала!
   Сел на . лошадь, ударил мягкими носками кисов ей под бока, лошадь сорвалась и полетела с горы. Серыми точками запрыгал лес, запрыгали и горы. В середке Аргамаевой сжалось сердце.
   -- Тпру! Тпру!-- сдерживал он лошадь, но лошадь закусила удила и мчалась...
   ...Порозовел край земли, красные царапины -- лучи солнечные -- спрятались, темной хвоей покрылось небо, большими орехами высыпались звезды. Лошадь остановилась. Из раздутых ноздрей сыпался пар, она пошатнулась и упала. Перекинул Аргамай через плечо седло, ружье и зашагал...
   ...Белыми метелками запрыгал снег, завыла буря и спрятала широкое чело гор. Жуть взяла Аргамая.
   И вспомнилось тут Аргамаю, как у одного калмыка была жена. Не любил ее калмык за то, что в голове ее было много вшей.
   Обиделась жена на мужа, села на коня, завязала коню глаза, заехала на утес и с утеса ринулась в бездну.
   С тех пор на утесе сидит муж и оплакивает свою жену...
   Встряхнулся Аргамай от жути, глаза заискали пристанища.
   И нашли.
   В густом осиннике муравьиной кочкой затерялась юрта, Аргамай в. юрту, юрта обхватила его, спрятала. И он, затянувшись трубкой, уснул.
   Спит.
   И видит Аргамай сон.
   Стоит он на берегу реки, а над берегом повис утес. Прыгнул с утеса марал, схватил его Аргамгй и крепко, крепко прижал к груди. Марал превратился в огненный камень и обжег грудь.
   Дернул Аргамай грудью, сон согнал.
   Смотрит. Искры бисерками осыпали грудь. Схватился Аргамай за голову, нос потер, пальцами в глазах поковырял.
   -- Горит.
   Не сон, а правда выходит. Но где же утес? Где река? Камень горячий где?..
   Растерянная мысль не собралась. Сидит, голову ломает. Лоб в морщины, собирает.
   -- Шайтан!
   Шарахнулся в сторону, к стене прижал спину.
   -- Шайтан.
   Прорезало небо серую шубу, тучи в кузов завязало и бросило. Светлым потоком разлился день и капнул в юрту, растаяла тьма от капли дневной.
   Аргамай трясет головой, словами прыгает.
   -- Шайтан.
   Глазами по юрте повел и увидел. Лежит покойник, зубы ощерены, в зубах трубка. Под головой у покойника седло.
   -- Страшно.
   -- Ай! Ай!-- закричал он.
   Ветер срывает с губ слова и тащит их по голым веткам, по хребтам горным слова рассыпаются:
   -- Аааай!
   Тимгугуш разыскивал потерянный в сопках табун лошадей, услышал голос Аргамая и подскакал.
   Обрадовался Аргамай.
   Тимгугуш посадил Аргамая к себе на лошадь и к себе в юрту привез.
   Отдохнул Аргамай и рассказал, что с ним случилось. Тимгугуш не удивился. И когда Аргамай кончил свой рассказ, он начал:
   -- Маленьким я еще был, жили мы тогда около озера. На озере рыбы, как лесу, много было. Отец у меня был любитель рыбу ловить.
   Стояла осень, берега озера в листья желтые завернулись, вода, как стойло, была. Поехали мы с отцом рыбу удить. Лодка прыгала, как г)газа у испуганного зайца. Отец сидел на корме, а я вытаскивал острогой рыбу. Хорошо было.
   Смотрим, подплывает к нам белая собака и лапы свои кладет на лодку.. Лодка опрокидывается. Ударил я собаку острогой, острога вонзилась в собаку и вместе с собакой на дно ушла.
   Ладно поругал меня отец, и когда мы вышли на берег, он снял с меня шубу, обвернул ею бревно и сказал: "Пойдем. скорее дальше от этого места".
   Встали утром, смотрим,-- острога, которая ушла на дно озера вместе с собакой, воткнута в бревно, а моя шуба изорвана в клочки.
   Тут мне отец и сказал:
   -- Никогда, говорит, остротой не шути. Вот видишь,-- указывал он мне на бревно,-- лежал бы ты в своей шубе, такая же участь постигла бы и тебя.

-----

   Три дня металась Той-Чанг. Тосковала ее грудь по телу Аргамаеву. Тело Аргамаево у Той-Чанг кровь сильнее шевелит, а врозь тоскует тело, кровь останавливается, жилы тише прыгают.
   Рыжей бородой легло солнце на белый ковер гор и смотрит. Испуганная земля лежит, не шевелится, лес не шевелится.
   Аргамай к юрте своей подошел, собака хвостиком встретила его и сгавкала.
   Той-Чанг головой из юрты вывернулась и замерла от радости.
   -- Где был? Конь где твой?
   -- Шайтан задрал.

-----

   Распускались почки на тальнике. Пухли ветви берез. Солнце красными прутиками разбивало землю. Земля делалась пушистой.
   Хорошо.
   Лежит Аргамай. Скука сердце долбит, как дятел гнилушку. В груди метели подымаются бурные. Встает Аргамай, душит бурю сердца аракой. Сердце мякнет. Язык мякнет. Ласкает Той-Чанг.
   Солнце медным колокольчиком болтается под синей дугой-небом, звенят весенние ручьи. Звон серебристый по долинам плывет, к юрте прислоняется.
   Весело.
   Дети прыгают, как молодые козлята, лепечут, как осенние листки.
   Завертывается сердце в радость, руки ласкают детей.
   Хорошо.
   Той-Чанг отдает детям любовь. Аргамай отдает любовь детям. И пусто становится между ними, тело к телу не липнет.
   Закуривает Аргамай. Жизнь глотает из трубки. Жизнь -- пепел. Серый пепел-жизнь.
   Заливает Аргамай скуку аракой, скука прячется, радость выступает, песня ползет:
   
   Весная Соя, ты, приходя, сияешь,
   Свежие деревья одеваешь листьями.
   Молодые ребята, станем играть,
   Ссоры между нами быть не должно.
   
   Кажется Аргамаю юрта серою кочкой. Табуны лошадей, стада баранов, как муравьи обвивают юрту. Мало этого Аргамаю. Золота надо много.
   И пробивается жадность у Аргамая. Несется, как бурный поток, готова обхватить всю землю.
   И земля стонет под человеческой жадностью...

-----

   Прилипло к земле сухое лето. Лес скорчило. У скота через кожу ребра пробились, бока шершавые сделались, спины острые стали.
   -- Срам.
   Приехал к Аргамаю русский купец. Борода у купца окладистая, нос, как сук горбатый, а с обеих сторон глаза голубыми дырками торчат.
   Хороший человек, голос мягкий, руки мягкие.
   Посадил Аргамай гостя.
   Размякло сердце радостью.
   Задымились трубки.
   Глаз к глазу ползет, слова прыгают.
   Купец:
   -- Хорошо!
   Аргамай:
   -- Хорошо.
   Солнце золотом льется из синего ковша-неба, кузнечики под золотом, :в желтой траве, прыгают и щекочут землю.
   Купец потер руки, глазами поморгал и к Аргамаю словами прилип:
   -- Товар хороший у меня есть.
   -- Лошади, бараны хорошие у меня есть.
   Разговор в узелок завязался.
   Купец достал коробку спичек.
   -- Огонь.
   Не верит Аргамай, головой качает:
   -- Нет.
   Купец достал трубку, чиркнул спичку, огонь красной шапочкой обвил головку спички, Аргамай языком защелкал:
   -- Што это такое?
   Купец хитро:
   -- Огненная машина. Будет у вас эта машина -- будет вечно огонь.
   Аргамай достал огниво.
   -- У нас тоже огонь есть.
   -- Какой это огонь! Им все руки смозолишь. Плохой у вас огонь. Смотри, какие руки, а вот смотри у меня. У меня белые, а у тебя все желтые. Будет у тебя эта машина -- будут руки белые.
   -- Сколько стоит твоя машина?
   -- Два быка.
   -- Согласен.
   И желтая рука Аргамая ударилась о белую руку купца.
   -- Еще какой товар есть?
   Купец достал маленькое зеркальце, обтер его полой и приставил к лицу Аргамая.
   -- Ай, ай, шаман!-- запрыгал языком Аргамай.
   -- Кого ты там видишь?
   -- Человека.
   Бросил Аргамай зеркальце на землю.
   -- Боюсь.
   -- Не бойся, эта штука полезная,-- успокаивал купец Аргамая.-- Вот видишь, какое лицо у твоей жены и какое у меня. Отчего это, думаешь, так бывает?
   -- Не знаю.
   -- Вот от этой маленькой штучки,-- поднимая с земли зеркальце, говорил купец.
   -- А как же это так получается?
   -- Просто. Когда ты смотришь в эту штучку, то видишь свое лицо, значит, туда переселяется твоя душа и показывает, как сделать белым лицо.
   -- Сколько стоит?
   -- Три быка.
   -- Три быка? Согласен.
   Аргамай радовался.
   Купец радовался.
   Уезжая, купец говорил Аргамаю:
   -- Зеркало было у меня только одно и больше ни у кого его нет. Негде больше купить. Лицо мое пожелтеет, как твое, а твое лицо сделается белым, как мое.
   Не белело лицо Аргамаево. Он вертел зеркальце, плевал в его светлую мордочку, лизал и приговаривал:
   -- Душа моя, скажи, как сделать белое лицо.
   Зеркальце молчало: морщился лоб Аргамая, в зеркальце лоб морщился. Высовывал язык Аргамай, в зеркале высовывался язык.
   -- Сердится душа на меня.
   Ударил по зеркальцу, бросил его:
   -- Лежи.
   Выходил из юрты. И думал, кто кого обманул... Не догадывается.
   Долго бы думал Аргамай, да купец приехал и пал перед ним на колени.
   -- Спаси!..
   Аргамай на лицо купеческое поглядел, и:
   -- Ай. Ай. Ай!
   -- Был в лесу.
   -- Чего делал?
   -- Ничего не делал.
   И длинной становится жизнь. Слова короткие, жизнь длинная. Слова длинные -- жизнь короткая. Никак не угодишь человеку. То не ладно. Другое не хорошо.

-----

   Играл огонь в юрте. Играли дети. Старик с Чуи говорил:
   -- На Чуе я живу. Около писанной горы стоит моя маленькая юрта, стоит, как гнездо, а я вот порхаю, как утка. Писанной эта гора называется потому, что на ее камнях написана история одной войны. Вот я и читаю, камни открывают мне тайну. Большую тайну.
   Аргамай ближе ухом подвинулся:
   -- Чего же там написано?
   -- А вот слушай. Враждовал народ алтайский. Род на род восставал. Горы кровью облились. Воспользовался этим монгольский хан Чадак, войной пошел на Алтай: Алтай встал, весь народ встал. Прогнал Чадака. И, уходя из гор Алтайских, Чадак на камнях горы написал:
   
   Я шел Алтай покорить,
   Алтай покорил меня;
   Народ алтайский
   Убил мой народ.
   
   Старик погладил пеструю голову, пестрое лицо погладил. У Аргамая сморщился лоб, глаза пытливостью налились.
   Старик продолжал:
   -- Написано на этом камне еще и то, что народ алтайский никто никогда не победит.
   Гордость на лице Аргамаевом:
   -- Хорошо.
   -- Хорошо,-- повторил старик и рассказывал тайны алтайские дальше.
   -- Между реками Угленом и Аламаном есть два кургана. Один большой, один маленький. Это -- памятник. Построил его Чадак. Когда он шел на Алтай, каждому воину приказал бросить по камню, обратно пошел, тоже каждый воин бросил по камню. И вот, большой курган показывает, сколько у Чадака было войска, когда он шел на Алтай, а маленький,-- когда он шел с Алтая.
   Шипела трубка Аргамаева, шипело сырое дерево на огне.
   Заснула земля, черные космы ночь распустила. Той-Чанг заснула, черные волосы распустила. Старик головой на кошму упал, а язык болтается.
   -- На Чуе-реке есть скала, скалу широкая пропасть колесом обвила Под скалой много золота лежит, но люди не могут достать его.
   Под грудью Аргамая жадность зашевелилась.
   -- На золоте этом заклятие лежит, и тот, кто осмелится достать его, будет придавлен скалой.
   И страшно сделалось Аргамаю. Золото давит людей. Жизнь человеческую давит золото...
   Расплела земля черные косы-ночи, оросило небо белой плешиной-облаками, прикрыло голь земную.
   Старик проснулся и к Аргамаю губами:
   -- Лошадь дай, ноги плохо ходят.
   Аргамай:
   -- Деньги давай, лошадь дам.
   И обиделся старик.
   Помнит старик, ходил по горам, и когда его нош покрывались ранами, ему давали лошадей. Мясо давали. Все давали. Мамбаш -- отец Аргамая -- давал лошадей. Изменились люди. Время, говорят, меняется, люди меняются...

-----

   Ехал Тимгугуш мимо Аргамая и пел:
   
   Земля под копытом стынет, как лед.
   Сердце мое не хочет застывать.
   Река, застывая, отпрыгивает от берегов.
   Человек, умирая, расстается с юртой.
   
   Земля цвела, радовалась. Солнце радовалось.
   -- Куда поехал?
   -- На Ал-агаш.
   -- Далеко?
   -- Пять дней езды.
   -- Возьми меня.
   -- Поедем.
   И поехали.
   На пятый день к Ал-агашу приехали. Ал-агаш закутан в льды. И вечно так. Сверху лето жаркое падает, а горы Алагашские в лето льдами серыми упираются.
   Любуется Аргамай на плиты ледяные, а лед большими дырами на него смотрит.
   Потом поехал Аргамай вверх по Урсулу. На Урсуле русские есть. Вера чудная у русских. Дома чудные, а живут.
   Берега Урсула каменной пестрядью украшены. Горы по1 берегам ползут. Куда берега, туда и горы. Около гор -- курганы серые травой поросли, таят под собой тайны давние.
   Знает Аргамай: давно, давно, на берегах Урсула жил народ чудь.
   Трудолюбивый, свободный был народ чудь. Зла не было у народа, радость бурлила и ласкала жизнь человеческую. Хорошо было жить народу.
   Рыбы было много, меду много было, скота много. Жил народ и радовался.
   Но вот земля покрылась березками, такими же белыми, как снег, березками.
   И сказал тогда народ:
   -- Земля белым лесом порастает. Черные люди на земле жить не должны.
   Выкопали ямы глубокие, покрыли их лесом, натаскали на лес камней, залезли в- ямы, камни рухнули, и народ погиб.
   Вот почему берега Урсула усыпаны курганами, а скалы Урсульские обглоданы...
   Теперь живут на берегах Урсула русские -- веру свою прячут. В старые книги смотрят, перед иконами коленями шаркают. Обглодала вера жизнь людскую, песни петь -- грех, молоко по пятницам и средам пить -- грех, из одной чашки с людьми пить -- грех, курить -- грех.
   И боятся люди греха, грех завязал глаза, жить не дает. И жизнь у людей ощипана, как земля осенью.
   Дивился Аргамай тем людям.
   Люди дивились Аргамаю.
   Аргамай приехал в деревню, что серыми клочками разбросана по скалам Урсульсим.
   Аргамай поклонился:
   -- Здорово.
   И закурил.
   -- Фу, собачья мурлетка!
   Дунули ему в лицо люди урсульские.
   Смешно Аргамаю.
   -- Чо, собачья мурлетка, смеешься, аль-бо пояса наши красные смешны, али чо друго?
   Губы Аргамаевы сжались.
   -- Чо пес из конуры своей вылез, аль-ба на промысель собачий вышел?
   -- Вере вашей кланяюсь, богу вашему кланяюсь.
   -- Садись на лавку.
   Аргамай согнул ноги калачиком и сел под порогом.
   -- На лавку садись, гостем будешь.
   -- Кланяюсь вашей вере,-- повторил он.
   -- А кобылке и волку тоже кланяешься?
   -- Кобылке и волку кланяюсь.
   -- А еще кому?--разглаживая рыжую бороду, спросил человек.
   -- Горы -- мой бог, горам кланяюсь. Солнце -- мой бог, солнцу кланяюсь. Месяц -- мой бог, месяцу кланяюсь.
   -- Вишь ведь сколько богов-то!
   И урсульские люди засмеялись.
   -- Чо, вас еще не всех перекрестили?-- В песьи мурлаты мисьонеры всех перекрестят.
   Солнце перед избами урсульских людей остановилось, теплом в окно затянуло.
   Спросили урсульские люди Аргамая:
   -- Чо, поди, плети плести берешься?
   -- Берусь.
   -- И узды плетешь?
   -- Плету.
   -- И шлеи делаешь?
   -- Делаю.
   -- Сделай нам узды, шлеи.
   -- Сделаю, задаток давайте.
   Урсулец с широкой бородой выскреб из мешка серебрушку, дал ее Аргамаю и на стене два с половиной креста поставил.
   -- Задаток, говорит, записал, память у меня плохая.
   Аргамай задымил трубкой и уехал.

-----

   Мысли сердце качают, как в зыбке.
   Осень -- овца серая -- землю завертывает в овчину.
   Урсульсткий мужик в притолку окна бородой уперся и глазами на улицу высунулся.
   -- Не едет чо-то калмычок-то, обманул, распротрафь его. Взял, собака, деньги и проглотил их.
   Посмотрел на крестики, зарубленные на стене.
   -- У меня ведь записано, не вывернешься, собачья норка.
   Кулаком погрозил в гору. Гора синей щекой к окошку прислонилась. -- Однако, надо с'ездить к собачей мурлетке. Чо он долго не везет? Сел и поехал.
   Заиграло солнце в лопате-бороде, тыкать иголочками рубаху холщевую стало.
   Уткнулся глазами вперед лошади, смотрит.
   Горы, лес, лес, горы. Камни, вода, вода, камни.
   -- Эко див како! Под божьим оком красота. Божие око любуется на красоту, а мы, христовы рабы, забились в норки горные и выглядываем оттудова, как сверчки из-под печки.
   Под'ехал к юрте Аргамая. Аргамай встретил.
   Погладил бороду-лопату урсульский мужик, глазами обвел Аргамаево жилье.
   -- Ну, как -- сделал мне шлеи, узды?
   Аргамай молчал.
   -- Ты, чо, трафь-тя, молчишь-то?
   -- Бельмес мель.
   -- Бельмес?
   У урсульца глаза к небу приложились, лоб к небу прилип.
   -- Бельмес.
   Лицо у Аргамая коробилось.
   -- Чо ты, тварь божья, приставляешша-то? Умешь ты по-русски-то говорить?
   -- Бельмес.
   -- Тьфу, проклятая харя. Да чо ты не говоришь-то? Мотри, не приставляйся. У меня ведь записано. Чайзану пожалуюсь, тогда будет плохо.
   -- Бельмес.
   Плюнул урсулец и уехал.
   Приехал домой и зарубки глубже врубил в стену.
   -- Вот те, собачья душа. Пусть на твоей собачьей душе будут эти зарубки.
   С тех пор, говорят, русские калмыкам верить не стали. И если надо было русскому узду или шлею плести, русский брал к себе калмыка, усаживал его в бане, и калмык работал.

-----

   Манит Аргамая золото подземное.
   В ушах слово отцовское звенит, как золото:
   -- На том месте, где Туянчи положил золото, выросла высокая гора. Гор много.
   И блуждают глаза Аргамаевы по горам, в каждую дырку, в каждый камешек лезут.
   Той-Чанг спрашивает:
   -- Почему ты печальный, как зимой сосна?
   Не отвечает Аргамай. Уходит в горы, смотрит. Гор много, но той горы нет. Потеряна та гора. И, может быть, будет потеряна голова не одного только Аргамая, а тысячи таких же с блуждающими глазами, с сердцами жадными.
   Черная шкура ночи закрывает солнце, и звезда рыжей шерстью блестит.
   Не смыкаются глаза Аргамаевы.
   Прижимался он ухом к земле, слушает.
   А потом снова заглядывает в каждую дырку гор.

-----

   Земля не выдавала тайны. К голосу человеческому прислушиваться Аргамай стал.
   И прислушался.
   На Эдигее-реке старый человек живет. Жилье его мохом поросло. На камне сидит старый человек, слова старинные говорит. По памяти говорит. Грамоту у старика корова с'ела. Была у него, говорят, грамота, он ее подмочил и повесил на солнышко сушить. Подошла корова и с'ела грамоту.
   К старику эдигейскому заявился Аргамай.
   Старик -- морковка желтая, борода у старика корешком белым в грудь уперлась, глаза серыми шариками прыгают.
   -- Уму твоему кланяюсь, сединам твоим кланяюсь!-- ласково уронил Аргамай перед стариком.
   Старик от ласки, как воск от тепла, размяк.
   -- Что уши мои услышат от доброго человека?
   Аргамай сел. Задумался.
   -- Горе большее...
   Старик молчал. Аргамай молчал. Дума, как дерево разветвливалась, в разные стороны ползла. Трубка шипит, как змея обожженная.
   Старик переберет корешок-бороду, вопрос сует Аргамаю.
   -- Какое горе у тебя?
   -- Расскажи мне про Туянчи. Сердце мое болит про Туянчи.
   По лбу старика забегали синие морщины, он сгорбился, уперся взглядом в землю и начал:
   -- Там, где горы упираются в небо, а река, как острый кинжал, распарывает горный хребет и выкидывает свои воды в степь, давно жил богатый и сильный богатырь Туянчи. И вот, когда со степи запахло Русью, он восстал.
   Долго говорил старик, говорил о том, что было известно Аргамаю от отца. Поймал Аргамай последние слова:
   ...Стоит эта гора и серой, как пепел, верхушкою смотрит в степи.
   Подпрыгнула грудь Аргамая от слов стариковских.
   -- Хорошо.
   ...Голубой лентой меж гор вытянулась Катунь, камни разбивали голубую ленту, и она белыми нитками обвивала их.
   Аргамай любовался красой реки, слушал ее голос и тихо поднимался в гору.

-----

   Пели водопады... Белыми стружками из-под больших фуганков-камней вылетала вода и, фыркая, как испуганная лошадь, неслась по долинам.
   В вершинах гор молчаливо стояли кедры, закутанные в серое полотно-туман, а ветер, снимая с них белые шапочки -- снег, пел:
   
   Был Алтай когда-то свободный,
   Свободный, как лошадь в табуне.
   Богатырей на Алтае было много,
   Богатыри были крепкие, как камни.
   Богатырей носить земля не стала,
   Богатырей прокляли люди.
   Богатыри стали горами и камнями,
   Распустились горы широко.
   Распустились, как расплетенная плеть.
   Много множество полилось крови,
   Полилась кровь, как льются реки.
   Стал хмурый Алтай, стал тощим,
   Стал тощим, как заезжанная лошадь.
   
   Сосны гнулись, кривились тальники.
   День проехал Аргамай -- нет той горы.
   Два проехал -- нет горы.
   Ночь завязала землю в черный кузов, медными зубами -- звездами ощерилась.
   Приложил Аргамай к земле ухо.
   Храпит земля ручьями подкаменными. Золотая лошадь не бьет копытом о землю, золотого звона не слышно.
   Голова тяжелеет. Муки страшные охватывают Аргамаево тело, из жирной спины пот ручьями идет.
   И чудится Аргамаю: стоит он над пропастью. Из пропасти подняла голову большая бусая змея, глаза у змеи большими оками высунулись и дышит она огненным пламенем. Куда дыханье ее упадет -- земля загорается, трава, камни горят. И говорит змея голосом человеческим:
   -- Иди ко мне в змеиное царство. В моем царстве будешь сидеть на золотом ковре, золотое вино будешь пить, золотей талкан будешь лизать, языком.
   Думает Аргамак.
   -- Не на дне ли змеиной пещеры лежу?
   Дергает себя за косичку, глаза трет, в голове светлеет, дума черная тает.
   Снова засыпает. Снова кошмарные сны в голову лезут. Идет Аргамай по пустыне безводной, песок ноги нежит, солнце песок жжет. Пересохло в горле, жажда мучает, горло, как рассохшаяся бочка, звенит.
   В глазах потемнело. Песок в зеленые круги. превращается. Солнце раскаленным шаром катится по пустыне.
   Жмется сердце, как изжаренный овечий курдюк. Глаза по пустыне блуждают, а в дали синим горбом высовываются горы. На горе стоит верблюд, а перед его головой цветок растет.
   Карабкается Аргамай в гору, грудь холодом охватывает, в спину тепло толкается. Вот он подошел к голове верблюда, схватил ягодку и хочет положить в рот. Верблюд чихнул, да так сильно, что Аргамай полетел с горы...
   ...Серебряный бредень -- заря показалась на голубом берегу--горизонте, золотой рыбкой прыгнуло солнце и теплой чешуей одело лес.
   Потянулся Аргамай, сбросил позевоту с губ, набил трубку табаком и поехал дальше.
   Камни о копыта лошади скарчигают, как зубы о сухой сахар. Вода камнями играет.
   Путаются мысли, как ноги лошади в траве. И прыгает Аргамай мыслями с горы на гору, со скалы на скалу.
   ...Показалась высокая гора. Серым клювом воткнулась в голубой стог -- небо. Под'ехал Аргамай к горе, спрыгнул с лошади. Перед глазами черной пастью мелькнула пещера.
   -- О, великий Кудай! воскликнул Аргамай.
   ...И когда золотыми вехами показалась звезда, Аргамай вышел из пещеры с большим медным котлом.

-----

   Текут реки в озера, из озер реки текут... Реки не убывают, озера не убывают.
   Так и жадность человеческая.
   Дай человеку золота гору.
   Мало.
   Скажи человеку: живи тысячу лет.
   -- Мало.
   Все мало человеку. Земли, лесу мало. Только воды много.
   Золото Аргамай далеко спрятал. Жизнь свою от людей спрятал. Пухнет жилье Аргамаево.
   -- Отчего?-- думают люди.
   Спрашивают:
   -- Как разбогател?
   Не говорит Аргамай. Язык на золотую цепь привязал. Рабом золота стал. И сидит, как на цепи.
   Горы, реки раскидываются перед Аргамаем красой.
   Глаза Аргамаевы в золоте утонули.
   Грудь Аргамаева к золоту прислонилась.
   И хочется Аргамаю пасть на землю, придавить ее золотом, всех людей придавить золотом.
   Молчит Аргамай.
   -- Что с тобой?-- спрашивает Той-Чанг.
   -- Так.
   Закрывается черными воротами -- ночью, золотой подворотней блестит заря и заваливается желтыми колосьями -- звездами.
   Несется по горам песня запоздалых пастухов.
   Свистят крылья тетерь, ухают совы и ночную тень взбудораживают.
   Урсульский мужик в холщевой рубахе стоял перед медными образами и отвисшими губами шевелил молитву.
   -- Прости меня, грешника, Господи.
   Луна белым холстом пролезала через окно и освещала стену. На стене торчали две глубоких зарубины.
   Старик кончил молитву, взял ножичек и загладил зарубины.
   Сделал он это не просто.
   Приезжал к нему сегодня один калмык и рассказывал:
   -- Иссох Аргамай, как осина иссох.
   -- Так ему и надо!-- думал урсульский мужик.
   Калмык продолжал:
   -- При его-то богатстве и сохнуть грешно. У него табуны лошадей, юрта кошемная. Богато живет.
   Прислушался урсулец к словам калмыка, узнал о богатстве Аргамая и решил замолить его грех.
   На што богатому человеку зарубины на душе. Хотя душа-то у его и собачья, а тело-то Господь бог не забыл, наградил.

-----

   Обвивало солнце белым шелком лес, горы обвивают, урчат ручьи, как жаворонки многоголосные. Бегут реки по. мягкому песочку, долины горные омывают. Подымают реки берега крутые, берега, рассыпаясь, падают и бесследно исчезают в омутах водных.
   С'ело золото жизнь Аргамаеву.
   И не носится он уже больше по горным сопкам, не наслаждается голубыми просторами неба, глаза не замечают букетов цветных, что по долинам кочками голубыми расскиданы.
   Оглоданная, тощая жизнь Аргамаева.
   Золото, огромными жерновами вертится над Аргамаевой головой и кружит ее.
   Опускается голова, опускаются руки, как лисий хвост. Человек к Аргамаю пришел. Человеческое лицо в аргамаевских глазах клювом совиным копошится. Сторонится Аргамай человека, мысли творогом свертываются.
   -- Обмануть пришел -- думает.
   Человек рассказывает, радость свою разливает, чужая радость ошпаривала кипятком тело Аргамаево.
   -- Уходи!
   И уходит человек.
   Стоит Аргамай на золотом камне, ноги в трепете радостном, кругом золотого камня лежат люди, а глаза Аргамая, как большой орлиный клюв, долбят тело людей.
   Люди протягивют к золоту руки, зубами золото грызут.
   И смеется Аргамай.
   -- Безумцы! Кости не гложут золота, а золото кости гложет.

-----

   Острым кинжалом распорола заря черный живот -- небо, красной печенью выпрыгнуло солнце и обрызгало тощие хребты гор.
   Над Теленьгой пелась песня, а на ее берегах, разноцветными точками праздник байга.
   Старики тесным кругом сидели, смеялись, а молодежь то и дело прыгала,-- спрыгивала с лошадей.
   Санаш, старый калмык, показывая два гнилых зуба, пел:
   
   Собрались чебаки к плесу,
   Где же щука этого плеса?
   Собрались веселые люди,
   Где же песенник?
   Собрались чебаки на мель,
   Где же щука этого плеса?
   Собрались люди веселые,
   Где же весельчак песенник?
   
   Шуршит Теленьга, коричневые камни целует.
   Аргамай сидел на берегу Теленьги. Берега Теленьги осыпаны красными камнями. И думал Аргамай: тело в коростах. Жизнь людская чистая, но прилипнет к телу болезнь -- короста, и жизнь делается серая.
   Мысль Аргамая оборвал подскочивший на сером иноходце Тимгугуш.
   -- Ой! Ой! Ой!-- кричал он.
   -- Что случилось?-- в один голос спросили все.
   У Тимгугуша крупными каплями сыпались из глаз слезы, и он свалился с лошади без чувств.
   Солнце уж утонуло одним краем в хребтах гор, когда Тимгугуш очнулся.
   -- Ну, расскажи, что случилось?
   Тимгугуш, ударяя себя по лбу, кричал:
   -- Чур меня! Чур меня!
   -- Злой дух мучит, шепнул кто-то.
   -- Не дух, а злой человек,-- вдруг проговорил Тимгугуш.
   Все насторожились.
   Тимгугуш рассказывал:
   -- Приехал ко мне большой начальник, обвел мою юрту хмурым, как горы, взглядом и крикнул: -- Кто разрешил тебе здесь юрту строить?-- Сам, говорю, построил.-- Ах ты, погань, я тут, часовню хочу построить, а ты место опоганил. Ухватил меня начальник за рукав, подвел к камешку и носом в камешек ткнул.-- Не видишь, говорит, я тут змейку положил. Пнул меня под бок большой начальник и приказал маленьким начальникам спалить юрту. Остался от юрты один пепел.
   Толпа замерла. Санаш запел:
   
   Что русскому чиновнику надо?
   Русскому чиновнику надо деньги.
   
   Старики терли подбородки, а Санаш продолжал:
   
   Русские чиновники издеваются над нами,
   Что будем мы делать с чиновниками?
   
   Теленьга шумела. В вершинах гор пели мрачную песню кедры.
   -- К царю с жалобой надо на чиновников,-- крикнул Санаш.
   Его слова подхватили:
   -- С жалобой к царю! Кого пошлем?
   -- Аргамая,-- был ответ.
   Аргамай вынул из-за пояса руки и отвечал:
   -- Согласен.
   Звезды белыми дырками блестели в черном пологе неба. Горы застали в немом величии. Санаш низко склонил голову перед Аргамаем. И в песне выливал просьбу народа:
   -- Проезжай в день, где нужно ехать месяц. Проезжай в месяц, где нужно ехать три месяца. А когда ступит твоя нога на золотые царские ковры, молви первые слова:-- Уйми, царь, чиновников...-- Пусть чиновники не издеваются. Когда слово твое царь примет, скажи царю:--Народ алтайский от радости прыгнет до неба, от горя ниже травы падет.
   Аргамай выслушал наказ народа и ответил:
   -- Все передам царю.

-----

   Не сразу принял царь Аргамая. Две недели мыли Аргамая в бане и только на третью допустили к царю.
   Долго стоял Аргамай в приемной. Ноги тряслись, руки не двигались. В мыслях Аргамай перебирал наказ народа. Вышел к Аргамаю царь.
   Аргамай пал к его ногам и ничего сказать не смог.
   Царь ему золотую чашку в подарок дал. Руки Аргамая крепко сжали чашку. Золото сдавило грудь. Золото задавило слова. Забыл, растерялся. Все теряется в золоте. Жизнь теряется, любовь, люди.
   Жизнь человеческая перед золотом тряпочкой болтается.

"Сибирские огни", No 5, 1927

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru