Из резерва начсостава меня прикомандировали к одной из территориальных частей. В день нашей отправки часть выла уже в походе. Шли в лагеря. Вместе со мной были направлены еще два товарища. Оба -- тюрки. Они были совершенно не похожи друг на друга, и, тем не менее, были неразрывными приятелями.
Один из них, Магерам Юсуф -- грубый, сильный, по мускулистому телосложению напоминает борца (да он и был борцом-тяжеловесом), увертлив, как заяц, и пуглив, любил много поесть и посягать.
Касум Измаил -- прямая противоположность ему. У него впалые глаза, сморщенное длинноватое личико, как сухой лимон, весь он длинный и тонкий, как жердь. Нрав у него живой, общительный, а при разговоре он пересыпал свою речь поэтическими образами.
Маршрут нам был известен, и мы решили в два часа выступить и догонять часть.
Мы, не останавливаясь, идем. Солнце ливнем брызжет на степь и жжет наши спины. Впереди ни тени, ни одного аула. Перед глазами жесткой щетиной полынь горчит, пыльная, желтеющая. Ковыль пушистым метелками вертится.
По лицу и всему телу крупными каплями льет горько-соленая вода -- пот, но мы идем. У каждого из нас было по одной баклашке воды--выпили, и теперь нас томит жажда. Мы напрягаем последние силы, чтобы скорей дойти до ближайшего аула {Аул -- село, деревня.}:-- утолить жажду, расспросить, нанять подводу и догнать часть.
Вот уже солнце, позолотив лучами, седину Шандан Еаласи, медленно гаснет, прячась за нею.
Далеко за холмистым отрогом, в яру, за садами и в садах, и там, где клокочет река горной холодной воды, по пригорью раскинулись сакли {Сакля -- изба, дом.}. На лице Касума заметна улыбка. Словно странник в пустыни, заметивший оазис, он повернулся ко мне и раскрыл рот. Я думал, что он закричит: "Вода, вода, вода!.." Нет -- не то, но похожее:
-- Ансалты! Ты понимаешь, в двадцать первом году там Наджах-Кули, иранский {Иран -- Персия.} кочи {Кочи -- разбойник.}, и бандит Ахмет-Рассулов вырезали роту красноармейцев.
Он думал, что я буду расспрашивать его. Но я молчал, мою голову давила мысль о воде, о тени, о другом, а о потоках крови я помню сам: видел не меньше его.
Касум все-таки рассказывает:
-- А в прошлом году мы стояли тут с месяц. Хан Юсуф дал большой калым {Калым -- выкуп за невесту.} за невесту, у него должна быть свадьба. Вчера исполнился год помолвке.
На горизонте в тумане заката еле заметно виднелись сакли, рельефно вырисовывались только минареты, мечети.
Мы молча подходили к околице: Аул уже засыпал. Тишина, словно в могиле. Ее нарушил лай собак, когда мы зашли в улицу. В ответ на этот лай разноголосно завыли и заплакали, словно дети, шакалы. Касум подошел ко мне, ткнул в темноту пальцем:
-- Тут сакля Гасана. Пойдем к нему.
Я мотнул головой в знак согласия. Подошли к стене. По углам -- стены-башенки, напоминающие минареты, в центре -- ворота. Я стукнул в дверь. Кто-то завозился па террасе и недовольным заспанным голосом спросил:
-- И что надо?
Я было хотел ответить, но Касум опередил:
-- Елдаш {Елдаш -- товарищ.}, Гасан!
Слышно было, как чьи-то ноги шаркают по земле. Потом стукнул засов, и дверь открылась. Ярко освещенный керосиновым светом двор. Касум что-то говорил вышедшей закутанной в чадру женщине. Изредка вмешивался Магерам; только я, не понимая тюркского языка, не принимал участия в разговоре.
Когда арват {Арват -- женщина.} ушла, я спросил Касума:
-- Что тут такое?
-- Гасан взял третью жену, у них сейчас свадьба.
-- Значит, не пустят. Хотя бы дали воды.
-- Пустят, пойдем.
Мы подошли к богатой сакле в четыре комнаты. В средней, где дымился мангал, поместились мы. Справа от нас была жевская комната, влево свадебные гости. От Гасана пришел сват и принес нам араки {Арака -- водка.} и пиндир {Пиндир -- сыр.}. Утолив жажду и первый голод, мы подошли к порогу и взглянули в комнату слева
Маленькая, закутанная чадрой, невеста, рядом с ней Гассан; у него морщинистое лицо и борода, посеребренная сединой. Мы, боясь, что нас могут заметить, отошли. Тело наливалось от усталости свинцом, клонило ко сну. Я грохнулся на мягкий ковер. Лег и Касум с Магерамом. Я спросил у них:
-- Зачем таких маленьких выдают замуж?
-- У нас так, раз дан калым отцу -- хочешь, не хочешь -- иди. Ну, и идут. Темны они, вот что.
-- Как же так, ведь это не старое время?
-- Ты не забудь, что- это Восток. Тут еще крепки устои корана. Тут не скоро возрастет новый быт.
На этом и кончили разговор; погрузившись в глубокий сон.
Я проснулся и вскочил от отчаянного крика.
Вытащил из кобуры наган, толкнул своих товарищей в бок:
-- Вставайте!
Касум нехотя поднял голову и спросил:
-- Что такое?
-- Что-то тут неладно. Я слышал крик. Скорей вставайте!
Вскочили. В темноте пошарили спички. Зажгли лампу. Магерам с нею, а я и Касум с вытянутыми наганами ворвались в комнату, где остались молодые.
Посреди комнаты на разбросанных коврах -- тело, обнаженное до груди. Волосы в беспорядке. Над телом, словно обезумевший, с вытянутым окровавленным кинжалом, Гасан. Кровью налитые глаза тупо смотрели вниз, и была в них затаенная злоба.
Наши наганы щупали лоб Гасана. Судорожно затряслась рука его, кинжал выпал и распорол живот лежавшей. Ни крика, ни вздоха -- женщина уже была мертва: на груди дыра с запекшейся кровью.
-- Что ты сделал? Ты убил свою жену. За что?!-- кричал Касум.
Магерам поставил лампу на окно. Безумные глаза Гасана смотрели на труп.
-- За что ты убил?-- снова спросил Касум. Вместо ответа Гасан быстротой кошки схватил кинжал. Бросился к нам. Думал двоих сразу уложить одним ударом. Но Магерам сзади схватил его за руки, поднял вверх и положил на пол. Я схватил вывалившийся из рук кинжал, Касум вязал руки и ноги
Магерам побежал за милицией. Мы оба с наганами допытывались у связанного Гасана:
-- За что ты убил ее?
Долго не говорит. Черные, немигающие глаза его напряженно смотрят и видят, как поднимаются курки, как угрожают смертью дула наганов. Сказал:
-- Таков закон. Я ее убил. А убил за то, что она не была девственной.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Милиция взяла его. Было уже утро. Медленно выпутавшееся из облаков солнце приветливо грело. Мы вышли на дорогу, мы догоняли часть.