Успенский Николай Васильевич
Триумфальный въезд графских лошадей в мое село

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Н. В. Успенский

Триумфальный въезд графских лошадей в мое село

  
   Лишь только графская повозка очутилась на дворе, ее моментально окружила толпа народа, во главе которой находились все мои родственники и в полном составе сельский причт с включением церковного сторожа и хромой просвирни. Всех изумило не столько мое прибытие во время весенней распутицы, сколько телега, запряженная красивыми графскими лошадьми.
   - Вот так кони! - удивлялся пономарь. - Вы заметьте, отец дьякон, какие лады!..
   - Что говорить, породистые лошадки...
   - Сиречь кровные... заводские, надо прямо говорить...
   - Ну да! Не нашим одрам чета... Одер навсегда одром останется, - хоть ты корми его, хоть нет...
   - А телега-то... Извольте посмотреть... Что - шины, что - спицы, что - ободи...
   - Да все, на что ни посмотри, глаза разбегаются...
   - Вот горе, - пожаловался я, - лошади-то у меня засеклись...
   - Это ничего не значит, Николай Васильевич, - подхватил пономарь, - сейчас взять жженых квасцов...
   - Нет, березовка будет пользительнее, - возразил седой, как лунь, дьячок...
   - Ничего вы не понимаете! -- решил отец дьякон. -- От засечек первое средство медный купорос... он сейчас разъест рану-то... она и того...
   - Нет, уж лучше глины с солью ничего не может быть, - заметил в свою очередь церковный сторож, победоносно оглядывая толпу, которая вдруг в испуге попятилась назад, увидав вытащенный из телеги фотографический аппарат Льва Николаевича.
   - Это что ж за штука такая, Николай Васильевич? - спрашивали меня изумленные зрители.
   - Машина для снимания портретов.
   - Ай, ай, ай! Вот оказия-то... И что же, например, эта самая проскомидия может со всякого снять портрет?
   - С кого угодно... хоть с лошади или собаки...
   - А не опасно к ней близко подходить?
   - Нисколько...
   - Мы к тому спрашиваем, что у этой машины медная труба, словно бы похожа на пушку... как бы, мол, греха какого не было...
   - А я слышала, - заметила сутулая дьяконица, - от добрых людей: кто ежели снимет с себя патрет, тот уж не жилец на этом свете...
   - Городи больше! - возразил отец дьякон. - Ведь с нас с тобой, когда мы были молодыми, тоже художник списал портреты.
   - То дело другое, потому там были нарисованы какие-то чучела гороховые... оттого мы с тобой живы и остались...
   - Однако пойдемте чай пить, - известил мой отец, и я, окруженный родными и знакомыми, вступил в горницу, где уже на столе кипел самовар и красовался объемистый графин с водкой.
   - Ах, мой милый! - слезливо говорила мне мать. - Как тебя Господь донес в такую непогодь?..
   - У меня Николай не трус, - подхватил отец, - ему, как говорится, самое море - по колено... За одно не хвалю его: от тургеневской земли отказался...
   - Да иначе поступить было невозможно, - возразил я, наливая рюмку водки, - я жил в поле один, как кулик... меня просто-напросто волки съели бы.
   - Ну, вздор какой! Завел бы ружье, а главное, помнил бы слова Спасителя: "Без воли Моей и влас с главы вашей не погибнет". А то там какие-то волки... Его святая воля! Получал бы себе доходец с именьица да папироски покуривал...
   - Но вы забываете, папаша, что надо было обзавестись полным хозяйством: нанять работников, накупить лошадей, разных сох, борон, телег... На все это нужны были деньги, а их у меня не было...
   - Ну, да уж что толковать... не умел пользоваться случаем, теперь и сиди на бобах... А ведь случай-то какой был! Что для Тургенева значили тридцать десятин? Тьфу! А ты бы на них жил барином... Женился бы там на какой-нибудь барышне, за ней бы прихватил малую толику... Эх, брат Николай, огорчил ты меня своим необдуманным поступком!
   - Я же вам говорю: до смерти волков боялся... их такая пропасть в чаплыгинском лесу Ивана Сергеевича... а к самому этому лесу подпирала моя земля...
   - Наладил одно: волки да волки...
   - Ну что же мне было делать, когда они однажды ночью окружили мою избу и хором выли до самого утра... Если бы вы были на моем месте, что бы вы сказали?
   - Ведь с тобой был караульный.
   - Нет, он в эту "варфоломеевскую" ночь шлялся по деревне и пьянствовал.
   - Вишь, - заметила дьяконица моей матери, держа в одной руке блюдечко с чаем, а в другой ложечку с вареньем, - волки-то словно знали, что Николай Васильевич сидит в избе один, и окружили его, сердечного...
   - Ну, говорю, ружье купил-бы наконец!.. - вспылил отец, наливая водки. - Трахнул бы хорошенько... чтоб не забывались...
   - Именно, - подхватил пономарь, - всыпал бы им горячего на память, чтоб знали, кто сидит в избе...
   - Нет, Назар Иваныч, - возразила дьяконица, - ружьем хуже их остервенишь... одного убьешь, а все остальные бросятся...
   - Куда ж они бросятся? На избу, что ли? Ведь Николай Васильевич из избы стреляли бы...
   - Что ж? И избе могли бы сделать какое-либо повреждение... плетень, например, лапами оторвать, стекла разбить...
   - Нет, Анна Ивановна, - отстаивал пономарь, - надежнее всякого ружья - молитва... недаром сказано: "На аспида и василиска наступиши, на льва и змия, и попереши я".
   - По моему мнению, - заметил отец дьякон, прожевывая закуску, - следовало завести хорошую дубину или вообще орясину длиною в оглоблю и сидеть в плетневых сенцах, где надо прокопать несколько отверстий... как только волки набросятся на плетень, так сейчас по зубам то того, то другого...
   - Будет ерунду-то размазывать, - прервал отец. - Скажи-ко мне, Николай, лучше вот что: давно был в Туле?
   - Недавно... сбрую и дугу покупал...
   - Виделся с дядей, Иваном Яковлевичем?
   - Да! Он вам кланяется...
   - Ну, что мой милый племянничек, Глебушка, как поживает? Уж и разутешный же мальчик, - сообщил отец дьякону, наливая себе и ему водки, - вот какой диковинный мальчик: ни в сказке сказать, ни пером написать... красавец неописанный, а уж умница-то, умница-то какой!.. (речь шла о современном писателе, который в описываемое время оканчивал курс гимназии). Он вдруг примется поднимать тебя насмех, а ты вместо того, чтобы обижаться, будешь сам умирать со смеху... Я тебе что, дьякон, скажу. Он на своем дяде (дурак у меня есть другой брат, по имени Семен) верхом ездил! Перед Богом не лгу...
   - Ну, это как хотите, отец Василий, по моему разумению, грешно на родном дяде ездить верхом...
   - Там толкуй, как знаешь!., а вот какие чудеса творил мой милый Глебушка... Да ведь ты сам посуди: что же иначе со скотами прикажешь делать? С этими олухами Царя небесного... Жаль одно, что Николай сбивает Глебушку с пути истинного. Помилуй! Брат Иван приготовил заранее своему сыну, то есть Глебушке, место секретаря в палате (место самое доходное) с отличным жалованьем, так нет! Надо молодого человека сбивать с толку, поджигать в какой-то университет... Да на что он нужен, этот университет, скажи ради Бога? Сыт себе - и слава Богу! Николай, как сам бездомник, сбил с панталыку одну барышню в нашем приходе... Ты знаешь Завадовскую? Ведь она по милости Николая бросила свое родовое имение и уехала в Питер на какие-то курсы! А то ли дело? Жила бы себе барышня в своем имении и не знала бы "ни печали, ни воздыхания"...
   - И волков бы слушала, - заметил я.
   - У тебя, брат, все волки на уме... Эх, Николай, доселе еще ветер у тебя в голове!.. Ну, вот теперь будем говорить хоть бы про графа Толстого... Отчего бы каким ни на есть манером не подделаться к нему и не отхватить у него этак десятин хоть двадцать земли, как у Тургенева...
   - Но зато, - вставил отец дьякон, - Николай Васильевич приобрел себе от графа лошадку...
   - Экой ты чудак! Во-первых, он заработал ее пером; во-вторых, лошадь какая-то, действительно, сумасшедшая... Николай мне писал про нее (хоть он и забыл, должно быть, про это): сел на нее верхом, она сейчас на дыбы... Запряг в повозку, как полоумная, несется, не останавливаясь, от станции до станции... Ежели ты, например, потерял шляпу или как-нибудь вывалился из телеги, чего избави Бог, ребенок, она ни за что не даст тебе поднять их... Ежели теперь встретишься с родным или знакомым, хотя бы с самим отцом благочинным, - также история!.. Только и даст проговорить "здравствуйте" да "прощайте"!.. Вот к кабаку еще можно ее направить, потому она считает его за постоялый двор... да и то больше шкалика не даст выпить, анафема... в противном случае сейчас на дыбы, брыкаться и ломать оглобли...
   - Она, должно полагать, - пояснил мой брат, - принадлежит к Обществу трезвости...
   - Ну, да! - подхватил мой отец. - Ты, Ванюшка, знаешь изречение Гоголя: "Хотя Александр Македонский был и великий человек, но зачем же стулья-то ломать?"...
   Веселый смех завершил нашу родственную беседу.
  
   Опубликовано в сборнике: Успенский Н.В. Из прошлого. М., 1889.
   Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/tolstoy/uspenskiy_loshad.html.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru