Вейнберг Петр Исаевич
Политический поэт Германии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Ferdinand Freiligrath. Ein Dichterleben in Briefen. Von W. Buchner. 1882.- Ferdinand Freiligrath. Ein biographisches Denkmal v. Schmidt-Weissenfels).

   

Политическій поэтъ Германіи.

(Ferdinand Freiligrath. Ein Dichterleben in Briefen. Von W. Buchner. 1882.-- Ferdinand Freiligrath. Ein biographisches Denkmal v. Schmidt-Weissenfels).

(Окончаніе).

   Мы оставили Фрейлиграта въ Дюссельдорфѣ, въ моментъ разгара событій сорокъ восьмого года.
   Дюссельдорфъ былъ въ ту пору однимъ изъ центровъ ультрадемократическаго движенія, и. нашъ поэтъ примкнулъ къ нему со всею свойственною ему пылкостью, участвуя въ разныхъ засѣданіяхъ, комитетахъ и т. п., дѣйствуя преимущественно силою своего краснорѣчія, авторитетомъ своего имени, и отдаваясь этой дѣятельности тѣмъ усерднѣе, что будущее представлялось его горячей фантазіи въ розовомъ свѣтѣ. "Республика въ Германіи -- писалъ онъ своей женѣ, остававшейся покамѣстъ въ Лондонѣ:-- насчитываетъ въ настоящее время больше приверженцевъ, чѣмъ я самъ надѣялся найти ихъ, вернувшись сюда -- и что она побѣдитъ, побѣдитъ очень скоро, это для меня также несомнѣнно, какъ дважды два четыре". Переѣзжая съ мѣста на мѣсто для участія въ этихъ разнообразныхъ собраніяхъ (въ Дармштадтѣ, Франкфуртѣ и др.), Фрейлигратъ, помимо дѣятельности этого рода, не забывалъ, что онъ поэтъ, что онъ, говоря его собственными словами -- "трубачъ революціи" -- и электризовалъ публику стихотвореніями, появленіе которыхъ каждый разъ составляло своего рода событіе. Особенный успѣхъ между ними выпалъ на долю стихотворенія: "Мертвецы къ живымъ", гдѣ этими "мертвецами" являются люди, павшіе во время мартовскихъ возстаній этого года и теперь призывающіе оставшихся въ живыхъ согражданъ своихъ не останавливаться на полпути къ довершенію начатаго дѣла. Напечатанное въ девяти тысячахъ экземплярахъ, оно разошлось необыкновенно быстро,-"точно горячія булки раскупаются эти стихи", писалъ авторъ; остальныя произведенія появлялись или въ журналахъ или въ отдѣльныхъ сборникахъ, напримѣръ. въ собраніи подъ заглавіемъ "Новыя соціальныя и политическія стихотворенія", и казалось, что по мѣрѣ появленія каждаго изъ нихъ росло поэтическое и политическое одушевленіе автора. "Онъ былъ, говоритъ одинъ изъ его современниковъ и единомышленниковъ: -- пѣвцомъ революціи, новой революціи, такой, какая въ ту пору волновала головы и сердца всѣхъ радикальныхъ демократовъ и большей части нѣмецкаго народа. Его поэтическая сила возросла и закалилась. Въ количественномъ отношеніи число стихотвореній, принадлежащихъ этому періоду, невелико: тѣмъ могущественнѣе, тѣмъ соотвѣтственѣе духу времени проявился въ нихъ геній поэта... Да, эти стихотворенія красны нетолько въ политическомъ смыслѣ, они написаны кровью сердца; отъ нихъ пышетъ жаромъ души, которая вся предана родинѣ и человѣчеству и твердо вѣритъ въ великую и рѣшительную побѣду дѣла, которому она служитъ..."
   Но среди своихъ идеальныхъ увлеченій (которыя, замѣтимъ кстати, Фрейлигратъ раздѣлялъ со многими изъ тогдашнихъ дѣятелей), поэту приходилось весьма нерѣдко сталкиваться съ суровою дѣйствительностію; являвшеюся въ формѣ цензурныхъ и полицейскихъ преслѣдованій и каръ, и притомъ сталкиваться очень осязательно. Такъ, уже меньше, чѣмъ черезъ мѣсяцъ послѣ того, какъ онъ выпустилъ въ свѣтъ и читалъ въ одномъ изъ публичныхъ собраній своихъ "Мертвецовъ къ живымъ", его попросили пожаловать къ слѣдственному судьѣ, на допросъ по поводу обвиненія въ томъ, что онъ вышеупомянутымъ стихотвореніемъ обнаружилъ явное намѣреніе ниспровергнуть существующій государственный порядокъ. Этотъ визитъ окончился однако тѣмъ, что поэта арестовали и продержали подъ арестомъ два мѣсяца до судебнаго разбирательства -- перваго въ Германіи политическаго процесса съ участіемъ присяжныхъ. Фрейлигратъ защищался самъ; онъ не отрицалъ, что сочинилъ стихотвореніе, подавшее поводъ къ этому процессу, что читалъ его въ собраніи и способствовалъ его напечатанію; цѣль его, какъ объяснилъ онъ при этомъ, состояла въ оппозиціи реакціонному движенію, но оппозиціи исключительнаго моральнаго свойства; если онъ призывалъ къ битвѣ, то исключительно къ битвѣ нравственной, подъ войною понималъ не физическую силу, а нравственное оружіе... Все это говорилось только въ чувствахъ весьма понятнаго самосохраненія, такъ какъ на самомъ дѣлѣ "мертвецы поэта призывали къ дѣйствіямъ очень ужъ фактическаго, очень "физическаго" характера; но такъ или иначе, а присяжные оправдали подсудимаго. Независимо отъ внутренней стороны, внутренняго значенія этого процесса, очень интересна и его внѣшняя обстановка, которую вотъ какъ изображаетъ Шмидтъ Вейсенфельсъ въ монографіи, послужившей однимъ изъ матеріаловъ для настоящей статьи:
   "Процессъ состоялся 3 октября 1848 г. Жена подсудимаго, готовая даже къ тому, что его могли приговорить къ смерти, находилась въ залѣ суда съ значительнымъ числомъ друзей поэта. Громадная, въ высшей степени взволнованная толпа съ ранняго утра стеклась къ зданію суда, и когда въ восемь часовъ утра привезли сюда въ экипажѣ Фрейлиграта, онъ могъ увидѣть, что за нимъ, въ буквальномъ смыслѣ слова, стояла народная масса. Руки женщинъ и дѣвушекъ, помѣщавшихся въ растворенныхъ окнахъ домовъ, были украшены букетами и вѣнками, какъ будто дѣло шло о приготовленіи торжественной встрѣчи тому, которому предстояло защищать себя передъ присяжными именно по поводу его пѣсни смерти. Громкое ура потрясло стѣны судебной залы и нашло себѣ откликъ на улицѣ, когда въ обвинительномъ актѣ было прочтено и преступное стихотвореніе, привлекшее автора на скамью подсудимыхъ... Около полудня, къ стоявшей уже предъ зданіемъ суда толпѣ, присоединились массы рабочихъ съ угрожающимъ видомъ. Площадь была похожа на поле сраженія передъ началомъ битвы; съ напряженнымъ, все болѣе и болѣе увеличивающимся, волненіемъ ожидали всѣ эти люди сигнала къ побѣдному ликованію; объ иномъ исходѣ никто не хотѣтъ и думать. И когда въ часъ по-полудни, изъ окна судебной залы махнули бѣлымъ платкомъ и крикнули: "оправданъ!" -- тысячеголосое эхо разнесло радостные клики по всѣмъ улицамъ города, и высокое умиленіе овладѣло безчисленною толпою, придавъ этому моменту какой-то священный характеръ.
   "Съ побѣдоносно поднятою головой, съ блистающими отъ счастія и влажными отъ глубокаго душевнаго потрясенія глазами, вышелъ оправданный подсудимый на улицу; восторженные, не смолкающіе крики привѣтствовали его появленіе. Полетѣли на него вѣнки, усыпали цвѣтами его дорогу празднично разряженныя дѣвушки; три оркестра грянули торжественные туши: изо всѣхъ оконъ махали платками, во всѣхъ глазахъ сверкали слезы. Поэта хотѣли было понести на рукахъ по городу, и только благодаря убѣдительнымъ просьбамъ его, это не состоялось. Тѣмъ не менѣе, истиннымъ тріумфаторомъ прошелъ онъ до своего дома, и только здѣсь остановили его густо слѣдовавшія за нимъ массы. Но вечеромъ снова сошлись онѣ блистательнымъ факелцугомъ передъ его домомъ; во всѣхъ рукахъ были напечатанные экземпляры знаменитаго стихотворенія, и при багровомъ свѣтѣ факеловъ, появился въ окнѣ поэтъ, горячо благодаря толпу обѣщаніемъ никогда не оставлять вѣрнаго служенія дѣлу своего народа"...
   Этотъ эпизодъ, надѣлавшій много шуму нетолько въ Германіи, но и во Франціи, Англіи и Америкѣ, усилившій популярность Фрейлиграта до послѣдней степени, доставилъ ему однако только нравственное, да и то временное, удовлетвореніе. Положеніе его въ отечествѣ отъ этого нетолько не улучшилось, но сдѣлалось еще хуже, такъ какъ полиція теперь не спускала съ него глазъ и усердно слѣдила даже за всѣми находившимися съ нимъ въ болѣе или менѣе тѣсныхъ отношеніяхъ, какъ личныхъ, такъ и литературныхъ (напримѣръ, по изданію газеты Neue Rheinische Zeitung, просуществовавшей не долго и подвергнувшейся запрещенію). Это полицейское "наблюденіе" не ограничивалось собственно наблюденіемъ; какъ скоро представлялась возможность и случай, эти литературные друзья и сотрудники Фрейлиграта высылались изъ Пруссіи. Не безъ основанія могъ ожидать нашъ поэтъ, что и относительно его полиція въ концѣ концовъ не ограничится однимъ надзоромъ, а приметъ мѣры болѣе дѣйствительныя, болѣе, съ ея точки зрѣнія, цѣлесообразныя. Вотъ почему, когда въ маѣ 1849 г., въ Кельнѣ, гдѣ въ это время жилъ Фрейлигратъ, распространился слухъ, что всѣ редакторы и сотрудники вышеназванной газеты будутъ посажены въ тюрьму, Фрейлигратъ тайкомъ отправился въ Голландію, съ намѣреніемъ покамѣстъ поселиться тамъ. Но такъ какъ, при такихъ условіяхъ, онъ, уѣзжая изъ Германіи, не могъ визировать свой паспортъ, а голландское правительство въ этомъ отношеніи держало тоже ухо востро, то его въ Голландію не пустили и попросили вернуться обратно. Чтобы избѣжать на нѣмецкой границѣ всякихъ паспортныхъ треволненій, онъ, на томъ пароходѣ, который повезъ его въ обратный путь, переодѣлся кочегаромъ, помѣстился у машины и только въ такомъ видѣ пробрался снова въ отечество. Его, впрочемъ, покамѣстъ оставили повидимому въ покоѣ; говоримъ, покамѣстъ, потому что въ 1850 г. снова начинаются приставанія полиціи, и на этотъ разъ уже не просто "наблюдательныя", а совершенно фактическія, такія, вслѣдствіе которыхъ поэтъ рѣшилъ, что долѣе оставаться на родинѣ нельзя, тѣмъ болѣе, что онъ приготовилъ къ печати второй томъ своихъ "Новыхъ политическихъ и соціальныхъ стихотвореній", зналъ, что появленіе этой книги непремѣнно вызоветъ новый политическій процессъ и имѣлъ основаніе думать, что исходъ этого послѣдняго будетъ не такъ благопріятенъ, какъ перваго. Въ маѣ 1851 года, мы видимъ его снова въ Англіи, а къ августу того же года относятся два весьма характеристическихъ документа, показывающіе, что чутье Фрейлиграта правильно подсказало ему необходимость убраться по добру, по здорову. Первый изъ этихъ документовъ, подписанный оберъ-прокуроромъ Секендорфомъ и вызванный обвиненіемъ Фрейлиграта въ сношеніяхъ съ коммунистическимъ союзомъ рабочихъ, сношеніяхъ, имѣвшихъ на самомъ дѣлѣ, со стороны Фрейлиграта, самый невинный характеръ, гласилъ слово въ слово такъ:
   "Литераторъ Фердинандъ Фрейлигратъ, сорока лѣтъ отъ роду, родомъ изъ Детмольда, проживавшій въ послѣднее время въ Дюссельдорфѣ и находящійся въ настоящее время подъ слѣдствіемъ за участіе въ заговорѣ, имѣвшемъ цѣлью ниспроверженіе существующей формы правленія, укрылся посредствомъ бѣгства отъ исполненія надъ нимъ приказанія королевскаго слѣдственнаго судьи о привлеченіи его, Фрейлиграта, къ суду. Сообщая ниже примѣты обвиняемаго, прошу подлежащія полицейскія власти слѣдить за поименованнымъ Фрейлигратомъ, въ случаѣ возвращенія его на родину, арестовать и представить ко мнѣ.-- Примѣты: ростъ 5 ф., 7 д., волосы темнокоричневые, глаза темноватые, носъ и ротъ пропорціональные, борода каштановая, подбородокъ широкій, зубы всѣ цѣлые, лицо полное, цвѣтъ лица здоровый".
   А черезъ десять дней послѣ обнародованія этого замѣчательнаго литературнаго произведенія, появилось другое въ такомъ же родѣ, подписанное тоже оберъ-прокурорскою властью и поводомъ къ которому послужило появленіе вышеупомянутаго второго тома "Новыхъ политическихъ и соціальныхъ стихотвореній". Текстъ этого второго документа слѣдующій:
   "Ниже обозначенный примѣтами литераторъ, Фердинандъ Фрейлигратъ, въ послѣднее время проживавшій здѣсь (т. е. въ Дюссельдорфѣ), уклонился посредствомъ бѣгства отъ наряженнаго надъ нимъ слѣдствія по обвиненію его въ призывѣ къ возмущенію, нарушенію`общественнаго спокойствія и оскорбленію величества. На основаніи распоряженія г. слѣдственнаго судьи прошу всѣ полицейскія власти слѣдить за поименованнымъ Фрей.лигратомъ, а въ случаѣ возвращенія въ Германію, арестовать его и представить ко мнѣ". Слѣдовало затѣмъ исчисленіе "примѣтъ", показывавшее, что господа полицейскіе "наблюдатели" смотрѣли на наружность обвиняемаго съ разныхъ точекъ зрѣнія; такъ, въ этомъ второмъ показаніи, возрастъ Фрейлиграта опредѣлялся уже 42 годами, ростъ показывался не въ 5 ф. и 7 д., а въ 5 ф. и 5 д., волосы оказывались не темнокаштановые, а черные, глаза не темноватые, а сѣрые и т. д.
   Замѣтимъ здѣсь, что, по странной и непонятной причинѣ, Фрейлигратъ, заочно судившійся по этимъ обоимъ обвиненіямъ, остался не обвиненнымъ и не оправданнымъ -- и послѣдуемъ за нимъ въ новое изгнаніе, продолжавшееся на этотъ разъ цѣлыхъ семнадцать лѣтъ.

-----

   Этотъ семнадцатилѣтній періодъ былъ самымъ тяжелымъ временемъ въ жизни поэта-изгнанника. Не говоря уже о страданіяхъ нравственныхъ, къ которымъ мы еще обратимся, положеніе матеріальное способно было убить всякую энергію, всякое свободное проявленіе человѣческаго чувства. Если и на родинѣ, въ тѣ три года, о которыхъ мы только-что говорили, люди высшаго круга и финансоваго міра старательно обѣгали его -- одни изъ осторожности, другіе по убѣжденіямъ -- то въ Лондонѣ, въ столицѣ свободной Англіи онъ увидѣлъ почти такое же явленіе, въ чемъ раздѣлялъ общую участь нѣмцевъ-эмигрантовъ, которыхъ въ ту пору въ Лондонѣ скопилось великое множество. Это послѣднее обстоятельство, впрочемъ, было отчасти и причиною того недружелюбнаго отношенія, встрѣченнаго Фрейлигратомъ со стороны людей, на матеріальную поддержку которыхъ, въ смыслѣ доставленія ему прочнаго и опредѣленнаго занятія, онъ разсчитывалъ, и которые теперь (это были по большей части представители извѣстныхъ торговыхъ и банкирскихъ фирмъ) косвенными путями давали знать поэту, что разсчетамъ его осуществиться не суждено. Одно время думалъ онъ было привести въ исполненіе свой давишній планъ переселенія въ Америку, гдѣ у него было нѣсколько преданныхъ друзей. Но и Америка въ это время была переполнена эмигрантами, стекавшимися туда изо всѣхъ сторонъ, такъ что получить такое занятіе, какого хотѣлось Фрейлиграту, представлялось дѣломъ весьма труднымъ, тѣмъ болѣе, что между этими эмигрантами, имѣвшими передъ нашимъ поэтомъ преимущество болѣе ранняго переселенія, были люди, стоявшіе не ниже его по образованію и умственному развитію. Какъ бы то ни было, а цѣлый годъ прошелъ прежде, чѣмъ Фрейлиграту удалось кое-какъ пристроиться; до того же времени приходилось ему жить со своимъ, очень многочисленнымъ семействомъ, на тѣ скудныя средства, которыя, при тогдашнихъ цензурныхъ и полицейскихъ порядкахъ въ Германіи, доставлялъ ему сбытъ его стихотвореній, и тѣ, еще болѣе скудные гроши, которые зарабатывала его жена уроками. Пристройка, о которой мы только-что упомянули, была тоже не особенно блестящаго свойства, хотя все-таки сносная: поэтъ поступилъ старшимъ прикащикомъ къ м-ру Оксферду, ведшему гуртовую торговлю остъ-индскими шелковыми матеріями, съ жалованьемъ 200 ф. стерлинговъ въ годъ, но при этомъ и съ обязанностью работать, не разгибая спины, съ утра до вечера: м-ръ Оксфердъ шутить не любилъ и платить деньги даромъ тоже не желалъ. Тяжело приходилось бѣдному поэту, на котораго иногда, по разнымъ обстоятельствамъ, возлагали разомъ, какъ онъ разсказывалъ въ одномъ изъ своихъ писемъ, обязанности "бухгалтера, нѣмецкаго и французскаго корреспондента, переписчика, даже портье и т. п." -- "Чортъ меня возьми! говорилъ онъ въ томъ же письмѣ:-- не имѣй я жены и дѣтей, гордіевъ узелъ былъ бы давно разрубленъ! Но въ теперешнемъ положеніи, надо терпѣть, пока не найдется что-нибудь лучшее!.." Но м-ру Оксферду и эта дѣятельность представлялась не вполнѣ удовлетворительною; по крайней мѣрѣ, когда Фрейлигратъ, прослуживъ на этомъ мѣстѣ почти три года, попросилъ у своего "хозяина" прибавки 50 ф. ст. жалованья въ годъ, тотъ рѣшительно и грубо отказалъ ему, сославшись на отсутствіе въ немъ надлежащаго "прилежанія", на то, что онъ уходитъ изъ конторы не достаточно поздно и т. п. Фрейлигратъ, конечно, возмутился, терпѣніе его лопнуло и онъ кинулъ своего патрона. "Лучше голодать, писалъ онъ въ это время:-- чѣмъ оставаться долѣе рабомъ этого жида и сносить его оскорбленія!" Черезъ нѣсколько времени, ему удалось пристроиться лучше и независимѣе: онъ получилъ мѣсто управляющаго лондонскимъ отдѣленіемъ незадолго до того основаннаго швейцарскаго банка, съ жалованьемъ въ 300, а спустя немного и въ 350 ф. стерл. Въ этомъ положеніи пробылъ онъ десять лѣтъ; въ 1866 г., лондонское отдѣленіе банка было упразднено -- и поэтъ опять остался безъ прочнаго, опредѣленнаго занятія, и притомъ уже далеко безъ той энергіи, которая помогала ему до тѣхъ поръ переносить всѣ невзгоды и изыскивать средства къ устраненію ихъ. "Когда человѣку пятьдесятъ шесть лѣтъ, писалъ онъ въ 1867 г.:-- для него гораздо тяжело выносить свою шкуру на рынокъ, чѣмъ въ тридцать шесть или сорокъ шесть лѣтъ!"
   Къ матеріальнымъ лишеніямъ присоединились и страданія нравственныя, дѣйствовавшія на поэта, можетъ быть, еще гораздо сильнѣе первыхъ и сводившіяся къ одной общей причинѣ, одному общему источнику -- тоскѣ по родинѣ. "Въ маѣ. писалъ онъ въ февралѣ 1856 г.:-- будетъ пять лѣтъ, какъ я вторично поселился въ Англіи. Результатъ этого пребыванія тотъ, что я люблю Германію сильнѣе, чѣмъ когда-либо. У меня нѣтъ женственно-плаксивой тоски по родинѣ и я, конечно, не желаю вернуться туда до тѣхъ поръ, пока это нельзя будетъ сдѣлать съ честью, но сознаніе, что живешь на чужбинѣ, съ каждымъ годомъ становится ощутительнѣе..." Правда, въ это время возвращеніе его сдѣлалось возможнымъ безъ опасности для его личности, но онъ не даромъ употребилъ въ только-что приведенномъ письмѣ слова: "пока это нельзя будетъ сдѣлать съ честью". Дѣло въ томъ, что въ 1857 г. друзья Фрейлиграта склоняли его просить у прусскаго правительства позволенія вернуться на родину, увѣряя, что такое позволеніе непремѣнно послѣдуетъ, но онъ именно не хотѣлъ милости, его чувству гордости и независимости, укрѣпленному долговременнымъ изгнаніемъ, претило выпрашиваніе себѣ того, что онъ считалъ своимъ законнымъ правомъ. "Богу извѣстно, читаемъ мы въ одномъ изъ его писемъ, относящемся къ его времени: -- какъ хотѣлось бы мнѣ снова быть въ Германіи! Эти послѣднія шесть лѣтъ явственно показали мнѣ, что значитъ для меня родина и чего недостаетъ мнѣ вдали отъ нея! Я сдѣлался до такой степени нѣмецкимъ человѣкомъ, что нахожу мое изгнаніе возможнымъ и выносимымъ (но именно только выносимымъ) -- только здѣсь, въ германской Англіи; и, несмотря на это, я все таки не могу рѣшиться на совѣтуемый вами шагъ. Вѣдь мнѣ пришлось бы въ этомъ случаѣ просить, пришлось бы, по крайней мѣрѣ, давать обѣщанія! Это не годится! Какъ многія европейскія правительства поступаютъ относительно своихъ эмигрантовъ, это мы видѣли при послѣднихъ амнистіяхъ! Объявитъ ли и прусское правительство амнистію -- это еще большой вопросъ. Въ лучшемъ разѣ то будетъ, какъ и вездѣ, амнистія съ исключеніями. И вотъ, слѣдовательно, мнѣ предстояло бы вымаливать, чтобы я не попалъ въ число исключеній, предстояло бы, можетъ быть, доставить моимъ противникамъ торжество отказа, предстояло бы, въ счастливомъ случаѣ, остаться на всю жизнь подъ надзоромъ полиціи?! Нѣтъ, никогда и ни за что! Меня и насъ всѣхъ можетъ вернуть въ Германію только революція. Если она этого не сдѣлаетъ, если она вообще умерла или снова подыметъ голову только тогда, когда наша голова уже давно будетъ лежать подъ землею, то я покоряюсь своей участи и надѣюсь найти въ себѣ силу до конца выносить то, чего измѣнить нельзя!" Возвращеніе на такихъ условіяхъ, какія представились ему единственно совмѣстными съ тою честью, о которой онъ говорилъ въ цитированномъ нами письмѣ, казалось ему, при тогдашнемъ политическомъ положеніи Германіи, до такой степени неосуществимымъ, что онъ (подобно тому, какъ это сдѣлалъ Гейне во Франціи), въ 1858 г., натурализировался въ Англіи, и когда, въ 1861 г., прусскій король Вильгельмъ, вступая на престолъ, объявилъ амнистію всѣмъ осужденнымъ за политическія преступленія, Фрейлигратъ не воспользовался ею. Впрочемъ, тутъ играло нѣкоторую ролъ и чувство самосохраненія. Амнистія была распространена только на лицъ, осужденныхъ судебными приговорами; что касается до тѣхъ, кто, какъ выражался манифестъ, "посредствомъ бѣгства изъ отечества уклонился отъ слѣдствія или судебнаго разбирательства", то относительно ихъ было постановлено, что они могутъ безпрепятственно вернуться домой, но что судъ можетъ, если пожелаетъ, снова потребовать ихъ передъ лицо свое, чтобы разобрать то, что, за отсутствіемъ ихъ, осталось неизслѣдованнымъ, и если онъ признаетъ ихъ виновными и постановитъ наказаніе, имъ предоставлено будетъ, чрезъ министра юстиціи, просить верховную власть о помилованіи. Такая перспектива не представилась нашему поэту особенно соблазнительною, и онъ предпочелъ выжидать въ Англіи, хотя друзья и завѣряли его -- и не безъ основанія -- что помилованіе непремѣнно послѣдуетъ.
   Выжидать пришлось не очень долго -- и перемѣну въ его рѣшеніи произвело такое обстоятельство, подобное которому, насколько намъ извѣстно, не встрѣчалось и не встрѣчается на страницахъ исторіи. Во все продолженіе этого второго лондонскаго періода Фрейлигратъ писалъ -- по крайней мѣрѣ, по части политическихъ стихотвореній -- сравнительно, очень мало, отчасти потому, что конторская работа съ утра до вечера далеко не благопріятствовала дѣятельности поэтической, отчасти оттого, что то напряженно-возбужденное состояніе, въ которомъ онъ творилъ до тѣхъ поръ, должно было, какъ всякое возбужденіе, наконецъ, улечься, тѣмъ болѣе, что новыхъ матеріаловъ для поддерживанія этого бурнаго огня не представилось -- слишкомъ ужь безцвѣтною, слиткомъ будничною, слиткомъ, такъ сказать, вошедшею въ привычку, сдѣлалась нѣмецкая жизнь, и если она была способна вызывать какое-нибудь чувство, то развѣ только унылую апатію... Но, несмотря на это, каждый разъ" какъ поводъ представлялся, Фрейлигратъ, не перестававшій живо слѣдить за всѣмъ, происходившимъ въ политическомъ и соціальномъ мірѣ Европы вообще и его родины въ особенности" откликался поэтическимъ словомъ, если, впрочемъ, можно причислить къ области истинной поэзіи выраженіе мыслей и чувствъ по поводу такихъ, напримѣръ, событій, какъ война Пруссіи съ Австріей) и отдѣльными нѣмецкими государствами въ 1866 г., выставившая въ самомъ яркомъ свѣтѣ гегемоническія стремленія прусскаго правительства. Фрейлигратъ съ негодованіемъ смотрѣлъ на эти планы и дѣйствія. "Успѣхи прусскаго оружія, писалъ онъ другу въ Германію:-- нисколько не увлекаютъ меня. Я изумляюсь храбости войска, но для меня ужасны эгоистическія цѣли Гогенцоллерновъ и ихъ совѣтниковъ. Я предвижу военный деспотизмъ и преторіанизмъ. За-границею тотъ и другой, можетъ быть, доставятъ Пруссіи и Германіи почетное положеніе, но внутри государства при такомъ порядкѣ вещей долго еще нельзя будетъ и думать объ истинно-прогрессивномъ развитіи. Раздробленіе Германіи на отдѣльныя владѣнія ни къ чорту не годились, но прусскій абсолютизмъ еще хуже..." Стихотворенія, относящіяся къ этимъ эпизодамъ, конечно, соотвѣтствовали только-что приведенному взгляду. Въ "Вестфальской лѣтней пѣснѣ" онъ оплакивалъ опустошенныя междоусобною, братоубійственною войною поля, еще недавно колосившіяся густымъ, высокимъ хлѣбомъ и обѣщавшія обильную и благодатную жатву; въ стихотвореніи "Ружье и проволока" онъ противопоставлялъ торжество военной политики Пруссіи торжеству цивилизаціи и мира, выразившемуся въ проложеніи перваго подводнаго кабеля между Европой и Америкой; въ пѣснѣ по поводу празднованія четырехсотлѣтней годовщины дня рожденія Гуттенберга (написанной уже нѣсколько позже) говорилъ о борьбѣ между порохомъ и "свинцовыми солдатами" изобрѣтателя книгопечатанія, о войнѣ между мракомъ и свѣтомъ, которому поэтъ пророчески предсказывалъ побѣду... Эти и подобныя имъ произведенія, въ которыхъ Фрейлигратъ являлся уже не революціонеромъ, а просто патріотомъ и поклонникомъ свободы, высказывая тѣ чувства и то настроеніе, которыми было проникнуто теперь и большинство нѣмецкой ф націи, еще болѣе укрѣпили, такъ сказать, подновили связь, не перестававшую существовать между этою націею и ея любимымъ изгнанникомъ-поэтомъ. Изъ массы произведеній въ стихахъ и прозѣ, вызывавшихся патріотическимъ движеніемъ Германіи въ эту пору, слово Фрейлиграта, полное мужественной силы и соблазнительно-увлекательное по своей внѣшней формѣ (какъ все, что писалъ онъ), выдѣлялось на первый планъ и доносилось издалека на родину призывомъ и напоминаніемъ, находившимъ себѣ откликъ во всѣхъ сердцахъ. Этимъ-то обстоятельствомъ и рѣшились воспользоваться тѣ друзья поэта, для которыхъ возвращеніе его на родину составляло завѣтную мечту; они нашли, что теперь, именно наступило время, когда представлялась возможность осуществить ихъ давній планъ, которымъ надѣялись они сломить упорство поэта.
   Уже въ 1849 г., т. е. въ бытность Фрейлиграта въ Германіи, эти друзья хотѣли обезпечить матеріальную участь поэта и его семейства посредствомъ общественной подписки; узнавъ объ этомъ, онъ тогда же писалъ Фаллерслебэну: "Извѣстіе, что въ Бингенѣ хлопочутъ объ обезпеченіи будущности моей семьи, подѣйствовало на меня благотворно и радостно, такъ какъ по смерти я не оставлю дѣтямъ ни гроша, и существованіе ихъ надежно только до тѣхъ поръ, пока я живъ. Перспектива эта, однако, слиткомъ отрадная для того, чтобы я могъ уже теперь признать ее за нѣчто вѣрное, не призрачное. Посмотримъ, что будетъ. Сознаюсь, что я не посовѣстился бы получитъ обратно изъ рукъ народа (какъ странно, чтобъ не сказать больше, звучатъ для насъ эти слова насчетъ "обратнаго полученія"!-- точно на сценѣ заимодавецъ и должникъ) для моей жены и моихъ дѣтей часть того, что я съ радостнымъ сознаніемъ принесъ въ жертву этому народу въ изгнаніи и въ тюрьмѣ!" Но въ то время планъ этотъ не состоялся, вѣроятно, потому, что поэту, какъ мы уже знаемъ, пришлось снова уѣхать изъ отечества, при полной невозможности тамъ оставаться. Теперь, когда Фрейлигратъ снова лишился мѣста и матеріальное положеніе его было хуже, чѣмъ когда-либо, тѣ же друзья, съ прибавкою нѣсколькихъ новыхъ, рѣшили, что оставить долѣе въ такихъ тяжелыхъ условіяхъ старика-поэта и невозможно, и непозволительно. Мысль о народной подпискѣ, о такъ называемой Dotation, быстро перешла изъ области предположеній въ область дѣйствительности. Предварительно, однако, обратились къ самому поэту съ вопросомъ, приметъ ли онъ такое приношеніе. Онъ отвѣчалъ то же, что и въ 1849 г., именно, что "подобное, отнюдь съ его стороны невызванное заявленіе, въ высшей степени порадуетъ и почтитъ его, если оно дѣйствительно будетъ выраженіемъ общаго національнаго сочувствія", и что "если Германія на самомъ дѣлѣ мыслитъ настолько широко и свободно, что находитъ нужнымъ именно такимъ путемъ вознаградить его за жертвы и лишенія почти цѣлой четверти вѣка, то онъ, конечно, не будетъ настолько мелоченъ, чтобы отвергнуть почетное приношеніе". Въ тоже время онъ устанавливалъ не совсѣмъ для насъ понятное различіе между "выраженіемъ національной благодарности" и обыкновеннымъ "сборомъ по подпискѣ"; только первое соглашался онъ принять, отъ второго рѣшительно отказывался, говоря: "Мое положеніе, слава Богу, если далеко не безмятежное, то во всякомъ случаѣ не въ такой степени отчаянное, чтобы я допустилъ сборъ въ мою пользу только съ цѣлью вывести меня изъ нужды!" Повторяемъ, мы не совсѣмъ понимаемъ тонкости этого разграниченія, тѣмъ болѣе, что вѣдь и это "выраженіе національной благодарности", которое только и соглашался принять Фрейлигратъ, независимо отъ своего нравственнаго значенія, все-таки прежде всего имѣло цѣлью "вывести его изъ нужды"; не совсѣмъ тоже пріятно дѣйствуетъ на насъ это величанье Фрейлиграта своими "жертвами и лишеніями", странно противорѣчащее тому, что утверждаютъ біографы о его скромности и самоотреченіи и, какъ мы уже замѣчали выше, ставящее поэта и нѣмецкій народъ во взаимное положеніе заимодавца и должника. Но, какъ бы то ни было, а согласіе было дано, и, * заручившись имъ, друзья Фрейлиграта горячо принялись за дѣло и увидѣли свои старанія щедро вознагражденными. "Во всѣхъ сердцахъ, разсказываетъ авторъ новой біографіи Фрейлиграта:-- воззваніе (комитета, устроеннаго съ этою цѣлью) нашло радостный отголосокъ; вся либеральная пресса перепечатала его, въ пользу его высказались и тѣ газеты, которыя не раздѣляли политическихъ взглядовъ поэта -- высказались, чтобы отдать дань признанія его характеру. Во всѣхъ болѣе или менѣе значительныхъ городахъ образовались комитеты для сбора пожертвованій; съ цѣлью увеличенія дотаціоннаго фонда устраивались литературныя чтенія такими выдающимися писателями, какъ, напримѣръ, Ауэрбахъ, Готфридъ Кинкель, Рудольфъ Готшаль, давались музыкальные вечера, однимъ словомъ, во всѣхъ кружкахъ обнаруживалось самое искреннее одушевленіе; всюду, гдѣ только жили нѣмецкіе люди -- на родинѣ и на чужбинѣ, въ довольствѣ и бѣдности -- всюду пробивалось горячимъ ключемъ выраженіе признательности и почтенія къ поэту. Точно тоже дѣлалось въ Англіи и Сѣверной Америкѣ..." Результатъ этихъ стараній превзошелъ, безъ сомнѣнія, всѣ ожиданія друзей поэта; въ теченіи двухъ лѣтъ было собрано около 60,000 таллеровъ, причемъ самыми значительными вкладчиками оказались -- изъ нѣмецкихъ городовъ: Временъ, Берлинъ, Дрезденъ, Франкфуртъ-на-Майнѣ, Гамбургъ, Кёльнъ, Лейпцигъ, Штутгардъ и Вѣна, а изъ иностранныхъ -- Лондонъ и Бредфордъ, Нью-Іоркъ, Санъ-Луи и Чикаго. Читая описаніе этого, во всякомъ случаѣ весьма характеристичнаго, эпизода, невольно вспоминаешь о другомъ нѣмецкомъ поэтѣ -- поэтѣ, гораздо больше великомъ, чѣмъ Фрейлигратъ. и, какъ гражданинъ, стоявшемъ нисколько не ниже его -- который, не дальше какъ за десять лѣтъ до того времени, когда чуть не вся Германія поголовно несла свою лепту на обезпеченіе участи Фрейлиграта, умиралъ на чужбинѣ въ невыразимыхъ физическихъ страданіяхъ и далеко не въ блестящемъ матеріальномъ положеніи, не вызывая нетолько ничего подобнаго, но даже малѣйшаго желанія матеріально помочь ему и этимъ въ то же время заявить сочувствіе, признаніе его заслугъ. Мы говоримъ о Гейне...
   Устраивая эту національную подписку, друзья Фрейлиграта, независимо отъ желанія оказать ему матеріальную поддержку и дать нравственное удовлетвореніе, имѣли въ виду побудить его этимъ къ возвращенію на родину. На этотъ разъ ихъ яаланіе осуществилось, разсчетъ оказался вѣренъ. Фрейлигратъ еще недавно, какъ мы видѣли, находившій, что только революція можетъ вернуть его въ Германію, заявившій, что это возможно только путемъ закона, а не помилованія, теперь нашелъ возможнымъ обойтись безъ того и другого, мало того, призналъ невозможнымъ дальнѣйшее сопротивленіе. Его біографъ, смотрящій апологически на всѣ рѣшительно поступки Фрейлиграта, не желающій видѣть ни въ одномъ изъ нихъ чего бы то ни было непослѣдовательнаго, и въ этомъ случаѣ хочетъ представить перемѣну въ его рѣшеніи совершенно естественною, хотя объясненіе, которое даетъ онъ ей, показываетъ, что и онъ чувствовалъ, что здѣсь дѣло не совсѣмъ-то ладно. "Правда -- таково это объясненіе -- Фрейлигратъ находилъ, что только революція вернетъ его на родину, но теперь, когда полный переворотъ въ нѣмецкомъ порядкѣ дѣла сдѣлалъ возможнымъ это возвращеніе (какъ будто этотъ переворотъ не существовалъ, уже тогда, когда поэтъ, какъ мы видѣли, продолжалъ упорствовать въ отказѣ возвратиться), когда весь народъ звалъ его обратно, было бы безуміемъ ждать, чтобы особенный законъ отворилъ нѣмецкимъ эмигрантамъ ворота, которыя и безъ того были теперь широко открыты". Указывая на явную натяжку въ этомъ объясненіи, мы вовсе не желаемъ набросить тѣнь на побужденія, руководившія Фрейлигратомъ въ настоящемъ случаѣ, не думаемъ приписывать перемѣну въ его рѣшеніи матеріальнымъ соображеніямъ, хотя заключеніе объ этихъ послѣднихъ какъ-то невольно напрашивается, когда принимаешь во вниманіе всю вышеозначенную обстановку дѣла; но не можемъ также находить образъ дѣйствія его совершенно послѣдовательнымъ и естественнымъ и приписываемъ его, ну, хоть самолюбію, которое, конечно, было теперь польщено какъ нельзя больше. Въ такомъ предположеніи подтверждаетъ и то обстоятельство, чтобъ Германію поэтъ въѣхалъ не открыто, не какъ человѣкъ, которому нечего бояться и который не хочетъ ничего бояться, но инкогнито, видимо продолжая опасаться за свою шкуру, съ видимымъ сознаніемъ, что еще далеко не наступилъ тотъ "полный переворотъ въ нѣмецкомъ порядкѣ дѣлъ", о которомъ, какъ мы видѣли только что, говорилъ его біографъ, какъ объ одной изъ побудительныхъ причинъ къ его возвращенію". Иначе онъ не говорилъ бы, конечно, того, что мы читаемъ въ письмѣ его изъ Капштата (перваго города, гдѣ онъ поселился по возвращеніи въ Германію). "Я, конечно, желаю, писалъ онъ: -- провести остатокъ моихъ дней на Рейнѣ, около васъ, и такимъ образомъ смотрю на Рейнъ, какъ на окончательную цѣль, которой надѣюсь достигнуть не въ слишкомъ отдаленномъ времени. Но въ настоящую пору, т. е. вѣроятно еще на два-три года, я останусь въ Швабіи... Если въ Пруссіи совершится перемѣна правленія, или либеральной партіи удастся вынудить законъ въ пользу Лицъ, находящихся въ моемъ положеніи, то все сдѣлается само собою. Нечего и говорить, что тогда я поселюсь на вѣчныя времена на берегахъ нашей милой рѣки, и не будетъ мнѣ нужды ни передъ моими швабскими друзьями, ни передъ самимъ собою оправдываться въ моемъ возвращеніи въ Пруссію".
   Такъ или иначе, а переселеніе Фрейлиграта на родину состоялось (въ 1868 г.). Съ этихъ поръ ни въ жизни его, ни въ литературной дѣятельности нѣтъ ничего, на чемъ мы могли бы остановиться относительно той стороны этой жизни и дѣятельности, о которой исключительно идетъ рѣчь въ настоящей статьѣ, т. е. разсматривая Фрейлиграта исключительно какъ политическаго поэта. Эта послѣдняя роль его уже задолго до этого, какъ мы видѣли выше, стала выдаваться все рѣже и рѣже; теперь она совсѣмъ окончилась; мало того: онъ сдалъ какъ бы въ архивъ свои прежнія произведенія въ этомъ родѣ. Именно, когда ему, во время вышеупомянутыхъ торжественныхъ овацій по возвращеніи на родину, однажды напомнили о его революціонныхъ стихахъ, онъ сказалъ: "Эти вещи давно уже перешли въ область исторіи и не должны болѣе волновать (agitiren) общество". Передавая эти слова, Шмидтъ-Вейсенфельсъ замѣчаетъ: "Ими онъ выразилъ снова согласіе своей натуры съ духомъ нѣмецкаго народа, который спустился съ бурныхъ высотъ идеализма на почву дѣйствительности -- почву, гдѣ онъ видѣлъ начало осуществленія того, что до сихъ поръ было тщетнымъ желаніемъ, гдѣ революціонныя требованія національнаго подъема во что бы то ни стало нашли себѣ первое осязательное выраженіе въ политическомъ объединеніи сѣверной Германіи и установленіи свободно избираемаго парламента. Теперь наступило время не для новыхъ озлобленій, но для надеждъ, и народъ пріобрѣлъ право все болѣе и болѣе вносить свой духъ въ новосозданныя формы политическаго порядка вещей. Такимъ образомъ. Фрейлигратъ, явившись снова на родинѣ, остался вѣренъ себѣ и своей революціонной поэзіи настолько же, насколько не измѣнилъ нѣмецкій народъ идеаламъ и требованіямъ 1848 г. Отнюдь не будучи характеромъ, который могъ бы сдѣлаться болѣзненнымъ отъ сентиментальности или озлобленія, онъ призналъ неоспоримое право существованія за тою дѣйствительностью, которую видѣлъ передъ собой; вѣдь эта дѣйствительность была все-таки ничѣмъ инымъ, какъ продуктомъ нѣкогда смѣло сражавшейся, сдѣлавшейся революціонною, идеи, вѣдь въ ней онъ снова встрѣтилъ эту же идею, хотя еще и не совсѣмъ оторванную отъ династическихъ интересовъ, вѣдь она представляла ему задатки того, что съ нею окрѣпнетъ также духъ, чтобы потомъ сообщить тѣлу свободную самостоятельность".
   Литературная дѣятельность Фрейлиграта стала съ этихъ поръ вращаться главнѣйшимъ образомъ въ любезной ему сферѣ эстетическихъ интересовъ: переводамъ Бретъ-Гарта, Лонгфелло и нѣсколькихъ другихъ американскихъ и англійскихъ поэтовъ, редактированію чисто-беллетристическаго журнала "Illustrated English Magazine" и т. п. занятіямъ онъ посвящалъ значительнѣйшую часть своего времени; но само собою разумѣется, что событіями дѣйствительной жизни онъ, какъ поэтъ, также не могъ оставаться чуждымъ. Эта дѣйствительность проявилась въ войнѣ Германіи съ фракціею. Фрейлигратъ, какъ и большинство нѣмецкихъ поэтовъ, перешелъ въ область "патріотической" поэзіи -- патріотической, какъ понимаютъ ее нѣмцы, т. е. съ оттѣнкомъ -- иногда даже очень сильнымъ -- шовинизма. И Фрейлигратъ не остался свободнымъ отъ него; и онъ заговорилъ о "преступной Франціи", и для него Наполеонъ III явился "зуавомъ въ пурпурѣ" только потому, что осмѣлился вступить въ борьбу съ Германіею, и онъ въ стихотвореніи "Ура, Германія!", полномъ самаго шовинистскаго задора, восторженно звалъ колоть, рубить, стрѣлять. Но, повторяемъ, таково уже свойство нѣмецкой натуры, и Фрейлигратъ только остался вѣренъ ей. Спѣшимъ, однако, замѣтить, что остался онъ вѣренъ и своимъ прежнимъ политическимъ убѣжденіямъ, въ томъ отношеніи, что къ династически-абсолютическимъ стремленіямъ Пруссіи, къ той выгодѣ, которую она хотѣла извлечь и дѣйствительно извлекла собственно для себя изъ франко-нѣмецкой войны, относился далеко не сочувственно. "Успѣхи національной политики, говоритъ вышецитированный Шмидтъ-Вейсенфельсъ:-- не заставили его ни на іоту измѣнить своимъ основнымъ убѣжденіямъ. Духовный подъемъ и побѣда нѣмецкаго народа дѣлали его счастливымъ; но это не мѣшало ему нисколько не преклоняться передъ господствующею силой Пруссіи, на долю которой выпало сдѣлаться счастливою исполнительницею національной идеи объединенія и которая почерпнула всю свою силу и все свое торжество только изъ того, противъ чего она, за нѣсколько времени до того, враждебно боролась. Фрейлигратъ крайне разсердился и хотѣлъ даже гласно протестовать, когда узналъ, что Левинъ Шюкингъ посвятилъ новому нѣмецкому императору новое изданіе своего сборника "Романтическій Вестфалецъ", въ которомъ были стихи и Фрейлиграта. Точно также нельзя принимать въ смыслѣ обвинительнаго пункта разсказъ Роберта Вальдмюллера о томъ, что Фрейлигратъ однажды, безъ всякаго затрудненія, выпилъ съ нимъ за здоровье императора, въ день рожденія этого послѣдняго: поэтъ руководился въ этомъ случаѣ какъ вѣжливостью относительно лица, предлагавшаго ему этотъ тостъ, такъ и несомнѣннымъ уваженіемъ, которое онъ питалъ собственно къ личности маститаго монарха и къ идеѣ государственнаго единства, которой этотъ государь являлся представителемъ; но поступки его отнюдь не слѣдуетъ истолковывать такимъ образомъ, какъ будто онъ выразилъ этимъ свое полное довольство новымъ порядкомъ вещей и отреченіе отъ надежды на осуществленіе своихъ идеаловъ свободы. Ни одному изъ этихъ идеаломъ не измѣнилъ онъ; однимъ и тѣмъ же остался онъ до послѣдней минуты своей жизни, и если уже не призывалъ гнѣвно къ борьбѣ, то все-таки не сдѣлался благосклоннѣе къ сильнымъ міра сего, менѣе чѣмъ когда-либо желая согрѣваться ихъ солнцемъ..." Шмидтъ-Вейсенфельдъ приводитъ тутъ же фактъ отказа поэта отъ предложеннаго ему Мекленбургомъ за его воинственныя стихотворенія ор? дена, но придаетъ этому, въ сущности, не важному и въ положеніи Фрейлиграта совершенно естественному, факту, слишкомъ ужь большое значеніе. Намъ представляется гораздо болѣе характеристичнымъ самый фактъ предложенія этого ордена; да и вообще, переворачивая медаль на другую сторону, мы, относясь съ большимъ интересомъ къ самой личности поэта, придаемъ, однако, гораздо болѣе значенія и характеристичности той роли, которую онъ игралъ въ нѣмецкомъ обществѣ, тому положенію, которое создала ему въ этомъ обществѣ его собственно-литературная дѣятельность -- положенію, возможному только въ политически развитомъ народѣ.
   Фрейлигратъ умеръ 18-го марта 1876 г. О тѣхъ заявленіяхъ восторженнаго сочувствія и глубокаго горя, которыя вызвала его смерть, мы говорили въ началѣ этой статьи.

Петръ Вейнбергъ.

"Отечественныя Записки", No 12, 1882

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru