Вербицкая Анастасия Алексеевна
Объяснение

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Этюд).

   

ОБЪЯСНЕНІЕ.

(Этюдъ).

I.

   Далеко на улицѣ показались извозчичьи сани. Среди ослѣпительно-бѣлаго снѣга онѣ рѣзко чернѣли и какъ бы росли по мѣрѣ приближенія къ школѣ. Анна Николаевна вздрогнула и пылавшимъ лицомъ прильнула къ стеклу.
   Черезъ десять минутъ желанный гость уже сидѣлъ за самоваромъ. Анна Николаевна, раскраснѣвшаяся, помолодѣвшая на нѣсколько лѣтъ, наливала Васильеву душистаго чаю въ его стаканъ... И чай этотъ она только для него бережетъ; сама она пьетъ вдвое дешевле. Во всемъ убранствѣ стола, заставленнаго его любимыми закусками, съ двумя бутылками -- англійской горькой и краснаго вина,-- сказывалось вниманіе любящей женщины. Онъ это понималъ и снисходительно улыбался въ бороду.
   -- Ахъ, какая даль!.. Никакъ не привыкну!..-- замѣтилъ онъ, потирая озябшія руки.-- Ну, ужъ, и морозецъ же сегодня!..
   -- Пейте скорѣй!
   Она налила ему водки и подвинула жестянку съ омарами.
   "Ныньче и кутить можно! Жалованье только вчера получили"...-- мелькнуло у нея въ головѣ.
   -- Роскошь какая!-- пошутилъ онъ.-- За ваше здоровье, дорогая Анна Николаевна!..
   Она молча кивнула головой и влюбленнымъ взоромъ глядѣла на его руку съ поднятой рюмкой, глядѣла, какъ онъ опрокинулъ рюмку въ ротъ, какъ поднялась при этомъ его темная борода, открывая бѣлую, выхоленную, какъ у женщины, шею. Внутри ея что-то начало дрожать мелкой дрожью. Она машинально сцѣпила похолодѣвшіе пальцы рукъ и хрустнула ими. "О, Боже! Какое счастье вотъ такъ стоять рядомъ и смотрѣть-смотрѣть на него!.."
   Онъ замѣтилъ и этотъ взглядъ, и волненіе ея. Выраженіе лица его смягчилось. Онъ подвинулся къ дѣвушкѣ, смѣло взялѣея руку и подносъ къ губамъ.
   -- Дорогая... какъ мнѣ хорошо всегда у васъ... съ вами...
   Пальцы ея дрожали. Съ пылающимъ на лицѣ румянцемъ она. попробовала высвободить руку, но онъ еще крѣпче сжалъ ея пальцы. Она тихо, безсильно опустилась на стулъ и свободной рукой закрыла лицо.
   Нѣсколько секундъ онъ молча смотрѣлъ на дѣвушку, и торжествующая усмѣшка раскрыла его губы.
   Онъ не былъ въ нее влюбленъ, нѣтъ!.. Она даже никогда не волновала его своей близостью. Отъ природы онъ вообще влюбчивъ не былъ. Въ концертахъ, епге будучи ученикомъ консерваторіи, онъ любовался розовыми, юными барышнями-аристократками.. Онѣ строили ему глазки изъ первыхъ рядовъ креселъ, когда онъ появлялся на эстрадѣ, всегда готовыя завести невинный романъ съ артистомъ -- "человѣкомъ въ модѣ"... Онъ мечталъ о любви такой дѣвушки -- изящной, нѣжной, незнакомой съ лишеніями и горемъ... Съ нимъ знакомились и курсистки; эти взапуски со студентами апплодировали его игрѣ и говорили съ нимъ умышленно фамильярнымъ тономъ, чтобъ не допустить его смотрѣть въ нихъ сверху внизъ только потому, что онъ -- не "человѣкъ толпы". Все это скоро приглядѣлось Васильеву и не льстило ему.
   Здѣсь передъ нимъ былъ новый типъ. Анна Николаевна была старшей учительницей въ городской школѣ. Она мало говорила о себѣ, не сыпала трескуче-эффектными фразами, но была серьезной работницей. Стороной онъ узналъ, что при жизни матери она зарабатывала на однихъ урокахъ до ста рублей въ мѣсяцъ. Изъ ея признаній онъ догадался, что въ молодости она не имѣла увлеченій; но и безъ ея признаній онъ зналъ, что эта спокойная съ виду дѣвушка любитъ его безумно.
   Пусть она не хорошенькая и даже не первой молодости!.. Что до того? Она нужна ему... О такой именно любви -- мучительной, беззавѣтной -- онъ мечталъ давно, какъ другіе мечтаютъ о повышеніи, о дорогой обстановкѣ, о выигрышѣ двухсотъ тысячъ... Спокойно и тепло будетъ ему житься съ такой женой. Такая женщина любитъ разъ въ жизни. И страдая, и разочаровываясь даже, она остается вѣрна тому, за кѣмъ пошла... Неизбалованная поклонниками, она оцѣнитъ счастье, улыбнувшееся ей такъ поздно, и будетъ снизу вверхъ глядѣть на человѣка, избравшаго ее подругой... О! Иныхъ отношеній къ себѣ онъ не допускалъ ни въ любви, ни въ дружбѣ... Не потому ли до сихъ поръ онъ не имѣлъ друзей и никому не внушилъ искренней страсти?
   Онъ давно надумалъ сдѣлать предложеніе и сегодня рѣшилъ объясниться. Близость этой рѣшительной минуты не страшила его. Выборъ его хорошъ. Анна Николаевна не стѣснитъ свободы его, не помѣшаетъ росту его таланта. Она стушуется въ его жизни, спрячется въ тѣни его огромной славы, какъ стушевывается теперь, аккомпанируя ему, вся поглощенная движеніемъ его смычка. Онъ не чувствовалъ потребности самому любить безумно, жить чужой жизнью, нести жертвы, забывать о себѣ... Къ чему? Позволять любить себя... О! это гораздо удобнѣе и легче!..
   Поздній часъ, хмель, бросившійся ему въ голову отъ выпитой рюмки, послѣ цѣлаго дня занятій; переходъ отъ этой прекрасной, синей -- но очень холодной все-таки -- ночи къ уютной, теплой комяатѣ, раздражающій запахъ закусокъ,-- всѣ эти предусмотрѣнныя мелочи разнѣжили Васильева. Теплота разливалась по его жиламъ и самая душа какъ бы согрѣвалась. И въ ту минуту, когда у дѣвушки голова кружилась отъ счастья, онъ глядѣлъ на нее и снисходительно думалъ: "А, вѣдь... ничего себѣ -- очень мила"...
   

II.

   Кухарка Анисья нарушила очарованье.
   -- Осетрину сейчасъ подавать, что ли?
   Анна Николаевна очнулась.
   -- Да, конечно... Неси скорѣй...
   И подвинула къ Васильеву блюдо съ котлетами.
   -- Кушайте, Николай Модестовичъ, пока горячи...
   Онъ началъ ѣсть съ завиднымъ аппетитомъ, какъ уставшій и проголодавшійся человѣкъ.
   -- Ну, что у васъ новенькаго?-- полюбопытствовалъ Васильевъ.
   -- Ахъ, есть новенькое... И очень даже хорошее... Къ намъ назначена женщина-врачъ... Ныньче была у насъ...
   -- Поздравляю!-- иронически усмѣхнулся Васильевъ.-- Ну, и вы счастливы теперь?
   -- Н-нѣтъ... Я, видите ли, совсѣмъ другого ждала... Хотя, конечно, и это хорошо, что врачъ при школѣ есть...
   -- Въ чемъ же дѣло?
   -- Я думала, что у насъ хоть небольшая да своя аптечка будетъ... потому что вы знаете средства этихъ дѣвочекъ... Докторъ пропишетъ капли или порошки на тридцать-сорокъ копѣекъ... А откуда она возьметъ эти деньги? Или вотъ малокровнымъ желѣзо велитъ принимать, молоко... "Надо -- говоритъ -- мяса ѣсть побольше"... Я тутъ стояла рядомъ, не могу смолчать.-- "У нихъ мясо въ двунадесятые праздники не всегда найдется",-- говорю" "Она мѣсяца три -- говорю -- въ школу не ходила, потому что башмаки износила, а на другіе денегъ не было"...
   -- Ну, и что же она?
   -- Ну, что же? Только плечами пожимаетъ... Что же она сама тутъ можетъ? Ей вмѣнили въ обязанность слѣдить за гигіеническими условіями школы... Это разъ-то въ недѣлю!.. Внѣ школы дѣятельность ея кончается. А если на дому заболѣетъ дѣвочка? Тогда что? Наконецъ, это прекрасно -- предупреждать развитіе хроническихъ болѣзней. А если онѣ уже развились? Вотъ золотушной ныньче рыбій жиръ прописала. Вѣдь, это насмѣшка,-- вы знаете, чего онъ стоитъ?
   -- Я же вамъ говорилъ: у насъ всегда такъ, вполовину дѣлается,-- усмѣхнулся Васильевъ, заканчивая вторую котлету.
   -- Да, но, вѣдь, я и не разсчитываю, что на этомъ остановятся. Будемъ хлопотать объ аптечкѣ. Да и вообще надо взглянуть шире на этотъ вопросъ народной гигіены... Изъ двадцатичетырехъ часовъ -- шесть только дѣти проводятъ въ школѣ. Гдѣ же тутъ смыслъ ограничивать дѣятельность врача школой? Нѣтъ, знаете ли, -- пока не оздоровятъ помѣщеній, гдѣ тѣснится эта бѣднота, пока у дѣтей хорошаго питанія не будетъ,-- вся эта школьная гигіена одними милыми словами останется...
   -- Многаго хотите, Анна Николаевна.. У насъ не только среди народа,-- у насъ даже въ средѣ интеллигенціи не распространены гигіеническія познанія... Если даже заграницей не доросли до пониманія всего значенія профилактики -- чего вы требуете отъ насъ?..
   Онъ сухо разсмѣялся. Изъ груди Анны Николаевны вырвался глубокій вздохъ.
   -- А наша интеллигентная молодежь? Въ какихъ условіяхъ она живетъ?
   И онъ заговорилъ о своей жизни въ нумерахъ.
   Что за отвратительный столъ! Какъ не нажить катарра желудка и малокровія? Да и вообще эти гостинницы... Вотъ, недавно одинъ въ тифѣ лежалъ рядомъ съ нумеромъ Васильева. Хорошо, что онъ узналъ рано и поспѣшилъ перебраться въ другой этажъ... (Анна Николаевна подняла голову и стала вслушиваться). А пріятна эта суматоха? Да, наконецъ, чѣмъ онъ гарантированъ, что рядомъ кто-нибудь въ оспѣ не сляжетъ?.. А ничего онъ такъ не боится, какъ болѣзни... Цѣлый день грохотъ... галдятъ даже за полночь... въ одномъ углу визжитъ невозможная скрипка, въ другомъ -- на рояли двадцать разъ одну и ту же гамму играютъ и все съ тѣми же ошибками... Просто въ бѣшенство придти можно!.. У него, положимъ, въ комнатѣ всегда чистота. Онъ совсѣмъ не можетъ работать при безпорядкѣ. Но сколько приходится переплачивать прислугѣ, чтобъ хлама въ нумерѣ не было. Да и вообще тамъ трудно работать. Товарищи поминутно врываются, наслѣдятъ грязными сапогами на полу, разбросаютъ окурки... денегъ выпрашиваютъ... безъ отдачи, конечно... Не хотятъ понять, что одному побыть хочется послѣ цѣлаго дня работы, или въ праздникъ, когда свободенъ, наконецъ...
   Анна Николаевна слушала, облокотясь на столъ и опершись подбородкомъ на скрещенные пальцы рукъ. Чашка ея стыла, забытая, въ сторонѣ.
   -- Отчего-жъ бы вамъ не нанять квартиру?
   -- Пробовалъ... Но, во-первыхъ, кухарки эти балуются, когда хозяевъ цѣлыми днями дома нѣтъ... Въ хорошей мебели заводятъ моль... Въ кухню назовутъ родственниковъ... вѣчное чаепитіе... Хорошо, какъ не обворуютъ еще!.. Пріѣдешь,-- обѣдъ не готовъ, либо жаркое перегорѣло... Дрова жгутъ безъ жалости... А ужъ на провизіи наживаются самымъ безбожнымъ образомъ... Я самъ на рынокъ ходилъ...
   -- Вы!?
   -- Да, я... Ну что же тутъ удивительнаго? Неужели вы-то сами никогда не ходите на рынокъ?
   -- Никогда... Да у насъ тутъ и нѣтъ рынка...
   -- Лавки есть же... Все равно... Помилуйте! Эти кухарки, мало того, что цѣнъ не знаютъ... онѣ бѣлужины отъ осетрины не отличатъ... И самыя честныя изъ нихъ,-- если только есть такія,-- никуда, какъ хозяйки, не годятся...
   Анна Николаевна смущенно затеребила бахрому скатерти. Густая краска залила ея лицо. Она тоже не умѣла отличить бѣлужины отъ осетрины...
   -- И хорошо еще, если не пьяницы... Долго ли домъ поджечь съ пьяныхъ глазъ? Вотъ я разъ пріѣхалъ съ урока часомъ раньше... Почувствовалъ себя плохо что-то... Да и плясалъ больше часа у воротъ, поджидая кухарку... Она, видите-ли-съ, письмо получила, что у нея тамъ кто-то умираетъ въ больницѣ, -- и помчалась... А квартиру заперла... Разсчитывала, будто бы, къ сроку вернуться, да запоздала...
   -- И что же?
   Анна Николаевна впилась глазами въ собесѣдника.
   -- Ну, конечно, прогналъ... Сейчасъ же разсчетъ... Развѣ такія безобразія можно терпѣть?.. Пари держу, что съ пріятелемъ въ трактирѣ сидѣла... Вотъ съ тѣхъ поръ и живу въ нумерахъ... Хоть отъ прислуги не зависишь... Нѣтъ... Жениться надо, вотъ что!..
   Это вышло такъ неожиданно, что Анна Николаевна даже не поняла.
   -- Почему жениться?
   Онъ поглядѣлъ на нее съ минуту, и довольная усмѣшка мелькнула на его лицѣ. Онъ часто думалъ о томъ, какъ откроетъ свои планы Аннѣ Николаевнѣ, и всегда представлялъ себѣ ея лицо вотъ именно такимъ -- растеряннымъ, почти страдальческимъ...
   -- Пора, Анна Николаевна... Во всѣхъ отношеніяхъ пора... Надоѣло быть богемой безъ угла и семьи.
   Но она уже не слушала... Она такъ глубоко задумалась, что отвѣтъ его для нея пропалъ.
   -- А славно она готовитъ, право! Вы сколько ей платите?
   Анна Николаевна растерянно взглянула на блюдо, какъ бы желая сосредоточиться.
   -- Отъ себя пять... Школа платитъ три...
   -- Ничего... Жалованье хорошее... Только почему же это у васъ самоваръ такъ запущенъ?.. И вотъ шишечку отбили?
   Она удивленно подняла глаза. Дѣйствительно, и самоваръ грязенъ, и шишечки нѣтъ... Только почему она сама этого не замѣчала?
   Краска на мгновеніе прилила къ ея щекамъ и тотчасъ сбѣжала.
   -- Не хозяйка я, Николай Модестовичъ,-- не то печально, не то насмѣшливо отвѣтила она.-- Да и Анисьѣ дѣла много.
   -- Она у васъ запиваетъ, кажется...-- вскользь бросилъ Николай Модестовичъ, глядя на свѣтъ вино и наливая въ рюмку, которую предварительно вытеръ салфеткой. Она и этого не замѣтила.
   -- Да, случается...
   -- Охота жъ вамъ держать ее!.. На это жалованье...
   Анна Николаевна подняла голову. Брови ея хмурились.
   -- Она отличный человѣкъ -- моя Анисья... А пьетъ она съ горя... Тамъ у нихъ семейная драма разыгралась... Мужъ по болѣзни ушелъ съ мѣста... Кондукторомъ былъ при конной дорогѣ и ноги простудилъ... А вы понимаете, что для нихъ значитъ лишиться тридцати рублей въ мѣсяцъ?.. Дочь же во всѣ тяжкія пустилась.. Не всякій день, и не со всѣми такія несчастія случаются... Трудно, конечно, и удержать Анисью отъ пьянства...
   Онъ пилъ вино, не подымая глазъ.
   -- А гдѣ же мужъ ея теперь? въ больницѣ?
   -- Нѣтъ, у меня на кухнѣ...
   -- Какъ? при ней?..
   Анна Николаевна молчала съ полминуты, сощурившись на оскорбленное лицо гостя и не скрывая насмѣшки.
   -- Да, на моемъ иждивеніи... Вамъ это удивительнымъ кажется?
   -- Д-да, признаться сказать... Вѣдь, вы... вы такъ мало сами получаете...
   -- На меня хватаетъ...
   -- Да... гм... только, знаете ли, дорогая Анна Николаевна, это ужъ совсѣмъ неразсчетливо... А главное, это не оцѣнится...
   -- Я вовсе и не гонюсь за оцѣнкой...
   На этотъ разъ онъ ужъ совсѣмъ нетерпѣливо передернулъ плечами. И какая муха ее вдругъ укусила? Терпѣть онъ не можетъ у нея этого тона и лица!
   Дверь распахнулась. Анисья внесла осетрину подъ краснымъ соусомъ. Блюдо было одного цвѣта, соусникъ -- другого и притомъ безъ ручки. Васильевъ внимательно посмотрѣлъ на эту половину ручки, и на этотъ разъ Анна Николаевна подмѣтила его взглядъ.
   -- Извините,-- заговорила она, стараясь казаться добродушнѣе,-- у меня сервировки нѣтъ...
   -- Изъ принципа?-- пошутилъ онъ.-- А вотъ вино хорошо. Гдѣ берете?
   -- Право, не знаю... Анисья, ты гдѣ брала?.. Нѣтъ, и вовсе не изъ принципа, а просто потому, что нѣтъ денегъ купить сервизъ...
   -- "А кормить и лѣчить Анисьина мужа есть деньги..." -- пронеслось въ головѣ скрипача.
   -- Да и право, какъ-то, никогда я этого не замѣчала... Мнѣ бы, съ моими запросами, студентомъ быть...
   Она увидала тутъ свою чашку и жадно стала пить остывшій чай.
   -- И очень напрасно, Анна Николаевна. Женщина прежде всего должна быть женщиной.
   -- То-есть?
   Она поставила чашку опять на столъ, чувствуя, что теперь уже ни глотка не сдѣлаетъ... Для нея,-- она это сознавала,-- эти пустые съ виду разговоры, какъ и весь этотъ вечеръ, будутъ имѣть рѣшающее значеніе.
   -- Ахъ, Боже мой! Вы меня какъ будто не понимаете... Намъ нужны женщины, а не дѣльцы, работники... Положите мнѣ, пожалуйста, рыбы...
   Глаза ея блеснули.
   -- Я думаю, Николай Модестовичъ, что женщина прежде всего должна человѣкомъ быть, настоящимъ человѣкомъ, и чувствующимъ, и мыслящимъ, какъ развитое существо...
   Онъ брезгливо поморщился, и видя, что она не замѣчаетъ его протянутой руки съ тарелкой, самъ подвинулъ себѣ блюдо и началъ старательно класть рыбу, очевидно, опасаясь брызнуть на чистую скатерть.
   -- Всѣ эти фразы, разсужденія о женскомъ вопросѣ, и т. п. хороши для старыхъ дѣвъ и для насъ, пока мы холосты. Когда же мы женимся, намъ пріятно, чтобъ жена прежде всего была хозяйкой и блюла интересы нашего кармана... Кстати, почему ей не удался этотъ соусъ сегодня? Вотъ въ четвергъ на той недѣлѣ она великолѣпно его приготовила... Вы сами умѣете его дѣлать, Анна Николаевна?
   -- Представьте, Николай Модестовичъ, не умѣю!.. Ничего не умѣю... Ни соусовъ дѣлать, ни рыбу покупать, ни зандкухеновъ печь... ничего!.. Хорошо, что никому не придетъ блажная мысль на мнѣ жениться...
   Она расхохоталась истеричнымъ, отрывистымъ смѣхомъ.
   Онъ зорко поглядѣлъ на дѣвушку. Что съ ней сегодня? Ахъ да!.. догадался онъ вдругъ. Бѣдняжка! Она думаетъ, что онъ собирается жениться на другой, и ревнуетъ... А какъ она мила съ этимъ непривычнымъ румянцемъ, въ такомъ возбужденіи!
   -- Да, а не мѣшало бы вамъ у Анисьи поучиться зандкухены дѣлать, -- пошутилъ онъ, но тонъ все-таки вышелъ внушительный.-- Она у васъ мастерица...
   Но она перебила его съ тѣмъ же блескомъ въ глазахъ.
   -- Ахъ, кстати... Вы такъ и не узнали, дѣйствительно, у нея умиралъ кто-нибудь, или это просто выдумка была?
   Онъ широко раскрылъ глаза.
   -- Кто умиралъ? Гдѣ?
   -- Ахъ, да вотъ у вашей кухарки!..-- раздражительно повысила она голосъ.
   Васильевъ невольно расхохотался.
   -- Какая вы чудачка!.. Нашли о чемъ спрашивать!.. Я-то почемъ знаю? Ѣздилъ я, что-ли, справляться?
   -- А почему жъ бы и нѣтъ?...-- горячо вырвалось у Анны Николаевны.-- А если вправду у нея кто-нибудь умиралъ, а вы выгнали ее въ эти минуты?
   Смѣхъ исчезъ съ лица Васильева и въ глазахъ мелькнула злоба.
   -- Къ сожалѣнію, Анна Николаевна, я не сообразилъ такого важнаго обстоятельства... Я вернулся съ урока уставшій, голодный и почти больной... и зябъ подъ воротами... Мнѣ не приходило въ голову,-- продолжалъ онъ еще внушительнѣе и ядовито,-- что заботиться о себѣ преступно... Я привыкъ видѣть отъ этихъ людей недобросовѣстное отношеніе къ ихъ обязанностямъ и ложь на каждомъ шагу... И такъ именно я понялъ эту выходку ея... А если и вправду у нея кто-нибудь умиралъ или умеръ,-- опять-таки я тутъ не при чемъ... Мнѣ нужны обѣдъ во-время, покой во-время, потому-что нужны силы и здоровье... И, извините, Анна Николаевна, если я позволю себѣ думать, что моя жизнь нужна другимъ,-- нужна обществу, а я рисковалъ схватить простуду, и слечь... и умереть, наконецъ... Все бываетъ...
   -- О, да, конечно!.. Искусство выше всего...
   Въ тонѣ ея на этотъ разъ слышалось столько желчи, что у Николая Модестовича вдругъ аппетитъ пропалъ. Онъ не привыкъ слушать оскорбительные отзывы о значеніи искусства и уклонялся отъ подобныхъ споровъ. Отъ Анны Николаевны всѣхъ менѣе согласился бы онъ выслушать, что есть въ жизни что-нибудь важнѣе искусства.
   Онъ отодвинулъ тарелку и помолчалъ, стараясь сдержать овладѣвшее имъ раздраженіе.
   -- Вы, конечно, это серьезно сказали объ искусствѣ?-- освѣдомился онъ, понизивъ голосъ.
   -- Нѣтъ-съ, Николай Модестовичъ... съ ироніей сказала, представьте!... Для меня есть въ жизни кое-что выше и завѣтнѣе искусства...
   Она смотрѣла ему въ лицо прямо, дерзко, словно бросая вызовъ...
   Онъ удивленно раскрылъ красивые глаза и губы его задергало чуть замѣтной судорогой волненія.
   -- Выше? Напримѣръ?
   -- Ахъ! Да что объ этомъ говорить! Вы, все равно, со мной не согласитесь...
   Она шумно встала и прошлась по комнатѣ.
   -- Гм... Вы прежде такъ не выражались...
   -- Это чего? Объ мскусствѣ-то? Не приходилось, Николай Модестовичъ... Мы, вѣдь, съ вами вообще "умныхъ" разговоровъ никогда не водили... Вы -- мастеръ отъ нихъ отдѣлываться,-- нервно усмѣхнулась она, но улыбка тотчасъ сбѣжала съ губъ,-- но я никогда не думала иначе... И, конечно, теперь не измѣню своихъ взглядовъ... Поздно! Я уже не молоденькая...
   "Дуритъ...-- рѣшилъ Васильевъ, успокоиваясь.-- Однако, я вижу, ни одна баба отъ блажи не застрахована"...
   Видя, что хозяйка не обращаетъ на него вниманія, Васильевъ самъ подлилъ себѣ кипятку въ остывшій чай, подвинулъ къ себѣ корзину съ зандкухенами, втянулъ ихъ вкусный запахъ и съ удовольствіемъ принялся за чай.
   

III.

   На рояли Анна Николаевна увидала футляръ со скрипкой и остановилась. Взглядъ ея смягчился.
   -- Вы привезли съ собой что-нибудь?-- черезъ комнату спросила она, не оборачиваясь.
   -- Да,-- забормоталъ онъ, съ полнымъ ртомъ.
   -- Тамъ, въ карманѣ шубы прелестная вещица... Не хотите ли разобрать? Я готовлю ее къ будущему концерту...
   -- Нѣтъ... Потомъ, потомъ... когда уберутъ со стола, и мы останемся вдвоемъ, безъ помѣхи...
   Она опять нервно заходила по комнатѣ, вытягивая пальцы рукъ.
   Онъ слѣдилъ за ней глазами.
   -- Анна Николаевна, почему вы нынче не въ духѣ?
   Она не отвѣчала... Казалось, она и не слышала, поглощенная борьбой, которая шла въ ея душѣ.
   Когда она проходила мимо, Васильевъ опять окликнулъ ее и пододвинулъ ей стулъ.
   -- Присядьте, Анна Николаевна... Я, вѣдь, не для того сюда тащился на ночь глядя, чтобъ пріятно помолчать... Мнѣ поговорить съ вами нужно по душѣ...
   "Начинается... Я это предчувствовала"...
   Она замѣтно поблѣднѣла, но покорно подошла и тихо опустилась на стулъ.
   Васильевъ тщательно вытеръ салфеткой свои яркія губы, стряхнулъ съ бороды крошки и съ блескомъ насытившагося, удовлетвореннаго чувства въ глазахъ, подвинулся къ хозяйкѣ и взялъ ея руку.
   -- Постойте... Ну, зачѣмъ же вы руку выдергиваете? Сидите смирно, вотъ такъ, и слушайте: я очень скучаю, дорогая Анна Николаевна... Жизнь въ нумерахъ положительно опостылѣла мнѣ... Напрасно думаютъ, что эта цыганщина по душѣ артисту. Меня Все это угнетаетъ... Надо нанять квартиру, обзавестись хозяйствомъ съизнова и -- вы слушаете меня, Анна Николаевна?
   -- Да, продолжайте...
   -- И ввести въ домъ хозяйку... Жениться надо...
   Онъ стиснулъ крѣпко ея руку и заглянулъ ей въ глаза. Она отвернулась, но лицо ея какъ бы застыло.
   -- Ну, что жъ? Съ Богомъ!
   -- Вы одобряете?
   -- Конечно...
   Она сказала это безстрастно съ виду, и надо было имѣть очень музыкальное ухо, чтобъ уловить горечь въ ея тонѣ.
   У него было музыкальное ухо.
   -- Видите ли, Анна Николаевна, мы, артисты, вообще не долговѣчны... Но губятъ насъ не столько труды, расшатывающіе нервную систему, и всѣ эти волненія, сопряженныя съ появленіемъ на сценѣ и эстрадѣ, передъ судомъ публики (между нами говоря, понимающей весьма мало), сколько безпорядочный образъ жизни, отсутствіе осѣдлости, колеи... и всѣ эти эксцессы... Толпа воображаетъ, что всевозможные кутежи и оргіи необходимы намъ, какъ воздухъ... Вздоръ!.. Они только разрушаютъ здоровье и губятъ талантъ... Намъ, артистамъ (онъ чуть-чуть не обмолвился "великимъ людямъ") положительно также необходимо жениться, какъ и простымъ смертнымъ...
   Онъ помолчалъ, выжидая, какое впечатлѣніе произведетъ его рѣчь; но Анна Николаевна даже глазъ не подняла, и рука ея все также безстрастно лежала въ его теплой ладони.
   -- Теперь перейдемъ къ частностямъ. Я -- человѣкъ, какъ вы знаете, обезпеченный... Моего заработка хватитъ на то, чтобъ содержать жену прилично... Приданаго я не ищу... Оно какъ-то лучше, видите ли, чтобъ мужъ не зависѣлъ отъ жены...
   -- А еще лучше, конечно, чтобъ жена всѣмъ была обязана мужу?-- рѣзко подхватила дѣвушка и на этотъ разъ вырвала свои пальцы изъ его руки.
   Онъ прямо поглядѣлъ ей въ глаза, съ упорнымъ выраженіемъ человѣка, не привыкшаго идти на компромиссы.
   -- Да, такъ лучше... Потомъ, я не возьму молодой дѣвушки, лѣтъ двадцати... У нихъ вѣтеръ въ головѣ... Мнѣ нужна серьезная особа, которой я могу ввѣрить мое счастье, и не раскаяться въ выборѣ... Всѣ эти ссоры, бури, сомнѣнія въ чувствѣ вредятъ и здоровью, и работѣ... Мнѣ нужно глубокое чувство...
   -- И глубокое знаніе кулинарнаго искусства...
   -- И это, конечно... Это даже обязательно,-- подчеркнулъ онъ, не смущаясь ея ѣдкимъ тономъ.-- Жена должна быть хозяйкой. Я признаю, какъ видите, раздѣленіе труда... Весь домъ остается на рукахъ жены, когда мужъ уходитъ на заработокъ. Мы, мужья, особенно мужья-артисты, не должны спускаться до будничныхъ сторонъ жизни... Это -- женское дѣло.. Настоящій женскій вопросъ,-- дошутилъ онъ.-- А научиться всему можно... Была бы охота...
   И онъ выразительно посмотрѣлъ ей въ глаза.
   -- Далѣе: моя жена должна быть музыкальна...
   Она вдругъ закрыла лицо руками и истерически захохотала.
   -- Что съ вами?
   -- Ничего... ничего... ха!.. ха!.. ха!
   Она на мгновеніе открыла лицо, и ему показалось, что глаза ея влажны.
   -- Продолжайте... это такъ любопытно!.. ха... ха!.. ха!
   -- Но я не понимаю, право...-- началъ Васильевъ, видимо оскорбленный этой неумѣстной веселостью.
   -- Совсѣмъ по рецепту: столько-то гранъ того-то, столько-то другого... а главное... съ такимъ аппломбомъ... ха!.. ха!.. ха!
   Смѣхъ ея сорвался разомъ.
   Васильевъ пристально поглядѣлъ въ ея какъ бы потухшіе глаза, и ему стало жаль ея... "Ревнуетъ, бѣдняжечка!.. не подозрѣваетъ, чѣмъ кончитъ онъ свое признанье"...
   -- Васъ, стало быть, удивляетъ моя разсудительность?.. Но, вѣдь, бракъ, Анна Николаевна, дѣло не шуточное... Вы позволите закурить?.. Я, видите ли-съ, все обдумалъ... Правда, многіе женятся, очертя голову, въ чаду увлеченія... И каются потомъ всю жизнь... Темпераментъ, что ли, у меня спокойный,-- не знаю... Но на такую слѣпую страсть я не способенъ...
   -- Счастливый человѣкъ!..-- съ страстной горечью вырвалась у нея.
   -- Я женюсь сознательно... Съ своей стороны я приношу избранной мною дѣвушкѣ имя, которое, надѣюсь, будетъ знаменитымъ, несомнѣнно обезпеченное положеніе, не растраченныя силы тѣла и души... сердце, наконецъ, готовое привязаться прочно... Надѣюсь, не мало... (Онъ съ наслажденьемъ затянулся)... Смѣю думать, что мнѣ позволительно заявлять мои требованія...
   -- Дальше... нервно торопила Анна Николаевна, опять принимаясь за бахраму скатерти.
   -- Я продолжаю: знаете-ли, Анна Николаевна, кто чаще всего губитъ нашихъ великихъ людей?.. Нашихъ артистовъ? Ихъ жены..Да, это такъ... Эти дюжинныя натуры не умѣютъ цѣнить счастья, которое имъ выпадаетъ на долю... Онѣ не раздѣляютъ стремленій своихъ мужей, не понимаютъ ихъ потребностей... ну, словомъ, не умѣютъ подняться до нихъ... Я въ такую ошибку не впаду...
   -- Ваша жена тоже будетъ великой женщиной?
   -- Шутки въ сторону!.. Моя жена будетъ любить мое искусство и будетъ вѣрно служить ему... Дѣтей у насъ не будетъ... Я, по крайней мѣрѣ, рѣшительно противъ дѣтей...
   Все лицо Анны Николаевны дрогнуло. Глаза сверкнули ненавистью. Одну минуту, казалось, она броситъ ему въ лицо страшное, оскорбительное слово, но она сдержалась и отвернулась, негодующая.
   Онъ не глядѣлъ на нее, и вся эта смѣна чувствъ, отразившаяся въ ея подвижномъ лицѣ, прошла для него безслѣдно.
   -- Дѣти -- вообще помѣха, обуза, а для талантливаго артиста и композитора, въ особенности... Скажу вамъ откровенно: я поставленъ въ самое дурацкое положеніе... Ивановъ -- вы знаете моего аккомпаніатора?-- онъ играетъ со мной отвратительныя штуки...
   -- Это онъ былъ съ вами въ концертѣ тогда? Прекрасный піанистъ...
   -- Еще бы!.. Кончилъ въ консерваторіи... Человѣкъ несомнѣнно... не талантливый, положимъ, но способный несомнѣнно... И при этомъ очень недобросовѣстный человѣкъ... Что онъ прекрасно аккомпанируетъ, я съ этимъ не согласенъ... Вы играете лучше...
   -- Ахъ, перестаньте!..
   -- Вы играете лучше, говорю вамъ!.. Конечно, концертъ Beriot, напримѣръ, вы не исполните, какъ онъ... Но вѣдь такія блестящія вещи скрипачъ обыкновенно играетъ съ оркестромъ... А вотъ всѣ эти легкодоступныя для публики вещицы, какъ Mazurka и Легенда Венявскаго, Элегія Эрнста, напримѣръ,-- о! я никогда не сравню съ вашей игрой... Ивановъ все не хочетъ забыть, что онъ былъ когда-то моимъ товарищемъ по консерваторіи, и мечталъ міръ удивитъ, какъ всѣ они... Онъ и тутъ все стремится удивить, оглушить слушателя, внести свою индивидуальность, такъ сказать, въ аккомпаниментъ... ну, словомъ, совсѣмъ выступаетъ изъ намѣченныхъ для него границъ... Онъ забываетъ, что служитъ у меня по найму... И замѣтьте, я плачу ему дорого... А главное,-- манкируетъ...
   -- Хвораетъ, можетъ быть?..
   Анна Николаевна теперь такъ и впилась глазами въ собесѣдника.
   -- Немудрено! Запоемъ пьетъ... А тутъ еще жениться надумалъ...
   -- Что жъ? Можетъ быть, это излѣчитъ его...
   -- Полноте!.. Развѣ такіе люди смѣютъ жениться? Нищій!.. Чѣмъ онъ жену содержать будетъ?..
   -- Вы сбиваетесь, Николай Модестовичъ... Жена -- не содержанка... Она сама заработаетъ...
   -- Ахъ! Вздоръ... Все это фразы... И эдакое самомнѣнье!.. Вѣдь онъ черезъ свой запой всѣ уроки потерялъ... И потомъ, это такъ неудобно... Женатый помощникъ -- какой же работникъ! Будетъ только о семьѣ думать... весь зависѣть отъ здоровья жены и дѣтей... къ дѣлу относиться станетъ уже въ конецъ небрежно... Концертировать при такихъ условіяхъ мнѣ совсѣмъ немыслимо...
   -- Еще бы!.. Какъ жаль, что не выдумали машины, способной и тутъ замѣнить человѣка!.. Эта не взбунтуется, и жениться не вздумаетъ... И правъ человѣка за собой не сознаетъ...
   -- Вы нынче удивительно раздражительны, Анна Николаевна... Но согласитесь: вѣдь имѣю же я право и о собственныхъ интересахъ позаботиться... Мнѣ съ Ивановымъ не ужиться... Это конченный человѣкъ... Мы надняхъ крупно съ нимъ поговорили... Но пока -- я вынужденъ его держаться... Замѣнить его еще некѣмъ... Онъ сознаетъ это и позволяетъ себѣ непростительныя дерзости... Все это такъ заботитъ меня, что я даже работать не могу. Моя соната для скрипки и рояля остановилась вотъ ужъ съ мѣсяцъ, словно замерзла... ни звука не могу выжать больше...
   Съ усталымъ видомъ онъ провелъ своей бѣлой рукой по лицу и кудрямъ.
   Съ минуту Анна Николаевна глядѣла на него съ тоской и отчаяніемъ.
   "Ахъ, зачѣмъ ты такъ красивъ? Зачѣмъ?" -- говорилъ этотъ мучительный взглядъ.
   -- Вотъ почему я еще болѣе пришелъ къ убѣжденію, что моя жена не можетъ не быть піанисткой, и, замѣтьте, притомъ развитой піанисткой... Съ ея помощью я смѣло обойдусь безъ Ивановыхъ и tutti quanti... Я, если захочу, могу безпрерывно концертировать... и, когда отъ меня удалятъ всѣ житейскія дрязги,-- я буду писать...
   Анна Николаевна горько разсмѣялась.
   -- Бѣдный Ивановъ!.. Невольно просится на сравненіе съ вами... Какая разница! Для него жена -- непростительная роскошь, для васъ, дѣйствительно,-- предметъ необходимости... И дешевый, между прочимъ, предметъ!.. Она и нянька ваша, и экономка, она же и аккомпаніаторъ... Какой вы практичный человѣкъ, Николай Модестовичъ!..-- Въ лицѣ ея не было ни кровинки, губы дергались...
   "Она сейчасъ заплачетъ", -- вдругъ понялъ онъ, и бросилъ докуренную папиросу... "Пора объясниться"...
   Онъ всталъ и насильно взялъ ея руку.
   -- Анна Николаевна... Аня...
   Она вздрогнула и быстро отшатнулась.
   -- Нѣтъ! Нѣтъ... Молчите!.. Молчите, прошу васъ!.. Я ничего больше не могу слышать... Звуковъ дайте!, звуковъ...
   Она пошла къ рояли. Васильевъ двинулся за ней.
   -- Знаете, Анна Николаевна? Бросьте вы эту школу! Серьезно совѣтую... Вы посмотрите на себя... У васъ каждый нервъ ходитъ... Гдѣ та спокойная, кроткая, разсудительная дѣвушка, которую я зналъ годъ тому назадъ? Теперь я не узнаю васъ...
   -- Молчите, ради Бога!.. Вы и такъ измучили меня... Дайте мнѣ опомниться!.. Дайте успокоиться!..
   Въ голосѣ ея звенѣли слезы. Она низко наклонилась надъ футляромъ и открыла его. Дорогая скрипка была укутана въ атласную блѣдно-голубую покрышку, подбитую, лебяжьимъ пухомъ. Весь футляръ съ этимъ атласомъ былъ ея собственнымъ подаркомъ.
   Безсознательно, гладя рукой скрипку, какъ ласкаютъ красивое дитя, дѣвушка поднесла ее къ губамъ.
   Какъ ни былъ хладнокровенъ Васильевъ, но такое наивное, полное граціи, трогательное выраженіе любви потрясло его...
   Онъ взялъ дѣвушку за талію. Она вдругъ опомнилась.
   -- Берите скрипку... Давайте играть!..
   -- Нѣтъ, Аня, постойте минуту... Мнѣ можно такъ называть васъ? Будьте откровенны... Скажите, что съ вами?
   Онъ былъ такъ тщеславенъ, что даже въ эту минуту ждалъ отъ нея перваго шага... Какъ гастрономъ откладываетъ лакомый кусочекъ на закуску, такъ онъ оттягивалъ моментъ своего торжества.
   Онъ загородилъ ей дорогу, стоя съ протянутыми къ ней руками, такъ что она прижалась къ рояли и съ какимъ-то отчаяніемъ взглянула ему въ лицо.
   -- Я школы не оставлю... Слышите-ли? Я не оставлю ее...
   Съ минуту они глядѣли другъ другу въ глаза. Онъ понялъ, что она разгадала его намѣренія, и ему стало нестерпимо досадно, что все это вышло такъ просто, неэффектно... Ея поведеніе ошеломило его.
   -- Вы губите ваше здоровье,-- нашелся онъ только сказать,
   -- Пусть! Это дѣло мое...
   Руки его опустились...
   -- Какая экзальтація! Да кто вамъ спасибо скажетъ?-- грубо вырвалось у него.
   -- Почемъ знать? Можетъ быть, многіе скажутъ сердечное спасибо... Ахъ, да не въ этомъ дѣло!.. Школа для меня -- все, поймите!.. Другой семьи у меня нѣтъ и не будетъ... Пусть мое дѣло неприглядное, маленькое, и трудъ мой муравьиный... пусть. Что жъ! Большому кораблю -- большое плаваніе!.. Овому талантъ, овому два... (она задыхалась)... но и мы послужимъ честно, на пользу... другимъ... Мы въ свое дѣло всю душу вложимъ, и безслѣдно оно не исчезнетъ... Ну, а теперь... пойдемте играть...
   Она сѣла за рояль.
   

IV.

   Васильевъ молча взялъ скрипку. Лицо его было непривычно-задумчиво, какъ будто онъ хотѣлъ рѣшить трудную загадку. Тѣмъ не менѣе, онъ не придавалъ серьезнаго значенія выходкѣ Анны Николаевны. "Нервничаетъ... Пустяки!.. Не можетъ она собственными руками оттолкнуть отъ себя счастье"... Ему не приходило въ голову, что дѣло его проиграно.
   Нѣсколькими привычными аккордами онъ настроилъ скрипку.
   -- Что играемъ?
   -- Элегію Эрнста...
   -- Ахъ, да!..-- улыбнулся онъ.-- Какъ я не догадался! Начинайте...
   Его скрипка запѣла. Закрывъ глаза, можно было думать, что это поетъ голосъ человѣка -- глубокій, сильный, хватающій за сердце... Мелодія постепенно ширилась, росла, какъ растетъ въ человѣческой душѣ всеобъемлющее, непобѣдимое чувство, и сколько страстной тоски, сколько страданій, слышалось въ звукахъ!.. Осень... Хмурыя тучи нависли надъ кладбищемъ. Вѣтеръ срываетъ послѣдніе листы съ одинокаго дерева и съ воемъ крутитъ ими въ холодномъ воздухѣ. У могилы стоитъ человѣкъ... Свѣтлыя мечты, радости жизни -- все это позади, тамъ же, гдѣ молодость, гдѣ солнце и весна... въ далекомъ прошломъ... Затаенныя силы дрожатъ въ печальныхъ, тихихъ звукахъ... "Къ чему протесты? Къ чему отчаянные вопли?.." ясно говорить разсудокъ... Могила не возвращаетъ своихъ мертвецовъ... Надо смириться!.. Здѣсь все тлѣнно, мимолетно... Молись и вѣрь, если можешь, что есть другая жизнь и что возможна встрѣча...
   Вдругъ крикъ боли!.. Еще... еще!.. Вопль тоски прорвался... Безумныя рыданія потрясаютъ спящій воздухъ. Сердце не хочетъ, не можетъ помириться съ невозвратимой утратой... Что намъ до загробной встрѣчи, до небеснаго блаженства, когда тутъ, на землѣ, никогда не прильнетъ къ намъ дорогое существо!?.. Когда закрылись навѣки глаза, свѣтившіе звѣздочками въ безрадостныхъ сумеркахъ жизни!?..
   Скрипка рыдала подъ искусной рукой. Затаивъ дыханіе, не чувствуя себя, Анна Николаевна трепетными пальцами касалась клавишъ... Она тоже играла наизусть и не сводила потемнѣвшихъ глазъ съ блѣднаго, прекраснаго лица Васильева... Это было лицо артиста... Видно было, что онъ, забылъ гдѣ онъ, съ кѣмъ... Чудные звуки унесли его въ иной волшебный міръ, не вѣдающій будничныхъ заботъ, мелкихъ огорченій, мелкихъ страстей... О, какъ дорогъ онъ ей въ эти минуты!..
   Трудно было вѣрить, что это игра двухъ людей, такъ гармонично сливался аккомпаниментъ съ мелодіей, такъ единодушно замирали въ fermata звуки рояли и скрипки; такъ дружно ускорялся темпъ, и снова, снова, постепенно переходя въ diminuendo., слабѣли звуки и какъ бы таяли въ нѣжнѣйшемъ pianissimo. Она предугадывала всѣ движенія его смычка... она, казалось, видѣла всѣ движенія его сердца...
   Мелодія гасла... какъ догорающее пламя... Слезы стихли... Вопли измученной души не нарушаютъ тишины кладбища... Надо уважать вѣчный сонъ, царящій здѣсь... Все кончено... Къ чему протесты?.. Надо смириться... надо молиться и вѣрить... и ждать...
   Послѣдніе, умирающіе звуки еще разъ дрогнули, постояли въ воздухѣ и растаяли... Нѣсколько секундъ они оба молчали, оба счастливые, потрясенные и измученные.
   Васильевъ очнулся первымъ, подошелъ къ Аннѣ Николаевнѣ и поцѣловалъ ея руку.
   

V.

   Она вздрогнула и далекимъ-далекимъ взглядомъ поглядѣла на скрипача.
   Онъ поднялъ голову, такъ что лицо его было въ уровень съ ея губами. Ему хотѣлось поцѣловать ихъ.
   -- Аня, дорогая, какъ вы прекрасно аккомпанируете!
   Она отшатнулась, поблѣднѣвъ. Выраженіе его загорѣвшихся глазъ вызвало въ ней отвѣтное волненіе страсти.
   -- Пустите меня!.. Пустите, говорятъ вамъ!..-- Она перешла комнату и сѣла въ мягкія кресла передъ столомъ.
   -- Сыграйте мнѣ теперь что-нибудь одни... только свое... въ послѣдній разъ...
   Она откинулась на спинку креселъ и закрыла лицо руками.
   -- Хорошо, Аня... Я сыграю вамъ теперь то, что поетъ у меня въ душѣ...
   И скрипка заговорила опять... И что за чудныя сказки говорила она! Здѣсь не было уже ни тоски, ни обманутыхъ надеждъ, ни отчаяннаго сознанія своего безсилія передъ нѣмымъ и страшнымъ лицомъ природы... Радость бытія, побѣдный гимнъ счастья... трепетъ поцѣлуя, жаръ любовныхъ рѣчей, соловьиныя трели, грезы въ лѣтнюю ночь... вся весна молодого чувства, и блескъ, и звонкій хохотъ... и -- ни одной слезы...
   Онъ кончилъ и оглянулся...
   Упавъ головой на столъ, она рыдала.
   Съ минуту Васильевъ глядѣлъ на дѣвушку, наслаждаясь своей властью надъ чужой душой. Лицо его стало добрѣе, въ глазахъ засвѣтился тотъ мягкій блескъ, который Анна Николаевна была безсильна вызвать до сихъ поръ... Но теперь она этого не видѣла... Поздно!.. Она плакала и сладко, и мучительно, переживая послѣднія грезы -- и хороня свою любовь... это былъ только волшебный сонъ, навѣянный чарами музыки, сонъ, длившійся годъ,-- теперь настало пробужденье...
   Васильевъ тихо подошелъ и взялъ ее за плечи.
   -- Милая...
   Онъ прильнулъ загорѣвшимися губами къ ея затылку, тамъ, гдѣ вились мелкіе, золотистые волосики.
   Дрожь пробѣжала по тѣлу Анны Николаевны. Она открыла лицо, смоченное слезами, и обернулась къ Васильеву. Она была, прекрасна въ эту минуту!.. Изъ глазъ ея бѣжали непокорныя слезы, но глаза сіяли чуднымъ блескомъ счастья,-- сіяли, какъ звѣзды...
   Она обхватила руками голову Васильева. Невольно онъ опустился на колѣни, прижалъ къ себѣ ея тонкую фигурку и оба они забылись минуту, больше... Она прижала лицо къ его роскошнымъ волосамъ, касалась робко и нѣжно губами его красиваго лба... А онъ съ новымъ для себя чувствомъ нѣжности и страннаго, отраднаго успокоенія пряталъ лицо на груди дѣвушки и слушалъ какъ тревожно и неровно стучало ея сердце...
   Вдругъ она заговорила тихо, словно боясь нарушить очарованіе"
   -- Спасибо, милый... спасибо вамъ...
   Онъ взглянулъ вверхъ на ея губы и глаза его вспыхнули.
   Она отодвинулась разомъ.
   -- Нѣтъ!.. Такъ не надо... Встаньте!.. Отойдите...
   Онъ повиновался безсознательно.
   -- Слушайте меня... Если бъ я умѣла красно говорить, я высказала бы вамъ, какое блаженство дали вы мнѣ вашей игрой!.. И какія муки... Нѣтъ... Довольно!.. Я понимаю, такія минуты не повторяются. Сердца не хватитъ... О, да!.. Вы несомнѣнно прославитесь... Дай вамъ Богъ счастья!.. (Голосъ ея дрогнулъ)... За эти чудныя минуты я прощаю вамъ всѣ страданія, которыя вы заставили меня пережить...
   Онъ рванулся къ ней.
   -- Вы меня любите...
   -- Нѣтъ!.. Нѣтъ!.. Не подходите... Я не люблю васъ... Зачѣмъ это? Простимся, не краснѣя... друзьями...
   -- Какой вздоръ!.. Я знаю, вы меня любите... Зачѣмъ прощаться? Развѣ вы ѣдете?
   -- Да, въ деревню... на время... Окрѣпнуть душой надо... гдѣ-нибудь въ глуши... Я надломилась... Для работы силы нужны...
   Онъ заметался по комнатѣ, ероша волосы... Въ эту минуту, когда онъ понялъ, что она ускользаетъ изъ его рукъ, когда впервые онъ разглядѣлъ въ этой дѣвушкѣ и недюжинную волю и еще что-то, непонятное для него, онъ тутъ же почувствовалъ, что не только она нужна ему, во что она страшно дорога ему, и что уступить безъ борьбы онъ не можетъ...
   -- Аня, это безуміе!.. Поѣзжайте, отдохните... Но вернитесь по мнѣ уже моей невѣстой... Эту школу бросьте... Живите для меня...
   -- Нѣтъ...
   Онъ кинулся къ дѣвушкѣ и схватилъ ея руки. Она стояла, прислонясь къ стѣнѣ, блѣдная, но уже спокойная. Борьба была кончена въ ея душѣ.
   -- Но пойми же, ты нужна мнѣ!.. Вѣдь, я люблю тебя!..
   -- Вы ошибаетесь... Вы любите только себя... И я ошиблась... Я полюбила въ васъ свою мечту... Я талантъ вашъ любила... О, Боже! Какъ можно такъ дивно играть, имѣя такую мелкую душу!.. Нѣтъ!.. Простите... Не сердитесь... Не надо вражды... Я, глупая, мечтала расшевелить -- ваше сердце!.. Лучше одиночество -- все лучше, чѣмъ такой страшный духовный разладъ!..
   Онъ сдѣлалъ порывистое движеніе, но она перебила его:
   -- Постойте!.. Вы говорили: "Живите для меня"... Ни для васъ, ни для кого на свѣтѣ не отрекусь я отъ людей, которымъ нужна... Знаете ли, Васильевъ, зачѣмъ я уѣду?... Не отдыхать -- нѣтъ!.. Я уѣду, чтобъ отвыкнуть отъ васъ... чтобъ выплакаться на досугѣ... и постараться васъ... забыть... Я не могу -- я не хочу любить, не уважая... А я... я не уважаю васъ...
   Весь блѣдный, съ трясущимися губами, онъ глядѣлъ на нее.
   -- За что? Ну говорите же за что? Я требую отвѣта...
   Его голосъ дрожалъ. Онъ сдѣлалъ къ ней шагъ. Она стояла, опустивъ голову, и не двинулась. Васильевъ съ трудомъ перевелъ дыханье. Глаза его засверкали.
   -- Вы первый человѣкъ, который позволилъ себѣ такую дерзость со мной... Анна Николаевна...
   Она молчала, закрывъ лицо руками. Онъ продолжалъ дрожащимъ голосомъ.
   -- Я съ дѣтства привыкъ уважать себя и гордо глядѣть всѣмъ въ глаза... Свою карьеру я создалъ себѣ самъ... Я никому не обязывался -- даже рублемъ... Я никому въ жизни не дѣлалъ зла... Сознательно, по крайней мѣрѣ... Даже въ ранней юности у меня не было ни ошибокъ, ни паденій... Карты, вино, развратъ -- я не зналъ ничего... Я васъ полюбилъ -- и честно предложилъ вамъ руку... Да... Я считаю себя честнымъ человѣкомъ и имѣю право на уваженіе другихъ... Въ чемъ мое преступленіе передъ вами?.. Назовите... Говорите же...
   Она подняла голову и провела рукой по глазамъ, словно просыпаясь.
   -- Постойте... Съ мыслями не соберусь... Да... Вы правы... У васъ не было ни слабостей, ни ошибокъ, ни паденія... Вы всегда будете правы -- въ своихъ собственныхъ глазахъ... Вы говорите, никому не дѣлали зла сознательно... Но кому вы сдѣлали добро?.. Припомните... ради Бога, припомните... Вѣдь все, что вы высчитали сейчасъ въ свое оправданіе -- это все отрицательныя достоинства... На мое по крайней мѣрѣ, уваженіе -- правъ они не даютъ... Сознайтесь, Васильевъ -- о, прошу васъ именемъ всего завѣтнаго для васъ -- вѣдь есть же у васъ что-нибудь завѣтное... должно она быть... сознайтесь, что я справедлива, что не безумна я, отказываясь отъ васъ... сознайтесь, что вамъ претитъ видъ чужого горя, страданія, чужихъ слезъ, нужды... что вы спѣшите мимо, дорожа своимъ покоемъ... Помните? У Данте въ "Аду" есть кругъ, гдѣ мучаются грѣшники... Они никому не дѣлали зла, но и никому не дѣлали добра... Они -- себялюбцы... Много такихъ людей, Васильевъ... Вы -- одинъ изъ нихъ...
   Онъ выслушалъ ее въ угрюмомъ молчаніи и долго не отвѣчалъ, какъ бы подавленный ея признаніемъ. Когда онъ заговорилъ опять, тонъ его былъ суровъ и слова тяжело падали, какъ удары молота.
   -- Анна Николаевна, есть оскорбленія, которыхъ не прощаютъ... Когда пройдетъ ваша болѣзненная экзальтація -- потому что вы несомнѣнно больны -- вы поймете, какую глупость... какую непоправимую глупость вы сдѣлали сейчасъ... На вашемъ мѣстѣ многія пожелали бы очутиться... Вѣдь я не какой-нибудь сбившійся съ пути Ивановъ... Лѣтъ черезъ десять, когда мое имя станетъ извѣстнымъ, вы вспомните этотъ вечеръ и раскаетесь...
   -- Никогда!.. Никогда я не раскаюсь... Но вы правы, я съ вѣчной признательностью буду вспоминать вашу чудную игру... И этотъ вечеръ я не забуду никогда... Вѣдь, это конецъ личнымъ радостямъ. Впереди уже ничего -- ничего для себя... Но и не надо!.. При такихъ условіяхъ счастья не надо!..
   Его глаза сверкнули.
   -- Вы сами придете просить у меня прощенья,-- но я не прощу васъ... Я даже больному человѣку не прощу такого оскорбленія...
   Она схватила его руку.
   -- О, не сердитесь... Милый, дорогой человѣкъ... Поймите, вѣдь вы еще дороги мнѣ... Поймите, чего мнѣ стоитъ отказаться отъ васъ!? Но я не хочу годами раскаянья платить за минуту увлеченья... Я не хочу и вамъ портить жизни... Счастья, какъ вы его понимаете, я вамъ дать не могу... А забыть меня вамъ легко... Вѣдь вы меня никогда не любили... Не вырывайте вашей руки!.. Разстанемтесь друзьями... (она была какъ въ истерикѣ)... Когда-нибудь... мы встрѣтимся -- спокойно... безъ вражды... И опять вы сыграете мнѣ элегію -- и я буду плакать... отъ радости... О! я не пропущу ни одного концерта вашего... Затерявшись въ толпѣ, я буду радоваться вашимъ успѣхамъ... буду благословлять ваше счастье...
   Слезы брызнули изъ глазъ ея. Не совладавъ съ собой, она порывисто прильнула губами къ его рукѣ.
   Нервный трепетъ прошелъ по чертамъ Васильева. Въ теченіе минуты онъ глядѣлъ на склоненную голову дѣвушки съ состраданьемъ и тоской, не отымая своей руки.
   -- Безумная, жалкая женщина!..
   Она выпрямилась.
   -- Нѣтъ!.. Жалки и бѣдны вы -- вы, а не я... Боже! Онъ не понимаетъ меня...
   Она отошла къ окну и оперлась пылающимъ лбомъ о стекло.
   Васильевъ медленно подошелъ къ рояли, осторожно и бережно уложилъ скрипку въ футляръ, потомъ взялъ шапку и въ недоумѣніи оглянулся. Она стояла попрежнему, спиной къ нему, захвативъ зубами носовой платокъ,-- но двигаясь...
   "Неужели же кончено все? И такъ глупо?.. внезапно?" -- пронеслось въ его головѣ.
   -- Анна Николаевна!.. Прощайте..
   Она такъ и вскинулась. Схвативъ его протянутую руку, она глядѣла молча въ его лицо, глядѣла жадно, страстно, съ тоской, съ отчаяніемъ, какъ бы желая запечатлѣть навѣки въ памяти эти дорогія черты.
   -- Прощайте,-- прошептала она, отворачиваясь.
   "Не можетъ быть... Не можетъ быть"... мелькало въ головѣ Васильева.-- "Это безобразный сонъ... Вотъ-вотъ проснусь... сейчасъ"... Эти двѣ минуты, пока онъ одѣвался, она не шевелилась у окна. Она, казалось, ждала чего-то... Ей тоже не вѣрилось, что сейчасъ все кончится... Она словно оцѣпенѣла.
   Переламывая свою гордость, все еще не сознаваясь въ своемъ пораженьи, Васильевъ въ дверяхъ спросилъ:
   -- Анна Николаевна... Это ваше послѣднее слово?
   -- Да, да... Уходите, ради Бога!..-- отчаянно прозвенѣлъ ея голосъ.
   Она слышала, какъ распахнулась и опять затворилась тяжелая парадная дверь; слышала, какъ Васильевъ сходилъ по лѣстницѣ,-- медленно, шагъ за шагомъ, словно ждалъ, вотъ-вотъ она одумается, вернетъ его...
   Она стояла, вся зацѣпенѣвъ, и все ждала,-- ждала...
   Вдругъ внизу, въ сѣняхъ, съ визгомъ хлопнула входная дверь... Все стихло...
   Онъ ушелъ...
   Тогда изъ груди ея вырвался вопль. Охваченная какимъ-то безуміемъ, въ порывѣ смертной тоски, она схватилась за голову и кинулась за Васильевымъ, какъ была... Она ни о чемъ не думала въ эту минуту... ничего не взвѣшивала... ни въ чемъ не раскаявалась... Она сознавала только, что никогда, никогда не увидитъ она вотъ здѣсь, близъ себя, этихъ глазъ, глядѣвшихъ на нее еще недавно со страстной мольбой.
   На послѣдней ступени, въ сѣняхъ, она остановилась. Казалось, холодъ мѣдной ручки двери, за которую она взялась, проникъ ей въ сердце и подавилъ ея порывъ. Къ чему вернетъ она его? Къ чему? Вѣдь, онъ не измѣнится къ лучшему подъ вліяніемъ чувства, на которое неспособенъ... А такимъ, какимъ онъ есть, она не возьметъ его сама...
   Она подымалась по лѣстницѣ медленно, тяжко, волоча ноги, какъ умирающее животное, которому переѣхали туловище, мучительно останавливаясь на каждомъ шагу. Когда она дошла до комнаты, она была совсѣмъ разбита...
   Лунный свѣтъ заливалъ бѣлѣющую снѣгомъ окрестность, но въ залѣ было уже темно.
   Анна Николаевна сѣла на первый попавшійся ей стулъ и оглянулась... Неужели все по старому?.. все на мѣстѣ?..
   Отъ остывшихъ блюдъ и закусокъ стоялъ вкусный запахъ. Самоваръ угасъ; свѣчи на столѣ догорали... Тонкій, еле уловимый, какъ далекое, смутное воспоминаніе, ароматъ его духовъ носился по комнатѣ... И, казалось, въ воздухѣ еще дрожали рыдающіе звуки скрипки...
   Его нѣтъ... Ушелъ... Исчезъ изъ ея жизни, какъ красивая грёза, какъ яркій, послѣдній лучъ угасшаго дня... Впереди сумерки...

А. Вербицкая.

"Міръ Божій", No 12, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru